» Главы 5-13
Майское солнце ярко светило в безоблачном небе, нагревая каменные стены замка. На минутку остановившись у одного из окон и выглянув в залитый солнцем двор, Фенела подумала о том, что Хранитель Наве уже совсем скоро поправится. Он сможет гулять, когда погода так располагает. И непременно возьмет ее с собой. Давно было всем известно, что однажды Фенела, дочь Эймара, одного из двенадцати рыцарей Монс-Секуруса, станет женой Хранителя. Никто о том не говорил, но к чему иначе позволять ей жить за стенами крепости, где место было только воинам?
Когда Наве привезли из леса, раненным на охоте, она сочла то добрым для себя знаком. И принялась ухаживать за ним, никому более не позволяя. Ее заботы, которыми она окружала Хранителя весь этот месяц, делая все, как велел лекарь, должны были показать ему, что и женой она будет заботливой и верной.
Продолжая мечтать, Фенела поднялась по каменным ступеням и, постучав, вошла в опочивальню Хранителя.
- Доброе утро, мессир!
Наве, облаченный в светлый котт, расшитый серебряной нитью, самый дорогой, что был у него, в штанах из мягкой оленьей кожи, в каких он ездил верхом, и в синем плаще, застегнутом на правом плече золотой брошью, стоял возле окна, пристегивая к поясу кинжал – лучший, что выковал Форж-Рон, с удивительным орнаментом и буквой N на рукояти.
- Фенела? – Хранитель взглянул на девушку и улыбнулся. – С чем пришла?
- Вы встали, мессир? – удивленно проговорила Фенела. – Но доктор Колум не велел еще. Я вот и мазь принесла для раны вашей.
- Я чувствую себя превосходно, и рана затянулась. Не вижу причин и дальше оставаться взаперти. Но спасибо тебе за помощь. Будь ты мужчиной, стала бы тринадцатым рыцарем, - рассмеялся Наве.
Фенела растерялась. Разве же об этом она помышляет? Набравшись смелости, она спросила:
- Вы собираетесь выйти?
- Отчего ж не выйти? Гляди, какое солнце. Самое время, чтобы выйти, - кивнул головой Наве. – Послушай, Фенела, знаешь ты женщину, которая не любила бы цветов?
Девушка радостно заулыбалась. Она слыхала, что в одной из башен велено было устроить сад, полный цветущих растений. Несколько садовников трудились в том саду не покладая рук с утра до вечера. По желанию Наве там были собраны все цветы, существующие где-либо на горе или в лесу. Некоторые были даже привезены с севера и юга. Одни отцветут – другие зацветут. И всегда этот сад в башне будет полон красок весны, будь то лето на дворе или зима.
- Какая женщина не любит цветов, мессир! – воскликнула она, ожидая, что тот удивительный сад был создан для нее.
- Вот и я полагаю, что женщина не может не любить цветов. Особо та, что будит весну в других. Весной всегда рождается новое. Как знать, может быть, и в Монс-Секурусе настал час для нового, Фенела?
- Вы лучше знаете, мессир, - зардевшись, ответила Фенела. – И ведь скоро лето. Самая замечательная пора!
Хранитель улыбнулся ее словам и румянцу на нежных девичьих щеках. И сказал ласково:
- Нужно ехать, мой прекрасный тринадцатый рыцарь. Столько всего нужно еще сделать. И спасибо тебе за все!
- Всегда к вашим услугам, мессир! – отозвалась Фенела.
Поклонившись, она выскочила за дверь. Девушка ликовала: дождалась! Хранитель отправляется в Нижний город за дарами для невесты. И совсем скоро настанет ее счастливый день. День, когда в ее жизни все станет по-новому.
Серпан возмущенно вился кольцами и бил хвостом по полу. Как у него это выходило одновременно, он, по здравом размышлении, и сам не понял бы. Но, тем не менее, выглядело бы это действо даже зловеще, если бы при этом он не шипел торопливо и возмущенно:
- Сколько это будет продолжаться, моя госпожа? Сколько? Целыми днями у окна! Припасы инулы подходят к концу, и я непременно умру от голода! И из-за чего? Из-за того, что этот ужасный человек, убивший ни в чем не повинную косулю, уже целый месяц не дает о себе знать? Так он и не помнит вас! С чего бы ему вас вспоминать? Он – Хранитель! Вы – какая-то лесная колдунья! Он на горе – вы у подножия! И никогда нам не подняться к нему! Но вместо того, чтобы вспомнить, кто ваш отец, и кто вы, и зажить привычной жизнью, вы мучите себя мыслями о нем! И не жаль вам себя, моя госпожа? Так пожалейте меня! Ведь как славно мы жили раньше! Вы да я! А теперь только ваше печальное лицо и никакой инулы!
- Мы и сейчас славно живем, Серпан, - негромко сказала Аброн, оборотившись от окна. – Инулы у меня достаточно, до следующей весны хватит. А ты все преувеличиваешь и зря ужасаешься. Я совсем не думаю о Хранителе.
- Тогда о чем вы думаете, моя госпожа? Не обо мне же! Лицо у вас, будто наелись ревеня!
- Если думать только о тебе, то захочется не ревеня, а датуры! – улыбнулась в ответ Аброн. – Ты слишком любопытен для ужа.
Серпан на минуту задумался, стоит возгордиться или обидеться. Но на всякий случай решил, что обида ей привычнее, чем его радость. К чему подвергать ее еще и излишнему недоумению? Потому принял самый недовольный вид, раздул щеки и пробормотал:
- Таким меня создал ваш отец, госпожа Аброн! И не вам жаловаться – кроме меня, у вас и нет никого. Где этот ваш Хранитель? Где?
Уж бросился под топчан, затем торопливо подполз к сундуку и заглянул под него, потом помчался к печи. У печи тоже ничего не нашел. Снова воззрился на Аброн и совершенно серьезно добавил:
- Нет нигде вашего Хранителя!
В ответ Аброн лишь вздохнула. Серпан был прав. Никого, кроме него, у нее не было.
Хранителя забрали месяц назад. И больше от него не было ни весточки. Иногда она, всячески избегая дороги мимо кузницы, ходила в город, чтобы узнать новости. Плохих не было. Аброн и этого было довольно. Впрочем, на что она могла надеяться? Наве на горе – Аброн у подножия. И в этом Серпан прав. Маленькой лесной лекарке не место в замке.
- Потому, моя госпожа, - не унимался Серпан, - пока не поздно, забудьте этого человека! Еще только май! Мы могли бы собрать вместе еще немного инулы. Вы были у ручья? Там столько цветов, я видел! Мы бы украсили наш дом, и вы снова стали бы веселой. И перестали бы целыми днями просиживать у окна. Потому что он не приедет!
- Хорошо, Серпан, - согласилась Аброн. – Мы с тобой обязательно сходим к ручью и соберем там цветов. Позже, вечером.
