Карта ролевой игры "Сказочные Вечеринки"

Имение "Аристово" 5 августа утро-день

Вот уже год прошел, как Докки живет в «Аристово» одна. Нет, все приличия соблюдены – с молодой графиней обитают две тетки и полный дом прислуги, но папеньки больше нет. Не с кем сыграть в вист, пусть и с болваном, не с кем порадоваться рождению щенков или тому, что кобыла Метелица наконец жеребая ходит и скоро разрешится, на охоту выехать тоже, вероятно, не получится, разве что соседи, по старой памяти позовут, но не обязательно, потому что моветон. Кому теперь понадобится ее умение метко стрелять, управляться с отцовской шашкой и лихо скакать на лошади?!
Эх, папенька, жить бы вам и жить, коли б не та полынья проклятая. Вот зачем вы бросились спасать коня? Он выжил, а себя вы не уберегли.
Докки встала из-за стола, задумавшись, чем бы себя занять, и решила, пока не очень жарко, искупаться в пруду. На любимом ею месте никого не было, потому девушка разделась, аккуратно сложив вещи в траву, и с удовольствием окунулась в прохладную воду и довольно долго плавала. Воду она тоже очень любила и была рада ездить с отцом в их имение в Крыму. Подумывала и в этом году туда отправиться, но теперь разве что в сентябре.
Наплававшись, Докки вылезла из пруда и, надев сорочку и платье на голое тело – благо до усадьбы было рукой подать, отправилась домой. Придя к себе, позвала горничную Алену помочь с платьем и прической, навестила тетушек.
С почтой принесли газету «Русское слово», которую Докки выписала по старой памяти, как при папеньке, и она ее с удовольствие прочитала. Так и время прошло – надо было собираться в гости: приглашение от Мещерских на именины Долли пришло еще третьего дня, и Докки даже съездила в уезд за подарком – купила для Дарьи Петровны набор гребней. Дядюшке ее в качестве презента решила выбрать щенка борзой из последнего помета, чем и озадачилась.
– Гришка, поди сюда, – крикнула Докки в открытое окно.
– Чего изволите, барышня? – на пороге комнаты появился русоволосый парень. Он переминался в дверях, пытаясь огладить руками непокорные кудри.
– Возьми корзину, пойдет, щенка для Павла Петровича Мещерского выберем. В гости к ним нынче еду, – Докки отложила газету и поднялась с оттоманки.
Когда выбор был сделан, графиня призадумалась – ехать верхом моветон, в карете – жарко.  Подумав, решила ехать в кабриолете и править сама, но потом сообразила, что держать корзину с щенком и править сложновато, и позвала все того же Гришку.
– Кабриолет подготовь, – распорядилась Докки. – Тетушки мигренью страдают. К Мещерским не поедут.
– Править сами будете, барышня? – спросил Гришка, – али вы щенка возьмете, а я вожжи?
– Пожалуй, щенка, – рассмеялась графиня. – Гришка воспитывался в имении с детства и приходился Докки молочным братом, но место свое знал и не зарывался.

По дороге из Аристово в Отрадное, недалеко от Покровского-Звегинцово

Докки немного завидовала Долли Мещерской – ее самою воспитывали после смерти матери не те милые тетушки, что нынче проживали в поместье. Сестра графа Аристова Олимпиада Николаевна была строга с племянницей не в меру – что носить, делать, с кем танцевать, и даже что подавать на обед и в котором часу выходить на прогулку – все это регламентировалось тетушкой. За малейшую провинность Докки оставалась без сладкого, и даже граф Илья Николаевич не мог этого изменить. Если честно, сестры своей он немного побаивался.
В то же время, когда тетушка скончалась практически вслед за отцом, Докки почувствовала пустоту и в доме, и в сердце. Тетушки Аглая и Нина были добрыми, милыми, но Олимпиаду Николаевну заменить не могли. Докки неожиданно поняла, что скучает не только по отцу, но и по строгой тетке.
От мыслей о покойных родственниках Докки отвлекла Алена, пришедшая одеть и причесать барышню. Посмотрев на себя в зеркало, Евдокия Ильинична наряд и прическу одобрила.
Взяв подарок для Долли, она вышла в переднюю, где уже ждал верный Гришка с корзинкой.
– Едемте, барышня? Коляска готова, – поклонился он графине.
– Пожалуй, – откликнулась та, застегивая перчатки и надевая подходящую случаю шляпку. – Ты верх не поднимай, лучше зонтик возьму. – С этими словами Докки вышла на крыльцо, поддерживаемая Гришкой, аккуратно спустилась со ступенек и села в кабриолет. – Трогай.

