Ингеборг:
05.03.14 15:39
» Наталья Алексеевна - "тихий ангел" великого князя.
Добрый вечер, леди.
Цель нашего сегодняшнего путешествия -
ландграфство Гессен-Дармштадт.
Наталья Алексеевна - "тихий ангел" великого князя.
1773 год…
Хотя, если совсем точно, эта история началась еще в 1768 году, именно тогда императрица Екатерина начала подбирать невесту для своего сына, Великого князя Павла.
Поскольку сама императрица была урожденной принцессой Ангальт-Цербстской, вполне естественно, что основное ее внимание было обращено на Германию, благо недостатка в принцессах на выданье там не было.
Своим помощником в столь деликатном деле императрица выбрала бывшего датского посланника в России – барона Ахаца Фердинанда Ассебурга. Барон должен был посетить владетельные дома Германии, присмотреться к подходящим по возрасту принцессам и известить Екатерину о наиболее достойных претендентках на титул Великой княгини.
К 1771 году императрица остановилась на трех принцессах: Луиза Саксен-Гота-Альтенбургская, София Доротея Вюртембергская, Вильгельмина Гессен-Дармштадтская.
В конце января Екатерина написала барону Ассебургу: «Так как приближается время серьёзно подумать о предстоящем выборе и так как из всех принцесс, о которых вы нам говорили, самая для меня подходящая в эту минуту могла бы быть Луиза Саксен-Готская, то мне пришло на мысль, что лучшим для нас средством убедиться, насколько этот выбор может прийтись по нашему вкусу, было бы ваше старание, если то возможно, убедить принцессу, вдову принца Иоанна Августа Саксен-Готского, предпринять - под предлогом, какой вам будет угодно измыслить (кроме настоящего, потому что я не хочу связывать себя никаким обязательством не видавши) - путешествие в Россию; обе дочери-принцессы могли бы ей сопутствовать…».
Однако, поездка не состоялась. Узнав о необходимости перехода из протестантизма в православие, принцесса Луиза категорически заявила, что вынуждена будет «скорее умереть, нежели решиться только подумать о возможности перемены религии».
Вердикт императрицы был однозначен: «…не думайте больше о принцессе Луизе Саксен-Готской. Она именно такова, какой следует быть, чтобы нам не понравиться…».
Теперь императрица все больше склонялась к кандидатуре принцессы Софии Доротеи Вюртембергской.
Еще в 1769 году – принцессе тогда было девять лет - барон Ассебург отправил императрице восторженный отчет. Несмотря на юный возраст, уже тогда она была «высокого роста, блистая здоровьем и замечательной красотой, по своему физическому развитию казалась значительно старше своих лет, а выдающимися нравственными ее чертами были кротость характера и чрезвычайная доброта, отпечатлевшаяся на самой ее наружности».
Екатерина даже думала о приглашении Софии Доротеи в Россию и в мае 1771 года сообщила барону Ассебургу: «Я возвращаюсь к своей любимице принцессе Вюртембергской, которой минет двенадцать в будущем октябре. Мнение ее врача о ее здоровье и крепком сложении влечет меня к ней. Она тоже имеет недостаток, а именно тот, что у нее одиннадцать братьев и сестер…»
Но, как выяснилось позже, барон, помимо интересов императрицы, преданно блюл интересы Фридриха Великого, короля Пруссии.
Когда-то, именно с его подачи, в России появилась и сама Екатерина, тогда еще принцесса София Ангальт-Цербстская. И теперь король решил, что наследнику русского престола гораздо больше подходит другая невеста – принцесса Гессен-Дармштадтская. Об этом он писал в своих записках: «Старшая сестра сих принцесс (Фредерика Луиза) находилась в супружестве за принцем Прусским; следовательно, был для Пруссии великий выигрыш, когда одна из них учинится Великой княгиней, ибо, прибавя узы родства к узам союзного дружества, казалось, что союз Пруссии с Россией сделается ещё гораздо теснее».