Она снова глянула в окно, и сердце ее радостно забилось. По лесной тропинке, вьющейся среди деревьев, ехал всадник, которого узнала бы она даже спустя годы. Аброн вскочила с лавки, заметалась по комнате, резко остановившись, оправила платье, пригладила волосы и, распахнув дверь, замерла на пороге.
- Аброн! – воскликнул Наве, увидав ее, и повторял ее имя так, словно не мог им напиться. Спешился с Пейра и подошел к ней. Остановился в шаге. И, глядя в ее ясные глаза, сказал: - Я приехал, Аброн. Как смог, приехал. Ты рада?
- Рада, - она подошла к нему и, не отрывая от него взгляда, вложила свои ладони в его. – Я рада. Я ждала тебя. И я волновалась о тебе.
- Я тоже волновался о тебе. Ты здесь… одна…
- Я не одна, - улыбнулась она. – Я с Серпаном.
- С беззубым ужом, который от всех бед прячется за сундуком? – хмыкнул Наве.
- Ты просто его не знаешь. Он добрый и хороший. И он со мной всегда…
- Хочешь всегда быть со мной?
Аброн смотрела ему в лицо и боялась поверить, что Хранитель ей не снится, что это происходит с ней на самом деле.
- Хочу, - почти беззвучно выдохнула она, и глаза ее заблестели от счастья.
- Я приехал забрать тебя на Гору Спасения. Поедешь? – напряженно спросил он, сжав ее ладони крепче.
- Поеду.
Он перевел дыхание и улыбнулся странной улыбкой, которая была только в губах.
- Тогда собирайся. И ужа своего не забудь.
Потом они ехали в Монс-Секурус, и он бережно прижимал ее спину в своей груди, рана на которой, хоть и затянувшаяся, но дорогой в лес доставлявшая немало неприятных минут, теперь совсем не болела. У него ничего не могло болеть, когда рядом была Аброн. Он вдыхал травяной запах ее волос, и голова его кружилась от одной мысли, что пройдет совсем немного времени, и этот запах станет частью его жизни – жизни с ней. Он говорил какие-то глупости, понимая, что не слова важны, а ожидание ее ответов – чтобы слышать ее голос. И так нелепо мучился тем, что не может в эти минуты видеть ее глаз.
Они въехали в Верхний город, и люди приветствовали своего Хранителя, снимая головные уборы и кланяясь, выкрикивая слова почтения и желая ему долгих лет. Но и немой вопрос застыл в глазах жителей Монс-Секуруса: зачем Хранитель везет лесную ведьму в замок?
Однако высказать этого вопроса никто не осмелился.
Поднимались по ступеням башни в комнату, где цвел вечный сад, созданный для Аброн.
И там, у двери перед ним, Наве чувствовал такое волнение, какого не испытывал даже спрашивая, поедет ли она на Гору. Все эти долгие недели терзала его лишь одна мысль – он желает видеть Аброн. Он не может не видеть ее. Он знал точно – без этой девушки жребий его ему не мил. Без этой девушки все сущее потеряет смысл. Он решил, что заберет ее к себе, еще только придя в себя после дороги – уже в ту минуту сердце его безнадежно тосковало по ней. И единственное желание – желание как можно скорее отправиться в лес – заставляло его подгонять часы и молить небеса о скорейшем выздоровлении.
Он распахнул дверь перед Аброн и тихо сказал ей:
- Входи!
Яркие краски на мгновение ослепили ее, а сердце забилось часто-часто. За дверью оказался мир во много раз лучше того, в котором она провела свое детство. Аброн переступила порог и медленно прошла по тропинкам, проложенным среди цветов и кустарников. В саду кружились бабочки и щебетали птицы. Все вокруг было живым, переменчивым, настоящим, заставлявшим трепетать ее сердце. Она смотрела на необыкновенную красоту вокруг себя и не могла налюбоваться. Вдыхала воздух, насыщенный ароматами, и не могла надышаться.
- Здесь чудесно! – восхищенно проговорила она. И губы ее чуть подрагивали.
Здесь, в этом саду, рядом с Наве было чудесно. И не имело значения, что люди в замке странно смотрели на нее. И то, что здесь не место для нее, не имело значения. Все, что сейчас стало важным - быть рядом с ним. Он когда-то этого пожелал. А она ему обещала.
- Мы поженимся через неделю, - объявил Наве. – И ты станешь женой Хранителя. Я же обещаю сделать все, чтобы ты была счастлива. И обещаю любить тебя до конца своих дней.
- Только с тобой я могу быть счастливой, Наве, - проговорила Аброн, будто уже давала брачную клятву. – Я люблю тебя. С той минуты, когда увидела тебя в лесу. И так будет всегда.
В тот же день было объявлено в Монс-Секурусе, что Хранитель Наве женится на лесной лекарке Аброн. Лучшая белошвейка шила ее свадебный наряд с двенадцатью помощницами. Готовился свадебный пир. Выкатывали бочки с вином и резали кабанов. Весь город был убран цветами, а люди не смели шептаться – теперь колдунья была для них не колдуньей, а волшебницей и будущей Хранительницей. И только Фенела рыдала ночами напролет в своей девичьей постели. И Форж-Рон обжег обе руки в кузнице, чтобы не ковать к свадьбе герб Хранителя и Аброн для украшения ворот замка.
В кромешной тьме, липкой и обволакивающей, пышущей жаром и удушливым сладким запахом роз, цветущих по всему Монс-Секурусу, спрятаться от себя самого было нельзя. Но можно пытаться. В конечном счете, вся жизнь – это всего лишь попытка. И этого уже много для простого кузнеца Форж-Рона, не желавшего жить. И любовь свою перековывавшего в ненависть. Любовь привела его к гибели. Так, может, ненависть даст силы возродиться?
Пойти ему было некуда. Надеяться ему было не на что. Верить он не умел. Умел только брать. Но теперь и руки были искалечены – не возьмешься, как следует. Раз за разом, сидя в своей кузнице, где больше не царили спорая работа да веселье, он повторял единственное имя, оставшееся ему памятью.
Аброн!
Вернуться назад, взять ее, сжать сильно-сильно, не отпускать от себя. Смирилась бы, жила бы, как все. И однажды, как знать, призналась бы ему, что благословила тот час, когда он решился.
Аброн!
Ворваться в замок, забрать ее, слова не дать вымолвить, увезти с собой далеко, на ту сторону гор, где Хранитель их ни за что не найдет. Да мечтать о том, что скажет она ему: «Хранитель заставил меня. Я же тебя любила».
Аброн!
Стоять у ворот и выкрикивать имя ее, покуда не сжалится, покуда сама не выйдет. И не попросит: «Забери меня!».
Аброн!
Забыть все слова, все клятвы. Себя забыть. В день их венчания ворваться в часовню. Убить Хранителя. Ей же дать новую клятву перед Богом, последнюю: «Будешь моя или будешь мертва!».
- Буду твоя! – прошептал ему воздух. – Хочешь – буду твоя, если ты моим будешь.
