Архитектура Страха

 » Архитектура Страха

Корпорация Эротикон представляет первую ролевую фантасмагорию, сыгранную в двух частях в формате конфьюжн-квеста: "Алхимия крови" и "Архитектура страха".

Что есть Добро и Зло?
Всегда ли можно отличить одно от другого? Ведь и добрым, и злым силам подвластно примеривать самые разные личины, воплощаться в реальных людей и вершить историю, исходя из собственных понятий о справедливости.
За долгие тысячелетия существования человечества реальным историческим событиям суждено утрачивать свое истинное значение, превращаясь в легенды. Одно лишь остается неизменным - рядом с миром смертных всегда существовал и продолжает существовать особый скрытый мир.
У этого измерения множество имен, большая часть которых забыта в веках, но на языке древних кельтов он зовется Иволах, а его обитатели - имихе.
Большинство людей забывают или предпочитают делать вид, что не верят в то, во что свято верили древние кельты, и вместе с верой и почитанием обычаев лишаются осторожности, тем самым позволяя мрачному призрачному измерению проникать в свой мир и изменять его.
И может прийти время, когда на земле целиком установится власть н'имихе - самоуверенных носителей могущественных сил и знаний, также являющих собой скопище всевозможных людских ошибок, пороков и проявлений зла.
Насквозь состоящим из мрака н'имихе веками противостоят почти ничем не отличимые от них ска-имихе - те, которые ревностно хранят свои тайны, оберегают силы и сохраняют чистоту крови, не желая делить свой мир с миром смертных и всячески препятствуют расширению границ владений н'имихе и установлению их господства повсеместно, в том числе и на обитаемой людьми Земле.
Не фейри и не демоны, не божества и не ангелы, все имихе обликом походят на людей, но могут принимать и любой другой вид - от клочка тумана или урагана, до невинного ребенка или уродливого чудовища.
И те, и другие презирают людей и ненавидят друг друга. Веками они ведут между собой сражение, превращая порой кровавую баталию в замысловатую Игру, полную поистине запредельного коварства.
Каждая очередная партия этой бесконечной игры проходит на Земле, в тщательно выбранном месте в строго отведенное время.
Каждый выигранный н'имихе ход добавляет звено к цепи, при помощи которой будет порабощен мир смертных, каждый проигранный ход - отсрочивает печальную участь человечества.
Раз в несколько десятков, а иногда и сотен лет Владыка н'имихе тайно посылает на Землю одного из своих самых могущественных вассалов, который должен провести ритуал, заложив в пространстве и времени точку, дающую начало открытию очередной бреши, беспрепятственно позволяющей проникать измерению Иволах в человеческий мир. Выстроенный хитросплетением самых непредсказуемых ходов, обильно политый кровью жертв и скрепленный вековой выдержкой, такой портал уже невозможно закрыть.
Основным средством проведения ритуала являются люди, не ведающие, что им суждено стать кровавыми жертвами. А некоторым из них отведены особые роли. И, может быть, узнай они заранее, какая участь им уготована, эти люди предпочли бы безропотно пролить свою кровь, чем оказаться марионетками в дьявольской игре.

Ноябрь 1835
Амбициозный и богатый шотландский лэрд, мечтая обзавестись соответствующим его честолюбивым планам семейным гнездом, которое можно будет передавать по наследству, покупает старый заброшенный замок Фалам Кнок (Пустой холм - иск. гэльский).
Чертоги, расположенные уединенно среди лесов и нагорий, построены в 13 веке и находятся в полуразрушенном состоянии. Граф нанимает архитектора, который гарантирует полное восстановление замка и обещает сделать его абсолютно пригодным для самого комфортного проживания в кратчайшие сроки.
Архитектор справляется даже быстрее ожидаемого. Вскоре груда старых потемневших камней предстает по-королевски величественным замком с многочисленными, роскошно отделанными покоями.
Хозяин приходит в бурный восторг и решает устроить пышный прием в честь новоселья.
Для увеселения собравшихся на празднество приглашен бродячий цирк, слава о котором гремит уже долгие годы. Говорят, что артисты цирка способны продемонстрировать самые невероятные чудеса.
Ноябрьским утром 1835 года в замок начинают прибывать многочисленные гости.

Рейтинг 18+
Место действия: Шотландия
Жанр: фантасмагория, мистика, ужасы.
Продолжительность игры: 5 дней (полная продолжительность игры 12 дней. Два этапа по 5 дней с двухдневным перерывом)
Когда: с 18 по 29 июля

Список персонажей, требующихся в игру:
Члены семьи Кэмерон и их гости:

- Грэм Кэмерон - старший сын хозяина замка, 22 года, три года живет в Лондоне в семье дальних родственников, изучает медицину. В Шотландию приехал всего на пару дней только на торжества.
- Филлис Кэмерон - дочь хозяина замка, 18 лет. Девушка с живым нравом, любит танцы и верховую езду. Упросила отца позволить ей брать уроки фехтования, для чего был нанят учитель.
- Джеффри Макгиллис - 20 лет, племянник лэрда Кэмерона, сын его старшей сестры. Увлекается астрономией и оккультизмом, чем вызвал недовольство родителей, которые грозятся отправить сына на военную службу.
- Граф Лоуренс Флеминг - друг семьи, 33 года, холост, единственный оставшийся в живых представитель старинного, но обедневшего рода. По завещанию отца должен жениться до достижения 35 лет. В противном случае родовое имение семьи Флеминг перейдет в собственность Эдинбургского работного дома.
- Беатрис Мерфи, - подруга Филлис, 19 лет. Тихая, скромная девушка, предпочитающая чтение и рисование акварелью. Из интересов подруги разделяет верховую езду.
- Ричард Лоури - 37 лет, ученый- историк, специализирующийся на изучении замков Шотландии и Ирландии. В Фалам Кнок прибыл, направив лэрду Кэмерону просьбу изучить отреставрированный замок. Лэрд Дуглас Кэмерон счел появление историка в новом родовом гнезде возможностью быть внесенным в исторические документы, дал свое согласие и прислал Макданну приглашение прибыть на бал в честь новоселья.
- Леди Катрина Макданн - 24 года, ближайшая соседка Кэмеронов. Выдана замуж в 18 лет за графа Энгуса Макданна, который старше ее почти на тридцать лет. Детей в браке нет.
- Фрейзер Кохран - журналист Эдинбургского вестника, 26 лет. Приглашен лично сэром Дугласом Кэмероном для освещения "исторически значимых" торжеств в прессе.
- Мадемуазель Амалия Моро - гувернантка и компаньонка Филлис Кэмерон. Нанята Кэмероном восемь лет назад для обучения детей французскому языку. Сейчас стала почти членом семьи.

Артисты цирка

- Шиан Магуайр, по прозвищу Огненная Шиан, - акробатка, танцовщица с огнем. В бродячий цирк Дюпре попала в шестилетнем возрасте. Труппа подобрала ее умирающей от голода на окраине одного из городков где-то в Восточной Европе. О себе девочка не помнила ничего, кроме своего имени и возраста.
- Марк Брэдиган, по прозвищу Невероятный Брэди, - жонглер, метатель ножей. До того, как попал в труппу Дюпре промышлял кражей кошельков в дублинских пабах и участием в драках с тотализатором, в которых всегда побеждал.
- Лори Мэй - ассистентка иллюзиониста. Родилась и выросла в цирке Дюпре в семье канатоходцев. Дело родителей не продолжила, всерьез увлекшись иллюзией. В карточных фокусах ей нет равных. Жизни вне труппы не представляет.
- Блэйз Блэк - силовой жонглер. Присоединился к труппе в Лондоне. Дюпре заметил силача в порту, где Блэйз подрабатывал грузчиком. В цирке жонглирует тремя трехпудовыми гирями с закрытыми глазами, голыми руками рвет цепи и крошит камни.
- Нат (Натан) Фокс - танцор на проволоке. Сын знаменитой Облачной танцовщицы, выполнявшей сложнейшие гимнастические номера на проволоке на огромной высоте без страховки. Коронный номер Ната - исполнение джиги на двух перекрещенных проволоках, натянутых на тридцатифутовой высоте. Говорят, что Натан - сын самого Дюпре.
- Донна Хофмайстер - женщина-змея. Обладающая необыкновенной гибкостью гимнастка и исполнительница восточных танцев. В труппу Дюпре попала по собственному страстному желанию, долгое время разыскивая цирк по дорогам Европы. Утверждает, что принадлежит к древнему австрийскому аристократическому семейству, но сбежала из дома, чтобы найти свое истинное призвание.


  Добавить тему в подборки

«Массы никогда не знали жажды истины. Они требуют иллюзий, без которых не могут жить».(с)

Замок Фалам Кнок, ноябрь 1835 года
вечер накануне приезда гостей.

Оттенки зелени и охры повсюду, насколько хватает глаз. Не так уж уныл ноябрь в здешних местах. И в умирании природа сохраняет краски, которые радуют глаз, напоминая о былом цветении, о жизни. Даже, когда дождь поливает притихшие пустоши, будто слезами, и пахнущие горькой прелью ветра овевают их.
И когда выпадет снег и покроет землю словно остывшим пеплом, в этом все равно будет присутствовать надежда на возрождение и воскрешение. Таково уж свойство пепла.
- Сэр, милорд спрашивает, не желаете ли вы занять другие покои. Возможно, вам будет удобнее в северной башне. Там теперь провели уборку и хорошо протопили. К вашим услугам изумрудная спальня. – Дворецкий стоя л у двери и произносил слова, не глядя на Ремо.
- Что за изумрудная спальня, милейший? - Ремо отошел от окна и сделал шаг к дворецкому.
Тот едва удержался, чтобы не отступить. Качнулся едва заметно, но устоял на месте, сохраняя невозмутимость.
- М…миледи так назвала те большие покои в северной башне, которые вы по ее просьбе отделали в зеленых тонах, - пояснил дворецкий, явно желая поскорее ретироваться.
И Ремо не станет его задерживать.
- Передайте миледи и милорду мою признательность, но я останусь здесь. Меня все устраивает, как есть.
Его все здесь немного опасаются. Встречая в коридорах замка, прислуга кратко и учтиво приветствует и спешит исчезнуть. Члены семьи Кэмерон до сих пор не поймут, как к нему относиться – как к наемному рабочему, как к гостю?
Сегодня, когда его долгая работа в Фалам Кнок почти завершена, он побудет гостем на торжестве, устроенном в честь новоселья. Сегодня он чуть ли не главный гость, создатель мечты лэрда Кэмерона и его семьи.
Ремо со всеми спокоен и учтив. Соблюдает правила, помнит, что здесь он временно и не делает попыток перейти границы, сближаясь с хозяевами замка. Милорд и миледи, а также их дети относились к нему с теплом и уважением, и он отвечал им тем же. Но за то долгое время, что он провел в Фалам Кнок, руководя реставрацией и строительными работами, ди Кьезо остался тем, кем и был – Архитектором. И никем иным.
- Вам что-нибудь нужно? – вежливо поинтересовался дворецкий.
- Нет, милейший, мне ничего не нужно. Можете идти.
Не глядя больше на прислугу, Ремо подошел к столику возле кресла. Из стоящего на нем хрустального графина налил половину стакана виски и сделал глоток. Темно-золотистая жидкость прокатила знакомо обжигающей волной по языку и горлу, растеклась теплом в груди.
Можно сходить в купальни, которые ди Кьезо спроектировал на нижнем уровне замка по просьбе лэрда Кэмерона. Сейчас там никого нет, а завтра прибудут гости, замок наполнится шумом и суетой и в купальнях тоже, наверняка, будет довольно многолюдно.
- «Вы же итальянец, сэр ди Кьезо, сделайте здесь купальни, по примеру римских».
- «Великолепная идея, милорд! Даже не будь я итальянцем, я все равно сделаю так, чтобы Фалам Кнок стал примечательным местом. Римские купальни? Прекрасно! Сан-Суси будет по сравнению с вашим замком унылой подделкой».
Фалам Кнок непременно станет примечательным местом и очень скоро. Для этого все уже готово.