Чтобы перенаправить внимание императрицы на Вильгельмину Гессен-Дармштадтскую, барон Ассебург охарактеризовал привычки родителей Софии Доротеи Вюртембергской как «мещанские», а их имение в Монбельяре, на границе с Францией, как чрезвычайно убогое. И добился своей цели - после целого года раздумий Екатерина написала графу Никите Панину, воспитателю великого князя Павла: «Принцессу Вюртембергскую отчаиваюсь видеть, потому что показать здесь отца и мать в том состоянии, в котором они по донесению Ассебурга, находятся, невозможно: это значило бы с первого же шага поставить девочку в неизгладимо смешное положение; и потом, ей лишь 13 лет, и то еще минет через восемь дней».
Итак, из трех принцесс осталась одна: Вильгельмина Августа Луиза - пятый ребенок и четвертая дочь ландграфа Людвига IX Гессен-Дармштадтского и Генриетты-Каролины, урожденной пфальцграфини Цвейбрюкен-Биркенфельд.
[img]http://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/thumb/d/d4/Musée_historique_de_Strasbourg-Louis_IX_de_Hesse-Darmstadt.jpg/486px-Musée_historique_de_Strasbourg-Louis_IX_de_Hesse-Darmstadt.jpg[/img] [img]http://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/thumb/6/63/Pesne_Landgräfin_Caroline_mit_dem_Mohren.jpg/443px-Pesne_Landgräfin_Caroline_mit_dem_Mohren.jpg[/img]
И, похоже, что императрице эта кандидатка не особенно нравилась: «Принцессу Вильгельмину Дармштадтскую мне описывают, особенно со стороны доброты сердца, как совершенство природы; но помимо того, что совершенства, как известно, в мире не существует, вы говорите, что у нее опрометчивый ум, склонный к раздору. Это, в соединении с умом ее батюшки и с большим количеством сестер и братьев, частью уже пристроенных, а частью еще ожидающих, чтобы их пристроили, побуждает меня в этом отношении к осторожности. Однако я прошу вас взять на себя труд возобновить ваши наблюдения…».
Получив портрет принцессы, Екатерина написала барону Ассебургу: «Этот портрет выгодно располагает в ее пользу и что надобно быть очень взыскательною, чтобы найти в ее лице какой-нибудь недостаток. Черты ее лица правильные; я сравнила этот портрет с первым, присланным ранее, и опять прочитала описание тех особенностей, которые, как вы находите, не уловил живописец. Из этого обзора я вывела заключение, что веселость и приятность, всегдашняя спутница веселости, исчезли с этого лица и, быть может, заменились натянутостью от строгого воспитания и стесненного образа жизни. Это скоро изменилось бы, если бы эта молодая особа была менее стеснена и если бы она знала, что напыщенный и слишком угрюмый вид плохое средство успеть согласно видам или побуждениям ее честолюбия. Когда вы возвратитесь к ней, я советовала бы вам проронить, как бы неумышленно, в разговоре с нею, несколько слов о том, что при русском дворе особенно ценятся веселость и приветливое и любезное обхождение; что я сама нрава веселого и сын мой, также.
Может статься, что если ее главный двигатель - честолюбие, она в тот же вечер, или на другой день перемениться, ибо таковы молодые люди и такова даже половина рода человеческого. Мало помалу, она отвыкнет от неприятных и жеманных манер, вами за нею замеченных. Все, что вы говорите о ее нравственности, все не во вред ей и из нее может сложиться характер твердый и достойный. Но надобно доискаться, откуда идут слухи о ее склонности к раздорам? Постарайтесь дойти до их источника и исследуйте без всякого предубеждения, заслуживают ли эти подозрения какого-либо внимания».
