Глубоко в небесах (слэш, мини 18+)

 » Глубоко в небесах (слэш, мини нц-17)  [ Завершено ]

На большого любителя. Обратите внимание на предупреждения;)

название:глубоко в небесах
автор: марта буже
размер:мини
рейтинг:как обычно - нц-17
статус:завершен
персонажи:мартин и ???
описание: обращаясь к небесам, обернитесь, не стоит ли кто за спиной?
предупреждения:мистика. слэш. немного насилия. опошления авторской мечты)))"запиканый" мат!!


  Профиль автора

  Показать сообщения только автора темы (marta buzhe)

  Подписаться на автора

  Добавить тему в подборки

  Модераторы: yafor; Дата последней модерации: 24.10.2013


_________________

Сегодня я опять играл со звездами. Пожалуй, это было самым лучшим из того, чем я мог заниматься, оставаясь наедине. Бесценное время уединения, короткое, светлое, полное особой грусти, которой я не имел права делиться с кем либо, даже если бы нашелся человек, интересующийся разбитыми судьбами и свихнувшимися мозгами.

Я прикрываю один глаз, навожу «прицел» пальцем, пока подрагивающая подушечка не накрывает мерцающую точку над головой, одну из миллиарда рассыпанных по ночному небу. Я тяну к ним руку, обе, как только доходит, что могу поставить пакет на асфальт. Это как дорога, но без направления и указателей, как лестница без ступеней и перил. Я могу уйти, и даже знаю как, знать бы только куда...

-Заберите меня отсюда.

В траве умиротворяюще трещат кузнечики, добавляя звуков безлюдной улице – в каком-то из окон стоящего торцом дома играет попсовая музыка, из многих других рваньем отголосков доносится чей-то разговор на повышенных тонах, затихающий смех, собачий лай... На углу дома гудит фонарь, по автостраде, минуя горящие желтым светофоры, на бешенной скорости мчится грузовик, сигналя и не пропуская другие авто. Где-то ветер несет бумажный пакет из-под фаст-фуда, шерудя им по тротуару. А когда я отнимаю одну руку от неба, и затыкаю пальцем ухо, биение сердца успешно заглушает улицу – частый дневной кофе к вечеру превращает меня в ошалелого. Еще с минуту я продолжаю стоять, запрокинув голову назад, всматриваясь в полные немых обещаний звезды, лаская их провонявшимися рыбой пальцами, а потом, со стоном досады внимаю упрекам совести – включаю мобильный, и жду шквала звонков. Впрочем, недолго.

-Да, я уже иду. Нет, телефон сам вырубился. С ним случается, ты же знаешь. Со мною все в порядке... тебе не стоило переживать. Тут идти пять минут, отец, что могло произойти? Нет, не трогай! Ты упрямый! Я все сам сделаю... пап, ну прошу тебя... тебе не обязательно было готовить, там ведь полно еды... Знаю, что старался. Прости, конечно, я рад. Мне очень приятно. Честно. Я это говорю не для того, чтобы тебя успокоить! Ты принимал лекарство? – перекладываю пакет в другую руку, а телефон к другому уху – додумался держать у левого, оно ж почти не слышит. Я глухой на одно ухо, или без малого глухой, глухой наполовину, тугоухий. – Мне не все равно. Я волнуюсь за тебя. Я так отвечаю, потому что привык говорить это каждый день – каким может быть мой голос? Пап... я устал. Нет, не жалуюсь... Ну, началось... ты уже рассказывал, кем ты был в мои годы... Я у тебя неудачник, что уж... Слушай... не кричи... я не хотел тебя обидеть! Пап?

Короткие гудки, а затем снова только сверчки и оставшийся далеко позади трескучий фонарь. Мне следует поторопиться – дома ждут. Мне вообще не следует возвращаться.
***
Я выбрал работу без выходных – зачем мне личное время, которое будет отдано кому-то другому, даже если эти люди единственные близкие мне, даже если они как никто и никогда нуждаются во мне? Зачем мне лишние часы сна и промедленье в ванной? Замирание со вчерашней одеждой в руках, голяком, с мыслями о необычности наступившего дня и последующими жалкими попытками уговорить себя рухнуть обратно в постель? Что я буду делать с прелестями своих выходных, если не подарю их отцу с братом? Как я смогу развлечь себя, выпади мне такая возможность? – днем не видно звезд.