Форж-Рон проснулся. Глаза открыл резко. Выдохнул шумно.
И только тогда разглядел в темноте Ее. Тень скользила по полу к нему. Тень руки свои протягивала. Тень беззвучна была. Тень бесплотна была. Тень заливала чернотой лунный свет. И не стало лунного света. И снова донеслось до него в тишине:
- Буду твоя! Если ты моим будешь!
- Кто ты? - спросил Форж-Рон, чувствуя, как липкий пот стекает по спине. Не от страха, не от ужаса. Но от понимания того, что Она пришла изменить все.
- Та, под ногами которой вянут пролески, - шепнула тень. – Отцветают. Умирают. И все умирает. Я – Веррье.
- Ты за тем пришла?
- Коли б за тем пришла, тебя бы не было уже. А ты говоришь и спрашиваешь. Нет, я дам тебе выбор. Ты станешь служить мне, станешь моим. А взамен получишь силу, какой нет ни у кого на земле – силу владеть временем.
Форж-Рон рассмеялся, заглушая ее шипящий голос. И смех его был зловещим в эту страшную ночь.
- Мне ни к чему эта сила! – воскликнул он. – Лучше убей меня сразу!
- Не спеши, - снова зашипела Тень. – Ты получишь ту, что зовется Апрелем, кузнец! Я отдам ее тебе. А если откажешься…
- Согласен, - не раздумывая, ответил Форж-Рон.
И в ту же минуту увидел перед собой женщину в черных одеждах. В волосах ее темных сиял венок из огненных цветов. В глазах ее яркой сеткой алели сосуды, кровь скапливалась в уголках и слезами стекала по прекрасному лицу ангела. И другого такого лица не было на земле.
- Не желаешь знать, что было бы, если бы ты отказался? – спросила Веррье с улыбкой.
- Это просто – ты бы убила меня.
- Ты будешь мертв в любом случае, кузнец, - засмеялась Веррье. – Но, только согласившись, ты освободишь Аброн от проклятия Великого Белинуса – умереть, едва произведя на свет Повелителя. Если ты откажешься – она погибнет. И в обоих случаях я получу твою душу.
Он побледнел и отшатнулся от демоницы. Она была Тьмой, порожденной его собственной ненавистью. Она плясала огоньками пламени в его кузнице, обращенной адом.
- Но ты согласился, Форж-Рон, - продолжала она, и смех ее приводил его в ужас. – Иди же, я поцелую тебя.
Ноги сами понесли его к ней. Выбор был сделан. И будь он проклят, если откажется от своего слова. Он готов был на все, лишь бы Аброн не досталась Хранителю. Лишь бы Хранитель не погубил ее. Это не было жертвой – час назад он знал, что долго не проживет. Теперь все стало просто.
Когда губы Веррье прикоснулись к его губам опаляющим поцелуем, он замер, чувствуя, что наполняется великой силой, о существовании которой даже не догадывался. Если за это он расплатится жизнью – пусть так. Огонь бежал по его венам. Поцелуй демоницы превращал и его в демона. Пусть так. Форж-Рон становился темным, как Форж-Рон принимал эту Тьму. В душе его не оставалось более места Свету. И даже апрель уже не смог бы его спасти. Но он не нуждался в спасении.
- Мне кажется, я всю жизнь искал тебя, - тихо говорил Наве. – Мне кажется, каждый шаг моей жизни был сделан ради одного мгновения – когда я увидел тебя впервые. И я прихожу в ужас каждый раз, когда думаю, что мог не оказаться здесь и пропустить нашу встречу, что была назначена звездами и Богом. И понимаю, что такого не могло случиться – звезды и Бог мудрее нас. У каждого свое предназначение. Мое – в тебе, Аброн.
Он осмелился прикоснуться ладонью к ее нежной щеке, но не осмелился поцеловать, больше всего на свете желая теперь поцелуя.
Они стояли на смотровой площадке башни и глядели на те самые звезды, что были мудрее их. В этот час все казалось простым и ясным. Потому что ясными были их глаза, и ясными были их сердца, не знавшие сомнений, но знавшие только любовь.
- Ты не мог пропустить нашу встречу. Я всю жизнь ждала тебя. Того, кто подарит мне вечную весну, - Аброн склонила голову на плечо Наве. – Мое предназначение – разделить твою судьбу.
Он обнял ее и бережно прижал к себе. Она и сама была весной. Дыхания их сплетались в тонкую нить. И тонкой нитью связаны были их души. Тонкой, но крепкой, неразрывной. И из нити этой ткалось полотно удивительной красоты.
- Ты разделишь судьбу Хранителя, Аброн, - вдруг сказал Наве. – Мы никогда никуда не сможем уйти. И будем вечно привязаны к Горе. До тех пор, пока Истинная Кровь не придет освободить нас. Это и дар, и проклятие.
Для Аброн не было ничего важнее того, чтобы быть с ним рядом. Все остальное теряло значение, исчезало среди звезд, на которые они смотрели вдвоем.
- Я буду вечно привязана к тебе, - улыбнулась она, - я всегда буду там, где будешь ты. Большего мне не надо.
- После венчания я покажу тебе Лампу, созданную из Камня моим отцом. Не было бы ее, и меня бы здесь не было. Из-за нее был построен Монс-Секурус. Камень принес к нам Великий Белинус. Я защищаю его. И пока он у меня и на этой горе, темные силы его не получат.
- Белинус? – удивленно переспросила Аброн. – Ты защищаешь камень Белинуса… А я буду твоей женой.
Она улыбнулась, проникнув в великий замысел мага. И показалось Аброн, что слышит она, как звезды шепчут ей благословение ее родителей.
- Белинус – мой отец, - сказала она Наве.
- Белинус – твой отец.
Он не был удивлен. Все было верно и ясно. Так же, как минуту назад. Ничего не изменилось. И изменилось все. Он должен был защищать Камень мага. И маг же доверил ему нечто большее – жизнь собственной дочери. Да, если бы небо теперь раскрылось над ними, принимая их в свою черноту, он бы обнял Аброн, закрывая ее глаза и до последнего оберегая ее покой. Потому что истинным его жребием была она, но не Камень. Аброн была важнее.
- Все возвращается в единую точку, - тихо произнес Наве, веря и не веря себе. – И так будет всегда.
- Всегда, - отозвалась Аброн, подняв к нему лицо, на котором ярче звезд сияли ее глаза.
Она знала, что вся ее жизнь принадлежит одному лишь Хранителю. И верила, что за высокими стенами Монс-Секуруса им ничего не страшно: ни пересуды крестьян, ни темные силы. Их любовь – это навсегда. А вечности не страшны никакие беды.
- Тебе пора спать, - вдруг улыбнулся Хранитель. – Слишком много всего. Тебе пора спать.
- Пора, - кивнула Аброн. – Так скорее наступит завтра.