В апреле 1773 года барон Ассебург прислал графу Панину еще одно письмо с характеристикой принцессы Гессен-Дармштаадтской:
«Принцесса Вильгельмина... до сих пор затрудняет каждого, кто хотел бы разобрать истинные изгибы её души, тем заученным и повелительным выражением лица, которое редко её покидает. Я часто приписывал это монотонности двора, необыкновенно однообразного... Удовольствия, танцы, наряды, общество подруг, игры, наконец, всё, что обыкновенно возбуждает живость страстей, не достигает её. Среди всех этих удовольствий принцесса остаётся сосредоточенной в самой себе, и когда принимает в них участие, то даёт понять, что делает это более из угождения, чем по вкусу. Есть ли это нечувствительность, или руководит ею в этом случае боязнь показаться ребёнком? ...основные черты этого характера для меня ещё покрыты завесой... Ландграфиня отличает её, наставники выхваляют способности её ума и обходительность нрава; она не выказывает капризов; хотя холодна, она остаётся ровной со всеми, и ни один из её поступков ещё не опровергнул моего мнения о том, что сердце её чисто, сдержанно и добродетельно…
Ее нрав и манеры приобрели некоторую небрежность; но они смягчатся, сделаются приятнее и ласковее, когда она будет жить с людьми, которые особенно привлекут ее сердце. Ожидаю того же от направления ее ума, ныне недеятельного и привязанного к небольшому числу местных идей и невнимательного более по привычке, чем по естественной наклонности; серьезного и подчиненного некоторым предубеждениям, но который — в иной местности и при иных обязанностях — должен будет приобрести более обширности, прелести, верности и прочности. Принцесса захочет нравиться. Она из всего молодого Дармштадского семейства имеет наиболее грации и благородства в манерах и в характере, точно так же как она имеет всего более находчивого ума».
В конце этого письма императрица собственноручно написала: «Выбор меня не затрудняет, и я уже теперь думаю, что вторая получит яблоко».
Тем не менее, окончательный выбор императрица решила сделать только после личного знакомства с принцессами. Воспитателю Великого князя Павла - графу Панину, императрица написала: «У ландграфини, слава Богу, есть еще дочери на выданье; попросим ее приехать сюда с этим роем дочерей; мы будем очень несчастливы, если из трех не выберем ни одной, нам подходящей. Посмотрим на них, а потом решим. Дочери эти: Амалия-Фредерика - 18-ти лет; Вильгельмина - 17-ти; Луиза - 15-ти лет… Не особенно останавливаюсь я на похвалах, расточаемых старшей из принцесс Гессенских королем прусским, потому что я знаю и как он выбирает, и какие ему нужны, и та, которая ему нравится, едва ли могла бы понравиться нам. По его мнению — которые глупее, те и лучше: я видала и знавала выбранных им».
28 апреля 1773 года, Екатерина отправила официальное приглашение в Россию ландграфине Гессен-Дармштадтской с тремя дочерьми – Амалией, Вильгельминой и Луизой, подкрепленное немалой – 80 000 гульденов – суммой на дорогу.
Императрица считала, «что Европа и Россия примут за новое проявление ее величия и могущества то обстоятельство, что иностранная владетельная особа везет троих своих дочерей напоказ и на выбор наследнику всероссийского престола. До сих пор на Западе существовал обычай, в силу которого одни короли не ездили за своими невестами, а их привозили к ним, но заочно помолвленными или даже обрученными. А тут невесты еще не было, и вообще тому, чего великая государыня добилась от ландграфини Дармштадтской, не бывало примера в истории».
(1)
От Любека до Ревеля (Таллина) ландграфиню с дочерьми должен был сопровождать генерал-майор Ребиндер, от Ревеля до Царского Села – барон Черкасов.
Барон Черкасов получил от императрицы весьма интересный документ, содержащий правила поведения для принцессы, которая будет «иметь счастье сделаться невесткой Екатерины и супругой Павла Петровича», созданный лично императрицей или при ее непосредственном участии и озаглавленный «Наставления Екатерины II, данные княгиням российским».
