1 2
Bernard:
» Книга судеб 7 (ИЛР 18+) [ 
Завершено ]
Седьмая книга из серии "Книга судеб", "Английская повесть - Проклятие огня и воды" повествует о событиях в Англии, Бельгии и Алжире в 1808-1825 годах. Жанр произведения: историческая повесть, приключения, любовный роман. Большинство персонажей существовали на самом деле, как и знаменитое проклятие огня и воды рода Браунов, виконтов Монтегю. Информация получена из открытых источников и родословных.
Разумная критика и замечания приветствуются.
Месье Бернард.
Bernard:
» Пролог Проклятие огня и воды
Книга Судеб VII
Английская повесть «Проклятие огня и воды»
Часть I 1808-1816 годы
Пролог
«Проклятие огня и воды»
Как известно, споры о наследстве способны превратить друзей во врагов и близких в чужаков. Каждый, наверное, хоть раз да читал об убийствах из-за наследства и столь вопиющих злодеяниях ради возможности отхватить «лакомый кусочек», что даже ко всему привыкших читателей охватывал жгучий стыд за весь род людской и отдельных его представителей. Впрочем, как повели бы себя эти читатели, сцепись они сами с кем-нибудь за наследство, остается лишь гадать до тех пор, пока это не случится.
Наследство, правда, бывает разным, и когда речь идет о паре башмаков или старых инструментах, многие проявляют великодушие и уступают другим соискателям. За крупное и дорогое наследство, разумеется, борются изо всех сил, но и с таким наследством порой бывают курьезы. Какие? Такие, например, что при очевидной выгоде от приобретения этого наследства потенциальные наследники принимают его с опаской. Взять хотя бы богатое наследство благородных виконтов Монтегю в Англии. Вы о нем не слышали? Что ж, самое время послушать, потому что поучительные истории имеют определенную пользу, а если в них присутствует проклятие, еще и интерес.
Двести пятьдесят лет назад, задолго до описываемых в этой повести событий, на могущественную и состоятельную семью Браунов, будущих виконтов Монтегю, было наложено проклятие огня и воды, призванное погубить потомков этой семьи. Наложил это проклятие монах, изгнанный из аббатства Баттл во время упразднения монастырей в Англии королем Генрихом Восьмым. Это монументальное аббатство, построенное на месте битвы Вильгельма Завоевателя с англо-саксами при Гастингсе, располагало обширными церковными землями, полями, лугами и огородами, ризницей, трапезной и храмом. Когда монастырь закрыли и конфисковали, некоторым его насельникам, как то аббату Джону Хэмонду, настоятелю Ричарду Сейлхерсту и всем бакалаврам богословия назначили пенсии. Но были при этом монахи, оставшиеся без дома и денег, и один из них в сердцах проклял род Браунов. Почему? Потому что король подарил аббатство Баттл своему конюшему и приятелю, сэру Энтони Брауну, а тот разрушил часть обители и переделал покои аббата в личные апартаменты, новоявленный замок лордов Монтегю.
Воистину, тот, кто ворует у ближнего своего, достоин осуждения, поскольку это смертный грех. Те же, кто обездолит бедных монахов, молящихся Богу, достоин презрения и наказания. Но разрушить святой храм, дом самого Господа? Подобные гордецы, крадущие у Творца, не заслуживают жалости. Ведь очевидно, что какова бы не была вера человека, держать ответ на Страшном суде предстоит всякому, и обокрасть перед этим Судью Праведного – не самая разумная идея. Однако, неверующих эти соображения не посещают и не касаются, они шествуют по пути погибели без сомнений, угрызений совести и сожалений.
Аббатство Баттл
Таким образом, в мае 1538 года, выдворенный из монастыря Баттл монах, чье имя не сохранилось в веках, бесстрашно заявил прогоняющему его сэру Энтони Брауну, королевскому конюшему, что потомки этого лорда сгинут с лица земли под ударами судьбы, огня и воды. Тот в ответ лишь рассмеялся, так как он не верил ни в судьбу, ни в проклятия, ни в Бога.
Гробница конюшего Энтони Брауна и его жены Элис в аббатстве Баттл
Кем же были эти Брауны, не боящиеся ни судьбы, ни проклятий, спросите вы? Их род по материнской линии восходил к королю Эдуарду Третьему, а по отцовской к Эдуарду Первому Длинноногому, то есть отличался не просто знатной, а королевской кровью. Сын Эдуарда Третьего, герцог Ланкастерский, был тестем Ральфа Невилла, графа Уэстморленда. Его правнучка, леди Люси Невилл, дочь Джона Невилла, маркиза Монтегю, родившаяся в 1468 году, вышла замуж за сэра Энтони Брауна, знаменосца Генриха Седьмого, который был на двадцать пять лет ее старше, и в 1500 году произвела на свет ребенка, названного в честь отца. Того самого Энтони Брауна, захватчика монастыря, конюшего Генриха Восьмого. Брауны же и до этого брака были потомками деда Эдуарда Третьего, Эдуарда Первого Длинноногого. Не лишне также упомянуть, что кроме аббатства Баттл, конюший Энтони Браун завладел монастырем Исборн, поместьем Каудрей и многими другими имениями, которые принесли ему деньги и влияние. Это обеспечило процветание семьи вплоть до гражданской войны, падения династии Стюартов и возвышения Оливера Кромвеля.
Энтони Браун, первый виконт Монтегю
Что примечательно, первый титулованный виконт Монтегю, лорд Энтони Браун, сын королевского конюшего, не сменил католическую веру на новый, англиканский обряд. Он был католиком, что совершенно не приветствовалось при дворе наследницы короля Генриха, королевы Елизаветы. Тем не менее, в силу преданности короне и заслуг предков, ему прощалось такое странное упрямство.
Когда же начало исполняться проклятие огня и воды, спросите вы? По мнению знающих людей, оно поразило сына первого виконта, тоже Энтони Брауна, который скончался при жизни отца, в 1592 году, в возрасте сорока лет, надышавшись дымом и гарью при пожаре в его опочивальне. Но этот несчастный, женатый на благочестивой католичке Мэри Дормер, все же успел обзавестись потомством. Троих его сыновей, удалых и храбрых, именовали при дворе лихими братьями Браун, а звали их Энтони, Джон и Уильям.
Братья Браун – Энтони, Джон и Уильям
Трое этих братьев положили начало трем ветвям семьи Браунов на фамильном геральдическом древе, старшая из которых стала титулованной ветвью виконтов Монтегю из Каудрей-парка, а две младших – более скромными ветвями, мелкопоместными дворянами. Конечно, при этом существовали дети мужского пола от второй жены первого виконта, Магдалены Дакр, но они были родоначальниками баронетов Браунов из Киддингтона в Оксфордшире, разбрелись по Англии, наследовали имущество матери и на титул виконтов Монтегю не претендовали.
Второй виконт Монтегю, внук первого виконта, тоже Энтони Браун, жил во времена королевы Елизаветы и короля Якова Первого. Его жена, Джейн Сэквилл, дочь графа Дорсета, родила семь детей, переживших младенчество, но лишь один из них был мальчиком и наследовал титул. Этот мальчик, третий виконт, лорд Френсис Браун, хлебнул бед в период гражданской войны, разделил горечь поражения с королем Карлом Первым, бежал во Францию, скитался и смог вернуть владения отца с большим трудом, после реставрации монархии при короле Карле Втором. Он, как и предки, был католиком, но не фанатичным, посему жизнь во Франции не стала для него испытанием веры, как для иных англичан, покинувших родные берега.
Четвертый, пятый и шестой виконты Монтегю, лорды Френсис Браун, Генри Браун и Энтони Браун, казалось, благополучно ускользнули от древнего проклятия. Они были вельможами и уважаемыми людьми. Первые двое разменяли восьмой десяток лет, а лорд Энтони даже девятый десяток. У лордов Генри и Энтони было по одному сыну, оставившему потомство, и в итоге, к середине восемнадцатого века, на фамильном древе Браунов красовались, как и два века назад, те же три ветви, отпрыски трех братьев Браунов, внуков первого виконта. При этом одна из ветвей, линия младшего брата, сэра Уильяма Брауна, зачахла, а на двух сохранившихся ветвях, лорда Энтони Брауна и сэра Джона Брауна, было прискорбно мало листьев с мужскими именами. В сущности, у единственного сына шестого виконта Монтегю, лорда Энтони Брауна, был всего один родственник мужского пола из потомков Джона Брауна, кузен Марк Браун. В свою очередь, у каждого из этих джентльменов родилось по одному мальчику – достопочтенный Энтони Браун, в будущем седьмой виконт, тысяча семьсот двадцать восьмого года рождения, и мистер Марк Энтони Браун, ребенок кузена шестого виконта, мистера Марка Брауна, появившийся на свет в 1745 году. Согласитесь, когда на кроне фамильного древа есть только две тоненькие веточки с двумя листочками, такую крону не назовешь пышной, а древо непоколебимым. При этом следует учесть тот факт, что кузен седьмого виконта Монтегю, мистер Марк Энтони Браун, католик по вероисповеданию, в молодости не женился, принял монашеский сан и замаливал грехи прадеда во Франции, в монастыре возле Фонтенбло. Можно ли счесть это вырождение исполнением проклятия огня и воды изгнанного монаха? Это вам решать, но развязка истории виконтов Монтегю намекает на то, что проклятие, в конце концов, настигло потомство конюшего короля Генриха Восьмого, Энтони Брауна.
Лорд Энтони Браун, шестой виконт Монтегю
Надо заметить, что шестой виконт Монтегю, лорд Энтони Браун, никогда не забывал о проклятии. Как уже было сказано, в собственности семьи были поместья Баттл-Эбби, Каудрей-парк, Исборн, Вердли и другие имения, но причиной проклятия, по фамильной легенде, послужила конфискация у монахов монастыря Баттл-Эбби. Посему, в 1721 году шестой виконт рассудил, что если избавиться от нажитого нечестным путем аббатства Баттл, из-за которого на его род наложили проклятие, это ослабит силу проклятия, а что еще важнее, пополнит семейный кошелек. Он подыскал покупателя на Баттл-Эбби и продал его сэру Томасу Вебстеру, члену парламента и баронету. Деньги же от продажи аббатства лорд Энтони пустил на ремонт главной своей резиденции, Каудрей-парка, и обустройство садов в этом поместье.
Откровенно говоря, в середине восемнадцатого века влияние рода Браунов и амбиции его мужчин неуклонно угасали. Причиной тому было то, что третий виконт, как католик, был поражен в правах и исключен из палаты лордов королевства, а его наследники сосредоточились на своих поместьях и местечковой политике в Сассексе. Шестой виконт, продавший Баттл-Эбби, был озабочен избранием бейлифа округа и членов парламента, а не придворными интригами и государственными делами. Когда он умер в апреле 1767 года, его преемник, седьмой виконт, лорд Энтони Браун, попытался исправить положение и отрекся от католичества, дабы обрести место в палате лордов и приобщиться к политической жизни. Смена вероисповедания, однако, мало повлияла на позиции лорда Монтегю, так как он был человеком вялым, ленивым и не склонным ничем себя утруждать. Его жена, леди Фрэнсис Фальконер, дочь Герберта Макворта и вдова Александра Фальконера, лорда Фальконера из Холкертона, посвятила второе свое замужество спокойствию провинциальной жизни и религии. Она была ревностной сторонницей англиканской церкви, богомолкой, не горела желанием блистать в обществе, и родила супругу всего двух детей – Элизабет в 1767 году, и Джорджа в 1769 году. Седьмому виконту исполнилось в год рождения наследника сорок один год, а виконтессе тридцать восемь. К тому моменту соседи описывали их как чрезвычайно утомленную жизнью пару. В 1787 году, во время поездки на континент, в Брюссель, седьмой виконт отдал Богу душу, а его сын, восемнадцатилетний лорд Джордж Браун, похоронив отца и получив титул, в 1793 году улизнул за границу, чтобы развлекаться с друзьями и наслаждаться беззаботным существованием молодого состоятельного джентльмена. Набожность и постоянные нравоучения матери ввергали его в досаду и огорчение.
Закадычным другом и спутником восьмого виконта в его путешествии на континент был Чарльз Седли Бердет, внук сэра Роберта Бердета, баронета из Форенмарка в Дербишире. До того, как уплыть из Англии, юный лорд Монтегю намеревался жениться на некой мисс Кутс, сестра которой удачно вышла замуж за мистера Бердета. Весной 1793 года, добравшись до Германии, двадцатичетырехлетний виконт и его приятель изъявили желание спуститься на лодке по Рейну в Лауфенбурге, у водопадов, где-то между Базелем и Шаффхаузеном. Вода? Лодка? Должно быть, вам сейчас вспомнился монах из Баттл-Эбби и семейное проклятие Браунов? Если это так, то он вспомнился вам не зря…
Чарльз Седли Бердет и лорд Джордж Браун были превосходными, опытными гребцами, и подготовили для опасного предприятия отличную лодку, но в их затею вмешались тамошние власти. Магистрат распорядился помешать лорду Монтегю и его напарнику рисковать жизнями. 25 мая 1793 года, накануне морского приключения, у берега реки были выставлены патрули солдат, а старый слуга молодого виконта, верный Дикинсон, донес на хозяина властям и даже попробовал удержать его в самую последнюю минуту. Старик схватил лорда Джорджа за воротник сюртука, но он вырвался и прыгнул в лодку, оставив в руке Дикинсона кусок воротника и галстук.
Спустя годы Йоханн Роллер, мясник из Лауфенбурга, в подробностях изложил то, что случилось в тот злополучный день на Рейне. По его словам, два полоумных англичанина прибыли к реке со слугой и большой черной собакой. Они заночевали в “Орле”, лучшей гостинице в Лауфенбурге, и утром хотели отчалить на лодке от пристани позади прибрежного заведения “Медведь». Слуга умолял англичан одуматься, а зеваки из местных твердили, что это полнейшее безрассудство. Ответом на их мольбы и предупреждения был смех и бахвальство двух праздных шалопаев. Они сели в лодку с собакой и проплыли под мостом вниз по Лауфену.
Результат этого сумасбродства, как вы понимаете, не заставил себя ждать. На первом же пороге, у выступающей из воды скалы, один из гребцов, от удара лодки о камень, упал в воду, и его понесло вперед, а товарищ по несчастью никак не мог спасти беднягу и последовал за ним ко второму порогу, где лодку затянуло в водоворот. Напротив Оэльберга, в узком бурном перешейке реки, лорд Джордж Браун и Чарльз Седли Бердет утонули, как и сопровождавшая их в этой отчаянной выходке черная собака. Тело Чарльза Седли Бердета никогда не было найдено, а труп бездетного, неженатого восьмого виконта Монтегю выбросило на берег, ниже по течению, где он и был похоронен в самой обыкновенной могиле на деревенском кладбище. Все, что осталось от беспечного лорда, так это письмо в Каудрей-парк управляющему поместьем, мистеру Ньюмену, с приказанием подготовиться к приезду хозяина на день его рождения двадцать шестого июня. Виконт требовал от управляющего закупить портвейн, закуски, и доставить с пастбищ в конюшню замка серого господского коня вкупе с лошадьми для гостей празднества.
Между тем, управляющий Каудрей-парка, мистер Ньюмен, не смог бы исполнить эту волю лорда Джорджа Брауна при всем желании. Незадолго до того, как восьмого виконта Монтегю поглотила река, его фамильное поместье, величественный Каудрей-хаус, сгорел дотла из-за углей очага, высыпавшихся на древесную стружку в мастерской плотников, во время ремонта старинной резиденции Браунов. Пожар уничтожил почти все, кроме кухни и башен у ворот, нескольких предметов мебели и трех картин. Особо поразительно было то, что посыльный, который мчался из Каудрей-парка с известием для виконта Монтегю о буйстве огня в имении, встретил в порту Дувра другого вестового, спешащего из Германии. Этот вестовой от английского поверенного в Берне, мистера Уикхема, доставлял письма к лорду Гренвиллу, а также матери и сестре покойного лорда, с сообщением о том, что их сына и брата погубили коварные воды Рейна. Так, чудовищно и внезапно, во исполнение давнего проклятия, пресеклась старшая ветвь дома Браунов, и титул виконта Монтегю перешел к единственному живому потомку сэра Джона Брауна, среднего брата из упомянутой выше троицы братьев, мистеру Марку Энтони Брауну, пятидесятилетнему католическому монаху в монастыре в Фонтенбло.
Проклятие огня и воды, которого так опасались все поколения Браунов, сделало безутешными мать и сестру легкомысленного восьмого виконта, а ужасный пожар, обративший Каудрей-хаус в руины, усугубил их горе. Но пора возвратиться к тому, с чего началась эта глава, то есть к спорам о наследстве, которые так портят людей. Пока пожилой монах в Фонтенбло, Марк Энтони Браун, пребывал в счастливом неведении о том, что стал девятым виконтом Монтегю, вскрыли завещание его предшественника, лорда Джорджа Брауна, по которому большая часть имущества умершего отписывалась сестре, достопочтенной Элизабет Браун, старой деве двадцати шести лет. Элизабет не была красавицей, да и семейные финансы находились в полном расстройстве, но владения семьи оценивались в сумму от четырехсот до пятисот тысяч фунтов, при этом земли Каудрей-парка стоили не менее трехсот пятидесяти тысяч.
Руины Каудрей-хауса после пожара 1793 года
У вас, наверное, возникнет вопрос, каким образом мисс Элизабет Браун могла претендовать на основное поместье Каудрей, если имелся наследник титула, потомок одного из трех братьев Браунов, Джона Брауна, кузен седьмого виконта? Тут загвоздка была в том, что записи о рождении титулованных лордов-католиков, их браке и смерти, велись в Англии из рук вон плохо. Имения этих лордов наследовались зачастую в силу традиции, а не четко очерченных процедур и законов. Иными словами, правила майората, наследования по мужской линии, были для титулованных католиков ограничены. Чтобы получить земли, привязанные к титулу, не напрямую, от отца к сыну, требовалось отречение от католицизма, присяга против папства и судебное разбирательство. На срок же вступления в права, подачи петиций, суда, действовало завещание усопшего, по которому наследницей Каудрей-парка была мисс Элизабет Браун. Эта мисс, конечно же, при наличии наследника титула виконта Монтегю, не могла продать поместья до завершения всех судов и рассмотрения дела генеральным прокурором, сэром Джоном Скоттом, с последующим решением короля Георга. Но она распоряжалась доходами с земли, промыслов и аренды, и надеялась, что бездетный католический монах из охваченной революцией Франции не сумеет приехать в Англию, обратиться в суд, написать петицию королю, да и от католичества, скорее всего, не откажется.
В 1793 году, обретя по завещанию утонувшего в Рейне брата более чем солидное имущество, мисс Элизабет Браун, как по волшебству, превратилась в писаную красавицу, обаятельную особу и умнейшую девушку с расчудесным характером. Претенденты на ее руку мелькали перед глазами мисс Элизабет и матери старой девы, строгой вдовы седьмого виконта, как в калейдоскопе. Один из этих претендентов, веселый, улыбчивый Уильям Стивен Пойнц, сын Уильяма Пойнца, эсквайра из Мидхэма и инспектора казначейства, пленил сердце Элизабет Браун и 1 сентября 1794 года повел ее к алтарю в церкви в Мэрилебоне, в Лондоне.
Следует сказать, что жених был на три года младше невесты, обучался в Итоне, затем в Крайст-Черч в Оксфорде, подавал надежды как молодой политик и намеревался бороться за наследство будущей жены всеми доступными способами. Услышав о проклятии огня и воды, он скептически выгнул бровь, в душе посмеялся над этой средневековой дичью, и мудро решил, что коль скоро проклятие и было наложено, то его, урожденного Пойнца, а не Брауна, оно ни в коей мере не касается. Будучи человеком, юридически подкованным, мистер Уильям Пойнц считал, что любое предприятие, сделка это или проклятие, имеет ясные условия, прописанные на бумаге или на небесах, и эти условия относятся лишь к тем, чьи имена были в изначальном документе, а на всех остальных не распространяются. В этой точке зрения был свой резон, ведь нет же на свете вечных и всеобщих проклятий, ей Богу! Ну а о том, что в супруге течет кровь Браунов, и эта кровь будет течь в жилах его, Уильяма Пойнца, детей, юный джентльмен не задумывался, так как верить в проклятия на излете восемнадцатого века просвещенным людям не полагалось.
После разрушительного пожара в Каудрей-хаусе вдовствующая виконтесса с дочерью поселилась в доме смотрителя, Каудрей-лодж, коттедже управляющего и хозяйственных пристройках неподалеку. По возвращении из свадебного путешествия новоиспеченная чета Пойнц была встречена у ворот в Каудрей-парк шествием мальчиков в белом с окрестных ферм и толпой восторженных арендаторов. Этот радушный прием сгладил впечатление от обугленного пепелища, в которое превратился большой дом, и супруги стали обживаться в тесноте и скромности, стараясь наладить быт и не тосковать.
А что же монах из Фонтенбло, Марк Энтони Браун, спросите вы? Этот господин был надлежаще извещен о титуле и послал прошение святому престолу в Риме, дабы ему даровали разрешение выйти из монашества, уплыть в Англию, жениться для продолжения рода Браунов и завязать тяжбу о наследстве. Папская канцелярия это разрешила и бедный, но титулованный кузен владельцев Каудрей-парка пожаловал в Сассекс.
Возможно, вы захотите узнать, каковы были отношения между потомками прославленных братьев Браун, Энтони Брауна и Джона Брауна в предыдущие века? В семейной летописи Браунов содержатся сведения о том, что сэр Джон Браун, родившийся в 1575 году и скончавшийся в 1641 году, был женат на Энн Гиффорд, знатной женщине, предками которой, как и предками ее мужа, являлись особы королевской крови. По завещанию деда, первого виконта Монтегю, и соглашению со вторым виконтом, Джон Браун и его дети приобрели поместье в Исборне, еще одном упраздненном королем Генрихом Восьмым монастыре, и усадьбу в Пербрайте, Суррее, в обмен на передачу лорду Монтегю прав на аббатство Уэверли, отписанное Джону Брауну бабкой. Эти имения стали основой благосостояния второй ветви рода Браунов наряду с поместьем Метли в Филлонгли, которое принесла мужу в качестве приданого мать Марка Брауна, Хонор Малбранк из Исборна. Отношения старшей и младшей ветвей рода Браунов были вполне благожелательными и добрыми, семьи часто виделись, не ссорились, крестили детей друг друга и хоронили своих покойников в общем захоронении в Исборне. Наследники Джона Брауна, как и отпрыски его старшего брата Энтони, оставались католиками, заключали браки с католиками, но в отличие от седьмого виконта Монтегю, не изменили своей вере в угоду политике и удобству.
Пристройки Каудрей-Хауса (на заднем плане руины главного дома) Современное фото
Когда бывший монах из Фонтенбло, а ныне девятый лорд Монтегю, навестил Каудрей-парк, ему оказали гостеприимство на грани вежливости и посоветовали не затевать судебных разбирательств в попытках урвать что-то из собственности старшей ветви рода под предлогом обретения титула. Лорд Марк Энтони Браун, которому перевалило за пятьдесят лет, был человеком тихим, неконфликтным и осторожным. Он устно пообещал ничего такого не затевать, подтвердил свое католическое вероисповедание и пожаловался на то, что в его возрасте непросто найти жену, не вчерашнюю школьницу, способную родить десятого виконта и не надеющуюся при этом купаться в роскоши. Престарелому горемыке посочувствовали и даже предложили помощь в поисках невесты, но ничем так и не помогли. Вдовствующая виконтесса Монтегю, которая не любила католиков больше, чем французов и инфлюэнцу, по завершению визита кузена высказала мнение, что «этот тюфяк никогда не женится, а если не женится, чего нам опасаться?» Ее дочь, миссис Элизабет Пойнц, пошла дальше в подобных умозаключениях, и успокоила мужа клятвенным заверением, что кузен Марк Энтони абсолютно безобиден и им в Каудрее ничего не угрожает. Дескать, на дьявольские интриги, вероломство, изнурительные суды и тайные подкопы способны только энергичные женщины, и пока такая женщина не захомутает бывшего монаха из Фонтенбло, глупо что-то предпринимать.
Но девятый виконт Монтегю, невзирая на все предположения обитателей Каудрей-парка, женился, и не какой-нибудь старой карге, а на шестнадцатилетней девушке, истовой католичке, дочери сэра Томаса Мэнби из Даунселл-Холла и Бидс-Холла, мисс Френсис Мэнби. Эта мисс Мэнби, как и Брауны, вела свой род от королей Эдуарда Первого Длинноногого и Эдуарда Третьего. Среди ее предков были принц Лайонел Антверпенский, сын Эдуарда Третьего, лорд Эдмунд Мортимер, граф Марч, лорд Генри Перси, граф Нортумберленд и прочие славные мужи и дамы минувших веков. При всем при этом в веке нынешнем Мэнби представляли собой заурядных провинциальных дворян, а новобрачная, юная виконтесса Монтегю, была поздним ребенком, лишилась отца, жила с матерью и остро нуждалась в деньгах.
Бракосочетание лорда Марка Энтони Брауна и мисс Френсис Мэнби состоялось в церкви святой девы Марии в Литтл-Берстед в Эссексе 6 февраля 1797 года и вызвало немалый переполох в Каудрей-парке. У супругов Пойнц к этому времени родилась единственная дочь по имени Френсис, и хотя миссис Элизабет Пойнц вынашивала следующее дитя, страсти начали накаляться. Мистера Уильяма Пойнца, что уж тут скрывать, обуяла бессонница из-за страха потерять доходное поместье и все то, ради чего он, собственно говоря, вступил в брак. Признайте, нелепо попасть в ситуацию, при которой имение жены уплывает от тебя потому, что на горизонте появился очередной лорд, чьи предки считали это поместье своим домом. Все это осложнялось еще и тем, что в 1768 году, отрекшись от католичества для получения места в палате лордов, седьмой виконт Монтегю, в направленной в Геральдическую коллегию родословной, признал Марка Энтони Брауна своим прямым наследником, так как его сын, тот, что утонул в Рейне, к тому году не успел родиться. По причине этих неприятностей вдова седьмого виконта, ее дочь и зять почти весь 1797 год были как на иголках и почувствовали облегчение только тридцатого ноября. В тот день они прочитали письмо семнадцатилетней леди Френсис Монтегю с сообщением о том, что ее многострадальный муж, девятый виконт, лорд Марк Энтони Браун, скоропостижно умер в деревне Грейт-Бэддоу, простудившись после купания в пруду. Умер, несмотря на неустанную заботу молодой жены и все усилия столичного доктора, мистера Генри Слотера.
Это сообщение, хорошее с точки зрения четы Пойнц, ввиду смерти претендента на наследство Монтегю, вновь всколыхнуло разговоры о древнем проклятии. Ведь Марк Энтони Браун перед смертью искупался в холодной воде, а проклятие указывало на ущерб от огня и воды. Что же выходило? Выходило, что проклятие не пощадило католического монаха, человека богобоязненного и близкого Богу. Вдова седьмого виконта, пугливая леди Браун, разразилась по этому поводу долгой и нудной тирадой с призывом беречься огня и воды, тщательно следить за каминами, избегать купаний, катания на лодках и путешествий по морю. Дочь и зять внимали старой женщине со смирением, но про себя радовались, что проклятие навредило тому, кто мог отнять у них Каудрей-парк.
Впрочем, радовались они рано, поскольку через четыре месяца леди Френсис Браун, юная вдовствующая виконтесса, прислала им весточку о том, что ждет ребенка и рассчитывает на их поддержку. Покойный супруг завещал ей до обидного мало, значительная часть его собственности отошла родным сестер девятого виконта, Анастасии Маннок, вдове сэра Томаса Маннока из Гиффорд-Холла, и Мэри Дюмулен, вдове Оливера Дюмулена, купца из Лондона. Семья Пойнц, волей-неволей, была вынуждена заверить растерянную и убитую горем вдову, что их поддержка ей обеспечена. Мистер Уильям Пойнц решил, что умнее и полезнее будет не выпускать молодую кузину из поля зрения до тех пор, пока она не перестанет представлять какую-либо опасность. Это решение было весьма прозорливым и верным, ибо к июню 1798 года, когда леди Френсис Браун родила мальчика, нареченного в честь отца Марком Энтони, с пометкой «posthumous» в записи о рождении, возникла новая угроза. Права на титул виконта Монтегю обозначил некий адвокат, Джон Браун, сын Джона и Элизабет Браун из Сторрингтона, крещенный 17 декабря 1729 года. Этот адвокат практиковал в Ньюхэме, и утверждал, что является потомком того самого среднего брата Джона из троицы братьев Браун, а точнее его младшего сына, сэра Джорджа Брауна из Рипли в Суррее. Хитрый адвокат, посредством переписки, связался с вдовствующей виконтессой и Пойнцами, чтобы прощупать почву перед подачей петиции о титуле королю. Дело запуталось, приняло скверный оборот, и усугублялось тем, что осенью 1797 года миссис Пойнц родила не мальчика, а девочку. Ее назвали как мать, Элизабет, и правда была в том, что даже при условии, что дочери мистера Пойнца не католички, в суде их шансы на земли виконтов Монтегю не оценивались высоко, особенно в том случае, если сын девятого виконта сделался бы прихожанином англиканской церкви. Каждый шаг Пойнцев был чреват ошибкой и привлечением к суду, а ошибки и суд – потерей Каудрей-парка и всех земель стоимостью пятьсот тысяч фунтов. Ожидалась война за наследство Монтегю и Пойнцы делали все, чтобы леди Френсис Браун со своим маленьким сыном была на их стороне.
Однако, как выяснилось позднее, коварство и интриги присущи мужчинам в той же мере, что и женщинам. Мистер Уильям Пойнц, давая приют удрученной девочке-вдове с младенцем, вероятным десятым виконтом Монтегю на руках, выведал у этой наивной дурочки все обстоятельства кончины мужа, бывшего монаха из Фонтенбло. Он отметил про себя, что лечивший ее супруга доктор Генри Слотер из Лондона неделями жил в доме виконтессы Монтегю, тогда как лорд Марк Энтони Браун находился в своей опочивальне в беспомощности, а то и в беспамятстве. «Могло ли так быть, что жена изменила умирающему мужу с доктором?» подумал мистер Пойнц и сам себя убедил, что это не просто могло быть, а было. Проникнувшись подобными идеями и подозрениями, Уильям Пойнц в 1799 году, втайне от жены, отыскал служанку из дома покойного девятого виконта в Грейт-Бэддоу, заплатил ей за содействие и с помощью этой женщины, прирожденной сплетницы, разнес по округе слух, что вдовствующая виконтесса Монтегю родила ребенка не от мужа, а от лондонского врача. К чему это привело? Это привело к тому, что подвергнутая осуждению из-за этих сплетен леди Френсис Браун была вынуждена написать в Лондон доктору Генри Слотеру и попросить того защитить ее доброе имя.
Доктор Генри Слотер, состоятельный и уважаемый врач из Кенсингтона, холостяк сорока трех лет, был родом из Ингейстоуна. Он посвятил себя медицине и не помышлял о женитьбе, но столкнувшись с обвинениями в совращении юной леди, предпочел сперва отклонить все обвинения в ее адрес публично, а затем, дабы погасить скандал, предложил вдове виконта Монтегю брак. До этого доктор Слотер прилюдно, под присягой, уточнил, что рожденный в 1798 году Марк Браун ему не сын и что никакой связи с леди Монтегю до свадьбы у него не было. Леди Френсис Браун, которую отговаривали повторно выходить замуж Пойнцы, согласилась стать женой врача и в 1800 году была обручена с Генри Слотером в церкви Святого Георгия на Ганновер-сквер в Лондоне. Ее не смутило то, что сплетники получили пищу для пересудов, а сама она опустилась по сословной лестнице вниз и вместо внушительной фамилии Браунов, виконтов Монтегю, начала именоваться миссис Слотер. «Слотер» в переводе с английского языка означает «бойня», неблагозвучность этой фамилии была очевидна. Таким образом, мистер Уильям Пойнц не достиг всех своих целей, но бросил тень на ребенка, который в будущем мог претендовать на титул виконта Монтегю и Каудрей-парк.
Как ни странно, закипевшие было до замужества вдовствующей виконтессы Монтегю страсти, после ее замужества постепенно затухли и даже Джон Браун, адвокат из Сторрингтона, охладел к идее подать петицию королю о присвоении ему титула виконта Монтегю. Пойнцы вздохнули свободно. Годы текли, в 1799 году у мистера и миссис Пойнц родилась третья дочь, мисс Джорджиана, а за ней, в 1801 году, появился на свет долгожданный мальчик, названный по отцу Уильямом, с многозначительным присовокуплением к этому имени имен Монтегю и Браун. В 1803 году семья Пойнцев увеличилась на еще одну девочку, мисс Изабеллу, вслед за которой, в 1805 году, родился запасной наследник, мистер Кортни Джон Браун Пойнц. Тем временем семья Слотеров тоже росла, как на дрожжах и кроме пасынка доктора Слотера, Марка Брауна, которого лондонские уличные мальчишки в шутку дразнили «лорд Марк», у мистера и миссис Слотер родились сыновья Генри и Бэзил и дочери Мэри, Элизабет и Констанция. Надо сказать, что при этом семьи Пойнцев и Слотеров если и дружили, то не слишком искренне, и встречались довольно редко. Но Пойнцы сохраняли бдительность и никогда не упускали из виду вдову кузена, девятого виконта Монтегю и ее старшего ребенка. 11 июня 1808 года они пригласили Слотеров в Каудрей-парк, чтобы разведать их дела и планы.
Bernard:
» Часть 1 Глава 2 Маменькин сынок
Глава 1
«Маменькин сынок»
11 июня 1808 года
Каудрей-лодж, Сассекс, Англия
- Это они? - мистер Уильям Пойнц нетерпеливо поглаживал шершавые, рассохшиеся на солнце перила крыльца и близоруко щурился, вглядываясь в видавший виды экипаж, повернувший от руин замка к дому.
- Да, не соседи же с такой горой багажа, - заметила миссис Элизабет Пойнц и посмотрела на хмурую, неодобрительно поджавшую губы мать с предупреждением. – Матушка! Да, этот ребенок – католик, его мать тоже католичка, но на католиков в Англии не охотятся, как на зверей. Будьте приветливей, улыбнитесь, ради Христа, все мы – дети Божьи и для Бога нет разницы, кто как ему молится.
- Разница огромная, и для Бога в том числе. Это возмутительно, - фыркнула старуха, леди Френсис Браун, вдова седьмого виконта Монтегю, полная теска другой леди Френсис Браун, вдовы девятого виконта Монтегю, которая подъезжала к Каудрей-хаусу в карете. – Опять притащила сюда своего гнусного щенка, этого паписта, которого нагуляла от любовника и выдает за нашего родственника и наследника титула. Какое бесстыдство!
Морщинистое лицо леди Браун выражало негодование, а уста источали яд, при том, что возле нее стояла стайка внуков и внучек, которые слышали каждое слово бабушки.
- Миледи, здесь дети! – пробурчал мистер Пойнц. – Разве это пример вежливости и гостеприимства?
- Когда этот католический щенок выселит их из дома предков, мы побеседуем о гостеприимстве, дорогой зять, - прошипела вдовствующая виконтесса и стукнула тростью о камни крыльца. Это дубовая трость с серебряным набалдашником служила леди Браун и средством опоры, и оружием, и инструментом. Ежедневно, не обнаружив кого-либо из внучек или внуков в Каудрей-лодж, она брала в помощницы служанку Бетти, дочь управляющего Ньюмена, ковыляла к заросшему кувшинками и покрытому тиной бассейну большого фонтана около сгоревшего замка, и шарила тростью по дну бассейна. Она помнила о проклятье огня и воды и боялась найти на дне фонтана утонувшего, отсутствующего в доме ребенка.
Руины Каудрей-хауса
Внуки и внучки, кстати, взирали на приближающийся экипаж в лучшем случае с равнодушием, а то и с враждебностью, которую усвоили и впитали от взрослых членов семьи. Старшая из детей Пойнцев, тринадцатилетняя мисс Френсис, была симпатичной брюнеткой, женской копией отца. Она воспринимала десятилетнего кузена Марка, сына вдовствующей виконтессы Монтегю, а ныне супруги врача, как досадную, надоедливую муху. Эту не по годам зрелую девочку, почти девушку, заботили платья, брачные перспективы, очаровательные юноши и вирши о любви. Десятилетняя Элизабет, худая и подвижная, с золотыми локонами, тонкими чертами лица и ясными голубыми глазами, через несколько лет должна была стать изумительной красавицей, но пока это был ребенок-сорванец, который относился к потенциальному десятому виконту Монтегю, кузену-ровеснику, как к захватчику, со всем возможным пылом детской злобы. Третья дочь Пойнцев, пухленькая, непривлекательная девятилетняя Джорджиана, унаследовала от матери природную лень, и к тому же была тугодумкой, поэтому она считала кузена Марка не хорошим и не плохим, но понимала, что родители ему не благоволят. Уильям Монтегю Браун Пойнц, рослый, гордый и высокомерный мальчик семи лет от роду, был обладателем вытянутого лица, тонких губ и серых холодных глаз. Для него десятилетний кузен Марк Браун представлял подлинную угрозу, так как мог нацелиться на Каудрей-парк, который старший сын мистера Пойнца должен был с годами заполучить. Об этом ему непрерывно повторяла бабушка, вдова дедушки, седьмого виконта Монтегю. Пятилетняя Изабелла, рыжая и похожая на лисичку, была столь же красивым ребенком, как и сестра Элизабет, но пропускала все, что говорили о Марке Брауне, мимо ушей и занималась в основном разными проказами. Трехлетний Кортни Джон Браун Пойнц, усидчивый и покладистый малыш с каштановыми волосами и личиком ангела, свое мнение о «католическом щенке» не высказывал, он едва освоил примитивную речь и был напарником сестры Изабеллы в ее безобразиях.
- Я не разделяю ваших чувств, миледи, - лицемерно ответил теще мистер Пойнц. В тридцать восемь лет он был многолетним успешным членом парламента и ощущал себя в политике, как рыба в воде. В декабре 1806 года Уильяму Пойнцу предложили баллотироваться на дополнительных выборах в Сассексе, устроенных герцогом Норфолком, но он не желал подчиняться герцогу Ричмонду и не стал выдвигаться. В апреле минувшего года мистер Пойнц покинул парламент, дабы поддержать притязания Данканнона, но тот не победил, и теперь сэр Уильям был на распутье, где и каким способом ему заскочить обратно в палату общин. Мистер Пойнц старался выглядеть уверенно и молодцевато, следил за мужской модой, был стройным и активным. Его жена, Элизабет Пойнц, год назад перешагнула сорокалетний рубеж и не могла похвастаться ничем, кроме роли матери и верной супруги. Она растеряла стройность в родах, а красивой не была и в молодости. Ее наружность и фигура были воплощениями усталости, но болела миссис Пойнц не часто.
Карета, громоздкая и обшарпанная, подкатила к Каудрей-лодж. Лакей хозяев бросился к экипажу и услужливо распахнул дверцу. Глава семейства Слотеров первым показался из кареты. Доктор Генерик Слотер, которого все звали Генри, так как имя Генерик было причудливым и смешным, являл собой типичный образ богатого столичного врача, практикующего в Кенсингтоне и лечащего самых взыскательных и родовитых пациентов. У него была крепко сбитая фигура, солидное брюшко, двойной подбородок, мясистый нос и циничные глаза. Жена мистера Слотера, вышедшая из экипажа за мужем, отличалась высоким ростом, безупречной осанкой, длинной шеей, приятным лицом, великолепной кожей и загадочным взглядом грустных зеленых глаз, в которых, вследствие неудачного первого замужества, навеки поселилась печаль. Родив семерых детей, эта женщина двадцати восьми лет не располнела, не утратила свежесть и ходила грациозно, как королева. Ее второй брак не был «мечтой» и сплошным удовольствием, а шестеро младших детей от доктора Слотера доставляли массу хлопот, но леди Френсис оставалась истинной леди, хотя и была виконтессой без добавления слова «вдовствующая» один неполный год. Никто не догадывался, как ранили бедняжку сплетни, которые тайно распространил мистер Пойнц, и от каких надежд она отреклась, овдовев. Отрадой и утешением этой стойкой католички с кровью древних королей в жилах был старший сын.
Третьим, и последним пассажиром кареты был покамест неутвержденный в титуле, десятый виконт Монтегю, мать и приемный отец которого так и не удосужились подать петицию о признании за ним титула виконта Монтегю. Почему, спросите вы? Доктор Слотер не видел в этом смысла. Подача петиции предполагала немалые расходы, утомительную возню, сотни часов блуждания по кабинетам и ведомствам, но что значил титул без земель? Слотеры дорожили мнимой дружбой с Пойнцами и были не готовы с ними судиться, кидая на ветер деньги семьи. Через знакомство с Уильямом Пойнцем медицинская практика мистера Слотера подпитывалась новыми обеспеченными клиентами. Он не собирался ничем жертвовать ради того, чтобы пасынок носил титул нищего виконта. «Что умерло, то умерло», обожал говорить доктор Слотер и был по-своему прав.
Изабелла Пойнц в молодом возрасте
Марк Энтони Браун, братьев и сестер которого не взяли в Каудрей-лодж из-за его скромных размеров и потому, что пятеро детей Слотеров накануне отъезда переболели простудой и не совсем выздоровели, стоял за юбкой матери. «Маменькин сынок». Этим прозвищем его наградили подростки, жившие по соседству. Он не был хилым, капризным или слезливым, но во всем его облике сквозила настороженность, неуверенность, тревожность. Среднего роста, он походил на мать лицом, то есть был достаточно красивым, но его лицо портили вышеупомянутые настороженность и тревожность. Кареглазый, слегка нескладный, Марк Браун сжимал в руке молитвенник и одет был во все черное, даже чулки на нем были черного цвета.
«Чертов католик», размышляла старая леди Браун, «неужели они решили сделать из него монаха?» Вдовствующей виконтессе трудно было признаться кое в чем и себе самой, но черты лица «гнусного щенка» до боли напоминали ей детские портреты из фамильной галереи сгоревшего Каудрей-хауса. «Он, несомненно, Браун, и такая религиозность, благочестие в ребенке похвальны, но зачем из него вылепили католика? Покойный отец, пожалуй, умилился бы, что его сын – маленький монашек, хоть сейчас посылай ребенка в монастырь в Фонтенбло, да кому от этого польза? Уж точно не его матери, этой упертой католичке. Ее старшего, благородной крови мальчика, обойдут и задвинут в дальний угол эти пронырливые Слотеры. Три века скоро, как король Генрих вышвырнул из Англии римских прихвостней, а у них до сих пор не перевелись почитатели».
Покуда вдова седьмого виконта раздумывала, гости с хозяевами обменивались приветствиями, а миссис Пойнц и миссис Слотер обнялись, как подруги.
- Марк, что ты прячешься за матерью? – пробасил Генри Слотер. – Поклонись и будь вежлив.
- День добрый, мистер Пойнц и миссис Пойнц, - едва различимо промолвил Марк Браун и выступил вперед с поклоном. – Храни вас Бог!
Он неловко потоптался на месте пару мгновений, переместился правее и поклонился еще почтительнее, но уже не Пойнцам, а вдовствующей виконтессе. – Леди Браун, мое почтение, храни вас Бог!
- Да, и тебя пусть хранит Бог, - выдавила старуха. – Не расстаешься с Евангелием, дитя?
- Не расстаюсь, миледи, - мальчик испуганно заморгал. – Без Бога я жить не могу.
- «Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят», процитировала нагорную проповедь Христа старая женщина и чуть не поперхнулась, припомнив предшествующую этой строке строку, «Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю».
- Добрый день, кузен Уильям, кузен Кортни, кузина Френсис, кузина Элизабет, кузина Джорджиана и кузина Изабелла, - тараторил Марк Браун, кланяясь детям Пойнцев. – Храни вас Бог!
- Здравствуй, Марк, - мисс Френсис Пойнц демонстративно не назвала родственника кузеном и переглянулась с сестрой Элизабет. Отец запретил ей называть Марка Брауна кузеном, но при этом он не разрешил дочерям и сыновьям разглашать ему, в каких выражениях обсуждают этого злополучного ребенка и всех Слотеров в семье.
- Что это ты обрядился во все черное, как священник? – ляпнула «красотка», мисс Элизабет, не удостоив «кузена» и приветствием.
- Темная одежда у детей пачкается меньше и носится дольше, - заступился за пасынка отчим. – И этот цвет нравится Марку, мисс Элизабет.
- Добрый день, Марк, - произнесли одновременно Джорджиана и Уильям, а «лисичка» Изабелла неуклюже поклонилась.
- Милости просим, - миссис Пойнц махнула рукой на дверь, и слуга тотчас ее распахнул. – Заходите, отдохните с дороги. Ваши покои готовы, Френсис, а Марка мы разместим в детской.
- Да, милости просим, - мистер Пойнц посторонился. – Каудрей-лодж не сравнится по просторности спален с Каудрей-хаусом, но Каудрей-хаус остался в воспоминаниях тещи и жены, а вы должны извинить погорельцев за тесноту.
- Нашим лондонским комнатенкам далеко до комнат в Каудрей-лодж, - возразил Генри Слотер. – Да и мой загородный дом в Ферз-холл в Ингейстоуне меньше вашего особняка. Так что извинять нечего, Уильям, клянусь могилой Гиппократа.
- Проходи, милый, - Френсис Слотер подтолкнула сына, замершего в нерешительности. – Иди за кузенами и кузинами и не стесняйся.
* * *
12 июня 1808 года
Каудрей-лодж, Сассекс, Англия
Малолетний лорд Марк Энтони Браун нервно теребил рукав куртки и недоумевал. Утром, стоило ему подняться в детскую, кузены и кузины, отговариваясь тем и этим, поочередно исчезли, и даже карапуза Кортни уволокла за собой рыжая прохиндейка, кузина Изабелла. С ним не желали знаться, играть, просто беседовать. Марк подозревал, что виной тому была его набожность и взрослые рассуждения, которые он черпал у матери и ее духовника. Надо было сформулировать эту неутешительную мысль в голове, но вместо четких выводов в голове ребенка метались обрывки переживаний, сомнений, оправданий и напыщенных фраз, вперемешку с премудростями Иисуса и намеками на адские муки и скрежет зубовный.
Матушка внушала Марку, что спасение души невозможно без постижения евангельских истин, укрощения плоти, молитв, постов и обрядов. Без всего этого католик начинает впитывать яд ложных учений, лишается связи с церковью, а под конец и веры. Марк и в самом деле был «маменькиным сынком» и страшился недовольства матери пуще всего на свете. Он пичкал себя чтением Библии, бесконечными молитвами, ради одобрения родительницы, не понимая порой, для чего старается быть святее папы римского. Дьявол нашептывал Марку, что все это напрасно, что его душа – пресловутая каменистая почва из притчи Христа, на которой зерно веры быстро всходит, но, едва прорастет, неизбежно погибает. Марк любил мать до безумия и не смел ее огорчать, она вела себя с ним столь мягко, терпеливо и нежно, что нельзя было ничем расстроить этого ангела во плоти. Ту, кто подарил ему жизнь. Но что поделаешь, он не мог переварить католический догмат, как ни пыжился. Заученные фразы вылетали у Марка из головы, сложные толкования отвергал ум, а к сердцу находили путь лишь самые ясные и справедливые изречения Иисуса. Нужно было повторить молитву, но внутренний голос спрашивал, «зачем? Ты читал ее утром». В детской Марку хотелось заняться чем-нибудь, но он боялся брать игрушки кузенов и кузин. Злые взгляды исподлобья детей мистера и миссис Пойнц не давали ему покоя. В итоге, рассмотрев игрушки, мальчик их не тронул, сел на подоконник, за гардину, и стал листать молитвенник. Будь это не молитвенник, а Библия, он нашел бы рассказ о сражениях или интересных событиях, но в молитвеннике ничего такого не найдешь.
Скрипнула дверь и в детскую, крадучись, вошли три старших сестры, мисс Френсис, мисс Элизабет и мисс Джорджиана.
- Где он? – Френсис заглянула в комнату с детскими кроватями и столом. – Куда делся?
- Его здесь нет, - захихикала Элизабет. – Наверное, побежал молиться, ханжа.
- Он невыносим, - раздраженно изрекла Френсис. – Такой скучный и навязчивый, от его болтовни про Иисуса немудрено и спятить.
- «Спятить?» - воскликнула Джорджиана. – Бабушка и мама не разрешают использовать вульгарные и простонародные слова.
Марк Энтони Браун за гардиной затаил дыхание, слушая о себе весьма нелестные мнения.
- Тебя, с твоими куриными мозгами, не спросили, что простонародное, а что нет, Джорджи, - отрезала Френсис.
- У меня не куриные мозги, - обиделась сестра.
- Еще какие куриные, - рассмеялась Элизабет. – И ходишь ты вразвалочку, как утка или старая курица. Вы с этим Марком Слотером прямо пара. Он несет чушь, а ты чушь разносишь.
- Лжешь, - рассердилась Джорджиана. - Ты все время лжешь, Лиззи.
- Матушка с батюшкой шептались о нем в гостиной позавчера, - сообщила Френсис. – Знаете, что ждет этого выскочку?
- Что? – хором сказали Элизабет и Джорджиана.
- Его обучат медицине, так распорядился мистер Слотер, - открыла секрет Френсис. – Миссис Слотер спорит с ним, но миром правят мужчины. Этот врач такой пройдоха. Присвоил дом и всю землю, которые завещал леди Френсис виконт-монах, продал их, и выручку положил в свой карман. Матушка думает, что мистер Слотер намерен дать шестерым своим родным детям образование и воспитание джентльменов и леди, его доходы это позволяют. И разделить наследство между шестерыми. А Марк Слотер будет лечить людей за деньги, потому что он не родной, а пасынок. Миссис Слотер прочила сыну духовную карьеру, поездку в Брюссель, сан, но мистер Слотер этому воспротивился. Ему надобен помощник, но не тот, что лечит как он, лекарствами и предписаниями, а хирург, который возится с ранами, гноем и прочей гадостью. Хирурга обучать легче и дешевле. Но получают они за труд меньше денег.
- Фу, действительно гадость! – скривилась Элизабет. – Гной! Раны! Я видела рану с гноем на боку у коровы, это ужасно.
- Марк Слотер? – не уловила иронию и насмешку в словах сестер туповатая Джорджиана. – Какой же он Слотер, если доктор Слотер ему отчим, а он тому пасынок? Он – Марк Браун.
- Ты нашему отцу так его назови, дурочка, - предложила Френсис. – Если этот гаденыш – Марк Браун, то став совершеннолетним, он напишет петицию королю, сменит веру, сделается виконтом Монтегю и выкинет нас из Каудрей-парка, прибрав к рукам всю нашу собственность и деньги за аренду. В суде у аристократов преимущество перед простыми мистерами и миссис, Джорджи. И быть тебе тогда бесприданницей, с твоей-то крестьянской физиономией и толстыми, кривыми ногами.
- У меня не толстые ноги! – закричала Джорджиана.
- Толстые, как у свиньи, - подразнила сестру Элизабет. – И ты все ешь и ешь, жуешь и жуешь, у тебя рот всегда чем-то набит. Прекращай уже лопать.
Мисс Джорджиана враждебно засопела. Дело шло к драке, и Марк Браун на подоконнике сжался, зажмурился. Затем он вздохнул, выскользнул из-за гардины, выпрямился, и кашлянул, чтобы привлечь к себе внимание. Три сестры, как по команде, повернули головы в его сторону.
- Храни вас Бог, - с христианским смирением молвил мальчик и шагнул к двери.
- Господи! – взвизгнула Элизабет. – Он сидел на подоконнике!
- Именно так, кузина Элизабет, - лицо ребенка было бледным, но решительным. – Я - Марк Слотер, сидел на подоконнике и не пропустил ни слова. Меня отдадут в обучение, возиться с ранами и гноем. Если у тебя будет рана или гной, кузина Элизабет, я вылечу твою рану, а пока пойду, помолюсь. Храни вас Бог.
Он прошествовал мимо опешивших кузин и шмыгнул за дверь. Его молитвенник остался лежать на подоконнике, как напоминание о том, что, подслушивая чужие разговоры, человек, не услышит о себе ничего хорошего.
* * *
12 июня 1808 года
Каудрей-лодж, Сассекс, Англия
Миссис Френсис Слотер, в который уже раз, перешла на шепот, пытаясь доказать мужу обоснованность своих аргументов. Три месяца назад Генерик Слотер поднял вопрос об образовании пасынка и все эти три месяца супруги бесконечно пререкались о том, какую стезю избрать для Марка. Пререкались даже в Каудрей-парке, прогуливаясь по саду и парку, в оранжерее, дубовой аллее и кровати, отходя ко сну. Пререкались и сей миг, рядом с заброшенным, грязным, гигантским фонтаном у развалин Каудрей-хауса. Тем самым фонтаном, в котором частенько шарила тростью старая леди Браун в поисках утонувших внуков и внучек.
- Френсис, ты вбиваешь сыну в голову не то, что ему пригодится в жизни, - с жаром говорил доктор. – Какой из Марка священник, а уж тем более католический монах? У него незаурядный ум, отменная память, точные движения и ловкие пальцы. Никто из наших детей и в подметки ему не годится по этой части. Из Марка выйдет выдающийся хирург, в нем нет брезгливости, его не воротит от вида крови.
- Ты настаиваешь на том, что выгодно тебе, Генри, - жена вздернула подбородок. – Его отец был монахом и неоднократно заявлял, что родись у него ребенок, он желал бы, чтобы этот ребенок был в лоне церкви, восстановил то, от чего ему суждено было отказаться, приняв титул и женившись.
- Виконт согласился продолжить род, чтобы этот род угас в следующем поколении из-за католического обета безбрачия? В чем смысл, Френсис? – взорвался Слотер. – И на что будет существовать Марк? На пребенду? Это беспросветное существование на грани голода. И где? В Англии? Во Франции, в которой черте что творится? Как ты все это устроишь?
- Мы не позволим ему голодать, - заупрямилась супруга.
- Мы? Я в два раза тебя старше, мне пятьдесят два года, и я буду вынужден прекратить лечить людей в ближайшие десять лет. А Марку в эту пору будет около двадцати, – гнул свое Генри. – Если мы выделим равные доли наследства детям, это окажутся крохи, а не доли. У Генри и Бэзила нет способностей к врачеванию. Марк в их годы думал, решал что-либо, читал и писал намного лучше и проворнее их.
Руины Каудрей-хауса
- Что же ты, в этом случае, хочешь сделать из Марка хирурга, а не доктора? – возразила миссис Слотер. – Пусть учится на доктора в университете и со временем заберет твоих пациентов.
- Мы возвращаемся к тому, с чего начали, - простонал Слотер. – Руки и язык, Френсис! У Марка «золотые» руки и удручающая прямолинейность при полном отсутствии красноречия. Твой сын не умеет врать, убеждать, склонять человека к тому, что надо доктору от больного и его родственников. Но Марк схватывает анатомию на лету. Он за считанные минуты разделал мертвых лягушку и кролика, которых я ему принес, без слез и дрожи в пальцах, и при этом не изменился в лице, нашел все органы из книги и высказал замечания, до которых студенты доходят годами. Это дар, а даром негоже разбрасываться.
- Не твои ли это слова, что хирурги получают меньшую плату за услуги, чем доктора? - не уступал Френсис. – И обучают их, как ремесленников, при больницах, что дешевле, а не в университетах. Так чем ты руководствуешься, дорогой? Своей выгодой или интересами Марка?
- И тем, и другим, - признался муж. – Посуди сама. Я могу преподавать ему анатомию два года и в двенадцать лет отправить в госпиталь святого Варфоломея или больницу Гая для обучения. В пятнадцать лет он станет помощником хирурга, а в шестнадцать повесит на стену свидетельство из больницы, позволяющее работать хирургом и помогать в родах. В шестнадцать! Дети докторов, сквайров, джентльменов и зажиточных торговцев поступают в Оксфордский, Кембриджский и Эдинбургский университеты в шестнадцать и учатся пять-семь лет. Кроме того, ты ошибаешься, полагая, что хороший хирург получает сильно меньше доктора. Я знаю хирургов с личными экипажами и домами, моя милая. За хирургией будущее. И вот еще что учти. Есть ли у меня двенадцать или тринадцать лет, чтобы содержать семью? Вдруг я умру, пока Марк учится? Это будет катастрофа, вы станете нищими.
- Он ребенок! – готова была разрыдаться миссис Слотер. – Ребенок, предназначенный Богу! Тебе не терпится обзавестись подручным, вскрывающим для тебя гнойники, отрезающим пальцы и женские опухоли, удаляющим камни из мочевого пузыря. Но каково юноше, в шестнадцать лет, погрузиться в такое? Не ты ли утверждал, что в больнице Гая можно обучаться с четырнадцати?
- Ты чрезмерно опекаешь Марка, а ему по силам усвоить анатомию к двенадцати, - напирал Генри. – Я определю его в обучение не по возрасту, а по зрелости. А иначе, боюсь, ты забьешь мальчику голову религией, если позволить тебе это, Френсис.
Они в третий раз обходили фонтан, то приближаясь к нему, то удаляясь в сторону ворот сгоревшего замка.
- Я мать Марка и буду забивать ему голову, как ты выражаешься, чем мне угодно, - упрямо насупилась жена. – Проводи меня в дом, пока мы окончательно не разругались.
Он кивнул и повел супругу к Каудрей-лодж. По дороге мистер и миссис Слотер молчали, продолжая мысленно спорить между собой. В доме Френсис отклонила приглашение миссис Пойнц выпить чаю, сославшись на мигрень, и поднялась к себе в спальню. К ее удивлению, сын был там и дремал на кровати поверх покрывала.
- Марк, - родительница осторожно легла слева от мальчика и тихо произнесла. – Ты спишь?
- Нет, матушка, - ответил Марк Энтони Браун.
- Отчего ты не в детской? – полюбопытствовала миссис Слотер.
- Кузены и кузины меня не любят, мама, - проворчал сын.
- К тебе отнеслись дурно, чем-то обидели, выгнали? – напряглась мать.
- Не выгнали, я сам сюда спустился, - Марк поморщился. – Мама, а правда, что Генри отдаст меня в обучение?
- Откуда ты узнал? – изумилась родительница.
- Мистер и миссис Пойнц сказали это кузине Френсис, хотя она мне и не кузина, - рот Марка Брауна был приоткрыт, что случалось с ним часто из-за заложенности носа.
- Как не кузина? – нахмурилась Френсис. – Ты же сам называл дочерей Пойнцев кузинами.
- Я-то называл, но они не считают меня своим кузеном, - отметил Марк. – Девочки боятся, что мы напишем петицию королю и отнимем у них землю и дом. Нам обязательно приезжать сюда, мама? Эти девочки такие злые и они смеются надо мной.
- Я побеседую с миссис Пойнц, Марк, - уверила ребенка мать. – Она их накажет.