У меня хмурый вид. У меня запущенный, усталый, серый и мертвый вид. Это не откровение зеркала, это упреки тех, кто считает, будто я своей кислой миной обижаю их падкие на прекрасное глаза. И я получил очередное замечание от управляющего - неопрятный. Все дело в должности, будь я уборщиком, меня бы мало отчитывали за отросшие нечесаные волосы и вылинявшую футболку под жилетом ТЦ, уборщиков, вон, никто не замечает, с ними не говорят, к ним не обращаются с просьбой завернуть или взвесить что-либо, как ко мне. Неопрятный человек, х*рня, что в перчатках, запаковывает ИХ еду. Впрочем, «еду» тоже следовало большими буквами. Когда я стану слишком неопрятным для продавца, пойду мыть полы – нет причин держаться за нынешние достижения. Карьерный рост или карьерное падение – нет принципиальной разницы в направлении движения на этой линии, пока я буду зарабатывать деньги, которых хватит моей семье.

Мне не на кого надеяться, мой отец пропивает свою пенсию заслуженного футболиста, все свои премии и подачки государства ему, как инвалиду. Моему брату только двенадцать, и это непростительно мало, чтобы идти работать, даже при осознании им самим острой потребности слинять куда-то из дому. Моя слабоумная мать повесилась на бельевой веревке лоджии, узнав, что отец попал в аварию. И я, осознавая свою уникальность в семье неработающих\умерших\несовершеннолетних выбираю работу без выходных, - используя это как шанс сваливать из дому не возвращаясь до ночи, - терпеливо жду, когда меня понизят до уборщика.

Я пытался бежать еще лет пять назад, путался в переулках, шугался темноты и прохожих, однако искал свою цель и просто верил в нее, как слепой, ароматам пищи. Но в самые темные из времен, споткнулся, чтобы упасть и больше не подняться. Что это было, тоска за ушедшей? Несбывшиеся надежды? Предавшие друзья или те, исключительные немногие, кого я с каждым прощанием все отчаянней, все жадней и назойливей пытался любить и держать? Это не рефлексия и даже не надежда поднять себя, вструснуть, осчастливить новой мечтой – все отлично, насколько подобное возможно - лежа на спине мне хорошо видно небо.

Людей сегодня много – суббота. Уикенд, выходные. Останься у меня в арсенале достаточно сарказма, улыбался бы зло с этих суетливых обжор, толкающих перед собою полные тачки еды, и товаров, сопутствующих процессу поглощения последней – но я спокоен и снисходителен, ко всем, кто гонит на удовольствии чревоугодия. Отец вон, тоже гурман, не ест вчерашний суп, даже если он многим вкуснее сваренного сегодняшним утром, вечно спешащим раздраженным мною. Брат ест все, но лишь от того, что пока боится отца – несколько лет, и его страх уйдет вслед за моим, сменив место ненависти или жалости, - и я бы искренне не пожелал брату проникнуться к отцу вторым. Я же ем то, что готовлю отцу с братом, когда вижу, что от меня этого ждут – а моя стряпня обычно неплохая, хотя и без изысков. И мне гораздо ближе отморозок, посчитавший нужным зайти в этот ТЦ и отстоять длинную очередь с одной зажигалкой или коробком спичек на ленте, чем кто-то накупивший здесь тонну жратвы «про запас».

-Эй, приятель! Ты что, оглох? – я задумался, не заметив скопившейся перед прилавком голодной орды. Я, правда, задумался, но мог и не слышать, когда они звали. Почти и на одно ухо, уважаемый – поправляет безликого покупателя моя улыбка пох*иста. – Взвесь нам...

Я взвешиваю, киваю, что понял, когда просят порезать рыбу, заменить на другую, или дать понюхать насколько она свежая. Не был бы против, даже имей шанс отказывать – им ее есть.