Вот их краткое содержание: сделавшись женой Павла Петровича, принцесса не должна слушать никаких наветов злобных людей против императрицы или цесаревича, а в деле политики не поддаваться внушениям иностранных министров. Среди развлечений и забав она всегда должна помнить то положение, которое занимает, а потому держать себя с достоинством и не допускать короткого обхождения, которое может вызвать недостаток почтительности. Что касается тех денежных средств, которые будут отпускаться на ее расходы, то ими она должна пользоваться благоразумно, чтобы никогда не делать долгов. Так как праздность влечет за собой скуку, последствием которой бывает дурное расположение духа, надо стараться, исполнив все свои обязанности, искать занятий в свободные часы. Чтение образует вкус, сердце и ум; если принцесса сумеет найти в нем интерес, то это будет, конечно, всего лучше; кроме того, она может заниматься музыкой и всякого рода рукодельями; разнообразя свой досуг, она никогда не будет чувствовать пустоты в течение дня. Столь же опасно избегать света, как слишком любить его. Не следует тяготиться светом, когда придется бывать в обществе, но надо уметь обходиться без света, прибегая к занятиям и удовольствиям, способным украсить ум, укрепить чувства или дать деятельность рукам. “Наставления” заканчиваются 13-м пунктом: «Следуя этим правилам, принцесса должна ожидать самой счастливой будущности. Она будет иметь самого нежного супруга, которого она составит счастье и который, наверно, сделает ее счастливой; она будет иметь преимущество именоваться дочерью той императрицы, которая наиболее приносит чести нашему веку, быть ею любимой и служить отрадой народу, который с новыми силами двинулся вперед под руководством Екатерины, все более прославляющей его, и принцессе останется только желать продления дней Ее Императорского Величества и Его Императорского Высочества Великого Князя, в твердой уверенности, что ее благополучие не поколеблется, пока она будет жить в зависимости от них».
15 июня 1773 года, состоялось знакомство Екатерины и Павла с гессенским семейством.
Разумеется, на первый план в столь важном деле выходили политические мотивы, т.е. укрепление дружественных связей с Пруссией, но политику оттеснила сила более могущественная, чем все расчеты и интриги – любовь.
После первой же встречи с юными принцессами, Павел пишет в дневнике: «Несмотря на усталость, я все ходил по моей комнате… вспоминая виденное и слышанное. В этот момент мой выбор почти уже остановился на принцессе Вильгельмине, которая мне больше всех нравилась, и всю ночь я ее видел во сне».
Престолонаследнику Российской империи хватило единственного взгляда, чтобы понять – ОНА.
Императрица же решила, что «Старшая очень кроткая; младшая, кажется, очень умная; в средней все нами желаемые качества: личико у нее прелестное, черты правильные, она ласкова, умна; я ею очень довольна …»
Уже 18 июня, последовало официальное предложение, сделанное от имени сына самой Екатериной: «...Мой сын с первой же встречи полюбил принцессу Вильгельмину; я дала ему три дня сроку, чтобы посмотреть, не колеблется ли он; и так как эта принцесса во всех отношениях превосходит своих сестер, то на четвертый день я обратилась к ландграфине, которая, точно так же как и принцесса, без особых околичностей дала свое согласие...».
В тот же день был отправлен курьер к ландграфу Гессен-Дармштадтскому. Ответ пришел необыкновенно быстро, менее чем за два месяца: «...третьего дня вернулся курьер… и привез согласие на брак принцессы Вильгельмины с Великим Князем. Хотя этого должны были ожидать, но кажется, как будто уверенность в этом произвела заметное довольство; по крайней мере, таково впечатление, произведенное на Великого Князя, который вне себя от радости и видит величайшее счастье в браке своем с этой принцессой; он очень в нее влюблен и считает ее вполне достойной его любви и уважения...».
(2)
Разумеется, ландграфиня Генриетта не могла не послать благодарственного письма главному свату – королю Пруссии: «Никогда не забуду, что я обязана Вашему Величеству устройством моей дочери Вильгельмины... Великий князь, сколько можно заметить, полюбил мою дочь и даже больше, чем я ожидала».
15 августа Вильгельмина приняла православие, и получила имя Натальи Алексеевны.
На следующий день состоялось ее обручение с Великим князем, и к новому имени добавился новый титул – Великая княгиня.
29 сентября 1773 года состоялась свадьба, отпразднованная с большой пышностью. Помимо непосредственной церемонии бракосочетания прошли праздники для всех сословий: для дворян, купцов, простых людей. Завершились двухнедельные празднества фейерверком.
В чем же причина такой поспешности, почти неприличной для царственных особ?
Любовь? Да, разумеется, но не только…
20 сентября – день рождения Великого князя Павла.
Хотя, он уже год как являлся совершеннолетним, Екатерина официально этого не признавала, поскольку, он вполне мог предъявить права на престол, причем, куда более основательные, чем у нее самой. Ведь она все-таки совершила государственный переворот и свергла своего мужа – законного императора.
Именно поэтому, его восемнадцатый день рождения прошел тихо и незаметно. А девятнадцатый, императрица, являясь умным и расчетливым политиком, заменила брачной церемонией.
Пусть подданные радуются свадьбе и, поменьше думают о том, чей же на самом деле трон.
Великая княгиня была буквально осыпана подарками: в день свадьбы – бриллиантовые пряжки, на следующий день – убор из изумрудов и бриллиантов, наконец, от любящего мужа – рубиновое ожерелье стоимостью 25 000 рублей.
Мать и сестры великой княгини Натальи также присутствовали на свадьбе и, покинули Россию 15 октября того же года, щедро одаренные императрицей.
Ландграфиня получила 100.000 рублей и 20.000 на обратное путешествие, а обе ее дочери по 50.000 рублей каждая, независимо от богатых подарков. Великой княгине назначено было на булавки по 50.000 рублей ежегодно. Брат ее, наследный принц Людвиг, прибывший в Петербург к свадьбе в сопровождении барона Мельхиора Гримма, поступил на русскую службу и принял участие в турецкой войне.
Первое время отношения в императорской семье были почти идеальными: влюбленный Павел не надышится на жену, которую он называет «тихий ангел»; великая княгиня была почтительна и внимательна к императрице, явившись в императорской семье ангелом-примирителем. Г-же Бьельке, давней подруге своей матери, Екатерина писала: «Ландграфиня оставила мне золотую женщину (une femme d'or), свою дочь, великую княгиню; эта молодая принцесса наделена прекрасными качествами; я ею крайне довольна; муж ее обожает, и все ее любят».
Ландграфине Екатерина сообщила не менее утешительные известия: «Ваша дочь здорова, - писала ей императрица 10-го ноября, - она попрежнему кротка и любезна (douce et aimable), какою вы ее знаете. Муж ее обожает и не перестает хвалить ее и рекомендовать; я слушаю его и иной раз задыхаюсь от смеха, потому что она не нуждается в рекомендации; ея рекомендация в моем сердце, я люблю ее, и она того заслуживает; нужно быть ужасно придирчивой и быть хуже какой нибудь кумушки-сплетницы, чтобы не оставаться довольною этой принцессой, как я ею довольна. Я говорю это вам, потому что это истинная правда. Я просила ее заняться русским языком, что она мне обещала. Вообще наше хозяйство идет очень хорошо».
Не меньшее удовольствие Екатерина выражала в письме к ландграфине от 7-го декабря: «Великая княгиня здорова, мы все более и более друг друга любим и очень хорошо уживаемся вместе; ея нрав мне нравится и подходит к моему. Мы условились, что после новаго года она начнет говорить по-русски».
Между тем и императрица, и вся страна нетерпеливо ждут появления наследника.
Но великая княгиня писала матери 1 февраля 1774 года: «О моем состоянии нельзя сказать ни “да” ни “нет”. Здесь думают, что “да”, потому что хотят этого. Я же боюсь, что “нет”, но веду себя как будто “да”».
Тем не менее, идиллия продолжилась и весной: «Недавно императрица высказала, что обязана Великой княгине за то, что ей возвращен ее сын, и что она поставит задачей своей жизни доказать свою признательность за такую услугу, действительно, она никогда не пропускает случая приласкать эту принцессу, которая обладает даже меньшим умом, чем великий князь, несмотря на то приобрела над ним сильное влияние и, кажется, до сих пор весьма успешно приводит в исполнение наставления, несомненно, данные ей ее матерью, ландграфиней».
(3).
Наставления исходили, скорее всего, не от матери (ведь ландграфиня Гессен-Дармштадтская тяжело заболела и умерла в марте 1774 года), а от «прусского дядюшки», короля Фридриха.
Ангел оказался совсем не ангелом, скорее, наоборот: «хитрая, тонкого проницательного ума, вспыльчивого, настойчивого нрава женщина» которая «без труда обнаружила секрет воздействия на мужа, причем делает это так, что он отстраняет от себя тех немногих близких ему людей, которых он сам выбрал…» и «управляла мужем деспотически, не давая себе даже труда выказать малейшей к нему привязанности» .
В конце 1774 года отношения свекрови и невестки совершили поворот в прямо противоположную сторону: от любви до ненависти один шаг, к тому же, подозрительно быстро пройденный.
В письме барону Ф.-М. Гримму 21 декабря 1774 г. императрица уже совсем иначе отзывалась о невестке:
«Она постоянно больна, но как же ей и не быть больной? Во всем у нея крайности. Если соберется гулять пешком, то за 20 верст, если начнет танцовать, то сразу танцует 20 контрадансов и столько же менуетов, не считая аллеманов. Чтобы в комнатах не было слишком жарко, их вовсе перестали топить. Иные натирают себе льдом лицо, мы все тело обратили в лицо. Одним словом, золотая середина от нас далека. Опасаясь людей злых, мы питаем недоверие ко всем вообще и не принимаем никаких советов — ни добрых, ни дурных. Словом, до сих пор не видать ни добродушия, ни осторожности, ни благоразумия. Бог знает, к чему все это приведет, так как слушать мы никого не хотим, а имеем собственную волюшку. Вообразите, вот уже полтора года как мы здесь, а еще ни слова не знаем по-русски. Мы требуем, чтобы нас учили, а, вместе с тем, не хотим посвятить на это минуту прилежания. Во всем одно вертопрахство, то то, то другое нам не понутру. Долгов у нас вдвое, чем достояния, а кажется едва ли кто в Европе столько получает».
Состояние здоровья невестки весьма тревожит императрицу. Так, в письме барону Гримму в феврале 1775 года, Екатерина сообщила, что опасается возникновения чахотки у великой княгини.
И все же, основная причина недовольства Екатерины, крылась совсем в другом.
В это время при дворе завязался новый узел интриг: сближение Австрии и Пруссии с Россией на почве первого раздела Польши (1772 год) было негативно воспринято Францией и Испанией.
Причем же здесь великая княгиня?
Вопрос вполне закономерный, а вот ответ несколько неожиданный.
Весьма достоверно известно, что Павел Петрович, увы, не блистал красотой; напротив, его лучший друг – граф Андрей Кириллович Разумовский (сын бывшего гетмана Украины и племянник фаворита Елизаветы Петровны), был не только красив, но обладал блестящими способностями (окончил Страсбургский университет) и, вдобавок, успел отличиться в одном из знаменитых сражений русско-турецкой войны - Чесменском.
Ну как тут было устоять? Наталья Алексеевна безумно влюбилась в Андрея, он ответил взаимностью, а встречаться было очень просто: граф Разумовский был не только другом Павла, но и камергером «малого двора», т.е. особой, наиболее приближенной к супругам по придворной должности.
[img]http://4.bp.blogspot.com/_9P9yVlSbIoo/RzqzW2Zk9_I/AAAAAAAAACQ/SBP_2br3Kb8/s1600/Ðндрей%2BÐ%2BазумовÑкий.jpeg[/img]
Именно Андрей, не устоявший перед франко-испанским золотом, вовлек в политику Наталью Алексеевну, а далее совсем просто – где Наталья, там и Павел.
Более того, поговаривали даже, что Наталья намерена взять пример со свекрови и, совершить новый государственный переворот.
В отличие от сына, Екатерина излишней доверчивостью не страдала и, получив столь компроментирующие сведения, попыталась обратить внимание сына на слишком тесные отношения его жены и лучшего друга.
Ожидаемых результатов это не принесло.
Наталья внушила Павлу, что это клевета, цель которой – поссорить их.
Павел легко поверил жене, тем более, что его отношения с матерью никогда не отличались теплотой и привязанностью; взаимная неприязнь Екатерины и молодых супругов только усилилась.
Тем не менее, 27 августа 1775 года, после совместного посещения Екатериной и Натальей Троице-Сергиевой лавры, императрица пишет барону Гримму: «Моления наши услышаны: великая княгиня беременна и здоровье ее, кажется, укрепилось».
В начале 1776 года шведский художник Александр Рослин написал 2 портрета Великой княгини (очень редкий случай – изображение царственной особы в ожидании ребенка)
Увы, судьба жестоко обошлась с Натальей Алексеевной.
