Вышивальщица

 » Вышивальщица  [ Завершено ]

Жанры: Любовный роман, Гет, Фэнтези, Мистика, Драма, Повседневность
Аннотация: Тихий порт да старая деревня, лес и горы, да вороны кружат. Да только пришлым здесь не рады, но путнику всегда даст ночлег хозяйка дома на краю.
Кто держит ее здесь? Зачем она живет? И только ветер, да солнце, да земля, по которой, танцуя, идет она к старому дубу в лесу, знают о грусти ее.
Ведь как-то забредет к ней странник в поисках удачи, чтобы найти себе ночлег…

  Содержание:

  Профиль автора

  Показать сообщения только автора темы (Anonymous)

  Подписаться на автора

  Открыть в онлайн-читалке

  Добавить тему в подборки

  Модераторы: yafor; Дата последней модерации: 12.02.2016

 » Глава 1

Он появился в деревне перед самым рассветом. Все в селении еще спали, а потому и навстречу гостю никто не вышел. Мужчина молча прошелся по нешироким дорожкам между домами, прикрытыми от любопытных высокими заборами – деревня была зажиточная, посмотрел на закрытые ставни, неприветливо глядящие на него, да и сел под одним из окон, благо скамья стояла. Старая яблоня скрыла от первых восходящих лучей, а крик петуха он и сам прослушал, прикорнув на скамье да прикрыв лицо потрепанной шляпой.
На него успели упасть и покрыть тонким кружевом шляпу золотые яблоневые листья, когда мужчина соизволил проснуться. Тут же в ноздри ударил запах жареных пирогов с луком, перебродивших вишен и конского навоза, как будто бы явственней проявляющиеся при солнечном свете, таком редком этим бабьим летом.
Недовольно сдвинув шляпу назад, мужчина поморщился от упавших с нее ему на нос листьев. Да уж, ничего бабьего ему наудачу быть не может. Вот, например, те же бабьи пересуды кумушек под самым ухом уж точно не дадут ему выспаться – когда только проснуться успели? Назойливый шум толпы рядом вгрызался в голову, словно медведь-шатун в середине зимы…
- Лукерья, а ты чегой-то здесь?
- Ой, Матрешна, да я за ягодками пришла…
- Пироги! Пироги! За недорого бери!
- Ой, врешь ты, шляпа…
- Ткани! Ткани заморские, парчовые…
- Ой, медок мой так хорош, что от смерти не умрешь!
- Да кто ж такие цены выставляет! Жмот ты, Цаготун!
- Налетай на товар, туесок али отвар!
Вот не повезло же попасть на последнюю ярмарку… Странник устало покачал головой, что гудела сейчас почти так же, как натруженные за несколько дней ходьбы ноги. В этот момент ставни окон в избе открылись и прямо над ним заорали:
- Хей, купчишки, ко мне, ко мне подходите! – дородная баба в цветастом платке почти выпала из окна, протягивая цепкие полные ладони к торговцам. Путник еле успел распластаться на скамье – вдруг все же на него выпадет? Хмыкнув про себя, мужчина тишком начал подниматься, авось и не заметят, но тут баба из окна повернула голову вниз.
- Чего это ты тут сидишь? Чай, не казенная скамья!
Мужчина, низко сдвинув шляпу на лицо, лишь хмыкнул, поднимаясь и подбирая суму из-под скамейки. Сейчас эта зажитка и его за постой попросит…
- Эй, бродяга, глухой что ли? – грубо закричала на него баба. Она все так же лежал, высунувшись по пояс из окна – и то, странно, что в окошко пролезла, видать, специально для нее рубили. Руки она уперла в боки, будто приготовившись торговаться с подоспевшими купцами. – Чего-то ты тут разлегся? Кто таков, я тебя спрашиваю? – щеки ее, и без того маками алеющие на блинном лице, раздулись и почти что коркой покрылись, и мужчина словно увидел, как из блинов ее лицо превращается в пирог.
- А что, ты здесь за стражника? – хмыкнул, опуская глаза на пыльные носки сапог, путник.
- А хоть и стражник, хоть городовой, каждый холоп, что к нам съезжает, ответ мне держит, кто таков и откуда идет, да куда путь держит, - не растерялась баба.
- Так я и не холоп, вольный. Куда иду – и сам не знаю, откуда – дело не твое, а кто – даже я не помню, - сдержано отвечал хриплым голосом незнакомец, щурясь на лучи солнца. Пыль стояла кругом: торговцы набежали на крики бабоньки и теперь с недовольством смотрели на путника, что ленно разглядывал их. Лица его из-под шляпы разглядеть почти нельзя было: только искривленные в усмешке губы да бледные впалые щеки, да заодно из-под полей с дырами торчат черные волосы. Нос не местный, с горбинкой, будто и не бродяга какой, а барин бедный.
- Говор у тебя не холопий, да… Так может, расскажешь чего, ведь не бродячий ты, - явно в предвкушении сплетни мирно отозвалась баба, высунувшись вперед еще сильнее. Купчишки, переговаривающиеся рядом в гомоне толпы, тут же было бросились к ней, надеясь поднять высокую особу при падении. Мысленно сравнив размеры торгашей и бабки, мужчина пожелал тем удачи – и вчетвером не удержат.
- Я тебе что, калика перехожий? Сплетни не собираю да песни не пою, - недовольно откликнулся он. – Или на постой оставишь?
- Чур меня, надо мне побродяжек в доме оставлять! – скривилась, как будто клопа на ягоде съела, баба, замахав на него руками, создавая так необходимый толпе душным утром ветер. – Еще украдешь чего…
Да, духота та еще. Надо бы найти, где переночевать, а то и зиму провести. Ежели на корабль к купцам не успеет.
- Скажи хоть, к кому тогда я напроситься могу, раз ты здесь такая знающая, - без всякого уважения отозвался мужчина, отвернувшись от избы к толпе. Слова бабы догнали его уже средь лавок, что стояли прямо перед домом – вот умудрился же он где не надо уснуть!
- Да кто ж такого, как ты, к себе в хату пустит! Ирод! – заливалась вздорная из своего окна, а под ней сновали купчишки, стараясь барыню умилостивить. – Тебе только к чертовке на кулички идти, даром, что сам на черта похож!
Усмехнувшись, мужчина шагнул внутрь людской толпы. Припортовая деревня жила богато, а потому и на последний базар пышно оделась, словно деревья осенью – показывая всю свою ржавую красу. Он не любил осень. И весну не любил – они словно стороны одной и той же монеты, словно одной и той же старой и болотистой тропой идти два раза. За осенью всегда шли холода, а весна обманывала, даря надежду на тепло и тут же ее обрывая. Осенью и двигаться тяжелее, да все спать хочется, вот и он в порт припозднился – чуяло сердце, что сегодня-завтра он из порта уйти не успеет. Заморозки вот-вот грянут, а потому придется искать место для ночлега, затем – снова в путь, в лес. Зима холодна, но хоть пряма и бесхитростна в своем холоде, а потому осталось лишь найти место, где заработать… А то и вовсе в лесу жить охотой.
Путник устало бродил меж рядов с товарами, разглядывая не их, а людей, что продавали, да тех, что покупали. Те же на него вниманья не обращали: бродит бедняк и бродит, украсть не пытается и ладно. На секунду ему почудился в спину заинтересованный взгляд, но когда он обернулся, любопытствующего закрыли спины людей. Только где-то из глубины толпы пробивался ясный и звонкий голос, расходящийся эхом в душном гомоне толпы:
- Ткани вышитые, камни яркие, ты бери мой товар, яхонтовый! Бисером трудилась, ночи не спала, а иголка, а иголка – ох, нужна мне новая игла! – слова не сильно отличались от криков зазывал других, вот только звучали они, словно песня. Но песня эта быстро растворилась в окружающем шуме.
Выбросив из головы голос вышивальщицы, путник оглядел базар. Смотреть на радужные лавки и товары быстро надоело, мужчина подозвал мальчишку-подавальщика из единственной здесь таверны.
- Эй, малец, - рука в кармане нашарила мелкую монету. – Не подскажешь, у кого тут переночевать можно да не задорого? – монетка полетела в руки мальчугану, нагло глазевшего на мужчину.
- Ой, с такой монетой вам только двор да колода! – воскликнул подавальщик, пробуя монетку на зуб.
- Нахал! – усмехнулся мужчина. В приоткрывшемся на мгновение рте блеснули зубы. – А что, без монеты у вас на постой не оставляют? – но денежку мальчонке добавил. Тот задумчиво осмотрел ее на предмет изъянов, таковых не нашел и убрал в карман передника.
- Да есть тут одна… Вам все Аглаи-вдовицы дом укажут, кого не спросите. Она во-он там, на краю деревни живет, - мальчик указал куда-то сквозь толпу. Мужчина, посмотрев туда, задумчиво проговорил:
- Это не там ли у вас порт?
- До порта топать и топать, там лес густой… Нагл… Аглая-вдовица у самого края живет, на пригорке. Вы прямо идите, не ошибетесь, - добавил мальчик. – Только…
- Федорий, ты чего там прохлаждаешься?! – недовольно заорал на подавальщика хозяин трактира. – Кто должен был барину ботинки почистить? А ну, хорош языком двор подметать, вертайся к столам! – отвесив мальчонке затрещину, от которой у того прыти и желания услужить явно прибавилось, трактирщик проворчал что-то про бродяг, которые по округе шпыняют, и оставил путника в одиночестве.
- Вдовица, значит? – пробормотал мужчина, поглядывая на верхушки старого леса за деревней. Солнце в зените ярко освещало осеннюю его красу. – Посмотрим, что за старушка на этот раз даст переночевать, - хмыкнул он.
Чуть дальше, за лесом, были видны серые горы, которые скрывали от обитателей деревни приближающуюся грозу.

***
- Что, ведьмарка, не берут твой товар? – ехидно скалился булочник, поглаживая окладистую бороду.
- Твой, я смотрю, тоже только ворье разбирает, - усмехнулась я. Старый пекарь возмущенно взглянул на прилавок, с которого как раз пытался стянуть хлебец один из проходящих мимо ребятишек.
- Ах ты, черт рогатый!.. да я тебе!... – заорал на весь базар Прокопий, но мальчик успел скрыться. Жаль, хлеба он так себе и не достал, я ведь не про него хотела сказать – только сам булочник не видел, что по столу его, то тут, то там бегают мыши, прогрызая дырки в батонах и булках. Неужто запаха не чует, седая борода?
- Эй, Наглая, почем товар? – ко мне, между тем, подкатил еще один колобок нашей деревни – купец Аркалий, что из ткацкой гильдии.
- Тебе за тридцать монет лоскут отдам, - ответила я, закрывая – вдруг кто стащит – ткани в корзинке рукой. С собой я сегодня немного взяла, времени не было вышить больше.
- Да ты ж только что нищенке за полушку плат шелковый отдала! – схватился за сердце купец. Вот только знаю я Аркалия, здесь лишь гробокопатель проверенный скажет после его смерти, есть там мышца кровеносная али нет.
- Так то старушке на память, а то тебе, Аркалий Пенькович, - хмыкнула я, отворачиваясь. Ничего, не продам, сколько есть – так у меня на следующую ярмарку больше товара будет, весной девицам покрасоваться надобно перед парубками. Возьмут, что уж тут загадывать.
- Да как ты…! Наглая, опять мое имя коверкаешь?! – возмутился купец мне в спину.
- Как коверкаю? Разве?! – обернулась, в испуге приложив ладонь к губам. – Ох, прости, батюшка, я-то все думала, что у нас здесь в почете чужые имена коверкать! Аркалий Пятакович, прости дуру беспробудную, - повинилась я и под громкий хохот соседей пошла дальше. Отчество у купца было что ни есть прозаичное – Петрович, а потому и коверкать его людям на потеху да себе в утешенье было одним удовольствием. Вот только денег у меня не прибавилось, как бы не хорохорилась… Может, стоило продать за пятак-то? А то жаль такую красоту оставлять в сундуках. Пальцы привычно погладили нежную ткань с вышивкой. Нет, не стоит такому жмоту свою душу отдавать, что вложила, душу ценить надо, и не за какие деньги продавать я ее не стану.
- Ведьмарка! Наглая, вот на том свете будешь ты жариться на сковородке за свои богохульства диавольские! – привычно пропустила мимо ушей тот сор, которым Аркалий клокотал мне в спину. Так все говорят. Ничего, поживем, помрем – увидим, кто на сковороде плясать будет. А если и мне плясать, то уж я станцую так, чтоб и дьявол расплакался искренне!
Прислушалась. Показалось, что сквозь гомон толпы гром прогремел. Но нет, солнце ярко освещает голубой небосвод, от которого все в деревне успели отвыкнуть. Холодная зима будет… Взгляд упал на верхушки деревьев за деревней. Что ж, раз товар не берут, пора и честь знать. Нужно ли более ругаться со всеми? Меня и так не сильно принимают здесь.
Идти было далековато. Все-таки ярмарку на среднем перекрестке, в самом центре деревни, устроили. Кажется, любят наши бабы говорить слова такие: «ничего не знаю – моя хата с краю»*. Только вот сказать это скорей я о себе могу – хатка моя стоит на самой окраине, у леса, вот и доходят до меня все новости, как люди до моей избушки. Народ сегодня шибко взбудораженный, гудит, как улей, да плодит тут и там слухи да сплетни всяческие – ну, да мне без надобности их.
И снова гром. Приглядевшись, заметила у самых вершин горных – ох, сколько я их вышила на платах серебряных и синих, - черные тучи грозовые. Батюшки святы, и точно, пора и честь знать. Ветер скорый у нас, мигом тучу принесет, не дай боженька под такой ветерок попасть. Побежала быстрее к дому, надо ведь и курей запереть, да теленка завести на место. Ох, а если град? Побьет мне всю позднюю вишенку, радость мою последнюю в этом году с огорода, даром что мальчишки соседские ее у меня срывают.
Смотри-ка, другие-то не сильно торопятся. Невольно замедлила бег, до края ведь совсем немного осталось. Сказать им? Ведь испортится товар, не успеют убрать до ливня. Остановилась напротив лавок, задумавшись.
- Ведьмарка, ты чегой-то тут застыла! Кышь отседова, глаза б твои проклятые на нас не глазели! – засуетились кумушки за лавками, телом прикрывая товар на столах. – Кышь, кышь отсюда, ведьмарка наглая!
Хмыкнув, отвернулась и поспешила к дому. Что ж, сами решили. Вот только чует сердце у меня, что ливень, что пройдет уж точно не по моей воле, на меня сошлют. И чего им неймется? Я ж без зла. И ничего плохого вроде не делала, ан нет, проклята и все тут. Обиды у меня нет на них – что с людей взять? Только не пойму я их.
У последнего забора меня настиг крик вороний. Карика, покружившись, сел на плечо. Потянувшись, погладила черную голову.
- Где ж ты был, а, гулена? – ласково погладила ворона по голове. Тот продолжал ластиться, словно кошка, а не птица, вытаптывая что-то у меня на плече. Вот животных понять я могла, а людей – нет. Нащупала в кармане завалявшиеся орешки. Карика с радостью принял подношение, будто не кормила я его совсем недавно. Улыбнулась. Что бы я без них делала.
Так и шли мы к пригорку, где стоял мой домишко, от самой деревни. Жухлая трава шуршала под ногами, падала на протоптанную давно тропинку. Солнце все еще ярко освещало мне путь. На мгновение луч его заставил зажмуриться, но не прекратить путь, а потому мужчина, что стоял, прислонившись к забору, у самой моей избушки, стал для меня неожиданностью.
Высокий, я у него под бородой ходить могу, хоть той у него и не шибко много – остригал, что ли? Непривычный. Стоит себе, рассматривая мою избушку да фыркая чему-то под нос. Шляпа старая, нездешняя, будто хозяина старше, светлая когда-то рубаха, что покрыта была толстым слоем пыли дорожной, темные порты да стоптанные сапоги, да котомка на плече – вот и весь наряд. Не здешний. Лицо бледное-бледное, губы тонкие, нос орлиный, сам худой да жилистый, волосы только что перьями не торчат: стоит себе, чертяка вылитый, подставив лицо последним лучам солнца, да глаза прикрыв, не дает их цвет разглядеть, ладонями за забор держится, будто от скуки, а сам еле на ногах стоит. Интересный.
Присмотрелась с любопытством, склонив голову набок. Меня он пока не замечал. Стоит, одиночка.
Больной он, кажется. Я такие вещи вижу.
И чужой какой-то совсем. Что мне, что деревенским. Как волчок одинокий. Нет.
- Карика, смотри, твой собрат вороний к нам с запада прилетел, - улыбаясь, пробормотала склонившему ко мне головенку ворону. Тот, оскорбившись будто своим сравнением с кем-то, недовольно закаркал что-то у меня под ухом да крыльями за хлопал, будто не ворон вовсе, а куренок. Засмеялась.

***
Покликав вдовицу несколько времени, мужчина понял, что зря явился так рано. Со двора ему отзывались, кудахтая, наседки, да кошка с крыши пошикивала. Старуха наверняка на ярмарке сейчас, до вечера не вернется, пока базар не закроется. А так, что… Постоит, подождет.
По правде говоря, глодали его смутные сомнения, что Федорий над ним посмеяться решил – дом у вдовы был если не зажиточный, то справный точно. Небольшая избушка с аккуратными синими ставнями в окнах и такой дверцей, которые украшали диковинные узоры, чуть дальше – баня, чтоб не так далеко до речки после бежать, огород чин по чину, теленок к баньке привязан, куры бродят, березка у забора да те же вишни здесь, так и тянут сорвать. Словом, не верилось ему, что вдова так запросто и возьмет его к себе в дом даже на ночку одну. На кой черт ей это?
Ветер колыхал цветные занавески в окне. Словно в танце кружили по двору, убаюкивая, листья в осенней пляске, солнце весело ласкало последние ростки на грядках теплыми лучами. Мужчина сонно подставил лицо лучам: ай, черт с ней, с бабкой этой, не впустит – уйдет, впустит – не зря стоял.
Сзади послышался приглушенный смех. Мигом обернувшись, странник увидел перед собой простоволосую девчонку, что о чем-то, хихикая, шепталась с вороном на плече, то и дело подкармливая его орешками. По корзинке с тканями да по голоску он узнал ту самую крикунью-вышивальщицу с базара. Хотя иначе и быть не могло: кто ж еще весь сарафан, будто барыня какая, решится изукрасить мелкими бисеринками, что на красной ткани узор такой покажут, будто в пламени девчонка стоит? Ткань такая дорогого стоит, даже богатый так тратиться на свою зазнобу не будет, чтоб та в простом сарафанчике на ярмарку, словно на бал шла. А она, гляди, даже в светлые мелкие кудри нитки с бусинами вплела, оттого при ходьбе словно колокольчики в ее волосах тихо-тихо шепчут. Странно, что не заметил раньше.
А девка-то стоит все, его разглядывает, ворону что-то нашептывает. Не боится, не презирает, а будто любопытен он ей чем-то. Нахмурился мужчина, а ладонь сама потянулась шляпу нахлобучить сильней на голову. И чего она тут стоит? Дочка вдовицы что ли? Глядя на него, девка недовольно скривила губы да шагнула к калитке, как ставни, изукрашенной синими цветами.
- Что ж это, путник дальний решил к ведьме в гости зайти? – лукаво улыбаясь, спросила девчонка, заглядывая ему в лицо.
- Ведьме? – опешил мужчина, мигом забыв обо всем.
- Ну так, ты ж, путник, за травками да за леченьем к Наглой пришел, ее в округе все знают, - заметив недоверие на его лицо, девка нахмурилась. Лицо у нее было загорелое, в детских мелких веснушках, глаза чистые, золотисто-карие. – Нет? Так ты поглумиться над Аглаей пришел, путник? – и снова, без презренья, спокойно любопытствовала вышивальщица.
- Нет… Меня ко вдовице на постой отправили, - фыркнул мужчина, понимая теперь слова мальчишки. Посмеяться, верно, Федорий решил за монетки его, направив на пригорок.
- На постой? – изумилась девушка. – Что же это, теперь старостиха и места для приезжих гостей из чужих сама выбирает… - озаботилась она.
Все к ведьме пошлют его, да? Вот только что ж девчонка тут делает, сплетни собирает? Впрочем, дело не его. Ночлег можно и в порту найти. – Что ж, мальчонка хорошо пошутил, - пробормотал он себе под нос и, не глядя на вышивальщицу, что, закусив губу, стояла рядом, над чем-то раздумывая, пошел к тропинке до порта.
- Так ты, значит, ведьмарки боишься?
Мужчина остановился. Чуть повернув голову в сторону девки, ответил недовольно:
- В ведьм я не верю, уж прости. Верю только, что вашей ведьме я на постой нужен как козе пятое копыто на хвосте, - фыркнул он, отворачиваясь.
- Раз не боишься, зачем уходить? – удивилась девушка. Послышался звук отпираемого засова в калитке. – Заходи, коли не страшно, уж переночевать я тебе дам, - когда странник обернулся, за дверцей скрылся край красного сарафана.

