Карта ролевой игры "Цирк под звездами"

Мне вот порою кажется, что там, где не больно, нам неинтересно…© Эльчин Сафарли. "Если бы ты знал..."

Когда абсолютную тишину нарушает властное: "Пора на репетицию", в кончиках пальцев ощущаю покалывание. Привычная резь в мышцах тяжелой волной прокатывается по телу, разрешая сделать первый вдох. Глаза открываю не сразу, долю мгновения наслаждаясь послушным телом. Первый шаг из грубой картонной коробки дается с трудом.
В этот раз я слишком долго пробыла в темноте.
Но являться взгляду Ашиля даже с намеком на малейшую недееспособность грозило унижением моих сломленных надежд. Не хочется. Хочется отработать номер и снова забыть себя в толстых стенах картона.
Третий шаг и легкое прикосновение к серой коробке по соседству. Не смею сдвинуть крышку, но знаю, что найду за ней. Реми. Наказан за попытку бегства. Он - единственный из нас, кто не утратил веру в свое освобождение. Его не смогли сдержать ни браслеты, ни ошейник, ни обещание вечной боли. Там, за слоями прессованной бумаги брата мучат ночные кошмары, спасения от которых у меня нет. Закованный в деревянное тело он может слышать и видеть. Он не уснул и чувствует боль, зацикленную на превращении мышц в деревянные волокна.
Дар бессознания надо заслужить. Так всегда говорит Ашиль, потягивая бессменную папиросу из табака с примесью перечной мяты.

Делай вид, будто у тебя все в порядке. Ты удивишься, когда поймёшь, насколько это эффективный метод. После того, как сумеешь обмануть себя, тебе вообще всё на свете будет по плечу. © Макс Фрай

Блестящие звезды над головой скрывает крыша крошечного фургончика. Оживленные огни циркового лагеря мерцают в круглых окошках за плотными шторами. Пушистые кисти, что свисают с потолка, задевают щеку, когда репетирую невысокий прыжок и повороты вокруг оси. Хоть места было совсем немного, оставлять это подобие тренировки не хотелось. Ашиль, конечно же, в любом случае будет недоволен, но иное занятие мне в голову не приходило.

Дрогнувшая под сильными ударами дверь напугала и ошарашила. Сбившись с ритма, цепляюсь за торчащую из кресла деревяшку, но в последний момент успеваю перенести вес и выровнять положение тела.
За дверью сияет улыбкой Шушу. Хочется улыбнуться в ответ, но кажется, будто губы все еще деревянные. Он просит молчания и берет за руку. Стиснуть крепче пальцы не дает опасение наказания. Взгляд в сторону фургона Ашиля. Тусклый свет от большой свечи на столике едва достает до окна. Но две размытые тени, находящиеся слишком близко друг к другу для разговора прозрачно намекают.

Легкий майский ветер треплет небрежно собранные волосы и разноцветную ткань платья. Отблески пламени костров хаотично дрожат на щеках Шушу, изредка перескакивая на висок и ухо. Тепло его ладони иголочками пробирается под кожу. И когда сочное яблоко касается пальцев, улыбаюсь. "Спасибо" замирает на губах, невысказанной нежностью.

Группа настораживающих мужчин беседует с Бароном. Вернее, беседует лишь один, видимо, кукловод тех, что стоят позади, словно армия. Разговор не становится интересным, тогда как главный машет крестом перед носом Барона и угрожает заняться каким-то экзорцизмом.
Внимание привлекает белая птичка на плече черноволосого . Еще нигде не видела такой красоты. Тяну Шушу за руку в обход группы. Хочу погладить гладкие перышки и пушистый хохолок.

Жизнь прекрасна. Не моя, конечно, но всё же. © Марина Цветаева

Колоритная компания располагается у костра. Теряю к ним интерес, едва удается заполучить птичку. Осторожно разглаживаю перья, кончиками пальцев задевая хохолок. Улыбка изгибает губы, уже не причиняя боли.
Шушу проворно жонглирует стаканами, как Ашиль своими куклами. Мысленно ругаю идиотское сравнение. Понимаю, что отсутствовала достаточно долго этим вечером. Уходить не хочется, но необходимо.
Поднимаюсь с очищенного от коры бревна. Зажмуриваясь осторожно кладу ладонь на плечо Шушу. Открыв через секунду глаза, смотрю на поднятое ко мне лицо и немой вопрос. Киваю в сторону фургонов и, несильно сжав пальцы, отпускаю. Ловит руку на полпути. Третья улыбка кажется роскошью.

Свеча Ашиля догорает, а тени все так же пляшут. Сегодня удается избежать выговора. Поднимаюсь по лесенке, открываю дверь фургончика, разворачиваюсь, чтобы показать Шушу, чтобы оставался на земле. Прохожу прямо к тумбочке в углу. Скрипучая дверца неохотно отрывается. Достаю баночку абрикосового варенья. Поправив крышечку, возвращаюсь к дверям и отдаю варенье.
Попытка сказать "спасибо" за вечер. Но чего-то не хватает. Что-то не держит, не позволяет закрыть дверь. Не позволяя себе пресечь порыв, быстро наклоняюсь и легко целую Шушу в переносицу. Испугавшись, прячусь за дверью и слушаю шаги.

