Любовь её - химера?.. по `Флорентийка` Ж. Бенцони (18+)

Фьора Бельтрами-Селонже: 21.08.19 13:51

 » Любовь её - химера?.. по `Флорентийка` Ж. Бенцони (18+)  [ Завершено ]

Любовь её - химера?..
18+
Направленность: Гет
Автор: Фьора Тинувиэль
Фэндом: Бенцони Жюльетта «Флорентийка»
Пейринг или персонажи: Филипп де Селонже/Фьора/Игнасио Ортега, Людовик XI, Лоренцо Медичи, Франческо Бельтрами , Леонарда, Хатун. По ходу сюжета будут появляться новые лица - не только герои канона
Рейтинг: R
Размер: Макси, 105 страниц
Кол-во частей: 31
Статус: закончен
Метки: Отклонения от канона, Неравный брак, Тайна происхождения, Тайны / Секреты, Ложные обвинения, Смерть основных персонажей, ООС, Насилие, ОМП, ОЖП, Underage, Романтика, Ангст, Флафф, Драма, Мистика, Психология, Философия, Повседневность, Повествование от первого лица, Hurt/Comfort, AU, Songfic, ER, Исторические эпохи, Пропущенная сцена, Любовь/Ненависть, UST, Смерть второстепенных персонажей


Описание:
- Хочешь жить - умей вертеться, - решила для себя Фьора Бельтрами, графиня де Селонже.
Молодая женщина, пережившая предательство мужа и гибель горячо любимого отца, не сломалась. Она твёрдо решила использовать обстоятельства себе на пользу и осуществить свои цели...
Даже если для этого придётся переступить через саму себя, свои принципы...

"А что благородство, а в чем тут подлость,
Тебе ли бояться молвы досужей?.." (с.)Йовин

Посвящение:
Посвящается поклонникам канона и моим читателям

Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика

Примечания автора:
Уж извините, автор - вероломная зараза, которой нравится мучить героев в фанфике...
Вдохновлялся автор песней "Ты гибель моя" из мюзикла Нотр-Дам де Пари и "Нотрдамская химера" Канцлера Ги.
Хотя автор многим чем вдохновлялся. Не факт, что только этими двумя песнями.

  Содержание:

  Профиль автора

  Показать сообщения только автора темы (Фьора Бельтрами-Селонже)

  Подписаться на автора

  Открыть в онлайн-читалке

  Добавить тему в подборки

  Модераторы: yafor; Дата последней модерации: 22.08.2019

...

Фьора Бельтрами-Селонже: 21.08.19 13:57

 » Глава 1

Моя работа очень старая. В общей сложности, ей семь лет. Вот решила перетащить её с Фикбука на форум.


«Всегда найдётся женщина или мужчина, готовые поднять упавшее знамя коварства».



1475 год.



POV Фьора.
1 день.

Смотрю сквозь железные прутья решётки, на окнах темницы, на внутренний тюремный двор. На него как раз выходит моё окно.
С потолка капает вода, издавая противный звук, который действует на мои нервы.

На моём жалком ложе, куче соломы, со всеми удобствами расположились крысы. Меня они не трогают, ведь я подкармливаю их тем немногим, что мне самой приносят поесть стражники.
Завывание ветра… Холодный белёсый свет луны, слабо освещающий мою камеру… Стенания и проклятия других заключённых, в камерах по соседству со мной, звучат постоянным мучительным припевом…
Да, перегнула я палку, обозвав грязными потаскухами свою тётку Иерониму Пацци и настоятельницу монастыря Санта-Лючия Маддалену дель Анджели, плюнув им в их злобные мерзкие лица.
Да… Жаль, что маски на лицах людей могут оказаться намордниками…
А что? Нечего было заставлять меня мириться с этой тварью Иеронимой и целовать её, опять же, в знак примирения! Если бы я поцеловала Иерониму, меня бы точно наизнанку вывернуло!

Теперь, вот, коротаю время в городской тюрьме, ожидая своей казни, которая будет через две недели…

Если быть до конца честной, то мне уже всё равно… А если задуматься, зачем мне жить дальше? Ради чего?
Мой отец Франческо Бельтрами подло убит Марино Бетти, который был управляющим его делами и которому отец верил… Марино же отблагодарил своего благодетеля тем, что спутался с Иеронимой и убил его…
О Хатун и Леонарде мне ничего не было известно. Оставалось только надеяться, что они живы и невредимы, в безопасности…
Что до моего родного дома, палаццо Бельтрами, где я выросла, то его разграбили подчистую мародёры.

А мой законный супруг, верный рыцарь-капитан Карла Смелого и кавалер ордена Золотого руна, доблестный граф Филипп де Селонже, не приедет во Флоренцию защищать жизнь и честь своей, опороченной в глазах всех, супруги, которую он не хочет таковой признавать, и от которой отвернулась вся Флоренция (за редким исключением).
Верно говорят, что чем выше ты взлетел, тем больнее тебе потом падать.
Я тому, пока живое, подтверждение… Когда ты богата, знатна и блистательна, тебя все любят. Когда ты никто и пустое место, брошенная своим мужем жена (практически вдова), даже не флорентийка и не дочь своего отца, от тебя все отрекаются. Спасибо за урок, жизнь! Ты хороший учитель. За урок берёшь дорого, но объясняешь понятно… То, что мне преподали, я запомнила так хорошо, что от зубов отскакивает…

2 день.
Чтобы хоть чем-то себя занять, попробовала дрессировать своих хвостатых серых соседей по камере, но крысоньки мою идею не поддержали. Видать, буханка чёрствого хлеба для них уже не стимул — заелись.

3 день.
Попыталась стянуть у спящего стражника, которого я усыпила колыбельной песенкой, ключи от моей камеры. Не получилось…
Он спал рядом с моей камерой, но слишком далеко, чтобы самостоятельно дотянуться до связки ключей, которая висела у него на крючке, прикреплённом к поясу.

Я не унывала. Соорудила из подручных материалов, соломы и своих заколок, нечто вроде палки, чтобы ею подцепить связку ключей.
Но весь мой отличный план испортило одно маленькое «но»… Мне крыса забралась под мою рубаху из грубого холста, напугав меня этим. Конечно, я завизжала от страха, поскорее пыталась прогнать грызуна.
Связка ключей со звоном упала на пол тюремного коридора.
Как и следовало ожидать, меня перевели в другую камеру, где дверь была не из прутьев, а железная.
Вот из-за одной маленькой случайности мой план побега накрылся медным тазом. А мне не светит даже крышка гроба, поскольку церковный суд и суд Синьории приговорили меня к костру…

4 день.

Попыталась прельстить молодого и красивого стражника Микеля, который проникся ко мне состраданием. Но этот глупец сам выдал себя, провалив мой план по освобождению, когда принёс мне платье своей сестры, с которой я одной комплекции.
Такое, конечно, только крестьянки носят, но оно всё же лучше, чем та рубаха, которая мне великовата. Да и снята, скорее всего, с осуждённой, которая была казнена или умерла раньше срока.
Так вот Микеля и заподозрили в симпатии ко мне и вместо него поручили меня стеречь пожилому стражнику Витторио, имеющего жену, взрослых детей и даже подросших внуков…
Расчёт оказался верным. Витторио оставался равнодушен к моим смелым попыткам его обольстить. Ну… Он начал поддаваться, но просто вовремя спохватился.

5 день.

Мою скромную обитель посетил испанский монах-доминиканец Игнасио Ортега.
— Зачем пришёл? — спросила я его спокойным голосом. — Тоже захотел бросить камень в невинную жертву?
— Нет, Фьора. Не за этим я пришёл. — монах запер дверь своим ключом, который убрал в карман.
Его грустный голос привёл меня в недоумение.
Вот только где он ключ раздобыл?
— Но тогда зачем ты пришёл, что тебе нужно от меня? Я не сделала тебе ничего плохого…
— А ты не догадалась? От тебя мне нужна только ты! — выкрикнул Игнасио и обнял меня так крепко, что мне показалось, будто он рёбра решил мне сломать! Больно же! — Фьора, пожалуйста, пошли со мной… — прошептал он мне на ухо, словно в полусне. — Пойдём, пока нет стражников. У меня и запасные ключи есть… Фьора, пойдём!
— Никуда я с тобой не пойду. Что ты хочешь со мной сделать? Отдать снова под суд, чтобы они думали, будто я сбежала, околдовав тебя? — спросила я с едкой иронией, вырвавшись от Ортеги.
— Ты не права… — монах, с нежностью, которой я от него не ожидала, провёл рукой по моей щеке. — Я хочу спасти тебя от твоей участи…
— Я не верю, — ответила я холодно, — я прекрасно знаю, что ты ты ненавидишь меня за моё происхождение и желаешь моей смерти…
— Это не ненависть, Фьора, — обронил он печально, — это любовь…
— Любовь? Ты знаешь, что это такое? Ты любил? — не верила я своим ушам.
— Увы, да, Фьора… Я и сейчас люблю, наталкиваюсь на стену твоего упрямства и враждебности!
— И как же Господь допустил, чтобы его верный служитель полюбил демоницу, рождённую от связи брата и сестры? — поддела я его горько.
— Я больше не Его служитель, — проговорил Игнасио глухим голосом. — Если мне придётся выбирать между служением Богу и Адом, где я буду гореть с тобой, я выберу второе… Не задумываясь и глазом не моргнув… Ни о чём не пожалею! — воскликнул он со страстью в охрипшем голосе.

Монах упал на колени передо мной, прижавшись губами к моим рукам.

«Нашёл себе алтарь, называется!» — подумала я с недовольством.
А Ортега стоял на коленях, целовал мои холодные пальцы и руки…
— Я умер, я потерян навсегда для своих братьев по ордену и вере, для Бога… Я отрёкся от них всех, и всё потому, что я люблю тебя…
— Ведьму и еретичку безумную? — не верилось мне.
— Хоть дьяволицу, но меня это уже не волнует! Фьора, давай уйдём вместе… — Игнасио поцеловал подол моего платья.
— Нет. Я так поняла, за своё спасение мне придётся расплачиваться своим телом…

Я испытала потаённое удовольствие, видя, как побледнел монах… Как колючий взор его чёрных глаз потускнел. Нет, идея мне понравилась, но у меня ещё остались честь и достоинство. Но и этого меня хотят лишить…

Пожалуй, Ортега может оказаться полезен для меня. Монах-вероотступник, поддавшийся чувству губительной страсти, пригодится, чтобы использовать его в своих целях. Прекрасная возможность сбежать, с его помощью, мне выпала. А потом и отомстить врагам…

Но по его правилам я играть не буду. Пусть он играет по моим правилам! Дамам обычно принято уступать…

— Я раскусила тебя. — я кокетливо улыбнулась монаху.
— Фьора, прошу тебя, сжалься! Дай мне спасти тебя и тем самым спастись самому!
— Игнасио, ты знаешь, что я замужняя женщина? Ты знаешь, что мне грозит за супружескую неверность? Я не могу отдать своё тело, свои душу и сердце, другому мужчине, пока жив законный супруг… Даже если я люблю тебя…

«О, если бы ты мог пойти со мной,
Сложив с себя обеты и оковы,
Оставь Христу его венец терновый!
Сумей пройти свободным путь земной.»

Я опустилась на колени и страстно поцеловала бывшего слугу Божьего в его сухие тонкие губы. Глаза я не закрывала, чтобы видеть лицо Игнасио, его реакцию… В отличие от меня, монах закрыл свои глаза, с пылкой жадностью отвечая на мой поцелуй…
Пусть думает, что я тоже пылаю к нему чувствами, но мечусь между любовью к нему и своим долгом замужней женщины быть всегда верной мужу…

...

Фьора Бельтрами-Селонже: 21.08.19 13:58

 » Глава 2

POV. Игнасио Ортега.
5 день.

«Ведьма! Безумная женщина! Неужели она не понимает, что ей грозит?»
С такими мыслями я покинул камеру Фьоры Бельтрами. Она либо ума лишилась, либо очень искусно притворяется! У неё нет выбора, как она этого не понимает? Не в её положении можно капризничать, топать ногами и требовать… Она не может позволить себе такую роскошь, как выбор, в условиях, в которых она оказалась. Но она держится с таким достоинством, с такой непоколебимостью…
Боже, откуда у неё берётся столько сил? Изнеженная девушка, привыкшая к тому, чтобы её холили и лелеяли, сейчас стойко переносит холод тюремной камеры, питается тюремной похлёбкой и не жалуется, вообще ведёт себя так, будто это не её приговорили к костру!

Я впервые встречаю такую твёрдость в характере женщины… Неужели она правда ничего уже не боится?
Господи, как же я её ненавижу! Я ненавижу её звонкий смех, в котором сквозит презрение к её судьям. Я ненавижу её чувственные губы, её кошачью грацию и гибкость… Ненавижу её ангелоподобный лик, её утончённость! Господи, одним фактом своего существования она меня раздражает! Как же я ненавижу этот её светлый чистый взгляд её огромных серых глаз! Я видел такой взгляд только на фресках храма во время богослужения… А её фигура… Эти руки, руки настоящей аристократки… Длинные стройные ноги, высокая грудь, округлые бёдра и тонкая талия… Как я ненавижу её за то, что она постоянно является мне во снах, волнуя воображение!

«Я раньше видел этот чистый взгляд
На фресках Храма в светлый час служенья.
Развейся, колдовское наважденье!
В чём пред тобой, о, Боже, виноват?!

Дай сил, Господь, мне духом не упасть…
Ты тяжкое послал мне испытанье.
С лицом Мадонны, Боже! Ведьма на закланье…
О, велика ты, чародейства власть!»

Господи, я постоянно представляю себе, как Фьора будет выглядеть без своего платья, которое больше пристало крестьянке!
Мне всюду грезится она… Даже в толпе я ищу в лицах других женщин её черты…

«Она срывала все замки у слова древнего «любовь»,
И в сердце мне вошла, как в кожаные ножны.»

Чёрт возьми, Фьора замужем! Хорош муж, если бросает свою жену в этом змеином гнезде!
Пусть я и не знаю её мужа, но я уже его ненавижу!
В моей голове тут же возник план:
1)Помочь Фьоре сбежать и найти ей убежище.
2)Помочь ей отомстить врагам.
3)Увезти из этого города.
4)А потом можно и как-то устранить её мужа… Тогда ничто не будет препятствовать мне… Я отрекусь от своего сана, пусть даже буду предан анафеме, но зато Фьора будет со мной…

Мне надо решить, где лучше всего укрыть Фьору. Наверно, у неё должны быть хорошие друзья во Флоренции, у которых она бы могла какое-то время пожить.
Тогда надо пустить после этого слух по городу, что узница была похищена, а последний раз её видели в городке Винчи.
Вот только как лучше всё организовать?
Перед тем, как лечь спать, я захотел помолиться. Но ни одна из молитв, которые я знал, не приходила мне в голову. Я внимательно вглядывался в лик Мадонны на фреске. Вздрогнув, я отскочил и перекрестился. С фрески на меня смотрела Фьора и улыбалась! Моя колдунья, химера…

«Я обезумел совсем.
Лишь о тебе все мечты
Я на иконы смотрю —
С них улыбаешься ты!»

Списав всё на плод воспалённой фантазии, я перекрестился.
Всю ночь я провёл без сна. Я лежал на кровати и ворочался с боку на бок. Уснуть не получалось, потому что, стоило мне закрыть глаза, перед мысленным взором мелькал образ Фьоры…

«Уймись, моя безумная душа.
Не страх виной, что сердце гулко бьётся.
Судьба-злодейка надо мной смеётся,
И от себя теперь не убежать.

Оковы сердца крепче камня стен.
Взвилась костром в душе любовь слепая.
О, Боже! Пред Тобою уповаю,
Не дай мне сил разрушить этот плен».

6 день.

Зашёл навестить приговорённую. Принёс ей фрукты, овощи, вина.
Удивило то, что Фьора встретила меня приветливо. Даже улыбалась.
Я не оставлял попыток убедить её бежать вместе, но Фьора продолжала отстаивать свою точку зрения.
Какая же она упрямая! Всё требовала меня оставить её в покое, если мне от неё нужно только тело…
Господи, где эта женщина свой разум потеряла? Если бы мне было нужно от неё только тело, я бы не строил планы по её освобождению!
— Но у тебя есть же знакомые, которым ты могла бы довериться, и которых бы никто не подозревал в том, что они тебя укрывают? — спросил я, уже теряя терпение.
— Есть, но я не знаю… Вряд ли я смогу остаться у своей подруги детства… — Фьора печально склонила голову на бок. — Её первой подозревать начнут. Личный врач Лоренцо Великолепного, Деметриос Ласкарис из Византии, предлагал мне помощь. Если бы ты к нему обратился, то очень бы помог мне…
Деметриос Ласкарис? Тот самый таинственный врач! Что ж, придётся обращаться к нему…
— Ты знаешь, где его найти? — спросил я молодую женщину.
— Во Фьезоле. Он довольно известен, чтобы не знать, где он живёт. — Фьора затянула какую-то печальную старинную песню на итальянском языке.
А я просто слушал её мелодичный голос, даже не вникая в смысл песни. Я был просто счастлив, находясь с ней рядом…

«Молиться бесполезно,
Прогневал небеса я;
Передо мною бездна,
И я стою у края.
И сладко мне, и тошно,
Пусть будет то, что будет,
А будет только то, что
Она меня погубит.»

— Как же не хочется умирать, когда ты ещё столько всего мечтала привнести… — проворковала Фьора с затаённой грустью. — Игнасио, ты же не оставишь меня в беде? — подойдя ко мне, она обвила мою шею руками и робко прижалась. — Игнасио, мне так не хочется превратиться в собственные обугленные останки… Это будет горько теперь, когда я обрела тебя… — привстав на носочки, Фьора поцеловала мочку моего уха, едва ощутимо коснулась своими губами моих губ, потёрлась головой о моё плечо.

«Во сне и наяву я
Всё время представляю,
Как я тебя целую,
Как я тебя ласкаю —
То этот нежный локоть,
То белые колени
О, похоть, похоть, похоть!
Сильней огня в геенне»

А я будто превратился в собственное мраморное изваяние. Я вдыхал запах её чёрных шелковистых волос, её молодого гибкого тела… Жаль только, что к этому её запаху ветра, прогретой солнцем свежей травы и дорогих духов, примешивался запах тюремной пищи и затхлых стен темницы…

«Как ослепляет эта красота.
Ужели это — дьявола созданье?
Смертельный яд проник в моё сознанье.
Не излечиться силою креста.»

Невольно я сравнивал её с лилией, красной лилией Флоренции, символом на гербе города, который отвергает донну Бельтрами… А ведь она неотъемлемая часть этого города, она его дух…
Она сама, как его символ, красный цветок лилии. Только Фьора похожа на лилию, придавленную камнем. Но тем не менее, она не сдаётся, а это уже достойно уважения…
Мне хочется продлить эти мгновения на целую вечность, чтобы они никогда не кончались. Но мне пора идти. Надо разыскать Деметриоса Ласкариса…
Когда я разжал объятия, Фьора сильно изменилась в лице. Её лучистые серые глаза погрустнели, голова опустилась, с губ исчезла блаженная улыбка… Она выглядела такой одинокой и потерянной…
— Игнасио, ты уходишь? — спрашивает она подавленно.
— Я ухожу, но ещё вернусь. Я не оставлю тебя… — я поцеловал Фьору в лоб и вышел из её камеры, которую тотчас же закрыл за мной стражник, разрешивший мне свидание с Фьорой…

Нет, конечно, я могу её тайно навещать, благодаря тому, что у меня есть ключи от её камеры. Специально делал слепки ключа на мыле… Ради усыпления бдительности всех, приходится соблюдать видимость законопослушности…
Тюремщик Фьоры полагает, что я бьюсь за спасение души «этой девчонки» с дьяволом. Ха! Знал бы он истинную причину!..

...

Фьора Бельтрами-Селонже: 21.08.19 14:07

 » Глава 3

7 день.

Как я и обещал Фьоре, я отправился во Фьезоле. Инкогнито, конечно, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. Приходилось представляться странником, который хочет учиться докторскому делу у сеньора Ласкариса, как его тут почтительно называют…
Но я только зря время потерял, пытаясь застать грека у него на вилле, поскольку тот находился при Лоренцо Медичи, который надеялся вернуть себе обоняние* с помощью пожилого учёного.
Как и следовало ожидать, я застал Деметриоса Ласкариса во дворце Медичи…
Грусть волной накатила на меня, при одной только мысли о том, что когда-то Фьора Бельтрами блистала здесь своей красотой и многочисленными талантами, своей юностью… Все любили её и восхищались ею. Она была богата и знатна.

А что теперь? Она лишь узница, последние дни которой сочтены, и только я являюсь той единственной нитью, которая связывает её с внешним миром…
— Здравствуйте, сеньор Ласкарис. — поздоровался я с доктором, пройдя в его кабинет и усевшись в кресло.
— Здравствуйте, чем обязан вашим посещением? — задал он вопрос в ответ на моё приветствие.
— Я от Фьоры Бельтрами, помните её? Вы сможете временно приютить её у себя, пока мне не представится возможность увезти её из Флоренции?
— Увезти? — не поверил он. — Откуда мне знать, что вы не сдадите её вновь в руки нашего слепого правосудия? Где гарантии этого?
— Я бы точно не стал никогда предавать женщину, которую люблю… Я очень прошу, разрешите Фьоре немного пожить у вас…
— Так это правда, — пробормотал грек. — Вы в самом деле хотите помочь ей…
Порывшись в своих шкафах, он извлёк из их недр порошки в разноцветных маленьких баночках.
— Это что? — решил я уточнить.
— Сильнодействующее снотворное. Подсыпьте это незаметно в вино и угостите стражу. Пока они будут спать, у вас будет возможность с Фьорой сбежать. Приезжайте в мою виллу во Фьезоле и спросите Эстебана. Скажете ему, что вас я пригласил. План ясен?
— Вполне. Спасибо Вам… — забрав снотворное и попрощавшись, я покинул дворец Медичи.
«Надо сказать Фьоре, чтобы она была готова…» — не покидала меня мысль всё время, что я шёл к ней.