***
Придумали тоже: отправить к ведьме путника переночевать!
Ворчала я, конечно, не со зла. Карика, как на двор вошли, полетел к себе в гнездо на верхушке березы, а я пошла кур загонять. Кошка, мурлыча, спрыгнула ко мне с крыльца, когда я подошла ближе. Ух, ластится, подлиза. Надо бы молочка ей налить. Боится, что перед дождем я ее, проказницу, в дом не пущу, так ведь сама виновата – убегает от меня все время!
Ворон мой каркал что-то на березе, а Ворон приезжий наконец вошел во двор, с недоверием на меня посматривая. Нахмурилась. И что же тебе не нравится, путник? Пустить - пустила, дам ночь переждать, али ты все равно меня, колдунью, боишься?
- А ты не врешь мне, девица? – внимательно на меня глядя, начал он. Кошка недовольно зашипела на чужака. И правда, чужой, вон, и Карике не понравился, и котеньке, и деревенским. А глаза черные-черные оказались, и сам он темный, взаправдашней Карики птица будет.
- А зачем мне врать? – улыбнулась, но ответила серьезно. – Тут мой дом, зовут меня Аглая, или Наглая, как деревенские, а можешь хоть Аглаей-вдовицей, как приезжим говорю. Пойдем в дом, про оплату поговорим, - ох, ветер поднимается, буря будет! Так и тянет в пляс пойти.
- Тебе сколько лет-то, вдовица? – насмешливо спросил в спину путник.
- Сколько есть – все мои, посчитай лучше свои, - откликнулась, на крылечко ступая. Так-так, а в доме-то прохлада, пора бы печку топить.
- Я свои-то и не помню, - ох, не ври, ты-то все помнишь, злой у тебя глаз да слух, чтоб себя не помнить.
- Так зачем о чужих спрашивать? Садись-ка за стол, - провела его я из сеней да в комнату. – Смотри-ка, вон лавка, там спать будешь, я – на печи, едой накормлю, чаем напою. Банька затоплена уже, можешь сходить, попариться, как захочешь – так уйдешь. Вот что от меня, - говорила я, расставляя чашки-тарелки на столе. Он, стол-то, с самоваром у самого окошка, что на улицу, у меня стоит, чтобы удобнее было как сижу, вышивать под солнышком.
Ветер снова качнул занавески, бисером изукрашенные, как крылья птицы, что счастье приносит.
- Что же от меня тебе надо? – мужчина снял шляпу свою наконец да положил ее на стол. Не шибко старше ты меня, чтоб про возраст спрашивать, погляжу я.
- Ну… - задумалась я, остановившись посреди горницы. Корзинку, что все за собой таскала, поспешила на пол поставить, рядом с сундуками, где ткань моя лежит. Гость-то, смотрю, сидит, к стенке боком прислонившись, голову потирает. Ох, спохватилась я, подскакивая: - Для начала рубаху сними, а потом посмотрим.
- Чего? – ой, смешной какой, особливо, когда так глаза изумленно выкатывает! Засмеялась себе под нос.
- Снимай-снимай, да на лавку животом ложись, - потянула его со стула, а сама за печку убежала – она у меня, никак в других избах, в углу стояла, а посередь комнаты, деля ее надвое. Вот и фартучек мой, вот и снадобье, что раны заживляет, только больно от него – аж жуть берет! Как-то себе руки да ноги заживляла, порезанные да пораненные, так огнем горели несколько часов. Вернулась да сразу к печке – согрелась вода али нет? Ох, его б в баньку, так ведь больной он, тяжело будет. Повернулась к гостю, а она все стоит у стола, на меня в возмущенье поглядывая.
- Вдовица, ты чего это удумала? – начал он тихо и зло. – Если я у тебя жить решил, то…
- Да ты все в рубахе?! Ложись, кому говорю, мне же еще рану промыть надо будет, пока вода не остыла, - не обратила внимания я на его слова, да сама рукав потянула. Ох, высокий какой, не дотянуться! Хотя нет, вон, сам снимать начал.
- Ты откуда про рану узнала? – и снова не верит, глазом черным косит. – Она у меня давно уже…
- Так ведьмарка же, что с меня взять, - простодушно ответила. – Ты ж на ветру качаешься от боли. И не так уж давно она у тебя, раз болит еще, а может и зажила плохо… Погляди-ка! – ахнула я, глядя на так и не заживший темный шрам, наискось пересекающий спину путника. Шрам не так уж стар, но зажить был должен уже. Ну, или мужчина умереть должен был, так нет же – шагал себе да шагал, вон докуда дошел! Да еще и хорохорился, не дал смазать сначала.
- Что-то на ведьму ты не похожа, да и дом твой на колдовское логово не похож… - проворчал он.
- Да? А деревенские зовут, вот я и откликаюсь, - беззаботно ответила я. – А на кого же тогда я похожа?
- На чудачку, - фыркнул мужчина тихо, да я услышала, засмеялась. Потом он громче добавил: - На лекаря ты больше похожа, что в городе живет.
- Ну, в городе-то я и не бывала, не знаю, - хмыкнула.
На лавку я его все же уложила, теплой водой спину промыла, полотенцем вытерла, да тихонько снадобьем помазала. Ишь, лежит, терпит. А ведь жжется оно, сама знаю.
- Так, полежи чуток, болеть еще денек будет, да пройдет, в баньку лучше вечерком сходи, - хлопот больше, чем я помнила всегда, оказалось: совсем забыла про тучи я. Солнце хоть и светит еще, да ветер сильный их от гор несет.
Путник тем временем, меня не слушая, сел на лавке, смотрит на меня задумчиво.
- Что же ты за исцеление да за постой хочешь?
- Что?... – да, про оплату я так и не подумала. Пожала плечами. – Раз ты лишь на ночь, да на день, оставь, как уходить будешь, сколько не жалко, да и ступай себе с богом.
- Добрая ты, - посмотрев вниз, ответил он, усмехаясь. – Только я вроде не говорил, что на день пришел.
- Так оставайся сколько хочешь, кто тебе мешает? – прокормить еще один рот, да еще и тот, который к хозяйству ненадолго можно пристроить, для меня уж точно не в тягость.
Мужчина озадачено покачал головой.
- Странна ты… А если б я татем ночным оказался или убийцей? Что, так бы в дом и пустила к себе?
- Так ты ведь днем пришел, - хмыкнула я. – Да если и не сможешь ты ничего украсть у меня, - тот в ответ лишь засмеялся хрипло. – Как звать-то хоть тебя, путник?
- Ай, - мужчина устало махнул рукой, укладываясь на лавку обратно. Спать его давно клонило. – Зови, как твоей душеньке угодно, вдовица.
- Тогда Вороном будешь, - кивнула я сама себе, склянку с мазью убирая. Запах от него, честно говоря, тот еще, не люблю я его доставать. – А мне вдовицей не зови, не привычно, хоть и правда это.
- А как же тебя звать? – пробормотал он сонно.
- Люди меня Наглой, да ведьмаркой кличут, - пожала плечами. – Зови, как тебе нравится.
- А Аглаей тебя никто не зовет? – удивился он, приподнимая голову.
- Аглаей… - задумалась. – Муж когда-то так звал, - ох, сразу грустно стало. И холодом с улицы повеяло. Давненько я мужа своего не вспоминала, да и не надобно было. Мертвых надо в установленные дни мыслями тревожить, да именем звать, а в дни обычные и так горя много. – Да родня, когда с ними жила.
- Значит, и я буду, - равнодушно отозвался Ворон и уснул.
Снаружи свистел ветер, радуясь грядущей грозе, словно щенок новой игрушке.

Очень интересно! Принимайте в ПЧ.

Заманчиво! Буду с удовольствием читать дальше!!!! ВДОХНОВЕНИЯ!!!!

Примите в читатели.

 » Глава 2

- Пламя, пламя, не ворчи,
Лучше в горнице свети,
Я под светом твоим ярким
Наготовлю всем подарки, - мурлычишь себе под нос песенку, так и дело быстрее идет. Да и чего говорить, дело любимое и привычное, такое, что счастье приносит и только!
Тихо рассмеялась, нанизывая еще одну бусину на нить. Раз, два, три – узелок. А лучина почти прогорела, скоро и света не будет, разве что от угольков в печи. Раз бусинка, два бисеринка, три – новая.
- Ах вы угли, угольки,
Словно ящерки какие,
Вы глядите, угольки,
На меня в печи алые…
Да, ал – румян платок, а вот здесь – словно солнце взойдет, да золотом воды морские окрасит… Хороша работа, ай да я!
За трудами я и не заметила, как время пролетело, а тучи за окном превратились в бурю. Да и что такое время? Как по мне, так и пташки малые, что ко мне во двор каждую весною прилетают, постоянней времени будут. Часы да минуточки расписаны вроде, да ведь расписаны людскими пальцами, что в руках тростинку держат, а расписаны они по песку, что у реки бурной находится. Стоит человек, ногой песок попирает да и гордится, что вот де он такой мудрый да хитрый, что время укротил: в песок втоптал, да на части разделил. Смотрит человек вверх, мечтая укротить и небо, и горы, и волны вдали, да не видит, что вода речная песок под его ногами давно размыла, смешав и часы, и минуты с секундами в один бесконечный поток…
Тучи черные небо закрыли, словно черной шерстью овечьей. Каковы же вы, тучки, мягки ли на ощупь? Вас никакой ворог не утащит, ведь есть у вас зубы острее волчьих – молнии, а лентяй прилежный, пастух ваш Ветер несет гонит вас с места на место своей хворостиной, то и дело не забывая доить вас – и сыплется нам на головы дождь сотнями капель.
Застучали первые его капли в стекло, зашумел ветер ставнями. Их-то я закрыть и забыла: как начнет безобразник-ветерок северный ими бить-колотить по дому! Да вот только уж очень хотелось мне поглядеть на эту бурю, на эти тучи, на сильный поток воздушной реки, что уйдет скоро, да унесет с собой все тепло этой осени, уступая место зимней вьюге.
Ох, как же мне не терпелось…! Хоть пальцы, хоть локти кусай, но нельзя, нельзя на улицу мне пока. Да и работа не сделана, вон, сколько тканей цветастых своей очереди дожидаются, сколько в доме уборки требует, сколько скотины еды просит… И котька, будто в ответ на мысли мои, подошла да об голую ногу мою потерлась гладким мехом, ласкаясь. Поправила сарафан да кошку за ухом почесала. Погоди, мурлыка, наливала я тебе уже молока.
Про гостя своего я почти забыла – как не забыть, коль лежит он, недвижимо на лавке, за все время не перевернулся даже? Благо, не мертвый лежит, спит. А рана, я даже так вижу – заживает, легче ему становится, с каждым часом все больше мира во сне его, с каждым вздохом все спокойнее воздух выходит да медленнее.
Да и мне бы спать пора. Вот, лучинка прогорит, котечка, и мы с тобой на печку полезем, на теплом да мягком спать, на перинке. Дай только ряд закончить, а потом и отложу я веревочку, да ниточку отрежу, а вышивания в сундук спрячу…
Мирные мысли прервал громкий стук в дверь. Кошка испуганно спрыгнула с колен.
Брым-грам! Бац-бац-бац!...
- Эй, ведьмарка, открывай! Отрывай, собака такая, сказал!
Стуку отвечал недовольным карканьем Карика с чердака: я гнездо с березы сняла, да в дом занесла – птицы меня знали, вместе в дом и залетели. Ветер мог гнездышко и сбить с ветки.
Да сейчас и мое гнездышко с пригорка, как с ветки, слетит вниз до деревни, если они продолжат так стучать! Тут и плетенье мое, как кошка, из рук выскользнуло, с тихим звоном на пол упало.
- Эй, Наглая, ведьмарка проклятущая, открывай! Не откроешь – дверь выбьем!
- Да чего ты ее спрашиваешь, пагань этакую, Прыхшко?!
- Давай-давай, бей, Андрусь, бей, нечисти двери не нужны! Да и нечем будет потом дверь эту открывать…
- Тварюга иноземная, открывай, тебе говорят! Ох, поколотим тебя, поколотим!
Люди. Неужели они думают, что я их не слышу? Нахмурилась, вставая с лавки, да метлу в руки беря.
Неужто им думаются, что я их боюсь?
Голые ступни чуть щекотали сухие циновки на полу, а сквозь щели под дверью уже задувал холодный ветер. Зябко. Передернула плечами, да все же шагнула к двери, где уже шипела на гостей кошка, вздыбив шерсть да выгнув спину. Ведь не открою сейчас, а они дверь выбьют, как в прошлый раз было. А я не одна, скотина в доме, да на улицу не выбежит, заберут ведь. За спиной слышалось все еще тяжелое дыхание Ворона – больной у меня в доме, я ему постой да защиту обещала, а тут – люди пришли…
Не вовремя ты, странник, ко мне забрел. Пришел бы вчера – и вечер бы тихий был, солнечный, и деревенские обо мне бы не вспомнили, готовясь к ярмарке. Ушел бы ты с миром сегодня на лодочке, уплыл бы, никто бы тебя, болезного, не тронул.
Сняла замок с двери, цепи убрала, да пнула со всей силы прямо в спорящих людей за ней. Пока те охая да ахая причитали, встала в проходе, ноги да руки широко расставив, метлу подмышку спрятав – не пройдете, вот вам крест!
И как только пробрались, спрашивается? И не лень им было на пригорок по глине скользкой в дождь карабкаться, да через забор лезть, да в дверь ломиться, чтоб на меня, ведьму босоногую поглядеть!
- На что же это вы, гости, глазеете? На что, лупоглазые, смотрите? – прошипела зло. Кошка рядом мне вторила, Карика слетел на плечо, волосы я так и не заплела, а голые ступни уже промокли под косыми струями дождя, что умудрялся через открытую дверь внутрь попадать – переступила в нетерпении на месте, будто замерзнув, да и перехватила метловище удобней.
- Ай, нечистая, это ты та чего на нас свои зенки распялила, Наглая?! – отмерли деревенские, перестав меня разглядывать. Любят же люди объяснять все так, как им будет удобнее: вдовица не в черном монашеском, а в красном купеческом по полям бродит, да волосы не остригла, как бабы их – точно, ведьма!
- Чего явились? – буркнула, хмурясь. Многовато их: вчетвером явились, плохое число, редко когда счастливое, хоть и несчастья яркого не несет. Кого из них знаю, кого и в первый раз вижу: видать, посидели в кабаке, да и развлечься решили толпой, что там сидела, да только самые упертые до моей избенки дошли. Или самые пьяные – черт их разберет!
- Пускай внутрь, расскажем, - скалясь, начал один из них. Его-то я и не видела что-то раньше у своего дома, а остальные-то все люди мне привычные: задира деревенский, Прыхшко, Андрусь, деверь его, который еще пару годков назад бегал ко мне настой от угрей просить, да задохлик купеческий, сын барыни местной, бабы Стаси, чей муж вроде как когда-то был выбран к нам в старосты, да так проворовался, что от стыда издох, а все денежки жене оставил. Как сына этого зовут, я и не помнила, а вон те на, и этот стоит, масляно глядит на меня, хрыщ мелкопудный. Кажется, его-то я в грязь дверью и уложила – вся рожа то ли в помоях, то ли просто в грязи дворовой.
- Зачем пришли? – стояла на своем, не двинувшись с места, а лапу мужика с плеча сбросила, чтоб неповадно было хватать. – Вон подите, коль не за лекарством пришли али не при смерти кто в деревне!
- При смерти священника зовут, а не ведьмарку, - фыркнул сынок купеческий, оставаясь в сторонке и благоразумно ко мне так близко, как этот, незнакомый мне, не подвигаясь.
- Как ты, баба, смеешь мужикам перечить?! А ну-ка, в дом пусти! – заорали на перебой Андрусь с Прыхшкой, от которых сивухой местной разило так, будто они неделю в ней купались, замачиваясь на зиму. Но тут им путь преградил их новый собутыльник, чем удивил и меня, и их.
- Ну что же вы так, - делано запечалился он. Приезжий он, кажется. Остальные знают, что не люблю я, когда ко мне так близко наклоняются да в дом без моего разрешения заглядывают. Лыбится тут, да злом от него несет в дом гораздо больше, чем пивом деревенским. – Мы ж не просто так, мы за лекарством, - кривляясь, пропел он. Лицо еще близко-близко к моему опустил, да все рассматривает во мне что-то.
Нахмурилась еще сильней. Эти могли и поглумиться прийти, и поколотить, но что, если и правда кому-то в деревне плохо? Были у нас старики, которым уход ежечасный нужен, да одни жили, вдруг на самом деле этих пропойц от них послали?..
- Что за лекарство? Кто болен? – отстранилась от этого, пришлого, да встала чуть по свободней, перестав яростно сжимать в руках метелку. Зря расслабилась.
- Катрас, да прекращай уж лясы точить, к тебе ж на новоселье пришли, - лениво бросил баринов сын, кивнув и остальным двум. Пришлый тут же, без церемоний, толкнул меня в грудь, пытаясь войти. Ох, зря я поверила!
Еле успела Катраса по голове метлой огреть, да все равно пришлось назад отпрыгнуть – и шавки купеческие внутрь начали продавливаться.
- Ты чего удумал?! Пшли отсюда, псы! – ух, разозлили. Кошка вцепилась Прыхшко в штанину, Карика Андруся за волосы схватил, а остальные-то разбойника-то на меня остались! А отступать некуда: за мной т-то дверь в горницу ведет, а оттуда уж я их прогнать точно не смогу!
- Тише, тише, Аглая, - петушился, посмеиваясь, сынок стаськин, ох, чтоб ее, стерву, злой месяц осветил! Еще и по имени, гаденок, называет. – О тебе ж заботимся. Ты у нас сколько уж вдовствуешь, годков пять? Пора и муженька нового завести, хозяйство вести, да за тобой, ведьмой, приглядывать…
А Катрас все скалиться, видать, хорошую ему потеху пообещали, да дом осматривает. Что же это они, скоты, удумали?! И меня в полон, и им новый дом?
- Я тебе что, зверюга какая, непонятно за кого идти? Уходите по добру, по здорову, а не то…
- Чегой это ты, девка, так меня невзлюбила, а? – хмыкнул Катрас, легко отбирая у меня метлу, да руку выкручивая. Слезы чуть из глаз не брызнули, давно меня не били… Вырываться начала. – Я тебя, отродье ведьмовское, по ласке хотел, по закону взять, а ты так меня встретила… - цокнул языком.
- Так зачем тебе отродье? – глянула исподлобья. Сколько ж они меня мучить будут? Столько лет уж прошло… - Проклятым станешь, коль мой дом силой возьмешь, - прошипела в лицо мужику. – Это мой дом, моя земля. Здесь травинка любая, листок с дерева, песчинка с тропки – моя, а потому не удержишь ты мою избушку, - Катрас недоверчиво хмыкнул, не отрывая взгляда от моего лица, а затем крепче схватил за руку.
Словно заверяя в моей правоте, зашумел сильнее ветер снаружи, береза ветвями забилась в окна. Как бы не заломила ее буря…
- Не слушай ты ее заговоров, - внезапно проблеял гад-купец, с опаской поглядывая на меня. Ишь, зашевелился! Знает, что правду говорю. – Наглая с три короба наговорит-запугает, а пискуха-пискухой – ничего сделать не сможет, так? – и на меня настороженно поглядывает.
Был уж случай, так ведь, стасеныш? Не сселите с матерью меня с моей опричнины*, умру, да и то никто, кроме зверя на моем пригорке не поселится.
Так неужели пора умирать? Застыла, на секунду забыв про иродов, что сейчас по дому моему шастают. Неужели, уже пора? Ведь прав змей, сама я не справлюсь с четырьмя мужиками, а скотина моя – подспорье хорошее, да сама скоро уж помрет, чем меня сможет ото всех защитить. Так неужто пора уже и мне идти?...
- Да кто ж бабу, хоть ту же ведьму, слушать будет? – ощерился в улыбке рот у пришлого. – А ну-ка пошла! – с силой дернул он меня вперед, отрывая от дум. Со всей силы швырнул меня в стену у двери, резко выпустив мою руку. Я виском приложилась о дерево стены, аж в глазах помутнело. Ох, больно это будет – умирать… Слезы в глазах так и копятся, того и гляди – по щекам покатятся, а у меня и силы пропали их вытереть, не то, что встать, да обидчиков прогнать.
Слышала, как шуршал подол порванный сапогами чужими, как бусины летели по полу… Сколько я вышивала ими…
Ноги задрожали уж не от холода, а от слабости. С закрытыми глазами и тихим вздохом опустилась на корточки. Как же умирать не хочется! Но сил нет…
Может, умру, да и легче будет? В раю-то, говорят, вечно солнышко да травка зеленая вокруг, да благодать… За окном засвистел отчаянно ветер, грохот грома прокатился по лесу, на секунду и избушку и молния осветила – аж под веками видать. Ноги опалило дождевой прохладой из проема двери входной.
Да все это на вечное солнце поменять, мне, ведьме проклятой?! Да никогда!
- Тю, ты посмотри… - раздались рядом ненавистные голоса гаденыша и пришлого. – А ты-то говорил: наглая, строптивая кобыла, а как со мной присмирела – в миг! Нет, скучно мне будет! – чьи-то пальцы грубо вцепились в кудри запрокидывая мою голову вверх.
Бо-ольно… Лишь чуть выдохнула в стоне боли, но слезы будто сами исчезли. Со злым наслаждением на меня смотрел Катрас, наблюдая за моей болью.
- Эй, а нам поразвлекаться?! – возмутились за его спиной Андрусь с Прыхшко. Жалобно мяукала кошка, Карика молчал… Ох, что вы с моими зверятами сделали?! Дернулась к ним, но пришлый удержал.
- Куда?! Сидеть, нечисть, - с силой вдавил мою голову в стену, диво, что та на щепки не рассыпалась. – А вам потом… - это уже дружкам. – Сначала я. Идите в комнату пока, берите, что хотите, - захохотал он. – Дарю в честь новоселья! – Катрас широко распахнул дверь в горницу…
Там же Ворон!...
С криком бросилась к двери, не пуская их. Катрас от неожиданности волосы-то и отпустил, только клок в ладони и остался.
Нельзя им туда. Дала на растерзанье животину, но те отойдут, дом, да тот и сам отомстит, не жить им на чужой земле, себя, да я спокойно на тот свет уйду, коль надо, но беззащитного, да еще и гостя отдавать? Да кем же я после этого буду?!
Загородила дверь, тяжело дыша. Вот и силы вернулись, где только были до того. Не люблю я людей, не стала б рисковать, коль то кто-то из деревенских был, да только знаю ведь – не везде живут, как у нас. Не везде меня б ведьмой называли, да прогнать пытались, не все люди мне зла желают – не желаю и я им. Мне гость мой ничего не сделал, зла я в нем не видела, только черноту на вороньих крыльях, а потому и не могу ему зла допустить. Обещала кров, значит, и защиту.
- Ты смотри, ожила! – захохотал Катрас. Остальных же, вижу, пьяная злоба взяла, вон как поглядывают. – Что это ты там такое прячешь, ведьма?
- Уж не черта ль самого, а?
- Говорят, ей Михей золота оставил, что в чужих странах добыл, - пробормотал Андрусь, алчно смотря мне за спину. Только не разглядит ничего – лучина моя давно потухла, темно в доме, а молнии, словно мне на счастье, не гремят у хаты боле.
- Точно-точно, а то откуда ж она свои буски берет, - забормотал Прыхшко, приближаясь ко мне.
- А может у нее там шабаш, что на лысой горе собирается? – хмыкнул купченок, пытаясь отвлечь собутыльников, а сам тоже пытается что-то в горнице разглядеть.
Не слушала их, думая, как же быть. Не проснется Ворон на мой крик, коли раньше не встал – рана страшная у него была, проспит еще долго. Как же быть? Как же мне дом уберечь, ведь перероют они все тут, коль успеют убить до утра!
- Девка, ну-ка, признавайся, - снова ухватил меня за руку Катрас, да все за то же место. Ай! Сморщилась, но смолчала. Глаза его наливались кровью от ярости да злости. – Пусти меня, кому говорю! – заорал он вдруг, попытался снова меня об стенку швырнуть да внезапно с криком оторвал от меня ладонь. Не успела я ни о чем подумать, как меня назад, в горницу потянуло, словно меня Катрас туда швырнул.
Гроза осветила комнату на миг, когда голова моя коснулась пола, и в глазах потемнело совсем. На секунду ни услышать было ни воплей мужиков, ни рева ветра за окном, не поскуливания котьки. Такая тишина спокойная… Да только не люблю я такой тиши, когда ветра не слышу, да песни нет.
Открыла глаза. Тут же шум да гам, не поймешь, что происходит, ветер ноги холодит в порванном подоле. Темно, не видно ничего, а гроза-сестрица помочь не может, только дождь в окно стучит, будто в гости просится.
Села тихонечко. За дверью кто-то кричал, да только глянула не туда – на лавку пустую. Где же гость мой?... Шатаясь, поднялась. Что-то я слаба стала. Всего-то по голове пару разков побили, да синяки на руках оставили, а я уж и падать начала. Шагнула за дверь, да успела заметить, как Ворон пинком последнего из гостей незваных из дома выталкивает, ногой со всей силы пнув.
Неслышно шагая по полу, подняла на руки кошку и Карику. Вроде, ничего серьезного. Занесла в горницу, положила в тепло к себе, на печку. Вышла.
Устало прислонилась к стене. Частенько сегодня мне это делать приходится. Взгляд будто сам утыкается в широкую спину с небрежно наброшенной на нее рубашкой. А взгляд гостя устремлен наружу, где еще слышно, как орут от страха улепетывающие воры.
Один справился, смотри-ка. Больной, а справился. А я его еще жалеть собралась!
Стоит, спокойный, смотрит, сторожит. Услышал-таки, когда пьяницы заявились. И зачем вмешался? Рану ведь потревожил, пока с ними разбирался. Мог просто уйти, когда все понял.
Улыбнулась сама себе, да шагнула к выходу. Все, сил моих нет…
Не обращая внимания на фигуру гостя, загородившую проход, проскользнула. Тут же мелкие капли захолодили кровь в руках и ногах, мелкой дробью отбивая свою песню по коже. Вздрогнула, остановилась на мгновение. Улыбнулась снова, улыбнулась дождю и ветру, что принес эту бурю. Шаг, другой. Уселась на ступени, закрыв глаза и подставив лицо ветру и струям дождя. Хо-ро-шо….
- Аглая… - настороженно окликнул Ворон. Улыбнулась.
- Спасибо, - не поворачиваясь. Ох, как хорошо! Так не бывает от солнца сил, как от бьющего в лицо дождя, так не бывает желания взлететь, как от холодного хлесткого ветра… Но надо и про гостя не забывать. – Можешь не оставлять деньги за постой.
- Да я не о том! – раздраженно откликнулся он.
Открыла глаза, чувствую, что силенок у меня сегодня маловато. Спать пора. Обернулась к гостю.
- Не жди меня, иди спать, - улыбнулась я, чуть качнув головой. – Я скоро приду.
Нехотя, Ворон отступил, беспокойством на меня глядя. Дверь, словно сама, закрылась.
Капли дождя стерли улыбку с губ. Встала.
Вот же чужак.
Пальцы утонули в мокрой траве.
Что с ведьмовским отродьем под дождем случится?...