- Нет, не беседуй, - покачал головой сын. – Мне не нравится ездить в Каудрей-парк, но я могу потерпеть. И буду обучаться анатомии, как решил Генри.
- Это необязательно, если этому противится твоя душа, - Френсис сжала его руку.
- Ничего страшного, мама, моя душа не противится, - Марк Энтони Браун улыбнулся. – Не могу же я все время молиться, нужно иногда поучиться лечить раны. Ведь Христос их лечил.
* * *
12 июня 1808 года
Каудрей-лодж, Сассекс, Англия
Леди Френсис Браун, урожденная Макворт, внучка барона Дигби и графа Гейнсборо, вдова седьмого виконта Монтегю, грела на июньском солнце свои дряхлые кости на садовой скамейке и вдыхала аромат роз в розарии дочери. Пятнадцать лет, прошедшие со дня гибели сына на Рейне, она ни одной ночи не спала хорошо и была изнурена горем и старостью до предела. Для чего такие древние старухи потребны Господу, леди Браун не понимала. Делиться опытом с молодыми? Никто в семье не горел желанием перенимать ее опыт или выслушивать воспоминания давно минувших лет, и вдова знала, почему. Виной тому были язвительный тон и ядовитый язык, как у ведьмы, а также желчные поучения, которые изливались из нее, как только она заговаривала о чем-либо. Френсис обещала себе быть мягче и терпимее, но всякий раз нарушала обещание. Да и о чем бы ярком и необычном леди Браун могла вспомнить? Первое ее замужество, со старым мерзавцем, лордом Александром Фальконером, было отвратительным, без любви и детей, а второе, хоть и с детьми, суматошным и не то, что безрадостным, но довольно унылым. Светские дамы, ровесницы Френсис, так почудили и покуролесили на своем веку, а она не заводила любовников, соблюдала приличия, не сорила деньгами, все свои силы вложила в Каудрей-хаус, а он сгорел, как стог сена или полено. Потеряла мужа, потеряла сына, увяла, сгорбилась, накопила целый ворох болезней.
Справа от леди кто-то зашуршал гравием.
- Это ты, Лиззи? – старуха вытянула шею на звук.
- Нет, миледи, это я, - из-за кустов вышел пасынок Слотера, Марк Браун. – Извините, я вас не видел.
- Теперь видишь, - женщина усмехнулась. – И что, не хочешь сбежать?
- Не хочу, - мальчик затряс головой. – Я вам мешаю?
- Нет, - на душе у Френсис «скребли кошки» и она была согласна на любое общество. – Присаживайся, Марк Браун, католик, потолкуем с тобой о жизни.
- Ладно, - ребенок сел на край скамьи. – Сегодня солнечно и тепло, миледи.
- Да, - она покосилась на книгу в его руке. – Что это? Твой молитвенник?
- Нет, «Деяния апостолов», - потупился Марк Браун. – Я его перечитываю, чтобы выяснить, кто был главным апостолом.
- А что тут выяснять? – хмыкнула вдова. – Апостол Петр.
- Так-то оно так, - пожал плечами мальчик. – Но я думаю, что для церкви Павел важнее, он распространял веру в Христа усерднее.
- Впервые передо мной десятилетний ребенок, интересующийся такими вещами, - леди Браун погладила пальцами серебряный набалдашник трости. – Меня приучили молиться с малолетства, но Бог был не очень-то ко мне милостив. Я лишилась мужа, сына и дома. Разве это милость, столько всего лишиться?
- Нет, совсем не милость, - Марк Браун глядел на нее с сочувствием.
- Зря мать окрестила тебя как католика, - посетовала старуха. – В Англии своя церковь, нестяжательная и справедливая. Римская церковь грабила своих прихожан, она отпускала грехи за деньги, продавала индульгенции. Однажды католический монах проклял твой род проклятием огня и воды, тебе о нем известно?
- Моя матушка в него не верит и мистер Слотер тоже, - мальчик стиснул губы. – Католические монахи молятся за людей, а не проклинают их.
- Мой сын, Джордж Браун, виконт Монтегю, утонул в реке, а Каудрей-хаус, гордость Браунов, уничтожил огонь, - зловеще прошептала Френсис. – Твоя фамилия – Браун. Что ты на это ответишь, маленький католик?
- Ничего не отвечу, - буркнул Марк. – Это суеверия.
- Католик ты или нет, никто, в чьих жилах течет кровь Браунов, не в безопасности, до тех пор, пока их род владеет землей, отнятой у монастырей, - вдова прищурилась. – Помни это и будь настороже.
- Да, миледи, - побледнел ребенок.
- Открой-ка книгу и почитай мне первое послание к Тимофею о лжеучениях, - леди Браун стукнула тростью по земле. – А потом мы обсудим с тобой, что такое лжеучение, и как его распознать.
Bernard:
» Часть 1 Глава 2 Бойня
Глава 2
«Бойня»
Пять лет спустя, 17 июля 1813 года
Мидхэм, Беркшир, Англия
Зачатки характера ребенка видны их матерям с рождения, а в раннем детстве характер приобретает огранку воспитания. Тогда же раскрываются таланты, проступают способности и закладываются привычки, делающие маленького человека личностью, чтобы в юности ко всему этому добавились чувственность и темперамент. От воспитания зависит много, но в некоторых людях природные наклонности берут верх над воспитанием, и они же выводят на сцену жизни пороки и дурной нрав. И тогда окружающие люди говорят, что его или ее не узнать, что в столь приличной семье вдруг выросло такое дитя, что во всем роду до сего дня не было никого с подобными наклонностями.
К чему эти мысли и о ком идет речь, спросите вы? Тот или та, о ком идет речь, пусть побудет в тени, а мысли эти, вкупе с историей проклятия огня и воды, а также спорами о наследстве виконтов Монтегю, призваны объяснить цепь случайных и зловещих событий в последующих главах.
Мидхэм – поместье мистера Уильяма Пойнца, которое перешло к нему по завещанию отца, умершего в 1809 году, располагалось к востоку от Ньюбери и к юго-западу от Ридинга, в живописном уголке Беркшира. Дед мистера Пойнца, вельможа и дипломат, был наставником младшего сына короля Георга Второго, герцога Камберлендского, и купил Мидхэм у некоего Хиллерсдона. Купил для своей возвышенной миссии пестования молодого принца, посему герцог Камберлендский жил в Мидхэме весьма долго. В память об этих благословенных временах близости фамилии Пойнцев с королевской фамилией в особняке существовали комната принца, которую с гордостью показывали гостям, своеобразный музей, питающий тщеславие хозяев, и фонтан, устроенный королевой в награду воспитателю ее чада.
Мидхэм-хаус, поместье Пойнцев
Имение Пойнцев нельзя было счесть архитектурным шедевром, но оно было больше и удобнее Каудрей-лодж, служившего некогда, до пожара в Каудрей-хаусе, всего лишь домом управляющего Каудрей-парком. По этой причине мистер Уильям Пойнц с женой и шестью детьми то и дело переезжал из Каудрей-лодж в Мидхэм и обратно. Жизнь на два дома, конечно, полна хлопот, но имеет и преимущества. У двух домов два набора соседей, а смена обстановки так бодрит. Добавьте к этому немалое число потенциальных женихов для четырех дочерей в соседских семьях двух поместий, и выгоды переездов из дома в дом станут очевидны.
В 1813 году, в разгар войны на континенте, дети мистера и миссис Пойнц достигли того возраста, в котором детская наивность и привязанность к родителям уступает место подростковой ранимости, вспыльчивости, а то и нетерпимости. По крайней мере, восемнадцатилетняя мисс Френсис, пятнадцатилетняя мисс Элизабет, четырнадцатилетняя мисс Джорджиана и двенадцатилетний мастер Уильям перешагнули этот рубеж и доставляли отцу и матери ощутимые заботы.
Мисс Френсис, старшая дочь, преисполненная высокомерия от осознания своего старшинства, к семнадцати годам охладела к романтической поэзии и сделалась заносчивой гордячкой. Она нацелилась на замужество с титулованной особой и проникновение в светское общество. Эта перемена в ней обнажила неприятные черты характера, холодность и цинизм, которые она как будто в себе не замечала, либо считала достоинствами. Холодность и цинизм, разумеется, были ей свойственны и раньше, но сглаживались стремлением к любви, мечтательностью и увлечением поэзией. Когда стремление к любви, мечтательность и поэтичность опали с этого юного дерева, холодность и цинизм стали выпуклыми и раздражающими. Холодность и цинизм – верные спутники ума, превращали ум мисс Френсис в острый кинжал, опасный и ранящий. Однако, несмотря на надменность и пренебрежительное отношение к поклонникам, старшая дочь Пойнцев пользовалась успехом у молодых джентльменов, за ней ухаживали, ее благосклонности искали. Бравый офицер, Роберт Коттон Сент-Джон Трефузис, барон Клинтон, герой войны на Пиренеях, поклялся покорить «эту твердыню» и вел переговоры с мистером Пойнцем о браке с мисс Френсис. Воистину, человека манит что-то недостижимое или кто-то недостижимый, и он борется за обладанием им, но достигнув, порой разочаровывается.
Мисс Элизабет, которая в десять лет была удивительно красивой девочкой, в пятнадцать лет расцвела в очень красивую, но не шибко образованную девушку, бесцеремонную и насмешливую, завидующую статусу старшей сестры и ее колючему уму. Когда мисс Френсис избавилась от томиков стихов, мисс Элизабет их подобрала, и начала не столько читать, сколько почитывать. Хорошие романтические стихи окрыляют и восхищают тех, кто способен их понять и оценить, но для мисс Элизабет они служили надеждой на блестящее будущее и грядущее счастье. Все написанное в стихах девочка понимала буквально, оттого ее упование на силу своей красоты и появление влюбленного в нее рыцаря с душой Ланселота, благородного и щедрого жениха, были даже не надеждами, а слепой убежденностью. Мисс Элизабет, правда, не злилась по любому поводу, как Френсис, но отличалась упрямством, взбалмошностью, лживостью и болтливостью. Отцу и матери следовало пресекать лживость и болтливость Элизабет, но они нарекли лживость дочери фантазиями и богатым воображением, а болтливость живостью нрава, и потворствовали тому и другому. Это, подчас, делало выходки и вранье Элизабет невыносимыми.
Мисс Джорджиана в свои четырнадцать лет, подросла, постройнела, повзрослела, стала почти привлекательной, но при этом оставалась обидчивой тугодумкой. В девять лет ее замедленное мышление и речь беспокоили родителей в том смысле, не родилась ли их дочь умственно отсталой, но с годами эти опасения развеялись. Мисс Джорджиана, бесспорно, думала медленно, но умственно неполноценной не была и в прошлом страдала скорее от неуверенности в себе, чем от какой-то врожденной болезни. Ее обидчивость проистекала из того же источника. Старшую сестру Френсис мисс Джорджиана побаивалась, с мисс Элизабет была «на ножах», добросердечную Изабеллу обожала, а братьев любила мягкой, сестринской любовью, за что они платили ей тем же.
Мастер Уильям Пойнц, наследник Каудрей-парка и Мидхэма, в двенадцать лет был мужской копией гордячки Френсис. Преуспевая в учебе и имея скудное чувство юмора, этот мальчик выглядел старше, чем был на самом деле, и вел себя соответствующим образом. Он хотел быстрее вырасти, детство мало радовало этого ребенка, ему грезилась взрослая жизнь, ее свершения и соблазны. Мастер Уильям подражал отцу во всем, но именно это, то есть недетское поведение и мышление, а также избыточное честолюбие, пугали и тревожили в нем родителей.
В сравнении с заносчивой Френсис, сумасбродной Элизабет, обидчивой Джорджианой и надутым Уильямом, вступившими в непростую пору юности, предшествующую «вылету из родительского гнезда», забавная и нежная Изабелла, и балагур Кортни, представлялись мистеру и миссис Пойнц если не утешением, то отрадой, ведь общаться с подростками всегда трудно. В таких обстоятельствах семья Пойнцев встретила лето 1813 года.
В 1810 году мистер Пойнц избрался в парламент от Каллингтона. Его политические покровители позволяли ему определенную свободу действий, но в целом никто не воспринимал Уильяма Пойнца как независимого политика, а лорд Эгремонт даже назвал этого уважаемого джентльмена «абсолютным рабом лордов Спенсера и Гренвилла». Миссис Пойнц суетилась, плела безобидные провинциальные интриги, разоблачала мелкие козни соседок, матерей незамужних девиц, против своих ненаглядных девочек, и тиранила прислугу. Старая леди Браун, матушка миссис Пойнц, ругалась на всех подряд, переезды из поместья в поместье давались ей нелегко.
Что касается семьи Слотеров и Марка Энтони Брауна, возможные претензии которого на Каудрей-парк некогда так волновали Пойнцев, они поддерживали отношения с Пойнцами посредством переписки, но виделись не более одного-двух раз в год. Мистер Уильям Пойнц по-прежнему предпочитал не упускать ребенка девятого виконта Монтегю из поля зрения, да и медицинские советы доктора Слотера были для Пойнцев и старой леди Баун не лишними. Каждое лето Слотеров приглашали в Мидхэм или Каудрей-парк на пару-тройку недель, дабы миссис Элизабет Пойнц могла пообщаться с миссис Френсис Слотер и выведать у той ее планы и намерения. Между детьми Слотеров и Пойнцев во время этих визитов дружбы не складывалось, а Марк Энтони Браун старательно избегал враждебно настроенных к нему «кузенов» и «кузин». Он три года обучался у знакомого мистеру Слотеру хирурга, жил у того в Лондоне, посещал королевский колледж хирургов на Линкольнс-Инн-Филдс, слушал лекции прославленных Джона Абернети, Эстли Купера и других выдающихся мастеров резать и шить человеческую плоть. Духовные поучения католических богословов, которыми когда-то потчевала его мать, он уже не читал и был не религиозен, хотя к церковной службе ходил и оставался католиком. Хирургия захватила его целиком, он дневал в анатомических театрах, пропадал в лондонских госпиталях и больнице Гая, помогал наставнику при операциях, а вечерами зубрил анатомию и штудировал лекции Джона Хантера и Персифаля Потта. В поместье Пойнцев он, наверное, и не поехал бы летом 1813 года, если бы мистер Уильям Пойнц не посулил ему свободный доступ в святая святых местного мясника и возможность «набить руку» на свиных тушах. Посему, в июле 1813 года, едва наставник-хирург повез свою мать и жену в Ньюкасл, Марк Энтони Браун пожаловал в Мидхэм и был размещен в мансарде из-за избытка гостей в доме. С «кузинами» и «кузенами» он почти не разговаривал, за столом ни к кому, кроме слуг, не обращался, и в беседах молодежи участия не принимал. Дети Пойнцев три года назад придумали ему прозвище «бойня», созвучное фамилии отчима, и в своем кругу называли Марка Брауна этим прозвищем. Мисс Френсис презирала Марка Брауна за то, что он «променял свободу джентльмена на омерзительное ремесло», а мастер Уильям почитал за бастарда. Мисс Элизабет сочиняла о нем ужасные небылицы с якобы отрезанными человеческими частями тела в его дорожной сумке, пугала этим Изабеллу с Кортни, и только мисс Джорджиана находила в «кузене, который нам не кузен», интересного собеседника.
Мать Марка Этони Брауна, бывшая леди Браун, а нынче миссис Френсис Слотер, смирился с тем, что ее старший сын, отпрыск знатного рода с королевской кровью, не будет ни виконтом Монтегю, ни настоятелем католического монастыря во Франции, а потратит свои лучшие годы на возню с ранами и язвами. Она довольствовалась тем, что Марк любит ее, поверяет ей свои тайны и во всем с ней советуется. Ее страшили слухи, что помощников хирургов и хирургов хватают в Лондоне военные и чуть ли не силой увозят в проклятую Португалию и Францию, врачевать солдат и офицеров. Миссис Слотер пыталась заручиться помощью мистера Пойнца и вытрясти из него какую-нибудь охранительную бумагу на сей счет, но Уильям Пойнц отклонял ее мольбы. В сущности, он был бы на седьмом небе от счастья, если бы Марка Брауна, претендента на поместье его жены, забрали в армию и убили на войне.
Мистер Генерик Слотер, которому в 1813 году исполнилось пятьдесят семь лет, продолжал лечить зажиточных обитателей столицы. Он смертельно устал от ощупывания животов, пульса и лодыжек, выслушивания хрипов в легких, изучения цвета и запаха мочи пациентов. Солидный опыт и чувство долга спасали его от приступов меланхолии, но одному Богу было известно, как тяготили Генри Слотера обязанности врача и необходимость обеспечивать семью.
Стоит сказать, что в Мидхэме у Пойнцев был восхитительный сонм именитых соседей, главными из которых была семья Гербертов, лорда и леди Карнарвон. Сорокалетние граф Генри Герберт и его жена, графиня Элизабет «Китти» Герберт, произвели на свет пятерых детей, в том числе тринадцатилетнего наследника, Генри Джона Герберта, лорда Порчестера, близкого по возрасту как мисс Джорджиане Пойнц, там и мисс Изабелле Пойнц, с которой юный лорд был дружен. Дочери лорда и леди Карнарвон, Харриет, Тереза и Эмили были бесподобными юными мисс, а младший сын, одиннадцатилетний Эдвард, забавным шутником. Замок графа Карнарвона, помпезный Хайклир, лежащий к западу от Мидхэма на удалении десяти миль, Герберты получил сто двадцать лет назад через брак.
Генри Герберт, лорд Порчестер
Другим состоятельным джентльменом, соседом Пойнцев, был владелец поместий Херст-Лодж, Соннинг и Холм-парк, молодой Роберт Палмер, внук поверенного герцога Бедфорда, ставший хозяином обширных земель и восьми тысяч фунтов годового дохода после смерти отца, Ричарда Палмера. В 1813 году сэру Роберту исполнилось двадцать лет и этого завидного холостяка мечтали заполучить в зятья все окрестные матери девиц на выданье. Лишившийся батюшки в 1806 году, а матушки в 1812 году, Роберт Палмер дожидался совершеннолетия под надзором опекунов, часто навещал Пойнцев и питал особую симпатию к самой красивой из их дочерей, мисс Элизабет. Его не смущали ни ее болтливость, ни вызывающее поведение, ни привычка врать с три короба, излагая какое-нибудь событие или приключение. Мисс Элизабет, в свою очередь, усматривала в высоком, смазливом и авантажном сэре Роберте черты храброго рыцаря Ланселота, которому суждено было осчастливить ее предложением брака и пылкой любовью. Мистер и миссис Пойнц всячески поощряли этот возможный союз, но увлечение Роберта Палмера их пятнадцатилетней пустоголовой дочерью казалось им временным и поверхностным, что было недалеко от истины, ибо сэр Роберт не собирался надевать на себя брачные оковы и плодить детей до тридцати лет.
Итак, коротая дни и мучаясь от скуки в Холм-парке и Хайклире, мистер Роберт Палмер и наследник графа Карнарвона, Генри Герберт, лорд Порчестер, стали завсегдатаями Мидхэма, поскольку юным, обаятельным, джентльменам всегда по вкусу общество девушек из дворянских семей. Вместе с ними в гости к Пойнцам наведывались их приятели. В итоге, летом 1813 года в Мидхэме сложился кружок праздных молодых людей от двенадцати до двадцати лет. Единственным представителем благородной молодежи, кто не состоял в этом кружке, был Марк Энтони Браун, пасынок доктора, будущее ремесло которого делало его человеком иного сословия, трудящегося за деньги. Но Марк Энтони Браун и не стремился в этот кружок, он потрошил свиные туши, оттачивал на мертвых животных навык быстрой перевязки сосудов в ране, разрезов и ампутации. Казалось бы, и Бог с ним, но присутствие в Мидхэме ровесника, не рвущегося в вышеупомянутый кружок, превращало Марка Брауна в мишень для насмешек тех, кто в этом кружке состоял. В того, кого обсуждают и над кем злословят. Его дешевая одежда, «иезуитская» по меткому замечанию мисс Френсис, манера ходить, "надутый вид» и угрюмая молчаливость за столом были притчей во языцех на прогулках, в беседке и музыкальном салоне. На Марке Брауне заочно оттачивали остроумие, и потеха над ним была своего рода ежедневной игрой на протяжении трех недель. То же, что ученик и подручный хирурга был при этом крещен как сын лорда из рода потомков королей, лишь придавало пикантности этой забаве и усиливало пересуды.
А что же Марк Браун? Как он расценивал эти нападки? Обучение в Лондоне, а также компания студентов и хирургов, людей дела, которые были старше и опытнее его, вынудили сына девятого виконта Монтегю досрочно завершить свое детство, окунуться в мир взрослых и в какой-то мере ожесточиться. Наивный мальчик с молитвенником, опекаемый матерью, превратился в подмастерье хирурга, хладнокровного и чуждого сентиментальности. В хирургии нет места наивности и лени. Хирург, по сути, ничем не отличается от плотника или кузнеца. Он слушает просьбы тех, кто нуждается в его услугах, говорит, сколько стоят эти услуги, и, если больной или родня больного от них отказываются из-за безденежья, молча уходит, даже не задумываясь, выживет бедняга или нет. Иначе ведут себя богатые хирурги-джентльмены, для которых хирургия – призвание, а не способ заработка, но таких в Лондоне, да и во всей Англии, единицы. Хирурги – не ангелы небесные. Учеба, жилье, пища, одежда, книги, бумага, чернила, инструменты, бинты, корпия. За все это нужно платить. Видя в Мидхэме беззаботных, красиво одетых юношей и девушек, откровенно смеющихся над ним, Марк Браун был невозмутим. Он принадлежал другому миру, не обижался, но, если бы ему сказали, что за спасение этой веселой, шумной стайки бездельников он должен расстаться с тремя шиллингами, или все они погибнут, сын девятого виконта Монтегю сохранил бы свои три шиллинга и не терзался бы угрызениями совести ни минуты.
17 июля 1813 года, перед полуднем, отдохнув после утренней разделки туши свиньи и изучения ее пищеварительного тракта, Марк Энтони Браун побеседовал с матерью в ее гостевой комнате о своих расходах и поделился с отчимом впечатлениями от «Описания артерий человеческого тела» доктора Джона Барклая. Сбегая по лестнице, чтобы вернуться в лавку к мяснику, он заметил в холле хрупкую фигурку мисс Изабеллы Пойнц, которая как будто пряталась и наблюдала за лестницей. Он не придал этому значения, а тем временем Изабелла, поставленная шпионить за ним старшими сестрами, помчалась в гостиную, где ее поджидали Френсис, Элизабет, Джорджиана, брат Уильям, Роберт Палмер, юный лорд Генри Герберт и племянник местного викария, Джон Толбот.
- Где Бойня? - зашептала мисс Элизабет Пойнц, втащив Изабеллу в комнату и закрыв дверь. – Он ушел?
- Да, - Изабелла закатила глаза. - Но он на меня посмотрел и если вы возьмете его вещи, кого обвинят?
- Мы не допустим этого, - успокоил девочку сын графа Карнарвона.
- Может, не будем к нему вламываться? – засомневался высокий и самый старший из заговорщиков, Роберт Палмер, который со скучающей миной поигрывал цепочкой золотых часов. – Это такое ребячество.
- Роб, мы договорились! – Элизабет всплеснула руками и строго воззрилась на поклонника. – Служанка божилась, что от его сумки скверно пахнет. Он хранит в ней отрезанную руку или ногу, и мы ее найдем.
- И что-то сделаешь с этой ногой или рукой, Лиззи? – ужаснулась Джорджиана. – Тебя вывернет наизнанку, да и мы не будем в стороне.
- Мы завернем ее в тряпку и отнесем матушке, чтобы она велела Бойне уехать, - азартно жестикулировала Элизабет. – Он не имеет права привозить в наш дом разную мерзость.
- Ты так уверена, что в его сумке рука или нога, словно уже шарила в ней, - прищурилась Френсис. – Откуда в тебе эта уверенность?
- Не глупи, я бы не решилась на такое одна, - возразила Элизабет. – Вчера все согласились выжить его из Мидхэма, а теперь у нас разброд, мы ссоримся. Куда это годится?
- Будь по-твоему, Лиззи, - Генри Герберт подбоченился. – Если твоя затея выдворит его отсюда, мы исполним задуманное.
- Идем в мансарду по двое, - обвела сообщников взглядом Элизабет. – И тихо!
- Ладно, - Джон Тэлбот, который боялся крови и вовсе не жаждал найти отрезанную руку или ногу, был бледен. – Я покараулю в холле у лестницы с мисс Изабеллой и отвлеку Бойню, если он вдруг возвратится.
Роберт Палмер мигом раскусил уловку Тэлбота и улыбнулся. – За дело, не будем тянуть.
«Общество избранных Беркшира», как сама себя именовала эта дерзкая молодежь, чинно прошествовало из гостиной в холл. Джон Тэлбот уселся на стул у парадных дверей, а мисс Элизабет Пойнц и Роберт Палмер спешно поднялись на самый верх, к спальне Марка Брауна. За ними последовали остальные. Френсис Пойнц вынула из рукава второй ключ, но он не потребовался, комната ученика хирурга была не заперта. Хихикая, молодые люди набились в тесную коморку. Они опасливо озирались, отпускали шуточки по поводу черного плаща Марка Брауна на вешалке, его грубых сапог в углу и старой потертой треуголки, которая, вероятно, принадлежала покойного виконту Монтегю или Генерику Слотеру лет тридцать тому назад.
- Книги, - мисс Джорджиана взяла с полки у окна первый попавшийся том и прочла титульный лист. – «Персифаль Потт. Наблюдения за природой и последствиями травм, которым подвержена голова с приложением нескольких общих замечаний о переломах и вывихах. Лондон. Хоуз, Кларк и Коллинз, тысяча семьсот шестьдесят восьмой год». Боже мой, здесь на рисунке человеку продырявили голову!
- Покажи, Джорджи, - подскочил к сестре мастер Уильям Пойнц. – Покажи продырявленную голову!
- Вот, - Джорджиана швырнула книгу на столик. – Это так противно, меня сейчас стошнит.
- Хирургам доставляет удовольствие пытать пациентов. В хирурги идут негодяи с тягой к убийству и мучительству, - заявила Френсис Пойнц и указала на стопку писем на столе. – Кажется, это письма миссис Слотер, а под чернильницей письмо с исправлениями. Его? Бойня кому то пишет? Возможно, в письме есть что-то компрометирующее?
Рисунок из книги Персифаля Потта «Наблюдения за природой и последствиями травм, которым подвержена голова» 1768 года
- Конечно, есть, - подсуетилась Элизабет, выдернула из-под чернильницы лист бумаги и стала читать его вслух. Она осознавала, что нарушает правила приличия, но ее это не особо беспокоило. – Письмо от пятнадцатого июня сего года. Похоже, что к матери. Но нынче июль. Значит, Бойня его не отправил, или это черновик. «Дорогая матушка, прошло четыре дня, как я писал тебе, а от тебя ни весточки. Чем вы заняты в Ферз-холле? Какие новости? Как поживают мои драгоценные братья и сестры? Не было ли новых размолвок между Генри младшим и Бэзилом? Утешилась ли Конни после смерти своего котенка? Мэри не болеет? Я просил в предыдущем письме прислать мне пару сорочек, какие Генри купил для Неда, и любой шейный платок, потому что мой совсем обтрепался. Генри покупал сорочки в Колчестере и они были дешевле, чем в Лондоне. Нас на чердаке со вчерашнего дня трое, а не двое, но платить мы будем, как и платили, десять шиллингов в неделю. Наставнику навязали третьего ученика, и за счет него он снизил плату за кровать. Я и Майкл потеснились. Ученика зовут Чарли Томпсон и ему семнадцать лет. Матушка, твои упреки, что я обратился за деньгами к Генри, справедливы и я виноват перед тобой. Мне стыдно за мое расточительство, но на чем еще экономить? Инструменты стоили в полтора раза дороже, чем мы думали, да и за лекции я трачу на четверть больше, чем в том году. Мы с Майклом пробовали питаться скромнее, но он жалуется, что у него нет сил, и твердит, что не будет голодать. Мистер Купер давеча требовал, чтобы все свободные студенты поехали в госпиталь, ухаживать за ранеными из Испании. Бойл до этого поехал и не вернулся, офицеры вынудили его подписать бумаги для службы помощником хирурга и увезли в Портсмут. Наставник посоветовал нам уклониться от этого. Мы с Майклом сказались больными, притворно чихали, кашляли, и улизнули. Накануне того дня наставник поручил мне принять роды у дочери лавочника. Ее отец торгует посудой и приборами из серебра, но за роды хотел всучить мне четыре шиллинга вместо шести, и это при том, что я отлил роженице из своего пузырька микстуры на шиллинг. Лавочник считал, что помощь в родах стоит четыре шиллинга. Дескать, наставник не назвал ему цену. Такой скупердяй. Кто-то потом донес мистеру Куперу, что я принимал роды, а не болел, и меня выбранили. Бьюсь о заклад, это сделал лавочник. Матушка, мне неловко умолять вас об одолжении, но не пришлете ли вы мне гинею? Это на книги. Я дам Генри отчет в покупке книг, и весь месяц буду стирать свое белье сам. С уважением. Ваш любящий сын, Марк».
Элизабет умолкла и все уставились на нее с недоумение.
- Какая-то ерунда – удивилась Френсис. – Ищите что-то другое.
- Вещевой мешок, - Элизабет сунула письмо под чернильницу и огляделась. – Он под кроватью. Вытащи его, Роб. Служанка уверяла, что от этого мешка смердит.
- Лиззи, это чересчур, - Роберт Палмер почесал переносицу.
- Мне самой вытащить мешок, Роб? – воскликнула мисс Элизабет.
- Ради Бога, Лиззи, угомонись, - Генри Герберт наклонился и выволок вещевой мешок Марка Брауна на середину комнаты. – Если в нем ничего нет, мы управимся с Бойней как-нибудь по-другому.
- Я по глазам вижу, что вы мне не верите, - усмехнулась Элизабет и размотала шнурок мешка. – И напрасно.
Она запустила руку в мешок, достала из него смену исподнего, вилку с ложкой, две тетради, пучок перьев, складной нож и медную миску. Последней она извлекла из мешка маленькую стеклянную банку с плотной крышкой, в которой лежало что-то, завернутое в тряпицу.
- Что это? – обомлела Джорджиана.
- Пахнет из этой банки, - хмыкнула Элизабет, откупорив крышку. – И пахнет мертвечиной.
- Положи назад, - жалобно заныла Джорджиана.
- Это улика, - Элизабет вытряхнула тряпицу на ладонь и вмиг ее развернула.
- Господи! – обомлел Уильям Пойнц. – Это палец!
Но «Общество избранных Беркшира» и без его пояснений сообразило, что на грязной тряпице лежит почерневший человеческий палец, разрезанный вдоль по ладонной поверхности от подушечки до места отсечения. Френсис покосилась на Элизабет. Лицо сестры выражало удовлетворение, почти что триумф. Было ясно, что она уже видела этот палец и устроила своего рода представление.
- М-да, - сдвинул брови Роберт Палмер. – Действительно, улика. Но хватит ли этой улики, чтобы ваши мать и отец выставили Бойню из дома?
- Мы будем очень красноречивы, - пообещал Генри Герберт. – Посудите сами, мало ли, чей это палец и как Бойня его добыл?
- Кошмар, - вздохнула мисс Джорджиана. – Матушка упадет в обморок.
- Главное, чтобы она разозлилась, - мрачно пробормотала Френсис. – Убери эту гнусность, Лиззи.
- Мы пойдем к матушке, но говорить будут Фанни и Роб, - Элизабет завернула палец в тряпицу и запихнула страшную находку в банку. – А мы с Джорджи плакать. Бойню ничто не спасет.
* * *
18 июля 1813 года
Мидхэм, Беркшир, Англия
Марк Энтони Браун, в непромокаемых перчатках, кожаном фартуке, пропитанном кровью, и большом берете, под который были убраны его волосы, аккуратно прощупывал печень лежащей на разделочном столе свиньи и бормотал себе под нос, словно заклинание, латинские термины. - Lobus hepatis dexter lateralis et medialis. Зажирела, как у старого чревоугодника. Железа то прямо на кишке, меньше чем у коровы, но толстая.
В анатомических театрах Марк часами наблюдал, как лектор и хирург копаются во внутренних органах покойников, но тем, кто не был у них в фаворе, не позволялось трогать труп. Прикоснуться к еще теплой печени, кишечнику и добраться до почек Марк мог исключительно у животных, а сделать это бесплатно только в имении мистера Пойнца, мясник которого относился к студенту из Лондона благосклонно. Этот добродушный, флегматичный мистер Кросби разрешал Марку ампутировать мертвой скотине ноги не по линиям разделки, а так, как это принято у людей. Более того, он порой болтал с Марком о разнице в анатомии человека и свиньи, прохождении сосудов и нервов, особенностях скелета мужчин и женщин.
Марк понимал, что человеческая конечность отличается от свиной и бычьей, но отточить навыки перевязки сосудов и наложения швов, научиться точно работать с инструментами, можно было лишь через опыт, тренировку ловкости и скорости движений. Во время ампутации руки или ноги человеку, который чувствует боль, все слышит и видит, а также в страхе сопротивляется, скорость, точность и решительность ценятся на вес золота. Джон Абернети из медицинской школы при больнице святого Варфоломея, к примеру, проводя показательные, бесплатные операции беднякам, отмечал на часах время и выполнял ампутацию за две с половиной минуты. Это было так быстро, что пациент, порой, не успевал потерять сознание от боли, и все, кто присутствовал при этом, аплодировали мастеру. Роберт Листон, помощник доктора Джона Барклая из Эдинбурга, так умело работал инструментами в свои девятнадцать лет, что все в Лондоне диву давались, как развивается медицина в Шотландии. Марку было пятнадцать, и многие относились к нему со скепсисом, дразнили недорослью, но никто не мог отрицать, что пасынок доктора Слотера из Кенсингтона разбирается в анатомии и хирургии так, как и должен разбираться в них студент на третьем году обучения.
В прихожей, за стеной разделочной послышались голоса и шаги. Марк узнал голос отчима и озадаченно подвигал бровями. Генри недолюбливал хирургию и никогда не участвовал в визитах Марка к мяснику. Отчего он заявился сюда?
- Это я, - Генерик Слотер возник в дверном проеме и обвел взором разделочную. – Ты неплохо приспособился. Что это? Почему ящик с инструментами открыт, инструменты свалены в кучу, и ты не разложил их на столике? Инструменты надо разложить, а на ящик накинуть ветошь. Что-нибудь брызнет из туши и попадет на обивку ящика, тогда его не отмоешь.
Хирургический набор инструментов первой четверти 19 века
- Мистер Кросби пользуется этим столиком ежечасно, - пожал плечами Марк. – А табурет для этого не годится. Я сниму перчатки через десять минут, и отнесу ящик в прихожую.
- Я тебе помогу, - Генри распахнули дверцы шкафчика для одежды, взял пустой ящик и запихнул его на полку. – Исследуешь ливер?
- Да, - ответил Марк. – Есть у свиньи что-то общее с человеческими органами, но и различий порядочно.
- Давай-ка вспомним нашу анатомию, как в Ферз-холле, - улыбнулся Генри. – Ты ее не забыл? Зачинай с брюха.
- Я ничего не забыл, - засмеялся Марк. – Экзаменуйте меня, сэр. Брюхо, абдомен, представляет собой углубление между грудью и тазом. Вокруг него пять пар брюшных мышц, две мышцы косвенные, поперечные и пирамидальные, за ним пять поясничных позвонков, а книзу от него кости таза и сама впадина таза. В брюшине укрыты желудок, сальник, тонкие и толстые кишки, печень с желчным пузырем, брыжейка, селезенка, железа и брюшные сосуды брыжейки. Вне брюшины, но возле нее, почки, мочеточники, надпочечные железы, и кровяные жилы, нисходящие от сердца и восходящие к сердцу.
- Подробнее о сальнике, - приказал отчим.
- Сальник разделяется на сальник большой и малый, сальник ободочной кишки и сальник прибавки, - отчеканил Марк. - Большой сальник прикрепляется к большой дуге желудка и висит над кишками, сальник малый от малой дуги желудка протягивается к печени, сальник ободочной кишки от правой части ободочной кишки продолжается поперек. Через Винсловову дыру у Спигелеевой доли печени можно надуть сальник, а служит он прокладкой кишок, для увлажнения и согревания всего, что в брюхе, и смягчения от ударов и натуги.
- Отлично, - подытожил Генри и вынул из кармана банку с плотной крышкой, которую, задыхаясь от гнева и брезгливости, вручила ему миссис Пойнц. – А теперь о неприятном. Что это за палец в банке, Марк, и как он очутился в твоей комнате тут, в Мидхэме?
- В этой банке? - Марк замер и покраснел от смущения. – Этот палец один плотник в Лондоне себе ненароком подпилил, да так, что он болтался, а я ему его удалил и зашил рану. Палец был мне надобен, чтобы изучить мышцы, нервы и суставы. Я его сюда привез случайно, в белье, и собирался закопать.
- Но не закопал и хранил в спальне, - отчим пригладил свои волосы. – Дети Пойнцев и их гости, Роберт Палмер и лорд Герберт, нашли этот палец в твоем мешке и предъявили миссис Пойнц в гостиной, когда мы пили чай.
- А что они потеряли в моей спальне и почему рылись в моем мешке? – Марк зло стиснул зубы. – Да и вряд ли это гости. Девочка, мисс Изабелла, была у лестницы, пока я по ней спускался. Это она залезла ко мне в комнату и наябедничала?
- Нет, - мистер Слотер водрузил банку на разделочный стол. – Согласись, история некрасивая и в полном смысле слова дурно пахнущая. Боюсь, тебе придется уехать. Мистер Пойнц в этом вопросе непреклонен.
- Я уеду с превеликим удовольствием, - Марк по детской привычке, связанной с разными переживаниями, закусил губу. – Они меня ежедневно оскорбляют и травят, Генри. Иду ли я мимо их беседки или сижу в библиотеке. Шушукаются, хихикают, кричат в спину, что мое имя Бойня. Если из моих книг или вещей что-то украли, я молчать не буду.
- Они воспитанные юные джентльмены и мисс, и ничего у тебя не украли, - отчим с отвращением смотрел на тушу свиньи.
- Да уж, весьма воспитанные мисс, и ничего не украли, - заворчал подросток. – Проникли в чужую комнату и забрали из мешка банку, чтобы нажаловаться на гостя. Я думаю, Генри, что они зовут нас к себе каждый год, дабы убедиться, что мы не покушаемся на Каудрей-парк, который они так обожают.
- При чем здесь это? Речь об инциденте со смердящим пальцем, – мистер Слотер развел руками. – Впрочем, ты верно думаешь, дорогой. Твоя мама считает миссис Элизабет Пойнц своей подругой, она до сих пор тоскует по обществу знатных господ и питает какие-то надежды, которые даже ей самой непостижимы. Что мне, ругаться с ней? Запретить посещать Каудрей-парк и Мидхэм? Френсис постоянно обсуждает с этими двуличными Пойнцами претензии на титул виконта Монтегю сына адвоката из Сторрингтона. Как там бишь его? Джон Браун? У Джона Брауна трое сыновей и средний сын воюет с французами под Байонной. Если он совершит что-то героическое, ему могут присвоить титул. Эти Брауны весной прислали поверенным Пойнца очередное письмо с туманными угрозами, но что они могут, пока жив ты, представитель той ветви рода, которая старше их ветви? В суде сочтут требования Джона Брауна и его сыновей смехотворными. Потому что в родословной седьмого виконта, поданной им в коллегию, наследником титула и имения записан твой отец, а в твоих бумагах нет никаких изъянов. То есть, пока ты не умрешь, их претензии беспочвенны. Мы же, точнее ты и твоя мать, ничего не предпринимаем. И это разумно. На тяжбы и петиции уйдет уйма денег. Ты готов к этой волоките и затратам?
- Если дети мистера и миссис Пойнц будут меня допекать, я напишу, куда следует, пусть они побегают, поволнуются и лишатся сна, - Марк вытер пилу от крови. – Тратить время и деньги я не стану, у меня нет ни того, ни другого. Но написать письмо с намеками мне по силам. Хорошая же у мамы приятельница, раз выгоняет сына своей подруги из дома из-за какой-то чепухи.
- Для нее это не чепуха, - Генри Слотер поправил шляпу. – Но ты волен объясниться с миссис Пойнц.
- Нет уж, - заупрямился пасынок. – Я не хотел ехать в Мидхэм, и не поехал бы, если бы не увещевания матушки. Надо мной тут по-всякому издевались, никому не по нраву издевательства и насмешки. Сей же день вернусь в Лондон.
- Ты сам не пожелал дружить с кузенами, кузинами и их молодыми гостями, - заметил отчим. – Скажи, если я ошибаюсь.
- В конце июня, в первый день пребывания в Мидхэме я пожаловал в их беседку, - Марк накрыл тушу свиньи рваной попоной, чтобы на нее не садились мухи, и снял перчатки. – Мы говорили всего пару минут. Ни за год, ни за пять лет ничего не изменилось. Я для них враг, а не друг, они меня ненавидят и презирают. В десять лет мне было по душе подставлять левую щеку, схлопотав пощечину по правой щеке, но сейчас я не столь наивен, Генри.
- Я это знаю, мой друг, - понимающе закивал мистер Слотер. – Мне жаль, что твое детство оказалось таким коротким, и ты нахлебался взрослой жизни раньше времени. Но это лучше, чем бездельничать и витать в облаках.
- Именно, - Марк повесил фартук на вешалку. – И вот еще. Я передумал закапывать этот палец. Вымочу его, выварю и соединю суставы проволокой. Подарю Майклу на Рождество, это будет «перст указующий путь к истине».
- Правильно, - хохотнул Генри. – Но не заноси его в дом до отъезда, спрячь под каким-нибудь кустом.
Bernard:
» Часть 1 Глава 3 Погружение в ад
Глава 3«Погружение в ад»
Два года спустя, 16 июня 1815 года
Каудрей-парк, Сассекс, Англия
Сэр Роберт Палмер, совершеннолетний джентльмен на двадцать третьем году жизни, владеющий поместьем Холм-парк, другими имениями и двумя тысячами акров пастбищных земель и пашни, обозревал развалины Каудрей-хауса, бывшего некогда предметом гордости рода виконтов Монтегю. Сам сэр Роберт не мог похвастаться подобным замком даже в виде руин, не говоря уж об угодьях стоимостью пятьсот тысяч фунтов, да и фамилия его, в сравнении с фамилией Браунов из Каудрей-парка, не была древней и титулованной. Одна из представительниц этой фамилии, миссис Элизабет Пойнц, урожденная Браун, прогуливалась в пятидесяти футах от него, под руку с мужем, мистером Уильямом Пойнцем, членом парламента. Дочь этой семейной пары, нареченная в честь матери, несравненная мисс Элизабет, играла с маленьким зеркальцем, стараясь пустить солнечный зайчик в лицо сэру Роберту. Когда у нее это получалось, она заливисто смеялась, наслаждаясь своим озорством. Две сестры мисс Элизабет, Джорджиана и Изабелла, о чем-то болтали за кустами гортензий. Старшая сестра трех этих мисс, Френсис Пойнц, 4 августа 1814 года вышла замуж за лорда Роберта Коттона Сент-Джона, барона Клинтона и обустраивала семейный очаг. Юные наследники мистера Пойнца, Уильям Пойнц и Кортни Пойнц, отправились на пони в дубовую аллею, посаженную их отцом в начале века и названную аллеей Уильяма и Кортни.
Роберт Палмер, слышавший историю Каудрей-хауса по меньшей мере трижды, мог ясно представить себе, как выглядел замок до пожара. Трехэтажные ворота с двумя башнями вели в обширный внутренний двор, который образовывали четыре угловые башни, соединенные между собой жилыми помещениями. Во внутреннем дворе размещался фонтан с медной чашей и скульптурой. Восточное крыло дома занимал величественный Бакс-холл, восьмиугольное чудо архитектуры с декоративными окнами, башенками, розетками и богатой лепниной. Деревянные статуи одиннадцати оленей на стенах Бакс-холла, по словам покойной вдовствующей виконтессы, леди Френсис Браун, умершей прошлым летом, были подлинным произведением искусства. На одну из этих статуй повязали алый бант, который носила королева Елизавета Великая во время посещения Каудрей-парка в 1591 году. В Бакс-холл с улицы вело крыльцо с гербом Тюдоров, эмблемами и якорями. С этого крыльца открывался вид на сады Каудрей-парка. В том же крыле, что и Бакс-холл, располагались кухня и кладовые. Все полы в Каудрей-хаусе были из ценнейшего белого мрамора.
Внутренний двор Каудрей-хауса до пожара
Восточное крыло замка включало в себя семейную часовню с тремя апсидами. Здесь же была парадная лестница на второй этаж. Гостиная Каудрей-хауса не уступала пышностью отделки Бакс-холлу, ее стены украшали фрески со сценами из жизни королей династии Тюдоров, уничтоженные пожаром. Покои виконта, бархатная спальня, находились в северо-восточной башне. Северное крыло и два южных полу-крыла по сторонам от ворот, были отведены под галереи, спальни членов семьи, гостевые спальни, библиотеку и хозяйственные комнаты. Все галереи, обшитые деревянными панелями, освещались через огромные окна, на застекление которых ушло целое состояние.
«Люди, жившие здесь, ни в чем себе не отказывали», подумал Роберт Палмер. «Они пировали с королями, были вхожи в королевские опочивальни и уподобились королям по размерам своего замка и его роскоши». Предаваясь этим размышлениям, сэр Роберт поймал очередного солнечного зайчика и зажмурился. Девушка, в чьих жилах текла кровь виконтов Монтегю и королей, вновь рассмеялась, радуясь своей проделке. Она была свежа, изящна, отважна, безрассудна и столь очаровательна, что сердиться на нее Роберт Палмер никак не мог. Дважды, прошедшей зимой и этой весной, мисс Элизабет порывалась отдаться ему, и он едва устоял под градом пылких девичьих поцелуев. Это было в доме ее отца в Мидхэме и в его доме, Холм-парке. Элизабет упивалась своей властью над ним, и хотя характер этой сирены оставлял желать лучшего, а ее несдержанные манеры совершенно его не привлекали, в ней было столько красоты и изящества, что сэр Роберт не удивился бы, стань она вскоре его женой. Разумеется, это был бы глупый выбор, и он бы потом намучался с взбалмошной Лиззи, но как не угодить в капкан этих глаз и улыбок, таких прелестных, таких заманчивых? «Если она готова согрешить со мной до замужества и упорно добивается этого, то будет изменять в браке, и учинять скандалы из-за своей несдержанности», решил про себя Роберт Палмер. «Ее сестра Изабелла – тоже красивая девочка, но такая безмятежная, спокойная, не то, что этот чертенок Лиззи. Вот бы совместить красоту Элизабет и характер Изабеллы в одной девушке, это был бы идеал для меня. И не мешало бы увеличить грудь у этого идеала вкупе с иными округлостями. У Элизабет слишком маленькая грудь».
- Сэр Роберт! – миссис Пойнц помахала Палмеру рукой. – Мы с мужем обсуждаем новости из Лондона, не хотите к нам присоединиться?
- Хотим! – ответила за поклонника Лиззи, подбежала, схватила его за руку и бесцеремонно потащила к своим родителям. Наблюдавшие за этим мисс Джорджиана и мисс Изабелла о чем-то пошептались и двинулись за Палмером и Элизабет.
- Есть новости от Слотеров, - заулыбалась миссис Пойнц, и по ее лицу стало понятно, что для Пойнцев это хорошие новости. – Вообразите, Марка принудительно мобилизовали в армию как помощника хирурга, поскольку ветеранов Веллингтона услали в Америку, а Бонапарт удрал из ссылки, и мы снова с ним воюем. Определили в пехотный полк, батальон новобранцев. Как же не повезло Марку, в Бельгии предстоит жаркое дело.
- Да, многие погибнут, - продолжил за супругой мистер Пойнц и так приосанился, что Роберт Палмер сразу понял, кому этот член парламента желал бы гибели.
- Если он погибнет от огня французов, будет ли это исполнением проклятия огня и воды, матушка? – полюбопытствовала Элизабет. – Вы у нас мудрый толкователь этого проклятия Браунов.
- Марк Энтони из семьи Слотеров, а не Браунов, - с нажимом произнесла миссис Пойнц, глядя на дочь с осуждением. – И Марк не претендует на титул.
Мисс Элизабет Пойнц
- Пока не претендует, - неожиданно «пискнула» Изабелла. – Вы сами так сказывали, маменька. И добавляли, что из-за Марка Джон Браун не пишет петицию королю о присвоении ему титула.
- Мы не будем вести такие речи при нашем госте, - прекратила спор хозяйка Каудрей-парка. – На вашем месте я бы поволновалась за этого юношу.
- За Бойню? С чего бы? – изумилась Элизабет.
- Из вежливости, - строго нахмурился мистер Пойнц.
- Но вы же не огорчены, что Бойню забрали на войну, - запротестовала Лиззи. – У вас это на лице написано, батюшка!
- Элизабет! – угрожающе молвила миссис Пойнц.
Складная миниатюра с портретом мистера Уильяма Пойнца, 1810-е годы
- Война – плохая тема для беседы, - Роберт Палмер прикоснулся к ладони Лиззи в знак предупреждения. - Я предлагаю обратить внимание вон на ту тучку и поспешить в Каудрей-лодж. В доме мисс Элизабет прочтет нам отрывок из «Корсара» Байрона, который она декламировала мне утром. Мы с ней условились, что вы его услышите. Никто не читает Байрона с таким жаром и интонациями, как ваша дочь.
- Никто не пишет с таким мастерством, как Байрон, - поправила его Лиззи. – Поэтому и декламировать его легко. Особенно «Корсара». Пират, роковой герой, верная возлюбленная, буйство чувств! Я теряю ум от пиратов и Байрона.
- Ты от многого теряешь ум, моя милая, - поджала губы миссис Пойнц. – Побереги его, он еще пригодится тебе в жизни.
- Я так часто огорчаю маму, - Лиззи обняла родительницу и поцеловала ее в щеку. Та, будучи не в силах сопротивляться ласкам своей беззастенчивой и прекрасной дочери, усмехнулась.
- Батюшка, а мы в июле поедем в Богнор? Ты обещал снять дом на побережье, и сводить нас в Чапел-хаус, - спросила мисс Джорджиана.
- Поедем, если в войне не будет внезапных и опасных для Англии поворотов, - кивнул мистер Пойнц. – У вас нет желания пожить на морском курорте в июле, сэр Роберт?
- Это стоит обдумать, - проявил заинтересованность Роберт Палмер, при том, что он знал, что в июле будет в Лондоне.
- Ричард Хотэм создал там райский уголок, - расхваливал Богнор Уильям Пойнц. – Павильон, удобные дома для состоятельных людей на берегу, яхты, лодки. Моя теща, упокой господь ее душу, всячески противилась нашему отдыху у моря. Она верила в проклятие огня и воды рода Браунов как одержимая и запрещала детям и жене приближаться к морю и на сто футов. Ее сын утонул в Рейне, и она вбила себе в голову, что через пожар в Каудрей-хаусе и смерть лорда Джорджа Брауна сбылось проклятие изгнанного из Баттл-Эбби монаха. Якобы, были и другие смерти, и это еще не конец. Такое суеверие, согласитесь.
- Я не осведомлен о проклятиях, они мне безразличны, - хмыкнул Роберт Палмер. – Никто в вашей семье не боится семейного проклятия?
- Я боюсь и не выйду в море на лодке и за тысячу гиней, - оживилась миссис Пойнц. –Уильям может переплывать в реки, нырять в пруды, бороздить моря и входить в горящие здания. Он не Браун, что ему угрожает? А мои дети, я надеюсь, будут благоразумны в этом, как и я.
- Забавно, - сэр Роберт покосился на Лиззи. – Есть в мире силы, способные удержать мисс Элизабет в рамках благоразумия? Она страшится семейного проклятия или нет?
- Я тут, Роб, - девушка с обидой посмотрела на кавалера. – И могу просветить тебя в этом без матушки и батюшки.
- Пожалуй, я не буду выяснять это у тебя, - отшутился поклонник. – Девушка, которая бредит «Корсаром» Байрона, пиратами и морскими приключениями, никогда не признается, что страшится воды и моря.
- Я ничего не страшусь, страх не для меня, - вздернула подбородок Лиззи. – А пираты – отчаянные храбрецы и люди удачи, мне они по нраву.
- Это так, Элизабет ничего не страшится, - подтвердила Изабелла. – Она залезала на руины Каудрей-хауса и прыгала со стены на стену, как акробат.
- Дочь моя! – миссис Пойнц резко повернулась к Элизабет. – Что это за откровения? Не я ли приказывала не лазить по развалинам?
- Изабелла это сочинила, - мгновенно и невозмутимо соврала Лиззи. – Она ужасная врушка.
- Кто у нас в семье ужасная врушка, известно каждому, - прыснула смехом Джорджиана, а Лиззи закрутила головой, будто сорока, чтобы узреть отклик родителей и Роберта Палмера на слова Джорджи.
- Туча направляется к нам, - потупился сэр Роберт. – Пора укрыться от нее в Каудрей-лодж.
- Да, и учинить там кое-кому головомойку, - поддержала гостя миссис Пойнц.
Все шестеро, парами, проследовали в Каудрей-лодж, обмениваясь по дороге мнениями о маневрах Наполеона на континенте, модных фасонах этого сезона, уловках арендаторов, которые отражаются на кошельках землевладельцев, непомерных ценах и амбициях членов королевской фамилии, обременительных для казны Англии.
* * *
22 июня 1815 года
Ферма Мон-Сен-Жан, около Ватерлоо, Бельгия
У каждого на войне своя битва и своя судьба. В одних война пробуждает плохое, а в других хорошее, кого-то она возвеличивает, а кого то низвергает. Берет двоих, чтобы первого закалить, а второго сломать. И не щадит никого.
Битва англичан и их союзников при Ватерлоо произошла 18 июня 1815 года. Именно в этот день Англия с победой ликовала, а Франция вкушала горечь поражения. Но были люди в обеих противоборствующих армиях, для которых все это началось на день раньше, со сражения у Катр-Бра, а завершилось много недель позже, когда последние раненые покинули окрестности Брюсселя. Эти люди – военные хирурги и служащие полковых перевязочных пунктов и госпиталей. Те, кто врачевал страшные раны, нанесенные человеком человеку. Среди них был и Марк Энтони Браун, семнадцатилетний сын девятого виконта Монтегю.
Что же представляла собой медицина в английской армии накануне грандиозного побоища при Ватерлоо? Ее руководитель, генеральный директор военной медицинской службы, сэр Джеймс Макгригор, шотландский доктор, был в подчинении у Веллингтона с 1811 года, но лишь за четыре дня до решающего столкновения получил эту должность. Госпитали развернули в Брюсселе, Антверпене, Брюгге и Генте, полки были укомплектованы полковыми врачами и их помощниками, которые поочередно посещали передовую для выноса раненых, перевязок, наложения шин и жгутов. Главный тыловой пункт полковых врачей устроили на ферме Мон-Сен-Жан. Эта ферма, хорошо защищенная высокими стенами, была не очень удобна для операций, но никакого более подходящего здания в округе не нашлось. Три ключевых позиции в обороне Веллингтона – фермы Угумон, Папелотт и Ла-Э-Сент также использовались для оказания медицинской помощи. Врачей, которые расположились на них, ждало суровое испытание, когда французская артиллерия выкосила ядрами пятьсот солдат и офицеров союзников на этих фермах, включая медиков.
Ферма Мон-Сен-Жан, передовой госпиталь союзников при Ватерлоо
Для человека понятие ада на земле, без сомнения, имеет отношение к страданию. Ад тем и кошмарен, что в нем мучаются и страдают. Телесные страдания и смятение души, настигающие грешников в аду, кроме боли, пугают еще и тем, что не имеют ни послаблений, ни четкого срока мучений. В аду утрачивается чувство времени, а отчаяние подавляет сильнее самих страданий. С 17 июня 1815 года, для Марка Брауна, ферма Мон-Сен-Жан стала олицетворением ада на земле, и он не был уверен, какая у него роль в этом аду, потому что чужая боль, как ему казалось, вливается в него, будто горячая лава из вулкана, и жжет, терзает.
17 июня, которое Марк через три дня вспоминал уже с трудом, было преддверием ада. Под Катр-Бра союзники потеряли примерно пять тысяч человек убитыми и ранеными, но многие из раненых не добрели до Мон-Сен-Жан и были отвезены в другие госпитали. Да, это был трудный день, но его трудности померкли 18 июня и в последующие дни.
Марку повезло, что он не попал под обстрел на фермах Угумон, Папелотт и Ла-Э-Сент и провел утро в Мон-Сен-Жан. Но затем пришло известие, что его начальник, хирург, сгинул под завалами Угумона, а французская кавалерия намерена атаковать пехотные каре англичан в центре поля боя. Марку приказали спешить на передовую с шинами, бинтами, инструментами. На передовой он очутился сначала в каре семьдесят девятого полка бригады Джеймса Кемпта, а потом в каре двадцать восьмого полка бригады Дениса Пака. Эти батальонные каре, не более шестидесяти футов длиной каждой из сторон, ощетинившиеся штыками, были построены в четыре ряда. В центре каре прятались пушкари с соседних батарей, хирурги и офицеры. Если кого-то из пехотинцев ранили, его перемещали в центр, где хирург занимался его раной.
Английский мундир с разрезанным после ранения, во время битвы при Ватерлоо рукавом
С четырех до шести часов после полудня Марк Браун останавливал кровь, перевязывал сосуды, накладывал жгуты и шины. Французские кирасиры и легкая кавалерия накатывали на каре бригад Кемпта и Пака волна за волной, разбивались о них, отступали, перегруппировывались и снова кидались в отчаянные атаки. Марк, с трепетом, осознавал, что от палашей и пик французов его отделяет стена штыков англичан. Количество убитых и раненых с обеих сторон было немыслимым, некоторые французские атаки захлебывались из-за гор трупов на пути нападавших. Чудовищная резня, сдобренная грохотом орудий, пороховым дымом и мушкетной трескотней, потрясла и оглушила юношу, в его душе случился надлом. Но случился этот надлом не сразу. Первые полчаса Марк был напуган, вжимал голову в плечи, шарахался от выстрелов и криков. Во вторые полчаса он привык к обстановке, был сосредоточен и деятелен. Далее в соседнем каре пронзили пикой помощника хирурга и Марка отрядили в это потрепанное каре. У него кончились шины и бинты, а запас льняных нитей почти иссяк. В ход пошли обрывки исподнего и мундиров, подручные средства, упряжь с мертвых лошадей в качестве жгутов. Бывало, Марк выбегал из каре за чем-либо, рискуя быть зарубленным. Французская кавалерия, в итоге, ретировалась, предприняв четыре продолжительные атаки и лишившись трети численности. В битве наметился победитель и это был не Бонапарт. Прусская армия Блюхера вступила в сражение, французы повсеместно пятились назад.
