lor-engris:
На здоровье)
За необходимость контакта - обеими руками, а вот меня ты захвалила
Знают))) Тем более, делов тут - захлопнуть форточку, и айда
Весна шепчет.
В моем субъективном понимании все рейтинговые сцены делятся на три типа: пафосно-ванильные, жесткач и откровенно похабные. Самые лучшие, мастерские сцены - смесь этих трех типов в правильных пропорциях плюс приправа от шеф-повара. Но я не представляю, каким образом нужно все это смешать, чтобы не выйти из характеров
На этом месте я подавилась киселем...
Не, гипс уже снимать пора.
Но, блин, это "что-то твердое", непременно упирающееся в бедро героини...
добьет меня когда-нибудь.
Ага, те самые чуйства, о которых писала Алёна)
Глава с точки зрения замысла несет в себе солидную смысловую нагрузку, но я все равно буду вспоминать гипс
Спасибо, Света!
lor-engris:
Лена, не надо плакать плакать еще рано. Все обязательно будет хорошо)
Ко мне лучше на "ты", все-таки все свои, я очень надеюсь))) Но не настаиваю, это уж кому как удобно.
Арвен:
Светик СПАСИБО за главу.))
Я как всегда ползу в конце паровоза с отзывом.
Глава получилась очень хорошая и трогательная.
Костя достоин уважения. Не у каждого мужчины хватит смелости и силы воспитывать ребенка.Да ещё и такого трудового.
Ну а Сонька - такая Сонька.))))
P.S Забыла сказать коллаж очень интересный получился с куклой.
lor-engris:
всегда пожалуйста)
Лучше поздно, чем никогда
Не надо на себя наговаривать.
Спасибо большое)
Костя - самый неоднозначный персонаж романа. Смелости ему хватило бы и не на такое, но не последнюю роль сыграла их с Сонькой схожесть. Уверена, что на девочку-цветочка без своего мнения у Кости бы терпения не хватило. Может, и потрепыхался бы, но в итоге нанял бы толпу учителей, а сам приезжал бы раз в неделю.
Взять ребенка из детдома - одно, воспитать ребенка из детдома - другое, правильно воспитать ребенка из детдома - третье... Начала писать спойлер и стерла) всему свое время.
характер еще тот.
Спасибо. Не самая любимая моя работа, но смысл ничего так вроде)
voda:
Светлана,здравствуйте . Благодарю Вас за предоставленную возможность: читать такой иинтересный роман.
lor-engris:
» Глава 34. «Бу-бу-бу!», или Совместные несовместимости
Наши дни
При первом же взгляде на Алису Уварову до Втулы дошло, откуда у Соньки такая уверенность в масти Алисиного папаши.
Девчонка была рыжая. Рыжая, как морковка, только с конопушками на щеках и носу и кротким взором олененка Бэмби. Очаровательный ребенок. Заметь он ее где-нибудь в песочнице под неусыпным надзором клуши-мамаши или в парке аттракционов, сосредоточенно жующей сладкую вату, Паша бы сентиментально вздохнул и скорее пробежал бы мимо, радуясь: мол, досталось же кому-то такое счастье. Однако очаровательный ребенок сосредоточенно лез в жизнь мадам Чингачгук, а следовательно, и в его, Паши, жизнь.
Не то чтобы это стало сюрпризом: в известность-то Сонька поставила. Но одно дело какой-то абстрактный спиногрыз через три месяца (два месяца... уже месяц... ладно, все равно еще уйма времени), и совсем другое – видеть перед собой девчонку, доверчиво жмущуюся к его мадам. И саму Соньку с таким до невозможности одухотворенным лицом, что так и подмывает крикнуть: «Эй, кто тебя обкурил? Открой окно, давай проветрим!»
Паша не умел жить сегодняшним днем – он постоянно откладывал на завтра и только в последний момент спохватывался. Если на зубе появлялась маленькая черная точечка, Втула тянул с визитом к зубному до тех пор, пока от боли не начинал лезть на потолок. То самое пресловутое «Само как-нибудь рассосется». Суворова же подобных иллюзий не питала и все проблемы решала в лоб, по мере их поступления. Косяк у нее вышел только с Пашей, но здесь они оттягивали в четыре руки, понятия не имея, к чему придут в итоге.
И вот, пожалуйста, пришли. Пятилетний итог с косичками.
– Санечка, дорогая, может, чаю выпьете? – От елейного голоска подкравшейся Луковицы вздрогнули все трое. Невозмутимым остался только Димон, но у Димона работа такая. – У нас сегодня булочки с маслом, ваши любимые...
– Спасибо, Инга Егоровна, но это лишнее. – Сонька расправила плечи и незаметно встала поближе к Морковке. Втула готов был поклясться, что от «Санечки» ее передернуло. – Вы лучше детей покормите, полезней будет.
– Всенепременно, – пропела Луковица. До чего же мерзкая баба! – Если вы хотите с Алисочкой поговорить, то пройдемте в мой кабинет. Там нам никто не помешает.
На лице Чингачгук, помимо русского непечатного, открытым текстом читалось желание схватить ребенка в охапку и бежать отсюда «до самого Парижу». Странная она все-таки. Денег куры не клюют, отстегнула бы этой Луковице и общайся, сколько влезет. Больше отстегнешь – можешь и домой забрать на выходные. Понятно, что денег жалко, но ради дела... Зачем Соньке вообще вставать в очередь, судиться с родной теткой рыжего недоразумения, которая ради пособия, а больше из жажды наживы на молодой богатой дуре вдруг воспылала к ребенку почти материнской любовью?
