Нижеприведенный текс скопирован с livejournal, автор bijonka
Арлетт Кустюр. "Эмили"
Пролог
Сент-Станислас, графство Шаплэйн.
Весна 1892.
Калеб вернулся в дом из коровника. Корова наконец-то отелилась, но он провел слишком много часов, помогая ей разродиться.
Коровы обычно рожают быстро, но Грацилия решила не торопиться. Несмотря на тепло в коровнике, от нетерпения Калеб даже начал было уже ощущать зябкие струйки холодка, пробегающие по телу.
Закрыв дверь летней кухни так плотно, как только мог, чтобы не впустить внутрь холодный ветер, завывавший снаружи, он снял резиновые боты и расшнуровал войлочные ботинки. Вздохнул с облегчением. Без единого слова, не глядя по сторонам, он направился прямо к насосу в главной кухне, пустил воду в металлический таз и начал мыть руки. Селина бросила на него беспокойный взгляд, готовая кинуться выполнять любое его приказание по первому требованию, как только он заметит ее присутствие. Ее муж выглядел очень озабоченным. Сердце Селины всегда падало, когда он выглядел так, как сейчас. Обычно этот
вид означал плохое настроение, недовольство чем-то или даже беду. Но сейчас она не могла понять, как роды Грацилии могли привести его в такое состояние.
Калеб методично вытер руки – как он делал всегда перед едой – тщательно пропуская полотенце между каждым пальцем и потерев ладони и тыльную сторону каждой руки дважды. Эмили, старшая из всех детей, подала незаметный сигнал братьям и сестрам: сейчас им надо вести себя как можно тише.. У нее было чувство, что сегодня был один из тех дней, когда им всем было бы лучше слиться с деревянными стенами дома.
Селина затеребила пальцами передник. Ей не нравилось атмосфера, заполонившая дом. Инстинктивно она начала осторожно пробираться к двери, чтобы убедиться, что защелка на месте. Но не успела она сделать и нескольких шагов, как голос ее мужа резко отрапортовал, что дверь накрепко заперта. Словно ребенок, пойманный на шалости, Селина отошла, принудив себя выдавить улыбку, призванную успокоить детей. Калеб швырнул полотенце обратно на крюк и прошагал к столу.
«Что на ужин?»
Селина нервно перечислила нехитрое меню: суп, фасоль, жареный бекон, свекла, яйца, желтый картофель и...
«Что, опять?!»
С одного взгляда Эмили поняла, что ее мать просто потерянно смотрит на мужа, не зная, как ответить на этот грубый вопрос.
Даже она, тринадцатилетняя девочка, прекрасно знала, что ее мама должна каждый день напрягать все свое воображение и возможности, чтобы приготовить хоть что-то съедобное из скудного перечня продуктов, имевшихся в ее распоряжении, и в особенности сейчас, в конце марта, когда провизии почти совсем не осталось.
Увидев, что Селина никак не может найти правильные слова для ответа, Эмили решила прийти к ней помощь.
«Папа, если хочешь, я могу нагреть тебе немного мясного пирога.»
Калеб проворчал что-то в ответ, ответ, который не поняли ни дочь, ни мать. Эмили, которой уже порялком поднадоело терпеть настроение отца, собралась с духом и спросила, значило ли его кряхтенье «да» или «нет». Калеб бросил на нее взбешенный взгляд и ответил, что это означало «как хочешь».
Селина жестом попросила детей отодвинуть от двери в погреб кресло-качалку, чтобы можно было спуститься за пирогом, но Эмили, разозлившись, быстро уселась в него. Удивлению Селины не было предела. Что такое делает Эмили?
Немало не смутившись, Эмили ответила, что раз отец оставил ей решать вопрос с пирогом, то она не считает нужным ничего ему разогревать. И поскольку ужин уже на столе, она не видит причин, по которым вся семья должна ждать еще полчаса перед тем, как приступить к нему.
Глядя во все глаза на старшую дочь, Селина открыла было рот, но так и не смогла выдавить из себя ни одного из тех слов, что сейчас вихрем роились в ее голове. Она никогда не была способна участвовать в спорах, даже если это были споры или драки ее детей. Недолго думая, она просто подошла к Эмили и, дернув ее за руку, приказала ей встать.