 » Глава 3

За ночь буря усилилась. Ветер так и норовил сорвать с избушки крышу, завывая на чердаке.
- Карика, вниз бы вас снести? – нахмурилась я, поглаживая ворона по умной голове. Чердак у меня был теплый, да вот что, если крышу снесет? Карика лишь удобнее расселся в своем гнезде, не желая уходить. Летать он пока не мог, да крылья я обмазала, к весне как новенькие будут. Котька, защитница моя, лениво на печи разлеглась, явно привирая о своей беспомощности. Да я и не в обиде – пусть себе лежит, да мне нитки не путает.
Из маленького окошка, которое ставнями мне не мешало б закрыть, можно было разглядеть, как у подножья пригорка моего суетятся люди, словно мухи по гнилому мясу. К кораблям бегут купчишки да гости, да только не успеют они: я отсюда вижу, что из порта уже не один сорвиголова не сунется в море-океан, так волны бушуют. Страшно в шторм попасть. Горы за далеким проливом скрыли тучи серые, злые, а ветрам все нипочем – резвятся они со своими невестами-волнами, их черед пришел, месяц ветрогоном не зря ж зовется. Да только не к счастью это моего гостя.
Вздохнула. Время раннее, только петухи пропели. Ворон еще спал, да все на той же лавке, где я его ночью нашла, когда в избу вернулась. Стыдно перед ним. Уйди он ночью, когда деревенские напали, может, и успел бы на последнюю ладью, ведь он спешил куда-то. Злиться, верно злиться будет.
Потеребила кончик ленты. Успокаивали меня всегда чуть звенящие от движения бусины на конце, да если еще чуть потереть сквозь пальцы – так и благодать придет.
Если б еще не люди! Я бы спокойно жила, только бисером вышивая, только бусины на нитки нанизывая… Если бы людей рядом не было.
Пора бы спускаться да будить постояльца. Рядом с лавкой, на столе, уж и еда стоит, может, так умилостивлю. Как же стыдно! Да еще и меня такую ночью видел, слабую да беззащитную. Бабу и девку, одним словом, как меня мужики и называют.
Стоило лишь потрепать по плечу, как Ворон глаза открыл, будто и не спал вовсе. Молча сел, хмурится, будто и не понимает, где он да с кем. Недоуменно посмотрел на меня да на стол с едой, сонно волосы темные вороша.
А я что же? Что и говорить-то, не знаю. Уселась недалеко от него, да за вышивку взялась. И правда, нечисть я. Не умею людей благодарить.
- Хозяйка, а утро уж настало, что ли? – ворчливо спросил он, в окно поглядывая. И я взглянула. Чуть посветлее стало, солнышко где-то да прорывалось сквозь пелену дождя, да все равно, так и тянулись пальцы свечи зажечь, чтобы темень в хате осветить.
- Буря не успокоилась, - спокойно отвечала, вдевая нитку в иголку. Гость нахмурился еще сильнее. – Ты на корабль попасть хотел?
- Кажется мне, что не попаду я уж никуда в этом году, - невесело усмехнулся он, поднимаясь со своего места да потягиваясь. Ух, хорошо рана зажила. А я-то волновалась, как бы в ночной драке ее не задели. – Что ж, пойду я… - меж тем путник хлеба кусок в суму закинул со стола, да на плечи дерюжку какую-то накинул, в окна поглядывая. – Ветрогон бушует – пора и место для зимовки искать, - шагнул к дверям.
- Да чего искать-то? Оставайся, - искренне удивилась. – Место у меня есть, за постой недорого возьму, кормить – накормлю, а ты мне, как дождь утихнет, дров наколи.
- Прыткая ты, Аглая-хозяйка, - усмехнулся мужчина, замерев на пороге да подумав чуть. – И лечишь без спросу, и оставляешь, не зная, кого, да за дрова! Колотить-то, кроме них, я смотрю, и мужиков пришлых придется? – уже серьезней посмотрел на меня.
- Да не сунутся они уж теперь до весны, - беззаботно откликнулась я. – Им смелости набраться каждый раз месяц, а то и боле надо…
- Так зачем же я тебе здесь? – удивился уже он.
- А не знаю, - пожала плечами. Людей я не люблю, да ведь ты-то плохого мне ничего не сделал. Так отчего бы не поселить у себя кого, как кошку или ворона? Все ж вместе веселей. А ты даже злиться не стал, что из-за меня ты не попал на корабль, значит, и… – Не хочешь, так не ерепенься – иди, - фыркнула я.
Странник качнул головой. Постоял, раздумывая о чем-то, да и вышел наружу.
Одной тоже жить хорошо. Просторно… Оглядела горницу. Вон, травки мои за печью стоят, сундуки с тканями заморскими везде, а уж бусин моих сколько! Бусины, они ведь как люди, все разные: какая красная, какая синяя, та старая, деревянная и потертая, а эта – лаком покрытая новая, перламутром окрашенная, да только уж успела облупиться… А эта – яркая, красная, да матовая, старая бусина, я ее на тонкой нити на запястье ношу, словно оберег какой. Вот другая – совсем не для вышивки на первый взгляд, да только посмотри, какой узор серой кистью выведен на ней – загляденье!
- А знаешь, останусь. До птицепева, потом и в путь можно, - скрипнула дверь, впуская Ворона обратно. Суму бросил он у печи, а сам к столу пошел. Я лишь плечами пожала, так меня завлекли бусины мои. Нет, не быть им на ткани, быть браслету сплетенному.
За окном дождь на несколько минут перестал, осветив пригорок последними теплыми лучами, да снова ударил со всей силы водой по земле.