Тогда-то в игру вступил загадочный и непредсказуемый зверь Экспромт.
– Инга Егоровна, дорогая. – Раскупорив все, что имелись у него в запасе, банки с медом, Паша обнял Луковицу за локоть. – Можно вас буквально на пару слов? Мне срочно требуется консультация по одному очень важному вопросу, а вы, как я вижу, на детях собаку съели и вам можно полностью доверять. Скажите, педофобия лечится?
– Ш-што, простите? Я вас не понимаю. – Луковица попыталась выдернуть локоть, но куда голой заднице с ежом тягаться?
– Педофобия, – любезно повторил Втула. – Я, понимаете ли, страшно, вот прямо до ужаса боюсь детей. Как вы считаете, Инга Егоровна, я безнадежен?
Уболтать желчную тетку оказалось не так-то просто. Оттащить в другой конец коридора, когда против тебя все, включая костыли, – и того сложнее. Однако минут пятнадцать на разговоры без свидетелей, не считая статуи Димона, он Чингачгук подарил. Директриса вырывалась – Втула бомбардировал ее убойными тезисами вперемешку с анекдотами и случаями из жизни, не прекращая обаятельно улыбаться. Наконец развлечение ему наскучило, и Паша выпустил свою жертву. Ишь ты, как раскраснелась тетенька, еще немного, и яд из ушей потечет. Гюрза – она и есть гюрза.
– Спасибо, – сказала Соня, когда они шли к машине.
– А, ерунда, – отмахнулся Паша, перебирая костылями. Отмахиваться пришлось правым ухом, – Дело житейское. Но с тебя – страшная история, как докатилась до жизни такой. В самых кровавых и непристойных подробностях.
Мадам ради разнообразия язвить и отбрехиваться не стала.
– До дома потерпишь? – спросила только.
– Уж как-нибудь. Но, учти, я как таксист: за простой платить придется.
– Учту, – натянуто улыбнулась Соня и за всю дорогу не проронила ни слова.
В супермаркет они все-таки заехали, но если Втула резво запрыгал к сладостям, то Суворова, как королева, прошла в алкогольную секцию. После аварии Паша практически не пил, повода не было. Не считая тех редких случаев, когда Сонька прижигала ему болячки спиртом и удавалось незаметно стащить пузырек.
Первое время Суворова и уколы ему ставила во все места – умеет, оказывается. Нянчилась, как с ребенком, пускай и в меру своей чингачгучьей специфики. Вопрос «На фига?» отпал сам собой: в мадам просыпались бессмысленные и беспощадные материнские инстинкты, а может, они и не спали вовсе. Сонька становилась по-настоящему опасной для общества любителей независимости. Внешне это проявлялось слабо, но наученный горьким опытом Втула предпочел бы не доводить до критической точки. Был у него когда-то один такой экземпляр...
– Ты идешь? – Мадам успела подцепить доверчивую бутылку и вернуться.
– Куда ж я денусь, – вздохнул Паша и тихо буркнул: – С подводной лодки.
--------
Дома пить не стали, а сразу пошли в душ. Правда, по очереди. Коварная мадам успела первой и долго отмокала за шторкой. Втула от нечего делать включил телевизор на кухне, достал вазочку с печеньем и захрустел «рыбками». Суфлешки он оставил для музы – та чесалась под гипсом и обещала нагрянуть ближе к вечеру. Как и многие лица немужского пола, Пашина муза была падкой на свежие впечатления.
Телевизор не радовал разнообразием: если новости, то обязательно где-нибудь рвануло; если концерт, то непременно попса или пианино; если кино, то слезливый сериал или про ментов. Втула выключил телевизор и уже собирался познакомить своих «рыбок» с новоприбывшей бутылкой, когда в коридоре щелкнул шпингалет, и на кухню, поскрипывая влажными резиновыми тапками, вошла Соня с полотенцем на голове.
– Следующий, – сказала она, отдуваясь.
– Шалить будем? – предвкушающе потер руки Паша.
– А что, есть другие предложения?
– После вашей исповеди буду готов на все, мадам.
– После моей исповеди перестану быть готовой я. – Суворова скрестила руки на груди и прислонилась спиной к холодильнику. – Так что выбирай.
Втула задумался, но его мыслительный процесс сильно тормозили поедание печенья и разглядывание аппетитно-розовой после горячего душа Соньки.
– Я бы с шалостями до завтра подождал, – решил он наконец. – Завтра снимут гипс, и в постели нас уже не будет трое...
– Все понятно. Наливай!
Какого хрена он полез в ее прошлое? Подумаешь, сидела в детдоме. У всех свои недостатки. Зато теперь понятно, откуда в ней весь этот моральный изюм. Ну, удочерил ее Рязанский. С тем, что папа может нагрянуть в любой момент, Втула уже смирился. Откровенности хотел? Сонька – прирожденный нотариус и больше, чем пишет по этому поводу ее внутренний уголовно-семейный кодекс, не скажет. А если попробовать?
– Ты серьезно решила воспитывать ребенка сама?
– Ну, раз других вариантов у меня нет...
– А выйти замуж? – Паша подпер щетинистую щеку рукой. – Не вариант?
