За кадром (сборник)

Как все нравится, нет слов. Хотя есть - спасибо большущее.

Девочки, не оторваться от прочтения истории и столько вопросов появилось, но жду продолжения и ответов на них! Спасибо!
_________________

Так сложилось...


Ага. И у каждого она своя. =)


Через столько лет, при сложившихся обстоятельствах - вряд ли до откровенностей.


И не говорите!


Большущее пожалуйста!


Сейчас все будет!

Дамы, огромное спасибо!
_________________

 » Закатная повесть. Окончание

Сентябрь 1910 года, Блэкруф, Уиклоу 

Надевая возле конюшни перчатки, мистер О’Каллахан поднял голову к небу и подумал о том, что совершенно не хочется дождя, хотя тот, похоже, собирался на ночь глядя. Впрочем, еще только закат. И солнце у горизонта, проступая сквозь рваные тучи, похоже на то, что когда-то давно он видел, отплывая из Ипсуича в Африку. Здесь не море. И Африка давно в прошлом. А сентябрь переменчив. В середине месяца резко похолодало, а теперь, в конце, тепло почти как летом. Может быть, и не будет дождя. 
Конюх вывел лошадь, оседланную для прогулки, и мистер О’Каллахан, чуть крякнув от ноющей боли в ноге, когда закидывал ее, чтобы вставить в стремя, сел верхом. 
Выехав со двора Блэкруфа, усмехнулся. Знакомый плащ серого цвета, ничем не примечательный, мелькнул на дороге. Женщина, одетая в него, свернула на тропинку, что вела к пригорку, за которым начинался высокий скалистый обрыв. Стоило признать, там было красиво. Мистер О’Каллахан почти десять лет назад купил это имение только лишь потому, что ему понравился вид с этой скалы. Совсем рядом журчал ручей, уходя водопадом вниз. К старости мистер О’Каллахан стал сентиментален. 
Он догнал ее за несколько минут. Наверняка она слышала топот копыт за спиной. Но не смотрела в его сторону, пока он не окликнул ее: 
- Миссис Гринвуд! 
- Сэр, - Нора остановилась и обернулась к нему. 
Мистер О’Каллахан подъехал чуть ближе и придержал лошадь. Потом, пожалуй, излишне молодцевато спешился, мысленно проклиная все на свете. 
- Вы часто здесь гуляете, - сказал он и улыбнулся. – Я замечал. 
- Я стараюсь, чтобы это не мешало исполнению моих обязанностей. 
- Да бросьте, вы прекрасно справляетесь. Вам нравится Блэкруф? 
- Здесь красиво, - недоуменно ответила Нора и неожиданно для себя добавила: - Мне нравится бывать у обрыва. 
- Это я тоже заметил, - голос его был мягким и тягучим. – Что еще вам нравится? 
- Еще? – переспросила Нора. – И этого слишком много. 
- А мне категорически не нравится ваш нынешний гардероб. Здесь ужасно дует, не исключаю, что вы мерзнете. 
- Вы заблуждаетесь, мистер О’Каллахан. Я вовсе не мерзну. И мне кажется, забота о моем гардеробе – не самое подходящее занятие для вас. 
Питер негромко рассмеялся, отпустил уздцы. Лошадь с места не тронулась. Он же приблизился к Норе почти вплотную, внимательно рассматривая ее лицо. И думая о том, что это лицо ему нравится. 
- К счастью, миссис Гринвуд, я дожил до того времени, когда могу сам определять, какое занятие мне подходит, а какое нет. На приисках Оранжевой я получил не самый худший урок – делать нужно только то, что хочется. Все прочее – чушь собачья. 
Нора отступила на шаг, и губы ее тронула легкая улыбка. 
- Подчас наши желания обманчивы. Мы совершаем безрассудные поступки, подчиняясь им, и не думаем о последствиях. 
- Совершенно не думаем, - согласился мистер О’Каллахан, шагнул к ней, сокращая расстояние. И, властно схватив ее за плечи, притянул к себе. Они смотрели друг на друга, наверное, меньше секунды. Но после этой единственной секунды, когда он словно бы узнал не ее, а себя – ее он знал с первого мгновения – резко наклонился к ней и прижался губами к ее губам, заставляя принять этот поцелуй. 
А Нора растерялась. Перед ней был мужчина, знающий, чего стоит его жизнь и он сам. За то время, что она провела в его доме, Нора могла убедиться, что прошедшие годы не минули для него бесследно. Он многое узнал, многого достиг, многое умел. Его уважали. Она же осталась все той же мисс Гринвуд, которая каждый вечер бежала к ручью в Ипсуиче. Только теперь уже она давно не мечтала. 
Нора отвернулась и попросила: 
- Не надо, мистер О’Каллахан. 
- Что не надо? – севшим голосом спросил он, все еще не отпуская ее, но позволяя поворачивать голову. – Что не надо, Нора? Вы запрещаете мне? 
- Ничего не надо, - ответила она ровным тоном. 
Не выдержал. Теперь коснулся губами ее щеки. Успокаивающе гладил ее острые плечи. И нежно прошептал: 
- Идемте завтра в Сити-холл. Пожалуйста, Нора. 
Несколько мгновений она не думала больше ни о чем, кроме того, что Питер держит ее в своих руках. Как давно это было. И было ли? Нора вздохнула и заговорила: 
- Я, вероятно, должна быть польщена вашей настойчивостью, мистер О’Каллахан. Однако я все более уверяюсь, что мое желание уйти с места верно. Мне стоило так поступить еще в тот день, когда вы вернулись в Блэкруф. Но я позволила уговорить себя остаться. Если теперь я уеду, это будет справедливо по отношению к вам, сэр. Вам не придется больше отдавать дань прошлому. В то время как вокруг достаточно молодых прехорошеньких девушек, отцы которых с радостью отдадут за вас любую из них. Мне же в мои годы называться невестой, по меньшей мере, смешно. 
Он очень внимательно выслушал ее тираду, кивая, будто бы соглашался. Глаза болотно-зеленого цвета глядели понимающе и спокойно. Но едва Нора замолчала, он кивнул в последний раз. И громко рассмеялся. Смех его, немного похожий на кашель, спугнул лошадь, та дернулась, стала переминаться с ноги на ногу, но так и не ускакала. Мистер О’Каллахан вздохнул и успокоился. 
- Я старше вас на четыре года, если мне не изменяет память. Согласитесь, в моем возрасте память вполне может начать подводить. Молодые и прехорошенькие меня не интересуют. Их отцы – тем более. А если вы вздумаете оставить Блэкруф, я догоню вас в дороге и верну на место. Значит, не пойдете за меня? 
- Нет, сэр. 
- Упрямое создание! Еще хуже, чем двадцать семь лет назад! – процедил он сквозь зубы, снова склонился к ее лицу, поцеловал холодный лоб и добавил: - Долго не гуляйте. Уже поздно. 
А после отпустил ее и вернулся к лошади. Кое-как взобрался в седло. В очередной раз кивнул ей. И направил животное к дому. Дорогой вяло думал о том, что, в сущности, память действительно подводит. К примеру, он, оказывается, совсем забыл, какие у Норы губы. Впрочем, можно ли помнить такое спустя столько времени? Эти были словно бы незнакомыми… И все-таки он целовал ее. 