Коляска медленно катилась по проселочной дороге, Докки даже немного вздремнула, когда неожиданно раздался крик, конь встал, как вкопанный, а кабриолет едва не перевернулся – одно колесо крепко засело в яму.
– Пацаненок мелкий дорогу перебегал, прямо нам под колеса, – оправдывался Гришка, уже соскочивший с коляски. – Я в сторону дернул, и вот… – он почесал в затылке, осматривая поломку. На обочине дороге, сунув палец в рот, стоял виновник происшествия – малыш лет трех-четырех. Большие глаза его были полны слез.
– Ты чей же такой? – Докки оперлась на руку Гришки и вышла из коляски. – Не бойся, – она присела на корточки, достала батистовый носовой платочек и отерла малышу слезы, которые все-таки покатились по грязным пухлым щечкам. – Домой-то сам дойдешь? – графиня пожалела, что не взяла с собой конфеты или печенья, и ей нечем было угостить ребенка.
– Дойду, балысня, – успокоившись, выговорил малец и в самом деле направился куда-то в сторону видневшейся невдалеке деревеньки.
– Вот и хорошо, – Докки поднялась в полный рост. – Что делать будем, Гришка?
– Надо бы за помощью сходить, имение Николая Александровича Звегинцова недалече.
– Мирового судьи? – переспросила графиня.
Гришка кивнул.
– Только как лучше сделать? Мне пойти, а вы тут побудете?
– Предлагаешь сделать наоборот? – рассмеялась Докки. – И воды мне принеси, пить хочется.

Все на той же дороге

Гришка убыл за подмогой и как в воду канул. Докки немного поскучала, прошлась по дороге, снова вернулась к кабриолету – посланца все не было. Девушка протянула руку к стоящей на скамье корзинке и потрепала за ухом щенка, который от этого завозился и смешно тявкнул. Послышался стук копыт. Докки подняла голову – кто-то ехал по дороге, но заходящее солнце давало разглядеть лишь силуэт.
Всадник подъехал ближе и оказался Николаем Александровичем Звегинцовым – соседом, приятелем отца, который утраивал шикарные охоты, да и сам приезжал на охоту к Аристовым.
Поздоровавшись, девушка улыбнулась, ей приятно было общество соседа, который сразу сообщил, что Гришка, вероятно, в кузню отправился, и предложил Докки воды, в которой та очень нуждалась – не надо было за завтраком кету соленую есть, но уж больно вкусна оказалась.
– Прошу вас, Евдокия Ильинична! Не переживайте – вода. Охотничья привычка всегда иметь при себе запас воды, – он протянул Докки стопку-крышку от охотничьей флажки.
Принимая воду, графиня чуть не расплескала ее – слегка задрожали пальцы, потому что перед глазами встала картинка, как отец вот так же откручивал крышку, наливал в стопку содержимое фляжки и давал ей. Это была, естественно, не вода, что сути не меняло.
– Благодарю вас, Николай Александрович, – Докки смогла взять себя в руки, выпить воду и вернуть стопку. – У папА быта такая же, он угощал меня на охотах. – И голос ее почти не дрожал. – Право, не знаю, что теперь делать – разве выпрячь лошадь и отправиться верхом, или все-таки есть шанс, что Гришка вот-вот вернется, и мы успеем к праздничному обеду? Вы ведь тоже на именины к Дарье Петровне?

Все та же дорога
 
То ли Звегинцов понял, что для Докки смерть отца все еще незажившая рана, то ли по иной причине, но воды он ей больше не предложил, тактично отвлекая девушку от печальных мыслей разговором.

В самом деле умельцы Николая Александровича споро принялись приводить в порядок «покалеченнвый» кабриолет, заодно сообщив, что виновника сего происшествия кличут Митькой и пообещав надрать ему уши.
Докки, естественно вступилась за ребенка, и Звегинцов пообещал малыша экзекуции не подвергать.

Что до глупой идеи графини ехать верхом – в мужском седле или вовсе без оного, Николай Александрович как человек тактичный ответил, что никаких верхов, и кабриолет скоро починят, сделав вид, что ничего странного в предложении Докки не увидел, хотя сама она чувствовал себя крайне неловко из-за собственного столь нелепого высказывания. Главное оружие девушек – улыбка – спасла положение, и разговор вернулся к именинам, куда направлялся и Звегинцев, выказав при этом желание прибыть в Отрадное отдельно.

Конечно, тема развода была не той, что принято обсуждать с девицами, пусть и не юными, но Докки была в курсе событий и сочувствовала в этой ситуации Николаю Александровичу и его дочери. Нет, это не было жалостью, скорее, грустью от того, что ему пришлось расстаться с супругой, с которой прожил не один год, что девочка будет расти без матери, а сам Звегинцев, получается, утратил доверие к человеку, которой перед Богом и людьми когда клался в верности и прочем. Докки доподлинно не знала, что там произошло, но все говорили о неподобающем поведении бывшей супруги Звегинцева. В чем это неподобающее поведение заключалось, графине, естественно никто не сообщил, но отчего-то, глядя на Николая Александровича и разговаривая с ним, Докки решила, что он ни в чем не виноват и, вероятно, при малейшей возможности не выносить сор из избы, сделал бы это. И она, как могла, высказала ему слова поддержки, не очень, впрочем уверенная, что он в них нуждается.
– Полагаю, мою репутацию испортить вряд ли возможно. Шесть сезонов в Свете достаточно для этого сделали. Мне перемывали кости и за глаза, и в лицо, да и про развод ваш слышала, хоть подробностей и не знаю, но думаю, коль дочка с вами осталась, вины вашей тут нет. Впрочем, если вы настаиваете, пусть будет по-вашему.
На его предложение выслать коляску, если Докки не прибудет вовремя