Марк участвовал в эвакуации раненых во двор фермы Мон-Сен-Жан. Их перетаскивали на руках, на попонах, в захваченных у французов «летучих» санитарных повозках. Марк совершал рейды за ранеными к Угумону, и в этих рейдах его душа высохла, как крошечная лужица под палящим солнцем. Он стал безразличен к боли и страданиям, истребил в себе жалость к тем, кто со стонами простирал к нему руки, но кому уже нельзя было помочь. С дотошностью домохозяйки, выбирающей в лавке мясника кусочек посочнее, он сортировал истекающих кровью и искалеченных солдат, как яблоки-паданцы. Одних забирал на ферму, иных оставлял умирать, а раненых французов и вовсе игнорировал. Обширные, проникающие повреждения головы, грудной клетки и живота Марк оценивал, молча признавал безнадежными и передвигал в очереди на эвакуацию куда-то в конец, мысленно желая, чтобы несчастные с этими повреждениями отмучались до его следующей вылазки на поле отгремевшей битвы.
Французская «летучая» повозка для эвакуации раненых
Затем были операции по расширению ран с обломками костей и сильным загрязнением, извлечение тех пуль, которые можно было извлечь, перевязка сосудов, ампутации и ушивание. Каждая из этих операций на живой плоти человека, находящегося в сознании, сопровождалась такими воплями, ругательствами, мольбами и обещаниями разделаться с ним в будущем, что Марк абсолютно отупел, утратил всякое сострадание. Он действовал по интуиции и знанию, резал, отпиливал руки и ноги с ловкостью мясника из Мидхэма, приснопамятного мистера Кросби, вливал в глотки ром и опиум, выносил во двор ампутированные конечности и раскладывал их по углам. Правые руки к правым рукам, левые руки к левым, правые ноги к правым ногам, и левые ноги к левым. Вытаскивал за стены фермы трупы тех, кто преставился от шока или кровопотери, черпак воду жестяной кружкой из бочки с водой, пил кружку за кружкой.
Бесспорно, это был ад на земле и время в нем не существовало. Марк так вымотался, что ощущение усталости в нем прекратило нарастать. Он ел, когда кто-нибудь говорил ему поесть, спал по три часа в сутки на грязном тюфяке, как бродячий пес, в ответ на вопросы скупо отмерял слова, на шутки сослуживцев не реагировал. Ферма Мон-Сен-Жан изменила его навсегда. За пять суток Марка зауважали, начали воспринимать не как семнадцатилетнего несмышленыша, а как полноценного хирурга, но это юношу не радовало, не трогало, не волновало.
К исходу второго дня на ферме появились раненые французы. Офицеры и рядовые, кавалеристы и пехота. Марк занимался их ранами и оперировал врагов точно так же, как англичан и немцев. Впрочем, французы и немцы нравились ему больше англичан тем, что их язык он не понимал, а значит, мог пропускать мимо ушей советы, просьбы, пожелания, брань.
Марк не делал бесполезной работы. Видя рану в животе от пули или штыка, он исследовал ее, и если обнаруживал разрывы кишечника, испражнения в полости брюшины, в уме ставил на раненом крест, давал бедняге опиум велел солдатам унести его в темный, тихий уголок. Небольшие раны печени, легкого или области паха он лечил тщательно, старался остановить кровотечение и не допустить сильного воспаления, не расширял такие раны без надобности, не копался в них в поисках пуль. Ампутировал руки и ноги Марк при помощи винтового жгута и турникета и управлялся так скоро, что бывалые хирурги дивились его ловкости. Марк резал мышцы и снимал надкостницу ножом Катлина ровно и без дрожи в пальцах, перепиливал кость пилой за считанные мгновения, и ни разу его пила не застряла в кости. Сосуды Марк перевязывал основательно и безошибочно. Кровопотери у тех, кого он лечил, были небольшими. Коллеги хвалили Марка с первого дня, а к четвертому дню звали высказать свое мнение и ассистировать.
В целом, за время пребывания в госпитале Мон-Сен-Жан, Марк приобрел неоценимые знания и практику, которые многие хирурги стремятся приобрести всю свою жизнь и не приобретают. С точки зрения хирургии это было огромное достижение, но с человеческой точки зрения – непоправимый ущерб. Если в Марке и оставалось к 17 июня 1815 года что-то детское, доброе, светлое, все это исчезло, выветрилось. К двадцать второму июня Марк был спокойным, но холодным, уверенным в себе, но бесчувственным, молодым, но черствым душой, семнадцатилетним стариком. Ни деликатности, ни сердечности в нем не осталось, он сделался чутким, как нож Катлина, как его ампутационная пила. И люди вокруг пользовались им, как ножом или пилой, не желая при этом побеседовать, посидеть за кружечкой с этим странным, угрюмым юношей, который все делал и говорил правильно, но был неулыбчивым и замкнутым.
Техника ампутации ноги при Ватерлоо
Утром, в четверг, 22 июня 1815 года Марк Энтони Браун пробудился от зычного голоса Джона Роберта Хьюма, доверенного врача Веллингтона. Сэр Джон ежедневно наведывался на ферму Мон-Сен-Жан и осматривал раненых, давая иногда дельные, а иногда нелепые распоряжения. Также Джон Хьюм лечил молодого полковника Уильяма Хоу Де Лэнси, заместителя генерал-квартирмейстера, в спину которому ударило французское ядро в самый разгар битвы. Ядро было на излете, иначе Де Лэнси просто разорвало бы на куски, но ушиб оказался фатальным. По крайней мере, так считал Марк. Бедного полковника разместили в деревенском доме рядом с Мон-Сен-Жан, за ним ухаживала его юная жена, леди Магдалена, имевшая неосторожность выйти замуж за сэра Уильяма в апреле сего года, за два месяца до сражения. В среду Джон Хьюм приказал Марку провести перкуссию легких Уильяму Хоу Де Лэнси по методу австрийского врача Ауэнбрюггера. Марк великолепно владел этим методом и сообщил Джону Хьюму, что восемь левых ребер Де Лэнси вышли из ямок спинных позвонков, раздробились, вонзились в плевру и легкое, вызвав внутреннее кровотечение. Кроме того, левое легкое полковника было размозжено и воспалено, что неминуемо должно было закончится смертью. Джону Хьюму это мнение Марка не понравилось, но приукрашивать действительность и выглядеть дураком в глазах начальника юноша не хотел. Супруга Де Лэнси, леди Магдалена «лечила» умирающего мужа пиявками и горячими обертываниями по предписанию Джона Хьюма. Марк полагал, что это бессмысленно, а то и вредно, но затевать диспут с доктором Веллингтона не собирался.
- Браун, ты здесь? – Хьюм прошагал через кухню фермы и распахнул дверь кладовки, на полу которой Марк обычно дремал или спал, выбившись из сил.
- Да, сэр, - сын девятого виконта Монтегю, зевая, торопливо надевал сапоги. – Я два часа как лег. Хотя ночь короткая, при свечах возиться с ранами не стоит.
- Прости, что потревожил тебя, но я везу Понсоби в Брюссель, так что отчитайся мне о нем, - Джон Хьюм почесал пятерней затылок. – И надо его перевязать.
- Как скажете, сэр, - Марк застегнул пуговицы мундира и покосился на свой тюфяк. – Я выспался.
- Оно и видно, - со скепсисом скривился Хьюм. – Я знаю, что ты на грани истощения, парень, но кому нынче легко? Через неделю будет поспокойнее.
Они вышли в кухню, из кухни во двор, пересекли его и оказались в лазарете. Справа от двери, у большого окна, сидел на перевернутой бочке самый важный пациент Марка Брауна, достопочтенный Фредерик Понсонби сын графа Бессборо и брат леди Кэролайн Лэм, печально известной жены виконта Мельбурна и любовницы лорда Байрона. Той, что преследовала поэта и пыталась вскрыть себе вены в надежде вернуть его любовь.
Бравый драгун, командир двенадцатого драгунского полка, златокудрый и красивый, Фредерик Понсоби был счастливчиком, так как пережил неудачную атаку британской кавалерии на французские позиции. За эту атаку, предпринятую в поддержку бригады «Юнион» под началом кузена сэра Фредерика, геройски погибшего Уильяма Понсоби, Фредерик Понсоби заплатил многочисленными ранами.
- Браун, где вас черти носят? – хрипло проворчал полуголый полковник. – В этом сыром бараке прохладно, а мое одеяло на койке. В Хьюме галантности, как в бревне, он требует, чтобы я тащился в Брюссель, при том, что мне нужно продолжать лечиться у вас, раз уж вы не угробили меня за эти дни.
- Это вам решать, сэр, - Марк открыл ящик с инструментами, засучил рукава, ополоснул руки в тазу и приблизился к Фредерику Понсоби. – Мое дело перевязывать.
- Нет, каков шельмец! – засипел полковник. – Вы слышали, Хьюм? «Это вам решать». Как будто, мне позволено принимать решения в этом царстве Эскулапа. Я отдаю ему предпочтение, преклоняюсь перед его мастерством, а он отрекается от меня по щелчку ваших пальцев.
- Сэр, - Джон Хьюм погладил подбородок. – Мы это уже обсуждали. Вам надлежит поправлять здоровье в Брюсселе. Вы же понимаете, от кого это исходит?
- Понимаю. От Веллингтона, - вздохнул Понсоби. – Но Марк Браун спас мою шкуру. Я потерял уйму крови, мне воткнули в легкое пику, и то, что я сижу перед вами – заслуга этого мальчика.
- Сэр, вам нельзя разговаривать без отдыха, - Марк аккуратно снимал повязку с грудной клетки полковника. – Помолчите.
- Ладно, - согласился Понсоби, но уже спустя три минуты опять обратился к Джону Хьюму. – Вы знаете, что со мной было в воскресенье, Хьюм?
- Знаю, но без подробностей, - ответил доктор с подоконника, на котором он устроился на время перевязки.
- Я буду говорить тихо и медленно, - полковник встретился глазами с Марком Брауном и усмехнулся. – Мы атаковали с того склона, за который опрометчиво проскочила бригада моего кузена. На нас обрушился огонь французских батарей, и налетели уланы. Численный перевес был на стороне французов. Видите, повязки на плечах? Это от уланских пик. Я выронил клинок, уланы гнались за мной, как свора собак. Мои ребята пробовали их рассеять, но куда там! Меня полоснули саблей, из-за чего я свалился с коня и упал ничком на землю. Мне бы лежать, притворившись мертвым, но я, болван, заворочался. В этот момент какой-то улан, проезжая мимо, крикнул «ты еще не подох, ублюдок?» и вонзил мне пику в грудь. Я захлебывался кровью и впадал в забытье, а затем французский тиральер обчистил мои карманы. Офицер тиральера, который это узрел, спугнул стервятника, напоил меня бренди из своей фляги и обещал прислать помощь, когда Наполеон одержит победу и бой затихнет. Приятный джентльмен. Он, наверное, сейчас гниет в какой-нибудь канаве. Дальше все было как во сне, но я помню, что подле меня был французский пехотинец. Он заряжал мушкет, стрелял, снова заряжал и стрелял, сыпал идиотскими шуточками по поводу англичан и хода битвы. Вроде бы, мы с ним болтали, потому что, удирая, он промолвил, что французская армия бежит с позиций. Я думал, избавление близко, но в сумерках меня чуть не затоптали лошади эскадрона прусских гусар, а наши все не шли. Ночью ко мне подполз раненый гвардеец из королевского полка. Он был ранен, как и я, в грудь, и придавил мои ноги. Этот страдалец умер на моих ногах. Пруссаки обшаривали покойников, я молил их помочь, но они те еще скоты, никому из раненых не помогли. Слава Богу, впотьмах на меня набрел рядовой из сорокового полка. Я посулил ему награду, если он не бросит офицера в беде. Этот малый освободил мои ноги от трупа гвардейца, напихал мне под мундир корпию, чтобы унять кровотечение, и под утро позаботился о том, чтобы меня отнесли сюда. Браун обработал мою рану прямо в поле, а в лазарете разместил на кровати Гордона. Это же вы ампутировали ногу бедолаге Гордону, Хьюм?
- Я, - Джон Хьюм поморщился. – Полковник Гордон был весьма плох и скончался после ампутации.
- Это мне известно, - кашлянул Понсоби. – Я занял его неостывшую койку. Браун положил меня на нее, наплевав на мои протесты. Но как мне его винить, если из ста человек с ранениями легкого, усилиями хирургов, выкарабкиваются лишь двое или трое, и я один из них?
- У Брауна серьезные знания и умелые руки, - констатировал Хьюм. – Он учился анатомии с одиннадцати лет. Его отчим – доктор. И вы, полковник, не один с ранением легкого, кого спас Браун. Убеждения этого парня в вопросах лечения ран в чем-то близки Хантеру, в чем-то Абернати, но при этом довольно оригинальны. Он против кровопусканий. И ампутирует проворнее меня, это факт.
- Если вы это утверждаете, значит, так оно и есть, - кивнул Понсоби, наблюдая за расторопными движениями Марка. – Недостаток Брауна – его молчаливость. Он жуткий молчун.
- Вам бы не помешал такой недостаток с вашим пробитым легким, сэр, - заметил Марк.
- Я человек общительный, это не для меня, - возразил драгун. – Хьюм, перед убытием в Брюссель я хочу навестить Уильяма Де Лэнси. Это возможно? Или мне сделать это через месяц, когда бы оба окрепнем?
- Это исключено, - покачал головой Джон Хьюм. – С ранами, как у вас, запрещено разгуливать по госпиталю и за его пределами. Вы проделаете путь с койки до экипажа на носилках. А с Де Лэнси встретитесь, когда он и вы поправитесь.
- А мы поправимся, Браун? – Понсоби прикоснулся пальцами к плечу Марка.
- Вы поправитесь, сэр, - сжал губы юноша.
- А Де Лэнси? – помрачнел полковник.
- У Брауна твердое мнение на сей счет, - Хьюм на подоконнике покачивал ногой. – И оно таково, что Де Лэнси обречен. Но коль скоро вы выпьете с нашим дорогим баронетом Де Лэнси чарку в память об этой битве, Брауну придется признать свою ошибку. Не так ли, Браун?
- Я признаю ее в свой срок, - пробормотал Марк. – Но не раньше.
- Стало быть, с Де Лэнси я больше не увижусь, - Понсоби был склонен доверять тому, кто вылечил ему смертельную рану легкого, а не тому, кто отрезал ногу злосчастному Александру Гордону и тем самым прикончил этому горемыку. – Перед тем, как я уеду, Браун, вы подробно поведаете мне, как ухаживать за моими ранами, дабы в Брюсселе не было никаких осложнений.
- Безусловно, сэр, - Марк закреплял бинт над ключицей полковника. – Я дам вам немного мази, и всего того, чем лечил вас. Спиртовую настойку, кору дуба для промывания и календулу.
- Это глупость, Понсоби, но не обижайте Брауна, берите, - засмеялся Хьюм. – Для врачевания ран нет ничего лучше меда, сала и кровопускания. Это опыт поколений.
- Кровопускание? Французы выпустили из меня столько крови, что лишней у меня нет. Буду делать так, как напишет Браун, - Понсоби пошевелил грудными мышцами, проверяя повязку. – Негоже ломать то, что работает и отбрасывать то, что поставило тебя на ноги. Я ваш должник, Браун и не забуду об этом.
- Благодарю, сэр, - Марк окунул инструменты в таз для мытья. Хьюм жестом велел двумя рядовым в углу перевязочной идти к полковнику с носилками. Через полчаса Фредерик Понсоби укатил в Брюссель, сократив список пациентов Марка Энтони Брауна на один пункт, а за его удобную кровать началось соперничество не меньшее, чем битва при Ватерлоо.
Госпиталь на ферме Мон-Сен-Жан в июне 1815 года, захоронение погибших
* * *
29 июня 1815 года
Летний дом, морской курорт Богнор, Сассекс, Англия
Жара в Англии – не частый гость, посему теплыми и солнечными днями дорожат все, включая тех, кто живет или принимает морские ванны на южном побережье. Для семьи Пойнцев, чьи владения в Каудрей-парк находились всего в восемнадцати милях от Богнора, визиты на этот курорт были не в новинку, и они редко промахивались с погодой. Год за годом мистер Уильям Пойнц, член парламента, снимал в Богноре дом ровно на четыре недели, и не было случая, чтобы за эти четыре недели непрерывно шли дожди или штормило море. В 1815 году Пойнцы вынужденно задержались в поместье, так как вся Англия с замиранием сердца ждала новостей из Бельгии о сражении с Бонапартом. Облегчение от того, что враг повержен, было всеобщим и повсеместным, оно объединило страну, все возраста и сословия. Пойнцы, в кои то веки, даже порадовались за Марка Брауна, уцелевшего в битве при Ватерлоо, и прочли письмо от миссис Френсис Слотер, с известиями о сыне, без едких замечаний и кислых физиономий. Мисс Джорджиана, слушая родных, и вовсе осмелилась громко произнести, что она молилась за «кузена» Марка Брауна, и никто ее за это не осудил и не одернул, в том смысле, что Марк никакой не кузен, и не Браун, а человек без каких-либо прав, сын доктора Слотера.
Купальни на курорте Богнор в Англии, фото 19 века
28 июня 1815 года, на другой день после приезда Пойнцев в Богнор, к удовольствию мисс Элизабет Пойнц, на курорт из Лондона примчался сэр Роберт Палмер. Он каким-то чудом ускользнул от легиона своих друзей, семи тетушек, пяти сестер и двух братьев. Мистер и миссис Пойнц, до этого не воспринимавшие всерьез внимание состоятельного сэра Роберта к их хоть и красивой, но чересчур легкомысленной дочери, воспрянули духом. Ведь если до этого Лиззи, чего уж греха таить, навязывалась Палмеру, то теперь он взял инициативу на себя. Мистер Пойнц полагал, что сэр Роберт запросит у него разрешение на ухаживание, а там и до помолвки недалеко. Для Элизабет это была бы отличная партия.
29 июня мисс Элизабет решила удивить семью и мистера Палмера, прочитав им отрывок из полюбившегося ей «Корсара» Байрона. Мисс Изабелла и мистер Кортни, привлеченные Лиззи к ее выступлению, расставили стулья в гостиной дома Пойнцев, усадили всех на эти стулья и объявили, что сейчас перед публикой выступит «актриса королевского театра», непревзойденная мисс Элизабет Пойнц. Лиззи вышла на импровизированную сцену, облачившись в маскарадный костюм гречанки, чем заставила миссис Пойнц смутиться и стыдливо покраснеть за неприличное декольте и обнаженные голени дочери. Девушка надеялась поразить поклонника, долго учила отрывок из «Корсара, и входила в образ возлюбленной пирата, Медоры, томящейся в башне в ожидании своего героя. Приняв картинную позу, она простерла руки к Роберту Палмеру, словно к корсару Конраду, и с чувством воскликнула:
"Без Конрада и я не весела.
Тебя все нет, мне не с кем говорить,
И надо в песне душу мне излить.
Пусть в звуках нежность прозвучит моя.
Ведь сердце то ж, хоть все безмолвна я.
О, сколько раз, в ночи, во тьме, одной,
Мне чудилось, что бури слышен вой;
В том бризе, что ласкает паруса,
Мне урагана мнились голоса;
Он погребальной жалобой звучал,
Когда твой бриг - я знала - пенил вал.
Бежала я маяк разжечь скорей,
Погасший у небрежных сторожей;
Спать не могла я, и вставал рассвет,
И гасли звезды - а тебя все нет.
О, как меня под ветром бил озноб,
И взору день был темен, точно гроб;
Глядишь-глядишь, а бриг, как ни зови,
Все не летит на стон моей любви.
Жду; полдень; наконец - вдали бушприт!
О счастье! Но, увы, он прочь скользит.
Вот новый! Боже! Дождалась я - твой!
Когда ж конец тревогам?.. Конрад мой,
Ужель совсем тебе не мил покой?
Ты так богат: ужель мы не найдем
В краю, прекрасней этого, свой дом?
Ты знаешь, мне не страшен целый свет,
Но я дрожу, когда тебя здесь нет,
За жизнь дрожу - не за мою - твою,
Что ласк бежит и жаждет быть в бою.
Как странно: сердце, нежное со мной,
Идет на мир и на себя - войной!"
Корсар Конрад и Медора из поэмы Байрона «Корсар»
Когда Лиззи закончила, в гостиной воцарилось неловкое безмолвие, но сэр Роберт поспешил сгладить неловкость аплодисментами, и родные Элизабет присоединились к нему. Выбранный девушкой отрывок, очевидно, был излишне откровенным и провокационным, что подчеркнуло непростой характер Лиззи, ее безрассудную порывистость и ту досадную «раскованность», которая так злила миссис Пойнц.
«Успех» окрылил мисс Элизабет, она трижды раскланялась, еще сильнее смутив матушку, так как эти поклоны едва не оголили грудь «актрисы королевского театра» перед сэром Робертом.
- У Лиззи настоящий талант, - четырнадцатилетний Уильям Монтегю Браун Пойнц был в восторге.
- Да, это так, - рассмеялась «актриса». – И я пойду на берег в этом костюме, чтобы зародить в Англии моду на все греческое и пиратское.
- Дочь моя! – миссис Пойнц с трудом сдерживалась. – Этому не бывать, ты не опозоришь нас подобной бестактностью.
- Мама, вы же хлопали мне! – изумилась Элизабет.
- Одно дело хлопать яркому представлению, и совершенное другое расхаживать по улицам в этом странном платье и старом тюрбане бабушки, с размалеванным лицом, - мистер Пойнц постукивал перстом по подлокотнику кресла. – Ты была восхитительна и достоверна в своей роли, мы тобой гордимся, но не спорь и переоденься.
- Роб, скажи им, - Лиззи взирала на Палмера с мольбой. – Скажи им, что женщины в Лондоне и не в таких костюмах являются в общество.
- Женщины, мисс Элизабет, но не восемнадцатилетние девушки, - опустил глаза Роберт Палмер.
- Какой вздор, чем девушки хуже женщин? – фыркнула Лиззи. – Ладно, я смирюсь и переоденусь, но вы омрачили мой триумф, и я вам это припомню.
- Дочь! – в голосе миссис Пойнц прозвучали стальные нотки. – Ни слова больше и беги в гардеробную.
- Да, мама, - Элизабет прекратила упрямиться, шагнула к двери и поманила за собой Джорджиану.
- Мисс Элизабет такая живая и непосредственная, - сэр Роберт с сочувствием взглянул на миссис Пойнц. – Не сердитесь. В ее непосредственности свежесть юности и ничего иного.
- Я не сержусь, - промолвила мать девушки, будто оправдываясь. – Это свежесть юности, как вы и сказали, мистер Палмер.
* * *
7 июля 1815 года
Ферз-холл, Блэкмор-роуд, Ингейстоун, Эссекс, Англия
Имение доктора Генерика Слотера Ферз-холл в Ингейстоуне
Миссис Френсис Слотер, жена доктора Генерика Слотера, бывшая некогда супругой и вдовой девятого виконта Монтегю, в течение трех дней старалась отыскать в мрачном незнакомце, вернувшемся с войны, признаки того, что он ее старший сын, Марк Энтони Браун, и не находила таких признаков. Это терзало ей душу, доводило до слез. Марк был апатичен, много спал, на вопросы отвечал односложно, ел без аппетита, листал свои хирургические книги, писал в тетрадях, что-то бубнил при этом. Когда вечером второго дня пребывания в Ферз-холле он удалился на прогулку, она ознакомилась с его тетрадями. К своему ужасу миссис Слотер обнаружила в них повторяющиеся рисунки отсеченных рук и ног, страшных скальпированных ран головы, лиц с выбитыми глазами, развороченных грудных клеток. Она трясущимися пальцами положила тетради обратно на стол и кинулась писать тревожное письмо мужу в Лондон. Женщина опасалась, что сын обезумел, и не понимала, что с этим делать. Бедняжка проклинала тот день, когда дала согласие на обучение Марка, своего впечатлительного десятилетнего ребенка, хирургии. Мальчики такого возраста, из-за нужды их семей, могли стать учениками сапожника, кузнеца или пекаря в десять лет, но хирургия с ее кровью и отвратительными зрелищами, не предназначена для детей, и сейчас это стало ясно для миссис Слотер.
Генри Слотер, прочтя письмо супруги, без промедления приехал в Ингейстоун, заперся в кабинете с пасынком, два часа о чем-то с ним беседовал, а затем поднялся в спальню жены. Он признал, что Марк довольно подавлен и утомлен тем, что на него свалилось в Бельгии, но наотрез отрицал, что пасынок повредился умом. Мистер Слотер самодовольно заявил, что видел пресловутые тетради с рисунками, но рисунки эти выполнены Марком с его пациентов и по памяти, для будущих операций, они точны и разумны. Это, дескать, подтвердит любой хирург, а то, что пасынок рано начал учиться, не упущение, а достижение, так как внимание и память у детей и юношей лучше, чем у взрослых. Миссис Слотер это ничуть не убедило, и она обрушилась на мужа с упреками. Женщина предпочла бы, чтобы ее сын стал католическим священником, а не замкнутым отшельником, рисующим в тетрадях отрезанные конечности. Сам же виновник переполоха в Ферз-холле, сидел в это время в детской с братьями и сестрами, пялился в стену и мысленно был все еще на ферме Мон-Сен-Жан, в окружении раненых в битве при Ватерлоо.
Наутро Генри Слотер, раз уж он сорвался в Ферз-холл из Лондона, решил, как говорится, «убить двух зайцев одним выстрелом», и пригласил жену и пасынка в гостиную, чтобы ознакомить их с письмом Джона Брауна, адвоката из Сторрингтона, претендента на титул виконта Монтегю, который связался с ним для «взаимовыгодного сотрудничества». Как считал доктор Слотер, этот шестидесятилетний мистер Джон Браун был порядочным хитрецом и пронырой, жаждущим заграбастать Каудрей-парк через получение титула и суд, а если это дело не выгорит, погреть руки на досудебном соглашении и отступных от Пойнцев. Сыновья Джона Брауна нацелились на судебную тяжбу, и Генри Слотер осознавал, что для Пойнцев и Браунов из Сторрингтона его пасынок - эдакая кость в горле. Первые воспринимают Марка как возможного претендента на титул, а вторые как препятствие их претензиям.
- Я встречался с Джоном Брауном, - Генерик Слотер мерил шагами гостиную, обращаясь то к Марку, то к жене. – Этот господин изворотлив и сладкоречив. Он владеет какой-то древней Библией с записями о якобы его предках. Из этих записей следует, что у Джона Брауна, сына Мэри Дормер и Энтони Брауна, дед которого служил конюшим короля Генриха Восьмого, был, помимо старшего ребенка, твоего предка, Марк, еще и младший ребенок, некий Джордж Браун из Рипли, а у того сын Чарльз и внук Джон. Этот внук Джон, мол, не кто иной, как дед адвоката, он умер лет сорок назад, а его отец, вроде бы, в 1794 году, если я ничего не путаю. Кроме Библии есть письма от виконтессы Монтегю родне этих Браунов, но таких писем легко накрапать дюжину за час. Есть, правда, письмо с печатью от леди Монтегю. Судя по этому письму, а оно выглядит как подлинное, леди Монтегю называет Джона Брауна, деда этого сутяги, своим родственником.
Марк Энтони Браун
- Один из сыновей Джона Брауна воевал и погиб на полуострове? – миссис Слотер спрашивала мужа, но взирала при этом на безучастное лицо Марка.
- Да, - подтвердил доктор. – Его звали Хайд Матис, он был средним сыном Джона Брауна и сгинул под Байонной в 1813 году. Но у Джона Брауна нет недостатка в сыновьях, его потомство многочисленно. Ты меня слушаешь, Марк?
- Слушаю, - пасынок «витал в облаках» и не проявлял интереса к беседе.
- Ситуация сложная, - Генри помахал письмом Джона Брауна. – Эти прощелыги, если Пойнцы будут вынуждены засвидетельствовать в суде, что у девятого виконта был сын, который жив и правомочен наследовать титул, могут выставить тебя незаконнорожденным и упомянуть об этом в суде. А то и совсем не упомянуть, умолчи Пойнцы о твоем существовании.
- Я был бы всем им обязан, выбери они второе, - равнодушно обронил Марк.
- Это Браунам вряд ли поможет, потому что, прижми они Пойнцев к стенке в суде, те наверняка будут ходатайствовать об отказе истцам в титуле, потому что жив ты, потомок той ветви рода, которая уже носила титул, - упорно разъяснял суть мистер Слотер. – Будут ходатайствовать и надеяться, что ты не подашь петицию о присвоении тебе титула и не выдвинешь требование передать в твою собственность Каудрей-парк. Речь о четырехстах тысячах фунтах, дорогой. А ты, как я вижу, надорвался в Бельгии и не выказываешь ни к чему стремлений.
- У меня есть стремления, - запротестовал Марк. – Я поеду в Лондон, в больницу святого Варфоломея, и завершу обучение.
- Ты готовый хирург, а не студент. У тебя имеется сертификат больницы, а сдача экзамена на лицензию в Королевском колледже хирургов – просто формальность, - Генри встал напротив пасынка и скрестил на груди руки. – Это уладится за неделю, мое содействие и рекомендации Джона Хьюма за подписью лорда Веллингтона сделают свое дело.
Английская медицинская лицензия 19 века
- Тогда я сниму жилье и начну практику, - кивнул юноша.
- А это? – мистер Слотер потряс письмом Джона Брауна. – Это не должно идти само собой.
- Отчего же? – удивился Марк. – Пусть идет.
- Так не годится. В суде будут трепать твое имя, и прибавлять к нему слово «бастард», - вмешалась в разговор мать. – Я не позволю, чтобы меня и тебя позорили, это коснется всех нас, твоих братьев и сестер.
- Но что я должен исполнить, матушка? – устало прошептал сын.
- Ответить на письмо Джона Брауна как взрослый мужчина, - посоветовал Генри. – Использовать обтекаемые фразы, излить на бумаге желание защищать свои права. Этот адвокат обязан зарубить себе на носу, что ты не марионетка мистера Пойнца, не устранился от соискания титула, а всего лишь отложил претензии в силу обстоятельств, учебы, войны. Мы с матерью продиктуем тебе такое письмо строчку за строчкой.
- Хорошо, - моргнул Марк Браун. – Давайте напишем письмо сейчас я и пойду к себе. У меня что-то разболелась голова от всей этой чепухи.
- Чепухи? - одернула сына мать. – Марк, приди же в себя, Богом молю.
- Я в себе, матушка, - вздохнул юноша. – Но эта история с титулом такая тягостная.
* * *
7 июля 1815 года
Павильон и пляж, морской курорт Богнор, Сассекс, Англия
Павильон в Богноре, с какой стороны на него не посмотри, не брайтонское чудо королевской фамилии, да и общество в Богноре не столь изысканное, но своим очарованием он обладает, и приспособлен для обеспеченных семей не хуже своего собрата в Брайтоне.
Мистер Пойнц с весны забросил парламентскую работу. В нынешнем составе парламента он особо не выделялся, а в мае, перед обращением регента двадцать пятого числа, не голосовал, притворившись больным. В дальнейшем Уильям Пойнц как бы выздоравливал, а в июне перебрался на побережье, известив графа Бессборо, своего политического покровителя, о том, что его внутренности все еще «шалят» и лекарства не приносят облегчения. Лорд Бессборо, сына которого, полковника Фредерика Понсоби, лечил в Бельгии кузен детей мистера Пойнца, Марк Браун, не попенял нерадивому притворщику на лень, и даже поблагодарил Пойнца за доброту к спасителю сына, Марку Брауну, хотя в чем заключалась эта доброта, трудно было понять. Но мистер Пойнц благодарность охотно принял и туманно намекнул, что «никогда ничего не жалел для милого сердцу кузена».
Таким образом, Пойнцы наслаждались солнцем и морским воздухом Богнора без помех, и в первых числах июля мужчины решили, что совершат путешествие на яхте вдоль берега, в пределах видимости из павильона. Это намерение мистера Пойнца и его сыновей, Уильяма Монтегю Брауна Пойнца и Кортни Брауна Пойнца, было встречено в штыки миссис Элизабет Пойнц. Она помнила о проклятии огня и воды рода Браунов и не вышла бы в море на яхте даже за все золото мира. Более того, миссис Пойнц запретила дочерям приближаться к яхте, раз уж ей было не под силу распространить этот запрет на мужа и сыновей, но с запретом согласилась одна Лиззи, которая не любила море. Мисс Джорджиана и мисс Изабелла стали ныть, обвинять мать в тиранстве и твердить, что проклятие – нелепый вымысел. В итоге мистер Пойнц дозволил Джорджиане и Изабелле поплавать на яхте, и это стало нешуточным испытанием семейного благополучия Пойнцев.
7 июля 1815 года на небе было ни облачка, а в море царили если не штиль, то тихий ветерок и спокойные волны. После обеда владелец яхты, местный рыбак, причалил к пирсу около павильона и дал знак, что готов к прогулке. С вечера, однако, состав пассажиров яхты изменился. Миссис Пойнц учинила дочерям взбучку и те, «пропесоченные», извинились перед отцом за то, что смалодушничали, и будут коротать день с матерью в павильоне. На их место сразу нашлись другие любительницы моря, подруги мисс Элизабет и мисс Джорджианы, дочери покойного адмирала Френсиса Парри, старшая мисс Парри и мисс Эмили Парри. Юные Уильям и Кортни уговорили поучаствовать в вояже своего пожилого учителя.
Перед отплытием компания морских путешественников собралась в павильоне и возбужденно шумела. Миссис Пойнц, взбешенная самодурством мужа, не спустилась со второго этажа для проводов, чтобы не унижаться, но через Лиззи посулила супругу разные воздаяния. Лиззи их пересказала слово в слово и вернулась к матери и Джорджиане. Кортни дразнил Изабеллу, но затем снял с шеи медальон и вручил его сестре, дабы тот не потерялся. Потом шестеро мужчин и две женщины поднялись на борт яхты, оставив миссис Пойнц, мисс Элизабет, мисс Джорджиану и мисс Изабеллу следить за круизом из павильона.
Яхта курсировала параллельно береговой линии, и все было безупречно до четырех часов. Миссис Пойнц вначале негодовала, но спустя некоторое время остыла и устыдилась своих старых страхов. Люди с яхты салютовали ей и что-то радостно выкрикивали, но она не пошла на берег, а Лиззи, Джорджиана и Белла не осмелились покинуть мать.
Ветер, порывистый и мощный, примчался к берегу Богнора внезапно, словно он был плодом злых чар или судьбы. Яхта в этом миг делала крутой поворот и от удара ветра в парус мгновенно перевернулась. Миссис Пойнц ахнула, смертельно побледнела и привстала из кресла, так как все произошло прямо у нее на глазах. Мисс Элизабет взвизгнула, Джорджиана обомлела, а Изабелла опрокинула стул и побежала к лестнице.
Четыре человека, бывших на яхте, погибли за минуту без всякого шанса на спасение, поскольку они лакомились в трюме выпечкой жены рыбака и холодными закусками. Пучина поглотила сына рыбака, мисс Парри, мисс Эмили Парри и оксфордского учителя молодых Пойнцев разом, никто из них не успех позвать на помощь. На поверхности воды барахтались, объятые ужасом, мистер Пойнц, его сыновья Уильям Монтегю Браун Пойнц, Кортни Браун Пойнц, и несчастный рыбак, который потерял и лодку, и наследника.
Следует сказать, что мистер Пойнц умел плавать достаточно плохо, а его дети и вовсе не умели. Рыбак был опытным пловцом, но мистера Пойнца обуяла паника и он колотил руками по воде, вопил, пробовал избавиться от тесного сюртука и увесистых сапог. В дополнении к этому сыновья мистера Пойнца вцепились в отца и запросто могли утянуть его на дно. Тем не менее, эта борьба за жизнь со стихией была скоротечна. Кортни Браун Пойнц утонул чуть раньше брата, а Уильям Монтегю Браун Пойнц ушел под воду через пару минут. Рыбак же оценил ситуацию, подплыл к мистеру Пойнцу, отвесил джентльмену пощечину, чтобы тот прекратил паниковать, и кое-как погреб к берегу, вместе с главой семейства Пойнцев на спине.
К тому времени миссис Пойнц безудержно рыдала у кромки воды. Лиззи пребывала в оцепенении, Джорджиана вторила матери, обливаясь слезами, а Изабелла сидела на песке, бледная и потрясенная, и кусала губы. Разразилась чудовищная катастрофа и ничем, кроме проклятия, нельзя было объяснить то, что случилось. Когда мистер Пойнц, воя, как побитый пес, выбрался на берег, миссис Пойнц набросилась на него с кулаками. Она извергала страшные ругательства, трясла упавшего без сил супруга и требовала вернуть ей ее мальчиков. К месту трагедии спешили яхты и лодки, с них раздавались призывы искать тела, а ветер стих так же внезапно, как и возник. Семейство Пойнцев погрузилось в ад на земле, а Каудрей-парк, ради владения которым сыновьям в семье добавили имена Монтегю и Браун, хотя они не принадлежали к этому роду, как будто стряхнул с себя очередных наследников мужского пола.
Сообщение в Gentleman's Magazine о крушении яхты в Богноре 7 июля 1815 года (Часть 85, июль-декабрь 1815 года, страница 79)
Bernard:
» Часть 1 Глава 4 Жребий
Глава 4
«Жребий»
Спустя пять месяцев, 14 декабря 1815 года
Мидхэм, Беркшир, Англия
Звенящая тишина в доме Пойнцев в Мидхэме и месяцы траура превратили обитателей поместья в подобие призраков, связанных с бывшим жилищем горькими переживаниями. Хозяева, во всем черном, блуждали по коридорам, как тени, обменивались скупыми фразами, молчали за завтраками, обедами и ужинами, ничего не праздновали, практически не покидали своих комнат, а при переезде из поместья в поместье, не приглашали к себе соседей. Изредка их навещали, на правах добрых друзей дочерей, Генри Герберт, лорд Порчестер, и Роберт Палмер, эсквайр. Иногда к ним присоединялись прежние знакомые по молодежному «обществу избранных Беркшира», однако веселья, удовольствия в этих визитах не было.
Мистер и миссис Пойнц стремились утешиться в религии, но религия утешает только истово верующих, а они «верили» в Бога по воскресеньям, внимая проповедям викария в церкви, и на сон грядущий, читая заученные молитвы. Такая скромная вера дает слабое утешение.
Восемнадцатилетняя мисс Элизабет была угнетена смертью братьев, но как человек жизнерадостный, она рассчитывала изгнать тоску замужеством. К сожалению, Роберт Палмер то ли охладел к ней, то ли испугался проклятия рода Браунов, о котором судачили соседи Пойнцев, и не торопился предлагать брак златокудрой красавице с пылкой душой. Лиззи подумывала о чем-нибудь компрометирующем, чтобы ускорить дело, но боялась, что мать наложит на себя руки, если за смертью сыновей последует громкий скандал.
Шестнадцатилетняя мисс Джорджиана ушла в себя, часто плакала, целыми днями пропадала в церкви святой Девы Марии в Исборне, где 13 июля 1815 года похоронили утонувших Уильяма Пойнца и Кортни Пойнца. Она писала в дневник печальные стихи с примитивными рифмами, а в Каудрей-парке бродила по дубовой аллее Уильяма Монтегю и Кортни, спала урывками и изрядно похудела по причине отсутствия аппетита.
Двенадцатилетняя мисс Изабелла, отрада семьи, восприняла гибель братьев как ребенок. Она создала в детской что-то вроде алтаря с рисунками и игрушками покойных, обнимала мать и отца, беседовала с сестрами о проклятии Браунов, предрекая себе безвременную кончину, а Лиззи и Джорджи неизбежные сожаления о нанесенных ей обидах в тот день, когда ее упрячут в гроб. Упрячут и закопают в землю по прихоти древнего монаха.
Неделя текла за неделей, месяц за месяцем, а затем пришло письмо Джона Брауна, адвоката из Сторрингтона. Письмо с фальшивыми соболезнованиями и завуалированными угрозами, смысл которых был в том, что трагическая смерть наследников мистера Пойнца подвигла автора письма на размышления о том, что титул виконтов Монтегю должен быть восстановлен, как и их право собственности на поместье предков. Видимо, Джон Браун почувствовал, что его притязания в данных условиях не беспочвенны, а промедление вредно. Наверное, адвокат из Сторрингтона держал в уме пословицы «коси сено, пока светит солнце» и "хватай время за чуб", и жаждал воспользоваться удобным случаем, дабы сломить сопротивление Пойнцев, придавленных бедой и растерянных.
Ознакомившись с письмом Джона Брауна, мистер Пойнц, впервые за пять месяцев, воистину рассвирепел. Он ощущал себя старым матерым волком, волчата которого мертвы, а охотники подступают. Жена, не простившая ему Богнор, винившая супруга в своих утратах, не желала обсуждать опасность потери Каудрей-парка, а дочери были никудышными советчиками. Мистер Пойнц часами ломал голову над способами обуздания Джона Брауна, планировал, читал законы, и каждый раз приходил к выводу, что защита имений затруднительна без привлечения в их лагерь, другого, неоспоримого претендента на титул, единственного сына девятого виконта Монтегю, Марка Энтони Брауна. При этом требовалось не просто заручиться его поддержкой и обещанием не судиться, а что-то более весомое и надежное. К примеру, брак Марка Брауна с одной из его дочерей и соответствующий договор, обеспечивающий ему, жене и трем оставшимся дочерям твердые гарантии. Да что там гарантии, большую часть Каудрей-парка! С этой гениальной идеей мистер Пойнц проснулся седьмого декабря 1815 года, все обмозговал, предусмотрел, и сел к бюро, чтобы начертать послание в Ферз-холл мистеру и миссис Слотер. Ответ был доставлен ему быстро и, прочитав его, мистер Пойнц улыбнулся, чего не делал с седьмого июля. Теперь надлежало подготовить к отражению наметившихся неприятностей жену, и с этой целью, 14 декабря 1815 года, Уильям Пойнц пожаловал в ее будуар. Он дал ей прочесть письма, обрисовал варианты действий и осторожно предложил породниться со второй ветвью Браунов, дабы пресечь всякие поползновения Джона Брауна. Жена листала бумаги и безмолвствовала.
- Дорогая, я не сделаю ничего без твоей воли, но ты выросла в Каудрей-парке, - мистер Пойнц наблюдал за реакцией жены на чтение писем адвоката из Сторрингтона, поверенного в Лондоне и Генри Слотера. – Это не решение, а зачаток возможного решения. Ты сама давеча говорила, что Фанни ненавистна мысль о том, что Каудрей-парк придется продать. Но мы и продать то его не можем без снятия всех претензий. Если Марк Браун будет виконтом Монтегю, мы обретем зятя, почти что сына.
- Сына! – миссис Пойнц, сидящая на диване с откидными боковинами и гобеленами из Каудрей-хауса, скорбно зажмурилась. – Ты знаешь, где мои сыновья.
диван с откидными боковинами и гобеленами из Каудрей-хауса
- Знаю, - мистер Пойнц погладил жену по руке. – Марк не заменит нам наших мальчиков, но он подставит тебе, мне и девочкам плечо, вольется в семью, будет блюсти наши, а не чужие интересы. Мы публично заявим, что он наследник титула, подпишемся под петицией. Ты несомненная, урожденная Браун, дочь седьмого виконта, сестра восьмого виконта, кузина девятого виконта, лично укажешь королю на десятого виконта. Что лучше прекратит поползновения этого адвоката? Марку нет и восемнадцати лет, мы вылепим из него то, что захотим. И составим брачный договор, соглашение, которое свяжет зятя обязательствами.
- И кого ты прочишь ему в жены? Джорджиану? – миссис Элизабет Пойнц понимала аргументы мужа, но ее снедало такое горе, что любые аргументы звучали кощунственно. – Лиззи ни за что за него не выйдет, она одержима сэром Робертом.
- Сэр Роберт, - мистер Пойнц с сомнением выгнул бровь. – На мой взгляд, это бесплодные ожидания. Особенно, учитывая нападки Джона Брауна на приданое девочек. Я предлагаю жребий.
- Жребий? – жена смерила его удивленным взором. – Наши дочери будут тянуть жребий, кто из них отдаст себя на заклание? А Марка Брауна ты спросил, на ком бы он хотел жениться? Хочет ли он жениться на ком-либо? Генри Слотер известил его о ваших планах? Марк Браун – хирург, хмурый и унылый юноша, несветский человек. Какой из него лорд? Какое у Марка воспитание, если его с двенадцати лет поселили на чердаке наставника и таскали по больницам? Ты позабыл, что он католик и историю с протухшим пальцем? Мы выгнали Марка в тот год. Я неоднократно беседовала и с ним, и с его матерью. Он не намеревался стать виконтом, писать прошение о титуле, и Френсис за это не ратовала. Слотерам не по карману судебные тяжбы. А еще Марк не в восторге от Лиззи и Джорджи. Они его не любят, и он платит им тем же. Как ты их сведешь? Молодым грезится любовь, а не заботы об огромном поместье со сгоревшим домом.
- Как-нибудь сведу. Я сумею принудить Лиззи или Джорджи, а Генри принудит пасынка. Марк Браун - не слезливый поэт, не щеголь и не прожигатель жизни, - отметил мистер Пойнц. – Повторяю, он не избалован и будет глиной в наших руках.
- Я не в состоянии думать, - миссис Пойнц поморщилась. – Обсуди это с девочками сам, и если преуспеешь, иди с ними ко мне.
- Я преуспею, - встал со стула Уильям Пойнц. – Людям проще принять жребий, чем поддаться прямому приказу, уж ты мне поверь. В жребии есть выбор и удача, а в приказе их нет.
* * *
Вечер 14 декабря 1815 года
Мидхэм, Беркшир, Англия
В гостиной Мидхэма кипели страсти, каких этот дом не знал с июля сего года. Мисс Элизабет, свирепая, словно фурия, жестикулировала без намека на деликатность и так раскраснелась, что будь она женщиной в летах, ее непременно разбил бы паралич. Мисс Джорджиана, тоже растерявшая манеры, кусала ноготь, забравшись с ногами на широкое и длинное канапе. Они обе были в черных платьях, но Лиззи выглядела в своем модном черном шелке как картинка, а Джорджи, в своем бесформенном черном бомбазине, как растрепанная ворона.
- Девочки, - мистер Пойнц повысил голос. – Ваша мать не переживет суд по отчуждению у нее поместья деда, отца и брата. А это отчуждение возможно, если Джон Браун выклянчит у короля титул при бездействии вашего кузена.
- Нашего кузена! – мисс Элизабет ярилась. – Давно ли он стал нашим кузеном? Десять минут назад?
- Он всегда был вашим кузеном, но интересы семьи не предполагали, что вы будете обращаться к Марку «кузен». Что бы он и его мать возомнили о себе, если бы вы постоянно называли его так? И что бы они могли возжелать? – Уильям Пойнц поднял вверх указующий перст и со значением им помахал. – Лиззи, уймись, сядь, не мельтеши перед моими глазами, как бешеная белка.
- Теперь я бешеная белка, - вспылила Элизабет. – Что дальше, сумасбродка? Непочтительная дочь? Позор рода? Та, которая печется лишь о себе?
- Как точно ты себя описала, - съязвила Джорджиана.
- Я, ваша мать и Изабелла не в силах привлечь Марка Брауна на нашу сторону, - мистер Пойнц схватил Лиззи за локоть и вынудил сесть в кресло. – А опасность от Джона Брауна угрожает всем нам. Наше семейное достояние, отторгни у нас Каудрей-парк и наследственные земли Монтегю, уменьшится кратно. Джон Браун, заимей он титул и выиграй суд, не просто получит поместья. Этот крючкотвор сможет вчинить нам новый иск о компенсации за незаконное пользование доходами в течение двадцати двух лет. Мне, вашей матери и лорду Клинтону, взявшему в жены вашу сестру Фанни отнюдь не нищей. Ваше приданое испарится в одночасье. Лорд Трефузис будет не в восторге, это отразится на Фанни. И что скажут в обществе при таком повороте событий? Как к нам будут относиться, что станет с нашей репутацией? Нас нарекут алчными ворами, которые распоряжались не своим имуществом и тем самым богатели. И от кого зависит спасение семьи? В чьей воле помешать Джону Брауну, не принося себя в жертву, а всего-навсего вступив в брак с человеком, которого мы давно знаем?
- С Бойней, - взвилась Лиззи. – С человеком, чьи пальцы шарят в кишках, гное, ранах и Бог весть, в чем еще, а потом будут прикасаться ко мне или Джорджи!
- Не смей использовать это ваше глупое прозвище, - прервал дочь отец. – Таковы все хирурги и их пациенты не ропщут на то, что ты перечислила. Женившись, Марк, вероятно, захочет бросить свое ремесло.
- «Вероятно», - произнесла Джорджи. – Но не всенепременно.
- Выслушайте меня внимательно, - Уильям Пойнц строго взирал на дочерей. – Вы либо вытянете жребий, либо нет. Та из вас, которая откажется его тянуть, обречет сестру на брак без выбора и будет лишена приданого. За той, кто так сделает, я не дам ни фартинга, и ее содержание резко сократится. Откажетесь обе – пострадаете обе. Та же, кто не откажется, будет леди, виконтессой Монтегю, уважаемой всеми дамой, вращающейся в высшем обществе с разумным, ничуть не отвратительным мужем. Не картежником, не мотом, не волокитой, не стариком. Советую думать головой, прежде чем говорить «нет». Опрометчивые слова способны испортить вам жизнь. А то, что рассудит Бог, напротив, осчастливить. Жребий – это выбор. Отказ – это отказ. Джорджи? Лиззи?
- Я выбираю жребий, - мисс Джорджиана с вызовом смотрела на сестру.
- Вот как? –прищурилась мисс Элизабет. – Надеешься меня напугать? Я не из пугливых. Пусть будет жребий.
- Превосходно, - подытожил мистер Пойнц. – Каждая из вас достанет карту из колоды. Та, кто достанет красную, выйдет замуж за Марка Энтони Брауна. Та, кто черную, будет ждать иного жениха. Если вы обе достанете красную или черную, мы повторим.
- Сейчас? – Джорджиана вздрогнула.
- Сейчас, в будуаре вашей матушки, из новой колоды, - ответил отец.
Он кивнул на дверь и дочери прошествовали за ним в холл, а оттуда, по лестнице, к покоям матери. Когда они слегка отстали, Элизабет враждебно покосилась на Джорджиану и зашептала. – Почему бы тебе не сделаться женой кузена без жребия? Ты же о нем хорошего мнения. У меня с Робом почти все улажено. Несправедливо нас разлучать.
- Откажись тянуть жребий, - парировала Джорджи. – Это Божий промысел и батюшка растолковал условия.
- Если я вытяну красную карту и буду женой Бойни, ты у меня попляшешь, - прошипела Лиззи. – Если же мы договоримся, все те мои вещи, которые ты у меня выпрашивала, чему завидовала, станут твоими.
- Нет, - процедила сквозь зубы Джорджиана. – Не искушай меня, сатана. Чему учит Евангелие? «Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи».
В будуаре миссис Пойнц были плотно задернуты гардины. Хозяйка Мидхэма расположилась в кресле у камина и вышивала носовые платки фамильным вензелем. Супруг поцеловал ее в щеку и разразился тирадой о том, что спасение семьи не за горами, дочери смиренно уповают на жребий, и их смирение таково, что будь в Англии многоженство, они обе вышли бы замуж за Марка Брауна для сохранения родового имущества. Миссис Элизабет Пойнц внимала этой тираде без каких-либо эмоций на лице и под конец заметила, что брак во спасение – крайняя, но необходимая мера. Затем мистер Пойнц удалился в салон за картами. По пути он напряженно размышлял о том, что Элизабет слишком красива и слишком близка к тому, чтобы заполучить Роберта Палмера, обидно будет отдать ее Марку Брауну, но жребий есть жребий и сжульничать в нем, как при игре в пикет, не удастся.
Вернувшись из салона, глава семьи распечатал колоду, предъявил ее дочерям, тщательно перетасовал и раскинул карты на туалетном столике миссис Пойнц рубашками вверх. Мисс Элизабет при этом застыла в нерешительности, а мисс Джорджиана спокойно взяла одну из карт и перевернула. Девятка треф. Губы Джорджи изогнулись в улыбке, и она уступила место сестре.
- М-да, - Лиззи вытерла потные ладони об юбку и подцепила свою карту дрожащими пальцами. Дама сердец. Джорджиана прыснула смехом.
- Жребий брошен, - молвил отец. – Все честно. Ты согласна, Лиззи?
- Я же согласилась тянуть этот проклятый жребий, и если кузен Марк, - Элизабет произнесла слово «кузен» нарочито громко. – Сделает мне предложение, я предстану с ним перед алтарем, хоть он католик, хирург и зануда. Вы все довольны?
Игральные карты начала 19 века
- Еще бы, - Джорджиана собрала карты и сунула их в книжный шкаф.
- Это твой выбор, дочь, и мы благодарны тебе за него, - сказала миссис Пойнц.
- Так рассудил Бог, - мистер Пойнц с трудом скрывал разочарование. – И так будет.
* * *
19 декабря 1815 года
Меблированные комнаты на Сент-Джон-стрит, рядом с госпиталем святого Варфоломея, Смитфилд, Лондон, Англия
Марк Энтони Браун, лицензированный хирург, благополучно экзаменованный в Королевском колледже, пребывал в смятении и слушал своего отчима, доктора Генерика Слотера, отвернувшись к грязному окну крошечной комнаты дома на Сент-Джон-стрит. За окном кружили редкие снежинки, выл ветер, звучал какой-то скрип, как будто ветки дерева царапали стекло или железо. Этот скрежет, тоскливый и мерзкий, соответствовал настроению Марка. Генри не нравилась квартира пасынка, он считал ее дешевой и жалкой. Но Марк был самым молодым хирургом в Лондоне и пока не мог позволить себе что-то комфортнее и просторнее этой комнаты. Кроме того, его не тяготил спартанский быт, он здесь только ночевал, а днем неизменно отсутствовал.
Поводов для дурного настроения у Марка было в избытке. Родственники пациентов усматривали в юности врача основание для меньшей оплаты, при том, что он работал на совесть, был хирургом, а не помощником хирурга, и не допускал осложнений. Порой больные или их близкие интересовались его лицензией и изумлялись, что он не таскает ее в своей сумке, пререкались, обзывали Марка шарлатаном. Опять же, чтобы заплатить меньше или не платить совсем. Одна старая дама, вдова, с вросшим, нагноившимся ногтем, едва не заболтала его в прихожей до смерти, излагая свои жалобы и болезни. Она то ли не понимала, что он не доктор, а хирург, то ли нуждалась в слушателе. Он же стоял, переминался с ноги на ногу. Марку было неловко предложить женщине расплатиться с ним, и он просто ушел, а вдова потом, посредством булочника, извинилась за «забывчивость», но денег так и не прислала.
Другой причиной огорчения Марка были попытки семьи Пойнцев использовать его в борьбе с Джоном Брауном за Каудрей-парк. Пойнцы, чьи наследники так нелепо утонули в июле, неутомимо сражались с этим адвокатом, который вновь грозил им петицией о титуле виконтов Монтегю. Это возвращало Марка к беседе с отчимом и матерью в Ферз-холле о невозможности избежать втягивания в свару чужих ему людей. Слова о его незаконнорожденности витали в воздухе, и надо было поддержать Пойнцев, чтобы мать не оскорбили в суде. Со дня той беседы цена поддержки Пойнцев возросла. Они вели речь уже не об отказе от претензий, а о скорой свадьбе.
Сейчас Генри, обращаясь к спине Марка, расписывал пасынку преимущества женитьбы на мисс Элизабет Пойнц и радужные перспективы брака с «красивой и обаятельной кузиной». Марк ненавидел Лиззи Пойнц с десятилетнего возраста и сомневался, что ему по силам провести с ней под одной крышей даже неделю. Его тошнило от ее приторной красоты, а «обаяние» кузины представлялось Марку какой-то вычурной формой душевного расстройства. Он не имел ни малейшего желания попасть под действие этого «обаяния».
- Если Пойнцы признают тебя наследником титула, подпишутся под петицией королю и подкрепят петицию несколькими важными документами, ты будешь богатым лордом, членом палаты лордов, сможешь заниматься хирургией как наукой, в роли ученого, сосредоточиться на исследованиях, написании руководств, - Генри Слотер говорил медленно, чтобы до пасынка дошел смысл его слов. – И не сбрасывай со счетов то, что это улучшит положение твоих братьев и сестер, матери. Положение в обществе, финансовое положение. Что ты скажешь матушке, если не женишься на мисс Элизабет?
- Что-то скажу, - пожал плечами Марк. – Жили же мы без этих возможностей.
- Жить без возможностей и упустить их – не одно и то же, - возразил отчим. – К несчастью, такое упущение не завершит эту историю. Адвокат из Сторрингтона, Джон Браун покушается на твой титул по праву рождения. Если виконтом провозгласят его, будет то, что мы обсуждали в прошлом. Сплетни о том, что у тебя нет прав на титул из-за незаконнорожденности, что твоя мать зачала тебя не в браке, позор для нее и всей нашей семьи. Ты готов к этому?
- Нет, не готов, - пробормотал Марк. – Но все это хлопотно, Генри. Самое же гадкое, что я не хочу жениться, но принужден буду жениться, и не на какой-нибудь милой девушке, а на Элизабет Пойнц. Кошмарный сон наяву, вот что это такое.
Доктор Генерик (Генри) Слотер
- Полноте, она ослепительная красавица, большинству мужчин этого хватает с лихвой. В браке по расчету от тебя не требуется любить жену и потакать капризам мисс Элизабет, - напирал Генри. – А требуется специальная лицензия от епископа англиканской церкви, обряд в домашней часовне в Мидхэме, согласно законам Англии, и поездка в католическую церковь в Исборне для бракосочетания, согласно твоей вере. И все. Мы с мистером Пойнцем подготовим брачный договор и петицию о титуле без тебя. Ты и дальше можешь жить в Лондоне, а она с родителями в Мидхэме. К лету вашим семейным жилищем будет Каудрей-лодж. Тот дом управляющего Каудрей-парка, в котором Пойнцы обитали после пожара и где мы гостили. До июля этот дом должен был отойти старшему сыну Пойнца. Но из него нужно вывезти кое-какие вещи Пойнцев и починить крышу.
- Почему мисс Элизабет, а не мисс Джорджиана? – возмутился Марк, оборачиваясь к Генри. – Элизабет Пойнц – несусветная дура. Она недобрая, у нее ядовитый язык и злой нрав. Я бы, пожалуй, женился на мисс Джорджиане, мы с ней ладили.
