Нина Соротокина

Стыдно признаться, но я даже фильм не смотрела... И не читала роман, увы.

с книг я узнала о Елизавете Петровне. Видно, что Соротокина ее любит. В ее описании, она что-то большее, чем просто кокетка и тряпочница.

А Саша в книге отличается от книжного. В фильме он благородный молодой человек, а в книге очень честолюбивый. А Анастасия в книге блондинка. Вот пишу и понимаю, что люблю их всех :и Алешу и Сашу и Софью, даже избалованную Анастасию.

А еще Василия Лядащева.

Вокруг его считают дурачком, но он проявляет завидную находчивость, когда надо спасти Софью. Вот, кстати, в эту пару я поверила сразу.

Первой появилась Софья, окинула мужа мгновенным взглядом и тут же припала к нему, спрятала лицо на груди. Но, видимо, испуг от внезапного появления мужа был сильнее радости, потому что уже через секунду она тормошила его:
— Что случилось? Почему приехал? Почему не предупредил?
— Все хорошо,очень хорошо,- приговаривал Алеша, нежно рассматривая ее лицо.
Он готов был бесконечно изучать эти прямые, чуть насупленные брови, прозрачные глаза в опушке коротких, густых ресниц, крохотную родинку на виске,но маменька оторвала его от этого занятия, а рядом уже Николенька пытался отцепить у отца шпагу и смеялась Лиза на руках у кормилицы.
Самое простенькое событие этого дня было исполнено высшего смысла: и баня, где Алеша и Адриан парились не менее трех часов,и суета на кухне, где каждое блюдо пробовали все имеющиеся в доме женщины, добавляя с важным видом «соли маловато» или «еще петрушки положить», и торжественное застолье, за которым мало ели и повторяли ненасытно: «Ну, рассказывай…»
А что рассказывать-то? Главное, что на свете есть такое прекрасное понятие, как отпуск, зачем-то торопили в Адмиралтействе, а теперь Алеша может голову дать на отсечение — три дня, а может, и неделю, он будет принадлежать только семье. Николенька весь вечер цепко держал отца за рукав шлафрока, видно, ребенку очень надоело женское общество.
Однако ночью, когда Алеша смог наконец остаться с Софьей наедине, она вместо того, чтобы предаться радости и любви, вдруг расплакалась. «Слезы мои грех, я знаю, в такой день… — твердила она сквозь рыдания. — Но не могу я больше одна!» Дети вырастут и без нее, у них замечательные няньки. Вера Константиновна заменит им мать, а жену Алеше никто не заменит; и посмотри на себя, какой неухоженный, руки в цыпках, похудел невообразимо, кожа на носу шелушится и весь провонял табаком. Плача, Софья исступленно трясла головой, волосы рассыпались по плечам и зацепились за деревянную завитушку в изголовье кровати. Она принялась выдирать эту прядь с болезненной гримасой.
— Но на корабль не пускают женщин, солнышко!
— А пассажиров? Будешь платить за меня капитану.
— На военный корабль, ты знаешь, берут пассажиров только в крайнем случае.
— Мой случай крайний! И на корабль за тобой пойду, и в Кронштадт, если они опять туда тебя упрячут.
Пока они препирались в открытое окно налетело множество всякой мелюзги, мотыльки и мошки порхали вокруг свечи, а по темным углам ровно и уныло гудели комары. Нечисть эту разгоняли долго, Софья успела развеселиться, и даже неминуемая сцена раскаяния — я вздорная, я порчу тебе жизнь, не слушай меня! — на этот раз не состоялась. Все слова растаяли в нежности.

А в отношения Анастасии и Саши - не очень. Избалованная, высокомерная Ягужинская только потому и снизошла до курсанта, что он оказался последним человеком, готовым ей помочь.

«Что я все себя жалею,- подумала вдруг Анастасия.- Горькая моя доля,мать в ссылке, муж в крепости, но ведь надобно и их пожалеть, им-то еще горше…»

Он явился к вечеру, не сказав никому ни слова, прошел в кабинет, сел за стол и замер с закрытыми глазами, вслушиваясь в звуки родного дома. Вначале шепот, шорох невнятный, потом беготня по лестницам и наконец громкий, навзрыд, крик Анастасии:
— Где он? Голубчик мой ясный, где он?
Она вбежала в кабинет, и здесь силы ее совершенно оставили. По инерции она еще сделала три неверных шага, потом колени подломились, и она непременно рухнула бы, если б не подхватили ее сильные руки мужа.

Оказывается, не одна я люблю Никиту Оленева (в исполнении Шевелькова)

Оба неидеальны. Она, да, избалованная красавица, во многом эгоистична, но и он честолюбив.

И мне почему-то кажется, что союз их был бесплодным из-за ожесточенности Анастасии (словно психологический заслон для будущей жизни), а сейчас у них обязательно родится ребенок, поздний (для того времени), но будет. Они оба готовы.

Надо перечитать две последние книги. Ничего не помню

Второй причиной, удерживающей ее от монастыря, была любовь к мужу, но и она видоизменилась вместе с характером. Александр стал не нежен, равнодушен к ее беде (читай -- отношения с Елизаветой, вернее -- отсутствие этих отношений), нетонок и эгоистичен. Упрекнув Александра в безразличии к чести Головкиных -- Ягужинских -- Бестужевых, она тут же могла бросить, как бы между прочим/что, мол, это безразличие вполне естественно: она, Анастасия, подняла мужа до своего уровня, а он как был мелкопоместным дворянчиком, так
им и остался. Что он понимает о чести? Понятие об этом у него такое, как у всей этой дворянской мелюзги, а Головкины с царями были в родне...
Александр сатанел.