– Я, Лаперуз, приверженец старых традиций. Ребенок должен появляться в семье, а не семья из-за ребенка. Закон на моей стороне, поэтому не вижу смысла, очертя голову, искать кого-то ради штампа в паспорте. Лучше уж самой. – Соня чокнулась с одиноко стоящим на столе Пашиным бокалом. – Предлагаю за это выпить.
– За феминизм?
– За честность. И чтобы желания совпадали с возможностями.
– Прекрасный тост, – с каноническим придыханием сказал Втула, однако пить не стал.
– Думаешь, я тебе вру?
– Думаю, ты себе врешь. А я – себе. Ты себе, и я себе, два веселых гуся. Ладно, я в душ. – Паша залпом опрокинул игристое, но вкуса не почувствовал. Надо зубы после «рыбок» почистить. – Сообрази нам что-нибудь на тему полежать. Чувствую, этой ночью опять не усну. Девочке на миллион срочно нужен уцененный мальчик.
– А в шинку тебе не дунуть? – проворчала Суворова.
Когда Втула, поборов в неравном бою скользкий пол, душ и сиденье, все-таки приковылял в спальню, Сонька лежала на расстеленной простыне, с головой накрывшись одеялом. Подушки валялись гораздо восточнее и грозили вот-вот свалиться.
– Ты чего?
– В норке я, не видишь? – глухо откликнулась из-под одеяла Соня. – Нету меня.
– Смотри, не задохнись. – Паша лег рядом. Хлопнул в ладоши, гася свет. – Ты там не плачешь случайно?
– Не дождешься.
– Я просто спросил. Буду храпеть – толкайся.
Соня хмыкнула из своей «норки». Советовать было ни к чему.
Муза тем вечером так и не явилась, зато Чингачгук посреди ночи потянуло на веселье.
– Соф, ты чего, валерьянки нализалась? – спросил Паша сонно. – Пожалей инвалида.
– Тьфу на тебя! – рассердилась Соня. – Такой Жан-Клод Шварценеггер ибн Бандерас снился, а тут ты со своими шуточками.
– Будем считать, что я поверил. Чего тебе, дева, ласки огневой али нежности, доселе не испытанной? Тьфу, блин, ерунда какая...
– Обними меня, – попросила «дева».
– А наутро проснуться с амнезией?
– Как хорошо, когда тебя понимают, – пробормотала Соня, прижимаясь к Втулкину.
«Семьсот двадцать четыре», – уныло подумал Паша.
Уже семьсот двадцать четвертый по счету раз он напоминал себе, что пора отсюда валить.
--------
Кому-кому, а самой себе Соня не врала точно.
Влюбилась она в мсье Лаперуза. Причем, влюбилась как-то странно и абсолютно не логично: после двух с лишком месяцев совместной жизни. Когда у всех нормальных людей уже заканчивается конфетно-букетный период и начинаются суровые будни другдругатерпения, когда вылезают наружу все мыслимые и немыслимые недостатки, Суворова поняла, что устраивающий по всем статьям план дальнейшей жизни ее теперь не очень-то устраивает. А ведь рано или поздно придется выбирать: Паша или Алиса. Точнее, выбирать не придется – придется вычеркивать первого из своего плана, ибо, несмотря на все шутки-прибаутки, убеждения Втулы насчет брака и детей оставались незыблемыми. Невероятно: он жил с ней и только с ней, периодически делая стойку на других женщин, но не делая попыток куда-то смыться. Он терпел ее не всегда удачную стряпню, будил по утрам, шил своих медведей, изредка мотаясь в ателье (наличие у Паши собственного ателье едва не стоило Соне жизни: впервые услышав о нем, она пила кофе с зефиром и поперхнулась). Был рядом, когда она возвращалась домой морально убитая. Узнав об их с Костей затруднениях, дал совет творческого человека с незамыленным взглядом, и ведь прокатило!
После двенадцатого марта Соня с отцом практически не виделась, зато охрана, казалось, вот-вот начнет ходить за ней на встречу с природой. Дежурили в комнатке, смежной с ее кабинетом, дежурили за кабинетом, в машинах перед входом в офис, возле подъезда. Ни о каких маршрутках или такси можно было не заикаться. Убить ее вряд ли убьют, но сделать какую-нибудь гадость – вполне. Этот Фармацевт – просто спятивший на старости лет фанатик. Даже став достаточно взрослой, Софья никак не могла уложить в голове: кем нужно быть, чтобы действовать такими методами? И как найти противодействие, не прибегая к крайним мерам?
Да, для влюбленной женщины она чересчур много думает на отвлеченные темы. А пироги, между прочим, невнимательности не терпят. Соня еще раз сверилась с рецептом: нет, все правильно, воду лить именно ледяную и масло в нее втягивать. Придумают же...
Суворова, пыхтя, замешивала тесто, когда в прихожей на тумбочке заверещал мобильник. Она хотела крикнуть Паше, чтобы глянул, кто звонит, но вспомнила, что Лаперуз с утра уехал снимать гипс и до сих пор не вернулся. По городу он, что ли, бегает на радостях? Хотя Соня не настолько верила в возможности отечественной медицины.
Пришлось отлеплять тесто от рук, наспех споласкивать их под краном и бежать к телефону. Звонил Димон.
– Софь Константинна, тут у подъезда ваш отирается...
– Ключи забыл, что ли? И домофон опять не работает? Вот сволочи...