Она ответила отказом, уверенная, что кабриолет починили, и больше происшествий не случится.
– Уверен, что вы преувеличиваете. – ответил Николай Александрович на заявление Докки об и так подмоченной репутации, затем подал девушке руку, чтобы ей было удобно подняться в кабриолет, вскочил на лошадь и поскакал в сторону имения Мещерских., напомнив графине, что у нее есть полчаса, чтобы прибыть туда тоже.
Докки посмотрела ему вслед и отчего-то ей стало невероятно грустно. Да, вполне возможно, Звегинцов был искренен, оберегая репутацию Докки от лишних сплетен, но с другой стороны, вероятно и то, что общество одинокой старой девы ему не интересно. Жаль, – подумалось ей. – С ним вполне можно было бы поговорить и о собаках, и об охоте, даже, возможно, получить приглашение на ближайшую. Впрочем, может быть он еще и из-за этого уехал – приглашать на охоту в мужскую компанию девицу – моветон. К тому же, его дочери нужна мать, и вероятнее всего, Звегинцов будет искать себе невесту, на роль которой не первой свежести графиня, пусть и с богатым приданым, отнюдь не тянет. Да, с Николаем Александровичем интересно общаться, он  бы меня понял, во всяком всяком случае, так показалось там, на дороге, а еще, что и ему интересно было говорить со мной, – вздохнула Докки, решив все же, что раз он столь скоро ретировался, то показалось.
 
Через некоторое время показались ворота и парк усадьбы Мещерских, а потом и само здание. Гришка помог Докки выйти из коляски и понес следом за ней корзинку с подарком генералу. Слуга проводил их в гостиную, где уже было много народу. Гришка остался стоять у двери, а Докки начала искать глазами виновницу торжества и …Звегинцова. Надо же узнать, уложилась ли она в полчаса.

В гостиной, потом в столовой зале

Долли явно обрадовалась и самому появлению Докки, и подарку. Нельзя сказать, что барышни состояли в большой дружбе или тесном общении, но приятельствовали, и в гостях друг у друга бывали, и в театре в губернском городе встречались, хотя после смерти отца графиня Аристова мало выезжала и принимать у себя старалась тоже самых близких, поэтому с Долли Мещерской они давно не виделись, так что и сама Евдокия Ильинична встрече была рада.
Вручив подарок имениннице, Докки поискала глазами генерала и обнаружила его в компании трех знакомых ей мужчин, двух их которых она не особо ожидала тут увидеть, да и рада им тоже была – не особо. Это князь Жорж Загряжский и Алексей Воронцов – свидетели ее светских сезонов. Нет, в Салонах они мило раскланивались, иногда танцевали, мужчины были вежливы и корректны, но общались с Докки как с обычной куклой на выданье – о погоде, природе, театре. Она интересовала их лишь как случайна партнерша по танцу, возможно, как невеста, буде оба озаботились вступлением в брак, но, слава Богу, до ухаживаний или чего-то более не дошло, иначе сейчас все испытали бы неловкость, поскольку Докки им бы точно отказала. Обоим. Нет, она не собиралась замуж по любви, а теперь уже и вовсе никуда не собиралась, но выходить за мужчину, который тебя не уважает, для которого ты – одна их прочих многих, этого она тоже не хотела. С ней общались и танцевали, потому что она была красива, ее ум, остроумие, желания, увлечения, внутренний мир никого не интересовали. Но таковы светские условности – держать прямо спину и улыбаться, что она и сделала, подойдя к мужчинам с улыбкой на лице. За спиной переминался верный Гришка с корзинкой.
– Добрый вечер, господа, – Докки протянула руку предводителю дворянства Артемьеву как самому старшему и, что скрывать, наиболее приятному в общении. – Павел Павлович, – обратилась она затем к генералу. – Помню, вы батюшкиной псарней интересовались, вот, привезла щенка из последнего помета. – Она махнула рукой, и Гришка подал дадюшке Долли корзинку.
– От, спасибо, дорогая, уважила старика, – Генерал вынул щенка из корзинки и залюбовался им.
Докки, увидевшая невдалеке Элен Артемьеву, хотела было подойти к ней поздороваться и поболтать, но тут почти рядом прозвучал голос
– Вижу, что вы благополучно добрались, и весьма рад этому! – на Докки, улыбаясь, смотрел Звегинцов.
– Я успела? – она тоже улыбалась.
– Двадцать две минуты…
Докки рассмеялась. Ее позабавила эта милая пикировка. С Николаем Александровичем было неожиданно легко.
Тут в гостиной возник кучерявый лакей, зычным голосом провозгласивший:
– Кушать подано.
Звегинцов предложил Докки руку, она приняла ее, и они прошли с другими гостями в столовую залу. По другую сторону от Евдокии Ильиничны сел генерал Мещеряков, напротив девушка обрадовано увидела Елену Петровну Артемьеву с отцом в компании поручика Загряжского.
Подали консоме из рябчиков, не любившая волованы Докки взяла к бульону гренки. Она и бульон особо не любила, но в гостях не принято отказываться.
– Как поживаете, Элен? – спросила графиня у Артемьевой, с которой тоже давно не виделась.