Калеб наблюдал за развернувшейся перед его глазами сценой наполовину заинтересовано, наполовину раздраженно. Он никогда не видел, чтобы Селина вышла из себя, так же, как никогда не видел, чтобы кто-то из детей спорил с ней. Теперь, наблюдая за женой и дочерью, он решил, что пора бы ему вмешаться.
«Отпусти ее, Селина. Эмили уже большая девочка и вполне может встать сама.»
Он бросил на Эмили тяжелый взгляд, убежденный в ее немедленном подчинении и этому ледяному взгляду, и его словам. Но вместо этого девочка принялась раскачиваться на кресле, сначала медленно и осторожно, но постепенно прибавляя темп, так, что старое кресло начало жалобно поскрипывать.
Малыши, почувствовав в воздухе надвигающуюся грозу, поспешили укрыться за юбками мамы. Селина неистово помешивала деревянной ложкой в почти пустой суповой миске, отчаянно стараясь занять себя хоть чем-то, но более всего стараясь остаться в стороне от собирающихся над их головами туч.
Калеб молча постукивал по столу костяшками пальцев, бессознательно повторяя ритм качающегося кресла. Заметив это, Эмили просто изменила скорость качания. Это окончательно вывело из себя ее отца.
«Если ты продолжишь свою игру в качалке, то будешь есть холодный ужин!»
Ответ не заставил себя ждать.
«Разве в этом будет что-то необычное?» - немедленно парировала Эмили.
Калеб вздрогнул: «Ты что, хочешь сказать, что я плохо обращаюсь со своей семьей?»
Эмили нервно сглотнула перед тем, как ответить, чувствуя угрызения совести. Она давно готовилась к этому разговору с отцом, но сейчас понимала, что время было совсем неподходящим. Она хотела поговорить с ним наедине, сам предмет разговора не предназначался для ушей ее младших сестер и братьев. Опять ее импульсивность сослужила ей плохую службу, но ее гордость заставляла ее сейчас довести начатый разговор до конца.
«Я хочу сказать, что мы, девочки, работаем гораздо больше, чем наши братья.»
Она остановилась ожидая ответа отца, но Калеб лишь поднял брови, молча ожидая продолжения.
«Утром мы встаем вместе с вами. Мы помогаем ухаживать за животными, собираем яйца, вычищаем курятник. Затем мы торопимся приготовить завтрак, накрываем на стол, убираемся в доме, заправляем постели. Пока мы все это делаем мальчики умываются и завтракают. Когда они заканчивают завтракать, мы помогаем маме убрать посуду. Затем мы бежим помыться, чтобы не вонять, как коровы, в школе. В большинстве случаев мальчики уже на полпути к школе, когда мы догоняем их, пробежав почти всю дорогу, чтобы не опоздать. И чаще всего, мы это делаем все еще с куском хлеба от завтрака в руках.»
Чем дольше она говорила – тем более страстно звучала ее речь, тем громче и сильнее звучал ее голос. Калеб бросил постукивать по столу и сверлил ее злым взглядом.
Она решила, что не позволит ему запугать ее.
«Я имела в виду...»
«Это что, еще не конец?»
Несколько секунд девочка молчала.
«Я имела в виду, что ты ждешь от нас, чтобы мы делали больше, чем мальчики. Тебя ведь даже не интересует, что мы работаем все время. Мы проводим все субботы за уборкой дома и стиркой, а по вечерам всегда помогаем маме готовить еду. А в это время ты и мальчики играете в шашки или карты. Иногда я так устаю, что мне трудно заставить себя сесть делать уроки или учить что-то. Поэтому мои оценки совсем не так высоки, как мне бы хотелось...»
«Ха! Так вот в чем все дело-то!»
Эмили и сама поняла, что сказала лишнее. Она бросила взгляд на мать, умоляя о помощи. Но Селина не смотрела на них. Она была очень занята вытиранием носа младшему из детей, который болел не переставая всю зиму напролет.
Эмили почувствовала себя ужасно одинокой. Голос ее упал.
«Я хотела сказать, папа, что я думаю, что так нечестно.»
Теперь она задела больную мозоль. Конечно же, девочка знала прекрасно, что отец всегда считал себя в высшей степени справедливым человеком, делая то, что должен делать каждый нормальный мужчина – обеспечивать семью, как делал до этого его отец, а до этого – дед, а до этого – прадед... И вот теперь она говорит ему, что все это время был несправедлив.