Июнь 1910 года, Блэкруф, Уиклоу
 
Миссис О’Каллахан перебирала рекомендательные письма, внимательно вчитываясь в каждую строку, будто могла различить там нечто, что ее бы не устроило. Однако придраться действительно было не к чему. Она поджимала губы. Переводила взгляд на миссис Гринвуд и обратно. Взгляд был придирчивый, ощупывал всю ее фигуру, но насквозь не пронизывал. Она скорее хотела казаться проницательным нанимателем, чем была им на самом деле. 
- До последнего времени вы работали в семье Джефферсонов, насколько я понимаю, - проговорила она с очень сильным ирландским акцентом. – Это был большой дом? Где? 
- В Норфолке, миссис О’Каллахан, - ответила Нора. – Дом был несколько меньше вашего, но миссис Джефферсон держала много прислуги. Она любила, чтобы все соответствовало правилам. 
- А работали вы прежде в больших домах, вроде Блэкруфа? – она чуть приподняла бровь, всем видом показывая, что ответ миссис Гринвуд не особенно ее удовлетворил. 
- Да, миссис О’Каллахан, в доме Гриффитсов. Но я служила там гувернанткой. Без малого шестнадцать лет. От них тоже есть рекомендательное письмо. 
- Но мы ищем не гувернантку, - совершенно серьезно ответила миссис О’Каллахан, убирая в сторону бумаги и задумчиво глядя в окно. В комнате стало тихо. Только тикали часы над камином. 
Все же нет больших снобов, чем те, кто еще вчера мало что из себя представляли. И кому надо самоутверждаться за счет слуг. А в том, что миссис О’Каллахан не иначе как лет пятнадцать-двадцать назад жила в крестьянском домике семьи арендаторов, сомневаться не приходилось. Новые деньги не терпят пренебрежения к себе – они прежде пренебрегают прочими. 
Нет, эти мысли не успели пронестись в голове миссис Гринвуд, поскольку были прерваны внезапным вторжением в гостиную девицы лет девятнадцати. Темноволосой, высокой, со странно знакомыми чертами лица, но при этом такие лица вполне могут иногда встречаться – красивые люди с правильными чертами отчасти похожи между собой. Это некрасивость и неправильность у каждого своя. На ней было платье бледно-голубого цвета. И единственное, что портило ее – худоба, почти болезненная. Но, по всей видимости, это было исключительно в силу юности и, судя по горящим зеленым глазам и подвижности, нисколько не тяготило ее. 
- В конце концов, - с порога заявила она, - я поеду в Дублин. Миссис Бирнс опять опаздывает. Если так пойдет и дальше, я останусь без гардероба! 
- Купишь все в Лондоне, - спокойно ответила миссис О’Каллахан. – Твой дядюшка все оплатит, он же обещал. 
- Нет, в Лондоне будет платить мой будущий муж. Но это никуда не годится, мама! 
Миссис О’Каллахан тяжело вздохнула и поправила одну из многочисленных складок своей юбки, излишне пышной и старомодной. 
- Хорошо. Завтра поезжай в Дублин. Но с миссис Бирнс разговаривай сама! Я не хочу слышать, как она огорчится, что мы отказали ей. 
- Будто бы в первый раз, - хмыкнула девица и вышла из комнаты. 
Миссис О’Каллахан снова посмотрела на миссис Гринвуд. И сдержанно проговорила: 
- Дочь готовится к свадьбе. Как видите, у меня совсем нет времени заниматься хозяйством. Иначе ни за что не искала бы экономку. Мистер О’Каллахан настоял на том, чтобы я нашла помощницу. 
- Если вы наймете меня, миссис О’Каллахан, я сделаю все от меня зависящее, чтобы вы могли уделить свое время и внимание дочери и ее предстоящему торжеству, - сказала мисс Гринвуд. 
- Вы согласитесь остаться на две недели? – вдруг спросила хозяйка. – Если меня все устроит, то я вас найму. Разумеется, эти две недели будут оплачены. 
- Я согласна, миссис О’Каллахан, - ответила Нора. 
- Хорошо. Я попрошу старшую горничную показать вам вашу комнату. 
Было странно служить в доме О’Каллаханов. Нора понимала, что эта фамилия совсем не редкая, особенно в Ирландии. Питер не раз говорил про своих многочисленных родственников. И все же, часто останавливая свой взгляд на лице мисс О’Каллахан, она не могла избавиться от чувства, что видит в ней черты Питера. Ее темные волосы лишь добавляли уверенности предположениям Норы. 
Долгие годы мисс Гринвуд размышляла, как все могло сложиться, если бы она не упорствовала против замужества с графом Ратлендом. Отец прожил бы долгую жизнь, а ей не пришлось бы служить в чужих домах. Но была уверена – начнись ее жизнь сначала, даже зная, как все сложится, она и тогда не смогла бы стать леди Ратленд. Теперь, глядя на юную Рейчил, Нора лишь утверждалась, что ни при каких обстоятельствах не поступила бы иначе. Это было невозможным с лордом Ратлендом, не было возможным и ни с кем другим. 
Меньше всего она сожалела о своих отказах мужчинам, предлагавшим взять ее в жены. К ее огромному удивлению, их было двое. Первым оказался камердинер в доме Гриффитсов. Незадолго до того, как Нора должна была покинуть дом, он сделал ей предложение. Заверял, что мисс Гринвуд обязательно будет с ним счастлива. И, пожалуй, был прав по отношению к любой другой женщине. Он мог считаться еще вполне молодым, был добр, не скуп и всегда уважителен. Если бы только Нора нуждалась в этом. Она же, напротив, не мечтала о замужестве, и потому настолько любезно, насколько могла, отказала и уехала в Норфолк. 
Мистер Гриффитс выплатил Норе жалование за четыре недели и практически нашел ей новое место. Он рекомендовал ее своему университетскому другу, мистеру Джефферсону, который в это самое время искал экономку для своей матери. По приезду в Норфолк, впрочем, оказалось, что за жалование экономки мисс Гринвуд еще придется исполнять обязанности компаньонки, но Нора не роптала. Миссис Джефферсон была женщиной незлобивой и имела лишь три слабости: очень сладкое какао, приключения Сары Кру и составление по десятку ответов на одно и то же письмо. Но, к счастью, она не требовала, чтобы все они были отправлены. 
Когда миссис Джефферсон отправилась, наконец, на небеса к своему дражайшему мистеру Джей, как любила говорить сама старушка, Нора знала наизусть роман миссис Бёрнетт, который ей приходилось читать ежевечерне на протяжении многих лет, да старый сундук в комнате усопшей хозяйки был забит до отказа письмами, написанными мисс Гринвуд под диктовку миссис Джефферсон. 
Покинув Норфолк, Нора провела в Лондоне несколько месяцев, за которые успела разбить сердце одного милейшего солиситора. Он служил в какой-то конторе и жил в небольшом домике, в том же районе, где Нора снимала квартиру. Они часто встречались в кондитерской, где, как оказалось, покупали одни и те же пирожные. Каждый раз он норовил угостить ее чаем, от чего мисс Гринвуд решительно отказывалась. Так же решительно она отказалась и от его предложения руки и сердца. 
Он провожал ее на улице печальными вздохами, и потому Нора с большим облегчением собиралась в Ирландию, откуда получила положительный ответ на свое письмо, написанное ею после того, как она прочитала однажды в газете, что в Блэкруф, Уиклоу, требуется экономка. 
Свадьба Рейчил О’Каллахан и мистера Макферса была назначена на пятницу 26 августа. К тому времени или немного раньше ожидали возвращения из Чикаго мистера О’Каллахана. Говорили о том, что приедет он один, без сына, который будет вести дела в отсутствие отца. Впрочем, и о скорой окончательной передаче дел сыну говорили тоже. Однако за достоверность подобных слухов никто поручиться не мог, зная характер мистера О’Каллахана, который был слишком живым, энергичным и деятельным человеком. Любые выводы относительно него могли оказаться преждевременными. 
Миссис О’Каллахан неизменно пренебрежительным тоном заявляла, что человек, в чьих венах, вероятно, нет ни капли крови их семьи унаследует состояние. Или, по крайней мере, внушительную его часть. 
Хозяин наведывался редко. В последний раз видели его года четыре назад, когда он приехал из Йоханнесбурга, где продавал свою часть в приисках. 
В Уиклоу он слыл человеком почти легендарным. Хотя и не вхож был в дома высшего класса ввиду своего низкого происхождения. Деньги, нажитые очень быстро, внушали презрение и, пожалуй, зависть. Может быть, именно потому он и предпочитал жить в Чикаго. Хотя в действительности и это не было верно. 
Вернувшись десять лет назад на родину, мистер О’Каллахан купил Блэкруф, потому что ему понравилось это имение. Но дом почти полностью перестроил, проведя современные коммуникации, отстроив несколько новых помещений, дополнив меблировку. Даже знаменитые черные крыши, которые дали название поместью, он решительно заменил. 
Здесь он прожил тогда почти год. Потом сорвался в Лондон. А оттуда отправился в США, где и обосновался. Однако нет-нет, да и возвращался в Уиклоу. Словно бы желал вдохнуть родного воздуха. Бог его знает, может быть, это и вдыхало в него жизнь и силы работать дальше – он никогда не жалел себя, всю жизнь превращая в какую-то немыслимую безостановочную карусель. Нет, не развлечение. Это словно бы стало целью его существования. А Ирландия осталась в прошлом. Здесь жила семья, которая давным-давно стала ему чужой. И здесь был дом, в котором он мечтал бы жить когда-то давно, но в котором теперь не прижился, потому что время таких домов неумолимо уходило, а мистер О’Каллахан предпочитал не мыслить категориями прошлого. Он всего лишь отдал ему, этому прошлому, дань. 
Мистер О’Каллахан приехал в Блэкруф за четыре для до свадьбы Рейчил в новом черном автомобиле Ford Model T, поблескивавшем под солнцем. Вел сам – научился в Чикаго и не считал нужным держать шофера. Когда остановил его во дворе особняка, поморщился. Джейн выгнала слуг к крыльцу встречать его. Эти ее замашки раздражали. Но он подавил свое раздражение – они не виделись с его последнего визита. Не время сердиться. 
Рейчил, непоседа, бежала впереди всех, не устояв на месте. Живость характера у нее была та же, что и у мистера О’Каллахана. 
- Дядя Питер! – воскликнула она, целуя его в щеку, стоило ему только выйти из авто. – Дядя Питер, мы ждали вас не раньше среды. 
- Разочаровал? – спросил он с улыбкой, игравшей на его красивых, четко очерченных губах. 
- Обрадовали! – фыркнула Рейчил и дала себя обнять. Между ними всегда все было просто с тех пор, как в семье появился добрый дядюшка при деньгах. Пожалуй, Рейчил и была единственной, кто любил его не за деньги, которыми он их снабжал. Они и правда были во всем похожи. 
Потом взгляд Питера уткнулся в Джейн, вдову младшего братца, спившегося до смерти, когда Рейчил была еще крохой. Джейн кивнула ему с улыбкой, изображая искреннюю радость. Но получалось это у нее всегда скверно. Слуги же выглядели настороженными. Особенно дворецкий, которого уж сколько лет подряд шокировало отсутствие у мистера О’Каллахана личного камердинера. Питер глянул на него, чтобы убедиться в том, что губы Хокинза поджаты не меньше, чем у миссис О’Каллахан. И едва сдержал смешок – все тот же старый пень, в теле которого благородной крови больше, чем во всех О’Каллаханах вместе взятых. 
Он повернул голову правее, чтобы оценить масштабы катастрофы – невестка наверняка успела дать расчет по меньшей мере половине тех слуг, что были в прошлый его приезд. Только Хокинз, ввиду своего истинного благородства, что очень ценилось миссис О’Каллахан, был неизменен. 
Он ненавязчиво, почти не присматриваясь, пробежался по лицам, вернулся к Хокинзу и невестке. И вдруг замер. Взгляд заскользил в обратном направлении. Справа от дворецкого стояла женщина средних лет в темном платье и с… лицом… лицом, которое он должен был знать всю свою жизнь. 
Лицо это было бесстрастно, в то время как мысленно Нора улыбнулась. Питер не узнал ее. Она же узнала его, едва он вышел из автомобиля. Впрочем, у нее было преимущество. Она понимала, что встречает мистера О’Каллахана, и при виде него лишь убедилась, что это не родственник и не однофамилец. 
Сам Питер О’Каллахан, бывший рабочий с фабрики ее отца, приехал на свадьбу своей племянницы. 
После паузы, длившейся одно лишь мгновение, он повернулся к невестке, и теперь уже чуть прихрамывая, что не было заметно, едва он показался перед ними, ушел в дом. 
Миссис О’Каллахан отпустила слуг, и Нора отправилась в свои комнаты, передняя из которых считалась рабочей. Дел у нее было предостаточно, а приезд хозяина и приближающаяся свадьба лишь добавляли забот. 
Однако сразу после обеда ее вызвали в кабинет хозяина. Судя по всему, этому человеку даже в голову не пришло отдохнуть после поездки. Миссис Гринвуд не заставила себя ждать. Но в кабинет хозяина она входила озадаченной причиной, по которой он ее позвал. 
Он сидел за большим письменным столом, переодевшийся с дороги и уже отобедавший. Руки его спокойно лежали на столе. А испытующий взгляд был прикован к ней. 
- Я позвал вас, чтобы поблагодарить за ваши старания, - неожиданно громко сказал мистер О’Каллахан. – И просить передать благодарность кухарке. Обед был изумителен. 
- Благодарю вас, сэр. Я передам миссис Джонс ваши слова, - чуть кивнув головой, сказала экономка. 
- Как я понимаю, вы служите у нас с июня? 
- Да, сэр. 
- Жалование, которое вам назначила миссис О’Каллахан, вас устраивает? 
- Да, сэр. 
- Комната вам подходит? 
- Да, сэр. 
Он крепко сжал зубы, на щеках заходили желваки. Потом решительно поднялся и обошел стол, приблизившись к ней. Остановился на расстоянии вытянутой руки. 
- Миссис Нора Гринвуд, - тихо произнес он. 
Она молча смотрела на него, не зная, что сказать. И надо ли что-то говорить. 
Он тихо и, иногда замирая, дышал, будто пытался вспомнить, как это делается. Впрочем, дышать было проще всего прочего. Смотреть было труднее. Вспоминать – хуже всего. 
- Вы знали, что… к кому вы пришли работать? 
- Нет, сэр. До сегодняшнего дня. Если бы я знала, что это именно ваш дом, мистер О’Каллахан, я бы… я бы даже не написала по объявлению. И, пожалуй, будет лучше, если я покину это место. 
Нора старалась не смотреть на него. 
Он же почти сошел с ума от звука ее голоса. Давно забытого голоса, но едва ли сильно изменившегося с тех пор, как он встретил ее. И не верил себе – это она. Откуда? Как? Надо ли знать? 
- Глупость какая-то, - поморщился мистер О’Каллахан. – Перестаньте. Живите, работайте. Мое присутствие вас не стеснит, я уеду после свадьбы Рейчил. Дом достаточно большой, если вас смущает именно это. 
- Спасибо, сэр, - она взглянула ему прямо в лицо и тут же опустила голову. 
- Нора, это правда вы? – вдруг спросил он, понимая, что встретиться с ней взглядом она ему не позволит. Не теперь. Никогда. 
- Мне хотелось верить, что я мало изменилась. Теперь понимаю, что это не так. 
- Да нет, мисс Гринвуд… вы такая же… почти, - безо всякой улыбки ответил мистер О’Каллахан. - Это я всего лишь себе мало верю. На мгновение решил, что сошел с ума. 
- Прошу прощения, сэр, что стала причиной подобных мыслей. 
- Мысли в моей голове рождаются независимо от вас, на этот счет можете быть спокойны. Я отнимаю ваше время? 
Нора вскинула на него удивленные глаза. 
- Нет, сэр, вы не можете отнять то, за что сами же платите. 