- Это их семейные дела, - развел руками Слотер. – Ты волен спросить об этом мистера Пойнца, но он в письме упомянул, что твоего предложения ожидает именно мисс Элизабет. Видимо, ее грядущая помолвка с Робертом Палмером, о которой полгода назад миссис Пойнц прожужжала твоей матери все уши, сорвалась. Мисс Джорджиане шестнадцать лет, ей предстоит сезон в Лондоне. А мисс Элизабет восемнадцать, она уже покоряла Лондон своей красотой и вдоволь развлеклась. Поставь себя на место мистера Пойнца. Вообрази, что он и его жена чувствуют, потеряв обоих сыновей в один день.
- Наверное, они чувствуют себя еще паршивее, чем я. Смерть сыновей ничто в сравнении с женитьбой на их взбалмошной дочери, - засопел Марк. – Но и женитьба на ней – не подарок.
- Не шути так. Тебя приглашают в Мидхэм на Рождество, - Генри вооружился совком, залез им в ведро с углем, насыпал угля в очаг. – У Пойнцев траур. Ты поедешь один, а мы с нашим поверенным подоспеем перед Новым годом. Твоей матери эта идея не по душе, она не хочет ехать. На Рождество грех работать, Майкл обслужит и перевяжет твоих пациентов. А кого-то из них обслужу и перевяжу я. В первых числах января ты станешь женатым человеком. Каков будет твой ответ?
- А какой он может быть, если имя матушки будут трепать в суде? Если поползут сплетни о прелюбодеянии и незаконном рождении? – стукнул кулаком по подоконнику Марк. – Те старые сплетни, из-за которых ты женился на маме. Кто их придумал и подогревал? Узнать бы.
- Те сплетни выдумала и разносила служанка из дома твоего покойного отца, - Слотер поворошил совком угли в камине.
- Я поговорю с мистером Пойнцем о мисс Джорджиане. Вдруг он выдаст ее за меня, а мисс Элизабет достанется Роберту Палмеру? – бесцветным голосом сказал Марк. – Но особых надежд не питаю. Когда мне везло?
- В этом декабре, - усмехнулся Генри. – Не всем сулят титул виконта и деньги. Мне ни разу не сулили. Так что бери и не плачь. Ты мой храбрый, толковый мальчик, хирург от Бога.
* * *
26 декабря 1815 года
Мидхэм, Беркшир, Англия
Мисс Элизабет Пойнц знала свои недостатки, главными из которых были скоропалительность, порывистость, необдуманность решений и привычка приукрашивать то, что она видела, слышала, переживала. Одним словом, врать. Лиззи частенько упрекали в этих недостатках и Роб, как она подозревала, не позвал ее в жены из-за них. Зачем было соглашаться на жребий? Что на нее нашло? Это необдуманность решений. В середине декабря отец нарисовал ужасную картину страданий матери, сочинил этот жребий, Джорджи отцу подыграла, бросила вызов сестре, и Элизабет угодила в капкан. Батюшка воюет с Джоном Брауном из Сторрингтона, боится за Каудрей-парк, а отдуваться выпало ей. Омерзительная дама сердец! Такая скверная карта!
Пять дней назад Элизабет верхом, втайне ото всех, наведалась в Холм-парк, к Робу и закатила ему истерику. Это была ее пресловутая порывистость, умноженная на скоропалительность. Роб растерялся. Да что там растерялся, опешил! И было от чего, ведь Лиззи разрыдалась, кинулась ему на шею, начала целовать, клялась порезать себе вены, как леди Кэролайн Лэм из-за Байрона. Она молила возлюбленного «не уподобляться жестокому Конраду, пощадить свою Медору», и тут же вывалила на него план спасения. Роб поскачет в Мидхэм, заявит отцу, что не мыслит себя без Элизабет, будет суровым и непреклонным, а если батюшка не уступит, они умчатся в экипаже в Шотландию, а замуж за Бойню выйдет Джорджи. Самое грустное, что Роб поскакал в Мидхэм и попросил у отца ее руки, но непреклонным оказался не Роб, а батюшка. Он с сожалением сообщил сэру Роберту, что дал слово джентльмена мистеру Генри Слотеру и Марку Брауну, а кроме того, слово дала сама Элизабет, она обещала стать женой Марка Энтони Брауна, будучи в здравом уме и твердой памяти. Роба это потрясло, он сказал про Каудрей-парк, жребий, и отец взвился, так как дочь посмела открыть обстоятельства семейных неурядиц и совещаний постороннему человеку. Роб уехал из Мидхэма, вернулся в Холм-парк, обвинил прячущуюся в его имении Лиззи в сумасбродстве, и отправил ее к родителям в своей карете с облегчением в лице.
В Мидхэме Элизабет отчихвостили, выругали, посетовали на недостаток порки в детстве, и заперли. Потом в ее спальню явилась мать и потребовала отчета, повторения обещания защитить семью, стать женой Марка Брауна, покориться. Лиззи, в растерзанных чувствах, убитая безволием своего Конрада, пообещала все, что требовала матушка. Но дух непокорности в ней не угас. Она сделала вывод, что отец просто осерчал и заупрямился, а сэр Роберт выказал мало суровости и непреклонности. Что все еще можно переиграть.
Но переиграть все не получилось. Бойня нагрянул в Мидхэм двадцать четвертого декабря, был мрачен и как обычно молчалив. В гостиной, по завершении ужина, у него допытывались о битве при Ватерлоо, участвовал ли он в боях, под огнем, сталкивался ли с французами, понюхал ли пороха. Марк Браун сразу замкнулся, набычился, пролепетал что-то о том, что он хирург, а не офицер, что на поле боя и под огнем не был, пороха не нюхал, а французов лицезрел в госпитале, за десятки миль от Ватерлоо. Батюшка при этом странно посмотрел на Бойню и попенял будущему зятю на неуместную скромность, граничащую с обманом. Дескать, он переписывался с Генри Слотером и графом Бессборо, и убежден, что Марк был в пехотном каре во время атаки французской кавалерии маршала Нея, не трусил, и работал больше недели в лазарете Мон-Сен-Жан, где лечил сына лорда Бессборо, полковника Фредерика Понсоби. Когда отец закончил свою речь, Марк Браун не счел возможным спорить, и с каким-то раздражением промолвил, что за ту неделю он ампутировал двадцать шесть рук и ног, возился с сотней раненых, а посему запамятовал о сэре Фредерике Понсоби. Говоря про отрезанные руки и ноги, Бойня поглядел в глаза Элизабет, словно надеясь ее смутить и устрашить, но смутил и устрашил, похоже, только Джорджиану и матушку.
На следующий день, в Рождество, батюшка подарил Марку Брауну цепочку для часов, и они ушли в библиотеку «пошептаться». Матушка же «пошепталась» с Лиззи и обнадежила ее новостью о том, что Бойня заинтересован не в ней, а в Джорджиане. Он, мол, испытывает к Джорджи симпатию, а к ней, Элизабет, безразличие, а то и неприязнь. Лиззи в ответ фыркнула и помолилась Богу, чтобы ей «не пить чашу сию».
Кто же мог воспрепятствовать всеобщему удовлетворению? Разумеется, такой человек отыскался, и им была сестра. Джорджиана, едва отец и мать насели на нее, залилась слезами и затараторила, что не пойдет наперекор жребию, что она выбрала девятку треф, а не даму сердец, что сделаться супругой хирурга для нее невыносимо, что кузен Марк ей как брат. Второй такой вероломной змеи не существовало на свете.
И вот, двадцать шестого декабря, позавтракав, Элизабет сидела в кресле у камина в гостиной, одна одинешенька и с досадой взирала на дверь. Дверь открылась и маменькин сынок, Бойня, протиснулся в комнату. Его одежда, срам и пример пуританского безвкусия, доводила Лиззи до исступления. Что за сюртук на нем? Его прадеда? Манжеты обтрепаны, локти вытерты, пуговицы по моде минувшего века. Что за серый шейный платок, родной брат половой тряпки? Боже, непостижимые уму панталоны и дешевые чулки! И нет, не туфли, а грубые башмаки, как у грузчиков в порту. Хирургам нельзя купить себе сапоги из мягкой кожи? Бойня что, не пользуется расческой? Его волосы торчат, как спросонья.
- Кузина Элизабет, - он остановился около нее, заложил руки за спину. Стесняется грязных ногтей с кровью под ними?
- Кузен, - это было все, что сумела выдавить из себя Лиззи.
- Будьте моей женой, - произнес Марк Браун с унылой физиономией.
- Ты что же, любишь меня, кузен? – Элизабет указала ему на соседнее кресло, заботливо подвинутое к камину матушкой.
- Нет, и вряд ли полюблю, - он неуклюже сел. – У меня безвыходное положение. Адвокат Джон Браун продолжает свои пакости, на кону репутация моей матери и поместье ваших родителей, а ваша сестра меня отвергла.
- Какая длинная фраза, кузен, - ввернула «шпильку» Элизабет. – Первая такая в твоей скучной жизни?
- Случались и подлиней, - Марк откинулся на спинку кресла. – «Да» или «нет?» Не томите.
- Да, - Лиззи покусывала губы. – Но знай, что есть дерзкий и настойчивый мужчина, воплощенный корсар Конрад, который души во мне не чает, которому принадлежит каждый мой вздох, и я обязательно учиню какую-нибудь каверзу, чтобы ты не радовался и не тешился титулом.
- И где же этот дерзкий Конрад? – Марк демонстративно нагнулся, заглянул под скатерть стола, принялся озираться по сторонам. – Он затаился с пистолетом за спинкой того канапе? Или выскочит на меня из-за гардины со шпагой?
- Как смешно, - буркнула Элизабет. – Я вступлю с тобой в брак, но ты меня не получишь, а если попробуешь, размозжу твою голову ночной вазой во сне, и удавлюсь, не дожидаясь коронера.
- А просто удавиться после свадьбы избранница дерзкого корсара не может? – Марк погладил подбородок. – За это я воздвиг бы ей памятник из чистого мрамора в образе Медоры.
- Кто-то читал «Корсара», - констатировала Лиззи. – Когда мы искали в твоей комнате тухлый палец, на полках не было книг Байрона. Все какие-то трактаты со вскрытыми черепами и кишками. Тебя потянуло на поэзию?
- Нет. Мы с напарником развлекались на чердаке в Смитфилде, листали писанину Байрона, - пояснил Марк. – Хохотали до икоты. Байрон и впрямь помешанный, раз пишет такую чушь.
- Какой у нас занятный разговор перед помолвкой. Ничтожество потешается над величием, - Элизабет поднялась из кресла. – День назначили?
- Третье января, в Каудрей-лодж, - Марк поднялся за ней. – Мой отчим и поверенный будут у вас к Новому году.
- Ты пожалеешь об этом, - отметила Лиззи.
- Я уже жалею, - он шагнул к двери и распахнул ее, пропустил Элизабет вперед. – Но не пожалеть бы кое-кому другому.
Bernard:
» Часть 1 Глава 5 Свадьба и ее последствия
Глава 5
«Свадьба и ее последствия»
3 января 1816 года
Мидхэм, Беркшир, Англия
Как известно, в Арунделе, Исборне, Каудрей-парке, Слиндоне, Уэст-Гринстеде, Бертон-парке и прочих оплотах католичества паписты веками живут не вольготно, но все же сносно и имеют покровительство местного дворянства и титулованных аристократов, таких, как Говарды, Клиффорды, Актоны, Герберты, Толботы и Петре. Обратить в лоно англиканской церкви католиков Англии так же сложно, как католиков Ирландии. Брауны до седьмого виконта Монтегю пребывали в католичестве, терпели накладываемые на них за это штрафы, налоги и ограничения, содержали часовню в Каудрей-хаусе. Седьмой виконт Монтегю, отец миссис Пойнц, перешел в англиканскую церковь под влиянием своей жены, методистки, покойной леди Френсис. Но перед смертью в Брюсселе он, несмотря на ее протесты, исповедался и причастился по католическому обряду, покаялся в грехах католическому священнику и публично, через объявление в газете, сообщил о возвращении к вере предков. Для леди Френсис, долго добивавшейся отмены католических месс в Каудрей-хаусе, это был удар. Другим ударом стало для нее то, что на землях ее мужа, в Исборне, после закрытия часовни в Каудрей-хаусе, построили новую католическую часовню и проводили там тайные службы. Сын виконтессы Монтегю, утонувший в Рейне, лорд Джордж Браун, ссорился с матерью по церковному вопросу, но он не женился и не завел детей, а его сестра, миссис Пойнц, была воспитана матерью как протестантка и вышла замуж за протестанта. Сыновья и дочери мистера Пойнца и миссис Пойнц являлись прихожанами англиканской церкви, в отличие от девятого виконта Монтегю, монаха из Фонтенбло, Марка Энтони Брауна, и его супруги, леди Френсис Браун, ныне Слотер, урожденной Мэнби. Девятый виконт Монтегю, Марк Энтони Браун, кстати, сделался монахом во Франции по протекции лорда Брауна, предки которого выделяли деньги на колледжи для католиков-англичан в Дуае во Франции, а также в Вальядолиде, Риме и Лиссабоне.
Законы Англии предписывают заключать брак в храмах англиканской церкви, иначе этот брак считается ложным, а родившиеся в нем дети – бастардами. Поэтому католики Англии сочетаются браком в приходах англиканской церкви, а уж затем повторяют обряд в католической часовне.
Марк Энтони Браун, католик и хирург, намеревался жениться на мисс Элизабет Пойнц, дочери мистера Уильяма Пойнца, эсквайра, по специальной лицензии, выправленной для него тестем у епископа «в силу чрезвычайных обстоятельств». Заключить брак дочери с дальним родственником жены обычным способом, через оглашение в церкви и долгую помолвку, Уильям Пойнц опасался из-за интриг адвоката Джона Брауна, «мошенника и волка в овечьей шкуре». Брак по лицензии удобен тем, что совершить сам обряд можно дома, а церковь посетить для внесения записи в приходскую книгу, либо не посещать вовсе, доверившись викарию. Викарий, который проводит обряд, может вшить лист с подписями жениха и невесты не в основной раздел о браках, а в приложение для браков по специальной лицензии. Такая церемония, абсолютно законная, тем не менее, напоминала нечто бутафорское и ненастоящее.
3 января 1816 года, в гостиной Каудрей-лодж, в присутствии мистера Пойнца, мистера Генри Слотера и свидетелей из слуг, приглашенный викарий церкви Мидхерста сочетал браком мистера Марка Брауна и мисс Элизабет Пойнц. Он взял с них подписи, поздравил новобрачных, пожелал им доброго супружества и удалился восвояси, оставив у невесты ощущение нереальности произошедшего. После этого жених и невеста погрузились в особую зашторенную повозку, называемую местными жителями «летающая кровать» или «Талли-Хо». Этот вагончик прислали для будущего виконта Монтегю католики Исборна, которые возлагали на единоверца определенные надежды. В «Талли-Хо» запрягли двух мулов, и это чудо транспорта покатило в Исборн для обряда в католической часовне, где у новоиспеченной миссис Элизабет Браун вновь возникли сомнения в том, что она и правда вышла замуж.
Повозка католиков Исборна, «Летающая кровать» или «Талли Хо» в 19 веке.
Свадебный завтрак накрыли в Каудрей-лодж, но из-за траура в семье Пойнцев он был короткий и непритязательный. Мистер Уильям Пойнц и мистер Слотер еще за завтраком продолжили обсуждение петиции о титуле, а потом, совершив восьмичасовой переезд в Мидхэм, с этой же целью заперлись в библиотеке с поверенными.
Всю дорогу из Каудрей-лодж в Мидхэм, проведенную в скрипучем экипаже Генри Слотера, Элизабет молчала и не обращала на мужа ни малейшего внимания. Он читал медицинскую книгу, а ее не отпускало чувство, что она побывала в каком-то провинциальном театре, где ей навязали роль блаженной дурочки, дважды клявшейся в одном и том же, чтобы публика могла лучше оценить ее игру. Но все это было, конечно же, игрой и к законному браку не имело отношения. Путь из Мидхэма в Каудрей-парк накануне и из Каудрей-парка в Мидхэм в сей день, в январе чреват холодом, ухабами и разными неудобствами, выматывающими путешественников хуже каторги. Если бы Лиззи могла стукнуть Марка Брауна его толстым фолиантом по голове, не рискуя схлопотать от него оплеуху в ответ, на седьмом часу обратной поездки она точно бы это сделала. В глубине души Элизабет понимала, что он не хотел жениться на ней даже сильнее, чем она выходить за него замуж. Но это понимание не смягчало ее, а бесило.
В Мидхэм молодожены возвратились близко к полуночи, уставшие и замерзшие. Батюшка, который очутился дома на час раньше, так как экипаж Пойнцев был быстрее и современнее, с ходу отмел возражения Лиззи и буквально затолкал ее в спальню для новобрачных, не желая слушать о том, что дочь ляжет спать у себя. Через минуту в спальню пожаловал супруг, как всегда хмурый и неразговорчивый. Марк закрыл дверь на щеколду, чем вызвал у Элизабет учащенное сердцебиение, изучил кровать, вытащил из-под пуховой перины тонкий матрац, схватил подушку, покрывало, и исчез в гардеробной комнате.
«Не муж, а клад», решила Лиззи, «боится меня, и хорошо». Она сняла траурное платье, в котором сегодня дважды вступила в брак, облачилась в сорочку, халат, расчесала волосы, спрятала их под чепец, и юркнула в постель, косясь на гардеробную. Вымотавшись до крайности, Элизабет не могла уснуть три часа и дважды наблюдала, как Марк Браун подбрасывал уголь в камин. Он был без сюртука, без башмаков, и казался ей сущим ребенком. «Господи, вот же не повезло», думала Лиззи, проваливаясь в сон. «Если поразмыслить, болтовня молодого викария из Мидхерста, который и на викария то не похож, и эта темная католическая часовня, ничего общего с законом не имеют. Я Марку Брауну не жена, а он мне не муж, но для Джона Брауна и это сгодится, он угомонится, и все будет по-прежнему».
* * *
9 января 1816 года
Холм-парк, Беркшир, Англия
Мистер Роберт Палмер, эсквайр, был большим любителем погулять и поклонником женской красоты, особенно тех ее обладательниц, на которых не надо жениться после загула. Чего стоило одно лишь празднование его совершеннолетия в 1814 году. В тот день выпивка текла рекой и их с Гербертом приятель, мистер Фостер из Вудли, так нализался, что под утро беднягу нашли не мертвецки пьяным, а действительно мертвым. Нет, сэр Роберт не отрицал пользу брака и планировал жениться, но эти планы находились где-то у линии горизонта. Правда, в декабре он чуть-чуть не попался. Зачарованный голубыми, полными слез глазами, Роберт Палмер без принуждения поехал в Мидхэм, постучал в дверь библиотеки, предстал перед седым джентльменом, мистером Уильямом Пойнцем, и изрек, опять же без принуждения, «я прошу руки вашей дочери». На небесах, очевидно, в том самый миг разлепил свои сонные веки ангел-хранитель сквайров из Холм-парка. Этот бездельник, худо ли, бедно ли, оградил подопечного от брака с красивой, но суматошной девушкой, которая могла превратить жизнь Роберта Палмера в натуральный кошмар, и обязательно превратила бы, не ответь в тот день мистер Пойнц, что он дал слово связать судьбу мисс Элизабет с другим несчастным.
Лиззи, как не крути, могла соблазнить любого мужчину. От одной ее улыбки у сэра Роберта что-то млело в груди, и это была не фигура речи. Такие сирены утаскивают своих жертв к алтарю играючи, походя. Да, в восемнадцать лет она не отличалась аппетитными формами, но с годами, судя по ее груди, осанке, изгибу шеи, длинным ногам и попке, достигла бы того, что в свете называют совершенством. Взрывной характер девушки, замашки рыночной торговки, тяга к вранью, пожалуй, никуда не денутся и с годами, но греться сподручнее у горячего, яркого пламени, а не у тлеющих головешек. И вот Элизабет – замужняя дама, то есть уже не девственница. Она осознает правила игры и на ней не надо жениться. Это воодушевляло сэра Роберта.
Холм-Парк, имение Палмеров
Холм-парк, отчий дом Палмеров, горделиво стоял на отшибе, восточнее Ридинга, и от него до Мидхэма было не очень далеко. Но женщине на седьмой день брака трудно покинуть мужа на четыре-пять часов, посему сэр Роберт не думал заманить Лиззи к себе. Слава Богу, менее чем в миле от Мидхэма располагалась ферма Баттон Корт, когда-то принадлежавшая Тулам и выкупленная сорок лет назад отцом мистера Пойнца у Элиши Биско за триста фунтов. Теперь на ферме жила семья Гиллов, но охотничий домик у границы Баттон Корт и Мидхэма был в собственности мистера Пойнца, а значит, Лиззи могла раздобыть от него ключ. Об этом, то бишь, о встрече в охотничьем домике и задушевной беседе, они с Элизабет условились вчера во время его визита в Мидхэм. Роберт искренне надеялся, что он и Лиззи будут не только беседовать.
Покамест же, коротая время до свидания с Элизабет Браун, мистер Палмер смаковал отменный бренди в компании друга, Генри Герберта, лорда Порчестера. Они сидели, утомленные конной прогулкой по окрестностям, в музыкальном салоне Холм-холла, развалившись на двух парных кэмелбэках, и лениво сплетничали о соседях, переходя от иронии к злословию. Над кэмелбэком хозяина висел на стене пейзаж работы Томаса Гейнсборо с коровами, пастухом и крестьянином на лошади, а над кэмелбеком гостя портрет деда Роберта Палмера этого же мастера.
Пейзаж Томаса Гейнсборо, которым длительное время владела семья Палмеров
- Наше «общество избранных Беркшира» на смертном одре, Роб, - Генри Герберт загадочно улыбался. – Как ты позволил Бойне умыкнуть милашку Лиззи? Неужели у тебя сердце из камня?
- Я честно пытался остановить это безумие, но моя фамилия не Браун и я не могу предотвратить покушения ушлых адвокатов с такой фамилией на самый лакомый кусок Пойнцев, Каудрей-парк, - рассуждал сэр Роберт.
- А Бойня может? – усомнился Порчестер.
- Он же Браун и по бумагам его отцом был последний виконт Монтегю, свихнувшийся от религии и торчавший в монастыре во Франции, прежде чем этого чудака произвели в пэры, - Палмер зевнул. – Видимо, лукавый Пойнц собирается продвигать петицию о титуле для зятя, дабы ни у кого не было искушения его ограбить.
- Это все я знаю, - произнес Генри Герберт. – Но Бойня – упрямый малый, вдруг он взбрыкнет?
- В каком смысле? – полюбопытствовал Роберт.
- Не подаст петицию, - наследник графа Карнарвона махнул рукой. – Он католик, католикам доказать родство сложнее.
- Мне кажется, отчим Брауна и Пойнцы решат это за него, - ухмыльнулся Палмер. – А Брауна оденут во фрак, привезут в карете, доведут до заветной двери и впихнут в кабинет принца. Уильям Пойнц будет держать зятя на коротком поводке и голодном пайке. Такова жизнь.
- Такова жизнь, - согласился Порчестер. – Но не ты сорвешь цветок, и не твой первенец, разверзающий ложесна, будет лежать на груди у красотки Лиззи.
- Я к этому не стремился и не стремлюсь, - хохотнул сэр Роберт. – Но своего не упущу, будь спокоен, друг.
- В этом я спокоен, - уверил приятеля Генри Герберт. – Но когда? Бойня увезет ее в Лондон.
- Сегодня, или завтра, или в Лондоне, - загибал пальцы на левой кисти Палмер. – Или и сегодня, и завтра, и в Лондоне. Я по натуре – завоеватель.
- В точку, - присвистнул лорд Порчестер. – Насладись и ни о чем не сожалей. Такова жизнь.
- Такова жизнь, аминь, - хлопнул в ладоши Роберт.
* * *
9 января 1816 года
Мидхэм, Беркшир, Англия
Семейная жизнь Марка Энтони Брауна изначально не обещала быть простой и он, в сущности, не питал иллюзий относительно своей жены. Если ее можно было назвать таковой. Специальная лицензия, нытье тестя о том, что он делает зятю огромное одолжение, закрыв глаза на его «причуды», то есть католический обряд, перешептывания, косые взгляды. Ни медового месяца, ни брачной ночи. «У нас траур, подпиши здесь, черкни тут». Когда мистер Пойнц запечатывал при нем письмо поверенному Джона Брауна с сообщением о браке его дочери Элизабет с «истинным наследником благородных виконтов Монтегю», он даже пританцовывал от восторга. Марк предполагал, что получит от этой женитьбы крохи, но о том, что в нем не будет консумации, не догадывался. Что ж, век живи, век учись. Его облапошили не впервые, пора привыкать. Что ему терять? Все устроилось благолепно. Не нужно делать женщиной эту глупую девицу, терпеть зубовный скрежет той, которая презирает всю его семью. Но если она замыслила сбежать с любовником, то не на того напала. А именно это она и замыслила, судя по их с Робертом Палмером переглядываниям и шушуканью во дворе Мидхэма во время вчерашнего приезда этого франта.
За завтраком Элизабет врала родителям, не зная, что он слышит ее вранье из гостиной. Перед обедом она врала ему. Сейчас Марк ясно представлял, что жена намерена улизнуть куда-то из дома с четырех до шести часов пополудни.
В январе темнеет рано. На небе тучи, но ни дождя, ни снега не предвидится. Зябко, сыровато, весь этот Мидхэм какой-то сырой и гнилой. Марк сидел в гостиной таким образом, чтобы видеть лестницу через холл, а из окна крыльцо для слуг. Идеальное место. Мистер Пойнц выпивал с Генри в библиотеке. В музыкальной комнате мисс Джорджиана мисс Изабелла и миссис Пойнц что-то шили. Ровно в четыре с четвертью часа по ступеням лестницы застучали каблучки, мелькнул черный плащ с капюшоном, хлопнула дверь. Марк поднялся со стула, прошел по коридору в кухню, из кухни в прихожую и окунулся в прохладу январского Беркшира никем не замеченный.
Миссис Браун, его необычная жена, быстро шагала на восток, мимо церкви святого Мэтью, по извилистой тропинке в сторону подлеска и какого-то домика. Марк следовал за ней. Он держался на расстоянии, чтобы не спугнуть супругу, и под конец был вынужден замедлиться, так как от стены домика отделилась высокая мужская фигура. Элизабет отперла замок ключом, шмыгнула в помещение, мужчина за ней, и дверь захлопнулась.
Минут пять или шесть Марк стоял за кустами в нерешительности. Слышимость здесь такова, что трудно подкрасться к дому. Марк почесал затылок и направился к той стене, на которой не было окон. Обогнув угол здания, он подобрался к окну. Из домика доносились мужской и женский голоса. Пронзительный голос Элизабет и тягучий, басовитый Роберта Палмера.
- Мы не можем сбежать на континент, - убеждал ее сэр Роберт. – Война отгремела полгода назад, Франция опустошена, Германия разорена. Да и куда нас это приведет? К скандалу, изгнанию из общества, разводу? Твой отец будет уничтожен нашим побегом, позор падет на твоих и моих сестер, моих братьев. Да и зачем нам бежать?
- Ради любви, Роб, ради нашей любви, - умоляла Палмера Элизабет. – Ты меня любишь?
- Люблю до беспамятства, - молвил сэр Роберт.
- Я не хочу принадлежать ему. Он не джентльмен, а цирюльник, - с жаром говорила она. – Как ты можешь жить, дышать, зная, что ко мне прикасается такое убожество? Это незаконный брак, насмешка батюшки.
- О чем ты? – изумился Палмер.
- Католическая церемония, - горько засмеялась Элизабет. – Вообрази, эти католики думают, что их обряды и свидетельства что-то значат в Англии. Я могу, и буду принадлежать одному тебе, Роб.
Марк зажмурился. Титул виконта Монтегю становился для него дороже с каждым мгновением.
Роберт Палмер что-то пробормотал, голоса стихли, начались всхлипы. Марк ждал с четверть часа. «Чем они там заняты? Никак не распрощаются? Почему не выходят? Уйти и пускай на этой тропинке к дому Бог о ней позаботится?» Утомившись в ожидании. Марк переместился левее, наклонился и заглянул в окно. Как выяснилось, сквайр не мешкал. Он уложил Элизабет поперек широкой деревенской кровати, застеленной одеялом, и целовал его жену, задирал ее юбки. Она что-то пищала, вроде как пробовала столкнуть с себя этого верзилу, но он уже расстегивал бриджи, раздвигал ей ноги и наваливался всем телом на ту, которая клялась в верности Марку неделю назад. Марк отпрянул от окна, его затошнило, замутило. Это длилось несколько минут, но минуты унижения тянутся долго и забываются не скоро. Далее Марк услышал, как сэр Роберт удивленно воскликнул. – Лиззи, кровь?
Ответ Элизабет был приглушенным. Она плакала. Из ее слов Марк различил «берегла себя для тебя» и «Франция».
В голове у Марка закипел гнев. Гнев на Роберта Палмера, Пойнцев, на их треклятый Каудрей-парк, титул, отчима. Он стиснул зубы и пожалел, что у него нет при себе пистолета. Передохнув, немного успокоившись, Марк Браун обошел дом и открыл незапертую дверь. Когда он миновал прихожую, кухню и появился в дверном проеме комнаты, сэр Роберт уже стоял одетый, а Элизабет сидела на кровати и старалась привести в порядок платье. Узрев мужа, она вскрикнула.
- Подлец, - сказал Марк. – Я требую удовлетворения, Палмер. Завтра же, на рассвете.
- Выследил нас, гаденыш, - со злостью и удивлением произнес Роберт Палмер, а Элизабет застонала, то ли от страха, то ли от стыда. - Желаешь удовлетворения? Я-то уже удовлетворился твоей женой.
- Оружие на твое усмотрение, - Марка этот словесный выпад не задел. – Буду ждать твоего секунданта в Мидхэме. И прихвати второго, чтобы мне не просить Уильяма Пойнца или отчима.
- Пистолеты, - сдавленно прохрипел сэр Роберт. – Где будем стреляться, рогоносец?
- У этого дома, - Марк взирал на свою жену с брезгливостью. – Не воображай, что оскорбил меня. Эта клятвопреступница мне не жена. Ты ее первый мужчина, Палмер, в чем убедился лично. Если уцелеешь на дуэли, забирай эту дрянь и плыви с ней во Францию. Господи, чем эти Пойнцы околдовали меня, что я с ней связался?
Марк Браун развернулся, покинул комнату и побрел в Мидхэм.
* * *
9 января 1816 года
Мидхэм, Беркшир, Англия
Мистер Уильям Пойнц, член парламента и неплохой оратор, любитель поболтать и блеснуть красноречием, потерял дар речи и пялился на своего зятя, как на пришельца из загробного мира. Миссис Пойнц, очевидно, балансировала на грани обморока с приоткрытым ртом, как выброшенная на берег моря рыба.
«Господи, какое счастье, что тут нет матери», мелькало в голове у Марка. «Ее бы это прикончило».
- Вы обвиняете меня во лжи? – лицо Брауна было бесстрастным. – Ваша дочь, с которой я до сих пор не был близок, сорок минут назад, в полумиле отсюда, в каком-то домике отдалась вашему соседу. Это деревенский дом или сторожка. Там большая кровать, на ней все и случилось. Роберт Палмер уложил вашу дочь на кровать и лишил девственности. Утром мы с ним встречаемся на том же месте для дуэли. Он принял мой вызов и до утра пришлет секунданта. Не знаю, кто это будет. Медицинская сумка моего отчима при нем, так что в докторе нет необходимости.
- Боже, - пролепетал Уильям Пойнц. – Она же ваша жена. Почему вы не остановили их?
- Я думал, что они сбегают, слушал через окно разговор об этом. Они затихли, я ждал ее выхода и в окно не смотрел. А когда посмотрел, было поздно, - оправдывался Марк. – У них любовь. Вы что же, слепой, не знали об их чувствах? Если я выживу на дуэли, мой развод с вашей дочерью неизбежен, сэр. Все договоренности с вами отныне для меня ничто.
- Погодите, - мистер Пойнц был бледен, как полотно. – Вы подписали бумаги. Где доказательства измены? Все это голословно.
Миссис Пойнц заплакала.
- Ищите их сами, мне не до этого. Найдите свою дочь и объясняйтесь с ней, - отрезал Марк. – Вряд ли она вернется домой. Я бы поискал ее в поместье Роберта Палмера.
- Дуэли запрещены, - миссис Пойнц дрожала и зажимала рукой рот. – Не смейте! Прекратите это, Марк! Разводитесь без дуэли.
- Моя честь и честь вашей семьи должны быть защищены, - Марк обратился к хозяйке Мидхэма. – Это прописная истина. Я еще ваш зять. Кто, кроме меня, защитит честь вашей семьи, мадам? Мистер Пойнц? Ваш сын Уильям? Он – ребенок.
- Можно обойтись и без дуэли, - промямлил хозяин Мидхэма.
- Мой вызов принят, - нахмурился Марк. – Я не откажусь от дуэли. Если же мистер Палмер от нее откажется, позор ляжет на него. А теперь мне надо побеседовать с отчимом, приготовиться и ждать секунданта вашего соседа. Ужинать я не буду. Прошу вас, мистер Пойнц, не занимайтесь примирением и не привлекайте к этому никого. И сделайте так, чтобы ваша дочь не попадалась мне на глаза.
- Как вам угодно, - Уильям Пойнц, в отличие от жены, осознавал неотвратимость дуэли. – Но моего участия в дуэли не будет, мистер Браун.
Марк кивнул и вышел из библиотеки.
* * *
10 января 1816 года
Мидхэм, Беркшир, Англия
Миссис Элизабет Браун, единственная в Беркшире новобрачная, умудрившаяся подарить свою девственность любовнику вместо мужа не до свадьбы, а после свадьбы, стремительно трезвела, не выпив ни капли вина.
Прошлым днем, идя по тропинке к охотничьему домику на границе с Баттон Корт, она была во власти вихря противоречивых мыслей, обид, авантюрных планов побега как в романах, и начисто забыла предостережения матери о том, что девушка, встречающаяся с мужчиной тайком, напрашивается на неприятности. Забыла она и поучения бабушки Френсис, что мужчины – похотливые животные и блуд для них не стоит ничего, тогда как женщина платит за блуд сполна бесчестьем и беременностью. Лиззи думала о пылких взглядах, поцелуях, объятиях, карете, безуспешной погоне, корабле, повторном замужестве с возлюбленным, о роскошном доме в пригороде Парижа, утопающем в цветах, балах. Она не думала, что Роб повалит ее на грязную кровать, пропахшую потом и чесноком, подавит все протесты, оголит ей ноги и причинит боль. Что красивое лицо Роба исказится, когда он увидит кровь на своем мужском естестве. Что, насладившись ею, он начнет торопливо поправлять одежду, как вор. Что не предложит ей помощи, будет сопеть и молчать. Что в комнату войдет тот, кто имел право на ее невинность по закону.
Итак, Элизабет пережила худший день в своей жизни, затмивший собой седьмое июля в Богноре, была поймана за супружеской изменой, простояла на перекрестке полчаса, пока любовник добывал экипаж, и уехала с ним в Холм-парк, в трагическом безмолвии. По дороге Лиззи судорожно вспоминала разговор Марка Брауна и Роба в охотничьем домике и внезапно до ее сознания, из вороха слов мужчин, пробилось слово «дуэль». Это слово стало усиливаться, расти как снежный ком и вырвалось на свободу, едва она произнесла его.
- Да, дуэль, - подтвердил Роб с ожесточением. – Я всажу ему пулю в лоб.
В этот миг Элизабет закрыла лицо ладонями и заревела, как раненый зверь.
В Холм-парке она даже не удосужилась вымыть свои бедра и лоно от крови, а рухнула на ковер в кабинете Роба, свернулась калачиком и рыдала, рыдала, рыдала.
Мистер Пойнц примчался в Холм-парк около полуночи, но не застал хозяина дома. Роберт Палмер встречался с Генри Гербертом и Джоном Толботом. Лорд Порчестер и племянник викария были выбраны им в секунданты, Герберт при этом обязался взять пистолеты и нанести визит в Мидхэм. Уильям Пойнц барабанил в дверь Холм-парка кулаками, оттолкнул отодвинувшего засов лакея, приказал отвести его к дочери, угрожал слугам судом, обнаружил свое дитя в кабинете Роберта Палмера, шагнул к ней, лежащей на ковре, и бесцеремонно задрал юбки Элизабет. При виде крови он завопил, разразился трактирной бранью, кочергой разбил на куски часы и стэндиш на столе Палмера, сгреб дочь в охапку и при содействии перепуганного лакея оттащил в карету, невзирая на слезы и сопротивление Лиззи.
В Мидхэме, между тем, царил дикий переполох. Миссис Пойнц лишилась чувств, мисс Джорджиана кружила у кровати матери, а мисс Изабелла бегала с аммиачными солями, сдобренными лавандой и розмарином. Служанки сновали по дому, как растревоженные курицы. Обманутый муж, по совету Генри Слотера, лег вздремнуть на конюшне, чтобы не слышать этого содома, а сам доктор сидел у ворот конюшни и изучал содержимое своей сумки, на предмет того, все ли в ней есть для дуэли.
Обесчещенную супругу Марка Брауна доставили в дом через вход для слуг, поместили в ее прежней спальне и отрядили мисс Джорджиану следить за сестрой. Перед самым рассветом в Мидхэм приехали лорд Порчестер и Джон Толбот. Генри Герберт был взбудоражен, оживлен, говорлив и каждое свое предложение завершал фразой «кодекс чести». Он что-то пробубнил про примирение, но это прозвучало так тихо, что в конюшне, куда его отвели для всех согласований, эту тему даже не обсуждали, а обсуждали важные детали, без которых дуэль не дуэль.
Согласовали, в итоге, что секундантами назначаются лорд Порчестер и Джон Толбот, что заряжают оружие секунданты с взаимной проверкой, что будут использованы пистолеты Генри Герберта, что дуэлянты стреляют по речевой команде с двенадцати шагов до серьезного ранения или смерти. Замечание Генри Слотера, что его пасынок никогда не держал в руках пистолет, в то время как сэр Роберт заядлый охотник, Джон Толбот воспринял близко к сердцу и сказал, что можно рассмотреть стрельбу по очереди с правом первого выстрела Марка Брауна, если его противник не будет возражать. Но Марк Браун не пожелал для себя такого преимущества.
В восемь часов утра детали обговорили, шероховатости сгладили, соглашения достигли и четверо мужчин направились по тропинке к Баттон Корт, провожаемые из окон Мидхэма дюжиной женских и мужских глаз.
- Лиззи, батюшка запретил подпускать тебя к окну, - Джорджиана стояла за спиной у сестры и глядела на ее поникшие плечи.
- Зачем им экипаж? – Элизабет, «протрезвевшая» без опьянения, сцепила пальцы и прижала руки к груди, чтобы они не дрожали. Из каретного сарая выезжал на дорогу экипаж мистера Пойнца.
- На случай сильного ранения или убиения? – предположила Джорджи.
- Боже мой, - простонала миссис Браун, которая могла нынче либо стать вдовой, либо ступить на скользкий путь развода. Ее засасывала трясина позора и сожалений, а через час к позору и сожалениям вполне могла добавиться гибель человека. И в ней будет виновата она.
В июле Элизабет мечтала, что обретет дар поворачивать время вспять и не допустит той прогулки под парусом, которая убила ее братьев. Сейчас она бы распрощалась с десятью годами жизни, чтобы возвратиться во вчерашний день, а точнее в позавчерашнюю ночь, выбросить из головы Роберта Палмера, позвать мужа в свою постель, и не губить себя и его.
- У тебя сорочка в крови, тебе бы помыться, - Джорджиана увлекла ее за руку к кровати. – Налью-ка я таз с теплой водой.
- Нет, - воскликнула Элизабет. – Я дождусь конца дуэли.
- Ладно, - уступила сестра. – Не бойся, Лиззи, папа постарается замять скандал.
- Этого не будет, и я это не заслужила, - ссутулилась Элизабет. – Наши слуги и слуги Холм-парка ославят меня на весь Беркшир не позднее завтрашнего дня. А развод все довершит.
- Марк Браун не разведется с тобой, Лиззи, - Джорджиана в смущении перекладывала щетки и гребни на туалетном столике. – Матушка и батюшка заспорили об этом, но батюшка знает законы, а Марк Браун и матушка их попросту не знают. Католический брак нельзя расторгнуть никаким способом, даже расторгнув брак по лицензии. В Риме могут предписать раздельное проживание, но не развод. Жениться и выйти замуж снова, не удастся. Да и с твоим браком по лицензии в Каудрей-лодж будут трудности. Это сотни, а то и тысячи фунтов и парламентский акт. Но парламент не возьмется за расследование, сославшись на то, что Марк Браун – католик. Отец – член парламента. И что он предпримет, по-твоему? Позволит Марку развестись с тобой и отнять у нас Каудрей-парк?
- Что же я натворила, - Элизабет без сил села на кровать. – Погубила свою жизнь.
Bernard:
» Часть 1 Глава 6 Дуэль и ее последствия
Глава 6
«Дуэль и ее последствия»
10 января 1816 года
Баттон Корт, Беркшир, Англия
Дуэльные пистолеты
Марк Энтони Браун, лицензированный хирург, ненавидел огнестрельные раны. Пуля, ударившись о кость, способна изувечить внутренности человека, летая в нем, как шарик в банке. Порой ищешь ее, копаешься в ране, а она в таком месте, где ей и быть негоже. У одного рядового при Ватерлоо пуля пронзила шею спереди, столкнулась с нижней челюстью, раздробила ее, отскочила в мышцы на задней поверхности шеи и застряла у отростка второго грудного позвонка. Пойди, найди такую пулю.
Марк без труда усвоил правила «кодекса чести». Двенадцать шагов, не сходить с места, не пригибаться, не двигаться ни вправо, ни влево. При команде Генри Герберта «готовься», целиться, а при команде «стреляйте», стрелять. До команды «готовься», пистолет не поднимать и ни на кого не наводить. Ни в коем случае не стрелять до команды «стреляйте», это бесчестный поступок, за который, если твой враг будет убит, легко угодить на виселицу. Последнее правило предельно строгое. На дуэль могут не обратить внимания, посмотреть сквозь пальцы, наказать не сильно, но стрельба до команды – покушение на убийство без снисхождения.
Охотничий домик, у которого Марк и Роберт Палмер сговорились стреляться, как оказалось, находится в собственности мистера Пойнца и тот умолял не устраивать дуэль возле него, а переместиться восточнее на двести-триста футов. Так они и поступили. Джон Толбот, секундант Марка, был осведомлен о дуэлях не больше, чем сам Марк. Заряжал пистолеты лорд Порчестер, «проверял» Толбот, а Марку, по просьбе Генри Слотера, дали выбрать оружие. Он выбрал наугад и Джон Толбот отсчитал двенадцать шагов. Секунданты, как водится, предложили примирение, но ни Марк, ни Палмер его не хотели. Отчим прочел в какой-то книге много любопытного о дуэлях, и еще в конюшне научил пасынка становиться к противнику плечом и боком, плечо при этом приподнимать и прижимать к шее. Марк исполнил это его поручение и застыл неподвижно.
Генри Герберт волновался. Он крутил головой, щурился. Потом лорд Порчестер провозгласил «готовься» и Марк поднял руку с пистолетом, начал целиться. Но команды стрелять все не было, при этом Герберт зачем-то вытащил из кармана платок и спрятал его обратно. Марк пребывал в напряжении. Однако, услышать команду «стреляйте» ему не довелось, так как со стороны Роберта Палмера грянул преждевременный выстрел. Что-то обожгло Марку надплечье позади ключицы, разворотило бугорок плечевой кости и дельтообразную мышцу. Марк сморщился, скривился от боли, пошатнулся. Нужно было выстрелить, но команда «стреляйте» все не звучала. Лорд Порчестер замер в удивлении и растерялся.
Дуэль в первой четверти 19 века
- Дайте команду, олух! – воскликнул доктор Слотер.
- Это не по правилам! – заорал Генри Герберт. – Дуэль прекращена!
- К черту, - Марк выронил пистолет и плюхнулся на землю, истекая кровью. Отчим кинулся к нему, снимая на ходу пальто. Роберт Палмер оставался на своей позиции, бледный и устрашенный собственной, весьма постыдной поспешностью. Джон Толбот, охая, суетился рядом с Марком.
* * *
10 января 1816 года
Мидхэм, Беркшир, Англия
- Убит! – мисс Изабелла Пойнц, забыв о воспитании, летела по двору Мидхэма, размахивая руками. – Марк Браун убит! Сэм видел из кустов, как мистер Палмер убил Марка Брауна!
- Господи! – голос мистера Пойнца, высунувшегося на крик младшей дочери в открытое окно второго этажа, был полон ужаса. – Белла! Живо в дом, и не закрывай дверь!
Элизабет, ощущая в груди могильный холод, устремилась из спальни на лестничную площадку, Джорджиана не осмелилась преградить ей путь.
- Роберт Палмер стрелял, а Марк Браун не стрелял, - рыжая головка Изабеллы мелькала за напольными часами и буфетом на первом этаже. – Наш экипаж уехал к старой лондонской дороге, мы теперь без экипажа.
- Юная мисс! Юная мисс! – кудахтала повариха, вынырнув из кухни с полотенцем. – Что приказал вам отец?
- Идти в дом и не закрывать дверь, - ответила девочка. – Я в доме и дверь не закрыта.
- Но вы шумите, - сетовала повариха. - Как безбожно вы шумите, юная мисс!
- Маменька! Маменька! – Изабелла, словно смерч, взбежала по лестнице и вломилась в будуар матери, не остановившись ни перед Элизабет, ни перед Джорджианой. – Сэм все видел из кустов. Вы слышали выстрел? Я слышала, его ветер донес. Один выстрел. Это Роберт Палмер убил Марка Брауна.
- Дитя мое, пощади меня, - захныкала миссис Пойнц. – Богом заклинаю, пощади.
У Лиззи подкашивались ноги, и гудело в ушах. Она облокотилась на перила балюстрады лестничной площадки и подумывала, не броситься ли ей вниз головой, чтобы свернуть себе шею и покончить со всем этим. Но внезапно ее глаза наткнулись на входящего в дом Джона Толбота. Элизабет решила повременить с самоубийством.
- Мистер Пойнц! – племянник викария снял бобровую шляпу. – Вы здесь, мистер Пойнц?
- Здесь, - откликнулся отец семейства и стал спускаться по лестнице в холл. – Джон, что там случилось? Мой зять жив?
- Жив, - Джон Толбот пожал руку хозяину Мидхэма. – Ранен, потерял с пинту крови. Или меньше пинты, но крови натекло порядочно.
- Где же он? Что же вы медлите? Где мой экипаж? Везите моего зятя в дом, - причитал Уильям Пойнц.
- Это невозможно, - племянник викария сделал какой-то странный жест. – Вашего зятя забрал его отчим. Они едут на постоялый двор «Медведь» или к «Джорджу» в Ридинг в вашем экипаже. Мистер Слотер унял кровотечение и перевязал рану мистера Брауна, но есть повреждение кости и какой-то жилы. Как утверждает мистер Слотер, такое лечат в Лондоне у его друзей и друзей мистера Брауна. Доктор просил меня извиниться за экипаж и кровь в нем. Завтра вы получите карету обратно.
- А мистер Палмер не ранен? – допытывался Уильям Пойнц.
- Нет, упаси Бог. Мистер Браун не стрелял в него, потому что не успел, - уточнил Джон Толбот. – Кажется, сэр Роберт выстрелил без команды. Это, знаете ли, зазорное дело. Скандал, знаете ли, для столь бывалого стрелка. Я в недоумении. Мы же с лордом Порчестером секунданты. Лорд Порчестер давал команды, а между ними достал из кармана платок. К чему? Условились стреляться без платка, а он возьми, да достань платок. Может, сэр Роберт из-за платка запутался и выстрелил без команды?
- Он бесчестный и подлый человек, вот к чему! – вмешалась в беседу мисс Джорджиана. Она и Элизабет внимали каждому слову племянника викария с лестничной площадки второго этажа. Как только Джон упомянул выстрел без команды, Лиззи упала на колени и расплакалась, а Джорджи возмутилась.
- Джорджиана, уведи сестру в комнату и будь с ней там, - строго распорядился мистер Пойнц. Дуэль дуэлью, но встречать гостей в одной сорочке было совершенно неприлично. Повернувшись же к Джону Толботу, владелец Мидхэма с чувством добавил то, что могло направить скандал в выгодное ему русло. – Впрочем, устами младенца глаголет истина. Мистер Палмер - беспринципный человек. Человек, не уважающий кодекс чести. Мы считали его джентльменом, привечали в нашем доме, и как он нас отблагодарил? Оскорбил замужнюю женщину, новобрачную. Оскорбил так, что ее муж был вынужден защищать свою честь и честь супруги. Мой зять, мистер Браун, боготворит Элизабет, что породило зависть. Так неожиданно ли то, что этот негодяй, мистер Палмер, стрелял без команды? Я вот этому не удивляюсь ни на ноготь. Мы сообщим, куда следует. И вы сообщите тоже, мой дорогой. Да, существует закон и кодекс чести. Первый предпочтительнее во всем, но и без второго джентльмену никак. Я не призываю никого арестовывать. Мы можем быть снисходительными, когда затронута честь. Бывают случаи, джентльмены стреляются для защиты чести. Но одно дело стреляться по команде секундантов, и совсем другое дело, выстрелить без команды. Это уже не дуэль, а умышленная попытка убить. И вы не молчите об этом, мистер Толбот, и не оправдывайте Роберта Палмера детской дружбой.
- Но там был платок, - покраснел племянник викария. – Хотя условились без платка, по команде.
- Вы секундант, это ваше мнение, я его понял, - Уильям Пойнц похлопал Джона Толбота по плечу. – Моя дочь и мой зять – жертвы беспринципного человека. И это правда, я в этом клянусь. Идемте в библиотеку, выпьем по рюмочке.
Мисс Джорджиана в этот момент обхватила Элизабет за талию и рывком подняла на ноги. Злосчастная миссис Браун, муж которой жаждал удовлетворения, но не нашел на дуэли ничего, кроме увечья, проковыляла в спальню и повалилась на постель. Джорджиане Пойнц было жаль сестру, но она давно подозревала, что у истории ее любви к Роберту Палмеру будет мрачная развязка. А еще мисс Джорджиане было совестно, что она, из духа противоречия, не согласилась на брак с Марком Брауном вместо Лиззи. Это распутало бы все узлы и могло сулить ей доброе замужество с человеком умным, деятельным, не манерным и не бранчливым.
- Лиззи, прости меня, - Джорджи обняла сестру и поцеловала в лоб.
- Мне не за что тебя прощать, - вздохнула Элизабет. – Я сама творец своих бед и буду их претерпевать, как сумею.
* * *
22 января 1816 года
Мидхэм, Беркшир, Англия
Мистер Уильям Пойнц сидел в будуаре жены с письмом Генри Слотера, доктора медицины, и постукивал конвертом по колену, подготавливая аргументы в вероятном споре с супругой. Он был на распутье, дороги от этого распутья представлялись ему одна хуже другой, и каждая из них предусматривала тяжелые решения.
- Ты прочтешь письмо, или продолжишь созерцать стену? – поинтересовалась миссис Пойнц.
- Прочту, - владелец Мидхэма развернул письмо, почесал переносицу, и заговорил. – «Мистер Пойнц, со всем уважением ставлю вас в известность о том, что здоровье моего пасынка не внушает мне и ему самому опасений. Его рана заживает без сильного воспаления и нагноения, но из-за повреждения мышц плеча, наш с женой дорогой Марк, по всей видимости, никогда не сможет вращать и отводить правую руку так, как машет крылом птица. Он не калека. Но это, бесспорно, и не полное выздоровление. Меня и Френсис больше беспокоит душевная рана, которую ему нанесли. Марк и ранее был замкнутым, а ныне эта замкнутость превращается во что-то нехорошее. Не буду вас пугать, но встреча Марка с женой для умягчения сердец, о которой вы хлопочете, вряд ли даст добрый плод. Я изложил пасынку те оплошности и ошибки, которые были допущены при устройстве его брака во спасение, как вы назвали этот союз. Но все, о чем он спросил, касалось книг по хирургии, которые Марк не забрал из Мидхэма. Где они и когда их ему пришлют. Он не обсудил с нами те черты характера вашей дочери и ее переживания в связи со смертью братьев, о которых любезно написала миссис Пойнц. Особенности дружбы вашей дочери с мистером Палмером, которую ни я, ни Френсис не можем счесть исключительно дружбой, тоже не вызвали у Марка отклика. Он прочел все, что по этим обстоятельствам вами было изложено, но и только.
Касательно планов Марка, мне есть что сказать. Он не согласился подать петицию о титуле при условии сохранения брака. Но и не отклонил напрочь эту идею, что важно. Его заблуждения о возможности развода печалят меня сверх меры. В этих заблуждениях он имеет сообщницей свою мать, что прискорбно. Но еще прискорбнее то, что полковник Фредерик Понсоби, которого Марк навещал пару дней назад, убедил его в том, что если он лично обратится в Рим, католическая церковь объявит брак недействительным, то есть не вступившим в силу. И тогда, дескать, ему будет проще развестись с женой в Англии. При всем моем почтении к армии и званию полковника, это бессмысленная трата времени и денег. Марк не сообщил сэру Фредерику Понсоби никаких деталей своей женитьбы, а лишь то, у него не было и не предвидится близости с вашей дочерью. Не буду отрицать, сэр Фредерик сгорал от любопытства, но Марк не из болтливых простаков. Думаю, нет нужды писать вам, что без весомых доказательств супружеской измены и свидетельств, которых у него нет, посещение Марком Рима – пустая затея, вы и без меня это понимаете. Полковник Понсоби обещал отплатить каюту на корабле до Италии для Марка и его расходы в путешествии. Я не вижу в таком путешествии никакой угрозы, но мне не хочется благословлять пасынка на эту глупость. В Риме, попади он в канцелярию, станут задавать вопросы о браке, а нам это ни к чему. Что поделаешь, мистер Пойнц, юность своенравна и наивна. Зрелость и искушенность приходят с годами и опытом.
Предупреждаю, что, если вы намерены препятствовать отплытию Марка в Рим, у вас время до конца января, а то и меньше. Адрес квартиры Марка я вкладываю в конверт. Эту квартиру он снимает для ночлега и хирургической практики в Смитфилде. Я оплатил жилье до июня, но не уверен, что Марк возвратится из Рима быстро и возобновит практику к июню. Каковы же благоприятные новости? Если таковой можно посчитать то, что я говорил в Лондоне с адвокатом Джоном Брауном и заверил его, что мой пасынок – главный претендент на титул виконта Монтегю при вашей родственной поддержке и участии его любящей жены, то это, смею надеяться, благоприятная для вас новость. Ваш покорный слуга, Генри Слотер, доктор медицины».
- Доктор Слотер велеречив, как все доктора, - миссис Пойнц возлежала на рекамье в задумчивости. – Но он не знает, какие страсти кипят у нас в округе, о чем шепчутся в Лондоне в домах, в которых Слотеры не бывают, через какую грязь нас протащили, и каково наше положение. То, что ты не выдвинул обвинений против Палмера в насилии – упущение. Это не оставит от нашей репутации и клочков.
- Обвинения без суда смехотворны, - прошептал муж. – Я не готов к суду по этому поводу.
- А дуэль? То, что Палмер стрелял без команды секунданта? – сжала губы миссис Пойнц.
- Опять суд с привлечением зятя, - Уильям Пойнц убрал письмо в карман. – Коронер бездействует, поскольку лорда Порчестера ему не допросить, Джон Толбот и Палмер где-то прячутся, а пострадавшая сторона в Лондоне и ничего не требует.
- Все это дивно и бесподобно, - Элизабет Пойнц нервно теребила кисточку подушки. – Но если мы не судимся, то не пострадали, а если не пострадали, то все те поганые сплетни, которые передают из уст в уста в Беркшире и Лондоне, сущая правда и наша дочь – падшая женщина, блудница, брошенная мужем со скандалом и дуэлью. В нас и наших девочек будут тыкать пальцами, мы будем изгоями, притчей во языцех.
- Что ты предлагаешь? Отослать Элизабет? Куда? – насупился мистер Пойнц.
- Туда, где ей место, - с негодованием прошипела супруга. – На квартиру к мужу. До тех пор, пока он не пошевелится ради титула и не поселится в Каудрей-лодж как виконт Монтегю со своей виконтессой. Какое содержание ты ей выделил до обретения титула?
- Двести фунтов в год, - передернул плечами Уильям Пойнц. – Это Смитфилд, милая. Сент-Джон-стрит, муравейник бедноты. Улица и переулки у госпиталя святого Варфоломея. Даже не Клеркенуэлл, Холборн или Чартерхаус-сквер, которые хоть как-то респектабельны.
- Что ж, это будет ее искуплением на благо семьи, - заключила миссис Пойнц. – Для восстановления репутации, получения титула, возвращения в общество нашей дочери придется постараться и поладить с мужем. Научиться сдержанности, рассудительности. Повзрослеть, наконец. Каков доход хирурга в Лондоне?
- У лицензированного хирурга двести-триста фунтов в год, - мистер Пойнц сложил ладони домиком. – На двоих четыреста-пятьсот. Но это ты ее выгоняешь, дорогая. Не я, и не поручай это мне.
- Промысел Божий? Кто придумал жребий? – жена подалась вперед. – Ведь не Бог же. Его придумал человек, и он в этой комнате.
* * *
22 января 1816 года
Мидхэм, Беркшир, Англия
Миссис Элизабет Браун за восемнадцать лет своей жизни усвоила, что обращения к ней отца, начинающиеся со слов «дочь моя», являются либо нравоучениями, либо прелюдиями к наказанию, либо замшелым вздором, рассуждениями о молодежи человека, переставшего быть молодым десятилетия назад. Обычно она слушала все, что начинается с «дочь моя» в пол-уха, но с недавнего времени, немилосердно обжегшись в жизни, решила для себя, что пренебрежение родительской мудростью вышло ей боком и пора прислушиваться к старшим.
Сплетни об ее грехопадении, как Лиззи и думала, сделали из нее парию. Ей бы злиться за это на Марка Брауна, но злиться на того, кто женился на ней с целью помочь семье Пойнцев, семь дней не трогал законную жену, а на восьмой день был ранен любовником, играючи обесчестившим его жену и свою подругу детства, не выходило. Красота и улыбки Элизабет никого уже не подкупали, люди шарахались от опозоренной миссис Браун на улице, как от прокаженной. Тот мир влюбленности во все яркое, сытой радости, беспечности юности, возвышенной поэзии, в котором Лиззи обитала, рассыпался, как замок из песка, натолкнувшись на правду мира сего, настоящего мира. Высоко взлетевшим, больнее падать. От нее отдалились и сестры, и мать. Что ж, она стала чужой в родных местах, семье, и как быть, как жить, чего ждать? Элизабет знала, что батюшка в библиотеке приготовил ответы на эти вопросы.
- Садись, дочь моя, - отец упорно отводил глаза. – Твое замужество огорчительное и драматическое, чревато извержением твоих сестер из общества. Это надо обсудить.