«На этой земле есть два порядка, девочка моя,» - прозвучал его ответ, - «порядок для мужчин, и порядок для женщин. Мужчины
работают до кровавого пота, чтобы заработать на хлеб насущный. Долг женщины обеспечить все, что нужно для того, чтобы они могли работать. Тебе всего лишь тринадцать, и ты еще слишком мала, чтобы указывать мне, как именно я должен обращаться со своей семьей.»
С этими словами долго сдерживаемая Калебом ярость, наконец, прорвалась. Он вскочил на ноги.
Эмили перестала раскачивать кресло.Не успев даже сообразить, что происходит, она скорее почувствовала, чем поняла, что находится на ступеньках наверх, на полпути к своей комнате, и волочет ее туда железная рука отца, схватившая ее мертвой хваткой так, что ноги ее еле касались ступенек лестницы. Она слышала, как он кричит на нее, но сама сперва не могла выдавить ни слова. А затем крики слышались уже с двух сторон.
«Отпусти меня! Я могу идти сама!»
Никакой реакции. Все, что ей оставалось – это подчиниться и позволить тащить себя наверх, захлебываясь от бессильного гнева и слез.
«Все, чего я хочу – это есть одновременно с тобой и идти в школу отдохнувшей!»
«Если ты устала, моя девочка, все, что ты должна сделать – это бросить школу. Твоей маме не помешает помощь по дому. И кроме того, для девочки ты уже чересчур умна!»
Ужаснейшая угроза! Эмили постаралась загнать вглубь слезы отчаяния. Она не могла позволить ему увидеть, насколько он ранил ее.
«Никто не бывает слишком умным» - прозвучали ее слова.
Калеб молча открыл дверь комнаты дочерей и втолкнул Эмили внутрь, в сторону ее кровати. Девочка повиновалась.
«Ты не будешь ужинать сегодня вечером вообще!» - крикнул ее отец.
«Ты будешь молиться о прощении за нарушение Четвертой заповеди Господней!»
«Как жаль, что нет такой заповеди в отношении детей....» - пробормотала дочь, но Калеб услышал ее.
«Это уже предел! Ты собираешься изменить устройство всего мира?! Ты собираешься диктовать мне, как нужно управлять семьей?! Но тебе и этого недостаточно! Ты говоришь Б-гу, что он не знает, как правильно писать Его заповеди?! Это – богохульство!!! Ты отправишься на исповедь за этот грех!!! Я не собираюсь терпеть в своих детях подобное святотатство!!!»
Он развернулся и хлопнув дверью, вылетел из комнаты. Но секунды спустя распахнул ее снова, только чтобы приказать дочери спуститься вниз после того, как все поужинают, и убрать кухню.
«Нет!!!» - закричала Эмили. «Нет ужина – нет и работы по дому!!!»
Калеб отшвырнул дверь с такой силой, что сорвал ее с петель. Рванул, не обращая внимания на поломанную дверь, к дочери – и со всей силой отвесил ей пощечину. Эмили, не дрогнув, посмотрела в глаза отца долгим взглядом, затем, без единого слова, без одной жалобы, молча и спокойно подставила ему вторую щеку.
Ударить ее второй раз Калеб не решился. Он никогда раньше не бил детей. Крупная дрожь сотрясла его: было ли это отчаянное рыдание или жгучее отвращение - он и сам не знал.
Проводив глазами отца, Эмили отвернулась от двери и невидяще уставилась в покрытое ледяными узорами окно.
***************************************************
Калеб медленно спустился по лестнице в кухню. Селина наблюдала за ним, готовая ко всему. Никогда еще она не видела своего мужа настолько расстроенным. И она, и дети прекрасно слышали каждое слово, сказанное в комнате девочек, через решетку в потолке, но так и не сдвинулись со места, словно примерзли там, где их настиг разгоревшийся скандал.
От одного беглого взгляда на перепуганную маленькую группу лоб Калеба покрылся горестными морщинами. Но он лишь кратко приказал сыновьям садиться за стол. Селина и девочки со всех ног кинулись подавать им. Вся еда давно остыла. Калеб начал было есть, скривился, но ничего не сказал. Девочки подавали и убирали на стол так быстро и аккуратно, как только могли, страшась одной только мысли, что малейшая неосторожность, малейшая задержка может привести к повторению недавнего взрыва.
