Путешествие на Цитеру (под впечатлением от Мэри)

 » Путешествие на Цитеру (под впечатлением от Мэри)  [ Завершено ]

Я была влюблена в романы Мэри Стюарт, особенно в те, где действие происходит в Греции. Поэтому, когда впервые попробовала сама что-нибудь написать, невольно подражала Стюарт. Однако сам сюжет - из моей семейной биографии. Как гласит семейное предание, племянница моей бабушки оказалась во время войны во Франции и вышла там замуж за владельца автомобильного завода, Бог его знает, какого, суть не в этом. Завязка истории - вовсе не подражание, а вот уж потом - Италия вместо Франции - и пошло-поехало...
Любительницы Мэри Стюарт, выскажитесь, поругайте за самомнение и нахальство и скажите, ну хоть в чем-то похоже, а?
P.S. Весь текст не поместился, окончание последует по первому требованию.


Путешествие на Цитеру

Путешествие на Цитеру - путешествие на остров
Любви (фр. куртуазный словарь)

Когда моя супружеская жизнь пришла к логическому концу, я не почувствовала себя свободной, а лишь опустошенной. Сил начать жизнь заново - нет. И тогда я решаю устроить основательную встряску, чтобы почувствовать себя новым человеком. Я достаю все сбережения, осколки супружеского благополучия, занимаю еще денег у друзей и знакомых и покупаю себе путевку в Италию.
- Перед отъездом зайди обязательно к Елене, - говорит мне бабушка, - Аx, если бы Васса была жива!
Я заинтригована. Елена - это бабушкина двоюродная сестра. Но кто такая Васса? Я первый раз слышу это имя. Вечером после работы я захожу к бабушке Елене. Я люблю бывать у нее в доме. Такая старорежимная интеллигентность, такая аура культуры и достоинства окружают этот мирок, что мы все, молодые, с суетой повседневной жизни, компромиссами, жаргонными словечками, небрежностью чувств и действий, кажемся дикарями рядом с ними. Старая квартира, чистенькая, хоть и давно не ремонтированная, наполненная вещами ушедшего века. Потемневшая мебель из дуба и карельской березы с изящными контурами модерна, картины и фотографии на стенах в старинных темных рамах, люстра из цветного стекла над большим круглым столом, который застилается перед едой не клеенкой, а белоснежной льняной скатертью... Я люблю бывать в этом доме.
- Сонечка пришла! - радуется Елена, - Как там твоя мама? Как здоровье Машеньки? – (Мария - это моя бабушка).
Она тут же накрывает на стол, ставит чайник, хлопотливо пододвигает ко мне печенье, которое печет сама и складывает в старинную жестяную коробку, на которой потускневший уже рисунок изображает двух ангелочков, держащих рог изобилия с водопадом роз. Чай необычайно вкусный. В чем тут секрет, я не знаю, но нигде я не пила такого душистого чая. Прихлебывая из чашки, я сообщаю, что через два месяца еду в Италию. Бабушка Лена всплескивает руками:
- Боже мой, если бы жива была Васса!
- Да кто же такая Васса? Бабушка сказала мне те же слова.
- Ну конечно же, ты не знаешь ничего! Мы об этом не говорили, знаешь, это было опасно! - понижая голос, многозначительно говорит она и рассказывает мне невероятную историю, которая приводит меня в изумление не только своей сказочной интригой, но и тем, что столько лет в семье хранилась в строгой тайне, так что наше поколение не имело об этом представления.
У бабушки Лены, оказывается, была родная сестра Васса. Летом сорок первого года она отправила свою старшую дочь, четырнадцатилетнюю Наточку, к родственникам мужа на Украину. Начавшаяся война и стремительное наступление немецких войск разлучили их навсегда. В блокаду у Вассы умерли оба младших сына, трехлетний Васенька и семилетний Павлик, уже в конце войны погиб на фронте муж. Васса осталась с единственной и горячо любимой сестрой Еленой. После войны она получила письмо с Украины с известием, что в сорок третьем году Наталью отправили в Германию на работу. Больше о ней ничего не было известно. Васса решила, что дочь ее погибла.
- В анкетах мы всегда писали, что родственников на оккупированной территории у нас нет, о том, что Наточка уехала туда отдыхать, ведь никто не знал, - таинственным шепотом говорит Елена.
Мне становится смешно: какая разница?
- Что ты, - машет она рукой, - Это было клеймо. Нас могли уволить с работы.
Елена всю жизнь проработала в издательстве "Наука" и Васса, оказывается, тоже. Так вот, прошло два года, и в сорок седьмом году Васса вдруг получает письмо из-за границы на свой старый адрес, это ее спасло в первый раз. Письмо ей передала старая нянька ее мужа, она одна знала, где теперь живет Васса. Адрес и имя отправителя были совершенно неизвестны, письмо было написано по-французски.
- Представляешь, Сонечка, как мы были поражены! Письмо из Швейцарии, пишет нам итальянец, да еще по-французски! Мы стали читать. Он написал, что в Швейцарии познакомился с нашей девочкой и влюбился в нее, в Наталью, в Наточку нашу. Он богач, у его отца банк в Италии, а он его представитель в Швейцарии. Там, в Швейцарии, он ее и встретил. Наточка в детстве очень хорошенькая была - глаза голубые, волосы светло-русые и вились крупными волнами. Какая она выросла - мы не знали. Он написал, что попала она в Швейцарию из Австрии, где работала в богатой семье нянькой. Итальянец этот, Джанни Фарнези, влюбился в нее без памяти и умолял выйти за него замуж (он так и написал), но Наточка рвалась домой к отцу, маме и братьям. Она, бедненькая, не знала, что кроме мамы у нее никого нет теперь! И вот этот Джанни так написал: уважаемая синьора Васса, я сделаю вашу дочь счастливой, я богат и единственный сын у отца, у нас вилла во Флоренции и вилла в Греции на острове в Средиземном море. Наталья будет жить, как захочет, у нее будет прислуга и все, что она пожелает, у нас будут дети, и вы должны для ее блага написать, чтобы она не ехала домой, а осталась со мной! Мы с Вассой плакали от счастья, когда читали письмо: жива наша девочка! Я вижу, что Васса сама не своя, так ей хочется Наточку увидеть и обнять, все, что у нее осталось в жизни. Мы решили, что нужно срочно писать, чтобы возвращалась, что мы ждем. Сели даже и написали, Васса письмо сложила и говорит - завтра отправлю. Ну, я успокоилась и стала ждать, когда Наточка приедет. Васса как на иголках, за сердце хватается, волнуется. Ждет, думаю. Месяц проходит, другой, полгода - тишина. Я сокрушаюсь, Васса - молчит. Наконец не выдержала и призналась, что письмо наше не отправила, а написала другое, прямо Наточке, чтоб не приезжала, никого тут уже нет в живых, только мы, и если она приедет, и ей и нам хуже будет. Так прямо и написала. И что если есть там хоть кто-то, кто может позаботиться о ней, то пусть будет счастлива, а мы будем за нее бога молить. Васса после этого стала таять как свечка. Сердце она подорвала еще в блокаду, а тут такие переживания. В сорок девятом вдруг пришло письмо из Италии - и опять от Джанни Фарнези. Он написал, что восхищен тем, что у его жены такая умная и мужественная мать, он за нее каждый день благодарит Мадонну. Он рад сообщить, что у них родилась дочь, назвали они ее Василия, Наточка счастлива. Письмо от матери он ей не показал, сказал только, что через посольство получил сведения, что семья погибла, но если она, Васса, захочет к ним приехать, он поможет и будет рад. Это письмо ее погубило: как прочитала она его, побледнела, поняла, что Наточка для нее потеряна, и слегла. Через три дня ее не стало, а вечером за ней пришли, как за итальянской шпионкой. Да поздно уже было. Адреса я Наточкиного не знаю, но живет она во Флоренции, и разыскать ее, наверное, можно, раз у нее муж - богатый банкир. Сонечка, Христом Богом тебя заклинаю, найди нашу Наточку и расскажи ей о матери.
Бабушка Лена достает старый альбом с фотографиями, многие из них я знаю, у моей бабушки есть такие же. Долго она перелистывает страницы, перебирая пожелтевшие старые снимки, достает несколько:
- Вот Васса, это перед войной. Вот она с мужем и сыновьями. А это Наточка!
Я смотрю на эти фотографии. Васса, с тонкими чертами красивого лица, с гладко зачесанными волосами, в пестром шелковом платье с широким кружевным воротником. Вот она рядом с мужем и двумя маленькими сыновьями в матросских костюмчиках, у двухлетнего Васеньки светлые кудряшки, у Павлика на голове бескозырка с надписью “Герой”. А вот и Наточка, Наталья. Огромные глаза, светлые кудрявые волосы, платье в клеточку с белым воротничком, руки примерно сложены на коленях. Значит, это моя тетя. Я взяла еще фото Елены тех лет, отнесу в ателье переснять. Бабушка Лена хочет написать письмо. Простая турпоездка обещает превратиться в большее. Я даже не замечаю, как ее основная цель - забыть о неудачном замужестве и разводе, отходит на второй план.

Мой маршрут: Милан, Генуя, Флоренция, Рим, Неаполь. Во Флоренции мы будем три дня. И вот, наконец, я за границей - впервые. Миланский собор приводит меня в состояние блаженного восторга, и я даже забываю о моей задаче семейных розысков. Но вечером в отеле я советуюсь с нашей переводчицей, и она говорит: проще простого! Мы спускаемся к портье, и она просит телефонную книгу Флоренции. Я стою рядом и подсказываю: “У них должна быть собственная вилла”, но она только отмахивается, и что-то быстро говорит в трубку. Понятно только – “Фарнези”.
- Я звоню в банк Фарнези. Паоло Фарнези - это он? - прикрыв трубку рукой, спрашивает она.
- Нет, - испуганно говорю я, - его звали Джанни Фарнези.
Она опять о чем-то быстро говорит и, наконец, удовлетворенно кивает.
- Вот телефон. Паоло - это сын Джанни Фарнези. Будем звонить сейчас? Это обойдется тебе в копеечку.
Я машу рукой: - Бог с ним, звони!
Она набирает номер, занято, наконец, там, во Флоренции, берут трубку и молодой женский голос отвечает сначала по-итальянски, а потом я слышу по-русски:
- Позовите ее к телефону, - я хватаю трубку, - Говорит Елена Фарнези. Кто вы и кого ищете?
- Я хочу поговорить с Натальей Фарнези. Я ее племянница из Ленинграда, привезла ей письмо от бабушки Лены, то есть от ее тети Елены.
Наш разговор сумбурен, я путаюсь в родстве, но там раздается крик:
- Мама, это от Елены из Ленинграда, твоя племянница!
И я уже слышу голос постарше:
- Деточка, дорогая, Павлик предупредил, что ты разыскиваешь меня. Где ты? - в голосе слышны волнение и слезы.
Я объясняю, что я в Милане и буду во Флоренции через два дня. Она хочет знать сразу все: что с мамой? кто остался в живых? чья я дочь? Я ей рассказываю быстро о смерти ее матери, о том, что жива Елена и моя бабушка Маша.
- Так ты тети Машина внучка!? А чья, Ольги или Нади? - узнав, она опять чуть не плачет, ей хочется говорить и говорить, но я смущена:
- Простите, тетя, поговорим при встрече, у меня мало денег, я не смогу оплатить телефон.
- Не бойся, Сонечка, все в порядке!
Она спрашивает, где я живу в Милане, говорит, что сама найдет меня, и мы прощаемся. Я довольна, что Наталья найдена. Интересно будет на них посмотреть.
На следующий день после экскурсии и обеда мы возвращаемся в отель, чтобы собираться в Геную. В холле нас ждет группа людей, темпераментно объясняющихся с портье. Я подхожу к ним, вопросительно оглядывая, и они тут же бросаются меня обнимать, шумная смесь русской и итальянской речи привлекает всеобщее внимание. Здесь почти все: сама Наталья, ее дочери Василия и Елена, ее муж Джанни, с Еленой ее молодой муж Лео.
- Паоло ты увидишь дома, и моих внуков тоже. Ну, поехали, дорогая!
- Как, поехали, - пугаюсь я, - Кто же меня отпустит, я ведь с группой.
Тут же призывается мое начальство, и быстро идут переговоры. До Флоренции меня отпускают. Всей гурьбой мы направляемся в аэропорт и уже через два часа подъезжаем к их дому во Флоренции. До вечера мы сидим с Натальей и рассказываем друг другу все, что случилось с нашими семьями с войны. С нами сидит Джанни, он неплохо говорит по-русски. Я рассматриваю их. Наталья такая же большеглазая, как в детстве, так же вьются светлые волосы, выглядит она очень молодо и совсем “не по-советски”. Сколько же ей? Неужели уже 53 года? Джанни меня очень интересует. Он старше ее, ему за шестьдесят. Джанни очень симпатичен, седеющие волосы придают ему благородство, черные глаза - живость.
Я рассказываю им все, что услышала от Елены о Вассе. Наталья, в свою очередь, рассказывает мне свою жизнь: ужас и одиночество в Германии, тяжелая работа в офицерской столовой, приставания мужчин, потом - невероятное везение: ее берет нянькой к своим детям штабной генерал. Она с семьей генерала едет в Австрию. К концу войны она превращается в очаровательную девушку. Теперь ее домогается сам генерал. Наталья не рассказывает подробностей, но по стиснутым рукам Джанни я вижу, что это даже через 30 лет мучительно для него. Я догадываюсь, что могло происходить там. Когда Вену занимают наши войска, она рвется в советскую зону, но ее увлекает за собой поток отступающей армии. Вблизи швейцарской границы она решается на отчаянный поступок - пешком она бежит от ненавистного генерала через границу. В Швейцарии она, пройдя пешком около ста пятидесяти километров, голодная, добирается до Цюриха. И вот тут она встречает при весьма романтических обстоятельствах Джанни.
- 0 на упала в голодный обморок прямо под колеса моей машины, я еле успел затормозить, - улыбается он и ласково привлекает жену к себе, - Когда она пришла в себя, я увидел ее глаза и понял, что хочу смотреть в них всю жизнь.
Джанни берет ее к себе на работу секретарем, мотивируя это тем, что ему нужна девушка со знанием немецкого языка. По-немецки Наталья говорит безукоризненно, пишет - хуже, но Джанни на это не обращает внимания. Для него главным было подкормить и приручить эту красивую дикарку. Понемногу она приходит в себя, приобретает уверенность, чувство собственного достоинства, не так боится мужчин. Джанни делает ей предложение. Она слышать не хочет, она мечтает уехать домой. И тут Джанни тайком пишет письмо Вассе. Что произошло дальше - рассказываю со слов бабушки Лены я. Наталья расстроена, но я объясняю ей судьбу вернувшихся на родину: ее ждали бы лагеря, а всех ее родственников репрессии. Васса мужественно спасла ее от такой участи.
Я достаю фотографии, Наталья зовет детей. Собрались уже все. Василия старше меня на три года, замужем, у нее двое детей. Елена самая младшая, ей 24 года, она только что вышла замуж. Ее муж не отходит от нее ни на шаг. Он археолог, Елена художник. Меня знакомят с только что приехавшим Паоло - Павликом. О, какой он интересный мужчина! И так похож на Джанни. Не удержавшись, я восклицаю:
- Тетя Наталья, если Джанни выглядел тогда так же, как Паоло сейчас, я удивляюсь, что потребовалось вмешательство матери. Я не колебалась бы ни минуты!
Джанни благодарно подносит к губам мою руку, а Паоло, вгоняя меня в краску, обнимает и целует в обе щеки. Это приводит меня в смущение, я еще не привыкла, что он мой кузен. Остальные смеются. Мне нравится эта семья. Все рассматривают фотографии, я рассматриваю их. Елена и Василия не похожи друг на друга, но обе красивые женщины. Елена более живая, с нервным прелестным личиком, тонкими чертами лица слегка напоминает мне Вассу. Василия - мать семейства, спокойная, уверенная в себе, богатая, холеная. Про Паоло можно сказать одно: красив. Его романтическая внешность прямо контрастирует с наследственной профессией банкира. Позднее, при более близком знакомстве, он признается, что в детстве мечтал стать архитектором, неплохо рисует и вообще тяготеет к искусству. Если бы он не был единственным сыном, как знать...
К ужину собралась вся семья, приехал муж Василии с двумя очаровательными детьми. За ужином я начала понимать, в какую богатую семью попала. Такую сервировку и обстановку столовой я видела только в кино. Дом стоял в саду, расцвеченном весенними цветами, окна были распахнуты, и теплый ветерок колебал легкие занавеси, донося нежный аромат цветов. За ужином нам прислуживал официант в белой куртке и перчатках. Я сидела как на иголках, боялась что-нибудь сделать не так, но тетушка все время мне ласково улыбалась, Паоло ухаживал с одной стороны, Джанни подливал вина с другой, и все прошло благополучно. После ужина, когда все разошлись, мы еще долго разговаривали с Натальей о нашей жизни, она почти не помнила ее, а как живут теперь, даже не представляла. Я рассказывала о бабушке, маме, Елене. К нам подсел Паоло. Наталья начала расспрашивать обо мне самой.
- Моя жизнь не представляет никакого интереса, - пожала я плечами, - Я неудачница. В юности я училась в балетном училище и мечтала о карьере балерины, но болезнь суставов закрыла для меня сцену и я теперь веду занятия ритмики и танца в школе. Вот и все.
- А семья?
- С семьей еще печальнее: ее у меня нет, я только что разошлась с мужем. Я, собственно, и поехала в путешествие, чтобы отвлечься от этого.
Паоло тут же с энтузиазмом предлагает развлечения:
- Мы поедем на карнавал в Венецию! Нет ничего лучше, правда, мама?
- А как же мой маршрут? Я ведь хочу посмотреть и Рим, и Неаполь! Я так интересуюсь историей и искусством. Я впервые попала за границу, и больше, наверное, никогда все это не увижу!
- Ну почему же “никогда”! Приезжай к нам летом и мы тебе все покажем.
Я смущаюсь еще больше, мои средства не позволяют ездить в Италию по два раза в год.
- Какие пустяки, Сонечка, мы все оплатим. Давай договоримся, что ты приедешь на два месяца и месяц проведешь со мной в Греции на Кефаллинии.
- Отлично, я тоже возьму отпуск на это время! - обрадовался Паоло, - А пока Елена покажет тебе Флоренцию. Через три дня мы едем в Венецию.
- Я надеюсь, мне разрешат, - бормочу озабоченно я.
- Я возьму это на себя, - спокойно говорит Джанни.
Елена с мужем Лео водят меня по Флоренции. Я в восхищении любуюсь городом, они с интересом наблюдают за мной. Ах, как мне все это нравится: дома, построенные Микеланджело и Рафаэлем и еще более старые, Палаццо Веккио с зубчатыми стенами и высокой башней с часами, напоминающий крепость; собор Санта Мария дель Фьоре, построенный Брунеллески, бело-голубой, с куполами, крытыми терракотовой черепицей; Каза Буонаротти с рельефами Микеланджело, церковь Сан Лоренцо со знаменитой капеллой Медичи. В ней я увидела скульптуру Ночи и выбитое под ним знаменитое четверостишье Микеланджело, восторженно ойкнула, вспоминая перевод Тютчева: “Молчи, прошу, не смей меня будить...”. Елена прочитала надпись по-итальянски. Тогда я читаю еще один перевод, Мандельштама, который я люблю больше:

Отрадно спать.
Отрадно камнем быть.
Нет, в этот век,
Ужасный и постыдный,
Не жить, не чувствовать-
Удел завидный.
Не тронь меня,
Не смей меня будить.

В галерее Уффици мы любуемся картинами Леонардо да Винчи, перед Боттичелли я замираю надолго, я очень его люблю. Лео замечает, что я похожа на левую танцующую девушку на картине “Весна”, но Елена не согласна.
- Я покажу, на кого похожа София! - обещает она.
Когда мы заканчиваем осматривать все сокровища Уффици и галереи Питти, она предлагает, лукаво улыбаясь:
- А теперь поехали смотреть твой портрет!
Елена привозит нас в церковь Сан Миньято и подводит к надгробию кардинала Португальского. Над надгробием в центре композиции в круглом медальоне - рельефное изображение Богоматери с младенцем. Мадонна действительно слегка напоминает меня.
- Скульптор Антонио Росселлини сделал это в середине пятнадцатого века. Интересно, кто ему позировал? Правда, Лео, похожа?
- Замечательно! - соглашается Лео, - у тебя, дорогая, действительно глаз художника! Восхитительной формы у них обеих губы и, что интересно, не типичные для итальянок черты лица.
Когда мы возвращаемся домой, Лео и Елена рассказывают о моем портретном сходстве с Мадонной на барельефе. На следующий день Паоло едет туда со мной, чтобы проверить, так ли это. Он потрясен:
- Я и не представлял, что могут жить на свете две очень красивые женщины, как две капли воды похожие друг на друга, и между ними - пятьсот лет!
- Паоло, ты мне льстишь, я никогда не была красивой.
- Ты очень красива, София, тебе разве об этом никто не говорил?
- Нет! - беспечно говорю я.
- Не может быть! Значит, я говорю об этом первый? Я горжусь этой честью, - и Паоло галантно целует мне руку.
- Спасибо за комплимент, - краснею я с непривычки.
Утром Наталья везет меня в магазины и начинает покупать подарки в таком количестве, что я прихожу в ужас. Меня она просто одевает с головы до ног. На мои протесты она замечает, что если я поеду с ними в Венецию так как есть, меня примут за их служанку. Наконец все улажено с моей поездкой, я должна быть в Риме через шесть дней, перед отлетом домой.