ответила Елена Петровна, полагая, что это обычная вежливость со стороны графини, обладавшей хорошими манерами.
Той же хотелось завести разговор, потому что Элен была единственной, с кем Докки, давно не выезжавшая по трауру, могла посоветоваться.
– Останетесь на пикник и бал? – задала она новый вопрос, прежде чем отведать ростбиф, который подали, убрав тарелку от супа.
– Да, разумеется, – ответила Елена. – Мне столько нужно рассказать, а еще более узнать о твоей жизни, Докки! К тому же я обещала два танца князю, и не могу уехать, – прибавила она с улыбкой.
– Я пока пребываю в раздумьях. Не знаю, стоит уехать и вернуться утром или послать Гришку в усадьбу за костюмом для пикника, бальным платьем и моей горничной? Я рассчитывала только на сегодняшний обед и не совсем готова к остальным развлечениям. Да и в целом за год траура отвыкла от общества. С тобой с удовольствием пообщаюсь после обеда, – сначала графиня хотела рассказать о дорожном происшествии с поломкой коляски, но потом отчего-то решила об этом умолчать.
Докки хотела спросить генерала Мещерского о ближайшей охоте, но неожиданно обед прервала довольно экстравагантная выходка купца Демидова. Он преподнес Долли в подарок портрет, который тут же внесли в столовую залу. Картина была написана мастерски, но ее размеры поражали. Докки он показался слишком большим для гостиной усадебного дома. Такому место в галерее.

Обед шел своим чередом – тихие разговоры ни о чем, смена блюд. Паровая стерлядь была великолепна, вообще, повар у Мещерских прекрасен. Когда Элен засмеялась в разговоре с князем, Докки прекрасно поняла предмет реакции сидевшей напротив девушки, подумав о том, что назови Элен это вслух, Загряжский бы тоже засмеялся. Насколько успела Докки узнать этого человека, он не особо считался с этикетом и мог вытворить такое, что в обществе не сильно поощрялось. Именно это стало в свое врем причиной того, что она старалась держаться от князя подальше – никогда нельзя было быть уверенным в собственной репутации при общении с поручиком. Он мог пригласить девицу на третий танец, слишком вольно держать ее в вальсе, хотя надо отдать князю Загряжскому должное, танцевал он прекрасно, просто Докки замуж не стремилась, а тем более замуж по скандалу. И вообще, князь был явно не герой ее романа.
Мужчины рядом были поглощены трапезой, и Докки так и не смогла спросить у генерала про предстоящую охоту, но решила, что попытается это сделать позже. Сама она успевала и есть, и вести беседу, отвечая на вопросы всех, кто к ней обращался.
Докки так и не решила, уехать на ночь домой, чтобы вернуться поутру в костюме для пикника, с платьем для бала и собственной горничной, или остаться в Отрадном, постав Гришку за вещами и Аленой. Время еще есть, подумаю, – подумала графиня, отказываясь от очередной перемены блюд.
Долли пригласила всех отведать десерт на террасе, и Докки была рада пройтись после столь сытного обеда. А тут и интересное развлечение предложили. Компаньонка Долли продемонстрировала чудо техники – фонограф и предложила всем прочитать в него стихи.
Пока остальные гости выказывали свои умения, Докки с трудом пыталась найти в голове хоть какие-то стихи – она была не любительница сего вида искусства. В конце концов девушка решила, что, если ее попросят что-то исполнить, она споет.
И так и сделала:
Не шей ты мне, матушка, красный сарафан,
Не входи, родимая, попусту в изъян.
Рано мою косыньку на две расплетать
Прикажи мне русую в ленту убирать!
 
Неожиданно полилось по гостиной. Пела Докки а капелла и исполнила только первый куплет – чтобы не задерживать тех, кто еще хотел поупражняться с фонографом. Когда же ее голос воспроизвели, ей показалось, что это совсем не ее голос, и вообще – звучало все ужасно. Докки расстроилась, и чтобы не заплакать, решила выйти на воздух.

Сад. Беседка

Спустившись с террасы в сад, Докки направилось в свое любимое во время приездов в «Отрадное» место – беседку, укрытую кустами жасмина. Человек, не знающий сада, найдет ее не сразу, и там было уютно посидеть, утонув в собственных мыслях.
Что на нее нашло – она и сама не знала. Это было не воспоминание об отце, хотя граф Аристов любил песню про красный сарафан, что спела Докки, но в гостиной Мещерских пение графини прозвучало слишком грустным. И это тоже было одним из поводов сбежать, но больше всего, конечно, она боялась, что будут смеяться – слишком странным показался ей собственный голос, ей услышалось, что пела она ужасно, некрасиво, голос был слаб, хорошо хоть не мимо нот. Раньше Докки считала, что поет она сносно, не великолепно, конечно, поскольку специально вокалом не занималась, но вполне приемлено для салонных вечеров. А тут все выглядело бледно, странно, и вообще это был не ее голос. Как такое возможно, что внутри себя мы слышим одно, а на поверку выходит совсем иначе? Лучше бы я отказалась от этой записи. Теперь еще и у Долли останется образчик того, как я ужасно пою. А еще все подумают, что я в меланхолию впала, раз такие грустные песни пою.
Девушка вздохнула глубже, стараясь успокоиться, когда услышала:

– Николай Александрович? – откликнулась Докки, улыбаясь сквозь непролитые слезы. Пожалуй, это именно тот человек, который сможет понять ее, хотя, возможно, она и ошибается, раньше они почти не общались. – Спасибо, все хорошо. – Докки снова вздохнула. – Просто я столь ужасно пела… В этом фонографе мой голос... Он совсем не мой. Неужели все его так слышат? Мне показалось, что это было странно, нелепо, и вообще… Подумала, что все станут смеяться надо мной, вот и сбежала. А еще – раньше мне говорили, что я неплохо пою, и самой так казалось, а тут… Получается, все меня обманывали. Неприятное осознание. Надо было читать стихи или вовсе отказаться от этого эксперимента. – Она продолжала сидеть, повернувшись вполоборота к Звегинцову, и не зная, то ли позвать его присоединиться к ней в беседке, то ли самой выйти оттуда.

Сад.Беседка

Спросив, не помешает ли он девушке, Звегинцов вошел в беседку и сел недалеко от Докки. Она же была даже рада собеседнику, надеясь, что разговор отвлечет и приведет в порядок ее сумбурные мысли. Так и получилось – Николай Александрович живо объяснил все достоинства. А главное, – недостатки фонографа, который оказался прибором, далеким от совершенства. Он также отметил, что пела Докки хорошо, и ему понравилось, что она, впрочем, сочла бы за обычную вежливость хорошо воспитанного человека, если бы не фраза:
– Вы единственная пошли не по проторенной дорожке – не испугались поступить нестандартно. Это качество дорогого стоит.
– Вы так считаете? – Докки посмотрела на собеседника. – На самом деле это не было вызовом, просто я не очень люблю стихи, а знаю наизусть и того менее, однако про нестандартность вы хорошо сказали. Теперь я так и буду называть причину моего неуспеха в Света, – она рассмеялась. – Не умею говорить о погоде и природе, а рукоделие претит мне до зубовного скрежета. – Графиня вздохнуло, и лицо ее на миг омрачилось воспоминанием. – Знаете, мне папА очень не хватает. И даже не потому, что он был единственным, кто любил меня абсолютно бескорыстно, просто за то, что я есть в его жизни. С его уходом я вынуждена буду сидеть дома и посещать только музыкальные вечера и балы. Кто позовет на охоту – это сугубо мужское развлечение – незамужнюю девицу? А я люблю скачки, этот азарт погони, я прекрасно стреляю, правда, животных стараюсь не убивать, но помехой уж точно не буду. Давеча вы мне воду наливали, я отца вспомнила и взгрустнула. Я именно по охоте грустила, по тому, что отныне для меня это недосягаемая роскошь, как и беседы о лошадях, собаках, механике. ПапА выписывал книги и журналы, которые я не выпишу сама себе – моветон. – Докки неожиданно прервала себя и отвернулась, поняв, что высказалась слишком эмоционально, что тоже было пресловутое pas comme il faut. – Спасибо, Николай Александрович, что выслушали.

Беседка в саду

– Да, я так считаю, – ответил Звегинцов, и тон его был абсолютно серьезен. – И причины вашего поступка не столь важны. Главное, вы способны сделать не то, что все от вас ожидают.
–О да, это я умею – вести себя не так как надо и не оправдывать ожиданий, – усмехнулась Докки. Этот разговор становился все более интересным для нее.
– Что же до вашего батюшки… – Николай Александрович на секунду замолчал, словно обдумывая, как лучше выразиться. – Во время обеда я невольно слышал вашу беседу с Еленой Петровной. Вы упомянули, что отвыкли от развлечений и не уверены, готовы ли вновь принимать в них участие. Я тогда подумал, что Илья Николаевич, как и всякий любящий отец, желал вам счастья, и вряд ли хотел бы, чтобы вы сидели в четырех стенах, ничем себя не радуя. Я не озвучил свои мысли за столом, дабы не печалить вас упоминанием об отце, но вы сами заговорили на эту тему.
– Вы не совсем верно уловили суть нашего разговора, Николай Александрович. Я отвыкла от гостей и развлечений и поэтому не была готова к тому, что визит в Отрадное окажется столь долгим. Не знала, что Долли приготовила развлечения не на один день, потому у меня нет платья для бала и для пикника – только то, что на мне. И горничную я не взяла с собой, чтобы прическу сделать. И я уточнила у Элен, как поступить – остаться и послать слугу домой за одеждой, или уехать домой и утром вернуться. Артемьевы собираются ночевать дома. Я пока этот вопрос для себя не решила. – Докки вдруг почувствовал какое-то странное волнение и замолкла на полуслове. Было ощущение, что собеседник ее не слышит и думает о чем-то своем. Она убедилась в этом, когда Звегинцов спросил:
– Евдокия Ильинична, позволите ли задать вам один вопрос, ужасно неприличный и бестактный, как все прямые вопросы? Разумеется, отвечать на него вы не обязаны.
Докки немного помолчала, не зная, как реагировать на это заявление, потом сказала, стараясь, чтобы голос ее звучал ровно и спокойно, хотя сама она почему-то вдруг очень взволновалась, заалела щеками и не знала, куда деть руки. Так было с ней всегда от волнения, хорошо хоть темнота скрывала предательский румянец.
– За время нашего общения я убедилась, что бестактности вы не скажете и ничего предосудительного не сделаете, потому спрашивайте. Я отвечу настолько откровенно, насколько смогу.