Проглотив столько, сколько мог выдержать – обычно он полностью подчищал все, что было на тарелке, а потом вытирал ее куском хлеба – Калеб поднялся из-за стола и пересел в кресло-качалку. Сыновья последовали его примеру. Он молча наблюдал за убирающими со стола дочерьми. Закончив, они робко сели сели за стол вместе с их матерью, чтобы съесть то, что не доели мужчины.
Этим вечером в тарелках мужской части семьи осталось гораздо больше еды, чем обычно. Все было остывшим, и Калеб с сыновьями съели немного. Калеб был потрясен: в отличие от него и мальчиков девочки положили себе большие порции всего, что было, совершенно очевидно не заботясь о том, что все это было уже практически несъедобно. Они начали говорить о своих глупых, женских делах, сначала еле слышно, шепотом, а затем, осмелев, позволили себе немного похихикать. Калеб почувствовал себя неуютно, им постепенно овладевало стойкое чувство, что сегодня он утратил часть своего авторитета в семье. Выйдя из кухни, он набросил на себя меховое пальто, зашнуровал ботинки и скользнул в боты. Все, что ему сейчас хотелось, это глотнуть немного свежего воздуха.
В ту же секунду, как дверь за ним закрылась, невероятное чувство облегчения разлилось по кухне. Только Селина никак не могла придти в себя, невыплаканные слезы немилосердно жгли глаза. Она уткнулась сзади в шейку одного из младших детишек, раздела его – и внезапно решила искупать, пусть даже суббота еще не наступила. Малыш начал было вырываться, но, увидев льющуюся в таз теплую воду, понял, что борьба бесполезна.
«Девочки, хоть один раз вы можете помыть посуду без того, чтобы я вам об этом двадцать раз напомнила?! Мальчики, за уроки! И в полном молчании! Я не желаю слышать ни одного слова, ни одной жалобы! Вообще ни одной!!! Вам все понятно?»
Дети почуяли бурю. Повышать голос было так непохоже на их маму. И как только девочки, молча и быстро убрав все, вытерли деревянный стол, мальчики тихо уселись за него и открыли свои книги.
На этот раз Селина терла уши своего сына гораздо сильнее, чем всегда, и он захныкал. Раздраженная, она шлепнула его, чтобы ребенок замолчал. Но, едва сделав это, вдруг осознала, что происходит – и разрыдалась. От потрясения при виде слез матери малыш забыл плакать. Старшие дети, не говоря ни слова, молча наблюдали за происходящим. Ошеломленные видом плачущей мамы, осознающие, что вряд ли в их силах хоть как-то ей помочь, успокоить, снять с нее эту боль, они, не шевелясь, не сводили с нее глаз.
Опомнившись, Селина вытерла глаза уголком передника и попыталась разрядить обстановку, сообщив детям, что просто кусочек мыла попал ей в глаз. Но она и сама поняла, насколько неубедительно прозвучало это объяснения. Для всех.
**********************************
В первый раз за всю свою жизнь Эмили была напугана по-настоящему. Страх за себя, за отца и, прежде всего и сильнее всего остального, страх за то, что ее могут заставить бросить школу, переполнял все ее существо. Ее могут заставить перестать учиться! Ужасная перспектива встала перед во весь рост: каждое утро братья и сестры уходят в школу, оставляя ее дома.
Она так и осталась стоять у окна, не желая ложиться. Если лечь на кровать, то пожалеть себя и расплакаться всегда легче. Уж что-то, а это девочка знала давно и слишком хорошо. Она видела, как отец вышел из дома, походил туда-сюда по двору, понаблюдал за луной... а затем стремительно ринулся в коровник. Как ни странно, Эмили была уверена, что сейчас ее с отцом роднила одна и та же мука. Она потерла щеку, скорее, чтобы утишить боль от унижения, чем боль от пощечины. Но ведь она все еще так и не сказала ему, что же она на самом деле чувствует.