На другой день мы летим в Венецию. Этот город приводит меня в состояние тихого помешательства. Я бы могла осматривать его не одну неделю, дом за домом, настолько это исключительное зрелище. Серые камни старинных палаццо отражаются в темной воде узких каналов. Плеск волн и тени наполняют их со времен Казановы. Внезапно гондола вырывается из их ущелья, и мы окунаемся в солнечную рябь и синеву Канале-Гранде. Лицо Елены светится таким же восхищением, что и мое. Елена, Лео и Паоло по очереди возят меня по утрам на катере, поскольку после обеда начинается суета подготовки к карнавалу. Мы приезжаем в день открытия.
- Ах, я обожаю карнавал! - восклицает Паоло, - Никогда не знаешь, с кем будешь вечером!
Все смеются над ним, видимо, зная об этом больше меня.
- Если бы ты был таким смелым без маски! - подтрунивает над ним Елена.
- Я смел, но еще не нашел такую красавицу, как София например, чтобы серьезно влюбиться, а флиртовать удобней в маске.
Мы отправляемся выбирать себе костюмы. На меня Елена одевает огромный кринолин, белый парик и полумаску, похожую на голову совы, всю в перьях.
- Так, - критически осматривает меня она, - теперь мушки, губы надо подкрасить, чтобы они были самыми привлекательными. Вот, теперь ты похожа на аллегорию Мудрости! - и она подает мне большой веер из страусовых перьев, - Если мы потеряемся, встретимся в полночь у собора Сан-Марко. Удачи всем!
Сама Елена одета в балахон домино черного цвета, ее белая маска, напоминающая голову птицы, выдается вперед острым клювом. У Лео такой же костюм, но он белого цвета, а маска черная. Они берутся за руки и скрываются в толпе. Наталья с Джанни тоже надевают маски, у Джанни роскошная треуголка с белыми перьями и черный плащ, как у Казановы, у Натальи золотая маска на все лицо, черный парик и алый плащ с золотым галуном. Паоло надевает белый с золотом плащ и такую же полумаску на палочке, которую нужно держать в руке.
- Ее легче снять, - объясняет он, - Это старинный кодекс карнавала, его придерживаются триста лет: если маска преследует даму, она обязана снять ее перед тем, как получить поцелуй, дама может остаться в маске. Тайна превыше всего! - и он смеется, - Сейчас это звучит забавно, но мне нравится придерживаться старинных правил. Я никогда не уверен, кто же там, за маской, может старуха, страшная, как смертный грех. В этом вся прелесть! Развлекайся!
И мы тоже отправляемся в карнавальное путешествие. Площадь Сан-Марко превратилась в огромный танцевальный зал. Мы танцуем с Паоло, и он, обнимая меня за талию, шепчет:
- Как жаль, что я тебя знаю, прелестная маска, как бы я хотел, чтобы ты не была моей кузиной!
Вскоре нас разлучают, меня подхватывает в танце белая, как смерть маска в черном плаще, потом другая, еще и еще, я теряю Паоло из виду. Кто-то угощает меня бокалом вина, я, улыбаясь, отпиваю. По-итальянски я не говорю совсем, но довольно прилично говорю на французском. Интриговать, так интриговать! Наконец я устаю танцевать и усаживаюсь на стул у столиков, стоящих на краю площади. Компания, что сидит рядом, приглашает меня за свой столик, я благодарю по-французски. Ко мне тут же подсаживается молодой человек и заводит беседу.
- Вы туристка?
- Нет, я приехала к сестре.
- Откуда, из Парижа?
- Нет, из Африки. Из Марокко.
- О, мадемуазель, должно быть, сбежала из гарема какого-нибудь марокканского шейха!
Мы легко болтаем всякие глупости, я чувствую, что французский для него не родной, поэтому он не может понять, что я тоже не француженка. Он приглашает меня танцевать. В кринолине можно танцевать только вальс.
- Мадемуазель, вы превосходно танцуете, неужели в гаремах учат вальсировать?
Когда музыка кончается, он придерживает меня за талию и мы остаемся танцевать следующий танец. Танцует он очень хорошо, я выражаю восхищение. Он улыбается:
- Ну, я-то учился не в гареме, о чем очень жалею. Если там все такие очаровательные девушки, как вы, там, должно быть, восхитительно!
- А вдруг я страшна, как смертный грех? - вспоминаю я слова Паоло, - У меня косые маленькие глазки, которые красны и вечно слезятся, а на лбу бородавка.
- Я не верю, прелестная маска! - говорит он, наклоняется и целует меня в губы.
- О, - возмущаюсь я, - вы даже не сняли свою маску!
Он, улыбаясь, снимает ее. Его лицо удивительно сочетает суровую четкость черт с нервной трепетностью бровей над светло-серыми глазами. Он очень мил! Что тут же ему и говорю: в маске я чувствую себя очень непринужденно, хочется проказничать, все равно никто не узнает!
- Могу я надеяться, что вы тоже откроете лицо? – он умоляюще дотрагивается пальцами до перьев маски.
Я улыбаюсь и качаю головой: - Мне пора идти, меня ждут.
- Я увижу вас еще? - я пожимаю плечами, он хватает меня за руку и умоляет, - Завтра, здесь же, за тем столиком!
- Если вы меня найдете! - смеюсь и убегаю: я увидела, как мелькнул в толпе Паоло.
- Хорошо повеселилась? - спрашивает он.
- Чудесно! Мне назначили свидание! - сообщаю я и рассказываю все.
Паоло лукаво качает головой: - У парня наметанный глаз, он тебя и в маске разглядел!
В отеле Паоло выкладывает мои приключения всей компании. Джанни с Натальей переглядываются, улыбаясь, Елена с Лео довольны:
- Теперь мы позабавимся! Завтра мы тебя переоденем. А как вы, между прочим, общались? Он что, понимает по-русски?
Я объясняю, что мы говорили на французском, но он явно не француз. На другой день, после прогулки на катере по Лагуне, мы опять начинаем собираться на карнавал. Меня одевают особенно тщательно. На этот раз - в алый плащ и парик Натальи, но золотая полумаска открывает только рот и похожа на золотой слепок с прекрасной статуи. “Посмотрим!” - говорит со злорадством Елена. Все провожают меня на условленное место. Я сижу на стуле, еле сдерживаясь, чтобы не захохотать: вся семья выстроилась полукругом за мной, делая вид, что ничуть не интересуется происходящим. Появляется мой вчерашний визави, в том же костюме, растерянно оглядывается, потом смотрит на меня, на Елену, которая сегодня в моем костюме стоит поодаль в обнимку с Лео. Он в задумчивости рассматривает Елену и, улыбаясь, подходит ко мне.
- Вы с сестрой решили разыграть меня! - с упрёком говорит он, - Но она совсем не похожа на вас, ни лицом, ни фигурой!
- Вы меня удивили! - подаю ему руку я.
- Да, пойдемте, я чувствую, что здесь все наблюдают за нами!
Я смеюсь. Мы идем вдоль площади, вливаемся в круг танцующих, мне приходится откинуть плащ, под ним обычное черное трикотажное платье. Алый плащ за плечами вьется огненной струей в плавном кружении вальса.
- Как бы я хотел посмотреть на ваше лицо, прекрасная незнакомка! - шепчет он, но я качаю головой.
Мы бродим в толпе, садимся за столик, он приносит по бокалу вина. Я спрашиваю, что он делает в Венеции.
- Я приезжаю сюда каждый год, за вдохновением.
- О, источниками вашего вдохновения, наверное, можно заполнить гарем!
Он смеется: - Вы напрасно так думаете, я очень аскетический мужчина, но даже я не мог противиться очарованию ваших губ. Мой друг, художник, сказал бы про них - лук Эрота. Они так и просят поцелуй! - и он наклоняется ко мне, но я отстраняюсь:
- Уверяю, они делают это без моего участия!
- Тогда я и не буду вас спрашивать, - и он все-таки меня целует.
- О, месье, вы бессовестно пользуетесь карнавалом!
- Конечно, но ведь и вы тоже, тем более, что вы уже видели меня.
- Ах, - говорю я, - вы в более выгодном положении, ваше воображение преподносит только то, чего вам больше хочется.
- Но ведь я вам тоже понравился. Эту удачу надо скрепить!
Он опять целует меня, и реакция на это потрясает. Я уже не отшатываюсь непроизвольно, ощутив прикосновение теплых трепетных и настойчивых мужских губ, а замираю, растягивая удовольствие. Вот так новость! Неужели мало обожглась? Ближе к полуночи он снова просит о завтрашней встрече:
- Хотите посмотреть на карнавал из гондолы? Это не менее красиво.
Я соглашаюсь и быстро ухожу в толпу. Паоло с Еленой и Лео ждут меня у собора. Они полны любопытства. Я рассказываю им о сегодняшнем вечере.
- А он прав, у Софии необыкновенные губы, - восклицает Лео, хватает меня в объятия и целует, - О, поцелуй Эрота!
Елена в притворном гневе бьет его веером. Паоло тут же повторяет поцелуй и шутливо сообщает:
- Я никак не могу отделаться от чувства, что целовал мраморную Мадонну Сан Миньято. Потанцуем еще? В этом году карнавал не принес мне счастья, - жалуется он, ведя меня в танце, - единственная женщина, которая мне понравилась - моя сестра!
- Паоло, тебе надо приехать к нам. Ты найдешь себе русскую девушку.
- Отличная мысль! Если верить моему отцу, жену лучше русской трудно себе вообразить!
На другой день с утра мы с Натальей бродим по магазинам, она покупает подарки внукам и моим племянникам. Мы обсуждаем ее приезд в Ленинград. Я считаю, что это возможно и никаких неприятностей нам уже не принесет.
- Ах, я так хочу увидеть нашу настоящую зиму! Приеду-ка я под Новый год!
- Бабушка Елена будет счастлива увидеть свею Наточку. И захватите с собой Паоло. Вчера он мечтал о русской жене, вдруг ему повезет.
- Да, дорогая, это хорошая мысль, - оживляется Наталья, - Паоло меня беспокоит. Похоже, что я скорей дождусь внуков от Леночки. Паоло повезет тебя в Рим, там оформит документы на лето. Господи, как у вас сложно все это! Я уеду на Кефаллинию в мае, я не люблю итальянскую жару. А ты приедешь на июнь и июль?
- Хорошо, тетя, я постараюсь, спасибо.
Когда мы с Еленой вернулись из дворца Скуола ди Сан Рокко, где любовались чудесными интерьерами с расписными потолочными плафонами, она в предвкушении радостно потирает руки:
- Ну, как же мы позабавимся сегодня? Я, кажется, знаю! - и она ехидно посмотрела на Лео, - Лишим мужчин соблазна!
Елена заставила меня опять надеть кринолин, роскошное колье, имитирующее бриллиантовый водопад, последний огромный камень которого лежит в ложбинке поднятой корсетом груди, и, хихикая, протянула сплошную маску, которая закрывает все лицо.
- Теперь посмотрим, как твой поклонник справится с этим!
- Елена, как ты жестока к мужчинам! - ужаснулся Паоло, - София, я тебе советую снять сегодня маску и насладиться приключением до конца.
- Паоло, ты меня вгоняешь в краску! - прикрывая рукой глаза, смущенно сказала я и засмеялась.
- Ах ты, плутовка! Ты потом мне расскажешь, как воспользовалась моим советом! Я буду поблизости.
- Не получится. Мы поедем кататься по каналу, разве что ты проберешься на гондолу?
- Смотри, будь осторожна.
- Я всегда осторожна. Может даже слишком?
- Мы с тобой родственные души, - замечает он, ведя меня за Лео и Еленой, - Может потому мы и одиноки?
- Твоя мать собирается взять тебя за русской невестой!
- О Боже, она и тебя пригласила к нам с той же целью? У нее мания - устраивать браки!
-Я уже безнадежна! - смеясь говорю я, - Второй раз меня в такую авантюру не втянуть. Я сильно обожглась! И мне уже тридцать - поздно!
Паоло пораженно уставился на меня:
- Как! Я не думал, что тебе больше двадцати пяти! Но ведь тогда Василия - твоя ровесница, а рядом с тобой она выглядит почтенной дамой.
- Да уж, я не дама!
- Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду!
Мы опять на площади Сан-Марко. Паоло тянет меня танцевать.
- Я желаю тебе удачи, сестричка! - говорит он, отводя меня к столикам.
Мой незнакомец уже ждет и безошибочно подходит ко мне.
- Вы жестоки, прекрасная незнакомка! Вы лишаете меня самого большого удовольствия на этом карнавале, хотя то, что доступно моим глазам, не менее притягательно, - он опускает взгляд к декольте и я возмущенно вздыхаю, - Поехали? Гондола ждет.
Мы спускаемся в настоящую гондолу, словно явившуюся из семнадцатого века, горделивого черного лебедя с грациозной шеей, и плывем медленно по Большому каналу, мимо сверкающих набережных с пестрой толпой. Город переливается огнями иллюминации, отовсюду доносятся музыка и пение. Мы сидим на скамеечке перед закрытой кабинкой у кормы. Я тихо ахаю от восхищения, наблюдая за игрой света на воде и гирляндами огней на набережной. Пользуясь этим, мой спутник обнимает рукой за талию, с интересом наблюдая за моими восторгами. Тут я замечаю, что он уже без маски, глаза его блестят, губы улыбаются.
- Вы так восхищены, вы впервые на карнавале?
- Я впервые в Италии.
- Вы бывали в Париже, Лондоне?
- Нет, я никуда не выезжала до этого. Здесь я навещаю родственников.
- Что вы успели посмотреть?
- Только Флоренцию и Венецию, да еще немного Милан.
- Ах как бы я хотел показать вам здесь еще что-нибудь.
- Я должна уехать.
- Ваша маска сводит меня с ума! Я прихватил бутылку вина и бокалы, но вы даже не сможете выпить со мной! – он тянется к маске, но я отвожу его руку.
- Нет-нет, я решила, что маску не сниму. Таинственность придает этим дням неповторимое очарование. Я запомню это на всю жизнь!
- Я тоже! Должно быть, вы и правы. Но у меня идея: может мы сядем там, задернем шторки и все-таки выпьем? Там я вас не разгляжу, не бойтесь!
Он подает мне руку, помогает перешагнуть через скамейку и усесться в закрытой с трех сторон кабинке, задергивает шторки, и мы оказываемся в почти полной темноте
- Господи, что подумает гондольер! - шепчу я в смущении, снимая маску.
Мой спутник веселится: - Разве это имеет значение? Какая вы скромница! - он разливает в бокалы отличное вино с тонким ароматом и мы отпиваем по глотку, - Меня раздирают противоречивые чувства: мне очень хочется увидеть ваше лицо, но я ценю ваше желание сохранить ощущение прекрасного приключения.
- Если вы будете во Флоренции, зайдите в церковь Сан Миньято, - начинаю говорить я, но, опомнившись, останавливаюсь, - а впрочем, зачем?
- 3ачем? Вы не понимаете или это кокетство? - поворачивает он меня к себе, - Вы меня так привлекаете! Для меня это первое безумие в жизни!
- Ну да, вы ведь аскетический мужчина! - насмешливо замечаю я, и тут он начинает меня целовать по-настоящему, сначала в губы, потом спускается ниже, по шее к декольте, наталкиваясь губами на подвески колье.
- Вы сумасшедший, - шепчу я, вздрагивая от настойчивых горячих прикосновений, рождающих в теле давно позабытое бурление крови. Руки непроизвольно упираются ему в грудь, но сил оттолкнуть нет, лишь пальцы слабо цепляются за его свитер.
- Но вам же это нравится?! – раздается прямо у моих губ страстный шепот, - И ваша честь не пострадала, мадемуазель. Так почему же не дать себе немного воли? Ведь я вам хоть чуточку нравлюсь? Вы сами сказали!
Я тихо смеюсь, чтобы скрыть, как на меня подействовали его поцелуи. Мы пьем еще, и он опять целует меня, дразнящими прикосновениями языка слизывая с губ остатки вина.
- Мне приятно, что мы даже не знаем имен друг друга, - шепчу я, отстраняясь, испуганная его настойчивостью, - Мы так и останемся друг для друга загадкой.
- Меня не оставляет надежда увидеть вас и познакомиться поближе.
- К счастью, это невозможно, я уезжаю. Я буду вас вспоминать!
- Вы жестоки, мадемуазель! Я все-таки настаиваю! - и он тянется рукой к шторкам, но я быстро надеваю маску. Мой спутник, вздыхая, подает мне руку, чтобы вывести на ступени набережной.
- Мне нужно к собору к полуночи, меня будут ждать. Что вы делаете в Венеции кроме того, что преследуете меня?
- Я приплыл на яхте. Вот уже месяц я болтаюсь по Средиземному морю в поисках вдохновения, и теперь, кажется, нашел его.
- Вы поэт? Или художник?
Он смеется: - Должна же быть и у меня какая-то тайна, мадемуазель! Я расскажу все о себе, глядя вам в лицо.
- Хорошо, оставим все, как есть.
Мы танцуем до полуночи и со звоном часов подходим к собору.
- Мы завтра увидимся? - просит он.
Я пожимаю плечами. Тут Паоло и Лео с двух сторон подхватывают меня под руки и быстро увлекают в толпу, совсем как в приключенческих фильмах.
- Ну как, София, ты довольна? - спрашивает Паоло, - Пригодился ли мой совет?
- Отчасти, - грустно улыбаюсь я, - Я сохранила инкогнито!
- Ну, то, что он тебя не совратил, все-таки утешает меня. Завтра мы улетим в Рим, прощайся с Венецией.
- Как, мы должны были лететь послезавтра!
- Мне необходимо быть в Риме по делам банка, и потом нужно время оформить документы для твоего летнего визита. Собирайся.
Я огорчена и в то же время рада. Такие истории не должны иметь продолжения, но, вынуждена признаться, что если бы завтра мы встретились снова, я не выдержала бы искушения открыть лицо, чтобы посмотреть, какое впечатление произведу на него. Синдром любопытной Психеи* может приобретать самые разные формы. Даже страх быть разочарованно отвергнутой не остановил бы меня. (*Психея, из любопытства желая увидеть лицо таинственного ночного гостя, спугнула и чуть не потеряла возлюбленного, оказавшегося Амуром.)
- О чем ты задумалась? - спрашивает Паоло.
Я объясняю ему. Он начинает шутливо обсуждать с Лео причуды женской логики и психологии.
Утром предстоит трогательное прощание с Натальей и семьей Фарнези. Елена обещает в следующий раз вместе с Лео показать всю Италию, Паоло решает съездить со мной на Кефаллинию, если позволят дела.
Рим мелькает в сознании громадой купола собора св. Петра и Колизеем, стопками анкет в посольстве, которые мы с Паоло бесконечно долго заполняем, и вот я, расцеловавшись с новоиспеченным родственником под восторженный шепоток наших туристок, потрясенных его красотой, сажусь в самолет и лечу обратно домой. Я решаю, что обе задачи выполнила с блеском: родственники мои чудесны, а о бывшем муже я совершенно забыла в предвкушении летних приключений.

Встречать меня приезжают все, даже бабушка Елена. До вечера я им рассказываю про Наталью, ее детей, мужа, внуков, дом. Раздаю подарки, сообщаю, что Наталья приедет зимой к нам и что летом я опять еду в Италию.
Будничная работа отодвигает впечатления от поездки в область воспоминаний, и я уже не могу понять, сон или явь - приключение в Венеции. Три раза виденное лицо начинает забываться, и нужно бы выбросить его из головы, но сам факт, что я, унылая неудачница, как говорил мой муж, могла увлечь незнакомого мужчину и сама совершить такой безумный поступок, как флирт и поцелуи с абсолютно чужим человеком, приводил меня в растерянность от незнания собственных возможностей. Я долго уговаривала директора школы дать мне еще один дополнительный отпуск без содержания, клятвенно заверяя, что осенью буду работать с невероятным энтузиазмом. Вопрос решает альбом с видами Флоренции, подаренный школьной библиотеке. Я заверяю, что привезу их еще из всех городов, где побываю.
- Хорошо, Софья Александровна, - сдается наконец директор, - Но в следующем году мы с вас спросим вдвойне. Ансамбль бального танца вы должны подготовить к городскому смотру!
- Клянусь! - торжественно говорю я и начинаю беготню в консульство и ОВИР.
Наконец все оформлено и взят билет на самолет. Меня начинает лихорадить в предчувствии необычной поездки. Оказаться надолго за границей, свободной от опеки и недремлющего ока нашей системы, увидеть места, которые остаются голубой мечтой всех моих друзей и сослуживцев - это невероятно. Это обещает так много, что я начинаю сомневаться, что получу все это или хотя бы часть.
Тем не менее, в назначенный день и час самолет поднимается в воздух и уносится в Рим, где встречают меня не только Елена и Лео, но и Паоло.
- Я соскучился по тебе, - заявляет он, - У меня свободны три дня, я с вами!
Елена предлагает маршрут: из Рима - в Неаполь, потом на Капри, морем в Чивитта-Веккиа, оттуда в Перуджу, Арреццо, Римини, Равенну, Болонью, Падую, Верону, Кремону, Парму, Геную, Пизу, Ливорно и во Флоренцию
- Здесь ты, Паоло, везешь ее к маме, а мы подъедем позже.
- Хорошо, если она не умрет по дороге, можете ее передать в Генуе.

Начинается мой итальянский марафон. С Паоло мы отправляемся любоваться лоджиями Рафаэля в Ватикан, потом едем в древний порт, в который ведет знаменитая Аппиева дорога. Я вспоминаю свой любимый роман Олдингтона “Все люди - враги”. Вот отсюда, едва не опоздав на пароход, герой отплывает навстречу своей ошеломляющей любви. В Неаполе Лео показывает мне раскопки Помпеи и Геркуланума. Дальше мы с Еленой и Лео отплываем на Капри. Паоло пора возвращаться на работу. Перед отъездом, скептически посмотрев на мои полотняные брючки, которые я не снимаю третий день, он отзывает Елену в сторону. Елена увлекает меня в магазины и заставляет примерить сарафан, костюмчик, еще одни брюки - все отличного качества и очень дорогое, затем наступает очередь обуви. Я смущена и пытаюсь отказаться, но Елена непреклонна.
От Капри я в восторге и не хочу уезжать. Эпитеты, которыми награждают этот райский уголок в литературе - солнечный, лазурный, благословенный, цветущий - оказываются чистой правдой. На Капри я впервые погружаюсь в прохладную синеву Средиземного моря. Елена с трудом вытаскивает меня из воды: “Потерпи до Кефаллинии. там море чище!” Я поражена: еще чище? Так не бывает! Мы отправляемся на теплоходике в Чивитта-Веккиа. Остальные города сливаются у меня в один сплошной поток архитектурных и художественных достопримечательностей. Наша машина несется мимо деревенских усадеб с большими серыми каменными домами, напоминающими миниатюрные крепости своими глухими стенами почти без окон.
- Мало окон, чтобы не было жарко летом, - поясняет Елена.
В полях, на виноградниках - крестьянки в черном, мужчины то на суперсовременных тракторах, то в сопровождении нагруженных осликов, как будто здесь столкнулись прошлый и нынешний век. Я словно смотрю знаменитые неореалистические фильмы. Мне все это очень нравится. Каждый город будит во мне литературные ассоциации.
- Господи, София, как много ты читала! - восхищается Елена, - Вряд ли, если я приеду к вам, то поражу тебя такой же осведомленностью в русской литературе.
В Болонье, например, мне тут же вспоминаются стихи:

Нет воды вкуснее, чем в Романье,
Нет прекрасней женщин, чем в Болонье*. (*Н. Гумилев. “Болонья”)

Елена хихикает и переводит на итальянский для Лео. В Кремоне мы слушаем концерт, где музыканты традиционно играют на старинных музейных инструментах. Музыка так прекрасна, что у меня наворачиваются слезы. Это я не забуду никогда в жизни. Из Пармы, благоухающей фиалками, мы едем в Геную на встречу с Паоло. Уже несколько дней каждую подходящую минуту Елена делает зарисовки к моему портрету.
- Я приеду порисовать тебя на Кефаллинию, - обещает она.
В Генуе мы прощаемся с Еленой и Лео, теперь со мной будет Паоло. Мы бродим с ним по городу, заходим в крепость, во дворец Дожей. Странно, что в Италии мне все время хочется читать стихи. Дворец Дожей, например, тут же заставляет вспомнить одно из самых любимых стихотворений у Гумилева, и я, не удержавшись, почти пою его для Паоло:

В Генуе, в Палаццо Дожей,
Есть старинные картины,
На которых странно схожи
С лебедями бригантины.
Возле них, сойдясь гурьбою,
Моряки и арматоры
Все ведут между собою
Вековые разговоры
С блеском глаз, с усмешкой важной,
Как живые - неживые...
От залива ветер влажный
Спутал бороды седые.
Миг один - и будет чудо:
Вот один из них, смелее,
Спросит: “Вы, синьор, откуда,
Из Ливорно иль Пирея?
Если будете в Брабанте -
Там мой брат торгует летом -
Бочку кьянти отвезите
От меня к нему с приветом.”

- Как замечательно, - восхищается Паоло, - Я совсем не знаю русскую поэзию, мама нам читала только Пушкина и Лермонтова.
- Она и не могла знать эти стихи. Гумилева до сих пор у нас не печатают. Но я его очень люблю, так же, как Ахматову и Цветаеву.
- Почитай еще что-нибудь, если помнишь.
И я читаю:

Однообразные, мелькают
Все с той же болью дни мои,
Как будто розы опадают
И умирают соловьи,
Но и она печальна тоже,
Мне приказавшая любовь,
И под ее атласной кожей
Течет отравленная кровь...

- Ты любишь оперу? - спрашивает внезапно Паоло, стряхнув задумчивость.
- Очень! - вскидываюсь я.
- Поедем завтра в Ла Скала? 3автра премьера “Травиаты” с новым составом.
- О, “Травиата” - моя самая любимая у Верди!
- Тебе только нужно купить вечернее платье.
- Тогда не поедем. Паоло, мне так стыдно, что вы с Натальей мне все покупаете! Я конечно понимаю, что слишком бедно одета, но я этого не стыжусь, у нас все так ходят.
- Не волнуйся, дорогая, даже сто вечерних платьев не разорят банк Фарнези!
Утром, уже в Милане, Паоло заводит меня в магазин и мне выбирают прелестное платье из струящегося шелка цвета морской волны - “под цвет твоих глаз!”. Действительно, даже мои рыжеватые волосы смотрятся с этим платьем очень эффектно. Я благодарно целую Паоло в щеку. После обеда, в парикмахерской с помощью Паоло я объясняю, что просто хочу крупно завитые волосы. Через полчаса целая грива волнистых волос рассыпается по плечам.
- Ты красавица, София, - комментирует Паоло результаты всеобщих усилий, - И очень опасная красавица! Я прилагаю все усилия, чтобы не влюбиться в тебя, но это так трудно!
Вечером мы сидим в ложе Ла Скала и наслаждаемся оперой. Исполнение бесподобно. В сцене смерти Виолетты мы непроизвольно беремся за руки.
Утром за завтраком в миланском отеле Паоло интересуется:
- Ты очень хочешь увидеть Пизанскую башню?
- Нет, - признаюсь я, - Честно скажу, что у меня голова кружится от обилия впечатлений.
- Тогда заедем домой и махнем к маме. Купальные принадлежности лучше купить во Флоренции, в Греции они худшего качества.
Снабженная купальниками, халатами и пр. и пр., я сажусь опять в самолет и мы летим в Грецию, на остров Кефаллиния. Аргостолион - единственный крупный город острова - находится со стороны Средиземного моря, на юго-западе, вилла Фарнези - на северо-восточной оконечности острова. Чтобы добраться туда, нужно пересечь весь остров по довольно извилистой дороге, которая огибает центральную гористую часть. Наконец, мы добираемся до замечательного дома, построенного в конце прошлого века и призванного соперничать с древнегреческими сооружениями. Легкая колоннада по фасаду образует портик над входом, смотрящим в сторону моря. Весь дом построен в форме разомкнутого квадрата с внутренним двориком, мощенным цветными мраморными плитами. Колонны, поддерживающие навес дворика, увиты плетистыми розами и глицинией. Все комнаты распахнутыми французскими окнами выходят или во дворик, или на море. Наталья рада нашему приезду.
- Отдыхайте, дети. Сонечка, ты измучена, Лео протащил тебя по всем раскопкам?
Я смеюсь: - Меня спас Паоло. Боже, как мне здесь нравится!
Сияющие краски неба, моря и земли под ослепительным солнцем придают жизни ритм радостного возбуждения, как пузырьки в шампанском создают игру бесценного вина. Мне хочется быть одновременно везде: лазить по горам, которые начинаются сразу за садом, переходящим в виноградник на склоне, исследовать все красоты острова и не вылезать из моря. С детства боготворившая море, так любившая плавать в нем, тут я получила его в таком количестве и качестве, что ошалела. Я часами плавала и ныряла, как дельфин. Выходила из воды, чтобы блаженно растянуться на подстилке рядом с Паоло, лениво поедая виноград, который он заботливо брал с собой на берег, считая, что если я не подкреплюсь чем-нибудь, то растворюсь в воде, как нимфа. Мы очень сблизились в эти дни, я впервые откровенно рассказала о себе, о тех событиях, которые исковеркали мою судьбу: о болезни, лишившей всех надежд и того, что составляло смысл жизни - балета, о неудачном браке, который не утешил меня в несчастье, а наоборот ежедневно травил душу сознанием своей никчемности. Кроме танца я ничего не умела делать, а любовь оказалась призраком, уплывшим сквозь пальцы.
- Я часто танцую во сне, хотя стараюсь не давать себе воли, и только по привычке тренируюсь по утрам.
- Ты совсем не можешь танцевать?
- Нет, могу конечно, я только не в состоянии выносить колоссальные нагрузки спектакля. Суставы ноют лишь в плохую погоду, да мне противопоказано простужаться.
Паоло умоляет потанцевать для него. Я включаю магнитофон, который он берет с собой на берег. После нескольких эстрадных песен там записана музыкальная тема, очень красивая, написанная Нино Рота к какому-то кинофильму. Я танцую прямо на песке, в купальнике. Паоло в восхищении:
- Ты должна танцевать, это так чудесно! На это должна посмотреть мама!
Вечером он уговаривает меня станцевать на мощеной площадке патио под мои любимые мелодии. Наталья растрогана до слез:
- Сонечка, у тебя талант! Ах, как жаль, что ты не можешь танцевать на сцене!
Я печально улыбаюсь, но мне приятно, что кому-то нравится мой танец. За двенадцать лет я впервые свободно отдаюсь наслаждению выразить себя в движении.
- Можно, я буду иногда здесь танцевать? Давно уже не чувствовала себя так легко: я уже не думаю о том, что потеряла, а только о том, что есть сейчас!
Паоло смеется: - Мы требуем, чтобы ты каждый вечер развлекала нас танцами! Когда ты танцуешь, на лице видна твоя душа, правда, мама?

Через день Паоло едет по делам, и тут же без его присмотра я попадаю в историю. Он настоял, чтобы я, уплывая далеко от берега, брала с собой надувной матрас, на всякий случай. После обеда я плаваю, толкая его перед собой, потом ложусь на него и, закрыв глаза, лениво покачиваюсь на волнах, чуть загребая руками. Паоло что-то говорил о течении, идущем чуть поодаль от нашего берега, но это тут же вылетело из головы. Я переворачиваюсь на живот и пытаюсь смотреть в воду, но яркие блики солнца не дают увидеть, что там. Тогда я опускаю лицо в воду и наблюдаю, как в прозрачной глубине снуют стайки серебристых рыбок. Я так увлеклась, что забываю поглядывать в сторону берега. Вдруг, услышав рядом тарахтение мотора, я поднимаю голову и вижу рыбачью лодку. Несколько рыбаков, размахивая руками, что-то кричат по-гречески. Ничего не понимая, улыбаюсь им и машу рукой. Они продолжают кричать и делают знаки, приглашая плыть к лодке. Оглядываюсь назад, чтобы показать на берег, я, мол, оттуда, и холодею: берега не видно! Со всех сторон одинаковая, сверкающая на солнце синь моря. Я в растерянности. Лодка подплывает ближе, мне протягивают руки и помогают забраться на борт. Кто-то вытаскивает мой матрас. На мне один купальник, волосы мокрыми прядями липнут к щекам и шее. Меня наперебой расспрашивают, но я ничего не понимаю! Пробую говорить по-французски - не понимают они. “Вилла Фарнези” ничего им не говорит. Меня похлопывают по плечу, один из рыбаков дает довольно чистую рубаху, я набрасываю ее на плечи, потому что кожа уже начинает гореть: слишком долго лежала на солнце. Лодка быстро плывет, рыбаки ставят еще и парус, и вот уже видна полоска берега.
Мы причаливаем у крохотной деревушки. Детишки бегут к лодке, выходят из домов женщины, все опять начинают обсуждать мое спасение, но здесь тоже никто не говорит по-французски. Я в отчаянии, потому что не могу даже добиться ответа, далеко ли до виллы Фарнези. Наконец, я умоляюще говорю: “Телефон!”. Это тоже долго обсуждается, потом, переговариваясь, двое мужчин ведут меня по пыльной каменистой дороге, сворачивают на тропинку, вьющуюся среди сосен в гору, и наконец через двадцать минут утомительной ходьбы, я ведь босиком, мы подходим к дому, стоящему на обрыве, открывающем великолепный вид на море. Мужчины громко вызывают хозяина и долго с ним говорят, показывая руками то на море, то на меня, то демонстрируя надувной матрас, который нес один из них. К моему великому облегчению, хозяин дома понимает по-французски. Рыбаки машут мне рукой, улыбаются и уходят. Хозяин приглашает меня в дом, усаживает, приносит лимонад со льдом и спрашивает, улыбаясь:
- Откуда же взялась в море прелестная незнакомка?
Я объясняю, как я случайно была отнесена течением от берега.
- Но течение идет к берегу! - озадаченно восклицает он, - Начнем сначала. Где вы живете?
- На вилле Фарнези.
- Не знаю такой. Где она находится?
- Я плохо представляю, но от Аргостолиона надо пересечь весь остров к северо-востоку. Я даже не знаю номера телефона! - говорю я в отчаянии.
Он хлопает себя по бедрам и вдруг начинает хохотать. Я в изумлении смотрю на него и он поясняет:
- Вы живете на Кефаллинии, а это остров Итака! - я в шоке, а он смеется и, похлопав меня по плечу, утешает, - Не волнуйтесь, это поправимо. Сейчас я все улажу.
Он подходит к телефону и начинает длительные переговоры по-гречески. Я рассматриваю моего спасителя. Ему лет пятьдесят, в черных кудрях и бороде много седины, глаза с цепким взглядом, мощная фигура, руки прекрасной формы, но очень сильные, работящие. Шорты и распахнутая рубаха, сандалии - все, что на нем надето. Наконец, его соединяют и он переходит на итальянский. Поговорив, он, улыбаясь, передает трубку мне.
- Сонечка, какое счастье, с тобой все в порядке? - слышу я голос Натальи, - Паоло задержался в городе, я с ума схожу - где ты, что с тобой! Синьор Кастеллини мне все объяснил. Не волнуйся, он поможет тебе добраться домой. Чао, дорогая!
Я передаю еще раз трубку хозяину. Когда разговор закончен, он с любопытством смотрит на меня.
- Вы не француженка, на каком языке вы говорили?
- Я русская. Меня зовут София, а вы - синьор Кастеллини?
- Зовите меня Никколо, прекрасная синьорина София. Мы с синьорой Фарнези обо всем договорились. Сегодня доставить вас домой будет довольно затруднительно, так что я провожу вас в вашу комнату, если вы не боитесь прохладной воды - можете воспользоваться душем. А вот как быть с одеждой? Придется вам довольствоваться моей самой длинной майкой вместо платья.
Он приносит мне темно-зеленую футболку. Я с наслаждением принимаю душ, смывая с тела и волос морскую соль, нахожу на полочке крем и смазываю горящую кожу на плечах и спине, надеваю футболку, которая прикрывает меня до середины бедер, как мини-платье. Волосы, высыхая, начинают виться крупными волнами, как их завили в парикмахерской в Милане. Я приобретаю божеский вид. Когда я выхожу, Никколо протягивает мне стакан “Мартини” со льдом:
- Вам нужно расслабиться после приключения!
Я смеюсь: - В этом году мне везет на приключения. Значит, я попала на Итаку! Это фантастика! Та самая Итака, где жил Одиссей?
Он, усаживая меня за стол, рассказывает, что есть даже место, где стоял дворец Лаэртидов, после раскопок можно видеть остатки храма и каменной стены ограды. Я жалею, что не смогу все это посмотреть. Никколо предлагает приехать специально, чтобы познакомиться с достопримечательностями. Я говорю, что первые несколько дней наслаждалась только морем и не думала, что я в Греции, то есть там, где с детства мечтала побывать и увидеть колыбель цивилизации, но после сегодняшнего приключения к морю буду относиться спокойнее, и жажда увидеть всю Грецию опять не будет давать мне покоя.
- Я не была даже в Афинах! - жалуюсь я.
Он улыбается: - Я вам завидую! У вас все впереди. Почему вы так мало едите?
Объясняю, что с детства в училище приучена к аскетизму в еде.
- Вы балерина? - интересуется он.
Я признаюсь, что сейчас не танцую, а преподаю детям. Никколо приглашает перейти в студию, он должен еще поработать, мы можем поговорить там. Я вхожу в большую комнату с застекленной стеной, за которой сумерки быстро накрывают сгущающейся темнотой чудесный морской пейзаж. Вспыхивает свет, и я вижу, что попала в мастерскую скульптора. Несколько мраморных голов греческих мужчин, девушка, смотрящая исподлобья, с безукоризненным греческим профилем, незаконченная детская фигура в полный рост. Мальчуган стоит, гордо выпятив животик и подносит ко рту гроздь винограда. Мне все это очень нравится.
- А у вас нет ощущения, будто то, что вы лепите сейчас, две тысячи лет назад уже имело место и называлось: Аполлон, амазонка, Эрот?
Он, смеясь, разводит руками: - Да, пожалуй вы правы! Но тогда мне пришлось бы прекратить работать. Я смотрю на вас и меня тоже не покидает ощущение, что я вас уже где-то видел. Может, с вас тоже лепили морскую нимфу? Или вы рождались, как Венера, из пены? Хотел бы я быть на месте наших рыбаков и вытащить вас из моря!
- Вряд ли это зрелище доставило вам удовольствие. Я была похожа на мокрую курицу, - улыбнулась я его энтузиазму.
Мы разговариваем, а он начинает ходить вокруг фигуры мальчика, поправляя незаметные мне дефекты, оглаживая ее руками, и я любуюсь, как его чуткие пальцы проводят по глине. Утром мы спускаемся в деревню и Никколо, договорившись с рыбаками, везет меня домой. Встречать меня выходят все: Наталья, Паоло и приехавшие с ним на несколько дней Елена и Лео. Елена делает круглые глаза и шепчет мне:
- Это же Никколо Кастеллини! Он делал скульптуры для Ватикана.
При прощании Пикколо говорит мне:
- Я рад, что море вынесло вас к моему дому. Вы не хотели бы позировать мне?
- Я не могу! - растерянно отказываюсь я.
- Не отказывайтесь сразу, подумайте, - просит он, - и будьте осторожнее в воде, следующий раз может быть не таким счастливым!
- Я теперь не спущу с нее глаз! - заверяет Паоло, обнимая меня за плечи.
- Скоро приедет мой друг, он плавает по Эгейскому морю, он сможет, если захотите, показать вам кое-что из древностей, может быть, тогда вы навестите меня еще раз на Итаке?
- О, с удовольствием!
Несколько дней проходят тихо. Мы плаваем в море. “Недалеко от берега!” - кричит мне все время Паоло. Мы с Еленой уходим загорать за скалы, снимая купальники.
- Ненавижу, когда загар не сплошной, это так не эстетично - белая грудь на загорелом теле, - говорит она, - Древние греки вообще ходили обнаженными, а у нас с тобой такие отличные фигуры!
Я загорела уже до цвета темной бронзы. Прямо со скал мы соскальзываем в воду и купаемся нагими. Такое блаженство!
Елена уговаривает меня позировать скульптору. Сама она рисует меня на пляже. Когда вечером Паоло просит меня танцевать, она в восхищении хватается за бумагу и карандаш и пытается сделать наброски. Теперь Елена изводит меня просьбами стать в танцевальную позу. К счастью, она должна скоро уехать, Лео уже давно пора на работу. В последний день перед отъездом, после обеда, Елена опять просит меня станцевать. Все садятся полукругом под навесом патио, я танцую посередине под музыку Шопена и Альбинони. Я не вижу, как входят гости, только заметив, как встает навстречу пришедшим Наталья, я застываю с высоко поднятой в арабеске ногой, а потом быстро убегаю одеться приличнее. Приехал Никколо а с ним еще кто-то, вероятно тот самый друг. Выйдя в патио и поздоровавшись с синьором Никколо, поворачиваю голову взглянуть на его спутника и застываю. Это мой незнакомец из Венеции! Я надеюсь, что держу себя в руках. Тише, дурочка, говорю я сама себе, он же тебя не знает! Какое облегчение, что мне хватило ума не открыть лицо. Приезжие в восторге от танца. Никколо хватает меня за руки и начинает уговаривать позировать ему.
- Какое счастливое стечение обстоятельств, мой друг на яхте будет привозить вас каждый день, он пробудет здесь еще двадцать дней. Знакомьтесь, Джим Тасборо, морской бродяга и композитор!
Елена, поддержав Никколо, убеждает, что я должна, просто обязана позировать, и обязательно - танцующей.
- Дурочка, Кастеллини сделает с твоей помощью шедевр! - шепчет она мне, - Я бы не раздумывала.
Наконец я соглашаюсь попробовать. Завтра они приедут за мной.
- В восемь! - заявляет Никколо.
- В девять, - заступается за меня Паоло, - София здесь отдыхает!
- Хорошо, - обреченно вздыхает Никколо, - завтра Джим зайдет за вами, София.
Утром мы допиваем кофе, когда приходит Джим Тасборо. Он улыбается всем, отказывается от кофе, и я прощаюсь с Еленой и Лео. Паоло сокрушается, что не сможет поехать с нами, ему нужно отвезти сестру в аэропорт. Я утешаю его, сообщив, что если капитан корабля сам не выбросит меня за борт, я вернусь жива и здорова. Елена тут же переводит мои слова Джиму. Он смеется и уводит меня на берег, где у причала стоит его яхта.
Мы идем под парусами, он предлагает сесть на скамеечку, чтобы меня не задело парусом, когда он переводит его, ловя ветер.
- Далеко до Итаки? - спрашиваю я.
- По прямой - пять-шесть километров, - и он приглашает меня в крохотную каютку, где достает карту, - Вот тут отмечено течение, которое отнесло вас в море. Если бы вас не подобрали моряки, вы все равно прибыли бы на Итаку, но нам с Никколо не так бы повезло, течение проходит южнее. Вы давно здесь отдыхаете?
- Больше недели.
- Бывали когда-нибудь в Греции?
- Нет.
- Я бы вам предложил небольшое путешествие по островам, но боюсь, что Никколо теперь не отпустит вас от себя. Долго вы тут пробудете?
- Еще три недели, может чуть побольше, мне нужно вернуться к 10 августа, - и я объясняю, что работаю в школе, учу детей танцевать.
- Я думал, что вы - балерина, знаете, у нас ходят легенды о русском балете. Скажите, а вы бывали в Италии раньше? Весной, например?
Я честно смотрю ему в глаза и отвечаю:
- Я приехала в Италию месяц назад и изъездила всю страну.
Мы поднимаемся на палубу, и он спрашивает, могу ли я управлять яхтой.
- Я в этом ничего не понимаю.
- Тогда садитесь и отдыхайте перед тем, как Никколо вытрясет из вас душу.
Действительно, скоро уже виден берег, такой же гористый, как на Кефаллинии. Мы причаливаем не в деревне, а в крохотной бухточке, прямо под домом, и поднимаемся по крутой тропинке между цветущих кустов. Я не знаю, как они называются, но их желто-оранжевые цветки очень душисты. Джим срывает веточку и втыкает мне в волосы: “Под цвет ваших волос!”. Мы проходим в студию, где Никколо уже ждет нас. Он просит меня раздеться (хорошо, что я взяла купальник!) и танцевать: “Медленнее, медленнее” - просит он. Наконец он находит позу. Она невероятно трудна, почти невозможна. Я должна встать на носок правой ноги, левую, согнув в колене, поднять вперед, руки подняты, голова откинута, спина сильно прогнута. Я понимаю, что ему надо, и пробегаю по студии по диагонали, высоко вскидывая колени и откинувшись назад. Он в восторге.
- Это то, что надо! Дикая пляска менады. И этот цветок! Нет, нужен венок. Джим, сбегай сорви. И потом, может ты не будешь путаться под ногами и пойдешь работать?
Джим возвращается с охапкой цветов, сооружает из них венок и одевает мне на голову.
- Венчаю музу, пусть она пошлет мне вдохновение! - восклицает он и уходит.
Вскоре из соседней комнаты доносятся звуки рояля. Мы с Никколо стараемся придумать, как облегчить мне позу, наконец, он просто подсовывает под ногу полено, что приготовлено у очага, и я, получив дополнительную точку опоры, замираю.
- Первый этап довольно скучен, я буду делать основу. Вы можете немного расслабиться, только держите правильно общий рисунок позы.
Я стою так до обеда, время от времени делая несколько танцевальных движений, чтобы разогреть усталые мышцы. Музыка то затихает, то звучит снова. Я замечаю, что Джим сидит так, что ему меня видно в открытую дверь, и он наблюдает, как я танцую. Никколо тоже это замечает и тотчас отдает распоряжение:
- Не бездельничай, пойди приготовь что-нибудь на обед, иначе София свалится от истощения.
При мне они говорят по-французски, но иногда Никколо начинает бормотать на итальянском, и Джим ему отвечает. Я подозреваю, что идет мое обсуждение, и это меня смущает. За обедом Никколо предлагает нам часа на два съездить посмотреть развалины дворца Одиссея, он пока поработает один.
Джим садится за руль старенькой машинки, мы спускаемся к деревне и за ней выбираемся на дорогу, разбитую, всю в ухабах. Нас подбрасывает и кидает в разные стороны, он кричит: “Держитесь за меня!”, и тут же резко тормозит, потому что из-за поворота выскакивает кудлатая собака. Она шарахается из-под колес и с перепугу кидается в обратную сторону, прямо под встречный грузовичок. Грузовик, вильнув, проносится мимо, оставив несчастное животное лежать в пыли на дороге. Я дико кричу и, выскочив из машины, бегу к собаке, Джим за мной. Когда мы убеждаемся, что собака жива, я судорожно вздыхаю. Не могу видеть мучений животных. Джим бережно осматривает собаку. У нее повреждена лапа, похоже на перелом, и рана на боку, где задел бампер. Я глажу ее, почесывая за ухом, успокаиваю, она жалобно повизгивает. Я по-русски уговариваю ее потерпеть, потом поднимаю на него умоляющие глаза:
- Ее надо отвезти куда-нибудь, чтобы перевязать.
- Придется возвращаться, вряд ли здесь есть ветеринар. Вы всегда принимаете так близко к сердцу страдания других?
Я киваю: - Тех, кто не может постоять за себя.
Мы вдвоем несем собаку в машину, я сажусь на заднее сидение и кладу ее голову себе на колени.
- Смотрите, вы запачкали платье!
Я только машу рукой. Он тихо трогает машину с места, но она все равно подпрыгивает на дороге, собака жалобно повизгивает, я обнимаю ее и чуть не плачу. По

  Содержание:

  Профиль автора

  Показать сообщения только автора темы (Ми-ми)

  Подписаться на автора

  Открыть в онлайн-читалке

  Добавить тему в подборки

  Модераторы: yafor; Дата последней модерации: 08.10.2011

 » окончание "Путешествия на Цитеру"

Вот окончание "Путешествия на Цитеру"


Стоит ли плакать! - он губами снимает слезинки с моих щек и легко целует, - Я поеду осторожней.
Он опять садится за руль и мы медленно едем к дому. Когда собака перевязана, а на сломанную лапу наложена шина, я даю ей миску молока, которое она жадно выпивает и тихо лежит на подстилке у крыльца.
- Ну, мы успеем только выкупаться. Пошли?
Он увлекает меня вниз, по крутой тропинке, придерживая время от времени за талию, когда я угрожающе несусь на дерево или камень. На берегу я скручиваю волосы на затылке, подвязав их пояском платья, и мы погружаемся в воду. Я по привычке плыву в открытое море, но Джим догоняет и разворачивает меня к берегу:
- Ты решила отправиться прямо на Кефаллинию? Никколо мне этого не простит!
Мы тихо плывем к берегу. Меня сверлит мысль: узнал он, или не узнал? Ведь голос, мой французский, наконец - нижняя часть лица, по которой он смог тогда отличить нас с Еленой? Я подозрительно смотрю на него, но по непроницаемому лицу ничего не понять. Мы выходим из воды и идем обратно к дому. Никколо уже ждет меня. Опять я стою в позе “танцующей менады”, Джим играет в соседней комнате, все заняты делом. Наконец я, шатаясь, иду к стулу:
- Я больше не могу, простите!
Джим несет мне “мартини” со льдом.
- Этот изверг тебя замучил. Знаешь, Никколо, наша собака и то имеет лучший уход, чем твоя модель. Я думаю, что морская прогулка, где мы не рискуем найти еще одну раненую собаку, пойдет Софи на пользу.
Перед уходом я склоняюсь над собакой и поглаживаю ее, она слабо шевелит хвостом.
- Она меня узнала! - радуюсь я.
Джим подает мне руку: - Мне сильно хочется быть на месте этой собаки. Не знаю почему, но мне тоже хочется вилять хвостом!

***
Яхта тихо плывет вдоль острова, ловя попутный ветер.
- Мне не верится, что я нахожусь в таком легендарном месте. Родина Одиссея! С детства любила читать о Греции, но никогда не думала, что меня принесет сюда течением!
- Я тоже рад, что ты не промахнулась!
- Под течением я имела в виду судьбу, - и я рассказываю ему историю нашей семьи, - Вот так я оказалась здесь.
- Хочешь, я покажу тебе Грецию? Поплывем в Дельфы.
Я радостно вскинулась, но потом сникла:
- У меня чуть больше двадцати дней. Синьор Никколо будет мучить меня еще дней десять, а такое путешествие требует много времени - я думаю, ничего не выйдет.
- Хорошо, там посмотрим. Посиди здесь или иди в каюту, я поймал ветер.
Пока он управлялся с парусом, я сидела, наслаждаясь крепнувшим ветерком, наконец, сделав поворот, мы пошли прямо к Кефаллинии. Джим закрепил парус и подошел ко мне.
- Тебе нравится?
- Очень, я люблю море! Правда, мне редко удается бывать на нем. А ты? Как можешь работать здесь, я что-то не видела в каюте концертный рояль, или он не обязателен? Я не очень знакома с работой композитора. Ты сочиняешь здесь? - я дотронулась до его головы, он засмеялся.
- Почти! Иногда так, иногда этак! У меня есть студия в Дельфах, но половину времени я работаю в море, у меня в каюте действительно есть синтезатор. Для начала его хватает, потом я возвращаюсь домой.
- А почему Дельфы?
- Да так, попал и остался. Не могу работать в крупных городах, там во мне все перестает звучать. Не то, что здесь.
- Ты счастливый, можешь жить там, где захочешь, и делать то, что больше нравится!
- А ты - нет?
- Нет! - я печально вздохнула.
Яхта подошла к нашему причалу, навстречу уже бежал Паоло... Мы стояли с ним и смотрели, как парусник плавно развернулся и заскользил вдаль, позолоченный заходящим солнцем.
- Ну как? Я завтра поеду, посмотрю? - спросил Паоло.
Я отговариваю его, объяснив, что работа только начинается, что-нибудь увидеть можно не раньше, чем через неделю.
- А этот тип, он к тебе не пристает? - ревниво спрашивает Паоло
- Не волнуйся, он джентльмен!
- А что с твоим платьем? И кровь! С тобой все в порядке?
Я рассказываю ему о собаке. Вечер проходит тихо, на вилле остались только мы втроем. Я беру карту Греции и углубляюсь в ее изучение.
Утром Джим первым делом передает мне привет от собаки. Она оправилась от травмы и уже встает на три лапы. Паоло смеется и желает нам удачи. Мы опять плывем навстречу солнцу к Итаке. Сегодня Никколо работает без перерывов, он часто подходит ко мне, чтобы провести руками по телу, прощупывая мышцы. Мне приходится стоять, почти не касаясь опоры второй ногой, чтобы тело было напряжено, как в танце. Когда мы садимся обедать, он восхищенно говорит, что давно не имел дела с таким великолепно развитым телом. Вот что значит - профессионал! Простая натурщица так не смогла бы. Джим в ответ замечает, что больше восхищается моим ангельским терпением. Допив кофе, он предлагает все-таки совершить нашу прогулку к Одиссею. Мы приезжаем к месту раскопок и бродим среди развалин и осколков колонн, потом он торопит меня обратно, чтобы успеть искупаться. В воде мы затеваем шумную игру, догоняя друг друга, пока он не ловит меня, крепко обняв, выносит на руках на берег и там бережно опускает. В такие минуты, когда он непринужденно обнимает меня, я деревенею от смущения и растерянности. Меня приводит в смятение двусмысленность положения. Я молю бога, чтобы он оставался в неведении. Джим замечает мою скованность и спрашивает:
- В чем дело, Софи? Тебе неприятно, когда я приближаюсь?
- Нет, но... Ты меня смущаешь.
- Софи, я не могу удержаться, ты необыкновенно меня привлекаешь! - и он, притянув к себе, целует в губы, а потом задумчиво смотрят на меня. Я бросаюсь по тропинке вверх, чтобы он не разглядел моего лица, которое залил румянец.
Проходит несколько дней изнурительного позирования. Я стараюсь удержать наши отношения с Джимом на грани простого знакомства.

*****
Наконец, Паоло не выдерживает и настойчиво просит взять его с собой. Я с радостью соглашаюсь. Мне уже хочется, чтобы между нами кто-нибудь был. Когда мы приходим в студию, Паоло долго стоит перед незаконченной фигурой. Никколо торопит меня встать в позу, чтобы начать работать.
- Дня через два я дам вам отдохнуть и буду лепить лицо.
Паоло оживляется: - А вы знаете, что Софию уже лепили и есть ее портрет? Во Флоренции в церкви Сан Миньято есть Мадонна с ее лицом, мы все ходили смотреть - сходство поразительное!
Никколо хлопает себя по лбу: - То-то же мне показалось, что я ее где-то видел. Ты слышишь, Джим?
Краска бросается мне в лицо. Мне просто плохо делается. Остальные не замечают моего смятения. Мне остается надеяться, что он тогда не расслышал, не понял, не придал значения, забыл... Паоло остается до полудня, а потом просит отвезти его обратно, ему нужно сделать несколько деловых звонков.
- Возможно, мне придется уехать домой раньше, чем я планировал. Я надеюсь, что вы здесь развлечете Софию. Жаль, что я не смогу повезти ее в Афины.
Перед его уходом Никколо о чем-то долго и горячо говорит с ним по-итальянски, пока я разминаю усталое тело. Джим не смотрит на меня, это большое облегчение, я решаю, что он забыл и не узнал.
Через час Никколо, ворча, идет готовить обед, пока я быстро бегу искупаться. Выскочив из-за кустов, я со всего размаха сталкиваюсь с Джимом, поднимающимся навстречу. Мы несколько секунд стоим, по инерции крепко прижавшись друг к другу. Я пытаюсь отстраниться, но он не отпускает и, подняв вверх мое лицо, шепчет:
- Теперь ты не убежишь! - он тянется поцеловать, но я вырываюсь и бегу к морю.
Я плыву вперед с такой отчаянной скоростью, словно за мной гонятся акулы. Наконец, устав, ложусь на спину отдохнуть. Чуть поодаль я замечаю Джима.
- Я боюсь к тебе приближаться, вдруг ты решишь уплыть от меня на Кефаллинию. Пять километров я не проплыву!
Я непроизвольно смеюсь и мы неспешно плывем к берегу. Джим, догадавшись, что меня лучше не трогать, идет поодаль и расспрашивает о Паоло. Я оживляюсь и рассказываю ему, как мы подружились, и о том, что он, вынужденно продолжив дело отца, сохранил страсть к искусству.
- Он очень понимает меня!
- Он влюблен в тебя. А ты?
Я поражена: - Влюблен? Он же мой брат!
- Ну, как я понял, родство очень отдаленное?
- Да, пожалуй, но все равно... А с чего ты взял, что он влюблен?
Джим смеется: - Ты слепая, Софи! И очень невинная. Сколько тебе лет?
- Тридцать.
- Ты мастерица на розыгрыши!
- Увы, я бы тоже хотела, чтобы мне было меньше, я вообще с удовольствием вычеркнула бы последние шесть лет из своей жизни!
- А почему?
- Неудавшийся брак, - говорю я неохотно.
- Понятно.
Больше мы на эту тему не говорим. Я боюсь вечером плыть с ним одна, но он, поняв, что я вся - словно натянутая струна, и меня лучше не трогать, разговаривает на отвлеченные темы. Вечером мы сидим с Паоло с бокалами вина и слушаем музыку. Он ставит нашу любимую “Травиату”.
- София, тебе нравится Джим? – интересуется вдруг Паоло, - Он так тобой интересовался, все расспрашивал, пока отвозил домой.
- Он хотел знать, была ли я во время карнавала в Венеции? - в отчаянии спрашиваю я.
- Да. Он сказал, что ему показалось, будто он видел тебя там. - (Я чуть не плачу.) - Что с тобой, дорогая?
У меня нет сил держать это в себе, я ему все выкладываю.
- Что же ты переживаешь? Это так здорово! Такое удачное совпадение.
Но я уже не могу успокоиться: - Как ты не можешь понять! Там я вела себя так непростительно легкомысленно, что он может подумать! А здесь я никак не могу понять, узнал он меня или нет. Это так мучит меня, я умру от стыда!
- Он так сильно тебе нравится? - спрашивает Паоло.
- Я не знаю - удрученно отвечаю я.
- В любом случае, он показался мне очень порядочным человеком. Разберись в себе: нужен он тебе? И если нужен - не раздумывай!
- Паоло! - поражена я.
- Видишь ли, я сужу по себе. Я очень нерешителен, и пока теряю время в раздумьях, бывает поздно. Мне кажется, мы с тобой похожи в этом, поэтому попробуй хоть раз поступить иначе, а там посмотрим.
- А ты? Прислушаешься сам к своему совету?
- Мне уже поздно, дорогая. Я, кстати, завтра уезжаю. Отец вызывает меня заняться делами. Очень жаль, что мы с тобой так мало были вместе. Я прилечу за тобой в августе, чтобы проводить домой. Кстати, Никколо просил меня сегодня поговорить насчет вашей работы. Он бы хотел, чтобы ты позировала ему обнаженной, хотя бы день или два, когда он будет заканчивать отделку. Я обещал уговорить тебя. Я думаю, тебе нечего бояться, работа будет великолепной!
- Я не знаю, - нерешительно говорю я и тут же оживляюсь, - Но Паоло, это так увлекательно! Когда я стою перед ним, я действительно чувствую себя танцующей менадой. Мне хочется громко кричать и носиться по комнате, или по берегу, может быть - даже обнаженной! Какое-то священное безумие... Но как мне не хочется, чтобы ты уезжал! С тобой я чувствую себя уверенней. Ты всегда поможешь.
- Ты боишься остаться с ним одна?
Я понимаю, что он имеет в виду не Никколо. Я только киваю.

*****
Утром мы прощаемся с Паоло - до моего отъезда. Джим, как всегда, заходит за мной после завтрака. Он ведет себя очень непринужденно и спокойно. Я немного расслабляюсь. Во время плавания он рассказывает о своей жизни в Греции, о своей работе. Он написал музыку к нескольким кинофильмам - это дает средства к существованию, но для себя он пишет еще симфоническую музыку, иногда выступает с концертами как пианист. В Лондоне он почти не бывает, только по делам.
Никколо начинает лепить мою голову. Долго не получается нужное выражение. Он просит Джима играть, потом предлагает танцевать под его музыку и наконец улавливает то выражение, которое считает нужным.
- Но вы все-таки по природе своей не менада. Я ваше лицо скорее вижу в задумчивой грусти, только танец может довести вас до безумия, - сокрушается он.
- Но ведь жрицы тоже редко достигали такого состояния. И наверняка пользовались какими-то наркотиками, судя по тому, что эти пляски заканчивались кровавыми жертвами, - я наклоняюсь погладить приковылявшую к моим ногам собаку.
- Да уж, раздирающей в ярости барашка я тебя не представляю! - замечает вошедший Джим, за что тут же изгнан на кухню. Купаться мы впервые идем все вместе. Никколо поражает моя страсть к воде и купанию.
- О, - бормочет он, - нереида, нимфа моря, отдающая себя только волне. Вот так! - и он заставляет меня, высунувшись из воды по грудь, откинуться назад, протягивая одну руку вперед, навстречу барашкам волн.
Запрокинув голову вверх, к солнцу, я улыбаюсь, прикрыв глаза.
- Изумительно! - кричит Никколо, - Ты посмотри, какая у нее чувственная улыбка!
Я тут же погружаюсь в воду и сердито плыву от берега.
- Она опять поплыла на Кефаллинию. Каждый день я останавливаю ее на полпути, - смеется Джим и, догоняя меня, подталкивает к берегу.
В студии Никколо начинает метаться, не зная, что делать.
- Я разрываюсь на части, мне хочется закончить это и хочется сразу начать нереиду. Придется работать ночами...
Он просит меня, сидя на стуле, откинуться в той позе, что была в воде, и начинает быстро мять глину, придавая ей форму моего тела.
- Ваш брат передал мою просьбу?
- Да.
- Вы согласны?
- Пожалуй, да. Я понимаю, что согласившись позировать, не могу капризничать. У меня будет только одно условие.
- Какое?
- Мы должны быть в студии только вдвоем.
- Этот бездельник не приблизится к дому на сто метров. Вас это устроит?
- Вполне!
- Тогда завтра, и сразу для двух скульптур!
Несмотря на то, что я с детства не стесняюсь своего тела, ведь полуобнаженность партнеров по танцу и рискованные поддержки приучили к сознанию, что работа есть работа, снимать с себя купальник при мужчине приходится с внутренним усилием.
- Вы не так хрупки, как кажетесь в одежде, отлично!
Он начинает быстро работать, подходя иногда, чтобы нащупать мышцы напряженной спины и ног.
- Не опирайтесь второй ногой! - просит он.
Для отдыха я откидываюсь на стуле в позе нереиды. Никколо работает, как бешеный. Стук в дверь заставляет нас обоих вздрогнуть.
- Ну, что еще! - взревывает он.
- Уже три часа, я приготовил обед, - доносится из-за двери.
Я натягиваю купальник и мы идем есть. Я, в основном, ем овощи, виноград и маслины, которые очень люблю. Джим с беспокойством вглядывается в меня:
- Никколо, ты бессовестно эксплуатируешь Софи, она даже побледнела!
Тот отмахивается. Он не отпускает меня до вечера. Я так устаю, что у меня подрагивают мышцы. На яхте Джим сразу ведет меня в каюту и предлагает отдохнуть. Я ложусь и под легкое покачивание и журчание воды неожиданно засыпаю. Когда я открываю глаза, вижу, что он сидит напротив и смотрит на меня.
- Прости, я заснула!
- Тебе что-нибудь снилось? - спрашивает он.
- Нет, - смущенно отвечаю я, не могу же я признаться, что мне снилась наша прогулка в гондоле по Большому каналу в Венеции. Я выхожу из каюты и в изумлении смотрю на него: мы стоим у причала напротив моего дома.
- Мы давно здесь?
- Больше часа. Мне было жаль тебя будить. Софи, а тебе не кажется, что я достоин награды за свое стоическое терпение?
Я удивленно поднимаю брови, а он берет мое лицо в ладони и целует. Я в таком оцепенении, что даже не протестую, но потом все же беру себя в руки и отстраняюсь.
- Джим, я бы не хотела давать повод думать, что поощряю это!
- Нет, моя дорогая, ты не поощряешь. В этом я могу дать клятву! - и он засмеялся, - Никколо дает послезавтра тебе день отдыха. Хочешь куда-нибудь отправиться?
- Да, я ведь ничего еще не видела толком.
- Так давай слетаем в Афины?
- На один день?!
- Мы выпросим два! Поговори с синьорой Фарнези. И выспись как следует!
За ужином я все рассказываю Наталье. Ах, Паоло, как мне тебя не хватает! Наталья считает, что это большая удача и мне нужно ехать.
- Сонечка, я очень рада! Лучше бы он был богат, но он, судя по всему, хорошо образован и воспитан.
- О Господи, тетя! Какое это имеет значение! Я уеду через неделю и все.
- Как знать, Сонечка, наши судьбы пишутся на небесах!
- Ну, ваша-то точно! Но вряд ли кто-то озаботится моей судьбой. Я всегда плыву по течению.
На другой день мы также напряженно работаем с Никколо, наконец он меня отпускает на два дня.

*****
Два дня в Афинах мне кажутся сказкой. Мы едем к Акрополю, и я хожу и хожу между колонн Парфенона, от статуи к статуе в музее Акрополя, потом мы бродим по Агоре. Наконец я выбиваюсь из сил. Джим ведет меня в ресторанчик, кормит, и после второй чашки кофе я прихожу в себя и с новыми силами устремляюсь в Национальный музей. Остановившись у очередной Коры, я признаюсь:
- 3наешь, мне хочется провести по ней руками. Складки ткани такие натуральные, что кажется - прижмешь руки к талии и почувствуешь тело.
- Мне тоже хочется, - признается он, - но мне проще!
Он тут же сжимает руками мою талию и проводит ими вниз к бедрам. Я шлепаю его по рукам. Наконец я заявляю, что больше не могу воспринимать очередные отбитые руки и головы.
- Что теперь будем делать?
- Пошли, сейчас увидишь!
Он выводит меня из прохлады музея на палящее солнце. Я должна признаться, что переношу жару в Афинах хуже, чем на островах. У входа на улице нас ждет машина. Мы усаживаемся, Джим разговаривает с шофером по-гречески. Машина вырывается из раскаленного города и несется по дороге, мимо оливковых рощ, по живописной равнине Аттики.
- Куда мы едем? - интересуюсь я.
- В Фивы.
Меня так разморило от жары, что я засыпаю, привалившись к плечу моего спутника. От громкого гудка машины, сигналящей двум осликам, что бредут по дороге впереди, я просыпаюсь и спрашиваю, где же Фивы.
- Давно позади. Спи еще. Мы, собственно, едем в Дельфы.
Я задыхаюсь от возмущения: - Это что, похищение?
Он смеется и притягивает мою голову на плечо:
- Ты хотела бы провести еще один день в Афинах, в этой жаре?
- Нет, это слишком тяжело, спасибо, - бормочу я и снова засыпаю.
Просыпаюсь я от прохлады, льющейся в открытые окна машины. Мы едем по горной дороге и это настолько красиво, что я высовываюсь из окна, стараясь охватить глазом всю величественную панораму гор.
- Вон там, впереди - Парнас. У его подножия и расположено святилище Дельфийского оракула. Завтра с утра мы пойдем туда. Хочешь узнать свою судьбу?
- Нет! - быстро говорю я, Джим смеется.
Мы въезжаем в Дельфы уже в сумерках. Улица уступами уходящих к горе домов огибает подножие. Машина останавливается у ограды. Мы входим и через темный сад поднимаемся к дому, заплетенному виноградом. Большая терраса занимает его половину, на нее выходят двери двух комнат. Стены большой, в которую мы заходим, завешаны полками с книгами, кипами нот, керамикой, посередине стоит рояль. Маленькая представляет собой аскетическую спальню мужчины с узкой кроватью и шкафом у дальней стены.
- Хочешь принять душ? - спрашивает Джим и ведет в пристройку, где устроена душевая и туалет, - Я принесу тебе полотенце.
Когда я стою под струями прохладной воды и с наслаждением смываю с себя пыль и жару Афин, дверь приоткрывается, и он кладет на табурет полотенце.
- Я принес тебе халат. Все в порядке?
- Да! - кричу я сквозь шум воды, надеясь, что меня за прозрачной шторкой не видно, даже если он и посмотрел. Но вдруг осознаю, что мне этого очень хочется. Я так устала терзаться мыслью о моем “Венецианском позоре” и о том, узнал меня Джим или нет, что хочу уже, чтобы это как-нибудь разрешилось и принесло успокоение. Он мне ужасно нравится, это я поняла давно. Может, Паоло прав, когда советует не раздумывать долго. Когда я выхожу в коричневом махровом халате с монограммой, пахнувшем мужским одеколоном, Джим подводит меня к спальне:
- Твои вещи здесь, это твоя комната, приводи себя в порядок. Я быстро в душ. Потом пойдем поужинаем в отель.
Я спешно расчесываю волосы и чуть-чуть подкрашиваю глаза. Лицо такое загорелое, что пудра неуместна. Не успеваю одеться, а Джим зовет уже выпить сначала кофе:
- Иди, как есть, потом оденешься, остынет!
Я сижу на диванчике с чашкой кофе, в которую он плеснул бренди, Джим, устроившись напротив, пристально меня рассматривает.
- Что-нибудь не так? - не выдерживаю я.
- Нет, все в порядке, я просто задумался. Я живу здесь один и вдруг в моем халате, так по-домашнему - женщина, о которой я мечтал! - я опускаю глаза на зарумянившемся лице, - Больше всего мне в тебе нравится застенчивость юной девушки. Иди одевайся, пойдем ужинать.
Джим ведет меня по тускло освещенной улице к яркому пятну отеля, столики выставлены прямо на площадку под деревья, в которых горят разноцветные фонарики. Он заказывает мне овощи и фрукты, себе мясо, зажаренное на шампуре, как наши шашлыки, и очень сладкое и необыкновенно вкусное мускатное вино. Я тянусь вилкой к его тарелке:
- Можно я возьму кусочек?
Он ставит тарелку между нами и мы едим из нее оба, я - чуть-чуть, он все остальное. “Объеденье!” - восклицаю я в конце и мы оба смеемся. Неторопливо пьем еще вино и кофе, я наслаждаюсь жизнью. Потом мы медленно идем в сторону Парнаса, и вдруг за деревьями появляются величественные развалины, подсвеченные прожекторами. Стройные колонны устремляются в столбах света в темное небо, и у меня наворачиваются слезы от нахлынувшего восторга. Только тут я до конца осознаю, что стою в сердце Эллады, к которому три тысячи лет идут прикоснуться люди, ожидая кто совета, кто поддержки, кто обещания ума, или богатства, или счастья.
- Как ты счастлив, наверное, что живешь здесь! - говорю я.
- Хочешь тоже здесь жить, со мной? - притягивает меня к себе Джим.
Я закрываю ему рот рукой, но он, поцеловав ее, отводит в сторону и легко целует сначала в глаза, лоб, щеки, потом в губы, нежно и крепко. Я задыхаюсь и перестаю сопротивляться, отдавшись красоте момента. Когда совсем не хватает дыхания, мы отрываемся друг от друга и медленно идем к дому, Джим придерживает меня за талию. Дома, подведя к спальне, он еще раз целует и желает спокойной ночи.
- Не закрывай дверь, будет не так жарко. Я устроюсь на террасе.
Я ложусь на кровать, восхищаясь его порядочностью, и думаю, что может и не оскорбилась бы, если он... Я закрываю глаза и проваливаюсь в сон. Утром меня будят тихие шаги по террасе, запах кофе, стук чашки о блюдце, накидываю его халат и выхожу, щурясь на солнце из затемненной комнаты.
- Иди сюда, дорогая, выпей кофе.
Джим успел сбегать за свежими булочками, на столе стоит апельсиновый сок, кофе и виноград. Я подсаживаюсь, пью сок, отщипываю виноград, откусываю булочку и, откинувшись на спинку дивана, наслаждаюсь кофе.
- Ты хорошо отдохнула, Софи? - улыбается мне Джим, - допивай кофе, я просмотрю почту и пойдем осматривать все, что тут можно посмотреть.
Я наблюдаю, как он вскрывает конверты, одно письмо он внимательно читает и откладывает в сторону.
- Вот черт, мне предлагают концертное турне через два месяца. Придется слетать дня на два в Лондон, уточнить программу. Как некстати!
- Да, Никколо не обрадуется! – улыбаюсь я.
- Я тоже не рад, не хочу от тебя улетать, и так мало осталось до твоего отъезда!
Я ухожу одеваться и мы отправляемся в город осматривать храм Аполлона, сокровищницы, театр. Я спускаюсь по скамьям-ступенькам на сцену и, встав на самую середину, читаю цветаевское “Послание Федры”:

Ипполиту от Матери - Федры - Царицы - весть,
Прихотливому мальчику, чья красота, как воск
От державного Феба, от Федры бежит... Итак,
Ипполиту от Федры: стенание нежных уст.
Утоли мою душу! (Нельзя, не коснувшись уст,
Утолить нашу душу!) Нельзя, припадая к устам,
Не припасть и к Психее, порхающей гостье уст...
Утоли мою душу: итак, утоли уста.
Ипполит, я устала...

Мой тихий голос подхвачен вверх и, грохоча, возвращается к нам. Я замолкаю и закрываю уши, зажмурившись, мне кажется, что меня слышит весь город. Джим опускает мои руки и спрашивает:
- Что ты читала?
- Это очень трудно перевести. Это письмо Федры - Ипполиту. Она умоляет о поцелуе, потому что когда целуют губы - целуют душу. Она устала и измучена любовью.
Он тихо и серьезно просит:
- Поцелуй мою душу, Софи! - и я, привстав на цыпочки, целую его, - Спасибо, - шепчет он, - Как красиво звучит это на твоем языке - как воркование голубки.
- Я думаю, она и была воркующая голубка. Она была молода, Тезей, у которого было к тому времени 50 детей от разных женщин, женился на ней по политическим соображениям, убив предварительно мать Ипполита, царицу амазонок. Она влюбилась в молодого сына, а не в старого отца, но не идет его соблазнять, а пишет ему письмо и умоляет излечить от страданий. А он врывается к ней и начинает обвинять во всех смертных грехах. Я думаю, она повесилась не столько из страха перед мужем, сколько от разбившихся иллюзий. Ей незачем стало жить. Вообще, все греческие мужчины не отличались порядочностью и тонкостью чувств. Зато какие женщины! Медея, Федра, Антигона. А Цирцея! Вот кого до сих пор боятся все мужчины! Что ты можешь сказать по этому поводу?
- Ты думаешь, этого испытания не может выдержать ни один мужчина? (*В результате испытания Цирцеи большинство мужчин превращалось в животных, в основном - в свиней).
Я засмеялась: - Ну, в то время - точно ни один, сейчас - не знаю. Вам видней!
Мы идем в музей смотреть знаменитого Возничего**, потом бродим по Парнасу, поднимаясь все выше и выше по сухим, источающим жар камням, пока я не сажусь в изнеможении: (** Возничий - античная скульптура, предположительно Аполлон)
- Я умираю от жажды! Больше всего мне сейчас хочется оказаться в море как раз посередине между Итакой и Кефаллинией.
Он смеется и увлекает меня навстречу шумящим серебристым оливам, широким потоком стекающим вниз по долине. Мы спускаемся и проходим опять через полукруглую чашу амфитеатра. На сцене Джим говорит несколько фраз на греческом, очень звучных и красивых. Я вопросительно смотрю на него:
- Что ты сказал?
- Я благодарил богов.
- За что? - но он только улыбается.
После обеда мы на той же машине едем дальше, спускаясь постепенно к морю в Мессалонги, и там садимся в самолет. Мы добираемся к вилле Фарнези до темноты. Расцеловавшись с Натальей, я иду проводить Джима на яхту и заодно искупаться. Мы погружаемся в прохладную воду, я от наслаждения тихо смеюсь и медленно плыву вперед, пока Джим не останавливает меня:
- Осторожней, там дальше течение! Хотя я бы хотел, чтобы нас унесло куда-нибудь вместе.
Мы плывем к берегу, который уже покрыт тенью, и в сгущающихся сумерках Джим опять берет меня на руки и выносит на берег.
- Прощай, до завтра! - он добавляет несколько слов по-английски, которые я не понимаю - Я целую твою душу!
Он легко целует меня и ставит на песок. Я стою и смотрю, как яхта тихо отплывает под парусом, а потом иду к Наталье, которая ждет от меня отчет о путешествии.

*****
На другой день Никколо рвет и мечет после известия, что осталось только два сеанса. Он немедленно начинает работать, бросив нетерпеливо - “Раздевайся!”. Мы делаем только короткий перерыв на обед, даже не идем купаться.
- София, оставайтесь у меня ночевать, слишком много времени уходит на дорогу! - и он идет к телефону звонить Наталье.
Мы работаем допоздна. Я так устаю, что у меня нет сил спуститься к морю искупаться.
- Хочешь, я отнесу тебя на руках? - спрашивает Джим, но я отказываюсь:
- Я могу заснуть прямо в воде.
Я засыпаю, едва коснувшись подушки, но во сне у меня еще долго подрагивают мышцы ног. Мне снится, что я поднимаюсь на Парнас, мне надо добраться до самой вершины, где ждет Джим, и если я не успею, он улетит прямо с вершины в Лондон. И я иду, и иду всю ночь, и так и не могу добраться до этой недоступной вершины. Утром я просыпаюсь с чувством утраты и печали. Мы быстро завтракаем, Никколо просит не терять времени. Я стою, уже не замечая усталых ног. Никколо не нравится выражение моего лица и он просит Джима играть что-нибудь эмоциональное. Тот играет Шопена, сонаты Бетховена, потом что-то очень красивое и незнакомое. Никколо очень доволен. Он старается закончить “Нереиду”. Наконец он замечает мое побледневшее лицо.
- Ладно, София, одевайтесь, все равно этого мало. Эх, еще бы неделю! - и он кричит в дверь Джиму: - Принеси выпить что-нибудь, покрепче и побольше, и кофе!
Я вяло натягиваю на себя сарафан и падаю в кресло. Джим приносит стаканы с коньяком и, опустившись перед моим креслом на колени, заставляет выпить все. Я пью, морщась и запивая коньяк крепким кофе.
- Никколо, ты зверь, ты чуть не убил ее!
Я сижу тихонько в кресле, приходя в себя, потом подхожу и впервые смотрю на себя со стороны. Обе скульптуры такие разные. Менада несется в бешеной пляске с вдохновенно закинутой головой, вся изогнутая, как лук, напряженная и неистовая. Нереида, всплыв из ажурной пены, открывшей ее тело до талии, блаженно прижав левую руку к груди, правой тянется к следующей волне, запрокинув лицо к небу с чувственной и нежной улыбкой на приоткрытых губах. Джим стоит сзади, приобняв меня за плечи, и тоже всматривается в их лица.
- Неужели это я?! - спрашиваю удивленно у Джима, - Этого не может быть!
- Это ты, дорогая! - подтверждает Джим.
- Это еще не закончено. Надо работать и работать! - ворчит Никколо, - София, когда вы приедете в следующий раз? Скоро?
- Я не знаю, - пожимаю я плечами, - может быть - никогда, может быть - следующим летом.
- Хорошо, я поговорю об этом с синьорой Фарнези. Отвези ее домой, Джим, я еще поработаю.
При прощании я благодарно целую Никколо в щеку повыше бороды, он треплет меня по плечу:
- Спасибо, девочка, я рад, что тебя принесло море!
Мы идем к яхте. Джим, со словами: “Ты так измучена!” - подхватывает меня на руки, несмотря на мои протесты, и несет вниз к морю. На яхте он спрашивает:
- Хочешь поспать?
- Нет, я уже вполне пришла в себя!
Я сажусь на скамеечку и наблюдаю, как он ставит парус. Наконец, он ловит ветер и, закрепив парус, подсаживается ко мне.
- Сколько дней у тебя осталось?
- Дней семь. Я не знаю, на какое число Паоло возьмет для меня билет. Он должен за мной прилететь.
Парус начинает хлопать, и Джим убирает его. Яхта тихо покачивается на волнах. Мы сидим, глядя на чернеющую вдали полоску берега.
- Софи, - говорит Джим, - Софи, я не хочу тебя терять! Эта поездка в Лондон так не нужна сейчас! Я боюсь, что ты опять исчезнешь, как в Венеции!
Я изумленно вскидываю голову, а потом кричу в гневе:
- Ты знал! Ты обманул меня! Ты знал, что это я, и не сказал мне! Какой стыд, ты смеялся надо мной! - Джим, улыбаясь, протягивает ко мне руки, но я кричу, - Не подходи ко мне! - и пытаюсь увернуться от него.
Бежать на крошечном суденышке просто некуда, и тогда я перешагиваю через поручни и, прыгнув в воду прямо в сарафане, быстро плыву прочь, лишь бы он не видел моего отчаянного лица. Я слышу, что Джим прыгает вслед за мной. Он быстро догоняет меня и хватает в объятия, от которых мы все время погружаемся в воду. Я умоляюще прошу: “Пусти же меня, пусти!” - но он крепко обнимает за талию и увлекает к яхте. Джим помогает мне забраться по веревочной лесенке, отводит в каюту и протягивает сухую футболку: “Переоденься.” К счастью, у меня в сумке сухой купальник. Я надеваю поверх него футболку и сажусь на койку, спрятав лицо в руках. Мне невыносимо стыдно. Джим спускается в каюту и садится рядом.
- Софи, ты действительно думала, что я тебя не узнал?!
- Я надеялась на это. Мне так стыдно!
- Чего, глупая?
- Ты все время думал, что я легкомысленная и доступная! Такой позор! Я сама не знаю, что на меня тогда нашло. Паоло и Елена убеждали, что на карнавале все дозволено, я была уверена, что меня никто не узнает. Да и кто мог узнать? Я приехала на десять дней из другого мира. Когда я увидела тебя здесь, я чуть не умерла! Я молила бога, чтобы ты не узнал меня. Ты меня презираешь?!
- Глупенькая девочка, я тебя обожаю! Ты даже не представляешь, чего мне стоило сдерживаться! Я сходил с ума! А когда ты не пришла в Венеции? Я обходил отель за отелем в надежде тебя найти!
Тут он начинает меня целовать, так тихо-тихо, чтобы не спугнуть, пока я не вздыхаю судорожно, как после рыданий. Джим обнимает меня и поглаживает, успокаивая. Мы долго сидим, рассказывая друг другу наши переживания, и целуемся без конца. Наконец он говорит:
- Я бы не отпускал тебя ни на минуту, но завтра мне нужно лететь в Лондон, а тебе необходимо как следует отдохнуть. Придется плыть дальше!
Парус он не ставит, а заводит мотор, и мы быстро приближаемся к берегу. На прощание он спрашивает меня:
- Ты выйдешь за меня замуж?
- Давай поговорим об этом потом.
- Хорошо, через два дня. Я увезу тебя на середину моря, чтобы ты не могла больше ни убежать, ни уплыть от меня!

*****
На следующий день все мои романтические мечты рушатся. Приезжает Паоло.
- София, я за тобой! У меня только два дня. Потом собрание вкладчиков. Завтра мы улетаем!
Я в растерянности, но потом решаю - пусть будет все, как есть: все равно ничего хорошего из этого не получится, так зачем душу травить! И я спокойно улыбаюсь Паоло:
- Отлично, завтра летим!
На прощанье я все-таки говорю Наталье: - Должен прийти Джим Тасборо, тетя, скажи ему, что я постараюсь приехать в следующем году, тогда мы и поговорим. И пусть передаст привет синьору Кастеллини.
- Конечно, моя девочка! Я все ему расскажу, - обещает она.
В самолете, набирающем высоту, Паоло берет меня за руку и просит:
- Ну, расскажи все, что было без меня.
Я начинаю, но слезы наворачиваются на глаза. Он обнимает меня за плечи:
- Ну, что ты, неужели это так серьезно?
Я киваю головой. Успокоившись, я все рассказываю.
- София, это замечательно. Он тебя обязательно найдет! Теперь он знает, кто ты и откуда. Я сам его разыщу, и мы поговорим. Не переживай, все будет хорошо, я позабочусь об этом.
Я надеюсь, что не застав меня на острове, Джим позвонит мне во Флоренцию. Я весь день, пока Паоло заседает на своих советах директоров, просидела дома у телефона, но позвонила только Наталья с пожеланием счастливого пути. Позднее я узнала, что подписание контракта на турне задержалось, Джим вернулся из Лондона на три дня позже. Встретившись с Натальей, он стал звонить во Флоренцию, когда нас уже там не было. На другой день Паоло увез меня в Милан.
- Я решил подсластить пилюлю. До отлета мы еще раз сходим в оперу.
Я покорно соглашаюсь. Мы слушаем “Норму” Беллини и еще раз “Травиату”. Это примирило меня с жизнью. Вытирая слезы после заключительной арии Виолетты, я сказала:
- Знаешь, Паоло, счастливой любви, наверное, не бывает. Надо находить красоту в неудаче.
- Ты что, а мама с отцом?
- Ну, это бывает один раз на миллион. Нам, простым смертным, так не повезет.
- Выброси эти мысли из головы! - встряхивает он меня, - У тебя все будет хорошо! Я притащу его к тебе за волосы, если надо будет!
Я засмеялась: - Спасибо, Паоло, ты самый лучший! Когда ты приедешь зимой, я найду тебе самую красивую девушку в жены.
- Если бы у тебя была сестра-близнец, я с удовольствием бы на ней женился.
- Глупый, она тоже была бы тебе сестрой!
- Ты разбиваешь мои мечты!
- Нельзя так опасно мечтать. Впрочем, хочется всегда недоступного. Ну что, например, может быть общего у меня с англичанином! Мы на разных полюсах.

*****
Возвращение домой на этот раз далось труднее. За два месяца я привыкла жить в мирке, центром которого была я сама. Все - Паоло, Никколо, Елена, Джим признавали за мной право на исключительность. Я интересовала их как личность, и то, что дома было неудачливой заурядностью, там, в их глазах, сверкало, как отмытый от пыли бриллиант. То волшебство, которое сотворил Никколо, разглядев во мне совершенно несвойственное в повседневной жизни состояние души, дало обратный эффект и я уже чувствовала в себе и способность неистовой страстной самоотдачи, и мечтательную томность предчувствия любви. Я возвращалась в старую жизнь новым человеком и что теперь будет со мной, - не знала. Я всегда считала себя человеком разумным и постаралась взять себя в руки и спокойно отодвинуть происшедшее назад, в область воспоминаний, чтобы жить дальше, как и жила до этого. Иногда мне снился Джим.
К декабрю будничные хлопоты и работа начали стирать из памяти мою летнюю одиссею, и я была занята в школе - подготовкой к Новогоднему смотру детской самодеятельности, дома - бесконечными обсуждениями, как мы будем принимать гостей из Италии, чем угощать, что показывать. Бабушка Лена от хлопот даже заболела, и я часто навещала ее, помогая по хозяйству. Как-то само собой я все ей рассказала про Джима и она, глядя на меня старчески светлыми глазами, сказала:
- Все в руках божьих, Сонечка. Теперь не те времена, может, и тебе повезет еще.
Наконец приехали Наталья и Паоло. Елена ожила и помолодела от счастья. Моя бабушка, мама и тетя Надя не могли насмотреться на них, бедный Паоло захлебывался в волнах восхищения его красотой и достоинствами. Ему нужно было сразу после Нового года лететь обратно. Он не отпускал меня ни на шаг, спасаясь за моей спиной от родственной любви, пошел даже в школу посмотреть на мои уроки. Там он и встретил нашу молодую, только что из института, учительницу математики Риту, очаровавшую его светло-русой косой. “Да, русские женщины - это невероятное чудо!” - обалдело приговаривал он. То, что весь наш женский учительский коллектив потрясен его красотой, было неизбежно. После этого мы везде ходили уже втроем.
- Сегодня, милые девушки, мы идем в Филармонию. Там должен быть один мой знакомый.
Вечером мы отправляемся на концерт проходившего в эти дни фестиваля “Русская музыкальная зима”. Паоло отходит за программкой, потом, пропуская нас с Ритой на наши места, шепчет мне:
- Смори, как интересно: Тасборо, в общем, довольно редкая фамилия, правда? - и передает мне программку.
- Джеймс Тасборо, “Симфоническая фантазия” - читаю я, - Но ведь здесь “Джеймс”?
- Дурочка, это полное имя. Слушай!
Я слушаю и узнаю лейтмотив, под который позировала Никколо. В мечтах уношусь в те дни, и, когда концерт окончен, все еще оцепенело сижу, не в силах справиться с собой. Рита с любопытством смотрит на меня, но Паоло уводит ее за собой со словами:
- Приди в себя, мы пока возьмем наши пальто.
Я сижу, прикрыв глаза рукой, пока последние зрители покидают зал. Впервые за эти полгода на меня накатывает отчаяние утраты. Я начинаю понимать, как тяжело было все эти месяцы делать вид, что ничего не произошло. Встаю, глубоко вздохнув, все еще сердясь на Паоло за то, что, желая сделать мне приятное, он невольно причинил мне такую боль, и иду к выходу. В дверях меня догоняет голос, от которого вдруг подгибаются ноги:
- Здесь ты от меня не сбежишь! Я приехал, чтобы жениться на тебе.
Знакомые руки обвивают меня надежным и ласковым кольцом. Я, уткнувшись в него, плачу от счастья и облегчения и только приговариваю, мешая русские и французские слова:
- О, Джим! Я так люблю тебя! Джимми, дорогой, я ТАК тебя люблю!

Оооооооо! Это было прекрасно!
Я в полнейшем восторге!!! Ми-ми, спасибо за такой красивый рассказ. Есть что-нибудь еще в этом же духе?
_________________

Да? от чего же в восторге? Это проба пера, поэтому есть огрехи, которыхя сейчас бы избежала, например - страсти цитировать стихи (или сделать их покороче), текст меньше бы напоминал путеводитель по Италии. Но Греция - это благодаря Стюарт, по-моему, неплохо. А вот конец - ну просто детский. слюни, бантики и кольца. Мне сейчас смешно.
Такого у меня еще немножко есть. Качество по нарастающей. А не раздражает, что время начала 80-х? Там датировка точная, если считать от войны.
Молодежь любит современное, про сейчас...

Или ты себя не до оцениваешь как начинающего писателя, или меня переоцениваешь как критика Мне и в самом деле оч понравилось и стиль, и время в кот развиваются действия. А слюни, кольца, бантики ... так для разрядки иногда можно и такое почитать.
Кстати , я так поняла , у тебя филологическое образование? Если да, не могла бы ты мне порекомендовать что-нибудь из мировой классической лит-ры, а то эти я совсем не развиваюсь читая только ЛР.
_________________

Ния, я по образованию биолог, сто лет не работаю по специальности, но знания эти мне помогают. Литературу и искусство я просто люблю. Мировую классику я читала в "Библиотеке Всемирной Литературы" (БВЛ) сто томов прочла практически все. Знаешь, молодые способны поглощать все подряд. Сейчас такой подвиг я бы не совершила. Читать начни с того, что интересно. Например - "Конец главы" Джона Голсуорси. После этого захочется прочесть его "Сагу о Форсайтах" (Это лучше, чем сериал). Или начни с новелл Карен Бликсен. Гениальная женщина. Про нее фильм "Из Африки" с Мэрил Стрип в гл. роли. Или прочти "Женщину французского лейтенанта" Фаулза, а потом найди репродукции Россетти и Рафаэлитов, ты поймешь, зачем. А потом посмотри фильм по роману - и получишь огромное удовольствие.

Спасибки за рекомендации. Надеюсь найду все это.

ПыСы

Сколько тебе лет раз ты так пишешь?
_________________

Ох, много!.. Я практически ровесница героини.

Уууууу! А я то думала...!Не надо так людей пугать. Ты еще очень молодая. Не надо строить из себя старушку.
_________________

Ми-ми, я немного покритикую, если ты не против Я пока не всё прочитала, но в целом всё очень даже неплохо, особенно учитывая, что это только «проба пера». Вот мелкие недостатки, которые я увидела:
-Не хватает проявления мыслей и чувств героев, во время диалогов (например, в начале, когда рассказывается о письме и т.д.)
-Ещё бы я заменила обыденные фразы вроде "Так прямо и написала" на что-то более, не знаю как сказать, более близкое к стилю Стюарт.
-И не хватает разделения на абзацы, вот как-то всё слишком сплошняком идет.
-Думаю, было бы хорошо заменить фразы типа "Джанни берет ее к себе на работу секретарем" на аналогичные, но в прошедшем времени ("Джанни взял ее к себе на работу секретарем"), а то вне зависимости от того, воспоминания описываются, или теперешние события, кажется, что всё происходит сейчас.
-Немного наигранный диалог:
"- Паоло, ты мне льстишь, я никогда не была красивой.
- Ты очень красива, София, тебе разве об этом никто не говорил?
- Нет! - беспечно говорю я.
- Не может быть! Значит, я говорю об этом первый? Я горжусь этой честью "

-Так же очень не хватает мыслей и чувств ГГеры.
_________________

О, Ливи, ты углядела самый большой недочет - все написанно не в том времени. Я тогда грешила этим по неопытности. Переделывать в прошедшее время - это тяжело и не стоит того - тратить силы на пустяк. А вот рассказ бабушки - точно передает ее интонации, это не оценить посторонним. но для близких - узнаваемо. Это тоже писательская ошибка. согласна.
А вот по поводу мыслей и чувств ГГер. - это уж я научилась у Стюарт, она обычно до последнего держит героев с непроницаемым лицом и в конце - бах! - признания. Разве не так? Да собственно, под Стюарт я сделала только Грецию, ну можно ли удержаться!
Спасибо большое за критику. Все это было ожидаемо, но вот про чувства ГГ - это неожиданно. Тема для раздумий. Впрочем, я сейчас увлеченно сочиняю "Готические романы", не до исправления старых огрехов. Но - спасибо! Жду окончательный приговор.

Странное совпадение, но я для себя открыла Голсуорси именно с романа "Конец главы"..ну а затем конечно же "САГА..."
По поводу Вашего произведения - мило, очень мило)) Хотелось бы почитать из Ваших произведений что-либо еще. Нет ли у вас странички на СИ?

А что это такое СИ? Мне нужно на пальцах, я чайник. У меня ничего такого нет.

Кстати, а как сделать исправления в первом куске текста? Хотела разбить на куски типа глав, как в конце, но не оказалось кнопочки исправить/удалить в верхнем правом углу. что делать?

Я имела ввиду, что происходят какие-то довольно важные события, но мы совсем не понимаем, что об этом думает ГГера, например
"В сцене смерти Виолетты мы непроизвольно беремся за руки.
Утром за завтраком в миланском отеле Паоло интересуется"
Вроде бы они только за руки взялись, это его прикосновение должно было хоть какие-то эмоции в ней вызвать, но тут БАЦ! и сразу утро. Какая-то недосказанность. Не понятно, что она вообще думала об этом вечере, понравилось ей находиться рядом с ним или нет, может у неё какие-то чувства к нему возникли, а может было абсолютно всё равно. И точно также в некоторых других сценах не понятно, что она чувствует. Я понимаю, что это не роман на 300 листов, чтобы всё подробно описывать, но как-то слишком быстро всё. Вот.
Но в целом, мне роман понравился, в какой-то момент я даже забыла, что пишет не профессионал и просто наслаждалась чтением.
_________________

Ми-ми, как красиво написано. Проба пера на мой взгляд очень удачная и стихи в тексте люблю. Очень понравилось! Спасибо!
_________________