- Сам плачу… - пробормотал он себе под нос, будто только теперь это понял. Потом отошел от нее, сел назад в свое кресло, всем видом показывая, что разговор окончен, что было тут же озвучено: - В любом случае вы можете быть свободны, миссис Гринвуд. Передайте кухарке также, что на ужин мне довольно пастушьего пирога с бараниной. И стол на меня не накрывать. Пусть подадут в комнату. 
- Да, сэр, - проговорила Нора и вышла из кабинета. 
Он некоторое время смотрел на закрывшуюся за ней тяжелую резную дверь, все еще не понимая, за каким дьяволом его жизнь в очередной раз совершила непонятный кульбит на старости лет… И вместе с тем нелепо убеждая себя в том, что это вовсе не кульбит. И ничего не меняет. 
Как бы Нора Гринвуд ни пыталась убеждать себя в обратном, но в этот день она не могла думать разумно, хотя это было свойственно ей последние двадцать с лишним лет. Сделав самые неотложные дела, она отправилась к себе, на столе разложила какие-то бумаги и хозяйственные книги, не собираясь ничего в них записывать, и попыталась унять собственные мысли. 
Никогда до сегодняшнего дня она не верила, что однажды снова увидит Питера О’Каллахана. Но, прежде всего, она и не желала этого. Единственное, что беспокоило все эти долгие, похожие один на другой годы – неведение. За прошедшее время она столько раз обвиняла его и оправдывала, что это перестало иметь значение. Важным было лишь знать, жив он или мертв. За кого ей молиться в церкви. Но и с этим Нора однажды справилась, научившись гнать прочь мрачные мысли. В ее сердце, что бы ни случилось, он всегда был жив. И всегда оставался молодым. Таким, каким она видела его у ручья, каким помнила – в простых штанах рабочего, в поношенной куртке, с мозолями на ладонях. Таким, каким она его полюбила. 
Встретив его сегодня, Нора ясно поняла, что перед ней совсем другой человек, чужой и далекий, но было приятно видеть и знать, как многого Питер добился. Он владеет богатым домом, ездит в дорогом автомобиле и носит элегантную одежду. И возраст ему к лицу. 
Ей совсем не думалось о том, что она служит в его доме. 
Если бы только не ныло где-то внутри. Там, где должно быть сердце, которое осталось у ручья в Ипсуиче много-много лет назад. Она хмуро глянула на себя в небольшое зеркало на столе. Старуха! 
И если бы только он поскорее уехал. 
Однако он не уезжал. Ни на следующий день после свадьбы, ни на третий, ни через неделю. 
Днями его с управляющим носило то на пастбище, то в крестьянскую деревушку, где жили арендаторы, то в Уиклоу, то просто верхом по окрестностям, но последнее в одиночестве. Потом он возвращался – обычно сильно после обеда. И ужасно голодный. Ел он много и с аппетитом, что, однако, не сказывалось на его худощавой фигуре, теперь более крепкой, чем в юности. Спать укладывался непривычно рано для местной публики. После отъезда Рейчил с супругом в Лондон старался поменьше попадаться на глаза невестке, потому что ее постный вид навевал на него тоску. 
Впрочем, нечто похожее на тоску он теперь испытывал почти постоянно. А ведь давно отвык, проводя жизнь, как хотел он сам, нисколько не задумываясь над тем, что, возможно, что-то в его жизни не так. Все ведь было, ему самому верилось, как бывает у людей, которым сопутствует удача. 
О! Удача сопутствовала Питеру с первого дня, как он отправился в Африку. Об этом думал мистер О’Каллахан за очередным бокалом бренди в руках в один из вечеров решая задачу, что ему теперь делать. 
В Йоханнесбурге они с Джошем повстречали двоих таких же отчаянных смельчаков. Первый был шотландец, второй гордо говорил, что он американец. Они купили необходимое снаряжение и трех мулов. Один из четверых всегда шел пешком – по очереди. От места к месту. Наугад. Никогда не теряя надежды. 
Спустя год они имели участок, огражденный колышками, который был оформлен на имя Джоша Мартина, что было лишь формальностью. Спустя два – появились еще несколько участков. И лавка в Йоханнесбурге, где они стали продавать инвентарь для старателей. Фирма называлась «О’Каллахан и друзья». Просто бросили жребий. Ему опять повезло. Вернее, его ирландской фамилии. Но это тоже было формальностью. Спустя пять лет Питер оставил свои постоянные авантюры с поисками новых приисков. И решил заняться чем-то еще. Была построена гостиница. Были организованы перевозки товаров из Старого света. Было много-много чего еще. 
Ему просто везло больше остальных. Он был счастливчиком, но не был счастлив. Это следовало признать хотя бы теперь, спустя столько лет. 
Нет, бывало разное. Всплески неуемной энергии часто заканчивались тем, что его пришибало к пересыхавшей под солнцем красно-коричневой земле, над которой плавился горячий воздух. Были бесконечные драки с конкурентами, заканчивавшиеся перестрелками. Были удары в спину от тех, кого он считал друзьями, когда дело доходило до денег. Было много грязи, о которой он никогда не подозревал. Но все это мимоходом. Все это не имело значения. Важно было заполнить пустоту. Новым, постоянно меняющимся, ярким. 
Алмазы уже не казались достаточно яркими. 
Когда Питеру исполнилось тридцать два, к нему привели мальчика лет семи. Он совсем не умел читать и очень плохо разговаривал. 
«Этот ублюдок – твой сын, О’Каллахан! - кричала пьяная шлюха из Йоханнесбурга, где он первые годы частенько имел дело только с ей подобными, не запоминая их лиц. – И пусть он испортит тебе жизнь так же, как испортил ее мне». 
Мальчик был похож на него, как морж похож на слона. Если судить по форме носа и губам, в его жилах текло немного африканской крови, хотя он был белокожим. И глядел затравленным взглядом, будто опасался, что его станут бить. Как оказалось, эти опасения были не беспочвенны. Когда Питер, ни минуты не сомневаясь, забрал мальчика к себе, в первый же день, отмывая ребенка от слоя грязи, которой он был покрыт, служанка рыдала – вся спина ребенка была исполосована шрамами от ремня. Одни совсем уже зажили. Другие были почти свежими. 
Через несколько месяцев мальчик носил фамилию О’Каллахан. И постепенно учился. В первую очередь – быть любимым. И учил Питера – любить. Оказывается, он совсем забыл, что такое любить. 
И теперь его прорвало. 
Он позволил себе вспоминать. То, что так и не умерло. То, что жило в нем буйным цветом, прорастало через лед, сковывавший его даже в Африке. А он и не знал. Он не знал, что все еще тоскует по Норе Гринвуд. 
Он не пытался ее искать – к чему причинять себе лишнюю боль? И, может быть, причинять боль ей? Ему хватало памяти. Он знал, был уверен, что это отец выдал ее замуж. И выдал против воли. Не понимал одного – почему она молчала о помолвке? Почему не обмолвилась ни словом? Ведь все могло бы быть иначе… 
Иначе? Как иначе? 
Теперь, стоя в гостиной своего собственного дома в Ирландии, Питер О’Каллахан задавал себе тот же вопрос. Раз за разом. Он наблюдал за женщиной, тенью бродившей по дому, и надеялся, что она не видит его. Она, живая, из плоти и крови. Настоящая. Что случилось с ней, что она вынуждена работать в услужении? Где ее муж? Почему зовется своим прежним именем? 
Слишком много безответных вопросов. Он мог бы все узнать. Для этого не так много нужно. Знакомства и деньги. Почти для всего в жизни нужны знакомства и деньги. И одно не существовало без другого. 
Но она продолжала ходить по дому в своих ужасных темных практичных платьях экономки, но не мисс Гринвуд, а он желал услышать ответ от нее самой. Важен ли ответ? Нет… важен только звук ее голоса, который заставлял его мечтать о том, что не сбылось много-много лет назад. 
Все так же потягивая бренди и слушая вполуха Джейн, Питер равнодушно смотрел, как лакей вносит в гостиную канделябр удивительно тонкой работы. 
- Где ты постоянно берешь эти штуки? – спросил он вдруг невестку. 
Та поморгала и тихо ответила: 
- Этот из Дублина. Ты знаешь, я люблю все красивое, Пит. 
Он равнодушно кивнул, отставил бокал в сторону, встал и вышел пошатывающейся походкой. Он был то ли слишком пьян, то ли слишком взволнован. Настолько, что ноги потащили его на половину слуг, в маленькую комнатку, где девушки читали, вышивали или чинили одежду и белье по вечерам. Вернее, там почти никогда и никого не было. Кроме миссис Гринвуд. 
Сидя в потертом кресле, Нора пыталась читать. Она пробегала глазами по строкам, переворачивала страницы, возвращалась назад, потому что не помнила, что прочла минуту назад. Когда в коридоре раздались шаги, и негромко скрипнула дверь, она подняла голову и увидела мистера О’Каллахана. 
- Добрый вечер, сэр! – удивленно проговорила Нора. 
Он некоторое время пристально изучал ее – весь ее непроницаемый вид с книгой в руках, ужасно злился на ее темное платье, так не шедшее все еще медным волосам совсем без седины в отличие от его пышной копны, будто припорошенной снегом. Ее волосы были затянуты в тугой узел, который злил его тоже. Он подошел ближе, взял один из стульев, поставил напротив нее и сел. 
- Где ваш муж? – выпалил мистер О’Каллахан. 
Ее глаза округлились от удивления, книга с шумом упала на пол. Нора некоторое время молчала, пытаясь понять… то, что понять невозможно. 
- Какой муж? – недоуменно спросила она и подняла книгу. 
- За которого вы вышли замуж. Двадцать семь лет назад. Когда я полумертвый валялся с переломанными ребрами в больнице. Эллиот Меннерс, 7-ой граф Ратленд, - как будто заученное, произнес он. 
Удивление в ее глазах сменилось ужасом. 
- В больнице? Но как… почему… Я не знала! – слова вырывались быстро, бессвязно. – В какой больнице? А я не знала, не знала… я… 
И так же неожиданно замолчала, как еще минуту назад говорила. Ее частое дыхание стало сбивчивым, а глаза наполнились слезами, словно это ей сейчас переломали ребра. 
- Конечно, не знали, - хрипло выдохнул Питер. – Вы не могли знать. Мистер Гринвуд был бы идиотом, если бы не озаботился тем, чтобы вы остались в неведении. Он и вам нашел занятие, верно? Вы готовились к свадьбе. Даже не сообщив мне о том, что помолвлены. Так где он, ваш муж? Куда вы его дели? Почему у вас прежнее имя? 
- Я не понимаю, о чем вы говорите, - Нора покачала головой, прогоняя мысли, причиняющие боль. Ее отец, Питер, то, что случилось потом… Она машинально подтянула перчатку на левой руке. – Это мое единственное имя. Я никогда не была замужем. Тем более за графом Ратлендом. 
- Что за чушь! – он вырвал книгу из ее рук и бросил на стол, будто это книга была во всем виновата. – Я читал о вашей свадьбе в газете, когда пришел в себя. Я наизусть помню ту проклятую заметку. Хотите послушать, Нора? 
Она проследила глазами за книгой, потом перевела свой взгляд на него и медленно проговорила: 
- Я не знаю, что вы читали, мистер О’Каллахан. Но, кажется, мне лучше знать о том, что ни один мужчина не водил меня к алтарю. 
Сказанное очень медленно доходило до его не вполне трезвого сознания. Сперва он просто не слышал. Потом он просто не верил. Потом он понял, что она говорит правду. То, что очень легко проверить. И тут не о чем лгать. Иначе она не оказалась бы в том положении, в каком попала в этот дом – экономкой с отличными рекомендациями. Что-то внутри дернулось, кольнуло. Кровь прилила к лицу, и голова закружилась. 
- Но… как? – шепнул он, теперь уже сверкая глазами не от гнева, а от неизбежной муки. – Вы что? Сбежали от них? 
- Можно сказать, я пыталась, - глухо проговорила Нора, не глядя на него, - у меня не вышло… Но отец больше не настаивал. И увез меня в Бат. 
- В Ипсуиче писали, что вы с графом уехали в Париж, - пробормотал он, так же не глядя на нее. И вдруг выпалил: - Я не мог искать вас там, замужнюю, вы понимаете? Я не мог… я едва только начал ходить после… И веселился, что ваш отец получил в семью титул вместо ирландских ублюдков. 
- Я не знала… Я больше никогда не возвращалась в Ипсуич. Отец разорился, вскоре умер, оставив долги, я была вынуждена продать все, что еще у нас оставалось, - Нора говорила медленно, совсем спокойно, словно пересказывала газетную заметку, и усмехнулась: - Я никогда не была в Париже. 
- Я был. Лет семь назад. Не самый плохой город. 
Она кивнула и тихо спросила: 
- Вы хромаете. После того?.. Из-за отца?.. 
Питер замер и теперь снова стал смотреть на нее. Удивительно… Он говорит с ней через двадцать семь лет после того, как они были настолько близки, насколько могут быть близки мужчина и женщина. Разве так бывает? 
- Я надеялся, что моя хромота не очень бросается в глаза, - мягко ответил он. – Значит, вы не были замужем? Никогда и ни за кем? 
- Никогда и ни за кем, - повторила она. 
- Тут мы сходны. Мне тоже не довелось… 
Она бросила на Питера удивленный взгляд. 
- Я слышала, у вас есть сын. Я думала… Мне очень жаль. 
- А вот здесь я в лучшем положении, чем вы. Сын у меня есть. 
Сердце болезненно сжалось, и она почувствовала, как глаза вновь наполняются слезами. Об этом Нора всегда сожалела. Если бы тогда, давно, он оставил ей сына… или дочь… Она, конечно же, понимала, что это было бы ужасно, прежде всего, для ребенка. И все же… если бы у нее был его ребенок! 
- Да, сэр, вы правы, - голос ее едва заметно дрогнул. – Здесь вы в лучшем… 
Ему не хватило мгновения, чтобы подумать, понять, что делает, остановить себя. Он соскользнул со стула, рванулся к ней, сел перед ней на одно колено и резко привлек к себе в неуклюжем и одновременно крепком объятии. Ее словно бы окутал жар его рук, запах табака и бренди. 
- Господи, Нора… - прошептал Питер. 
- Что вы делаете, сэр? – она отклонилась от него. – Вам не следует. 
То, как она назвала его «сэр» неприятно дернуло изнутри, будто по ребрам, когда-то переломанным… но это давно забылось. Нора не забылась. Мистер О’Каллахан отстранился. Убрал руки и встал, сунув их в карманы брюк. 
- Я не знаю, что следует, - медленно сказал он. 
- Вам следует идти спать, сэр, - так же медленно проговорила Нора. 
Питер кивнул. Еще некоторое время постоял возле нее, впрочем, глядя куда-то мимо. А потом резко развернулся и молча вышел. 
А Нора еще долго не уходила к себе, словно боялась, что, шелохнувшись, прогонит двух призраков из прошлого. Все яснее она понимала, что произошло двадцать семь лет назад. Как отец, безжалостно вмешавшись не только в жизнь Питера, но и в жизнь дочери, лишил ее единственного шанса быть счастливой, быть женой и матерью. Из-за отца ее воспоминания о Питере были отравлены подозрениями, обидами, болью чувства, что она брошена человеком, которому доверилась, которого любила всю свою жизнь. Лучше бы она тогда умерла, чем осознать, что жизнь твоя пуста и одинока. 
На рассвете Нора устало поднялась, чтобы умыться, переодеться и начать новый бессмысленный и ненужный ей день. 
Этот день, однако, преподнес ей сюрприз. Утром, когда она разбирала постельное белье, мистер О’Каллахан нашел ее в кладовой и попросил ее руки. Она отказала. Это был четверг. С тех пор раз в неделю по четвергам мистер О’Каллахан делал ей предложение.