Придя к Фьоре, я застал её активно спорившую со стражником Витторио. Как я узнал, Фьора хотела, чтобы ей в камеру чаще приносили мыло, мочалку, таз с водой и чистые простыни. С боем, но Фьора своего добилась.
А потом она присела на койку, сокрушённо опустила голову и начала изливать мне душу, время от времени, сдерживая всхлипы. Я прекрасно понимал, что ей приходится несладко. На неё вообще столько всего свалилось, что я бы и своему врагу не пожелал. Именно в этот момент она казалась ещё уязвимее и беззащитнее перед лицом жестокого мира, ещё прекраснее и обольстительнее…
Нет, у меня не было никакого намерения жалеть её. Такая женщина, как Фьора, не заслуживает подачек в виде жалости к ней. Это недостойно её.
Я ей очень сопереживал. В моей голове возникали только планы мести всем, кто осмелился её притеснять, унижать и оскорблять…

— Фьора, ты знаешь, — начал я, с удовольствием отметив, что Фьора заинтересовалась, — я разыскал сеньора Ласкариса, о котором ты мне говорила, — прошептал я ей на ухо.
— Правда? — Фьора даже подскочила от радости.
— Конечно. Он решил помочь нам… В корзине я принёс бутылки вина, в которые подсыпал снотворное, данное Деметриосом, — продолжал я, понизив голос. — Я отдам это вино стражникам. Скажу, что это подарок. Взамен я их попрошу создать тебе в камере условия, которые будут немного лучше прежних. Пусть они считают, что это сделка… А когда они все напьются и уснут, мы с тобой убежим вместе… — я бережно взял молодую женщину за подбородок и поцеловал её в губы, как она меня тогда, в первый мой раз… — На дне корзины ты найдёшь мужской костюм, сапоги и плащ.
— Я поверить не могу… И ты пошёл на всё это? — Фьора прикрыла рот ладонью, словно опасаясь, что сболтнула лишнее.
— Я же сказал, что сделаю всё, чтобы ты обрела свободу… — я поцеловал её руку на прощание и вышел из камеры, которую закрыл, как всегда, Витторио.
— Витторио, держите, — я отдал стражнику три бутылки коллекционного бургундского вина, которые забрал у Фьоры. Ничего, Фьоре будет даже полезно какое-то время попить, вместо вина, настойку с ромашкой и мятой.
— За что дарите? — уловил самую суть стражник.
— Я прошу взамен создать более комфортные условия пребывания для Фьоры Бельтрами. Я хочу, чтобы ей больше не приходилось выбивать себе предметы первой необходимости. У неё должно быть всё, что можно себе позволить, на эту сумму, — я снял со своего пояса увесистый кошель с золотыми и серебряными флоринами, отдав Витторио. — Денег здесь достаточно. Повторюсь, Фьора Бельтрами не должна ни в чём нуждаться. Ей должны приносить более разнообразную и полезную для здоровья еду.
— У нас в тюрьме нормально кормят. Не надо тут возмущаться, — только и сказал Витторио.
— А вы бы сами согласились есть то, чем кормите заключённых? — задал я вопрос, но не получил на него разумного ответа. — Бедная девушка так похудела, что на себя не похожа. Бледная, глаза блестят, будто у неё лихорадка… Вы не знали, что донну Бельтрами всё чаще стали мучить головокружения и мигрени?
Витторио покачал головой.
— Это всё от нездоровой пищи и отсутствия свежего воздуха… Хоть на прогулки её выводите под конвоем, что ли…
— А она не использует это, как возможность сбежать?
— Вы смеётесь? Как она сбежит от дюжины вооружённых людей?
— От ведьмы всё ожидать можно… — пробормотал с суеверным ужасом Витторио и перекрестился.
— Ох, Господи, что за темнота! — воскликнул я. — Да с чего вы взяли, что Фьора ведьма?
— Её признали виновной, она сама призналась.
— Кто угодно, на её месте, признался бы, когда ему угрожают пыткой испанским сапогом. Я сомневаюсь в её виновности.
— Но вы же сами были в числе её обвинителей, сами доказали её причастность!..
— Я мог и ошибаться. Я много общался с донной Фьорой Бельтрами. Она не выглядит одержимой или безумной. Она не высказывала никаких догматов, противоречащих христианской религии, — я пожал плечами. — Единственное, что она угнетена из-за гибели своего отца и всего произошедшего. Вы хотя бы её чёрное траурное платье и вуаль верните… Я думаю, что за те деньги, которые вы получили, можно обеспечить донне Бельтрами более уютную обстановку.
— А что вы так носитесь с этой девкой, фра Игнасио? Это ей особой погоды не сделает. Всё равно сожгут на костре через неделю. Стоит так стараться? — Витторио лениво размял руки.
— Вы думаете, что бедной девушке легко поверить в божье и людское милосердие, когда с ней так обходятся? Душу, да и тело, Фьоры Бельтрами ещё можно спасти… Кажется, мои слова находят в её душе отклик… — разыгрывал я дальше роль доброго исповедника несчастной запутавшейся женщины.
— Фра Игнасио, вы ещё не знаете, что это за мерзавка… — Витторио с укоризной покачал головой. — До того, как её перевели в эту камеру, она сделала прут и с его помощью пыталась стянуть связку ключей у стражника, которого она песней усыпила. Но у неё не получилось — ключи на пол упали. Когда её уже перевели, она попыталась соблазнить Микеля, нашего новичка. Тогда к ней приставили меня. — Витторио перекрестился. — Признаться, я сам чуть было не поддался её очарованию, красоте, юности… Но вовремя взял себя в руки. Вы осторожней с Фьорой. Она и не такое может выкинуть. От ведьмы всего можно ожидать…

Я понял, что дальше разговаривать с Витторио бесполезно. Подумать только, какой тёмный и пустой человек! Стыдно, что я сам на суде говорил о Фьоре подобным образом!

...

Фьора Бельтрами-Селонже: 21.08.19 14:08

 » Глава 4

POV Фьора.
7 день.


С самого раннего утра шёл частый ливень. Как будто из ведра. Всегда такое чистое, голубое и безоблачное небо затянули свинцовые тучи, скрыв солнце.
Яростные порывы ветра врывались в мою камеру через зарешёченное окно, пробирая до костей, а капли дождя попадали мне на лицо и одежду, на пол камеры и подоконник.
Словно вместе с солнцем скрылась за тучами моя бодрость.
Наверно, это глупо, но когда солнечные лучи ярко светили в окно моей камеры, я обретала присутствие духа. Мне снова хотелось жить, радоваться, даже любить… Как будто солнце было для меня предвестником чего-то хорошего, что положит конец всем моим бедам.

Почему-то у меня появлялась уверенность в том, что всё наладится, что всё не напрасно, и у меня всё обязательно получится. Я выберусь отсюда.
Даря тепло моему телу, тёплые лучи солнца вновь вселяли надежду на лучшее, в сердце…
Утро для меня перестало быть добрым с тех пор, как погиб отец… И по сей день!
Я развлекала себя тем, что делала человечков из соломы. Каких? Да самых разных: Марино Бетти, Иерониму Пацци, настоятельницу из монастыря Санта Лючия, Пьера де Бревая и Рено дю Амеля, Карла Смелого и Филиппа де Селонже. Фигурки напоминали своих прототипов лишь отдалённо. Что до Смелого, Рено и Пьера, то они были абстрактными, так как я не знала, как они выглядят. А потом я уничтожала плоды своих трудов без всяких сожалений. Это помогало мне снять накопившееся напряжение.

В обед меня пришёл навестить мой испанский монах Игнасио, шанс на свободу. Он застал меня как раз в тот момент, когда я пререкалась с Витторио. Вот же скопидом старый! Воды, мыла, мочалки и простыней ему для меня, видите ли, жалко!
А потом я изображала из себя Vittima innocente del mondo crudele (невинную жертву жестокого мира — ит). Игнасио моё маленькое представление впечатлило. Боже, неужели ему мама не объяснила, что не всем юным красивым девушкам, попавшим в беду, можно доверять?
Но мой план сдвинулся с мёртвой точки. У меня есть мужская одежда, Игнасио нашёл мне временное пристанище. Благодаря ему режим моего пребывания в тюрьме смягчили. Приносили более вкусную пищу, тёплые одеяла и тазы с водой, чистые простыни, мыло и мочалку. Головой ручаюсь, что последователь святого Доменика пустил в ход деньги!

Иначе с чего бы это мне сделали такие поблажки? Ближе к вечеру, когда ливень прекратился, меня даже вывели во внутренний двор тюрьмы под конвоем из десяти человек, чтобы я могла подышать свежим воздухом.
Какая доброта! Какая неслыханная милость к запятнанной женщине, которой и жить-то осталось одну неделю! Очень мило с их стороны, что они решили скрасить мои последние дни. Это выглядит так, будто волки пожалели зайчонка, которому всё равно суждено стать обедом. Фальшиво и мерзко… Иных слов я подобрать не могу.
Так, в полном бездействии, я и провела время. Делала фигурки из соломы, а потом рвала их на части. Помогало избавиться от злобы.

Опять пыталась взяться за дрессировку крыс. Но грызуны вконец обленились.
Легла спать где-то в полночь, но заснуть удалось не сразу.
Меня мучили кошмарные сны. После гибели папы я не помню ни одной ночи, чтобы мне не снилось ничего ужасного… Больше всего я боялась, что испанский монах заглянул в самую глубь моей почерневшей души и узрел истинную мою сущность. Я боялась, что он лишь тешит меня ложной надеждой на освобождение, чтобы добиться от меня желаемого — моего тела, а потом оставить доживать в тюрьме свои последние дни перед сожжением… Я боялась, что мой план пойдёт прахом, а виновные в гибели моих настоящих родителей и приёмного отца Франческо Бельтрами, которого я очень любила, останутся безнаказанными… Что эти подонки будут разгуливать по белому свету, наслаждаться жизнью и всеми благами, которые она может им дать, дышать воздухом и делать вид, будто ничего не произошло.

Но робкая надежда на свободу жила где-то в глубине моей души. Поэтому я, от греха подальше, убрала под подушку мужской костюм для верховой езды, плащ и сапоги.
Запретив себе даже мечтать о побеге, чтобы не терзать лишний раз душу, я легла спать.
Сквозь сон я услышала скрип замка, повернувшийся в замке ключ и чьи-то шаги. Похоже, что посетитель направляется ко мне…

Я не знала, что мне делать. Леденящий кровь страх будто сковал всё моё тело. Я делала вид, что крепко сплю, надеясь на то, что посетитель сам уйдёт. Но он не уходил, а присел на край моей убогой кровати. Сожмурив глаза, я изо всех сил боролась с желанием подскочить и закричать на всю тюрьму, что меня пытаются убить или взять силой.
Но что-то подсказывало мне, что ночной посетитель вполне может оказаться вооружённым. Ещё чего доброго, при нём нож будет!

— Фьора, я же сказал тебе, чтобы ты была готова в полночь… — узнала я голос Игнасио.
«Вот садист! — подумала я не без гнева. — Сразу не мог сказать, что это он? Обязательно было доводить меня чуть ли не до разрыва сердца?»
— Игнасио? Ты пришёл за мной? — спросила я спросонья.
— А за кем же ещё? Я только одну Фьору Бельтрами знаю.
— Значит, ты не обманывал меня… — проговорила я, прикрывая ладошкой рот. — Мне так стыдно, что я усомнилась в тебе, прости… — встав с постели, я поцеловала Игнасио в щёку, якобы виновато, опустив глаза.
— Потом будем разговаривать, Фьора. Переодевайся. Стража напилась вина, в которое я снотворное подмешал и теперь спит. У нас есть время.
— Ты не мог бы отвернуться? — спросила я монаха, покраснев до корней волос, вытаскивая из-под подушки костюм, плащ и сапоги. — Я немного стесняюсь…
— Могу, конечно. — Ортега отвернулся, не заставляя меня просить его дважды.
Но у меня были подозрения, что монах-доминиканец украдкой подглядывает за мной. Поэтому я моментально стянула с себя сорочку и поспешила переодеться в костюм, обувь и плащ.
Как-то непривычно от одной только мысли, что тебя, помимо собственных кормилицы и мужа, увидит, в чём мама родила, чужой мужчина… Хотя если разобраться, муж тоже относится к этой категории. Действительно, зачем так переживать?
— Всё, я готова. Можешь уже поворачиваться.
Игнасио повернулся лицом ко мне. Я заметила на его лице выражение восторга, сластолюбия и чего-то ещё, что я не могла назвать… Наверно, безнадёжность…
— Я ужасно выгляжу? — поинтересовалась я невинно.
— Ничего подобного. — Игнасио положил подушки на мою койку и накрыл одеялом таким образом, чтобы издалека это нагромождение можно было принять за спящую меня. — Пошли. — монах схватил меня за запястье и повёл за собой. Прямо к выходу по тюремным коридорам.

Всё словно вымерло. Ни единого шороха не слышно, если не считать храпов стражи. Стражники спят вповалку, облокотившись на стены. Упились тем вином, которым Игнасио угостил их. Ловко он всё спланировал, я в восхищении!
В ночном небе светили звёзды, не было ни облачка. Со стороны реки Арно приятно веяло прямо мне в лицо свежестью и прохладой. Вдыхая свежий ночной воздух полной грудью, я была счастлива, что наконец-то покинула тюрьму, где стены, казалось, всё теснее сжимаются вокруг меня, давя своей тяжестью. Наконец-то больше не придётся терпеть холод тюремной камеры и есть отвратительную похлёбку, которой меня кормили! Свобода!
Наверно, если бы не врождённое чувство осторожности, усилившееся из-за последних событий, я бы кричала о своей радости на всю улицу… Но я молчала, боясь привлечения лишнего внимания.
— Фьора, накинь капюшон, — прошептал Игнасио мне на ухо.
— Зачем? — удивилась я. — Ты чего-то боишься?
— Что тебя могут узнать. Накинь капюшон.
Тон монаха не оставлял места для возражений, поэтому я выполнила всё, что от меня было нужно.
Не давая мне даже пяти секунд на передышку, Игнасио тащил меня за собой тёмными переулками и кварталами с сомнительной репутацией.
Страх сжал железной рукой моё сердце. Я подняла на Игнасио испугано-вопросительный взгляд.
— Почему мы идём этой дорогой? — только и спросила я.
— Тебя хватятся, когда действие снотворного закончится. Сюда ищейки не сунутся — испачкаться боятся и о своей шкуре пекутся.
Что ж, ответ меня вполне успокоил! Хотя бы уверена в том, что избавившись от одной проблемы, я не наживу другую.
Мы были уже довольно далеко от тюрьмы, далеко от Флоренции — города Красной лилии…
— Игнасио, пожалуйста, давай сделаем небольшую остановку? — я присела на валун, упираясь ладонями в колени.
— Мы уже во Фьезоле. Скоро придём к Деметриосу. — Монах подошёл к валуну, на котором я сидела. Схватив за плечи, он поставил меня на ноги и слегка встряхнул. — Соберись. Немного осталось.
— Боже, Игнасио, у меня ноги отваливаются! — простонала я, состроив страдальческое выражение лица. — Всё тело болит!
— Ага, значит, когда мы шли от самой Флоренции, у тебя ничего не болело, а теперь болит…
— Тогда у меня не было времени особо вникать в то, что я устала.
— Господи, с тобой хлопот точно не оберёшься… — Игнасио, даже не спрашивая, усадил меня к себе на спину, и, придерживая, чтобы я не соскользнула, отправился дальше к вилле греческого учёного. Никогда бы не подумала, что монах такой сильный! Хоть я и похудела, пока была в тюрьме, но всё же вешу немало. Три пуда с лишним точно будет.

...

Фьора Бельтрами-Селонже: 21.08.19 14:10

 » Глава 5. Деметриос

Мы уже миновали тропинку, по обочинам которой росли кипарисы с раскидистыми тёмно-зелёными кронами. Тропинка как раз вывела нас к вилле Деметриоса.
Надо отметить, что она оказалась куда роскошнее, чем я могла предположить. Я-то думала, что Деметриос живёт в этаких чертогах аскета. Но я в своих догадках ошиблась.
Красивый у него дворец. Чем-то напоминает мой… Наверно, проект разработал один и тот же зодчий.
Когда мы подошли к воротам, Игнасио поставил меня наземь и простучал ритм песни, которую сочинил сеньор Лоренцо.
Долго ждать, пока нам откроют, не пришлось.
Дверь открыл сам Деметриос Ласкарис.

— Всё хорошо, вас не раскрыли? — спросил грек с ходу.
— Когда мы ушли, все уже спали. Сейчас, наверно, охрана приходит в себя. — Игнасио держал меня за руку, поглаживая внутреннюю сторону ладони и пальцы.
— Быстрее проходите. — Деметриос завёл нас внутрь.
— А у вас тут очень красиво… Уютно, опрятно… — попыталась я загладить комплиментом чувство неловкости.
— Благодарю, донна Фьора. — Деметриос снял с меня плащ и повесил его на крючок.
— Донна Фьора? — удивилась я. — Сеньор, вы помогли организовать Игнасио мой побег, приютили у себя и не отвернулись, как весь город… И после всего вы зовёте меня донной Фьорой?
— Фьора, ты бы поменьше болтала, а разулась и отправилась отдыхать, — рука Игнасио обхватила меня за талию. В этом жесте угадывалось столько собственнических чувств… Его голос тоже нельзя было назвать спокойным. Скорее властным, требовательным… Я прекрасно поняла, что он имел в виду.
— И правда, я немного устала… — проговорила я, зевая, убрав со своей талии руку Игнасио, и разулась.
— Ты очень устала, не правда ли? — я обернулась на дружелюбный низкий голос, принадлежащий молодому мужчине.
— Да, ужасно. С ног валюсь… — зевая, я прикрыла рот ладонью.
Весь его внешний облик выдавал в нём солдата: коренастое и крепкое тело, квадратное лицо, которое обрамляли прямые чёрные и жёсткие волосы. Нос молодого человека, очевидно, был перебит в одной из драк.
Деметриос представил меня и Игнасио ему. Оказывается, молодого человека Эстебан зовут. Сам он родом из города Толедо, из Испании. Уже очень долгое время преданно служит Деметриосу. Эстебан был не только слугой Деметриоса, его садовником, помощником, исполнителем приказов и мажордомом. Но и его доверенным лицом, глазами и ушами.

Эстебан произвёл на меня приятное впечатление. Я почувствовала в нём ту надёжность и теплоту, которые мне были сейчас очень нужны. Игнасио Ортегу я таким не считаю. Меня неотступно преследовала мысль, что за всё сделанное им для меня, Игнасио потребует плату. Догадываюсь, что это будет моё тело.
А Эстебан мне не казался отталкивающим. Наоборот… Эстебана я не боялась. Монаха — да, но не кастильца. Даже улыбка у Эстебана на губах была очень добрая. Поэтому он меня сразу к себе расположил.
— Что ж, с Эстебаном ты познакомилась, — Деметриос положил руку на моё плечо, — тебя я доверю заботам Самии, рабыни-египтянки. Монсеньор Лоренцо рекомендовал её, как очень обязательную и ответственную работницу. Она служит мне не хуже Эстебана.
Деметриос дважды хлопнул в ладоши.
Тут же появилась высокая темнокожая девушка, одетая в тёмно-синие тунику, перехваченную на поясе тонким пояском, и штаны. На ногах обуты домашние туфли.
— Самия, это донна Фьора Бельтрами, — Деметриос указал на меня кивком головы, — ты должна служить ей так же хорошо, как и мне. Наша гостья очень устала, что с ног валится, голодна и ей нужна ванна. Ты знаешь, что делать. Позаботься о ней и дай другую одежду. Что до тебя, Фьора, то тебе пойдёт на пользу сон.

Поклонившись, Самия взяла меня за руку и куда-то повела. Приёмная комната, представляющая собой большой зал. Стены побелены известью. Папа тоже считал, что это необходимо. Даже нанимал рабочих. Леонарда только и успевала, что выносить меня из комнаты, где велись работы, потому что я, как раз плюнуть, могла успеть натворить дел. В извёстке вымазаться, инструментами побаловаться или случайно что-то опрокинуть… Мне тогда было года два, не больше.

Лет прошло много, но я до сих пор помню. Сейчас предаваться воспоминаниям раннего детства было очень больно. В моих воспоминаниях был отец, а сейчас рядом со мной его нет…
Ступаю по полу, выложенному мелкими кирпичиками и глядя на полукруглые своды, выкрашенные в голубой и красный, цвета. Вдоль стен стояли садовые инструменты, а на самих стенах развешены сёдла, вожжи и сбруя.
Самия провела меня через кухню, куда мы зашли, миновав внутренний дворик. Запахи только что приготовленного рагу в горшке, связок лука и перца, пучков тмина и лавра, майорана, розмарина, которые развесили под потолком. Сейчас я остро испытывала сосущее ощущение в желудке. И если мне ничего не хотелось, даже есть и пить, то мой организм требовал того, что ему полагается. Он-то не считался с моим настроением и душевным состоянием.

Самия завела меня в небольшое помещение. Как я поняла, это была ванная комната. Я с любопытством огляделась. Пол был выложен голубой плиткой, по цвету напоминающей море. Такого же цвета были и стены. В углах комнаты зелёной плиткой выложены водоросли и морские звёзды из красной плитки — на полу. Очень красиво, такое ощущение, будто, в самом деле, находишься на морском дне.
У Самии не было особо много времени, чтобы болтать со мной, хотя мне хотелось поговорить с ней просто так, ни о чём. А то в тюрьме поговорить по-человечески было не с кем.

Заключённые в соседних камерах были полностью поглощены своими мыслями и бедами, не до меня им было. Нет, помню я одного старика разбитого параличом, но он почему-то при виде меня истово крестился, называя новой, тёмной Евой… Я ничего не понимала из того, что он говорил мне. С больными и сломленными людьми в тюрьмах такое часто случается, да и возраст, восемьдесят девять лет, даёт знать о себе. Не каждому молодому человеку под силу сохранить в таких условиях свой рассудок, чего уж говорить о пожилом, который прожил в заключении уже двадцать лет! Приступы бреда у него часто случались. Первое время, не зная, что делать, я отчаянно звала на помощь стражников, но они грубо указывали, куда мне идти, с моими просьбами помочь.
Стражники испытывали ко мне суеверный ужас. Даже разговаривать со мной не хотели. А всё потому, что Витторио настроил их против меня, нарисовав в их воображении образ юной девы, ангельски прекрасной и дьявольски коварной, которая всю жизнь только и делала, что распутничала и обольщала невинных жертв. Чего бы я о себе не рассказывала, посторонние люди, оказалось, могут рассказать обо мне куда интереснее. Я столько нового о себе узнала…

Я позволила Самии делать со мной всё, что она считала нужным. Зелёный костюм для верховой езды египтянка бросила в угол, чтобы потом постирать. А мне помогла принять ванну, после которой я почувствовала себя как-то по-другому. Обновлённой…
Так приятно было наконец-то оказаться в человеческих условиях, смыть всю тюремную грязь со своих волос и тела… И грязь впечатлений о тюрьме из мыслей! Какое блаженство… Вновь пользоваться качественным мылом… надевать одежду, которая приготовлена специально для тебя, а не снята с кого-то… Очень приятно носить на ногах тёплые и мягкие домашние туфли, учитывая, что в тюрьме я ходила в основном босиком. Ноги постоянно мёрзли. Туфли были немного велики мне, но зато удобны.
Потом египтянка усадила меня за стол и угостила бараньим рагу, хлебом с сыром, тартинками и кьянти. В тюрьме я от всего этого успела отвыкнуть.
— Давай я помогу, — предложила я девушке, когда та поставила на поднос посуду и хотела уже куда-то идти. Египтянка только замотала головой из стороны в сторону. — Пожалуйста.
Снова молчаливый отказ.
— Но почему, Самия? — я попыталась забрать у неё поднос, но она не отдала мне его. — Дай я тебе помогу.
Безуспешно.
— Ладно, так и быть, больше пытаться не буду, — сделала я вид, что отступила. — А вот и нет! — воспользовавшись тем, что Самия отвлеклась, я отобрала у неё поднос с посудой и убежала во внутренний двор, где водой из колодца вымыла тарелки и бокалы.
Когда девушка смотрела на меня непонимающе-недовольным взглядом, я оставалась невозмутима.
— Вы все страшно рискуете, укрывая меня здесь, — сказала я, прямо глядя в чёрные глаза Самии. — Это меньшее, чем я могу вас всех отблагодарить. Держи, — я вернула служанке поднос с посудой.
Она покачала головой и отнесла всё на кухню. Потом вернулась и, взяв меня за руку, повела в дом, на второй этаж, где мне отвели спальню.