- Да, папа, - смиренно промолвила Элизабет. - Я в вашей власти.
- Была, - кивнул Уильям Пойнц. – До третьего января сего года. Сейчас ты во власти мужа, но он лечит свои раны, в том числе душевные, и не спешит воспользоваться этой властью.
- Что вы хотите сказать? – Лиззи подавила в себе бунтарство, на миг вспыхнувшее от слов отца.
- Буду откровенен и краток, - хозяин Мидхэма потягивал шею, что случалось с ним в минуты переживаний. – Чтобы не испортить жизнь сестрам, не убить их надежды, дать сплетням утихнуть и произошедшему забыться, тебе надлежит уехать.
- И куда? – обомлела Элизабет.
- В Лондон, к мужу, - отец ерзал в кресле. – Туда, где тебе место, по мнению твоей матушки. Это не самая респектабельная часть Лондона и ваш быт будет скромным, а окружение еще скромнее, но пока Марк Браун не восстановит свои права, титул, другое недоступно. Недоступно по брачному договору. Твое годовое содержание, с которым Марк Браун согласился, двести фунтов в год, а приданого и доли в наследстве ему не видать до исполнения определенных условий.
- До получения титула, - подсказала Лиззи.
- Или до другого моего решения и пересмотра мной условий, - подтвердил Уильям Пойнц.
- А если Марк Браун меня не примет? – Элизабет смежила веки от унижения.
- У него обязательства, прописанные здесь, - отец постучал по стопке листов на столе. – У меня перед ним, а у него передо мной, твоей матерью, тобой и твоими сестрами. Муж делит с женой кров, пищу, имущество, достаток и проявляет заботу, ответственность. Марк Браун мечтает о разводе и мог бы на что-то претендовать и надеяться, если бы не его вера. Он католик и сам выбрал свою судьбу. У католиков нет разводов, а раздельное проживание назначается с тысячей оговорок. В нашей церкви и парламенте развод возможен, но не для католика. Для католика, желающего развода по нашим законам, процедуру даже не будут рассматривать. Сошлются на юридический казус и укажут на дверь. Посему, что бы Марку Брауну не мнилось, он с тобой не разведется, вы прикованы друг к другу небесными цепями. Муж даст тебе кров, а мистер Слотер мне об этом напишет. Тебе же разумно приглядеться к супругу, не перечить ему без надобности, родить детей и направлять его к титулу.
- И все же, если он меня выгонит? – повторила дочь.
- Если выгонит, ты найдешь в Кенсингтоне мистера Генри Слотера и пожалуешься ему, - Уильям Пойнц вынул из ящика стола три карточки с адресами и разложил их перед Элизабет. – Это лондонские адреса Марка Брауна, Генри Слотера и нашего поверенного. Треть твоего содержания я выдам тебе завтра.
- Я уезжаю завтра? – выдохнула Лиззи.
- Да, - хозяин Мидхэма закашлялся и продолжил. – Это в твоих интересах. Генри Слотер написал нам, что твой муж, при помощи сына графа Бессборо, полковника Понсоби, засобирался в Рим. На аудиенцию к римскому папе, не иначе, чтобы тот развел его с тобой. Что тут скажешь? Семнадцать лет, наивность молодости. Уговори его не тратить деньги и не плыть в Италию, а связаться с нашим поверенным для подачи петиции. Прояви женскую хитрость и смекалку. Пусть он уразумеет, что ты его жена до гроба, и что Христос заповедал прощать своим женам и братьям не до семи раз, а до седмижды семидесяти раз. Все это в Евангелие написано черным по белому. Его мать, богомолка, отыщет ему это изречение Иисуса.
- Папа, мне что же, и гостить у вас нельзя? – шмыгнула носом Элизабет.
- Разве что по нашему приглашению, - хмыкнул мистер Пойнц. Он ожидал истерику и слезы.
- Марк Браун меня не простит и жить с ним не позволит, - она взирала на отца с укором. – Если не простит и не пустит на порог, я сниму жилье через поверенного, а вам будет стыдно.
- Мне уже стыдно, дочь моя, - рассердился Уильям Пойнц. – Стыдно за мой позор и твое бесчестье. Не вынуждай меня быть жестче и откровеннее. На кону стояло наследство твоего, а не моего дяди. Огромные деньги за аренду, обширные поместья. Все эти годы наша семья наслаждалась роскошью, богатством. Мне угрожали судами и издержками имущества и репутации. Я хотел это сохранить и все устроил. А что устроила ты?
- Я поняла тебя, папа, - Лиззи встала с кресла. – Марк Браун – мой муж и я еду к своему мужу, чтобы он простил меня и подал петицию о титуле.
- Да, все так, - Уильям Пойнц отвернулся. – Ступай к себе, дочь моя, и собирайся в дорогу.
* * *
24 января 1816 года
Меблированные комнаты на Сент-Джон-стрит, рядом с госпиталем святого Варфоломея, Смитфилд, Лондон, Англия
Марк Энтони Браун догадывался, что церковные власти в Риме не разведут его с Элизабет Пойнц, но, если существовала крохотная надежда на признание брака недействительным, промедление похоронит эту надежду. Помимо этого, ему следовало сменить обстановку и круг общения. Лондон навевал на Марка тоску, а споры Генри с матерью из-за него, угнетали. Самим плохим же было то, что он терзался виной. Слова тестя «она же ваша жена. Почему вы не остановили их?» жгли Марку душу сильнее уксуса. На этот вопрос тестя у него не было ответа. Ему надлежало войти в тот охотничий домик сразу же и не допустить того, что случилось. Но у Марка не было опыта в подобных делах, он полагал, что Элизабет сбегает с Палмером, и не мог не ошибиться. Полковник Понсоби ему посочувствовал. Мол, по Лондону гуляют слухи о его жене и Роберте Палмере, который опозорился на дуэли. Сэр Фредерик по-дружески его обнял, посоветовал впредь быть бдительнее с женщинами, и «уплатил долг», раздобыв «старине Брауну» каюту на корабле до Рима.
Марк собирал вещевой мешок неохотно. В квартире было холодно, он не топил камин, так как уезжал. Денег на путешествие было в обрез, но он взял с собой инструменты, чтобы подработать хирургом при необходимости. Отличный набор, подарок Генри и матушки. Отчим продлил его аренду до июня, и Марк был ему за это благодарен. Выселяться с книгами и скарбом до отплытия, а потом искать новое жилье было бы хлопотно. Стук в дверь отвлек Марка от размышлений, и он отправился открывать засов.
Мисс Элизабет Пойнц, точнее миссис Элизабет Браун стояла у двери с решительностью в лице. Знакомый Марку кучер Пойнцев выгружал внушительный багаж из экипажа, в котором он ехал до Ридинга с места дуэли. «Она что же, ко мне? С багажом?» Марк остолбенел на пороге от такой наглости.
- Здравствуй, Марк. Я войду? – она смотрела на него исподлобья, с сомнением.
- Сюда? – изумленно пробормотал он.
Хирургические инструменты начала 19 века
- Да, - Лиззи вздохнула. – Меня выгнали из дома и отправили в Лондон, к мужу. Экипаж отца сейчас вернется в Беркшир и либо ты меня пустишь, либо я буду стоять тут со всеми своими вещами, пока не умру.
- Я сегодня уплываю в Рим, ты будешь тут одна, - предупредил Марк, впадая в панику. – Это проделки моего отчима? Я же…
- Я знаю, что буду тут одна, что ты плывешь в Рим, - перебила его жена. – Мне негде жить, ты мой муж и это твой дом. А значит и мой дом. Я войду?
- Хорошо, - согласился Марк. – Похоже, у тебя не только дома нет, но и совести. У дверей нельзя ничего складывать. Запрет домовладельца. Я помогу твоему кучеру носить багаж.
- С твоей раной? – испугалась Элизабет.
- Левой рукой, - пояснил он. – А рана почти зажила.
Через четверть часа Лиззи сидела на колченогом стуле в тесной комнате, помеси кладовки и кухни. Вторая комната, спальня, была чуть больше. Марк беспокойно кружил из кухни в спальню с недовольной миной на лице.
- Куда мне убрать свои вещи? – она не видела шкафа, один комод у окна.
- Что? – он растерянно моргал. – Вещи?
- Да, мои вещи. Платья, плащи, пальто. Для них нужен хоть какой-то шкаф, - Элизабет старалась говорить мягче.
- Шкафа у меня нет, но есть крючки слева от тебя и спинки двух стульев, - развел руками Марк.
- Я могу купить шкаф и установить его в спальне? – полюбопытствовала Лиззи.
- Да, вверх по улице, в третьем доме напротив, торгуют старой мебелью, - кивнул муж.
- Я куплю шкаф, - она покосилась на мужа. – Ты мог бы отплыть в Рим позже. Рана заживет, подашь петицию, получишь титул, мое приданое, и поплывешь в Рим с комфортом.
- Это точно проделки Генри, - он смешно погрозил ей пальцем. – Я поплыву в Рим нынче же. Получение титула займет месяцы, а свое приданое прибереги для Палмера.
- Роберт Палмер хотел жениться на мне, но не женился, - с осторожностью произнесла Лиззи. – А ты женился, и ты католик, поэтому не сможешь со мной развестись. Так сказал мой отец, а он член парламента. Тебе это не нравится, но так уж все устроилось. Я виновата перед тобой и постараюсь расплатиться за свою вину.
- Правда? – в его глазах вспыхнул гнев. – Постараешься расплатиться? Здесь и сейчас?
- О чем ты? – отпрянула Элизабет.
- О том, чтобы расплатиться, - он поднял брови. – Где твои деньги? Ты же не без денег сюда пожаловала?
- Отец дал мне тридцать гиней, - Лиззи проглотила ком.
- Не банкноты? Серебро? Золото? – спросил Марк.
- Всего понемногу, - она пошарила в сумочке и выложила на стол ту часть своего содержания, которую отец и мать дали ей в дорогу.
- Прекрасно, - муж приблизился к столу, разделил деньги пополам, сгреб со стола серебряные и золотые монеты и сунул их в карман.
- Ты что? По какому праву? – с возмущением молвила Элизабет.
- По праву мужа, на путешествие в Рим, - он хлопнул себя по карману. – Я глава семьи. Это были самые легкие пятнадцать гиней в моей жизни. Деньги от жены на развод.
- Ты несносен, - она обещала родителям не перечить мужу и не ругаться с ним, но это было непросто. – Несносный глава семьи. Я подчиняюсь.
- Умница, - похвалил ее Марк, снял с крючка на стене ключ и протянул его супруге. – Ключ от двери. Он поистерся, замок заедает, изнутри запирайся на засов.
- Надолго ты в Рим? – она взяла ключ.
- Не имею представления, - он пожал плечами. – Люди ждут аудиенцию у папы месяцами. Но вряд ли меня запишут на аудиенцию к папе. Запишусь в канцелярии к какому-нибудь кардиналу.
- И что расскажешь ему? – напряглась Лиззи.
- Ничего порочащего, - Марк скупо улыбнулся. – Скажу, что брак не был консумирован и он недействительный.
- «Консумирован», - бунтарский дух Элизабет, дремавший две недели, проснулся. – Какое чудное слово. И кто же не консумировал брак?
- Я не консумировал, не буду этого отрицать, - муж отвел взгляд. – Но ты запретила прикасаться к себе, намеревалась размозжить мне голову во сне и повеситься. Стало быть, брак не консумирован и он недействительный.
- И кардинал тебе поверит без свидетельств? - Лиззи использовала аргументы отца.
- Со временем, - уточнил Марк. – Я напишу прошение, все обосную, а по возвращению в Англию буду готовить бумаги и отсылать их в Рим, для рассмотрения моего дела.
- Ты можешь консумировать брак, - Элизабет стоило неимоверных усилий сказать это, но так требовал отец и обстоятельства. – И прикасаться ко мне.
- Нет уж, - Марк был сбит с толку. Его жена – красивая женщина. Красивее матери, а мать – писаная красавица. Но проявить слабость при том, что было две недели назад, недальновидно. Измена остается изменой. Та, что изменила однажды, изменит и дважды. – Ты любишь другого человека. Вот и люби его дальше.
- Я промолчу, - Лиззи отступила. – Плыви в Рим и пиши прошение кардиналу. А я поживу в этой квартире. Не будем торопиться. Мне восемнадцать лет, а ты младше на полгода. Мой батюшка велел передать тебе слова Господа из Евангелия. О том, что Христос заповедал прощать своим женам и братьям не до семи раз, а до седмижды семидесяти раз.
- В этих словах Иисуса у Матфея жены не упоминались, - усмехнулся Марк.
- Упоминались, - упрямо выпятила подбородок Элизабет. – А если не упоминались, то подразумевались.
- Я перечитаю эти слова и обдумаю их в каюте корабля, - он поправил волосы.
Лиззи присмотрелась к его волосам, вытащила из сумки гребенку, положила ее на стол и подтолкнула пальцем к Марку. – Кардиналы обращают внимание, что у просителя на голове, прическа или птичье гнездо.
- Надо же, Лиззи Пойнц оживает после злоключений, - Марк едва не рассмеялся. – Но я воспользуюсь этим гребешком.
- Твои медицинские книги в одном из тех узлов, - Элизабет была довольна их беседой без враждебности. – Они нужны тебе в плаванье?
- Прихвачу парочку, - он обрадовался, что она привезла книги из Мидхэма, и смирился с ее присутствием в доме. – И инструменты. Заработаю несколько монет по пути. Или в Риме, если получится.
- Хирурга кормит ремесло, - улыбнулась Лиззи.
- А прачку - стирка, и кухарку – готовка, - изрек Марк. – Прачка из соседнего дома, миссис Батлер, берет за стирку недорого. У здешней кухарки, мисс Фелпс, вкусные обеды. Не как в Мидхэме, но неплохие.
- Спасибо за полезные сведения, - Элизабет не могла рассчитывать на его доброту. Ей стало приятно, что Марк Браун вежлив с ней, и даже добр. – Я была бы не прочь с ними познакомиться.
- У меня три часа до отъезда, так что это не трудно, - Марк сел на стул рядом с женой. – Мы сходим к домовладельцу, мисс Фелпс, миссис Батлер, молочнику, булочнику, торговцу углем и свечами. Мой отчим позаботился об аренде до июня. Я думаю, что вернусь из Рима в апреле или мае. Тогда и решим, как быть с петицией.
- И с нашей жизнью, - добавила Элизабет.
- Да, и с нашей жизнью, - на Марка снизошло странное умиротворение. – Ко мне могут наведываться пациенты. Я напишу тебе адреса моего напарника и помощника хирурга, а на двери мелом их же, чтобы тебя не беспокоили понапрасну.
- Напиши, - Лиззи была необходима передышка, и она ее получила. – Обязательно напиши.
Bernard:
» Часть 1 Глава 7 Виконтесса Монтегю
Глава 7
«Виконтесса Монтегю»
12 февраля 1816 года
Меблированные комнаты на Сент-Джон-стрит, рядом с госпиталем святого Варфоломея, Смитфилд, Лондон, Англия
Переулок возле больницы святого Варфоломея в Смитфилде
Улица Сент-Джон, на протяжении от Клеркенуэлл до Кок-Лейн и больницы святого Варфоломея, это нагромождение ветхих домов, которые лепятся один к одному, пабов, винокурни, лавки продавцов шкур и бесконечный поток скотины, шествующей под надзором погонщиков от границ Лондона к мясному рынку Смитфилда. Запах в этой части города, соответственно, отвратный, но к нему привыкаешь, если торчать на Сент-Джон-стрит безвылазно. Некогда на этой улице стоял Хикс-холл, зал судебных слушаний, но его разобрали на кирпичи в восьмидесятых годах минувшего века и возвели новый зал заседаний в Клеркенуэлл Грин. Селится в Смитфилде самый разный люд, от студентов-медиков и обслуги больницы святого Варфоломея, до владельцев винокурен и торгашей всех мастей. Место это не злачное, но суетное и шумное, в первую очередь из-за мясного рынка.
Элизабет Браун, будучи по натуре девушкой живой и не подверженной условностям, за двадцать дней пребывания в Смитфилде освоилась в этой, с позволения сказать, дыре, как будто она выросла не в Каудрей-парке и Мидхэме, в почтенной семье мистера Пойнца, эсквайра, а где-нибудь в Уайтчепеле, Боро или Сент-Джайлсе. Этому способствовало то, что Лиззи была предоставлена самой себе, не имела строгих родственников поблизости, не обзавелась компаньонкой и выпала из поля зрения родителей, занятых тушением того «пожара», чудовищного скандала, который она учинила в Мидхэме. Еще в день отплытия Марка Брауна в Рим, Элизабет перезнакомилась с «полезными» соседями, а с «неполезными» свела знакомство в последующие дни. Горожане, как известно, отличаются от сельских жителей, а Лиззи была по характеру горожанкой, а не томной сельской барышней.
Мясной рынок в Смитфилде
Смитфилд сразу понравился миссис Браун тем, что в нем она не была изгоем. Никто тут не подозревал, какая беда с ней стряслась, не читал ей мораль, не призывал к покаянию и искуплению. Ее воспринимали на Сент-Джон-стрит как веселую и бойкую новобрачную, жену хирурга из больницы святого Варфоломея, ценительницу веселых шуток и любительницу поболтать, о чем угодно. Для местных она была не леди, не дочь члена парламента, не дебютантка прошлого светского сезона, а обыкновенная миссис Браун, хорошенькая блондиночка, шустрая хозяйка квартиры в переулке, приятная покупательница всякой всячины, с которой нужно дружить хотя бы потому, что ее муж – хирург, а хирург, рано или поздно, потребуется каждому.
С домовладельцем, плутоватым мистером Эштоном, Элизабет выстроила прагматичные отношения с толикой взаимного восхищения, прачку подкупила старым капором и парой лишних пенсов, кухарку покорила обаянием и лестью, а остальные соседи полюбили Лиззи по рекомендации троих вышеперечисленных старожилов Сент-Джон-стрит. К исходу третьей недели жизни в Смитфилде, миссис Элизабет Браун была если и не душой смитфилдского общества, то уж точно «своей» и «нашей», достойной доверия и уважения молодой женщиной. Это обеспечило Лиззи нескучный быт, приглашения на чаепития, доступ к свежим сплетням и скидки в лавках. Для человека, изгнанного из богатой семьи в маленькую квартиру с содержанием двести фунтов в год, миссис Браун выжала из сложившейся ситуации все, что можно, и быстро оправилась от невзгод. А что ей, собственно, оставалось? Зачахнуть в печали? Она была вылеплена не из того теста.
Титульный лист «Анатомии» Чарльза Белла и гравюра из его книги о костях и мышцах
13 февраля 1816 года Элизабет, как уже было у нее заведено, сытно позавтракала тем, что ей послали Бог и кухарка, мисс Фелпс, почитала учебники анатомии Марка, которые оказались интересными и познавательными книгами, вытерла пыль, вычистила камин от золы, и приготовилась к обходу новых знакомых. «Анатомические описания и рисунки» Чарльза Белла Лиззи поначалу листала, так как романы на полке ее мужа не водились, но постепенно стала не листать, а увлеченно читать, и за «Анатомию человека» Джона Белла, брата Чарльза, принялась уже сознательно и основательно. Накануне она сделала вывод, что понимание своего тела, что, где и как работает, неоценимо и ей следует перечитать обе книги, чтобы все усвоить. После них Элизабет наметила для изучения учебники по хирургическому ремеслу и поймала себя на мысли, что она единственная в «Обществе избранных Беркшира» испытывала не брезгливость, а любопытство, когда нашла в комнате Марка банку с человеческим пальцем. Увидеть через разрез строение пальца, мышцы, кости и сухожилия, было так волнующе и захватывающе.
Вдруг кто-то громко забарабанил во входную дверь, и по силе этого стука Лиззи смекнула, что к ней с визитом пожаловали не местные. Местные стучали иначе. Элизабет, как ее учил мистер Эштон, припрятала в карман своей домашней юбки кухонный нож длиной в полторы ладони и посмотрела на улицу через окошечко в прихожей. На тротуаре стоял отчим Марка, мистер Генри Слотер, и какая-то зверского вида женщина лет пятидесяти, необъятных размеров, с лицом ведьмы. Одета эта особа была безвкусно, но с претензией на значительность. Барабанила в дверь, наверняка, она. Генри стучал аккуратнее.
Лиззи распахнула дверь и натолкнулась на свирепый, сверлящий взгляд толстой «ведьмы».
- Здравствуйте, мистер Слотер, - девушка вежливо поклонилась.
- Здравствуйте, миссис Браун, - с поклоном, нарочито официальным тоном обратился к Элизабет Генри. – Я нынче не один. Это миссис Шарлотт Браун, супруга мистера Джона Брауна, адвоката из Сторрингтона. Не исключено, что она ваша дальняя родственница по мужу.
- Не миссис Браун, а леди Браун, - высокомерно, с презрением молвила гостья. – Виконтесса Монтегю. Я просила вас не принижать меня, мистер Слотер. И мы с этой девочкой не родственники.
- Относительно вашего желания именоваться с титулом, я сразу не согласился, - даже не повернув головы, прокомментировал выпад «ведьмы» отчим Марка и перешел в контратаку с жонглированием титулов. – Наш неожиданный визит не доставил вам неудобств, леди Монтегю? Приносим свои извинения, леди Браун, можно к вам на минутку?
- Вы мой тесть, сэр, - подыграла Лиззи и смерила незваную гостью уничтожающим взором. – Пожалуйте, не стойте на пороге.
Прихожая квартиры Марка была предельно узкая из-за смежных комнат первого этажа, в которых обитал мистер Эштон, домовладелец. От двери на второй этаж вела прямая лестница без перил и Лиззи опасалась, что туша миссис Шарлотт Браун застрянет на ее лестнице и это будет катастрофа. Но толстуха, маневрируя плечами и задом, ловко протиснулась на лестничную площадку и ввалилась в кухню, заполнив целиком все пространство от стола до шкафчиков. Было очевидно, что колченогий стул и его хилый собрат эпохи короля Георга Первого не выдержат новоявленную «виконтессу Монтегю», вздумай она на них сесть. Посему Элизабет отворила дверь в комнату, сожалея о разложенных на столе учебниках анатомии, открытых на самых пикантных картинках, с «разделанными» телами и мужскими органами.
Шарлотт Браун, жена адвоката Джона Брауна из Сторрингтона
- Тесно у вас при ваших-то претензиях, - тяжело выдохнула Шарлотт Браун.
- Мой муж – герой Ватерлоо, выдающийся хирург, в больнице святого Варфоломея он нарасхват, все спешат полечиться у него, пока он не обрел титул и не забросил практику. Он спас полковника Фредерика Понсоби от смерти, - пафосно проговорила Лиззи. – Это временное жилье. Мы заселялись второпях, не глядя, при посредничестве какого-то пройдохи-адвоката, и очутились здесь. Но это ненадолго. Одна радость, больница близко. В этому году, не позднее, переедем в Каудрей-парк.
Генри Слотер, стоящий возле снохи, закашлялся от изощренного вранья снохи и чудом не подавился.
- «Обрел титул?» - хмыкнула «ведьма». – Какие у него права на законный титул моего мужа?
- А ваш муж уже в титуле? – приподняла брови Элизабет и указала на прочное, широкое кресло. – Присаживайтесь, миссис Браун.
- В шаге от титула, как и я, - пыхтела толстуха, погружаясь в жалобно скрипящее кресло. – Какие у вашего супруга, хирурга, неоперившегося юнца, доказательства вашего родства с предками моего возлюбленного мужа? Амбиции, одни амбиции.
- Чаю? – ответила вопросом на вопрос девушка, и повесила еще теплый чайник на крюк в затухающем очаге. – Доказательства самые надежные. Завещание отца моего Марка, девятого виконта Монтегю, в котором он отписал свое имущество матери супруга, леди Френсис Браун, урожденной Мэнби, и всем их наследникам, то бишь Марку сестре Анастасии и семье второй сестры, Мэри. Марк при составлении завещания не родился и в день кончины лорда Монтегю был в утробе, поэтому он напрямую в завещании не упомянут, но упомянуты наследники. Марк – наследник. Есть запись о его рождении в приходской книге с именами отца и матери, а также послания виконта Монтегю к сестрам о том, что его жена беременна, написанные за неделю до смерти моего покойного тестя. Вы знаете, что предки моей свекрови, леди Френсис, восходят к королю Эдуарду Первому? Мэнби такие знатные! Девятый виконт Монтегю, мой покойный тесть, женился на Френсис Мэнби неслучайно. Королевская кровь с обеих сторон. А еще мой муж католик, как и все лорды Монтегю. Он путешествует в Рим за благословением папы на титул. Ваш муж католик, миссис Браун? Вряд ли…
Генри Слотер, доселе не слышавший ни о каких письмах умершего виконта о беременности своей молодой жены, поражался тому, как молниеносно и убедительно лжет, и мастерски смешивает правду с ложью его сноха. Марк как-то обронил в беседе, что Лиззи любит приврать, но то, что она врет без тени смущения, складно и творчески, было для него откровением.
- И это завещание вашего тестя существует? – усомнилась Шарлотт Браун, мрачнея на глазах.
- Да, в оригинале и дюжине копий, - Элизабет деловито вынимала чашки и блюдца из изящного буфета, купленного ей за полцены в мебельной лавке. – Что важно, миссис Браун, предки девятого виконта, и он сам, были людьми небедными и владели теми землями и поместьями, которые числились в собственности семьи Монтегю еще до первого виконта, конюшего короля Генриха Восьмого, сэра Энтони Брауна. Связь от первого поколения до последнего. Меня это так впечатлило и умилило. Мой драгоценный Марк, такой скромник, не кичится этим. А ваш муж, адвокат, наследовал какую-нибудь собственность виконтов Монтегю, помимо той Библии с именами его якобы предков, о которой говорил мистер Слотер? Впрочем, о чем я? Таких Библий, должно быть, напечатали за века сотни тысяч, и искать среди них Библию лордов Браунов все равно, что искать иголку в стоге сена. Каждый может купить Библию и написать в ней десяток имен. Совсем другое дело – родовые земли. У вас есть родовые земли Монтегю во владении?
- У нас есть письмо виконтессы Монтегю, в нем она писала предку моего мужа, как родственнику, и дарила пятьсот фунтов на свадьбу, - пробормотала толстуха.
- Письмо виконтессы? – охнула Элизабет. – И вы пойдете с ним в суд? Письмо – это письмо. Не свидетельство, не запись о рождении, завещание, и даже не пятьсот фунтов.
Первый лист завещания Марка Брауна
- Миссис Браун, я неоднократно намекал вам на то, что мы располагаем неопровержимыми доказательствами и аргументами, - Генри Слотер взирал на жену адвоката как на червяка или улитку. – Намекал? Намекал, и не раз. И это не считая того, что притязания моего пасынка подтвердит его теща, дочь седьмого виконта Монтегю, сестра восьмого виконта и кузина девятого, отца Марка Энтони Брауна. Королю хватит этого с лихвой для передачи титула. Вы же заладили, что брак фиктивный, незаконный, что жена Марка – ребенок, и настаивали на встрече с ней. Вот вы встретились с Элизабет Браун. Она ребенок? Это женщина, дочь мистера Пойнца, зятя лорда Джорджа Брауна, племянница виконта Монтегю, да упокоится его душа в мире. Вы довольны встречей?
- Чай, - Лиззи, с торжествующей улыбкой, водрузила на столик слева от гостьи чайник, три чашки с блюдцами, сахарницу, молочник и блюдо с бисквитами. – Я бы советовала вам подкрепиться перед дорогой, миссис Браун. Пешей прогулки вам не избежать. По Сент-Джон-стрит туда-сюда перегоняют на мясной рынок разную живность, и экипажи не проезжают. К нам что ни день гонят разный скот, свиней и коров. Но человек ко всему приспосабливается, даже к скотине у своих окон, которая порой и в двери лезет.
* * *
12 февраля 1816 года
Пакетбот «Фортуна», Тирренское море у острова Сардиния по судовому маршруту в Остию, Рим.
«Вот оно, проклятье воды и огня», раздумывал Марк Энтони Браун, содрогаясь от звуков выстрелов и диких воплей на палубе пакетбота, названного в честь римской богини судьбы. Наверху мушкетный и пушечный огонь, а внизу море воды. «Потомки рода Браунов сгинут в огне и воде». Марк содрогался от этой мысли. «Или лишь те, кто владеет монастырскими землями из угодий Монтегю? Я еще не умер».
Путешествие в Рим на пакетботе в сопровождении фрегата военно-морских сил Англии «Тагус» продолжалось без неприятностей до Гибралтара, но затем погода ухудшилась, море взволновалось и ночью одиннадцатого февраля «Фортуна» разминулась как с фрегатом охраны, так и с купеческими кораблями. Утром пакетбот миновал Сардинию и взял курс на Остию и Рим в Тирренском море, но держался этого курса с час, так как матросы заметили по правому борту фрегат без белого флага с крестом святого Георгия и Юнион Джека. Это были алжирские пираты, капитан пакетбота узнал в грозном судне трофейный фрегат с сорока четырьмя пушками, захваченный у Португалии. Ветер благоприятствовал пиратам. Пакетбот тщетно старался удрать, его настигли, взяли на прицел, а потом и абордаж.
Порабощение английских пленников алжирскими пиратами
Марк не следил за новостями о пиратстве в Средиземном море, но отчим как-то прочел ему статью в газете о том, что морской разбойничий промысел в упадке, и что Америка, Англия и Швеция победили пиратский флот в нескольких сражениях. Это вынудило алжирского правителя, дея, подписать унизительный мир, вкупе с отказом от порабощения христиан. Судя по тому, что творилось на палубе «Фортуны», статья в газете была не слишком достоверной.
Года три назад брат Марка, Генри, донимал его пересказом страданий и скитаний некоего невольника берберов из изданной в Англии «Истории долгого плена и приключений Томаса Пеллоу в Южной Барбарии». Он не вникал в детскую болтовню брата, но как-то умудрился запомнить, что алжирские пираты не гнушаются никаким «уловом» и обожают работорговлю. Особых ценностей и трюма, забитого товарами, на пакетботе нет, но поработить весь экипаж и пассажиров алжирцам ничто не мешает. Этот невольник из книги, Томас Пеллоу, попал в плен в возрасте одиннадцати лет и пробыл в рабстве свыше двадцати лет, пока не сбежал. Кажется, он дослужился у алжирского дея до командира отряда воинов-рабов, обзавелся женой и детьми, принял ислам, но всегда боялся, что его казнят за какой-нибудь проступок, и тяготился жизнью в Алжире.
Марк понимал, что сопротивление лишено смысла, не вышел на палубу при абордаже, не предложил услуг, как хирург, и сидел на койке своей каюты в бездействии. В проходе раздавались топот, крики, визг женщин и плач детей. Затем дверь в каюту открылась, и к нему ввалились два бородача в экзотической одежде, вооруженные саблями и пистолетами. Марк поднял руки и зажмурился. С минуту пираты шарили в его вещах, переговаривались и не трогали юношу. Вдруг один из берберов влепил ему пощечину, и Марк от неожиданности вскрикнул, открыл глаза. Пират, что был постарше, швырнул на койку ящик с хирургическими инструментами Марка и прищурился. – Докторе?
- Докторе, - прошептал Марк.
Винтовой жгут 19 века
Алжирец оскалился, обнажив гнилые зубы, и потрепал Марка по плечу. Молодой пират прикоснулся к острию ножа Катлина и присвистнул, уважительно погладил винтовой жгут и костную пилу. Берберы обменялись фразами на своей тарабарщине. Пожилой пират кивком и указал Марку на дверь каюты. Его напарник уже прятал в вещевой мешок юноши ящик с инструментами, медицинские книги со стола и башмаки пленника.
Так начались неизданные приключения Марка Энтони Брауна, наследника девятого виконта Монтегю, и он не знал, продлятся они двадцать часов, двадцать дней, двадцать месяцев, двадцать лет или всю жизнь.
* * *
Скобяная лавка на Сент-Джон-стрит, рядом с госпиталем святого Варфоломея, Смитфилд, Лондон, Англия
9 мая 1816 года
Сын графа Бессборо, полковник Фредерик Понсоби, ненавидел «деликатные поручения», которые подразумевали сообщение родственникам какого-нибудь офицера, что их отец, брат, муж или племянник отдал Англии все, что мог, и распрощался с жизнью в Испании, Португалии, Франции или Бельгии. Одним словом, на чужбине. Дело, с которым полковник Понсоби направился на поиски скандальной жены своего спасителя при Ватерлоо, Марка Брауна, не было таким «деликатным поручением», и в отношении миссис Браун сэр Фредерик действовал не по службе, а по собственному почину. Но легче от этого не было. Он прождал ее у дверей квартиры Брауна в переулке битых полчаса, и в итоге выяснил у любопытной кухарки, что «дорогая Элизабет» в скобяной лавке у подруг. Где эта скобяная лавка, он выведал у той же кухарки за три обворожительных улыбки и замечание «как вкусно пахнет из вашего окна». С намерением найти Элизабет Браун в лавке Понсоби сосредоточенно зашагал по Сент-Джон-стрит.
полковник Фредерик Понсоби
леди Генриетта Понсоби с сыновьями Джоном и Фредериком
Сэр Фредерик, холостой «повзрослевший херувимчик», был в семье «примерным мальчиком», но это в своей семье, так как в любой другой, приличной семье, его поведение не сочли бы примерным. Отец бравого драгуна, тоже Фредерик Понсоби, лорд Данканнон и граф Бессборо, был грубым ловеласом, картежником и любителем поучить жену уму-разуму кулаками. Изменяя матери Фредерика каждый Божий день, батюшка жестоко обиделся, когда вечно ходящая в синяках матушка закрутила роман с известным писателем, Ричардом Бринсли Шериданом. Отец подловил любовников в постели в недвусмысленной позе. «Чертов блудник» Шеридан задрал ноги матери к потолку, изливал семя ей в лоно, и в этот миг граф застукал супругу и ее поклонника. Леди Данканнон была на грани развода и краха, но за нее вступились Спенсеры, Кавендиши и даже тесть, второй граф Бессборо, дед Фредерика. Скандал замяли, мужа-рогоносца угомонили, развода не случилось. Третьей скандалисткой в семье, после отца и матери, была сестра полковника, Кэролайн, в замужестве Лэм, жена Уильяма Лэма, сына виконта Мельбурна. Та изменяла мужу с поэтом Байроном, дурила, чудила и устраивала эскапады, бегая за любовником по всему Лондону. Она даже хотела убить себя из-за того, что он ее отверг. Но не убила и вымолила прощение мужа. Сестра со своим супругом пережила два выкидыша, мертворождение, и родила слабоумного эпилептика, племянника Фредерика, и недоношенную девочку, умершую через день. Из-за этих неурядиц семья сестры была глубоко несчастна. Так удивительно ли, что полковник Понсоби в тридцать два года оставался холостяком? Даже упоминание о браке вызывало у него панику.
Искомая скобяная лавка была на перекрестке улиц. Толкнув дверь в нее, сэр Фредерик вошел в это царство железа и меди и увидел за прилавком трех женщин. Первая, статная матрона с внушительным бюстом, втолковывала что-то двум другим - худосочной дурнушке лет тридцати и юному восхитительному созданию с золотыми волосами, голубыми глазами и идеальными чертами лица. «Она», угадал полковник, и снял двууголку. – Мои поклоны, дамы. Полковник Фредерик Понсоби, кавалерия его величества, к вашим услугам.
- Сэр, - в глазах красивой блондинки что-то вспыхнуло. Она знала, кто он. – Честь для нас.
- Я миссис Брюс, хозяйка лавки, это моя дочь, мисс Брюс, и миссис Браун, - матрона насторожено покосилась на сэра Фредерика. – Чем обязаны, сэр? Желаете что-то купить?
- Увы, - развел руками Фредерик Понсоби. – Скобяные изделия мне без надобности. Я друг мужа миссис Браун, прибыл с вестями о мистере Брауне, и ждал миссис Браун у их квартиры, пока меня не направила сюда добрая мисс Фелпс.
- Вести о муже? – златокудрая красавица побледнела. – Слава Богу! Вы простите меня, дамы?
- Конечно, душа моя, - миссис Брюс ласково улыбнулась, а мисс Брюс затрясла головой.
Фредерик дождался выхода Элизабет Браун из-за прилавка, поклонился хозяйкам и отворил перед женщиной дверь. Она выпорхнула на улицу легкой девичьей походкой, удалилась от лавки на пятнадцать-двадцать футов и повернулась к полковнику. – Сэр, мы можем говорить здесь? Мне неудобно принимать вас в квартире без компаньонки или родных.
«Дала себя совратить под носом у мужа, и рассуждает о правилах поведения», думал Понсоби, «либо закоренелая кокетка и актриса, либо святая простота». Вслух же он изрек лаконичное «здесь».
- Марк написал вам? – она явно нервничала.
- Нет, мне написал один мой приятель, который видел вашего мужа, - начал издалека сэр Фредерик.
- Видел в Риме? – спросила она.
- Нет, в Алжире, - ответил полковник.
- В Алжире? – у миссис Браун было такое растерянное лицо, что Понсоби с трудом не засмеялся.
- В Алжире, - кивнул Фредерик. – Это на побережье Африки, город берберских пиратов. Пакетбот «Фортуна», на котором плыл в Остию ваш супруг, был атакован фрегатом корсаров и уведен в порт Алжира. Всю команду и пассажиров обратили в рабов. Это есть в донесениях флота и отчете нашего консула в Алжире, Хью Макдоннелла.
- Марк в рабстве? – Элизабет кусала губы.
- Это сложный вопрос, - поморщился полковник, вынул из кармана записку и сверился с ней. – Очень надежный осведомитель сообщил, что Марк Браун работает хирургом у пиратов. Он ночует не в баньо, тамошней тюрьме для рабов, и свободно разгуливает по городу. Спит ваш муж на фрегате капитана корсаров, какого-то Раиса Ахмада Змирли. Корабль называется «Аль-Буртугалийя», это лучший фрегат берберов, португальский трофей. Наш консул, Хью Макдоннелл, встречался с вашим супругом во дворце верховного алжирского вождя, дея, в Оране. Встречался, но не беседовал. При этом ваш супруг покидал покои дея со слугами, несшими на носилках жену правителя. По словам осведомителя, жена дея больна и Марк Браун лечил ее. У берберов это своего рода высокое доверие, немыслимое для обычного раба. Исходя из этого, полагаю, ваш муж в рабстве, двух мнений быть не может, но в почетном рабстве и на службе у пиратов. Потому что на фрегате корсаров ночует команда, бойцы и офицеры, а не грузчики, уборщики и прочие невольники. В Англии, например, судовой хирург не считается офицером, по чину он ниже лейтенанта, но обедает в кают-компании и подчиняется только капитану. Это ценный член команды. У пиратов, мне кажется, судовой хирург занимает такое же положение.
- Боже мой, - Элизабет закрыла рот ладонью. – Мой муж пират? Это либо сон, либо шутка.
- Мне не до шуток, миссис Браун, - возразил сэр Фредерик. – И я не сплю.
- Извините, - она опустила глаза. – И что это означает для меня?
- Для вас это означает возможное расследование, - на губах полковника мелькнула горькая усмешка. – Я знаю вашего мужа, его характер и воспринимаю случившееся как смирение в безвыходной ситуации, а не службу ренегата врагу. Но если он выберется из Алжира в Англию, будут опрашиваться свидетели и изучаться донесения, кто из невольников просто спасал себя, а кто предал и замешан в чем-то плохом. На освобождение могут уйти годы. Правда, существует надежда, что не годы.
- Да? – воспрянула духом Элизабет. – Его вызволят хитростью или силой?
- С деем Алжира заключили договор, который он нарушает направо и налево, - пояснил Понсоби. – В военном ведомстве и на флоте зреет понимание, что заразу надо выжечь каленым железом и не заметать это под ковер. Кое-кто из адмиралов намекает на конец лета или раннюю осень. Берберские корсары у многих навязли в зубах. Они уже лет пятнадцать как жалкая тень своих опасных предшественников. С ними поквитаются и сожгут это логово разбоя вместе с деем, его дворцом, минаретами, и их потрепанным флотом. Это подвергнет вашего мужа риску, но может и освободить. В Алжире тысячи рабов-христиан. Я уже внес вашего мужа в список пленных, чтобы о нем не забыли наши капитаны, предъявляя этим мерзавцам ультиматум.
- Сэр, - Элизабет смотрела на полковника с признательностью. – Вы вселяете в меня надежду.
- Долг, миссис Браун, - Понсоби похлопал себя по груди. – В этом месте при Ватерлоо французская пика проткнуло мне легкое. Раны легких смертельны, а я выжил, поскольку ваш муж – самый хладнокровный и умелый хирург на моей памяти.
- Ранения легкого с кровью в плевре губительны, - с видом знатока произнесла Элизабет. – Я сейчас изучаю хирургию, и читала о кровотечениях из легкого.
- Неужели? – изумился полковник. – Небывалое дело, чтобы женщина изучала хирургию. Но для жены хирурга, пожалуй, не такое уж небывалое. Мне повредили легкое, руки и ноги. Я потерял три пинты крови. Доктор лорда Веллингтона, Джон Хьюм, записал меня в скорые покойники и послал весточку сестре, чтобы готовилась. Так что мы с вашим мужем связаны крепко, и я его не брошу в беде.
- Спасибо, сэр, - красавица залилась румянцем.
- И еще одно, - замялся Фредерик. – Это прозвучит бестактно, но мы с моими друзьями в марте услышали в клубе, как некий шельмец порочит ваше имя, дабы оправдать свою трусость, и в тихом уголке взяли его за пуговицу, надавали оплеух и затрещин. Теперь он будет паинькой и не потревожит ни вас, ни вашего мужа. Лорд Порчестер присутствовал при этом и клялся, что по кодексу чести у Марка Брауна есть в запасе ответный выстрел из пистолета с двенадцати шагов в сторону клеветника. Выстрел как на дуэли, за который не потянут в суд. А уж делать этот выстрел или нет, решать вашему мужу.
- Сэр, я бы предпочла сменить тему разговора, - смущенно молвила Элизабет.
- Желание дамы – закон, - Понсоби предложил ей руку. – Миссис Браун, я вас провожу до кухни мисс Фелпс, украду что-нибудь аппетитное у нее из кастрюли и буду таков. Она же стряпает в вашем доме?
- На первом этаже, - подтвердила Элизабет, и они побрели по Сент-Джон-стрит к квартире лицензированного хирурга и алжирского пирата Марка Брауна.
[/size]
Bernard:
» Часть 2 Глава 1 Осиное гнездо
Часть II 1816-1823 годы
Глава 1
«Осиное гнездо»
1 августа 1816 года
Порт Алжира, Дар Эс-Солтан, северное побережье Африки
Алжир
Марк Энтони Браун стоял на набережной Алжира у причалов под палящим, совсем не английским солнцем, и вдыхал морской воздух, пропитанный солью, рыбой, сырым деревом и смолой с обшивок кораблей. Тяжелая хирургическая сумка оттягивала Марку плечо, берберская одежда и головная повязка, шеш, похожая на чалму, хорошо защищали от жары, мягкая кожаная обувь была сшита по ноге рабом-испанцем, лицо украшала аккуратная бородка. Сын девятого виконта Монтегю считался в Алжире уважаемым невольником, одним из тех, за которых не просят выкуп и которых не бьют, наряду с мастерами-корабелами и ювелирами. Местные медресе готовили медиков, но их были единицы и после обучения они перебирались в Тунис или Каир, более богатые и спокойные города африканского побережья. В руки алжирским врачам лучше было не попадать, хирургия тут не развивалась столетиями. Марк делал операции, немыслимые для здешних докторов, поэтому он работал без передышки, как проклятый.
Ремесло позволяло Марку есть за одним столом с капитаном «Аль-Буртугалии» Раисом Ахмадом Змирли, иметь свою каюту и личное время для чтения книг, однако, невзирая не уважение и привилегии, рабство Марка было рабством. Он не получал долю с «улова», а обходился подачками капитана, не мог сменить судно, заночевать в городе. Если боевой корабль отчаливает ночью, хирург должен был быть на борту. Марку предлагали сделаться «правоверным» и взять жену, но пока не настойчиво. Он нарочно не демонстрировал успехов в турецком и османском языках, необходимых для принятия ислама и женитьбы, но худо ли, бедно ли, освоил лингва франка, на котором говорили купцы, рабы и корсары. Две недели в месяц их фрегат бороздил Средиземное и Тирренское моря в поисках добычи и мест кораблекрушений. В стычки с серьезными военными кораблями, способными дать отпор, старенький «Аль-Буртугалийя» не вступал, он и без этого мог затонуть в любую минуту. Сорок четыре пушки и лихой капитан не гарантируют живучесть корабля, если канониры – отборная шваль, капитан – пьяница, а враги нападают эскадрами.
Как понял Марк из рассказов рабов и торговых агентов, славные страницы в истории алжирского пиратства были давно написаны и прочитаны. Как и вся османская держава, к которой Алжир принадлежал формально, этот разбойничий вертеп пребывал в упадке. Город управлялся деем Омаром и диваном, держался на янычарах, корсарах и отрядах племен. Дей, что значит дядя по матери, носил титул «дулатели», то есть глава, и «хакем», то есть военный вождь. Он назначал хазнаджи, заведующего казной, командующего янычарами ага аль-махалла, начальствующего над флотом вакиля аль-хараджа и еще пару чиновников. Самого дея избирал диван, что-то вроде парламента. В государство входили столица Дар Эс-Солтан, собственно Алжир с портами, и три провинции, бейлика. Рабы были становым хребтом страны, слугами и рабочими ленивых и хвастливых аборигенов, а выкупы за рабов – главным источником дохода государства.
Алжирский янычар
Капитан алжирских корсаров
В минувшем году, как поведал Марку аптекарь-генуэзец Марио, дей Омар отражал карательную морскую экспедицию американцев и лишился в этом противостоянии своего фаворита, капитана пиратов, отважного Раиса Хамиду, некогда захватившего у португальцев «Аль-Буртугалийю». Лишился он и двух самых боеспособных кораблей, фрегата «Машуда» и брига «Эстедио». Корсары собственноручно убили Хамиду, так как он не пожелал капитулировать, и выбросили труп в море. Американцы увели «Машуду» и «Эстедио» за океан и в июне 1815 года обложили Алжир с моря. Дей заключил с ними позорный мир, а позже такой же с англичанами. Но вероломный Омар не был бы алжирским деем, если бы соблюдал эти мирные договора хотя бы час. Он возобновил охоту за судами и устроил набег на город Бону для порабощения его жителей во время празднования Вознесения Господня, погибли и были ранены сотни людей. Пакетбот «Фортуна» был одним их тех кораблей, которые стали жертвой мести дея. Теперь весь Алжир ждал возмездия американцев и англичан, а то, что оно последует, никто не сомневался.
Марк устало вздохнул, «пора навестить Мисси и покормить ее». Он поправил ремень сумки и двинулся вверх по насыпи к городу.
Мисси была девочкой-ирландкой около двенадцати лет, которая попала в плен пиратов в десятилетнем возрасте. Торговое судно, на котором она плыла с родителями, разбилось на побережье в шторм. Родителей поглотила морская пучина, а Мисси поймали корсары и продали на невольничьем рынке в Алжире. Ее купил хозяин портовой закусочной, турок Али, и определил в судомойки. Раз пять или шесть, судя по словам аптекаря Марио, ребенка насиловали пираты, Али за нее заступался, но не всегда, и когда Марк взялся лечить ей гнойник на подошве, это был не человек, а злобный зверек, едва говоривший на английском языке. Девочка отощала до костей, несмотря на то, что трудилась в закусочной, часто болела и ни к кому не привязывалась, пока о ней не стал заботиться Марк. К англичанину, исцелившему ее подошву, она по-настоящему привязалась. Хозяин Мисси не возражал против этого покровительства рабыне со стороны корабельного хирурга, услуги которого были востребованы в городе. Марк часто обедал в закусочной, купил Мисси новую, недорогую одежду, давал медяки, болтал с ней о всяких пустяках, с удовольствием слушая родную речь. Она даже ассистировала Марку в нескольких несложных операциях, будучи не занятой в закусочной. Это тоже нравилось турку Али. Рабыня - помощница хирурга, была ценнее рабыни-судомойки.
Алжирский рынок рабов
Солнце стояло в зените. Завтрак в закусочной завершился, тенистый навес опустел, посуда была помыта и Мисси, на корточках, драила доски настила ветошью.
- Мисси, это я, - Марк извлек сверток с мясом индейки и ягненка из сумки и положил на табурет рядом с девочкой.
- Марк, - она вытерла рукавом вспотевший лоб и тряхнула грязными волосами. – Благодарствую. Что там?
- Мясо и половина лепешки, - он сел на скамью, не снимая с плеча сумку. Уличные воры в Алжире были быстрыми и дерзкими. - Какие новости?
- У дочери хозяина родился сын, - Мисси закончила мытье настила, окунула ветошь в ведро с водой, промокнула мокрые ладони о подол, развернула сверток, села возле Марка. – Корабли и лодки причаливают и не уходят в море. Корсар с какой-то шебеки пугал всех вчера, что в море полно английских кораблей, и они сгоняют корсаров к Алжиру. Для чего сгоняют?
- Чтобы все осы залезли в гнездо, перед тем как его подожгут, - шепнул Марк. – Но ты помалкивай об этом, Мисси.
Серые, близко посаженные глаза девочки округлились. Она была страшненькая, сутулая, голенастая и считала все, что говорит Марк, прописной истиной. – Будет война? Опять?
- Кто знает? – пожал плечами хирург. – Капитан сам не свой. Пороха и ядер мало и, если нас зажмут в гавани, «Аль-Буртугалийя», как пить дать, пойдет на дно.
- А ты будешь на ней, - в лице Мисси появилось выражение отчаяния.
- Наша команда не будет умирать, как герои, - успокоил девочку Марк. – Никто не хочет драться. Выстрелим из пушек пару раз и сбежим на батареи в порту.
- Ты беги сюда, Марк, у нас глубокий подвал, - с жаром посоветовала Мисси. - Али тебя спрячет.
- Если англичане высадятся в порту, жди меня, Мисси, и постарайся сделать так, чтобы тебя не увезли за город, - вновь понизил голос Марк.
- Я буду с тобой, никуда без тебя, - запричитала девочка.
- Да, Мисси, - кивнул он. – Будем помогать друг другу.
* * *
14 августа 1816 года
Меблированные комнаты на Сент-Джон-стрит, рядом с госпиталем святого Варфоломея, Смитфилд, Лондон, Англия
На макушке лета в Лондон пришли дожди, схожие с осенними ливнями, и похолодание, но к августу погода исправилась, подсохло, потеплело. Миссис Элизабет Пойнц, сняв траур по сыновьям, заказала модный полу-траур у портнихи и открыла лондонский дом, пригласила подруг. Зимний скандал с дочерью ушел из тем для бесед в обществе, даже прислуга прекратила гадать и сплетничать, и спроси кто-нибудь о мисс Элизабет, отвечала «уехавший дилижанс» и «с кем не бывает?» Миссис Пойнц, планировавшую вывести мисс Джорджиану в свет в будущем году, это устраивало, и она сознательно выдерживала паузу в переписке со своей непутевой дочерью Лиззи, дабы та не сочла, что все забыто, прощено, и она может надеяться на преждевременное возвращение в гостиные и салоны приличных людей. Муж миссис Пойнц предпочел остаться в Мидхэме, но он отринул затворничество и чрезмерную, неэлегантную грусть. Как писала о нем графиня Грэнвилл, «Уильям Пойнц дает маленькие балы и танцует на них, словно это не его сыновья и наследники беспомощно утонули в прошлом году у него на глазах». Леди Гренвилл сообщала, что мистер Пойнц «всё тот же странный, комичный человек, каким он был всегда». Мисс Джорджиана негодовала по этому поводу, она была склонна к убийственной тоске, типичной для низших классов. Мисс Изабелла переживала подростковый возраст и огорчала мать каждый Божий день.
Однако, родная кровь взыграла, и 14 августа 1816 года миссис Пойнц решила-таки посетить квартиру зятя на Сент-Джон-стрит, невзирая на все трудности. Эта часть Смитфилда не отличалась респектабельностью, проехать туда экипажу было не просто. Но миссис Пойнц преодолела все препоны и к полудню стояла у обшарпанной двери, на которой мелом сообщалось, что сложных пациентов принимает по другому адресу напарник хирурга Марка Брауна, Майкл Слоун, а с легкими случаями может помочь помощник хирурга Бенджамин Джонсон. Миссис Пойнц уже намеревалась постучать, как вдруг узрела приписку к этому объявлению, дополнительную строчку, написанную внизу мелом, «и миссис Браун в кухне у мисс Фелпс». Эта приписка чуть не убила Элизабет Пойнц, у нее перехватило дыхание, участилось сердцебиение, а кровь прилила к голове.
- Боже, - издала тягостный стон миссис Пойнц и три раза стукнула по наличнику двери.
На лестнице раздались шаги, дверь отворилась и на пороге возникла Лиззи. Она была одета в какое-то застиранное голубое платье и чепчик. – Мама?
- Да, это твоя мама, дочь моя, - промолвила миссис Пойнц и Элизабет сообразила, что строгое «дочь моя», вероятно, связано с ее припиской к объявлению Марка на двери.
- Что сие? – мать указала на надпись мелом.
- Это писал мой муж, а я подновляла, - покраснела Лиззи.
– Подновляла, но не только, - сдвинула брови миссис Пойнц. – Ты вконец обезумела? С какими легкими случаями ты помогаешь в кухне у мисс Фелпс?
- Порезы пальцев, разные мелочи, - натянуто улыбнулась Элизабет. – Не бежать же людям два квартала с порезанным пальцем.
- Порезанные пальцы способны перевязать себе даже дети, - засомневалась в правдивости дочери мать. – Ты пустишь меня в дом?
- Проходи, - в голосе Лиззи слышалось неудовольствие. – У меня немного не прибрано. Тут крутая лестница, будь осторожна.
Они поднялись на второй этаж, в кухню, и первое, что миссис Пойнц увидела, это необычный стальной поднос в темном углу со стоящей на нем человеческой стопой. От неожиданности и представшего перед ней зрелища, мать чуть не рухнула на пол.
- Я все объясню, - замахала руками Элизабет. – Это принес какой-то студент из госпиталя святого Варфоломея, который искал Марка, и бросил эту гадость под дверью.
- И он же открыл и положил на стол учебник твоего мужа с картинкой этой самой «гадости», инструменты и льняные нитки, - зло прошипела миссис Пойнц, пялясь на стол с учебником, иглами и инструментами. – Где ты взяла это? Признавайся сейчас же.
- В анатомическом театре, - Лиззи накрыла поднос куском мешковины.
- Из ложи королевского театра в анатомический театр, - процедила сквозь зубы мать. – Когда-то ты якобы случайно нашла человеческий палец в комнате Марка Брауна в Мидхэме. Случайно ли? Почему тебя к этому тянет? Ты душевно больная? Что с тобой? За покупку частей человеческого тела наказывают. Ты из тех эксцентричных особ, которые рядятся в мужские панталоны и во всем подражают мужчинам, требуют у властей Бог весть что? В тебе не осталось ничего женственного? Во что ты одета? Что с твоими руками? От чего они так загрубели? Ты пользуешься отсутствием мужа и вытворяешь, что вздумается? Я полагала, ты читаешь книги для женщин, вышиваешь, размышляешь над своими огрехами и проступками. А здесь чья-то нога и объявление на двери, что дочь члена парламента и джентльмена заменяет помощника хирурга в кухне. Это что, очередная глупость и крайность, как увлечение Байроном, на которое мы с твоим отцом насмотрелись?
Английский доктор, хирург и их ассистентки, 19 век
- Это приносит деньги и сохраняет практику моего мужа, - огрызнулась Элизабет. – Разве я в мужских панталонах, мама? Разве что-то требую? В доме десятки медицинских книг и никаких иных нет. Книги стоят не дешево, а у меня двести фунтов в год, из которых семнадцать забрал Марк. Я не люблю вышивать, вышивание любит Фанни. Это ампутированную стопу из анатомического театра мне одолжил на время Бен Джонсон, помощник хирурга. Он не справляется со всеми обращениями и не против моего содействия. Как и мисс Фелпс. Тут жизнь не как в Мидхэме или на Гросвернон-стрит. И я живу этой жизнью семь месяцев, приспосабливаюсь, как могу. Ты недовольна тем, что на мне надето? Я надеваю хорошую, свою прежнюю одежду в гости, или принимая гостей. Мои здешние подруги не такие, как твои, но я ими дорожу.
- Я надеялась… - начала миссис Пойнц.
- На что? – с раздражением прервала ее дочь. – На то, что найдешь меня такой, какой выгнала из дома? Рыдающей? Угнетенной? Ни к чему не годной?
- Я тебя не выгоняла, - с гневом произнесла мать. – Так решил твой отец.
- По твоему наущению, - сказал Лиззи. – Я об этом не жалею. Зачем ты пришла?
- Убедиться, что ты в порядке, - миссис Пойнц сделала примиряющий жест.
- Я в порядке, - с обидой отвернулась Элизабет. – Хочешь, я вымою руки, приготовлю чай в комнате, удовлетворю твое любопытство и развею все опасения?
- Да, будь добра, - мягко улыбнулась мать. – В комнате нет частей или кусков человеческого тела?
- Нет, - успокоила ее Лиззи. – Иди и садись в кресло. Я приду через три минуты.
* * *
27 августа 1816 года
Гавань Алжира, Дар Эс-Солтан, северное побережье Африки
Английский флот и лодки с десантом
Мисси в 10 лет
Над «осиным гнездом» сгущались тучи, и далеко не дождевые. Эскадра английских и голландских кораблей адмирала Эдварда Пелью заблокировала в порту Алжира берберский флот. Переговоры окончились неудачно, и атака на город могла начаться в любую минуту. До этого командующий с британского флагмана, линейного корабля «Королева Шарлотта», вооруженного ста восьмью пушками, прибыл во дворец дея Омара и выдвинул алжирцам ультиматум. От них потребовали отпустить всех рабов, отречься от пиратства и работорговли и вернуть те деньги, которые были уплачены дею Омару английской короной весной по условиям мира. Кроме того, дей был обязан освободить из тюрьмы английского консула Хью Макдоннелла, которого заковали в цепи и держали в тюрьме со всей его семьей. Правитель Алжира ответил встречным ультиматумом - снятие блокады с порта, и выкуп за захваченных на Сардинии и на неаполитанском побережье невольников по пятьсот и тысячу фунтов за человека. Английский адмирал онемел от такой наглости. По дороге обратно в порт адмирала и его офицеров толкала беснующаяся толпа горожан, лишь вмешательство янычар уберегло англичан от расправы.