Сентябрь 1910 года, Блэкруф, Уиклоу 

Которую ночь Нора Гринвуд проводила без сна. Она лежала в постели, глядя в потолок, на котором луна рисовала причудливые узоры из теней подрагивающей за окном листвы. 
Которую ночь Нора Гринвуд пыталась решить, что ей делать. 
Уехать. Ей надо уехать. 
Вернется в Лондон, найдет новую работу. Так будет правильно. Так все будет верно. 
И с ужасом понимала, что не может уехать, до тех пор, пока Питер здесь – она не может уехать от него. Хотя он измучил ее своими предложениями. Норе казалось, он загоняет ее в угол, из которого она должна найти выход. 
Надо уехать! 
Она пробовала закрыть глаза, те открывались против ее воли. Тишина давила, почти сводила с ума, пульсируя кровью в висках. Сил сопротивляться ей совсем не осталось – в тишине все начинало казаться возможным. Чтобы днем снова наваливалась реальность. И невозможность несбывшегося заставляла раз за разом принимать правильное решение, но так и не делать последнего шага. 
Вдруг дверь загрохотала от настойчивых ударов, отзывающихся раскатистым эхом от стен. Нора вздрогнула. Сначала испугалась, потом подумала – что-то случилось. Вскочила с кровати, схватила со спинки шаль и, набрасывая ее на плечи, открыла дверь. 
На пороге стоял мистер О’Каллахан. На нем был домашний халат в коричнево-бежевую полоску и, судя по всему, прежде, чем явиться к ней, он собирался идти спать. 
Ни слова не говоря, он прошел в комнату мимо нее, сел на ее кровать, включил лампу на прикроватной тумбочке, откинулся на подушку. И только потом негромко сказал: 
- Закройте уже дверь. Слуги и без того слышали и видели достаточно. 
Послушно сделав, что он велел, Нора пыталась вернуть лицу спокойное выражение. 
- Вы сошли с ума, - проговорила она. 
- Напротив. Соображаю, как никогда, ясно. 
- Тогда что вы здесь делаете, еще и в столь неподходящий час, сэр? – брови ее снова удивленно взметнулись вверх. 
- Лежу в вашей постели с намерением скомпрометировать вас. Впрочем, судя по ошалевшей роже Хокинза, мне это довольно неплохо удается. Главное, продержаться еще с полчаса. 
Пожалуй, он прав. Это не он, это она сошла с ума. И у нее начались видения. Нора закрыла глаза, сделала глубокий вдох и снова посмотрела на свою кровать. Видение не исчезло. Питер О’Каллахан по-прежнему лежал в ее кровати, впрочем, вид у него был не самый довольный. 
- И что случится через полчаса? – без особенного интереса спросила она. 
- За полчаса наедине с мужчиной, - заявил он самым невозмутимым тоном, - вы будете достаточно скомпрометированы, чтобы у вас не осталось выбора. И тогда вам придется выйти за меня замуж. Вам просто нужно будет спасать свою репутацию. 
- Оставьте! – отмахнулась Нора. – Никого не волнует моя репутация. В самом худшем случае, миссис О’Каллахан не даст мне рекомендаций. Но я не так долго прослужила в Блэкруфе, чтобы переживать из-за этого. 
Питер приподнялся на локте, лениво зевнул и легко улыбнулся, хотя было очевидным, что он искренно злится. 
- Раз ваша репутация вас не волнует, то ложитесь спать. Придется немного потесниться, ну да это ничего. 
- Вам не придется, - сказала Нора и расположилась в кресле, стоящем в противоположном углу от кровати. 
- Почему вы такая упрямая? – мрачно спросил Питер, внимательно следя за ее перемещениями. – Мысль о браке со мной настолько отвратительна вам? 
- Нет, - тут же пылко ответила она, подавшись вперед, и снова откинулась на спинку кресла, слабо улыбнувшись. – Нет. Когда-то давно я не мечтала ни о чем другом, кроме как быть всегда с вами вместе. Но теперь… Ваша жизнь сложилась без меня, сложилась успешно. К чему что-то менять? Я не прощу себе, если стану досадной помехой на вашем пути. 
Он криво усмехнулся, сел на постели и, устроив под спиной подушку, размышляя, что ответить, наконец, сказал: 
- А вам не приходило в голову, что, так или иначе, моя жизнь всегда вела меня к вам? Если уж о своей собственной вы думать не хотите. 
- Я… я не понимаю, - нахмурившись, сказала Нора. 
- Хорошо, я поясню. Я люблю вас больше тридцати лет. Я не женился не потому, что не сложилось, а потому что место моей супруги всегда было занято – вами. Я ничего не узнавал о вас все эти годы даже тогда, когда появилась такая возможность, потому что боялся вам навредить. И теперь проклинаю себя за это... великодушие или малодушие. Неужели вы думаете, что я отпущу вас, Нора, теперь, когда жизнь привела нас обоих в Блэкруф? Я похож на идиота? 
Она судорожно сжала в руках сорочку, повторяя про себя его слова. В голове мелькали обрывки воспоминаний, несвязные мысли. Видела Питера, опустившего ладони в холодную воду ручья. Улыбку, которая всегда появлялась на его лице при виде нее. Вспомнила письмо поверенного об отъезде Питера из Ипсуича. Она долго потом хранила это письмо. Представила себя на могиле отца. Мистера Гринвуда похоронили в Бате. После похорон она была там однажды, после чего отправилась в Норфолк. И неотвязно думала о том, что в Блэкруф попала только потому, что торопилась уехать из Лондона. 
- Вы не идиот, сэр, - прошептала она, нарушив повисшую в комнате тишину. – Но я боюсь вас. 
Он шумно глотнул, закрыл глаза и сказал: 
- Первые пару недель я тоже, признаться, боялся вас. Иначе решил бы все в тот же день. 
- Вы – меня? – переспросила Нора, не веря своим ушам. – Чем же я напугала вас? 
- Перечислить все? - он поднял веки и широко улыбнулся. - Этот ваш сверх всякой меры спокойный тон, эти жуткие платья экономки, холодность, почти равнодушие. К тому же, совсем не было похоже, что вы все еще питаете ко мне хоть какие-то чувства. Мне хотелось взять вас за плечи, хорошенько встряхнуть и спросить, куда вы подевали мою Нору Гринвуд. 
Она подавила всхлип, рвавшийся с губ, и пробормотала единственное имя, с которым жила все эти годы: 
- Питер… 
Рванулся с кровати в ее сторону, сел на пол у ее ног, схватил горячими большими руками ее тонкие холодные пальцы, прижал к своему пылающему, как в лихорадке, лбу. И выдохнул и устало, и с облегчением, и будто бы задавал вопрос: 
- Нора… 
Она соскользнула к нему на его зов. И глядя прямо в глаза болотного цвета, спросила: 
- Вы отведете меня завтра в Сити-холл? 
- Отведу. Куда угодно отведу, если только вы согласны. Хоть в Сити-холл, хоть в церковь, хоть в Африку жениться по традициям басуто. 
- Нет, - мотнула она головой, - в Африку я не хочу. 
- Слава богу, потому что мне тоже совсем не хочется, - рассмеялся он негромко, притягивая ее к себе и бережно обнимая плечи, прижимаясь щекой к макушке и почти задыхаясь от странного чувства, пронзившего все его существо. В следующую секунду он вспомнил – это чувство называется счастьем. Когда-то бесконечно давно, почти в прошлой жизни, оно было ему знакомо. В те времена каждый год с середины апреля до середины июня они слушали соловьев, обнявшись у ручья на старой рабочей куртке. 
- У меня остался последний вопрос, мисс Гринвуд, - сказал Питер, оторвавшись от Норы, чтобы заглянуть в лицо. – Несмотря на то, что сейчас мои сбережения составляют несколько больше, чем пять фунтов, и я давно уже не работаю на табачной фабрике вашего отца, растеряв половину своего прежнего обаяния и всякую претензию на романтичность, смею ли я надеяться на взаимность? 
- Сейчас это единственное, что есть у меня. Моя любовь к вам, Питер О’Каллахан, – слабо улыбнулась в ответ Нора. – И семьдесят фунтов в лондонском банке. 
Он сжал ее чуть крепче и облегченно выдохнул: 
- У вас есть еще кое-что. Моя любовь к вам.

The End
_________________

Вот... как вы это делаете, авторы?!
Второй раз читаю эту пронзительную историю и снова в слезах ...



Спасибо!
_________________

Обнаружила новинку у любимых авторов. Приступила.
Всего 3 абзаца, а Владимира уже хочется упаковать в коробку и отправить реализовывать его жизненный план куда-нибудь подальше.
Он вообще живой человек? Точно не робот?

Марина, Кристина, поздравляю с новой темой! Дочитаю выложенные "кадры" - отпишусь подробнее.

_________________

Счастье и любовь есть в любые годы! А пути судьбы переплетаются в молодости, только жалко столько времени проведеного врозь...
Девочки спасибо за историю Питера и Норы!
_________________

ДжЫн, Светлая, спасибо за историю Питера и Норы) Очаровала, растрогала, очень понравилась)
___________________________________

» Закатная повесть
необыкновенно трогательная история! я в печали и в радости за героев спасибо большое, ДжЫн и Светлая!!!
и еще вам замечательно удалось передать дух эпохи, не знаю конкретно чем.. да всем, каждым словом. просто удовольствие было читать! непременно пишите что-нибудь еще романтическо-историческое.
_________________

Слово за словом... Как-то так примерно.


Ну если основываться на различных признаках - должен быть человек.


Ну вот... судьбу не обманешь.


Мы старались


Рады, что смогли доставить удовольствие. Мы и сами с удовольствием писали этих двоих.


Иногда пишем

Дамы, спасибо вам огромное за ваши эмоции и слова!
_________________

Уважаемые авторы, дорогие JK et Светлая, спасибо за ваше творчество, за ваших героев!
Очень-очень понравилось! На душе так тепло и уютно от этих историй!

Для читателей еще больший релакс! Спасибо за настроение!
_________________

Ой, как нам приятно!


Это здОрово, когда знаешь, что получилось разделить настроение и эмоции.

Lady O, спасибо за теплые слова!
_________________

 » Привычка разводиться

Жанр: импровизация
Герои: экзотические
Предупреждение: история, в которой с самого начала возможно было все, даже отсутствие ХЭ. Так как авторы традиционно не намерены были себе в чем-то отказывать.
Примечание: навеяно фильмом "Привычка жениться". Название - так точно.

