lor-engris:
» Глава 36. Слезы Минервы
Они не могли расстаться, не могли отодвинуться друг от друга даже на миллиметр. Таня все порывалась встать, одеться и отправиться на кухню разогревать выигранные в честном споре котлеты, но постоянно откладывала свой уход.
«Еще секундочку, – молила она мысленно. – Еще только секундочку. Сейчас я встану».
Костя лениво поглаживал ее голое бедро сухой и теплой ладонью. Таня счастливо жмурилась, замирала, и каждая новая «секундочка» становилась частью дурной бесконечности.
В спальне было свежо и сумрачно. Гроза расходилась по городу, как пламя лесного пожара. Белые росчерки молний выхватывали из сумрака то картину на стене, то брошенную в кресле одежду, заставляя вздрагивать от яркой вспышки и смутного дурного предчувствия.
– Не бойся, – шептал Костя, – это всего лишь гроза.
– Я не хочу уходить! – вырвалось у Тани.
– Тебе и не надо. Уйти сегодня придется мне.
Ощущение было таким, словно, покачиваясь на волнах блаженства, она заплыла далеко от берега, потом внезапно очнулась, и вода на дне, до которого она попыталась достать, оказалась слишком холодной. И даже уютное тепло рядом не помогало согреться.
Несвободная. Чужая женщина, чужой мужчина. Скоро придет домой сын, рано или поздно вернется с работы муж, и вместо того чтобы раздумывать, не подать ли к обеду красное вино, неплохо бы для начала определиться, как им всем жить дальше.
Как раньше уже не будет, это очевидно. Она не сможет притворяться верной женой, зная, что Костя жив, тут, рядом.
Узнать бы еще, откуда взялась проклятая справка.
– Что же нам теперь делать?
– Давай сразу договоримся. – Костя приподнялся на подушках. – Я решу все проблемы, если ты уйдешь от Дубровина и забудешь все, что между вами было. Мы начнем новую жизнь, вместе: ты, я и твой сын.
Таня не на шутку перепугалась.
– Они не отдадут мне Олега, у них связи...
– Я же сказал, Танюша, от тебя требуется только внятный ответ: уходишь или остаешься. Ты должна понимать, что обратной дороги не будет. Остальное – моя забота. Хотя нет, вру, – добавил он без улыбки, – хранить наш семейный очаг придется все-таки тебе. Бесперебойную поставку мамонтов со своей стороны могу гарантировать.
Татьяна ответила ему быстрым поцелуем и откинула одеяло. Может, начинать хранить новый очаг, не распрощавшись со старым, было в корне неправильно, однако голод все настойчивее давал о себе знать. К тому же, до прихода Олега оставалось около получаса, и за эти тридцать минут следовало привести в порядок себя и комнату.
– Не одевайся, – попросил Костя, когда Таня, сладко потянувшись, встала с кровати и направилась к шкафу-купе. – Тебе нечего стесняться.
– Не могу так. – Она откинула назад волосы и, порывшись в веренице полупрозрачных тряпок, которые обожал дарить жене Дубровин, достала скромное трикотажное платье. – И ты оденься, пожалуйста. Надо заправить постель. Такой бардак...
– Тань, знакомство с твоим сыном сейчас не лучшая идея. Мы не готовы, ты не готова. Ребенок может все неправильно понять и добавить лишних проблем. Сперва нужно разобраться с его отцом и дедом.
Танины руки, закрывающие шкаф, бессильно опустились.
– Хорошо. Что ты предлагаешь?
Он смотрел на нее с пониманием и любовью.
– Ты угостишь меня кофе, и я уйду. Встретимся завтра, поедем туда, где нам никто не помешает поговорить. Время и место, откуда тебя забрать, выбирай сама.
Она задумалась, теребя декоративный поясок платья.
– Здесь за углом есть трамвайная остановка. Я освобождаюсь в час...
– Значит, завтра в два на остановке будет ждать машина.
Татьяна ущипнула себя за предплечье, тихонько ойкнула и грустно улыбнулась.
– Не могу поверить, что ты здесь. Решаешь мои проблемы. И уже уходишь.
– Без кофе не уйду, так что ставь чайник. И брюки подай, пожалуйста.
Вместе с чайником она все-таки поставила на плиту сковородку.
– Симпатичная кухня. – Костя в одних штанах стоял у двери, промокая лицо полотенцем. – Сразу видно, кто выбирал дизайн.
Будь Таня чуть менее счастливой и чуть более внимательной, она бы заметила, что чудеса техники, которыми буквально напичкана кухня, Костю нисколько не удивляют, а его телефон, совсем некстати затрезвонивший из прохожей, именно той модели, что собирался на днях приобрести Володя.
– Да, Борман. – Костя плечом прижал к уху трубку, одной свободной рукой обнимая Татьяну, а другой покушаясь на тарелку с холодными котлетами. – Это точно он? Ладно, разберемся. Спасибо. Добро. На связи.
– Все в порядке? – обеспокоенно спросила Таня.
Выражение Костиного лица ей отчего-то не понравилось.
– Все за-ме-ча-тель-но. – Он положил телефон на скатерть и решительно погасил обе пылающие конфорки. – Иди сюда.
– Но как же кофе? – слабо запротестовала Таня.
– Забудь. Как я жил без тебя столько лет? Девочка моя...
Он ее околдовывал, буквально порабощал одним своим присутствием. Былая мягкость, которая теперь пробивалась на свет лишь в самые сокровенные минуты, уступила место властности и даже жесткости.
Таня, воспринимавшая действительность уже гораздо четче, но по-прежнему – сквозь легкую дымку, охотно откликалась на ласки. Костя почти невесомо целовал ее щеки и уверенно приобнимал за талию, а она изнемогала от жажды этих прикосновений.
– Я не дождусь завтра, не усну, – лепетала она. – Как мне смотреть в глаза Володе? Он сразу все поймет.
– Не поймет, ему будет не до того. Когда работа так за... гхм... далбывает человека, он приходит домой и вырубается. Когда Дубровин в последний раз отличал блины с мясом от блинов с печенкой? А сегодня еще и совет директоров...
– Откуда ты знаешь?
Громко хлопнувшая входная дверь заставила очнуться. Татьяна высвободилась из Костиных рук и поспешила в прихожую.
– О господи...
Свет горел, верхняя одежда упала с вешалки и ворохом лежала на полу, будто кто-то резко дернул с крючка свою куртку, и за ней посыпались остальные. На пороге валялся Олегов рюкзак с учебниками, а рядом с рюкзаком – мокрый мешок для спортивной формы.
--------
Олег бежал без оглядки, поскальзываясь в грязи и прыгая через лужи. Дождь кончился так же быстро, как и начался, а вкусным после грозы воздухом хотелось дышать бесконечно. Но мальчик задыхался. Зрелище матери в объятиях кого-то чужого; матери, которая обнимала и целовала не отца (Олег толком не разглядел этого человека, но сразу понял – не папа) гнало его, как зайца, в единственное место, где спрячут и поймут, – к Славке Зотову.
Дверь открыла Славкина мама. Пока Олег взбирался по лестнице на девятый этаж, от дыхания совсем ничего не осталось, и вместо «Здрасьте, теть Нюр. Славка дома?» получился невнятный хрип.