Батареи форта Алжира и пушки на пиратских кораблях обладали значительной огневой мощью, но мощь орудий и выучка английских и голландских моряков превосходили силы пиратского государства, «осиного гнезда» в Средиземном море. Четыре фрегата и линейных корабля, пять шлюпов, восемь бригов и корветов, брандеры, транспорты для рабов. Им противостояли четыре алжирских фрегата, пять корветов, шебеки, фелуки и сорок абордажных лодок. Флагман корсаров, фрегат «Аль-Буртугалийя», на котором служил судовым хирургом Марк Браун, ощетинился пушками и готовился победить или с честью затонуть.
Бомбардировка Алжира с корабля «Королева Шарлотта»
27 августа, в три часа пополудни, со стороны форта Алжира прогремел первый выстрел и сражение зачалось. Английские корабли выстроились в линию, повернулись к форту и флоту берберов бортами и дали залп из трехсот пушек. Это был огненный шквал, который обрушился на форт и алжирские корабли, словно разящий меч архангела Михаила. В ответ три дюжины канонерских и абордажных лодок устремились к английской эскадре, но двадцать восемь из них были потоплены точным огнем, а остальные повернули к порту. Морская битва закипела.
Когда над Алжиром сгустились сумерки, англичане и голландцы понесли существенные потери. Флагман «Королева Шарлотта» выдержал двести тридцать три попадания. Фрегат «Неприступный» был обездвижен, все корабли имели повреждения обшивки и такелажа. Сто сорок один моряк был убит, семьсот сорок два ранены.
А что же Алжир? Англичане выпустили по форту, пиратскому флоту, порту и городу пятьдесят тысяч снарядов. Форт лежал в руинах, корабли горели, в городе и порту пылали пожары. Гордость флота корсаров, фрегат «Аль-Буртугалийя», превратился в пылающий факел. Треть команды погибла, треть спасалась на лодках, треть вела бой. Во втором часу ночи, полностью обессилев от перевязок, наложения шин и ампутаций на скорую руку, Марк Энтони Браун понял, что в трюм хлещет вода, и корабль опасно накренился. Он задыхался от дыма и безостановочно кашлял.
- Марк, - французский ренегат, месье Шарль, бывший раб и любимчик Раиса Ахмада Змирли, оттолкнул хирурга от катящейся на него бочки, и указал перстом на палубу. – Бери сумку и в лодку. Сейчас.
- Где капитан? – Марк кидал инструменты в ящик. – Мои книги в каюте.
- Капитан либо на берегу, либо мертв, - француз выглянул за дверь. – А твои книги горят, и ты сгоришь с ними, если не поторопишься.
- Черт с книгами, - закивал Марк, косясь на раненого канонира на носилках. – А Сулейман? Он без сознания.
Рукопашная схватка с берберскими корсарами
- Обречен, - закричал Шарль. – Не наша забота. Убираемся отсюда.
- Да, убираемся, - согласился Марк. – Иди, я за тобой.
Они каким-то чудом выскочили на палубу и застали нескольких матросов за спуском на воду последней лодки. «Аль-Буртугалийя» был объят пламенем, в воде плавали мачты, куски обшивки, трупы. Некоторые корсары, отчаявшись, прыгали за борт и гребли к берегу в этом аду воды и огня.
Шесть тысяч человек. Столько Алжир потерял 27 августа 1816 года, но Марк этого еще не знал. Через четверть часа лодка, в которой Шарль и Марк покинули фрегат, причалила к пристани. Остатки команды «Аль-Буртугалийи» наблюдали справа и слева другие лодки и подозревали, что это англичане высаживают десант на берег, чтобы обезвредить пушки форта. Пристань была пуста, янычары то ли полегли, то ли попрятались. Из зданий порта не уцелело ни одно, и Шарль предложил поспешить в верхний город. У него была семья, жена, теща и шестеро детей.
- Бегите, - Марк пожал французу руку. – Я должен найти Мисси.
- Береги себя, брат, - ренегат энергично ответил на рукопожатие и обнял Марка. – Мы не согнулись. Ни на дюйм не согнулись. Если Раис жив, он будет доволен нами. Ты прирожденный корсар.
Марк засмеялся, хотя впору было плакать. Эта фраза на лингва франка звучала очень забавно, особенно из уст французского ренегата в адрес невольника-хирурга.
Пираты кинулись по каменной лестнице в форт, голосом предупреждая защитников батарей, что это свои. Марк же свернул к руинам портовых построек и приметил в темноте те три пальмы, что росли позади закусочной Али. От самой закусочной, строго говоря, мало что осталось, ее крыша выгорела.
- Мисси! – завопил Марк, пытаясь перекричать канонаду. – Ты где, Мисси?
- Она в подвале, - откликнулся слева раб-португалец, рыскающий в разрушенном здании смотрителя порта. – Ядро проломило пол. На них пол упал. Еле-еле остались живы.
Марк рванулся к входу в подвал закусочной. Дверь в него была не заперта. Внутри скрывались от огня английских пушек семеро погорельцев, включая Мисси. Хозяин с женой, сыном, дочерью и зятем заблаговременно удрал из города.
- Мисси, ты цела? - Марк присел на корточки. – Вылезай, Мисси.
- Цела, вылезаю, - жалобно ныла Мисси, ползая на корточках по подвалу с провалившимися перекрытиями. – Твой сюртук у меня, Марк. Я спасла твой сюртук.
- Отлично, одену-ка я свой сюртучок, - Марк протянул руку ребенку. – Вот моя рука, цепляйся. Кажется, на берегу лодки с англичанами. Не будем мешкать, моя хорошая.
- Да, Марк, не будем мешкать, - грязная, вся в копоти и саже, Мисси взяла его за руку. – Нам нечего бояться?
- Может и есть чего бояться, - он подхватил ее на руки и вытащил из подвала. – Но мы не будем бояться, Мисси, потому что мы храбрые.
* * *
16 октября 1816 года
Меблированные комнаты на Сент-Джон-стрит, рядом с госпиталем святого Варфоломея, Смитфилд, Лондон, Англия
Миссис Элизабет Браун смотрела в окно на заполонившую Сент-Джон-стрит скотину. Нынче это были овцы, десятки овец. А вчера молодые бычки и поросята. Пока в Лондоне торгуют живым товаром на смитфилдском мясном рынке, эта городская улица обречена быть продолжением неприглядного пригорода с его изнанкой, а не пасторальной красотой. Это создавало неудобство для медицинской практики хирурга. Серьезно больных людей нередко привозили на экипажах или несли на носилках, а как это сделать, если по улице бредут целые стада, и конца им нет?
Транспортировка больного на носилках в больницу Гая в Лондоне
Утром чумазый мальчик-посыльный вручил Элизабет записку от полковника Фредерика Понсоби с пожеланием встретиться по поводу ее отсутствующего вот уже скоро год мужа. После своего грехопадения в охотничьем домике Баттон Корт, которое Лиззи помнила урывками, как кошмарный сон, она предпочитала не оставаться наедине с мужчинами, о чем неоднократно толковали ей в Мидхэме и Каудрей-парке мать и бабушка. Она черкнула ответ, что встретится с сэром Фредериком у ворот больницы святого Варфоломея в час дня, если он не занят. Мальчик умчался к рынку и не возвратился, а значит, встреча будет.
Внимание Элизабет привлек пухлый лысеющий джентльмен в мундире конной гвардии, с папкой подмышкой, семенящий по Сент-Джон-стрит и озирающийся по сторонам. И привлек не зря, так как, достигнув их дома, он замер у ее двери и стал вчитываться в надпись мелом на двери. Прочитав же надпись, гвардеец заколотил в дверь. Лиззи набросила на плечи шаль и спустилась по лестнице, отодвинула засов.
- Миссис Элизабет Браун? – сипло промолвил незнакомец, тяжело дыша.
- К вашим услугам, - поклонилась Элизабет. – Вы за хирургической помощью?
- Нет, я из военного ведомства, - немного напыщенно сказал джентльмен. – Майор Митчелл. Мне надлежит побеседовать с вами о вашем супруге, хирурге Марке Брауне. Вы меня впустите?
- Да, - поморщилась Лиззи. – Проходите.
Они поднялись по лестнице, Элизабет провела майора в комнату, посадила в кресло, угостила чаем. Он скованно улыбался, благодарил, и с любопытством изучал ее жилище.
- Миссис Браун, - выпив чашку чая, Митчелл перешел-таки к делу. – Как я понял из объявления на двери, вы в чем-то замещаете своего мужа. Возможно, он писал вам в последние месяцы?
- Нет, - отрицательно покачала головой Лиззи. – Мне сообщили, что он в плену в Алжире и я, чтобы не растерять пациентов, начала помогать напарнику супруга, Майклу Слоуну. Перевязки, легкие раны.
- Да, таково объявление, - майор пожамкал губами. – Ваш муж в Англии, где-то в Лондоне, уже некоторое время, миссис Браун. Он не появлялся?
- Нет, - изумилась Элизабет. – Его освободили?
- Да, в числе тысяча двухсот невольников, вывезенных адмиралом Пелью в результате бомбардировки Алжира в августе, - произнес Митчелл. – В отношении вашего мужа, не буду этого скрывать, проводилось дознание, поскольку три раба утверждали, что мистер Браун вовсе не невольник, а корсар и судовой хирург с пиратского флагманского фрегата, который теперь затоплен на дне алжирской гавани. Дескать, ваш муж ночевал не в тамошней тюрьме для рабов, баньо, а на фрегате, гулял по городу в компании корсаров и ему благоволил капитан корабля, а также некоторые янычары. Правда, большинство невольников это отрицали и говорили, что ваш супруг служил корсарам вынуждено, как работали на них все рабы, и не совершил никаких злодеяний. Особенно усердствовала в этом вызволенная из плена юная мисс Миллисент Глог. Это девочка двенадцати лет, пробывшая в рабстве два года. Ее родители погибли в кораблекрушении, и когда вашего мужа выпустили на берег с баржи в Плимуте, мисс Глог покинула баржу с мистером Брауном. Так вы не видели не Марка Брауна, ни мисс Глог?
- Не видела, - Элизабет не знала, что и думать. – И давно его, то есть их, выпустили? Почему вы полагаете, что они в Лондоне?
- Потому что намедни мистер Браун посещал вашего тестя и тот дал ему две гинеи на расходы, - разъяснил майор. – Мистер Браун переслал через мистера Генри Слотера засвидетельствованные письменные показания мисс Глог, оправдывающие вашего супруга. Впрочем, его ни в чем не обвиняли. Чтобы обвинить человека в ренегатстве и пиратстве, нужны более веские основания, чем слова о том, что он ходил по городу с корсарами и спал на пиратском корабле. Где еще спать судовому хирургу-невольнику, если эту работу возложили на него под страхом смерти?
Лист присяги английского хирурга
- Да, несомненно, - Элизабет была бледна и расстроена. – Но мой муж пока не вернулся сюда. Что-то его задержало, или он ждал отклика вашего ведомства на свидетельства той девочки.
- Это не лишено смысла, - помял свою обвисшую щеку военный. – Но, если мистер Браун вернется, известите нас об этом, миссис Браун. Дело в том, что мы арестовали двух освобожденных невольников. Есть подозрения, что эти люди как раз корсары и затесались в толпу рабов, чтобы приплыть в Англию и Шотландию, откуда они родом. Их судили в прошлом за кражу и приговорили к ссылке, они участвовали в бунте на тюремном судне и убийстве. Против этих двоих, в отличие от вашего мужа, имеются все улики и свидетельства. Мы опрашивали мистера Брауна об этих людях, и он нам неплохо помог. Но не все было оформлено надлежащим образом. Остались некоторые формальности. Мистер Браун – гражданский человек, однако он давал присягу, как хирург, что делает его показания важными для суда.
- И извещу мужа, чтобы он связался с вами, - Лиззи подлила майору свежего чая. – Бисквит? Печенье? Ложечку варенья? Вы дадите мне карточку, с кем и где связаться? Или я запишу?
- Карточку, - расплылся в улыбке Митчелл. – И не откажусь от бисквита с печеньем. Варенье тоже хорошо. Вы такая милая женщина, миссис Браун. Превосходная хозяйка.
Bernard:
» Часть 2 Глава 2 Три зимородка в бурю
Глава 2
«Три зимородка в бурю»
16 октября 1816 года
Госпиталь святого Варфоломея, Смитфилд, Лондон, Англия
Госпиталь святого Варфоломея, основная учебная база хирургии в начале 19 века в Лондоне
Миссис Элизабет Браун, не та, что в минувшем обитала в Мидхэме и Каудрей-парке, а та, что в настоящем практиковала хирургию на Сент-Джон-стрит, больше не была впечатлительной девицей, но визит майора Митчелла взволновал ее не на шутку. И дело было даже не в том, что ее муж прятался в Лондоне и не пошел на свою квартиру, обретя свободу, а в том, что у Лиззи существовал в голове определенный образ корсара, навеянный поэмой Байрона и иным чтивом из этого репертуара. Корсар, в ее представлении, был мужественным, ослепительно красивым, горделивым и загадочным персонажем. Никак не Марком Брауном, которого она знала с малолетства. Да и то, что успел поведать Элизабет об Алжире, его бомбардировке, нравах пиратов и их жизни майор Митчелл, мягко говоря, расходилось с тем, что Лиззи считала пиратской романтикой. Девушка не была дурой и поняла, что обстоятельства попадания Марка Брауна в Алжир, его несвобода, неучастие в сражениях с оружием в руках, и то, что военное ведомство не предъявило ему обвинений в пиратстве, не отменяло того просто факта, что ее муж все-таки был корсаром. Он выходил в море под пиратским флагом, сидел за столом с корсарами и расхаживал по логову морских разбойников в их обществе, хоть и не мог этого не делать. Это будоражило кровь Элизабет, она предвкушала, как выяснит у Марка все мельчайшие подробности и взглянет на него другими глазами, попробует увидеть в том скучном юноше, с которым заключила брак, что-то героическое.
С этими мыслями Лиззи шагала в сторону госпиталя святого Варфоломея на встречу с полковником Фредериком Понсоби. День был переполнен новостями о муже, и что важно, Элизабет доставляло удовлетворение осознание того, что ни в какой Рим Марк Браун не доплыл, ни с какими кардиналами не виделся, никаких прошений о разводе не написал.
Сэр Фредерик стоял у ворот госпиталя в гражданской одежде, роскошном плаще с пелериной и бобровой шляпе самого модного фасона. На Лиззи было ее лучшее платье с первого сезона в Лондоне и накидка сизого цвета на меху.
- Миссис Браун, вы пунктуальны и излучаете неземную красоту, - поклонился полковник. – Так приятно, когда небожители и те, кто сравним с ними по красоте, появляются вовремя.
- Вы льстец, сэр, но ваша лесть – мед для женских ушей, - засмеялась Элизабет с поклоном. – Если тут и есть кто-то, сравнимый с богами, то это прославленный герой Ватерлоо, наш английский Марс.
- Почему все обворожительные и умные девушки выскакивают замуж, пока я зеваю и волочусь за теми, кто не стоит их мизинца? – задал риторический вопрос Понсоби и предложил руку. – Прогуляемся и поболтаем?
- Как угодно, - Лиззи взяла его по руку, и они направились вдоль ограды госпиталя. – Мой муж в Лондоне, сэр, но я его еще не видела.
- Я видел, - изрек Фредерик. – Марк навестил меня в моей холостяцкой норе. Я снабдил его кое-какой одеждой из своего гардероба. Сюртук вашего супруга расползся по швам, теплые вещи утрачены, а те варварские предметы туалета мистера Брауна, которые язык не поворачивается назвать рубашкой, жилетом, галстуком, бриджами и обувью, пугают лондонских обывателей. Но у пиратов, бесспорно, носить такое было жантильно и престижно. Был бы я пиратом, сам бы такое носил.
- Сэр, где ваша серьезность? – усмехнулась Элизабет.
- Бог не выделил этой субстанции членам моей семьи, - полковник поправил шляпу. – Я располагаю адресом, по которому остановился некий господин и его юная спутница, девочка по имени Мисси. Для Мисси, смею сказать, пришлось подыскать белье, капор, платье, ботинки и пальто в сундуке с детскими вещами моей сестры Кэролайн. Это не новинки сезона, все-таки сестра уже давно замужем, но на первое время сгодится. Адрес в моем кармане.
- Я благодарна вам за помощь Марку, сэр, - прошептала Лиззи. – Вы наш лучший друг. Нынче в квартире на Сен-Джон-стрит меня расспрашивал майор Митчелл из конной гвардии. Он как-то участвует в дознаниях в отношении тех, кого освободили в Алжире.
- И что хотел майор? – хмыкнул Понсоби.
- Чтобы его известили при появлении Марка, - Элизабет всмотрелась в лицо Фредерика. – Это не навредит Марку?
- Вряд ли, - заверил ее офицер. – Но Марк беспокоится за себя и за мисс Мисси. Не того, что его привлекут к ответственности, так как привлекать не за что, а по поводу каких-то мерзавцев, ренегатов, плывших с ним из Алжира на другом транспорте.
- О них, кажется, майор упоминал, - Лиззи замедлила шаг. – Эти люди – угроза?
- Кто знает? – полковник не имел четкого ответа. – Беглые каторжники, изменники, бунтовщики, пираты. Если их разоблачили, будет суд и, простите за дурное слово, виселица.
- Майор желает уладить с Марком некие формальности, - предположила Элизабет. – Показания под присягой?
- Наверное, - согласился Понсоби. – Вы же с ним беседовали, миссис Браун. Итак, я даю вам адрес?
- Вы даете мне адрес, и я пойду по этому адресу с тестем, мистером Слотером, - Лиззи протянула ладонь.
- Здравомыслие – ценнейший дар для женщины, - полковник извлек из кармана лист бумаги. – Я провожу вас до Сент-Джон-стрит, а вы похлопочете обо мне перед мисс Фелпс. Что у нее сегодня на обед? Нет, молчите, не дразните мой аппетит, просто похлопочите. Холостяцкий быт и пища, они такие однообразные. Не сделать ли мне предложение о браке мисс Фелпс? Да, она старше меня на двадцать с чем-то лет, но мы с ней в таком возрасте, когда сытный ужин ценится выше всех других прелестей брака.
- Это возможно, - подхватила его игривый тон Элизабет. – Но мисс Фелпс – сторонница супружеской верности, безупречной семьи и долгих помолвок. Пять лет вас устроит?
- Безупречная семья – это не про Понсоби, - уныло посетовал Фредерик. – Да и пять лет в ожидании обеда чересчур для меня. Придется по старинке, заказать блюда и расплатиться звонкой монетой.
- Тогда я за вас похлопочу, - «смилостивилась» Лиззи. – О добавке, скидке, чистой тарелке и столике у окна во двор, мимо которого не гонят скот.
- Дружба с вами, миссис Браун – моя самая крупная удача с того дня, как ваш муж уложил меня на койку на ферме Мон-Сен-Жан и заштопал, вопреки советам доктора Хьюма, - Понсоби сделал знак вознице экипажа придержать лошадей, и они перешли улицу. – Есть люди, которые способны повышать настроение одним своим словом. Вы – такой человек.
* * *
17 октября 1816 года
Гостиница «Черный петух» в Сент-Джайлс, Лондон
Сент-Джайлз так долго зарабатывал репутацию короля преступности и трущоб, что все усилия городских властей по облагораживанию этого уголка Лондона натыкались на опасения респектабельных горожан бывать в Сент-Джайлсе, да и темные личности не спешили выселяться из своей клоаки общества. Мистер Генри Слотер и его старший сын, тоже Генри, искали, где бы им оставить экипаж, чтобы их не ограбили и не убили, и нашли такое место возле каморки церковного сторожа, который оказывал услуги по надзору за каретами за вознаграждение. Миссис Браун, одетая весьма скромно, дождалась возвращения тестя из гостиницы, и прошла с ним в гостиничную комнату мужа не без душевного трепета. Чтобы не смущать супругов Браун, мистер Слотер и его сын, после объятий Генри-младшего с единоутробным братом, удалились на первый этаж. В комнате, таким образом, встретились для беседы три человека. Мистер Браун, миссис Браун и девочка Мисси, сидевшая на стуле в углу у окна тихо, как мышка.
- Элизабет, это Мисси, - Марк повернулся к ребенку. – Она путешествует со мной, и сколько продлится это путешествие, я не знаю. Мы с Мисси были друзьями в Алжире.
- Здравствуй, Мисси. Рада с тобой познакомиться. Марк, ты не вернешься в квартиру на Сент-Джон-стрит? – Лиззи старалась сохранить самообладание. Ее муж был прежним Марком Энтони Брауном, но его густой загар, бородка, усталость в глазах, и какая-то отстраненность, разительно отличали этого зрелого мужчину от того юноши, который покинул Лондон в январе.
- Вернусь, - ответил он без тени сомнений. – Но ты то как? Там и одному тесно, не то, что троим.
- Поживем в тесноте какое-то время, - она смотрела в пол. – Я не готова съехать из квартиры. У меня там подруги, дела, все налажено. Твой напарник Майкл поручает мне перевязки, разные мелочи.
- Вот как? – Марк взирал на нее с любопытством. – И это не противно для тебя?
- Нет, - она отрицательно замотала головой. – Пациенты обращаются ко мне напрямую, и я помогаю им в кухне мисс Фелпс. За эти месяцы я читала анатомию братьев Беллов, трактаты Хантера, все подряд книги на твоей полке, и кое-чему научилась.
- Правда? – ухмыльнулся «корсар». – Уму непостижимо. Не эта ли девушка наябедничала на меня матери за отрезанный палец в банке?
- Эта, - призналась она. – Но она же при том нашла этот палец в сумке, вынула его из банки, без отвращения разглядывала и даже нюхала.
- Одним хирургом-конкурентом больше, одним меньше, не важно, - отшутился Марк. – В Лондоне их пруд пруди. И ты будешь терпеть меня и Мисси?
- Мужа я обязана терпеть. И с Мисси мы подружимся, у меня же есть младшие сестры, - Лиззи кинула взор на девочку. – Ты ничего не хочешь сказать, Мисси?
- Я потом скажу, - некрасивое, такое же загорелое, как у Марка, лицо Мисси с близко посаженными глазами, упрямым лбом и крупными, как у кролика, передними зубами, показалось Элизабет испуганным и беззащитным.
- Мне надо возобновить практику, наполнить кошелек, - перечислял Марк. – Отойти от…
- Того, чем занимаются корсары, - не удержалась от реплики Элизабет.
- Марк не корсар, он никого не грабил и не обижал, миссис Браун, - все-таки подала голос Мисси, горячо заступаясь за своего спасителя. – Все слушались Раиса Ахмата, и Марк его слушался. Раис Ахмат – капитан «Аль-Буртугалийи», его нельзя не слушаться. А Марк хирург и хороший человек, как аптекарь Марио. Он всех лечил, даже меня. Моя подошва гнила, я могла умереть. А теперь все зажило.
- Ты мне расскажешь о корсарах, Мисси? – спросила Лиззи и заметила, как девочка сразу напряглась.
- Мисси не любит рассказывать о корсарах, Элизабет, - мягко предупредил жену Марк. – Это подлые и злые люди. Мы с Мисси счастливы, что сбежали от них.
- Да, конечно, - Лиззи, почувствовала, что коснулась очень болезненной темы. – Что ж, купим еще две кровати, ширму и третий стул у мистера Шоу, а буфет, который он мне продал, одолжим мисс Фелпс, чтобы освободить место. Ты возобновишь практику, отец выплатит мне годовое содержание, и мы подумаем о квартире просторнее, чем наша.
- Это не лишено смысла, - рассуждал вслух Марк. - У меня нет ни денег, ни желания, ни сил, чтобы плыть в Рим. Равно как и получать титул. Существует проклятие Браунов, или нет, я не буду проверять это на себе. Пока не буду, а буду ли позже, не знаю. Ты вольная остаться и вольна уйти к Палмеру. Захочешь уйти, я не воспрепятствую. У тебя были чувства к нему до свадьбы, глупо с этим не считаться. Что случилось, то случилось. Тебе не нужно мое прощение, как и мне твое. Но сможем ли мы жить вместе, не ругаться, и преодолевать невзгоды?
- А почему нет? – Элизабет встретилась с ним взглядом. – По закону мы – семья. Ты – мистер Браун, я – миссис Браун, и с нами живет мисс Глог. Будем преодолевать невзгоды, как три зимородка в бурю на одной ветке.
- Как три зимородка в бурю? – удивился Марк ее сравнению. – Что ж, будем тремя зимородками в бурю на одной ветке.
* * *
2 января 1817 года
Меблированные комнаты на Сент-Джон-стрит, рядом с госпиталем святого Варфоломея, Смитфилд, Лондон, Англия
Зимы в Лондоне бывают разные, холодные и теплые, с обилием осадков или умеренным снегом вперемешку с дождем. Люди в провинции жалуются на дороговизну угля, так как топят собственные дома, у каждого из которых есть, по меньшей мере, четыре стены, крыша, пара окон и близкое соседство с промерзшей землей. Лондонцам, живущим в квартирах примыкающих друг к другу домов, проще. Часто у них всего две стены граничат с улицей, крыша маленькая, само жилище на втором этаже, а у первого непромерзающий подвал. Это экономит уголь, но зима остается зимой, и ничего хорошего в ней нет. В зиму характер людей портится, им не хватает солнца, зелени.
- Мисс Миллисент Глог и мистер Браун, - Элизабет, переняв привычку отца, ту самую, связанную с его недовольством, когда он говорил Лиззи «дочь моя», а не звал по имени, в некоторых случаях переходила на официальные обращения в общении с Марком и Мисси. – На полу отмечено карандашом, где должны стоять ширмы. Ваша, мистер Браун, и ваша, мисс Миллисент. Почему же они опять сдвинуты с ущербом для меня?
- Я мыла пол, и они сдвинулись, - голова Мисси показалась из-за ширмы. Она не улыбалась, однако в ее глазах был смех.
- Но ширма всякий раз двигается только в мою сторону, - Лиззи подбоченилась. – Отчего так?
- Загадка, - Марк Энтони Браун, сын девятого виконта Монтегю, даже не удосужился вступить в спор лицом к лицу, и вещал со своей трети комнаты через ширму.
- Никаких загадок, мистер Браун, - сердито воскликнула Элизабет. – И я еще молчу о той проделке, когда кто-то стер мою отметку карандашом и начертил свою, выгодную ему.
- Вы не молчите о ней, миссис Браун, - Марк также перешел на официальное обращение, вступив в пикировку. – Вам несвойственно молчать, и мы порой страдаем от этой вашей потребности непрерывно озвучивать свои мысли. Что необычно, эта пагубная наклонность в вашей семье у вас одной.
- «Мы?» - фыркнула девушка. - «Пагубная наклонность?» Мисс Миллисент Глог, скажите, я болтушка? Скажите это мне прямо.
- Нет, Лиззи, - Мисси зажала свой рот, чтобы не расхохотаться. – Я поставлю ширмы на место, а завтра мы переезжаем, и ширмы не понадобятся. Разве мистер Шоу их не заберет?
- Заберет, - Элизабет потрепала Мисси по волосам, приложила палец к губам и осторожно повесила на ширму свою сорочку, перекинув ее половину к Марку.
Титульный лист и страница из книги «Элементы хирургии для студентов Джона Синга Дорси, профессора хирургии в университете Пенсильвании»
- Что это, миссис Браун? – тут же возмутился Марк.
- Мое белье и ваше наказание, мистер Браун. – Наказание за бранчливость, неделикатность и то, что я все еще не попала в музей Хантера при колледже.
- Ваши обвинения в мой адрес в бранчливости, миссис Браун, сродни тому, как если бы инквизитор Испании Томас Торквемада обвинял кого-то в жестокости к еретикам, - усмехнулся Марк, лежа на своей узкой кровати и читая «Элементы хирургии для студентов Джона Синга Дорси, профессора хирургии в университете Пенсильвании». – И разве я не обещал отвести вас в музей Хантера после переезда, при условии, что выправлю особое разрешение для жены, или же если вы оденетесь как мужчина, спрячете волосы, а полковник Понсоби выскажет честное суждение, что вас не отличить от юноши?
- Эту идею с переодеванием вы внушили сэру Фредерику, чтобы потешаться надо мной, - обвиняющим тоном заявила Лиззи. – Внушили, зная мой авантюрный дух, в надежде, что я на это клюну. А я не клюнула. Матушка запретила мне себя позорить любым способом. Любым, мистер Браун. Да и каково будет вам, как мужу, когда меня разоблачат? Вас за это публично препарируют в анатомическом театре.
- Клянусь правой половиной печени, что все это задумка Понсоби, - Марк поглаживал подбородок, чувствуя себя «не в своей тарелке» без бородки.
- Своей половиной печени, мистер Браун? – ехидно вопрошала Элизабет. – Понсоби вас выдаст, он слабый к пыткам человек.
- Я тоже хочу в музей, - Мисси бесцеремонно легла на кровать Лиззи.
Хантеровский музей с анатомическими образцами
- Переодевшись карликом? – съязвила миссис Браун.
- По разрешению, - предположила девочка.
- По нему пускают жен хирургов, и то не всех, - возразила Элизабет. – В новой квартире я первым делом врежу в дверь своей комнаты замок, чтобы никто не валялся на моей кровати, которую я заправляю, в отличие от других, и которая пахнет духами, а не чесноком или чем-то с кухни мисс Фелпс.
- Я ложусь на вашу кровать, миссис Браун, лишь тогда, когда на мою кидают кучей выстиранные простыни, наволочки и одежду, - оправдывался Марк. – Это было дважды.
- Пять раз по дважды, - отмела его оправдания Лиззи. – И кто брал мои духи?
- Это я, - пробурчала Мисси.
- Какая же вы непримиримая особа, - кровать Марка заскрипела, и он вышел из-за ширмы, чтобы подразнить супругу. – Вашей родне в Мидхэме надо поставить памятник из чистого золота за то, что терпели вашу сварливость семнадцать лет. Будь я вашим мужем…
- Да? – взвилась Элизабет. – А чей вы муж? Мы снова говорим о конфирмации?
- Упаси Бог, - улыбнулся Марк. – Я бы не осмелился.
- Вы много на что не осмеливаетесь, мистер Браун, - Лиззи сдернула сорочку с ширмы. – На вашей могильной плите можно будет изваять по смерти, «Он так ни на что и не осмелился». И еще. Вчера на операцию пошла Мисси, а не я. Это «камешек в огород» моих умений? Мисси – ребенок, ей негоже видеть, как ампутируют стопу с гангреной.
- Я кричал, звал, - потупился Марк. – Когда идешь на перевязку, пиши записку.
- Я писала, - всплеснула руками Элизабет.
- Записка на кухне под разделочной доской, - шмыгнула носом Мисси.
- Кому-то нравится ампутировать стопу с гангреной, - почесал затылок Марк. – Мы будем завтракать?
- Мы будем завтракать, - Лиззи вернула ширму к отметке на полу. – Не перемещать ни на дюйм! Тому, кто ее переместит, надеру уши.
- Ой, - Мисси закрыла уши ладонями. – Не мне! Не мне!
- Тебе, Мисси, тебе! – Элизабет плюхнулась на кровать, обняла Мисси и начала ее щекотать. Та извивалась, как уж, и визжала в притворном ужасе.
* * *
3 января 1817 года
Съемные комнаты около Чартерхаус-сквер, Клеркенуэлл, Лондон, Англия
Три комнаты, занимающие весь второй этаж съемного двухэтажного дома около Чартерхаус-сквер в Клеркенуэлл, как и квартира на Сент-Джон-стрит, были недалеко от больницы святого Варфоломея. Это позволяло Марку сохранить практику, а Элизабет привычный круг общения и подруг, при том, что мимо их окон больше не гнали скотину на мясной рынок Смитфилда, да и соседи были степеннее. Но аренда целого этажа в Клеркенуэлл пробила огромную брешь в содержании Лиззи, пришлось выложить залог, в год плата составляла шестьдесят четыре фунта.
Чартерхаус в Клеркенуэлл
Утром они собрали свой нехитрый скарб, трижды слегка поругались, дважды переходили на «миссис Браун» и «мистер Браун», погрузили вещи и разобранные кровати в карету Генри Слотера и завтракали уже в новом жилище тем, что дала им мисс Фелпс. Старая дева плакала, как будто они уезжали в другой город, хотя ей были обещано, что обедать и ужинать супруги Браун и мисс Глог будут каждый день только у нее. После полудня в квартиру наведались сестра миссис Слотер, Энн, мать, отчим и пять братьев и сестер Марка: Генри, Бэзил, Мэри, Элизабет и Констанция. Они принесли кое-какие подарки к новоселью, а за родственниками явился полковник Фредерик Понсоби с бутылками вина и роскошными гардинами, которые якобы разонравились его матери. Все шутили по поводу отсутствия стульев, недостатка посуды, поражались размерами кухни, восхищались успехами Мисси в овладении грамотой. Генри Слотер хвалился тем, что его пасынка признали хирургом, у которого из ста оперированных им пациентов с серьезными болезнями умирает меньше двадцати. Это укрепляло авторитет Генри, так как он привлекал Марка к лечению своих богатых больных.
Затем отчим, тетя и мать Марка увели детей, включая Мисси, в кондитерскую лавку, где устраивались детские чаепития, а миссис Браун, мистер Браун и сэр Фредерик Понсоби расположились на двух ветхих стульях и подоконнике, обмениваясь слухами.
- Моя сестра в Лондоне, - полковник смаковал золотистое вино из глиняной кружки. – Скандал при расставании с Байроном подорвал ее позиции в свете, а роман «Гленарвон», который она накрапала, высмеяв в нем нашего стихотворца, и не одного его, усугубил дело. Свекровь Кэролайн, леди Мельбурн, была ее наперсницей в связи с Байроном, а потом переметнулась и стала защищать его в этой ссоре. Моя мать ненавидит леди Мельбурн за лицемерие и хитрость. Та упрекает сестру в аморальности, словно это не она была в молодости любовницей принца и учиняла немыслимое с Джорджианой Кавендиш. Матушка хочет дать вечер с танцами, чтобы Кэролайн собрала осколки своей репутации и склеила из них что-нибудь путное. Я поведал ей о злоключениях Марка в Алжире, и она жаждет узреть хирурга с корабля корсаров, чтобы узнать о пиратстве нечто правдивое, и сравнить это с поэтическим вымыслом Байрона. Вероятно, в своем новом романе. Так что вы приглашены, и отказ не принимается.
- Как это, не принимается? – удивился Марк. – Я буду чувствовать себя деревенским дураком на таком вечере, да нам и надеть то нечего.
- Говори за себя, - Элизабет молила Бога, чтобы шаткий стул не сломался под ней, и она не шлепнулась на пол при Понсоби. – Я бы пошла. Тысячу лет нигде не была, и не потому, что чувствовала себя деревенской дурочкой. Не одной вашей сестре, Фредди, не мешало бы собрать осколки репутации.
- Браво, Лиззи, - отсалютовал ей он. – Уверен, вам есть что надеть, а этого рака-отшельника я беру на себя. У нас с ним одинаковый рост и фигура, а в мои фраки можно одеть взвод рядовых. Научите мужа танцевать менуэт и вальсировать, не все же ему корпеть над язвами, гнойниками и прочей дрянью.
- Идите без меня, - набычился Марк. – Я не собираюсь смешить народ.
- И дать пищу для сплетен на годы? – усмехнулся полковник. – Чтобы Элизабет заподозрили в отношениях со мной? Это будет не на пользу ни мне, ни тебе, ни ей. Ты же не отрекся от намерения рано или поздно подать петицию о титуле? Твой тесть и теща оценят твои светские усилия, и мистер Пойнц перестанет забрасывать тебя письмами с призывами пошевеливаться.
- Я не лорд Монтегю, а хирург. Много ли будет хирургов, на вечере у твой сестры? – спросил Марк.
- Неизвестно, – хохотнул Понсоби. – Я выпотрошил палашом француза. Это хирургия?
- А кто еще приглашен? – полюбопытствовала Элизабет.
- Не имею ни малейшего понятия, - пожал плечами сэр Фредерик. – Кэролайн обожает сюрпризы и разные выходки. Но мать не даст ей оступиться и наделать глупостей.
- Марк, мы не должны прятаться от общества вечно, – Лиззи вздернула подбородок. Ты – будущий виконт. Или ты будешь из тех виконтов, что живут как фермеры?
- Я не виконт, и вряд ли буду им, - вздохнул Марк. – Если ты настаиваешь, я пойду с тобой к сестре Фредди. Но мы можем опозориться, и это будет не моя ошибка.
- Он сдается, - наставил на друга палец полковник. – Натиск королевских драгун и беркширских барышень таков, что нет в мире силы, способной дать им отпор. Когда я повел своих парней в атаку при Ватерлоо, чтобы помочь бригаде «Юнион», отсутствие беркширских барышень в эскадронах дорого нам обошлось. Особенно мне.
- Кому-то вино ударило в голову, - ухмыльнулся Марк. – Большей ахинеи я не слышал.
- С вас фрак, Фредди, а с меня уроки танцев, - кивнула сэру Фредерику Элизабет. – Ваша сестра не разочаруется в таких гостях, как мы.
* * *
3 января 1817 года
Съемные комнаты около Чартерхаус-сквер, Клеркенуэлл, Лондон, Англия
Миссис Элизабет Браун не спалось, при том, что она была в спальне одна, никто не ворочался, не скрипел кроватью, не ходил и не говорил во сне за ширмой. Приглашение полковника Понсоби на вечер к Кэролайн Лэм выбило ее из колеи и ввергло в душевное беспокойство. «Как меня примут? Будут ли кланяться, общаться?» Или их с Марком ждут перешептывания, смех, презрение? Лиззи выросла в семье, проводящей в лондонском обществе значительную часть года. До этого, в течение многих месяцев, изгнание из общества не угнетало ее сильно, потому что она осознавала всю глубину своего падения, а также то, что без средств родителей и их участия, для нее были закрыты все двери и недоступны приглашения в приличные дома. Но вот приглашение получено, и пусть это приглашение от скандальной Кэролайн Лэм, воротить от него нос, это значит утратить, возможно, единственный шанс.
Переделать платье, купить перчатки, туфли по моде ей по карману. Вечером Элизабет настояла на уроке танцев для Марка, и он покорно повторял за ней движения, фигуры, учился двигаться изящно, без скованности. Чуда не случилось, Марк не был прирожденным танцором. Но ей надо станцевать с ним один менуэт и один вальс. Он наотрез отказывался танцевать с кем-то еще и смотрел на их с Фредди затею со скепсисом, а не осуждал ее лишь из вежливости. Нет, она не упустит свой шанс поправить репутацию, возобновить знакомства, обрести надежду на другие приглашения. Хирургия – интересное ремесло, ей по душе анатомия, но это не вся жизнь. Марк не знал ничего иного, но она то знала! Разве нельзя вращаться в обществе и быть женой хирурга? Марк восстановит титул, сосредоточится на научной работе, они начнут выезжать, и нужно быть во всеоружии, а не свалиться лондонскому обществу как снег на голову.
Внезапно Лиззи вздрогнула. Нынче третье января, день ее свадьбы. Но Марк ее не поздравил, и винить его в этом было нелепо, если вспомнить, что произошло через неделю после свадьбы в минувшем году. Она выкарабкалась из той ямы, в которую угодила, ценой неимоверных усилий, а ее любовник осрамился, сбежал, спрятался, даже не пытался объясниться. Элизабет грезила Парижем, роскошным домом и садом, а очутилась на Сент-Джон-стрит с двумя сотнями фунтов годового содержания. Отец не заставил ее голодать, хотя мог бы оборвать все нити, воспретить матери писать ей и видеться. Плен Марка довершил удары судьбы, девять месяцев Элизабет не знала, в какую сторону качнется маятник, к нищете, к вдовству, или в обе эти стороны по очереди.
Что ж, трусить унизительно, не пользоваться удачей глупо, унывать рано. Ее триумфальное возвращение в обществе осуществимо, важно хорошо постараться.
Скрипнула дверь, к ней в спальню пожаловала Мисси. В ночной рубашке, с распущенными тусклыми волосами, босиком, она походила на привидение.
- Так тихо, - девочка села на кровать Лиззи. – Будто все умерли.
- Марк сказал тебе, что мы приглашены на вечер к сестре сэра Фредерика? – спросила Элизабет о наболевшем.
- Сказал, - Мисси почесала подошву, украшенную шрамом. – Пятку колет. Эти чужие люди тебя не обидят? Я в Алжире, если замечала чужих людей, а Али или Марка не было рядом, не приближалась к ним и пряталась на всякий случай.
- Чужих людей у сестры сэра Фредерика не будет, - покачала головой Лиззи. – Я росла среди этих людей, это часть моей юности, меня самой.
- Тогда иди, - согласилась Мисси. – Но Марк не хочет идти, а у него чутье на все дурное. Он чует дурное, как гной под кожей.
- Ничего дурного не будет, Мисси, - прошептала Элизабет. – Я не испорчу себе жизнь дважды.
- Так все думают, а затем портят, - философски изрекла девочка.
* * *
8 января 1817 года
Дом Лэмов, Уайтхолл, Лондон, Англия
Марк Этони Браун ощущал себя крайне неловко, и обстановка располагала к этому. Дом Лэмов в Уайтхолле, как он и подозревал, был арендованным жильем, и не шел ни в какое сравнение с домом отца Кэролайн Лэм, графа Бессборо на Кавендиш-сквер, а также Мельбурн-хаусом, фамильным особняком родителей мужа этой странной дамы, лорда и леди Мельбурн. Марк не был в этих резиденциях, просто прогуливался мимо, но различия, даже внешние, бросались в глаза. Дом выглядел запущенным, в нем не чувствовалась женская рука, слуги производили впечатление нанятых в последнюю минуту, кругом царило какое-то небрежение.
Супруга наследника виконта Мельбурна, Уильяма Лэма, болтала и болтала, не завершала фраз, была перевозбуждена, многословна, порхала от гостя к гостю как безумный мотылек. И это было не преувеличение. Какое-то психическое расстройство одолевало эту женщину, оно было в ее лице, мимике, взоре, жестикуляции. Да Кэролайн Лэм и не скрывала, что душевно больна. Она откровенничала на эту тему и насыщала свою речь словами «помешательство», «нервы», «страдание», «боль», «оскорбление», «проплакала битый час», и «изнурена». Ее муж, Уильям Лэм, человек с бездонной тоской в глазах, бродил по гостиной за своей супругой, как приговоренный к каторжному труду, и если кто-то и страдал в семье Лэмов, то это был он. «Боже, куда я попал?» недоумевал Марк. Хозяйка вечера оповещала всех присутствующих о таланте какого-то Уго Фосколо, «гения поэзии, прозы и политики», который обещал быть, но все не едет, потому что «влюблен в меня как мальчишка и такой стеснительный». Марк не любил стихи Байрона, но сейчас он понимал его мотивы прервать роман с Кэролайн Лэм решительно и бесповоротно.
Пять минут, которые сестра Фредди потратила на расспросы Марка об Алжире, пиратах, их быте и привычках, были, по сути, монологом Кэролайн Лэм о том, что в «Корсаре» Байрона все ложно и что общество обязано прислушаться к «правдивому невольнику берберов», хотя Марк успел сказать лишь три-четыре коротких предложения. Уильям Лэм оказался в этой беседе любопытнее жены и спросил Марка, из тех ли он Браунов, виконтов Монтегю, которых проклял монах. Лэм искренне не понимал, как корсары из Алжира сделали Марка судовым хирургом, и вопрошал, в своем ли они уме, раз поручают такую должность первому, попавшемуся им в плен джентльмену из Англии. Марк ответил, что он хирург по образованию и тем самым поставил Уильяма Лэма в тупик. Хозяин заметил на это, «вот совпадение, так совпадение», и откланялся.
Уильям Лэм
леди Кэролайн Лэм
Марк гадал, как сбежать из этого Бедлама, но настоящие неприятности подстерегали его впереди. Оркестр на галерее над бальной залой заиграл что-то бодрое, объявили танцы. Марк, не без огрех, станцевал с Элизабет менуэт. Контрданс они пропустили, кадриль тоже. Четвертым танцем был несложный вальс, и Марк как-то умудрился не отдавить жене ноги, ни с кем не столкнуться, не сбиться с ритма и не вспотеть сверх меры. Но некоторые гости запаздывали, и в конце вальса в зал вальяжно вошли Генри Герберт, лорд Порчестер, и Роберт Палмер. Марк стиснул зубы от гнева, взглянул на Кэролайн Лэм и по ее улыбке и прищуру сразу сообразил, что эта встреча подстроена. «Безумный мотылек» знал о скандале в Мидхэме, дуэли, и не преминул сделать пакость, чтобы развлечься. Элизабет, узрев Палмера, побледнела, замедлилась в танце, а затем и вовсе прекратила танцевать.
Роберт Палмер был одет, причесан и выбрит наилучшим образом, он любезно приветствовал хозяев, скользил от одной группы гостей к другой. Когда он шагнул к Элизабет и отвесил ей поклон, она укрылась за веером.
- Мистер Браун, миссис Браун, - лорд Порчестер насторожено косился на полковника Понсоби в дальнем углу зала. – Как приятно встретить вас тут.
- Лорд Герберт, - неохотно поклонился Марк, сознательно игнорируя Палмера.
- Сто лет не виделись, - добавил Роберт Палмер.
- Если бы это было так, - зло ответила Элизабет.
Сэр Роберт Палмер
- Палмер, - вмешался Марк, не желая продолжать этот разговор. – Уйдите, или уйдем мы.
- Я чем-то задел вас, Браун? – надменно произнес сэр Роберт.
- Вы уверены, что наша беседа необходима? – резко промолвил Марк. – Если уверены, нужно прежде завершить одно дело, которое вы и ваш секундант не дали мне завершить год назад. За мной выстрел с двенадцати шагов. Вы будете в моем распоряжении утром на Уимблдонском лугу?
- Угрозы? – протянул Палмер.
- Долг чести, - поправил его Марк. – Что там с кодексом чести, лорд Герберт? Мой пистолет еще заряжен? Я найду секунданта, мы закончим дело и потом поговорим.
- Я ухожу, - тихо обронила Элизабет и, не дожидаясь мужа, направилась в холл.
- Я напишу вам записку, лорд Герберт, - кивнул Марк и поспешил за супругой.
Вальс в 19 веке
* * *
9 января 1817 года
Съемные комнаты около Чартерхаус-сквер, Клеркенуэлл, Лондон, Англия
- Элизабет, - Марк постучал в дверь комнаты жены в шестой или седьмой раз, устало сутулился. – Если хочешь побыть одна, просто скажи, и я лягу спать.
В экипаже Лиззи пресекала все попытки мужа заговорить и глядела на него молча, с каким-то раздражением. Они поднялись на второй этаж в безмолвии, и супруга мгновенно заперлась в своей комнате. Сейчас она металась по спальне, Марк отчетливо слышал это. Наконец, она встала у двери и распахнула ее. – Что? Какая еще блажь взбрела тебе в голову?
- Мне? – Марк удивился. – О чем ты?
- О твоем поведении, - уточнила жена. – Зачем ты потребовал от него ответный выстрел? Чтобы убить? Или чтобы выставить себя докучным, неблагородным, мстительным и ревнивым болваном?
- Докучным? Ревнивым? Мстительным? Неблагородным? – кровь прилила к лицу Марка, он взбесился. – Я такой в твоих глазах? Какого дьявола? В чем я провинился?
- Воспитание! Манеры! Люди вокруг нас ловили каждое слово, - шипела Элизабет. – Я надеялась, уповала на возвращение в общество. И что же? Ты затеваешь ссору, просишь Генри Герберта продолжить прошлогоднюю дуэль и собираешься стрелять в безоружного человека из мести, как деревенский увалень. Меня будто вывалили в грязи на публике. Завтра весь Лондон будет обсуждать детали этого происшествия и хохотать. А-то как же? Опозоренная дура, вышедшая замуж ради титула и спасения имения отца, притащила на вечер к леди Лэм своего простоватого мужа, которого решил подразнить его бывший соперник, а он, вместо того, чтобы игнорировать обидчика, требует выстрел с двенадцати шагов и бормочет что-то о чести.
- Ты закончила? – Марк яростно развязал галстук. – Если закончила, я постараюсь тебя не утомлять. Мое воспитание и манеры такие, какие есть. Других нет, и не будет. И на подобное этому сборище избалованных бездельников я больше ни ногой. Ни с тобой, ни без тебя. Ты никогда не будешь виконтессой Монтегю, потому что я не подам прошение о титуле вплоть до своей смерти. Напиши об это своему отцу, чтобы он не питал иллюзий. Ты мне не жена, не стала ей, и не станешь. С разводом или без развода, я не буду жить с тобой, хоть меня режь. Отдала свою девственность Палмеру? Сберегла себя для него, наплевав на клятву в церкви? Отдавайся дальше, я не против. Но твоих детей от него я не признаю, и буду кричать об этом на каждом углу, если ты вдруг родишь. Мы с Мисси уходим прямо сейчас, побежим отсюда, как от чумы, я только соберу наши вещи, свои инструменты и книги. Не ищи нас, не ходи к моей матери и Генри. Живи здесь, с Палмером или без Палмера. Прощай.
Он развернулся и направился в свою комнату, на ходу окликнув Мисси. Девочка высунулась из своей спальни с заплаканным лицом. Очевидно, она слышала разговор взрослых.
- Ты со мной, Мисси? – бросил он.
- Да, Марк, я соберусь, - пропищала она.
- Ты что вытворяешь? – Элизабет метнулась в коридор. – Вы никуда не пойдете.
- А ты меня останови, - он ударил кулаком по дверному наличнику. – Скройся с глаз моих и не смей приближаться ко мне.
Хлопнула дверь в его спальню, а Мисси кинулась к себе. Элизабет привалилась к стене и закрыла глаза. Ее мир рушился во второй раз спустя ровно год после первого раза.
Bernard:
» Часть 2 Глава 3 Исцеление временем
Глава 3
«Исцеление временем»
Шесть лет спустя, 19 февраля 1823 года
Меблированные комнаты на Сент-Джон-стрит, рядом с госпиталем святого Варфоломея, Смитфилд, Лондон, Англия
Муж Элизабет Браун, лицензированный хирург Марк Энтони Браун, как то давно в шутку сказал своей жене, спросившей его о методах лечения одной пустячной хвори, что если болезнь вовремя не начать лечить, она может пройти сама. Такая самоуничижительная ирония из уст хирурга позабавила Лиззи, но в дальнейшем она не раз использовала это двусмысленное изречение на пользу другим, да и самой себе.
Шесть лет назад, после ссоры, вызванной столкновением с Робертом Палмером на вечере у Кэролайн Лэм, и неосторожными фразами в приступе злости, Элизабет осталась без мужа, но она и не думала тогда, как надолго затянется этот разлад, похожий на окончательный разрыв. В то время ей казалось, что это на несколько дней, что все исправит Генри Слотер или Фредди Понсоби, что она скажет Марку то и это, извинится. Но ни Генри Слотер, ни Френсис Слотер, ни полковник Понсоби не имели ни малейшего понятия, куда подевались Марк Браун и Миллисент Глог, или же притворялись, что не имеют понятия. Хирург оставил практику, исчез, как и Мисси, и все попытки Лиззи отыскать их завершились провалом.
Она была очень сердита, расстроена, обескуражена, пристыжена и все эти настроения и эмоции сменялись, чередовались, тянулись. Однажды, в гневе, она даже написала письмо Роберту Палмеру с просьбой приехать и забрать ее в Холм-холл. Он приехал, расхаживал по опустевшей квартире в Клеркенуэлл с видом триумфатора, и убеждал Элизабет «бросить все к чертям немедленно». Она почти поддалась, но засим сэр Роберт начал развивать свои идеи и из них Лиззи выяснила, что он намерен избраться в парламент от Беркшира, стало быть, «выпячивать» их «грешки» на балах и ассамблеях они не будут, потому что не будут на них ходить. Что прямо-таки в Холм-парке жить не получится, он снимет для нее дом, что поездка в Париж состоится не ранее будущего года, что у него есть джентльменские штучки, чтобы оградить даму от беременности, но, если они подведут, «этот олух» будет вынужден признать дитя, «ведь не полный же он кретин и посмешище». Эти размышления вслух бывшего любовника отрезвили Элизабет гораздо быстрее прошлого раза, и она попробовала выгнать его, а он попробовал затащить ее в спальню, и лишь истеричная угроза выцарапать ему глаза и повредить мужское достоинство, заставила Палмера с проклятиями удалиться.
К июлю 1817 года Элизабет осознала, что Марка Брауна и Мисси Глог она потеряла, забрала залог и съехала с квартиры в Клеркенуэлл обратно в квартиру на Сент-Джон-стрит, благо она в тот месяц освободилась.
Объяснения с матерью и отцом, которых она посетила в Лондоне, напоминали допрос преступницы и все, что она от них добилась, это дополнительные пятьдесят фунтов к содержанию в обмен на обещание убедить мужа в необходимости принять титул, когда он вернется. Джорджиана и Изабелла даже к ней не вышли. Мать в беседе риторически посетовала, что выдавать замуж безмозглых семнадцатилетних девиц чревато осложнениями, обвинила ее в связях с «распущенным Понсоби» и «этой полоумной блудницей Лэм», которую отвергло общество.
Но визит Элизабет к Генри Слотеру и свекрови был гораздо неприятнее. Мать Марка Брауна с порога заявила ей, что ее сын пропал по причине «любовных интрижек» снохи, а Генри Слотер, утратив дружелюбие, посоветовал Лиззи впредь думать головой, так как отъезд пасынка в неизвестном направлении обрушил все его планы и работу с пациентами. Уходя от Слотеров, Лиззи и не подозревала, что видит их в последний раз…
Итак, она возвратилась на Сент-Джон-стрит, черкнула записку напарнику Марка, Майклу Слоуну, и была удивлена, что он согласился продолжить сотрудничество, поручил ей перевязки и осмотры пациентов, предложил ассистировать ему при операциях. Это в какой-то степени спасло Элизабет от черной меланхолии, она погрузилась в работу. Лиззи полагала, что для Майкла не тайна местонахождение ее мужа, так как порой, в ответ на вздохи ассистентки, что она, наверное, уже вдова, он загадочно сообщал, что это неправда и что, если бы кое-кто не запрещал ему разглашать нечто, он бы высказался. То, что Майкл Слоун уполномочен приглядывать за ней и помогать при случае, она сообразила довольно скоро.
Помимо работы у нее была дружба соседей и их деликатное молчание по поводу исчезновения мужа Лиззи и мисс Глог. День шел за днем, неделя за неделей, они складывались в месяцы, потом в годы, и свои двадцать пять лет миссис Браун встретила все в той же квартире в Смитфилде, одинокая, но повзрослевшая и исполненная жизненной мудрости. Путем строжайшем экономии, она в тысяча восемьсот девятнадцатом году, после смерти миссис Брюс, купила у мисс Брюс скобяную лавку, через два года приобрела долю в домовладении мистера Эштона, и смирилась с тем, что у нее нет мужа, и не будет детей. Время, без сомнения, лечит, но душевная боль Элизабет не излечилась, а притупилась, и она вспоминала Марка Брауна по два-три раза на дню, и ничего не могла с этим поделать. Лиззи испортила жизнь и себе, и ему. Она взирала на это, достигнув зрелости, без самообмана, страдала от нечистой совести и лелеяла надежду, что когда-нибудь обстоятельства обернутся иначе.
Перемены начались спустя шесть лет, и начались они с печальных событий. В новый год, как позже узнала Лиззи, ее свекровь подхватила лихорадку, тяжело ее переносила и 10 января 1823 года умерла в своем доме на Филлимор Плейс в Кенсингтоне. Несчастной матери Марка было всего сорок два года. Но на этом беды не прекратились. Отчим Марка, Генри Слотер, безутешный вдовец, тоже заболел лихорадкой и, будучи больным, вознамерился доставить тело жены в их имение Ферз-холл в Ингейстоуне для погребения. Он скончался уже там первого февраля, и там же был похоронен. Генерику Слотеру, доктору медицины, было шестьдесят шесть лет. Элизабет услышала об этих двух смертях от Майкла Слоуна, ассистируя ему на операции ампутации пальца у женщины с закупоркой кровяного сосуда, и с трудом сохранила самообладание.
Таким образом, братья и сестры Марка, в том числе юная пятнадцатилетняя Констанция и болеющий чахоткой двадцатидвухлетний Генри, остались без родителей, в стесненном финансовом положении. Семнадцатилетний Бэзил учился, старшие сестры были не приспособлены к жизни, у семьи имелись сбережения, но на пять человек наследство доктора Генерика Слотера делилось так, что назвать братьев Марка джентльменами, а сестер обеспеченными мисс, было нельзя. Элизабет думала об этом ежечасно. У нее был неплохой доход, и она могла бы помочь родственникам мужа с жильем, если они покинут дом в Кенстингтоне. Но вряд ли дети Генри Слотера приняли бы ее помощь, и поселились в жалком Смитфилде в апартаментах за пятьдесят фунтов в год, которые Лиззи пришлось бы изъять из своего дохода, выплатив треть мистеру Эштону.
19 февраля 1823 года Элизабет проснулась в шесть часов, словно предчувствуя что-то. Ее квартира, когда-то перегороженная ширмами, была идеально отремонтирована, со вкусом обставлена и, хотя миссис Браун обладала средствами, чтобы переехать в более престижное место, она не желала круто менять свою жизнь и нарушать ее спокойное течение. Позавтракав, Лиззи стала собирать сумку для перевязок, читать счета, учетную книгу, и в девятом часу, перед тем как уйти в кабинет Майкла, услышала стук в дверь. Она спустилась, отворила дверь и увидела перед собой девушку в добротном, но недорогом пальто, сапожках и утепленном капоре, с мышиного цвета волосами, близко посаженными глазами и крупным носом.
- Мисси, - выдохнула Элизабет.
- Здравствуй, Лиззи, - пробормотала мисс Миллисент Глог, смущаясь. – Ты меня не прогонишь?
- Я? С какой стати? – Элизабет посторонилась, пропуская девушку в дом. – Ты одна? Марк разрешил тебе навестить меня?
- Мне восемнадцать лет, разрешение Марка не обязательно, - Мисси неловко обняла хозяйку квартиры. – Как я скучала по тебе, Лиззи!
- Проходи, - миссис Браун заперла дверь на засов, повесила пальто гостьи на дубовую, украшенную бронзой, вешалку, а капор, отряхнув его от влаги, положила на столик в прихожей у кухни. – Садись, рассказывай, где и как ты жила и живешь, как твои дела, успехи.
- Где мы только не жили, - Мисси махнула ручкой. – В Шотландии, в Эдинбурге, в Ирландии, в Ольстере, в Плимуте и Саутгемптоне, Манчестере и Йорке. Марк не любит практиковать где-либо больше года. Когда одни и те же больные, чаще всего пожилые женщины, начинают донимать его и превращать хирургию в лечение мелких болячек, он переезжает и ищет новых, серьезных пациентов, тех, кого надо оперировать, где с хирургией все запущено.
- Чаю? – улыбнулась Элизабет. – Ты так изменилась и выросла, Мисси!