– Да нет, – мрачно возразил Димон, – вашему Втулкину мы бы и сами открыли. Тут ваш Суворов чего-то вынюхивает.
Сердце пропустило удар. Она присела на край тумбочки, крепче прижала телефон к уху и заставила себя слушать, что говорит Димон:
– ...трется у подъезда. Решили подождать – не сваливает, гад. Вот я и звоню спросить: вы ему никакую встречу не назначали?
Соня медленно покачала головой. Опомнившись, ответила:
– Нет, в первый раз об этом слышу. Мне спуститься?
– Еще чего. Сидите, никому не открывайте. Я схожу, узнаю. Если что важное, перезвоню.
Софья нашарила глазами вешалку: куртка висела на своем месте, полусапожки стояли на полке. Штаны на ней, конечно, нелепые – от домашнего костюма, чуть ниже колен, серые в розовый горошек, да еще с бантиками из лент, но переодеваться она не будет. Много чести.
Не дожидаясь повторного звонка, Суворова набросила куртку, обулась, взяла с тумбочки ключи и захлопнула дверь. Спускаться пешком не рискнула – вызвала лифт. Да, без действительно весомого повода Толик бы не явился, но каким бы ни был этот повод, пропустят его сюда с очень низкой, стремящейся к нулю вероятностью.
– Соня! – пискнул Толик, которого Димон держал за шкирку. Не киношно, со встряхиванием, а почти небрежно, с виду еле-еле придерживая воротник.
– Ну и? Я тебя внимательно слушаю.
И это его она когда-то любила без памяти? Уму непостижимо!
Жизнь Толика заметно потрепала. Тогда, в ресторане, он выглядел этаким мальчиком на содержании: хороший костюм, недешевые часы, модная стрижка и раболепие комнатного песика во взгляде постоянно бегающих глаз. Умеренная костлявость и обманчиво интеллигентный вид его даже красили. Теперь же невольно вспоминалось побитое молью пальто. Вполне возможно, что изначально оно было дорогое и изысканное, но какая разница, если в глаза лезут одни дыры? Морщины, и это в двадцать восемь лет! Синяки под глазами смачные такие, черные. Болеет или с перепоя?
– Сонь, нам нужно поговорить. С глазу на глаз, без этих, – Суворов многозначительно покосился на Димона, – лишних свидетелей.
– А у меня от Димочки секретов нет, милый. Или говори, зачем пришел, или...
– Ладно, ладно, только не уходи!
– В машину пройдемте, – твердо сказал Димон.
– Это лишнее, – возразила Софья, пряча руки в карманы. Солнце светило, но не грело. Апрель все-таки не май, а уж с местной погодой-проституткой никогда не знаешь, что увидишь за окном следующим утром. – Он же наверняка денег хочет, правда, родной?
Суворов усиленно закивал, видимо, радуясь, что его правильно поняли и что в руках у бывшей жены нет ничего тяжелого или колюще-режущего.
– Мы всегда понимали друг друга с полуслова.
– Конечно, Толь. Мой ответ начинается с «хр», дальше сам поймешь.
Соня развернулась, чтобы уйти. Даже злиться не получается. Скучно, честное слово. Она-то думала, что бывший муж к врагам перебежал, ультиматум принес. А он или опять проигрался (да, молва не дремлет, и о милых увлечениях Суворова можно было узнать, не прилагая особых усилий), или снова увяз в долгах.
– Соня, подожди! Пожалуйста! Мне больше не к кому обратиться.
– Предлагаешь поверить, что за три года ты не нашел себе спонсора? – зашипела она. – С твоей-то смазливой рожей. Работать пойти не пробовал? По специальности, например.
– Зря вы вышли, Софь Константинна. – Димон все-таки встряхнул за капюшон тянущегося поймать и облобызать Сонины ручки Суворова. – Ширяется он.
Соня резко обернулась, сцапала Толика за подбородок, развернула к солнцу. Зрачки вроде сузились, но расширяться обратно не торопились.
– Да не моргай ты! Я не могу понять...
Суворов послушно вытаращил глаза. Зрачки не сужались. Или она чего-то не понимает в наркоте и наркоманах, или это не героин, а Толика не очень-то и ломает. Если не считать испуга, говорил он вполне внятно, вел себя прилично и... как Толя Суворов после развода, когда одумался и приполз просить прощения.
С другой стороны, Дмитрий – человек точный, слов на ветер не бросает и, не имей он больше семидесяти процентов уверенности, говорить бы не стал.
– Суворов, ты совсем дурак?! Красивой жизни захотелось?
– Да какая жизнь? – возмутился бывший муж, но тут же покаянно опустил голову. – Ты знаешь, я никогда... даже травку не кушал. Ну не мое это, и попробовать не тянуло. Все бабки на дурь спускать – это ж смешно.
Правильно, бабки лучше спускать на баб.
– Пошли в машину.
– Зай...
– Мазай! Рассказывай уже, как подсел.
– Я не помню, – захныкал Толик. – Мы в баре были. Ну, выпили разок. Ну, повторили, а потом вдруг ни с того ни с сего – такой кайф, что я чуть в трусы не кончил. Просыпаюсь в каком-то сортире. Башка трещит, блевать охота. Ни денег, ни телефона, ни документов. Я машину поймал, до дома доехал...
– «Скорую» вызывал?