Тетя Нюра, худая усталая женщина, никогда ни о чем не спрашивала. Вот и сегодня без удивления пропустила в квартиру. Олег привычно пробрался между разбросанной обувью и коробками с хламом в Славкину комнату, закрыл за собой дверь, обклеенную вкладышами из жвачек и наклейками с изображением мотоциклов.
Зотов оторвался от дрессировки хомяка (тот отказывался есть резаную тетрадную бумагу и тем самым экономить на корме) и, шмыгнув носом, с любопытством посмотрел на запыхавшегося друга.
– Ты чего взмыленный такой?
– Можно я... у вас... до вечера пересижу?
– Да хоть до утра. Мамка щас пожрать сообразит.
Славка сунул принципиального хомяка обратно в клетку, а сам высунул лохматую голову в коридор.
– Ма-а, у нас есть че пожрать?!
– Сардельки с макаронами, – откликнулась тетя Нюра. – Маринка со смены вернется – помидоры в банке принесет, ее угостили.
– Ты сардельки с макаронами будешь? – спросил Славка у Олега.
Тот привычно помотал головой, разглядывая взъерошенного хомяка, который сидел среди грязных опилок, важный, точно президент на заседании в правительстве.
– А я буду. С утра не жрал.
Славка ел прямо в комнате, откусывая от толстой сардельки и брызгая соком во все стороны. Макароны в тарелке лежали, как дохлые, да еще щедро сдобренные кетчупом. При взгляде на них Олега передергивало. Он снова повернулся к клетке с хомяком. Тот обнюхивал кормушку, полную бумаги, и ворчал по-своему.
– Точно не будешь? – уточнил Зотов с набитым ртом.
– Точно, – сказал Олег и подумал, что еще долго не сможет есть.
– Колись тогда, от кого драпал.
– Ни от кого. У меня мама, она... в общем... дома с...
– Че, родаки развлекались? – невозмутимо спросил Славка.
Слово, разумеется, было другим, но таких слов Олег не повторял даже мысленно.
– Подумаешь, горе. Родаки тоже люди, им можно.
– Это был не папа. – Младший Дубровин с ненавистью стукнул ногой по ковру. – Этого я не знаю. Они целовались, и она на нем висла, как... Меня чуть не стошнило! Какое право он имел целовать мою маму?!
Вместо негодования и поддержки, которых ждал от друга Олег, Славка как ни в чем не бывало продолжил уплетать макароны. Проглотив последнюю и лизнув донышко тарелки, он выдал:
– Смотри только, отцу ничего не говори.
– Почему? Это же неправильно.
– Баклан, да? – вздохнул Зотов. – Хочешь, чтоб они развелись? Наша мамка от отца ушла, когда Маринка была совсем малая. Шпилил всех подряд в квартире ихней. Сначала разошлись, потом опять сошлись, в итоге – ни батьки, ни денег... Кстати, у тебя не будет до субботы? Я, чесслово, отдам.
Олег полез в карманы и вспомнил, что деньги остались в рюкзаке.
– Ладно, не парься. Слушай, а как они там...
Младший Дубровин заткнул уши, не дожидаясь окончания вопроса.
– Ну и зря, мог бы посмотреть тихонечко. Сам же когда-нибудь будешь...
– Не буду, – зло ответил Олег. – Это мерзко.
– А говорят, что классно.
– Врут!
Вскоре пришла Славкина сестра Марина, которая днем работала, а вечером училась. Олег считал Марину Зотову очень красивой: черноглазая, черноволосая, с оливковой кожей и пластмассовыми браслетами на костлявых запястьях, она напоминала то ли испанку, то ли цыганку. Марина была добрая, поэтому работала санитаркой в роддоме и тайком приносила молодым матерям то, что приносить вроде нельзя, но если очень хочется, то можно. Если бы с женой не нужно было заниматься теми гадостями, которыми занимаются между собой взрослые, Олег женился бы на Славкиной сестре и забрал ее к себе домой. В этой квартире, среди хлама, плесени и без денег Марине было не место.
Она действительно принесла маринованные помидоры. Зашла к брату поздороваться, заметила Олега и улыбнулась. Марина всегда улыбалась, когда видела Олега, но почему, не говорила.
– Привет! – по-детски обрадовалась она. – Грустный ты какой-то. Случилось чего?
– Нет, все нормально, – соврал Олег, глядя в пол.
– Тогда пойдемте помидоры есть, – предложила Марина. – Меня свекровь одной девочки угостила. Ой, мальчишки, сегодня столько девок народилось, тихий ужас! Ни одного жениха, сплошные невесты.
– Чьи невесты? – шмыгнул Славка.
– Чьи-нибудь, – рассмеялась Марина. – Хоть ваши! Пошли, пошли.
Зотовы таки накормили Олега ужином, хотя он всегда стеснялся у них есть. Казалось, что объедает. Тетя Нюра не ела – пила чай, бултыхая в кружке пакетик на нитке с бумажным флажком. Дома у Олега чай в пакетиках не пили, только заваривали по-особенному, в красивом чайнике, с определенной температурой воды.
Марина и Славка уплетали за обе щеки, точно соревнуясь, кто кого переест. Олег полчаса мучил один помидор, чтобы не брать больше. Помидор был вкусный, и растягивать было трудно. Уже став взрослым и впервые попробовав соленья Надин Эммануиловны (хотя свекровью неизвестной «девочки» была не она), Олег никак не мог взять в толк, почему он вспоминает квартиру Зотовых и смеющуюся Марину.
Их дружба кончилась, когда Славка попался на краже со взломом и угодил в колонию. Его красавица-сестра еще раньше выскочила замуж за первого попавшегося военного и затерялась где-то на бескрайних просторах Сибири. Однако воспоминания о вечере с помидорами и о том уюте, который несмотря ни на что царил в убогой квартирке, остались.
– Олежка, тебя до дома проводить? – предложила Марина. – Мне все равно в ту сторону, на остановку. Вместе бы дошли, а то боюсь одна.
Славка прыснул, и Олег пихнул его локтем.
– Пойдем, конечно. Я...
Он не успел договорить: в дверь постучали.
– Это за мной! Не открывайте, пожалуйста!
– Глупости какие, – подала голос тетя Нюра и, шаркая тапками, пошла открывать.
– Натворил чего-нибудь? – участливо спросила Марина.
– Скорее его предки натворили, – вмешался Славка. – О, здрасьте, тетя Таня!
Татьяна Петровна невнимательно кивнула в ответ и сказала: «Добрый вечер». Олег посмотрел на мать исподлобья и крепче сжал вилку.
– Сыночек, пойдем домой. Поздно уже.
– Я пойду домой только с папой.
– Папа задерживается, – вздохнула Татьяна Петровна. – Будет очень поздно.
– Значит, я пойду домой очень поздно, – отрезал Олег, не веря, что так разговаривает с мамой.
Родная, любимая мамочка, которая понимала и поддерживала его буквально во всем, которой он доверял все свои детские секреты, теперь виделась самым страшным врагом. Это не его мама! Это кто-то ужасный и злой забрал себе мамино тело!
– Олег, надо поговорить. Вы уж извините нас, – обратилась чужая мама к Зотовым.
– Можете поговорить в моей комнате, – великодушно разрешил Славка.
Олег с обидой посмотрел на друга, еще не зная крылатой фразы «И ты, Брут?», но подразумевая что-то похожее. Славка в ответ только пожал узкими плечами. Надо, мол, куда деваться. Иди.
Красавица Марина не отреагировала никак, и Олег понял, что ей тоже плевать на него. Он никому не нужен. От этого печального осознания очень хотелось зареветь, но мальчик мужественно сдержался.
– Хорошо, давай поговорим, – процедил он. – Но домой я уйду только с папой.
Мама говорила долго. Заглядывала в глаза, порывалась взять за руку, обнять. Оказалось, что Олег все неправильно понял. Чужой мужик, которого он видел на кухне, вовсе не делал с мамой все те гадкие вещи, что так любят обсуждать ребята за школой. Это мамин друг, близкий друг, они много лет не виделись и очень сильно соскучились. Бывают ведь поцелуи и по дружбе, по-родственному...
– Поклянись! – потребовал Олег. – Поклянись, что это правда, что ты никогда не уйдешь от папы. Что этот человек – просто друг, а любишь ты папу и останешься с ним.
– Клясться грешно, сыночек.
В карих глазах Олега сверкнуло что-то недоброе и уж точно не детское.
– Я не хочу, как у Славкиных родителей! Я хочу, чтобы мы жили все вместе: папа, ты и я. И чтобы чужие дядьки к нам больше не ходили! Ты – папина жена, ясно?
Мама беспомощно заморгала. Так получилось, что она сидела, съежившись, на продавленном диване, а Олег вскочил на ноги и теперь возвышался над ней.
– Милый, никто не забирает у тебя папу. – Казалось, мама вот-вот заплачет. – Как бы мы с ним друг к другу ни относились, мы всегда будем тебя любить.
– Значит, – голос мальчика дрогнул, – ты папу не любишь? Вы разведетесь?!
– Нет, нет! – испугалась мама. – Я люблю...
– Тогда докажи! Я всегда тебе верил, а ты меня обманула!!! Ты говорила, что в губы можно целоваться только с любимым человеком, с другими нельзя. Теперь ты уйдешь к своему другу, ты бросишь нас! Папа ведь тебя любит! Он много работает, всегда работает, чтобы у нас все было, а ты... Так же нельзя, мама.
Олег отвернулся, зажмурился, сжал руки в кулаки. Кулаки тряслись, а вместе с ними тряслась нижняя челюсть.
– Я хочу домой...
Татьяна обнимала дрожащего сына. Свою единственную радость, любимого, выстраданного, смысл последних одиннадцати лет. Гладила по встрепанным вихрам, шептала что-то утешающее, клялась... Почему Олежек не Костин сын, почему? Почему так любит своего непутевого папашу, которого и дома-то не бывает? Почему криками и упреками рушит жизнь двоих... троих... или четверых? С поддержкой в лице Олега Володя никуда ее не отпустит. Он бы и так не отпустил, но, заручившись поддержкой сына, ему будет гораздо проще удержать жену.
«Они же били тебя! – хотелось кричать Тане. – Пугали! Мучили! Смеялись! Твой дед до сих пор считает, что я обвела их вокруг пальца, старый параноик! Почему ты на их стороне?! За что, Олежек?»
Если она уйдет от Володи, Олег навсегда потеряет веру в людей. Она, родная мать, станет для него предательницей. Жизнь ее ребенка будет загублена. Таня, Татьяна Петровна не могла этого допустить.
– Сыночек, радость моя, солнышко мое, не плачь, – шептала она сквозь слезы. – Прости меня, прости, пожалуйста. Я никогда тебя не брошу. Я не уйду, буду с вами. Клянусь, тебе просто показалось. Забудь, забудь все, что видел. Тебе показалось, все было не так. Я никогда тебя не обманывала, милый. Ты же мой единственный, как я могла? Я так люблю тебя, Олеженька...
– Мамочка, не плачь. – Он крепко обнимал ее за шею. – Прости меня тоже, я не хотел... Не плачь, мама! У нас все будет хорошо, мы самыми счастливыми будем. У нас такой классный папа есть. Не ссорься с ним больше, ладно? Он тебя больше всех любит...
«Я дала слово, что не уйду, родной, и я не уйду. Зачем обманываться? Ты никогда не примешь Костю при живом отце. Это жестоко заставлять меня выбирать между тобой и Костей, но я выбрала. Мне будет больно без него – мне уже больно. Ему будет больно, я видела эту боль. Но мы сможем прожить друг без друга. Мы жили, когда я считала его мертвым! А ты погибнешь. Нет, нет...»
Дома Олег уснул быстро, держась во сне за мамину руку. Татьяна легла рядом с ним, чтобы можно было притвориться спящей и не встречаться с мужем. Спела песенку, ероша мягкие каштановые вихры, вдыхая запах своего ребенка. Опять ему фингал набили, а она и не заметила. Над правой бровью остался шрамик. Царапина недавно зажила, а шрамик остался.
Совсем другие шрамы, ямки и пятна встали перед глазами.
Прости меня, Костя. Прости, любимый.
Умоляю, прости!
--------
Татьяна вышла на остановку без трех минут два. Не зная наверняка, но примерно догадываясь, куда может отвезти ее Костя, она оделась достаточно строго и успела выпить чаю, чтобы согреться. Аппетита со вчерашнего вечера не было никакого.
Времени, которым располагала Таня, было не так уж много. Олег, будто что-то подозревая, попросил встретить его после тренировки, и это лишь утвердило ее в мысли, что затягивать встречу нельзя. Костя не опустится до открытого манипулирования, но стоит ему обнять ее, проникновенно заглянуть в глаза и попросить остаться, и Таня останется, наплевав на все доводы рассудка. Сколько она ни пыталась убедить себя, что принятое решение единственно верное, бедное сердце это решение всячески отрицало, а чувство неправильности происходящего и собственной загнанности в угол только усиливалось.
Сотни мыслей крутились в голове. То, что еще накануне казалось правильным, теперь подвергалось сомнению. Может, стоило приврать Олегу и взять его с собой на встречу с Костей? Или, наоборот, не пустить сына на тренировку, а Костю пригласить домой? Много позже Таня поймет главную свою ошибку: двое из трех самых дорогих ей людей так и не увиделись, не поговорили с глазу на глаз, когда это было необходимо. Независимо от своего исхода, эта встреча предотвратила бы многие, если не все последующие катастрофы. Однако история не терпит сослагательного наклонения, и, струсив однажды, Таня до конца жизни кляла себя за упущенную возможность что-то изменить.
Машина подъехала ровно в четырнадцать часов. Серебристая иномарка, кажется, «Ауди». А впрочем, какое это имеет значение? Когда распахнулась передняя дверца и из салона выбрался Костя, Таня лишь титаническим усилием воли сдержала порыв броситься ему навстречу. Она подошла спокойно, сдержанно улыбнулась в ответ на его улыбку. И ничем не выдала свою боль, когда безграничная радость от встречи и обещание счастливого будущего в глазах Кости сменились осознанием: Таня выбрала иной путь. В темном взгляде мелькнуло недоверие, затем – решимость изменить ситуацию на корню, что бы ему это ни стоило, и в конце – зеркальное отражение Таниной сдержанной улыбки.
Они читали друг друга, как открытые книги. Тот редкий случай, когда «разговор глазами» – не просто метафора.
– Здравствуй, – тихо сказала Таня.
– Привет. – Он галантно распахнул перед ней дверцу. – Прошу.
– Спасибо. А ты?..
– А меня на переднем укачивает, – неожиданно развязно заявил он, глазами прося: «Подыграй мне».
Она пожала плечами. Мол, без проблем. Надо значит надо, пускай и не совсем ясно, кому и зачем.
Костя сел рядом с Таней на заднее сиденье. Сказал лысому водителю с сережкой в ухе: «Давай сразу на Чапаева» – и отвернулся к окну. Пошарил по карманам, достал пачку сигарет и досадливо хмыкнул, когда пачка оказалась пустой.
– Борман, у тебя сигареты есть?
– Кончились, Константин Николаевич, – ответил водитель, поглядывая на Таню через зеркало заднего вида. – Я у вас стрельнуть хотел.
– Что ж мы с тобой, как два бомжа, вечно друг у друга стреляем? – вздохнул Костя.
Таня полезла в сумочку, достала нетронутую пачку сигарет, которую он сам отдал ей перед уходом, наказав ни в коем случае не вынимать, и молча протянула Косте. Тот как будто бы удивленно присвистнул, но взял.
– Хороший пример вы подаете детям, Александра Анатольевна!
– Для мужа купила, – ответила она игриво и одновременно с вызовом. – А вас что-то смущает, Константин Николаевич?
Костя одобрительно моргнул.
– Да не, наоборот. – Его рука по-хозяйски легла ей на колено. – Дорогая, а, может, ну ее, эту конспирацию? Остановки трамвайные – фу, как некрасиво. Давай нежно и от души: у парадного входа, с цветами...
– С шампанским, – подхватила Таня, чувствуя себя актрисой в дешевой мелодраме. – Смотри, у меня муж ревнивый. Пристрелит еще.
– Ага, щас. Стрелялка не выросла... Борман, возле цветочного тормозни. Совсем замотался, не успел даме цветов купить.
– Для кого представление? – шепнула Таня Косте на ухо, когда они под ручку шли к цветочному салону. – Для Бормана?
– Для «жучков» в машине. Мою сегодня с утра совершенно случайно долбанули, и Батя любезно одолжил свою. Извини, не смог сразу предупредить.
– Господи! Только не говори, что ты...
– Позже, – сказал он, не разжимая губ, – а сейчас, будь добра, выбери букет. На всякий случай. Лучше вон те розы: упаковки много, шуршать будут громче.
– А за коленку трогал зачем? – зашептала Таня, притворяясь, что рассматривает цветы. – Тоже для «жучков»?
Костя ответил хитрой улыбкой без капли сожаления.
– Это уже я, вошел в образ и не удержался. Больше не буду.
Борман высадил их у входа в недавно открывшийся ресторан «Минерва» и уехал.
– Обедать тоже придется на потеху публике? – не удержалась от сарказма Таня.
– Не, здесь точно все свои, – безмятежно ответил Костя, снимая наконец маску недалекого бандюгана. – Бате хватит нашего с тобой щебета в машине. Он партнер относительно надежный, но как бы помягче выразиться... Короче, если бы мои пацаны тогда поступили умнее, одной проблемой сейчас было бы меньше, а так – знай себе виляй хвостиком, изображай Петрушку, пока груз не пройдет. Самому надоело, Тань. Ничего, скоро развяжемся.
«Зачем он мне это рассказывает? – с тоской подумала Татьяна. – Он же сразу все понял... Ох, Костя, какую игру ты затеял? Совсем на тебя не похоже».
Ларионов кивнул метрдотелю как старому знакомому и повел Таню по коридору мимо шумных залов, обставленных скорее в духе дореволюционной России, чем Древнего Рима. Какого-то определенного антуража в ресторане не было, однако царский дух ощущался практически во всем: от ковровых дорожек до бархатных портьер и массивных дверей «под красное дерево».
– Сам не знаю, почему «Минерва», – улыбнулся Костя, – но кормят тут всеми кухнями подряд, причем кормят на высшем уровне. Своим фуфло толкать как бы неприлично, вот Амундсен и старается, как может. Бабла, конечно, пока больше вкладывает, чем срубает, но лиха беда начало. Доброе имя со временем окупится.
– «Фуфло толкать», «бабло рубить»... Где ты этого нахватался? – вздохнула Таня.
– С кем поведешься. Надо соответствовать.
– Кому соответствовать? Тому сброду, что теперь выдает себя за элиту общества?
Костя внимательно посмотрел на нее, но ничего не ответил.
Невнятный гул голосов в конце коридора стал гораздо отчетливее, можно было различить отдельные слова. Костя придержал Таню за локоть.
– Живая иллюстрация к пословице «Милые бранятся – только тешатся». Завидую.
Таня невольно прислушалась.
– ...что хочешь, но утром двадцать второго я должна встать с кровати, подойти к окну и увидеть море, – говорил приятный женский голос. – Дети меня поддержали. Все трое, между прочим! Мы тебя всухую сделали, так что не отлынивай. Лина даже ради этого двойку по математике исправила, против природы пошла. Ну, Витя-а!
– Третий не считается, – отбивался от женского голоса густой мужской. – Он в семейный совет формально еще не входит и в голосовании не участвует.
– Нет, Виталий, ты слышал?! Тебе не кажется, что твой папаша вконец оборзел?
– Хватит настраивать сына против меня, женщина!
– Хватит обламывать свою женщину с отпуском! У тебя совесть есть? Мне рожать через два месяца. Когда еще предлагаешь выбраться?
– Леночка, там сейчас холодно, ветер ураганный и вообще...
– Вранье! Я смотрела прогноз погоды.
– Ты бы еще «Санта-Барбару» посмотрела...
– Хочешь сказать, что я дура?
– Хочу сказать, что там холодно, а у меня завал на работе.
– Все, Баренцев, считаю до трех. Или ты говоришь: «Да, любимая, мы едем в отпуск», или я снимаю платье и душу тебя бандажом!
– Амундсен, не будь снобом, свози жену на море! – громко сказал Костя, стуча по двери согнутым указательным пальцем. – Потом хуже будет.
– Будет, будет! – подтвердила невидимая Леночка. – Послушай, Витя, умного человека.
Дверь открылась с той стороны. Миниатюрная молодая женщина с заплетенными в косу золотисто-медовыми волосами и круглым беременным животом, словно маленькое домашнее солнышко, неизвестно каким образом очутившееся в коридоре ресторана «Минерва», обняла Костю и, встав на носочки, звонко чмокнула в щеку.
– Привет, Потеряшка. Здравствуйте, – приветливо кивнула она Тане. – А мы вас заждались! На кухне сегодня Глинские, так что лососевый стейк и утиная грудка просто сказочные, а уж если попросить к стейку голландский соус...
– Ты сейчас говоришь с человеком, который поливает парфе аджикой и закатывает глаза от удовольствия, – предупредил Костю, пожимая ему руку, плотный кудрявый мужчина в деловом костюме, до вторжения в свою обитель разбиравший за столом какие-то документы. С самой высокой бумажной стопки свисал галстук в тонкую серую полоску. – Здравствуйте, Татьяна. Очень рад.
– Противный ты, Баренцев, уйдем мы от тебя, – беззлобно пригрозила Лена, садясь на пухлый сибаритский диванчик у стены. Двигалась она, несмотря на солидный срок, по-девичьи легко и грациозно. Казалось, беременность не доставляет ей никаких неудобств, сплошные положительные эмоции. – Тань, мы без церемоний, ладно? Вам вдвоем хочется побыть. Я Лена, это мой муж Виталий, и мы уже уходим. Правда, дорогой?
– Правда, солнышко, – ответил муж Виталий, резво рассовывая бумаги по шкафам. – Костя, вот меню... Где меню? Где-то здесь валялось... А, вот оно, родимое! Как выберете, позвони Антону, через десять минут все притащит. Ключи потом ему же оставишь, только дверь обязательно запри. Вы не стесняйтесь, душа моя, – хитро подмигнул он Тане. – Не отказывайте себе ни в чем! Битье посуды и метание ножей в декоративные панели, если очень захочется, тоже за счет заведения.
Татьяна только кивнула. Эти милые, но шумные и бойкие люди в ее понимании никак не вязались с Костей Ларионовым, а ведь эти трое, судя по всему, дружат, и дружат давно. И ласковое, почти материнское «Потеряшка»... Почему «Потеряшка»?
Присказки, понятные только в узком кругу. Шутки и добродушные подзуживания друг над другом. Ощущение чужака в большой дружной семье не отпускало Таню. Если когда-то давно она имела право стать частью Костиного семейства, то ее теперешнее положение иначе чем оттягиванием печального финала не назовешь, и чета Баренцевых, которая не желала ничего плохого, невольно напомнила ей об этом.
– Типун тебе на язык, – хмыкнул Костя, но хмыкнул как-то безрадостно.
– Да есть уже один, кое-кто нажелал в порыве страсти... О, чуть не забыл! Данила в пятницу же проставляется? Просто мама Ида поменяла билеты. Прилетает в пятницу вечером, а я, сам понимаешь...
– Без вопросов, Витя. Бормана попрошу, он встретит и доставит в лучшем виде.
– Значит, гуляем! – обрадовался Баренцев. – С меня два ящика... Нет, три!
– Костя, – взмолилась с дивана Елена, – если до пятницы мы с тобой не увидимся, заклинаю: не разрешай ему много пить!
– Ты что, Лен, – не на шутку испугался Виталий, – это же событие века. Клещ женится!
– Да хоть Сколопендра! Костенька, я тебя очень прошу, проследи...
Баренцевы наконец ушли. Костя сел за хозяйский стол, открыл меню в кожаной папке. Пролистал без особого энтузиазма и передал папку Тане.
– С утра не ел, а как стоит что-то в желудке. Выбирай.
Она погладила темно-бордовую искусственную кожу папки.
– Зеленый чай с жасмином. Без сахара.
– Не скажу, что сильно удивлен...
Прижимая к уху изящную трубку стилизованного под старину телефона и не сводя взгляда с Таниного лица, Костя попросил чаю с жасмином, бутылку коньяка и вазу под цветы. Таня все-таки забрала купленные для «Александры» розы с собой, чтобы не бросать их вянуть в машине. Догадывалась, что с приказом от начальства или без, но цветы Борман выкинет. Странная жалость к уже фактически мертвым растениям.
– Ты передумала, – утвердительно сказал Костя. – Почему?
– Ты не мог бы уступить мне право на первый вопрос?
Он пожал плечами, не то чтобы возражая.
– Если ты... не умер в больнице, где ты был все эти одиннадцать лет? Почему не дал о себе знать? Ведь можно было... Или ты ненавидел меня все это время? Кто ты теперь? Откуда знаешь этих людей? Зачем нам?..
– Давай начнем с простого, – мягко перебил он ее. – Я никогда тебя не ненавидел. Даже когда считал, что ты меня предала, наплевав на все обещания и выбрав богатенького Буратино, я надеялся, что ты с ним счастлива. Прости за пафос, но говорить об этом нетрудно и нестыдно. Возвращаясь к первой части вопроса, примерно четыре года из одиннадцати я заново учился быть полноценным человеком. На мое лечение уходили все деньги, что могли заработать родители, братья и Натка. Даже не столько на лечение... Ты представляешь, что такое поставить на ноги инвалида? При условии, что мы жили в стране с бесплатной медициной, а моя семья, и так еле сводившая концы с концами, в свое время отправляла меня на учебу только из тех соображений, чтобы получил профессию и зарабатывал чуть больше. А в итоге я оказался без денег, без диплома, прикованный к постели, требующий постоянного внимания и, опять же, денег. Нужно было встать и пойти. Я засыпал и просыпался с этой мыслью. Видел, как родным со мной тяжело. Однако они не собирались сдаваться. Как мог я?
Пока был стимул, все шло неплохо. Пусть медленно, но я выздоравливал. Потом в стране началась перестройка. Начало конца. Наш колхоз развалили одним из первых. Там и разваливать было нечего: дунули, и все рухнуло. Я делал свои первые шаги, когда зимой меня свалил грипп. Иммунитета после всех операций, лекарств и терапий не осталось никакого. Живя в стране с лучшим медицинским обеспечением, я подыхал от гриппа. Смысл бороться остался в той же жопе, где уже лежали иммунитет и счастливое будущее... Ты знаешь, что такое «эвтаназия», Тань? Тебе повезло. Лучшим выходом тогда казалось не мучить себя и других. Среди моих лекарств были как достаточно сильные, так и в буквальном смысле убойные препараты. Хватило бы одной таблетки сверх положенной дозы, и все было бы кончено.
Зачем я рассказываю тебе это? Уж точно без надежды на сочувствие. Переманивать человека на свою сторону, давя на жалость, – низко. Я просто объясняю, куда подевались четыре года. Остается еще семь.
Опуская подробности (некоторые из них достаточно грязные и чести мне не делают), семь лет ушло на поиски своего места в новом мире, желательно, стабильного и теплого. Жизнь нагибала меня, иногда мне удавалось нагнуть ее, но все шло к одному: я зарабатывал деньги. С учетом нынешних реалий, делал это честно. Хотел вернуться к тебе победителем, чтобы, уходя от Дубровина, ты ни о чем не жалела. Да, идея не просто вернуть тебя, а обеспечить семью не хуже этого выродка стала чем-то вроде мании. Я крутился, искал. Когда появилась возможность, начал за тобой приглядывать. Условно, конечно, но обо всех кардинальных изменениях в твоей жизни я узнавал одним из первых...
– Ты зарабатывал деньги, – с горечью повторила Таня. – А тебе не приходило в голову, что деньги – это не главное?! Я оплакивала тебя одиннадцать лет! А ты все это время спокойно работал, «приглядывал» за мной! Неужели тебе ни разу не захотелось дать о себе знать?
В дверь ненавязчиво постучали. Костя сам забрал поднос, не пуская официанта, или кем был этот Антон, в кабинет.
Чашка с зеленым чаем идеальной для заваривания температуры грела озябшие Танины пальцы. Костя за столом цедил из бокала коньяк.
– Хочешь сказать, что приняла бы меня любым? – спросил он скептически. – Ушла бы с маленьким ребенком на руках к калеке без собственной крыши над головой и без гроша в кармане? Когда в стране начался повальный дурдом?
– Ушла бы! Не задумываясь! Все, что держало меня рядом с Володей, это мой сын! Пока ты считал деньги, думая, как бы повыгоднее себя подать, мы с Олегом выживали рядом с теми, кто винил нас во всех смертных грехах! Ты был так нужен мне...
– Танюшка, родная моя, «рай с милым в шалаше» – вариант красивый, но не жизнеспособный! – Костя не кричал, однако Таня холодела от одной интонации. Человеку, который сидел перед ней и пил, не притрагиваясь к закуске, никак не могло быть тридцать два года. – Не говоря уже о том, что я всю оставшуюся жизнь просижу на очень недешевых лекарствах, раздавать которые бесплатно любимому государству и в страшном сне не приснится, ты понятия не имеешь, что такое нищета! А я могу откровенно и со знанием дела заявить тебе, что кристально честному человеку сейчас не выжить. Если, конечно, считать жизнью то прозябание, которым довольствуется львиная доля наших ближних. Люди спиваются, вешаются, опускаются, грабят и убивают за копейки. Кто бы дал гарантию, что я, весь такой честный и талантливый идеалист, однажды бы не спился?! Да ты бы сама возненавидела меня, Таня!
– А так, как сейчас, лучше, что ли? – тихо спросила она. – Через грязь, как ты говоришь, через бесчестье? Потеряв годы?
Он отпил коньяка прямо из горлышка и закрыл бутылку.
– Лучше. Хотя бы потому, что через все это дерьмо я проходил в одиночку. Тебя оно не коснулось.
– Ошибаешься, дерьма я хлебнула предостаточно. Напомнить, чем занимается мой муж?
– Не сравнивай. За Дубровина по канализации плавал его отец, и не говори мне, что это не так. Как был слепым щенком у золотой миски, так и остался. Изменились только габариты миски да, пожалуй, проба золота. Ему по-прежнему несут все на блюдечке: место под солнцем, дело, женщину. Прожевали и в рот положили, только глотай... Не противно с таким жить, Тань? Свалится завтра с инфарктом твой свекор, рухнет метеорит на драгоценную фирму – что он будет делать? Такие с нуля строить не умеют, они на готовое приходят. А готовить готовое кто будет? Ты или, может быть, я? Много чести!
– Не передергивай, пожалуйста, – попросила Таня.
Да, Костя злился, однако он, не стесняясь и не таясь, говорил здравые вещи, на которые она все чаще закрывала глаза. Надеялась, что все образуется и что те ужасы, которые творятся сплошь и рядом, счастливо минуют ее семью.
– Напротив, мы с тобой плавно подошли к главному. Первый вопрос себя исчерпал, пора задать второй. Почему ты передумала? Испугалась? Я смогу нас защитить, теперь это в моих силах. – Он решительно поднялся с кресла, убрал в сторону пустую чайную чашку и сел на диван рядом с Таней. – Что изменилось со вчерашнего дня? Не верю, что это полудохлый Володя радикально изменил твое решение. О чем я не знаю, Тань? Если ты не видишь выхода, давай найдем его вместе.
Она сглотнула, покачала головой. Все заготовки и аргументы, которые Татьяна Петровна старательно приводила себе перед началом занятий и на переменках, вылетели из головы.
– Олег, – сказала она, еле шевеля пересохшими губами. – Олег не примет развода.
– Любого ребенка можно уговорить. Вопрос в том, как это лучше сделать.
– Олега нельзя, – возразила Таня. – Ты его совсем не знаешь. Он слишком взрослый, в нем... практически ничего нет от Володи. Хотя кого я обманываю? Между ними вообще ничего общего, кроме сыновней любви. И любви отца к сыну.
– Даже не беря в расчет, что такого не бывает, я очень надеюсь, что знаю тебя и смогу уговорить твое начало в нем.
– А как быть с третьим началом? Которое не похоже ни на меня, ни на Володю, ни на моего любезного свекра, чтоб ему икалось...
Он сжал ее плечи так сильно, что Тане стало больно, и она умолкла.
– Какое еще «третье начало»? Инь, янь, хрень – так, что ли?
– Я не знаю, как объяснить, Костя, но Олега ты не уговоришь. Ты не видел его вчера. Я всерьез думала, что теряю сына. Один наш с тобой поцелуй, и его мир разлетелся вдребезги. Всего лишь поцелуй! Ему легче принять смерть отца, чем то, что мать любит другого. Не объясню, извини. Не могу.
– То есть мне следует понимать это так, – Костя чеканил слова. Выпитый на пустой желудок коньяк давал о себе знать, – что внезапная трагическая смерть одного, а по-хорошему обоих бедных родственников решит нашу проблему эффективнее, чем разговор по душам с десятилетним мальчиком? Что ж, рациональное зерно есть...
Теперь Таня по-настоящему испугалась.
– Даже не думай об этом! Не смей!
– Я не собираюсь их убивать, – поморщился Ларионов. – Брать на себя еще и грех убийства? Из-за этих людей – нет. Но объясни мне: ради чего ты сейчас придумываешь отговорки? «Я остаюсь, потому что испугалась, привыкла, не хочу рисковать, не могу тебя простить», этого будет достаточно. Оправдание все же лучше, чем ребенок индиго. Честнее.
– Я не обманывала тебя. – Она схватила его за руку, поднесла к губам. – Никогда. Я люблю тебя, Костя, но мы не... мы не можем... Олег...
– Смотри, как интересно получается. Если скажу, что уважаю и принимаю любое твое решение, ты будешь думать, что я легко от тебя отказался. Не отрицай – знаю, что будешь. А если стану бороться, искать встреч с тобой и твоим сыном, все может окончиться еще плачевнее. Как нам быть, Танюша? Как поступим? Твоя очередь давать подсказку.
Но она лишь молча прижимала его руку к своей мокрой от слез щеке.
– Не думал, что можно понимать человека без слов спустя годы. Я даже мать так не понимаю. Ты хочешь оставить все, как есть. Искренне убеждена, что жертвуешь собой и мной ради ребенка. Думаешь, что нам лучше перестать видеться и не травить душу. Дескать, жили как-то одиннадцать лет и дальше проживем. Мы взрослые люди, а Олег только начинает жить... – Он видел, как округляются в суеверном страхе ее глаза. – Я не телепат, любимая, не черт и не ангел, я просто... успел изучить людей. Могу представить ход твоих мыслей, только и всего.
– Пожалуйста, прости меня. Мне так жаль...
И ей действительно было жаль! Она жертвовала собой с полной отдачей, с бьющей наотмашь откровенностью, не признавая, что может быть другой выход. Она вернется к мужу в любом случае, Костя понимал это. Надавить? На нее и так давили, ее мучили все кому не лень. Он не хочет быть одним из «всех». Танька, ну тебе же там плохо! Ты сама погибаешь! Очнись!
– Прости, – твердила она, как заведенная, – я просто не могу... прости.
Не в силах понять Таню умом, Костя впервые за эти годы оставил решение сердцу. Закаленное сердце, едва ли не прямое продолжение рассудка, шепнуло, что неприметную папку с компроматом на семейство Дубровиных, которая хранилась здесь же, в этом кабинете, показывать Тане нельзя. Не сейчас. Горькая правда уже устарела, а мумифицированные останки шокируют меньше, чем гниющая дохлятина. Если дело только в пацане...
Пускай мальчик подрастет. Инстинкты и чувство вины в Тане со временем притупятся, это неизбежно. Он подождет, ему некуда спешить.
А вот на его далеко идущих планах это никак не отразится. Поздно отступать, да и глупо. Проиграна битва, но не война. Механизм запущен, еще не все виновные ответили по статье. Никакой священной мести, один голый расчет. Любовь к этой сломленной женщине – вот все, что оставалось в Косте иррационального.
– Мы представим, что ничего не было. Все вернется на круги своя, но прежде...
– Откуда взялось свидетельство о смерти? – выпалила Таня, не дав ему договорить. – Ты же знаешь.
– Произошла ошибка. В тот день умер парень, который лежал со мной в одной палате. Дубровин хотел справку – ему ее предоставили. Дело техники, когда есть деньги.
Она закрыла глаза, удовлетворенная этим объяснением.
И ведь ни слова неправды. Зависит лишь от того, как воспринять эти слова.
Везде нужен баланс. Если где-то прибыло, в другом месте непременно должно убыть. Плюс повод спать спокойно, минус повод ненавидеть мужа. Баланс соблюден.
Видишь, как я забочусь о тебе? Из кожи вон лезу, чтобы сделать твое прозябание вдали как можно более комфортным. Твое или свое? Это тоже своего рода тонкость восприятия.
– Ты всегда можешь передумать.
– Не передумаю, пока у меня есть сын. – Ему показалось, или в ее словах прозвучало сожаление? Слабый, но все-таки бальзам на его раны.
Вопреки законам жанра и логики, она не подарила ему себя на прощание. Боялась передумать? Он целовал ее, пытаясь надышаться на прощание, – она жалась к нему забитым зверьком, грела его ладони в своих.
Они все-таки заказали обед и допили коньяк. Она ела торопливо, проглатывала почти не жуя, но вряд ли ощущала вкус. Он уже был изрядно пьян, испортил ей строгую «учительскую» прическу, запуская пальцы в длинные светло-русые пряди, чуть рыжеватые у кончиков. Да, однажды Татьяна в порыве вдохновения покрасилась в медный цвет. Странно, но ей пошло.
– Ты всегда можешь передумать, – шептал Костя заплетающимся языком. – В любое время дня и ночи. Я всегда тебе открою. Это неправильно, где-то даже унизительно, но я буду ждать тебя. Уходи, только обязательно возвращайся.
Она ушла и вполне ожидаемо не вернулась больше.
Осталась верной мужу – мужу не по сути, но по закону.
Он прождал ее ровно столько, сколько потребовалось, чтобы перевернуть страницу.
--------
Володя вернулся домой намного раньше обычно. На работе все было настолько кошмарно, что не оставалось сил даже на злость. А когда человек не может злиться, эту злость нередко заменяет эмоция из противоположного спектра. Случайная, на выбор.
Поэтому Володя был настроен равнодушно-миролюбиво. Поговорил с сыном, который прилежно учил уроки, достал из холодильника мясо в горшочке и съел, не разогревая. Прошел в спальню, стараясь не шуметь. Олег сказал, что мама устала и спит.
Таня в самом деле спала, приняв душ (он чувствовал слабый аромат ее любимого мыла) и набросив халатик на голое тело. Похудевшая, чересчур бледная – давно ли ездили к морю? Жена стыдливо пряталась от солнца: на солнце она почти мгновенно сгорала.
Володя поглаживал стройные икры, но Таня спала слишком крепко и не просыпалась. Спящая красавица. Его тянуло к ней. Пускай он и не уделял жене достаточно внимания: все силы отъедала борьба за потребителя, а все, что оставалось после борьбы, подбирала умелая и, главное, не болтливая секретарша. Если бы Таня не была такой вялой и зажатой... Расстегивая пуговицы на ее халате, он надеялся, что она проснется и не откажет. Он постарается сделать ей хорошо.
Володя расстегнул очередную пуговичку, и его бросило в пот. Кожа жены в неярком свете торшера казалась атласной, но эту нежную кожу покрывала россыпь характерных синяков. Следов, которые не спутаешь ни с какими другими.
Вскрытую пачку «Мальборо», которая таинственным образом перекочевала из Таниной сумочки в карман пальто, он нашел случайно, когда, снедаемый ревностью, обшаривал Танины карманы. Володе хватило ума не броситься на супругу с кулаками. В конце концов, он сам был не без греха, но соблазнить его добрую, порядочную, почти святую жену могла только конченая сволочь. Таню он простил заочно, без выяснения обстоятельств, а вот неизвестную сволочь требовалось быстро найти и наказать, чтобы не разевала рот на чужой каравай.
Володя покрутил в руках сигаретную пачку, где не хватало от силы одной-двух сигарет, зато нашлась записка. В ней легко узнаваемым почерком Володиного заместителя Терехина, хорошего человека и грамотного специалиста, было написана какая-то пошлость.
На следующий же день Терехин споткнулся о компанию недружелюбно настроенных ребят, а другая компания – любимое детище Алексея Кирилловича – лишилась единственного человека, который еще мог помочь Володе удержаться на плаву.
Да, некоторых людей Костя Ларионов успел изучить в совершенстве.
Ирэн Рэйн:
Вот дела... Детский максимализм смешал все карты. Но я понимаю Таню. Между ребенком и мужчиной всегда выберу ребенка. Даже если он не прав.
Спасибо
Peony Rose:
Спасибо ))
Сейчас в голове звучит та самая фраза, только немного измененная: "Но я Олегу отдана, я буду век ему верна...".
Решение понятно, выбор сделан в пользу слабейшего, того, кто не вынес бы всего груза.
Семья Зотовых - такой контраст вроде бы, нищие, без перспектив, но видно, есть там нечто, чего в родном углу не хватает.
Славка и Марина симпатичные, помидоры тоже в тему )
Airkiss:
Как жаль Таню и Костю. Интересно, а если бы Олега подготовили постепенно к мысли о разводе, смог бы он принять Костю
Хотя теперь гадать нет смысла - как получилось, так и получилось. Костя явно не принял этот выбор Тани, а после этого, наверно, создал семью с помощью Сони и мадам Китавиной?
alen-yshka:
Спасибо, Светунь.
Грусть-печаль, но это единственно реальное развитие событий.
Когда придет переходный Олега и будут столкновения дети-родители, Татьяна не раз пожалеет о принятом когда-то решении. Но на данный момент она просто не может иначе. Думаю, Костя поймет. Побесится и поймет. Помстит чуток и поймет))
lor-engris:
Дети уязвимее взрослых. Взрослый, что бы с ним ни сделала жизнь, всегда имеет шанс выжить в одиночку. У ребенка этого шанса нет, поэтому выбор Тани считаю очевидным и разделяю.
Да уж, какой бы слабой характером не была Таня, сын для нее на первом месте. Положа руку на сердце, кому он нужен, кроме нее? Сомневаюсь, что Володя на тот момент полностью осознавал, что для него Олег, а уж Алексей Кириллович, родимый... Олег тут действительно слабое звено.
Что еще раз доказывает, что деньги любви не делают. Не поэтому ли Олега так влекло к Кудряшовым, как прежде - к Зотовым?
Ответа на этот вопрос у меня нет, к сожалению, да и
Насчет выбора - как раз наоборот, принял. Дубровиных в плане бизнеса он бы развалил в любом случае, даже будь решение Тани другим. Семья появилась спустя 5 лет и в связи с совсем другими событиями. Костя, несмотря на всю свою нездоровую практичность, все-таки человек с принципами, и "быть с кем попало, лишь бы не быть одному" точно не хотел. С возврастом он планку снизил.
На здоровье!
Я где-то читала, сейчас не вспомню, что счастье - в мгновениях, и лучше уж быть счастливыми коротко, чем не испытывать счастье вообще. ХЭнды возможны не всегда, се ля ви. Но могло быть гораздо хуже.
Опять подпишусь))) вот полностью.
Мне тоже. Иногда хочется плюнуть и написать повальный хэ для всех, но реальность давит. Так должно было быть, к сожалению. Настоящая любовь всегда найдет утешение, не ударяясь в ненависть к себе и другим. Костя и Таня еще не такие несчастные люди.
Всем огромное спасибо за отзывы!
Ejevichka:
Светочка, спасибо за продолжение!
Я вот читаю главы, потом отзывы, и думаю... А почему Таню все считают такой уж слабой? Да, она приняла обстоятельства, подчинилась им, но иногда подчиниться обстоятельствам и остаться при этом человеком - проявление силы. Она не покончила с собой, не спилась, помогала отцу, растила сына... Может, не тушила избы и не останавливала коней, но все же...
Я просто вспоминаю своих одноклассников и однокурсников - а мы примерно ровесники Тани, Кости и Володи, может, чуть младше. Наша молодость пришлась на лихие 90-е. Тогда рушилось все: страна, экономика, культура... И семьи рушились, и люди не могли найти себе места в жизни. Сколько моих знакомых спились, потеряли человеческое лицо, остались без семьи...
А Таня все выдержала. Да, она не проявляла особой инициативы, но все, что она делала, было ради кого-то...
lor-engris:
Всегда пожалуйста!
Все? Я бы не сказала, что все. Автор-дипломат (это не себе льстю, это мама мне в детстве прозвище дала))) уж точно не возьмется делить героев на сильных/слабых, хороших/плохих, умных/не очень и т.д. Это как с красотой - каждый человек красив минутно и уж точно не может быть красивым 24/7.
Если считать слабостью отсутствие силы, можно сказать, что Татьяна не сильный человек. Но, опять же, все зависит от того, что считать силой. И вот тут на 100 % соглашусь с "остаться человеком". Наверное, все дело в этой субъективности, ведь сильные люди тоже не однородны по сути своей. Все мы "примеряем" героя на свои внутренние представления о добре и зле, силе и слабости, и многих других антонимах. Поэтому для автора однозначность его героя - однозначно) плохо, т.к. помимо внутренних критериев есть еще и критерии шаблонные: это так, потому что так принято. Я, может быть, считаю Миледи из "Трех мушкетеров" Дюма жертвой обстоятельств, но ее положено считать злодейкой. Так и уходит человек с его правом на ошибку (никто не говорит, что Миледи поступала правильно, но она тоже человек; плохое в ней перевесило, но ведь хорошее тоже было, не могло его не быть).
Эх, унесло Остапа не в ту степь. И GPS он опять дома забыл...
А Таня все выдержала. Да, она не проявляла особой инициативы, но все, что она делала, было ради кого-то...
А ведь мало что поменялось, согласись. 90-е - это боль и беда, даже не трогая вечное "где людям лучше жилось". Жизней эта эпоха унесла немало, как физически, так и морально. Но, глядя на нашу сегодняшнюю культуру, обстановку, которую в нужных местах стыдливо прикрывают тряпочкой, видя на столбах и в газетах объявления о пропаже людей, читая криминальную хронику, да просто слушая, что у людей творится, понимаешь: вопрос "как сохранить человеческое лицо" будет актуален всегда. Как и разрушающие факторы, для каждого времени свои. Если для кого-то сила - нахапать, извиняюсь, побольше, не принимая никакую мораль, то не лучше ли уж слабым считаться?
А в итоге мы приходим все к тем же вечным ценностям - семье и человечности, без которых человека как бы нет. Каким бы ты ни был хорошим, сильным, умным, если тебя никто не любит за то, что ты просто есть, а внутри у тебя ничего человеческого давно не осталось, есть ли в тебе смысл?
Последнее утверждение, возвращаясь к роману, целиком отражает сущность одного из персонажей. Человек есть, а смысла в человеке нет, хотя человек изначально неординарный.
Тане выпало очень много испытаний (это при том, что автор не ставил перед собой цели свалить на персонажа побольше несчастий, чтобы персонаж жалелся). Не каждый бы справился. Рассуждать можно о чем угодно, а вот как бы мы поступили на месте того или иного человека, точно сказать нельзя. В его шкуру не влезешь, его боль не проживешь. А у Тани, к тому же, получился замечательный сын, каких немного. Олега-то слабым назвать лично у меня язык не повернется, а влияние матери там было огромное.
Большое спасибо за поднятый вопрос
Я задумалась, хотя раньше не рассматривала героиню под таким углом. Может, еще к каким-нибудь парадоксальным выводам приду)
khisvetlana:
А как все хорошо начиналось... Но, как говорится, мужчины приходят и уходят, а дети остаются
Так что выбора у Тани, можно сказать, и не было. Понимаю я её, как бы ни было мне от этого горько (((
Света, спасибо за главу!
kanifolka:
Огромное спасибо за главу!
Вот так, через судьбы родителей, становятся более понятными поступки И жизненные принципы Олега.
А вот мне интересно. Ведь став старше, наверняка Олегу стали очевидными и амуры отца на стороне, и реальные отношения между матерью и отцом. Сделал ли он другие выводы о той ситуации?
lor-engris:
Доброе утро!
Ух, какие мы все красивые)))) Я сначала подумала, что это первоапрельский флэшмоб)
Так что выбора у Тани, можно сказать, и не было. Понимаю я её, как бы ни было мне от этого горько ((( Не исключаю варианта: не будь у Тани Олега, она бы рано или поздно что-то с собой сделала, опустилась бы, а Костя 1ые 3 года физически прийти не мог, это уже дальше свободный выбор был и обстоятельства наложились. Ну нельзя всерьез выбирать между мужчиной и ребенком, поэтому выбор для матери очевиден.
Про "гульки" отцовские Олег, конечно, узнал, но уже в том возрасте, когда максимализма не то что нет, а понять и простить легче. Плюс после 40 Володя с хождениями налево завязал. Да и обставлено все было так, чтобы Олег до последнего ни о чем не догадывался. Родители-то после развала "мечт" вели себя друг с другом спокойно и уважительно, сплотили их именно неприятности. Может, в это трудно поверить, но это так.
Мать же для Олега всю жизнь была нравственным идеалом. "Ну не могла Татьяна Петровна Дубровина налево ходить!", т.е. даже саму возможность связи матери с Рязанским Олег всячески отрицает.
Спасибо за отзывы!
Tekila-love:
Светик, Боже ж мой... Душа на разрыв... Как же ты описываешь чужую боль... Не дай Бог встать перед таким выбором.