***
Дни шли за днями, часы за часами, запас бисера в маленьком мешочке начал кончаться, как и мои запасы некоторой снеди, а тут и буря пошла на спад. Дорогу с холма размыло, что низ пригорка превратился в болото, а потому все же мне следовало подождать еще несколько дней, прежде чем снова спускаться в деревню.
Задумавшись, уколола палец иглой. Кровь тут же не замедлила политься на ткань платка. Чертыхнулась и со злости отбросила ткань подальше в открытый сундук – все равно стирать придется, а работа не клеится.
- Что это ты ругаешься, хозяйка? – хмыкнул со своего места Ворон. Он подавал голос не часто за эти дни: все лежал да спал, иногда что-то рассматривал у себя в углу, попросив у меня пред этим свечу. Изредка выходил наружу, стоя с недовольным видом под козырьком и рассматривая серые тучи, сливающиеся на горизонте с темным камнем гор.
Фыркнула про себя. Кажется, нечем моему постояльцу заняться, что даже голос начал подавать. Молчит да молчит, его дело, так ведь порой будто с призраком в доме живу: только забуду, что он здесь, да начну обо всем с выздоровевшей кошкой и Карикой говорить, как Ворон тут же смехом тихим, а то и взглядом удивленном о себе напомнит с лавки. Кажется, день на второй я чуть и не забыла, что кто-то гостит у меня: в голове узор стоял, да тех бусин не было, да крючка особого, что еще весной у меня сломался, тоже не хватало, вот я с расстройства чуть на похрапывающего постояльца не села. А тот глядит да скалится: видно, есть над чем позабавится!
- Да вот, работа испортилась, - все же ответила, с почти ненавистью глядя на рундук. – Чтоб я еще раз за этот узор взялась, - недовольно проворчала, посасывая уколотый палец. Ранку я по задумчивости сделала глубокую, теперь та саднила и тянула, мешая работать.
- Ты ведь любишь вышивать, - заинтересованно не то спросил, не то утвердил путник, приподнимаясь на локтях с лавки да посматривая заинтересованно на меня. Криво усмехнулась:
- Люблю.
- И за те две седмицы, что я у тебя живу, у тебя не раз и не два что-то не так шло, - уже две седмицы? А я и не заметила, что уже столько дней прошло. Взгляд ненароком скользнул к плотно закрытым ставням окна. Две седмицы! Две седмицы не выхожу на воздух!... – Так чего ж ты сейчас злишься?
- От каждого дела устаешь, даже самого любимого, - пожала я плечами, задумавшись. И правда, что это я так разозлилась? В чем ткань виновата? Но так я и прощения у каждой неровно брошенной пуговицы начну просить, а потому отбросила мысль в дальний сундук головы. – Вот ты, например, не устал своим делом заниматься: лежать да тунеядствовать? – насмешливо спросила. Ворон в ответ лишь фыркнул в ответ и снова лег, сложив руки за головой.
- Ты знаешь, нет. И не думаю, что стану бить со злостью подушку за то, что моей голове надоело на ней лежать.
- А вот мне кажется, что устал, - с намеком продолжила я, вставая со своего места и направляясь к печке. Где-то здесь было… - А потому: иди-ка ты на улицу, принеси воды из бочки, что у северной стены стоит, да во-он в ту кадушку до краев налей, - довольная, поставила рядом с лавкой два больших ведра, мною же цветами разукрашенные. Ворон недоуменно посмотрел на них.
- На улицу идти?
- Да, - кивнула, забираясь к себе на печку с ногами, уж не стесняясь, что гость может и щиколотку голую увидеть, что в подоле мелькнула. Сжилась уж с ним, что ли. Он на меня внимания за все время не обращал, как и я на него, только скучно мне стало сейчас уж. И на улицу не выйти…
- За водой к бочке? – мужчина уже сидел, хмуро разглядывая ведра.
- Так не к колодцу же, он на другой стороне пригорка, ты там раз пять упадешь да всю воду расплескаешь, прежде чем до дому донесешь, - беззаботно отвечала.
- Что ж твоя хата так от колодца далека… Да и у селян наверняка своих полно поближе, - пробубнил он. – Наверняка прорыть могли и поближе, чем бочки за дождевой водой оставлять.
- Так тот колодец в чаще, до него только я и дохожу, - потеплее закуталась в шерстяную шаль: даже на печи уже ветер начинал задувать в щели. Приспособить, что ли, гостя дорогого, к утеплению стен избушки?... Вроде уж отдохнуть должен был. – Остальные про него и знать не знают.
- Что же ты сейчас не сходишь? – все также недовольно спрашивал Ворон, явно не желая с лавки слезать. Ишь, хитренький, пригрелся… Но сапоги на ноги натягивает уже, да куртку ищет. – Раз я, по-твоему, твой колодезь не найду.
- Так я не унесу по такой грязи! – возмутилась. Выпростала из-под шали руки да замахала. – Ты только взгляни на руки мои, какие тонкие: такими спицами сразу два ведрышка не унести, а ведь так пить хочется, - хмыкнула.
- Да уж, веточки, - недовольно проворчал он. – Зачем вода, будто тебе ее снаружи не хватает?
- А самовар ставить? А супец? А посуду мыть?
- Еда у тебя по всему дому в лари рассована, и без супа проживем, да и чаю мне пить не желается, - ой, вредный ты какой, уж в дверях стоишь, да на серые комья облаков с дождем поглядываешь, а все упрямишься! Вот не замечала я в нем такого в это седмицы. Надо было раньше расшевелить: интересно. Каждый человек, что встречала, разный, словно разный стук в них сердце выбивает, хоть внешне и похожи люди друг на друга. И это уж другой, совсем чужой, вот бы узнать…
- А что ж ты пить будешь тогда?
- Так у тебя не только снедь, там и наливочки кой-какие видел, - ушлый какой! По запаху нашел?
- Так то не твоего ума наливочки, то настойки для лечебного использования! – фыркнула с печи. – Хотя… если ты все ж принесешь воды, что означает сделать пять шагов до угла дома и обратно столько же, то, так и быть, поделюсь.
Вздохнув, Ворон недовольно покосился на уже привычно шумящий снаружи дождь и вышел. И что ему не нравится? Я уж засиделась, пробежаться хочу, да под дождичком холодным… В баню и то, приходится через погреб ходить.
А ведра эти я сама ведь и правда, не унесу. Я по одному от лесного колодца приносила, времени убивалось – можно было десять полотенец расшить да распороть, да сжечь.
Путник вернулся внезапно, громко хлопнув дверью, которую не замедлил так же громко захлопнуть обратно ветер, снова отсекая весь дом от мира снаружи. Мужчина, словно в неприязни, вылил воду из ведер в кадушку, да их сами рядом поставил, отстраняясь, словно в недовольстве. Молча дошел до лавки и уселся, нахохлившись.
- И почему у вас дождь постоянно льет? – сморщился, взъерошивая темные волосы. Засмотрелась на секунду: эх, верно я ему прозвище дала! Ворон он, как птица сидит, замерзнув, да перья распетушив. Хотя в этом, конечно, не на Карику похож…
- Что ж странного в дожде в ветрогон? – пожала плечами. Босые ноги скользнули вниз с печи. – Вот придет темностой, будет тебе снег пушистый, в среднегоде – небо чистое да солнце яркое да холодное, а уж в зимастое вода потечет.
- Ветрогон на то и ветрогон, чтоб тучи сдувать, да снег приближать, а не дождь ледяной, - пробурчал мужчина с лавки. – Не люблю я дождь.
- Не любишь? И к нам забрел в такой месяц? Что ж за дело у тебя такое, что заставило сюда явиться? – полюбопытствовала, ставя самовар. В какой же ларь с настойками Ворон залезть умудрился, да я не заметила, а? Как бы случайно ему тот, о котором не знает, не раскрыть…
- С чего ты взяла, хозяйка, что я иду с какой-то целью? – спокойно спросил Ворон, да все равно на мой вопрос не ответил.
- Не знаю, - пожала плечами. – Но вряд ли бы ты, путник, на зиму к нам пошел. Умней было б на юг податься, к морю жаркому, где снега годами ждут, а не к нашему, Северному.
- Значит, ум во мне короток, что не подумал, - кряхтя, мужчина подвинулся на лавке к столу. Улыбка на губах, а глаза нелюдимые и холодные. Вижу, что не хочешь говорить, вижу, что не скажешь. Нахмурилась, да поставила перед ним чарку.
- Так все же, - рука сама полезла под стол за припрятанной бутылкой. – Расскажи, откуда ты пришел?
- Спросила, зачем иду, да откуда, а потом узнать захочешь, куда? – все также невесело отвечал Ворон, только тон его чуть теплее стал – сам, видно, чуть отогрелся.
- «Кудахтать» - дороге вредить, а дорогу ты себе дальнюю задумал, - покачала головой. – Ты уж не сердись, что спрашиваю – и тебя скука временами должна одолевать, - в ответ тот лишь криво усмехнулся, покосившись в сторону лавки. Вот лежебока! – Так откуда ты? Там ведь меньше дождей, да, раз ты их так не любишь?
- Скорей, больше, - фыркнул он в ответ. – Если уж подумать, то оттого я дожди могу не любить, что слишком много их раньше было? А если уж на чистоту, то неоткуда мне идти было, - ответил он криво.
- Всем нам есть откуда идти, - не поверила, да не стала настаивать на рассказе. И зачем я воды горячей жду? Достала и себе чарку. – Вот я дождь вижу, сколько живу здесь, да и все остальные из деревни. Я дождь люблю, но почему, не знаю, - рассмеялась, залпом выпив первую чарку. Хорошо… - Может, просто в водное время родилась*, а то и у реки – черт знает. А вот в деревне дождь только те, кто из деревни часто уезжает, замечают…
- Ты всю жизнь здесь прожила? – спросил задумчиво Ворон.
- Сколько здесь дом стоит, столько жизнь моя идет, - улыбнулась. – А что?
- Смотрю, хоть и лекарь ты, но не сильно к тебе люди идут, да и не дружна ты с ними, - эх, а веселость куда вся пропала?
- Ну, любить – не любят, а все ж нужна и им такая нечисть, как я, - хмыкнула, отпивая еще глоток. – Дождь они, может быть, и не замечают, но вот последствия его – вполне. Ко мне на холм сейчас ни один пропойца не решится, да если бы и решился, не смог бы забраться. Утопнуть можно, - сощурилась, - так что упустил ты свой шанс сбежать в тот день. Так до зимы и не выберешься.
- Ха, так ты кто у нас: ведьма, навка али мавка, из тех, что на болото путников заманивают? – недоверчиво рассмеялся он. – И стоит только мне заснуть, как протянешь ко мне ты свои руки-ветки да задушишь?
- Почему б и нет? – напоказ облизнулась. Вкусная настойка, только вот ни за что не скажу Ворону, из чего она, да про каких больных делана…
- Ха, ну, по описанию ты на кикимор болотных не смахиваешь, - задумчиво прищурился мужчина, рассматривая меня через зеленоватую рябь настойки. – Разве что худая слишком… Да только вот долгонько ты меня что-то сманиваешь – сколько времени убить было! – сам смеется, а глаза на мгновенье еще сильнее заледенели.
- Так я ж нечисть не простая, считай, почти царских кровей среди нелюдей на болотах, - приосанилась делано, а затем хитро добавила: - Видишь, скучно мне в моей резиденции стало, а чтоб гостя навсегда рядом оставить, надо того всего лишь накормить иль напоить кушаньем с болота… - выпивка явно пошла не в то горло, заставив странника поперхнуться. Откашлявшись, он с недоверием впился взглядом в меня, а заметив ехидную усмешку, расслабился.
- Не так уж скучно тебе было, чтоб меня - бродягу к себе зазывать… А коли ты и нечисть, то нечисть на удивление дружелюбная, меня приютила. Да и, будь ты нечистью, ваши нелюди к тебе б не полезли, ведь так? – почти пробормотал он последние слова, но я услышала. Руки будто сами сжали сильнее рюмку.
- Они… действительно иногда что-то подобное вытворяют, - медленно подбирая слова, проговорила я. Взгляд невольно скользнул по стенам дома – моего дома. – Не знаю, за что уж так они меня невзлюбили, но раз в полгода парочкой-тройкой заявляются. Но в это ничего такого нет, я раньше и сама справлялась, - улыбнулась, наливая еще.
- Да уж, я заметил, - не поверил гость, нахмурившись. – Зачем им твоя изба? Не пойми неправильно, дом хороший! – он с неожиданной теплотой усмехнулся. – Хоть и диковинный, да похожий на одну из твоих бусин, вот только находится в слишком уж недоступно и жить здесь хлопотно, как ни гляди.
- Да с чего-то взяли они, что муж мой, покойничек, мне золота горы оставил, - отмахнулась. Глянула на него с подозрением: - Ты если думаешь что-то у меня найти, то ищи уж открыто – про то, откуда у Михея моего богатства неведомые, я знать не знаю, самой уж интересно посмотреть.
- Хозяйка, я ж… - словно тень нашла на его лицо. – Не нужно мне твое сокровище, - вздохнул обидчиво. Хмыкнула.
- Ты на меня так не гляди, да только знаешь, сколько ко мне после года вдовства моего искателей клинья подбивало? Все не верят, что ничего у меня нет, кроме тканей моих да кошки с Карикой, - ворон как раз, будто в поддержку мне, слетел с чердака ко мне на плечо. Ох, совсем я тебя приручила, смотри-ка: ластиться да орешков просит.
Другой же Ворон смотреть ласковее не спешил, лишь из-под прищуренных век наблюдая за нами.
- Так уехала б, раз здесь люди тебя не любят. Уйти любой может, - выдавил он через какое-то время.
- Уехать? А зачем? – изумленно покосилась на него через плечо. – Это же мой дом. Мир большой, и весело б его было, наверное, весь ногами исходить, - на миг зажмурилась, представляя. Идти, идти… Идти вместе с ветром, то под тучами, то под солнца лучами, увидеть моря и океаны, да странны восточные, заморские, исколесить весь свет, как делали это предки… - Да ведь дом я не могу оставить – деревенские сожгут или кому другому отдадут, - покачала головой.
- И не тяготит тебя дом? – подперев щеку ладонью, спрашивал Ворон.
- Тяготит?... Так ведь я что вне него, что в нем могут бить и птицей, и зверем, и нечестью лесной, и вышивальщицей, - пожала плечами. Карика, наевшись, полетел с воронихой своей делиться. – Какая разница, здесь или где-то еще?
- Вот я и спрашиваю, почему б тебе тогда не уйти отсюда? – чуть недовольно спросил путник.
- Но я не хочу уходить, - непонимающе посмотрела на него. – Тут же мой дом. Знаешь… - на миг задумалась, а затем прижалась ухом к стене. – Я люблю дом свой, меня любят его стены. Он защищает меня ото всех бед, а иногда мне кажется, что и избушка моя от всего мира отдельно стоит, и мир сам от меня отгораживается, - рассмеялась. – Прислушайся. Наклонись, как я, к сосновым этим брускам и ты услышишь, как за стенами гроза гремит и ветер ветками играет, а дождь стучит и стучит, будто тоже хочет в тепло! И дом мой от всего этого меня защищает, - улыбнулась да залезла на лавку с ногами. – А ты, Ворон? Ты в путь ушел свой, чтобы найти себе дом или просто, чтобы дорога была? – спросила, склонив голову набок.
Тот все мрачней и мрачней сидел, я уж замечала.
- Ну, уж точно не первое, - как-то зло усмехнулся он. – Говорил же, я просто странствую, без цели… Что-то заболтались мы с тобой сегодня – пара и на покой, - усмехнулся он, поднимаясь. – Твой дом будто и правда отрезан от мира – не поймешь, день ли, ночь…
- Скоро дождь закончится и станет яснее, - ответила, пытаясь сквозь щель меж ставней разглядеть хоть что-нибудь.
- Откуда ты знаешь?
- Чувствую. Еще и пяти дней не пройдет, четыре ночи пробегут, как исчезнет дождь, а придет ему на смену снег, - задумчиво проговорила. Повернулась к Ворону, что застыл у стола в удивлении. – Все ж я живу в этом доме дольше тебя. Мне не нужны часы и солнце, чтобы понять, сколько времени нам осталось…
- Загадки ты в себе таишь, хозяйка, - нервно усмехнулся гость, отворачиваясь от меня, да случайно бедром зацепив край стола. Тот устоял, да бусины, что в мешочке на нем лежали, поспешили сбежать на пол, да в щели покатиться.
- Как будто ты – нет… - я не усела договорить, как вскликнула: - Да что ты творишь, загадочный ты наш! – да бросилась на коленях бисер собирать.
- Прости, - повинился мужчина, когда я уж последнюю свечу задувала. Настроение было у меня не самым лучшим, а потому промолчала я.
Бусина темная, узорчатая, куда-то от меня укатилась.
***

На четвертую ночь после их с Аглаей разговора ему не спалось. Толстые стены не давали ни единому звуку дождя пробиться внутрь, да только все равно слышал их. Грохотом скатывались они внутри его черепа, словно заливая его с ног до головы и погружая на глубину морского дна. Он не любил дождь. Уж столько сожалений в душе появилось от того, что решил остаться в этой местности, да только что теперь поделаешь? Зимой он со своей поклажей далеко не уйдет.
А дождь все лил и лил.
Только домоседы могут любить дождь. Их убаюкивает этот мерный стук, это тихое гудение на краю сознания перед сном, когда перед глазами танцует пламя печи. Или пламя шебаршащего сарафана Аглаи, когда та собирается ко сну.
Сколько он уже шел?.. Вопрос неправильный. Не тот. Об этом лучше не задумываться. Иногда он и сам верил в свою ложь, что рожден был в дороге и никогда с нее не свернуть. Осталось чуть-чуть…
Вышивальщица-лекарка, кто б подумал. Вдовая. Да еще и девчонка к тому же… Во сколько ж в этой деревне девок замуж выдают, если она… сколько?... лет пять уже вдовствует? Кто такую пискуху еще и за себя возьмет…
За окном снова громыхнуло. Завтра, говорит, закончится… Ворон хмыкнул, да плотнее в тонкое одеяло закутался. Аглая пыталась на него в несколько слоев еще натянуть, да он упирался: что он, баба что ли? Или старик какой? Та поворчала-поворчала да отстала, пригрозив, что ночью его к постели привяжет, да все ж укроет теплей. Путник тогда лишь фыркнул от такого гостеприимства. Только когда в бочку с водой в полутемной бане ночью глянул, подумал, что, может, для хозяйки он стариком и кажется, с такой-то рожей…
А дождь все не переставал. Казалось, что он только усиливается, что скоро ветер снесет крышу разноцветной избушки, а вода заполнит все от холма до холма, и хата поплывет по этому чудному озеру ладьею… Устало опустились веки. И что это он с открытыми глазами лежал? Что там темнота, что здесь чернота… Может, от таких мыслей и уснет как-нибудь. Вон, образа какие в голове появляться начали: «ладья», «озеро»! И дорога по морю волшебному, явно ведьмарскому. Это все сказки Аглаевы. Сколько в доме, столько слышит, как хозяйка сидит где-то, неприлично для вдовой подложив одну ногу под себя, да плетет, а то и шьет, да и напевает себе под нос что-то. Сначала не слушал: говорит сама с собой, малахольная, пусть ее, если хочет. А потом уж лежит, и голос этот тихий волей-неволей в голову пробирается да мысли усыпляет… Что ни вечер, то новую сказку поет, и не лень ей, Шахерезаде местной, их все помнить. А может, она их не помнит – сама сочиняет, нанизывает на тонкую леску своего пения слова-бусины, сплетая в изукрашенный воротник из бисерных узоров… Может, от того узора и спалось ему ночью спокойней, да только сегодня хозяйка на редкость непоседливая была: то ворчала на печь, но молча сидела без дела, то бусины свои перебирала. Спать ушла рано и молча. Рука, которой он сонно провел по лавке, наткнулась на кругляшек бусины. Что, неужели опять мешок падал? Вздохнув, сунул бусину в карман, чтобы потом вернуть ее Аглае.
Скрип. Гром прогремел уж вдали от них, но по полу послышались ему тихие, почти невесомые шаги, рысью рядом пробежали.
Вскочил, сонно оглядывая темную избу. Показалось ему? Показалось ли ему, что кто-то бродил? Да край одежды того коснулся его лица, скользнув мимо. Огляделся. Вроде и тихо вокруг. Тихо мурчит на печи Кошка.
Чертыхнулся. Что же это он, так грозы боится, что уж от каждого шороха шарахаться начнет?
Снова скрип. Взгляд зацепился за свесившийся с печи край одеяла. Мужчина встревожено встал с лавки, чуть не опрокинув при этом стоящий рядом стол, что, впрочем, не разбудило Аглаю.
- Хозяйка! Аглая! – сначала тихо, потом почти крича, воскликнул он, оглядываясь в комнате. И куда бесова девка делась на ночь глядя? В баню, что ли? Вот же, не спится… А что, если все-таки кто-то в дом залезет?
И снова скрип половиц, едва слышный за шумом дождя и тихий хлопок закрываемой двери. Наружный.
То, как он сам отбросил дверь от входа, отличалось большим грохотом, которой поглотил шум вокруг.
- Аглая!
Непогода бушевала сильней, чем в прошлые дни. Вода стекала вниз с холма сотней ручейков, но мягкая земля становилась слишком вязкой, чтобы на ней можно было стоять. Из-за черноты туч нельзя было даже понять, где небо, а где – земля.
Казалось, стена воды отделяет его окружающего мира, а не только деревянные стены дома. Но даже сквозь стену, он видел…
Для нее этой стены совсем не существовало. Она скользила в водных потоках, как если бы плыла по реке русалка, то тут, то там всплескивая воду движениями блестящего хвоста. Ее волосы потемнели от воды, но девушка будто и не чувствовала тяжести за спиной – подчиняясь какому-то ведомому только ей ритму она кружила, кружила по поляне… Яркий сарафан развевался на ветру, но только при едином взгляде на него чудилось, что на самом деле ветер просто вплелся в этот странный танец, став невидимым партнером по танцу ее.
Тяжелая красная ткань ничуть не стесняла ее движений, таких легких и естественных, что на миг страннику показалось, что это не Аглая, а огненная птица танцует в холодных потоках дождя, прощаясь с летом и осенью.
Словно тихий звон бусин в ее косах раздался смех женщины, будто финальным аккордом закончилась мелодия. Она закружилась вокруг себя, как юла, ее босые, грязные от раскисшей земли ноги, не чувствуя усталости, порхали над пригорком, веселя свою хозяйку.
И снова, как и в песнях ее, в этом танце почудился ему неведомый ранее узор, словно холм, воздух, да и все вокруг женщины было полотном, и она сплетала все это вместе, объединяя в одну мелодию танца, в один ритм. Не подвластна ли ей тогда и судьба, что ткется для каждого своя?...
Круженье ее остановилось. Аглая стояла, запрокинув голову к небу, к черным тучам, закрыв глаза и что-то неслышно нашептывая. Дождь же начал затихать. Она говорила правду: сегодня была последняя ночь в этом году, когда над землей в крае этом лились водные потоки.
На запрокинутый лоб его хозяйки… вышивальщицы, колдунью?.. опустилась первая снежинка. Ворон неосознанно сделал движение вперед, выходя из-под козырька. Только сейчас он осознал, что уже несколько минут стоит, замерев у дверей, во все глаза смотря на Аглаю.
Заслышав его шаги, женщина повернулась на звук. Счастливо улыбнулась, словно не замечая, как начинают подрагивать от холода мокрые плечи и замерзшие губы.
Он устало привалился к одному из столбов, что поддерживали козырек. Она так и стояла: улыбаясь счастливо и легко, молча, будто чего-то ждала. Ворон вздохнул, прикрывая глаза и растягивая губы в ответной кривоватой улыбке.
- Хозяйка, заболеешь же, иди в дом, - он шагнул вперед, обхватывая ее за плечи. Повел, словно маленькую, в дом. – Дождь не стоит того, чтобы ради него хворать, - проворчал мужчина, стараясь не смотреть на нее. А она все продолжала улыбаться растерянно, затем снова рассмеялась чуть хрипло, да убежала от него за печку.
- Стоит, поверь, - ее голос охрип, но был все также звонок. – Да и не сломит меня простуда… Но так хорошо, - сладко закончила она, в темноте забираясь на печку. Ворон еле смог разглядеть, как в темноте она натягивает на себя покрывало.
Начиналась долгая зима, а он все-таки решил остаться еще ненадолго.

Привет, Данута!
С интересом прочитала начало. Так же интересно, как дальше будут разворачиваться события?
Желаю вам с Музом легкого пера
_________________

Спасибо! Очень красивый язык. Природа бушует, а герои уже засиделись дома. Ждем новых событий.