Обложка by Magica

Part 1

Кто-нибудь когда-нибудь задумывался о судьбе простой телефонной трубки в новогодние праздники? В эти дни бедняги пашут, как не пахали весь год, принимая очень и не очень важные звонки, делая повсеместный обзвон, а еще накапливая совершенно невменяемое количество смсок. Телефоны посовременнее нагружены еще больше. В силу наличия интернета летят открыточки и фото в mms по всем сторонам, во все волости, а несчастные батареи садятся в разы быстрее. Может быть, это и к лучшему? Особенно если нерадивый хозяин забыл подзарядить своего питомца. Можно хотя бы сделать не вполне благопристойное «Ввжуууухх!» и отрубиться.
Телефон Леши Берга-Соколовского, валявшийся на соседнем кресле автомобиля, в этом смысле был счастливее других. Дежурный звонок родителям. Пару звонков по работе. Один – Димону, сожителю. Все. Коллеги Лешу в его нынешнем состоянии не трогали. Баба с дедом сами ждали, когда он позвонит, а в новогоднюю ночь это случалось не ранее пяти минут первого. Вот, пожалуй, и все.
В общем, не жизнь – малина. Или малиновое варенье, что среди зимы гораздо логичнее. Если бы не тяжелый Лешин взгляд, который тот поминутно бросал на агрегат. От взгляда этого становилось страшновато. Но делать было нечего. Когда большая и теплая рука хозяина легла на корпус, а палец разблокировал кнопки, телефон покорно врубился, правда, слегка притормаживая.
- Я подъезжаю! – перекрывая шум мотора, раздался звучный голос Берга-Соколовского. – Буду через пять минут. 
- И тебе «здравствуй», – недовольно прогнусавили в ответ.
- Рената собрала?
- Угу! Еще вчера.
Ее уникальная привычка все делать заранее всегда его поражала. И раздражала, чего уж теперь-то… Может быть, с самого начала следовало обратить внимание на эту мелочь, чтобы избежать более крупных неприятностей.
Вынудив внутренний голос заткнуться, Леша сдержанно ответил:
- Ладно. Жди. Сейчас буду.
И с этими словами отключился. Бросил телефон на соседнее кресло. Посмотрел прямо перед собой. Еще и в зеленую волну не попал.
- Зараза! 
- Сам дурак! – буркнула она отключившейся трубке. – Хоть бы раз что-нибудь сделал вовремя.
Даниэла Берг-Соколовская аккуратно примостила телефон с изящной подвеской в виде ящерицы, инкрустированной изумрудными стразами, на прикроватной тумбочке среди спреев для носа и ингаляторов, звонко чихнула два раза и со стоном нырнула под одеяла. Голова ныла нещадно, а тело разваливалось на мелкие кусочки.
Протяжный звонок в дверь раздался двадцатью тремя минутами позднее. Леша вперся в квартиру, отряхивая снег с шапки и отрешенно глядя на нее.
- Новый год. Пробки, - звучало как извинения.
Она снова чихнула и громко высморкалась.
- Обязательно нужно было меня из кровати вытаскивать? У тебя же ключ есть!
- Чтобы потом выслушать лекцию о том, что я неотесанный дикарь и ломлюсь в чужие двери? Нет, спасибо, не хочется больше.
- Можно подумать, я была не права. От выводов, которые ты умудряешься делать на основе первичных визуальных наблюдений, - она закашлялась, в голове застучало, и все-таки Даниэла договорила: - у меня происходит… смещение реальностей.
- Знаю я твои реальности, - буркнул он, стаскивая ботинки, и встал во весь свой богатырский рост. – Че у тебя? Сопли?
- Ничего ты не знаешь! – она поежилась и запахнула посильнее халат. – Ну сопли… Тебе-то что…
- К счастью, уже два месяца как ничего. Ренат где?
- А я-то как счастлива, что ты счастлив, - она развернулась и потопала обратно в спальню. – Ренатиииик!
- Ренат! – гаркнул Берг-Соколовский. Снял еще и куртку. Повесил ее на вешалку. И удовлетворенно отметил про себя, что никаких изменений в районе этой самой вешалки не произошло. В смысле мужской верхней одежды. Осталась только его старая дачная шерстяная куртка в крупную черно-красную клетку. Ничего постороннего.
- Ну и скажи на милость, какие лыжи, если ты еле дышишь? – поинтересовался он, оказавшись на пороге комнаты и наблюдая, как бывшая, согнувшись в три погибели, заглядывает под кровать.
- Самые обычные, - отмахнулась Даниэла, - самолет только завтра, я ударную дозу лекарств приму – отойду. Ты же знаешь, я долго не болею.
Она вынырнула из-под кровати с откормленным сфинксом на руках и заворковала:
- Мальчик мой хороший, что ты там опять делал? Снова обои драл? Или дождик умыкнул? 
Неожиданно она чихнула, а Ренат тяжело брякнулся на пол. Но тут же встал и решительно проследовал к Леше. Однако остановился, не дойдя и до середины пути, и принялся старательно выдраивать свою уродливую толстую морду.
- Он точно жрал мишуру, - пробурчал Берг-Соколовский. – Вот ты укатишь, а мне с ним возись потом.
- Это всего неделя, - снова недовольно загундосила Даниэла. – Еще скажи спасибо, что я его себе оставила. Избавила тебя от лишних хлопот. Заводили мы его, между прочим, вместе.
- Лучше бы мы ребенка заводили. Ты нафига его так откормила? Сфинксы должны быть тощие. А у него… грудь появилась!
- У него был стресс, врач сказал, ему необходимо усиленное питание, - она зло посмотрела на бывшего мужа и проворчала: - Или ты хотел, чтобы стресс был у ребенка, которого, оказывается, было завести лучше?
- Ничего я не хотел, - как-то слишком уж быстро стушевался Леша. – Ты температуру-то мерила?
- Мерила!
- И?
- Высокая.
- Та по тебе и так видно, что не низкая. Сколько?
- Тридцать восемь с половиной, - она забралась обратно в постель. – Переноска в прихожей. В его сумке еда, шлейка и пальто. Если мороз отпустит, своди Рената погулять.
- У моих олигофренов с третьего сессия. И я буду торчать в универе. Это так, для справки. Чаю можно? 
- Ты забыл, где кухня?
- Господи, когда ты больная, ты еще хуже, - заржал Леша и, подхватив кота, ретировался из комнаты.
Пока ставил чайник и доставал заварник с той самой полки, на которой его и оставил, подумал, что, наверное, только в их доме чай всегда заваривался по всем правилам. В общем-то, в жизни студента аспирантуры Алексея Берга-Соколовского было не так уж много правил. Чай заваривать в заварнике. Соблюдать правила дорожного движения. Зимой есть чеснок. Любить Даньку всегда-всегда.
Но в квартире Димона, где он теперь поселился, предпочитали пиво. Чеснок купить забыл. С Данькой развелся 30 октября уходящего года. Оставались только ПДД. В общем, терять особо нечего.
Хотя развелись они цивилизованно. Почти. Даже хладнокровно, что, по сути, круто, учитывая масштабы скандалов до этого. Имущество делили по справедливости. Машину дарили Берги-Соколовские. Потому машина – его. Квартиру – Ляпкины. Потому квартира ее. Кота она оставила себе. Как и его фамилию. И его заварник.
Леша невесело усмехнулся и ополоснул символ их семейной жизни кипятком. Через семь минут разливал чай по чашкам. Поставил обе на поднос. Присовокупил к имеющемуся блюдце с дольками лимона и мед. Выдохнул и поплелся обратно в комнату.
- С Новым годом, с новым счастьем, - поздравил он ее и поставил поднос на прикроватную тумбочку.
- Сахар принеси, пожалуйста, - попросила Даниэла, шмыгнув носом.
- Мед есть, - пожал плечами Леша, но покорно сбегал за сахарницей. Кстати, вот сахарница была новая. Синяя, прозрачная. Вернувшись, он услужливо взял ложку и, набрав сахару, уточнил: - Две?
Она утвердительно чихнула.
- Лыжи у нее! – подавая чашку, возмутился он. – Елку нарядила? Или Ренат из ящика мишуру таскал?
- Да! У меня лыжи, - возмущенно зашипела Даниэла, пропустив вопрос о елке мимо ушей. – Я наконец-то могу в новогодние каникулы делать то, о чем мечтала несколько лет. И не выслушивать нытье про универских олигофренов. Между прочим, шикарный отель в Альпах, все включено, более двухсот километров трасс, скидки на ски-пассы! А ты сиди тут, как… как болван!
- Ах, наша принцесса решила развлечься! В кои-то веки! Ее муж-неудачник раньше никуда не отпускал! А тут возможности совпали с желаниями! Причем такие возможности, каких с лузером-мужем у нее никогда не было бы!
- О, господи, - выдохнула устало Даниэла, - опять двадцать пять!! Ну почему неудачник, почему лузер? Ну что с того, что я больше зарабатываю, а? Я хотя бы раз хотя бы что-то тебе сказала? Я всего-то хотела, чтобы мы вместе поехали. ВМЕСТЕ!!! А ты…
Она сердито шмыгнула носом и отвернулась.
- А я не могу позволить себе больше, чем могу себе позволить! И ты это знала, когда в своем банке по головам топала в нужное кресло. И не только по головам.
- Да ничего не было! Вернее, не могло быть. Тот идиот вообще всех домогался. Но и это не главное. Я пашу как проклятая, чтобы у нас все было, чтобы ты мог спокойно учиться в своей чертовой аспирантуре. И что я получаю в итоге? Оказывается, я шлюха и карьеристка. Ну и прекрасно! Забирай Рената и вали к своему Димону.
- Ну спасибо тебе, родная! – побагровев, протянул он. – Я прекрасно помню о своей несостоятельности! Но если раньше это касалось только заработной платы, то, знаешь ли, когда он тебя на столе разложил, у меня появились некоторые сомнения и во всем прочем! Да, да! Я помню, нехер врываться к тебе на работу без предварительного звонка! Извини уж, теперь всегда звоню! Елку нарядила?!
- Что ты прицепился к этой елке? При чем здесь вообще елка? Он идиот озабоченный! Ну получил бы тяжелым предметом по голове. Не в первый уже раз, - она снова вздохнула. – А ты все понял по-своему, по-дурацки. Заметь, совершенно безосновательно! Но сделал удобные для себя выводы, правда? А знаешь, я передумала, не надо забирать Рената. Извини, что побеспокоила.
- Нет уж, - хмыкнул Леша. – Я его забираю. И сажаю на диету. К твоему возвращению будет как новенький.
С этими словами он вскочил со стула и вышел из комнаты. Через пару секунд из гостиной донесся его воодушевленный голос:
- Я так и знал!
- Кота я тебе не дам! – раздалось от дверей гостиной еще через пару минут.
- То есть даже кота мне доверить нельзя? – невозмутимо поинтересовался Леша, разбираясь с треногой для елки.
- Дурак! – она устроилась на диване и завернулась в плед, наблюдая за его уверенными движениями. – Как ты все умудряешься вывернуть наизнанку?
Установив подставку на пол, Леша поднял на нее глаза. Оказалось, невозмутимым был только тон. Глаза были на редкость обиженными. Таким его взгляд она видела раз в жизни. Во втором классе, когда ее пересадили к другому мальчику за парту поближе к доске. А он остался сзади.
- Накинь чего-нибудь на голову. Я на лоджию за елкой. 
Даниэла послушно натянула на голову плед, и теперь среди шотландской клетки синего с белым цветов торчал красный нос, которым она усиленно сопела, да сверкали слезящиеся глаза.
- Ренатииииик! – скорбно прокряхтела она.
Но в последний вечер года лысый уродец решил ее игнорировать. Как же! Лешка пришел! И по этому поводу животное ломанулось за ним на лоджию. Откуда было выдворено за шкирку под Лешино ворчание:
- Тоже заболеть решил, придурок? Мало тебе сопливой хозяйки, да? Нормальные коты, вообще-то, своих хозяев лечат, а не жрут мишуру и шарятся по морозу!
Кот недовольно заверещал. Дверь заскрипела. Сосновые ветки зашуршали по стене. По комнате разлился божественный хвойный запах.
- Между прочим, тоже терапия! – провозгласил Берг-Соколовский. 
- Какая забота! – послышалось из-под пледа.
- На правах твоего бывшего одноклассника, бывшего одногруппника и бывшего мужа я не могу лишить тебя елки на Новый год. Поставлю. Сделаю тебе глинтвейн. И свалю с котом.
- Ты как-то странно оперируешь бывшими правами.
- Совершенно верно. И выворачиваю все наизнанку, - пожал он плечами. Дотащил сосну до треноги и решительно воткнул ее в отверстие. – Так ровно?
- Вот скажи, кому она будет нужна в пустой квартире?
- Не знаю, Дань.
- Тогда зачем ты с ней возишься? – вздохнула она.
- Мы встречали Новый год вместе с семнадцати лет. Я всегда ставил елку. Это моя обязанность.
- У тебя было много разных обязанностей. И привычек. Но однажды ты согласился, что у нас ничего не вышло. А значит, освободил себя от всего. Например, от меня в целом и от установки елки в частности.
- Был неправ. Каюсь. Так ровно или нет?
- Да не нужна мне эта чертова елка! – взорвалась Даниэла и вскочила на ноги. – Ни ровная, ни кривая, ни даже к потолку привинченная!
- К потолку было бы креативно! – повысив в свою очередь голос, отозвался Леша. – Но только это тебе всегда что-то надо или не надо! Тебе! Ты хотела делать карьеру. Ты хотела завести кота. Ты хотела ездить в Альпы. Ты захотела развестись. Теперь ты решила, что тебе не нужна елка. А мне нужна! Мне нужна эта гребанная елка! Я ее хочу! Здесь! Хоть на потолке, хоть посреди кухни! Потому что я всегда и со всем соглашался! А сейчас я просто хочу елку. Просто. Хочу. Елку!
- Не ори на меня! Это моя квартира. И моя елка. Ты согласился на развод. И ушел отсюда. Вот и скатертью дорога. Ставь себе елку у своего Димона в его холостяцком притоне и приглашай туда его многочисленных белочек и ежиков. А я улечу в Альпы!
- Да каких нахер белочек? Ты сдурела?
- Ну, допустим, сдурела, и что? Мне можно, у меня температура!
- Черт! – вырвалось у него, и он замолчал.
Наклонился к окаянной треноге и, громко сопя носом, принялся крутить ствол в отверстии, периодически разгибаясь, чтобы оценить угол наклона. В конце концов, принялся закручивать болты. Во время процесса на Даниэлу не смотрел. Злился. Он злился на нее последние два месяца с продолжительными интервалами, во время которых начинал злиться уже на себя. То, что ничего с бывшим начальником у нее не было, он начал соображать уже через несколько часов после грандиозного скандала с дракой в ее офисе. Незадачливый ухажер ушел домой с живописным фингалом под глазом. А Отелло Берг-Соколовский остался без жены. Вернее, в тот момент, когда он был уже готов ее выслушать, она выдала, что больше мириться с его постоянной и беспричинной ревностью не намерена и подает на развод. Он снова психанул. Они ругались, не переставая, несколько дней. Потом она ему сообщила, когда нужно явиться в ЗАГС. Дальше он уже молчал. Просто молча поставил свою подпись на документах и молча укатил к Димону, у которого поселился. Ходил на работу. Бесился от тупости студентов. Забросил кандидатскую. Два раза попадал в ДТП. Периодически появлялся у нее на пороге, чтобы забрать еще что-то из своих вещей – в те моменты, когда уже почти совсем на стену лез без нее. Но оторвать себя до конца, обрубить, сил не хватало.
А теперь она попросила забрать на праздники Рената.
Покрутив еще немного елку на треноге, он смирился, что все-таки кривовато. И выбрал для нее положение, в котором это было наименее заметно.
Повернулся к жене. И спросил:
- Порошок давно пила?
- Давно.
- Ела хоть что-нибудь?
- Ага, мандарины. Сто лет их в таком количестве не ела, кажется, с самого детства, - хихикнула Даниэла.
- Нормально. Витамин С. Организм требует. Давай я тебе бутерброд сделаю. А потом дозаправишься лекарством?
- Спасибо, Леш, - кивнула она и устроилась удобнее. – Я полежу пока, голова болит.
Он улыбнулся, подхватил кота и отправился на кухню – тарахтеть посудой и заваривать свежий чай. Глянул на часы, висевшие над дверью. Скоро девять. Достал кошачий корм. Насыпал в миску. Посмотрел на кота, шевелившего от нетерпения усами. И сказал:
- Кушать подано. Садитесь жрать, пожалуйста.
Повторного приглашения Ренат дожидаться не стал.
Тем временем Леша рылся в холодильнике, где мышь, если и не повесилась, то была близка к суициду. Для бутерброда ничего и не нашлось, кроме заплесневевшего куска сыра. Тот самый случай, когда кот питался лучше хозяйки. Но бывший муж не унывал. На него внезапно нашло вдохновение. На дверце оставался еще пяток яиц. А в банке было соленое сало. Теща старалась.
Потому через пару минут на сковороде шипела яичница, на которую Берг-Соколовский увлеченно натирал сыр, предварительно очищенный от плесени. Потрясающее новогоднее меню. К тому моменту, пока Ренат расправился со своей долей, незамысловатое блюдо было разложено по тарелкам. Леша заканчивал заваривать чай. Кот удовлетворенно замурчал. А хозяин ему ответил:
- Я в курсе, что я дурак! 
Ренат фыркнул. В конце концов, мужик мужика всегда поймет.
В гостиную Берг-Соколовский возвращался триумфатором. С яичницей и приборами. Возвращался, чтобы наблюдать уснувшую жену, громко сопящую заложенным носом. Леша вздохнул и поставил тарелки на журнальный столик. Потом выдвинул оставленную Даниэлой под столом коробку с елочными игрушками и извлек из нее гирлянду. Неторопливо распутывал проводки и улыбался, глядя на жену. Стукнул себя по лбу. Сгонял в комнату. Вернулся с еще одним одеялом и накрыл ее ноги. Во время простуды у нее всегда мерзли ступни. Они становились ледяными, и отогреть их было нереально. Но он пытался. Разными способами.
Неторопливо отломил себе вилкой кусок яичницы. Отправил его в рот. И обреченно кивнув, поплелся вешать гирлянду на елку.
Спустя полтора часа он удовлетворенно взирал на результат своего труда, улыбаясь во весь рот. Ренат радостно пытался дотянуться до одного из шаров.
- Пшш! – зашипел Берг-Соколовский, и кот ретировался под кресло. А Леша передислоцировался на пол возле дивана, вытянув ноги перед собой, а голову откинув на сиденье так, что упирался макушкой в коленки жены. Просунул руку под одеяла. Так и есть. Не спасло. Как и шерстяные носки. Лед, а не ноги! Осторожно, чтобы ее не разбудить, он принялся их массировать.
Она вскоре проснулась, но еще долго не открывала глаз. Потому что тогда придется снова вспомнить, что они уже два месяца в разводе. И завтра она улетит в чертовы Альпы. Вот что она там будет делать сама? «Сидеть в номере, лакать рислинг и заедать его камамбером, - сердито ответила сама себе Даниэла Берг-Соколовская, в девичестве Ляпкина, - весьма романтично!»
До Нового года оставался один час пятнадцать минут.  
- Мне щекотно, - сказала она, дернув ногами, - а елка красивая.
Руку он, естественно, не убрал, хотя массаж прекратил. Повернул голову так, чтобы было видно ее лицо. И очень серьезно спросил:
- А фонарь у него под глазом классно смотрелся, да?
- Классно, - подтвердила она с улыбкой.
- Если бы я тогда извинился, ты бы простила?
- За что конкретно?
- Ну… явно не за его фингал. Это дело чести… За то, что потом было. Я всю жизнь сижу за последней партой, а тебя отсадили вперед, к другому мальчику.
- Чушь! – возмутилась Даниэла. – Какая еще задняя парта?
- В двадцать третьем кабинете. В торце школы.
- Может быть, ты, наконец, повзрослеешь? И вспомнишь, что мы давно уже не в школе, - она вздохнула. – Леш, я не брошу работу. И буду дальше делать карьеру так же, как ты будешь писать свою диссертацию. Разве я была когда-то против? А ты, если не хотел кота, зачем соглашался?
На несколько мгновений он завис, глядя, как животное крадется по полу, внимательно следя за собственной тенью. Редкостный идиот.
- Ну… вообще-то… я тоже хотел кота, - наконец, признался Берг-Соколовский.
- Ну а с Альпами что не так?
- Та все с ними так. Просто запланировать надо как-то… не во время сессии чтобы…
Данька вздохнула.
- У тебя если не сессия, то приемная комиссия, - замолчала. Когда пауза затянулась, полувопросительно добавила: - Ладно, тебе пора, наверное…
В пустую квартиру Димона, где он спал на неудобном диване и ходил по стенам? С котом, который, конечно, начнет драть обои и драгоценные занавески матери сожителя? Чтобы до утра курить на кухне в одиночестве и прокручивать этот их разговор в своей голове до тех пор, пока не взвоет волком?
- Ну да, пора, - мрачно сказал Леша и поднялся с пола. – Хорошо тебе слетать. С наступающим. 
- Спасибо. И тебе всего хорошего. Ренат если пакостничать начнет, так домой его привези. Ключ у тебя есть.
- Справлюсь. Как-нибудь. Ты лекарство выпить не забудь. И спи. В котором часу самолет?
- В полдвенадцатого.
- Может, тебя подвезти? Я все равно бухать не собираюсь.
- Да я и так тебя Ренатом нагрузила.
- Он, конечно, теперь тяжелый, но не настолько, чтобы не дотащить твой чемодан до терминала.
- Смотри сам…
- Тогда я приеду к половине девятого. Пробки, то-сё…
- Ну да, пробки… завтра… с утра, - она усмехнулась. – А у меня на завтрак ничего нет, и мандарины закончились.
- Я все привезу. И мандарины. Или могу сейчас метнуться к Димону. Его все равно нет, а холодильник затаренный. Даже к курантам успею.
- Не успеешь. Гнать будешь, опять машину разобьешь.
- Откуда знаешь? – охнул он.
- Мир не без добрых людей, - пожала она плечами.
- Вот козлы. Там ерунда была, правда. Об руль долбанулся. Уже ничего нет.
- Я, по-твоему, за руль переживаю?
Он не ответил. Некоторое время они ничего не говорили, глядя друг другу в глаза. Потом он снова сел на пол возле дивана и прошептал:
- У меня без тебя ничего не получается, Дань.
- А мне без тебя плохо.
- Тогда выходи за меня… снова, а?
Ответить она не успела. Желудок Рената не справился с мишурой. И в этот самый момент та начала свое движение по кишечнику на выход. С громкими стонами, волоча за собой зад и изображая умирающего, он вполз в комнату. Остаток ночи Берги-Соколовские откачивали кота.