- Налей, пожалуйста, - девушка теребила подол платья. – Ты простила меня, что я сбежала с Марком, Лиззи?
- Тебе не нужно мое прощение, дорогая, - Элизабет налила чай в фарфоровую чашку, наклонилась и поцеловала Мисси в лоб. – Это ты меня прости. Вы были с Марком в Алжире, как бы я вас разделила?
- Я писала тебе письма, но не отправляла их, - заплакала девушка. – Чтобы не волновать и не обижать Марка. Взяла несколько старых конвертов с собой.
- Я их непременно прочту, - Элизабет вытерла слезу. – Я скучала по тебе не меньше, Мисси. Ты вправе ответить, где Марк?
- Он здесь, у Майкла Слоуна, - Мисси схватила ладонь Элизабет и прижала к своей щеке. – Лиззи, как все запуталось. Миссис Слотер и мистер Слотер умерли, Марк занимается имением в Ингейстоуне, они с Генри-младшим и Бэзилом гадают, как с ним поступить. Дом доктора Слотера в Лондоне, кажется, закроют, чтобы выручить деньги. Мы были у миссис Слотер на Рождество, и никто подумать не мог, что она сгорит от лихорадки за неделю. А мистер Слотер! Он уморил себя голодом и жаждой в болезни, горюя по жене. Письмо доставили в Саутгемптон с опозданием, мы ничего не могли сделать, даже успеть на похороны.
- Бедная моя Мисси, - Элизабет вытирала слезы со щек девушки своим носовым платком.
- Марк давно не злится на тебя, Лиззи, - прошептала Миллисент Глог. – Но он гордый человек и не желает признать, что был не прав и уехал сгоряча. У него нет, и никогда не было никакой женщины, он весь в хирургии, работе, книгах.
- Мисси, хорошо, если он уже не злится, - кивнула Элизабет. – У меня тоже не было никаких мужчин, но столько лет минуло.
- Я заставлю его сделать первый шаг, - с жаром проговорила Мисси. – Буду ныть и упрекать, вести себя безобразно и откажусь ему ассистировать.
- Не дави на него, Мисси, - Элизабет погладила девушку по голове. – Все само собой утрясется.
- Ты не хочешь примирения? – изумилась Миллисент Глог.
- Я хочу примирения, но не дави на Марка, Мисси, - повторила Лиззи.
- Буду давить, и ныть, и вести себя плохо, - заладила Мисси. – Все раны исцелило время. Но время не безгранично. Мы не будем терзаться от гордости и отчуждения. Я умею принуждать Марка слушать меня, и Марк слушает. Я не молчала эту неделю, он слушал, и вот он в Лондоне.
- Пей чай, - вздохнула Элизабет. - Я ошибалась, Мисси. Ты совсем не изменилась. И это так радует.
- И ты, - рассмеялась девушка. – Нет никого лучше и красивее Лиззи, я поклянусь в этом на Библии.
* * *
Скобяная лавка и квартира на Сент-Джон-стрит, рядом с госпиталем святого Варфоломея, Смитфилд, Лондон, Англия
20 февраля 1823 года
Прожив четверть века, Марк Энтони Браун научился сдерживать свои «порывы», как называла их покойная мать. Он отчетливо понимал, что имя этим «порывам» - обидчивость, вспыльчивость, и что нередко эти свойства человеческой натуры, укоренившиеся в нем в детстве, были направлены, вопреки здравому смыслу, на тех людей, которыми он дорожил. Но если к пороху поднести огонь, он взрывается сам по себе, и Марк, в обиде, тоже взрывался сам по себе, пока сильно не обжегся, а обжегшись, не научился не подносить порох к огню. В двадцать пять, став опытнее, когда ему грубили, он старался воззвать к разуму грубияна, а не найдя в нем разума, уходил прочь. Упреки Марк предлагал обсудить, доводы рассмотреть, категорично ни в чем не отказывать, на чужие беды взглянуть глазами того, кто в беде. Иногда это чего-то ему стоило, иногда ничего не стоило, но многое упрощало.
Стоя перед дверью скобяной лавки на Сент-Джон-стрит, которую Элизабет купила у Брюсов, Марк припоминал все, что поведала ему Мисси. Главное было не оплошать, не затеять ссору. Судьба связала его с мисс Элизабет Пойнц, самой красивой и самой возмутительной из дочерей Пойнцев так крепко, что ни он, ни она, не могли сбросить с себя цепи двух браков – по англиканскому и католическому обряду. Марк устал скитаться, работать без отдыха, лечить и оперировать людей, чтобы они имели шанс жить, в то время как сам он толком не жил. У многих коллег полная детская ребятишек, уютный дом, любящая женщина. А что у него? Отчим вынужденно женился на его матери, чтобы пресечь слухи, распространенные служанкой покойного отца по чьему-то наущению, и наплодил детей. Но вот он умер на седьмом десятке лет, а дети еще не оперились, не стоят крепко на ногах. Но у Генри хотя бы родились дети, а Марк бездетен. Это угнетало. «Полегче, помягче, поспокойнее».
Марк на миг смежил веки, толкнул дверь и услышал звон дверного колокольчика.
- Здравствуйте, мистер, - за прилавком расположился мальчик лет тринадцати. – У вас заказ или будете выбирать товар?
- Здравствуй, - Марк снял шляпу - привычное движение, которое выработалось годами при входе в дома пациентов. – Хозяйка лавки здесь?
- Да, она наверху, - юноша указал перстом на потолок. – Миссис Браун! К вам покупатель.
- Иду, Джек, - раздался голос Элизабет, и она появилась на лестнице, шурша юбками синего платья из камвольной шерсти с вышивкой. Златокудрая богиня с дивной фигурой поразительно красивым лицом и чистой кожей, будто неподвластной времени.
- Здравствуй, Элизабет, - просто сказал Марк. – Мисс Фелпс направила меня сюда.
- Здравствуй, Марк, - Лиззи отвечала с достоинством женщины, знающей себе цену. – Джек, это мой муж, Марк Энтони Браун. А это Джек Картер, мой помощник.
- Мистер Браун, - Джек почтительно склонил голову. – Это честь, быть вам представленным. Вы хирург, как мистер Слоун?
- Да, Джек, - произнес Марк. – Мы с мистером Слоуном в твоем возрасте вместе учились хирургии в паре кварталов от этой лавки. Благословенные дни на чердаке наставника.
- Вы путешествовали, мистер Браун? – полюбопытствовал Джек.
- Да, со своей воспитанницей, мисс Миллисент Глог, - кивнул Марк.
- Мисси, - расплылся в улыбке мальчик. – Она давеча была у нас.
- А я вчера посещал мистера Слоуна, - Марк кусал губы. – Элизабет, я хотел бы обсудить с тобой кое-что. Если у тебя есть для меня полчаса.
- Мне пора на квартиру, пообедать и подготовиться к перевязкам больных, - Лиззи прикоснулась к волосам, уложенным в узел. – Поговорим там?
- Хорошо, я подожду на улице, - Марк вышел за дверь, кивнув Джеку. Когда Элизабет покинула лавку, Марк отметил, что ее накидка тоже из качественной шерсти, да и капор будет не из дешевых. Придя же в свою старую убогую квартиру, он был потрясен, как она преобразилась, невзирая на скромные размеры. Мебель, обои, панели, роскошная кровать, безделушки. Выше всяких похвал, утонченная женственность и аккуратность.
- Ты сотворила чудо, - он не мог не отдать ей должное, замер на пороге.
- Садись, - она дотронулась до спинки мягкого кресла у камина. – Я сяду на стул.
- Мне страшно испачкать эту светлую ткань, - Марк озадаченно потер щетину на подбородке. – Лучше посижу на стуле.
- Марк, - Лиззи качнула головой. – Мы снова препираемся?
- Нет. Давай так, - до того, сняв в прихожей пальто, он вмиг стянул с себя сюртук, положил его на стол и решительно сел в кресло. – Никаких препирательств.
- Хирург, - ухмыльнулась она и опустилась на стул. – Сделал – как отрезал. Ты в Лондоне, чтобы практиковать в городе?
- Да, поставлю в известность больницу, обоснуюсь. Майкл сообщил тебе о смерти моей матушки и Генри. Я приехал из Саутгемптона разобраться с делами семьи, подставить плечо братьям и сестрам, уладить вопросы с наследством матери. У нее были ценные бумаги с доходом пятьсот фунтов в год, но доход сократился, упал, по сути это крохи. Отчим же не привык экономить. И самое плохое, что ни Генри-младший, ни Бэзил, ни сестры не освоили прибыльного ремесла, а Бэзил еще учится. Я заплачу за его учебу из своих сбережений, продам бумаги матери, обсужу на семейном совете, как распорядиться Ферз-холлом, - излагал Марк новости семьи Слотеров.
- Похвально, - Элизабет поглядела ему прямо в глаза. – А что с нашим браком? Не настало ли время и с ним что-то уладить? Шесть лет назад ты крикнул мне, в запальчивости, убегая, что я тебе не жена.
- По закону ты мне жена, я не могу отменить законы, а тем более обряды церкви, особенно римской, - он не выдержал ее пристального взора и отвел глаза. – Но я не столь самонадеян, чтобы запрещать тебе обрести счастье. Ты свободна, как я и говорил.
- Кричал, убегая, - поправила она.
- Кричал, убегая, - согласился Марк.
- А я не столь самонадеянна, чтобы искать счастье в грехе, - продолжила Лиззи. – Счастье в грехе всегда с душком.
– Сожалею о тех словах, - буркнул он. – Нынче, в двадцать пять, я не поступил бы, как в восемнадцать. Извини за нанесенные тебе оскорбления.
- Я оскорбила тебя не меньше, - молвила Лиззи. – Но поправила бы все, не исчезни ты в одночасье. Попыталась бы поправить. Это грызло мне душу годами.
- Прости, - он печально улыбнулся. – Надеюсь, и ты меня простишь.
- Простила, - она изучала его лицо без всякого стеснения. Марк Браун стал мужчиной, уверенным в себе и привлекательным, никто не назвал бы его неоперившимся или побитым жизнью. В 1816 году, будучи хладнокровным хирургом и умелым ремесленником, он отличался замкнутостью, ранимостью и порой вел себя странно. Даже после Алжира в нем сохранялась какая-то незрелость. Теперь он возмужал. Да, внешне Марк проигрывал Роберту Палмеру, но Лиззи усвоила уроки своей жизни, что внешность обманчива, а честность, порядочность и надежность важнее красоты.
- Что ж, - он привстал. – У тебя дела. Мисси вроде бы написала тебе, где мы остановились. Если буду чем-то полезен, пошли за мной.
- Погоди, - она жестом велела ему сесть. – У меня на уме одна услуга, которую ты мог бы мне оказать.
- Что за услуга? – заинтересовался он, садясь обратно в кресло.
Элизабет Браун
Марк Браун
- Ребенок, - Элизабет произнесла это слово без тени смущения, будто попросила у него кусок хлеба с блюда. – У меня десятки друзей, но нет детей. Как и у тебя. А мне и тебе пора их завести. Я не изменяла мужу все эти годы, не компрометировала себя, жила, по совести. Мы не в разводе и не в раздельном проживании по суду. Для всех соседей ты был в отлучке, путешествии. До вчерашнего дня. Тебя и Мисси видели в Смитфилде наши общие знакомые.
- Этот тот самый разговор? – Марк в изумлении проглотил ком.
- О конфирмации брака, - подтвердила Лиззи. – И знаешь ли, мне унизительно выпрашивать у мужа то, на что я имею право, что в любой семье – обычное дело. Стыдно даже вести об этом речь. Я же не уродина.
- Далеко не уродина, - хмыкнул Марк. – Я не встречал женщины, красивее, чем ты, Элизабет. Но как же любовь, привязанность, дружба, уважение, доверие?
- Если бы я не уважала тебя и не питала к тебе дружеских чувств, то за шесть лет соблазнилась бы кем-нибудь, согрешила, как не крепись, - она с удовлетворением следила за его волнением. – Так что? Ты можешь меня полюбить такой, какая я есть и никогда не попрекать тем, что было?
- Я люблю тебя такой, какая ты есть, той любовью, на которую способен, - сказал Марк. - И когда ты желаешь…
- Конфирмацию? – Лиззи наклонилась к нему, как заговорщица. – Сию минуту. Прямо тут. Я схожу к пациентам вечером.
- Это что, шутка? – он покраснел. – Ты меня разыгрываешь?
- Да или нет? – ни один мускул на лице Элизабет не дрогнул. – Ты снял сюртук, снимай жилет, сорочку, и то, что ниже.
- Тебя не станут разыскивать? – голос Марка вдруг осип. – Не постучат?
- Дверь на засове, пусть стучат, - она потянулась к узлу на затылке. – Решай, Марк Браун.
- Решать? – он вскочил из кресла. – Я решил. Раздеваемся.
- Умный мальчик, - волосы Лиззи упали ей за спину. – Дай мне крючок для застегивания пуговиц. Он на столе.
- Я расстегну их сам, - он сорвал с себя галстук. – Боже, неужели я не сплю?
- Нет, - погрозила ему пальцем Элизабет. – Но не усни, пока не сделаешь все как надо.
Через час, изрядно потрудившись, обнаженные как Адам и Ева в раю, они лежали на кровати, согреваемые огнем в камине, который разжег Марк.
- Я купила долю в деле мистера Эштона, - Лиззи была абсолютно истощена. – У нас с ним свободны две комнаты над квартирой мистера О’Флагерти. Гостиница – дорогое удовольствие для хирурга.
- Ты готова приютить бродяг? – он поцеловал ее в губы.
- Мисси – не бродяжка, - она стукнула его кулачком. – У тебя прическа, как у бродяги, но это поправимо. Я буду приглядывать за тобой по ночам, чтобы ты не уклонялся от супружеского долга. Навыки в хирургии важны, но не помешают и другие навыки. Мы так сейчас торопились, нам не хватило опыта. Сущие студенты, а ведь ты знаток с лицензией.
- Я буду оттачивать эти навыки, - пообещал Марк с нарочитой серьезностью. – А вы проэкзаменуете меня, как в королевском колледже, миссис Браун. Это простейшая операция. Стыдно делать операции восемь лет и допустить спешку в простейшей из них, владеть лицензиями незаслуженно.
- Вы заслужили свою лицензию и эта операция вам по плечу, мистер Браун, - Элизабет, улыбаясь одними уголками губ, похлопала его по груди. – Не горячитесь, осмотрите тело, ощупайте его, обдумайте, что нужно делать, и делайте.
- Мы уже на экзамене? – он поднял брови.
- А как же, мистер Браун? – откликнулась она. – Экзамен начался час назад, а вы прохлаждаетесь.
- Я не прохлаждаюсь, - Марк привлек Лиззи к себе.
- Прохлаждаетесь, - Элизабет обхватила его лицо ладонями. – Действуйте нежно, неторопливо. Я верю в ваше мастерство. А Цельс и Джон Хантер взирают на вас с небес и все оценивают.
- Господи, Лиззи, - он чмокнул ее в нос. – Ты такая выдумщица.
Экзамен в королевском хирургическом колледжа Лондона в 19 веке
* * *
Апартаменты на Сент-Джон-стрит, рядом с госпиталем святого Варфоломея, Смитфилд, Лондон, Англия
30 марта 1823 года
У миссис Элизабет Браун четвертые сутки болел зуб, и припухла десна. Она мучилась, почти не спала ночью. Поскольку две недели назад у нее не пришли регулы, Лиззи полагала, что забеременела. Марк допускал, что это так. Он сотни раз вскрывал абсцессы десен и лечил их гниение, альвеолярную пиорею, для полоскания рекомендовал шалфей, ромашку, кору дуба и настойки на роме и бренди. Мышьяк и каломель Марк не применял, они отравляли человека, иногда до смерти. Случай Элизабет не представлялся ему тяжелым, но как женщина неугомонная и склонная к преувеличениям, жена раздула свои страдания до вселенских масштабов и требовала от него чуть ли не оперировать ее, при том, что он не усматривал к этому показаний, а припухлость десны Лиззи считал легкой, едва видимой. Опиум, как обезболивающее средство, по мнению Марка, мог повредить материнству. Он неоднократно наблюдал «сонных» младенцев аристократок, пристрастившихся к лаудануму, потерю у них молока, и использовал опиум очень осторожно, особенно у беременных. Понсоби утверждал, что его сестру Кэролайн годами пичкали лауданумом «от нервов». Марк связывал ее возбудимость, ажитацию, как у лихорадочных больных, а также выкидыши, мертворождения и эпилепсию сына с опиумом, хотя друзья-хирурги смеялись над ним из-за этой «нелепой теории». Элизабет, когда зуб болел сильнее, просила мужа дать ей лауданум, но он не давал, и она обвиняла его в жестокосердии. Как только боль уменьшалась, Лиззи хвалила Марка, что он не дал ей лауданум, и называла «душкой». Они часто, как сами это окрестили, «препирались» и «переругивались», но шутливо и иронично. Марк и Элизабет заключили договор, что тот, кто учинит настоящую ссору, заплатит гинею Мисси, которая рассудит, кто виноват.
30 марта 1823 года в квартиру Браунов на Сент-Джон-стрит пожаловал полковник Понсоби и, развалившись на рекамье, как старый друг семьи, стал допытываться у Лиззи, как она лечит зуб. Один из его зубов тоже побаливал, и сэр Фредерик стремился запастись знаниями на эту тему впрок.
- Если у меня расшатается и выпадет зуб, заметный при улыбке, и я стану щербатой, кое-кто ответит за нежелание меня оперировать, - мрачно предрекала исход своей зубной боли Элизабет, разливая чай по чашкам за столом их с Марком комнаты. Комната была просторной и спальные места в ней были отгорожены от «гостиной» теми самыми ширмами мистера Шоу из мебельной лавки, которые в 1816 году делили их квартиру на Сент-Джон-стрит на три части.
- Ты ответишь за нежелание оперировать Лиззи, Фредди, - отозвался из кресла Марк Браун, переводя угрозы на приятеля. – В мести она страшна.
- Я не отказываюсь оперировать, - ухмыльнулся Понсоби. – И готов попробовать себя в этом деле сегодня же.
- Как смешно, - Элизабет потянулась к дивану, взяла с него подушечку и метнула в мужа. Тот поймал подушечку и засунул ее себе под спину.
- При Ватерлоо, Фредди, пока ты лежал на койке раненый и бледный, аптекари, помощники хирургов, снабженцы и разный сброд из наших и немецких обозов выдирали зубы у убитых для зубных протезов, - сообщил Марк. – Они шастали по полю целую неделю, как стервятники, и наполняли ранцы зубами. Бельгийцы им помогали, да и французы подсуетились. Теперь я нередко вижу у своих богатых пациентов вставные челюсти из тонкой слоновой кости с этими зубами мертвецов Ватерлоо.
- Боже, - содрогнулся от брезгливости полковник. – Как они их крепят к кости животного?
- Проволокой и штифтами, - пояснил Марк. – Зубы со временем расшатываются, но для беззубых ртов и это недурно. Есть умельцы, которые способны закрепить такой чужой зуб на резьбе в корень сломанного или сгнившего зуба человека, если корень уцелел. Служит подобный зуб пару лет, с силой жевать им нельзя. Я подумываю о таком для Лиззи.
- Нет, ты слышишь это, Фредди? – возопила Элизабет в гневе. – Марк Браун, кинь мне подушку, чтобы я ее в тебя швырнула.
Протез из зубов «мертвецов Ватерлоо»
Карикатура на протезирование зубов 18 века
- Лиззи, ты так закричала, - протянул Понсоби. – А это твое «Фредди!» прозвучало очень проникновенно, как «Господи!» Лестно.
- Если мой зуб сгниет и сломается, я позволю поставить себе зуб на штифте с резьбой, - зловещим голосом вещала Элизабет. – Но не зуб с Ватерлоо, а зуб своего мужа, который вырву у него клещами ночью, во сне.
- Вот так я и живу с этой женщиной, - притворно вздохнул Марк. – Прежде чем обхаживать дочку лорда Батерста, вникни в суть семейной жизни, друг.
- Я обхаживаю леди Эмили Батерст, потому что мой отец – неисправимый картежник, просадивший семейное состояние за ломберным столом, - посетовал сэр Фредерик. – В 1801 году он продал все картины в доме, чтобы к нам не явились описывать имущество. Его спасло наследство от родственников. А еще я обхаживаю леди Эмили Батерст, потому что она прелесть. Чувство юмора и сердечность этой девушки также велики, как ее приданое. Да и что мне делать? Я на половинном жалованье и меня собираются услать инспектором от армии на Ионические острова в будущем году. Прежде чем предостерегать об опасностях брака, скажи при жене, мой дорогой, что брак – это зло, дети – бездна, куда улетают деньги, а законная супруга – несносная ведьма и ходячий кошмар.
- Да, скажи это, «мой дорогой», - пропела Элизабет. – И распрощайся с гинеей. Мисси тебя расцелует за щедрость.
- Я скажу это иначе, - Марк Браун поднялся из кресла, приблизился к столу, взял руку Лиззи и коснулся губами ее пальчиков. – Брак – зло, но не мой. Мой брак – блаженство и исключение из правил. О детях умолчу, все это впереди и туманно, а единственная девушка, на которой мечтал бы жениться любой, с чудесным характером, сама доброта и чуткость, досталась мне. Так что обхаживай Эмили Батерст, вдруг и тебе повезет? Я получил самое лучшее.
- Мой зуб совсем не болит, - покраснела от удовольствия Лиззи. – Я не буду выдирать тебе зубы клещами, милый, даже если все мои выпадут.
- Спасибо, моя радость. Мы найдем для тебя другой источник зубов. Кого-нибудь с белоснежной улыбкой, - Марк обменялся с женой нежными, немного лукавыми взглядами, и они оба со значением посмотрели на Фредди.
- Хирурги, на них обижаться грешно, - Понсоби встал, проследовал к столу и принял от Элизабет чашку чая. – С листом Ribes nigrum? Необычно, но аромат душистый. Мисс Фелпс до сих пор на меня сердится из-за того насекомого в ее кухне? Я бы пообедал, но если она не простила мне замечание об этом насекомом, кто знает, не обнаружу ли я какую-нибудь живность в своей тарелке?
Bernard:
» Часть 2 Глава 4 Огонь и вода
Глава 4
«Огонь и вода»
Год спустя, 6 января 1824 года
Это был заурядный пациент с резаными ранами, которому кое-как остановили кровь, перетянув раны бинтами из простыней. Солидный дом в Блумсбери неподалеку от Клеркенуэлл. Пять часов утра. Лакей пострадавшего джентльмена умолял хирурга оказать медицинскую помощь господину, и этим хирургом был Марк Браун. Мисси возвратилась от Майкла Слоуна, которому ассистировала при операции, во втором часу ночи, Марк не захотел ее будить. Элизабет весь вечер провозилась с новорожденной малышкой Френсис и спала как убитая. Марк собирался впопыхах, но жена услышала его шаги и шепот, поднялась, перекинулась с супругом парой фраз, сходила к Мисси, растолкала ее, велела лечь с Фанни и успокоить ее, если та проснется. Марк протестовал, но Лиззи была непреклонна, и оделась быстро, как солдат. У дверей ждал экипаж, и они помчались в Блумсбери со скоростью ветра.
В доме, душном, перетопленном и пропахшем табаком, выяснилось, что речь не шла о несчастном случае. Это было членовредительство, пьяное и неумелое. Джеймс, как называла джентльмена его рыдающая мать, расстался сначала с невестой, а затем с крупной суммой денег на скачках. Он вознамерился уйти из жизни, как благородный римлянин, в теплой ванне, вскрыв себе жилы. Но «кривые» руки будут «кривыми» руками и при самоубийстве, а бренди и страх испытать боль их вовсе не выпрямляют. Когда Марк и Элизабет взялись за дело, неудачный игрок и отвергнутый жених уже истек кровью до полубессознательного состояния и лежал на полу гостиной, завернутый в одеяло. Он очнулся во время зашивания ран, и лакею с кучером пришлось держать хозяина за бедра и плечи, пока Марк орудовал иглой. Лиззи подавала инструменты, иглы с льняными нитями и корпию, любуясь точными, скорыми, уверенными действиями мужа. Майкл Слоун со своими грубыми швами не годился ему в подметки.
Последний прокол был сделан, Марк нащупал пульс пациента, сказал его матери, что тот уснул и спустился на первый этаж, в кухню, чтобы вымыть руки, написать счет за услуги и рекомендации по уходу за ранами. Потрясенная свалившимися на нее бедами родительница чудом выжившего самоубийцы всхлипывала, что-то бубнила, садилась на пол, гладила сына по голове. Потом она предложила Элизабет изучить ящик с лекарствами в спальне и сообщить, что надо купить для обработки ран и швов. Лиззи покорно поплелась за ней в спальню женщины и копалась в ящике с бесполезными пузырьками. Внезапно за ее спиной раздался какой-то звериный рык и шум. Мать Джеймса и Элизабет с удивлением обернулись на шум.
Раненый, в окровавленном белье, с выпученными глазами, стоял в дверном проеме и таращился на Элизабет. – Мэри! Ты не посмеешь меня бросить!
- Мистер, я не Мэри, - отшатнулась Лиззи.
- Это не Мэри! – голосила мать. – Ты должен лечь! Раны будут кровоточить!
- Я довершу дело! – воскликнул Джеймс, как одержимый, и схватил со стола масляную лампу. – Мы будем вместе в смерти, желаешь ты этого или нет!
В следующий миг он кинул лампу на пол, она раскололась, и масло растеклось между столом и кроватью большой лужей. Элизабет с ужасом наблюдала, как пьяный безумец захлопнул дверь в спальню, запер ее на щеколду, выдернул свечу из подсвечника и поджег балдахин кровати. Пламя побежало по тонким муслиновым занавескам. Джеймс же, что-то бормоча, сорвал горящие занавески и бросил их на пол. Масло заполыхало.
- Сынок, мы сгорим! – заверещала матушка глупца и попыталась проскочить к двери в том месте у стола, где еще не горел пол.
- Да, сгорим, я так хочу! – орал Джеймс.
Элизабет поняла, что попала в ловушку, стащила с кровати покрывало, попробовала потушить им огонь. Но раненый не давал ей бороться с пламенем, хохотал, размахивал руками. Лиззи мысленно попрощалась с жизнью, мужем, дочерью и Мисси. Она запаниковала, в голове гремело, как набат, слово «проклятие». Глухие удары по двери прекратили ее панику. Кто-то колотил в дверное полотно, ногой или всем телом, и с третьего удара выбил щеколду, проломил доски.
На пороге спальни возник Марк, разъяренный и решительный.
- Вода! – закричал лакей из коридора и протянул хирургу ведро. Тот выплеснул воду на горящее масло, отпихнул бесноватого Джеймса в сторону и прошагал через огонь к жене. Он поднял ее на руки, как пушинку, и устремился из спальни. В комнату немедленно вбежали лакей и кучер, а Марк Браун, не обращая на них внимания, опрометью ринулся к лестнице. Он миновал гостиную, холл и спустя минуту был на улице. Там Марк поставил жену на ноги и, тяжело дыша, спросил. – Ты не обожглась? Не ранена?
- Нет, - ее тело сотрясала дрожь, но Элизабет нашла в себе силы вцепиться в лацканы его сюртука и завопить. – Где ты был? Все горело, кругом огонь! Я думала, что проклята и сгорю в этой комнате! Сгорю заживо, умру, как Уильям и Кортни.
- Тише, тише, - он трогал ее лицо, волосы и шептал. – Ты вся моя жизнь, вся моя жизнь.
Они обнялись и стояли, обнявшись, посреди Блумсбери, в тусклом свете зарождающегося дня.
* * *
Апартаменты на Сент-Джон-стрит, рядом с госпиталем святого Варфоломея, Смитфилд, Лондон, Англия
8 января 1824 года
- То, что вы пережили, миссис Браун, воистину ужасно, - двадцатипятилетняя леди Эмили Шарлотт Батерст, младшая дочь лорда Генри Батерста, была под впечатлением истории пожара в доме помешанного пациента. Марк и Элизабет, по соображениям медицинской тайны, не сообщили ей имен и адреса, но в красочном изложении Лиззи это и не требовалось, гостья и без того охала и вскрикивала во время рассказа.
Леди Эмили, с которой полковник Понсоби был помолвлен с Нового года, была не красивой, но хорошенькой, не грациозной, но живой, не высокомерной, но добродушной. Старая дева, уже отчаявшаяся выйти замуж, привлекла к себе внимание Фредди не только и не столько размером приданого, сколько шутливостью, самоиронией, отсутствием претенциозности, сговорчивостью и образованностью без занудства и зазнайства. У нее был средний рост, неплохая фигура, очаровательная улыбка, но немного нависающий лоб и далеко не идеальный нос. Одевалась она со вкусом, была влюблена в своего избранника и отправилась в гости к его давним друзьям без компаньонки, по секрету от отца и матери. То, что друг Фредди, претендующий на титул виконта, работал хирургом, а его жена, дочь небезызвестного мистер Пойнца, которую отлучили от родни по причине какого-то скандала, ассистировала мужу при операциях, заинтриговало Эмили. Воспитанницей этой пары была забавная мисс Миллисент Глог, еще одна любительница анатомии и хирургии, а дочерью крошка Фанни, названная в честь матери мистера Брауна и бабки миссис Браун, виконтесс Монтегю, двух леди Френсис Браун.
Хозяева двухкомнатной квартиры на Сент-Джон-стрит, весьма убогой по меркам дочери графа, потчевали гостей чаем и пирожными, испеченными прославленной мисс Фелпс, поварское и кулинарное искусство которой полковник восхвалял и боготворил. Леди Эмили порой слышала в светских салонах и гостиных о «новых людях», меняющих Англию на глазах, и теперь, познакомившись с четой Браун, имела перед собой пример подобных людей. Сама она вела дневник, собирала в него изречения, отзывы, рисунки видных членов общества, читала книги запоями, делала наброски акварелями, терзала музыкальные инструменты и вышивала салфетки и наволочки, которые годились лишь для украшения комнат. Иными словами, вела существование изнеженной паразитки, благородной девушки, единственная важная цель в жизни которой, заключалась в замужестве. Горы трактатов по хирургии мистера Марка Брауна, стопка учетных главных книг, журналов и вистбуков деловой женщины, миссис Элизабет Браун, их футляры и ящики с инструментами и скобяными изделиями поразили воображение дочери графа Батерста. «Вот они, те самые «новые люди!»
- Называйте меня Лиззи, а не миссис Браун, ради Бога, - красивая, как греческая богиня, Элизабет подбодрила собеседницу мягкой улыбкой. – Фредди поведал вам о семейном проклятии Браунов? Когда я слышу «миссис Браун», сразу вспоминаю проклятие.
- Проклятие огня и воды, - закивала Эмили. – Так вы думаете, пожар в доме пациента был исполнением проклятия?
- Предостережением, - вздохнула Лиззи. – Если бы это было исполнением проклятия, я бы тут не сидела и не пила чай. На моих дяде и братьях проклятие исполнилось, они утонули. Но в истории рода были и пожары со смертельным исходом. Наш родовой замок, Каудрей-хаус, сгорел дотла в год смерти дяди.
Девичий дневник леди Эмили Батерст
Шарж на Наполеона из дневника Эмили Бетерст
- У меня мурашки по коже, - леди Батерст забавно сморщила нос. – Что вы намерены предпринять, Лиззи?
- Лиззи ничего не может предпринять, - заметил Марк Браун, подсыпающий уголь в камин. – Ее крест – замужество с человеком по фамилии Браун из рода Браунов. Хотя она и племянница покойного лорда Джорджа Брауна, а ее матушка, миссис Элизабет Пойнц, урожденная Браун, сама Элизабет родилась с фамилией Пойнц.
- Уильям и Кортни тоже родились с фамилией Пойнц, - возразила мужу жена.
- Если проклятие их затронуло, то потому, что твой батюшка завещал им монастырские земли Браунов, - пожал плечами Марк. – Это было в его завещании до их гибели.
- А теперь в завещании наследницами этих земель записаны мои сестры и я, - загробным голосом молвила Элизабет.
- Полноте, - засмеялся Понсоби, сидя в кресле около невесты и лениво вытянув ноги. – Видишь, Эмили, как взрослые люди теряют ум из-за предрассудков? Какой-то монах триста лет назад что-то наплел в обиде, нагородил чуши, а эти двое в страхе дрожат, как зайцы. Большинство потомков рода Браунов распоряжались монастырскими землями, дожили до старости и умерли своей смертью. Но некоторые задохнулись от дыма на пожаре и утонули, и это, по мнению Лиззи, исполнение проклятия, раздери меня дьявол.
- Когда-нибудь он обязательно тебя раздерет, Фредди, - строго произнесла Лиззи. – Ты не боишься за детей из-за того, что их фамилия будет Понсоби, твою семью не прокляли, и ты не был в комнате с умалишенным, пылающим полом и мебелью.
- В горящем здании я побывал при Ватерлоо, - парируя, загибал пальцы полковник. - А то, что мою семью не прокляли, это сомнительно. Родители грызлись между собой десятилетиями, я на днях плыву на Ионические острова и могу утонуть по пути, а про мою сестрицу Кэролайн нет нужды и говорить. Она строчит поэзию и прозу в стиле Байрона, заочно воюет с ним посредством литературы, разъехалась с мужем, этим двуличным Лэмом, живет у свекра в Брокет-холле и глотает лауданум бутылками. Это ли не проклятие?
- Раньше я отказывался подавать петицию о титуле, и Лиззи меня в этом упрекала, - Марк ответил за жену. – Ныне же она прикусила язычок и открещивается от петиции, не желает ни пяди земли в Каудрей-парке и Исборне. Боится? Наверное, боится, но я доволен. Как по мне, мы сами сочиняем свои проклятия и верим в них. Но титул – это пустое. Что он значит? Обременительные заботы и возможность чем-то завладеть, не трудясь, разжиться деньгами. А еще то, что люди будут вынуждены величать меня лордом, при том, что я хирург и таковым они меня знают. Нелепость. Постскриптум - спорить с женой о том, что она для себя твердо решила, глупейшее занятие. Учти это на будущее, Фредди.
- Не внушай моей невесте этих своих идей, приятель, - хохотнул Понсоби. – А то я подкину твоей жене парочку собственных, как с успехом скрутить тебя в бараний рог.
- Боже, как с вами весело и интересно, - хлопнула в ладоши Эмили. – Вы все – кладезь свежих мыслей, чудесных историй и тем для нескучных бесед.
- Фредди, отойдем на минуту в кухню, - усмехнулась Лиззи. – Мне не терпится выяснить, как скручивать Марка в бараний рог.
* * *
Апартаменты на Сент-Джон-стрит, рядом с госпиталем святого Варфоломея, Смитфилд, Лондон, Англия
10 января 1824 года
Январские дни короткие, а ночи длинные, располагающие к раздумьям. Миссис Элизабет Браун однажды пришла к выводу, что англичане по-настоящему живут две трети весны, лето и половину осени, а остальное время года прозябают, терпят дожди, холода, ненастье и тянут время до апреля. И планируют. Зимой они планируют то, что осуществят летом.
Лиззи не спалось, она вымыла и покормила Фанни, накрыла на стол для Марка и Мисси, которые оперировали до девятого часа вечера больную тучную женщину с гноящимися язвами ног и старика с опухолью на шее. Поужинав, Марк и Мисси двадцать минут поиграли с Фанни и легли спать. За ужином Мисси, чтобы ее пожалели, как в детстве, принялась сетовать, что «неделька выдалась, девять операций», на что Марк с ухмылкой заявил, «да мы не работали толком, в ту неделю было пятнадцать», а Мисси взялась за привычное нытье про перевязки, чистку инструментов, турникетов, нарезку бинтов. Марк все это выслушал и изрек, что гувернанткам за двадцать-тридцать фунтов в год не легче. Элизабет смотрела то на него, то на нее, открыла жестяную банку, положила перед мужем и воспитанницей по куску мармелада и спросила, «Как теперь?» Кухню огласил дружный хохот.
Сейчас муж сопел во сне, как ребенок, и Лиззи так и подмывало поцеловать его в лоб, но у Марка был чуткий сон, и будить его не стоило. Она свесила ноги с кровати, зашаркала в наполовину надетых старых туфлях к ширме, зажгла свечу, порылась в буфете и извлекла из помятой папки копию брачного договора, черновики петиции о титуле, выписки из приходских книг, завещаний, документов на землю, письма отца, матери и Джона Брауна, второго претендента на титул. Вынула из пачки чистый лист бумаги, окунула перо в чернильницу, и размашисто вывела на листе «стратегия». Затем она стала читать, хмуриться, делать заметки.
Элизабет уже не воспринимала родителей и сестер как семью, ее семья была в этой квартире. Родители же и сестры были воспоминаниями, приятными и не очень, а также теми, кто считал своей собственностью владения виконтов Монтегю стоимостью триста пятьдесят тысяч фунтов. Элизабет ни в коем случае не хотела эти поместья, но всякие поместья имеют цену и миссис Браун не была уверена, что она все еще числится в завещании отца, что он не изменил его с ущербом для нее и Марка. Проклятие касается тех, кто владеет бывшими монастырскими землями? Что ж, ей ни к чему эти земли, но деньги то от аренды, которые батюшка загребал алчными руками десятки лет, не прокляты. Пойнцы и старшая сестра Лиззи, леди Френсис Клинтон, живут припеваючи, в роскоши и изобилии, а она экономит, довольствуется малым, как и Слотеры, братья и сестры Марка. Пора с этим что-то делать, и Элизабет уже представляла, что именно, выведя на листе слова «стратегия». Не пробил ли час превратить прежних врагов в союзников, а бывших союзников во врагов, или хотя бы подать все так, что она переметнулась в лагерь противника? «Как там поживает толстуха, жена адвоката из Сторрингтона, фальшивая леди Шарлотт Браун, виконтесса Монтегю?» Элизабет покусывала кончик пера и коварно щурилась. В ее голове созревал план, ничем не уступающий плану убийц Юлия Цезаря. «Я вам покажу изгнанницу, развратницу, врушку. Даже на дочку мою не приехали взглянуть? Вы у меня попляшете, мои драгоценные. Расплатитесь со мной и Марком, затянете пояса и владейте дальше своим проклятым Каудрей-парком сколько душе угодно».
* * *
25 января 1824 года
Каудрей-лодж, Сассекс, Англия
Каудрей-хаус и Каудрей-лодж (дом управляющего справа) до пожара
Мистер Уильям Пойнц взирал на письмо миссис Элизабет Браун, своей дочери, как на скорпиона, вдруг выползшего на стол, дабы ужалить того, кто потревожил эту смертоносную тварь, вскрыв конверт.
Пойнц семь лет назад смирился с тем, что два его сына сгинули в море, а дочь Элизабет, «погибла для общества» и у него нет других детей, кроме трех дочерей - одной образцовой женщины и двух образцовых девушек. Ему с малолетства внушали, что потеря репутации все равно, что смерть, и нет никакой разницы, умер человек, или напрочь утратил репутацию. Элизабет, доставившая ему столько жутких огорчений в приснопамятном тысяча восемьсот шестнадцатом году, казалось бы, извлекла урок из того ледяного приема, который они с женой оказали ей. Когда муж сбежал от нее на шесть лет из-за какой-то перепалки с сэром Робертом Палмером на вечере леди Кэролайн Лэм, распутницы и интриганки, они с супругой практически выпроводили дочь за дверь, «бросив ей кость», пятьдесят фунтов к годовому содержанию. Надо же, отправиться на вечер парии общества, повстречать там бывшего любовника, учинить ссору со своим мужем, и пожаловать потом к родителям! Для чего? За утешением? Компрометировать сестер? Стань она, как предполагалось, леди Монтегю, добывшей для семьи титул, супругой уважаемого лорда-ученого, ситуация была бы иной. Титулованным особам прощают и не такое. Но Элизабет не стала виконтессой. Мало того, что она начисто лишена приличий, так еще и является женой человека, ремесленника, пожимать которому руку недостойно джентльмена. Это то же самое, что пожимать руку мяснику, только что распотрошившему свинью и не отершему ладоней от крови. Как известно, хирург – не доктор, и к своему имени они пишут «мистер», а не «доктор медицины». Покойный отчим Марка Брауна, этот дотошный и пронырливый Генри Слотер, по крайней мере, был доктором. Они с женой, вдовой девятого виконта Монтегю, так удачно умерли от лихорадки в прошлом году. Что называется, избавили от хлопот.
Семь лет мистер Пойнц пребывал в полной уверенности, что его «маневры» сбили спесь с Джона Брауна, адвоката из Сторрингтона, положившего глаз на титул лордов Монтегю и их имение. Джон Браун в мае 1816 году написал ему, что его жена Шарлотт виделась с Элизабет в Лондоне, была разочарована ее манерами, и склоняла мужа к подаче петиции о титуле, но он болеет, каждодневно занят и пока не будет делать шагов в этом направлении. Все стихло, вернулось в привычную колею, и мистер Пойнц похвалил себя за то, что пожертвовал одной из дочерей ради благополучия всей семьи не напрасно, и выбрал пусть и самого красивого своего ребенка для этой жертвы, но при этом и самого взбалмошного, любящего бунтовать и огорчать родителей. Уильям никогда не понимал притчу Иисуса о блудном сыне, в которой отец, прогнав расточительного и безмозглого сына и приблизив к себе умного и бережливого, потом принял назад того, кто якобы голодал и раскаялся, приказал заколоть теленка в его честь и вызвал неудовольствие того сына, который был послушен и трудолюбив. Что за блажь? Какой-то отец-ротозей, да и раскаялся ли искренне его блудный сын? Он то таких прискорбных ошибок не сделал, и даже то, что зять не торопится с петицией о титуле, было на пользу. Как повел бы себя этот хирург, обретя титул? Клятвы стоят не дорого, Марк Браун мог бы начать требовать большей доли с аренды земли и построек, судиться, а если бы узнал, что это тесть сочинил сплетни о непристойной связи его матери в ее бытность вдовой, то разъярился бы, как простолюдин, ведь он, по сути, и есть простолюдин. В конце концов, муж Элизабет обещал воспрепятствовать Джону Брауну в притязаниях на титул, всегда можно привлечь его к тяжбе с адвокатом по этому обещанию.
И вот неприятности вновь на пороге Каудрей-парка и создает их, конечно же, «блудный сын», то есть дочь, которой до раскаяния как до Луны. Уильям Пойнц поднялся из кресла и поплелся к жене. Миссис Пойнц была на своем «посту» в будуаре, у камина, с рукоделием, собачкой Жозефиной и бархатной подушечной для ног.
- Прочел, - мистер Пойнц устроился в кресле напротив, и выдавил из себя. – М-да, все течет, все меняется, но не каверзы Элизабет.
- Что она замышляет? – жена смотрела на него исподлобья. – Намеревается вытрясти из нас пятьдесят или сто фунтов годовых сверх того, что мы ей даем? Вряд ли доходы зятя увеличились, а ребенок – это расходы, и прибавь к ним траты на эту девицу из Алжира, которую они по глупости приютили.
- Если бы пятьдесят фунтов, я бы их наскреб, - махнул рукой сэр Уильям, демонстрируя широту души. – Она пишет уважительно, без угроз и попрошайничества, но новости и планы нашей дочери на что-то намекают. На что-то хитрое и зловредное.
- Не томи, мой дорогой, что это за новости и планы? – насторожилась Элизабет Пойнц.
- Эти планы касаются тех людей из Сторрингтона, Браунов, что копают под нас и наше благосостояние, - пояснил муж. – Элизабет написала, что пригласит их в Лондон на ужин и прогулку в Воксхолл. Дескать, они, все-таки, родня, нельзя отдаляться от родни, и прочая чепуха. Тысячу раз внушал ей, что тех, кто способен залезть тебе в карман, непозволительно признавать родней. Двадцать пять лет женщине, а жизнь ее ничему не научила. Особо меня взволновали строки, что, если Марк Браун окончательно решит не бороться за титул, рано или поздно его передадут Джону Брауну и хорошие отношения с ним пригодятся всем нам. Лорд Джон Браун и его хорошее отношение к нам! Умопомрачительно!
- Господи, - застонала миссис Пойнц. – Это все?
- К несчастью, нет, - виновато улыбнулся мистер Пойнц. – С ее слов, Марк Браун заинтересовался арендаторами в Каудрей-парке и на всех тех угодьях, четверти от того, что мы имеем, которые полагаются ему по брачному договору при получении титула. Мол, она беседовала с супругом о титуле, и он высказал пожелание узнать арендаторов поближе. Посему, она просит разрешения приехать в Каудрей-парк на Пасху и побыть денек-другой в Каудрей-лодж.
- А ее дочь? – промолвила Элизабет Пойнц. – Лиззи не в обиде на нас за то, что мы не поспешили поздравить их с мужем, не привечали в Мидхэме, и не посмотрели на внучку? Внучка от Марка Брауна, хирурга, после прогремевшего скандала, это не то, что внучка от виконта Монтегю или барона Клинтона, рожденная в солидном браке. Да и внимание к этому ребенку могло бы ранить Френсис, так как она до сих пор не порадовала мужа наследником, а нас внуком или внучкой. Я собиралась сгладить неловкость, написать Элизабет, что соседи не забыли позор нашей семьи, что в обществе могут счесть это тем, что мы вселяем надежды на восстановление репутации тех, кому в этом обществе отказано. Но не написала, для тебя не тайна, какая Лиззи злопамятная, мелочная и склочная. Надо же, попрекнуть меня тогда в Лондоне, что я ее стыжусь. Выворачивает все наизнанку. Я давала тебе то послание Бессборо, в котором он излагал случай с его горничной, до костей изрезавшейся стеклами от выпавшей оконной рамы? Вобрази, он нанял Марка зашить и лечить ее порезы, и утверждает, что порезов было пять, и Лиззи зашивала их на пару с мужем, в две руки. Зашивала порезы горничной, по локоть в крови! Она не ведает, что творит, как это отражается на нас, Джорджи и Белле. Нет, пока Джорджиана и Изабелла не вышли замуж, я затворила свое сердце для Элизабет и повесила на него замок, как бы она ко мне не льстилась. А подольститься она умеет.
- О своем ребенке она ничего не пишет. Прочти сама, - Уильям Пойнц протянул жене конверт. – Полагаю, нам придется дать ей дозволение посетить Каудрей-парк, чтобы упредить неприятности и расстроить ее нелепые планы. Другого способа пресечь все эти происки, нет.
- Ты думаешь? – миссис Пойнц развернула письмо дочери. – Ладно, пусть приедет и привезет дочь. Мы не будем с ней нежничать и не сообщим Френсис, что ее племянница была в Каудрей-парке. Ты же знаешь, как она грезит возрождением Каудрей-хауса при участии мужа и тем, что отстроенный замок будет принадлежать ей и их с Трефузисом детям. Но Трефузис такой ленивый мужчина, и у него долги.
- Френсис десять лет бездетна, - со скепсисом изрек мистер Пойнц. – Будут ли эти дети? Джорджиане скоро двадцать пять, Изабелле двадцать два, и где их женихи? Они очаровательные барышни, но слишком уж робкие. Не будем жестокими, посмотрим на эту внучку, раз уж иных у нас нет.
- У тебя мягкое сердце, - упрекнула мужа жена. – А я свое, как уже сказала, затворила и повесила замок до замужества Джорджи и Беллы.
- Посмотрим одним глазком, - со значением покачал перстом Уильям Пойнц. – А иначе как я узнаю, что наша дочь затеяла, и втолкую ей, что это не стоит выеденного яйца?
* * *
Апартаменты на Сент-Джон-стрит, рядом с госпиталем святого Варфоломея, Смитфилд, Лондон, Англия
11 февраля 1824 года
Марк Энтони Браун, как все настоящие врачи, был наблюдателен и обладал интуицией, без которой работа хирурга превращается в череду ошибок. Он изучил свою жену и подчас угадывал ее настроения до того, как они проявлялись. Не оставались для него загадкой и признаки того, что Элизабет вынашивает какие-то идеи. Утром, 11 февраля 1824 года, за завтраком, подмигивая своей дочери, сидящей в высоком детском стульчике и с отвращением кушающей кашу под руководством Мисси, Марк покосился на Лиззи и сделал глоток кофе. – Милая, твой отец написал мне письмо. Это так необычно.
- Почему же? – невозмутимо хмыкнула Элизабет. – Он тратит на письма пару часов в день. Тебя удивляет, что он написал именно тебе?
- Да, - ответил Марк. – Это очень длинное письмо, и я не все в нем уразумел. Твой батюшка почему-то убежден, что мы намерены сойтись накоротке с теми арендаторами, которые должны были стать нашими по брачному договору. Якобы, я в этом заинтересован.
- Ты что же, равнодушен к своим будущим арендаторам? – деланно изумилась жена.
- Мы же сошлись на том, что титул не для нас, - Марк взирал на супругу с непониманием. – Что-то изменилось?
- В некотором роде, - Элизабет отводила взгляд, улыбаясь то Мисси, то дочери. – Да, титул не для нас, но в брачном договоре это – краеугольный камень. Мы не можем забрать то, что нам причитается по договору. Значит, заберем по-другому, отец сам нам это отдаст.
- О чем ты? – он нахмурился.
- Она же сказала, Марк, - фыркнула Мисси. – Мистер Пойнц сам отдаст то, что причитается.
- Что за секреты? – Марк сурово взглянул на воспитанницу. – Во что она тебя втянула, Мисси?
- Меня? - хихикнула девушка. – Я кормлю Фанни кашей. Вот во что меня втянули.
- Элизабет! – Марк повысил голос.
- Я в трех футах от тебя, - Лиззи спокойно помешивала чай ложечкой. – Никакого титула. Мы возьмем нашу долю деньгами без принуждения и разлада. У отца четыре дочери, каждой положена четверть наследства. Я хочу свою часть в виде денег, не дожидаясь его смерти. Из благородства, чтобы не сцепиться с сестрами за наследство, словно дикая кошка, как только гроб батюшки опустят в могилу. Он выплатит нам эти деньги сам, при жизни.
- Это твоя очередная «стратегия», - сообразил Марк. – Мне следовало почуять, откуда ветер дует. Пожар в том доме тебя на что-то нацелил. Ты вела разговоры про завещание твоего отца, что его могли переделать в пользу твоих сестер.
- А это не так? Не могли переделать? – язвительно произнесла Элизабет. – Думаю, оно давно переделано. Поскольку есть брачный договор, родители решили, что мы устранились от получения титула, Джон Браун от них отвязался, и нет нужды притворяться, что у них четыре дочери, а не три. Были ли от моей родни поздравления с рождением Фанни? Они посетили меня перед родами и когда я родила? Ни визитов, ни строчки, а я им писала. Мои сестры? Они меня игнорируют, я для них не существую.
- Ты злишься на родню, - вздохнул муж. – Но мы пострадаем из-за этого.
- Помнишь свои слова? Любовь, привязанность, дружба, уважение, - начала перечислять Лиззи. – И доверие. Это, по-твоему, залог счастья в браке. В первых четырех с твоей стороны у меня нет сомнений. Но пятое… Ты мне доверяешь? Доверяешь настолько, что просто исполнишь то, что я прошу?
- Стратегия, - обреченно закатил глаза Марк. – Любимое словечко твоего напарника по аренде жилья, этого скупца Эштона. Мисси, это стратегия? Если стратегия, то она выйдет нам боком.
- Стратегия есть, но я к ней непричастна, - замахала руками Мисси, чем развеселила Фанни. – Но ты же доверяешь Лиззи?
- Я доверяю Лиззи, - он откинулся на спинку стула.
- Доверие не предусматривает попыток вмешаться, - предостерегла мужа жена. – Важно лишь, доверяет ли мистер Марк Энтони Браун своей миссис Браун?
- Доверяет, - промолвил Марк.
- В этом случае ты напишешь моему отцу письмо, с упоминанием арендаторов, с которыми хочешь повидаться, и согласие быть в Каудрей-парке на Пасху, - ласково улыбнулась супругу Элизабет.
- Да, в его письме это было, визит на Пасху, - Марк вынул из пашотницы яйцо, - Но все это крайне неприятно.
- Что неприятно, деньги? – изумленно вздернула брови жена. – Твоим братьям и сестрам не повредит помощь, мы обеспечим дополнительный доход для себя, Мисси, Фанни и всех тех, кто войдет в нашу семью. Это преступно, порочно, плохо?
- Мои возражения на сей счет будут отклонены, правда? – полюбопытствовал Марк.
- В этой семье решения все еще принимаются голосованием? – задала встречный вопрос Элизабет.
-Да, - подтвердил Марк, - Но я хотел бы, чтобы мое мнение уважали.
- Мы его уважаем, - с серьезной миной кивнула Лиззи.
- Но у нас два голоса, - добавила Мисси.
- Фанни? – муж посмотрел на дочь, и не найдя поддержки у младенца, взялся за яйцо.
* * *
3 апреля 1824 года
Мидхерст, Сассекс, Англия
Католическая часовня в Мидхерсте, не имеющая ни креста, ни других атрибутов храма, с виду была заурядным домом и стояла на отшибе деревни.
У католиков Англии, Шотландии и Ирландии долго не было епископов, службы в их часовнях и обряды совершали приходящие, как по волшебству, священники без облачений и регалий. Так предписывали законы государства, одобренные англиканской церковью. По этим законам любой человек мог «поймать» католического духовника за обрядом или службой, в облачении, донести на него и получить награду из суммы того штрафа, который заплатит виновный. Два века эти законы, вкупе с неподъемными налогами на католиков, были весьма строгими, но потом их смягчили, и в 1778 года приняли «папистский акт», а за ним, в 1791 году, акт о защите римских католиков. Эти акты облегчили положение католиков-аристократов и джентри, доносы были отменены, но постройка полноценных католических храмов не возобновилась, как и католические шествия и открытые богослужения.
3 апреля 1824 года, поучаствовав с семьей в ночной литургии в католической часовне, после традиционной утренней трапезы со сладкими хлебцами и тушеным ягненком, Марк Энтони Браун, Элизабет Браун, Фанни Браун и Миллисент Глог оправились из Каудрей-лодж опять в Мидхерст, на той самой повозке с зашторенными окнами, «Талли хо», в которой некогда ехали на свадьбу в 1816 году. По приезду они вышли из неудобного экипажа, размяли затекшие спины и конечности, огляделись и присоединились к группе местных католиков, возглавляемых отцом Питером, служившим пасхальную литургию в этом году. Обыватели с любопытством взирали на лондонских гостей, шептались, тут и там слышалось «будущий лорд Браун» и «долгожданный виконт Монтегю». Священник, в котором ничто не выдавало его сан, снова поприветствовал семью Браунов, с которой его познакомили накануне. Мисси взяла Фанни и пошла с ней понаблюдать за тем, как дети катали яйца с небольшого склона, символизируя этой забавой отворение ангелом камня от гроба Господня. Марка и Лиззи обступили, завязалось непринужденная беседа.
- Мистер Браун, когда вы поселитесь в Каудрей-парке и обретете то, что ваше по праву? – женщину лет пятидесяти, миссис Смит, ревностную католичку, держали под руки две ее незамужние дочери, старая дева и девушка на выданье. – У вас есть братья в Лондоне? Они женаты?
- Есть, миссис Смит, - Марк был вежлив и улыбчив. – Мистер Генри Слотер, мистер Бэзил Слотер, и три сестры. Братья не женаты. Это дети моей матери и моего отчима, мистера Слотера, да упокой Бог их души.
- Как прелестно, везите братьев в Мидхерст, мистер Браун, - затараторила прозорливая мать. – Воздух в нашей части Англии целебный и налаживающий на благочестивые помыслы.
- Мы его вдыхаем второй день, миссис Смит, исцеляемся душой и телом, - вступила в разговор Лиззи, на ее лице не было и тени иронии. – Я здесь выросла, в Каудрей-парке воздух еще чище, с Лондоном никакого сравнения.
Миссис Смит, помнящая кое-какие подробности скандала восьмилетней давности и кошмарные сплетни, сухо кивнула Элизабет. – Безусловно, миссис Браун. Мистер Браун, у нас в Мидхерсте живет столетняя старушка, которая была экономкой в Исборне, в доме вашего деда, сэра Марка Брауна. Я навещала ее давеча, она не ходит, сломала бедро, и совершенно слепая, но мечтает познакомиться с вами. «Не умру», говорит, «пока не познакомлюсь с десятым лордом Монтегю». Боится, что девять виконтов встретят ее на небесах, и попеняют на это.
- Я готов с ней познакомиться, - Марк испытывал неудобство в перчатках, так как было тепло и солнце припекало. – Но не как лорд Монтегю, а как лондонский хирург Марк Браун. Для женщины, сломавшей бедро, это может быть более ценное знакомство.
- Вы такой добрый, - умилилась миссис Смит.
- Сэр, - священник, не решающийся назвать собеседника лордом, но и не желающий принизить его обращением «мистер», избрал промежуточный вариант. – Что вы думаете о Томасе Уэлде и его идеях касательно католиков Англии? С одной стороны, от много сделал для беженцев из Франции, жертвовал, защищал веру, но с другой стороны дружил с королем Георгом и не позаботился о закреплении своих достижений. Угодна ли Богу такая двойственность?
- Кажется, девиз рода Уэлдов - «Ничто без божественного провидения», - отметил Марк. – Кто я такой, чтобы судить великого человека? Прибегнем к суду равных. Дорогая, ты почитательница поэзии Поупа. Как на подобную двойственность смотрел наш знаменитый поэт-католик?
Католическая церковь святой Марии, первая церковь, построенная после реформации в имении Томаса Уэлда с разрешения короля
Карикатура на поэта Александра Поупа
Элизабет, довольная тем, что муж старается преодолеть предубеждение к ней жителей Мидхерста, тихо ответила. – Александр Поуп выступал за свободу воли, которая предполагает то, что Господь не судит людей при жизни, предоставляет им выбор, а они выбирают путь либо к Богу, либо от Бога, и свою судьбу. Если же Бог людей при жизни не судит, то и простым смертным это возбраняется. О гонениях на католиков в Англии Поуп высказывался на примере своего отца, и писал, что тот терпел ограничения и мирился с бедностью со спокойной душой, в этом был его путь к Богу. Свой же путь поэт видел иначе, и сравнивал себя с батюшкой в короткой фразе, «Он – папист, а я – поэт». Поэта вдохновляют музы, вера в его трудах присутствует, но не главенствует. По поводу ущемлений католиков на собственном примере, он был оригинален, «Я такой неимущий, что при двойных налогах, обременивших меня, как католика, мало потерял».
Все те, кто теснился около священника и супругов Браун, были впечатлены образованностью и сдержанностью миссис Браун. Элизабет, одетая в голубое, под цвет ее глаз, весеннее хлопковое платье с высокой талией, из качественной ткани с набивным рисунком, красивую, но не броскую шляпку, и практичные сапожки, подкупала своим изяществом, невычурным нарядом и безупречными манерами.