Сад. Беседка

Докки ожидала разговора о чем угодно, только не о ее замужестве. Вопрос и в самом деле был ужасно бестактным

Впрочем, собеседник же предупредил ее об этом.
Первым порывом графини было вскочить и уйти. Будь она порывиста и юна, еще бы и пощечину мужчине залепила, но она таковой не была, да и Николай Александрович ничего предосудительного не сделал.
Он откинулся на спинку скамейки и смотрел на Докки, продолжая говорить про сезоны, предложения, еще о чем-то. Она уловила два момента. Его вопрос:

И то, как он смотрел на нее. Во взгляде Звегинцова не было вызова. Он не желал унизить или оскорбить Докки, не хотел он и посмеяться над ее неудачами в свете или над ней самой. Взгляд был какой-то ласковый и вопрошающий, словно Николай Александрович и в самом деле хотел понять то, что не понял даже отец, и это понимание было ему для чего-то нужно. Докки отвернулась, восстановила дыхание, пожалев, что в беседке нет воды или чего покрепче – ей бы сейчас не помешало, потом вспомнила, что у ее визави есть фляга, и, повернувшись снова лицом к собеседнику, постаралась улыбнуться.
– Николай Александрович, могу я попросить глоток воды? – спросила Докки, постаравшись, чтобы голос ее звучал спокойно, а когда Звегинцов удовлетворил ее просьбу, вернула ему стаканчик и заговорила:
– Вы сами частично ответили на свой вопрос, – она помолчала. – Впрочем, не совсем, потому я скажу, но не уверена, что вы примете мою позицию, поймете меня, потому что даже отец считал сие женской взбалмошностью. – Она снова на минуту затихла, стараясь успокоить руки, но когда не вышло, просто бросила это занятие и начала говорить. – Сначала, в первые сезоны, я была очарована светом, блеском свечей, танцами, все казалось сказкой, но в ней не хватало одного – любви прекрасного принца. – Докки усмехнулась. – За это время я общалась с такими же дебютантками с теми же мечтами, а после видела, как разбивались эти мечты – принцы оказывались вовсе не принцами, любовь – эфемерным чувством, которое исчезало сразу после венчания. Хорошо, иногда не сразу, – Докки показалось, что во взгляде Звегинцова промелькнул скепсис. – Но пары лет вполне хватит, особенно если сразу появлялся ребенок. – Она спокойно произнесла это, поскольку ханжой не была, да и в принципе пребывала в летах достаточных, чтобы охать и замирать при словах тягость, дети и считать эту тему табу, хотя в обществе тема была табуирована, особенно в разговорах с незамужними девицами холостых мужчин. Осознав этот момент, Докки поразилась тому, что она тут делает, и тому, что она рассказывает этому в сущности малознакомому мужчине то, что не осуждала даже с подругами. – И тогда мужчина живет как жил – в столице, с друзьями и… в общем, ведет прежний образ жизни. Если они живут в имении, он и тут имеет сугубо мужские развлечения – охоту, поездки к предводителю и все остальное, женщина же остается в лучшем случае в золотой клетке, это если муж богат и не играет, или не играет по-крупному. Князь Загряжский имение в карты выиграл. Я знакома с прежним хозяином «Веселого», он одинок и жутко азартен, а был бы он женат и с детьми? Полагаю, Георгию Александровичу хватило бы такта не лишать крова семью… но это только пример для понимания. А потом мне стало скучно и обидно. Все те, кто пытался ухаживать за мной, видели во мне смазливое дополнение к приданому, не более. Кто я, чем дышу, что мне нравится, их не интересовало. Даже поговорить о чем-то существенном, свойственном, как считается, мужскому уму, они не хотели или не считали нужным. Мужчинам удобнее считать, что девица – существо ума недалекого, а я не хотела ни слыть дурочкой, ни быть ею. Возможно, кто-то боится, что если девушка умна, она станет заправлять в доме, а мужчина будет подкаблучником, но это же совсем не так! – с чувством произнесла Докки. – Я понимаю, что, выходя замуж, женщина становится в подчиненном положении, но это совсем не значит, что ей станут говорить, как жить и что делать, при этом просто по принципу – я сказал, ты делаешь. Во всем и всегда можно найти разумный компромисс, стоит только захотеть. Но, как я успела заметить – мужчины считают иначе и ни на какие уступки не идут. Вот вы – отчего разошлись? – спросила Докки и ужаснулась своему вопросу. – Можете не отвечать, Николай Александрович. Извините, я не должна была спрашивать, – графиня стушевалась, но не могла опустить глаза, словно взгляд Звегинцова ее притягивал.