Невзирая на скандал, девочка была убеждена, что в ее силах найти путь к улучшению порядков в доме без того, чтобы начать полноценную войну. Удивительно, но несмотря ни на что, никакой злобы к отцу она не испытывала. Она знала, что он всегда был справедлив. Упрямый и слишком суровый – но справедливый. Все в ней замирало теперь при одной только мысли о том, как могла она бросить ему все те слова, которые вырвались у нее, да еще и перед лицом всей семьи. Ах, если бы она только выбрала более подходящий момент! И все ее попытки уговорить себя, что виноват в этом был ее папа, что это он ее спровоцировал своим идиотским поведением, хоть так попытавшись заглушить голос совести, так и остались абсолютно тщетными.
*******************************************
Калеб молча наблюдал за Грацилией, облизывавшей своего теленка нежным, розовым языком. Едва достигший двух часов родов малыш, тем не менее, уже твердо стоял на тоненьких ножках и жадно сосал молоко.
«Черт бы тебя побрал, Грациллия! Что я буду делать с быком? Мне нужны телочки. Бык означает, что почти год просто потерян. Пока ты его кормишь, ты не можешь давать молоко нам. А потом я должен буду его забить, если не хочу, чтобы он съел меня самого. Черт, Грациллия!»
Внезапно ему вспомнился день, когда родилась Эмили. Когда он держал своего первенца в руках, он так и не осмелился озвучить, как жестоко он разочарован рождением дочери, а не сына. Для фермеров всегда было таким обычным делом хотеть рождения сыновей, а не дочерей: сыновья гарантировали, что на ферме будет кому работать, будет кому ее завещать.
Калеб вдруг улыбнулся, подивившись тому, насколько противоречивы ожидания всех фермеров. Когда ребенка рожает женщина – то фермер надеется, что у нее будут только мальчики, так много мальчиков, как это возможно. А с другой стороны, если рожает корова, все тот же фермер мечтает, чтобы малыш был женского пола.
Его сердце внезапно пропустило удао. Может быть, Эмили именно это и хотела объяснить ему, то, что он относится к своим детям по-разному? Он был так уверен, что она капризничает из вредности, до тех пор, пока не сел за стол. Холодный ужин был отвратителен. Но увидев, как жадно поглощают его дочери, он впервые понял, что, возможно, Эмили не была так уж неправа.
Калеб никогда не любил ставить под сомнение раз и навсегда заведенный порядок вещей, а уж задумываться и спрашивать себя, прав ли он, он любил еще меньше. И не помнил, когда делал это в последний раз. Как так получилось, что ни одна из его дочерей, сестер Эмили, ни разу не пожаловалась?
Все-таки, Эмили слишком много времени проводит над книжками. Она становится слишком умной, набирается слишком много вредных идей из своих книжек. Но она еще слишком молода, чтобы понять все тонкости, и то, что книжкам верить нельзя.
Остается только одно: забрать дочь из школы. Ее пора научить, что такое быть хорошей хозяйкой, женщиной, которая будет счастлива служить своему мужу, своей семье. Она должна научиться быть такой же, как ее мать. Кроме того, если не сделать этого сейчас – то лет через 5-6, когда она выйдет замуж и переедет в свой собственный дом, учить будет уже поздно. Так когда же это сделать, если не сейчас? Ни одна книжка не научит ее языку жизни и земли.
Внезапно он снова почувствовал вкус только что съеденного ужина – такой же неприятный, как и его поведение нынешним вечером. Может быть... Но отец есть отец. Все, что он делал – это нормальное поведение отца, который хочет правильно воспитать своих детей. Тем не менее, он, пожалуй, все-таки посоветуется с Селиной.
***********************************************
Без чьего-либо напоминания дети дружно решили, что настало время отправляться спать. Сон гораздо был более предпочтителен, чем та напряженная, гнетущая атмосфера, которая овладела домом. Мысли Селины занимал и другой важный вопрос: отнести ли ей что-нибудь поесть Эмили. Ах, как она ненавидела это чувство раздвоенности. С одной стороны, она подспудно чувствовала, что наказание, которое наложил на дочь Калеб, полностью оправдано. Но с другой стороны, она была совсем не уверена, что позволить ребенку заснуть голодным будет правильным. Тем не менее, мало-помалу она убедила себя остаться на стороне мужа. Сейчас на карте стоял его авторитет, и Селина не имела ни малейшего желания бросать ему вызов.