По сложившейся привычке, я ни на чем не останавливаю взгляд, если и, акцентируя внимание на конкретном персонаже из толпы, то исключительно за счет его одежды – стоящие изучения вещи бросаются в глаза, их не много, но это всегда как вспышка. Сочно-зеленая, как флизелиновые обои в моей комнате, футболка. Сине-фиолетовые, цвета моей депрессии, джинсы. Черная майка в белый горошек, как побитый шашелем старый рояль кого-то, с кем я не знаком... Желтый пояс с цепочкой, нелепые розовые колготы в малиновых разводах, как экземы на ногах... Развлекаю себя в рабочее время, как умею.

Ты не носил розовых колгот, ровно, как и яркой футболки или брюк, ты даже не катил впереди тачку с провизией, ты стоял посреди зала, между витриной с йогуртами и отделом с сырами, и вообще ничем не выделялся, но посмотрев на тебя один раз, я уже не мог отвести взгляд. Еще секунду я задавался вопросом, ЧТО выделило тебя из шевелящейся безликой массы, но вот минула новая секунда, и еще одна, и меня уже, ни разу не волнуют подобные мелочи. Я знаю, ЧТО, о, несомненно! Ты не отсюда. Ты - не ОНИ. И ты стоишь и смотришь на меня, словно рядом нет никого более достойного, или вообще никого. Если представить, что ты просто человек, то тебе около тридцати пяти - мне приходится прикинуть, я сравниваю с собою всех, кто оказывается близкостоящим к границе моего личного мира, хотя стоящих к ней настолько близко не встречал еще ни разу. Чудесные, отливающие блеском колотого стекла глаза. Больше ничего не понимаю. Я обездвижен, обескуражен и ранен куда-то прямо в голову.

Я вынуждено отвлекаюсь на фасовку рыбы, желаю подохнуть покупательнице оторвавшей меня от просмотра немого кино с твоим великолепным участием, и... покрываюсь холодным потом, не обнаруживая тебя там, где недавно оставил взглядом. Я впервые за долгие годы хочу заорать от ощущения потери, хочу разбить что-то, и витрина холодильника с рыбой самое то, но руки покорного раба системы, таких команд не слушаются, продолжают совать в пакет замороженную тушку, продолжают клеить ценник, передавать этой старой улыбающейся шлюхе ее покупку.

Ну и черт с тобою! Убирайся, откуда пришел...

В ночь с субботы на воскресенье я не могу заснуть – кофе оказалось слишком много. Я даже ждал, что носом пойдет кровь, но обломался – вероятно, она подыщет себе другой выход, если посчитает нужным, хотя, факт - до инсульта мне еще следовало «дорасти», сколько бы чашек я в себя не вливал. Возможно, из всех имеющихся, я инстинктивно выбираю самые долгие пути, притворно недоумевая и озадачиваясь временем ожидания своей конечной остановки.

По потолку бегали следы фар скуливших шинами автомобилей, там, на автостраде, от которой жилые дома отделял могучий старый сквер, непонятно как, но пропускающий через деревья свет. Я отлежал спину, каждую мышцу в ней, измял лопатки и пуще прежнего искривил позвоночник, но так и не уснул до рассвета, и не перевернулся на бок, гадая, каким х*ром фары авто могут попадать на мой потолок на восьмом этаже. Я вспоминал исчезнувшего тебя и уговаривал себя принять единственную возможную правду – ты никогда и не появлялся.
***
Отец поругался с соседями, обещал засадить их всех к чертям собачьим именно в тот момент, когда я вываливался из квартиры на работу. Отец ходил на рынок, он любил вставать рано утром, похмеляться, ковылять скупляться, возиться на кухне, а потом будить брата и упрекать, что тот не помогает, ни палец о палец - никогда не слышал лично, брат рассказывал. Соседка по площадке лая в вертикальную щель приоткрытой двери грозила физической расправой от рук ее мужа, отец в ответ божился, что посадит суку – ее пес покусал его сына. Не меня, конечно. Я для приличия еще с минуту помялся в проеме, как бы для численного превосходства нашей армии и одновременно моральной поддержки в разыгравшейся войне.

-Пап, ну, я пошел...