 » Глава 4

Как только земля чуть просохла, а точнее – промерзла, пришла пора и для больных появиться на моем пригорке. Правда, доходили они до меня долго. Каждый раз, что они не могли по стеклянному ото льда склону забраться, что я не могла спуститься, все одно дело. Честно сказать, могла я спуститься к ним – есть у меня тропа заветная, что через лес да к пристани ведет, да только зачем мне соседушкам об этом рассказывать? Думают они, что защищены от «ведьмарства» моего льдом, так пусть думают, раз так хотят.
В избушке становилось холодней с каждым днем, хоть на ледник еду не клади. А потому Ворон здесь оказался очень кстати, когда пришлось дрова рубить, да бочку с водой дождевой внутрь дома закатывать.
Это молча стерпел он, а как стала на него шапку зимнюю натягивать – заупрямился.
- Хозяйка, да прекрати ты! Что я, сам себе одежу не куплю на зиму? – ворчал он, откладывая тулупчик, что я ему приготовила да шапку.
- Теплей будет, - продолжала настаивать я. – И давай-ка ты за печь перебирайся, теплей там. Или хотя дай себя одеялом укрыть! И сапожки, вот, а то твои совсем от сырости прохудились.
- Да чего ты озаботилась вся, Аглая? – взорвался Ворон. – Не надо мне от тебя ничего, я ж только на постой и нанимался. Какая тебе нужда меня в духоте заставлять парится?
- Такая нужда, что ты в моем доме живешь, коли заболеешь – мне ж тебя и лечить, - отбрила я, упирая руки в боки, как будто на базар пришла да с кем-то из торгашей спорю. Ох, давненько я с ними не общалась – наверняка соскучились они по мне за месяц да еще половинку… - А тулуп да шапка мне все равно великоваты. Все, одевайся давай, а то что, мне самой за дровами идти?
- Мне сапоги отдаешь, а сама босая ходишь, - не желал сдаваться путник. Стоило ему бросить взгляд на мои ступни мои, как захотелось тут же спрятать их за широкими полами шерстяного сарафана.
- Так то дома, - пожала плечами, отворачиваясь к рундуку. Стоило, пока нет моего постояльца рядом, закончить кое-что… А то еще, не дай бог, не пустит меня потом. Замерла, нерешительно прижимая холщевый мешочек к груди. Надо. Я должна.
- А то я не видел, как ты в деревню спускалась босиком, - продолжал тем временем ворчать Ворон, но сапоги надел. – Аглая? – обеспокоенно позвал, заставив обернуться и улыбнуться как ни в чем не бывало. Все никак не привыкну к этому «Аглая» от него. Так странно – зовет по имени, не кричит почти и не бьет. Одним словом – чужак. Или чудак, тут с какой стороны поглядеть.
А ведь от него страшнее молчанье иногда, чем крик. Как тогда, под дождем… Ой, да, лучше уж не вспоминать. Вот уйдет, меня ждет новое плетенье…
Потом уже, сидя вечерком у печи – затворку я зачастую отворяла, все лучше смотреть на пламени узоры, - мы снова разговорились.
Видно, отоспавшись за осень, да от скуки захмелев, Ворон все время то одну, то другую деревяшку с улицы приносил, да что-то тихо в углу строгал. Мне, правда, он показывать не желал ничего, да я и не просила вроде.
Сама же устроилась у окна – ставни мы, наконец, открыли, и можно было даже вечером любоваться видом блестящих звезд снега и неба. Пяльцы в руках, да нитка с иголкой – можно вышить пейзаж.
- Что ж ты без бусин сегодня? – усмехнулся Ворон. – Я уж было решил, что ты без них жизни не видишь.
- Всякая вещь свой подход требует, - спокойно ответила, делая первый стежок. – А без бусин я ведь правда не прожила бы – никакому другому делу не обучена.
- А лЕкарство твое?
- Так то просто любопытство да любовь к травам, а здесь – моя жизнь, - покачала головой. – Даже больше. Я и сама, наверное, похожа для Бога на бусину, что он запрятал в свой карман да не отдает, - не заметила я, как Ворон вздрогнул при этих словах, а сама вытянула руку одну. – Вот, вроде такой бусины, - хмыкнула, показывая красную нитку да нанизанную на нее алую бисеринку.
- Всегда хотел спросить, а зачем ты вообще ее носишь? На другие твои украшения не похоже, - к моему удивлению, Ворон поднялся со своего места и подошел ближе, рассматривая бусину.
- Считай, что это – мое сердце, - рассмеялась я, опуская руку вниз. Мужчина шутку не поддержал. – Ну, сам посуди: ношу я ее всегда с собой, - вздохнула, вынужденно объясняя. – Она яркая и светлая, как мне как-то сказали – похожа на меня, - с сомнением добавила. – И укатится с этой нити от меня только в момент моей смерти. Мое сердце, - я потрясла запястьем перед глазами, глядя, как скачет на нити бусина вверх-вниз, - всегда со мной, охраняя меня от напасти, а я берегу его от того, чтобы быть разбитым, - улыбнулась хмурому его лицу. Сощурилась: - В принципе, любая любимая нами вещь воплощает наше сердце или душу. Та, что нам дороже всего на свете, то, с чем мы никогда не расстанемся… К слову, а что бы ты назвал своим сердцем? – хищно улыбнулась, предчувствуя интересность.
- Я? – растерялся мужчина, явно не ожидавший, что с расспросами и я к нему полезу.
- Да, - кивнула и похлопала ладонью на скамье рядом с собой. – Ты присаживайся, присаживайся... Так без какой вещи ты не можешь обойтись? Раз уж не хочешь рассказать о своих путешествиях, что тоже было бы довольно интересно… - с намеком произнесла я, но тот лишь поморщился.
- Не знаю. Нет у меня такой вещи, - с неудовольствием он все же сел рядом. – Разве что тот шрам, да и то – после твоей мази от него ничего не осталось, - улыбнулся путник.
- Да не может такого быть, Ворон, - покачала головой. – Что-то да ты носишь с собой…
- Что, даже нож или лента? – хмыкнул он, откидываясь спиной на стену.
- Может, - кивнула. – Я у тебя как раз один в вещах видела, - головой указала на кучу тряпья под лавкой, где он спал. Все, что смогла, я у него отобрала да постирала, а то и выкинула в топку, остальное мужчина охранял с упорством пса, что прячет кость, да делает при этом у себя под конурой погреб.
- Хорошо хоть ты в ножны подумала не лезть, - как-то обреченно покачал головой он, прикрывая глаза. – А то б еще порезалась… Или ты и с мечом обращаться умеешь? – ухмыльнулся странник.
- Ха, нужно мне больно! – фыркнула, поворачивая вышивку к свету. – Вот это уж точно не мое дело – мечом махаться. А вот скалкой там, метлой – запросто! Что смеешься? Это ты меня с вилами не видел, - почти обиделась я.
- Прости… нет, не уверен, что когда-нибудь смогу считать своей душой меч, - его взгляд из веселого стал тусклым и сумрачным. Ворон не смотрел на меня теперь, а куда-то высоко, за потолок, и то, что он там видел, ему не нравилось. – Хоть он действительно всегда со мной, с тех пор, наверное, как я ушел в путь… Да только сломан меч. Так и судьба моя, как думаешь? Или просто некоторые люди, как я, живут без судьбы, без сердца, без имени… - он прикрыл глаза, словно закрываясь от дождя в своей собственной хате. – Смешно, верно?
- Нет, это довольно печально, - отложила пяльцы на стол и внимательно посмотрела на мужчину. – Так не должно быть.
- Не каждый, хозяйка, может даже осознать свою судьбу, а ты об ее вещественном воплощении толкуешь, - грустно улыбнулся Ворон. Затем, будто спохватившись, полез в карман. – Аглая, я тебе все отдать забываю… - он положил на стол передо мной ту самую потерянную мною серую бусину, что узором с птицей изукрашена. – Вот, нашел уж давно, а все отдать не сподоблюсь, - хмыкнул неловко. – Как баба в кармашке ношу…
- Да? Я думала, что она куда-то закатилась, - задумчиво повертела бусину в руках. Поглядела на мужчину рядом с собой. – У каждого должен быть и дом, и имя, и душа... А потому мне следует сердце тебе новое подарить, - встала со своего места. Куда же это я свою корзинку с нитками задвинула?
- О чем ты? – подобрался на своем месте путник, внимательно за мною наблюдая.
- Мой дом – твой дом, пусть и на эту лишь зиму, - весело начала я, роясь в сундуках да под лавками. Да где же… - Вороном я тебя назвала, и, коли захочешь, можешь им всегда называться, не буду я его кому другому примерять, - вот же! Черный клубок, как я редко твои нити пользую, ан нет, сейчас без тебя никак. Без хозяйского спроса взяла ладонь Ворона да отмерила, какой длины нити понадобятся, бусину на нить нанизала, да черную веревочку такую на запястье его повязала. Щелк. Нож быстро отрезал лишнее. – Вроде крепко, - с сомнением глядя на браслет, проговорила. – Так что раз уж взяла я на себя обязанности твоей матери крестной, будет это твоим сердцем, - торжественно закончила.
- Да уж… - почти пораженно рассматривая свою руку, фыркнул мужчина. Затем усмехнулся. – Не в обиду сказано будет, но нужна мне больно мать крестная, что как девчонка выглядит. Однако ж спасибо.
- Не за что, - усмехнулась, и впрямь раздумав обижаться. Прав он, да только не все сказал, что наверняка подумал.
Вот живет он у меня уж больше месяца, вот я и привыкла. Привыкла, что с человеком говорю, не с Карикой, что сонно шебаршит на чердаке со своей парой, не с Котькой, что до того разленилась, аж с печи не слезает, а именно с человеком – а люди на редкость суеверны. Даже чужак мой. «Мой»? Смешно звучит про чужого говоря… Но даже пришлый Ворон не захочет в сродственницы да в крестные матери, не то что в жены нечисть болотную, ведьмарку доморощенную Наглую Аглаю…
- Что-то ты погрустнела все ж, - нахмурился Ворон, глядя на меня. – Знаешь, если ты…
- Так, и что же, ты мне не расскажешь теперь парочку историй о себе? – перебила я его, усаживаясь рядом.
- Лучше б ты снова свои сказки пела, - недовольно ответил мужчина, возвращаясь к своей деревяшке. – Я уж привык под них засыпать.
- Да? Что ж, тогда… - обрадовалась я, поглядывая на снег за окном.
- Белый снег в окно влетает,
От земли исходит свет.
На моих руках не тает
Ткань, что в мире лучше нет.

Ветер носит снега тучи,
Светится алмаза пыль,
Солнца в крае нашем не получишь,
Так, сияй, белей пустырь!

Ляжет теплым одеялом,
Скроет мне из леса путь…
Что ж, сплету из снега сказку –
Вьюгою меня зовут.

Задую, завою!
Расплету я косы девам-березам.
Упрячу, укрою!
Тебя мой друг, что найти счастье нам…

Раскрою я крылья –
То полы белоснежного плаща!
Укрою весь мир я –
Баю-баю, усните крепче, небеса…

Пяльцы выскользнут из рук –
В дверь стучится уж весна.
Мой узор, друг милый, не забудь!
Не хочу я быть всегда одна.

Ждешь ты лето, мне обидно.
Посмотри скорей сюда!
Всех цветов волшебных в жару не видно:
Летом все сказки – лишь вода.

Посмотри, как луна залила
Светом полотно морей.
Я по ним с свечей ходила,
Там, на море без теней…

Я не вижу. Я не знаю,
Где мы, в небе? На земле?
Лишь молюсь и мечтаю
Навсегда остаться в чудесном этом сне… - тихо закончила я свою песню, заканчивая на сегодня и вышивку. Не такой песня получилась, что я хотела. Но на гостя моего пение подействовало шибче сон-травы, а потому единым дуновением погасила огонь свечи, погружая дом в темноту.
А то как бы не проснулся да не увидел при свете, чем я занимаюсь…

***
Но рано или поздно это мягкое и спокойное их уединение должно было быть разрушено. Как только лег покрепче снег, да улегся ветер маленько, на пригорок стали приходить люди.
Первых он просто-напросто проспал. Только и слышал спросонья, как тихо захлопнулась дверь за пришлыми из деревни. Ворон тихо лежал, прислушиваясь к удаляющимся тяжеловатым шагам, скрипом отдававшимися по спрессованному только его ногами снегу. Слышно было хорошо, так, что он ухватил еле заметный печальный вздох своей хозяйки, молча провожавшей незваных гостей. Слышно было, как скрипнула калитка, а старческим голосом кто-то выругался: «Ууу, ведьма! Еще и монеты с нас взяла, как городская… выгнать бы ее пора!».
- Тише-тише, а то услышит, - с опаской осадил старуху другой голос и женщины начали спуск вниз.
Как ни уговаривал он ее, Аглая не желала полностью закрывать окно, всегда оставляя маленькую щелочку. Как мужчине казалось, так она уговаривала его перейти за печь, где теплей. Хоть не зря мерз, оказывается…
- Ох, снега навалило… Пошли разгребать, Ворон, ты ведь проснулся – я вижу, - делано радостно проговорила женщина, входя в горницу. – К нам скоро много гостей заявится, - задумчиво продолжила она, неосознанно теребя руками подол сарафана.
- И что, ты всех с распростертыми объятьями встречать будешь? – недовольно пробормотал он, вставая с лавки. Подошел к тазу с теплой водой на печи да побрызгал на лицо, сбрасывая остатки сна. Ха, немудрено, что он прихода их не заслышал: еще и не рассвело ведь, только-только первые лучи солнца поднимались над землей.
- Им нужен лекарь, - равнодушно пожала плечами Аглая, направляясь к лестнице на чердак. – А мне – хоть какой-то заработок.
- А вышивка? Ты ведь каждую ночь корпишь над тканями своими, не отрицай, - при этих словах она остановилась на полпути и отвела взгляд. – Еда у… Еды в доме навалом, так зачем же тебе деньги? У меня немного есть, за постой оставлю. Нет, не спорь, - прервал он ее возражения. – Тот долг, который ты с чего-то на себя записала, я давно у тебя проел, пропил и проспал. Так зачем же ты им помогаешь? Не видишь разве, что они своего к тебя отношения не изменят? – он с недовольством отбросил полотенце.
- Так что ж мне, сбежать от них? – внезапно разозлилась Аглая, поворачиваясь к нему. Стоя на лестнице, она была даже выше Ворона. – Отсюда я не уйду. А потому мне надо хоть как-то с ними жить, даже так, порознь. Когда-нибудь они ко мне присмиреют, и мне не нужна будет охрана от татей ночных, - без намека, но впервые с недовольством продолжала она. – А бисер мой зимою не в цене, ярмарка – и та всего раз за четыре месяца бывает, а снадобья мои без дела стоять не должны, - хозяйка тряхнула головой, словно отгоняя лишние мысли. – Они поворчат, да сейчас на меня с нападками лезть не станут – ни к чему им это. Может, когда-нибудь… - она отвернулась от него, снова взявшись за перила руками, - они меня примут в свои. Пойду-ка я наверх, что-то Карику давно не видно, - закончила она, скрываясь на чердаке.
- Дура! – шепотом выругался он, резко отставляя на столе только что взятую чашку с молоком. – Если кто-то тебе решит навредить, меня рядом не будет!