На обстановку в своей комнате, где было натоплено, я обращала мало внимания, когда меня так манила к себе кровать! Нормальная и чистая постель, мягкие подушки, откинутое одеяло… Пахнущие лавандой, свежие простыни!.. Господи, наконец-то посплю по-человечески! Наконец-то больше не придётся кутаться в ветхие тряпки, чтобы защититься от сквозняков!
Я поспешила скользнуть под одеяло, накрывшись им с головой, и уснула, едва коснувшись головой подушки.
Единственное, что я услышала и почувствовала, были чьи-то шаги по комнате и чья-то рука, откинувшая одеяло и погладившая мои волосы.
Эта ночь прошла для меня без сновидений. Я чувствовала только тяжесть в теле и голове. Мне ничего не снилось, только чёрный туман…

...

Фьора Бельтрами-Селонже: 21.08.19 14:10

 » Глава 6. Надетая маска.

Проснулась я от солнечных лучей, которые беспощадно светили мне в глаза. Даже сквозь закрытые веки, солнце казалось мне слишком ярким.
Я села и протёрла кулаками глаза. Значит, это был не сон. Монах Ортега и в самом деле вытащил меня из тюрьмы и привёл в дом Деметриоса.
Уютная комната, оформленная в пастельных тонах, занавески на окнах, письменный стол и кресло в углу… Тёплая кровать, которую покидать не хочется, чистое постельное бельё, шёлковая рубашка Самии бледно-персикового цвета, которую девушка мне одолжила… Нет, это не сон, что не может не радовать.
Переведя взгляд на табуретку, стоявшую возле кровати, я увидела блюдо с тартинками и стакан молока с мёдом. Рядом лежала записка.
Никого другого-то нет в комнате, так что она для меня. Без особого интереса я развернула бумагу и прочитала:
«Доброе утро, Фьора. Надеюсь, ты хорошо спала? Завтрак на табуретке».
И подпись:
«Игнасио Ортега».
Такого знака внимания я от него не ожидала. Умеет бывший поборник инквизиции быть обходительным, когда того захочет.

Покончив с завтраком, я переоделась в лиловую шёлковую тунику и вышла подышать свежим воздухом на террасу, туда, где виноградники. Так хорошо, тихо и спокойно. Только общество Эстебана и больше никого… У Эстебана я училась говорить на кастильском наречии. Мне понравился испанский язык тем, что он очень звучный, мелодичный, красивый… Имеет общие корни с моим родным итальянским языком.
Поэтому изучение испанского языка у меня сложностей не вызывало. Эстебана занятия со мной не обременяли. Ему это даже нравилось, а мне нравилось учиться у него и просто дружески беседовать.

От Эстебана я узнала, что Хатун и Леонарда сейчас у Кьяры Альбицци. У меня даже от сердца отлегло. Я знала, что Кьяра их в беде не оставит, на мою верную подругу детства можно во всём положиться.
— Фьора, я всё понимаю, — начал Эстебан, — но зачем ты связалась с этим монахом?
— Эстебан, передо мной открывалась не самая привлекательная перспектива быть сожжённой заживо, а тут, — я понизила голос до шёпота, — монах… Твердит мне о любви и о том, что он хочет спасти меня от моей участи. Как я могла упустить такую прекрасную возможность сбежать?
— А ты, Фьора? Ты сама любишь его?
— Смеёшься? — я фыркнула. — Нет. Это всё игра, Эстебан. Маски надеты, можно и начинать мистерию… Я должна играть и быть хорошей актрисой, потому что если я буду плохой актрисой, то я проиграю… А кровь моего отца взывает к мщению. Есть ли у меня право сгинуть?
— Но зачем прибегать к помощи Игнасио Ортеги? — Эстебан легонько потрепал меня по плечу. — Сказать честно, он никому доверия не внушает. Ни Деметриосу, ни мне, ни Самии… И он так смотрит на всех исподлобья.
— Эстебан, поверь мне, я знаю, что делаю. Как только я отомщу Иерониме и Марино за своего отца, я порву с Ортегой. — успокоила я молодого человека.

Я оглянулась по сторонам, желая удостовериться в том, что нас никто не подслушивает. Вот будет весело, если весь мой разговор с Эстебаном услышит Игнасио! Уж не знаю, как бы я выкрутилась тогда. Хотя теперь мне придётся учиться лгать, притворяться и изворачиваться в совершенстве… Спасибо вам, доблестный граф Филипп де Селонже! Вы научили меня тому, что поможет мне выжить теперь, а именно лгать и использовать людей в своих целях.
Но, к моему с Эстебаном счастью, никого поблизости не было.

— Фьора, позволь мне взять на себя твою месть, позволь помочь тебе… — Эстебан посмотрел мне в глаза и обнял так, как если бы я была его младшей сестрёнкой. Никакой похоти или намёка на нечто большее.
— Но я хочу сама всё сделать. Эстебан, пожалуйста, пойми меня. Мне хочется самой быть движущей силой возмездия… — возразила я, полностью расслабившись в объятиях кастильца.
Такое приятное чувство покоя и тепла, ощущение чьей-то поддержки, заботы… Эстебан настолько благороден, что готов взять на себя мой священный долг. Но он ошибается, думая, что я настолько слаба, что сама не смогу его исполнить. У меня был соблазн переложить весь груз своих забот на сильные плечи Эстебана, но я оказалась сильнее своего порыва.

— Эстебан?
— Да? — отозвался молодой человек.
— Я могу попросить тебя об одном очень важном для меня деле?
— Да, конечно, буду только рад.
— Эстебан, пожалуйста, скажи Хатун и Леонарде с Кьярой, что я жива и в безопасности… Как представлю, что они там терзаются в неведении, так мне самой жить не хочется…
— Только это? — беззаботно спросил молодой человек.
— Да. Если ты сделаешь это для меня, я буду рада. А самое главное, я смогу быть спокойна за них.
— Я навещу их завтра и передам, что с тобой всё хорошо. — Эстебан приложил правую руку к левой груди. Так делают, когда готовы непременно выполнить обещанное. — Если это всё, что ты хотела, то давай уже к нашим занятиям вернёмся, — перевёл в другое русло разговор кастилец. — Алфавит и произношение ты запомнила, местоимения и глаголы с прилагательными тоже. Давай перейдём к числительным…
И я сосредоточила свой ум на изучении испанского языка…

...

Фьора Бельтрами-Селонже: 21.08.19 14:12

 » Глава 7. В гробу мне снилось это терпение!..

Так и текли дни за днями… Ничего нового. Каждый день похож на предыдущий.
Каждый день я по пять часов занималась испанским языком, помогала Самии по дому. Вернее она вела дом, а я лишь пыталась ей помочь. Училась у Деметриоса готовить духи, способные усиливать плотское желание. Ну и яды… Вдруг пригодится? Рено дю Амеля, Пьера де Бревая, Карла Смелого или мужа угостить… Можно поставить опыт на Марино Бетти и Иерониме Пацци… Тем более, что они оба находятся во Флоренции, даже не подозревая о том, какую участь я им готовлю…
Хотя, может, я и не буду на своём супруге яды испытывать. Можно найти и другой способ заставить его страдать. Но над этим у меня ещё будет время поразмыслить.

Мне не терпелось отомстить, воздать врагам по заслугам, но Деметриос охлаждал мой пыл такими словами:
— Терпение, Фьора. Научись быть терпеливой.
Он обещал мне, что научит быть сильной, даст мне в руки такое оружие, которым я могла бы нанести ответный удар. Когда же это случится и сколько мне ещё так ждать?
— Твоё первое и самое главное оружие — терпение… — отвечал Деметриос на все мои попытки начать с ним разговор о моей мести.
Конечно, Деметриосу легко говорить! Его так не томит бездействие, как меня. Не ему являются в кошмарных снах близкие люди, требующие от меня выполнения моего долга!
— Фьора, Деметриос прав. Тебе нельзя ни под каким видом показываться в городе, — назидательно указывал мне Игнасио.

С ума сойти! Тот, кто недавно кричал громче, чем Иеронима: «Распни её, распни её!», теперь стал чуть ли не моим пажом! Даже смотреть противно… Каждый раз, когда монах обнимал меня и целовал, меня бросало в холод от его прикосновений. Но приходилось делать вид, что я в него безумно влюблена, иначе он выдаст меня при первой же возможности. Не исключено, что это повлекло бы негативные последствия для Деметриоса, Эстебана и Самии… Что до последней, то её Игнасио скрыто, мягко говоря, не любил, из-за её необычайно яркой внешности. Теперь и бедняжка-египтянка у него в ведьмах ходит, как и я!..

Поэтому я была вынуждена перед монахом всячески изворачиваться, лгать ему о своей любви… Постоянно приходится прятаться под маской влюблённой женщины.
У Игнасио был порыв склонить меня к близости, но я чётко дала понять ему, что не могу отдаться другому мужчине, пока жив законный супруг. Вот, именно, что пока жив…
— Но если твой муж стоит между нами, давай избавимся от него! — не выдержал Игнасио Ортега, догнав меня, когда я выходила из кухни, где помогала Самии, во внутренний дворик.
— Любимый, ты о чём? — я покачала головой. — Мой муж сейчас воюет где-то в Бургундии. Сам посуди, до кого мы скорее доберёмся: до моей тётки Иеронимы с её любовником, которые сейчас во Флоренции и чувствуют себя безнаказанными, или до моего мужа, который чувствует то же самое, но находится далеко отсюда?
Монах на минуту замешкался.
— Вот, сам подумай, родной… — я приблизилась к Игнасио сзади и положила свои ладони ему на плечи, принявшись делать ему лёгкий массаж. — Сейчас самое главное отомстить моей тётке Иерониме с Марино, потом разыскать мужа моей покойной матери и убить его. Далее следует Пьер де Бревай, отец моих родителей. Он от меня тоже сострадания не дождётся, — я стала массировать монаху плечи чуть сильнее, заметив, что ему это пришлось по душе. — И, конечно же, Карл Смелый, которому мой муж служит…
— Кто ещё в твоём списке, мне интересно? — поразился Игнасио.
— Это все, — я нежно поцеловала Игнасио в губы, потом несильно прикусила мочку его уха. — А потом я аннулирую свой брак с Филиппом де Селонже, а ты отречёшься от своего сана…
— Допустим, — Игнасио вдруг резко развернулся и прижал меня к себе, касаясь губами шеи и ключиц. — Но что, если твой благоверный не захочет расторжения брака?
Я рассмеялась полудетским и наивным, но в то же время и коварным, смехом, обнажив зубки.
— У меня для таких случаев всегда под рукой яды… — я прыгнула прямо на руки Игнасио и обняла его за шею.
— И ты не побоишься взять столько грехов на душу? Пойдёшь на то, что станешь мужеубийцей? — ужаснулся монах.
Всё равно где-то в глубине его души сохранились ростки боязни греха…
В ответ на это я лишь хихикнула.
— Chi lo sa (кто знает? — ит.)? Нет, не боюсь… Любимый, мне уже поздно блюсти нравственность. Поздно бояться грешить, когда ты и так оступилась…
— Что ты хочешь сказать этим, Фьора?
— А ты думаешь, это не грех, Игнасио? — спросила я с хорошо разыгранной горечью. — Скажи, грешно ли, будучи замужней женщиной, любить священнослужителя?
На лице Игнасио появилось выражение угрюмой задумчивости.
— И ты не боишься всеобщего осуждения, если план пойдёт прахом?
— Если я ради тебя не побоялась совершить прелюбодеяние в своих мыслях и сердце, то побоюсь ли я мнения кучки убогих обывателей? Я люблю тебя… — прижимаюсь к мужчине ещё сильнее. — Ignacio… Il mio amore, mio caro (Игнасио… Любовь моя, мой дорогой-ит.)… Il mio futuro marito, il padre dei miei figli (Мой будущий муж, отец моих детей-ит.)… — шептала я страстно ему на ухо, с придыханием.
— Так сильно меня любишь? — спросил мужчина, ставя меня на ноги и поглаживая мои волосы.
— Sì! Ti amo con tutto il cuore, beatamente, Ignacio! (Да! Я люблю тебя всей душой, до умопомрачения, Игнасио! — ит.) — как будто в страстном порыве, я схватила его за руку и припала к ней губами.
— Фьора, ты что делаешь? — огорошенный таким вниманием, Игнасио отнял свою руку у меня. — Ты безумна… Что ты делаешь?
— Игнасио… — я нежно прикоснулась губами к его длинным пальцам.
— Фьора…
— Это ведь из-за тебя я стала безумной…
Я поджала губы и покачала головой. Со стороны похоже на то, что я подавляю в себе желание плакать.
— Фьора… — прошептал Игнасио, гладя мою руку.
— И ты мне веришь? — вдруг резко спросила я его.
— Ты о чём? — не понял монах.
— Мне нельзя верить… — обронила я уклончиво.
— Почему?
— Я же флорентийка, Игнасио… — шептала я, прижимаясь к нему всем телом. — Лучше не верь мне… Я специально буду тебя обольщать, чтобы ты мне верил…
Этот приём всегда срабатывает. Когда ты говоришь человеку не делать чего-то, он обязательно захочет это сделать! Это всё равно, что тебе скажут: «Не думай о розовой собаке. Я запрещаю тебе думать об этой розовой собаке…» Человек сразу же начнёт делать то, что его просили не делать! Он будет пытаться представить себе эту розовую собаку!

Я говорила Игнасио, чтобы он мне не верил. Ручаюсь, что он всё сделает наоборот… Стоит мне себя оболгать и выставить в чёрном свете, как он тут же захочет обелить меня в своих и моих глазах… Я скажу, что насквозь порочна и фальшива, а он будет упорно доказывать мне самой, что я чистая и искренняя.
Внезапно вздрогнув, я вырвалась от Игнасио и убежала, послав ему напоследок воздушный поцелуй.
Мне надо было поговорить с Деметриосом. Невыносимо было сидеть здесь и бездействовать, в то время как Иеронима почит на лаврах. Самые жестокие варианты расправы мелькали перед моими глазами, стоило мне подумать об этой мегере.

Нет, отравить или заколоть кинжалом будет слишком просто. Я хочу, чтобы Иеронима и Марино скончались в страшных муках — единственная подходящая для них смерть… Мне хочется, чтобы каждая секунда прошла для этих двоих в страданиях… Вот только как это лучше организовать?..
Прокручивая в голове варианты возможных диалогов, по нескольку раз, я какое-то время в нерешительности стояла у двери кабинета Деметриоса. Он был занят чем-то важным. Мне было немного неловко отвлекать его от дел, но я должна с ним серьёзно поговорить.

Я так уже больше не могу! Это бездействие скоро меня с ума сведёт!
Я устала от этого… Я устала довольствоваться только новостями Эстебана о Хатун и Леонарде!
Собравшись с мыслями, я постучалась, открыла дверь и вошла. Деметриос был в кабинете не один, а с Эстебаном. Оба повернули головы в мою сторону. В глазах у каждого выражение предопределённости. Словно знали, зачем я пришла…

— Какими судьбами, Фьора? — спросил Деметриос.
— Деметриос, что ты решил в отношении меня? Долго мне ещё так ото всех прятаться, пока эта тварь Иеронима торжествует? — решила я действовать прямо. — Мне бы не хотелось выглядеть неблагодарной, но я не могу вечно любоваться окружающей природой в твоём саду и играть в любовь с Игнасио Ортегой…
— Фьора, пока это необходимо, но поверь, ненадолго, — сделал Эстебан попытку меня успокоить.
— Фьора, что я говорил тебе о терпении? — Деметриос смерил меня строгим, но в тоже время и добродушным взглядом. Так смотрел на меня отец, когда я, бывало, осуществлю свою очередную проделку, в детстве. Но, увы, это было в детстве…
— Деметриос, ты твердишь мне о терпении с утра до вечера, — изрекла я голосом обиженной девочки, — но я так больше не могу! Я устала только заниматься домом, сидеть на лавочке в твоём саду и учить испанский язык, чтобы хоть как-то отвлекать себя от мыслей о том, что Иеронима с Марино празднуют победу, в то время, когда мой отец в могиле, стараниями Иеронимы! Ты обещал сделать меня сильной и опасной, обещал дать мне оружие! Деметриос, я устала жить с мыслями о том, что я, образно выражаясь, сменила одну тюрьму на другую! Потому что мой нынешний образ жизни похож на это! — вышла я из себя.
— Я выслушал тебя, Фьора, но это ничего не меняет. Если я обещал тебе что-то, значит, сдержу своё обещание, но пока не время, — спокойный, низкий и властный голос Деметриоса сейчас звучал в моей голове, как звук напильника по стеклу… — Научись с толком использовать то время, которое твои враги проводят в праздности, радуясь своей победе, которой, впрочем, им недолго упиваться. Это их ослабит, Фьора. Тогда у тебя будет прекрасная возможность ответить на удар ударом.
— Деметриос прав. Терпение — лучшее оружие, которое пока есть у тебя. Не беспокойся, вечно тебя никто нигде не будет удерживать, — Эстебан мне улыбнулся своей обаятельной улыбкой, — Только будь терпеливой, Фьора…
— Да, конечно… — проронила я горько. — Терпение прежде всего, будь терпеливой, Фьора… Ещё не время… Терпение твоё лучшее оружие… — я прикусила губу, чтобы сдержать слёзы обиды и упрямства. — Да в гробу мне снилось это терпение!!! Я уже устала сидеть тут и только и делать, что терпеть, а Иеронима в это время раскидывает своим умишком, как бы прибрать к рукам состояние отца и радуется… Радуется тому, что он в могиле! Как представлю, что она одним воздухом со мной дышит, под одним небом живёт, так мне мерзко на душе становится! Меня прямо зло берёт! Попадись мне Иеронима сейчас, я б ей не только глаза выцарапала…
— Фьора, успокойся, она обязательно своё получит… — Эстебан подошёл ко мне и прижал к себе, ласково поглаживая по голове. — Недолго ей осталось, так что оставь ей это временное утешение — торжествовать… Она за всё получит по заслугам, Фьора, за всё, уверяю тебя…
— Надо было её ещё тогда убить, когда она пришла отца моего мучить! Зря папа меня остановил тогда… — не в силах больше сдерживаться, я уткнулась носом в рубашку Эстебана и безмолвно зарыдала, содрогаясь всем телом.
— Всё будет хорошо, всё наладится… — шептал мне Эстебан, похлопывая по спине.
Редко когда можно встретить многословного мужчину. Обычно они ведут себя сдержанно и предпочитают не вести длинных речей… Таким был и Эстебан. Не находя ещё слов, чтобы утешить рыдающую на его груди женщину, то есть меня, он только мог дружески похлопывать по плечу. Так бы он утешал своего приятеля… Он и смотрит на меня лишь как на своего друга. Для него я не представляла интереса, как женщина.

Ну и для Деметриоса тоже. В одном из разговоров, которые я и пожилой учёный вели, он мне сказал, что я всего лишь его заинтересовала, как очень мужественная и стойкая женщина. Его ко мне привязывает простая симпатия и желание помочь.

Деметриос ещё и в астрономии разбирается. Я не знаю, как у него получается читать по звёздам, но он отследил не только свой гороскоп, мой и моего супруга, но и Карла Смелого. Деметриос сказал мне, что наши пути пересекаются. Он надеялся, что я помогу ему отомстить Смелому, по вине которого погиб Феодосий, младший брат Деметриоса… Я очень понимала учёного… Карла Бургундского убить за такое мало!
— А ты разве не хочешь узнать о Кьяре, Хатун и Леонарде? — спросил Эстебан, мягко отстраняя меня от себя и вытирая платочком моё красное заплаканное лицо.
Изумительно я выгляжу наверно! Вся красная, зарёванная, глаза и нос опухшие, словно меня по лицу били или я возле кузнечной печи просидела. Да я прямо писаная красавица Флоренции, курам на смех!
— Х-хх-хочу… — проговорила я, немного успокоившись, но, всё ещё продолжая захлёбываться слезами.
— Ты не беспокойся, Фьора, с ними всё хорошо. Они знают, что ты в безопасности и тебя надёжно укрывают… Они всё понимают. А теперь пойди к себе в комнату и отдохни. Тебе это сейчас нужно.
— Да, Эстебан. Ты прав… — сказала я, уже успокоившись.
— Смири Электру* внутри себя, Фьора. — посоветовал мне Деметриос. — Иеронима поплатится за всё, подобно Клитемнестре**.
— Ладно, пошла искать в себе Эриду*** или Немезиду****. Они такие весёлые, у них обеих очень своеобразный злой юмор… — я недовольно пожала плечами, обвела грустным взглядом мужчин, и, пожелав им обоим приятного дня, ушла к себе в комнату, пока они не заметили, что я снова плачу.

___
*Электра — героиня трагедии Софокла.
**Клитемнестра — мать Электры, которая составила заговор со своим любовником и погубила отца девушки.
***Эрида — богиня хаоса и раздоров в греческой мифологии.
****Немезида — богиня возмездия в греческой мифологии.

...

Фьора Бельтрами-Селонже: 21.08.19 14:13

 » Глава 8. Чем же ты поступишься?

У себя в комнате я смогла наплакаться вдоволь и побить кулаками подушку, воображая Иерониму с Марино на её месте. Немного полегчало. По крайней мере, горечь и злость не так грызли изнутри.
Я просто лежала на кровати и смотрела в потолок. Ничего не хотелось. Вернее кое-что мне хотелось, но я ж под неусыпным наблюдением Деметриоса и компании: Эстебана, Игнасио Ортеги и Самии! Они бы ещё меня под колпак стеклянный поместили, чтобы я точно ничего не вытворила… Хотя их фантазия богаче, чем я могу себе вообразить. Меня можно приковать длинной цепью к кровати, запереть в винном погребе… Вариантов не так уж мало.