Ей совсем не хотелось уходить, но Наве был прав. Он всегда был прав. Аброн замерла, прижавшись щекой к его груди, и желая еще немного побыть с ним, попросила:
- Проводи меня.
Они вместе спустились с вершины башни вниз, в замок. И шли по лестнице, тесно прижимаясь друг к другу. Он незаметно вдыхал травяной запах ее волос, как тогда, когда они вместе ехали на Пейра. Она сплетала свои тонкие пальцы с его. И уже у ее комнаты, на пороге, он, наконец, решился и коснулся уст ее поцелуем. Мимолетным, как мгновение, но связавшим их в веках еще крепче, еще сильнее. Словно бы стали они единым целым – отныне и во веки веков. И для того не нужно никакого венчания – однажды они встретились в звездах.
- До свиданья, весна моя, - шепнул он. – Я умру, дожидаясь завтра, чтобы возродиться на рассвете.
- До свиданья, - отозвался от стен нежный шепот.
Но вместо того, чтобы лечь спать, Аброн села у окна и снова смотрела на звезды. Где-то там, высоко в небе теперь всегда вместе Великий Белинус и прекрасная Ровена. Так же и она со своим Наве соединена давно и навечно.
Потом подошла к сундуку, на котором было приготовлено ее платье. Красивое, разноцветное, яркое, как сама весна, шитое золотом и серебром. Провела по нему рукой. Уже завтра наденет она его. Уже завтра назовет она Хранителя мужем.
- Мой Наве, - шепнула Аброн, как будет шептать теперь ему всегда.
- Не твой, - раздалось в ночной тишине. – И твоим не будет.
В следующее же мгновение была она подхвачена крепкими, обжигающе горячими руками. И невиданная сила оторвала ее от каменного пола. Голова Аброн запрокинулась. И она потеряла сознание – от жара, сжигающего ее сердце.
Едва ли не весь Монс-Секурус собрался у стен часовни, где венчали Хранителя и ту, которую желал он назвать своей женой. Еще ранним утром стали собираться жители городка, желавшие поприветствовать своего правителя. Сперва приехали колесницы двенадцати рыцарей. И каждая колесница, украшенная золотыми и серебряными лентами, была по цвету герба своего хозяина.
А после подъехала и повозка Хранителя и его невесты, убранная цветами. Первым вышел он сам, а после помог сойти на землю ей. В цветастом платье и бледно-зеленой вуали, скрепленной на волосах маленькой короной с россыпью изумрудов, она казалась хрупкой и нежной. Они вошли в церковь. И венчал их добрый монах, странник из дальних краев, пришедший в Монс-Секурус и осевший здесь на закате лет. Его благословение было благословением не только Хранителю и Хранительнице, но всему городку, лежавшему на склонах Горы Спасения.
За спиной Хранителя стояли его подданные. И ближе всех к нему были старый друг Копен и преданный Эймар. Тихо было. Тихо и прекрасно, как это утро.
И лишь когда Наве поднял вуаль своей невесты, чтобы скрепить их союз поцелуем, в зале раздался удивленный ропот. И громче всех прочих звучал вскрик Эймара. Но никто не сказал и слова. И даже Копен, смертельно побледневший, не осмелился обратиться к Хранителю. Наве же, глядя в счастливые глаза прекрасной Фенелы, склонился к ее устам, она же отвечала, улыбаясь в его твердые и горячие губы…
… что-то тяжелое наваливалось на нее, не давая вздохнуть. Стискивало грудь, мешая биться сердцу. И все в ней горело, не оставляя места жизни, отнимая память о весне. Цепкое, липкое небытие не желало ее отпускать, обволакивая ужасом, увлекая в пропасть. Из последних сил своих Аброн вырвалась из бесконечного мрака, в котором была целую вечность, с единственным именем на устах.
- Наве!
- Ты видела, - отозвался бесконечный мрак страшным и прекрасным голосом. – Ты видела.
- Нет! – вскрикнула Аброн и выставила перед собой руки, словно пытаясь отгородиться от голоса, слышимого отовсюду.
- Ты видела. Видела. Он предал тебя.
- Нет, он не мог! Мой Наве не мог, - твердила Аброн, словно заклятие.
Из мрака вышла женщина, освещенная алым цветом. Она шла медленно, волосы ее развевались, будто от ветра. Венчал ее венок из цветов, горевших пламенем. И из глаз текли кровавые слезы.
- А разве Наве – не мужчина? Мужчины предают и убивают своим предательством. Ты видела, Аброн. И я дам тебе силу жить дальше.
Больно было глазам смотреть на венок из пылающих цветов. Если долго будешь смотреть – то и из твоих глаз потекут кровавые слезы. Аброн спрятала лицо в ладонях, но тут же отняла их. И смело посмотрела в глаза женщины.
- У меня есть эта сила. Любовь моего Наве дает мне ее.
Демоница рассмеялась. Страшным смехом. Прекрасным смехом, подобного которому нет ни на земле, ни на небе. А после взмахнула руками, как крыльями, и в ту же минуту оказалась возле Аброн, и зашептала ей на ухо, касаясь его жаркими губами:
- Он не дает тебе ничего. Он не способен давать. Он может лишь брать. Потому что не любит. Потому что не умеет любить. Приди ко мне, и я научу тебя, что делать.
Аброн отшатнулась, не отводя взгляда.
- Ты ничего не знаешь. Ты не можешь знать.
- Беда в том, что я знаю все. Про тебя. Про него. Про любовь. И про ненависть. Показать?
- Ты знать не можешь! – твердо повторила Аброн, и пустота отозвалась насмешливым эхом: «Можешь, можешь, можешь…»
… покои освещались лишь единственной свечой. Ее неровное тусклое сияние бросало причудливые тени на постель, что была единственным белым пятном в полутьме. Одна из самых удивительных и длинных теней брала свое начало у изогнутой в колене женской ножки. На женщине не было сорочки. Она лежала беззащитно обнаженная среди простыней и покрывал. И тихонько дрожала, прекрасная в своей беззащитности.
И, словно оберегая ее от того, что могло скрываться в ночной тьме, Хранитель, нависнув над ее телом, заслонил собою ей целый мир. Он медленно целовал ее шею, грудь, живот, ноги, спускаясь к самым кончикам пальцев на ее ступнях, исцеловывая каждый. А потом вновь поднимался к ее лицу, завладевая красными воспаленными губами – воспаленными от поцелуев. Женщина глухо стонала и извивалась под ним. Взгляд ее неожиданно яркий, острый пронизывал эту ночь. И не слышала она, как Хранитель шептал ей: «Любовь моя, весна моя, жена моя…»
Они вздрогнули оба, всем телом, превратившись в единое тело, с одним на двоих сердцем, с одним на двоих дыханием, когда он ворвался в нее. Женщина тихо вскрикнула и замерла. И слезы брызнули из ее глаз. Слезы эти казались каплями расплавленного золота на ее щеках – от света свечи. Он целовал ее темные локоны, разметавшиеся по подушке. Светлый лоб. И снова вернулся к губам. И тогда она ожила. И на каждое его движение стала отвечать своим движением. И на каждый его вдох отвечала своим выдохом. И на каждый его стон, отвечала своим стоном…
- … я знаю, - твердил бесконечный мрак, – я все про вас знаю…
Слезы текли по щекам Аброн. Обжигая кожу, капая кровью. Каждый его поцелуй вырывал кусок ее плоти. Каждый его вздох разрывал ее сердце. Хранитель Наве, поклявшийся любить ее до конца своих дней, забыл свою Аброн спустя несколько часов. И сделал другую своей женой.