За некоторое время до основных событий

Добра и зла нет.
Как чего-то абсолютного. Как нет только белого и чёрного, красоты и уродства, горячего и холодного. Есть множество оттенков, миллиарды нот цвета, звучащих в разном порядке и выстраивающихся в причудливые мелодии.
И есть предвкушение момента от того, когда сделаешь новый шаг, боясь ошибиться и проиграть в этом извечном противостоянии «добра» и «зла». Эти почти неотличимые друг от друга оттенки и способны соткать из ничего игру. Игру контрастов чёрного и белого цветов – маленький праздник для тех, кто будет неотрывно наблюдать за новой партией, которая и есть – апогей всего.

Она искала его долго. Миг для жизни имихе и целый год – для существования в человеческом обличии. Пожалуй, за это время она слишком привыкла быть просто женщиной, раз научилась исчислять время иными мерками. Каждый день приближал Девону к встрече с Ним. Архитектором. Одним из н’имихе, пожалуй, лучшим во всём. Она ощущала то предвкушение, которое всегда предваряло начало партии.
Игра. Её ход против хода Архитектора. То, ради чего она и оказалась здесь.
Она была готова к встрече с н’имихе. Подготовилась очень основательно, но всё равно не была уверена в победе ни на йоту.
Девона сидела возле костра и безотрывно смотрела в огонь. Она любила эту стихию. Огонь мог как уничтожить, так и возродить к жизни. Его языки взметались вверх, как саламандры. Духи огня. Торжество света и жизни над мраком и смертью. Очищение. Преобразование.
Девона откинула от лица копну волос и внимательнее всмотрелась в пламя. На миг ей почудилось, что один из его языков ощерился в зверином оскале.
Зверь. Создание, сродни которому нет никого иного.
Они все были её созданиями, в них она вложила саму себя и само своё существо, но Зверь для Девоны был особенным.

Она любила жизнь в цирке. Странно, но неожиданно для самой себя Девона поняла, что испытывает чувства к горстке самых обычных, ничем не примечательных для неё людей. Их выступления становились всё ярче и волшебнее. И чем больше времени проводила с циркачами Девона, тем большей силой напитывались артисты. Они были ловкими, смелыми, обладали такими умениями, которыми не могли обладать обычные люди. Взять хотя бы малышку Шиан. Маленькую глупышку, которая – Девона чувствовала это – ненавидела её всей своей детской наивной душой. Любимица всех циркачей, Шиан теперь обладала гибкостью, словно кукла с шарнирным механизмом.
Или Блэк. У неё он вызывал какой-то необъяснимый трепет. То, с какой лёгкостью силач жонглировал многопудовыми гирями, рождало внутри Девоны нечто сродни физического возбуждения.
А их фокусы? Они были настоящим волшебством. Иллюзией, которую бы не смог повторить ни один фокусник мира. И за всё это благодарить было нужно Девону.
Ска-имихе, которая искала своего соперника, опасаясь, что он сможет начать партию без неё.

Девона поднесла руку к пламени и прикоснулась к ярким языкам. Сегодня она разозлилась и чуть не покалечила Шиан, когда та выступала со своим номером. Хватило всего одного взгляда на Зверя, чтобы понять, как именно он смотрел на девчонку. Словно он был голодным нищим, а она – куском хлеба. Хотя, нет. Не так. Он смотрел на неё, как на единственную драгоценность. И больше для него не существовало никого. Возможно, он даже отчёта себе не отдавал в том, каким жадным взглядом пожирал Огненную. Зато Девона чувствовала его даже на расстоянии.
Пои вырвался из рук Шиан, опалил её щёку, чудом не задев волосы, а после ударил по ноге и с тихим шипением погас. Девона мрачно усмехнулась, когда Зверь дёрнулся к Шиан, но в последнее мгновение остался на месте. С лица Шиан не сходила робкая кривоватая улыбка, которая растягивала её губы, пока она поднимала с земли пои, чтобы продолжить выступление.
Девоне же оставалось лишь сжать руки и отвернуться, чтобы не натворить дел и ненароком не убить Огненную. У неё были другие способы бороться с девчонкой.

Шиан ревновала Зверя. И это тоже была часть игры. Только эту партию вела сама с собой Девона. Она развлекалась, порой чувствуя непреодолимую скуку. И ту же ревность к одному из лучших своих созданий.
Бродячий цирк за последний год успел объездить чуть ли не всю Великобританию, но неизменно возвращался в Шотландию. Здесь, в Эдинбурге Девона чувствовала присутствие н’имихе особенно остро. Оставалось лишь выяснить, где он планировал начать игру.

Сумерки наступали сразу отовсюду. Становилось нестерпимо холодно. Везде горели костры, возле которых сидели люди. Смертные. Девоне тоже приходилось делать вид, что она мёрзнет в октябрьском холоде, хотя, это порядком начинало ей надоедать. Да и перешёптывания за спиной действовали на нервы и злили.
Она подошла к Зверю и скользнула взглядом по неестественно прямой спине Шиан. Улыбка тронула её губы, и на лице ска-имихе появилось мрачное удовлетворение. Пусть ревнует, так даже интереснее.

7 ноября 1835 года. Шотландия. Фалам Кнок

Они прибыли к замку ещё на рассвете. Девона почувствовала, как её сердце забилось чаще, стоило им только приблизиться к мрачному сооружению, древние стены которого были испещрены тайными знаками, видимыми только её глазу. Архитектор хорошо подготовился, раз Девоне было так сложно отыскать его и этот замок, где и произойдёт следующая Игра. Лучшего места и придумать было невозможно. Воздух вибрировал от напряжения, разлившегося по его стылости и влажности. Девона Дюпре оставила своих циркачей располагаться на широкой пустоши, где и должна была состояться та часть праздника, которая пройдёт на улице, а сама отправилась поприветствовать хозяина замка, который несколько дней назад послал к ней нарочного, когда узнал, что цирк Дюпре показывает представление в Эдинбурге.
Медленно поднявшись по ступеням высокого крыльца, Девона вошла под своды Фалам Кнок, надеясь, что Архитектор лично выйдет навстречу, чтобы поприветствовать ту, с кем ему придётся начать Игру совсем скоро…

Где-то по дороге в замок Фалам Кнок

Повозки тащились слишком медленно, дождь лил слишком быстро.
Брэдиган поморщился, сплюнул, глубже натянул на голову капюшон зимнего плаща и пришпорил лошадь – немолодую уже Дормаус, или Сонную мышь. Дормаус перешла с трусцы на легкий галоп, брызги полетели во все стороны, а ее хозяин заорал бодрую кабацкую песенку о сладкой девчушке с ягодицами, которые хочется щупать снова и снова.

- Крошка, покажи мне попку,
Не смотри так сладко, робко,
Ночь пройдет, едва мигнешь,
Нецелованной уйдешь.
Мы с тобой давно знакомы,
Прочь дурацкие законы,
Юбку быстро задирай,
Подари мне жаркий рай!

Таким аллюром Брэдиган быстро добрался до большой старой повозки, где путешествовал силач Блэйз Блэк, и, притеревшись вплотную к деревянному борту, стукнул три раза кулаком в промежуток между крошечными окошками:
- Эй, Блэк, египетская чума тебя побери! Ты там уже копыта откинул, или жив еще?
Изнутри донеслось раздраженное медвежье ворчание, и циркач вздохнул с облегчением. Ну хоть что-то, а то, когда они выезжали ранним утром, приятель вообще лежал там пластом и не подавал признаков жизни.
- Эй, старик! Лечись давай, успехов! Когда прополощешь кишки хорошей порцией подаренного мной виски, не забудь заткнуть бутылку пробкой! Знаю я тебя - заденешь кулачищем спросонья, так все добро пойдет насмарку!
Покачав головой, Марк отъехал от дома на колесах «самого сильного человека в мире», как гласила приклеенная на борт яркая афиша. Дормаус заржала, ей откликнулись другие рабочие лошадки труппы.

- Тихо ты, - буркнул на всякий случай всадник, потянулся к поясу, отцепил свою флягу с горячительным и отхлебнул как следует. Проклятый холод, скорее бы добраться до этого замка и развести огонь, чтобы до самых костей пробрало.
Он машинально расслабил ноги, и Дормаус, почувствовав, что хозяин больше не понукает бежать быстрее, снова пошла шагом. Он допил и вытер рот рукой, ругнулся от души. А смысл спешить? Все равно его туда не пустят без Дюпре и остальных… Так что придется тащиться вместе с караваном до победного конца.
Дождь вроде бы ослабел, тучи уходили на северо-запад. Уже легче. Спиртное помогло, кровь мощно бежала по жилам, и Марк откинул голову, рассматривая бледное солнце в сером небе. Сколько оно ему светило уже? Тридцать три года, кажется? Срок… хороший срок.
Тридцать три – много или мало?
Говорят, это только середина жизни и впереди самое интересное, да мало ли что болтают дураки. Он чувствовал себя на семьдесят лет, самое малое, а временами и вовсе мог бы поклясться, что родился тысячу лет тому назад.
Как сегодня, например.
Или как в тот день, когда отец впервые приказал ему пойти «на дело».

Данбар, 25 лет назад

- Мало я тебя кормил, дохляка? - прорычал огромный Рик Брэдиган, занося кулак над щуплыми плечами. – Говори, мало, а? Что молчишь и пялишь свои бесстыжие зенки? У-у, никчемный выблядок, уверен, не мой ты сын, Мойра прижила тебя с тем пекарем, от которого постоянно таскала черствые булки…
- Не бей, папа, пожалуйста, я пойду… - Шепот мальчишки был едва слышен, он ежился, втягивал черноволосую лохматую голову в плечи. – Найду толстосума и срежу у него кошелек. Как ты сказал!
- То-то же, - удовлетворенно хмыкнул грузчик-докер, больно «приласкав» пятерней лохмы сына. – Иди к Саймону Локкеру, как обычно, и делай все, как всегда. Когда те морячки-американцы придут, потрись возле них, бегай за элем и виски, все делай по их приказу. А потом улучи момент и обработай их капитана, я утром тебе его показывал в порту: выше меня, худой, но жилистый, прихрамывает на левую ногу из-за ранения. Сукин сын, посмел меня обсчитать! Это у него не пройдет, клянусь святым Иосифом! Он у меня попляшет…

Марк кивнул, выбрался из угла, куда его втиснул папаша, и торопливо оделся. Потом выскользнул из дома и побежал в паб Локкера.
И все сделал, несмотря на бежавший по спине ледяной пот и стук сердца, от которого гремело в ушах и хотелось лечь и не двигаться. Ограбил капитана-хромца, положил его кошель себе на худой живот. Прикрыл рубашкой и просочился сквозь толпу пьяных матросов. На миг у него появилась отчаянная мысль о побеге, потом Марк вспомнил о вечно кашлявшей, угрюмой Мойре.
Он отдал добычу отцу и был вознагражден зуботычиной, от которой улетел к стене и стал плевать кровью. Молочный коренной тоже оказался на полу, у пыльного веника и зажеванного давно умершим псом башмака.