— К тебе можно? — порог моей комнаты переступил Игнасио Ортега.
— Проходи, Игнасио, — прошептала я слабым голосом, — конечно, можно.
Игнасио подошёл к моей кровати и присел с краю.
— Что с тобой, Фьора? Ты какая-то подавленная, лицо красное, глаза на мокром месте… Ты в порядке?
— Да, Игнасио. Я в полном порядке, — я через силу улыбнулась ему. — Просто Деметриос, Самия, Эстебан и даже ты, решили держать меня в заточении, а Иеронима и Марино упиваются своей безнаказанностью. А так ничего особенного… Всё, как обычно. Даже не стоит беспокойства…
— Моя бедная, как же я понимаю тебя… — руки Игнасио гладили мою талию, бёдра и ноги. — Я знаю, как тяжело тебе сейчас, но молю тебя, потерпи немного.
— Я буду ждать тут, и терпеть, а эта Иеронима по Флоренции свободно разгуливать? — усмехнулась я. — Игнасио, я устала от бездействия!
— Фьора, ещё не время… — прошептал Игнасио мне на ухо, склонившись надо мной. — Я бы хотел помочь тебе забыться…
— Игнасио, мы ведь уже говорили об этом… — я погладила молодого человека по плечу. — Ни о какой близости не может быть и речи, пока я не уничтожу свой брак, а ты не отречёшься от сана.
— Но Фьора… — начал Игнасио недовольно.
— Что «но Фьора»? — передразнила я его, резко сев. — Тебе легко рассуждать. Ты-то не забеременеешь потом. А мне что делать прикажешь?
— Я так и знал, что ты врёшь! — Игнасио грубовато пихнул меня. — Если бы ты меня по-настоящему любила, то не задавалась бы этими вопросами.
— Ты ошибаешься, Игнасио. Я всего лишь хочу, чтобы наши с тобой дети родились в законном браке. Я не хочу, чтобы на них смотрели всего лишь, как на бастардов некоего монаха-доминиканца и графини де Селонже… А теперь я тебе дам пищу для ума, любимый… Подумай сам, если бы я не любила тебя, хотела бы я тогда развестись со своим мужем, отказаться от титула и богатств?
Я тесно прижалась к Игнасио и, обняв его, положила ему голову на плечо.
— Если я и покину своего мужа ради тебя, то я уйду с незапятнанной изменой репутацией… Тогда меня никто не посмеет ни в чём упрекнуть.
— Какая разница, если я и так считаю тебя своей женой? — Игнасио повалил меня на подушки и страстно поцеловал в губы, удерживая мои руки. — Всё равно я на тебе женюсь, когда сложу с себя свой сан, и когда ты получишь развод…
— Нет! — я вырвалась от него. — Я ещё раз повторю, что не могу отдаться другому мужчине, пока замужем! Я хочу, чтобы моя верность, физическая, по крайней мере, была ему вечным укором!
— Но я же люблю тебя, Фьора! — с пылким упрямством, страстью и даже злостью, воскликнул Игнасио.
— Знаешь, ты не первый, кто говорил мне эти слова, — я вскочила с кровати и прошлась по комнате, пытаясь побороть волнение. — Мой супруг, граф Филипп де Селонже, говорил мне о том, что любит меня. А на самом деле ему были нужны только деньги от моего отца для армии Карла Бургундского и одна ночь со мной. Где он был, когда я так остро нуждалась в помощи, когда погиб мой отец? Где был он, когда мой родной дом разграбили и сожгли? Правильно, он получил своё, а остальное его не волновало!
— Фьора…
— Не перебивай! Лука Торнабуони, родственник монсеньора Лоренцо, тоже говорил мне о своей неземной любви, сватался ко мне… А когда мне действительно была нужна его помощь, он забыл меня ради прекрасных голубых глаз одной блондинки… Так что я больше не верю словам «я люблю тебя»…
— Но ты прекрасно знаешь, что на меня ты можешь положиться! — горячо возразил мне монах.
— А откуда мне знать, что ты никогда не предашь меня, что не будешь тешить меня ложной надеждой на счастье? — видя, что Игнасио хочет что-то сказать, я сделала ему знак не говорить. — А вдруг ты получишь от меня моё тело, а потом исчезнешь, подобно ветерку, перед этим сбагрив меня в руки святой церкви?
— Фьора! — прикрикнул он на меня. — Да как ты смеешь сомневаться во мне, в моей любви к тебе? Я клянусь тебе, что мы с тобой поженимся… И будем счастливы… Я даже пойду воевать за короля Людовика, чтобы заслужить графский титул, чтобы ты не стыдилась быть моей женой!..
— Я бы не стыдилась быть твоей женой, даже если бы ты был последний бродяга! — я уселась к Игнасио на колени и страстно поцеловала его. — Я люблю тебя и буду любить, даже простым монахом-расстригой… Не в графских титулах же счастье…
— Тогда чего тебе не хватает, Фьора?! Чего?! — монах в гневе швырнул меня на кровать и навис надо мной. — Я на всё готов ради тебя, я устроил тебе побег, спас от костра…
— Жалеешь об этом? — спросила я его с грустной усмешкой.
— Как ты можешь? — покачал головой бывший служитель Бога.
— А вот так и могу, что больше не верю словам… Я ради тебя готова даже от своего титула отказаться, а на что готов ты ради меня? — спросила я Игнасио, испытующе глядя ему в глаза.
— На многое…
— На многое? — улыбнулась я с иронией. — Прямо-таки на многое, Игнасио?
— Что ты хочешь сказать этим?
Я обняла его за шею, потянувшись всем телом.
— Мне нужно больше поступков, доказывающих твою любовь ко мне… — я откинулась на подушки, проводя рукой по щеке Игнасио.
— Что мне сделать, чтобы ты поверила мне?
— Избавь меня от присутствия Иеронимы Пацци и Марино Бетти на этом свете… — мысль пришла мне в голову, а потом и слетела с языка, небрежно брошенной фразой. — Убей их…
— Убить? — Игнасио в испуге отстранился от меня и слез с кровати. — Ты хочешь, чтобы я убил двоих людей? — монах смотрел на меня строгим взглядом чёрных глаз. — Ты так спокойно говоришь об этом?
— Тебя это так пугает? А кто недавно говорил о том, что любит меня?

...

Фьора Бельтрами-Селонже: 21.08.19 14:14

 » Глава 9

POV. Игнасио Ортега.

— Тебя так это пугает? — спросила Фьора полудетским наивным голосом. — А кто недавно говорил, что любит меня?
Я в полном непонимании смотрел на эту женщину, которая рассуждает о таких вещах, как убийство двоих людей, с беззаботностью ребёнка. Наверно, в этом и заключено её очарование, смесь невинности и порочности… Фьора слишком много грешила, чтобы быть святой, но и в тоже время слишком невинна, чтобы прослыть исчадием ада… Фьора находится где-то посередине. Внешняя красота Мадонны и тёмное очарование Лилит*…

«Рай, обещают рай твои объятья
Дай, мне надежду, о, моё проклятье,
Знай, греховных мыслей мне сладка слепая власть
Безумец прежде, я не знал, что значит страсть»

— ¿O tienes miedo, mi futuro marido(Или ты струсил, мой будущий муж — исп.)? — поинтересовалась ехидно Фьора на испанском языке.
Вот же чертовка!.. До чего умна, красива и талантлива…
И какая бесстыдная улыбка играет в этот момент на её чувственных нежных губах, которые так и просят того, чтобы к ним прильнули!..
— Я струсил?! Не смей оскорблять меня, strega fiorentina(флорентийская ведьма — ит.)!
— Значит, ты убьёшь мою тётку и её любовника? — опять Фьора улыбнулась своей очаровательной улыбкой, опять я загляделся на ямочки, появляющиеся на её щеках, когда она улыбается!
— И тебя не будет мучить совесть? — ответил я ей с ехидством, подражая немного моей колдунье.
— Совесть? — Фьора засмеялась звонким смехом, похожим на журчание чистого горного ручейка. — Иеронима не особо задумывалась над этим качеством, когда погубила моего отца… Так что я тоже предпочла забыть о том, что у меня есть такое навязчивое и неприятное качество, как совесть…
— Фьора, Фьора, — покачал я головой, гладя её растрепавшиеся шелковистые волосы.
— Так ты убьёшь Иерониму и Марино для меня? — Фьора прижалась к моему плечу и с трогательной доверчивостью заглянула в глаза.

И тут я понял, что попал под её власть окончательно. Вот, именно, что Фьора ведьма! Наконец-то найдено подходящее определение для неё! Я и сам не заметил, как эта девчонка установила свою власть надо мной, подчинив себе мой разум, опутав своими колдовскими сетями душу… Её образ словно выжгли где-то у меня в сердце… Я понял, что сделаю для неё всё, о чём бы она ни попросила. Я сделаю ради неё что угодно, буду кем угодно… При условии, что она станет моей навсегда.

Если Фьора скажет мне «убей», я убью. Неважно, кто это будет: Иеронима Пацци, Марино Бетти, неизвестный мне Филипп де Селонже и даже Карл Смелый. Я бы даже убил Всевышнего, если бы она только намекнула мне об этом…
Внутренний голос шептал мне, что до добра мои вспыхнувшие чувства к Фьоре не доведут, но я упорно заставлял его заткнуться.
— Ты убьёшь Марино и Иерониму? — отвлёк вопрос Фьоры меня от моих дум. — Да или нет?
— Считай, что они уже мертвы! — я подкрепил своё обещание тем, что резко притянул Фьору к себе, спустил рукава туники и целуя её плечи.
Широко открыв свои огромные серые глаза, Фьора издала слабый сдавленный стон. Чувственные губы слегка приоткрыты. Руки она скрестила на груди, крепко сжав в кулачки свои изящные ладони.

— Игнасио, ты так молод, красив, пылок… — прошептала она, тяжело и сбивчиво дыша. — Вот зачем ты в монахи пошёл? Что ты там забыл? Заняться было нечем? Теперь ищи в братстве святого Доменика свои потерянные годы жизни… Из тебя монах, как из меня сеньор Лоренцо… Не для этого ты был рождён, понимаешь? Ты для другого предназначен… Построить крепкий и красивый, уютный и гостеприимный, домик на берегу моря или реки… Пусть даже простым рыбаком, но ты был бы счастлив тем, что у тебя есть… — я так и замер, услышав такие слова из уст Фьоры. — Ты ловил бы рыбу и продавал её на рынке, принося домой то, что осталось… Дома бы тебя всегда ждал вкусный горячий ужин, тёплый семейный очаг… Встречала бы тебя после работы твоя молодая жена, держа на руках маленького ребёнка… Неужели ты не хочешь жить так со мной?

В моём воображении сразу возникла картина, которую описала мне Фьора: на берегу моря стоит выстроенный из кирпича белый двухэтажный домик с красной крышей… Из открытого окошка на первом этаже, где кухня, пахнет свежеиспечённым ужином. Фьора стоит на пороге, всматриваясь вдаль и держа на руках девочку двух лет. Девочка точная маленькая копия Фьоры. Те же огромные серые глаза, похожие на зимнее небо и обрамлённые густыми чёрными ресницами… Чёрные брови и губки бантиком, как у её мамы… Чёрные волнистые волосы заплетены в косы ленточками…
«Мария, помаши папе ручкой, — говорит Фьора девочке в моём воображении, когда я уже подхожу к крыльцу, неся домой продукты. — Мария, поздоровайся с папой, моя хорошая….»
«Здлавствуй, папа! — щебечет девочка, плохо проговаривая некоторые буквы, опять же, в моём воображении, — ты сильно устал на лаботе?»
Ужасная ошибка, что я пошёл в монахи. Фьора права. Что я забыл там, как не прожитые впустую годы? Посты, молитвы, покаяния, усмирение влечений тела… Ради чего?

«Я думал, голос плоти
Я укротил навечно,
И вот горю, как порох,
И таю словно свечка»


Что мне это дало, кроме следов от самобичевания на теле и застуженных костей, когда я подолгу простаивал на коленях во время богослужений? Ревностный сторонник католической церкви, кем я стал теперь? Воск в руках девчонки, из которого она лепит, что ей захочется! Странно, но мне не хотелось избавляться от той власти, которую имела надо мной Фьора… Она была тысячу раз права. Не создан я для того, чтобы возносить молитвы Господу, стоя в церкви на коленях и обращая свой взор на суровые лики святых.

«Судьбы насмешкою я в рясу облачен
На муки адские на веки обречён
И после смерти мне не обрести покой
Я душу дьяволу продам за ночь с тобой»

До того, как Фьора ворвалась в мою жизнь, подобно урагану, который перевернул всё моё мировоззрение, мои представления о Боге и добре со злом, для меня не было ничего желаннее, чем внушать в людские головы и сердца благоговение к христианской вере.
Но Фьора заставила меня понять, что я ошибался. Я изначально выбрал не тот путь и неукоснительно ему следовал! Слепец! Безумец! Если так посудить, из нас двоих здравым умом обладает одна Фьора…
Фьора… Сколько чувственности в её имени, загадочности и нежности, хрупкости, тепла… Каждую букву её имени словно вырезали где-то в моей памяти раскалённым добела кинжалом…
До её появления я будто блуждал в потёмках, жизнь моя текла ровно и размеренно, по инерции. Фьора стала для меня ярким огоньком, который манил меня к себе из тьмы. Её появление озарило всю мою дальнейшую жизнь всепоглощающим светом. И вовсе не какая-то непонятная сила удерживала меня всё время на земле, а эта женщина…
«Поосторожней, как бы это не оказался свет болотных огоньков, которые заманивают заплутавших путников в трясину, где их ждёт гибель!» — слышал я в своей голове противный и навязчивый внутренний голос.
Да что мне за дело до него?
______

*Лилит — в источниках, не вошедших в библейский канон, первая жена Адама.

...

Фьора Бельтрами-Селонже: 21.08.19 14:16

 » Глава 10 и 11. POV. Игнасио.

POV. Игнасио.

От Фьоры я ушёл в полном смятении. Я никак не мог поверить в то, что согласился убить Иерониму и Марино… А всё из-за Фьоры! Всё потому, что я уже не принадлежу себе…
Я могу поздравить себя с тем, что оказался продажным. Я продался девчонке, которая тянула меня в бездну за собой. Я продался её красоте, её юности… Чувственным губам, молодому телу, которым хотел обладать… Я продался мрамору её серых глаз…

Я хотел, чтобы Фьора стала моей женой. А что? Донна Фьора-Мария Ортега… Ей пойдёт. Звучно… И у наших с Фьорой детей будет моя фамилия…
Я хотел, чтобы картина, которую воссоздала Фьора в моём воображении, стала реальностью… Я хочу дом на берегу моря, где я и Фьора будем жить вместе, хочу быть простым рыбаком, хочу покоя и своего уединённого счастья с любимой женщиной… Боже мой, я хочу, чтобы после трудового дня меня встречала дочь, как две капли воды, похожая на Фьору! А потом можно и о сыне подумать.
Большая и дружная семья, домик из белого кирпича с терракотовой крышей — на берегу моря… Слишком желанно, чтобы от этого отказаться.
Слишком заманчивым мне казалось то будущее, которое Фьора мне пророчила.

«Что ж ты делаешь, идиот?! Опомнись! Эта девка крутит тобой, как хочет! — скрежетал в голове внутренний голос. — Страсть затмила разум? Не стоит эта ведьма таких хлопот. Сдай ты её, куда полагается, и всё!»
Но я к этому голосу не прислушивался… Что-то внутри меня сопротивлялось моему намерению убить Иерониму Пацци и Марино Бетти. Стоило об этом подумать, как у меня холодела кровь в жилах. Но я решил не отступаться от задуманного. Не только потому, что дал опрометчивое обещание Фьоре, которое теперь мне будет сложно выполнить.
Я понимал, что если убью двоих людей, потому, что мне так Фьора велела, то навсегда запятнаю свою совесть. Моя душа будет осуждена на вечные муки в Аду. К сожалению, не могу припомнить, в каком кругу у Данте в «Божественной комедии» помещены убийцы.

«Святая Дева! Укрепи мой дух.
Не дай поддаться дьявольским речам.
Дай силу побороть огонь греховный.
Но небеса молчат, мольбам не внемля.»


Будучи честным сам с собой, я признавал, что иду на двойное убийство только из желания получить награду за цену, которую готов платить. Цена — убийство Марино и Иеронимы. Желаемая награда — Фьора, её любовь, её верность, её рука и сердце…

«Святая дева ты не в силах мне помочь

Любви запретной не дано мне превозмочь

Стой, не покидай меня безумная мечта

В раба мужчину превращает красота

И после смерти мне не обрести покой

Я душу дьяволу продам за ночь с тобой.»


Что до моей совести, она с диким криком противилась моим попыткам с нею договориться. Она постоянно напоминала о себе. Ни на минуту не оставляла, обличая меня в том, как низко я пал. Но я был глух к ней.
Что она, совесть, теперь для меня? Так, бесполезное понятие…
Ради той, которая теперь составляла весь смысл моей дальнейшей жизни, я поступлюсь не только совестью: честью, верой в Бога, привычными представлениями, своими интересами, даже самой жизнью…

«И днём и ночью лишь она передо мной

И не Мадонне я молюсь, а ей одной

Стой, не покидай меня безумная мечта

В раба мужчину превращает красота

И после смерти мне не обрести покой

Я душу дьяволу продам за ночь с тобой.»

Фьора получит то, что хочет. Иеронима и Марино будут мертвы, но сперва мне надо узнать о врагах, как можно больше.


Если я обещал Фьоре, что её враги умрут страшной смертью, значит, так оно и будет!
Я в тайне от Деметриоса, Эстебана и Самии, вёл слежку за Иеронимой и её любовником.
Никем не узнаваемый, закутанный в дырявый нищенский плащ, стоял я у дворца Пацци и следил за этой женщиной с Марино.
Все принимали меня за нищего, поэтому подозрений я ни у кого не вызывал.
Неделю я следил за Иеронимой и Марино. Даже разузнал, где они уединяются от посторонних глаз, чтобы предаваться не столь невинным делам… Донна Пацци и Марино арендовали маленький особняк в окрестностях Фьезоле, поближе к Фонтелюченте. Они знали, какой дом выбирать. О Фонтелюченте ходила дурная слава. Чего только люди не выдумают!

Ведьмы там шабаши устраивают, совершаются жертвоприношения приспешниками дьявола, дикие оргии каждую ночь и много чего интересного я узнал…
Но на самом деле на Фонтелюченте находили приют все несчастные и обездоленные люди Флоренции. Нищета, болезни, людская жестокость гнала их туда, где они жили в полуразвалившихся хижинах. Людей несчастные отщепенцы напоминали только внешне.
Из-за дурной славы все сторонились этого места. Расчёт Иеронимы и Марино оказался верный.

Я уже научился определять время, когда они бывают дома. Изучил их распорядок дня от и до…
Фьора постоянно спрашивала меня о том, когда же я выполню обещание, с кокетливым ехидством. Сейчас мы были с ней наедине в кабинете Деметриоса, где она, сидя за столом, переводила текст с испанского языка.
— Игнасио, любовь моя, как там поживают Иеронима и Марино? Они всё ещё живы? — на губах Фьоры мелькала хитрая улыбка.
— Это лишь вопрос времени. Я наблюдал за ними всю эту неделю. Только где гарантия того, что ты сдержишь своё слово? — задал я Фьоре провокационный вопрос, надеясь вызвать на откровенность.
— Я сдержу слово. Женщина моего положения не лжёт… — Фьора встала из-за стола и, подойдя ко мне, тесно прижалась, обнимая меня за плечи и касаясь губами шеи. — Я всегда буду твоей, пока смерть не разлучит… — Фьора потянулась на носочках и поцеловала меня в губы. — Daría cualquier cosa por estar ahora libre de las ataduras del matrimonio… Para casarse en la iglesia y para ser su esposa… (Я бы всё отдала, чтобы сейчас быть свободной от уз брака… Чтобы обвенчаться в церкви и стать твоей супругой… — исп.), — заговорила вдруг Фьора с севильским акцентом, откуда я был родом, из Севильи. Такое ощущение, что она насквозь видит мою душу и знает, какие затрагивать струны. — Quiero que nuestros hijos fueran como tú (Я так хочу, чтобы наши сыновья были похожи на тебя — исп.)… — пожалуй, если бы Фьора поупражнялась ещё немного, она сошла бы за мою андалузскую соотечественницу. Она делала уже не малые успехи в изучении испанского языка. — Nunca vas a enterrar a un hombre bajo su manto negro, Ignacio Ortega (Тебе никогда не похоронить в себе мужчину под твоей чёрной рясой, Игнасио Ортега! — исп.)! — пылко воскликнула Фьора.

Я хотел было притянуть её к себе, но Фьора вдруг отскочила от меня, как ошпаренная, торопливо поцеловала в щёку и убежала из кабинета.
Ненавижу, когда она так делает… Прямо злость в душе закипает, когда она сперва волнует меня, а потом делает вид, что она не при чём! Сперва Фьора воспламеняет мою кровь своими прикосновениями, а потом срывается с места и куда-то убегает, как только что сделала!
Она заставляла моё сердце биться всё чаще, у меня перехватывало дыхание, стоило мне ощутить её прикосновения. Фьора околдовывала меня своим голосом. Её мелодичный сопрано неустанно звучал в моей голове. Меня околдовывали её серые глаза, похожие на затянутое тучами небо, её грациозная походка, гибкий стан и даже руки.
Фьора интриговала меня, всегда оставляя немного голодным…

Она опьяняла меня лучше, чем любое вино…
Постоянно играла со мной в «кошки-мышки». То была холодна, как лёд, то окружала меня теплом и лаской, объясняя это тем, что ей было очень плохо, но она просит прощения. Никогда бы не подумал, что к одной и той же женщине можно испытывать два чувства: любовь и желание придушить! Я ревновал её к Эстебану, который учил её испанскому языку и фехтованию. Я ревновал Фьору к её мужу. Что, если её ненависть к Филиппу де Селонже наигранная? Что, если она всё ещё его любит?

Но у Фьоры был талант гасить мой гнев, когда он только назревал в моей душе.
— Мой родной, ну что ты? — шептала мне на ухо Фьора с нежностью. — Неужели ты ревнуешь? У тебя нет причин, потому что люблю я только тебя одного… — нежные губы Фьоры касаются моего виска, потом она гладит сквозь чёрную сутану мою руку. — Я бы никого больше не смогла так любить…
— Никого? — задаю я ей вопрос, который повергает её в шок. — А как же муж твой, который где-то в Бургундии воюет?
— Господи, Игнасио! — восклицает Фьора с оскорблённым видом. — Ты меня ещё к прошлому ревновать будешь?
— Я хочу знать… — не уступаю я.
— Если ты будешь ревновать меня к моему прошлому, которое я хочу забыть, то станешь его частью! — Фьора делает попытку вырваться, но я крепко удерживаю её. — Я повторяю тебе в тысяча двести пятый раз, Игнасио, не люблю я мужа, не люблю! — срывается Фьора на крик.
— А Эстебан, Фьора? — хочу я развеять последние подозрения. — Эстебана ты тоже не любишь?
— Господи, горе ты моё… — звучит в голосе Фьоры усталая нежность. — Эстебан всего лишь учит меня фехтованию и испанскому, я не интересую его, как женщина, пойми ты это уже, наконец! Перестань изводить меня своей ревностью!
— Прости меня, но мне сложно не думать об этом… Ты, твой ум и красота совсем мне разум туманят! — я прижимаюсь губами к руке Фьоры. — Как будто мужчины, рядом с такой женщиной, как ты, об игре в шахматы думают!
— Да, ты-то думаешь сейчас уж точно не о шахматах, — поддразнивает меня кокетливо Фьора.
— Прости, что усомнился в тебе, прости меня… — как безумный, целую её изящные руки. — Прости меня, я не должен был так вести себя с тобой.
— Уверяю тебя, моя любовь, тебе незачем сомневаться в моей любви и верности… — мягко высвободившись из моих объятий, Фьора целует меня в губы и уходит заниматься во двор фехтованием с Эстебаном.