- Такая позиция Поупа делает ему честь, мадам, - воскликнул отец Питер с одобрением. – А вам делает честь осведомленность в наших горестях и понимание изречений великих.
- Вера моего мужа и моих предков – моя вера, - гордо подняла подбородок Лиззи.
- Это достойно уважения, миссис Браун, - горячо поддержала Элизабет миссис Смит, а ее дочери, уловив изменения настроения матушки, обратили почтительные взоры на ту, которой предстояло, по их мнению, стать виконтессой Монтегю, первой из женщин округи, титулованной аристократкой.
- А мода вам не чужда, миссис Браун? – с робостью спросила младшая из дочек мисс Смит.
- Нет, - рассмеялась Лиззи. – И я захватила с собой роспись фасонов из Лондона.
Bernard:
» Часть 2 Глава 5 Дочь своего отца
Глава 5
«Дочь своего отца»
3 апреля 1824 года
Каудрей-лодж, Сассекс, Англия
Миссис Элизабет Браун всегда удивлялась тому, что в раннем детстве Каудрей-лодж воспринимался ею вполне просторным, а его комнаты вместительными и большими, в то время как взрослые ворчали, что бывший дом управляющего - просто сторожка на дороге к Каудрей-хаусу, ни что иное как жалкий коттедж, во всем уступающий дому в Мидхэме. Теперь, повзрослев, она осознала, что Каудрей-лодж, и вправду, мал. «Как мы тут все жили?» недоумевала она, сидя напротив отца в его комнате, где теснились кровать, шкафчик, комод, стол, два стула и полка с книгами. Батюшка запер дверь, расположился на стуле, шевелил в воздухе пальцами рук, будто собирался играть на клавикордах, и приглядывался к дочери.
Мистер Пойнц был одет как стареющий франт. Темно-малиновый фрак дополнял жилет золотого оттенка, шелковый белоснежный платок, бриджи из тонкой кожи, сапоги от одного из лучших лондонских обувщиков. Он любил покрасоваться по праздникам, вернулся из церкви с урожаем лестных комплиментов и восторженных отзывов о его утонченности. Редеющие волосы батюшки были распределены по голове так, чтобы скрыть лысины. Но ему, очевидно, было не по себе. Неудобные вопросы о зяте-католике и отвергнутой дочери, вдруг нагрянувших в Каудрей-парк, но отдавших предпочтение литургии в католической часовне Мидхерста, а не в церкви, отравили ему Пасху.
- Как вы находите меня, отец? – вчера Элизабет была утомлена его вкрадчивым «прощупыванием почвы», недомолвками, намеками на пробелы в воспитании Мисси, которые существовали, но не делали из девушки бестактную дуру или невежу.
- Зрелой, разумной, достойной занимаемого тобой положения, - он не мог не уколоть Лиззи ее «положением». – Но в письме ты меня разволновала, едва ли не огорошила. В письме ты в мыслях ближе к той девушке, которая совершала дерзкие поступки в юности.
- Неужели? – Элизабет сложила руки на коленях, чтобы усыпить бдительность отца жестом мнимой покорности. – Что же могло вас в этом письме разволновать?
- Джон Браун, - назвав имя, мистер Пойнц прочистил горло, словно поперхнулся какой-то гадостью. – Надеюсь, ты не принимала эту семью в Лондоне?
- Принимала, - Лиззи улыбнулась той самой коварной улыбкой из своего детства, которая была родной «сестрой» «неоправданных надежд родителей». – К несчастью, сам Джон Браун сильно болеет, Марк даже советовал ему, чем лечиться, поэтому к нам пожаловал сын адвоката, тоже Джон Браун, и остальные. Вам известно, батюшка, что в прошлом году они таки подали петицию о титуле и король поручил исследовать это дело генеральному прокурору, сэру Джону Синглтону Копли?
- До меня дошла эта весть, - фыркнул Уильям Пойнц. – Самонадеянность и непонимание, как устроен королевский двор и высший свет, прискорбны у людей этого сорта. Они неспособны видеть свою ничтожность, а претензии превращают их в посмешище. Диву даешься, разве человек не осознает, что он и титул несоединимы? Впрочем, не это главное. Я удивлен, что тебе и мужу понадобилось распространять свое гостеприимство на наших врагов.
- На ваших врагов, - поправила его дочь. – Это не одно и то же, батюшка. Вы с мамой ясно дали мне понять семь лет назад, что я исключена из семьи и должна жить сама по себе. Вот я и живу, строю собственную семью и не гнушаюсь тех родственников, пусть и дальних, которые не против со мной общаться. Джон Браун и его сын не против. Они полагают что, если мы с Марком не воспрепятствуем им в суде, между нашими семьями возможно соглашение о получении мной суммы, сравнимой с моим приданым.
- И ты заявляешь мне это в лицо, - прищурился Уильям Пойнц. – Эта твоя новая манера выражаться, речь дельца из Сити, неделикатность. Кто привил тебе такое, научил языку торгашей? Мы с матерью не учили тебя этому.
- Я обитаю в Смитфилде, в средоточии торгашей, а мой партнер – домовладелец, - без эмоций ответила Лиззи и предложила. - Я могу умолкнуть и завтра мы уедем.
- Нет уж, просвети меня о ваших с Джоном Брауном планах, - веко мистера Пойнца задергалось, он гневался.
- Пока никаких планов нет, и я вас не предавала, - Элизабет решила, что переусердствовала в желании раздразнить отца. - У Джона Брауна-младшего, кстати, есть выписка доходов и арендной платы ваших земель, папа. Как она к нему попала? Не ваш ли управляющий был небрежен или продался? Мисси незаметно сделала копию этой выписки, когда наши гости спали. Мой напарник по домовладениям в Смитфилде, мистер Эштон, изучил эту выписку и растолковал мне все тонкости хозяйства Каудрей-парка и других имений. Поместья стоят триста двадцать тысяч фунтов и приносят огромный годовой доход. До пожара этот доход поглощал Каудрей-хаус, но он сгорел, в нем нет ни слуг, ни садовников, ни прачек, ни каминов, в которых сжигают уголь, ни конюшен, ни окон, обкладываемых налогом, ни требующей ремонта крыши. Ничего, на что обычно утекают деньги лордов.
- Я как будто слышу не голос своей дочери, а голос Марка Брауна или этого мистера Эштона, - Уильям Пойнц был бледен. – Люди низкого происхождения руководят тобой, дочь моя. Где твоя женственность, воспитание? Джон Браун, твой супруг-хирург и этот партнер, сующий нос не в свои доходы, обязательно тебя обманут. Выторговывая у семьи Джона Брауна кусок собственности твоего отца, ты покусилась на приданое своих сестер и наше состояние. Это чудовищно. В чем мы виноваты? Я и мать не исключали тебя из нашей жизни, не изгоняли, не притесняли, а временно держали на расстоянии, чтобы не лишить Джорджиану и Элизабет шансов на удачное замужество. И дабы не запятнать нашу репутацию, как ты запятнала свою. Не ты ли сама себя погубила для общества? Так нам что же, страдать вместе с тобой? Все условия получения твоего приданого прописаны в брачном договоре.
- Он не исполнен в мою пользу восемь лет, - отрезала Элизабет, не реагируя на уловки и нападки. – Я не буду ждать свое приданое до глубокой старости. Ведь ты вычеркнул меня из завещания.
- Кто тебе это внушил? – изумился отец, но по его глазам она увидела, что вычеркнул.
- Мне не семнадцать лет, папа, - вздохнула Лиззи. – Я не витаю в облаках.
- Твой муж пообещал быть в тяжбе на моей стороне и не допустить получения Джоном Брауном титула, - рявкнул, потеряв терпение, Уильям Пойнц. – Он исполнит свое обещание?
- Исполнит, - миссис Браун чуть подалась вперед. – Если ты сделаешь шаг навстречу.
- И что же это за шаг? – поинтересовался мистер Пойнц. – Триста фунтов годовых вместо двухсот пятидесяти?
- Нет, не это, - она приготовилась к вспышке ярости, к буре. – Мы откажемся от содержания и подпишем новый договор о том, что с титулом или без титула, Марк признает твое право и право твоих наследников распоряжаться всеми поместьями и доходами с них. Если ты не исключил меня из числа наследниц, можешь исключить. Но наша поддержка в тяжбе и отказ не безвозмездны, и деньги надо будет заплатить не через год или два, а сразу, при подписании договора.
- Да? Заманчиво, - процедил сквозь зубы Уильям Пойнц. – Скажи цену вашей помощи и отказа.
- Восемьдесят тысяч фунтов, четверть от цены поместий, - Элизабет посмотрела ему прямо в глаза. – И я не прошу долю с доходов от имений за двадцать или тридцать лет. Вы все же мои родители, а Френсис, Джорджиана и Изабелла – сестры.
- Ты обезумела? – мистер Пойнц буквально остолбенел. – Эта сумма немыслима! Она оскорбительна!
- Джон Браун-младший не находит ее оскорбительной, - повела бровями Лиззи. – А мистер Эштон так и вовсе считает, что я прогадаю и смогу получить больше.
- А твой муж? Не спятил ли он, выдвигая это условие? – Уильям Пойнц весь дрожал.
- Марк ничего не знает, - выпрямилась на стуле Элизабет. – Муж доверил мне уладить вопрос с приданым. Марк подпишет договор и поможет без возражений, но не старайся повлиять на него, снизить цену. Это меня разочарует и рассердит.
- Не смей дурачить отца, - Пойнц ерзал на стуле. – Это все его козни. Он жаждет крови из-за матери?
- Мать Марка в могиле, - Лиззи напряженно взирала на батюшку. – При чем здесь она?
- Те слухи, что я пустил о ее поведении, супружеской измене и обстоятельствах его рождения, чтобы защитить семью от притязаний, - отец перешел на шепот. – Чует мое сердце, он как-то узнал и начал мстить. Ты сама, с твоей пустой головой, до этого бы не додумалась.
- Боже, - Элизабет обомлела. – Это ты подбил ту служанку моей свекрови оклеветать ее?
- Сui prodest? «Кому выгодно?» Латынь, моя милая, девочек ей не учат. - Уильям Пойнц сообразил, что оплошал, выдал себя, и натянуто улыбнулся. – Не распространяйся об этом. Пользы для тебя от этих разоблачений не будет, но ты можешь потерять мужа.
- Господи, папа, - она зажмурилась. – Это же вероломно.
- Вероломно? – вознегодовал отец. – Прямые предки твоей матери и твои предки владели этими землями три века. А кто такой был Марк Энтони Браун, католический монах из Франции? Потомок младшей, побочной ветви виконтов Монтегю в шестом или седьмом колене. Что он и его семья сделали для Каудрей-парка? И по какому праву сын никому неизвестного, дальнего родственника, родившийся после смерти родителя, обрел бы титул и стал угрожать нам изъятием фамильных поместий?
- Этот пожилой монах был признан виконтом королем и моей матерью, - напомнила Лиззи. – Вы приглашали его вдову и сына в Мидхэм и Каудрей-парк, но запрещали нам, вашим детям, называть ее леди, а Марка кузеном.
- А ты не без удовольствия соблюдала наш запрет, - насупился мистер Пойнц. – Оставим эту скользкую тему и побеседуем о деньгах. Надеюсь, тебе понятно, что такой суммы у меня нет, не будет, и она чрезмерна, нелепа?
- Не чрезмерна и не нелепа, - заупрямилась Элизабет. – Ты либо выплачиваешь ее, либо нет. Я не угрожаю, не требую для себя больше, чем доля сестер, и не претендую на годовой доход. Торговаться не будем, папа. Восемьдесят тысяч, часть деньгами, часть ценными бумагами.
- На все это наложит руку твой драгоценный хирург, а потом бросит тебя с детьми, - сжал губы Уильям Пойнц. – Если я буду обсуждать сумму, то настою на том, чтобы половина ее была для него неприкосновенна. Чтобы ей распоряжалась ты, а наследовали эти деньги и бумаги твои дети.
- Хорошо, - кивнула Лиззи. – Но сумму обсуждать не будем. Восемьдесят тысяч фунтов и не пении меньше. Запас моих уступок исчерпан. Я уже уступила, как говорят на мясном рынке Смитфилда.
- «На мясном рынке Смитфилда», - закатил глаза отец. – Позор! Ты себя слышишь?
* * *
3 апреля 1824 года
Каудрей-лодж, Сассекс, Англия
Марк Энтони Браун стоял на крыльце Каудрей-лодж и созерцал аллею молодых дубов по сторонам заросшей сорняками дороги, идущей к руинам Каудрей-хауса. Аллея Уильяма и Кортни, так она называлась в те далекие годы, когда они с матерью и Генри гостили у Пойнцев. Мистер Пойнц добавил в имена сыновей «Монтегю» и «Браун», дабы подчеркнуть их связи с землями лордов Браунов, и насадил эту аллею, лично прикапывал саженцы в лунки, сыновья же держали деревца ровно, пока их отец сыпал мудростями, остротами и орудовал лопатой. Дубы выжили, а Уильям Пойнц и Кортни Пойнц нет. Они упокоились в семейной часовне, а папаша бедных мальчиков, спасавший себя при крушении яхты, но не спасший сыновей, ныне танцует в малиновом фраке на ассамблеях в Исборне и Мидхерсте.
Братья
То, что Лиззи вынудила его приехать в Каудрей-лодж и изображать из себя будущего лорда перед арендаторами и жителями Мидхерста, Каудрея и Исборна, беспокоило Марка. Жена как будто помешалась на деньгах, она хотела доверия, но двигалась к цели, отметая его мнение, следуя ее «стратегии», одному из тех планов, которые вынашивала с мистером Эштоном для получения прибылей. В бытность помощником хирурга и до рабства в Алжире Марк и сам был не прочь ставить деньги во главу угла своей работы и отношений с людьми. Он обижался, что ему не доплачивали, злился на это, подозревал наставника в желании нажиться на нем. Но Алжир вырвал из души Марка злое семя алчности, научил смирять ее, не ярить себя мелочностью и скупостью. Рабство меняет представление человека о мире и себе, умаляет его в собственных глазах, обуздывает гордыню. Сирые у убогие, если не возненавидят все вокруг, близки к Господу, добрее душой.
Печально, что Элизабет требует равноправия в семье, но при этом то и дело подговаривает Мисси голосовать так, как хочет она, склоняет чашу весов равноправия на свою сторону с помощью хитрости. Лиззи жаждет принципата, как римский император Август. На словах не царь, но царствует. Жена порой упрекает его в непрактичности, а от того, чтобы добиваться титула и прав на поместье ее удерживает только проклятие рода Браунов. Элизабет твердит, что заботится о будущем Фанни и тех детей, которых произведет на свет. В этом она схожа со своим отцом. Он тоже якобы забоится о детях, но в действительности старается для себя, лелеет свою алчность, спрятав ее уродливую сущность за ширму предприимчивости и деловитости на благо семьи. Марк понимал, что пора серьезно побеседовать с Элизабет об этом, но он пообещал довериться ей в «стратегии», выказать то, о чем сам ратовал.
Заскрипели ржавые дверные петли за спиной Марка на крыльце Каудрей-лодж, и он услышал шаги супруги. Легкие шаги, которые не спутаешь с другими.
- О чем ты говорила с отцом? – он заложил руки за спину.
- О своей доле приданого, - она встала рядом и тоже заложила руки за спину.
- Он суетный человек, - произнес Марк. – Ты не перегнешь палку, охотясь за химерой?
- Это не химера, а мое приданое, - пробормотала Лиззи. – То, что он сам начертал в брачном договоре.
- Который мы не исполнили, - уточнил муж.
- Ты не исполнил, - поправила она мягко. – А денег лишатся наши дети.
- Мы опять возвращаемся к титулу, владению половиной поместья? – спросил Марк. – Возвращаемся не где-то, а на дубовой аллее Уильяма Монтегю Брауна Пойнца и Кортни Брауна Пойнца, наследников твоих родителей, вцепившихся в поместье мертвой хваткой?
- Это жестоко с твоей стороны, - покосилась на мужа Элизабет. – Я не хочу ни титула, ни земель, но от своего приданого не откажусь и намерена забрать его деньгами.
- Для этого мы должны будем пойти к генеральному прокурору Англии и положить конец претензиям Джона Брауна, - заметил Марк. – И куда нас это приведет? Не к титулу ли?
- По петиции Джона Брауна твои права и происхождение не рассматриваются, - не согласилась Лиззи. – Чтобы король и генеральный прокурор их рассмотрели, надо подать собственную петицию и представить доказательства. Выписки из приходских книг о браке, рождении, смерти, ходатайство моей матери, родословную моего деда, в которой он назначает наследником твоего отца, завещания, целый ворох бумаг. Если мы не подадим петицию, никто тебе титул не навяжет. Ты видел письма виконтессы Монтегю второй половины позапрошлого века, которыми похваляется Джон Браун младший? Эти письма подлинные и подписаны леди Монтегю, но предки Джона Брауна почему-то упоминаются в этих письмах в приписках после подписи виконтессы, сомнительным почерком и более бледными чернилами. У меня такое чувство, что пачку тех писем украли с пожара Каудрей-хауса. Это столь грубо состряпано семьей Джона Брауна, что и ребенок их разоблачит.
- Возможно, - пожал плечами Марк. – Но лучше, если их разоблачат без нашего участия.
- А мое приданое? – рассердилась Элизабет. – Как мы до него доберемся, если Джона Брауна разоблачат, ты не обретешь титул, а батюшке не о чем будет волноваться?
- Никак, - промолвил он. – Мы жили и живем без этого приданого.
- Оно мое, - вспылила Лиззи. – И твое, нашей Фанни. Это поможет твоим братьям и сестрам, Мисси. Ты же мне доверился!
- Ладно, не горячись, - сдался Марк и обнял жену, поцеловал ее в висок. – Мисси и Фанни легли вздремнуть. Пойдем-ка прогуляемся, подышим свежим воздухом, а то я боюсь, что взгляды твоих родителей превратят нас в камень.
- Пара старых Медуз Горгон, - засмеялась Элизабет. – Слава Богу, они не привезли с собой Джорджиану и Изабеллу.
- Ты забыла? Мисс Изабелла скоро выходит замуж. И не за кого попало, а за лорда Бранлоу Сесила, маркиза Эксетера, - сказал Марк с иронией, подражая голосу Уильяма Пойнца. – Была помолвка. Лорд Сесил покорен красотой твоей сестры. Ей нельзя приближаться к таким личностям как мы и на милю. Свадьба в мае. Так что умерь свои амбиции.
- Ни в коем случае, - шутливо толкнула мужа в бок Лиззи. – Не поверишь, это нам помогло. Если бы не свадьба и не угроза скандала с Джоном Брауном, уступил бы мне отец? Вряд ли.
- Так он уступил? – изумился Марк.
- Да, - Элизабет торжествующе улыбнулась. – Восемьдесят тысяч фунтов на дороге не валяются. Мы возьмем то, что наше, и пусть батюшка, матушка и сестры владеют всем этим, наслаждаясь то огнем, то водой. С меня хватило огня в том доме в Блумсбери и воды в Богноре.
* * *
Дом 33 на Клеркенуэлл-грин, Лондон, Англия
12 мая 1824 года
В первых числах мая 1824 года семья хирурга Марка Энтони Брауна съехала из своих апартаментов около госпиталя святого Варфоломея и поселилась неподалеку, в доме напротив сессионного зала Мидлсекса на Клеркенуэлл-грин. Этому способствовало то, что Лиззи была беременна и заключила соглашение со своей семьей о выплате ей приданого и доли в наследстве в обмен на обязательство ее супруга отказаться от любых требований в будущем и судебных тяжб с семьей Пойнцев, а также препятствовать получению титула лорда Монтегю кем бы то ни было, кроме него. Марк считал, что такая сделка дурно пахла, но не хотел тревожить жену своей открытой неприязнью к этой истории. Он встретился с поверенными, все подписал, согласовал управление деньгами и ценными бумагами на тридцать тысяч фунтов, дал свое согласие на создание траста для жены и детей в размере еще сорока тысяч фунтов, и попробовал выкинуть все плохие мысли из головы. Это было не легко и на какое-то время Марк потерял сон, спал по три-четыре часа в сутки, страшно уставал из-за этого, и ворчал на домочадцев. Тем не менее, Мисси, его братья и сестры стали богаче на тысячу фунтов каждый, и это было своего рода утешение.
Дом «№33 на Клеркенуэлл-грин в 19 веке
Вид на Клеркенуэлл-грин в 19 веке
Клеркенуэлл-грин, по респектабельности, была шагом вперед в сравнении с улицей Сент-Джон-стрит, хотя и она являла собой район дельцов, ремесленников, мастерских и многочисленных постоялых дворов, пабов и гостиниц. Тут располагались такие заведения, как "Нортумберленд Армз","Красный лев", "Корона", "Ягненок и флаг", "Спенсерз Армз", "Голова королевы", "Мэгпай" и"Кингстон". Окна их дома номер тридцать три выходили на Судебный зал Мидлсекса. По соседству был ряд домов, в которых в 1799 году пожар уничтожил ломбард и бакалейную лавку, а через улицу, на южной стороне, возле Тернмилл-стрит, еще одно бывшее пепелище деревянного дома ювелира, сжегшего свою мастерскую при плавке золота. Зал Ланта - читальня и кофейня в седьмом доме, привлекал разношерстную публику, любителей слухов и политики. Этот помпезный зал длиной шестьдесят футов был оштукатурен на манер римского форума, увешан картинами, портретами выдающихся особ, картами, и уставлен копиями римских и греческих статуй, угадать в которых оригиналы не решился бы даже знаток античной скульптуры. Зал Ланта посещали пылкие ораторы и борцы за справедливость. Например, активист и краснодеревщик Уильям Ловетт, издатель Ричард Карлайл, приговоренный в 1819 году к штрафу в полторы тысячи фунтов и трехлетнему заключению в тюрьме за вольнодумство, и преподобный Роберт Тейлор, некогда священник, а ныне ярый критик церкви и правящего класса. Марк эти сборища избегал, он сторонился разной чепухи и бесполезной болтовни.
«Новый» дом Браунов был узким, четырехэтажным, кособоким, кирпичным, столетней постройки, с чуть покатыми полами. В нем нашлось место всем и всему, а свежий ремонт радовал глаз. Лиззи желала снять или купить дом получше, в престижной, а то и фешенебельной части Лондона, но Марк и Мисси посоветовали ей вообразить, как люди среднего достатка, а то и бедняки, бредут за хирургической помощью в подобный район и стучат в дверь особняка, который просто-напросто кричит о богатстве своих хозяев. Элизабет призналась, что не учла это, и не стала спорить. Они все еще были неразлучной троицей, хирургом и двумя его бойкими помощницами, новаторами, приверженцами современной науки и теми, кто сам многого достиг, а не предавался безделью и праздности. Тремя зимородками на одной ветке, но уже не в бурю, а в ясный денек, с гнездом и птенцом.
Элизабет исполнилось двадцать семь лет, Марку двадцать шесть, Мисси двадцать два, Фанни ходила на помочах. Семья Браунов и мисс Глог были отлично известны в госпитале святого Варфоломея и больнице Гая, их окликали на улицах бывшие пациенты, тепло приветствовали в лавках, без платы подвозили местные извозчики. Люди, которых они и не помнили, но которые прекрасно помнили своих спасителей, делились с ними заботами и успехами в театре и на рынке, с благодарностью жали руку. Лиззи знала, что не променяет все это ни на какие блага, что она счастлива, но иногда в ней внезапно просыпалось родительское «воспитание», тоска по манерным чаепитиям в аристократических семействах, пышным балам в изысканном обществе, потребность помыкать прислугой, а не уважительно просить, «пережевывать» в кружке ленивых женщин светские сплетни. В эти часы она «била себя по рукам», повторяла, что избавилась от вранья, высокомерия, что у нее достойная жизнь, а то, что грезится – соблазн, искушение.
Объявление о свадьбе Изабеллы Пойнц и маркиза Эксетера леди Изабелла Сесил (Пойнц)
Но 12 мая 1824 года был именно такой «соблазнительный» день, потому что это был день свадьбы сестры, Изабеллы Пойнц, на которую Элизабет и ее семью не пригласили. Марк и Мисси поехали вправлять вывихнутое плечо какого-то молодого щеголя, участника гонок на экипажах. Церемония в церкви святого Георгия на Гросвернон-плейс, вероятно, завершилась. Лиззи после обеда уложила Фанни спать, покормила котенка Хантера, кличка которого была утверждена семейным голосованием с перевесом в один голос, невзирая на возмущение Марка, что прославленный хирург Джон Хантер перевернется в гробу, и села полистать журнал «Ланцет». Это был майский номер с лекцией о ядах и статьей об ужине докторов и хирургов больницы святого Варфоломея в таверне «Альбион», на котором Марк, Лиззи и Мисси присутствовали в числе ста тридцати гостей. Председатель, мистер Лоренс, в тот веселый вечер прочитал проникновенную речь о процветании госпиталя и хирургии, а мистер Тейлор замечательно спел. Затем дали слово Джону Абернати, он говорил и с иронией, и возвышенно, поднимались тосты за его здоровье и здоровье других преподавателей, докторов Гуна и Хьюза, мистера Стенли, преподобного Уилкса. Все было как в большой, дружной семье, и Элизабет, Марк и Мисси шли домой окрыленными.
Статья о ядах и объявление об ужине хирургов в «Лансете» в мае 1824 года
Лиззи улыбалась, переворачивала страницы, размышляла. Негромкий стук в дверь прервал ее размышления, она спустилась на первый этаж и открыла засов. У крыльца стояли две женщины, служанка и ее госпожа. Служанка с опаской озиралась по сторонам, а ее хозяйка выглянула из-под капора и Лиззи обмерла. Это была сестра, мисс Джорджиана Пойнц.
- Здравствуй, Элизабет, - Джорджи замялась на пороге. – Это я. Мы можем войти?
- Здравствуй, - на лицо Лиззи набежала тень. То, что сестра восемь лет ей не писала, не ответила на ее послания, а теперь вдруг пожаловала с визитом, не было приятным событием. – Проходите.
Она помогла Джорджиане и ее спутнице снять плащи и капоры, налила служанке чай и оставила девушку в кухне. На втором этаже сестра попросила Элизабет показать ей племянницу, они тихо постояли у кроватки со спящей девочкой в детской, и отправились в гостиную. Джорджи ждала на диване, пока Лиззи колдовала с чайным подносом, чашками, блюдцами и бисквитами. Когда сестры выпили чаю, Элизабет решила, что молчание затянулось, и начала беседу. - Как свадьба? Ничего непредвиденного не произошло?
- Все было гладко, скромная свадьба, Белла на девятом облаке, - Джорджиана смутилась. – Я умоляла родителей вас позвать, но ты же их знаешь.
- Знаю, как и тебя, - многозначительно кивнула Лиззи. – Что говорит пословица? «Друг в нужде — настоящий друг?» В нужде и беде я быстро узнала всех своих настоящих друзей.
- Прости, - Джорджи побледнела, напряглась, ее губы задрожали. Несколько секунд она пыталась это побороть, выпрямилась, но не справилась и расплакалась, согнулась пополам, уткнулась лицом в ладони и затряслась в рыданиях. – Прости, прости! Я умру, если ты меня не простишь!
- Ладно, Джорджи, угомонись, - Элизабет села на потертый диван слева от Джорджианы и обняла ее за плечи, начала гладить по волосам. – Я тебя прощаю, да и ты меня извини за этот безобразный упрек. Твоя зависимость от отца и матери не позволяла поступить иначе.
- Позволяла! Я могла писать тебе тайно, - всхлипывала Джорджиана. – Но не писала, трусила, слушала их ядовитые речи. А недавно они как с цепи сорвались из-за этих проклятых денег. Стенали, обвиняли, только на луну не выли. Как будто ты последний фартинг у них отняла.
- Не плачь, возьми мой платок, - Лиззи сунула свой платок в пальцы сестры, усилила объятия. – Успокойся. То, что они мне выплатили, не пустяк. Отец не нищий, но и для него это гигантская сумма, он же выдавал замуж Изабеллу.
- Но батюшка забрал все имения покойного дяди Джорджа, бабушки, тридцать лет имел с них доход. Они с мамой поругались. Матушка была против уступок тебе и хотела судиться с Джоном Брауном, пожаловаться на него, выставить мошенником. А папа кричал, что ты требуешь приданое, свое наследство, и ради денег готова на все, - Джорджиана вытирала слезы платком. – Тогда матушка сказала ему, что ты истинная дочь своего отца, потому что и он ради денег готов на все.
- В этом мама не ошибается, - тяжело вздохнула Элизабет. – Это был мой единственный шанс, и я им воспользовалась. Марк негодовал из-за этого, а меня мучила совесть.
- Это деньги, всего лишь деньги, - зашептала Джорджи. - Глупо и нетактично ссориться из-за денег, он же джентльмен.
«Она – цветок», с грустью думала Лиззи, смотря на сестру. «Хрупкий цветок, не знающий невзгод, тягот, забот о пропитании. Прожила четверть века, и не догадывается, что все в этом мире подчинено деньгам».
- Я не заслуживаю прощения. - Джорджиана склонила голову. - И господь наказал меня за это. Мне двадцать пять лет и у меня нет ни мужа, ни жениха, ни поклонников.
- Это все будет, непременно будет, - Элизабет похлопала ее по руке. – Ты же не старуха. Сама знаешь, поспешный брак – долгое раскаяние. Найдется человек, который будет хорош для тебя, а ты для него.
- Да? – Джорджи кусала губы.
- Несомненно, - твердо произнесла Лиззи. – Это судьба, божественное вмешательство, как тот жребий, что мы тянули. Вот вытяни ты зимой пятнадцатого года красную, а не черную карту, твоим мужем стал бы Марк Браун. Но он – хирург, а у тебя к хирургии, ранам, крови, отвращение. Поэтому даму сердец вытянула я. Твоя же судьба другая, тебе предназначен кто-то иной.
- Ты рассуждаешь так, как никогда не рассуждала в юности, - удивилась Джорджиана. – Кто тебя изменил? Марк?
- Жизнь. И Марк, конечно. Мисси и дочка меня тоже изменили. Мы все, рано или поздно, меняемся, набираемся опыта, - Лиззи указала на поднос. – Если у тебя есть время, выпьем еще по чашечке, поболтаем, съедим бисквиты. И разбудим Фанни, ей пора просыпаться. Марка и Мисси нет уже четыре часа, они вправляют вывих, будут с минуты на минуту. Потом Марк отвезет тебя, куда ты скажешь, на старой карете покойного тестя.
Bernard:
» ЧАсть 2 Глава 6 Островитяне и долговяз
Глава 6
«Островитяне и долговяз»
Год спустя, 17 июля 1825 года
Арендованный коттедж в Хэмпстеде, Лондон, Англия
Пригород Лондона Хэмпстед в 1820-х годах
Это был волшебный год. Такой, когда летняя погода, события в семье и обществе, положение в государстве ничем не омрачены, и мечтаешь о том, чтобы это не заканчивалось. Начало июля было теплым, без затяжных дождей, с безоблачным небом, а с четырнадцатого июля в Англии воцарилась жара, характерная для Италии или Испании. Солнце пекло и пекло, и ни капли дождя с неба не проливалось, даже земля растрескалась от этого зноя. Однако, лондонцев засуха и зной не огорчали, они наслаждались теплом, не думая об урожае и поливе, как фермеры. Были, правда, мелкие неприятности, как-то перестройка Лондонского моста, что осложнило переправу через Темзу к больнице Гая, но разве такая мелочь может всерьез испортить день, месяц или год?
Брауны сняли загородный дом для летнего отдыха в Хэмпстеде. Четыре мили от Клеркенуэлл-грин, сущая ерунда. Посыльный доставлял Марку вызовы к пациентам прямо в пригород, и каждое утро, в будни, он отправлялся из Хэмпстеда на плановые операции с Элизабет или Мисси. Они наняли няню, подругу мисс Глог, двадцатилетнюю девушку по имени Мэгги, застенчивую и горбатую, которая любила детей, но в силу своего уродства не имела кавалера или жениха. Также у Браунов была кухарка, мисс Робинсон, сестра хирурга Чарльза Робинсона, прежде учившегося, как и Марк, в больнице святого Варфоломея. Чарльз Робинсон, по всем признакам, ухаживал за Мисси, но так как он отличался молчаливостью, скромностью и сдержанностью, Лиззи не могла увериться в его чувствах к воспитаннице.
11 декабря 1824 года семья увеличилась, у супругов Браун родился сын, нареченный Генри в честь брата и отчима Марка. При этом условились, что следующий мальчик будет носить имя Уильям, в память об утонувшем брате Элизабет. То, что у мистера Пойнца такое же имя, не обсуждалось. Лиззи благодарила Бога, что ее слабенький младенец не умер в первые недели, поправился, к весне выглядел здоровым, а также за то, что между детьми Фанни и Генри год разницы и дочь не станет ревновать. Мисси обожала «племянника» и «племянницу», Марк замечал это и порой намекал, что такая любовь к малышам просто обязана распространиться в будущем и на собственных, родных детей. Миллисент краснела, крутила головой, как взволнованная птичка, но не возражала.
Спор по поводу того, где снять загородный дом, в Хэмпстеде или Хайгейте, был нешуточным. Марк ратовал за Хайгейт, поскольку аренда домов на лето в Хэмпстеде повышалась в цене год за годом из-за моды на это место у богачей, а до Хайгейта эта мода пока не докатилась. В марте Марк и Лиззи осмотрели дюжину коттеджей, Хэмпстед выходил на четверть дороже, и миссис Браун заявила, что при их деньгах это несущественно, но мистер Браун настаивал на голосовании. Он с треском это голосование проиграл, Мисси соблазнилась «удобствами», очаровательным садом и более близким расстоянием до Лондона. Все завершилось восклицаниями Марка, «когда уже подрастут мои дети, чтобы вступиться за отца?» Далее он уселся за статью Листона об аневризме плечевой артерии, с изложением техники перевязки сосуда, и полчаса брюзжал что-то о женской солидарности и сорняках в обширном саду.
27 мая 1825 года полковника Фредерика Понсоби произвели в майор-генералы и по этому случаю он с женой отплыл с Корфу в Англию, чтобы лично принять поздравления семьи, устроить визиты леди Эмили к ее родственникам, Батерстам, и переждать пик жары на Ионических островах в Лондоне. Но не тут-то было, Понсоби попали из огня да в полымя, июльское пекло в столице оказалось почище, чем в Средиземноморье.
В воскресенье, 17 июля 1825 года обе семьи, Брауны и Понсоби, «обмывали» генеральский чин Фредди на лужайке коттеджа в Хэмпстеде. Марк, как истинный хирург, прикрепил четыре зонта от солнца, с помощью жгутов и турникетов, к подлокотникам и ножкам двух садовых диванов, дабы женщины не мучились от зноя. Все похвалили его смекалку и он, воодушевленный этим, принялся прилаживать детский зонтик к кроватке сына Генри, которую няня Мэгги выставила на террасу.
- Как скоро у вас будет прибавление в семье? – для Лиззи не осталось незамеченным положение жены Фредди.
- К Рождеству, - заулыбалась леди Эмили. – Я в нетерпении, предвкушении материнства и очередной страницы нашей жизни. Фредди так беспокоится, что будь его воля, он родил бы сам, за меня.
- Мне это не трудно, - новоиспеченный майор-генерал, облаченный из-за жары в штатское, легкий голубой фрак и бежевые бриджи, погладил себя по животу. – От возлияний на Корфу у меня здесь чуть выпирает, то есть место есть. А если ребенок не отыщет путь на свет Божий, Марк меня разрежет, вытащит дитя и заштопает, ему это привычно.
- Даже не знаю, - поморщился Марк. – Ты – капризный пациент, а беременные и роженицы и без того капризны.
- Я? Капризный? – возмутился Фредди. – Это клевета, бессовестный поклеп! На ферме Мон-Сен-Жан не было пациента покладистей и тише.
- Из-за кровопотери? – спросила Элизабет, подыгрывая мужу. – Обессилел и потерял сознание?
- В точку, - подтвердил Марк. – Но очнувшись, допекал всех сиделок, как это солнце.
- Боже, – протянула Эмили с нотками лукавства. - Вы не поверите, мои дорогие, но эти издержки ранения, капризность и изнеженность, не исчезли совсем, я сталкиваюсь с ними и сейчас. И мне все думалось, неужели у Фредди это с малолетства?
- Некоторые болезни или симптомы приобретают затяжной характер, - Элизабет, напустив на себя серьезный вид, рассуждала как бывалая помощница хирурга. – Протекают волнообразно. Пробуждаются в непогоду, при дурном расположении духа…
- А оно у нас не редкость, - хмыкнула Эмили.
- Марк, это омерзительно, - Понсоби, до того стоявший около жены, плюхнулся на садовый диван. – Женщины, в своем желании уязвить мужчину, сбиваются в стаи и налетают, как вороны. А я-то, дурачок, думал взять на себя ее бремя.
- Что невозможно, а значит – позерство и притворство, - заключила супруга майор-генерала.
- Мы ждем описания Корфу, - сменила тему Элизабет. – Я никогда не буду путешествовать по морю из-за проклятия Браунов, а стало быть не побываю на Корфу. Опишите мне остров, какой он.
- Настоящий рай, - леди Эмили вытянула руки к небу, словно обращаясь к Богу. – Мы поселились у эспланады, между старой крепостью и старым городом, возле дворца Томаса Мейтленда, который, как я вам писала, был главным инспектором островов и губернатором Мальты до прошлого года. К несчастью он умер. Жители Корфу любили его, будто родного отца, они звали его «король Том», представляете? Мейтленд построил на острове много полезного, в том числе дворец святых Михаила и Георгия, затмевающий кое-какие наши провинциальные английские дворцы в греческом стиле. Каков Корфу? Морской воздух, редкий день облачный или дождливый, кругом зелень, растения и птицы такие необычные, как из райского сада. Мы и называем Корфу раем, а нашего нынешнего губернатора, генерала Адама, Адамом из рая. Он женился на местной женщине, Диамантине Палатиану, и намерен обосноваться на Корфу на десятилетия. У меня целая груда рисунков с острова, и мы привезли с собой разные древности, выкопанные при строительстве дворца и купленные на рынке. Вы получите свою долю подарков завтра.
Дворец Томаса Мейтленда на эспланаде Корфу
- Спасибо, Эмили, - Элизабет была тронула. – мы тоже приготовили подарки тебе и Фредди.
Марк, тем временем, приметил на дороге сворачивающий к их коттеджу экипаж и встал с дивана. – Это Мисси и Джорджи.
Скрипучая карета покойного Генри Слотера, а это была она, подъехала к калитке и из нее, согнувшись в три погибели, показался тощий как жердь великан, мистер Чарльз Робинсон, носивший со студенчества прозвище Долговяз. Он помог покинуть экипаж мисс Миллисент Глог и мисс Джорджиане Пойнц, а также ее верной служанке Флоренс.
- Наконец-то! – помахал им рукой Марк. – Отчего так долго?
- Это моя вина, - Джорджи шагнула к ограде. – Я их задержала.
- Отец и мать разрешают сестре навещать вас? – удивилась Эмили. Она была осведомлена подругой об отчуждении Пойнцев и Элизабет.
- Бог мой, нет, - засмеялась Лиззи. – Джорджи тем летом сдружилась с одной девицей и теперь время от времени, по неделе и больше, гостит в ее семье с позволения матушки и батюшки. Родители этой девицы не от мира сего, ученые, сестра запросто отпрашивается у них на два-три дня со служанкой, и те даже не задают вопросов, куда они исчезают, и не сообщают об отлучке нашим родителям. Такие вот чудаки.
- Действительно, чудаки, - согласилась леди Эмили. – А этот высокий джентльмен, значит, поклонник Мисси?
- Чарльз Робинсон, - шепнула Элизабет, так как четверо вновь прибывших уже приближались к лужайке. – Мы расцениваем его как поклонника, но что у него в голове, не знаем. Приличная семья, третий сын.
Долговяз прошествовал мимо дивана с дамами и едва уловимо поклонился.
- Не очень-то он куртуазный, - тихо молвила Эмили.
- Хирург, - изрекла Лиззи таким тоном, каким в суде оглашают приговор. – Хирурги воспринимают куртуазность как досадную нелепость, почти что порок. Но с Мисси мистер Робинсон мягок, обходителен, предупредителен.
- Как мистер Браун с миссис Браун? – усмехнулась жена Фредди.
- Нет, Долговяз уступает Марку в галантности, - уточнила Элизабет. – Марк бывает невероятно галантным, трогательным и заботливым.
- А можно отрезать корешок этой трогательности и галантности, и посадить его под толстую шкуру Понсоби, чтобы он пророс? – хихикнула Эмили.
- Боюсь, что нет, - отшутилась Лиззи. – Отрезав корешок, рискуешь погубить все дерево.
- Леди Эмили, - Джорджиана опустилась на диван справа от сестры. – Рада видеть вас с супругом. Я уже поздравила его с генеральским чином.
- И я рада видеть вас, мисс Джорджиана, - улыбнулась девушке «генеральша». – Мисси раскладывает на тарелки ягоды?
- Да, с рынка, - кивнула Джорджи. – Пациент подарил ей маленький кулек смородины, она разделила его со мной, мистером Робинсоном и Флоренс, после чего мы распробовали ягоды и заехали на рынок.
Мужчины к этому моменту встали и отошли к живой изгороди, сэр Фредерик закурил сигарету и смерил Долговяза испытующим взглядом. – Так вы хирург, Чарльз, как и Марк?
- Да, но не с такой обширной практикой и опытом, - ответил Робинсон.
- Не хочу прослыть бестактным, но вы ухаживаете за Мисси? – взялся за допрос Понсоби. – Я знаком с этой девочкой с тринадцати лет и подчас проявляю о ней братскую заботу.
Марк при этих словах прыснул смехом.
- Это личное дело, сэр, - смутился Долговяз. Он был сутулым и узкоплечим, но с тонкими, красивыми чертами лица. Его портили синяки под глазами, следствие упорных занятий наукой по ночам.
- Не в случае с Мисси, - погрозил ему пальцем майор-генерал. – Выкладывайте, не тушуйтесь. Ваши намерения прозрачны, как стекло, и чисты, как свежевыпавший снег?
- Разумеется, сэр, - расправил плечи Робинсон. – Я бы не посмел причинять беспокойство такой девушке, как мисс Глог, имея дурные помыслы.
- Вы сняли камень с моей души, Чарли, - одобрительно похлопал собеседника по груди Понсоби. – У вас честные глаза, у обманщиков глаза бегают, а ваши не бегают. Мы с Марком не пережили бы недобрые намерения от кого-то в отношении Мисси. Как и вы, пожалуй. Не тяните с выражением своих чувств. Девушек это бесит, даже самых робких из них. А Мисси не робкая, уверяю. Вам мешают какие-то трудности, сопротивление в семье?
- Нет, никакого сопротивления, - покачал головой Долговяз.
- Тогда, повторюсь, не тяните, - генерал потушил сигарету.
- И вот что еще, Чарльз, - вступил в разговор Марк. – Раз уж мы это обсуждаем, вам надлежит понять, что Мисси была в рабстве, в совершенно варварской стране, среди пиратов. Она видела кошмарные события, с ней обращались не как с ребенком, а как с пленницей, невольницей. Я, как вы знаете, тоже жил в Алжире в ту пору. Мисси держалась стойко и ничем себя не запятнала. Девочку били плеткой и подвергали иным издевательствам, но пострадало ее тело, а душа осталась непорочной. Вы обязаны это понять и не ужасаться, если дело дойдет до создания семьи и вам что-то откроется.
- Я это понимаю, Марк, - стиснул губы Долговяз. – Нельзя быть в рабстве и не пострадать.
- Не старайтесь вызвать ее на откровения об Алжире, дружище, - посоветовал Понсоби. – Это то, о чем меня просил Марк, при первом знакомстве с Мисси, и я воспользовался его советом.
- Да, благодарю за совет, - Долговяз пожал протянутую Фредди руку. – Идемте к дамам?
* * *
22 сентября 1825 года
Мидхэм, Беркшир, Англия
Уильям Пойнц был так воспитан, что в молодости не верил в проклятия, равно как и в сглаз, приметы, гадания. В 1815 году, чуть не утонув и потеряв в море обоих сыновей, он какое-то время пребывал в растерянности и был близок к тому, чтобы сказать себе, что проклятие Браунов существует и преследует потомков этого рода. Но затем он обратился к фактам, припомнил, сколько предков жены умерло своей смертью, а сколько сгинуло от огня и воды. Факты были против проклятия и за случайные совпадения. Мистер Пойнц перечитывал отчет коронера о происшествии в Богноре десятки раз и не обнаружил в нем никакой мистики. Старая яхта, ветхие паруса, небрежение владельца судна к правильности морских маневров. Всему, каждой детали, было объяснение. Человек разумен настолько, насколько образован, а бдителен настолько, насколько опытен. Этому научила Уильяма Пойнца жизнь, он отвергал неизбежность судьбы и сам ковал свою судьбу из того, что преподносили ему обстоятельства.
Посему, старая легенда дома Монтегю о четвертом виконте, лорде Френсисе Брауне, представлялась мистеру Пойнцу доказательством глупости людей, а не силы судьбы. По этой легенде, у отца четвертого виконта, третьего лорда Монтегю, также Френсиса Брауна, было три сына: Энтони, Френсис и Генри. Старший Энтони поругался с отцом до Гражданской войны в Англии и уплыл в Гаагу, но, когда страна заполыхала и полилась кровь, добрался до Йорка, женился там на Бриджит Маскелл, сражался за короля и был ранен во время осады города в 1644 году. У него были дети, однако отец, третий виконт, исключил старшего сына и его потомство из завещания, сделав наследником второго ребенка, Френсиса.
Так как семейство лорда Монтегю бежало от прихвостней Кромвеля во Францию, будущий четвертый виконт провел много лет на чужбине, и вырос нерешительным, вечно сомневающимся в себе юношей, скорее французом, чем англичанином. После реставрации королевской власти и смерти отца он вступил в брак с дочерью маркиза Поуиса и вдовой виконта Молинье, но эта леди долго не могла родить лорду Френсису детей. Это привело к тому, что Френсис Браун, как человек нерешительный, стал искать предсказателей судьбы и гадалок, надеясь то ли на колдовство, то ли на добрые пророчества. В его имении, у опушки леса, жила некая старуха, вдова и дочь священника, прославленная гадалка, которая гадала по вылитому в чашку яйцу, брошенному в холодную воду расплавленному свинцу или воску, костям животных и случайной странице в Библии. Лорд Френсис Браун однажды заявился в ее дом и потребовал погадать ему, но не предложил за услугу денег, ибо считал, что старуха и без того пользуется его добротой, обитает на земле Браунов. Это обозлило женщину, но она не подала виду, и учинила гадания виконту Монтегю самыми разными способами. При этом, изучая результат, старуха что-то бурчала, со смятением в лице закрывала глаза, охала и ахала. Френсис Браун был обескуражен, он потребовал изложить ему итоги, но гадалка махала руками и восклицала, что и под пытками не сделает это.
Лорд Френсис Браун, четвертый виконт Монтегю, 1638–1708 годы
Чем же закончилась эта история? Виконт несколько лет пробовал задобрить старуху, посылал ей продукты и подачки к праздникам, умолял сообщить, что она нагадала. Но плутовка отнекивалась, отказывалась, и это ввергало лорда Френсиса Брауна в страх, тоску, апатию. Он перестал посещать жену в спальне, нанимал разных мерзавцев, чтобы следить за потомками старшего брата, лишенного наследства его отцом, во всем поступал нерешительно. Этот вельможа был какое-то время виночерпием короля Якова Второго и лордом-лейтенантом Сассекса, но не вступился за своего монарха, когда того свергали. Умер четвертый виконт Монтегю бездетным, окруженным одними слугами, а титул и поместье получил его брат Генри.
Поучительно? Уильям Пойнц считал эту легенду поучительной и подавлял в себе нерешительность, особенно в вопросах денег, наследства, благосостояния семьи. 22 сентября 1825 года, прочитав в кабинете отчет своего соглядатая, он с воодушевлением хлопнул ладонью по столешнице, заулыбался и поспешил в будуар жены, поделиться с ней восхитительными новостями. Та, как обычно, корпела над вышиванием, близоруко щурилась, покашливала.
- Свершилось! – крикнул мистер Пойнц с порога. – Он умер! Мертв, мертвее некуда! Лежит под землей.
- Что случилось? – супруга воззрилась на мужа в недоумении. – Кто умер?
- Джон Браун, - от извлек из кармашка жилета письмо. – Околел в Челмсфорде и погребен там десятого сентября сего года. Пора вступать в сражение, пользоваться заминкой, громить врага, наседать, трубить в трубы. Мы опрокинем его вялого сынка, покуда он скорбит, занят наследством, растерян, привлечем зятя и отправим петицию этих пройдох в выгребную яму.
- Нехорошо радоваться чьей-то смерти, - вздохнула Элизабет Пойнц. – Но слава Богу!
- Вот и я о том же, - Уильям Пойнц потряс сразу двумя указательными пальцами. – Эти олухи надеялись, что Лиззи переметнулась к ним, показали ей все свои бумаги и доказательства, она их проштудировала вдоль и поперек, нашла все зыбкое, непрочное, скользкое и шаткое, выписала, подготовила аргументы для генерального прокурора Джона Копли, и ознакомила меня с ними. Ее обожаемый Марк в этом не участвовал, но он обещал воспрепятствовать претензиям на титул, время настало.
- Он не подведет? – усомнилась жена.
- Раньше наш зять-хирург не нарушал обещаний, - сказал Пойнц. – Похоже, он любит Элизабет, иначе не впустил бы ее в свою жизнь. Я бы не осудил его за это, после того, что она натворила в том злосчастном январе шестнадцатого года, и через год.
- Молодость, порывистость, - миссис Пойнц отложила вышивание. – Надо сообщить Джорджиане, что нам известно о ее поездках к сестре и убедить написать Лиззи, для поддержки.
- Она не заупрямится? – скривился Уильям Пойнц. – Джорджи бывает упряма, как бык. Не сочтет ли дочь то, что мы знали о ее визитах в Клеркенуэлл и Хэмпстед нашей уловкой, а себя невольной шпионкой? Ведь Флоренс носила нам письма Джорджи и Лиззи. У служанки будет трудный день, Джорджиана прогонит бедняжку от себя.
- Вздор, - Элизабет Пойнц сняла очки и спрятала их под подушку. – Джорджи не взбунтуется, она - не Лиззи. Одну служанку наверх, другую вниз. Намекни ей о приданом, что мы изрядно истощились, выплатив долю наследства Элизабет, что на сукне высокие ставки и не самые превосходные карты. Мы не требуем от нее принять чью-то сторону, предать, только посодействовать. Если не желаешь с ней беседовать, я сама побеседую.
- Да, оставлю это тебе, - мистер Пойнц вложил в ладонь жены письмо. – Читай, через четверть часа я пошлю Джорджи к тебе.
* * *
Арендованный коттедж в Хэмпстеде, Лондон, Англия
26 сентября 1825 года
Семья Браунов завершала летний отдых в Хэмпстеде и возвращалась на Клеркенуэлл-грин. Упаковывались вещи, собирался скудный урожай в огороде, в котором Мисси и Мэгги пропадали часами и вырастили при этом столь мало. Было пасмурно, но не настолько, чтобы полил дождь. Миссис Элизабет Браун стояла на террасе, покусывала губы и наблюдала, как ее муж корчевал, с разрешения владельца коттеджа, засохшие кусты и подкладывал кирпичи под правый край накренившейся беседки.
- Марк, прекращай, - окликнула она его. – Через шесть часов мы будем в Лондоне. Зачем тебе это? Если ты такой ответственный арендатор, я найму пару плотников и трех садовников в деревне по пути, они довершат все без нас.
- Зачем нанимать кого-то на работу, которую я могу сделать сам, не сломавшись при этом, вместо того, чтобы четыре часа сидеть и грустить в гостиной? – ответил супруг.
- А ты грустил бы в гостиной по Хэмпстеду? – улыбнулась она коварно. – Чем не повод заселиться сюда следующим летом?
- Дорого, - похмыкал он, взгромоздился на толстую доску, приподнимавшую беседку, как рычаг, и палкой подтолкнул кирпич под фундамент из бруса.
- Господи, у тебя стабильный доход, тридцать тысяч фунтов, у меня еще сорок, - возмущенно выдохнула Лиззи. – Что ты как ребенок?
- Доход у меня стабильный, - согласился муж. – А остальное не мое, а твое.
- Мы семья или не семья? – вознегодовала Элизабет. – Этот разговор повторяется и повторяется. Ты нарочно травишь мне душу?
- Нет, - Марк приладил угловой кирпич и переместил доску-рычаг левее. – Но мое чутье подсказывает мне, что зря я полез в эту тяжбу и взял деньги. Что-то с этими деньгами не так. Они не должны быть моими. Неделю назад, во сне, мать предупредила меня точно такими словами.
- Твоя мать. Во сне, - Лиззи устало прикрыла веки. – Хирургу, человеку науки, является во сне умершая мать и предупреждает, что нельзя брать приданое жены. Жены, с которой он в браке почти десять лет. Это уму непостижимо.
- Уму непостижимо, так и есть, - он распрямился, улыбнулся, залюбовался ее облегающим желтым платьем с аккуратными, неброскими оборочками, квадратным вырезом и двумя рядами застежек по бокам, не позволяющим платью сминаться при движениях. – Ты чудо как красива, моя радость. Глаз не оторвать, а мне корчевать кусты.
- Четыре часа можно провести в спальне, а не в гостиной. И весело, без грусти, - засмеялась Элизабет. – Ты не обязан корчевать кусты, но обязан ублажать жену. В клятве в церкви были слова о потребностях жены, а не о кустах в Хэмпстеде.
- Неужели? – он покосился на кусты, кирку и лопату. – Я не клялся выкорчевать эти кусты ни в церкви, ни в клятве хирурга?
- Нет, - Лиззи облокотилась на столб террасы в весьма соблазнительной позе. – Кусты или спальня?
- Спальня, о кустах позаботятся другие, - Марк отряхнул ладони от пыли. – Что было в письме Джорджианы?
- То же самое, что во вчерашнем послании, - промолвила Элизабет. – Жалобы на вероломство родителей, но при этом целая страница о том, что час пробил, надо защитить семью, и что нас ждет генеральный прокурор Джон Копли, дабы выслушать мнение третьей стороны.
- Что ж, я обещал это, беря тебя в жены, не буду отлынивать, - потянулся муж.
- От поездки к генеральному прокурору, или от исполнения клятв в спальне? – захихикала Лиззи.
- И от того, и от другого, - Марк прошагал к маленькой дверце на торце террасы, открыл ее и сунул в тайник лопату и кирку. – Поспешим, пока не проснулись дети.
* * *
Через два часа, порядком утомленные и довольные друг другом, Марк и Элизабет, как ни в чем ни бывало, выскользнули из спальни. Лиззи, умиротворенная надлежащим исполнением супружеского долга, благословила мужа выкорчевать один куст из трех, размяться физически, хотя он уже и так размялся с ней на совесть в кровати. Миссис Браун поболтала с Мэгги, поиграла с Фанни и Генри, и переместилась в кухню, где Мисси деловито набивала большую корзину посудой и приборами из лондонского дома.
- Тебе помочь? – от Элизабет не скрылось легкое смущение девушки, которое охватывало ее всякий раз, когда Марк и Лиззи запирались в спальне. Беспокоило ли это миссис Браун? Нет, не беспокоило, она точно знала, что любовь Миллисент Глог к Марку даже не платоническая, а сродни любви дочери к отцу, что у Мисси нет греховных мыслей, что она никогда не будет воспринимать Марка как мужчину.
- Да, неплохо бы, - пыхтела Мисси, распихивая ножи, вилки и ложки, завернутые в салфетки, в пространство между стенками корзины и стопкой тарелок в центре. – Я хотела бы посоветоваться, Лиззи. Поговорить кое-о-чем.
- Об ухаживаниях Чарльза Робинсона? – догадалась Элизабет.
- Да, - Мисси оглянулась, не стоит ли кто-нибудь в дверях кухни. – Чарли сделал мне предложение, его родные не против нашей свадьбы.
- А что же ты? – миссис Браун осторожно обняла воспитанницу за талию. – Что же наша Мисси?
- Боюсь, мне нужно принять это предложение, а то я стану кокеткой, - насупилась Миллисент.
- Кокеткой? – не удержалась от смеха Элизабет. – Кто внушил тебе эту глупость?
- Мэгги, - растерянно заморгала Мисси. – Она считает, что если мужчина ухаживает за тобой, ты ухаживания не отклоняешь, он предлагает брак, а тебе взбрело в голову отказать, то это кокетство.
- Отчасти Мэгги права, но это слишком простое объяснение, - успокоила девушку миссис Браун. – Твое мнение о поклоннике - это не скрижаль Моисеева с неизгладимой истиной в камне, оно подвержено изменениям. Ты изменила мнение о Чарли Робинсоне?
- Нет, - покраснела Миллисент. – А должна была?
- Он тебе нравится? Как возможный муж, человек, с которым ты разделишь все, в том числе ложе? - поинтересовалась Лиззи.
- Да, но он такой высокий, а я коротышка, и во мне нет красоты. Никакой красоты, даже самой крошечной, - посетовала Мисси. – Он твердит, что любит меня. Но вдруг ему это почудилось? Вдруг она меня не любит, или любит не сильно и потом разлюбит?
- А ты то любишь? – Элизабет усадила мисс Глог на лавку. – Что у тебя на сердце?
- Я его люблю, - твердо ответила Миллисент. – Тоскую по нему, когда его нет. Порой, думаю о нем и ночью. Это ведь не грех?
- Нет, - миссис Браун внезапно почувствовала, что перед ней ее настоящая младшая сестра, а не та, родной с ней крови, девочка Изабелла из далекого прошлого. От этого чувства она чуть не расплакалась и поцеловала Мисси в лоб. – Чарльз Робинсон – не глупец, не лжец, не себялюбец, не подлец. Мы знаем, каков он в хирургии, с больными, каков со своей родней, каков с нами, за столом, с друзьями в больнице. Если он говорит, что любит тебя, то так оно и есть, и тут уже тебе решать, будешь ты его женой, или не будешь.
- Я буду, - кивнула девушка. – Но переселяться к Чарли, покинуть тебя, Марка, Фанни, Генри, это мне как ножом в грудь.
- Мы найдем вам жилье в минуте ходьбы от нашего дома в Клеркенуэлл, - Лиззи легонько пожала хрупкие, тонкие пальцы Мисси. – Я и мистер Эштон свернем горы ради этого.
- Это было бы, - начала Миллисент и запнулась. – Было бы волшебно. Как в тот день, когда весь Алжир горел, фрегат «Аль-Буртугалийя» тонул в бухте, все вокруг взрывалось, а я сидела в подвале, задыхалась от дыма и услышала голос Марка, «ты где, Мисси?»
- Да, моя хорошая, так оно и будет, - вытерла слезу Лиззи. – Так и будет.
1 2