Она укачала младенца, продолжая держать его на руках и прижимать к себе значительно дольше, чем обычно, прежде чем положила его в кроватку. И, поскольку она не слышала ни одного звука из комнат детей, решила занять себя шитьем. Но увы, от этого занятия пришлось отказаться почти сразу же, ибо руки ее дрожали слишком сильно. Пропустив несколько стежков, она бросила шитье обратно в корзинку и подошла к окну, стараясь разглядеть в темноте мужа. Полная луна была намного ярче, чем обычно – ночь обещала быть морозной. Тщетно вглядывалась она в темноту сквозь ледяные узоры окна, кроме черноты ночи ей так и не удалось разглядеть хоть что-нибудь.
Едва расслышав шаги братьев и сестер на лестнице, Эмили, поспешно переодевшись в ночную рубашку и юркнув в постель, притворилась спящей. Отвечать на вопросы любопытных детей ей совсем не хотелось.
Но к тому времени. когда сон действительно взял над ней верх, она уже знала, каковы будут ее дальнейшие шаги. Она знала, что вполне может выдержать характер на протяжении нескольких дней, а может быть, даже и недель. С другой стороны, ей во что бы то ни стало необходимо удержать отца от претворения в жизнь угрозы забрать ее из школы. Что ж, она будет делать все, что необходимо для этого: она будет вставать раньше, чем до этого, она будет делать двойную работу по дому, будет делать уроки ночью, при свете лампы, если то будет необходимо. Но она никогда не позволит забрать ее из школы! Никогда!
Смирившись с невозможностью унять тревогу, терзавшую ее весь этот вечер, Селина решила, наконец, что самое лучшее сейчас отправиться в постель. Она была уверена, что ей не удастся заснуть одной, без мужа, но лучше уж она притворится спящей, чем будет вынуждена посмотреть ему в лицо.
Раздевалась она медленно. В доме было холодно. Да, вспомнила женщина, она забыла подбросить дров в печь. Пришлось вернуться, борясь с усталостью, и выполнить этот каждодневный ритуал.
Но и в кровати ей не стало спокойнее. Она крутилась и вертелась, не находя себе места, пока не почувствовала под подушкой свои четки. Молитва принесла небольшое облегчение. Она молилась о двух вещах: чтобы Господь простил ее мужа, поскольку тот, в первый раз в его жизни, не благословил пищу и не вознес благодарности за нее, и второе – чтобы Господь послал мир ее душе.
Калеб вернулся намного позднее, чем того ждала Селина. По припухлости вокруг глаз жены он догадался, что она плакала до тех пор, пока сон не сморил ее окончательно. Взяв четки из ее рук, он засунул их обратно под подушку. Затем, как мог тихо, разделся, преклонил колена в тихой молитве, осенил себя крестом, задул лампу, и скользнул между одеял, теплых от рыданий его жены.
**************************************
Едва занявшееся утро застало Эмили уже на ногах. Справившись с обычной утренней работой и дождавшись окончания завтрака, она с раздражающей тщательностью вытерла стол, набросила пальто и побежала в школу, так и не взяв в рот ни кусочка. Разволновавшись, Селина крикнула ей вдогонку, чтобы она вернулась на минутку и захватила с собой хотя бы кусочек хлеба в кленовой патоке. Поблагодарив, девочка отказалась: она очень торопилась, чтобы не опоздать на тест. Мать закрыла дверь, гадая, уж не спускалась ли дочь ночью на кухню, чтобы поесть немного подальше от глаз всех домашних...
Увидев происходящее, Калеб велел ей не волноваться. Пользуясь моментом, тем. что в доме, кроме них двоих, не было больше любопытных ушей, он сообщил ей свое решение забрать Эмили из школы. Все свои мысли, обдуманные и выстраданные на протяжении этой долгой, бессонной ночи, он высказал сейчас жене. Но, к его вящему удивлению, его обычно соглашающаяся с ним жена твердо заявила, что этот вопрос обсуждению не подлежит. Что Эмили нужна школа так же, как ему самому нужно видеть сияние солнце и слушать шумящий дождь. И сколько Калеб не пытался убедить ее, что существует огромная разница между миром природы и земли – и миром книг, Селина оставалась непреклонной. Эмили должна продолжать ходить в школу. Он же знает, что она собирается стать учительницей.