Слабый крик вырвался из груди Аброн. И заметалась она в пустоте, закрывая руками глаза, закрывая руками уши. Не видеть, не слышать, не помнить…
- Приди ко мне, - шептала тьма, и шепот ее напоминал змеиное шипение. – Приди ко мне. И я дам тебе силы. Ты сумеешь отомстить. Вместе мы сумеем отомстить. Ты – за свое. Я – за свое. Приди ко мне…
Приди ко мне… Поедешь со мной… Приди ко мне… Хочешь быть со мной… Не оставишь меня… Я буду рядом.
Слез больше не было. И боли больше не было. Аброн чувствовала его дыхание, сплетенное со своим, тепло его руки на своей щеке, жар его губ на своих губах.
- Я буду рядом!
Взмыла в воздух. И яркой вспышкой белого света озарилась тьма вокруг нее, сменившись потом мерцанием, подобным мерцанию месяца.
Аброн остановилась и проговорила во тьму:
- Ничего ты не знаешь. Мне не нужна твоя сила. Я не приду к тебе!
Тьма взорвалась алым огнем, опаляющим кожу, сжигающим до самой кости. А после сомкнулась в единой точке. И в самом центре, в сердцевине тьмы была женщина в пылающем венке. Имя ее было Веррье. И под ногами ее увядали пролески.
- Форж-Рон! – закричала она.
И тьму, и свет закрыл собой демон, ускоривший бег времени там, где остались люди, времена года и сама жизнь. В Безвременье же все замерло.
Он шел навстречу солнцу. Солнце было ярким, оно почти ослепляло. Но он знал, что другого пути у него нет. Это было прекрасно – идти своим путем. И даже если бы он никогда не дошел до солнца – кто до него доходил? – в том было великое счастье.
Наве открыл глаза. И ослепляющий луч едва не лишил его зрения. Наве закрыл рукой глаза и почувствовал, что губы его улыбаются. Он просыпался, и просыпался с душой, исполненной солнечного света.
- Аброн, - шепнул он.
Повернулся, чтобы заключить ее в свои объятия, и вдруг свет погас.
Темные волосы, разметавшиеся по подушке. И тонкая ладонь с рубиновым перстнем на пальце – совсем чужая ладонь.
Ладонь взметнулась к его щеке, ласково коснулась ее. И веселый голосок Фенелы прощебетал:
- Доброе утро, мессир! – она улыбнулась и смущенно добавила: - Наве…
- Что ты здесь делаешь? – прошептал Хранитель, глядя на нее и не понимая. Впрочем, себе он врал – в глубине своей души он понимал. – Где Аброн?
- Аброн? Я не знаю, где она, - удивленно ответила Фенела. – Но где же быть мне, как не здесь? Вчера вы назвали меня своей женой, как того и хотели. Как о том сами просили.
Она отбросила покрывало, призывно улыбнулась и протянула к нему руки. Наве отшатнулся от нее так, словно она была ядовитой змеей. И не знал, что взгляд его в этот момент у самого был змеиный.
- Лжешь! – выдохнул он. – Фенела, ты лжешь мне!
- Я не лгу! – сердито сказала она и, уже через мгновение блаженно улыбнувшись, заговорила: - Разве я бы осмелилась? Разве смела я напомнить вам, что это я должна была стать Хранительницей, как о том все думали в замке? Разве смела я возражать, когда вы объявили лесную ведьму своей невестой? И разве могла я отказать вам, когда в темноте ночи вы пришли ко мне, умоляя стать вашей женой, разделить ваше бремя и продлить ваш род? Теперь мы вместе навечно, - Фенела снова потянулась к нему.
- Нет! – воскликнул Наве и бросился прочь с ложа. – Ты лжешь, Фенела! Это на Аброн я женился, не на тебе! Это ее я просил разделить мое бремя, не тебя! Это ей принадлежит мое сердце, не тебе!
И душа его похолодела – перед ним были счастливые глаза Фенелы, не Аброн. Там, у алтаря, ставшего жертвенным, ему улыбалась и клятву брачную давала Фенела, не Аброн. И ночь, даровавшая ему блаженство, была ночью с Фенелой, не с Аброн.
- Где она? – выдавил Наве.
- Я не знаю, - глухо ответила Фенела. И глаза ее погасли. Счастье ее оказалось коротким. Оно принадлежало другой. – С самого утра Аброн никто не видел в замке.
- Зачем ты сделала это? Чем ты меня опоила?
- Я клянусь… я лишь согласилась пойти с вами в церковь, мессир, когда вы сами попросили об этом. Это единственное, что я сделала. Я бы не посмела.
По щекам ее текли слезы. Наве сглотнул – во рту было сухо. Совсем сухо.
- Будь ты проклята, Фенела, - выдохнул Наве. – Будь проклята, если с ней что-то случилось!
И сердце его разрывалось от боли и ужаса.
И от надежды.
Безумной, бессмысленной – что все еще можно исправить. Если прогнать Фенелу. Если найти Аброн. Если потребовать развода. Если забыть. Если забыть обо всем. Потому что не было этого утра. Его не могло быть. Сад на вершине башни цвел для одной Аброн. Звезды в небе сияли для одной Аброн. Сердце его билось для одной Аброн. А теперь Аброн ушла. И сад все еще цвел. И звезды все еще сияли ночами. И сердце его проклятое все еще билось. Но может ли снова прийти весна, когда она ушла? И только он один повинен в том.
- Уходи к себе, Фенела, - прошептал Наве. – Уходи к отцу.
- Как прикажете, мессир, - пробормотала Фенела.
После ее ухода словно бы стены рухнули. Он вдыхал и выдыхал воздух, но внутри него воздух горел пламенем. Он стоял у окна и видел себя самого, мечущегося по комнате, одевавшегося, пристегивавшего меч к поясу, нервно одергивавшего плащ и, в конце концов, отбросившего брошь вместе с плащом в сторону.
Он видел себя, седлавшего Пейра. И видел глаза Эймара, вышедшего поговорить с Хранителем. Но в тот миг Наве Хранителем не был. В тот миг он терял единственную женщину, которую могло любить его сердце. Ему не стало дела ни до Эймара, ни до Фенелы. Даже прогнать их за содеянное он не мог. Он глядел не ядовитой змеей теперь. Он глядел теперь загнанным волком. И в то же время готов был броситься на всякого, кто осмелится перечить ему.