-Что? Ты не останешься с братом? Убегаешь из дому? Мартин, ты как последняя гнида смываешься от проблем! – отец схватил меня за предплечье и вздернул, как сомнамбула, заставляя вернуться и смело встретить правду из прямоугольника на стене. - В зеркало себя хоть видел? Расчешись, посмешище...

И я посмотрел, куда мне приказывали, но не на себя – отец уже не тот пышущий здоровьем мужик, который п*здил меня ногами за мой первый и возможно, поэтому и последний поцелуй с другим парнем у подъезда. Не тот, кто стал бы теперь ломать мне ребра, и, хватая за волосы бить головой о лавку. Люди меняются, их меняют. Болезни и недомогания, например. Отец был спортсменом, звездой, легендой, до той роковой аварии. Я прокрутил в памяти самые красивые и приятные кадры из детства, и, вдруг, шокируя самого себя, приобнял его, задыхаясь от горечи смешанных чувств, настолько сильных, что разрывали легкие и дергали вниз желудок.

-Пап...

- Хм... – он растерянно выдохнул мне в плечо, и на короткий миг растаял, благосклонно похлопывая меня по спине. И мне мучительно сильно захотелось, чтобы брат к этому времени проснулся, прямо сейчас вышел в коридор и увидел, что отец любит меня не меньше чем его, с его этой прокусанной соседской собакой ладонью. – Иди уже, не то опоздаешь...
***
Воскресенье, имеющее все шансы стать очередным, из ему предшествовавших пустотелых дней, таковым не стало – день был нашпигован досадной горечью подозрений - начинаю сходить с ума. Я игнорировал голос разума, шепчущий мне об агонизирующем со вчера воображении, как о предсказуемой попытке побега из опостылевшей реальности, чаще привычного всматривался в толпу, зависал, упершись взглядом в стеллаж с йогуртами, будто мог силой мысли вернуть тебя на прежнее место, знакомого мне целых четыре минуты и совершенно чужого несуществующего нечеловека. Я пил кофе и продолжал болеть умом, взывая к тебе скулежом в полголоса, и громко про себя. К вечеру, у меня не оставалось иного выбора, кроме как сдаться.

Однако когда пробило полночь и все отделы закрыли, отпуская персонал по домам, вышедший наружу я, будь прокляты все навязчивые идеи, наяву узрел следующую картину - ты ждал меня у одного из трех выходов с ТЦ. Стоял, прислонившись спиной к колонне, и красиво, читай манерно, курил. Ты не мог просто стоять здесь и не ждать меня, не мог прийти не за мною, потому, что я так отчаянно желал увидеть тебя снова! И ты не мог быть не собой, не мог быть не вчерашним видением с глазами из крошеного хрусталя! Твою ж мать!

-Что?

Заметив застывшего в нескольких шагах от тебя с по-детски разинутым ртом, не дышащего идиота, ты вопрошающе вскинул подбородок. Тебе казалось неуместным такое откровенное удивление с моей стороны, будто я был обязан принять эту встречу как должное - разве ты мог не стоять здесь? Но проблема заключалась в том, что ты всего лишь галлюцинация – как, бл*дь, иначе?!

-У тебя есть что-нибудь внутри?

Я ткнул себя пальцев в грудь, затем в живот, в лоб, не задаваясь целью уточнить, что имею в виду. Если кто и мог понять вопрос, то только ты.

Замерев на миг, словно прислушиваясь к собственным ощущениям, ты, вдруг, отлип от колонны, шагнул ко мне, выбрасывая недокуренную сигарету, щуря глаза, словно мы стояли на площадке залитой светом, и тебе было больно смотреть на меня. Твой голос оказался даже глубже и грубее того, каким я его успел себе напредставлять.

-Хочешь проверить?

Я мял пальцами ручку пакета, полного списанного товара, обычно тяжеленного, а сейчас не весящего и грамма. Твои глаза ловили малейшие всплески эмоций на моем лице, своим настойчивым вниманием сея в моих взбухших мозгах панику, порождая хаос, подпитывая и провоцируя за сутки прижившуюся в сознании паранойю.

-Больше чем чего-либо когда-либо хотел.