«Мечты маленькой девочки» - презрительно отозвался он.
«Это не мечты. Через два-три года, когда она будет готова выдержать правительственный экзамен, она может стать учительницей в школе. Я думаю, если ей хочется быть учительницей, она должна ею стать.»
Пришлось напомнить жене, что ее собственное здоровье не такое уж крепкое, что Эмили могла бы стать хорошей помощью матери, когда там больна или просто неважно себя чувствует. Но нарвался на достаточно резкий ответ: Эмили никогда не жаловалась, если она просила ее остаться дома вместо школы и помочь по хозяйству.
Пришлось ему в конце концов признать. что действительно, несмотря на горячий характер дочери, Эмили была услужливой и обязательной девочкой. А затем, после минутного колебания, последовал вопрос, имеет ли Селина хоть малейшее представление, что в действительно стояло за вечерним скандалом? Покраснев, она отозвалась, что плохое настроение Эмили, скорее всего, связано с тем, что ей скоро придется найчится пользоваться специальными лоскутами... Калеб досадливо крякнул: он терпеть не мог упоминания женских проблем.
Под конец, призвав на помощь все свое мужество, он все-таки высказал то главное, ради чего так хотел поговорить с женой наедине: как она считает, справедливо ли он относится ко всем своим детям? Удивленная, Селина все же не решилась на этот раз быть с ним откровенной до конца. Да, услышал он, он хороший муж и отец, ничем не хуже, чем любой другой муж и отец. А если... Что ж, жизнь – достаточно тяжелая штука, и каждый должен нести свою ношу, не жалуясь.
«Думаешь, ноша девочек более тяжелая, чем ноша мальчиков?» - осторожно спросил Калеб, от всей души надеясь на отрицательный ответ.
«Ноша девочек – это ноша девочек.»
Калеб хорошо ее знал. Когда она боялась высказывать то, что у нее было на уме, она всегда старалась отделаться вот такими односложными, неопределнными фразами. Он встал и натянул на себя пальто и ботинки.
«Что ж, пойду проверю, нужно ли смазать инструменты перед началом весенних работ.»
Селина охотно кивнула, прекрасно зная, что все почищено, смазано и отлажено давным-давно.
Едва дойдя до двери, Калеб обернулся к ней.
«Вы и в самом деле каждый день едите такую же холодную еду, как мы ели вчера?»
Селина замешкалась было с ответом.
«Что такое холодная еда...» - выдохнула она.
Повесив голову, Калеб выскользнул за дверь.
*******************************************
Вернувшись из школы, Эмили, казалось, пребывала в гораздо лучшем настроении, чем накануне вечером. И даже утром. Она охотно помогла матери приготовить ужин и постаралась дважды проверить, что «мужчины дома» имеют все, что могло бы им понадобится. Калеб несколько раз ей улыбнулся – в робкой попытке показать, что битва накануне ушла в небытие – и Эмили радостно улыбалась ему в ответ.
Закончив есть, мужская часть семьи покинула стол, и женщины, накрыв его во второй раз, сели ужинать. Пытаясь проделать это как можно незаметней, Калеб пытался заставить сыновей есть быстрее, чтобы еда не успела остынуть к моменту, когда за стол сядут дочери. Он был преисполнен гордости за то, что подумал об этом. Селина поняла это, и, сев за стол, бросила ему быстрый благодарный взгляд.
«Почему ты не садишься, Эмили?» - повернувшись к страшей досери, спросила она.
«Нет, спасибо, я лучше буду есть стоя.»
«Что означает это твое «лучше стоя»?!»
Улыбку Калеба сдуло. Она издевалась над ним! Она издевалась над ним, упрямая ослица!
Эмили съела все так быстро, как только смогла, а затем, без чьей бы то ни было помощи, помыла всю посуду, которая находилась в пределах досягаемости.
Сестры ошеломленно наблюдали за ней.
«Подожди нас» - раздались их голоса.
«Нет, спасибо! Так будет гораздо быстрее. Наслаждайтесь моментом – я не всегда буду столь услужлива.»
Вот ведь змея в траве, подумал про себя Калеб. Но ни одно слово не сорвалось с его губ.