Он видел себя мчавшимся по склону Горы Спасения, туда, где цвел и зеленел лес, подаривший ему Аброн. Он гнал Пейра по этому лесу и не желал слышать хрипа несчастного животного. Он загнал бы его до смерти, не пощадил бы, если бы это помогло ему вернуть ее. Он был жесток теперь. Но щадила ли его самого жизнь? Его самого она разве не загоняла до смерти? Так, что изо рта пена идет, что глаза выкатываются? Да, он был беспощаден, потому что без Аброн человеком был лишь наполовину. Впрочем, не Иуда ли – более всех прочих человек?
Едва из-за деревьев показался маленький домик, Наве спешился и, не разбирая дороги, помчался к нему.
Он видел, что над кронами деревьев небо затянули тяжелые, словно камни, черные тучи. Такие тучи не дождь несут. Такие тучи только смерть низвергают на землю. Деревья же зашумели, заныли. Словно переговариваясь, словно предостерегая, словно пророча. Сама земля гудела под его ногами: «Не ходи, не ходи, не ходи…»
Он видел, как из вечного лесного полумрака вышла тень, тянувшая к нему руки свои. Отшатнулся, но шел дальше – ветер оттаскивал его назад, а он шел. Силу духа его сломить было нельзя – он сам был бы переломан весь. Но пока еще надеялся, шел.
А после был огонь. Черный огонь. И в огне этом стал перед ним воин, державший перед лицом Наве молот...
Наве вынул меч из ножен. И знал, что воина ему не сокрушить. И знал, что даже этого удара ему не сделать. И знал, что это последнее мгновение. И готов был умереть – лишь бы только произнести единственное имя, стоившее целой жизни.
- Аброн! – прокричал под черным небом Наве. И был сокрушен ударом молота...
- … Аброн! – зашипела Веррье, снова приблизив свое лицо к ее лицу так, что Аброн слышала ржавый запах крови в ее глазах. – Видишь, Аброн. Ты можешь только перечить. А я могу отнимать. Как когда-то отец твой отнял мою надежду. Тогда я тоже могла лишь перечить. Научить тебя, Аброн? Научить?
Время замедлило свой ход и остановилось. Сердце Аброн также замерло. И мечтала она, чтоб никогда больше оно не ожило. И могла б она упасть замертво к ногам демоницы, как Наве упал к ногам кузнеца. Но сердце ее продолжило биться, и поняла Аброн, что и сердце Наве еще живо. В ее руках теперь жизнь его, а не в руках женщины с кровавыми слезами.
- Чему ты желаешь меня научить?
В глазах Веррье яркой вспышкой промелькнули странные тени, смутно знакомые, словно в них отпечаталась память столетий.
«Чему ты желаешь научить меня?» - спрашивала женщина, пришедшая из света по солнечному лучу, протянутому Белинусом.
«Творить вокруг себя весну!» - отвечал Великий Белинус. И увлек ее за собой. И там, где они ступали, расцветали синие пролески. И мир вокруг цвел буйным цветом. Веррье научилась разбирать травы, понимать голоса зверей, любить Великого Белинуса. Только весну создать она не умела, понимая, что пролески цветут лишь под его ногами. Большая ли в том беда, когда сама она была создана для него?
А потом он встретил Ровену.
А потом он полюбил Ровену.
А потом он ушел с Ровеной.
С женщиной из плоти и крови, но не из солнечного света.
Потому что любил ее, а не свет. Потому что любовь – больше, чем свет.
Потому что Веррье, совершенная в своей красоте, была создана для него. А Ровена – была частью его самого, его собственной души.
И настала вечная тьма.
И во тьму эту вглядывалась Веррье до тех пор, покуда глаза не превратились в кровавые пятна. В тот час родилась ненависть. А с ненавистью пришла жажда. Бесконечная жажда – убить в нем душу его. Справедливо – когда души не станет, они будут равны. Ведь тогда не станет и Ровены.
- Я желаю научить тебя тому, что весна заканчивается, а свет гаснет. Ты научишься жить в этой тьме. Ты будешь моя и только моя, будто не было в жизни твоей ничего другого. Ты не будешь чувствовать. Ты не будешь страдать. Не будешь рыдать кровавыми слезами.
Веррье говорила так, будто знает все. Но она не знала. Не могла знать.
Аброн суждено чувствовать силу, которую давал ей Наве.
Аброн суждено страдать по вечной весне, которую сотворил для нее Наве.
Аброн суждено рыдать кровавыми слезами по любви, которую даровал ей Наве.
- Поклянись, что позволишь мне спасти его, - все так же медленно проговорила Аброн.
- Я не стану клясться тебе в том, чего не могу сделать. Когда ты будешь моей, ты сама решишь, спасать его или нет. Ты будешь темной, Аброн. Ты уже сейчас больше не светлая. Если ты заглянешь в душу свою, ты поймешь это.
Но ничего Аброн не видела в душе своей, кроме Наве. И ничего не было важнее его жизни. Она сделала шаг навстречу Веррье и кивнула. И уже в следующее мгновение почувствовала, как губы демоницы прикасаются к ее губам, выпивая из нее свет, но наполняя ее силой. Такой силой, какой неоткуда было взяться на этой земле.
Кажется, это не снег, кажется, это пепел летел. Белый-белый, легкий-легкий. Серебрился на солнце, звенел в воздухе странной музыкой. Музыкой, какой и не бывает, какую никто не слышал. И, наверное, не услышит. Потом оказывалось, что серебро пылать начинает, резать мясо до самой кости начинает. И все под эту музыку, что туманит мысли и превращает все сущее в сплошной серебряный пепел. И пепел уже повсюду. И пепел уже внутри, там, где, подобно сердцу, бьется средоточие музыки.
Иногда Наве выныривал из этого странного мира. И тогда становилось хуже, словно на него великой тяжестью наваливалось что-то страшное, неотвратимое. Темное, ослеплявшее, испепелявшее чернотой… Потом сквозь черноту проступало лицо… удивительное лицо такой красоты, что он пытался затаить дыхание, чтобы не спугнуть видение. Родное лицо, снившееся ему ночами. Бледная кожа… темные волосы… и глаза… черные-черные, два провала, на дне которых притаилась вечная ночь. Желанная и недосягаемая. Больно ему было видеть эти глаза, но он смотрел бы в них всю жизнь, что ему еще оставалась. Когда глаза исчезали, он начинал звать их, потому что без них опять летел пепел, медленно убивая его. И тогда те возвращались, и ему становилось легче.
Наве размежил веки. И вздрогнул всем телом, увидав прямо перед своим лицом змею. Змея шипела, вилась кольцами по его груди. Желтовато-коричневая, со светлыми разводами по шероховатой холодной коже. Наве резко выбросил вперед руку и сбросил змею на пол. И тут же увидел, что по всему полу вьются и шипят такие же змеи.