Брэдиган-старший вошел во вкус и стал постоянно тренировать сына, готовя его к карьере опытного вора-«щипача». Иногда он оказывал милость «наемнику» и покупал выпивку, и заставлял мальчика пить наравне с собой. Его жена, мать Марка, вскоре закашлялась до смерти. Деньги на похороны собирали соседи, потому что Рик Брэдиган отказался хоронить за свой счет «тупую инвернесскую кобылу и шлюху».
Марк после этого стал молчаливее рыбы в море и проделывал все, что велел отец, почти бессознательно. Он рисковал уже открыто, почти подставляясь свидетелям, внутренне умоляя взрослых схватить его – и остановить.
Но почему-то ему постоянно везло, почти сумасшедше везло, и кошельки перекочевывали к отцу, деньги в доме не переводились, как и алкоголь.

Однажды, словно поняв что-то очень важное, Марк Брэдиган встал с трещавшей от похмелья головой и поклялся впредь пить не больше, кроме особых случаев.
Он нашел старого моряка Билли Уотлера и попросил позаниматься с ним боксом, заодно выучился метать ножи и попадать в муху с двадцати шагов.

Прошло несколько лет, повзрослевший Марк уже смотрел на отца не снизу вверх, а глаза в глаза, они сравнялись по силе, а Брэдиган-старший постарел и обрюзг от непрерывного пьянства. Однажды вечером, сцепившись с ним, Марк одолел отца и прижал его в том же углу, где некогда плакал от страха и унижения.
- Больше никаких шальных денег. Сам рискуй головой, а я пойду драться по-честному, понял, старик?
Схваченный железными пальцами за глотку «старик» сумел только прохрипеть что-то невнятное, а потом отключился. Брезгливо пнув его ногой, сын ушел из отчего дома навсегда.

Он умел драться. Он знал, что не уступит никому и что огонь ненависти, тлевший в его груди, можно залить только кровью таких же отчаянных. У Локкера шли бои и делали ставки, Марк вызвался выйти в круг и побиться с лучшим из лучших. Припасенные деньги он поставил на самого себя через одного пройдоху, Симмса.
В ту ночь после трех тяжелых боев, в которых одержал три победы, Неукротимый Брэдиган забрал свой выигрыш с тотализатора, снял лучшую местную шлюху, а после нашел себе приют в порту у знакомых ребят.

Рыбаки Данбара, небольшого города в Восточном Лотиане, что в Шотландии, всегда славились храбростью и умением держать парус по ветру. И подраться они тоже были не дураки, поэтому Брэди нахватался у них приемов.
Он уехал из Данбара спустя полгода и даже не оглянулся. Перед ним лежал весь мир. Он хотел увидеть его, попробовать на вкус, цвет и запах, взять то, что ему было нужно – полными горстями.

Снова по дороге в замок

Марк встряхнулся и потер слипавшиеся глаза – мерный ход Дормаус убаюкивал.
Он устал не столько физически, сколько душевно. Вечная дорога, без конца и края, вот таков путь циркача. Он сам его когда-то избрал, это правда, но ведь и свой выбор может однажды надоесть.
Девона Дюпре, веселая вдовушка и нынешняя владелица цирка, ему нравилась – платила вовремя, ребята из труппы тоже подобрались хорошие, жаловаться не приходилось, но…
Этот беспросвет, эти постоянные кочевья из деревни в деревню, из города в город, из страны в страну стали слишком однообразными. Когда-то яркий калейдоскоп приключений потерял свои цвета и стал тусклым и потрескавшимся. Люди? Везде одни и те же. Страны? На первый взгляд разные, но если присмотреться – все то же самое.

А еще его начала волновать собственная ловкость, сила и быстрота реакции. За последний год Брэди стал показывать такие результаты, каких не видывали, судя по их словам, даже бывалые цирковые жонглеры. Нож он мог уже метнуть в кромешной темноте, в любую цель, даже движущуюся, на большом расстоянии. Не бывает у человека таких способностей. Просто – не бывает. Это пугало, порой до клацанья зубов.
И это как-то было связано с происходившими в цирке изменениями. Он мог бы поклясться, что все именно так.
Не одному Марку «везло», товарищи – Нат, Блэйз, Шиан, Донна, даже малышка Лора Мэй - также демонстрировали невероятные результаты, после которых хотелось либо хватить стаканчик виски, либо застрелиться с перепугу.

Но что же делать? Он был откровенен сам с собой, как обычно – в нормальную жизнь его цепями не затащишь и никакими силами не удержишь. Марк Брэдиган, Неукротимый Брэди, который ничего не боится, в глубине души опасался постоянства, семейного очага и прочей чуши. Потому что отлично помнил: очаг в любой момент может вспыхнуть синим пламенем и сжечь дотла всех, кто живет в доме, не разбирая правых и виноватых.
Выпивка и женщины помогали держаться на плаву недолго. По утрам, просыпаясь еще до рассвета, он долго лежал, закинув мощные руки за голову, глядя в потолок своего дома на колесах, и мучительно думал. Но выхода пока не находил.

А может, отколоться от Дюпре и, доведя до совершенства свои номера, самому начать выступать? С этого когда-то начинались прекрасные цирки. И династии.
Но понадобится ассистентка, постоянная, ловкая, верная. Такая, с которой не стыдно выйти к зрителям. Такая, которую можно привязать к расписному щиту за запястья, пока глупые люди за спиной ахают от возбуждения, потом легко обвести контуры ее влажного от пота, полуобнаженного тела, поцеловать кончики пальцев и переслать ей этот поцелуй, а затем… Затем отойти на нужное расстояние, произнести еще один зажигательный спич, вынуть ножи, замахнуться, дрогнуть и – паузой взвинтив напряжение до предела – метнуть их разом.
Он прикрыл глаза, вообразив себе это до мельчайших деталей: ее чувственный взгляд, губы, которые она облизывает от предвкушения, капельку пота между грудей в вырезе платья, трепещущие в дюйме от ее висков лезвия, крики толпы, розу в своей петлице, ощущение жизни внутри себя, радость.
Да. О, да, детка. Именно это могло бы вытащить его из меланхолии и вернуть вкус к бытию.
Неукротимый Брэдиган расхохотался и еще громче загорланил ту песенку, Дормаус вновь зарысила вперед, небо становилось все светлее.
А на горизонте маячил замок Фалам Кнок.



Пора было устраиваться на новом месте: ставить повозки, заниматься лошадьми, готовить завтрак... дел по горло.
Марк спешился и решил пока что направиться к девушкам труппы. Проверить, как они доехали, и не нужно ли им чего.
Все равно Блэйз дрыхнет, а Нат наверняка мечтает и парит в облаках...
_________________

Родовое имение семьи Флеминг

- Милорд, как же вы так! Теперь от вас будет пахнуть козлом!
Старый слуга Грегор семенил следом и причитал, заламывая руки. Я нес на плечах тушу горного козла из последних сил, но не надеялся на помощь слуг. В доме кроме Грегора и его жены никого не осталось.
Фамильный особняк потихоньку разрушался, и я не успевал латать дыры. Для основательного ремонта нужны большие деньги, а земли давно перестали приносить доход, крестьяне сами едва выживали. Два последних года оказались неурожайными из-за сильных дождей, а этой весной случилась и вовсе непонятная напасть, зелень только проклюнулись, как ее начал пожирать жук, невесть откуда взявшийся. Говорят, его завезли с картофелем из Америки.
Часть скотины зимой пришлось зарезать, оставшаяся едва дотянула до весны. Единственная возможность продержаться до следующего лета - охота на горных козлов.
- Мы уж с Мэси начали переживать, три дня минуло, а вас все нет, - запыхавшийся старик говорил срывающимся голосом.
Я дошел до входа на кухню, где на пороге стояла Мэси, сложив вместе ладони, словно собралась молиться.
- Милорд, как же так! - заквохтала она. - Теперь от вас будет пахнуть козлом! Неужели охотники из деревни не могли помочь? Мы не успеем согреть воду, через час нужно выехать к лорду Кэмерону.

- Поберегись! - крикнул я и скинул козла на каменный пол закопченной кухни. - Позовете кузнеца, он разделает тушу. Рассчитаетесь с ним копытами и головой с рогами, остальное снесите в ледник. Сварите кокки-лики из потрохов, не забудьте позвать семью Свигартов, я видел их среднего сына, кожа да кости, говорит, мать хворает.
- А не много ли кузнецу? Хватит с него одной головы. А Свигарту-старшему раньше нужно было думать, когда лез на свою жену. Три парня да пять девок, прокорми попробуй!
- Женщина, я все сказал.
С ней иначе нельзя. Я взял протянутую тряпку и вытер, как мог, грязные руки.
- Пойду на реку, у мельницы в заводи искупаюсь.
- Ох, боженька, направь моего лорда в правильную сторону. Пусть уж козлом воняет, чем замерзнет насмерть в стылой воде.
- Грегор, засунь эту тряпку своей жене в рот. То квохчет, то каркает.
Я смертельно устал и увещевать Мэси, что с горцем ничего не случится, никаких сил не осталось. Она, хоть и прожила в имении более тридцати лет, никак не могла привыкнуть к суровому горному климату. Там, откуда ее привез Грегор, даже зимой не замерзала вода.
Взяв чистую рубаху, что висела на веревке протянутой у очага, узелок с мылом и чистой тряпицей, чтобы обтереться досуха, направился к реке по короткой дороге, перемахнув через каменную изгородь, что опоясывала имение со стороны заднего двора.

Сбежав по крутой горке, едва поросшей жухлой травой, я скинул с себя охотничью куртку, замшевые штаны и рубаху, которая действительно пахла козлом. Со смехом, чтобы не было так страшно, влетел в ледяную воду и сразу погрузился в нее с головой.
Мерный скрип мельничного колеса, шелест камыша, пустившего за лето новые побеги, хорошо видные среди черных стеблей, оставшихся с прошлого года, песнь пичуги в синеве осеннего неба, едва прикрытого обрывками облаков, умиротворяли и уносили печали прочь. Даже имение с этой стороны выглядело достойно, словно не зияли в крыше дыры, все стекла оставались на месте, а в здании не гулял сквозняк, поднимая чуть ли не до потолка выцветшие гобелены.
Я перестал дрожать, привыкая к воде, находя определенное блаженство в ее обжигании холодом.

Сделав несколько гребков в одну, потом в другую сторону, я на мгновение выбрался на берег, чтобы взять завернутые в тряпицу золу и мыло. Сверкнув голым задом, который сразу же обдул стылый ветер, я быстро зашел в воду и начал втирать в голову золу. От мыла остается белый налет, а мне нравится, когда волосы блестят.
Отфыркиваясь, я уходил под воду вновь и вновь, чтобы смыть мыло, которым до красноты натер тело, поэтому не сразу заметил, что у меня появился зритель.
Вернее, зрительница.

Ничуть не стесняясь, она уселась на дощатый настил недалеко от колеса и, улыбаясь во весь рот, таращилась на меня.
- Эй, леди, вы куда пялитесь? - возмутился я, присев в реку по шею.
Девица захохотала. То ли обращение к ней как к леди ее порадовало, то ли...
- Эх, черт! Ну-ка, отвернись быстро! - скомандовал я, вызвав еще больший смех крестьянки. Конечно, есть над чем смеяться. Совершенно прозрачная вода не могла скрыть моего срама, погрузись я в нее хоть по самую макушку.

Невозможность выйти и смех нахальной девчонки разозлили меня до нельзя.
В горах быстро смеркается. Только что было солнце, но стоит ему перевалить склон, как на небе появляются яркие звезды, а до замка, в котором обитает семья Кэмерона, совсем не близко. А тут хохочущая девица не дает из воды выбраться.
- А ну, как я тебя саму в воду затащу! - пригрозил я, направившись в ее сторону.
- И что вы со мной там делать будете? - поинтересовалась она, не переставая улыбаться. - У вас от холода такой стручок маленький, что боюсь ни вам, ни мне удовольствия не видать.
- Ах, ты бестия! - разозлился я не понарошку. - Ты забываешь, что разговариваешь со своим лордом? Ты мне в пояс кланяться должна, а ты...
Девушка, видя, что я подобрался совсем близко, ловко перебирая ногами, не поднимаясь, отползла чуток назад.
- Выходите из воды, милорд, скоро у вас от холода стручок отвалится! - засмеялась она.

Нет, я не кровожадный, но девица так распалила меня своим смехом, что захотелось надрать ей задницу.
Я даже забыл, что никто кроме старого Грегора, его жены и охотников, что принесли меня с гор, не видели, до какого состояния острые камни изуродовали мою спину, когда я несся на ней в пропасть. Чистая случайность, что я зацепился за корень дерева и выжил. Любая женщина испугается оставшихся на спине шрамов. Они - одна из причин, почему, войдя в возраст Христа, я до сих пор не женат.

Одним махом я выпрыгнул на дощатый настил и поймал хохотушку за ногу, хотя она попыталась отбиться.
Дернув девицу за лодыжку, я повалил ее на спину, а сам прыгнул сверху, намереваясь как следует стукнуть по ее заду, для чего даже задрал юбку из грубой ткани.
Боже, я забыл, что крестьянки не носят панталоны.

Я застыл, глядя на рыжий треугольник курчавых волос, на мясистость и гладкость тела, на белые ляхи, что медленно стали разъезжаться в стороны, открывая то, что я давно не видел, занятый делами имения.
Подняв глаза на хозяйку богатства, столкнулся с дерзким взглядом зеленых глаз, зардевшееся лицо, россыпь ярких веснушек и такие притягательные губы, которые уже не растягивались в улыбке, а призывно приоткрылись, маня скорым поцелуем.
Черт, черт, черт. Я до такого не опущусь.
Я выпрямился, резко развернулся и, сделав два быстрых шага, нырнул в реку. Крестьянка больше не смеялась. Никто не станет смеяться, ужаснувшись моим шрамам.

Выбравшись на другой берег я наскоро оделся, не пытаясь застегнуть штаны. Выпустил рубаху поверх них, надеясь, что пока добегу до имения, смогу застегнуться.
- Коза драная, морда конопатая, - ругал я хохотушку на все лады, а перед глазами стояли ее зеленые глаза, обещающие все, что захочет милорд.
Я совсем забыл, что крестьяне, спасаясь от голода, идут на то, чтобы подложить под лорда своих повзрослевших дочерей. Бастард может прокормить всю семью.
- Дура набитая, кукла безмозглая...

Только перемахнув через каменную ограду, я смог застегнуть штаны.
- Божечка, милорд, что же вы голову не обтерли? Смотрите, сколько воды натекло, куртку испортили...
- Налей кипятка, пить хочу, - сказал я Мэси и не узнал свой голос. Осип.
- Простыл таки! Я же говорила, а вы ... - опять пристала она, наливая в чашку ромашковый отвар и намешивая туда вересковый мед.
- А куда вы дели мыло и тряпицу, что я дала обтереться?
Я взял исходящую паром чашку и пошел к себе, сотрясаемый ознобом. Неужели простыл или это последствия моего позорного возбуждения?

В комнате было не топлено, поэтому я быстро допил отвар, разделся и лег в постель, укрывшись с головой.
- Грегор, - крикнул я, зная, что слуга стоит за дверью. - Я немного полежу и поеду к Кэмеронам. Приготовь килт.
Проснулся я от тихого разговора. Спорили Мэси и Грегор.
- Не дам будить. Не видишь, хворый он.
Свистящий шепот старика был перебит тихим голосом Мэси.
- Я говорила, что простынет, а вы одно можете твердить: "Закрой свой рот, Мэси".
- Закрой свой рот, Мэси, дай человеку поспать.
- Эдак он до тридцати пяти лет проспит, а мы с тобой на старости без крова останемся. По завещанию старого графа отберут имение в пользу работного дома, тогда посмотрите! - еще громче стала говорить Мэси. - Растолкай его, пусть у Кэмеронов болеет, там его выходят. Коли больной молодец в постели, найдется кому живой грелкой стать, а там и дитятко народится.
- Что за дура ты, Мэси.
- Сам дурак.
- Хватит вам, - просипел я. - Где моя одежда?

Чуть погодя, мой верный конь Уголек, получивший имя за черный окрас, тащился едва понукаемый седоком, буквально висевшем на нем.
Яркие огни отстроенного замка Фалам Кнок осветили одинокого всадника, кулем свалившегося со своего скакуна и в полу-беспамятстве добравшегося до празднично украшенного помещения, полного гостей.

Хозяин поспешил навстречу, я ответил на его приветствие крепким рукопожатием и попросил указать, где могу сесть, чтобы не смущать своим больным видом его друзей.
Мне бы поспать малость - только эта мысль звучала колоколом в пустой голове.
_________________

За некоторое время до

Шиан приглушённо зашипела от боли, одёргивая руку. Маленький уголёк, словно повинуясь чьему-то приказу, выпрыгнул из небольшого костерка, возле которого она сидела, и попал ей на ладонь. После, также, словно живой, оказался на её юбке, мгновенно прожигаю тонкую ткань.
Шиан стряхнула его в траву и протянула озябшие руки к огню. Сегодня всё было не так. На выступлении она едва не подпалила себе волосы, пои сорвался, пребольно ударив по ноге, а потом она почувствовала это. Кто-то невидимый словно дёрнул за верёвку, и тело Шиан изогнулось так, словно вот-вот должно было сломаться. Она даже почувствовала, как хрустнул сустав предплечья, и как боль пронзила правую руку, сосредотачиваясь на кончиках пальцев. Теперь она ощущала себя изломанной. Словно кукла, руки и ноги которой выворачивали под неестественными углами, а потом отбросили как ненужную игрушку.
Раздался мелодичный смех, и Шиан зло посмотрела в ту сторону, где стояли Девона и Зверь. Она уже ненавидела эту женщину. Красивую и ухоженную от макушки до кончиков пальцев. Она появилась в цирке совсем недавно, но уже успела стать центром всего и вся, нарушив ход привычной жизни, которая была у них до её появления. Идеальная. Пожалуй, вот то слово, которым сразу хотелось назвать Девону.
В отличие от неё, маленькой хрупкой неприглядной девчонки, которую все считали ребёнком, мадам Дюпре была образцом привлекательности и обладательницей безупречного вкуса. Она даже собеседника себе выбрала, опираясь на этот самый вкус. И им стал тот, кого Шиан ошибочно считала своим.
Шиан поднялась на ноги и прошествовала к одному из разноцветных фургонов, чтобы приложить что-нибудь холодное к пылающей коже и унять боль. По пути не удержалась и вновь посмотрела в ту сторону, где стояли мадам Дюпре и Зверь. Девона что-то говорила мужчине, чуть подавшись к нему, будто они были любовниками, которые беседовали о чём-то интимном. Её рука с красивой формы пальцами лежала на его плече, словно она хотела сказать этим хозяйским жестом о том, кому принадлежит её собеседник. Ускорив шаги, Шиан почти бегом устремилась к фургону.

Она неистово и со злостью тёрла лицо кусочком люфы, стараясь убрать со лба ненавистные веснушки. Бесполезно. Они не исчезали. А в последнее время, казалось, их стало ещё больше. Видимо, для того, чтобы на фоне таких замухрышек, как она, всякие мадам Дюпре выглядели ещё более красивыми.
Шиан ещё могла бы мириться с тем, что Девона украла у неё жизнь, к которой она привыкла. Но она обворовала её полностью. Забрала самое ценное, что было у Шиан.
Зверя.
Он всегда был для неё кем-то особенным. В двенадцать Шиан считала его старшим братом. Сейчас -кем-то, кто принадлежал только ей. Когда-то. До появления Девоны. Глупая, глупая, глупая кукла. Неужели она не думала о том, что стоит кому-то, более красивому, появиться рядом со Зверем, как он забудет о её существовании? Думала. Просто гнала от себя эти мысли. Она не понимала, что чувствует к нему, всё было слишком… необычным. Наверное, ревновала, как ревнуют младшие сёстры братьев, привыкшие к тому, что всё внимание обычно принадлежит только им. Но было что-то ещё, чего Шиан пока не могла осознать – от мыслей о том, что Зверь может проводить ночи с мадам Дюпре, всё её хрупкое тело начинало плавиться от огня, выжигающего вены.
Шиан подхватила пои, которые ей давно подарил Зверь, выбежала из шатра и, не глядя по сторонам, побежала в сторону леса, где проводила почти всё время с того момента, когда цирк остановился неподалёку от Стирлинга.
В полной темноте она проходила ровно сто двенадцать шагов, безошибочно добредала до необъятного дерева и садилась возле него прямо на мёрзлую землю. И неподвижно сидела, всматриваясь во мрак перед собой. Это помогало ей хоть ненадолго не думать о том, что заставляло её чувствовать себя вывернутой наизнанку.
Она сжала в ладони пои, который пах дымом и зверем, устроилась на коленях возле дерева и принялась раскапывать мёрзлую землю, злясь, когда ногти ломались, причиняя боль. Она похоронит здесь его подарок, а заодно и свои чувства, которые она не может объяснить даже себе.
Шиан так сильно разозлилась, что на глазах выступили слёзы. Или это была не злость? Когда всё стало таким необъяснимым и сложным? Когда она успела начать чувствовать к нему всё это? И как избавиться от всего, что иссушает её душу?
Она раскопала небольшую ямку, запихнула туда пои и принялась закапывать землёй и опавшими листьями. Пусть теперь дарит подарки этой своей Девоне. С неё хватит!
Шиан горестно вздохнула, когда покончила со своим занятием, поднялась с земли и отряхнули руки. Теперь можно было возвращаться к фургонам и кибиткам. И вряд ли её кто-то спросит, где она была всё это время.

7 ноября 1835 года. Прибытие в Фалам Кнок

Шиан прошлась по большой и ухоженной пустоши и осмотрелась, вдыхая удивительный, словно хрустальный, воздух. Величественные стены замка завораживали и притягивали её взгляд, но вряд ли их всех, циркачей Дюпре, пригласят в поместье лэрда Кэмерона, которое отныне станет его родовым гнездом.
Махнув Натану, который возился возле фургонов с канатами и улыбнувшись Марку, Шиан вытащила из широких карманов юбки пои и вздохнула. В ту ночь, когда она закопала их в лесу, она вернулась и раскопала ту ямку, чтобы забрать подарок Зверя. Детский поступок. Глупый. Как и она сама.
Шиан снова прошлась туда и обратно по двору Фалам Кнок, стараясь не смотреть на яркие кибитки и повозки, чтобы ненароком не увидеть Зверя в компании с мадам Дюпре. После чего спрятала пои и побежала помогать остальным готовить завтрак и разбирать все их многочисленные вещи.
_________________

Между Эдинбургом и Фалам Кнок.

Мое путешествие не задалось с самого начала. Долгожданный ответ от лэрда Дугласа Кэмерона на мою просьбу пришел, когда на дворе лило как из ведра. В такую погоду даже собаку на улицу не выгонишь. Но наука требует жертв. Не мешкая, я собрался в путь, не смотря на затяжные дожди и промозглый ветер – предвестников наступающей зимы. Ни размытые дороги, ни проезжая грязь, ни сломанный рессор кареты не могли остановить меня. Ведь все историки мечтают очутиться на месте Пьера-Франсуа Бушара. Легендарный Фалам Кнок может стать моим Розеттским камнем.
Участь первооткрывателя Фалам Кнок, согревала меня больше, чем теплый фланелевый жилет, защитой которого не пренебрегал в последнее время. Научные предвкушения топили жарче огня в камине и того письма, что я периодически не забывал перечитывать:

Дорогой отец!
… Начало учебного года сложилось не удачно. В последний день пребывания у дедушки и бабушки я плавал в прохладной воде. В школу приехал с больным горлом и высокой температурой. Проведя две недели в лазарете, мне пришлось взяться за ум, чтобы тщательнейшим образом изучить учебный материал, пройденный за это время моими одноклассниками. Стараясь не разочаровать Вас, я сидел над книгами неустанно. Результатом моих стараний стала похвала от мистера Фергюсона на сегодняшнем уроке истории, когда я привел веские доводы, основанные на Ваших публикациях, в защиту своей точки зрения…

Джон, сын мой, я оказался больше успешным историком, чем хорошим отцом для тебя. Надеюсь, твой жизненный путь будет лучше моего. Сам же я родился седьмым ребенком в семье военного офицера. Со временем прибавилось еще трое детей. Жили мы небогато, но не бедствовали. Несчастье в наш дом пришло со смертью отца, погибшего при Ватерлоо. Но полковой друг отца счел своим догом позаботиться о вдове с детьми. При его протекции мне удалось поступить в Эдинбургский университет, где я увлекся историческими трудами. В стенах альма-матер мне открылся удивительные мир героев произведений сэра Вальтера Скотта. Проросли первые зачатки любви к истории, предопределившей мой последующий выбор. При окончании университета мне пришло известие о смерти матушки, скончавшейся от чахотки. На первых порах я учительствовал, преподавал историю отпрыскам благородных фамилий. Среди моих учениц оказалась мисс Фиона Гордон, дочерь захудалого шотландского дворянина, стремившегося дать твоим чадам хорошее воспитание, не смотря на денежные трудности. Чувства вспыхнули быстро и вскоре поняли, что друг без друга нам не жить. Мне нечего было ей предложить, кроме скромного жалования учителя истории и съемного угла в Эдинбурге. Родственники моей невесты были не в восторге от выбора Фионы, но препятствовать скреплению нас узами брака не стали. За время нашего кратного супружества миссис Лоури ни разу не упрекнула меня ни в чем. Надеюсь, она была счастлива. К сожалению, моя драгоценная жена умерла в родильной горячке, произведя на свет нашего сына Джона. Я остался один с кричащим и плачущим свертком на руках, не понимая, что с ним делать. Всем рано или поздно в этой жизни приходится взрослеть. Моим долгом и ответственностью стало обеспечение будущего сына Фионы ради светлой памяти супруги. В это время мне пришло заманчивое предложение от одного профессора, с которым у меня завязались дружеские узы во время учебы в Эдинбургском университете. Мне предлагали поехать в один из дальних краев Шотландии и помочь изучить старинный замок местного лэрда. Младенца с собой не возьмешь. Поэтому я постарался поступить как можно правильней в те трудные дни для себя и Джона. Я отправил сына на воспитание к родителям Фионы. Ребенок будет обеспечен теплым кровом, пищей и заботой. Это лучшее, что я мог дать своему сыну, не забывая постоянно отправлять деньги на его содержание.
С тех пор так и повелось, что я чаще вижу чужих детей и старинные замки, нежели собственного сына и дом. По заведенному порядку Фалам Кнок суждено стать очередным пунктом моих исследований, после чего я двинусь дальше, к новому объекту изучения.

Многие говорят, нас определяют наши поступки. Но это не так. На самом деле, нас определяют встречи. Встречи, которые свершились, которым ещё только суждено будет состояться, и те, которые не произойдут никогда. Лишь они влияют на нашу жизнь и то, какие решения мы примем, какие поступки совершим, какими станем. Только встречи...

...много лет назад. Шотландия...
Он повернул взмыленного коня в лес и едва успел пригнуться. Влажные от тумана ветки хлестали по лицу, оставляя болезненные царапины. Но это был единственный короткий путь. Земля была влажной, и лошадиные копыта вязли в чёрной жиже. Комья грязи взлетали так высоко, что приходилось жмуриться, чтобы они не попадали в глаза. Из-за тумана, который больше походил на клубы дыма, не было видно даже лошадиной морды. Едва различимые силуэты деревьев напоминали тени сгорбившихся людей. 
Наконец, послышался плеск воды. Он был уже у маленькой речки, а значит, совсем рядом с домом. Пригнувшись к лошадиной шее, он аккуратно подводил коня к воде, пытаясь не сойти с невидимой тропы. Речка была ориентиром. 
Он так напряжённо всматривался в туман, что не сразу расслышал странные звуки у реки. Это был не просто плеск воды. Конь испуганно заржал, пытаясь встать на дыбы. Пришлось натянуть поводья, изо всех сил сжимая коленями лошадиные бока. Когда удалось восстановить равновесие, он пришпорил животное, выезжая к реке. На обрывистом берегу сидела старуха в зелёном платье. Рядом с ней стояла корзина, полная одежды. Старуха полоскала в воде какую-то тряпку, от которой во все стороны растекались кровавые ручейки. Женщина вытащила ткань из воды. Это была мужская рубашка, покрытая бурыми пятнами крови. Деревянные треугольные пуговицы намокли и потемнели от воды. На каждой пуговице была вырезана буква "Р". Он мог не узнать рубашку, но не эти пуговицы... Прачка откинула рубаху и вытащила из корзины голубое платье. Оно тоже было измарано пятнами крови. Кровь покрывала лиф, искусную вышивку по подолу. Эту вышивку он тоже не мог не узнать. Сестра провела несколько недель, вышивая маленькие цветочки. 
Торчащий из корзины уголок старого пледа он знал так же хорошо, как и самого себя. Всё в крови... В сгустках тёмной, почти чёрной крови... Он бросился к прачке, но перед ним словно выросла стена из тумана. Лошадиные копыта угодили в воду, поднимая в воздух фонтан брызг. На берегу никого не было.
Он пришпорил коня. Уже не пригибаясь,  гнал животное вперёд. Ветки и иголки хлестали по лицу, комья грязи летели в глаза и рот. Но всё это было неважным. Наконец, подковы застучали по камню. Знакомый звук, который раньше успокаивал и предвещал скорое возвращение домой, сейчас звучал как стук могильных плит. Он выехал на маленький мост через реку. Лишь случайно брошенный взгляд, и он почувствовал леденящий страх. Окровавленная одежда, та самая, что была у прачки, бултыхалась в воде, послушно следуя за течением. Он погнал уставшего скакуна вперёд, стараясь не думать. Никаких мыслей. Ничего. Это просто туман и странные видения. Чей-то розыгрыш. 
Замок был погружён в тишину. В неестесственный сон. Стук подков звучал надругательски над этим безмолвием. Он соскочил с коня и бросился внутрь. Его не встречали слуги. Не выбежала навстречу сестра, не засмеялись громко браться. И отец с матерью не вышли из гостиной. Оглушающая мерзкая тишина. 
Первой он нашёл сестру. Она лежала на полу, у камина. Глаза раскрыты в ужасе, а губы и подбородок покрыты засохшей кровью. Что было после этого он помнил плохо. Как кричал. Как поднимался с пола. Как звал их... Родители в постели. С точно такими же выражениями лиц, покрытые кровью. С широко распахнутыми глазами. Братья... Они оба были пришпилены к стене старыми мечами из оружейной. Глаза раскрыты в ужасе. Лица окровавлены.
Его семья... Только мёртвые холодные тела.
Потом замок загорелся.

...пятнадцать лет назад. Где-то...
-Подходите! Подходите! Спешите увидеть! Только сегодня удивительное существо цирка Дюпре. Человек? Или зверь? А может, и то, и другое? Всего лишь пара монет, и вы узреете того, кто явился из самой преисподней... 

В железной, грубо сбитой клетке, среди старого тряпья и огрызгов гнилых овощей сидело существо. Сквозь нечёсаные волосы на голове, которые напоминали грязный мех, можно было разглядеть два глаза. Красная, будто влажная кожа, испещрённая ниточками мышщ, иногда была видна в прорезях тряпиц. За несколько монет можно было подойти вплотную к клетке и показать уродливому существу язык, или плюнуть в него, или постучать палкой по прутьям, или что-нибудь бросить... Месье Дюпре не запрещал подобное, а даже поощрял, умело раззадоривая толпу. 
Но даже подобное зрелище могло быстро наскучить. Потому очень скоро клетку накрывали тканью и увозили с глаз толпы, чтобы на огороженной цирком территории, снять грязную тряпку и открыть решётку. Тогда к клетке, хромая ковыляла старушка. Она помогала существу выбраться наружу и уводила с собой. Они устраивались на краю лагеря. Старушка разматывала грязные тряпицы, снимала с изуродованного лица и тела, смазывала мазью и что-то говорила. Существо очень внимательно её слушало, ни произнося ни слова. Потом, она обматывала его чистыми полосками ткани, и они садились за нехитрый обед. 

...Сейчас. Шотландия...
Зверь взглянул на Фрэн, которая умело орудовала иглой. Метры алой материи в её руках превращались в нечто чудесное. Он был уверен: этот номер, стараниями Фрэн и его, выйдет особенным. Он потянулся к ткани, чтобы проверить, но Фрэн шлёпнула его по рукам в перчатках. Зверь никому не позволял с собой так обращаться, кроме этой седой старушки, более похожей на ведьму. Она была искусной швеёй и незаменимой помощницей. Именно она зашивала его лопнувшую от ожогов кожу. И ей Зверь доверял, насколько мог доверять хоть кому-то. И всё же ему нужно было проверить всё до миллиметра.
Пока они ехали к Фалам Кнок, Зверь, как всегда плёлся в самом конце, следя за "своими" повозками. Когда он добрался до места их стоянки, почти все уже были на месте. Цирк... Внутри они могли сколько угодно друг друга ненавидеть, но всегда становились сплочённой семьёй перед угрозой извне. Но даже тут Зверь ощущал себя чужим. Люди были лишь цветной плохо различимой полосой. Он мог выделить лишь двоих. И если со старой Фрэн всё было понятно, то с другой... 
Зверь поправил маску на лице и оставил Фрэн впокое. Его взгляд скользнул по серому небу. Рассвет, нехотя, пробирался на мутный купол. Сегодняшняя ночь прошла даром, и он вновь остался голодным. Знакомый зуд на коже подсказывал, что ему необходима та особая пища, которая теперь поддерживала его силы. Белый полукруг луны манил. Это был шанс... У него ещё было время сбежать и устроить утреннюю трапезу. 
_________________

Некоторые думают, что жизнь бродячего артиста сложна и наполнена лишений. Это как посмотреть. Моя жизнь началась под куполом цирка. В буквальном смысле!
Мама ходила по канату будучи на 9 месяце беременности, без страховок и на приличной высоте. Мне даже кажется, что к звуку оваций я привыкла еще в утробе.
Будь у меня шанс родиться в другой семье и в другом месте, я бы его не использовала, ведь всей душой благодарна Богу за свою судьбу.
Мои родители любили меня безмерно, как и все обитатели большой цирковой семьи. Немногие могут похвастаться хотя бы одним лучшим другом,а у меня их целых два - Донна и Нат. Я доверяю им, как самой себе и во всем могу положиться.
Я обожаю нашу труппу, поровну разделяющую тягости пути и радость триумфа. Я люблю просыпаться задолго до рассвета, пробираться на арену и репетировать, репетировать, репетировать, пока не устанут руки. Почему руки? Потому, что вопреки стараниям мамы и папы сделать меня второй Облачной танцовщицей, сердцем я давно была с ней - с иллюзией. Маленькое волшебство открыло мне дорогу к чуду и, свернуть с нее я не смогла.
Конечно, у любой магии есть своя цена, даже у иллюзорной. Моя - способность говорить. Я не помню как лишилась речи, вернее, я знаю что виной всему жуткое, круглое клеймо, выжженное на моем языке нелюдями. Но вот как я к ним попала и за что они со мной так поступили, для меня до сих пор остается тайной. Воспоминания стерлись и не приходят даже в сне. Мне было всего лишь восемь лет.
Я не жалуюсь на жизнь. Она полна тепла, дружбы и захватывающих приключений. Если высшие силы забрали мой голос в качестве цены, то замечу, что они сильно продешевили!
Трагедии в цирке тоже случаются, заставляя меня уйти с головой в переживания. В прошлом году мы осиротели, но почти сразу же обрели нового родителя в лице мадам Дюпре. Она зажгла в цирке особенный огонь, и если кто-то не чувствует атмосферу возвышенной силы, то он либо чужак, либо просто бесчувственный.
Вот только я осиротела дважды. Вслед за месье Дюпре, ушел из жизни мой отец. Он не болел, его не мучили увечья. Просто уснул и больше не проснулся. Боль я пропустила через себя, молча и стойко, балансируя на канате между упадком и полетом. Я выбрала полет.
Я нужна маме, нужна Зверю как его верный, ответственный ассистент, нужна Донне как отличный собеседник и Натану как чуткий друг, нужна Шиан, хоть она внутренне и сторонится меня. Я нужна цирку, даря ему свою безграничную любовь, а цирк нужен мне, даря волю к жизни. Мы одно целое и не сможем существовать друг без друга.

7 ноября 1835 года. Прибытие в Фалам Кнок

Объездив почти весь свет, я с уверенностью заявляю, что Шотландия мой фаворит. Таинственная холодность, омываемая серыми дождями. Долины живописных равнин в сочетании с нагорьями, поросшими вереском, служат фундаментом застывшей архитектуре старинных замков, городов и деревень. Стада овец, как сама жизнь - белых и черных, кучерявых и лысых, звуки волынки вместо пения петуха, вот что такое Шотландия!
Приезд сюда я ждала много лет. Именно здесь случится мое первое сольное выступление. Если мне удастся удивить Девону , она позволит и дальше ставить собственные номера. Правда, и со Зверем не хотелось расставаться. Я уважала его профессионализм и боялась, что еще ничему толком не научилась, для одиночного плаванья. Но он поймет. За фанатичной привязанностью к иллюзии, скрывалось доброе сердце, как и у всех в нашей труппе.
Я знаю, что невозможно жить одним черным цветом, обязательно встречаются яркие краски, и важно хранить их, согреваться ими в суровые холода.
Наш фургончик, обставленный фонарями, как ель в рождество, остановился рядом со всеми. Мама, проведя пол ночи на козлах, свалилась спать замертво, а я, укутавшись в шаль, высунула носик наружу и подошла к небольшому скоплению наших. Спешила помочь им хоть в чем-нибудь.

7 ноября 1835 года. По дороге в Фалам Кнок. Шотландия.

- Долго нам ещё трястись в этом душном экипаже? - это была уже не знаю, какая по счёту жалоба тетки. Я лишь улыбнулась, но не стала отвечать на её риторический вопрос.
Тётя Макдалена так шумно вздохнула, что ходуном заходили перья на её необъятной шляпе. Я ждала этой поездки больше всего. Ждала и надеялась, что сбегу от Морны и отца, увижу что-то помимо монастырской школы и дома. И ещё увижу его. Зная, что моё день рождение я проведу вне дома, отец перед отъездом в Лондон к тетке, весной этого года, дал мне миниатюрный портрет его. Дерека Монтгомери. И сейчас маленькое изображение лежало в моём ридикюле.
Тётя снова шумно вздохнула, и в тишине экипажа как выстрел раздался щелчок, когда веер из страусиновых перьев и слоновой кости раскрылся, и энергично заработал в руках тетки.
Я не удержалась и запустив руку в ридикюль, достала портрет Дерека. И пусть я лично не встречалась с ним, но отцу можно доверять. Он никогда бы не согласился на мой брак, если бы молодой человек чем-то был неугоден Стратморам.
Осталось провести в дороге всего несколько часов, и они уже смогут оказаться в Фалам Кнок. Я не знала Дугэла Кэмерона, как и его дочь, но отец пересекался с хозяином бала, и в этот раз мне предстояло передать большой привет от папеньки, а так же пригласить на ответный приём в честь своей и Дерека свадьбы.
Ах, Дерек…
Снова взглянув на портрет почувствовала, как сердце бьётся в груди от волнения. Сегодня я увижу его, сегодня мы впервые заговорим, сегодня…
- Эта дорога когда-нибудь закончиться?
- Конечно, тётушка, - я спрятала улыбку, чтобы не обидеть старшую сестру матери.
Единственный человек, кто ещё связывал меня с матушкой, была Макдалена Симонс, вдовствующая графиня Мейз. И только с ней я могла чувствовать себя спокойно, не думать о каждом шаге и каждом слове. Магдалена любила меня, как родная мать, и не имея своих детей баловала нещадно, что раздражало Морну. Да, Морна Глэмис, когда поняла, что не может подарить отцу детей, начала третировать меня и выставлять перед отцом в невыгодном свете. А когда папа уезжал в Эдинбург по делам, жизнь в замке Стратморов становилась просто невыносимой. Я пыталась, любыми способами избегать конфликтов, но казалось, что одно моё существование раздражало Морну.
Поэтому я согласилась уехать в закрытую школу. Да я бы и на край света уехала, лишь бы находиться подальше от этой змеи. Время пролетело незаметно, и почти сразу после школы, оказалось, что я помолвлена с Дерека Монтгомери. Словно сама судьба решила, что нам с Морной лучше не пересекаться в одном поместье. В этом году состоялся мой первый Сезон. И его я провела в Лондоне вместе с тётей Магдаленой. Была представлена королеве и королю, и посетила множество балов. Звездой Сезона, конечно, не стала, но поклонники были. Однако, теперь они все ушли в прошлое вытесненные образом Дерека.
Я поерзала на сиденье, заразившись видимо теткиным нетерпением. Карета качнулась на новом повороте так, что Макдалена едва не завалилась на меня, впечатав в угол сиденья.
- Этот кучер никуда не годиться! И зачем я только послушала моего дорогого Адама и оставила этого ужасного мистера Хиггинса в должности.
- Потому что любила дядю Адама, - я ласково потрепала её руки в кожаных перчатках, сложенные на коленях.
- Да, будь он неладен, - проворчала женщина, но в глазах её мелькнула нежность.
Отец тоже когда-то так смотрел на маму, и теперь я понимала, что означал этот взгляд. И ещё отец никогда не смотрел так на Морну.
Теперь я задавалась вопросом, зачем он женился, если не любил мачеху?
Этот вопрос не давал мне покоя долгое время, и до сих пор я не могла понять, почему он так поступил.
Вот я выйду замуж за Дерека, потому что уже влюблена в него. И он будет любить меня так же, как дядя Адам любил тётю, а отец любил маму.

7 ноября 1835 года. Фалам Кнок.

Мы въехали в ворота поместья. Скоро покажется замок, и конец нашего бесконечно долгого пути.
Замок величественно возвышался, вокруг были аккуратно подстриженные газоны и дорожки с подстриженным кустарником.
- Вот мы и приехали, тётушка.
- Наконец-то! Не проси меня больше совершать такие длительные поездки без единой остановки.
- Но тётушка, мы останавливались, - мне нравилось её дразнить. Но в этот раз номер не прорезал.
Только она набрала в грудь воздуха, как распахнулась дверца кареты, и лакей помог мне спуститься по лестнице. Ступив на гравийную дорожку перед домом, я задрала голову вверх, рассматривая Фалам Кнок.
- Долго ты будешь стоять, как крестьянка, Эйлис Мария Флетт?
- Тётушка Магдалена, ты только посмотри как здесь красиво…
- Пфф, - фыркнула женщина. – Дом как дом.
- Нет, тетушка, это не просто дом, это настоящий средневековый замок.
Подхватив подол, я стала подниматься по каменным ступеням, к гостеприимно распахнутым дверям.
Скоро… совсем скоро я увижу Дерека.
_________________

По дороге в Фалам Кнок. 7 ноября 1835 года.

Себастьян откинулся на спинку сиденья и прикрыл глаза, чувствуя, что с каждой милей мигрень разыгрывается всё сильнее. Каждый толчок на ухабах раздавался в голове как удар молота.

Гранье никогда не был немощным, но после пяти лет проведенных в Индии успел переболеть лихорадкой, и с того времени его мучили головные боли. Не часто, но зато метко, так что казалось, будто мигрень сейчас расколет голову, как орех. Очередная кочка заставила мужчину сжать челюсти.

Экипаж покачивался на хороших рессорах, и чтобы хоть немного избавиться от головной боли Себастьян пытался уснуть.

Ему снилась Индира, как она улыбалась, когда он входил в дом, и потом как они были счастливы, узнав, что скоро родиться ребенок. Отец Инди, Серадж, в честь этого события подарил Себу одну из своих алмазных копи, и к тому времени, когда на свет должен был появиться ребенок, Себастьян стал одним из богатейших людей Индии. Там никого не волновало, что он бастард, пусть и маркиза Буше, там его ценили за то, что он просто он, Себастьян Гранье. До свадьбы с Индирой Себ упорно трудился клерком в конторе Сераджа. Выучил основы бизнеса, и благодаря своим нестандартным подходам и умению идти на риск приумножил состояние своего хозяина и будущего тестя.

Это было самое счастливое время в его жизни. Когда каждый день дарил радость новых открытий, никто не шпынял его и не гнал в три шеи. У индусов были касты, как в Англии высшее общество, и Серадж был не из самой высшей, но всё же не бедняки. И когда Серадж принял его в свою семью, это развязало руки Себастьяну.

Карета снова подпрыгнула и, несмотря на хорошие рессоры, Себастьян проснулся.

Если бы не мать, он бы никогда не вернулся в эти края.

Прошло больше пяти лет с того момента, как ещё будучи сопляком он сел на торговец и отплыл в Индию. Ему было всё равно куда плыть, только бы подальше от сюда. От этой страны, от этого дома и от неё. Белла. Яд в его крови. Расчётливая стерва, которая предпочла выйти замуж за титул, чем за ублюдка маркиза Буше. А он ещё считал её ангелом. И думал, как им обоим помочь, чтобы отец Беллы не смог помешать им пожениться. Дурак. Мать написала ему два месяца спустя, что его Белла стала теперь Леди Лайонсвуд. Да, конечно это намного предпочтительнее, чем просто миссис Гранье.

Мать отдала ему письмо от отца, в котором старый козёл Маркус Буше признавал их с Матерью брак действительным, и это означало, что он, а не второй сын Макруса Оливье был наследником титула.

Себастьян ухмыльнулся. И тут же поморщился от головной боли.

Проклятая мигрень!

Себастьян снова вернулся мыслями к разговору с Оливье.

Младший сын Маркуса воспринял это как оскорбление. И надо признать, Себ его не винил. Всю свою жизнь молодой человек носил титул виконта де Саля, и вдруг лишился его в одночасье. Мало этого, он из законного отпрыска превратился в бастарда. А Себастьян, который не стремился к ненужному титулу, так бы и оставался в Индии, если бы не трагическое стечение обстоятельств.
Судьба отобрала у него в одно мгновение жену и сына, а после, словно в насмешку, подарила титул маркиза и наследство отца, которого Себ видел всего два раза в жизни. Зато успел понаблюдать за матерью, которая, несмотря ни на что, защищала Маркуса.

Титул и обязательства.

Плюс ещё двойная смерть в семье, вынудили Себастьяна покинуть Дели.

А теперь ещё посещать светские рауты, словно он бездельник, как Оливье и подобные ему.

Всю свою жизнь, Себастьян привык зарабатывать себе на жизнь сам, и везти праздную жизнь аристократа, считал неприемлемым для себя.

Так зачем он тащиться в это уединенное поместье Дугэла?

Ах, да, обсудить совместные дела по торговле с Ост - Индийской компанией.

Экипаж сделал новый поворот и тут в размышления Себастьяна ворвался крик кучера, который крыл на чем свет стоит другого извозчика, занявшего место маркиза Буше на подъездной дорожке.

Марк Битон, был личным помощником, исполняющим любое поручение Себа, и сейчас с легкостью справлялся с ролью кучера.

Себастьян, усмехаясь, выглянул в окно, и в то же мгновение улыбка словно застыла на его губах.

Сколько бы лет не минуло, он узнает её из тысячи женщин. По осанке, повороту головы, золотистым волосам, такого необычного оттенка, которого он больше не встречал ни у одной леди.

Его смертельный яд, погибель и мучение.

Всё это сочетала в себе Изабелла Дарем.

Вероломная красавица, вырвавшая его сердце из груди своими изящными пальчиками.

Он напрягся, не зная, как себя теперь вести. Сделать вид, что они давние знакомые, или вообще притвориться, что не узнал.


- Ты трус, Себастьян! – выругал он себя, и сделал глубокий вдох, прежде чем выйти из кареты. Леди Лайонсвуд уже скрылась в дверях, и Себ стал убеждать себя, что ему показалось.
_________________

16 лет назад.
- Матильда! Матильда! Где же ты спряталась?
Из под отцовского стола послышался смешок, тут же в испуге прикрытый детской ладошкой. Маленькая девочка надеялась, что отец не услышал вырвавшегося смешка. Отец, души не чая в своей малютке, сделал вид, что не заметил, незаметно подходя к столу. Девочка видела приближающиеся ноги отца, все той же ладошкой, подавливая в себе смешок. Вот отец обходит стол, чтобы достать малышку, но той и след простыл: она вылезла с другой стороны и теперь стояла посреди комнаты, звонким смехом растворяя тишину этого кабинета.
- Ах ты маленькая лиса! Ну берегись, теперь я тебя точно поймаю!
Ответом на это было усердное мотание головы, довольная улыбка девочки и крик, когда отец сделал пару больших шагов к своей дочери, сгребая ту в охапку и целуя огненную макушку.
- Что здесь происходит? - сердитый тон матери говорил девочке, что мама расстроена.
Извернувшись в руках отца, девочка потянулась к маме, улыбаясь довольной улыбкой. Этот прием всегда срабатывал: мама словно расцветала, освещаемая счастьем. Подойдя к отцу, держащему на руках единственное сокровище, мама тоже поцеловала девочку в макушку и забрала ее у отца.
- А теперь спать, маленькая хулиганка!
- Но...
- Никаких но! Быстро в кроватку! Иначе мистер Кролик на тебя обидется и уйдет спать с мамой.
- Нет!
Девочка прижала к себе любимую игрушку и уснула на руках матери с блаженной улыбкой на лице. Уложив в кроватку малышку, мама повернулась к отцу, прислонившемуся к косяку детской.

- Милый...
- Да, дорогая? - отец медленно подошел к маме и медленно поднял ее лицо, всматриваясь в глаза.
- Я люблю тебя, - ответила она с улыбкой на губах, но ее глаза отражали все страдания мамы: она снова беспокоилась, что больше не сможет иметь детей, хотя была еще молодой.
- У меня уже есть наше сокровище, родная, а большего мне и не надо, - ответил отец, целуя маму в лоб. Но оба понимали, что им хочется иметь ни одного, ни двух, а даже ни трех детей: пять, не меньше.
А девочка меж тем не спала и все видела. Она не понимала из-за чего расстраивается мама, но всеми силами попытается сделать мамин день лучше. Вот только сначала надо поспать...

10 лет назад.
- Матильда!
- Да, папа? - спросила девочка тихим голосом, не поднимая головы.
- Ты брала что-нибудь с моего стола? Бумаги, они лежали вот здесь, - отец указывает на правый угол стола, внимательно смотря на дочь.
- Нет, папа. - На последнем слове ее голос дрогнул. Слегка пригнувшись, отец увидел, что нижняя губа его дочки трясется, выдавая ту с головой.
- Подойди ко мне, - нежно говорит отец, похлопывая себя по коленям, за что награждается испуганным взглядом, полным слез.
Робко девочка подходит к отцу, по-прежнему не поднимая головы, крупная слеза медленно скатывается по ее щеке и будто камень падает на пол: казалось, вслушайся она еще больше и непременно услышала бы звук падения. Она не решается посмотреть на отца, поднять голову или же просто расцепить руки. Отец будет ругаться, она знала это, ведь она испортила его бумаги. Она этого не хотела, но случайность решила вмешаться: махнув рукой, девочка уронила стоявшую рядом чернильницу и с ужасом смотрела как по бумагам растекается черное пятно. В ужасе она схватила эти бумаги и положила на подоконник, скрытый тяжелой непроницаемой занавеской.
Проходит минута, девочка успокаивается. Две, она расцепила руки и теперь они висели вдоль тела. Пять минут, и девочка больше не выдерживает: зажмурившись, девочка открывает глаза и смотрит прямо отцу в глаза. А тот все это время сидел и с улыбкой наблюдал за мучениями дочери. Он не собирался ее ругать: хоть и с трудом, но бумаги можно будет сделать. Но ругать дочь за то, что она явно не собиралась делать. Нет, он не мог этого сделать, да и не хотел.
- Матильда, - вздохнул отец, сажая девочку себе на колени и потрепав ей волосы, - я не собираюсь ругаться. Я всего лишь хочу тебя попросить впредь быть аккуратнее. Понимаешь?
- Да, папа! -девочка с улыбкой бросается отцу на шею, крепко сжимает, а затем отстраняется и звонко целует отца в щеку. Рассмеявшись, тот отпускает дочь, которая сломя голову несется к маме, чтобы поделиться своей радостью.

На территории Фалам Кнок.
- Мати, - легкий шепот вырывает меня из лап сна, возвращая меня к реальности. К реальности, в которой я не хотела жить.
- Я проснулась, - ответила я, садясь ровно и поправляя черную шляпку.
- Вытри слезы, прежде чем выйдешь на свет.
- Слезы? - переспросила я, проводя пальцами по мокрым щекам. С благодарностью приняв платок от служанки моей матери, за последний месяц ставшей мне словно родной, я вытерла следы моей печали со своих щек, но знала, что это ненадолго: слезы во мне не кончались вот уже месяц, изливаясь потоками, грозившими затопить весь дом. Скомкав платок в руке, я закрыла глаза и медленно сосчитала до тридцати. Лишь тогда я открыла глаза и кивнула на немой вопрос служанки. Да, я готова выйти.
Свет восходящего солнца ослепил меня, вызывая неприятное жжение в глазах. Расправив свое платье, я сделала шаг в направлении дома, я вздохнула полной грудью, медленно выдыхая воздух.
- Матильда.
Я вздрогнула при звуке этого голоса: реальность подкралась ко мне незаметно в виде Лэрда Кэмерона. Открыв глаза, полные слез, я смахнула их и ответила на не заданный вслух вопрос:
- Я в порядке. Правда, - на последнем слове мой голос дрогнул, выдавая меня с головой. И если изнутри я разрывалась от боли, то внешне старалась держаться невозмутимо. Вздохнув, Лэрд обнял меня, погладил по щеке и ничего не говоря удалился в дом, приглашая меня за собой.
Лэрд Кэмерон не был связан с моим отцом тесной дружбой, но они неплохо ладили. Из всех приятелей моего отца лишь Лэрд Кэмерон не пытался меня с кем-нибудь сосватать, а прислал письмо, полное слов утешения и соболезнований. Именно поэтому я оказалась здесь, ищу в его доме столь необходимую мне поддержку. Оставалось надеяться, что я ее здесь найду.

Уже у себя в комнате, оставшись одна, я распаковывала свой чемодан, развешивая платья в шкаф. Траур скоро кончался, но мне казалось, что я не сниму черного никогда: рана в моей груди не стремилась зарастать, наоборот, она становилась лишь больше с каждым прожитым без родителей днем. Да еще и этот неизвестный родственник, ставший теперь моим опекуном. Я заставила адвоката отца дважды проверить достоверность информации, но ответ всегда был один: да, этот человек действительно мне родственник. Очень и очень дальний, но родственник. Я знала, что он будет здесь, но надеялась всячески его избегать: я никому не доверяла теперь, а уж к ему, столь вовремя объявившемуся, я тем более не испытывала доверия. И все же во мне еще теплилась надежда, что он окажется хорошим, но голос реализма твердил, что в этом мало шансов.
Взяв в руки почти белое платье, лишь в темноте отдавая голубизной, я повесила его вместе со всеми, не понимая зачем взяла его: я не думала, что одену в ближайшее время и серый цвет, не говоря уже о белом. Вздохнув своей глупости, что забила чемодан первыми попавшимися платьями, я легла на кровать в одежде, говоря себе, что это все только на минутку. Но сон снова схватил меня своей страшной лапой, погружая меня в долгожданную реальность: в реальность, где мои родители были живы.
_________________

Замок леди Макданн

Трава в саду уже пожухла, но деревья все еще сохраняли свой цвет, редкими солнечными днями пестря немыслимыми красно-желтыми оттенками. Но сегодня с утра моросил дождь, а небо от серых, грязных облаков казалось совсем низким. Долина утопала в тумане, незаметно подкравшимся до самых стен замка.
Катрина стояла на балконе, не отрывая взгляда от распростертого за окном пейзажа.
Сзади донеслось виноватое покашливание: старый Лэнси остановился в дверях, повторяя фразу, которую он произносил вот уже на протяжении нескольких часов.
– Лошади готовы, миледи.
В такую погоду было лучше остаться дома. Вернее, в этом холодном, безжизненном месте, которое служило для нее убежищем. И одновременно было ловушкой, в стенах которой вместе с хозяйкой гнездились ее воспоминания и страхи. Она неоднократно порывалась продать имение и уехать куда-то очень далеко, но всякий раз некая сила останавливала ее, вкладывая в разум понимание, что и в любом другом месте мир будет таким же. К чему бежать, если даже на краю света не скрыться от самой себя?
– Миледи, Ваша карета…
Бедняга Лэнси… он совсем уже отчаялся дождаться ответа.
Сразу после похорон Катрина отпустила большую часть слуг, оставив лишь тех, без которых действительно не могла обойтись. Верные и молчаливые, они словно превратились в незримые тени, следующие за госпожой и напоминающие о своем присутствии лишь в крайних случаях. Как сейчас, когда леди Макданн приняла приглашение лэрда Кэмерона.

В Фалам Кноке ей было делать абсолютно нечего, а обещанные веселье и развлечения нисколько не прельщали. Лишь уважение к человеку, некогда оказавшему неоценимую услугу, понудило отправиться в путь, которого она предпочла бы избежать.
– Иду, Лэнси.
Рядом тут же заохала Мэб.
– Что же то делаете, миледи, на ночь глядя… Ехали бы завтра… Еще и одна… Стыд-то какой… Говорила я Вам, надобно было согласиться на компанию леди Эвон.
Катрина улыбнулась, слушая ворчание женщины. Давно уже стерлась грань, столь привычная для других господ в отношениях со слугами. Энгус был бы в ярости, узнай он, какие вольности супруга допускает для этой челяди.
Ему назло, как раз то, что он никогда бы не позволил… Не важно, что скажет целый свет, если кто-то прознает о чудачестве вдовы Макданн. Она будет общаться с тем, с кем захочет и так, как сочтет нужным.
– Я ведь не девица на выданье, чью честь следует беречь, как зеницу ока, Мэб. К чему мне терпеть брюзжание леди Эвон? Это всего лишь визит вежливости, который я постараюсь закончить как можно скорее. Там меня ничто не задержит. И никто.