– Какое там? – вяло махнул рукой Толик. – Меня сразу срубило, до утра, а утром... Сонь, я подушку перегрыз. Надо, надо, надо, а чего надо – не пойму. Я полный псих был, квартира – всмятку, а когда соседи ментов вызвали, меня... отпустило. Как будто ничего не было. Вот как сейчас стою, с тобой разговариваю. А тогда...
– Где пил? С кем пил? Когда?! Толик, не тормози!
– Я не помню, – бубнил он. – Но меня снова тянет. И ничего не помогает, Сонька! У тебя должны быть какие-то знакомые... Я и герыч пробовал, и кокс, все деньги – фьють, а облегчения нет! Никакого! Вообще! Так же не должно быть?!
– Не должно быть, – напряженно согласилась Софья. – Дим, к Борисычу его повезем. Я только схожу... ладно, поехали сразу. Не нравится мне это.
Врать Толя Суворов умел. Теперь-то его жена могла с уверенностью сказать, по каким именно дням недели и в каких случаях. Однако сейчас Толя говорил правду.
Звонить Паше Соня не рискнула, набрала эсэмэску «Уехала по делу, вернусь – объясню».
– У тебя тесто на щеке, – отрешенно сказал Суворов. – Готовила?
Софья поскребла ногтем щеку. И вправду тесто.
– Мне ты не готовила.
– А ты просил?
– Не помню...
По пути в клинику доктора Сергеева Толю несколько раз «срубало», и он подавался вперед, приветствуя носом переднее сиденье. Соня придерживала его, но бывший муж все равно падал. Значит, если верить его «легенде», скоро начнутся буйства. Чертовщина какая-то.
– Помоги мне, Соня, – шептал Толик, с трудом шевеля заплетающимся, как у пьяного, языком. – Я же знаю, ты все можешь...
– Лучше молчи. Почти приехали. Там тебе помогут.
– П-прости, что я бросил тебя... я не хоте-эл...
– Кто еще кого бросил, – фыркнула Софья. – Сиди молча.
Она сдала Суворова на руки лично главврачу. Александр Борисович Сергеев, в прошлом известный нарколог, а в настоящем – скромный управленец своего дела, пообещал провести полное обследование и принять все возможные меры.
– Знакомый почерк, но что-то мне здесь не нравится, – сказал Соне Александр Борисович и отправил ее домой. – Я свяжусь с вами, когда буду полностью уверен. Воистину, есть вещи, которым нельзя идти в ногу со временем.
Сонька долго ковыряла замки своими ключами. В конце концов, пришлось звонить, надеясь, что освобожденный от гипса Втула успел вернуться. Как все-таки хорошо, когда есть к кому возвращаться...
– Здорово, мать. – Довольный жизнью Паша в фартуке и с варежкой-прихваткой на правой руке первым делом заметил Сонины модные пижамные штаны и посторонился, пропуская в квартиру. – Куда это ты ходила такая нарядная?
– Потом расскажу. – Она принюхалась. Пахло выпечкой, медом и яблоками, да так вкусно, что голодный желудок буркнул в китовой тональности. – Ты что, пирог реанимировал?
– С того света вытащил. – Паша забрал у нее куртку. – Вот ум есть, тесто на столе бросать?
– Я торопилась. Говорю же, потом объясню. Ты лучше расскажи, как без гипса живется свободному человеку?
– Знаешь, роскошно. – Втулкин заметно прихрамывал и не отходил слишком далеко от стены, но все равно с его экстремальными прыжками на костылях не сравнить. – Другие свободные люди даже одолжили мне тросточку.
– Рада за тебя. Накормишь?
– Какое-то у нас с тобой неправильное разделение труда, – вздохнул Паша. – Накормлю, конечно. Что с тобой делать.
Когда Втула, отправившийся на поиски шпульки с красными нитками (прихватить лямку на фартуке, а то скоро оторвется), вернулся на кухню, солидный кусок медово-яблочного пирога уже был уничтожен, а сама голодающая задумчиво вертела в руках откупоренную бутылку вина.
– Так, все, или кончай бухать, или наливай мне. Будем спиваться вместе.
– Я не бухаю, – устало возразила Соня, успевшая, разве что, понюхать.
– Ты лечишь нервы, угу. А что делать с печенью? – В подтверждение своих слов Паша забрал у нее бутылку и приложился к горлышку. – Ты же будущая мать, в конце концов!
– Лаперуз, иди ты... спать! Пирог расчудесный, спасибо большое, но...
– Ты хочешь надраться в одиночестве. А вот фиг!
Втула поставил бутылку на стол и полез в сервант за бокалами.
– Помнишь, я говорил, что с горя пить опасно? Поэтому предлагаю что-нибудь отпраздновать. Похороны моего гипса, например. Его, бедняжку, уже, наверное, смыли со всеми почестями. Или что там с гипсами делают, ты не в курсе?
– Без понятия, – хмыкнула Соня. – Ну, праздновать так праздновать. За гипс!
Они выпили, закусили пирогом, который, не отрезая, отламывали от целого куска чайными ложками. Тесто было чуть жестковато, но это уже не Пашина вина.
– Мда, похоже, слово «похороны» ты восприняла слишком буквально. Колись давай, чего случилось, – нетерпеливо сказал Втула, когда бутылка практически опустела. – Опять по местам босоногого детства ездила? Тебе Алису не отдают?
– А ты и рад будешь, – протянула Суворова.
– Санька, ты и впрямь такая дура или прикидываешься?