Part 2

Как часто мы используем телефон по его прямому назначению? В смысле, для звонков? В самом деле, думаю, не настолько, как нам самим кажется. Телефон – это практически неограниченные возможности. Органайзер. Электронная книжка. Плеер. Фотоаппарат. Отличная шпаргалка на сессии. А уж игры! Игры-то! В несметном количестве и на любой вкус.
Иногда мы забываем, что по телефону еще и звонить можно. В приоритете оказываются его второстепенные функции. А если не очень рассчитываешь на звонок, то и вовсе…
Алексей Берг-Соколовский увлеченно тыкал пальцами кнопки своей трубки, перемещая по экрану разноцветные шары. И усиленно делал вид, что не замечает того, как старательно катают студенты – все с тех же телефонов. Зачет проходил отлично. Экономическая теория у филологов не в почете. И это он и сам прекрасно понимал. Пожалуй, хуже только высшая математика. Поэтому он даже не особо глаза поднимал, чтобы не встретиться с одухотворенным взглядом какого-нибудь очередного будущего Достоевского с определением меркантилизма, сфотографированным в учебнике.
Шары складываться по цвету тоже не особо желали. Летели какие попало, но не такие, как ему было надо. В конце концов, психанул, вышел из приложения и торопливо, чтобы не вызвать молчаливого неодобрения литературных масс, отвернулся к окну, за которым раскинул свои огромные лапы старый каштан. По одной из веток скакала сорока. И Берг-Соколовский рассеянно подумал, что весна в этом году на редкость серая. И поздняя. Ни буйства зелени, ни цветения садов. Ничего.
И в этот самый момент телефон решил напомнить ему о своей основной миссии. Затрезвонил стандартной самсунговской мелодией на весь кабинет. Студенты подняли свои ошарашенные головы. Берг-Соколовский живо убрал звук. И только потом посмотрел на дисплей. Отклонить этот вызов было равносильно смерти. Он снова взглянул на первокурсников. Те зашуршали листками. И только тогда принял звонок.
- Да? – прошептал Алексей Романович.
- Марик еле дышит, - всхлипнула трубка, - я не знаю, что с ним.
- В смысле?
- Задыхается он! – раздавшийся вскрик был слышен первым рядам аудитории.
Вот тут Леша и сам позабыл, как дышать. Несколько секунд абсолютного ступора сменились такими тяжелыми ударами сердца, что его прибивало к полу. Потом вспомнил. Шумно вздохнул.
- Скорую вызвала?
- Да, - снова раздался судорожный всхлип, - но мне страшно очень.
- Сейчас приеду! – рявкнул он в телефон и отрубился. Поднял взгляд. Первокурсники недоуменно взирали на препода: - Тихо посидите до конца пары? С зачетом потом разберемся.
Кто-то кивнул. Кто-то что-то ответил. Он почти не слушал.
Вскочил со стула. Стремительно вышел из кабинета. Влетел на кафедру, набирая Димона. Тот был понятливый. Живо отозвался, что Дмитрий Николаевич всегда готофф подменить Алексея Романовича на зачете.
Дальше Леша уже не думал совсем ни о чем, кроме того, чтобы быстрее добраться до дома. На ходу одевался. Запрыгнул в машину. И через двадцать минут уже звонил в дверь квартиры.
Даниэла открыла сразу же и глядела на него совершенно ошалевшими глазами, шмыгая носом.
- Скорой нет до сих пор.
- Да твою ж мать! – психанул Леша и вломился в квартиру, не разуваясь и продолжая спрашивать: – Простуда? Аллергия? Астма? Что?
- Я не знаю, Леш, - рыдала Даниэла, - все было нормально, играл себе. А потом вдруг… Он бледный такой!
- Черт!
Леша вошел в комнату. Полуторагодовалый черноглазый карапуз, лежавший на кроватке и уже одетый в дорогу, жалобно посмотрел на отца и захныкал. Но хныкать и дышать одновременно получалось плохо. Потому ребенок покряхтел-покряхтел и тяжело вздохнул – ртом.
Берг-Соколовский обернулся к плачущей Даньке и скомандовал:
- Комбинезон его тащи. И одевайся. Быстрее самим, чем ждать.
Через три с половиной минуты Даниэла стояла в прихожей в пальто и комнатных тапочках и деловито торопила бывшего мужа.
- Ну что ты возишься!
- Да тут пока все застежки найдешь! – раздалось в ответ.
Леша вынырнул из детской с ярко-зеленым пупсом на руках. Пупс медленно и шумно сопел, но терпел даже канареечного цвета шапку, наспех нахлобученную на голову, хотя обычно сильно протестовал против этого шлема, в котором терялась половина звуков окружающего мира.
- Ботинки! – буркнул Леша.
- Ты и не разувался, - фыркнула Даниэла в ответ.
- Ты права, тапки с шарфиком отпадно смотрятся.
С этими словами, Леша достал из обувного шкафа Мариковы полусапожки и торопливо, вопреки сопротивляющимся детским лодыжкам, нацепил их на ноги.
Даниэла хмуро осмотрела свои тапки и, переобуваясь, пробурчала:
- Вот именно сейчас это крайне важно, в каком виде в больницу привезет собственного ребенка бывшая жена кандидата экономических наук А–эР–Берга-Соколовского.
- Замерзнешь, дура! Там девять градусов! Давно соплей не было?
- Не ори! Марика напугаешь, - она распахнула дверь, пропуская Алексея.
Ехали в напряженном молчании. Берг-Соколовский сосредоточенно держался за руль. Сзади в детском автокресле похрюкивал и фыркал от нехватки воздуха Маркел. Даниэла периодически вздыхала, но тоже помалкивала.
Ближайшая клиника с любимым педиатром дядей Жорой располагалась в пятнадцати минутах езды по городу без пробок. Сейчас доехали вместе с пробками минут за восемнадцать.
На ресепшене молоденькая девочка очень быстро сообщила, что их доктор только-только вернулся с перерыва. И сейчас у него прием. Но Марик так жалобно сопел носом, что она тут же сообразила позвонить дяде Жоре и сказать, что Берги-Соколовские приехали. 
Дядя Жора на то и был любимым, чтобы справиться с проблемой в считанные секунды – на свет божий из маленькой ноздри Маркела Алексеевича была извлечена ядовито-оранжевая запчасть от игрушки из Киндер-сюрприза.
- Что, родители? Инструкций не читаем? – сердито поинтересовался доктор. – Там русским по белому написано: после трех лет!
- Даже на погремушках пишут, что после трех лет, - глядя ошалевшим взглядом на яркую миллипиздрическую хрень, проговорил папаша.
- Ну-ну, - отобрав у похрюкивающего теперь уже от смеха Марика стетоскоп, дядя Жора смазал мальчишке ноздрю и вручил родителям. – Смотрите все же повнимательнее за ребенком, будьте любезны.
Даниэла в очередной раз хлюпнула носом и рассыпалась в благодарностях. Берг-Соколовский сурово поджал губы, глядя на сына. И тут же расплылся в улыбке. Дитя многих талантов. При его любознательности можно было ожидать и худшего. А если уж учесть то, что он был единственным внуком двух безумных бабушек и двух чокнутых дедушек… Кстати, о бабушках!
- Елена Сергеевна опять ему Киндер-сюрпризы коробками таскает? – спросил он уже в коридоре у бывшей жены. – Мы же обсуждали, что сладкое вредно.
- С Марией Францевной лучше обсуди! – Даниэла попыталась взять сына у бывшего мужа.
- Я ей говорил! – возмутился Леша. Мальчонка так вцепился в него, что и хотел бы – не отодрал бы. – Могла бы и проверить, что она ему притаранила.
Смирившись с решением Марика, Даниэла громко демонстративно вздохнула и протянула руку:
- Ключи давай! Иначе у нас случится новая истерика.
Новой истерики не случилось. Всю обратную дорогу на заднем сидении Леша басом декламировал «Мойдодыра». Ребенок разве что в рот ему не заглядывал. Хихикал и что-то лопотал. Наверное, что-то очень умное, но совершенно неразборчивое. В итоге все завершилось риторическим вопросом: «А Линат?»
И тут Леша смутился. На сей раз раздел завершился тем, что Ренат остался с ним.
- Надо же, помнит, - задумчиво протянул он, взглянув на затылок бывшей жены.
Затылок кивнул. Берг-Соколовская не имела ни малейшего желания обсуждать решение бывшего мужа оставить себе кота, «потому что она забирает сына». Из чего можно сделать самый логичный вывод: второй развод проходил менее цивилизованно. К нему, помимо прочего, подключились Ляпкины, усердно стремящиеся вырвать единственную дочь из лап «этого снежного человека».
Впрочем, как раз с котом-то было проще всего. Но и нелепее того, что можно себе представить. Просто наглое животное само умудрилось влезть в одну из коробок, которые он перевозил на съемную квартиру. Да и заснул в ней. Когда перебежчик был обнаружен, Леша стал в позу, если слово «поза» вообще подходило Бергу-Соколовскому. Кота отдавать он был не намерен. А объяснять, что жить в одиночестве невыносимо – слишком большой удар по гордости. Его гордости и остальных ударов вполне хватило.
В квартиру заходили снова в молчании. Марик к концу дороги задремал, и Леша сразу отнес его в постель. Освобождали от мудреного комбинезона вдвоем.
- Вот чудовище, - негромко констатировал Берг-Соколовский, глядя на маленькие джинсики, которые осторожно, чтобы не разбудить, стаскивала с ребенка Даниэла. – Я как-то в ухо гвоздь засунул. Чудом глухим не остался.
- Теперь ясно, в кого он такой! – проворчала она и накрыла сына одеялом.
- Можно подумать, ты не знала, в кого он такой. Тут уже не открестишься, как бы ни хотелось.
Она устало махнула на бывшего рукой и поплелась на кухню. Налила себе бокал вина и медленно пила, глядя в окно. Голова казалась совершенно пустой, как после тяжелой болезни. И совсем не удивилась, когда Леша показался здесь же, рядом с ней. Критическим взглядом осмотрел помещение. Тяжело вздохнул и спросил:
- Сильно испугалась, да?
- Давай без психоанализа, ок? Спасибо, что приехал.
- Давай без «спасибо». Тут спасибо говорить не за что.
Даниэла вскинула брови и удивленно сказала:
- Но ты же бросил свой ненаглядный универ ради нас!
- Ну не начинай, а… Несравнимые же вещи, Дань. 
- Да я и не начинаю! – вспыхнула она. – Хорошо, сын для тебя хоть что-то значит, в отличие от меня!
- Мне кажется, что назначая виноватым меня, ты забываешь один нюанс, - мрачно ответил Леша. – Я для тебя тоже представляю не самое большое сокровище. Иначе ты бы хоть на мгновение задумалась, что творишь.
- Ха! – издала Берг-Соколовская воинственный клич. – Именно поэтому я, по твоему желанию, спланировала все за полгода! Это должно было стать нашим вторым медовым месяцем. И ты подтвердил мне все даты, сказал, что всё согласовал и уладил. И что? Твой универ, как обычно, оказался важнее. Важнее того, что у нас появились проблемы, важнее меня, важнее нашей семьи.
- Да бляха-муха! Я, что ли, виноват, что мне назначили защиту именно на это гребанное десятое декабря, а? – вспылил Леша. – Почему ты в упор не видишь, что это тоже важно? Твои проблемы всегда важнее моих? В этот день я должен был первое поздравление от тебя получить! А вместо этого чуть не провалил все к черту. Потому что накануне ночь не спал. У меня жена пропала!
- Я не пропадала! Ты прекрасно знал, куда я улетела, на сколько и зачем!
- Именно. Зачем – знал. Меня наказать. Индию я ей сорвал. И заодно жизнь испортил!
- Да! Ты мне сорвал Индию! Потому что предпочитаешь жить со своей кандидатской, а не с собственной женой! Поэтому теперь ты должен быть счастлив. Ты своего добился, ты защитился, теперь у тебя все, как ты хотел.
- Как я хотел! Отлично! Сказал бы я те… Черт!
Замолчал. Застыл. И отвернулся к плите. Поставил чайник. Достал заварник и напряженно всмотрелся в огонь на конфорке.
Когда все стало так хреново, что обратно повернуть оказалось невозможно? Марик родился. Носились с ним, как угорелые. Классика жанра. Ночами не спали. Диссертацию дописывал в интервалах между укачиваниями и сменой подгузников. Данька от работы не отказалась, в декрет не ушла. И часто работала на дому – это было единственное послабление, которое ей сделали. Управление филиалом – штука серьезная. А такие специалисты, как Даниэла Берг-Соколовская на дороге не валяются.  Обязанности по дому и Марику они с Лешей поделили пополам. Их жизнь казалась ему на редкость слаженной, если не считать перманентного недосыпа. Но это тоже вполне можно было пережить.
А потом случилась Индия. И Данькина истерика на тему того, что он перестал видеть в ней женщину. Ее отъезд. И развод по возвращении. Она сметала все к чертям, как бронепоезд. Так, что он даже растерялся – есть ли смысл что-то спасать. Как-то резко против него ополчился весь клан Ляпкиных. И в течение следующих месяцев он узнал о себе очень много нового, о чем и не подозревал.
Зато кандидат наук. Супер.
- Чай будешь? – спросил он хмуро.
- Не буду, - так же хмуро ответила Даниэла.
После Индии она чай ненавидела. Этот дурацкий напиток стал символом ее развалившейся жизни. Она улетела туда назло Леше. А оказалось – назло себе. Чтобы все испортилось безвозвратно. В отеле за ней принялся ухаживать один швед. Он был немолод, но ужасно романтичен, а этого так не хватало Даниэле дома. С Лешей теперь все было впопыхах и по обязанности. А Улаф дарил цветы, водил на прогулки. Внимательно слушал ее болтовню и восторженно говорил сам – о поэтах и художниках. И поил чаем. Этот бесконечный чай заставил Даниэлу понять, как же она несчастна. А значит, надо срочно менять что-то в этой жизни. И, не раздумывая ни минуты, она накатала заявление в суд.
Заученными движениями Леша ополоснул чайник кипятком. Насыпал заварку. Потом влил воду. Накрыл чашкой и снова замер. Повернулся к Даньке. 
- Меня на конференцию в Лондон в мае отправляют, представляешь? Перспективы научных исследований.
- Поздравляю, - усмехнулась Даниэла.
- Спасибо. Пожрать есть чего? Я без обеда.
- Да холодильник забит едой! Бери, что хочешь.
- Может, хоть кофе тебе сварить? Кто вино среди дня глушит?
- Я потом поем.
- Как знаешь.
Он отлепился от стола и направился к холодильнику. Открыл дверцу. Критическим взглядом осмотрел его содержимое. Достал тарелку с какой-то нарезкой, сообразил себе бутерброд, налил чаю и уселся за стол, задумчиво жуя. Знал, что она только и ждет, когда он свалит. Но валить не торопился. Доставляло какое-то странное удовольствие наблюдать ее недовольство и напряженность. И даже не отдавал себе отчета в том, что и сам был напряжен сверх всякой меры.
Проглотив кусок сыра и залив его чаем, спросил:
- Ладно. Давай так. Что я, по-твоему, должен был сделать? Прогулять защиту? Или явиться на кафедру и сказать: «Ой! Простите! У меня тут путевка. Никак не могу! Отзывайте Анисимова, защищусь в другой раз!» Так? 
- Я не знаю, Леш, - ответила она быстро и уныло, - я надеялась, что эта поездка поможет сохранить наши отношения. Я могла ошибаться, но попробовать стоило. Все так складывалось. Марика забирала бабушка, меня отпускали, ты обо всем договорился. Ведь ты сказал, что договорился. Ты пообещал, понимаешь?
- Понимаю! Я пообещал! – снова взвился Леша. – Но и ты тоже кое-что обещала! Любить меня до конца наших дней обещала! Получается, соврали оба, да? Иначе зачем было пытаться «сохранить наши отношения»? Они бы в этом не нуждались, если бы ты тоже слово сдержала!
- Марика разбудишь, не кричи! – возмущенно рыкнула она. – Если бы я тебя не любила, я бы не ждала полгода. И не отпуск бы планировала, а твои вещи отправила к Димону!
- Тогда нахрена? – взревел он, вскакивая из-за стола. – Нахрена все это было, а? Может, хоть раз объяснишь? Имею я право от тебя услышать, а не от твоей матери, о собственной несостоятельности как твоего мужа? Что я сделал тебе такого ужасного, что надо было выбрасывать меня из своей жизни, как ненужную собаку? 
- Я тебя не выбрасывала! Я ушла из твоей. Меня давно там не было, а ты и не заметил.
Его рот медленно раскрылся, и несколько мгновений он так и стоял. Потом щелкнул зубами. Вышел из-за стола и навис над бывшей женой. Бывшей женой, которую то придушить хотелось, то поцеловать.
- То есть, это я тебя разлюбил? – уточнил он.
- Ты привык.
- Что за херню ты себе придумала?
- Я не придумала. Я всего лишь видела, что происходит. У тебя была диссертация, у меня работа. Мы с тобой встречались у кроватки Марика или раз в неделю для пятиминутного перепиха. У нас не осталось ничего общего, Леш.
- О Господи…  - пробормотал Берг-Соколовский и заставил себя отстраниться. Иначе точно что-нибудь сотворил бы своими руками, которые откровенно чесались – сжать в объятиях так, чтобы выдавить из ее на редкость красивой головы эти на редкость идиотские мысли.
Хотя…
Если вдуматься…
Ну, пятиминутный перепих – это она загнула, конечно. Минут по десять уходило, пока Марик не просыпался… Да и уставали оба… И вообще… Сублимацию никто не отменял в военно-полевых условиях…
«Грудь – это эрогенная зона, а не холодильник!» - кажется, так она сказала, когда показывала ему бикини для Индии и объясняла необходимость немедленного отлучения Марика от грудного кормления.
А потом его защиту перенесли на десятое декабря. Потому что пятнадцатого Анисимов уезжал преподавать в Нью-Йорк по контракту на полгода. А другого специалиста по его теме хрен найдешь в ближайшее время.
У него было только пару минут, чтобы решить. Что тут было решать?
- Значит, я тебя как мужчина устраивать перестал? Так?  – ошарашенно спросил Берг-Соколовский. – У тебя энергии на все хватало. На Марика. На работу. На секс. Асинхрон.
- Дурак! – констатировала Даниэла.
- Дура! – заключил Леша.
- Вот и поговорили, - Даниэла встала из-за стола. Убрала бутылку в шкаф, бокал сунула в мойку. – Тебе пора.
- Да нихрена мне не пора! У меня абсолютно свободный вечер! 
- Но это не значит, что ты должен проводить его в моем доме!
- Почему нет? Здесь мой сын и моя жена!
- Бывшая, - уточнила Берг-Соколовская. – Хочешь побыть с Мариком? Пожалуйста. Могу уйти и я.
- Не можешь. Пока не объяснишь мне еще одну элементарную вещь. Прости, у тебя муж – дебил, - он приставил указательный палец ко лбу и добавил: - Не сразу все факты в своей голове состыковывает. Ты всерьез считаешь развод панацеей от всех проблем, да? 
- Да ничего я не считаю! – голос ее зазвенел. – Я тебе не калькулятор.
- Тогда какого черта, а? Данька? 
Она непонимающе посмотрела на Алексея. Он снова нависал над ней и внимательно смотрел в ее лицо. В прошлый раз, два с лишним года назад, было просто. Он налажал. Он постарался загладить свою вину. И вроде даже получилось. Он так думал. А теперь кто налажал? Результат тот же. Развод. Только в этот развод она уже ничего не хотела объяснять. Молчали и гнули свое, как ненормальные. Зато удивительным образом напустилась вся ее родня средней численности.
«В кого ты ее превратил? – верещала теща. – Я отдавала за тебя девочку с сияющими глазами, а с тобой она кем стала? Я знааала! Всегда знаааала, что ты ее несчастной сделаешь! Прилип, как банный лист! А у нее ведь такие варианты были! Ей ведь стажировку за границей предлагали!»
Потом еще Рената делили. Дикость. Люди детей делят. Они – кота.
- Ну хочешь, я не поеду ни в какой Лондон, а? – отчаянно спросил он.
- С ума сошел? Ты столько для этого сделал.
- Честно. Вот сейчас плевать.
Она покачала головой.
- Только ты сам должен решить.
- Как-то ты сама решила свалить в Индию. Не оценила того, что я сделал для гребанной диссертации. С чего сейчас тебя это обеспокоило? Я уже и так прилично заплатил за то, чтобы чего-то добиться – я тебя потерял. Считаешь, это сравнимо?
- Нам вряд ли поможет, если я не пущу тебя в Лондон.
- То есть диагноз поставила? Бесперспективно и нехрен тратить на это время, да?
- Прекрати! – сорвалась Даниэла на крик. – Я не это имела в виду! Я не ставила никакой диагноз! Я не мешала тебе защищаться – плохо. Я не мешаю тебе ехать в Лондон – опять плохо. Чего ты хочешь?!
- Тебя!
- И всё?
- Ты прекратишь трындеть или нет? – он наклонился еще ниже, и их глаза оказались так близко друг от друга, что он видел золотистые прожилки в ее коричневых радужках. И сам не помнил, когда, в какой момент его ладони оказались на ее плечах.
- Останови меня, - прошептала она, пробираясь руками под его пиджак.
- Да легко, - вырвалось из его груди с хрипом, и почти в ту же секунду он впечатал свои губы в ее, заполняя ее всю – собой.
А потом уже ничего не соображал или не помнил. Слишком давно не прикасался к ней, чтобы соображать. Сублимация – чушь. На пол полетел его пиджак. Пуговки ее блузки жалобно затрещали. С какого раза они дошли до спальни? Не с первого точно. Задерживались в прихожей? Наверное. Потому что с вешалки посыпались шапки. Это было бы очень смешно, если бы они обратили внимание. Но им было некогда.
Уже на диване он немного пришел в себя, обнаружив, что «период только натурального хлопка» подошел к концу. И белье теперь… черное, кружевное, почти невесомое. Впрочем, белью не суждено было долго оставаться на ней.
В этот вечер многому не суждено было сбыться, что предопределялось Бергами-Соколовскими еще только с утра. И уж явно Алексей Романович не предполагал, что будет разбужен глубокой ночью заявлением бывшей жены, стоящей посреди ковра в чем мать родила и задумчиво жующей кусок кольца «Краковской».
- Я хочу, чтобы ты поехал в Лондон.
Он сонно потер глаза ладонью и, приподняв под собой подушку, принял положение полулежа.
- А я хочу до мая расписаться, - голосом кота, наевшегося сметаны, протянул Леша.
Ответить Даниэла не успела. Из детской раздался отчаянный плач Марика. И до утра Берги-Соколовские по очереди укачивали сына.

_________________

 » Привычка разводиться (окончание)

Part 3

Это блаженство. Блаженство, когда телефон молчит. Не тревожит бесконечными звонками. Не грозит напоминаниями. Не раздирает душу будильником. Несколько дней подряд. Часы напролет. Хотя бы ради этого стоило ехать в отпуск, даже если все остальное складывалось глупо и нелепо. Где-то на краю света, и неважно, что всего лишь на Крите.
На огромной кровати в каком-то отеле с незапоминающимся названием, выбранном еще месяца три назад. Какой тут, к черту, телефон? Кому он нужен?
Разве только время уточнить.
К слову о времени… Перевернувшись на другой бок в пустой постели с дурацкими скользкими простынями и лениво приоткрыв один глаз, Алексей Романович Берг-Соколовский потянулся к тумбочке. Взял в руки трубку и откинулся на подушку. Будильник будильником, а вставать все равно пора. К тому же тишина в номере внушала некоторые опасения, что он остался один. Впрочем, это как раз нормальное состояние.
09:30. Хорошо хоть не 10:00.
Леша выкатился из-под простыни и сел. Потер лицо обеими ладонями. Попытался вернуть голову на место, но в последнее время это получалось не очень хорошо. Потом встал, заглотил воздуха, будто собирался нырнуть на глубину, и направился в душ.
Путь лежал через комнату, в которой поселились дети. И на эту ночь согласно установленной очередности обосновалась Даниэла. С детьми горе-родители спали по очереди.
Ни наследников, ни Даньки на первый взгляд в номере не оказалось. Леша снова тяжело вздохнул. А вот дверь в душ была заперта. Значит, кто-то все-таки есть. Насупившись, он нетерпеливо постучал.
- Подожди, - послышался глухой голос бывшей жены.
Потом раздалось бульканье, журчание, щелчок замка. И на пороге явилась Даниэла Берг-Соколовская с бледным лицом и покрасневшими глазами.
Леша внимательно осмотрел ее с ног до головы, начиная со ступней в резиновых шлепанцах, заканчивая собранными на макушке в не самый аккуратный пучок черными волосами. Мимолетно подумал, что третий развод на пользу ей не пошел. Даже любимые его «лохмы» утратили блеск.
- Чего? Траванулась? – участливо спросил он.
- Допустим! – буркнула она и тяжело опустилась на кровать.
- А я тебе говорил, не нравится мне вид этих крабов. У меня активированный уголь есть. Дать?
- Не надо, я уже выпила.
Она прикрыла глаза и мысленно послала бывшего мужа к черту, вместе с его участием, таблетками, этой поездкой и особенно причиной отравления.
- Мелочь где?
- С аниматорами. До обеда будет тихо.
- Угу, - кивнул он, решив, что «тихо» за последние недели возненавидел. Хотя теперь это играло ему на руку. Но на всякий случай уточнил: - Ты сейчас никуда не собираешься в таком состоянии, надеюсь?
- Надеюсь, ты собираешься! – не сдержалась Даниэла и тут же поморщилась: в голове зазвенело, как если бы вчера вечером она в одиночку выпила литр мартини.
- Пока я собираюсь только в душ.
С этими словами он скрылся за дверью. А в голове крутилась дурацкая песенка: «Собака бывает кусачей только от жизни собачьей».
Этого отпуска могло и не быть. Третий развод в их с Данькой биографии освобождал его от необходимости ехать на Крит, как было запланировано за несколько месяцев до знаменательного события. Проблема заключалась в том, что он сам хотел этой поездки. И ждал ее. Чуть ли не впервые в жизни.
Это должен был быть идеальный отпуск, который он впервые инициировал сам. Сам! Сам выбирал место, отель, сам покупал путевки. Марику почти семь, Денису – четыре с половиной. Взрослые мужики, которых вполне можно сбагрить в детскую комнату, а самим… Номер Берг-Соколовский тоже предусмотрел самый подходящий. С такой кроватью, на которой неприлично не трахаться ненасытно и с упоением. Они заслужили. Имели право.
В итоге через три недели после развода, ведя очередной мысленный диалог с самим собой, то ли оправдываясь, то ли обвиняя, он психанул так сильно, что позвонил Даниэле и выдавил из себя:
«Я уточнить по поводу отпуска. Вылет в понедельник в 12:30. Ты помнишь?»
«Неужели и ты помнишь?»
«Передо мной лежат билеты. Я заеду за вами около десяти».
И нажал отбой, не желая слушать, как она отказывается.
К его удивлению в понедельник в 10 часов утра Данька и дети сидели в прихожей на чемоданах. И ждали папу. И, что еще феноменальнее, с тех пор они ни разу не поссорились. Ни разу! А это вселяло некую надежду.
Тщательно вымывшись под душем и вычистив зубы, Леша на несколько мгновений завис перед дверью, мысленно считая до десяти. Раз. Два. Три. Четыре. Пять. ШестьСемьВосемьДевятьДЕСЯТЬ!
- Нам надо поговорить! – заявил он, распахнув дверь.
- Не заставляй меня пожалеть, что я поехала с тобой, - Даниэла открыла глаза. Они были сердитыми. И весь вид ее был сейчас скорее воинственным, чем больным.
- Ну, я надеюсь, что в данном случае мое предложение тебе понравится.
Теперь взгляд стал удивленным.
- Ты уверен, что знаешь, что мне может понравиться?
- Мы знакомы с семилетнего возраста. Ты всерьез считаешь, что есть вещи, которые я не знаю?
- Не льсти себе! – хохотнула она.
Леша поморщился. Если что он и знал, так это ее экстраординарную способность спускать его с небес на землю.
- Так излагать или нет?
- Да говори уже, - отмахнулась она и села на кровати, подтолкнув под спину две подушки. Пару дней назад начало ломить поясницу. Она надеялась, что это временно, и прекрасно понимала, что «временно» закончится еще нескоро.
Леша широко улыбнулся, взял стул, придвинул к кровати и уселся на него. Излагать – это он был специалист. Почти десятилетняя практика в универе свое дело сделала.
- Значит так. У нас имеются следующие исходные данные. Мы расстались. Опять. Я понимаю, что три раза – это уже закономерность. И придется смириться с тем, что друг другу мы не подходим. Но, во-первых, как я говорил ранее, знакомы мы с первого класса школы. И знаем друг друга лучше кого бы то ни было. Во-вторых, у нас двое детей и отличный престарелый глухой и полуслепой кот, который требует ухода и заботы. В-третьих, что бы между нами ни происходило, вряд ли в моей жизни будет человек, который станет мне ближе тебя… Знаешь ли… Двадцать семь лет почти совместной жизни на помойку не выбросишь… Мы с тобой родственники больше, чем если бы ты была моей сестрой. В-четвертых, как видишь, сейчас мы почти не ссоримся, значит, уже эту черту переступили. Какой-то перелом между нами в определенный момент произошел. А потому это уже совсем другой уровень взаимоотношений, чем раньше. Отсюда я делаю следующий вывод, с которым, надеюсь, ты согласишься, потому что он логичен. Нам необходимо срочно избрать новую модель поведения касательно друг друга. Так, чтобы ни тебе, ни мне, ни детям это не причиняло боли. И не провоцировало стрессы и неврозы. Одним словом, я предлагаю… попробовать нам… дружить.  
По окончании этой очень длинной, но не очень пылкой тирады Даниэла судорожно икнула.
- Ты совсем умом повредился? – с живейшим интересом спросила она.
- Почему? – удивился Леша.
- Потому что я не хочу с тобой дружить!
Теперь уже судорожно икать была его очередь. Но он не икнул. Он еще раз мысленно посчитал до десяти. Это была его новая стратегия, чтобы не взорваться. Иногда помогало. В этот раз – не очень.
- Тогда, позволь узнать, чего ты хочешь? – ядовито спросил он.
- Мои желания теперь не имеют никакого значения. Как современные и воспитанные люди, мы с тобой обсудили все стороны мирного сосуществования между собой при наличии детей и кота. Если ты помнишь, даже любезные пожелания третьих сторон в лице твоих родителей были учтены.
- Мммм… Что? Неприятно оказалось побывать в моей шкуре, да? Не все же мне одному отдуваться!
- Твоя жажда мести может быть полностью удовлетворена, - торжественно провозгласила Даниэла.
Дело заключалось в том, что в третий развод ввязались Берги-Соколовские. Мария Францевна от души высказала нерадивой невестке, а заодно и Ляпкиным, все, что копила долгие годы. О загубленной жизни несостоявшегося великого ученого, о пагубном влиянии меркантильных интересов Даниэлы на человека иного склада ума и о невозможности эгоизму узреть порывы благородной души.
Проще говоря, ей было обидно за сына, которого бросали третий раз. Чья психика это выдержит? Точно не Марии Францевны. Она никогда не была сдержанной особой. А регулярно лакать валерьянку – кому понравится?
- А она и удовлетворена, - пожал плечами Берг-Соколовский. – Во всяком случае, наконец-то стало ясно, кто из нас чего ожидает от другого. Я ошибался во многом. Ждал поддержки. Даже после твоего индийского турне. А оказывается, все просто. Любой мой успех ты воспринимаешь как собственное фиаско. Потому что привыкла быть самой успешной, самой важной, самой главной, в конце концов! 
Челюсть Даниэлы на мгновение отвисла в неподдельном удивлении.
- Ты… ты о чем вообще?
- Хочешь откровенно? – кивнул он. – Ок. Давай откровенно. Ты с двадцати пяти лет управляешь целым отделением. Легко было меня любить, пока я учился в своей вшивой аспирантуре и зарабатывал копейки. Теперь ты сидишь в том же кресле, а у меня впервые в жизни, наконец, начало что-то получаться. И вместо того, чтобы чувствовать за своей спиной твою поддержку, я оказываюсь тут же не нужен. Мы уже проходили это однажды. Вместо поздравлений я уже получал развод.
- Не городи чепухи! – возмущенно взвилась Даниэла и выпрямилась на кровати. – Ты получил развод, потому что опоздал за поздравлениями! А я устала предлагать тебе то, в чем ты не нуждаешься.
- Что? Неприятно правду слушать, да?
- А давай поговорим о правде! Правда в том, что мне несколько часов приходилось сгорать от стыда под сочувствующими взглядами гостей, когда я выслушивала их поздравления с именинником, которые они вещали самым заупокойным тоном. В то время как сам виновник торжества просто не успел предупредить, что явится заполночь. Да, у него было дело, он был занят, и ах! ему не повезло с женой. Она, дура, ему решила сюрприз на день рождения устроить. А кто ее просил?
- Вот именно! – взвился он и вскочил со стула. – Кто тебя просил? Я пришел домой, желая видеть тебя и только тебя! Я подписал контракт, который выпадает раз в жизни! Я хотел, чтобы это было сюрпризом! Так какого черта вместо элементарного одобрения я услышал твое гребанное сдержанное: «Я подаю на развод»? Ты повторяешься, милая. Это уже было! Два раза!
- Я повторяюсь так же, как и ты! – крикнула она в ответ. – Но пока ты проявлял хотя бы элементарную вежливость и предупреждал о собственной невнимательности и забывчивости, я мирилась. Когда же ты переступил и эту черту…
Она не договорила и снова откинулась на подушки. Он обеспокоенно посмотрел на нее.
- Че? Тошнит? Может, врача позвать, вдруг чего серьезное?
В него тут же полетел медведь Дениса, попавшийся Даниэле под руку. И угодил прямо ему в голову. Ошалевшими глазами Берг-Соколовский взирал на свою жену, пытаясь совладать с собой. Только для этого одного наклонился. Поднял с пола плюшевого монстра. Все, чтобы отвлечься.
В нем все и всегда было именно так. Обида несла за собой злость. На нее. На себя. На то, что у них никак не получалось. Как ни пытались. А он пытался. Раз за разом пытался все изменить во время их брожений по замкнутому кругу. Потом увлекался чем-то на его взгляд важным. И уходил в собственный мир. К сожалению, важность у них с Даниэлой определялась различными критериями. И он никогда не дотягивал до ее планки.
В тот злополучный вечер он вообще забыл, что у него день рождения. Определенно, в жизни были вещи поважнее тридцать четвертой годовщины появления на свет. Например, контракт с крупной международной компанией с офисом в столице – ему предложили возглавить финансовый отдел. Сначала он полдня провел, изучая документы и вникая в суть. Потом подписывались бумаги. Потом был фуршет.
А потом был развод.
Потому что до этого он забыл о походе в театр и позвонил жене, когда она уже стояла в гардеробе.
Потому что до этого он не забрал Дениса из детского сада, а отзвонился Марии Францевне, когда в саду никого почти уже не было.
Потому что до этого не попал на собрание в школе, которую они выбрали для Марика.
И потому что именно в тот вечер Даниэла собрала толпу гостей, чтобы устроить ему сюрприз.
Обида всегда несла за собой злость. На нее. На себя. На то, что ничего не получилось.
Леша держал в руках медведя и с немыслимым отчаянием смотрел на Даниэлу. Всего несколько секунд. Потом решительно подошел к окну, открыл его. Пахнуло жарой и сладковато-пряным запахом из ресторана. Не давая себе опомниться, он вышвырнул медведя на улицу.
- Что ты творишь?! – с воплем вскочила Даниэла с кровати и босиком помчалась к двери из номера. – Это любимый медведь Дениса. Он до сих пор уверен, что это ТЫ ему подарил. Он засыпает только с ним. Какой же ты дурак!
Он догнал ее в два шага. Схватил за локоть и развернул к себе.
- Ну дурак! – крикнул он. – Дурак! Дурак, Даня! Я задолбался быть дураком, чувствовать себя дураком, знать, что дураком меня считаешь ты! И опять наступит чертов день, когда ты меня бросишь! Зачем ты согласилась ехать сюда?
- Медведя надо поднять, - дернула она локоть.
Он отпустил. И отступил на шаг. Поднял руки вверх, будто бы расписывался в собственном бессилии. И тихо сказал:
- Самое время поднять медведя, когда рушится жизнь. Безделица. Пфф! Прости, что пытался.
Она привалилась к стене и проворчала:
- Теперь и ты знаешь, как это, когда пытаешься, а никому, кроме тебя, это и не важно… - и вдруг снова закричала, оттолкнувшись от стены: - Зачем я поехала, спрашиваешь? Ты не поймешь! Ты никогда не понимал! Потому что ты это планировал, ты выбирал, готовился. Я же помню, как ты хотел, чтобы мы сюда поехали. Потому что мальчики тебя любят и могут побыть с тобой. Потому что я… - она осеклась и хмуро добавила: - Я не знаю, что мне делать.
- Тебе? – он приподнял бровь и невесело усмехнулся. – Тебе – бежать за медведем. А я тем временем соберу свои вещи. Дурацкая была затея – портить вам отпуск.
- Мы бы все равно без тебя не полетели, - она поплелась обратно к кровати.
- Это ненормально. Мы – ненормальные.
Она кивнула и хлюпнула носом. Он дернулся и отер лицо ладонью. Двинулся, было, в направлении своей по очередности комнаты, но остановился и хохотнул:
- Я тебе говорил, что меня всегда раздражало твое имя?
- Нет!
- В нем звучит слишком много амбиций и претензий. Чем твои думали, когда так называли?
- А мне нравится!
- Рад за тебя. Но Даниэла Берг-Соколовская звучит в разы лучше, чем Даниэла Ляпкина. Это тебе еще со мной повезло. А если бы замуж вышла за Голобородько? Помнишь, Саша Голобородько в седьмом классе тебя доставал? 
- Я бы не вышла за Сашу Голобородько. О чем ты вообще думаешь?!
- О том, как сложилась бы твоя жизнь, если бы ты выбрала кого-то другого… успешнее и… практичнее.
Даниэла Берг-Соколовская, не состоявшаяся Голобородько, снова икнула, долго смотрела на бывшего мужа и вдруг выдала плаксивым тоном:
- У нас ребенок будет!
- Ч-что? – не менее выразительно икнул Леша.
- Что слышишь! Ни черта не видишь дальше собственного носа!
Он медленно подошел к кровати и осел на стул, не отрывая глаз от жены. Потом его взгляд забегал по ее фигуре. Только фиг, что разглядишь в халате! Вернулся к изучению лица. Упрямого, капризного, самого красивого на свете лица.
- И давно… давно ты…
- Не очень, - усмехнулась Даниэла, - во всяком случае, об этом сюрпризе к твоему дню рождения я не знала.
- А к разводу?
- Нет.
Встрепенулся. Рванулся к ней. Замер. Вернулся в исходное положение.
- Я не нарочно… - из его уст это звучало растерянно и одновременно нежно.
- Я тоже…
Снова замолчали. Оба. А потом он что-то такое прочел… то ли в ее глазах, то ли в самом себе. Что-то, что позволило ему пересесть на кровать. И тихо сказать:
- Я не знал, как вернуть тебя… я очень хотел и не… А теперь как честный человек я просто обязан… Черт! Данька! Если ты еще меня бросишь, если… пожалуйста, Данька…
Она успела кивнуть, зажать рот рукой и метнуться в туалет. В третью беременность токсикоз решил отыграться за две предыдущие. А еще отекали ноги, падало давление до состояния зомби, и нормально спала она в лучшем случае три-четыре часа в неделю. Даниэла Берг-Соколовская, родившая двух сыновей, к такому положению вещей оказалась совершенно не готова.
- Медведя подними! – раздалось из-за двери через полторы минуты.