***
Снег подналяг и в скорости не уступил бы прошедшему дождю – так завалило холм. Одни сугробы, ты погляди!
Разогнулась, досыпав корма для кур. Раньше бы Ворона запрягла, да в последнее время боязно стало – ходить по дому нелюдимый, мрачный, сам со мной и не заговорит. Да и в избушке его и не застать: все на улице что-то делает, диво, что у меня по двору армия снеговиков с сурово нахмуренными лицами не выстроилась от путникова безделья. Или он там своих братьев-ворон собирает на меня идти?...
Смешно.
Рассмеялась, а самой грустно. Надо поговорить с ним, за что он на меня обиду держит? Разве я что не так делаю, говорю? Вон, даже по его ворчанью начала валенки на ноги одевать. Пренеприятное это дело – обувку на ногах носить, всегда знала! Поговаривают, городские барыни еще и не в мягких, а жестких туфельках расхаживают, да на каблучке. Это ж силу воли, как у кузница нашего, что кобылу в одиночку подковывает, надо иметь!
Снежинки мягкими перьями падали сверху. Снова тучи, да только не свинцовые, почти черные, а светло-серые, будто дым от дальнего костра. И не понять так, сколько времени – утро ли, вечер, а может, уже и ночь, да только мои глаза так к темноте привыкли, что я ее не замечаю?
Зима пришла в наши края, но многие знают ее только такой, серо-блеклой, не видя ее оттенки…
- Эй! Госпожа ведьма, госпожа ведьма! – послышался от калитки тонкий девичий голос. Обернулась, отрываясь от своих мыслей.
Как и думала, ворот стояла взволнованная девчушка лет тринадцати, вся красная, волосы растрепанные, быстрей добежать стремилась. «Госпожой ведьмой» меня только ребенок напуганный и мог назвать, а тут ей еще и от меня, кажется, чего-то надобно.
- Госпожа ведьма, госпожа ведьма! Скорее! – затараторила она, не дожидаясь, пока я подойду ближе. – Там… там… - ох, аж словами задыхается. – Мама… там…
- Тихо, - оборвала я ее. – По порядку расскажи. Ты чья такая будешь? Маме плохо? – словно услышав, ко мне подлетел Карика, с любопытством рассматривая девочку.
- Лимшнина я… Татиана… - шепотом ответила девчонка, с ужасом глядя на меня. Что, неужто так ужасна? Нахмурилась. – Мы из Треболок недавно приехали…
- Так, а звала меня зачем? – жестче спросила. Приезжие? Что-то многие в нашу деревню заселились.
- Так там!... Там мама!... Бабушка послала, сказала, ведьмарка обещала помочь! – снова затараторила она, подпрыгивая на месте.
- Обещала… Так ты той Кариги внучка? Ох… Что, уже что ли? Рано! – вспомнив недавних гостей, из-за которых я и разругалась с постояльцем недобрым словом, бросилась в избу. – Карика, на тее дом! Ну, веди уж, Татиана Лимшнина…
Роды были на удивление долгими и трудными для роженицы. Шутка ли – двоих выносила, а третьего, долгожданного сынка, с рассвета до самой ночи вытолкнуть не могла. Сколько могла, я ее успокоить смогла, но Федосия твердо уверовала в свою грядущую кончину, чему сильно способствовал похоронный лик ее свекрови, а потому истерила и брыкалась, как только могла.
- Карига Ксанна, вы бы мне роженицу смущать! Она и так всю душу выворачивает от мучений, - не выдержала я, отведя в сторону старуху в перерыве между схватками.
- Чем это я тебе тут мешаю, ведьма?! Небось, порчу какую на ребенка без моего ведома поставить хочешь аль Федоську погубить вконец? – бабка начала надвигаться на меня, как наседка крылья расставляя руки. Вздохнула, да и отодвинула скандальную женщину. В комнате кричала Федосия. Да что ж ты так надрываешься, милая? Терпи, терпи… Столько раз роды принимала, ни разу так плохо, даже тем, кто первый раз рожал, не было.
На нас на секунду холодом повеяло – это Карига в ярости забыла, что я велела дверь не отворять, и направилась жаловаться сынку, что в снаружи в волнении ожидал.
- Аааа…
- Держись, милая, - обтерла лицо ее мокрой тряпкой. Вот и все, что делать сейчас могу. – Я могу тебе отвар дать, что боль унимет, да ведь ты и ребенка чувствовать перестанешь… Держись, тихо-тихо… Как там наш ребеночек, успокоился?
- Ах… Пить…
- Дыши, дыши… Ребенку так лучше будет… Нет, нельзя тебе, милая, пить. Что ж ты так мучаешься-то?...
- Мать говорит… все от того, что мы тебя позвали… Ааааах… - внезапным бесчувственным голосом прошептала Федосия, заставив меня отшатнуться. – Ты… не мучай меня, нечисть… раз так хочешь, сразу убей… - вымолвив, женщина на секунду прикрыла глаза, словно уплывая в сон.
В ужасе прижала ладонь к горящей от прилившей крови щеке. Да за что они меня все так не любят?!
- Эй, ведьмарка, - послышались шаркающие шаги. – Что там? Уснула она?
- Схватки начнутся – проснется, - отстраненно проговорила, не поворачиваясь к старухе. Опустила грязную от пота тряпку в тазик, полоща.
- Так это, мне тут сынка с невесткою моей второю дельный совет дали, - да неужто, как по мне, так это вы их к чему-то подвели. – Ты меня, ведьма, слушаешь? Или опять свои заговоры на моего внука нашептываешь?
- Слушаю-слушаю, - покивала головой, поворачиваясь. Надо Федосии новый компресс на лоб положить. Может, не досмотрели, и простудилась она чем-то в последние дни, от того и роды сложные?
- Проведем троецыплятницу, говорю, авось опосля обряда Федоське иль полегчает, или хотя бы ребенка не мертвого родит, - и испытующе посмотрела на меня. Нахмурилась. Обряд этот я не любила – вот сейчас он нам нужен разве? Толку от него, что с козла молока, а повитуху, меня, то есть, от роженицы отвлекают. Но вон как бабка смотрит, если скажу, что нельзя, то она совсем невестку свою уморит от нелюбви своей, да меня зачинщицей выставит.
- Хорошо, проведем. Но только быстро, - с беспокойством присмотрелась к искривленному от резкой боли лицу Федосии. – Курица, надеюсь, у вас есть?
- А то как же, - неприятно усмехнулась старуха. Меня передернуло.
- Ай… пить… - простонала во сне Федосия, и я бросилась к ней.
Сидеть решили здесь же. Мужу роженицы, Лимшнику, завязали глаза да обрядили в женский платок, усадив за стол. Курицу ощипали да расчленили за дверями избы, все требуху и перья бросили в огонь печи, на котором птицу изжарили, да начали рассаживаться. Я все это время была подле Федосии, та уж не соображая, где она и кто рядом с ней, так мне в руку вцепилась, что только черти растащат.
- Ведьмарка, а ну, поди вон, пока обряд идет! – закричала Карига. Болезненно сморщилась: только-только сон на роженицу опустился, да только после сообразила, что мне бабка орет.
- Разве обряд в вашей семье другой проводят, Карига Ксанна? – удивилась вслух.
- Матушка, права она, как мы без повитухи трапезу устроим? Да и в чем весь смысл тогда? – неожиданно поддержала меня вторая невестка Кариги, Натилька. – Что съедим мы сейчас эту курицу несчастную, что не съедим – мы напрямую с ребенком, как лекарка, не связаны.
- В обряд только женщины честные, мужнины допускаются, да вдовы чистые, - патетично начала старуха.
- А я вам кто, девчонка желторотая? Что ж вы меня тогда заставляли троецыплятницу вашей Грефке проводит, коли так? – хмуро проговорила, поднимаясь с Федосиной кровати.
- Так то я недоглядела, что не девчонка ты, не честная жена и не чистая! Смех один, нечисть ведь ты, - зло рассмеялась она. – Небось со смертью хорошо знаешься, по кладбищу нашему шастаешь, отрав-крапиву собирая! Видели тебя люди год назад там, - обвиняющее выставила вперед палец она, указывая на меня.
- Видели. Да только с тех пор в вашей деревеньке я роды раз семь приняла, все дети да матери – живы - здоровы, часть уж покреститься успела, - холодно ответила, сложив руки на груди.
- Да у тебя самой детей даже нет, да все от того, наверное, что смерти свою душу отдала, - стояла на своем бабка. Дернулась, как будто снова меня ударил кто. Ох, змея!...
Если б ты знала, как хочу я, желаю, чтоб хоть кто-нибудь у меня был! Чтоб хоть один маленький человечек, мой, родной, мною выращенный да мною взращенный! Со мною был, а если б вырос да свой путь нашел – отпустила бы я, клянусь, отпустила б, да только знала, что есть где-то на земле у меня сын или дочка, что любят меня и помнят обо мне, что я нужна им, нужна, хотя бы как воспоминанье. Тогда никто б, ни вы, ни ваша деревня, не были бы мне нужны, я бы спряталась от вас с дитем моим в чаще леса, в скалах гор, на глубине моря…
- Хотя кто ж тебя, ведьма, знает, - продолжала плеваться ядом бабка Карига. – Все равно, бабычку за стол наш не пущу!
Что?...
- А здесь уж вы, матушка, хватили маху, - вступилась снова невестка за меня. Перевела изумленный взгляд со старухи на Натильку. Та на меня не глядела, продолжая возражать свекрови. – Нельзя человека ни за что, ни про что обвинять! Ведь не родила она после смерти мужа детей-бабичей, да и мужчин к себе не подпускает – вся деревня знает, - женщина уперлась взглядом в Каригу.
- Ха, так то раньше было, а вот заходили мы когда к ней, с Федосией, чтоб просить прийти на роды, да видела я, что мужчина у нее в горнице лежал! – победно воскликнула она. Ах, ты, баба базарная!... Я ж ее в дом не пускала, на пороге говорила, да и Ворон не выглядывал наружу, спал еще тогда! – Вот, вот, смотри как покраснела она! Правда нечисть, как каленое железо, обжигает!
- Послушайте, то не… то лишь мой гость, хоть вы и права не имеете права в мою жизнь вмешиваться, - сдерживая ярость, проговорила я. Вот же!.. – Мне уж все равно, проводите вы обряд или нет, со мной или без меня, только дайте мне остаться с роженицей: с минуты на минуту все закончиться либо снова схватки будут, мне нельзя отходить от нее.
- Ты…
- Спокойно, матушка, вы бы присели, - с нажимом произнесла Натилька, с любопытством поглядывая на меня. – Лекарка права. В вашем доме Аркалий - купец вон, загостился, покуда мой свекор по делам в Черекушки уехал. Так что ж, и вам, получается, в обряде нельзя участвовать? – старуха разразилась бранью, я отошла к Федосии, готовая до сидеть здесь, покуда Карига не заставит своего молчаливого сына, который продолжал слушать нас, сидя в платке, вынести меня на улицу. Но Натилька все ж уговорила нас.
Не знаю, подействовали ли курица, которую надо было съесть до последнего кусочка, а потом сжечь кости, или просто Бог решил смилостивиться над Федосию и мной, но через час-другой я уже смогла положиться ребенка на живот к матери, которая устало лежала, бессмысленным взглядом вперившись в потолок. Рядом суетились остальные женщины, поздравляя счастливого отца и двух старших их дочерей, что спустились теперь сюда.
Сложила мокрую косынку с передником и настойками своими в корзину и вышла на крыльцо. Казалось, от меня пар идет и дым, как из бани вышла, так жарко было внутри. Ох… Устало прислонилась к деревянным брусьям. Как бы так саму себя не пришлось лечить. Посильнее закуталась в шаль. Ох, темнотища какая. Да и холодно, в мороз всегда звезды на небе видать, да только не сильно они мне путь до пригорка осветят. И тучи рассеялись, как дым, пока меня не было…
- Прости, что так долго держали, - сочувственно проговорила женщина, вставая рядом со мной.
- Да ничего, - удивилась я такой приветливости. Смотри-ка, и защищала меня Натилька, и «Наглой» да «ведьмаркой» ни разу не назвала. Странно. – Я пойду пожалуй…
- Постой, - нерешительно окликнула меня она, закусив губу. Затем, будто решилась: - Поздно уже, оставайся у нас. В доме местечко найдется, хоть родных здесь сейчас у нас – как рыбы в море, - с ноткой недовольства закончила она. – Или наоборот, не задерживать тебя, и свекровь моя права и тебя дома кто-то ждет? – чуть насмешливо, даже без привычного мне презрения добавила она.
- Спасибо, но лучше я пойду, - чуть улыбнулась и пропустила мимо ушей вопрос.
- Ну, как знаешь, - пожала плечами женщина, заходя в дом. Не успела я отвернуться, как послышались голоса Натильки и Кариги:
- Ты чегой это удумала, Натка! Ведьму в дом пустить!
- Ведьма – не ведьма, а с Федосией она рядом целый день пробыла. Она тоже человек, - недовольно откликнулась та. – И зачем вы к ней цепляетесь? Она нормальная баба, вон, даже твои сказочные обвинения спокойно выстояла. Вы что-то с кумушками судачили, что она простоволосая, да босая ходит, как только дети малые да ведьмы, а ты посмотри – и валенки у нее, и платок, и шапка есть.
- Ой, ну, посидела чуток она с нашей девкой, и что с того? – с неприязнью откликнулась старуха. – И что с того? Мало ли, какую порчу навела она на дом, пока сидела…
- Матушка, прекратите. И зачем вы к ней с разговорами про детей полезли?
- Ой, девка, прекрати ты мне перечить! Вот будет у нас по деревне ведьма такая бродить с выводком бабичей, позорить всю округу перед чужими купцами да барами, увидишь!
- Не любите ее, так зачем разговариваете тогда? Я же видела, вы ей еще гадость хотели подойти сказать. Оставьте, мама. Если уж хороший человек – да даже ведьма, как вы говорите, - нам помог, а вы ей мало того, что деньги заупрямились дать, как следует, не дали переночевать, так еще и уставшего человека задержать хотели перед дальней дорогой.
- Уставшей?! А я, я не устала, не устала следить, чтобы эта дрянь ничего у нас из дома не выкрала? Да и куда ей идти, на шабаш, что ли, к чертям на увеселенье? Кто ее ждет, - с превосходством добавила она. – Видела ты, как она злилась, когда я про полюбовничка ее сказала? Наверняка ведь бросил ее, ушел, наигравшись. Вдовиц таких никто не любит…
Покачав головой, решила не узнавать, чем этот разговор закончиться. Вот же фантазия человеческая! Надо же, ничего ей не сказала, а эта скандальная бабка уже что-то напридумывала.
Но даже такие люди могут больно ранить своей глупостью.
Остановилась посреди дороги на выходе из деревни. И правда, зачем мне спешить домой? Кто меня там ждет, кроме кошки и Карики? А они и без меня, так-то, проживут. Дом без меня развалиться, это да, но ради одного дома да пригорка жить не слишком хочется. Муж, а, муж мой, почему ты меня покинул одну так рано? И не оставил подле меня никого. А я ведь так хотела детей…
Бабичи, полюбовничек… Смешно. Кто на меня взглянет? Тот же Ворон, все разговоры девчонкой порывается назвать, я ж вижу. А как ему не понравилось мои слова про крестную мать… Ему я тоже не нужна – гораздо спокойней ему было бы прожить в доме без меня, когда б меня убил кто-нибудь.
Судорожно глотнула стылый воздух. И почему мне все кажется, что не дышу я, а пью холодную воду родника? Хороша вода, да только холодна… Только темные звезды глядят на меня с призрачных небес… Нечего грустить, пора домой.
- Карика, котька, я дома, - крикнула, входя с улыбкой в дом. Навстречу тут же слетел на минутку с чердака ворон, лениво мурлыкнула кошка с печи… Но больше в доме не было никого, а нетопленная целый день печь остыла.
Ворон ушел. Или…?
- Ворон! Путник!
Мой крик разнесся над пригорком, и, казалось, подобно посланной с письмом голубице должен был найти адресата, но…
Холм был пуст.
- Путник… - и зачем я крикнула? Только голос сорвала. Мало ли, куда ушел чужак темной ночью. Может, и не ушел он совсем.
Не глядя под ноги, зашла в погруженный во тьму дом. Холодно. Но сил топить печь нет, а потому полезла на печь да и укрылась одеялом, закутавшись поплотнее. Надо поспать.
Как-то странно это – засыпать после дня беспрерывных волнений… Вымоталась я, да так, что на эмоции и чувства ничего в душе не осталось. Пусто.
Или мне просто надо привыкнуть к мысли, что меня действительно никто не ждет?..
Воздух в доме через какое-то время нагрелся, в печи потрескивало пламя, но я уже спала.

Спасибо!Ну нет не верю, что Ворон ушел, не попрощавшись.

 » Глава 5

Он с недовольством поглядел на девчонку, сжавшуюся от холода под одеялом. Целый день ее у входа в деревню караулил, да все равно умудрился упустить из виду. С глухим стуком положил поленья на пол. Чиркнула спичка.
И стоило волноваться за нее? Ушла, ничего не сказав. Хотя, не его это дело…
Путник грузно уселся на лавку, глядя на разгорающееся пламя в недрах печи. И чего он взъелся? Да и не было никакой нужды искать ее – все ж, она ему действительно не жена, не сестра и не мать. И никогда не будет. Птичка она вольная, только вот крылышки пока слабы, но без него уж точно обойдется.
Деревенские, как она и сказала, не тронули колдунью, принимающую в их умах облик лекаря в зимнее время. Только вот и лекарку они не сильно жалуют, видел он те гроши, что старуха ей в руку сунула, когда приходила.
Мужчина нахмурился, устало потирая лоб. Правая ладонь надсадно саднила от раны, но он все же успел перевязать ее, перед приходом домой. Не дай бог, Аглая заметит. Та, словно услышав, что-то недовольно проворчала во сне, переворачиваясь набок и чуть не сталкивая кошку вниз, но та привычно увернулась.
Ворон рассмеялся. Встал, поправил сбившееся со ступней одеяло. Смотри-ка, даже ноги – и те, словно у ребенка. Как ее ветер не сносит, когда она с пригорка спускается? Или просто она и с ним смогла договориться, как договаривается со всем, что ее окружает? Кроме людей, конечно, вот только из людей вокруг нее никого и нет… Он сам не в счет.
Крестная мать! Такой пигалице самой мать еще нужна. Рука сама потянулась погладить сбившиеся волосы женщины, но в последний момент он отдернул ладонь. Сколько ей лет? Где все ее родные? Почему не уйдет отсюда?
На запястье перекатывалась темная бусина по шнурку.
- Нашла уж ты место, - хмыкнул он, снимая браслет. – Не самое надежное место – мои руки, чтобы там чью-либо душу хранить. Даже мою.
В ответ девушка снова что-то промямлила во сне, будто и правда сейчас начнет возражать. И все-таки, какая странная у него хозяйка!...
Пора спать, а то завтра и не успеет всего сделать, что задумал…

***
Прошел месяц. Гостя своего я с тех пор видела редко. Ворон все время где-то пропадал днем, приходя глубоко за полночь. В то утро после родов я даже не успела ничего ему сказать: только лежала, нежась в тепле нагретой печи, не совсем понимая, где я… А когда надумала вставать, мужчина, который, кажется, уже некоторое время наблюдал за мной из угла комнаты, поспешил выйти. Солнце уже вовсю светило тогда в окошко…
Ладно, приходит хотя бы ночевать – и на том спасибо. Нянькой я ему быть не собиралась. Пусть где хочет бродит, если не по нраву ему у меня житье… Но любопытно ведь! И не спросишь ведь.
Работа моя подходит к концу, как и срок. Седмица мне дарована еще одна, а готовый наряд уже огнем горит руках моих. Покачала головой, убирая его обратно под тюфяк. Рано еще.
А вот мне пора бы поторопиться – нужно на ту сторону деревни идти. Дай бог, чтоб к ночи обернуться. Но, зато и оплата у меня на этот раз просто сказочная: старый купец за мои отвары да леченье не поскупился наобещать и монет, и запасов, что очень кстати. Мне б одной столько и до весны хватило, а с Вороном, хоть и ест только на дню два раза – месяца на два, чуть меньше. Но тоже неплохо.
Этот купец, Дментий Патыч, вроде не чета остальным, что в деревеньке заправляют – он богатством своим и с теткой Стаськой сравниться, вон и собачатся почем зря. На меня до того тоже с презреньем глядел, хорошо, не часто попадалась на глаза, да недавно меня чернавка из его терема навестила, попросив протирку от угрей, а потом о той же протирки и для госпожи своей, дочери Дментия, попросила. Их – дочерей-то – у купца было трое, да столько ж сыновей, младшенькому – девятый годок идет, старший уж своих дитяток растит, а потому в доме всегда хворые были. С тех пор, кто посмелее, ко мне бегали, да слуг посылали, а тут и сам Дментий слег. Ходила я к ним до того, старику полегче стало, вот он мне и пообещал, что ежели вылечу, то каждое утро ко мне мальчонку с товарами отправлять будет, да и просто на руку денег даст. А там лечить-то всего ничего!
Пританцовывая, вышла из дома, прикрывая калитку. Ох, хорошо бы вся зима так спокойно прошла да счастливой была!...
…Обратный путь горестей не предвещал. Старик Дментий на поправку пошел, через день-два совсем отойдет, тут даже лекарь под боком не требуется, хоть сам купец и домашние его просили остаться. Диву даешься, как я пообвыкла к хорошему к себе отношению! То ли люди за месяц этот подобрели, то ли болеют больше, но так редко ведьмаркой меня за десять лет, что я здесь живу, не называли. Или, может, ко мне привыкать начали? Хотя слышала я, что это просто весь табор купеческий во главе с бабой Стасей, укатил на Землеворот в городские свои чертоги, а потому некому сейчас народ смущать про меня злыми байками. Вот и хорошо.
А потому и домашние Дментиевы ко мне хорошо отнеслись, не слыша будто слухов. Надо бы действительно остаться – ночь-полночь на улице – да только неспокойно мне стало. Что-то упорно гнало вперед, домой, причем чем скорее, тем лучше.
Такое уже бывало как-то… Тогда в мое отсутствие к избе раненного притащили, а я и не знала. Так и не смогла я ничем помочь ему – умер до моего прихода. И теперь снова.
Ночка холодная снова выдалась, благодать для небесных полей. Луна, чуть надкушенная с одной стороны, освещала дорогу мне наравне с фонарями масляными – их в угоду моде городской то тут, то там кучками натыкали, что у одного дома свет, словно днем, а у соседей в то же время ночь будто.
Но не смотрелось мне сегодня, ни на звезды, ни на снег, что расцветами бисера лежала под моими ногами. Они, ноги, словно по одним им ведомому пути, несли меня по дороге домой, а я все пыталась что-то найти, ухватить глазами в просветах меж домами. Но что же я ищу? Что же так на душе у меня не спокойно?
Так и под ноги не смотрела, споткнулась в одном из проулков. Они у нас широкие, деревня зажиточная – дома друг от друга на несколько локтей отодвинуты. Мой дом к тому же…
Упала, тут же провалившись в мягкий снег, который не преминул уколоть меня сотней осколков-снежинок, словно будя от транса, в котором я неслась по дороге. Встала, отряхиваясь, да так и замерла. Рядом слышались крики, звуки ударов, но что происходит, я разглядеть не могла – я упала там, где фонарей как раз не стояло. Впрочем, дерущиеся также не замечали меня, хоть и стояли в пяти шагах.
- Держи его!
- Ах, ты…
- Ну, ирод, я тебя, да за твой же пояс…
Неужто просто драка? Тут ведь кабак близко, вон, если присмотреться, можно увидеть свет в его окнах. Повздорили мужики, с кем не бывает… Главное, самой не попасться под горячую руку, знаю я их. Молодчикам нашим силушку буйную некуда зимой девать, вот и дерутся время от времени. Первый раз увидела – думала, надо людей позвать скорей, если не разнимать, то хоть ко мне часть из побитых принести. Ан нет, с час поигрались мальчишки, да разошлись, посасывая сбитые костяшки пальцев. Так что надо бы мне…
Но ноги снова, будто сами, понесли меня вперед, совсем близко к ним. Рядом с дерущимися подпрыгивал мужик лет шестидесяти, тряся зажатой в руке клюкой и в такт же ей – жидкой узкой бороденкой. Меня он замечал, слишком увлеченный… расправой?...
Трое парней усиленно наступали на кого-то. Как видно, не успешно.
- Черти, он меня задел!...
- Да я его…
- Бейте, бейте его, робяты, змея проклятуща! – неистовствовал дед, благоразумно, впрочем, не приближаясь к сопернику мужчин. Лицо его было искажено злобой и ненавистью. – Убийца он! Сам видел его, как он в южных селениях людей мечом своим протыкал! Всех, всех убил! – при этих словах что-то внутри меня дрогнула. Руки, не чувствовавшие холода до того, покрылись будто льдом внутри.
Соперник их продолжал молча оборонятся. Тот, что кричал про рану, оказался в порванной рубахе, но не более, хотя явно лучше владел мечом, чем деревенские. Тем привычней кулаками да оглоблями было, вот и стремились все поближе подойти.
- Спокойно, дядя, - криво ухмыльнулся один из детин, чуть отступая и давая товарищам отвлечь внимание «убийцы». – Сейчас мы его как… - он чуть присел, будто для разгону, да замахиваясь над головой мечом. Взмах…
Я рванула вперед, отталкивая мужчину с пути меча, да не поспела до конца. Незнакомец – лица я так и не разглядела за спинами нападавших – упал, и снег в том месте окрасился алыми каплями.
- Хватит, пожалуйста! – закричала, загораживая собой тело. Руки дрожали – как я, безоружная, от них смогу отбиться? Корзинку со снадобьями, и ту потеряла где-то по дороге.
- Девка, не лезь!... Это что, ты, Наглая?...
- Бей его, ребята! До смерти зарежьте ирода! – кричал мужчина, не слыша моих слов. Затем подошел, расталкивая всех. – Вы чего столпились?! Скорее, добейте.. Девчонка, ты чего здесь? Не видишь, врага убиваем! – с подозрением уставился он на меня, закрыв один глаз. Клюка ему действительно оказалась нужна: одна нога у него была словно усохшая, сжавшаяся, потому мне его движения и показались прыжками.
- Не троньте его, - стараясь, чтобы голос не дрожал, проговорила я. Послышался тихий стон мужчины за моей спиной, который могли услышать мужики. – Вы уже его почти убили, что вам еще нужно?
- Девка ты еще, в мужские разговоры лезть, - попытался отодвинуть меня клюкой старик. Кажется, он тоже приезжий – что ж их так много стало у нас? И не знает о местной достопримечательности, то бишь обо мне. – Эй, чаго лезешь!
- Дядька, погоди… А то чего это, ведьма, его защищаешь? – спросил тот, что с мечом полез, подходя ближе, да пытаясь разглядеть за моей спиной притихшего незнакомца. – Дядька Кохон правду сказал: все деревни на юге летом вырезаны были отрядом одним, а эта пагань, - он с ненавистью глянул мне за спину, - явно тоже там была. Кохон там был, - он кивком головы указал на старика, зло сжавшего зубы. – Так что мы по закону убить его готовы…
- Ты верно сказал, я – ведьма, - стараясь говорить как можно уверенней, затараторила я. – А потому чую смерть. Этот, - мельком кивнула на убитого, - окочурится и без вашей помощи через минуту. Спасти его нельзя уже будет, так что… просто не уподобляйтесь хищным падальщикам, что побежденного добивают лишь затем, чтоб съесть, - тихо закончила.
- Хитришь ты, Наглая, - задумчиво пробормотал мужчина, убирая в ножны меч. Кто он и откуда меня знает, я б не сказала, но авторитет у товарищей вызывал. – Но твоя правда. Пошли, пусть тут
эта гнида последние часы померзнет… Дядько, не лезь, - он аккуратно под локоток взял Кохона и потащил их переулка. Остальные двое отправились вслед за ним.
Я же стояла, боясь дышать, пока не затихли их голоса. Затем постояла еще пару минут, прислушиваясь, и вздохнула с облегчением: время за полночь, никто не должен явиться.
- Ай! – чуть не подпрыгнула на месте, когда щиколотки коснулось что-то чуть теплее снега. – Прости… Встать сможешь? – опустилась на корточки, переворачивая его на спину. – Ох… Ворон?! – на меня почти бессмысленно глядели серые глаза моего постояльца. Наспех осмотрела рану – все я наврала им, вроде ничего серьезного, хотя на пару дней ему лучше не вставать с постели. – Путник… Ворон! Ворон, посмотри на меня! – тот чуть осмысленнее взглянул мне в лицо, пытаясь что-то сказать. – Не говори ничего, только слушай. Нам нужно дойти до дома. На меня обопрешься, сможешь доковылять? – он на секунду прикрыл глаза, а затем медленно кивнул. – Хорошо… так, давай осторожненько…
Диво, что я его более не ранила, пока мы тащились до холма и выше, чем те, в переулке. Но Ворон упорно шел, перебирая ногами будто в тумане. В избе ж пришлось лавку его все-таки уложить на кровать, где я больных держу – в моем закутке с травами за печью. Мужчина, как довела его места, упал да и не просыпался еще долго. Пришлось переворачивать самой, а тяжело это, этакую махину!
Вроде и не сильно его порезало – удар вскользь прошел, хорошо, что успела оттолкнуть. Но жар его мне не нравился. Перевязала рану, как могла – для того пришлось его, сонного, приподнять и прислонить к стенке, да и уложила снова спать. Кажется, лежание в снегу не прошло ему даром. Или просто он уже был болен? Нахмурилась. Как же это я проглядела?
…Так и проглядела, что не видела его уже несколько дней, когда на глаза мне он умудрялся не попадаться…
Тихонечко влила ему в рот лекарство, да укрыла теплее. Что ж мне, только и останется, что рядом сидеть?... Ворон недовольно заворочался во сне, стоило мне чуть отойти от кровати.
- Тише, тише… - зашептала, присаживаясь рядом, да стирая пот со лба. Меня ждала еще одна бессонная ночь.
Где-то ближе к трем ночи он снова открыл глаза, уже не такие мутные от боли. Увидел меня, склонившуюся над ним, и попытался снова что-то сказать, приподнимаясь на локтях.
- Лежи-лежи, а то вся моя работа насмарку! – почти разозлилась я, утягивая его вниз. Отстранилась. – И не говори ничего, тебе нужно поспать, - мне на глаза упала выпавшая из пучка на затылке прядка, которую я поспешила убрать за ухо. Ворон неотрывно следил за каждым моим движением. – Закрывая глаза, - мягко погладила его по голове, успокаивая. – Не знаю, что ты натворил, - мужчина напрягся, - но тебя я на растерзание не отдам. Спи… - он горячо выдохнул, расслабляясь. – Ты говорил, что помогают мои сказки? Давай я тебе спою, - села на пол, благо, теплый – с одной боку печка, с другого – Ворон, от которого жар во все стороны, и запела, тихо-тихо, будто нас все еще могли услышать:
В тихой заводи, на дне
Притаились в тишине
Те, чью красоту не смеришь
В злата-серебра цене.