– Не смей! – рявкнула она, вскакивая и роняя стул. К счастью, не себе на ногу.
– Тебе к психиатру надо, душа моя. У тебя конкретный сдвиг по этой фазе. Смотри на жизнь проще. Ну, было и было, подумаешь. Плюнь, разотри и...
– Господи, – застонала Соня. Подняла несчастный стул, села обратно, опустив голову на сложенные руки. – Ты так ничего и не понял.
– И я вообще не понимаю, что в этом смертельного, – вещал с трибуны Паша, то ли действительно не слушая, то ли нарочно притворяясь глухим. – Я тебя как нотариуса полюбил...
Соня подняла голову. Рановато она поклялась, что не будет пить.
– Ты меня как нотариуса полю что?
Не ошибиться и расслышать правильно тут было очень важно.
– Что слышала! Бил я тебя.
– Скорее это я тебя... била. – Она плеснула в бокал остатки вина, но пить не стала.
– Вчера ты меня убила, но несмотря на то что я уже частично остыл... – Втула положил руку на пустую бутылку в проникновенном жесте, каким обычно ту же руку прижимают к сердцу. – Выходи за меня замуж!
«На какой бы эффект ты ни рассчитывал, хрен тебе», – беззлобно подумала Соня.
– А я вот возьму и соглашусь. Что делать будешь?
– Как что? Жениться! Прямо сейчас. Как тебе план?
– Одобряю. – И Суворова без лишних сантиментов пересела к нему на колени.
Целовалась она, несмотря на трехлетнее отсутствие интимной жизни, не хуже знатока женских тел Паши Втулкина. Паша это ценил: с невинными девицами, которые в самый неподходящий момент сжимают губы, кусаются и щедро раздают слюну, связываться себе дороже. У Сони же чувствовалась хорошая школа одного учителя: в меру нежно, в меру игриво и с фантазией. Приходилось запрокидывать голову и ловить губами ее губы, пытаясь углубить поцелуй, но Паша не жаловался: заводя его, Сонька нехило завелась сама. Охотно позволила стянуть с себя футболку и лифчик. 80 С, он специально проверял. Любимый размер. Вот что значит глаз наметан.
Сонька чуть прогнулась. Хороша, ничего не скажешь.
– Мне в душ надо, – пропыхтела она, не прекращая, впрочем, обнимать его за плечи.
И вкусная, не оторваться. Какой, к черту, душ?
– Потом сходишь...
– Мне в душ надо, – упрямо повторила Суворова.
– Ладно, иди. Я уже там был. Не могу после больницы – прованиваюсь.
– Я тоже... не могу. – Она поцеловала его между бровей и осторожно слезла. – Я быстро.
– Можешь не торопиться. Времени полно.
– Спасибо, повелитель!
И все бы ничего, да только оба дышат через раз.
Постель он расстелил, но ложиться не торопился. Приоткрыл форточку, чтобы проветрить: любой вкусный запах хорош, если не приедается.
Хотелось курить – не стал. Не зажуешь потом, да и жвачка кончилась.
Презервативы на месте, на тумбочке. День сегодня вроде безопасный, судя по интимному календарику мадам, но такой риск – дело не благородное. Осчастливить мир вторым Пашей Втулкиным единственный и неповторимый Паша был пока не готов. Хотя, надо признать, дети у них с Сонькой получились бы занятные. Школа бы плакала кровавыми слезами...
– И долго мы будем так стоять?
Чувство дежавю: снова Сонька в дверях, и снова в полупрозрачной ночнушке, но на этот раз – никакого ехидства, сплошная серьезность. Хлопнула в ладоши, и свет погас.
Сонька исчезла, оставив взамен себя смутный силуэт.
Ухнула кровать. Очень стыдливо ухнула, делая своей хозяйке комплимент.
– Ты чего застыл? Иди сюда.
Второй «ух» кровати напоминал отборный мат сквозь стиснутые пружины.
Соня проворно освободилась от ночнушки и, не теряя времени даром, взяла дело в свои руки. Привыкла, что верховодит она. А вот обломись, Чингачгук!
Паша подмял ее, теплую, разомлевшую, под себя. Многострадальная нижняя конечность слушалась плохо, но сносно. Новыми травмами не грозила.
– Пора завязывать с феминизмом и переворачивать дробь.
– Ты после переломов всегда такой? – поинтересовалась заинтригованная Сонька.
– «Такой» – это какой?
– Занудный!
– Я не занудный, я обстоятельный.
Она смотрела на него, непривычно тихая. Покорная. Скрытная язва, ходячая неприятность и вместе с этим – непосредственное, уютно-домашнее существо: то ли персидская кошечка, то ли беспородный хомячок. Сплошные противоречия в одном флаконе. И где прикажете искать вторую такую, когда придет время собирать чемоданы?
В комнате не полумрак даже – на две трети мрак. Овал лица угадывался на подушке да блеск глаз в звенящих апрельских сумерках. «Звенящих» – потому что кое-кто забыл захлопнуть форточку и за окном звенело все подряд. Надо захлопнуть, а то надует чего-нибудь лишнего, да и холодно: мадам ежится, тянет одеяло до самого подбородка.
А еще говорят, что весна – пора любви. Нагло врут!
– Не надо, – хрипло сказала Соня и закрыла глаза.
– Чего «не надо»? Я даже не начинал.