Ты душил меня глазами, вился вокруг шеи как змей, замыкаясь тесным кольцом – я выдохнул тебе ответ на одном коротком дыхании, теряя способность использовать человеческую речь в следующие несколько минут минимум. Я давился твоим взглядом проходящим сквозь меня, и прямиком в меня, скользящим в приоткрытый рот, после того как им были исследованы мои никому не интересные губы. Перед тобою стояла занятная вещь, любопытный объект, забавное существо, умеющее отзываться на не озвученные просьбы – ты без слов пригласил следовать за тобою, и я пошел. Взял и сорвался с места, едва расстояние между нами увеличилось до угрожающе длинных нескольких метров.

Я не спрашивал разрешения – взял тебя за руку, и не сдерживал пуганого стона, сожми ты до боли мою ладонь в своей. Меня знобило, а в голову толкнулось что-то отрезвляюще-холодное, призванное облагоразумить, но взамен этого, как дорогая анестезия, отбирающее чувствительность у бдящих инстинктов. Ночной воздух быстро наполнялся тобою, пока морозный запах твоего несуществующего присутствия не растекся улицей, пьяня мои рецепторы с силой обычной наркотической дряни – порывы ветра несли тебя далеко вперед, а я притихал в крепком захвате пальцев, держась рядом и не собираясь ни убегать, ни отпускать. Мы давно завернули за дом, перешли дорогу и теперь направлялись в глубь чернеющего громадинами косматых кленов, сквера. Я, поднял, было, голову, но опоздал – звезды, особенно яркие сегодня, ушли под занавес густых крон, ворчливо шумящих раскачивающимися куполами.

-Мне нужно включить телефон, с дому будут звонить.

Как всегда заедающая из закутка сознания трель совести, теперь била во все колокола – меня ждали. Правда, на самом деле, и это серьезней, чем, кажется – меня ждали! Сердце клокотало в горле, и каждое слово давалось тяжелей предыдущего.

-Меня... ждут дома.

Повторное уточнение дало не много - ты остановился, до этого не собиравшись. В полумраке аллеи я не мог видеть твоего лица, лишь очертания силуэта и протянутые к моей щеке пальцы.

-Я... быстро. Только скажу, что задер...

Ты гладил меня. Осторожно касался меня, то внимательной шершавостью большого пальца, то расслабленными остальными, плывущими от виска к подбородку, и всей ладонью на шею, мягко скользя теплотой твоей кожи по прохладе моей. Ты брал меня в руку, уходя пальцами по линии растянутой горловины футболки, пока не оказывался на позвоночнике, под беспорядком волос. Впервые я чувствовал себя себе не принадлежащим – до этого никто не осмеливался отнимать меня у меня самого, отнимать, с таким бесстыжим спокойствием, отнимать, ошеломляя величием власти и предупреждая любые попытки восстать...

-Я пришел забрать тебя. – В громком шепоте листвы над нами и вокруг нас, твой голос впечатляюще звенел, будто эхо из пропасти глубиною в километры. – Ты тянулся ко мне так осиротело...

Сердце обалдело забилось о ребра, я выдохнул страх коротким рваным стоном, разочарованно не веря столь явному и столь жестокому обману. Небо, внимающее моим мольбам, не может быть заключено в какую-либо оболочку, иначе мечта коснуться небес, всех обреченных быть прибитыми к земле долбо*бов, с начала времен и по сей день, будет предана! Небо не дышит. Не говорит. Не курит. И не играет с теми, кто отдает ему все свои чувства, протягивая руки к звездам и шепча слова любви...

-Внутри тебя...

-Да? – Ты шепчешь, ты наклоняешься, ведь многим выше меня – небо не может измеряться человеческим ростом, оно не способно выбирать себе пол мужчины или женщины, и уж тем более небо не в силах казаться желанным и необходимым, дурманящим, на уровне животных потребностей им овладеть или ему отдаться. Я шизофреник. Я *банулся на всю голову...

-Внутри тебя... пустота?

Мой голос дрожит. Как дрожал бы у любого, кого встретил после работы нечеловек, пришедший с далекой звезды, одетый в черный джемпер и узкие джинсы, и мнущий в зубах сигарету, с видом бывалого курца. Я понимаю, что у меня на тебя стоит, и это уже передоз - нашариваю рукой телефон в кармане, с целью включить его так, чтобы ты не заметил, хотя тут же озвучиваю надобность сфотографировать тебя.