Обернувшись от ярко горевшего очага, на котором кипело что-то в котле, Аброн молча взглянула на змей, и в то же мгновение они исчезли. Она подошла к Наве и протянула ему чашу с кипящим напитком, распространявшим удушливо-сладкий запах.
- Выпей! – велела она. – Это излечит тебя.
О, он узнал ее. Он узнал бы ее изуродованной, в чужом теле, с чужим голосом. Он узнал бы ее любую. Потому что то была Аброн. И что, что локоны ее больше не были золотыми, но темнели, будто на глазах? И что, что взгляд ее, теплый, золотистый, сделался черным, будто угли в преисподней? И что, что Апрелем она не была? Весны у него теперь не отнимешь!
- Я нашел тебя, - прошептал он.
Она отвела от него взгляд, спрятала глаза. Хотела смотреть на него, и знала, что сожжет его душу. Хотела держать его за руку, и знала, что сожжет его сердце. Хотела быть с ним в саду, где вечная весна, и знала, что ей остается лишь плакать кровавыми слезами.
- Ты снова тратишь силы на слова, - она поставила чашу рядом с постелью, и присела на край ложа, глядя в окно времен, за которым сыпал снег. Если бы он мог хоть немного остудить жар, полыхающий внутри нее.
- Кроме слов у меня ничего не осталось. Позволь самому решать, нужны ли мне силы.
- Я хочу, чтобы ты жил, - после долгого молчания сказала Аброн.
Он целую вечность смотрел на нее. Не он сам даже, а то, что было в самой глубине его естества, знало, что теперь их встреча – последняя. И этого изменить нельзя.
- Зачем мне жизнь без тебя? – прошептал Наве.
Ничего не ответив, Аброн срезала локон своих волос и протянула ему. Но как только выпустила его из рук, он обернулся темной змейкой, сверкнувшей черным глазом и юркнувшей с постели.
- Я хочу, чтобы ты жил, - повторила она.
- Это из-за меня? – глухо спросил Наве. – Это я с тобой сделал?
- Ты никогда бы не сделал этого со мной. Я знаю. И я прошу тебя… Сохрани наш сад.
Ему вдруг стало горячо-горячо. Словно бы голова горела там, где рассек ее молот. Он должен был умереть. Должен был.
- Тебе будет легче, если ты будешь знать, что сад наш жив?
- В нем живет весна.
- Весна – это моя Аброн, - он грустно улыбнулся и поморщился от боли. – Хорошо, я сохраню его. Не оставляй меня.
- Я никогда не оставлю тебя.
Аброн склонилась к нему. Коснулась своими ядовитыми губами его раны – и та затянулась, оставив по себе лишь уродливый шрам. А после опалила его губы жаром поцелуя. На миг ей показалось, что все лишь сон. Завтра утром она проснется, наденет свое яркое, как сама весна, платье и поклянется в церкви любить всегда своего Наве. Но нужны ли клятвы, если она и без них знает, что будет любить его дольше вечности? Если даже Веррье, забрав ее душу, не смогла отнять ее любовь?
Он прижал ее к себе крепче, не желая никогда и никуда отпускать. Не могло быть окончено не начавшееся. И вместе с тем, он знал, что этот поцелуй не имеет ни начала, ни конца. Они так и замерли в веках и звездах. Она – Темная Весна. И он – Хранитель Наве. Всякое начало – лишь продолжение. Всякий конец – лишь начало.
Когда Наве открыл глаза, Аброн уже не было. И вместе с тем, она не оставила его. Она никогда его не оставит. Они вместе навеки.
Наве протянул руку и взял чашу. Медленно осушил ее. И откинулся на спину. Боли не было. Раны не было. Его самого – не было. Потому что он тоже остался с Аброн, замерев в их прощальном поцелуе.
Как давно брела она во тьме, Аброн не знала. Тьма не имела ни начала, ни конца. Тьма, наполненная змеиным шипением. Тьма извивающаяся, клубящаяся тысячью змеиных тел. Эта тьма бесконечна, и путь Аброн бесконечен. Но разве жизнь Наве не стоила того? Разве его любовь не придает ей силы, чтобы бороться с тьмой? Разве надежда, что однажды они встретятся в саду вечной весны, не поможет ей вынести разлуку, уготованную демоницей?
Веррье научилась ненавидеть. Аброн никогда не разучится любить.
- Аброн! – донеслось до нее, будто из воспоминания. Она поднималась на Гору Спасения, улыбаясь пролескам и птицам, поющим в небе. И за нею бежал кузнец Форж-Рон. Она шла, чтобы отдать двенадцати рыцарям их Хранителя. Он бежал, чтобы забрать ее.
- Аброн, погоди!
Она продолжала свой путь, не взглянув на Форж-Рона. Больше Аброн не боялась кузнеца. Она больше ничего не боялась на свете.
- Аброн! – снова позвал Форж-Рон. Но теперь уже зов был не за спиной. Теперь зов раздавался отовсюду. А сам он стоял перед ней, преграждая ей дорогу.
Он был черен, как сажа. Он был страшен, как дьявол. И красив, будто пламя, пляшущее в очаге. Густые его волосы стали совсем длинными и развевались за плечами вместе с алым плащом. Глаза его были глубокими, как колодцы. И мелкой алой сеткой испещрены были белки в глазницах. Был он бледен, и страшные темно-синие жилки у висков проступали так ярко, что казалось, можно увидеть, как бьется в них кровь, словно пытающаяся прорваться из этого теперь едва ли живого тела.
- Куда ты спешишь, Аброн? – спросил он, нависая над нею. – Ты давно уже пришла.
Равнодушным взглядом окинув Форж-Рона, Аброн скрестила на груди руки, укутавшись в свой темный плащ, и, нехотя разомкнув губы, глухо сказала:
- Мой путь не окончен, кузнец!
- Окончен. Ты пришла ко мне.
- Нет, Форж-Рон. Ты забрал меня.
- Мне тебя обещали. Я взял свое.
- Я не твоя, - бесцветно ответила Аброн, собираясь продолжить свой бесконечный путь.
Он не дал ей идти дальше. Он удержал ее горячими своими руками. От рук кузнеца остались только шрамы – эти руки помнили еще, как обжег их Форж-Рон, чтобы не делать герба для Хранителя. Теперь они были крепкими, крепче прежнего. Теперь держали они ее, будто клешни. И, будто клешни, раздирали на ней одежды. И рот его завладел ее ртом, выпивая из нее жизнь и пытаясь выпить ее любовь.
Аброн не сопротивлялась. Знала, что никогда она не будет его, что бы он с ней ни сделал. Руки его не могли причинить ей боль. Рот его не мог дать ей радость. Тело его, наваливаясь на нее всей своей тяжестью, не могло изгнать весну из ее памяти. Не мигая, смотрела она своими черными глазами в его, не страшась их дьявольской пустоты. Дыхание ее было ровным, а кровь медленно текла по венам.
«Моя!» - кричал Форж-Рон, овладев ею, словно бы это слово утверждало его право.