На следующее утро девочка встала гораздо раньше, чем обычно, раньше всех в доме, и к тому времени, как ее отец появился в коровнике, успела подоить несколько коров.
«Так, что ты здесь делаешь?»
«Дою коров. А потом подмету коровник.»
«Сегодня не твоя очередь подметать коровник.»
«Как тебе будет угодно. Тогда я подмету в доме.»
Подозрительно прищурившись, Калеб молча наблюдал за ней.
***************************************
Ну хоть бы одна светлая мысль промелькнула, что же ему делать! Эмили ела стоя на протяжении всего месяца. Но ругать ее было совершенно не за что. Она выполняла всю свою работу по дому, и даже больше того, она делала все за рекордно короткое время. Перед Пасхой учительница сказала им с Селиной, что Эмили опять первая в классе по успеваемости, и даже добавила, что если она продолжит так же учиться, то скоро сможет многому научить и саму учительницу! Она даже призналась, что французский язык у Эмили лучше, чем у нее самой. Даже если Калеб не очень одобрял стремление дочери учиться – и особенно, ее желание стать учительницей – его переполняла гордость за свою старшую дочь. Но эта гордость, однако, очень омрачалась ее каждодневным ослиным упрямством.
Селина все время очень искуссно уклонялась от любого разговора на эту тему. Она прекрасно знала. что поведение Эмили жутко раздражает ее отца, но она точно также знала, что борьба Эмили против отца протекает настолько тонко и хитро, что очень трудно придраться к чему-либо, или понять конечную цель этой борьбы. И когда, одним посмурным вечером в конце апреля, ее муж со вздохом поражения спросил наконец, знает ли она, что Эмили хочет от него – Селина поняла, что настало время пролить свет на происходящее. Несомненно, все упрямство и гордыня Калеба растаяли вместе со снегами.
«Я не очень уверена, Калеб, но мне кажется, что все это имеет какое-то отношение к еде.»
Удивленный, Калеб поднял брови.
«К еде? Да у меня уже живот болит от постоянного заглатывания кусков так быстро, как это только получается, чтобы еда не успевала остыть.»
Загадочно улыбнувшись, Селина промолчала. Следующие несколько дней Калеб непрерывно думал о ее словах.
В следующее воскресенье, когда старшие дети были на фортепианном концерте в зале собраний прихода, Калеб попросил жену накрыть стол так, чтобы за него мог сесть каждый член их семьи. Селина, сообразив, что он наконец-то понял все до конца, бросилась выполнять его просьбу без одного лишнего вопроса.
Вернувшись домой, девочки надели было свои передники, чтобы накрыть на стол. Но Селина остановила их. Все было уже готово. Эмили была первой из всех детей, заметившей, что на столе стоит гораздо больше приборов, чем обычно. И осторожно проронила, что по количеству мест за столом можно подумать, что сейчас рождественский ужин.
Впервые вся семья села за стол вместе в обычный день. Мальчики, которым показалось, что их в чем-то ущемили, начали было жаловаться на тесноту за столом. Но Калеб быстро обрезал сыновей, заявив им, что они всегда могут есть стоя. Эмили расхохоталась. Взяв себя в руки, Калеб откашлялся. Горящие любопытством дети заслуживали объяснений.
«Мне всегда почему-то казалось, что наш стол недостаточно большой для нас всех. Сегодня мы с вашей мамой решили попробовать – и оказалось, что мы можем сидеть все вместе. Места хватает. Но все равно, я скоро сделаю другой стол, побольше размером... мы также решили, что наши девочки, Эмили, Энни и Эда, могут чередоваться в подаче на стол. А мы, мужчины, мы будем делать то, что мужчины всегда делают на лесозаготовках: каждый из нас будет брать свою тарелку и вилку с ножем, и относить их в раковину. И вашей маме не нужно будет столько бегать туда-сюда. Мы ведь все знаем, что у нее больные ноги... А теперь, когда все ясно, давайте прочтем молитву.»
Все поднялись, Эмили первая. Она была первой и тогда, когда все сели, и первой, которая положила себе на тарелку то, что стояло на столе в больших мисках.
«Картошка такая вкусная, когда она горячая, правда, мам?»
10.01.11 03:59 
Добавить тему в подборки