Хотел бы я купить себе немножко счастья, если его где-нибудь продают. © Эрнест Хемингуэй, "Старик и море"

Утро встречает меня щебетом разноцветных воробышков на ставенках. Видимо, снова вылетели из шляпы от волшебника, что живет по соседству. Солнце только розовеет на востоке, но Ашиль уже ждет. Репетиции в просторном шатре чуть поодаль от основной массы. Внутри цветет солнечный летний день. Следом шатер погружается во мрак, рассеиваемый только шаром луны под куполом. Кажется, будто дни и недели пролетаю со сменой декораций.
Ближе к завтраку Ашиль решает сделать перерыв. Уставшая от резких скачков боли, присаживаюсь на выдвинутый ящик. Пытаюсь сделать глубокий вдох, но горло сжимает широкая серебряная лента. Неосознанно провожу по краю пальцами.

Отсутствует Ашиль недолго. Возвращается уже с небольшим мешочком. Знаю что там. Уменьшенные до размера мизинца дающие представление куклы его труппы. В прошлый раз были фигурки и Реми. В этот - только мои.
- Иди в город, зазывай народ.
Покорно склонив голову, забираю мешочек.

Пышные юбки в широкую вертикальную полосу достают только до колен и послушно шелестят на ветру. Приспещенные с плеч рукава белая просторной сорочки заканчиваются кружевом на запястьях. Черная жилетка на шнуровке не дает разлететься подолу сорочки. Волосы частично собраны и закреплены под маленькой шляпкой с искусственной ромашкой на тулье.
Меня несколько раз окликают, когда иду мимо шатров. Машу в ответ рукой и приветливо киваю головой. Улыбнуться не получается. Прохожу мимо господина мэра и его свиты, мирно спящих у потухшего костра. Мысли невольно перескакивают на Шушу. Заставляю себя не оборачиваться и не искать взглядом. Если Ашиль узнает, убьет. И хорошо, если только меня.
Слева темнеет шатер Барона. Мелькает загнанной ланью идея зайти и попросить желание. Все чего-нибудь хотят. И я. Даже если пока не знаю, чего именно.

Нельзя запретить мысли возвращаться к определенному предмету, как нельзя запретить морю возвращаться к своим берегам. Моряк называет это приливом, преступник — угрызениями совести. © Виктор Гюго "Отверженные"

Даже слыша тихие шаги, все равно не могу подавить дрожь. Слишком долго держит Ашиль в своих руках поводья. Но теплые, пахнущие абрикосами ладони ложатся на глаза. По привычке думаю, а не растерлась ли тщательно прорисованная стрелка на нижнем веке. Это вызывает желание хихикнуть как глупая девчонка и повиснуть на плече.
Накрываю чужие ладони своими и опускаю. Разворачиваюсь и попадаю под магию его взгляда, который излучает бесшабашное веселье. Тогда кажется, что можно все.
С сожалением отпускаю руку и делаю шаг в сторону. Указываю в сторону города. Надеюсь, что намек "я вас догоню" понят.
- Все в порядке?
Киваю и улыбаюсь. Шушу внимательно смотрит несколько секунд, после пожимает плечами и возвращается к Ди и Уиллу. Резко разворачиваюсь и захожу в шатер Барона. Кто-то говорил мне, что утром его лучше не беспокоить. Но если не решусь сейчас, не решусь никогда.
Стучу костяшками по какой-то коробке. Самого Барона не вижу.

За спиной смыкается тяжелая ткань. Кулаки разжимаются и можно вдохнуть. Надеть маску легкомыслия и широко улыбнуться будущим зрителям.
Вижу группу делегатов в город, спешу к ним. Шушу целится в закутанную фигуру Франни, чтобы уже в следующее мгновение ловко поймать обратную передачу.

В Брюгге.
Люди всегда реагируют одинаково. Сначала недоумение. Затем удивление. Узнавание и уже через несколько минут уже можно услышать редкие хлопки.
Мяч Шушу делает несколько кругов, касаясь наших рук. Далее каждый увлекает свою толпу. Слушая музыку Уилла, увлекаю ищущую мимо девочку в танец. Ее мать рассерженно смотрит и хочет начать ругаться, но видит широкую улыбку девчушки и мою ответную. Крутимся вместе, стараясь скопировать изящество Арлетт. Девочка заливисто смеется и едва не падает, перецепившись за край брусчатки. подхватываю за ручки и останавливаюсь. Приседаю, чтобы смотреть в блестящие глазки. Достаю из кармана куколку и протягиваю девочке. Прижимаю палец к губам в то время как куколка делает книксен.
Девочка убегает к родительнице счастливой, и я знаю, что увижу ее вечером среди зрителей.