Сад. Беседка

На удивление Докки, Звегинцов не отмолчался, не намекнул девушке, что она лезет не в свое дело, не обиделся, как можно было бы ожидать, исходя из опыта общения графини с мужчинами, а ответил на вопрос.
Правда, ответ его вызвал у Докки еще больше вопросов. Она полагала Николая Александровича человеком умным, добрым, честным и верным. Раз дочь оставили с ним, значит, вероятно, именно супруга виновата в том, что произошло. Но что должна была сделать женщина, чтобы муж отобрал у нее ребенка и не хотел, чтобы девочка с ней общалась, мотивируя это ее интересами. Однозначно он любящий отец и хочет для дочки только лучшего. И он сам воспитывает Анну – Докки вдруг вспомнила имя девочки – а не выдал это на откуп строгой тетки, как это случилось с ней самой. И явно дочь эту любит. Так что такого страшного совершила его жена? – Докки снова взглянула на собеседника. – Наверняка он был хорошим мужем, и поговорить с ним вполне есть о чем. Видимо, случилось что-то из ряда вон выходящее, – подумала она, – раз он так поступил. Она сочувствовала, нет, не Звегинцову. Он сильный и справится, и раз поступил так, как поступил, значит, так дОлжно. Докки сочувствовала Анне. Она сама осталась без матери в 16 лет, и это было очень тяжело, особенно с теткой. Из задумчивости ее вывел Николай Александрович, который вдруг оказался рядом и поцеловал руку Докки.

– Гости слишком заняты, чтобы заметить мое исчезновение, и мы вполне можем вернуться вместе. Я даже буду вам благодарна, поскольку изрядно стемнело, а я неважно вижу в сумерки и была бы рада опереться о вашу руку. Что же до сплетен, я вам уже говорила, что не боюсь, да и не тот это дом, где будут сплетничать. – Она тоже встала, посмотрела на сгущающие сумерки и произнесла после раздумья. – Николай Александрович, а вас не затруднит проводить меня до коляски? Я все-таки решила ехать ночевать домой. Вернусь утром на пикник.

Сад усадьбы Отрадное

Звегинцов не поддержал решения Докки отправиться ночевать в Аристово, выкатив вполне логичные резоны, и она немного растерялась – с одной стороны привыкла слушаться мужчину, правда, то был ее отец, с другой – и в самом деле стемнело, да и коляска могла сломаться, но она не любила оставаться на ночлег в чужих домах, у нее определенно не было с собой ничего, во что переодеться, даже дорожный несессер остался в Аристово. Объяснять это Николаю Александровичу Докки не желала, слишком неприлично, но некоторое время стояла в раздумье. Решив, что если она сейчас заупрямится, Звегинцов как джентльмен отправится ее проводить, а у него, скорее всего, были планы остаться на ночь в Отрадном, и эти планы будут нарушены, чего бы ей не хотелось. Спросить напрямую Докки не решилась.
– Вы так считаете, Николай Александрович? – она посмотрела на мужчину, внутренне соглашаясь с его доводами. – Наверное, и правда стоит остаться. Тогда мне надо найти Гришку и дать ему указания, что взять. Надеюсь, они с Аленой ничего не перепутают и утром будут на месте вовремя.

Гостевая спальня

Все оказалось до обидного просто, и почему Докки сама до этого не додумалась, она так и не поняла, но Николай Александрович, играючи, избавил ее от всех проблем. Она и сама подумала уже написать Алене записку – вся прислуга в имении была грамотной, стараниями покойного графа в деревне имелась школа и амбулатория, но не знала, где искать бумагу и перо с чернилами, а еще Гришку, а тут все решилось в один миг. Звешинцов проводил Докки в дом и препоручил слугам – кто-то тут же бросился искать Гришку, саму графиню провели в спальню, куда принесли перо, бумагу и чернильницу, а потом пришла горничная помочь переодеться.
Докки поблагодарила Николая Александровича за заботу. Она так и сказала – за заботу и участие, подумав, что давно никто так не решал ее проблемы, поскольку тетушки чувствовали себя скорее гостьями, да и вели себя соответственно, весь груз забот об имении лег на плечи Докки. С одной стороны она была этому рада, поскольку в заботах о других отвлекалась от горя по отцу, особенно в первое время, с другой, иногда хотелось, чтобы был кто-то рядом, к чьему плечу можно было бы прислониться, и на кого переложить часть проблем.
Пока графиня писала записку Алене, до мелочей точно указывая, какой костюм и обувь взять для пикника, какие украшения и наряд для бала, не забыть бальные туфли, карне и все нужные аксессуары, нашелся Гришка.
– Барышня, звали? – парень уже явно спал где-то и сейчас выглядел взъерошенным вороненком.
– Да, Гриша, придется тебе домой ехать, – кивнула Докки. – Вот, Алене записку передашь, и завтра утром чтобы оба тут были. Ну и коляску другую возьми, а то вдруг с кабриолетом что снова случится. Понял?
– Ага, – поклонился парень. – Аленке все передать. На словах ничего? А то она, вдруг перепутает что.
– Она не перепутает, и пусть аккуратно завернет одежду. Портплед возьмите.
– Все в лучшем виде спроворю, – снова поклонился Гришка. – Доброй ночи, барышня.
– А тебе хорошей дороги, – проводила его графиня.
Пришла горничная, помогла снять платье и корсет. Стянув чулки, Докки осталась в нижней сорочке, в которой придется спать за неимением ночной, попросила принести теплого молока с медом, а потом уютно устроилась на подоконнике, приоткрыв окно. Стемнело, на небе появились звезды и кусочек луны, одурманивающе пахло жасмином и мятой. Докки любила цветы, любила свою усадьбу, комфортно чувствовала себя на природе. Она не стеснялась общества и могла держать себя там с достоинством, но комфортно ей не было. А в имении – было. С упоением скакать на лошади, встречать рассвет или купаться в пруду – это составляло часть ее жизни, от которой она не хотела отказываться.
Отпив молока, девушка вздохнула. Она все время возвращалась мыслями к Звегинцову. Странный выдался день сегодня, и все время провидение сталкивало ее с соседом в самых разных ситуациях. Сначала на дороге, потом эта милая перепалка перед обедом, разговор в беседке – она ни с кем никогда не была столь откровенна, да и сейчас, когда он все решил быстро и как надо. Раньше они почти не общались, в самом деле, что общего у женатого мужчины и юной девицы, но отец с ним приятельствовал и выделял из остальных окрестных помещиков, и теперь Докки, кажется, поняла, почему. С Николаем Александровичем было легко – он умел слушать и слышать собеседника, был ненавязчив и тактичен, с ним было легко и интересно, и что греха таить, Докки нашла Звегинцова обаятельным и красивым. Эти мысли вдруг вызвали жар в теле и частое сердцебиение, девушка покраснела и смутилась, сама не зная, почему.
Посидев еще немного, она допила молоко, прикрыла окно и улеглась в постель. Сон пришел не сразу, и снился ей отчего-то Николай Александрович – они вместе скакали куда-то вдаль и смеялись.