10 апреля у Великой княгини начались роды. После трех дней непрерывных страданий она так и не смогла родить ребенка. С опозданием сделанное кесарево сечение не изменило ситуацию: младенец был уже мертв, а еще два дня спустя умерла и мать.
В официальном заключении о причине смерти Великой княгини врачи объяснили неудачные роды, как следствие искривления позвоночника.
Между тем, возникла и неофициальная версия, точнее, слух о том, что Великую княгиню отравили.
Чтобы прекратить неприятные домыслы, императрица очень подробно описала кончину невестки в письме барону Гримму:
«Богу так угодно было. Что делать! Но то сказать могу, что ничего не было проронено, что только человеческий ум и искусство придумать могли к спасению ее. Но тут было стечение различных несчастных обстоятельств, кои казус сей сделали почти единственным в свете.
Великий князь в Фомино воскресенье поутру в четвертом часу пришел ко мне и объявил, что великая княгиня мучится с полуночи; но как муки были не сильные, то мешкали меня будить. Я встала и пошла к ней, и нашла ее в порядочном состоянии, и пробыла у нее до десяти часов утра, и, видя, что она еще имеет не прямые муки, пошла одеваться, и паки к ней возвратилась в 12 часов. К вечеру мука была так сильна, что всякую минуту ожидали ее разрешения. И тут при ней, окромя лучшей в городе бабки, графини Катерины Михайловны Румянцевой, ее камер-фрау, великого князя и меня, никого не было; лекарь же и доктор ее были в передней. Ночь вся прошла, и боли были переменные со сном: иногда вставала, иногда ложилась, как ей было угодно. Другой день паки проводили мы таким же образом, но уже были призваны Круз и Тоде, совету коих следовала бабка, но без успеха оставалась наша благая надежда. Во вторник доктора требовали Роджерсона и Линдемана, ибо бабка отказалась от возможности. В среду Тоде был допущен, но ничто не мог предуспеть. Дитя уже был мертв, но кости оставались в одинаковом положении. В четверг великая княгиня была исповедована, приобщена и маслом соборована, а в пятницу предала Богу душу.
Я и великий князь все пять суток и день и ночь были безвыходно у нее. По кончине при открытии тела оказалось, что великая княгиня с детства была повреждена, что спинная кость не токмо была как S, но та часть, которая должна быть выгнута, была вогнута и лежала на затылке дитяти; что кости имели четыре дюйма в окружности и не могли раздвинуться, а дитя в плечах имел до девяти дюймов. К сему соединялись другие обстоятельства, коих, чаю, примера нету. Одним словом, таковое стечение не позволяло ни матери, ни дитяти оставаться в живых. Скорбь моя была велика, но, предавшись в волю Божию, теперь надо помышлять о награде потери».
Павел Петрович, боготворивший жену, находился в таком состоянии, что возникли самые серьезные опасения за его жизнь и рассудок.
Не мудрствуя лукаво, императрица применила к сыну «шоковую терапию»: она передала ему письма, найденные в потайном ящике стола Натальи. Из них Павел узнал, что обожаемая жена изменяла ему с лучшим другом и, следовательно, он мог быть отцом ее ребенка.
Великий князь так никогда и не оправился окончательно от этого удара, став еще более подозрительным и недоверчивым.
Наталья Алексеевна была похоронена 26 апреля 1776 года, в Александро-Невской лавре. Церемония, несмотря на присутствие императрицы, прошла очень скромно. Секретарь французского посольства Корберон записал в своем дневнике: «Я был неприятно поражен отсутствием погребальной пышности: как будто пожалели воздать ей должное по чести и, кажется, что сама смерть не смогла смягчить чувство зависти к ней, зародившейся в сердце лица более сильного».
Законного супруга – Великого князя Павла на похоронах не было, а возлюбленный Натальи присутствовал. Через некоторое время, граф Разумовский был сослан в Ревель (Таллин), а потом стал русским посланником в Неаполе.
Первый брачный союз Романовых с Гессен-Дармштадтским домом закончился очень трагично.
1. барон Бюлер, историк
2. из донесения прусского посла, графа Сольмса, от 3 августа 1773 г.
3. из донесения английского посланника Гуннинга.
...