Музыка, знамена, бой барабанов, улыбки -- великое мужское содружество, армия! Александр был счастлив. Прекрасное чувство- любовь к женщине. В юности ты полностью сосредоточен на этом чувстве. В зависимости от расположения к тебе той, что царит в сердце, ты испытываешь величайшее блаженство, поднимаясь душой в горные выси, или падаешь в бездну горя и безверия. Вот такие пироги.
Но все проходит. Возлюбленная становится женой, а существование под одной крышей двух любящих сердец во все времена называется словом "быт". А от быта сбежишь куда глаза глядят! Не может нормальный мужчина сидеть всю жизнь подле юбки, даже если это лучшая юбка на свете!

Коротка дневная жизнь в Кенигсберге. Только соберешься заняться философией, тебя уже зовут друзья (дружба -- превыше всего!) к столам банкетным и карточным, словом,
начинается жизнь ночная... В карты играл много и с переменным успехом, вино лилось рекой, и если вся компания вдруг снималась с места в поисках прекрасного пола, то не портил компанию. Жена, семья, любовь, Анастасия -- все это лежало в одном отделении души, как бы в тайном хранилище, а в другом месте души, открытом всем ветрам, обитали реалии сегодняшнего дня.

Александр поцеловал теплые пальцы ее поочередно левой, потом правой руки.
-- Все равно ведь не уснем. Давай чай пить.
Они пили чай с медом, сдобными пышками и вареньями. Особенно хорош был царский крыжовник -- цвета чистейшего хризопраза, с цельными ягодами и листиками лавра. Еще на столе
были засахаренные вишни, груши, в меду рубленные, малина свежая, с медом, тертая, морошка в сиропе, брусника живая...
Александр находился в монастыре уже третий день. Как только он увидел Анастасию, тут же понял, что приехал к другому человеку. Ожидая жену в приемной монастыря, он пытался сообразить, сколько же они не виделись?
Пожалуй, с его отъезда в Нарву. Он стал загибать пальцы: ноябрь, декабрь, январь... Он знал, что их разлука длинна, мучительна, изнуряюща, бесконечна... Но бесконечной разлукой называют не только годы, но и часы.
Все зависит от того, насколько разлученные жаждут воссоединиться, поэтому, с жаром ругая "вечную разлуку", он забывал смотреть на календарь. А что же получилось? Батюшки-светы! Они не виделись десять с хвостиком месяцев. Он представил, как войдет она сейчас и с порога начнет упрекать: он ее не любит, он плохой муж, равнодушный человек, он забыл, что
человечество изобрело почту...
Но ничего этого не произошло. Александр не услышал, как отворилась дверь, и теплые ладони легли ему на глаза.
-- Отгадай, кто я? -- музыка, не голос.
-- Эта отгадка мне не по силам,-- начал он бодро, но голос его вдруг пресекся, как в детстве, от слез.
Он оставил Анастасию обиженной, непримиримой, с вечными разговорами о болезни, грехе, возмездии. Тогда лихорадочный румянец полыхал на щеках ее, он не мог выдержать ее мрачного взгляда и все отворачивался, стыдясь чего -то.
Это была женщина без возраста, она словно задержалась навек в юности и состарилась в ней. Новая Анастасия с округлившимся лицом и спокойным взором имела возраст, Александр с удивлением понял, что ей перевалило за тридцать, но эта взрослая, улыбчивая женщина была необыкновенно хороша. Движения ее были плавны, даже замедленны, улыбка, как и должно ей быть, загадочна, а широко открытые глаза впитывали в себя весь мир -- и монастырский двор, и надвратную церковь, само небо, и вселенную, и его, Александра Белова,
неотъемлемую и нехудшую часть мироздания. Он засмеялся, вспомнив, как Анастасия говорила ему: от скромности ты, Сашенька, не помрешь...
-- Я ни минуты не верила, что ты погиб. Ни минуты,-- она пальчиком провела по бровям его, потом по губам.
-- А разве был повод так думать?
-- Ив монастырь газеты привозят. Я все знаю. Знаю даже, что ты в плен попал.
-- Откуда?-- вскричал Александр, он почему-то смущался этой новой, непохожей на себя Анастасии.
-- Сон видела,-- отмахнулась она.-- Мой любимый... Обними крепче, не раздавишь. Вот так... и не отпускай никогда.
Подле Анастасии Александр понял, как соскучился по дому, по самому его символу, по мирному общежитию вдвоем, чтоб стол стоял, чайник дымился, чтобы на столе была та же посуда, что и третьего дня, чтоб в глиняном горшке неторопливо засыхала ветка рябины и поздние лиловые астры.
По утрам они гуляли. Вначале шли лугами по прихотливой тропке, которая вихлялась, как eй вздумается, иногда огибала холмик, иногда, привередничая, взбегала на вершину, а потом неожиданно ныряла под низкие еловые ветки на опушке. Осенний лес был торжествен и прекрасен. Березы и осины наполовину облетели, в рисунке стволов и ветвей появилась особая изысканность. Буйную крону летнего дерева глаз воспринимает как контур, здесь же каждый лист был виден со своим цветом, изгибом и рисунком. Анастасия мало говорила, но по
лицу ее было видно, что она пребывает в полной гармонии с миром, попросту говоря, счастлива.

Огорчало, что у Никиты девушки не было. Он достоин любви самой лучшей, самой прекрасной девушки.

Мне почему-то даже в голову не пришло поискать книгу,ведь я так люблю Елизаветинскую эпоху! Срочно надо исправляться!