Докки проснулась, когда солнце уже давно встало, по коридору за дверями ее комнаты кто-то ходил, слышались голоса и смех – вероятно обитатели усадьбы встали и завтракали. Осмотревшись, она увидела дремлющую в кресле Алену и улыбнулась.
– Доброе утро, барышня, – улыбнулась та, – сейчас ванну спроворим.
Алена вышла из комнаты, куда вскоре два мужика принесли ванну на ножках. Потом они же носили воду, сначала горячую, потом холодную. В Аристово с недавнего времени был водопровод и ватерклозет, но большинство соседей жили По-старинке.
Докки поднялась с кровати, разделась, осторожно пощупала ногой воду и влезла в ванну. Волосы она решила помыть перед балом, потому попросила Алену заколоть их как можно выше, что та и сделала. Сполоснувшись, графиня почувствовала себя бодрее, но все равно попросила принести завтрак в комнату: с утра пораньше ей не хотелось общества.
Позавтракав вместе с горничной – еды вполне хватило на двух субтильных девушек, а Алена была не просто прислугой, а чуть ли не подругой и наперсницей тайн графини, Докки оделась в костюм для пикника. Голубой, с голубой же шляпкой, он удивительно шел ей и имел одну особенность – прятал под широкой юбкой на пуговицах шаровары, которые давали возможность спокойно сидеть на покрывале, расстеленной на траве. Так было намного удобнее, чем на шатком складном стульчике – все-таки рельеф местности был неровным, и такой стульчик – весьма неустойчивым. Брюки графиня привезла из Англии, чтобы кататься на входившем в моду велосипеде и ездить на лошади в мужском седле, что давало возможность быстрой скачки, поскольку позволяло увереннее держаться на лошади.
Обулась Докки тоже в удобные ботиночки с небольшим каблуком. Алена причесала свою хозяйку, высоко подняв ее волосы, к которым прикрепила шляпку.
Надев перчатки, взяв зонтик и шаль, графиня посмотрела на себя в зеркало. Она осталась довольна увиденным.
– Спасибо, Алена, отдыхай, – кивнула она горничной и вышла в коридор.

Подобрав юбку, Докки спустилась по лестнице. Слуга открыл перед барышней дверь, и графиня оказалась на залитом солнцем крыльце, по которому как раз поднималась Элен Артемьева с отцом.
– Докки, доброе утро, прекрасно выглядите, – Петр Николаевич Артемьев, подтянутый не старый еще мужчина, поцеловал графине руку.
– Благодарю, Петр Николаевич, – кивнула та. – Как дорога? Надеюсь, вам не пришлось вставать слишком рано, чтобы добраться сюда к пикнику.
– Нет-нет, дорогая, все хорошо, – улыбнулась Элен. – Рада тебя видеть.
– Взаимно, Элен, нам вчера так и не удалось поговорить, наверстаем это сегодня.
– Это ты вчера исчезла в неизвестном направлении, я-то была все время на веранде, – слегка подколола приятельницу Елена Петровна.
– Немного переволновалась, когда пела, да и устала с непривычки, – уклончиво ответила Докки. – Вот и пошла отдохнуть. – Она снова скрыла свое общение с Николаем Александровичем и усмехнулась, подумав, что это уже входит у нее в привычку.