Part 4

Не те номера. Целыми месяцами не те номера. Летят смски – все чаще от оператора или банковские. Звонят коллеги – по работе, поздравить с каким-нибудь праздником. Не слишком настойчиво теребят родители – справиться, как дела – в остальном давно махнули рукой. Друзья – уже и на рыбалку не зовут. Когда-то отказывался. Теперь им самим не до рыбалки. Единственный заветный номер прорывается крайне редко. На пару минут. И только по делу.
Но чаще молчит и он. Тогда вспоминаешь, что можешь позвонить сам. И повод всегда найдется. Почему не звонишь? Что мешает-то?
И весь мир сужается до узкого туннеля, в котором есть единственная точка и единственный источник звуков – этот окаянный телефон. И больше ничего нет. Ни работы, когда-то любимой, ни чужой женщины в постели, на которой так и не привык спать. Никакого покоя. И никаких эмоций.
На самом деле, удивительная вещь, связывающая людей пусть и на разных полушариях. И одновременно указывающая на собственное бессилие. Сближает ли телефон? Или делает только хуже? Протягивает ли незримые цепи, бросая якорь? Или строит немыслимые стены, через которые не перемахнуть?
Черт его знает! Во всяком случае, Алексей Романович Берг-Соколовский в единственном был уверен – телефон он ненавидел. Чаще всего за то разочарование, которое испытывал, принимая чужие звонки. Чуть реже – за то, что так и не научился не чувствовать бешеного волнения, когда звонил главный номер в его жизни. Или когда набирал его сам.
Сидишь эдак в машине на углу улицы. Глядишь на ровные ряды домов за высокими заборами. Крыша веселого вишневого цвета, над которой ярко горит фонарь. Темнеет раньше. Сентябрь сухой, теплый. Но времени уже почти одиннадцать. И какая разница, когда там потемнело?
22:50. Поздновато для праздного звонка. Для самого важного звонка в жизни, может быть, в самый раз. И только сегодня.
Берг-Соколовский сунул руку в карман куртки. Достал телефон. Сглотнул. Выдохнул. И набрал номер жены.
- Что-то случилось? – ее голос был взволнованным.
- Случилось! – пытаясь подавить вибрацию в области грудной клетки, радостно ответил он. – Восемнадцать лет назад на свет появилась Даниэла Ляпкина!
- Ммм, - она облегченно выдохнула. – Ну да, великое событие.
- Ну, скажем прямо, не самое незначительное. Гости ушли?
- Ушли.
- Мелочь улеглась?
- Совсем мелочь – да, Денис обещал через 20 минут. У него там… миссия, что ли… Ну а Марик, - голос погрустнел, - ты и сам догадываешься.
- Догадываюсь… Ладно… но ты сейчас свободна?
- Чего ты хочешь? – настороженно спросила Даниэла.
Снова сглотнул. Мысленно включил в голове «Лебединое озеро». И как мог спокойно, пытаясь ничем не выдать того шквала, что в нем сейчас проносился, ответил:
- Ну как чего? Вообще-то, карета для принцессы давно подана. Ты же не собираешься на собственное восемнадцатилетие лечь спать в одиннадцать?
- Я после душа… День был долгий, - ответила она устало и надолго замолчала. Но потом быстро добавила: - Может, зайдешь?
- А Марик?
Она снова вздохнула.
- Хорошо, я сейчас выйду.
Минут через десять скрипнула калитка. Берг-Соколовская в старых светлых джинсах, которые наконец-то снова на ней застегивались, и легкой куртке подошла к машине. Волосы были отрезаны чуть короче, чем обычно, и по-новому кудрявились химическими локонами.
Леша выскочил ей навстречу с веселой улыбкой и с букетиком фиолетовых хризантем. Вид его был уставшим, но он бодрился. Это бросалось в глаза.
- Привет, - просто сказал он. 
- Привет, - улыбнулась Даниэла в ответ, - но… это вовсе не обязательно было.
- Обязательно. Это всегда обязательно, - он протянул ей букет и открыл дверцу машины. – Разрешите пригласить вас на прогулку, принцесса!
Она взяла цветы и села в машину, странным образом чувствуя себя именно восемнадцатилетней, когда столько еще всего было впереди. Теперь впереди больше не осталось ничего, но об этом можно и забыть на полчаса.
Они ехали на Набережную. Так уж было заведено. Класса с седьмого. Да, да… Именно с седьмого. Накануне Леша Берг-Соколовский подрался с одноклассником, потому что тот подглядывал за Ляпкиной через дырку в стене между мужским и женским душем в бассейне. Это стало достоянием всей школы. И Данькин «позор». И Лешкин фингал. Самое смешное, если бы драки не было, всё равно все бы узнали. Голобородько болтал бы. Но так история приобрела еще большую скандальность.
Следующий день был днем ее рождения. Она в школу не пришла. Нелепость какая-то – почему девочкам стыдно за гадкие шалости мальчиков? После уроков Леша сторожил ее под подъездом. Она не показывалась до самого вечера, хотя он точно знал, что она видела его в окно. И только потом, когда он уже потерял надежду дождаться и сунул ободранные на клумбе фиолетовые хризантемы в сквозную трубу какого-то турника, услышал за своей спиной: «Цветы-то за что?»
После они долго-долго гуляли, пока не дошли до самой Набережной. И в тот момент, когда она наклонилась над водой, чтобы приманить булкой утку, он вдруг понял, что когда вырастет, обязательно сделает все на свете, все, что угодно, только бы она полюбила его. Тогда все давалось легко, хотя совсем недавно весь мир представлялся страшной трагедией.
И они подружились. Самая красивая девочка в школе. И мальчик, на которого она не обращала внимания много лет – с того дня, как ее пересадили ближе к доске во втором классе.
С тех пор каждый год после «основной программы» с гостями и тортом Леша Берг-Соколовский похищал именинницу, даже когда она стала его собственной женой, и водил на прогулку. И это действительно было обязательно.
- Чай в термосе, пледы в багажнике, - с улыбкой сказал он, припарковываясь на углу, метрах в ста от места назначения. Дальше начиналась пешеходная зона.
Даниэла взяла термос и бодро зашагала рядом с бывшим мужем, не спрашивая, куда они идут. Впрочем, спрашивать тоже было не нужно. Лавочка у них здесь была своя собственная, особенная. С видом на реку и старую часть города. И в такое время суток точно никто на нее не претендовал.
Берги-Соколовские расположились там и теперь. Божественный запах источал пакет с пирогами из любимой пирожковой, которая уже больше двадцати лет работала неподалеку. За ними надо было ехать с утра – к вечеру разбирали. Да и открыты они были только до шести. Металлические кружки с ненагревающимися ручками всегда наготове. И фонари, бесконечные фонари на мостах через реку и на том берегу.
- Вообще-то, у меня еще коньяк есть, - нарушил тишину Леша и покосился на карман куртки.
- Ну ты даешь! – она завернулась в плед и вытащила из пакета пирожок. – Ты за рулем, какой коньяк?
- Да ладно. Чуть-чуть в чай. Чего мне сделается? 
- Когда тебя остановят – тебе объяснят.
- Поправка: если остановят, - хохотнул Леша, но флягу не достал. Плеснул чаю в чашку. Протянул ей. Снова улыбнулся: - С днем рождения, Данька.
Она улыбнулась, чокнулась с его чашкой. Совсем не знала, о чем говорить.
- Спасибо. Неожиданно как-то…
- Странная ты… Неужели думала, что я могу пропустить твой день рождения?
- Ну точно не думала, что ты так… Ты мог позвонить. Или заскочить завтра днем. Хотя нет, завтра выходной. Но вариантов же много, - она улыбнулась.
- Даааааань, - мягко протянул он и резко повернул голову так, чтобы смотреть не на нее, а на другой берег, - это наш день, он принадлежит только нам… и это не обсуждается. Хорошо?
- Хорошо, хорошо, - быстро согласилась Даниэла и откусила пирожок.
Он удовлетворенно кивнул, отпил чаю и тоже улыбнулся. Покладистость никогда не была в числе ее добродетелей и настораживала.
- Кстати, классно выглядишь, - зачем-то пробормотал Леша.
- Диеты иногда помогают, - засмеялась она.
- Ну да… Денис жаловался, что ты теперь одну траву ешь…
- Зато он мясо распробовал. А то уж и не знала, чем его кормить.
- То-то он с чипсами у меня отрывается.
- Зачем ты ему разрешаешь? – слабо возмутилась Даниэла.
- А как ему запретить? Твой характер.
- Ну ты же отец!
- У него твое обаяние, - рассмеялся он. – Так что доводы рассудка здесь бессильны.
- Ох, перестань, - улыбнулась и она. – Если он кого и слушает, так только тебя.
- Через раз и как-то очень по-своему. Когда я ему сказал, что пить кока-колу в таких количествах вредно, он перешел на пепси.
- Он тоже ребенок многих талантов. Есть в кого.
- Тогда надежда только на Эрику…
- Ты всерьез так думаешь? Да она всех переплюнет. Она сейчас уже строит бабушек, дедушек и братьев. Тебя ведь тоже, верно?
- Девочка! И потом, она младшая… – развел руками Леша, чуть расплескал чай и, глядя, как капли впитываются в шерстяную ткань пледа, чуть не задохнулся. Снова повернулся к бывшей жене и спросил: – Дань, как ты живешь?
- Хорошо.
Она смотрела куда-то вдаль и ничего не видела – ни реки, ни мостов. И гнала воспоминая, которые захватывали ее все сильнее. Те, что она гнала от себя весь прошедший год, который они прожили врозь. Едва она позволяла им возникнуть в своей голове, как тут же начинала хлюпать носом. Денис приставал с вопросами, Эрика пугалась, а Марк, если видел ее такое состояние, громко сопя, убегал к себе наверх.
Она тряхнула головой.
- Я на работу снова вышла.
Он спрашивал совсем не об этом, но все же кивнул.
- Я знаю. Мама говорила. Ты молодец, правда. Может быть, давно надо было… 
- Может быть. Мне казалось, я без банка и не могу ничего. Другого ничего… Столько лет!
- Ну кто тебя просил из банка-то уходить? Мне такие жертвы никогда не были нужны… А ты, как всегда, решила по-своему.
- Ты про коньяк что-то говорил, - Даниэла посмотрела ему в лицо. Оно было так близко. Как давно она не видела его лица так близко. Лицо было почти такое же, как раньше. В полумраке Набережной, скрадывавшем резкие углы и чуть более глубокие, чем еще год назад, морщины. Про них говорили, что они даже внешне немного похожи. Одинаково темные глаза, одинаково упрямые подбородки. Носы с небольшими горбинками. Только теперь в его волосах поблескивала легкая седина. И это тоже ему шло.
Его взгляд чуть заметно вспыхнул. И он потянулся к карману, доставая флягу. Открутил крышку. Протянул ей. Она сделала большой глоток, скривилась и вернула ему фляжку.
- Правление попросило, - усмехнулась она, - сказали: или должность, или декрет. Незаменимых людей не бывает, ты же знаешь.
Замолчали. Слышно было только, как вода плещется где-то внизу. И чуть тише – собственное дыхание. Потом хлебнул коньяка и он.
- Почему ты никогда не говорила?
- А о чем здесь было говорить? – удивилась она.
Он криво усмехнулся. Не о чем. Хотя для нее это было важно. Лишнего слова не вытащишь. Она говорила много о чем, но так мало о главном. И решала за него, что имеет значение, а что нет. В какой-то момент он привык. Родилась Эрика. Ему казалось, что они счастливы. А потом… Все покатилось к чертям. Безо всякого просвета. Без надежды что-нибудь изменить.
- Значит, я был прав, - вдруг сказал Леша, удивляясь тому, насколько спокоен его голос, - ты наказывала меня за то, что я навязал тебе себя снова. Еще и с такими последствиями. 
- Нет, ты не прав, - она мотнула головой. – Ты что же, думаешь, я жалею, что есть Эрика?
- Может быть, не об Эрике…
- Леш, я никогда тебя не наказывала. И мне очень жаль, что я заставила тебя так думать.
Он пожал плечами и коротко хохотнул. Ему самому послышалось в этом смехе что-то злое и отчаянное. И все-таки он продолжил жевать пирожок. И по-прежнему не смотрел на нее.
- Ладно… Наверное, мы слишком долго плыли против течения, вот оно и победило. Силы закончились.
- Появились для другого. Нового. Может, так лучше?
- Возможно. Но это все так странно… Какой-то странный год.
Год, действительно, был странным. За этот год она поняла, что, если все время пилить мужа по поводу и без, причем чаще именно без, однажды и безграничное терпение закончится. Что муж не виноват в ее лишних семнадцати килограммах, частых болезнях Эрики, ее упрямом сидении дома и безумном увлечении кулинарией. Она готовила столько, что семья просто не успевала это съедать, и все летело в мусорные баки. А каждый вечер в большом доме Бергов-Соколовских заканчивался обвинительными тирадами в адрес главы семьи.
И ничего не было удивительного, когда однажды Алексей собрал небольшую сумку и уехал, буркнув, что переночует на работе. А следующим утром сообщил самым будничным тоном: «Я подаю на развод».
Тогда ей вдруг стало страшно. Она хорошо помнила, что пообещала ему больше никогда его не бросать. И довела до того, что он сам ее бросил. Даниэла поняла это как-то сразу, но слишком поздно. И потому согласилась на все без условий и возражений. Она не имела ни малейшего права удерживать мужа после того, во что превратила его жизнь.
И несмотря ни на что надеялась, что однажды он снова появится на ее пороге, на пороге их дома, как раньше. Но когда спустя месяца четыре его по-прежнему не было, а она почти уже решилась позвонить ему сама, чтобы встретиться, Денис весело рассказал про тетю Алину. Даниэла видела ее потом однажды. Красивая, молодая, спокойная. Она подходила Алексею.
Это встряхнуло Берг-Соколовскую и заставило взять себя в руки. Села на диету, стала ходить на йогу, устроилась бухгалтером в небольшое кафе. Привыкала к тому, что теперь ее муж совсем бывший. И старалась звонить Алексею только в самом крайнем случае, чтобы не беспокоить, не мешать, не быть навязчивой. Каждый месяц на ее карточку капала внушительная сумма на содержание детей и дома. В этом странного ничего не было. И все-таки было.
- Я не заметила странности, - ответила Даниэла спокойно.
- Значит, точно все правильно, - легко согласился он. – Хоть раз в жизни. Нужно было всего лишь дать себе срок научиться жить отдельно. А я чуть что – к тебе бежал. Всего-то и надо – отпустить. И ты снова улыбаешься.
- Ты тоже. Там пирожки еще есть? – засуетилась она.
- Есть. Только с вишнями.
- Давай с вишнями.
Берг-Соколовский порылся в бумажном пакете, вытащил самый здоровый и протянул ей.
- И, между прочим, я не твои килограммы любил, а тебя! – хмыкнул он.
- Да мои килограммы и нельзя было любить! Их было слишком много, – она рассмеялась. – Тем более, когда вокруг столько звезд без них. Всегда есть, где глаз отвести.
- Дань, ну чего ты говоришь, а? Какие звезды? Я тебя увидел первого сентября в школе в белом платье, красных сандаликах и с бантом, и все. Безнадежный пожизненный диагноз.  Звезды…
- Леш, перестань, - негромко попросила Даниэла. – Сейчас-то уже чего…
- Ладно, ладно… - он перевел дыхание и замолчал. Уставился в провал неба. А звезд совсем и не видно. Чертов мегаполис. С каких это пор он разлюбил столицу? И вдруг понял, с каких.
С той самой секунды, как, сидя вот здесь, на их собственной скамейке, она не вложила свою ладонь в его. Они всегда сидели, держась за руки. Или она укладывалась на спину так, что голова оказывалась у него на коленях. И они были счастливы. И неважно, мегаполис или тмутаракань какая-нибудь. Когда-то они ездили машиной к морю. Заглохли дорогой. Тогда еще только Марик с Денисом были. Эрика еще даже в проекте не маячила. На тягаче их довезли до ближайшего села. И там они ночевали в чьей-то хате, толком не зная, что будут делать с утра. Они были счастливы. А уже несколько лет спустя Даниэла за подобную поездку закатила бы ему настоящую истерику. Наверное, разлюбила. Жаль.
Может быть, он бы должен был за нее сейчас радоваться. В ее день рождения. Это было бы честно по отношению к ней. Но отчего так больно царапало в сердце? Праздники портить нельзя. А он все бередил. Целый год не трогал. Жил на автомате. Принимал имеющееся как должное. Даже почти уверился в том, что не сожалеет. А теперь стало отчаянно больно.
Когда он принял решение уйти? Сейчас и не вспомнишь. Кажется, оно вспыхнуло одномоментно, но как-то совершенно бесповоротно. Вот он является с работы чуть раньше обычного, потому что она просила, ей что-то надо было… или куда-то. Вот ужин, за время которого она не проронила почти ни слова, пока он оживленно болтал с Денисом. Вот ее резкий окрик звенящим голосом, который перестал быть ее, Данькиным. Что он сделал не так? Ах, да… Не купил соль. Просила. Или, может быть, повесил сумку на дверную ручку. Она этого страшно не любила. Или, почти наверняка, забыл, что не в этот вечер надо было пораньше прийти, а завтра попозже уйти. И в тот момент, когда все сливается в одно сплошное дребезжание ее обиженного и такого несчастного голоса, будто отсутствие соли – это трагедия, он и понимает: вот он, конец. И перешагивает ту черту, которой не перешагивал никогда в жизни. Он уходит от нее. Сам. Для нее. Чтобы потом целый год не жить, а выживать. И понимать, что впереди вот такая жизнь. Для нее – без нее. 
- Мне вчера Марик звонил, - хрипло сказал Берг-Соколовский. – Сказал, тебя поздравить можно.
- Марик? Он решил, что ты забыл? – она негромко рассмеялась. – Или ты, и правда, забыл?
Несколько секунд он непонимающе смотрел на Даниэлу. Потом дошло. Рассмеялся за нею вслед. Он всегда был тугодумом, и это тоже стало с годами ее сердить.
- Нет, по другому поводу поздравить, - отмахнулся Леша. – Он сказал, ты замуж выходишь.
Повисла долгая пауза.
- Чего он тебе сказал? – медленно переспросила Даниэла.
Если быть точным, то Марик позвонил накануне вечером и с ядом в голосе, который стал ему свойственен после того, как отец ушел из дома, сообщил: «Ну че! Поздравляю! Допрыгался! Мама замуж выходит!»
А ведь до этого он даже не знал, что у нее кто-то там появился. Само собой разумелось, что со временем появится, но Леша отчаянно оказался к этому не готов. Следующие двадцать минут Берг-Соколовский-старший пытался добиться от истинного Берга-Соколовского-младшего подробностей. Сын рассказывал нехотя и с явной издевкой. Когда вконец разъяренный родитель повесил трубку, тут же столкнулся взглядом с Алиной. И далее последовал не менее зажигательный концерт в исполнении его любимой аспирантки.
Алина… Алина появилась в его жизни на третий месяц после развода, когда он постепенно загонял себя в статус алкоголика. У них с Данькой критическими всегда были первые два месяца. К их исходу они мирились. А тут… Время шло, но ничего не происходило. И он медленно сходил с ума от одиночества.
Алина была смышленой, красивой, в меру начитанной и очень старательной. Разве что в рот ему не заглядывала на лекциях, а когда он же предложил ей подработать консультантом в своем отделении, она радостно схватилась за эту идею. Потом была презентация нового проекта. Они весь вечер болтали о тенденциях на международном фондовом рынке. Пили шампанское. И проснулись в одной постели. Больше она уже не ушла, прочно обосновавшись в его квартире. Привела там все в относительный порядок. Иногда баловала пельменями. Женщина в доме оказалась немного полезнее кота.
И самое главное, она никогда ни за что и ни при каких обстоятельствах его не пилила. Во сколько бы он ни пришел домой, как бы сильно он ни надирался, сколько бы ее ни игнорировал. Испытывай он к ней хоть что-нибудь, ему бы наверняка стало любопытно, где граница ее терпения. Но, в сущности, было плевать. Девочка на пятнадцать лет моложе его. В постели тоже все было в порядке. Его устраивало. Она ни на что не претендовала.
До последнего вечера, когда выяснилось, что она претендует… на все.
«Ты именно сейчас должен решить, живешь прошлым или настоящим! Я столько времени терпела и ждала! Я имею право на то, чтобы ты выбрал меня, а не ее!» - рыдала она, не понимая даже, что он и не пытается выбирать. Выбора никогда не стояло. Он был женат и любил собственную жену, сколько бы и каких бы штампов в паспорте ни пестрело. Все просто.
Потом Алина собрала вещи и уехала к маме. Дала ему время подумать. А он всю ночь курил на кухне – никогда не курил, а в тридцать восемь лет научился. Сотни раз успел обвинить себя и оправдать Даню. И сотни раз – обвинить Даню и оправдать себя.
Ее день рождения – день, который по праву принадлежал ему. Оказывается, он этого ждал. Ждал целый год, чтобы вот так вот просто сидеть рядом, спрашивать и отвечать. И улыбаться, чтобы скрыть собственную боль.
- Марик сказал, что его зовут Федор Николаевич, он стрижется налысо, чтобы скрыть плешь, и работает в твоем кафе. И что ты… дай-ка вспомнить… дааа! Именно ты, Даниэла Берг-Соколовская, моя бывшая жена и мать моих троих детей, собираешься за него замуж!
К окончанию его слов Даниэла поджала губы, запахнулась в плед и отодвинулась от Алексея.
- Ты поэтому прискакал? – сердито поинтересовалась она. – Тебе, значит, можно…
- Это другое. 
- И чем же, позволь узнать?
- Я не собирался и не собираюсь на ней жениться. Это просто… - объяснять ей, что он физически не может быть один, что больше всего на свете боится одиночества… глупо, страшно и ненужно, все равно что обнажить что-то уродливое в себе. Выставить на обозрение. Но, в конце концов, больше у него ничего не было.
Леша поднял глаза, ощущая, насколько она от него отдалилась. Даже не тем, что отодвинулась на другой конец лавочки. А тем, что ничего, оказывается, не знала. И неожиданно для себя самого произнес:
- Это просто попытка удержать себя. День за днем жить, не приближаясь к тебе. Чтобы дать тебе шанс. 
- Зачем же тогда пришел сейчас?
- Я не пропустил ни одного твоего дня рождения с седьмого класса.
- Я помню, - прошептала Даня, - я ждала.
Все его существо отозвалось на ее шепот. Сердце ухнуло куда-то вниз. Он дернулся в ее сторону.
И в этот самый момент в его кармане громкой мелодией, перебивающей все на свете звуки, зазвонил телефон. Он вздрогнул. И замер. Потому что точно знал – черт его знает откуда – это звонит Алина.
Даниэла улыбнулась. Она тоже знала, кто это звонит. Все правильно. Она бы позвонила еще пару часов назад: на дворе глухая ночь! В это время, если мужик не дома, значит, с другой бабой.  
- Тебе пора, - сказала она.
- Пора, - кивнул Берг-Соколовский. Это слово, безусловно, всегда странно на него влияло. Но сейчас ему действительно было пора. Он резко подорвался со скамейки. Сунул руку в карман. Нащупал телефон, продолжавший верещать, как раненый козел, и со всего размаху зашвырнул его в реку – как можно дальше. Потом достал флягу. Сделал еще один большой глоток коньяка и повернулся к жене.
- Да, я ревную тебя к нему! – заорал он на всю Набережную. – Ревную, мать твою! И если сейчас ты скажешь мне, что совсем не злилась, что тебя не задело… Я… вот тогда точно... Черт!
- Не ори на меня! – закричала она в ответ. – Телефонами он тут разбрасывается! Езжай домой! Твоя звезда без тебя не засыпает!
- У нее отличный сон! Десять по десятибалльной шкале! Засыпает минут за восемь. Не храпит. Не вертится в постели. И не пытается обниматься, когда жара! Вообще ничего, понимаешь?
- Рада за тебя! – Даниэла сделала несколько глубоких вздохов и спокойно проговорила: - Я очень рада за тебя, Леш. Ты заслужил быть счастливым.
- Да неужели же ты не видишь, что я несчастлив?!
- Но… - растерянно проговорила она, - ты же сам…
- В том-то и дело, что сам… - свистящим шепотом проговорил он. – Сам… и не знаю, как вернуться. По идее я должен радоваться за тебя сейчас. А ни черта! Ты, должно быть, тоже меня ненавидела тогда.
- Я не могу тебя ненавидеть.
Несколько минут он молчал. Говорить что-то сил не оказалось. Что говорить? Она не могла его ненавидеть. Он не мог без нее жить. Сунул руки в карманы. Медленно прошелся по каменной плитке, думая, какого черта она такая скользкая. Потом развернулся и резко подошел к Даниэле.
- Ты своего Федора Николаевича любишь или просто удобно? 
- Ты дурак? Я с ним два раза в кино ходила.
Он снова притих. Потом вяло улыбнулся.
- Кино – это очень серьезно. Особенно в нашем возрасте.
- Ок, - вздохнула Даниэла. – Кино ничего не значит, замуж за него я не собираюсь, возраст у нас нормальный. Еще что?
- Я тебя люблю.
- Ты так долго не приходил.
- Ты же сама сказала, что я дурак… Раньше ты меня выгоняла, и надо было просто припереться снова. А тут… Ты сможешь меня простить когда-нибудь?
- При одном условии, - не раздумывая, но очень серьезно сказала Данька.
Алексей резко сел на лавочку возле нее, толком не соображая, что сейчас их лица оказались друг напротив друга на расстоянии поцелуя. И вдруг понял, что сделает все на свете, сделает все, что угодно, только бы она снова любила его. Не чувствуя ничего, кроме ее дыхания на своем лице, он спросил:
- При каком?
- Что ты на мне женишься.
Ответить он не успел. Потому что расстояние поцелуя неожиданно сыграло свою очень важную роль.
Но мы скажем вам по большому секрету, что пятая свадьба была последней в жизни обоих. Больше они уже не разводились. Никогда-никогда.

The End
_________________

Девочки,спасибо за еще одну историю! Было много радости и печали пока читала, даже не понятливость героев, но главное что победила любовь и больше они не расставались!
_________________