...-твоего тела не будет видно... на снимке. Ты только мое воображение... Ты не существуешь! Ты пустота! А я больной у*бок и псих. Хах... мать твою... Боже...

Однако о телефоне приходится забыть тут же, мне больше не до поиска опровержений и доказательств - твоя рука все еще на моей шее, но ты сам теперь куда ближе, и приходиться поднимать лицо навстречу твоему, когда наклоняешься, касаясь губ вполне реальным и убедительным жаром дыхания.

-Проверь сам, что во мне. – Большим пальцем надавливаешь на мою нижнюю губу, приподнимая за подбородок, - Сначала рот. Давай. Прямо сюда...

И я даю. Я делаю шаг к тебе, хотя шагать некуда, и вот уже секунды две, как мы вжаты друг в друга, и моя рука судорожно хватается за твою одежду, закрепляя результат невозможного воссоединения паршивой блохи с небом. И следующее, что я делаю – погружаюсь в тебя, тяну за волосы, припадаю к твоим губам, чтобы с ноющим по-женски тонким всхлипом захватить твой рот с привкусом сигарет, вталкиваясь в него языком. Больше не имеет смысла ничего, так как ничего кроме этого момента не существует. Мне плевать насколько ты чудовищен а я наивен, плевать, почему мы глубокой ночью, в темном сквере, двое чужих друг другу однополых существ с разных реальностей, целуемся как пьяные малолетки. Плевать на еще недавно маячившую на горизонте логику, знающую так много вещей про доверчивость и стойкий иммунитет чудес к нашей земной среде, про миллионы способов одурачить меня и опасность быть покалеченным, если не убитым кем-то вроде тебя, прямо сегодня и сейчас...

Мне плевать на собственную жизнь, когда ты отрываешься от дрожащего в нервном возбуждении меня, и осипшим от страсти голосом предлагаешь войти еще глубже, найти в тебе дно...

Раздевая, мы оставляем синяки друг на друге, но чтобы увидеть их, нужно дожить хотя бы до утра, а я в своем везении на этот счет не совсем уверен... Я кусаю твою шею, голодно втягиваю в рот солоноватую кожу, вслушиваясь, как замираешь, и жалею, что одежды так мало – и твоей и моей не хватает для импровизации с покрывалом, что говорить о матрасе. Мне проще, я наползаю на тебя сверху, возвращая твой рот своему а пальцам левой руки весь экстаз от ласкающих прикосновений к лицу – нет ничего восхитительнее на ощупь, чем твоя шелковая кожа. Второй рукой я с восхищением глажу твой член, приподнимаясь, чтобы не зажимать его, а заодно и мой собственный между нашими телами, не лишать себя удовольствия держать тебя в ладони, всего несколькими нехитрыми движениями выжимая из твоего горла гортанные стоны.

Но вот, перекатившись, валишь меня набок, не спрашивая разрешения, укладываешь на свое место, успокаивающе шипишь, попробуй я выдернуть руки, собранные тобою и прижатые к земле несколькими отработанными движениями. Я не жалуюсь, что уж, так следовало поступить, - кашляю лающим смехом, в миг собрав все недостающие куски головоломки в один, - теперь сходство на лицо! Через черные как нефть ветви просвечивают брызги хрустальных звезд, невыносимо холодных и чистых, словно слеза.

-Пожалуйста...

-Это лишнее.

Ты берешь мой гудящий от возбуждения член, направляешь в себя, пытаешься сесть на него, не отпуская моих запястий, что крайне неудобно, но все равно не требует от меня клятв оставаться неподвижным до конца, не вырываться, не сбегать, если\когда пойму, чем все закончится сегодня. Тебе хреново, в меня никто не входил, но по собственным ощущениям сейчас догадаться не трудно – напряженно сомкнутые мышцы не дают опуститься до конца, лишь крепче сдавливая мою страждущую плоть, тебе причиняя нехилый дискомфорт, если не боль. Ты не чертов гей, вполне возможно, даже не человек, и что я делаю с тобою в данный момент загадка еще большая, чем та, зачем ты привел меня сюда.