Если бы вы знали, как редко нас понимают правильно, вы бы чаще молчали. © Гете

Куколки из кармана находят свои новые места в ридикюлях девушек и маленьких ручках девочек. Брюгге постепенно окутывает вечер, позолоченный светом фонарей. От достаточно простых забав переходим к более зрелищным. Огонь настораживает инстинктивно, пусть и умело укрощенный Шушу. Франни безмолвной фигурой левитирует мячи и мне остается только ахнуть вместе со зрителями, когда два из них замирают над нами.
Протянутая рука сначала пугает. На миг кажется, что она сейчас задеревенеет. Но вспоминаю, где мы. И что это рука не Реми. И что публика вокруг требует представления.
Шушу легко перенимает манеру. Короткие, резковатые движения. Чеканный шаг и прямая спина. Отражением его усмешки опущенные уголки губ и полуприкрытые веки. Держать маску труднее чем обычно. Его присутствие рядом утешает и волнует. Все больше понимаю глубину трясины, в которую погружаюсь.
Надломленный рывок, не коснуться его щеки и уйти в проворот, чтобы затеряться в толпе. Оставить после себя мерцающую пыль.

Сложенный вдвое листок желтой бумаги ложится в нагрудный карман Барона. Если выразить вслух желание не представляется возможным, следует действовать иными метода. Тогда остается вероятность некорректного исполнения, но кто мы такие, чтобы просить точности во всем?

За углом дома наша компания переводит дух и улыбается друг другу, поздравляя с этим разыгранным маленьким спектаклем. Шушу появляется последним и предлагает выпить. Отрицательно качаю головой и безрадостно думаю о последних репетициях.

По возвращению в лагерь меня ожидает Ашиль и требовательное "Сколько можно ждать".
Пожимая на прощание ладонь Шушу, знаю, что сделала правильный выбор своих желаний.

Мы вправе лететь, куда хотим, и быть такими, какими мы созданы. © Ричард Бах. Чайка по имени Джонатан Ливингстон.

Почему Ашиль разрешает прокатиться на рыбке Франни меня не сильно интересует. Из-за кулис наблюдаю за своей копией, присевшей на большую рыбину.Странно и жутко видеть себя со стороны. Постепенно иллюзия рассеивается, уплывая вместе с туманом за пределы шатра. Несколько минут, чтобы подготовить манеж к моему выступлению.

Декорации арены представляют собой непревзойденное хитросплетение погруженной во мрак комнаты и лиственного леса, над верхушкой которой сияет диск луны.
Рисунок обоев где стерся, а где пластом отходит от уцелевших двух стен. Темно-синяя полоса в узоре кажется черной, поглощая мрачноватый пейзаж в потрескавшейся рамке. Изломленные гневной рукой резные кресла обломками лежат на полу, кое-где прикрытые тканью сидений. Осколки разбитого чайного сервиза щекочут босые ступни.
Дикий плющ пробирается в пустое окно, цепляясь за раму, заплетая лишенную половины кристаллов люстру. Полупрозрачный туман окутывает листья, растворяясь уже в комнате.
На единственном уцелевшем стуле сидит деревянная кукла. Рядом на столике надбитая чашка, а в руке - чайничек с отломанным носиком.

Дело Ашиль знал лучше многих своих коллег. Скрупулезность возвышена им до идеала. Точными, просчитанными до миллиметров движениями он дергает за цепочки, заставляя мое одеревеневшее тело двигаться. Он нависает над манежем увеличенной копией так, что цепи кажутся тонкими в его пальцах, тогда как с моей стороны - они достаточно сильны, чтобы удержать. Вплавленные в серебро браслетов и широкого обруча на шее полностью контролируют, оставляя свободу лишь для большей маневренности и плавности движений.
Ощущаю как слегка дергается рука с чайником, как прогибается кисть. Из носика льется чай. Через пять секунд чашка наполняется и переворачивается. Как только кипяток попадает на ногу, вскакиваю. Повинуясь умелым движениям кукловода и его желанию за мгновения приобретаю человеческие гибкость и пластику. Привычная боль от превращения оседает черной копотью на дно мыслей.
Пируэт, чтобы попытаться взлететь к Луне. Перебор шагов, аккуратно избегая поломанной мебели. Дерево частично отвоевывает руки, надевая дубовые перчатки. От линии корсета ползет вверх, фиксирует шею, оставляя запрокинутым в мольбе к небесам лицо.
Танцевать по битому стеклу больно, но едва ли больнее, чем плакать нарисованными слезами.
Замереть на спинке стула, чтобы указать путь Солнцу к его возлюбленной. Балансировать на кончиках пальцев, капая искусственной кровью на серебристую парчу. Последний рывок в стремлении коснуться Луны. В прыжке вытянуть руку, сбрасывая стружку как змея кожу, чтобы после лечь на пол изломанной линией дерева.
Следом упадут звенящие печалью цепи, паутиной серебра оплетая белые юбки.