...

Фьора Бельтрами-Селонже: 21.08.19 14:33

 » Глава 12 и 13. POV. Фьора.

После той сцены, когда Игнасио приревновал меня к Эстебану и законному супругу, я решила быть настороже. Похоже, что я приняла помощь от невозможного ревнивца, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Как показывал печальный опыт многих моих хороших знакомых девушек, когда меня ещё никто не сторонился, до добра это не доводило. Попробуй-ка довести до сведения человека, снедаемого ревностью, хоть какие-то разумные доводы. Он и слушать не захочет!

Каждый день я словно хожу по лезвию ножа, закармливая Игнасио сказками о моей любви к нему и счастливую совместную жизнь в рыбацкой хижине на берегу моря и в окружении детишек. Господи, я сама себе опротивела, с ног до головы пропиталась враньём! Интересно, осталась во мне хоть капля искренности?
Я боюсь войти в образ настолько хорошо, что перепутать, где кончается реальная жизнь и начинается иллюзия.
Но мне приходится каждый день, с утра до ночи, поддерживать иллюзию, что я люблю Игнасио Ортегу, выдавая за правду. Самое главное, чтобы монах и дальше мне верил.
Дни для меня тянулись, как десятилетия. Игнасио всё ходил по городу и выслеживал Иерониму с Марино.
Я предложила ему вариант с отравленными яблочками. А что? Угощу тётушку и её содержанца. Пусть попробуют яблочек моего приготовления. Только они уже не смогут сказать, хороши ли они на вкус.
Но Игнасио отверг этот вариант.

Тогда я предложила просто убить их кинжалом. Снова не подходит. Нужно что-то изощрённое и мучительное. Но что бы я ни предложила, монах тут же отметал в сторону все мои идеи. Без меня управится, видите ли.
Только когда этот день настанет? Когда он покончит с Иеронимой и Марино? Сколько мне ещё так от всех скрываться у Деметриоса, сидеть и читать на лавочке в саду, и смотреть на то, как Самия работает по дому?

Отвлекали меня от чёрных мыслей занятия испанским языком и фехтованием с Эстебаном. Деметриос учил меня готовить духи, лекарства и яды. Он считал, что я хорошо справляюсь. Деметриос же мне и показал карту, где был нарисован в полный рост человек мужского пола, со спины и спереди. На теле человека отмечены красным какие-то точки.

— Смотри внимательно, Фьора. Хорошо запоминай, — говорил Деметриос мне, когда мы сидели одни на чердаке, тёмной ненастной ночью, при свечах. — Воздействуя на эти точки, ты сможешь доставить удовольствие мужчине, подчиняя его себе. Этой техникой владеют в совершенстве наложницы султанов и китайских императоров. Даже такое юное и не искушённое создание, как ты, должна уметь этим пользоваться. — Деметриос говорил со мной таким тоном, словно я была не женщиной, а одним из его учеников.
Деметриос передавал мне все свои знания, накопленные им за много лет его жизни. Я жадно их впитывала в свою память, подобно губке, которая впитывает в себя воду. Меня ничего не смущало. Я воспринимала всю информацию так, как хотел Деметриос, без ложного стыда и стеснения. Раз Деметриос считает, что мне это пригодится, значит, так надо.

— Тебя не смущает то, о чём я тебе рассказываю? — спросил Деметриос с недоверчивым любопытством.
— А чему тут смущаться? — я повела плечами. — Ты рассказываешь очень интересно, мне самой любопытно. К тому же, ты прав. Однажды мне пригодится всё то, чему ты меня учишь сейчас. Я благодарна тебе за то, что согласился приютить меня. Так получилось, что кроме тебя, мне и довериться-то почти некому.
— Некому? А как же наш бывший брат святого Доменика? — Деметриос иронично прищурил левый глаз.
— Игнасио? Деметриос, не забывай, он помогает мне отнюдь не безвозмездно, — я отпила немного тёплого молока с мёдом, которое стояло на столе в стакане. — Он хочет не только моего тела, Деметриос. Ему нужна моя рука и моё сердце.
— Но Игнасио же монах, насколько я знаю? — Деметриос нахмурил брови. — Как он может на тебе жениться, если ты замужем, а Игнасио когда-то дал обет целомудрия?
— Вижу, обет — не главное, что его сейчас заботит.
— Фьора, тебе лучше быть осторожной с этим человеком. Я умею читать по лицам людей, как по открытой книге. Тебе не интересно, что я узнал об Игнасио Ортеге?
— И что же ты узнал, Деметриос? — я вся обратилась в слух.
— Он человек очень пылкого нрава и необузданный в своих желаниях. Ты играешь с огнём, Фьора. Если Игнасио поймёт, что ты обманывала его всё это время, он этого так не оставит. Он сам убьёт тебя, но никогда не станет делить с кем-то другим, понимаешь? Либо ты будешь принадлежать ему, либо могиле… — в ответ на вкрадчивый вопрос Деметриоса я только кивнула. — Игнасио и так слишком долго подавлял свою истинную натуру, посвятив себя служению Богу. Ты заставила его понять, что Игнасио ошибался в своём выборе. У него к тебе особое отношение.

Я тяжело вздохнула, не найдя, что сказать Деметриосу.

— Ты первая женщина в его жизни. Он смотрит на тебя, как на деву Марию. Он считает тебя святой, прекрасной, чистой и искренней. Не приведи Бог, ты разрушишь тот светлый образ, который он тебе придумал, — предостерёг меня Деметриос. — Он же будет мстить тебе, причём платой за поруганный идеал будет твоя жизнь, Фьора. Я успел к тебе привязаться, потому и говорю всё это. Фьора, я хочу, чтобы ты воплотила в жизнь своё желание мести. И, конечно, я не хочу, чтобы ты погибла от руки какого-то безумца… — Деметриос поцеловал меня в лоб так, как бы меня поцеловал мой отец, Франческо Бельтрами.
— Деметриос, ты так заботишься обо мне, а я даже не представляю, чем тебя отблагодарить, — я взяла морщинистую, но большую и сильную руку Деметриоса в свою, поцеловав её.
— Не думай об этом, Фьора, — Деметриос отнял свою руку у меня. — Твоя лучшая благодарность это быть послушной и не делать таких глупостей, как поспешная и не просчитанная месть. Всему своё время, ты только прояви больше терпения.
Я не сдержала ласковой усмешки.
— Понимаю, тебе надоело постоянно слышать напоминание о терпении, но так надо. — Деметриос с отеческой лаской потрепал меня по щеке. — Ну, на сегодня наши занятия окончены. Иди, испанский язык и фехтование совершенствуй.
— Да, конечно, Деметриос, — я встала из-за стола и направилась к двери. — Приятного дня, — пожелала я ему напоследок, выходя из его кабинета.

Глава 13.
Ещё один день прошёл зря. Я только и делала сегодня то, что обычно делала всегда: помогала в домашних делах Самии, морочила голову Игнасио Ортеге, училась фехтованию и испанскому у Эстебана, Деметриос преподавал мне науку приготовления самых разных полезных снадобий и особых духов, которыми женщины в гаремах пользуются. Узнала ещё больше про особые точки на человеческом теле, при воздействии на которые усиливается возбуждение. Надо на ком-то попробовать как-нибудь… Только жертву подходящую найду.
Кстати, раз уж речь зашла о жертвах… Стараниями моего испанского монаха-доминиканца, по всей Флоренции ползли слухи, через нищих, о том, что я была похищена, а последний раз меня видели в родном городе Леонардо да Винчи, в компании какого-то подозрительного мужчины.

Игнасио по-прежнему играл в ненависть ко мне перед сеньором Лоренцо Медичи, кланом Пацци и приорами Сеньории. Ортега создавал у всех устойчивое ложное впечатление, что он считает меня воплощением зла и всего греховного на Земле. Он неплохо притворяется. Значит, не одна я по уши увязла во вранье. Немного утешает. Не я одна такая лгунья.
Игнасио не было с обеда и до позднего вечера. Где его носило всё время? Зато сегодня он не делал поползновений в мою сторону, и то хорошо!
Этот день моего пребывания в доме Деметриоса ничем не отличался от других. Почти.
Всё как всегда. Те же занятия испанским языком и фехтованием, приготовлением лечебных снадобий и ядов, изучение воздействия на особые точки тела человека, чтение трудов Платона на скамеечке в саду Деметриоса и дела по дому.

Где-то в одиннадцать часов вечера я легла спать. Заснуть удалось сразу, но только сон был беспокойный. Я постоянно вертелась с боку на бок, вздрагивала и вскрикивала. Во сне у меня было такое ощущение, что я падаю в какую-то пропасть с большой высоты, а когда я почти долетала до земли, уже предчувствуя своё падение, просыпалась, и потом снова забывалась сном. Невидимый мне палач заносит меч над моей головой, которую я склонила на плахе. А то мне и вовсе снилось, что чьи-то руки крепко сжимаются на моей шее, всё сильнее и сильнее, словно тиски, перекрывая воздух.
Я снова просыпаюсь, принимаясь ощупывать свою шею.
Уснуть снова удалось только через два часа. Пришлось прибегнуть к одной из успокаивающих настоек Деметриоса. Сны перестали мучить. Уж лучше вообще закрыть глаза и видеть во сне только чёрный туман, чем постоянно просыпаться от ощущения страха, который хлипким холодом терзает душу.

— Ты не спишь? — услышала я сквозь сон мужской голос. — Фьора, пришло время. Вставай.
Пришедший начал тихонько толкать меня в плечо, но я лишь недовольно застонала во сне и перевернулась на другой бок.
— Фьора, вставай, лентяйка маленькая! — человек, в котором я узнала Игнасио Ортегу, когда еле открыла опухшие ото сна веки, сдёрнул с меня одеяло, но я тут же отобрала одеяло обратно, потому что была без ничего. Совсем. Это подразумевает то, что на мне не было даже рубашки.
— Игнасио, я же не одета!
— А в костюме Евы тебе даже лучше, — чёрные глаза Игнасио зажглись плотоядным огнём. — Боже, как ты хороша! Ты бесподобна! — Игнасио резко стянул с меня одеяло, припав губами к моему животу, чуть касаясь языком пупка.
— Ты что делаешь? Оставь меня! — запаниковав, я принялась вырваться, но он крепко придавил меня к кровати, зажав рот рукой, и запечатлев поцелуи на шее, ключицах и плечах. Игнасио слегка покусывал мочку моего уха, медленными движениями ласкал языком ушную раковину, приведя меня в оцепенение.
Его руки ласкали моё тело. Бёдра, низ живота, шею, плечи и грудь.
— Игнасио, что ж ты делаешь? — попыталась я воззвать к его благоразумию. — Остановись!
Но он заткнул мне рот страстным глубоким поцелуем, касаясь языком дёсен и кончика моего языка.

Я всячески извивалась под ним и выгибалась дугой, чтобы избавиться от груза, который давил сверху. Ценой немалых усилий мне удалось высвободить руки, которыми я потянулась к графину, стоявшему на моей табуретке, рядом с кроватью, но Игнасио успел схватить мои руки и отвести их выше головы. Он-таки заметил, как мои руки вожделенно тянулись к графину, чтобы ударить им его!

Бесполезно! На некоторое время оторвавшись от меня, но не отпуская, Игнасио принялся стаскивать с себя сутану. Он так спешил от неё избавиться, что у меня создалось ощущение, будто одежда душит его. У него на раздевание ушло мало времени. Но вот его руки неплотно сомкнулись вокруг моей шеи, горячие губы касались моих щёк и лба, закрытых век и кончика носа. Ортега спускался ниже к груди, продолжая меня удерживать. Когда он несильно прикусывал мои соски, я не могла сдерживать слабых стонов, вырывающихся из моей груди, против воли.

Я ощущала какую-то внутреннюю раздвоенность. Одна часть меня этому всячески противилась и негодовала. Я хотела, чтобы меня оставили в покое. В мои планы не входило становиться полюбовницей монаха-расстриги! Боже, я не так себе всё представляла! Я бы никогда не подумала, что Игнасио решится принудить меня к близости с ним!
Но вторая часть меня трепетала, охотно откликаясь на грубые и призывные ласки Игнасио. Я чувствовала возбуждение в каждом сантиметре своего обмякшего тела, которое грозило спалить меня изнутри! Как бы я ни пыталась бороться, а сладкая истома окутала меня, словно кокон. Чёрт возьми, моё тело предало меня!
Я лежала, пытаясь собрать воедино остатки своего разума, в то время, как Игнасио целовал внутреннюю сторону моих бёдер.

То, что происходило, было неправильно! Я не должна! Я замужем, и должна остаться верной мужу, хотя бы телом, вовсе не потому, что люблю его. Хотя бы ради того, чтобы его можно было попрекнуть моей верностью ему. Вот тогда я нанесу Филиппу по-настоящему сильный удар!
— Нет, Игнасио, прошу тебя… — прошептала я, зажмурив глаза, чтобы он не увидел, как они наполнились слезами. — Если ты хоть немного меня любишь…
Но он словно не слышал меня, лаская запястья, гладя щёки и мешая говорить, целуя в губы. Его левая рука обхватила мой затылок, приближая мою голову ближе к нему, а правой рукой он раздвигал мне ноги.
— Отпусти меня, не надо! — я вырывалась из его объятий, отбивалась руками и ногами, пихая его в бока, живот и грудь. Царапала его и кусала. Это помогло. Не ожидавший от меня такой атаки, Игнасио ослабил хватку, а я скатилась на пол с кровати.
— Игнасио, пожалуйста, не делай этого… — просила я срывающимся голосом, поднимаясь с пола, и торопливо одевая на себя короткую рубашку, кальсоны и зелёный костюм для верховой езды, который валялся рядом с кроватью.
Обув сапоги, я подошла к открытому окну и села на подоконник, глядя в небо.
Вновь полностью одевшись, Игнасио подошёл к окну и снял меня оттуда, поставив на ноги.
— Фьора, что не так? — спрашивал он, стараясь скрыть гнев за напускным спокойствием.
— Игнасио, это грех — прелюбодеяние…
— Но твой муж не достоин твоей верности! — воскликнул он, грубо встряхнув меня, схватив за плечи.
— Я это знаю, — прошептала я, утирая слёзы. — Но если и уходить от мужа, то с чистой совестью. Игнасио, у меня осталась только честь, понимаешь? — спросила я его горько. — Больше ничего. Ты не забеременеешь после близости, а вот я вполне могу. Как мне тогда быть? Я буду опороченной в глазах всех…
— Фьора, так это же хорошо! — воскликнул восторженно Игнасио, подхватив меня на руки, покружив немного в воздухе, а потом опустил на пол. — Ты забеременеешь, тогда искать повода для расторжения твоего брака не придётся!
— Но Игнасио, я же буду навечно опозорена, как женщина, которая утешалась в объятиях монаха-вероотступника, в отсутствие мужа… На нашем с тобой ребёнке будет клеймо приблудного… Ты этого хочешь?
— Фьора, но мы же всё равно поженимся, когда я отрекусь от сана, а ты освободишься от уз брака.

Игнасио погладил меня по волосам.
— Игнасио, если я отдамся тебе, будучи замужней женщиной, то ты после свадьбы начнёшь во мне сомневаться, а я этого больше всего боюсь… — я поёжилась, будто меня пробрал насквозь холод.
— Нет, этого не будет, обещаю! — заверял он меня.
— Ты сам знаешь, что так будет. Ты будешь мучиться сомнениями: если я, когда ещё была замужем, изменяла мужу с тобой, ты начнёшь подозревать меня в неверности тебе. Это не даст тебе покоя. Ты будешь думать, а не изменяю ли я тебе точно так же, как я изменяла с тобой Филиппу. — Подавив в себе желание заплакать, я продолжила. — А зачем ты зашёл ко мне в комнату?
— Я хотел тебе сказать, что выполнил обещание, но ты одурманила меня, — Игнасио усмехнулся. — Если ты хочешь, чтобы мы с тобой вели себя целомудренно, то спи в одежде…
Я молча проглотила остроту.
— Как скажешь. Так что с выполнением твоего обещания? — вернула я его к интересующей меня теме.
— Марино и Иеронима мертвы, как ты того и хотела. Я бы мог показать тебе то место, где они нашли свою гибель. Собирайся. Мы идём туда, — самодовольная улыбка растянула рот монаха. — Я же знаю, что ты не поверишь, пока лично не убедишься.
Когда Игнасио произнёс эти слова, я ощутила, как огонёк любопытства и азарта вспыхнул у меня в душе. К чему скромничать, мне хотелось посмотреть на мёртвых Марино и Иерониму!
— Так чего ты сразу не сказал, когда пришёл? — я пылко расцеловала Игнасио в обе щёки. — Пошли скорее!
— Ты весь дом хочешь перебудить? — зажав мне рот рукой, спрашивал монах. — Иди за мной и чтобы ни звука.
Сделав символичный жест, будто закрываю рот на ключ, я вышла из своей комнаты следом за Игнасио. Вот мы уже спустились по лестнице, идём к входной двери, обходя мебель. Я умудрилась удариться мизинцем о порог. Если бы не боязнь, что все проснутся, я бы точно закричала на весь дом. Вот, наконец-то мы вышли из дома и направились по направлению к Фонтелюченте, где Иеронима арендовала особняк для того, чтобы предаваться распутству с Марино.

Идти к месту, куда меня вёл Игнасио, нам пришлось идти окольными путями.
Мы миновали Фонтелюченте. Полная луна освещала дорогу, роняя на раскидистые вечнозелёные кипарисы и всё вокруг, свой слабый свет. Вдали слышались какие-то завывания. Испугавшись, я вцепилась в руку Игнасио и всю дорогу не отпускала её.
Но когда я увидела небольшой полыхающий особняк из дерева, в нескольких метрах от нас, я резко выпустила его руку из своей.
— Наконец-то, а то у меня уже рука занемела, — проговорил недовольно мой попутчик.
— Игнасио, посмотри! — указывала я ему на здание, которое пожирали языки пламени.
— Ты так удивлена, что я сдержал своё слово? — его чёрные глаза глядели на меня с иронией.
— Неужели… — я зажала себе рот рукой. — Это и есть то самое место?
— Хотела гибели Марино и Иеронимы? Ты её получила. Они были одни, так что невиновные не пострадали. Что до твоей тётки и её любовника, они не смогли выбраться. Задохнулись во сне.
— А откуда ты знаешь? — спросила я. — Как мне узнать, мертвы они или нет?
— Я видел, как Иеронима и Марино входили, но не видел, чтобы они выходили из дома. Я знаю, о чём говорю, потому что наблюдал за ними.
— Боже, Игнасио, я так счастлива! — я крепко прижалась к нему, страстно целуя в губы, нос, щёки и лоб. — Любовь моя, это лучше, чем всевозможные дорогие подарки!
Игнасио, обнимая меня и гладя мои волосы, отвечал на поцелуй со всем пылом, на который был способен.
Мы стояли, сжимая друг друга в объятиях, а в нескольких метрах от нас догорал особняк, где Марино и Иеронима нашли свою смерть…

Теперь, когда мой отец был отомщён, я чувствовала себя прекрасно. Больше не было чувства гадливости от того, что Иеронима и Марино безнаказанно разгуливают по Флоренции, дышат тем же воздухом, что и я. На душе стало легче, потому что Игнасио избавил меня от присутствия Марино и Иеронимы навсегда. Они оба, как я успела понять из короткого рассказа Игнасио, задохнулись от дыма и сгорели в неистовом пламени, которое взмывало до чёрных небес.
Издалека до нас доносился вой, ухали совы, в небе светила полная луна, а место бесславной гибели Марино и Иеронимы догорало. Больше они не смогут наслаждаться жизнью и посягать на то, что принадлежит по праву моему покойному отцу…

...

Фьора Бельтрами-Селонже: 21.08.19 14:49

 » Глава 14. Скрытая личина.

Я не помню, как я и Игнасио дошли до дома. Я только помню, что мы возвращались в дом Деметриоса извилистыми тропами. Я была слишком уставшей, чтобы идти самой. Тогда Игнасио нёс меня на руках всю дорогу, а я спала, склонив голову на его плечо. Проснулась уже в своей комнате.
На табуретке стоял стакан тёплого молока и тарелка омлета с листьями базилика. Рядом лежит записка от Игнасио.
Позавтракав, я вышла в сад подышать свежим воздухом. Так непривычно на душе. Легче и спокойнее, чем раньше. До сих пор не верилось в то, что Иеронима и Марино мертвы, что Игнасио действительно поджёг их особняк для уединений.
Господи, никогда бы не подумала, что за суровостью Игнасио Ортеги скрывается пылкая душа романтика. Ни один влюблённый мужчина ещё не водил любимую женщину посмотреть на то, как в бушующем пламени сгорает дом, где как раз были мои враги.

Никогда бы не подумала, что слова Игнасио — не пустые слова. Он действительно не обманывал меня, значит, любил. Вот только как мне быть? Мне-то что теперь делать?
Раздеваться, ложиться на кровать и ждать, когда он соизволит прийти получать свою желаемую плату, которой он и так потребует от меня? Увлекательная перспектива, просто потрясающая. Всегда мечтала отдавать своё тело любому, кто что-то для меня сделает. Я не какая-нибудь уличная девка, чтобы расплачиваться своим телом. Ещё чего доброго, я забеременею! Как мне тогда быть? Если меня уличат в измене, с последующей за ней беременностью, то не представляю, что тогда будет. Но то, что правда окажется не на моей стороне, ясно, как день. Тогда уж Филипп будет иметь полное право убить меня за всё хорошее, как неверную жену, которая изменила ему в его отсутствие и забеременела от другого, посягнув на чистоту рода. Вот будет весело! Нет, такого преимущества Филиппу я не дам! Пусть он останется в виноватых, а не я!

Вернувшись с маленькой прогулки по саду к себе в комнату, я переоделась в серое платье простого покроя, обула домашние туфли и спрятала сапоги с мужским костюмом, чтобы Деметриос или Самия с Эстебаном не догадались о моей вчерашней отлучке с Игнасио.
Но рано или поздно они всё равно узнают о том, что Иеронима и Марино сгорели живьём в своём особняке возле Фонтелюченте.
Потом зашла в дом, который встретил меня пустынным молчанием. Никого…
— Куда все ушли? — задала я сама себе риторический вопрос, пожав плечами, проследовав в ванную комнату.
Самии тоже дома не было, так что пришлось управляться самой. Я натаскала воды из колодца, нагрела воду на огне и наполнила лохань.
Где-то два часа я нежилась в тёплой ванне, расслабившись и закрыв глаза.
Открылась дверь, а вместе с нею в ванную проник прохладный воздух.