– Потому и не надо, раз не начинал. В смысле раз ты до сих пор не начал, значит, тебе это не надо и начинать уже не стоит, – пояснила Соня.
– Скажи еще: «Не делай того, о чем мы оба пожалеем».
– Читаешь мои мысли, – ответила она с вызовом.
– Детский сад. – Он беззвучно чертыхнулся ей в висок.
Мягкие волосы, наспех высушенные после душа, пахли фруктовым шампунем. Запах, следовавший за ней неотступно. Ее запах, казалось, въевшийся в ноздри. Другие его бабы меняли крема и шампуни по семь раз в неделю, в зависимости от настроения и лунного календаря. А эта постоянна, как весенний призыв.
– Что такого я могу с тобой сделать, о чем мы потом будем жалеть, а? Из того, что мы еще не пробовали...
– Любить меня нежно, например, – лукаво улыбнулась Соня. – Да ладно, не вздрагивай. Ты висишь надо мной уже минуты три, вместо того чтобы просто перейти к главному. Это настораживает.
– А если я любуюсь? – обиделся Паша.
– В темноте, – полуутвердительно.
– Ну, у меня богатое воображение и буйный внутренний мир.
– Это я знаю. Не надо, Паш. – Соня повернулась набок, глядя куда-то в стену. Негромко вздохнула от долгого поцелуя в шею. – Не делай из меня дуру, а из себя – трепетного мальчика-зайчика. Ты же меня совсем...
Втула зажал ей рот ладонью, развернул к себе.
– Пожалуй, в идее с кляпом что-то такое есть. Роскошный вид!
– Бу-бу-бу!
– Я тебя тоже. – С этими словами он отнял ладонь и поцеловал Соню так, как уже давно следовало это сделать, но постоянно что-то мешало.
Сонино тело с радостью откликнулось, а душа... душа была готова.
Одноразовая страсть, погоня за новыми впечатлениями – они стоят того, как она доверчиво льнет к тебе, раскрываясь все сильнее? Десятки имен, красивых лиц и тел, львиную долю которых ты даже не вспомнишь, заменят лицо, которое ты привык видеть по утрам на соседней подушке? Тело, уже знакомое до последнего изгиба? Имя, которое шепчешь на выдохе, коверкаешь ласково, а она рядом счастливо вздыхает и силится придумать кличку тебе, но в голову ничего не лезет.
Пафосный бред, однозначно, но этот бред ему отчего-то нравится. Бредьте дальше.
Она низко стонет под ним, кусает губы. У нее влажные от пота виски, упругая грудь и неожиданно горячий живот. На животе, чуть выше пупка, большое родимое пятно. В темноте его не видно, но оно есть. Паша может по памяти обвести его по контуру, как Австралию на карте мира. И зря она комплексует по поводу фигуры: крохотная складочка на талии еще никого не портила. Соньку уж точно.
Он знает, как она любит. С ней нужно или быстро, сильно, на грани, пока не упадешь замертво, или вот так – неторопливо, пробуя на вкус и на ощупь каждый сантиметр, доводя ее до исступления, до жалобных стонов и молчаливых просьб. Сонька гордая, она никогда не попросит вслух, что с ней ни делай.
– Можно неприличный вопрос? В чем разница между «эпиляцией» и «депиляцией»?
– В приставках. «Э-» – полное отсутствие, «де-» – временное удаление.
– Хм, понятно. Можно тогда второй неприличный вопрос?
– Ну, рискни.
– У тебя везде «э-» или кое-где и «де-» проскакивает?
На второй неприличный вопрос ему так и не ответили, сам выяснял.
Роскошная женщина роскошна во всем. Ему хорошо с ней. На ней. В ней. Ее будто специально ваяли для него, каждую мелочь просчитывали, вплоть до тембра голоса и климат-контроля. Гордость отечественного людопрома. Сонька, Сонечка, Софьюшка...
– Не могу больше, – шепчет она. Мотает головой, мечется по подушке. – Быстрее, Па-аш...
Брехня, что оргазм – это конвульсии, битье башкой об спинку кровати и порновопли. Конвульсии бывают у эпилептиков. Вопли – на публику в единственном числе, потешить чужое самомнение. Ну, или распеться.
Сонька не кричала и не стонала, скорее, жалобно мычала, когда им удалось поймать единый ритм. До боли вжимала его в себя, крепко обнимая внутренними мышцами. Раз, другой, третий... Мелко вздрагивала, когда он прижимал ее к себе, двигаясь все быстрее и беспорядочнее. Быстрее, быстрее. Как же хо-ро-шо, а-а...
Паша позорно упустил момент, когда еще не совсем окрепшее после аварии тело обмякло и придавленная Сонька охнула, но так просто скатиться с себя не дала – перекатилась вместе. В правом боку нещадно кололо, из-за гула в ушах сумерки перестали звенеть. А может, все дело в том, что давно наступила ночь и закрыла форточку. Коварная ночь способна и не на такое.
Соня, по-прежнему тяжело дыша, трогала сухими губами его подбородок, Паша гладил ее спину, чувствуя, как начинает сводить судорогой от неудобного положения свежесращенную ногу.
– Слезь с меня, – хрипнул он. – Больно.
– Прости, прости, – засуетилась она, послушно отодвигаясь.
Втула, морщась, сел и принялся растирать капризную конечность.
Да, не только весна убивает романтику.