Море все: все волны, пена
Рыбы в глубине, мурены,
Подчиняются их власти
Не попасть чтоб людям в снасти.

Только вот беда – над ними
Есть владыки и другие
А точнее – он один.
Их отец и господин.

Царь морской детей лелеет,
Развлечений не жалеет.
Дочерям его дано,
Все, что может дать им дно.

Но не донышко суденка,
Дно пустого бутыленка,
Дно морей и океанов
Не охватишь ты и взглядом.

Здесь вода жива ль, мертва ль,
Всю найдешь, все для тебя,
Здесь камней ты драгоценных
Ворох выловишь безмерный.

Здесь зарыты сундуки,
Что зарыли мертвецы,
Здесь в пучине, в глубине,
Скрыты их богатства все.

Царь жил в мире и богатстве
Дочерям велел так жить
Только в блеске не заметил,
Как те начали тужить.

Видит он, что день, что ночь
Всех слуг прогоняют прочь
Да не есться им тех яств
Что желали каждый час.

Думой этой удрученный,
Он решил спросить девиц,
Тех прекрасных демониц,
Моря что волнуют волны.

«Вы, русалки, доченьки,
Что ж сидите вы в тени?
Аль не нравится вам замок,
Что дарован мною, не ярок?

Аль не красят самоцветы
В ваших волосах ваш взор?
Аль коснулся вас рассвета
Тонкий свет, обжег лучом?

Вы прекрасней всех существ
Что вы встретите в морях,
Всех невиданных чудес
Вы достойны на мой взгляд.

Так скажите мне, ответьте:
Почему же вы грустны?
Почему поете песни,
Что всегда полны тоски?

Ваши речи, ваши взгляды –
Все о боли говорит,
Все наполнено печалью…
Может, скука вам претит?

Может, ждете приключений?
Ждете новых вы чудес?
Ждете свет увеселений,
Что новых вы камней, колец?»

«О, отец, нет нам нужды в том,
Все дары твои нам в радость
И построенный тобой дом,
Данная тобою волость»

Отвечали дочки тихо
Отводя свой взгляд унылый,
Царь стоит, в ум не возьмет:
Что случилось? Что нейдет?

«О, отец, должна сказать,
Я – потворница несчастья»
Молвила русалка Талья
Стали сестры тут роптать…
- Не похоже… на твои… хэ… обычные сказки… - прохрипел Ворон, не открывая глаз. Его горячая рука ухватилась за мой рукав, не отпуская.
- Ох, какой же ты болтун! – проворчала я, откидывая назад со лба мокрые пряди. Как же жарко… А гостя моего бьет озноб. – Вот почему, когда надобно молчать, ты болтаешь, а когда и поговорить другие не прочь – молчишь? – недовольно спросила, успокаивающе поглаживая мужчину по мокрым волосам.
- Так мне… молчать… или на вопрос отвечать? – еле шевеля языком проговорил он, криво ухмыляясь. Ох, если б не ранен ты был, Ворон, выпорола бы! – Так почему сказка отличается?
- Спи давай, - неосознанно и сама зевнула, прикрывая рот ладонью. – Уже до рассвета недалеко…
В моем закутке окошко было маленькое, с ладошку, но даже сквозь него можно было заметить разгорающийся рассвет.
- Эту сказку мне часто рассказывала мать, - неожиданно даже для самой себя ответила на его вопрос, глядя на первые лучи восходящего солнца, что окрашивали едва видимый горизонт в алый. – Я люблю переиначивать сказки в песни, она же просто говорила стихами, сложенными людьми давным-давно… Это сказка о том, как одна русалка позвала своих сестер наверх, на поверхность волн, где качаются лодки и катера, чтобы поглядеть на мир с иной сторон. Было это звездной ночью, когда никто из людского рода не мог их заметить. А с той стороны им повстречались веселые духи ветров, что надувают паруса и нагоняют тучи по одному своему хотению, - продолжала шепотом. – Молодцы-ветра полюбили русалок, и стали упрашивать их остаться и улететь с ними в небеса. Стоило встать на востоке солнцу, как вспорхнули бы морские девы вверх в дымке. Но для дочерей морского царя это значило бы смерть – ведь всегда они жили на дне океана да и разлука с отцом их расстраивала. Испугавшись, скрылись они на глубине, и не могли боле дозваться до них ветра. Отец же, прознав про любовь дочерей, пришел в неистовый гнев, и закрыл девам выход на сушу: заколдовал так, что для них водная гладь стала, что стекло, и не пускало оно их наружу, не давая и ветрам весточку послать. От печали русалки отправились к морской ведьме и выпросили у нее яд, чтобы убить свою тоску по милым молодцам. Ведьма, именем Иригир, даровала им зелье, что не убило б их, но более теперь не было над ними власти отца: выпив яд, расплакались русалки, и превратились в слезы, что сделали море соленым. И вечно теперь должны были они качаться в волнах, чувствуя дуновение ветра, слыша ласковые песни женихов, но без шанса когда-либо им ответить… А потому солнце сжалилось над ними – слезы русалок испарились с поверхности моря и устремились в облака. Так, каждый раз, когда над океаном идет дождь теперь – это жены ветров, русалки, устремляются в море, чтобы проведать стареющего отца – властителя подводного царства, а когда над морем туман – они возвращаются в царство небесное к своим мужьям… - почти прошептала я, засыпая на плече у больного, усыпленная то ли собственной сказкой, то ли жаром обнимающей меня руки…

 » Глава 6

Он очнулся резко, будто вынырнул из воды. Сел, закрывая глаза от ударившего в них света – сколько же он спал? В голове стоял туман, как в сказке его хозяйки, а от резкого движения заболел раненный бок.
Рана.
Рука потянулась и ощупала обмотанный тряпками бок чуть ниже ребер.
И все-таки она кудесница. И воительница.
Зачем она вообще бросилась его защищать, дура-девка?!
- Твоего ж кабысдоха, - пробормотал он, обхватывая голову ладонями и наклоняясь вперед.
- Ты проснулся? – звонкий голос был на удивление весел и нервозен одновременно. В занавешенный старыми платками проход просунулась сначала рука, наткнулась на его лоб – Ворон даже отвлекся от мрачных мыслей, с иронией наблюдая за ней, - удовлетворенно погладила его, а затем в закуток шагнула и сама Аглая, вытирая передником руки от воды. Закуток и правда был очень мал: даже для хозяйкиных ног требовалось сделать всего три шага до стены, а сам он, если б встал с постели, смог бы здесь находиться лишь боком. Все остальное место занимала печь и полки с вязанками трав. – Как ты себя чувствуешь?
Он молчал.
Аглая неловко, будто и не ее это дом, и не ее подопечный, топталась на месте. Ворон не видел ее лица, но почти чувствовал, как тонкие пальцы сжимают край передника. И… что же ему говорить?
Зачем ты это сделала, волшебница?
Он почувствовал, как чуть просел тюфяк под ее весом, – хотя, какой вес, с виду перышко тяжелее, - когда его плеча коснулась прохладная ладонь, такая маленькая и хрупкая, что еле помещалась в его грубых пальцах. Как она сама те ведра таскала раньше? Как только кости не переломились…
- Ты как-то больше болтал с температурой…
- Почему? – они заговорили одновременно, Аглая – шуткой, он – отвернувшись к маленькому окошечку напротив лежанки.
- Почему? – недоуменно проговорила хозяйка, стараясь заглянуть к нему в лицо через плечо. – Знаешь, наверное, у тебя все еще жар… - обеспокоенно проговорила она.
- Почему ты меня спасла? – Ворон резко развернулся, удерживая ее за запястья, когда она потянулась потрогать его лоб. Посмотрел в озадаченное лицо с широко распахнутыми карими, почти цвета осенней листвы глазами, девушки, и чуть отстранился, смотря только вниз, на толстое стеганое покрывало. - Зачем полезла защищать? – тупо повторил он.
- Но ведь их было трое, - нахмурилась девушка, вырываясь из его рук и садясь рядом прямо. – А ты – один. И не собирался убегать, ведь так? – теперь уже Аглая смотрела на него с укором. – Как я еще могла поступить, если человек ведет себя, как идиот?
От неожиданно сердитого вопроса Ворон поднял взгляд вверх, на угрюмое личико лекарки. Та, сердито выдохнув и сложив руки на груди, встала, ненужно поправляя простыню на кровати.
- Но ты ведь слышала, о чем они говорили, - тихо пробормотал он себе под нос, но хозяйка услышала и замерла, словно ожидая продолжения. – Так что ты могла и не… Они были в своем праве, - внезапно отрубил он, вставая с кровати.
- Никто не имеет права бить просто так человека.
- Вот поэтому-то они были правы, - он оглядел закуток в поисках своей рубахи, стараясь не смотреть на Аглаю. Двигаться он почти не мог, и стоял к ней почти вплотную. – Я – убийца, хозяйка. А ты полезла меня защищать… Как тебе только в голову пришло в драку влезьте?... И лучше бы они убили меня тогда, а теперь придут к тебе в дом, чтобы все ухудшилось в конец, - он с досадой вспомнил, что рубашка разорвана в клочья, и зло отпихнул Аглаю на лежанку, чтобы выйти из-за печи в комнату.
- Они не придут, - догнал его голос почти у двери. – И голым я тебя на улицу не пушу, так что лучше просто сядь и поешь, - она тоже вышла и направилась к столу, расставляя тарелки с едой.
- Аглая, ты… - он разозлено повернулся к ней. Затем раздраженно выдохнул. - Ты ведь даже не знала, что это я лежал в снегу, так? И потащила бы любого раненного?
- Что «я»? – уперла руки в бока вышивальщица, подходя ближе. – Я – лекарь, пусть и не самый лучший, - ну, с этим бы он поспорил. – И мне все равно, у кого там какое прошлое. А ты, - она опустошенно выдохнула, отворачиваясь, - мой постоялец. Я обещала тебе постой и покой, так что никуда сейчас не отпущу – ты посмотри, скоро ночь на дворе наступит, - она кивнула в сторону окошка, где еще золотое солнце опускалось на гладь океана. – И новых неприятностей ты мне не принесешь, - она дошла до печи, снимая с нее горячий котелок с супом. Поставила на деревянную подставку на столе, сняла прихватки. Посмотрела на застывшего у дверей Ворона. – Ну, чего стоишь? Садись давай, - проворчала она, открывая крышку и выпуская в дом ароматные запахи варенного мяса и бульона. – Если ты так обиделся моими словами о том, что я хочу мирно жить с деревенскими, то просто сейчас забудь о них, - эти слова заставили мужчину дернутся, как от удара кнута. – Не полюбят меня – так и буду жить, мне не сложно. Мне что, тебя силком тащить к столу?! – гневно вскрикнула Аглая.
Чуть качнув головой, он шагнул вперед. Еще шаг.
- А тебя не пугает то, что я – убийца? – криво усмехнулся Ворон, останавливаясь. Есть действительно хотелось. Он ведь больше суток уже не ел, прихватил тем утром, перед дракой, чуток со стола, да вышел из дому, пока хозяйка не проснулась.
- Меня ты вроде убивать не собираешься, - равнодушно пожала плечами Аглая. – А если и убьешь, то… невелика потеря. Молчи, - остановила она его возглас. – Слушай меня и ешь. Хочешь знать, что я думаю? Если ты правда убийца, то проклинаешь сам себя больше и мучительнее, чем когда будешь спокойненько спать себе в землице сырой. Но если ты неповинен в смерти тех людей, - она передернула плечами, усаживаясь напротив, - то тем более я должна была тебя защитить, - она помолчала. Ворон молча хлебал суп. – Ты – мой гость, а потому… я не буду тебя просить рассказать мне, что было на самом деле, - чуть неловко проговорила она, снова поднимая на него глаза. Мужчина поперхнулся супом. – Ох, не могу я на тебя смотреть! – всплеснув руками, воскликнула женщина и вскочила с сундука. – Только глаза подниму – сразу холодно становится. Рубашку я тебе новую сошью чуть позже, а пока хоть это набрось, - она распахнула сундук и достала тонкое покрывало, тут же накидывая его на плечи ошарашенному мужчине. – Но, захочешь рассказать, - она продолжила тихо, снова садясь на место, но глядя за окно, - то всегда найдешь здесь того, кто тебя выслушает, - на ее губах появилась слабая улыбка. – Не надо никуда уходить лишь потому, что у меня могут быть неприятности, я ко всему привыкла… Какие у нас облака красивые на закате, ты не замечал? – совсем другим тоном продолжила она, подаваясь вперед, к стеклу. – Похожи на пух, который рассыпался по голубоватому снегу…
- Ты как светлая птица, - зачарованно проговорил он, наблюдая за Аглаей.
- Что? – удивленно откликнулась она, отвлекаясь от облаков и золота закатного солнца.
Ворон устало откинулся на стену, прикрывая глаза.
- Там, откуда я пришел, есть легенда, - он старался не смотреть на словно исходящую светом девушку рядом с собой. – О птице, что несла свет.
- Я такой не знаю, расскажи мне, - как ни в чем не бывало откликнулась она. – Может, потом я смогу придумать песню об этом.
- Не умею я так складно, как ты, говорить, - хмыкнул он, поражаясь диковинности ситуации. – Но хорошо-хорошо… Рассказывали, что когда-то на свете родилась птица, чьи перья освещали все вокруг. Они горели ярче солнца, но не обжигали, а дарили только лишь мягкое тепло. С радостью встречали светлую птицу везде, где бы она ни оказалась, и та была счастлива, радуясь, что может дарить людям свет. Но бог солнца позавидовал птице и разгневался на нее. Он повелел серым тучам стать ее перьями, скрывая свет. Так птица стала серой, и люди не могли больше разглядеть ее в небе – так сливалась она с черными грозовыми облаками, а когда небо чистым, то уже солнце закрывало его своими лучами, ослепляя людей. Но солнце могло светить только днем, и люди, уставши жить по ночам во тьме, взмолились, чтобы бог разрешил птице вновь освещать их мир хотя бы в ночное время. Птица смирилась со своим наказанием, хоть и не понимала, за что бог солнца разгневался на нее, и склонилась пред ним в той же просьбе, что и люди, желая лишь помочь им. Но бог все еще был полон зависти и злобы, а потому разрешил лишь жалкой тени птицы ночью освещать небосвод, и чуть меньше туч сгонял ночью на ее перья. Так на небе появилась луна – тень птицы света, и звезды – отблески с ее перьев… Но птица была счастлива даже такому служению людям, ибо только в этом и состояла ее жизнь…
- Грустная легенда, - проговорила Аглая, склонив голову набок и наблюдая за ним.
- Грустная, - кивнул мужчина, улыбаясь краешком губ. – Вот только птица все равно была счастлива, потому что могла помогать людям и… летать. А когда она летела, бесшабашный задира ветер тут и там сдергивал тучи с ее перьев, и она снова могла освещать усталым путникам дорогу. И она могла лететь, а это все, что ей было нужно для счастья, - Ворон искоса взглянул в окно, наблюдая, как садиться солнце. – Для счастья… - он перевел взгляд на вглядывающуюся в закат Аглаю. – Впрочем, это всего лишь легенда из моих мест, - слабо улыбнулся он.
- Ворон, ты только посмотри! – внезапно воскликнула она, указывая за окно.
- Что?
- Птица! Птица, она летит! – радостно воскликнула девушка, чуть ли не подпрыгивая на месте. – Птица света летит!
Мужчина изумленно взглянул в окно.
- Да не на солнце смотри, а на облака! Она летит… - заворожено прошептала девушка. Перистые облака действительно казались огромными распахнутыми крыльями, сквозь которые пробивались золотые лучи.
- Летит… - зачарованно проговорил Ворон, переводя взгляд на сказочную волшебницу рядом с собой.
Ведь птица действительно полетела.
***
Прошло еще несколько мирных дней, но для меня они были, что затишье перед бурей. Смогу ли я?.. Господь всемогущий, как же я боюсь!
Мало кто знает, откуда меня привез бесконечно много лет назад мой муж. Мало кто знает, когда я вообще появилась здесь, но слухи давно уже перестали будоражить деревню. Мало кто ведает, как мучительно было молоденькой девочке оказаться в чужой стране, с совершенно ненавидимым ею мужем, без какой-либо надежды снова услышать голоса народа, которому принадлежала и душой, и сердцем.
Мало кто захотел говорить со мной. Никто не посчитал нужным сказать той девочке, когда ее муж умер, как с ним попрощаться… И теперь я вынуждена каждый год прощаться так, как принято это было на моей земле, каждый раз ожидая того, как…
С такими мыслями я так и не заснула в ту ночь. Мне становилось то жарко, то холодно, кошка уже давно сбежала с печи на лежанку к Ворону, с которым они сдружились во время лечения. С той ночи, когда он валялся в полубреду лихорадки, мужчина спал спокойней. Каждое утро порывался уйти в город – он мне тут признался, что я была чести лицезреть наше угрюмое величество лишь потому, что он чернорабочим в кабак устроился, - но я его останавливала тем, что если кто-то сейчас пойдет без теплой рубахи и ватника, который я заблаговременно спрятала, то мне придется его лечить уже в несколько раз жестче.
Но сегодня я уже не смогу за ним проследить. С грустью выложила сшитую чуть ли не в первый день бирюзовую рубах на лавку у стола, оставила еду на печи. Если что-то пойдет не так… Думаю, сегодня я не смогу остановить Ворона в его стремлении работать.
Мой бисер… Ладони растерянно огладили ало-черное кружево из тысяч бусин. Такая красота, а внутри меня поднимается злость и страх при взгляде на… рубаху? Платье?
Я не светлая птица, гость мой дорогой. Я – птица, что несет несчастья всем вокруг и самой себе. И нет нужды обо мне заботиться. Сапоги отставила в сторону, если что – кто-то да найдет, будет носить… Мне же сегодня надобно ступать босиком.
Сон твой сегодня спокоен, верно? Так спи, спи, не просыпайся, пока я тихонько касаюсь твоих темных перьев-волос, пока нежно провожу пальцами по вечным морщинам на лбу, по загрубевшей коже, пока…
Отвернулась, когда глаза ослепили первые лучи рассвета за окном. Кроваво-красный… обычны таким бывает закат, а рассвет, как начало жизни – нежно-розовым, с легким налетом пурпура.
Решившись, накинула шаль, взяла в руки все необходимое и выбежала из дому.