Прибытие в Фалам Кнок

Путь был неблизкий, и в дороге ее снова одолели сомнения. Что и зачем она делает? Карета уныло катилась вперед, противно скрипя при каждом толчке, и Катрина вдруг представила себя осужденной, двигающейся к месту казни. Небо затянулось предвечерними тучами, снова закапал дождь. Может быть, это знак, что замок лэрда Кэмерона не желает открывать ей свои объятия?
Чем ближе она подъезжала к Фалам Кноку, тем больше страха поселялось в душе. Еще ведь не поздно вернуться назад! В толпе гостей хозяин замка даже не заметит отсутствие соседки, а с собственными угрызениями совести из-за нарушенного обещания она уж как-то справится. В любом случае, это лучше, чем снова оказаться на виду, задыхаясь в водовороте сплетен и интриг, и наблюдать за чужим праздником жизни.
– Лэнси, поворачивай назад!
Но ее экипаж уже заметили, и кто-то из слуг сэра Кэмерона поспешил навстречу, очевидно, выполняя приказ хозяина.
С восточной стороны замка крутой склон вел к большому озеру, простирающемуся до границ владения. По обеим сторонам широкого внешнего двора высились кирпичные башни, а к центральному входу убегали изящные каменные дорожки, окруженные зеленью, несмотря на позднюю осень.
Когда-то давно Катрина пришла бы в восторг, оказавшись в подобном месте, заслуженно претендующим на звание самого роскошного семейного гнезда Шотландии, однако сейчас испытывала одно-единственное чувство – ужас.
Что же она наделала?
_________________

Старая Сью с младенчества твердила мне, пихая в рот ложку с пресной кашей:
- Ты – сын самого Дюпре. Когда-нибудь этот цирк станет твоим.
Понятия не имею, был ли Дюпре на самом деле моим отцом, но даже если и так, мне все равно. Этот цирк и так мой дом, моя семья. Он - все, что я знаю и что умею.
А у «папаши» Дюпре таких, как я десятки, если не сотни. Мало кто из дам мог устоять перед ним, и он оставлял следы своего пребывания везде, где бывал наш цирк. Стоило затормозить в какой-нибудь деревушке хотя бы для того, чтобы набрать воды, как Дюпре успевал осчастливить какую-нибудь вдовушку.
Моя мать, та самая Облачная танцовщица, что порхала по канату под самыми небесами без страховки, научила меня держать равновесие, и убедила, что это умение пригодится во всем.
- Держи свои чувства при себе. Умей владеть собой. Слушай себя и доверяй только себе. Чувствуй каждый свой шаг и иди только вперед. Вот увидишь, что умение ходить по канату над пропастью тебе очень пригодится.
Я не пользуюсь балансировочным шестом. Увидев, как мать, ставя меня, трехлетнего, на канат, дает мне в руки шест, Дюпре молча куда-то удалился. Вернулся через минуту, взял из моих рук шест и вложил в них странный черный веер. Тяжелый и холодный.
- Вот. Балансируй с помощью этого. Полезная вещь. Сделана далеко отсюда, в Стране Восходящего солнца. Там знают толк в таких штуковинах. Называется тэссен, боевой веер, научись использовать все его возможности.
С тех пор я с этим веером не расстаюсь, он всегда со мной, укреплен на поясе, как кинжал.
Сью тогда сказала, что раз Дюпре отдал мне тэссен, то это самое убедительное доказательство того, что я его сын.

...Земля. Дороги. Огонь.
Все прочее, вроде пищи, воды, одежды, где спать, на чем сидеть – все не важно. Мы умеем из ничего сделать все. Можете не верить, но это так. Я рожден таким. Другие, что попадают к нам, такими становятся.
Скрип колес по дороге. Земля и дождь.
Я смотрю, как раскачивается лампа, укрепленная на фургоне, и вижу, как пламя танцует джигу. Позаимствую пару движений у огня и у ветвей, которые рвет злой осенний ветер, а ритм - у капель дождя, стучавших по тенту повозки. Мой танец состоит из всего, что нас окружает.

7 ноября 1835 года
окрестности Фалам Кнок

Я не пью спиртное и не езжу верхом. От этого плохо слушаются ноги и мне приходится тратить время на то, чтобы прийти в норму.
Мы двигаемся по нагорью, по дорогам, которые скоро совсем размоет дождем, и колеса станут вязнуть в жидкой грязи, а привыкшие ко всему лошади продолжат их тащить, смиренно опустив головы.
Едем весь день и всю ночь, практически не делая остановок. Блэк валяется с перепою, Брэдиган гарцует от фургона к фургону. Малышку Лори, которая мне все равно что сестра, и Зверя нигде не видно. А Шиан притихла и посматривает туда, где находится Девона.
Девона Дюпре. Самозванка, явившаяся неизвестно откуда, влезшая в наш дом и укравшая имя. Никакая она не Дюпре и никогда ею не станет. Слишком идеальная, чтобы быть настоящей, слишком красивая, чтобы в это поверить. Её саму можно показывать отдельным номером - Невероятное Совершенство.
Возможно, это из-за нее я больше не чувствую ни жары, ни холода. Возможно, это из-за нее канат под моими ногами каждый раз во время выступлений становится со мной одним целым, держит меня и ведет, даже тогда, когда я танцую на нем с завязанными глазами.
Я уверен, что так оно и есть. Именно с появлением Девоны в нашем цирке начало происходить слишком много событий. Она как-то смогла остаться с нами и повлияла на всех. Думаю, это влияние стоило Дюпре жизни, а мы стали кем-то, кем раньше не были.
И сейчас именно Девона ведет нас сюда, в эту шотландскую глушь, где решил обосноваться какой-то новоиспеченный землевладелец, отстроивший здесь заново развалины старого замка.
...Караван останавливается на пустоши, неподалеку от стен Фалам Кнок. Все выходят из фургонов, не спеша, оглядываясь вокруг. Раннее утро окутано туманом, который клочьями стелется по жухлой траве, заползает в низины и овраги и затаивается там. Дождь чуть утих и можно уже не бояться, что ноги будут скользить во время наших выступлений.
В замок нам наверняка не попасть, и мы начинаем обустраиваться здесь. Меня подмывает подойти к Шиан и спросить ее, не кажется ли ей, что Девона затевает что-то, о чем нам не спешит говорить. С этой рыжеволосой малышкой нас объединяет необъяснимая неприязнь к нынешней владелице нашего странствующего цирка. Шиан уже успела добежать до замка, заглянуть за ворота, вернулась обратно и помогает готовить завтрак.
Пожалуй, подожду со своими вопросами. Да и не хочется привлекать лишний раз внимание самозванной мадам Дюпре, от которой не укрывается ничего, происходящее в нашей труппе.

Ноябрь 1835 года. Эдинбург

Беатрис не любила город. Дома казались исполинами, теснящими ее, обступающими со всех сторон, желая заключить в бездонный колодец, без надежды на глоток свежего воздуха. Она задыхалась в каменой ловушке, небо казалось таким далеким, а зелень чахлой. Шум города угнетал, и хотелось убежать без оглядки, подхватив подол платья, и нестись по улицам, слушая свист в ушах, пока последний дом не окажется далеко за спиной, а впереди не раскинутся поля и луга, так радующие глаз своей красотой.

Природа никогда не лжет, звери не умеют фальшивить, в их царстве все настолько четко, чисто и безупречно, что когда проявляется уродство – его невозможно скрыть. Не то, что в обществе людей. За ворохом дорогого шелка и батиста не разглядеть душу, за румянами и белилами прячется цинизм и злость, блеск драгоценностей затмевает правду, искажая действительность, и все предстает в другом свете.

Как же она завидовала Филлис – лэрд Дугэл Кэмерон приобрел прекрасный замок вдали от Эдинбурга, и жизнь ее подруги теперь будет беззаботно протекать на природе, в покое и гармонии со всем живым.

Беатрис Мерфи была лишена такой радости: отец ни за что не собирался покидать город. Дела требовали его присутствия здесь, и желание поселиться за городом оставалось только мечтой. Производство льна, хлопка и джута пользовалось большим спросом, и отец посвящал этому делу все свое время, пропадая на фабрике с утра до вечера, а Беатрис грустила в огромной квартире, запершись в своей комнате. Стены давили, безделье угнетало, душа рвалась на свободу. Она не выдержит в этом городе. Она больше не выдержит такой жизни! Салонные сплетни, разговоры ни о чем и склоки подруг доведут ее до нервного расстройства.

Она могла бы быть Амазонкой, женщиной-воином, нестись навстречу ветру, пуская стрелы во все стороны света и повергая врагов точными ударами. Или стала бы революционеркой и поднялась на баррикады, но вместо это надевала тяжелое платье с корсетом, мешающим дышать, делала книксены и вела пустые беседы, пряча взгляд.

Спасали книги Вальтера Скотта. Его герои учили ее мечтать, и этим она и утешалась, предпочитая уединение глупой болтовне с местными красавицами.
Рисование так же было отличным лекарством от хандры. Она брала краски, кисть, ватман, и рисовала цветущий сад. Жизнь пуста и бессмысленна, а в этом саду все естественное и настоящее. Деревья созданы расти и давать тень, цветы – дарить аромат, а для чего существует она, Беатрис Мерфи? Просто давать тень и аромат? Ей хотелось чего-то большего. Ветра, бури, соленых морских брызг. Грудь сжимал корсет, а в душе полыхал пожар, и не было ни сил, ни желания погасить его. Но все, что оставалось – тихо сгорать самой, незаметно для окружающих.

Беатрис жаждала любви. Такой, чтобы за нее не жалко было отдать жизнь. Но может ли она стать тем, чем обладать для мужчины станет важнее всего на свете? И что ей для этого нужно? Капиталы отца? Купленный титул, который ничего не значит, но открывает двери лучших домов Эдинбурга? Какие-то особые таланты и умения, которых она в себе не находила?

Иногда ее накрывало чувство, будто на самом деле ее нет. Она ходит, говорит, дышит и чувствует, но ее никто не слышит, или слышит, но совершенно не понимает, словно она изъясняется на непонятном языке. Смотрят мимо нее, а что в ней – не замечают. В такие моменты Беатрис начинала верить, что в ней и на самом деле ничего нет. Она не желала жить в пустоте и становиться частью чего-то серого и бессмысленного.

Какова же была ее радость, когда Филлис Кэмерон пригласила ее погостить в Фалам Кнок, да еще и на празднование новоселья.
Надо взять мольберт, обязательно. Филлис написала, что там чудные виды, и Беатрис обязательно их запечатлеет, чтобы долгими вечерами, по возвращении в город, любоваться и грезить наяву. Не забыть про амазонку – конные прогулки будут даром свыше, и она вволю наглотается свежего воздуха вперемешку с запахом прелой листвы и пряными ароматами осени.

Вот уже два дня улыбка не сходила с ее хорошенького лица, и легкий румянец предвкушения приключений прогнал ставшую привычной бледность. Вот-вот войдет Джейкоб и сообщит, что карета готова, подхватит ее чемоданы и картонки, и Беатрис пустится вприпрыжку по лестнице, чтобы отправиться в путь как можно быстрее. Ее ждет Фалам Кнок!
_________________