– Свет включить? – робко спросила Соня, судя по звукам, заворачиваясь в простыню.
– Обойдусь. Твою мать нехай! – Ногу пришлось свесить с кровати. В вертикальном положении ей почему-то становилось легче.
– Не надо было нам...
– Ой, Чингачгук, не надо драмы, все нормально. Лучше подай одеяло, без тебя холодно.
Подала. Еще и обняла сзади, прижавшись щекой к спине. Эх, кабанчик ты золоторукий...
– Можно неприличный вопрос? – раздался откуда-то из-за левой лопатки напряженный Сонин голос.
– Очень неприличный? На другие вопросы я не отвечаю.
– Очень неприличный, – подтвердила Суворова.
– Валяй, – милостиво разрешил Паша.
– Спасибо. Как ты относишься к тому, что... чтобы продлить испытательный срок?
– И оттянуть встречу с папой? По-моему, ответ очевиден. Это все?
«Не буду говорить», – решила Соня.
– Да, это все.
– Тогда бу-бу-бу.
Она ощутимо вздрогнула.
– Бу-бу-бу?
– Угу, спокойной ночи, дорогая, – зевнул Втула. Судорога, наконец-то, его отпустила. – Продолжим жениться завтра, на сегодня мне уже хватит. Запомни, на чем мы остановились, хорошо?
– Бу-бу-бу, – загадочно ответила Соня и поползла отлавливать свою подушку.
Ирэн Рэйн:
ААААААА! Света, это шикарно!!!!!!!!!! Моя любимая парочка дала жару
Ой, я как представила! У этой парочки обязательно должны быть дети!
Спасибо за доставленное удовольствие! Бубубу!
lor-engris:
Это они еще очень нЭжно)))
Обижаешь) Трое. Как минимум.
Взаимно
ishilda:
Света, спасибо!!!! Это было круто. И на этом у меня все слова закончились)) Хотя я много чего хотела еще сказать.
Airkiss:
Света, отличное продолжение. Вот как так - тебе с одинаковой любовью удается живописать совершенно разных героев, что влюбляешься в них во всех подряд, без разбору)) (я имею ввиду положительных персонажей) Я читаю про Лаперузов и забываю (ненадолго) про свою любовь к Динке с Олегом
Забавно следить за трансформацией Втулы: сначала он мечтал смыться.
Уже семьсот двадцать четвертый по счету раз он напоминал себе, что пора отсюда валить.
И даже Соня знала об этом.
Его удивляли Сонины инстинкты:
Но Алиса Втуле очень понравилась, Он совершенно очаровательно описал ее, как олененка Бэмби и даже про себя назвал Морковкой. А когда даешь кому-то милые прозвища, это говорит о неравнодушии.
Но вот потом, когда Втула переспал с "проблемой", а может отсутствие гипса на него так повлияло или он испугался, что Соня перестанет о нем заботиться, а может, наоборот, Паша хочет о ней заботиться, Втула неожиданно:
Правда, для меня все же остается загадкой, что же он имел в виду, когда делал предложение, потому что его слова "Продолжим жениться завтра, на сегодня меня уже не хватит" как бэ не о ЗАГСе и штампе в паспорте. Вдруг для него "выходи за меня замуж" означают всего лишь предложение заняться любовью? Типа прелюдии к интиму?
Но с другой стороны мысли Втулы об одной Даме сердца в лице мадам Чингачгук:
Пафосный бред, однозначно, но этот бред ему отчего-то нравится. Бредьте дальше.
звучат как ода моногамии, что для Втулы невозможно в принципе, ведь он даже в гипсе "жил с ней и только с ней, периодически делая стойку на других женщин".
В-общем, Света, как всегда удивительно ты написала. Зажму кулачки, чтобы Соня не взбрыкнула, или Втула не съехал с катушек, и они однажды дошли до ЗАГСу.
lor-engris:
Лаперуз пока в подвешенном состоянии (ну язык не поворачивается назвать его метания словом "влюбился"))) А Сонька да, попала.
Если слова появятся, с удовольствием послушаю. Но уже большое спасибо)))
Не знаю))) Я как многодетная мать, люблю всех одинаково и про всех пишу с одинаковым удовольствием) Может, в этом секрет?
Не знаю, чем объяснить эту патологическую боязнь Пашика за свою свободу. Правда, не знаю) Но большинство его косяков - именно из-за этой нелогичности.
Да, равнодушным Паша не остался, да и испытывать неприязнь к Алисе ему вроде не с чего. Он странный, но не дурак))) А его забалтывание Инги иначе как Поступком не назовешь. Еще не зная ничего о прошлом Сони, он уже ее чувствует.
Пока не могу ответить, хотя вопросы важные, да. Отчасти потому, что герой не до конца раскрыт, отчасти из-за спойлерности момента
Пашка не может разобраться в себе. Его тянет к Соньке (и это даже не автор виноват)), они "совпавшие", но идеи фикс в мозгах обоих героев сидят слишком глубоко. Они делают шаги навстречу, но делают своеобразно. Путь героя к распугиванию собственных тараканов. Вопрос для пары Паша/Соня - можно измениться ради другого человека и стоит ли? В любом случае я обещала им ХЭ, и обещание я сдержу.
Дойдут. Автор за традиционные семейные ценности)))
Отдельное спасибо за такой подробный разбор Паши
На здоровье!))
Девочки, огромное спасибо за отзывы
Всех бу-бу-бу)))))