Боязно мне, Данута, за Аглаю!
Куда пошла на рассвете? Выходила Ворона при стычке с местными, что его узнали и сама решила уйти.
Хоть бы с ней ничего не случилось плохого...
_________________

 » Глава 7

Кажется, он проснулся от того, что хлопнула входная дверь. Хотя кошка тоже приложила к этому лапу, нет, когти, резко зашипев и полоснув его по голой ступне, с которой он снял ночью заботливо связанные Аглаей носки. Зашипев не хуже вредной котяры, Ворон подпрыгнул на лежанке, а затем покатился на пол, больно стукнувшись виском об угол печи.
Ругаясь сквозь зубы и потирая шишку, мужчина встал, натягивая штаны. Что-то не слышно Аглаи… Ворон криво усмехнулся. Вот не думал, что успел уже привыкнуть просыпаться под шебуршание своей тихой мышки на печи, а проснувшись и перед сном – слушать ее песни, так и манящие улыбаться. Да и сама хозяйка, что и не говори, заставляет одной своей улыбкой забыть обо всех бедах и невзгодах. Тихо посмеялся сам над собой, склоняясь над бадейкой с нагретой водой. Сам себя ты с ней, старик, забываешь. Так и хочется забыть, плюнуть на все и остаться в старой маленькой избушке, слушать песни и сказки, есть каждый раз по-людски, а не что нашел под ногами, а иногда можно ненароком обнять тонкий стан его волшебницы-вышивальщицы… обнять… По ночам обнимать бы тоже хотелось, слышать ее сладкое дыхание в такт, гладить по мягким кудрявым волосам, которые она никогда на ночь не забирает в косу, чувствовать запах ее кожи…
Ворон хрипло выругался, злясь уже на себя. Прислонился лбом к холодному стеклу окна. Жаль, что мысли так не остудить.
Нет, нельзя думать об этом. Нужен он больно своей… нет, не его, даже так он не имеет права говорить. Чтоб не волновалась почем зря девчонка, доживет как-нибудь до весны и уйдет. Уйдет, уйдет, и забудет о такой хрупкой и сильной хозяйке избушки на холме у леса. Ладони зло сжали дерево стола, почти вминая ткань скатерти в столешницу.
Увидит Аглая – по головке не погладит.
Приручила она его, светлая птица. Ворон утомленно прикрыл глаза. Пальцы нащупали на столе что-то еще, кроме тарелок и скатерти. Мужчина с удивлением рассматривал сшитую будто по нему рубаху. Неужто сегодня она все-таки разрешит ему на улицу выходить? А вон и ватник у дверей весит…
А где же его птаха все-таки?
На улице только-только рассвело. Неужели опять кто-то ее позвал в город ни свет ни заря? Мужчина нахмурился, разглядывая стоящие у печки сапоги. А на крючке покачивалась старая шубка, в которой лекарка ходила в город…
Она что, совсем безголовая так идти?! Мужчина без аппетита пошевелил ложкой в каше, затем, отодвинув тарелку от себя, наскоро натянул рубаху, сапоги, и уже в сенях – ватник, направился во двор.
С шумом вдохнул сквозь зубы холодный воздух.
- Ох, хорошо… - растирая руки холодным снегом, чтобы поскорее привыкнуть к холоду, подумал, что неплохо бы напроситься на баньку с парной… С веничками…
И с милой компанией из хрупкой парильщицы….
Вот же черт!
Резко выдернутая из сеней лопата чуть не огрела его по голове, остужая пыл.
До деревни есть смысл идти если только Аглая к ночи не обернется. В тот раз только, гуляя, ее ожидаючи, наткнулся на тех мстителей. Лопата ловко откидывала снег с дорожки до калитки. Мужчина подумал, что сегодня следует с ней поговорить об этом. Все же, так он хотя бы всегда будет знать, в какой дом она идет, и не будет нужды скрываться, стараясь оградить ее от местных забулдыг.
Работа шла веселее. Все-таки он залежался за печкой, зря его хозяйка не выпускала – так и дышится легче, и думается. Почти у самой калитки Ворон замер, заслышав голоса.
- Тихо! Слышите: она еще в избе, что-то шумело на дворе!
- Дурак, говорю же, видели, как она в лес убегла!
- Вот тыдысь да через гмысь! А куда бежала хоть?
Ворон притаился за изгородью и ветвями кустов, пытаясь понять, о чем спорят мальчишки – а это были они. Эту троицу он помнил по единственному в деревне кабаку, где те прислуживали на побегушках у половых.
- Эх, сейчас уж и не догнать… Ведьмарка ж, как лиса – шмыг в лес, и только ее хвост и видел…
- Идиоты! – с самодовольным превосходством. – Зачем я вам только рассказал? – продолжил он обидчиво. - Госпожа ведьмарка каждый год на одно и то же место ходит, где раньше поле картофельное было, и где дуб старый растет по середине…
- Ой… да там же почти кладбище! – чуть не заверещал другой.
- Мне мамка говорила, что там призрак бродит, и могила там с крестом стоит… под самым дубом, - завывающе проговорил третий. – Она говорила, что тоже видела там как-то ведьму: ночью дело было, а она там плясала с чертями и прыгала через могилу, на которой развела свой дьявольский костер…
- А что твоя мамка делала ночью почти что на кладбище? – с любопытством спросил первый. Этот вопрос заставил остальных недоуменно замолкнуть. – Да я посмотрю, не одна Наглая у нас ведьма в деревне…
- Ой, да черт дери тебя за ногу, веди уже нас на ту поляну! – недовольно отнекивался «ведьмин сынок». – А то брехаешь нам, что знаешь, где она зимой пляски устраивает, да через костер ходит, а отвести не можешь!
- Ха, чтоб я – да врал?! – так оскорблено воскликнул паренек, что Ворон тут же узнал своего давнего провожатого до дома Аглаи – Федория. – А, ну, за мной!
Стоило мальчишкам отбежать чуть от дома, Ворон быстро шагнул за калитку, неслышными шагами направился за мальчишками.
Птаха, что ж ты там творишь?

***
- Говорят, что Михей ее от самого дьявола привез, - белобрысый тонкошеий паренек, чья мать зачем-то бродила по кладбищу ночью, снова начал разговор с призрачными завываниями. Ворон поморщился, стараясь ступать так, чтобы мальчишки не заметили. – А иначе зачем бы она такие пляски устраивала?
- Дурак ты, Шулок, как и мамка твоя, - фыркнул Федорий. – Михей ее с войны как трофей привез, я сам слышал, как он как-то с моим батькой за чаркой браги это говорил, - высокомерно закончил он. Ворон, услышав эти слова, чуть не врезался в старую ель, за которой прятался от мальчишек, идя с ними.
- Я дурак?! А почем бы Наглой не вызывать демонов да чертей на кладбище? Может, она мертвецов будит и отплясывает с ними, насылая на нас, живых, проклятия? – обиделся Шулок.
- А ты сам-то подумай: чья у нас под дубом могилка, не помнишь? – усмехнулся всезнайка.
- Ну и чья же?
- Михея, дубина! – мальчик поскакал вперед, крича на ходу. – Я в прошлый раз подходил, как ведьмарка домой ушла, там, на кресте, имя выцарапано…
- А почему он на общем кладбище не похоронен? – спросил третий мальчуган. – Я думал, наши бы со старостой не дали б ей где-то в другом месте мужа похоронить…
- По тому и в другом, что наши не сразу узнали, что Михей помер, - с превосходством продолжал Федорий. – Вы, мелкотня, тогда еще под стол пешком ходили…
- Эй, ты нас всего на год старше!
- На год, но зато я помню, что батько тогда Михея с месячину искал, пока они не заприметили, что и он, и ведьмарка пропали, а потом к ней в избу пришли - а она там одна, их тот пес их, ну, дворняга последняя, его через год-два волки в лесу задрали, со двора выгнал.
- Наверняка она мужа-то и сгубила… Может, ты еще и знаешь, откуда к нам такая ведьма пришла?
- А вот и знаю! – загордившись, мальчишка чуть не получил веткой старой яблони по лбу, но вовремя отскочил. – Она… - он остановился, обернувшись к друзьям, затем наклонился к ним, говоря громким шепотом, хотя Ворону все равно пришлось подобраться как можно ближе, чтобы расслышать. – Она из народа… такого народа…
- Да говори уже, не томи…
- Тише, а то вдруг она услышит! – в этот момент мужчина как раз неудачно наступил на сухую ветку, и мальчишки вздрогнули от хруста, оглядываясь по сторонам. – Так вот, знаете ведь, что Михей с моим батькой уходили на войну на Южную границу? А там у нас зачастую кочевники бродят, нападая то на нас, то на соседей…
- Так она…
- Тц, слушай! Так вот, батька говорил, что кроме кочевников, что нам враги, там есть еще один народ… Огненный народ, так их называют в сказках, чешвалы, что бродят по ведомым только им тропам из страны в страну, и никто из живых людей не имеет права их трогать, иначе проклянут его на веки и род его заодно.
- Чешвалы – сказки! – фыркнул Шулок.
- Ага, а то, что твоя мать всем плетет, да на уши кладет – из книги истин взято, - скривился Федорий. – А вот ты посмотришь сейчас, как Наглая пляшет, и поймешь, что я прав.
- А зачем она танцует на могиле-то? – недоуменно спросил третий мальчик.
- А затем, Касик, - Федорий набрал побольше воздуха в грудь, - что так ее народ с мертвыми прощается… О, пришли! Сидите тихо, а то она нас заметит! – мальчишки затаились в кустах у выхода на поляну. Ворон тоже, чуть далее, пытаясь рассмотреть хоть что-то сквозь ветви и лежащий на них снег.
- Ой… - внезапно прошептал Касик, оседая на пятки.
- Ага… - обалдело выдохнул Шулок, подаваясь вперед.
- А то, - удовлетворенно воскликнул Федорий, во все глаза смотря на поляну. – Ой! – он тут же зажал себе рот руками, а потом облегченно выдохнул. – Не заметила…
- Федь, но она же… это… голая… - потрясенно выдохнул Касик, бывший, видимо самым маленьким из друзей.
Ворон ошарашено прислушался к их разговору. Что-что он сказал?
- Да нет, это у нее платье такое, - с превосходством старшего ответил Шулок. – Али ты девок голых еще не видел? Федь, а Федь, а она сейчас танцевать будет, да?
Но ответить ему Федорий не успел, потому что в этот момент к ним вышел Ворон и, пока те не опомнились, быстро схватил двоих из парней за уши, приподнимая, как котят.
- Что это вы тут делаете? – зло спросил он, стараясь унять гнев внутри. А еще – не смотреть на поляну. Касик, на коленках, отполз в сторону, надеясь, что злой путник его не заметит, и припустил из лесу. – А ну, пшли отсюда! – мужчина резко швырнул парней в снег, но так, чтоб они не упали на острые ветви кустов. Мальчишки, испугавшись, в ужасе бросились вон. – И чтоб духу вашего тут не было!
Вот же, Аглая… Мужчина зачем-то притопнул, давя ни в чем неповинную ветку рябины с яркими рыжими каплями-ягодами. Устроила тут танцы для детишек, не зря ее как-то бабки в деревне развратницей назвали… Ворон чуть обернулся, стараясь не смотреть на дуб и поляну. Он здесь постоит и проследит просто, чтоб мальчишки не вернулись, вот и все. Да.
Но стоило ему поднять глаза выше, как он замер. Ворон и сам не заметил, как ноги принесли его к самому краю поля, где прямо у старого дуба, на могиле, танцевали лепестки огромного костра, а партнершей им была… богиня? Саламандра? Жар-птица?
Или просто его хозяйка, вышивальщица и лекарка, светлая птица Аглая, вышагивающая медленным, павьим шагом вокруг костра, одетая в тонкую тунику, что сплела сама из алого бисера и черного речного жемчуга?
В руках у нее поблескивал старый бубен, которым она пока медленно водила в воздухе, словно примериваясь. Но тут солнце внезапно по-особенному ярко осветило поляну – и грянул гром. Ударил бубен, закружилась в дикой пляске, завораживающей, вытягивающей твою душу наизнанку, не дающей отстранится… Так и зовущей к себе.
А затем, появился и голос жар-птицы, наполненный силой и такой тоской, что Ворон чуть не рухнул под их тяжестью…
- Костер горит, костер трещит.
Свою он радость дарит мне…
И в пляс пуститься мне велит,
И пламя распалить везде.

Девушка прошла вокруг дуба, то и дело кружась вокруг себя, да помахивая бубном, но мужчине казалось, что слышит он и гул барабанов, и звон гитарных струн.

То злой огонь, огонь разлук –
Он разгорелся из пыли,
Что собрана из людских мук.
Огонь тот – из людской золы.

Сгорели в этом костерке
Те милые, те близкие,
Что были дороги так мне –
Исчезли в яростном костре…

Помянем же в танце
Усопших мы души,
Теперь вспоминаний
Костер не потушишь! – зло выкрикнула Аглая, а затем Ворон чуть не бросился к ней: женщина, закрыв глаза, шагнула прямо в центр костра.
- Аглая!
Но та его не слышала, извиваясь в танце, словно не причиняли ей боли жестокие ласки костра. Она продолжала петь, и голос ее уже был полон злой тоски:
- Сгорит пусть сомненье,
Задушим же грусть!
Своим каблуком
Раздавить не боюсь!

Костер святой, земная жизнь,
Что освещает смертный путь,
Зачем ты вечной сделал нить
Дороги, что мне не свернуть?

Раздался треск и грохот. Ворон все же бросился к дубу, когда услышал, как в ужасе закричала его вышивальщица, прекратив на мгновение песнь. Но затем продолжила, и голос ее дрожал, когда она смотрела прямо перед собой: путник не мог разглядеть, что же так напугало лекарку. Стоило ему ступить на поляну, как огонь стеной закрыл ее от мужчины, не оставляя следов на снегу…

Костер горит, танцую я,
И в танце кружево огня
Сплетаю, вызывая тени
Воспоминаний всех сомнений, - продолжала петь уже уверенней Аглая, и странник видел, как она к чему склоняется… На секунду ему показалось, что под корнями дуба разверзлась бездна, и девушка упадет в нее, но Аглая тут же выпрямилась, отступая почти к стене огня.

Помянем же в танце
Усопших мы души,
Теперь вспоминаний
Костер не потушишь!

Сгорит пусть сомненье,
Задушим же грусть!
Своим каблуком
Раздавить не боюсь!

Мне не осталось ничего, - тут мелодия начала замедляться, а танцовщица уже тише кружилась. На миг он увидел ее лицо: пустое, без единой капли крови на щеках… Как будто она ушла в ту бездну. Но голос ее еще был здесь.

- Остались лишь мне сор да пепел,
Танцуй же ты, топча врагов,
Танцуй на радость ты друзей,
Увидеть им с небес дано,
Как юбка кружит все быстрей!

Помянем же в танце
Усопших мы души,
Теперь вспоминаний
Костер не потушишь!

Сгорит пусть сомненье,
Задушим же грусть!
Своим каблуком
Раздавить не боюсь! – она притопнула тонкой ножкой, но только Ворон боле не видел, ни чувств, ни эмоций на ее лице. Девушка начала отступать назад, и на секунду мужчине показалось, что по щеке ее бежит слеза… Песня кончалась.
- Аглая! Вернись… - он бросился на огненную стену, не чувствуя боли от ожогов. – Аглая!
- Танцуя, поминай ты их, - внезапно снова тихо-тихо, как будто ветер шелестел пожухшей листвой, запела девушка, замирая на месте. Затем продолжила, отступая от дуба и видневшегося рядом деревянного креста:
- Танцуя – услаждай их взор.
Танцуй же ты, пока горит… - ее голос замер на высокой ноте, дрожа, как и сама Аглая, словно колышимая ветром. А затем огонь опал, и Ворон шагнул вперед, подхватывая на руки свою хозяйку, когда она допевала последнюю строчку:
- Грешной твоей жизни костерок...