— Двери, пожалуйста, закройте, — проговорила я, не открывая глаз.
— Ты тут? — послышался голос монаха.
— Игнасио? — удивилась я.
— Фьора, я выполнил своё обещание. Иеронима и Марино мертвы.
— Я тебе за это очень благодарна, — ответила я монаху, адресовав ласковую улыбку.
— А долг платежом красен, Фьора…
— И ты получишь то, что так жаждешь, — я игриво ущипнула его за кончик носа, продолжив потом опять заниматься мытьём своих волос. — Разве я не говорила тебе, что согласна после развода с Филиппом стать сразу твоей женой?
— Ты мне об этом говорила, но слова твои ничем не подкреплены, — Игнасио нахмурился.
— Милый, не сердись! — я мягко провела намыленной рукой по его щеке. — Когда ведьма, как ты изволил меня однажды назвать, даёт слово, она связана навечно… — наполовину вынырнув из воды, я начертила ногтем крест на левой груди. — Видишь?
— Вижу! — я вздрогнула от неожиданности, потому что монах поцеловал меня в то самое место, где виднелся красный крестообразный след от моего ногтя.
— Я же говорила, что тебе нет нужды во мне сомневаться… — я перехватила руку Игнасио и поцеловала её, прикладывая его руку к своим щекам. — А теперь дай мне, пожалуйста, себя в порядок привести, — мне хотелось, чтобы Игнасио покинул ванную комнату, мне хотелось побыть одной и всё обдумать.
— Знаешь, я мог бы помочь тебе. — Игнасио запустил пальцы в мои волосы, принявшись массировать голову. Видя, что я тихонько застонала от удовольствия, он принялся делать мне массаж головы ещё сильнее. — Чудесные у тебя волосы… Густые, длинные, одно удовольствие их касаться. Они точно шёлк! — я почувствовала, как губы Игнасио коснулись моей макушки.
У меня голова пошла кругом. В сознании всё перемешалось. С одной стороны, мне теперь не было особой надобности в монахе Ортеге. Он своё дело сделал. Я его не люблю, что бы он там себе не вообразил. А с другой? Его ласки, поцелуи и прикосновения перестали вызывать во мне холодную дрожь. Даже наоборот. Его ласки даже доставляли мне удовольствие. Они опьяняли меня, зажигали огонь в крови, даже сводили с ума, не побоюсь этих слов!

А что же в нём такого отталкивающего? Красивый мужчина старше тридцати двух лет, не обрюзгший, пылкий, ещё молод!.. Если присмотреться, у него гордый точёный профиль испанского гранда, даже немного напоминающий хищную птицу. Чёрные глаза проникают в самую душу. Когда Игнасио смотрел на меня, чувство, что он буквально готов сжечь одежду на мне одним лишь взглядом, не покидало… Тонкие губы, когда он улыбается, а это очень редко, обнажают красивые и ровные белые зубы. Если бы монах почаще улыбался и не глядел на всех, как на закосневших во зле еретиков, на него могли бы заглядываться женщины…
Я не любила Игнасио, но и холодного презрения больше не испытывала. Я его желала, как и он меня, не более того.

— Тебе нравится? — шептал он мне в самое ухо, принявшись уже массировать мою шею.
— Да, не то слово… У тебя такие сильные руки… — шептала я ему в ответ, закрыв глаза и откинувшись на стенку лохани, касаясь поверхности спиной. — Игнасио, можно тебя спросить?
— Спрашивай, о чём угодно, — я ощутила его поцелуй на своём плече.
— Ты девственник? — спросила я, повернув к нему голову.
— Да. А почему ты спросила?
— По тебе никогда не скажешь, — я тем временем подпиливала ногти пилочкой. — Если честно, я бы никогда не подумала, что до меня у тебя не было женщины. Ты для девственника слишком пылкий…
Игнасио ничего на это не ответил, проведя рукой между моих лопаток и поцеловав за ухом.
Я ничего не понимала, что происходит со мной. Похоже, что я и Игнасио поменялись местами. Теперь он стремился обольстить меня, а я, в отличие от него, этого не хотела.

Хуже всего то, что я начала поддаваться его чарам! На минуту я представила, что будет. Я уступаю страстному желанию Игнасио обладать мною. Мы наслаждаемся, упиваемся любовной игрой в объятиях друга. Я отдаю Игнасио своё тело, вновь ощущаю силу мужчины и его жар. И тут возвращается с войны Филипп! А я, расслабившись в объятиях Игнасио, завернувшись в простыню, объявляю Филиппу, что пока его где-то носило, я успела полюбить другого мужчину и хочу расторгнуть брак. Что-то мне подсказывало, что Филипп бы убил меня за такое на месте, за компанию с Игнасио. Он бы не стал разбираться, кто из нас, я или Игнасио, кого соблазнил. Но эта была лишь мысль, рождённая воображением униженной и брошенной, оскорблённой в своих самых искренних чувствах, женщины.
Одна мысль, что мой муж убьёт меня, когда узнает, разжигала во мне желание отдаться Игнасио, забыв обо всём: об узах брака, заповедях и условностях.
Месть это, конечно, хорошо, но надо мне думать головой, а не сердцем. Сердце очень глупый орган. А вот трезвая голова на плечах — это всегда лучше.

— Ты даже представить себе не можешь, как ты опьяняешь меня, — хрипло прошептал Игнасио мне на ухо. — У меня горит кровь в жилах, когда ты рядом со мной… Я сам не понимаю, что со мной происходит, да и не хочу понимать!
— Игнасио…
— Молчи, Фьора, молчи!.. — его губы в страстном порыве прильнули к моим губам, мешая что-то возразить. — Я люблю тебя… Я люблю тебя и хочу, чтобы ты была моей!
— Но Игнасио…
— Сейчас, без лишних промедлений! — руки Игнасио спустились ниже, погрузившись в мыльную воду, настойчиво лаская грудь. — Я хочу, чтобы ты принадлежала только мне одному!
— О, да, моя любовь! — воскликнула я горячо, прижимаясь мокрыми от воды губами, к его руке. — Только твоя — больше ничья!
— Ты как русалка, — усмехаясь, Игнасио осушает поцелуем капли на моих щеках. — Как Афродита, родившаяся из пены… — его руки спустились ещё ниже, лаская мой живот и бёдра.
— Игнасио, скажи мне, а где сейчас Деметриос, Эстебан и Самия? — решила я его отвлечь от своей скромной персоны.
— На рынке.
— На рынке? Все трое? Почему меня никто не предупредил?
— Они будить тебя не хотели. Ушли ещё в одиннадцать утра, — Игнасио гладил мою спину.
«Некстати они на рынок ушли, — подумала я, — зря. Понятно, что монах так в открытую ко мне пристаёт. Защиты мне не у кого искать!»
— Игнасио, прошу, не надо… — проговорила я, с трудом совладав собой, чтобы не потерять контроля.
— Я больше не могу, невыносимо видеть перед собой красоту и не обладать ею!
— Нет! — я не сдержала надрывный визг.
— Почему?! — вскипел моментально Игнасио. — Я выполнил своё обещание, так чего тебе ещё?
— Игнасио, я же говорила тебе, что стану твоей в полном смысле этого слова, когда получу развод и после нашей свадьбы! — я обратила на него мятущийся взор своих глаз.
— Я так и знал… — проговорил Игнасио. — Лгунья! — я вскрикнула, потому что Игнасио отвесил мне неслабый подзатыльник.
— Что? — с обидой и недоумением я смотрела на монаха. — Что я сделала?
— Будто не знаешь, грязная тварь! — затем последовала пощёчина, столь неожиданная, что у меня перехватило дыхание. — Сукина дочь! — не обращая внимания на мои попытки сопротивляться, Игнасио схватил меня за волосы и довольно сильно ударил головой о стенки лохани, даже не отреагировав на мой вскрик.
— Пожалуйста, успокойся, — попыталась я воззвать к нему.
— Я успокоюсь, дрянь блудная! Я навсегда отучу тебя врать мне! Думала, я не знаю, что ты мне голову морочишь?! — руки Игнасио сжимались на моей шее, точно удавка.
Тут я с ужасом поняла, что он хочет со мной сделать!
— Нет! Игнасио, не делай этого, пожалуйста! — кричала я дурным и охрипшим голосом, в котором угадывались слёзы. — Пожалуйста! — цепляясь за его запястья, я пыталась убрать его руки от своей шеи, но он был слишком силён. Игнасио погрузил под воду мою голову, удерживая за шею и давя на лоб, чтобы я не всплыла, но я всё равно колотила по воде руками и ногами, что есть сил.
— Раз не хочешь быть моей, так будешь принадлежать могиле! — был его ответ, который я смутно различила сквозь воду, которая попала мне в уши.
Вода была у меня в ушах, заполняла рот и попадала в лёгкие через нос.
Игнасио удерживал меня под водой, не переставая душить, а я извивалась, пытаясь освободиться и выплёвывая воду изо рта.

Я билась, вырывалась, но у меня всё равно не получалось освободиться от Игнасио, руки которого надёжно удерживали меня под водой. Было видно, как перекосило лицо Игнасио от ярости, делая его похожим на Сатану.
В голове я чувствовала тяжесть, шея немела, перед глазами поплыли какие-то чёрные точки и круги. Из моего носа текла кровь, смешиваясь с мыльной водой, в которой я отчаянно барахталась.
Сквозь кроваво-мыльную воду я больше не различала ничего. У меня просто всё вдруг стало черно перед глазами, дыхания почти не осталось. Надо что-то делать, пока он не убил меня!
Я где-то слышала, кажется, от Кьяры, что когда тебя душат, надо перестать двигаться. Тогда твой мучитель сочтёт тебя мёртвой и отвлечётся. А ты, тем временем, успеешь спастись.

Я обмякла, больше не подавая никаких признаков жизни. Мои руки бессильно опустились вдоль тела, глаза закрыты, я даже не двигалась. Точно превратилась в плавающий мешок песка.
Но это свои плоды возымело. Игнасио резко убрал руки от моей шеи.
— Господи, Фьора! — услышала я его вопль. — Фьора, ответь мне!
Но я не отвечала, притворяясь утопленницей.
— Фьора, только не умирай! — Игнасио практически выволок моё мокрое тело на плитку и убрал пряди, прилипшие к лицу. — Фьора, скажи хоть слово! — монах хлопал меня по щекам, давил на живот и грудную клетку, сложив свои ладони крест-накрест. Взяв меня на руки, он сел на скамью и, положив меня на живот поперёк своих колен так, что моя голова была близко от пола. Одной рукой он разжал мне рот, а другой надавливал между лопаток.
Я по-прежнему делала вид, что мне это не помогает.
— Фьора, прости меня! Прости, ради всего святого! — Я был неправ, не умирай! Не оставляй меня…

Я слегка кашлянула, прочищая горло и выплёвывая воду. Потом скатилась с колен Игнасио, ударившись об пол. Из носа вытекала вода вместе с моей кровью. Кашляя и хватаясь обеими руками за шею, я жадно ловила ртом воздух, который сейчас словно резал мои лёгкие.
Но мне было приятнее ощущать своей кожей холодную плитку, чем деревянное дно лохани, где меня только что пытался утопить Игнасио Ортега.

Посмотрев всё ещё мутным взглядом на полуживого от ужаса Ортегу и вытирая кулаком кровь, я встала с пола и, стянув с бельевой верёвки белую простынь, завернулась в неё.
Выбегая из ванной комнаты на ногах, которые подкашивались от всё ещё не отступившего страха перед пережитым, я даже дверь не закрыла. Просто спешила поскорее в свою комнату, закрыться там и закутаться в одеяло, чтобы никто не тревожил!

Поднимаясь по лестнице, я так торопилась, что несколько раз едва не покатилась кубарем, пока бежала к себе. Перешагнув порог своей комнаты, я закрыла двери на ключ и поскорее залезла под тёплое одеяло, нагретое за день солнцем, завернувшись в него с головой.
Я помню только то, что я прорыдала, уткнувшись головой в подушку, где-то два часа. Всё это время у меня под дверью сидел испанский монах, вымаливал прощение и просил впустить. Как будто не понимает, что я его после сегодняшнего инцидента в ванной комнате видеть не могу, чего уж там разговаривать! Он мне до тошноты противен, меня наизнанку выворачивает от самого факта его присутствия на нашей грешной земле. Сейчас мне хотелось убить Игнасио Ортегу не меньше, чем Рено дю Амеля, Пьера де Бревая и Карла Смелого.
То, что Игнасио пытался утопить меня, никак не укладывалось в моей голове. Но это не было простым кошмарным сном. Моя шея болела, на ней я обнаружила тёмные следы от его пальцев, когда немного пришла в себя и поглядела в зеркало. На виске красовалась ссадина.

Нет, я совершила большую ошибку, когда приняла помощь этого безумца. Прав был Деметриос, предостерегая меня. Игнасио абсолютно несдержанный человек, который не знает меры своим страстям, которыми он ведом. Зря я не приняла всерьёз это предостережение.
Сейчас я бродила по комнате, боясь выйти за порог. Игнасио перестал упрашивать меня, сидя у моей двери. Единственный звук, который я слышала, это шелест чёрного платья, которое я надела поверх нижнего серого.

Выглядела я не лучшим образом. Заплаканная, с растрёпанными волосами, уже успевшими высохнуть. Насчёт ссадины на виске можно сказать, что я умудрилась пораниться об угол стола. А вот что соврать по поводу следов на шее? Пришлось мне маскировать их широкой чёрной лентой, завязав концы бантиком. Получилось очень мило.
В сложную ситуацию я попала. И обвинять никого, кроме себя, не могу. Деметриосу тоже не пожалуешься. Я опасалась за его жизнь, за жизни Эстебана и Самии. Неизвестно, какую бы тогда подлость монах им учинил. Меня же он попытался сегодня убить. Что ему мешает покуситься на других?

Так что жаловаться Деметриосу мне нельзя. Не приведи Бог, он с друзьями пострадает от рук монаха! Дом Иеронимы с Марино Игнасио таки поджёг.
Кто даст мне гарантию, что-то же самое не постигнет дом Деметриоса?
Сейчас я остро ощущала свою беспомощность перед этим человеком. Несмотря на то, что мне всегда готовы прийти на помощь Деметриос и Эстебан, я была одинока. Рядом со мной никого не было, у кого бы можно было искать помощи и поддержки, чтобы это осталось без последствий для помощника. Кьяра мне ничем не может помочь, Хатун тоже нет рядом.

Папа больше никогда не загородит меня от обидчика, не возьмёт на руки и не прижмёт к груди. Он всегда так делал, когда я была ребёнком и меня постоянно задирала Иеронима, цепляясь к моему чёрному цвету волос и обзывая цыганкой! Папа всегда находил на неё управу. Но это время прошло. В самом деле, не восстанет же папа из мёртвых, покинув церковь Ор сан Микеле, отбросив в сторону плиты, чтобы явиться в особняк Деметриоса и придушить того подонка, который посмел поднять руку на его дочь? Милый папочка, Франческо Бельтрами, если бы ты только был жив… Я бы отдала то немногое здоровье, которое есть у меня, даже половину своих отпущенных лет жизни, только бы тебя оживить… Но мне пора перестать мечтать о невозможном… Отца мне уже ничто не вернёт. Но это не значит, что я бы не исчерпала все средства, чтобы наказать виновных в его гибели.

Рядом со мной не было моей милой и доброй наставницы Леонарды. Уж она бы точно Игнасио руки-ноги оторвала, вместе с головой, за то, что он осмелился меня бить и топить в ванне. Да она бы ему глаза выцарапала, на месте закопала!
Леонарда любила меня, как родную дочь, хоть и была ко мне строга, не давала поблажек. Когда мне было больно или плохо в детстве, я всегда могла прийти к ней, поплакать у неё на руках, уронив голову ей на плечо. У Леонарды всегда находились для меня нужные слова, чтобы утешить. Помню, она усадит меня на кровать, достанет книгу сказок из шкафа, а потом и присядет рядом со мной, прижав к себе с материнской нежностью. Всегда становилось легче.
Леонарда помнит, сколько я доставляла ей хлопот в пору своего детства…

Она всегда сетовала, что я веду себя, как мальчишка-сорванец с улиц Флоренции, но не как девочка из уважаемой семьи. Каждый день Леонарда одевала меня в нарядные платья и туфельки, заплетала мне всевозможные причёски, какие только умела. А потом творилось настоящее, на её взгляд, святотатство, с моей стороны. Я, пока никто не видит, убегала из дома, прихватив припрятанную мальчишескую одежду. Расплетала мудрёную корону на голове из кос, чтобы дать свободу волосам. Зашвыривала куда подальше свои новенькие туфельки и переодевалась в укромном месте мальчишкой. Мне доставляло какое-то особое удовольствие бегать босой с мальчишками по улицам Флоренции, нырять в реку Арно с моста Понте Веккио. Лазить по крышам домов и церквей. Вызывать недовольство чванливой Иеронимы!..
Она чуть ли не багровела от злости, когда я пародировала на людях её манеру разговора и походку, её манеру злиться. Люди смеялись тому, как я точно высмеиваю тётку. А потом я убегала от разъярённой Иеронимы и пряталась в соборе Санта-Мария дель Фьоре или у Кьяры Альбицци.
Хатун была в ужасе, мягко говоря, от моих проделок, от которых всегда стремилась меня удержать. Но если я уж что решила, так это из меня никакой палкой не выбьешь.
Да, таков был мой второй мир, мои маленькие радости…
Я всегда приходила домой вся в дорожной пыли и грязи, с разбитыми коленками и локтями. От причёски, сделанной утром Леонардой, не оставалось и следа. Я вечно приходила растрёпанная.

— Ну что же это за ребёнок! — сетовала Леонарда, отмывая меня, с ног до головы, от того, что я успела собрать на себя за день. — Чертовка настоящая! И это называется девочка! Да ты ничем не отличаешься от уличных мальчишек! Фьора, где у тебя совесть, скажи мне на милость?
Стоя в ванной, я недовольно надувала губы и закатывала глаза.
— Господи, вся грязная, волосы растрёпанные, ленточки и туфли с платьями опять где-то потеряла!.. Да ещё и по крышам лазает! Свет не видел ещё такого ребёнка!
— Леонарда… — делала я попытку её прервать.
— Что «Леонарда»? — сердито передразнивала меня наставница. — Я уже знаешь, сколько лет Леонарда? Где это видано, чтобы девочка из приличной семьи так себя вела и в таком виде себя содержала?
— Леонарда, учить меня тому, как должна себя вести и выглядеть девочка из приличной семьи, всё равно, что учить рыбу плавать!
— Хороша была бы рыба, будь она похожа на тебя! — немного смягчалась почтенная дама. — На кого ж ты похожа, Фьора… Все коленки и локти ободраны. Волосы спутанные, пыльные и грязные. Да и тело не чище.
Отмыв меня от пыли и грязи, одев в домашнее платье и тапочки, Леонарда наивно думала, что это всё. Но её уверенность таяла, подобно снегу весной, когда она открывала мой мешочек на золотистой верёвочке, который я любила носить на поясе. Леонарду ждало такое потрясение… В моём мешочке можно было найти: ржавые монеты, камни затейливой формы и цвета, слизней и улиток, траву и цветы. Леонарда ворчала ещё полчаса, вытряхивая всё моё добро из мешочка.
Да, были времена…

Только разбитое сердце не вылечит ничто. Даже время. Время только притупляет боль, а она сама никуда не исчезает. Она постоянно сидит где-то в глубине тебя, изредка подтачивая изнутри. Боль всегда с тобой, неважно, сколько времени ушло на то, чтобы её ощущать менее остро.
Это на расшибленные колени и локти можно подуть и приложить к ним подорожник, чтобы всё прошло. Сердцу это не поможет. К сердцу не приложишь подорожник, на него не подуешь… Склеить разбитое сердце вновь можно, только трещины будут служить вечным напоминанием.

Невольно я вспомнила о своём муже на одну ночь, графе Филиппе де Селонже. Приличных слов не могу найти, чтобы выразить к нему своё отношение. Попадись он мне в эту минуту, не уверена, что я бы не огрела его от всей души табуреткой по голове или не отравила за трапезой… Когда я выходила за него замуж, я надеялась, что обрету счастье в браке. До встречи, а потом и свадьбы, с Филиппом, я думала, что ни один мужчина не сможет полюбить меня с моими чёрными волосами, которые не вписывались в канон красоты. Я завидовала золотоволосой Симонетте Веспуччи, которую любит Джулиано Медичи. Я считала себя некрасивой только потому, что родилась брюнеткой. Поэтому мне казалось, что молодые люди, если и ухаживают за мной, то делают это из корыстных побуждений, польстившись на деньги моего отца.

Я надеялась, что Филипп вернётся за мной во Флоренцию, когда кончится война. Мы с ним заживём, как счастливая семья. Мы будем во всём друг другу опорой и поддержкой, я стану матерью его детей. Мне хотелось, чтобы у нас первыми родились мальчики-близнецы, а потом красавица-дочка. Мальчиков я бы назвала Франсуа и Филипп, а девочку Марией…

Я была готова быть любящей и верной женой своему мужу Филиппу и хорошей заботливой мамой нашим детям. До того, как я узнала истинную причину своего скорого замужества, я очень жалела, что не забеременела в первую брачную ночь во Фьезоле. Я так хотела, чтобы у меня под сердцем зародилась новая жизнь, и по палаццо Бельтрами бегала маленькая копия моего мужа! Мне хотелось, чтобы малыш напоминал мне о его отце, который сражается за Карла Смелого. Чтобы этот ребёнок везде совал свой любопытный маленький носик, чтобы он лазил по моим шкафам и переворачивал там всё вверх дном… Боже, как я была бы тогда счастлива! Тогда бы мне не казались одинокими те месяцы, что прошли после моего замужества!
Я часто представляла, как через девять месяцев после той ночи я стану матерью сына или дочери, как Филипп возвращается за мной, приезжает к моему отцу домой, а я передаю ему на руки маленького ребёнка, ЕГО ребёнка, сына или дочь! Филипп недоумевающе глядит на ребёнка, нежно прижимая к себе, целуя в лобик и щёчки…

Я видела себя законодательницей мод при бургундском дворе… Ага, держи шире карман, дура сентиментальная!
Мой муж и не думал забирать меня к нему на родину, представлять при дворе и вообще жить со мной, звать меня своей женой. Смерть на поле боя была ему милее меня, женщины, рождённой от кровосмесительной и прелюбодейной связи брата и сестры, Жана и Мари де Бревай…
Вряд ли бы моего мужа волновало то, что я связалась с монахом Ортегой.
Его не волновала я, с чего его будет волновать то, что его законная нелюбимая жена, некая донна Фьора де Селонже, оказалась во власти человека, который совершенно не умеет сдерживать своих желаний? Что Филиппу до того, что Игнасио Ортега хотел меня убить за то, что я не отдала своё тело, в благодарность за подстроенную гибель Марино Бетти и Иеронимы Пацци?
Это в моих глупых и наивных мечтах Филипп убьёт собственноручно любого, кто хоть волос на моей голове тронет…
Вечер ещё не наступил, но я легла спать, не съев за день больше ни крошки. Поскорее бы вернулись Деметриос, Эстебан и Самия!

...

Фьора Бельтрами-Селонже: 21.08.19 14:54

 » Глава 15 и 16

Глава 15.
Деметриос, Эстебан и Самия пришли ближе к вечеру. Только тогда я покинула свою относительно безопасную спальню. Ни за что не останусь больше наедине с этим полоумным монахом!
— Фьора, а что за лента у тебя на шее? — спросил Эстебан, когда мы сидели за столом на кухне и ели жареного цыплёнка, запивая пищу вином.
— Нравится? — я расправила бант. — Сегодня сделала. Было нечем заняться, — я старалась не терять беззаботного вида.
Самия с подозрением посмотрела на мой левый висок и на красующуюся на нём ссадину. Как раз этим местом и ударил меня Игнасио сегодня в ванной о лохань.
— Фьора, а ссадина на виске у тебя откуда? — обратил на это внимание уже Деметриос.
Надо же, какой у Деметриоса острый глаз! Заметил, что меня монах со всей дури приложил!
Я только открыла рот, собираясь рассказать обо всём, что произошло между мной и Игнасио в ванной, но я раздумала воплощать своё намерение, когда сам Игнасио вошёл в кухню и сел за стол, напротив меня.
— Я ударилась, — соврала я, поколебавшись только несколько секунд.
— Ударилась? — не поверил Деметриос. — И как же так произошло?
— Я вышивала бисером, но он у меня рассыпался. Тогда я принялась собирать его с пола, а когда поднималась, задела виском угол стола, — я ощутила, как щёки у меня запылали, окрасившись румянцем.
— Об стол, значит, ударилась? — уточнил Деметриос, как-то странно глядя на меня. Очень пристально.
— Да, — стояла я на своём. — Об стол…
При этих моих словах монах странно на меня покосился. Я ответила ему взглядом, полным гнева и презрения.
— Что ж, Фьора, осторожнее в следующий раз, — сказал Деметриос. — Не стукнись об стол. — мне показалось, что греческий учёный что-то заподозрил.

Не решаясь выдержать мой взгляд, Игнасио переключил своё внимание на анжуйское вино и жареного цыплёнка. Всё с ним понятно. Не может смотреть в глаза женщине, на которую он поднял руку и которую едва не утопил. Если Ортега такой трус, то пусть прячет от меня взгляд своих бесстыжих чёрных глаз. То-то же! Знает кошка, чьё мясо съела. Пока никто не видит, я показала Игнасио язык и принялась доедать свой ужин.
Монах даже покраснел. Вот пусть помучается! Пусть помучается так, как мучаюсь я!
Эх, Игнасио, ты многое разрушил своими руками. Сам и по своей вине лишился того, что я была готова тебе отдать: любовь, верность, руку и сердце, душу и тело… Я была готова любить тебя, пусть и вопреки мужу. Многое ты, Игнасио, пытался утопить в той ванной комнате. Ты окончательно утопил мою веру в любовь… Утопил только что зародившееся в моей душе доверие к тебе. Пожинай теперь плоды своих поступков.

— Спасибо за ужин, было очень вкусно, — поблагодарив, я отодвинула от себя пустые тарелку и бокал. — Я спать. Доброй ночи.
— Доброй ночи, Фьора, — пожелал мне Эстебан.
— Тебе не нужно выпить настойку? — напомнил Деметриос.
— Нет, спасибо, Деметриос. Думаю, что сегодня мне удастся нормально поспать, — постаралась я изобразить перед Деметриосом беззаботность.
Только Игнасио Ортега смотрел на меня, как забиваемый камнями мученик на площади. Он ничего мне не сказал. По-прежнему прятал от меня взгляд.

Я вышла из кухни и направилась к себе в спальню. Конечно, закрыла дверь на ключ и легла, не раздеваясь. Под подушкой я спрятала свою заколку. Ею вполне можно защитить себя и нанести вред противнику. Случай в ванной комнате научил меня быть осторожной. Не хватало второй раз подвергнуться риску быть задушенной, если не утопленной.
Хотя от этого безумца Игнасио Ортеги можно всего ожидать. Девственник, называется! Как-то постеснялась я спросить, где он так научился с женщинами обращаться. Нет, не в плане битья и попытки утопить, а в плане ласк. Уж точно не в своём монастыре! Напрашивается вопрос: на ком он тогда тренировался? Увы, в мой мозг закрадывались отнюдь не невинные мысли.
Деметриос правда поверил в мою выдумку со столом или только делает вид? Только бы он не погубил себя, из желания защитить меня!

Полночи я не спала, а проплакала, обнимая подушку, прикусывая свои пальцы, чтобы не зареветь во весь голос. А так хотелось! Так хотелось, чтобы вместе со слезами меня покинули горечь, тоска, злость, обиды и ненависть, пожирающая душу, будто пламя. Так хотелось, чтобы рядом были Хатун и Леонарда, Кьяра Альбицци! Один Бог знает, как мне не хватает их! Хотя бы их увидеть, обнять и поделиться наболевшим, чтобы мне посочувствовали!
Игнасио повезло, что о его попытке меня убить не узнала Леонарда! Нисколько не сомневаюсь, что для него бы наступили не самые лучшие последствия.

А пока я искала забвения в трудах своего любимого Платона. От мысли подсыпать яду Игнасио отвлекало. Ситуация немного вышла из-под моего контроля, но ничего. Я смогу это исправить. Правда, чего мне это стоит? Немного игнорировать, не замечать монаха. Делать вид, будто он умер для меня. А потом случайно, но в результате того, что я делала нарочно, попасться ему на глаза. До этого принять на себя самый скорбный вид, какой только можно. Пустить слезу, тяжело повздыхать. Постоянно спрашивать, за что он так со мной обходится, а когда Игнасио будет умолять о прощении, сказать ему, что любишь его и поэтому прощаешь за всё. На это моих актёрских способностей хватит.

Решив для себя, что завтра буду неукоснительно следовать своему плану, я легла спать.
Зря я не выпила настойку Деметриоса. Опять эти сны! Как они меня замучили…
А как иначе, кроме кошмара, назвать сон, где я вышла замуж за этого деспота Игнасио Ортегу? Так тут одной свадьбы было мало! Понадобилось, чтобы мне приснился родившийся ребёнок от этого полоумного! Нет, конечно, я б не смогла ненавидеть дитя, даже если его отец Игнасио Ортега, если предположить. Ребёнок-то не виноват. Ладно бы ещё приснившийся мне ребёнок от Ортеги, но вернувшийся не вовремя с войны Филипп де Селонже!.. За что?! Я ожидала во сне, что он убьёт меня за мой второй брак без расторжения предыдущего с ним. За супружескую неверность, за рождённого от другого мужчины ребёнка. Ну, всего достаточно! Но что меня удивило, так это то, что Филипп не убил меня и Игнасио! Он взял из колыбели маленького ребёнка, прижимая его к своей груди и укрывая шерстяным плащом.

— Я забираю мальчика, — объявляет Филипп. — Распутная женщина, которую волнует лишь удовлетворение плотских потребностей, не достойна воспитывать ребёнка, её нельзя назвать хорошей матерью. — Затем он поглядел на малыша, который был надёжно укрыт от холода его плащом. — Мы уйдём отсюда. Не бойся, у этой дамы сомнительного поведения я тебя не оставлю…
Филипп уходил, унося с собой моего ребёнка, а я стояла, не в силах сдвинуться с места и помешать ему забрать у меня дитя. Во сне я мучительно думала, как же я объясню Игнасио исчезновение крохи.
А потом я проснулась в холодном поту. Посмотрела в окно. Предрассветные сумерки. Весенняя прохлада. Значит, солнце ещё не взошло.
Открыв дверь, я прошла на кухню и заварила себе травы, которые Деметриос мне посоветовал пить, чтобы кошмары не мучили. Выпив отвар, я снова отправилась к себе, закрыла дверь в комнату на ключ и легла спать. Нет, всё-таки мне не надо прекращать пить этот отвар. Хорошо помогает. Сны ужасные не посещают.


Глава 16.
Слава Богу, что мои бредовые сны всего лишь сны и в реальности такого быть не может! Это просто сны и больше ничего. Бояться не стоит. У меня ещё осталась голова на плечах, а также разум, чтобы не выходить замуж за Игнасио Ортегу, при временно живом, муже. Раз Филиппу де Селонже нет дела до меня, что ему за дело до моего ребёнка от Игнасио Ортеги, даже если всё происходит во сне? Филипп бы только обрадовался тому, что я дала ему прекрасный повод оставить меня. Да он бы мог развестись со мной даже под предлогом моего происхождения, чего уж говорить о супружеской измене и ребёнке от любовника!

Филипп бы просто со мной тогда развёлся, и всё. Он бы не стал меня убивать. Много чести для какой-то незаконнорожденной быть убитой дворянином!
Уж тем более он бы не стал лишать меня моего ребёнка! Зачем ему ребёнок его жены, которого она родила от другого мужчины? Да ещё и назвал меня дамой сомнительного поведения, забирая моего ребёнка! Я, в свою очередь, тоже могу назвать Филиппа человеком сомнительной чести, поступков и поведения. Так что пусть поостережётся называть меня блудницей даже в моих снах. Сны-то мои. Я могу и справедливо оскорбиться, а потом заплакать, стукнув обидчика по голове тяжёлым предметом. Филипп де Селонже, конечно, очень сильный. Его нелегко убить в бою, чего бы он сам хотел, дабы смыть с себя кровью свой позор, из-за женитьбы на внебрачной дочке брата и сестры. Но никто не может знать, устоит ли голова доблестного графа де Селонже против табуретки, заботливо пущенной ему в голову, его же собственной супругой…

Хотя это мой сон. Так что логика может и дальше сидеть в подполье, за компанию со здравым смыслом.
Когда я проснулась, был уже полдень. Солнечные лучи казались мне слишком яркими и нещадно светили в глаза, что не могло не раздражать. Вчера у меня не задалась ночь, хотелось поспать подольше, а тут это дурацкое солнце! Я перевернулась на живот, уткнувшись лицом в подушку.
Как хорошо, когда тебе не надоедают всякие одержимые, напоминая о том, что долг платежом красен! Тихо и спокойно, это чёртово солнце ярко светит прямо мне в глаза, птички поют, с улицы через окно веет весенней прохладой, синева небес приковывает к себе взоры, а я умудрилась проспать занятия испанским и фехтованием с Эстебаном… Какой чудесный день!

— Чёрт! — я кубарем скатилась с кровати, вместе с одеялом. — Проспала! Как так вышло?
Глупо себя спрашивать. Хорошо у меня день начался. Проспала до обеда и не успела на утренние занятия.
Впопыхах оделась в голубое шёлковое платье, надетое поверх бледно — жёлтого нижнего, расшитое по краям золотыми нитями, и заплетя волосы в косу. На ноги обула домашние туфли.
Потом, подойдя к зеркалу, уложила косу в пучок, чтобы она мне не мешала, когда я буду заниматься фехтованием.
Надеюсь, Эстебан не сильно обидится, что я опоздала.

Сочтя себя готовой, я пошла на поиски Эстебана. Обошла весь дом, все комнаты, но кастильца не нашла. Деметриос ушёл к Лоренцо, который зачем-то послал за ним. Самия занималась своими обычными делами по дому. Зайдя к ней на кухню, я наскоро перекусила лепёшками, запив их горячим молоком с мёдом.
Пробегая мимо кабинета Деметриоса, я заметила из-за угла Ортегу. По возможности я приняла на себя самый холодный и высокомерный вид. Пусть ощутит на себе презрение.
Игнасио сделал попытку со мной заговорить и обнять меня, но я оттолкнула его и поспешила поскорее удалиться во внутренний дворик, где я и нашла Эстебана.
— Здравствуй, Эстебан. Извини, я опоздала, — улыбнувшись Эстебану, я убрала за ухо прядку волос.
— Понимаю. Опять твои кошмары? — спросил он участливо.
— Да, покоя не дают. Если бы не травы, которые мне Деметриос рекомендовал, не знаю, чтоб я делала.
— Ты готова к занятиям? Или хочешь денёк отдохнуть? — В вопросе Эстебана чувствовалась забота.
— Нет. Я и так проспала утренний урок. Не щади меня, Эстебан. Спрашивай с меня вдвое, как с ученика.
— Уверена, Фьора? Точно?
— Да, — ответила я ему твёрдо. — Я готова.

Семь часов Эстебан учил меня обращаться со шпагой. Лишь изредка он делал перерывы. И то во время коротких минут отдыха мы учили испанский язык. Физические нагрузки чередовали с нагрузками умственными.
— Отдых это смена вида деятельности, — объяснил Эстебан. — Когда устаёт тело, нужно дать ему покой и занять ум. Ты не устала ещё?
— Не дождёшься! — воскликнула я с игривой дерзостью и схватилась за шпагу, оторвавшись от текстов на испанском языке, которые Эстебан мне дал перевести на итальянский. — Я готова, а ты?
Эстебан взял в руки шпагу и встал в боевую стойку.
— Поблажек от меня не жди, Фьора. — ехидная улыбка на мгновение показалась на губах кастильца.
— А я и не просила. Не надо меня щадить, я сильная.
Так и прошли наши занятия. Эстебан не давал мне спуску. Я едва успевала уворачиваться и отбивать его внезапные атаки. В платье это было гораздо сложнее делать.

Не так уж и легко обороняться и проявлять чудеса ловкости, когда ты в платье.
А что? Всё, как всегда. Идею, пришедшую мне в голову, не вышибешь ничем, даже если бить тараном по лбу. Мне было трудно сражаться в платье, но я должна привыкать, а то мало ли. Случаи разные бывают, а уметь обороняться надо при любых обстоятельствах. И в любом одеянии.
Я постоянно наступала себе на подол. Ноги иногда запутывались в складках, с плеч съезжали рукава. Что-то вечно отвлекало. Хотя потом стало легче, когда я немного привыкла сражаться в платье, а не в мужском костюме.

— Фьора, почему же ты не переоделась в свой костюм для верховой езды? — спросил Эстебан, убирая шпагу в ножны. — Тебе ведь было неудобно в таком виде заниматься.
— Да, немного неудобно, но не всегда же я буду в удобном костюме, если вдруг выпадет необходимость защищать себя, — я вздрогнула, заметив за старым дубом Игнасио Ортегу, который наблюдал за нами.
Монах выглядел очень несчастным и подавленным. Добавлю ему ещё терзаний для полноты ощущений.
Когда Игнасио виновато посмотрел мне в глаза, я состроила презрительную гримаску и вскинула голову, показав ему язык.
Игнасио только грустно вздохнул и прислонился к дереву.
— Фьора, ты и Игнасио поссорились? — удивился Эстебан.
— Так и есть, Эстебан. Поругались, — я насмешливо улыбнулась монаху. Только моя улыбка больше напоминала оскал.
— Вы же любили друг друга? — Эстебан несильно сжал моё плечо.
— Любили, но разлюбили, — я изо всех сил делала вид, будто мне абсолютно всё безразлично.
— Из–за чего же вы повздорили? — допытывался кастилец дальше.
Хорошо, что истинную причину он не заподозрил, из-за чего я и монах поссорились. Как мне сказать Эстебану, что монах бил меня и пытался утопить в ванной, потому что я отказалась отдавать долг натурой? Правильно, нечего накалять обстановку.
Игнасио раскрыл рот, собираясь что-то сказать, но я опередила его.
— По поводу религиозных убеждений у нас разлад вышел, — нашлась я. — Не сошлись во мнениях насчёт одного отрывка из сочинений Фомы Аквинского, — я адресовала насмешливую улыбку монаху. — Не так ли, Игнасио?
Монах лишь кивнул, подтверждая сказанное мною. Сам соврать и извернуться постеснялся, совесть грызёт. Хорошо бы, если она его съест с потрохами и на мою долю ничего не оставит! За меня всё сделает его совесть, раз уж она обнаружилась.
— Так что, Эстебан, — нарочно говорила я завлекающим голосом, поглядывая на Игнасио, — между мной и Игнасио возникли разногласия на почве религиозных убеждений. Раз уж занятия закончились, я пойду.
— Иди, Фьора. Ты сегодня была особенно на высоте, — похвалил меня Эстебан.

Я удалилась в ванную комнату, чтобы привести себя в порядок. Из простой предосторожности я закрыла дверь. Прошлого раза с меня вполне хватило. Дважды рисковать своей жизнью не хочу.
Моя жизнь мне ещё дорога, хоть я и не знаю, что же мне с ней делать, чего мне от неё ждать. Но одно я знала точно: ни за что не вернусь к мужу! А если меня захотят принудить жить с ним, меня всегда примут мутные от грязи воды реки Арно. Уж лучше смерть, чем жить с мужем, который всё равно тебя не любит!
Приняв ванну, я переоделась в зелёное бархатное платье. А ту одежду, в которой я сегодня занималась фехтованием, замочила в тазу. А потом взяла у Эстебана тексты, которые должна буду перевести с испанского. Закрывшись в своей комнате, я села за письменный стол и принялась за работу. Но переводить нормально мне не давал Игнасио Ортега, который постоянно стучался ко мне, умолял впустить и просил прощения. А вот не открою я ему! Пусть терзается! Зачем пытался меня убить? Женщина способна многое простить любимому мужчине, если он действительно любимый, но всему есть границы. Даже самая добрая девушка, самая верная и любящая, устанет терпеть, когда её предают и пренебрегают ею. Когда пытаются утопить, например.
Когда ангелам вырывают крылья, в их распоряжении остаётся метла…
Ещё два дня. Два дня я занималась тем же, чем обычно. Ещё два дня я изводила Игнасио своим презрением и ненавистью.

Но слишком долго играть с ним не стоит, а то мало ли, чем это обернётся для тех, кто дал мне приют.
В один прекрасный день я прошла на кухню, нарезала лук и потом всё выкинула в ведро для очистков. Глаза и так наливались слезами, потому что я не подержала лук в холодной воде. Этому секрету меня когда-то Леонарда научила. Когда лук подержишь в холодной воде, он не вызывает слёз, когда его режешь. А я не только не применила полученные когда-то знания, но и протёрла глаза кулаками, чтобы слёз было ещё больше.
А потом я села на подоконник, чтобы попасться на глаза монаху, не переставая плакать. Похоже, будто я плачу на самом деле, хотя мои действия обычная актёрская игра.
Игнасио долго ждать не пришлось…
Он подошёл к окну и положил свою руку мне на спину.

— Фьора, с тобой всё в порядке? — спросил он немного встревоженно.
— Да, Игнасио, всё хорошо. Не стоит даже беспокоиться, — отвечала я ему с нарочитой спокойной скорбью, заставляя и так понять, что не всё в порядке.
— Фьора, я же вижу, что ты плачешь!
— И что? Тебе-то какое дело? — я уткнулась лицом в колени. — Оставь меня…
— Фьора, я хотел сказать тебе, что страшно раскаиваюсь в том, что едва не убил тебя, — тон монаха был искренним. — Я ещё тогда хотел попросить у тебя прощения, в первый день. Но ты отталкивала меня.
— И тебя так это удивляет? — спросила я, не поднимая головы. — Ожидал, что я сразу со слезами к тебе на грудь кинусь?
— Я не жду от тебя подобного. Фьора, я прошу у тебя прощения, я виноват перед тобой… Прости меня!
— Игнасио, вот за что ты так со мной поступаешь? — я притворно всхлипнула, но Игнасио мне верил. Он гладил меня по голове, перебирая пальцами мои волосы. — Что я тебе плохого сделала?
— Фьора, я приревновал, понимаешь? Я не владел собой, меня точно бес попутал, прости меня!
— Я прощаю тебя, Игнасио, за всё прощаю… Просто мне нужно время, чтобы как-то справиться… Я не знаю, что мне делать, правда! Я не держу зла на тебя, потому что нельзя долго держать зло на тех, кого любишь! — постоянно всхлипывая и утирая слёзы, я продолжала. — Игнасио, пусть тебя больше это не волнует, потому что я устала тебя ненавидеть! Я больше не могу притворяться, будто ты для меня умер, поскольку это не так!
— Фьора, я обещаю тебе, больше такого не случится! — пылко воскликнул монах, робко целуя мои руки. — Это было помешательство, но я не хотел тебе зла, клянусь тебе! Фьора ты бы знала, как мне невыносима сама мысль о том, что ты любишь не меня, а другого мужчину!
— Игнасио, больше не говори об этом… — я слезла с подоконника и примирительно поцеловала Игнасио. — Лучше не вспоминай, а то это будет омрачать нам всю нашу дальнейшую совместную жизнь…
Оставив монаха размышлять о произошедшем на кухне, я отправилась в свою спальню.
Закрыла дверь на ключ и легла спать прямо в одежде. Это уже похоже на ритуал, который я совершала каждый день.

...

Фьора Бельтрами-Селонже: 21.08.19 14:56

 » Глава 17 и 18

С монахом я примирилась, так что можно быть спокойной. Пусть Игнасио и дальше верит в мою любовь, которой на самом деле нет. А то я уже начала тяготиться положением, в которое сама же себя поставила, ещё больше. Не очень приятно жить в постоянном напряжении, бояться сделать лишнее движение или сказать лишнее слово, тем самым выдав себя с головой.

Находиться в доме Деметриоса и заниматься своими обычными делами, не выходя за пределы территории, я не могла. Вся эта рутина действовала на меня удручающе, нагоняла тоску. Я благодарна за всё, что для меня делают, но ветвь дерева всегда милее для птицы, чем золотая клетка.
Я всё же решилась выйти и погулять по городу, предварительно изменив внешность, несмотря на неспокойную обстановку. Меня до сих пор разыскивали по всей Флоренции и пригородам.

Практически на каждом шагу глашатаи зачитывали, глядя в свитки, мои приметы: «Пропала девушка, именуемая Фьорой-Марией Бельтрами. Обвиняется в колдовстве, богохульстве, ереси и исповедовании язычества, проведении шабашей и жертвоприношениях, насылании неурожаев и болезней. Хрупкого телосложения девушка в возрасте 17 лет, брюнетка. Глаза большие, серые. Брови не слишком тонкие, но аккуратной формы, надломленные. Нос тонкий, чуть вздёрнутый, кончик носа острый. Просьба оказать содействие в розыске и поимке. Последний раз упомянутую Фьору Бельтрами видели в городке Винчи, близ Флоренции, в компании какого-то подозрительного мужчины. Предположительно Фьора Бельтрами была похищена из главной тюрьмы Флорентийской республики.»
Об этом галдели так часто, что я скоро наизусть собственные ориентировки выучу!
Вот будет смешно, если меня попросят описать себя, а я выдам, уже отложившееся в памяти, содержание свитка! Будет забавно посмотреть на реакцию собеседника… Какими тогда глазами он на меня посмотрит?

Я не могла больше сидеть безвылазно у Деметриоса. Мне хотелось побывать на могиле отца, преклонить колени и помолиться там, цветы положить. Эстебан мне сказал, что тело папы повторно перезахоронили, проведя все необходимые обряды. Но осадок от того, что ранее могилу дорогого мне человека осквернили, остался. А всё Марино! Мой отец столько добра для него сделал, а он так отблагодарил его! Да ещё и сердце из груди вырезал, чтобы папа никогда покоя не обрёл! Так Марино с Иеронимой и надо, смерть в огне всё равно для них слишком мягкая! Но зачем предаваться негативным воспоминаниям теперь, когда мой отец отомщён и наконец-то был погребён по-человечески?

Временами я завидовала папе. Если бы какие-то неведомые силы воскресили моего отца из мёртвых, а мне предложили занять его место, я бы ни минуты не колебалась. Даже сочла бы за честь для себя лечь в могилу вместо отца. А что? Хорошо ему теперь. Лежит себе под надгробной плитой в гробу, ничто его больше не тревожит, ему больше не будет больно и плохо, он обрёл столь желанный и долгожданный покой. Отец больше не увидит мерзких лиц людей, которые улыбались ему и мне, глядя в глаза и расточая льстивые слова, когда тайна моего рождения ещё не была известна, и отец был жив. Папа навсегда избавлен от страданий.
Сейчас я ему завидовала белой завистью. В том, чтобы поменяться с ним местами, было что-то заманчивое.
Приласкавшись к Деметриосу, я всё же получила разрешение отлучиться в город. Грек сперва не хотел меня отпускать, был готов костьми лечь — только бы удержать меня дома.

Нас связывала данная друг другу клятва, скреплённая кровью, а не словами или печатями.
Всего один надрез стилетом на моей левой руке и левой руке Деметриоса. Соединённые надрез к надрезу руки, чтобы кровь перемешалась.
Кровная клятва… Теперь я и Деметриос связаны нерушимым обетом… Деметриос Ласкарис чувствовал себя в ответе за меня, за ту, чья кровь смешалась с его кровью. Деметриос считал, что несёт ответственность за ту, которую отныне считал своей сестрой.

Отсюда и его желание уберечь меня от опасностей. У Деметриоса нет семьи: он не женат, детей тоже нет, а уж тем более внуков. Как-то не оставили поиски знаний ему времени на это. Хотя Деметриоса нельзя назвать одиноким, ведь у него есть такой верный помощник, как Эстебан! Наверно, потому что у Деметриоса нет детей, он и относится ко мне так. Хорошо, когда есть некто, готовый протянуть тебе руку помощи, не требуя взамен твоего тела… Будь я Деметриосу дочерью или даже внучкой, он бы обращался со мной точно так же, как сейчас. Он бы сделал всё, зависящее от него, чтобы я лишний раз не рисковала собой, показываясь на улицах города, даже изменив внешность.

Но я так плакала и умоляла его, что он согласился отпустить меня. Правда поставил условие, чтобы я ни с кем в городе не разговаривала, не снимала капюшона плаща с головы и возвращалась домой, как только сделаю, что хотела. Желательно до вечера.
Добро от Деметриоса получено. Чтобы не слишком привлекать к себе внимание, я оделась в мужской костюм и сапоги на толстой подошве. На голову одела светло-каштановый короткий парик, чтобы скрыть свои чёрные волосы. Я, конечно, заживо рискую свариться, если учесть, что во Флоренции стояла солнечная погода в этот день, как и всегда, в прочем. Но рисковать не стоит.
Парик плотно сидел на моей голове. Ни одна прядка чёрных волос не выбивалась из-под него. Меня и правда было можно принять за юношу.

Вновь погрузившись в суматоху, шум и гам своего родного города, я придерживалась данных мне наставлений. Не хватало ещё куда-нибудь вляпаться по самые уши! Не решённых проблем с меня пока достаточно.
Придя в церковь святого Михаила, я наконец-то сделала то, в чём мне долгое время было отказано. Я принесла цветы на могилу отца, преклонила колени и помолилась. Какое-то чувство покоя лишь на время снизошло на меня. Отец обрёл покой, который больше ничто не нарушит. Он заслуживал достойного погребения. Отец теперь в лучшем мире, чего я не могу сказать о своей тётке Иерониме и её любовнике Марино, сгоревших живьём, в собственном же особняке для уединений. Жизнь всё расставляет по своим местам. Правда приходится направлять её десницу, но это ничего. До меня доносилась органная музыка и пение хора, сквозь окна светили солнечные лучи. А я стояла на коленях, отстранённая от всего, и самозабвенно молилась…
Никому не было дела до меня. Сейчас я была не Фьорой Бельтрами, а неизвестным юношей, пришедшим почтить память такого добродетельного человека, как Франческо Бельтрами.

Встав с колен, перед этим коснувшись губами надгробной плиты, я накинула капюшон на свою голову, которая и так изрядно успела вспотеть в парике, и неспешно вышла из церкви.
Со спокойной душой, от того, что во Флоренции часть моего долга выполнена, я возвращалась домой. Идти пришлось по малолюдным и тёмным закоулкам, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания горожан. А то я знаю тягу своих соотечественников-флорентийцев разводить сплетни по любому поводу! Лучше им такой повод не давать. И так все насторожены из-за пожара, в котором Иеронима и Марино сгорели. Так и надо! Мне их совсем не жалко! Единственное, о чём я немного сожалею, так это о том, что сама не подожгла тот особняк!
Обидно, что Игнасио без меня управился, а так хотелось не просто посодействовать, а стать движущей силой мести!

Размышляя о своём, я брела по извилистым переулкам кварталов с нехорошей репутацией. В образе женщины, то есть в своём, опасно показываться там, а вот если в образе юноши, то это никого не удивит.
Хорошенькому парню не светит быть похищенным и проданным в бордель, а вот девушке — всегда пожалуйста! То есть, если мужчина шатается по таким местам, то это нормально. А если женщина, то она сразу ищет любовных приключений на причинные места, она сама напрашивается, и без разницы, что это уже насилие. Иначе, зачем женщине бывать в таких местах, кроме как не из жажды приключений? О, двойная мораль, ты вечна!

— Попалась, шлюха подзаборная! — чей-то полновесный кулак ударил меня по щеке столь неожиданно, что сбил меня с ног.
— Вы кто? — спросила я, всё ещё глядя в пол и держась за щеку. — Что нужно от меня?
Но меня не удостоили ответом. Чьи-то руки грубо оторвали меня от земли и встряхнули.
— Теперь узнала меня, потаскуха дешёвая? — искажённое злобой и ненавистью, перекошенное лицо Пьетро Пацци находилось в непосредственной близости от моего лица.
— Пьетро… — только и выговорила я, стараясь не терять самообладания.
Ничего не скажешь, приятная встреча! А это молодой сеньор Пацци, сын Иеронимы, теперь так здоровается — бьёт кулаком по лицу?
— А у тебя память не столь короткая, ведьма!
— Пьетро, прошу тебя, отпусти! — делала я, в прочем бесполезные, попытки освободиться от его хватки.
— А ты, не иначе, как на маскарад собралась. Мужчиной вырядилась! — Пьетро сорвал с моей головы парик, бросив его в лужу. Копна моих чёрных и тяжёлых вспотевших волос рассыпалась по моим плечам. — Неплохо, неплохо, — изрёк Пьетро тоном коллекционера. — Думала этим меня одурачить?
— Пьетро, я, — но меня перебила на полуфразе пощёчина.
— Закрой рот, тварь! — Пьетро яростно встряхнул меня за плечи и ударил спиной о стену какого-то дома, прижав меня к ней и блокируя пути к отступлению. — Я не разрешал тебе говорить!
— Ты ещё дышать мне запрети! Что я тебе сделала, что?! — не выдержала я.
— Ты, будто, не знаешь? — в нарочито спокойном голосе Пьетро я уловила угрозу для себя. — Ты погубила мою мать, сука!
— Она сама виновата, она виновна в гибели моего отца, я не делала с ней ничего!
— Не ври! — Пьетро стукнул меня моим же затылком об стену.

Дураку силы не занимать… Я вскрикнула от сильной пульсирующей боли в затылке, отдающей в виски и лоб.
— Я видел тебя и твоего монаха в ту ночь, когда сгорел дом мамы! Потаскушка! — схватив меня за волосы, Пьетро потянул вверх, принуждая меня подняться с земли.

Пришлось, иначе я рисковала лишиться доброй половины своих волос. Болела не только сама голова от ударов, но и кожа головы, от того, что меня тянули за волосы.
— Ишь, как о своей красоте печёшься, кукла размалёванная! — Пьетро собирался снова ударить меня, но я успела перехватить его руку.

Между нами завязалась ожесточённая борьба, без единого намёка на пощаду для противника. Либо жизнь, либо смерть. Третьего не дано. Сцепившись, как два тигра, мы катались по грязным неровно выложенным плитам квартала, тузя друг дружку. Пьетро пытался скрутить мне руки, но ему не доставало проворности. А я была очень увёртливая, гибкая и стройная, что давало некоторое преимущество. Я оборонялась, как умела: отбивалась головой, руками и ногами, царапалась и кусалась. Но стоило мне вырваться, как Пьетро снова удавалось схватить меня.
Чёрт, если б знала, что встречу сегодня этого безумца, захватила бы оружие с собой из дома!
Но откуда я могла знать? Я же не провидица! Как говорят: «знал бы, где упаду, постелил бы солому.»

Пьетро выкручивал мне руки, а я по-прежнему не могла освободиться от него!
— Оставь меня, что тебе от меня надо? — спрашиваю я его прерывистым хриплым голосом, стараясь экономить силы и не дать Пьетро заломить мне руки за спину.
— Ты станешь моей, дрянь маленькая, — последовал ответ юноши, — погоди… Окажешься в моей власти, пожалеешь о своём рождении! Раз ты со своим монахом спала, чтобы он убил мою мать, то почему бы и не со мной?! — Пьетро грубо поцеловал меня в губы, что вызвало во мне волну бессильного гнева. — Быть может, переспав с тобой, я пойму, что ты ничем не отличаешься от тех портовых шлюх, которыми кишит Флоренция! — как я ни старалась, а Пьетро всё же удалось одержать надо мной верх. Я лежала на грязных плитах, придавленная к ним тяжестью своего противника, не в силах пошевелиться.
— Пьетро, ты в своём уме?! — вскрикнула я панически. — Отпусти!
— Заткнись! — удар по щеке всё равно не отбил у меня желания защищаться. — Если нет мечты на тот свет к твоему отцу отправиться!
— Никогда этого не будет, слышишь, никогда! — я плюнула ему в лицо, за что опять получила кулаком от обезумевшего молодого Пацци.
— Может тебе тогда личико немножко подправить? — в его вопросе угадывалась угрожающая елейность. — Тогда никто на тебя не позарится! Окончишь свои дни в захудалой таверне, обслуживая солдатню за три гроша!

Я мгновенно поняла, ужаснувшись, куда клонит Пьетро. Моя рука успела выхватить его кинжал из ножен, висевших на поясе Пацци, раньше владельца. Я не понимала, что делаю. Перед глазами словно был красный туман, застилавший всё. Как в каком-то сне я наносила удары кинжалом. Я даже не видела, куда их направляю. Одежда, руки и волосы пропитались чем-то липким, имеющее запах и привкус железа с солью. Словно в трансе я слышала какие-то истошные крики. И странное чувство свободы. Я не понимала, что со мной и где я, как оказалась здесь. Что произошло?

Помню только то, что я открыла глаза и огляделась вокруг себя. В правой руке я крепко сжимала окровавленный кинжал. Да и я сама была вся в крови. Не своей, а чужой… Кровь была на моих руках, обуви, одежде, лице и даже волосах. Возле меня в луже крови лежал уже мёртвый юноша с остекленевшим взором чёрных маленьких глаз, с кривыми ногами и горбом на спине. Лицо его, и без того не отличающееся красотой, перекосило в яростной гримасе. Даже уголки губ асимметричны друг другу.

Боже мой, этот юноша ведь Пьетро Пацци! Я человека убила!
Мне хотелось кричать от охватившего меня панического ужаса, но у меня хватило благоразумия этого не делать. Да и выворачивать наизнанку меня начало от одного вида такого обилия крови. Мой желудок не выдержал. Меня вырвало тем, что я съела на завтрак: капустный суп, курица с гренками и яблоком.
Когда первая волна потрясения отхлынула, я достала из лужи парик и убрала его во внутренний карман плаща. Накинув на голову капюшон, я побежала по направлению к Фьезоле, пока меня не обнаружили на месте преступления…

Глава 18
Я бежала, не разбирая дороги, наконец-то добравшись до Фьезоле.
Я смутно помнила то, что было. В голове словно туман, всё расплывчато, непонятно, пугающее…
Помню, как у меня вдруг всё стало красным перед глазами. Собственные удары, казавшиеся мне ватными. Моя правая рука до боли в суставах сжимала рукоять кинжала. Кровь обжигала мою холодную кожу…
С ужасом я осматривала свои обагрённые в крови руки, пропитавшуюся этой кровью одежду… Даже запах от меня исходил иной, запах смерти, мёртвого тела…

Вокруг грязь. Холод, скорее ставший частью самой меня, нежели холод улицы… Всё вокруг тусклое… И брызги алой крови на коже, одежде, обуви и волосах! Всё видится точно сквозь кроваво-красное марево.
Я не понимала, что делала тогда. Я словно была в трансе… Зато теперь ко мне пришло осознание всего, что произошло…
Я стала убийцей. На моих руках кровь Пьетро Пацци. Я убила человека, причём его же собственным кинжалом… Господи, что же я наделала!.. А если из-за моего поступка месть клана Пацци обратится против тех, кто мне помогает? Деметриос, Эстебан, Самия… Какое зло могут причинить им? А моя наставница Леонарда и камеристка татарка Хатун? С ними что будет? Только бы месть семьи Пьетро, если и обратится против кого-то, пусть этим кем-то буду я одна…

Я и сама не понимала, как так вышло, что Пьетро погиб от моей руки. Я же гораздо слабее его физически! Как такое возможно? Хотя страх вполне мог придать мне сил для борьбы. Известны случаи, когда женщины гораздо слабее меня, вдруг проявляли чудеса силы и выносливости в подобных ситуациях. В состоянии покоя я бы вряд ли смогла справиться с более сильным противником.

По пути я постоянно оглядывалась, будто опасаясь, что Пьетро меня преследует, желая отомстить. Мне представлялось его перекошенное лицо, его руки, которыми он тянется к моей шее…

«Ты думаешь, будто отделалась от меня? Зря надеялась! Теперь я тебя точно в покое не оставлю, убийца!» — словно воочию я слышала голос Пьетро и видела самого обладателя этого голоса.
Убийца… Казалось, это слово выкрикивало мне всё живое, что окружало меня. Мой воспалённый мозг улавливал это слово в шелесте листвы и трав, в трелях птиц. Мне казалось, что я прочитаю эту мысль «убийца», промелькнувшую в голове любого встречного человека. Пойму лишь по одному выражению глаз.

Осуждение, презрение… Ожидание моего дальнейшего падения. Радостное предвкушение… Так приятно наблюдать, как кто-то катится вниз по наклонной. Разве не помогает это убедиться в своём превосходстве?
Убийца… Казалось, даже камни и деревья шептали мне. Убийца… Слышалось даже в вое усиливающегося ветра.
Я поглядела на яркий солнечный диск в голубом небе, но который ничуть не согревал меня.
И там чудятся знаки! А как иначе тогда понимать мне, если облако напомнило тот принадлежащий Пьетро кинжал, выпуклый узор рукоятки которого отпечатался у меня на ладони?

«Убийца, тебе нигде не скрыться! С неба всё видно, бесстыдная. Глупо убегать — от себя самой не убежишь далеко, ведь ты будешь вечно носить груз этого греха в себе. Прячься, если хочешь, только от себя ты не спрячешься.»

Боже, теперь ещё и моя совесть решила мои муки усугубить!
Чувствовала себя выпитой до дна, опустошённой. Потерянной и не нужной. Грязной не только внешне, но и в душе…
Чтобы смыть с себя кровь и плохие мысли, я искупалась в ближайшем ручье. Кровавые пятна, расползшиеся по моей обуви и одежде, частично сошли, став бледнее. По крайней мере, не так пристально в глаза бросались. Тело, лицо, волосы и руки тоже удалось отмыть.
Мыться в холодной воде, да ещё и без мыла с мочалкой, сродни пытке, но я, стиснув зубы, интенсивно оттирала с себя пятна. Мне это удалось.

Не являться же в дом Деметриоса в том жутком виде, в каком я была! Начнутся же расспросы: где я была? Почему так долго? А кровь у тебя откуда на одежде и не только?
А как мне сказать, что я своими руками убила Пьетро Пацци? Разрешил мне Деметриос, называется, в город сходить и могилу отца навестить!
Да, талант у меня притягивать к себе проблемы! То Селонже к себе притянула, то монаха Ортегу и Пьетро! Боже, я же не грешила до последних событий, за что?! Что и кому я плохого сделала, когда ещё была прежней наивной и доброй Фьорой? Никому!

Тогда зачем так со мной поступать? Если женитьба на мне такой позор, то зачем лезть в мою жизнь, к примеру? Проходили бы себе мимо и не лезли ко мне!
Неужели надо было лишать жизни моего отца, после всего сделанного им добра, для одного недостойного человека?
Зачем сперва клясться мне в любви, а потом топить в ванной комнате лишь за то, что я не уронила чести имени, которое ношу, отказавшись совершать прелюбодеяние?

Зачем избивать меня в безлюдном переулке и угрожать? Жизнь за жизнь. Иеронима с Марино убили моего отца. Я использовала наиболее удобный, выпавший мне, случай для мести. Око за око, зуб за зуб!
А ведь если поразмыслить, Иеронима получила по заслугам, как и Марино. То, что с ними стало, результат справедливой и оправданной мести. Желание Пьетро отомстить за мать естественно и понятно. Но то, что он напал в переулке на беззащитную женщину, которая была одна, и хотел её убить, ему чести не делает. Неужели он думал, что расправиться со мной будет так легко, что я не буду пытаться защищать себя? Что ж, Пьетро своё получил, попытавшись отомстить за мать, на которую, в свою очередь, обрушилась моя месть.

Не знаю, не приведёт ли убийство Иеронимы и Пьетро к новым бедам? Не развяжет ли это кровавую вендетту между кланом Пацци и мной? Пацци были известны своей мстительностью, завистливостью и коварством. Они ненавидели Лоренцо Медичи за его успешность. Особенно за то, что власть ускользнула от них в руки семьи Медичи. Пацци не преминут воспользоваться прекрасным поводом для расправы со мной, а потом и с Лоренцо…
Не радужные картины рисовало в голове моё воображение, ох, не радужные…

Впору повеситься. А что? Деревья рядом растут, их толстые ветви расположены не так высоко, я дотянусь. Да и коса у меня достаточно длинная, чтобы обмотать ею свою шею и на ней повеситься. Эх, не зря Леонарда мне в детстве стричь волосы запрещала — вот какая от них может оказаться польза!
Как всё просто. Повесился на своих волосах-и всё! Весь этот кошмар закончится. Или лучше водоём? Только боюсь, что я придусь не по вкусу местной фауне. Слишком ядовитой стала я. Отравиться недолго.
«Давай, оборви тонкую нить своей бесславной жизни, дьявольское отродье!» — передо мной промелькнуло обуглено — кровавое лицо Иеронимы.
«Ты думаешь, что смерть избавит тебя от мук совести? — привиделся на этот раз Марино. — Ты думаешь, что так со всем покончишь, бесстыдная?»
«От себя не уйдёшь, убийца!» — а теперь перед моим взором промелькнул Пьетро, злобно оскалившись.

— Господи, что же надо ещё от меня? — я обхватила голову руками, запустив пальцы в волосы, отказываясь признаваться себе в том, что я боюсь. Я боюсь сойти с ума, что в моём положении немудрено.
«Ты знаешь, за что тебе всё это! — напала на меня совесть. — Негодница, распутница и лгунья, убийца!»
— У меня не было выхода, Боже… — простонала я. — Я защищалась… Пьетро хотел убить меня! Что мне оставалось?
«Ничего, Фьора, — вновь привиделось мне лицо Пьетро, — сможешь принести свои, впрочем ненужные, извинения, когда мы встретимся в Аду. Сама до девятого круга найдёшь дорогу?»
— Нет, это невыносимо! — прикусив свою ладонь, я заскулила, как раненая и загнанная волчица. — Невыносимо!

«О! Надо же, — принялась совесть снова за меня, — тебе невыносимо! Гадюка ты подколодная, предательница, лицемерка с личиком куклы! Ты даже не женщина — в тебе нет ничего женственного! Ты притворщица, лгунья и дрянь! Твои сердце и душа настолько же чёрные, как и твои волосы! Ты насквозь прогнила, в тебе нет ничего светлого и чистого, искреннего и доброго. Ты уже так увязла в своём же собственном болоте лжи, что едва макушку видно. И не отрицай, ты сама прекрасно знаешь, что это правда. Я твоя совесть, зачем мне врать тебе? Я твоё истинное зеркало. Совершенно не то, в которое ты смотришься по утрам. Если бы в зеркале отражалось не твоё лицо, а твоя душа, поверь мне, милая, ты бы разбила своё зеркало и в ужасе убежала прочь!»

— Нет, я так больше не могу! С ума сойти можно! — я сердито смахнула набежавшую слезу. — Господи, прости меня…
Я истово перекрестилась, глядя пристально в небо, которое затягивали серые свинцовые тучи, закрывая солнце.
— Domine Iesu (О, милосердный Иисус), — начала я срывающимся голосом, — dimitte nobis debita nostra, salva nos ab igne inferiori, perduc in caelum (Прости нам наши прегрешения, избавь нас от огня адского), — я прикусила нижнюю губу, чтобы сдержать рыдания, — omnes animas, praesertim eas, quae misericordiae tuae maxime indigent. Amen (и приведи на небо все души, особенно те, кто больше всего нуждаются в Твоём милосердии. Аминь). — последние строки молитвы об отпущении грехов я произносила, то и дело утирая слёзы с лица, а голос мой дрожал и прерывался от подступивших к горлу рыданий.
Закончив молиться, я поднялась с колен на подкашивающихся ногах, но, не переставая креститься.
— Прими и помилуй, Господь, мою душу грешную, прости мне грехи мои, — говорила я, как будто во сне, — в коих я раскаиваюсь… — с безысходным ужасом я посмотрела на холодную и манящую гладь небольшого водоёма, в котором отражалось небо, затянутое свинцово-серыми тучами.

«Фьора, что ж ты делаешь? — услышала я в своей голове голос своего отца, Франческо Бельтрами. — Не вздумай!»
— Папа… — прошептала я сдавленно.

...