-Так что во мне...- и, вдруг, одним упрямым сильным толчком, садишься на меня, впуская меня в себя полностью, и я далеко не сразу вспоминаю, о чем был вопрос, так как не разобрал его в своем долгом крике. – ...Пустота?

Ты давишь мне на грудь, раскачиваясь на мне, забив на жжение в своей заднице, наверняка не менее сильное, чем то, что ощущаю зажатый тобою я. Мотаю головой, нет... что ты... не пустота! Будь я проклят... Это жар. Живое, реальное тепло и влага, что, скорее всего, позже окажется кровью. Ни грамма не похожая, на вечный холод ночных небес. Ты определенно врешь мне...

Сбито дышишь, или верней сказать хрипишь, приходя в себя после минутного болевого шока, помаленьку расслабляясь и начиная двигаться на мне. Я не верю своему счастью видеть что-то настолько красивое над собою – и речь уже не о звездах. Да я срать на них хотел, пока у меня есть ты и эти ничтожные, мизерные мгновенья абсолютного откровения с тобою.

-Я могу придушить тебя... знаешь? А потом... закопать прямо тут... по частям... – люблю твой дрожащий голос, рваный, язвительный смех, и то, как вспотело у тебя под коленями, за которые я тяну сейчас, усложняя или упрощая нашу общую задачу кончить. Люблю твои толчки на мне, мешающие тебе говорить, твой взгляд, без сомнений ищущий в темноте эмоции в моих искаженных чертах лица, люблю руки, сомкнувшиеся на моей шее удавкой, вдавившие кадык и перекрывшие доступ кислорода к легким. – Ты звал так громко... что я услышал... и пришел. Внутри я полон грязи... не ангел, не Бог... кого ты там еще ждал, долбо*б? Так как тебе... небо сегодня?

Мне трудно думать, грудь растаскивает в разные стороны тугой, вспарывающей живую материю легких болью, а в животе бьется предательское похотливое солнце, готовое погаснуть с одним большим взрывом внутрь тебя.

- Тебе еще... нужен такой как я... мм?

Распластанный, прибитый к земле, я содрогаюсь под тобою в конвульсиях удушья, впиваясь взглядом в абсолютную черноту перед распахнутыми веками,*дец, и что в тебе действительно не оказалось дна, и я падаю в тебя, в небо, в его красивое *баное никуда без права возврата...

-Будешь... звать теперь... только меня... каждую ночь...

Ты размыкаешь пальцы, и меня выгибает дугой - в мозги бьет адреналиновой волной, кислород горечью обжигает горло, и я глотаю его паническими рывками, скребя землю и срывая траву под собой. Но что оказалось страшнее – серия твоих последних хаотичных движений на мне, и твой чудовищный рот, накрывающий мой, в момент истины, кончай мы оба, если и не одномоментно, то без малого, почти вместе и сразу. Небо, сквер и твое смутно различимое во мраке лицо - все перевернулось, рассыпалось на миллиарды светящихся частиц, унося меня на глубину. Только руки и ноги оставались безбожно дрожать, а грудь безустанно вздымалась в сухих хныкающих вдохах, напоминающих вой животного, причиняющих страданья, что до конца не мог заглушить даже подобный фейерверку, долгий оргазм.

-Что с тобой? Бл*дь... хреново? Больше я так не сделаю... тсс... ты меня пугаешь... ну все, все...

Ты завалился рядом, приподнял меня к себе на плечо и теперь задалбывал причитаниями, с беспокойством заглядывая в лицо и примирительно гладя мою опадающую грудь. А мне было бы смешно, не будь так грустно.

-Мое небо, бл*дь... – «сталкер, мечтающий перепихнуться в сквере».

Но эти сумасшедшие, заключившие в себя так удивительно много звездного света глаза, сейчас упорно желающие убедить меня в твоем раскаянии, продолжали наводить на определенные раздумья...
_________________

Спасибо !!!!

Пожалуйста, Надюш;) Всегда пожалуйста)))
_________________