«Моя!» - шептал Форж-Рон, касаясь губами ее губ, словно бы так заставлял ее отвечать: «Твоя!»
«Моя!» - хрипел Форж-Рон, закатывая глаза, изливаясь в нее, словно бы накладывая на нее печать своего тела.
А после сердце его судорожно сжималось: «Моя! Моя! Моя! Моя!»
Кривая улыбка растянула губы той, которую Хранитель называл своей весной. Столкнув с себя насытившегося демона, она поднялась во весь рост, срезала прядь своих волос и бросила ее на грудь Форж-Рона. В тот же миг гадюка кинулась к его шее и впилась в его горячую кожу.
Молча смотрела Аброн, как тело его задергалось, как пытался он что-то сказать, как глаза его в ужасе уставились на нее. И так и застыли навечно.
И в тот же миг отовсюду зазвучал дикий смех той, под чьими ногами увядали пролески. Смех доносился и из земли, и из неба, и из воздуха, и из пасти гадюки, и из открытого рта мертвеца, и из тела самой Аброн. А после смех сменился голосом, звучавшим звонко, будто железный молот, бьющийся о наковальню, и отдающийся многократным эхом:
- Погляди на себя, Аброн-он-он! Погляди на себя! Дочь Великого Белинуса-линуса-линуса! Повелителя Солнца! Ты, как я, пришла из Света-света-света! И, как я, стала Темной-темной-темной! Все кончено! Кончено! Кончено! Отныне свободна, как свободна была я-была я-была я! Теперь, когда даже в сердце твоем змеиный яд! Яд! Яд! Яд!
Он смотрел прямо перед собой, но глаза его ничего не видели. Или видели слишком много. Столько человеку видеть не дано. Раны не болели. Болеть было нечему. Пустота была и снаружи, и внутри. И в этой пустоте вяло ворочались мысли. Странные мысли, которых никогда прежде не было. К примеру, он думал о том, что такое Камень. И отчего так важно было его сохранить. Прежде Наве принимал свою судьбу как данность. Теперь он мучился вопросом, почему эта судьба досталась ему. И что великого в этой судьбе? Что называл Белинус величием? Отчего отец подчинился ему? Зачем Веррье этот проклятый Камень? И почему она дважды не взяла его, когда он валялся раненый у подножия Горы Спасения? Ведь как просто все складывалось!
- Что теперь будет, Наве? – раздался в каменном тронном зале голос Копена, и Хранитель вздрогнул.
- Ничего не будет, - ровно ответил он. – Больше ничего не будет.
- Мне жаль.
- И мне жаль.
Было тихо, и он перевел взгляд на окно, украшенное причудливым витражом, зная, что Копен все еще не ушел. Тот стоял у трона и глядел на своего повелителя.
- Не кажется ли тебе, друг мой, - снова заговорил Наве, - что мы все это время всего лишь изображали жизнь? Мы притворялись, что живем. Чтобы уйти от мысли, что навеки скованы по рукам и ногам. Все для того. Монс-Секурус, люди в поселении, чествования Хранителя. Все для того. Но в действительности это лишь покров. Внутри нет ничего, кроме Камня и нас на Горе.
- Это не так…
- Это так! И когда мы встречаем настоящее, из внешнего мира, оно сокрушает нас…
- Ты сокрушен, Наве?
Хранитель молчал долго. Лицо его оставалось непроницаемым. И Копен вовсе не ждал ответа. Разве нуждался он в ответе, когда были у него свои глаза?
- Аброн хотела, чтобы я жил. И я буду жить, - вдруг проговорил Наве. – И все будет, как было. Монс-Секурус, двенадцать рыцарей, Камень. Не будет только обмана, что у меня есть жизнь. Что жизнь есть у каждого из вас. У нас только долг.
- Я не хочу в это верить. За это расплачиваются другие. Фенела… Тебе нужно повидать ее. Она клянется, что ни в чем не виновата перед тобой.
Наве устало пожал плечами.
Какая разница, кто виноват? Расплачиваются всегда те, кто слабее. Закон жизни. Страшный закон.
- Я верю ей. Если это утешит ее, передай ей эти слова. Но видеть ее не могу. Пусть уж простит.
- Фенела просит разрешения уйти с Горы Спасения.
- Пусть идет. Я не держу ее. Ей здесь не место. Если Эймар последует за ней, я пойму.
- Эймар останется.
Наве вздрогнул и посмотрел на Копена. Его пронзительный взгляд доставал до самого сердца. Дружбе слова не нужны. Дружбе достаточно и молчания. Если это молчание – об одном.
- Бедная Фенела, - выдохнул Наве. – Несчастная Фенела. И ты… Копен…
И Копен заговорил. Твердо, спокойно, почти равнодушно.
- Я прошу твоего разрешения пойти с нею. Мы спустимся с Горы Спасения, покинем Монс-Секурус. И больше никогда не увидим его башен.
- Мне придется искать двенадцатого рыцаря.
- Ты найдешь его. Мое предназначение – не Камень. Мы оба знаем это.
- Хорошо. Ей будет легче, если она будет не одна. И мне будет легче.
Копен кивнул. Он любил Фенелу с самой юности. С первого дня, как увидел ее. Он любил ее смех – тот заставлял музыкой звучать его душу. Он любил ее внимательный взгляд – в нем отблескивали серебряные брызги хрустального водопада среди гор. Он любил ее голос – тот напоминал ему о доме и о том, какие песни пела когда-то его сестра. Он любил ее. А она любила Хранителя. И все знали, что однажды Хранитель возьмет ее в свой замок – женой.
Теперь Фенела уже не смеялась. Теперь в глазах ее вместо брызг были одни слезы. Теперь голос ее стал бесцветным и тихим. А Копен все еще любил ее.
Они ушли до заката.
Хранитель же медленно поднимался в зал на верхнем этаже башни, закрывая повсюду, куда бы ни вошел, ставни на окнах. Он шел туда, где все еще цвел вечный сад. Он шел туда к Аброн. Ему только и оставалось – идти к Аброн. День за днем. Год за годом. До тех пор, пока звезды и Апрель не сведут их снова.
_________________
На форуме с: 20.12.2017
05 Авг 2018 10:48
Завершено ]
На форуме с: 11.10.2012
Да здравствует авитаминоз и прочие витамины 
Иначе без них не было бы прекрасной серии Змееносец. А представить ваш дуэт без маркиза-трубадура и его прекрасной, но своенравной Катрин, просто не возможно. Не говоря уже про сумасшедшую парочку монаха и его привидение. 
На форуме с: 04.04.2017
На форуме с: 05.01.2017
На форуме с: 20.06.2016
Участвуйте в литературной игре 
В теме «Клуб любителей детективов»: "Обратный отсчет" Саманта Бейли В романе две героини и две сюжетные линии. Они связаны, конечно, но тем не менее, это будто... 
В блоге автора Архивариус: 
В журнале «В объятьях Эротикона»: