Карта ролевой игры "Калейдоскоп историй"

Катерина чувствовала, как под кожей занимался жар, пробегая невидимыми импульсами и концентрируясь где-то там, где сейчас так быстро и гулко стучало ее сердце. Она точно не в себе, раз, не смея шелохнуться, во все глаза смотрит в лицо доктора, пока пусть и невольно, пусть и совершенно случайно все еще касается губами кожи на его ладони. Теплой и сухой.
Она касается. Мужчины. Губами. И не торопится отодвинуться и установить четкие границы, пересекать которые для нее подобно смертному приговору. Безумие, что граничило с зарождающейся в ней паникой. И Катя действительно паниковала, не понимая, почему не спешит прекратить это мимолетное прикосновение, невольно продлевая контакт. Это касание было столь интимным в своем проявлении, что у Катерины перехватило дыхание, будто не хватало кислорода. Еще никогда ей не доводилось переживать подобное: чувствовать, как замирает сердце, и мысли несутся вскачь, опережая одна другую и путаясь, чтобы в итоге разбиться в прах о те ощущения, которые последовали в ответ на это совершенно невинное по своей природе прикосновение. Невидимая дрожь, трепет и что-то еще пока неясное, что зарождалось где-то в глубинах подсознания. Это было чуждо ей. Это казалось неправильным. Это должно быть неправильным! Неправильным, потому что она не привыкла к чему-то подобному. Не переживала этого раньше.
Но что казалось еще более неправильным, так это то, как отреагировал на все произошедшее доктор. На лице Винченцо проступили едва заметные на загорелой коже алые пятна, а глаза, глубокие, словно темная бездна, и спокойные, будто морская водная гладь перед штормом, загорелись неуловимым огнем, что вспыхнул в них всего на какое-то мгновение и тут же угас, точно его пытались затушить, не дав разгореться еще сильнее. Все правильно, не следует поддерживать огонь там, где он не может пылать. Катя знала, что в столь щекотливом положении подобная реакция любого мужчины будет вполне закономерна, но не с ней. Она могла вызывать лишь жалость, сочувствие, обделенная природой тем, что в миру называлось женской красотой. Простушка, серая мышка, невзрачная и неинтересная – все это про нее. И те эмоции, отблеск которых случайно увидела на лице доктора, видимо, и были тем, к чему привыкла Катя за годы своей жизни. Она словно была бестелесным привидением, которое замечали лишь тогда, когда оно смело обратить на себя внимание.

Слова доктора прозвучали в тишине каюты слишком громко, словно подтверждая ее такие же неказистые, как и она сама, мысли. Да она и не ждала чего-то сверхъестественного, ведь это было бы чем-то надуманным. Нервная система…. Она вызывает в нем лишь нервные реакции, как некий раздражитель, как паразит, который посмел нарушить привычный уклад его жизни, заставляя терпеть дискомфорт от своего пребывания рядом. Иначе и не могло быть. Она ведь и не надеялась на что-то другое. Она жила с этим, свыклась. Оно прочно въелось под кожу, в сознание. Такие как она не могу вызывать каких-то иных желаний, кроме как желания избавиться от назойливого паразита, что мешает спокойно жить. Желания раздавить и отшвырнуть. Или заточить в глушь, как это делал ее муж. Но она была рада оказаться в глуши, не желая терпеть мерзкое общество дьявола, которое вызывало в ней лишь тошноту. Вдали от него она жила своей жизнью, выдумками и фантазиями, которые были ее сокровищами, ее тайной, ее сказкой.

Доктор поднял ее на руки, унося в темноту переходов коридоров, так что Катерина оказалась в тесной, но осторожной колыбели его объятий. Он так и обдавал ее жаром, нестерпимое тепло которого она ощущала даже сквозь его и свои одежды. Или же ей это просто казалось? И она все выдумала, ощущая то, чего не было? То, что хотела ощущать? То, что было запретным, но чего почему-то желала? Господи, откуда взялись эти мысли? По телу пробежал озноб, когда она поняла, о чем она думает в эти бесконечно долгие секунды, пока грелась у груди доктора, пользуясь положением. Жалкая беглянка… которая жадно впитывала в себя тепло тела доктора, затаив дыхание слушала стук его сердца, тайком вдыхала его запах – едва заметный аромат мыла и каких-то лекарственных трав, которые отдавали запахом соленого океана, по безбрежным водам которого их нес галеон.
За своими мыслями, Катя не сразу поняла, что они вновь оказались в комнате доктора. Зачем он принес ее сюда? Видимо, не желал бросать ее одну после обморока, решив оставить под своим профессиональным наблюдением, если ей вновь станет худо? Или же за всем скрывалось что-то другое? Катерина в растерянности смотрела в лицо Винченцо, не понимая, зачем нужно было приносить ее именно сюда, в его покои. Ведь вполне можно было отправить в ее каюту и просто время от времени справляться о самочувствии незнакомой монахини. Или он хотел, чтобы она была рядом?

Поспать? Здесь? В его… постели? Обняв себя руками, Катя в недоумении смотрела на доктора, силясь переосмыслить то, что она ощущала, и то, что происходило в этот момент. А он уже направился в сторону двери, собираясь оставить ее наедине с собой и темы мыслями, которые обуревали ее, кружа вокруг, словно стервятники, так и норовя наброситься и погрести под собой, терзая своими колючими ударам. Катя нервно поежилась.
Почему он уходит, оставляя ее в этой звенящей тишине? Она не хотела находиться здесь одна.
Она хотела не этого. Она хотела другого, хотела то, в чем боялась себе признаться, но то, что поняла, глядя в спину уходящего мужчины. Почему он уходит? Почему не может остаться? Потому что она жалка и ничтожна? Потому что она хуже остальных? Потому что на ней монашеское облачение, которое стоит между ними непреодолимой преградой?
Она хотела снова ощутить его объятия, в которых ей было так уютно и спокойно. Хотела снова чувствовать его совсем рядом. Именно его – этого странного доктора, который посмел всколыхнуть в ней столько эмоций, столько противоречий. Хотела, чтобы он прижал ее к себе, хотела снова коснуться губами его пальцев, хотела снова пережить тот непередаваемый трепет, который вызвала в ней эта нечаянная ласка. Пусть это неправильно, но что вообще тогда является правильным в ее жизни? Замужество, принесшее лишь разочарование, боль, тоску и одиночество? Существование, которое было наполнено лишь жалкой попыткой жить? Разве это то, о чем она мечтала, строя планы на жизнь?
Катя не узнавала себя, не понимала. В ней словно проснулось что-то такое, что доселе дремало крепким сном, но сейчас пробудилось, вынуждая думать не о том, желать то, о чем раньше и помыслить не могла. Наверное, душа Кати столь же черна, как и душа покойного деспота-мужа, если ей с такой силой были желанны объятия незнакомца.
- Не уходи - тихие, едва слышные слова, которые пронеслись в полумраке комнаты словно шелест бродяги-ветра, что нечаянно заблудился в полях скромных и невзрачных ромашек, которые Катя так любила собирать до того, как покинула родные края. Катерина даже не была уверена, что доктор услышит их. И хотя не верила, что произнесла все вслух, понимала, что не могла не сказать этих слов. Потом бы жалела о том, что не остановила доктора, дав ему уйти. Но сейчас не могла этого позволить. Не сейчас, когда он был ей нужен. Когда было нужно тепло его рук. О том, что будет дальше она не хотела думать. Не в это мгновение.

Ушел. Он все же ушел, широко распахнув перед этим дверь, гулкими шагами направляясь вон из каюты, которую сам же отдал ей. Не услышал ее. Или просто не хотел услышать. Катерина то ли выдохнула, то ли едва слышно всхлипнула, глядя на его удаляющуюся спину, которая вскоре скрылась из глаз. Глупо было полагать, глупо было надеяться, будто он и правда останется с ней. Какое ему дело до монахини? Все правильно, никакого.
Катя опустила руки, глядя на зажатые между пальцами четки. Не все ли равно? Ей должно быть все равно. Должно быть. Все равно. Но почему-то сердце гулко стучит рваными ударами, вторя шагам доктора, который… Катя не поверила своим глазам, когда снова увидела в дверном проеме Винченцо, который вносил в комнату поднос с едой.

Поесть? Она не хотела есть, хотя следовало бы. Но сейчас все мысли Катерины были заняты не этим. Сейчас все ее мысли были заняты тем человеком, который стоял перед ней. Он остановился совсем близко, глядя на Катерину своими проницательными глазами, пока удерживал перед собой поднос с яствами. Откуда он мог знать, что она носит корсет? Наверное, почувствовал, когда нес Катю в своих руках, безошибочно нащупав его даже сквозь толстое сукно балахона. Даже прячась за черный нарядом монахини, Катерина не могла отказать себе в такой малости, как корсет. Раздеться? Здесь? Ах, да, ведь на ней туго зашнурованный корсет, который мешает нормально дышать – именно об этом и говорит Винченцо. Доктор Винченцо. Доктор. Именно об этом. Не подразумевая своими словами ничего иного, кроме того, что говорили его губы, ясно проговаривая каждое слово.

Катерина четко уловила этот момент, когда доктор с официального «вы» перешел на «ты», словно пересекая невидимую черту, за которой не будет возврата. Раздеться перед ним? Сейчас? Деревянные четки выпали из дрогнувших пальцев, но она даже не обратила на это внимания. Он просит ее раздеться. Перед ним. Он хотел видеть то, что скрывалось под одеждой? Катерина тяжело сглотнула, вдруг почувствовав нестерпимую жажду и отчаянную дрожь от того, что Винценцо просил ее сделать. Что он сделает затем, когда она скинет свои одежды? Начнет медленно осматривать ее, помогая ослабить шнуровку корсета, чтобы она могла вдохнуть полной грудью? Коснется своими горячими руками ее обнаженной кожи? И неужели на этом остановится? Неужели ему будет этого достаточно? Или наоборот – будет мало? И он заключит ее в свои объятия, осыпая поцелуями ее шею, грудь, чтобы потом спуститься ниже, не упуская не единого островка кожи, которая будет гореть от его ласк?
Внезапно захотелось пить, что она и сделала, разрывая зрительный контакт, чтобы сбросить наваждение, которое окутало ее, едва Винченцо произнес то ли просьбу, то ли приказ. Он заставлял ее грезить о невозможном. Он вынуждал ее думать о чем-то порочном и запретном. Тяжело дыша от крамольных мыслей, что роились в ее голове, дрожащей рукой Катерина потянулась к подносу, на котором стоял и бокал с каким-то напитком. Коснулась губами холодного края, почувствовала, что в нем было вино. Тем и лучше. Оно лишь придаст ей храбрости, которая несмело теплилась в ней, не смея проявить себя. Сделав еще пару глотков, Катя поставила вино назад, и снова подняла взгляд на выжидающие пытливые глаза доктора.
- Только если ты поможешь мне. Самой мне не справиться с тяжелым балахоном. – Она лгала, и видела, что доктор понимает это. Иначе, как она привела себя в порядок, когда всего некоторое время назад собиралась в этой же каюте после того, как ей стало плохо в первый раз.

Что означал тот долгий взгляд, которым доктор смотрел на Катерину после того, как она попросила помочь ей раздеться?
Он смотрел так, словно... задыхался? И Катя задыхалась вместе с ним – от того, что происходило с ней, пока Катя стояла перед ним. Задыхалась от напора тех эмоций, которые обуревали ею в присутствии мужчины, которому позволяла снимать с себя монашеский наряд. Ни один мужчина никогда не слышал от нее этих слов.
Он смотрел так, словно… тонул? И она тонула вслед за ним, пока Винченцо касался ее своими ладонями – уверенные движения, от которых бросало в дрожь. Ни один мужчина никогда не касался ее так, как делал это доктор, даже просто раздевая.
Он смотрел, словно и правда желал ее? Или это просто пригрезилось в пляшущем свете огня? Боже, Катерина сошла с ума, если посмела сделать что-то подобное! Просить мужчину помочь раздеть ее, показать свое тело…. Такое она могла представить лишь в своих самых смелых фантазиях, зная, что эти грезы никогда не сбудутся. Но теперь этот вымысел обретал четкие черты, становясь явью. Она потеряла рассудок! Да, именно так. Да сейчас Катя и не стремилась внимать здравому смыслу, запирая его на замок в самый дальний угол собственного сознания. Сегодня она хотела быть другой. Сегодня она хотела быть женщиной, а не бледной тенью, в обличьи которой проживала жизнь. Сегодня она соврет себе, что всегда была такой – раскованной и смелой, распутной и дерзкой, готовой делать то, что всегда было под запретом, что всегда тщательно пряталось. Сегодня она соврет себе, что красива, выставляя на обозрение этого мужчины свое тело, которое просило, молило, чтобы его касались, ласкали, заставляя трепетать.
Ей надоело быть серой и убогой. Ей надоело быть неприметной и слабой. Ей надоело быть обычной. Катя хотела стать особенной. Хотя бы на короткое мгновение, которое было у нее сейчас. Сейчас она чувствовала себя живой и настоящей, вздрагивая от предвкушения и ожидания того, что последует дальше, вслед за рывком доктора, когда он придвинулся к ней так близко, что она чувствовала его горячее дыхание у себя на лице. А после и на губах, которых мужчина коснулся своим жарким горячим языком, посылая по телу импульсы, что скапливали в низу живота тягучей сладкой болью. Болью, которая была слишком непривычна, но так необходима, что Кате казалось, будто она сходит с ума. Болью, которая выкручивала наизнанку, заставляя каждым своим движением, каждым своим вдохом и выдохом, взмахом полуопущенных ресниц молить о чем-то большем. Молить о том, что мог дать только тот, кто стоял перед ней. Кожа покрылась испариной, грудь отяжелела и набухла, соски болезненно заныли, желая, чтобы их тоже коснулись, не обделяя вниманием. А ведь Винченцо даже толком и не дотрагивался до нее, лаская всего лишь языком ее рот.
Звук его голоса, чуть охрипший и густой, обволакивал собой, увлекая в бездну порока, чему Катя и не думала противиться. Она уверенным шагом следовала за ним, упиваясь каждым прикосновением его языка к своим губам, каждым выдохом, с которым доктор произносил свои слова. Он хочет, чтобы монахиня громко стонала, задыхаясь от его умелых прикосновений, задыхаясь от тех безумств, которые он обещал, глядя на нее своими потемневшими глазами, обещая каждым движение своего жаркого языка, которым ласкал ее губы? Она будет кричать так, что сорвет голос, пока, доведенная до предела, будет извиваться в его руках, отдавая всю себя так, как только сможет, как он научит ее отдавать себя. Ведь она никогда не испытывала того, что вынуждало бы ее кричать от наслаждения. Вся супружеская жизнь Катерины проходила в густом полумраке, практически в полной тишине, где единственным звуком, который нарушал ее, было сопение мужа, пока он истязал ее хрупкое тело своими жалкими попытками зачать наследника. Сегодня она не будет прятаться в темноте. Сегодня ее союзником будет мягкий свет факелов, что висели на стенах.
Боже, почему он медлит? Почему не поцелует ее? Ей необходимо ощутить его поцелуй – глубокий и беспощадный, который сведет ее с ума. Ей необходимо ощутить его всего, иначе она и правда превратится в умалишенную. Катя впилась непослушными пальцами в лацканы мужского сюртука, притягивая Винценцо к себе так близко, что негромко застонала, когда соски прижались к прохладной и казавшейся грубой ткани. Между ног стало нестерпимо жарко. Распутница. Катя чувствовала себя распутницей, которая истекала влагой лишь для него одного.
- Я забуду обо всем и сделаю все, о чем только попросишь. Но лишь после того, как, наконец, поцелуешь меня, - выдвигая и свои условия, словно в бреду шептала она, раскрывая губы для несмелого поцелуя, который подарила Винченцо сама, не в силах ждать. И пропала, став заложницей его горячего жадного рта. Катя задыхалась от переполнявших ее ощущений, но этого было мало. Не отрываясь от мужских губ, она принялась стаскивать с доктора одежду, одержимая жаждой прикоснуться к его обнаженной коже - сначала вздрагивающими от нетерпения пальцами, горячими ладонями, лаская и дразня, чтобы затем, позже, исследовать все губами, языком. Когда преграда в виде тонкой ткани мужской сорочки была устранена, Катерина со стоном, которым громко делилась со своим любовником, прижалась обнаженной грудью к груди Винценцо. А после провела ладонями по его животу, следуя вдоль чуть колючей дорожки волос, что вела вниз, под брюки, чтобы забраться туда пальцами, коснуться его плоти, плотно обнимая ее, и услышать судорожный стон Винченцо, который он выдохнул в губы Катерины.

От этого простого вопроса Катерину бросило в жар, что горячими всполохами огня прошелся по телу, окрашивая бледную кожу щек едва заменым румянцем, а из груди вырвался едва слышный порывистый выдох. Как много обещали эти слова, вынуждая предвкушать в томительном ожидании. Волна жара устремилась вниз по телу, отдаваясь в низу живота сладкой тягучей болью, такой острой и сильной, что скручивала, превращая в оголенный нерв. Кажется, только дотронься, и Катерина превратится в прах, падая к ногам своего искусителя жалкой тряпичной куклой, готовая на все, лишь бы Винченцо только не переставал касаться ее, лишь бы только смотрел на нее так, как смотрит сейчас – желая и пылая вместе с ней.
Да, она сделает все. Все, о чем бы он ни попросил. Она сделает все, что хотела бы сделать и сама, но никогда не признавалась себе в подобном. Она сделает то, чего так жаждет, выпуская на волю себя настоящую, ту, что пряталась где-то глубоко в ее душе. Сейчас она готова была пойти на все, ни в чем не отказывая себе, ни в чем не отказывая ему. Невинная монахиня превратилась в блудливую грешницу, чья голова полна порочных мыслей и желаний, испытывая которые следовало бы преклонить колени и отмаливать свою черную душу, выпрашивая богов даровать успокоение и смирение.
Но Катя не хотела мириться с тем, какой была ее жизнь. Не сегодня. Не сейчас. Не в этот раз, когда столь близка к тому, чтобы, наконец, и самой увидеть себя такой, какой видела когда-то в ярких мечтаниях и грезах: желанной, распутной, грешной.
Кровь бурлила, разливаясь по венам обжигающей лавой от того, что читала она в темных глазах напротив себя. Пусть даже на нее после обрушится весь гнев богов и ангелов. Это все будет потом, когда наступит отрезвление. Сейчас же, словно находясь под действием какого-то чарующего дурмана, Катерина трепетала в объятиях странного доктора, которому хотела принадлежать, и жадно отвечала на его грубоватые поцелуи, которые так необходимы, вжималась в его тело, делясь тем жаром, кой вспыхивал в ней в ответ на то, что он давал ей. Этот момент, полный отчаянного безрассудства, принадлежит лишь ей одной. И тому, кто терзал ее своими ласками, показывая, что нуждается в ней не меньше, чем и Катя нуждалась в докторе. Она хотела, чтобы нуждались и в ней, чтобы желали ее до боли. Так, как Катерина сейчас желала мужчину, яростный напор которого исторгал из ее груди стоны, срывая с ее губ томные вздохи. Да она и не пыталась сдерживать их. Все тело ныло от напряжения и возбуждения, требуя большего, требуя дать то, о чем, шумно выдыхая в рот Винченцо, беззвучно молила, превращаясь в рабу его губ, рук. А они истязали и врачевали, мучили и дарили наслаждение. Ей нужно ощутить, как он вторгается в ее тело, заполняя собой до предела, растягивая под себя, пока она будет выгибаться под ним, принимая и притягивая к себе еще ближе, вынуждая излиться в ее лоно. От одних лишь этих мыслей можно сойти с ума, каково же это будет тогда, когда он подомнет Катерину под себя, вбиваясь в ее податливое и разгоряченное тело…
Протяжный стон сорвался с губ Кати, когда губы Винченцо коснулись ее обнаженной груди, лаская соски, играя с ними и доводя до исступления. Порочный и до неприличия жаркий, влажный рот доктора лишал ее остатков разума, который сейчас обреченно молчал, уступив место лишь инстинктам, желаниям и потребностям. Катя задыхалась от ощущений, которые наполняли ее собой, грозя раздавить. Но она не боялась. Только не в руках того, кто сладко терзал ее, склонив перед ней свою голову, пока касался своим обжигающим ртом ее ноющей груди. Она была уверена, что, уводя вслед за собой по тропе порока, открывая ей грани чувственного наслаждения, он не сможет быть по-настоящему жестоким. Грубым, властным, требовательным - да. Но не жестоким. Откуда ей было ведомо это, Катя не знала, но словно чувствовала, без страха ступая за ним, следуя за звуком его голоса, который врывался в ее сознание приглушенными стонами. Он прикусывал нежную кожу, чтобы затем зализать укус языком, смешивая едва ощутимую болезненность с острым наслаждением, которое сотрясало тело Катерины, заставляя дрожать и выгибаться навстречу умелому рту, чтобы чувствовать эти ласки снова и снова. Она хотела…
Катерина и сама не знала, чего хотела, жадно прижимаясь к Винченцо, находясь во власти желания, которое не могла контролировать. Она вверяла себя в руки мужчины, которому сейчас суждено показать ей, насколько желанной может быть, отдавая себя всю.
Она заставляла Винченцо стонать, пока сжимала тонкими пальцами его горячую плоть, что пульсировала в ее руке, скользя по коже взбухшими венами, обжигая влагой, которая сочилась из головки, и которой хотелось коснуться не только так, как Катерина делала это сейчас. Заставляла его стонать и чувствовала себя искусительницей, что во всей красе явила свой лик: глаза, подернутые дымкой страсти, сияли, губы, влажные и припухшие от яростных поцелуев доктора, чуть приоткрыты, жадно впитывая каждый звук, который исторгал из себя Винченцо. Катя чувствовала себя колдуньей, ворожеей, что творила свое священнодействие, без доли сомнения отбрасывая от себя все ненужное и пустое.
Не успев понять, что происходит, Катя оказала спиной к Винценцо и почувствовала его влажные поцелуи, которые дорожкой спустились вниз вдоль позвоночника, заставляя вздрагивать и прикрывать глаза. Она сглотнула, выгибаясь. Это было так порочно, так запретно и так сладко... От чего задышала еще более часто.
Внезапный шлепок, что обжег кожу на ягодице, вынудил вздрогнуть от неожиданности, а пульсирующее и истекающее влагой лоно судорожно сжаться, от чего тело Кати пронзил сладкий спазм, выбивая из легких весь воздух. А после она и вовсе перестала дышать, когда горячий рот Винценчо коснулся ее там…
Там, где никогда не касался ее ни один мужчина. Там, где никто и никогда не касался именно так – опаляя жарким дыханием, заставляя истекать ее больше, обжигая огнем влажного языка, что, надавливая, прошелся по лону, собирая влагу, которой она сочилась для него и из-за него. Катерина потрясенно замерла, не веря, что происходящее реально, негромко застонала, когда вслед за тягучим движением мужского языка, почувствовала поцелуй.
Это так неправильно... Это так искушающе...
Катя дернулась в руках Винченцо, делая жалкую и ненужную попытку отстраниться, но сильные ладони крепко удерживали ее за талию, не давая ни малейшего шанса на побег. Он обхватил губами болезненно чувствительные складки ее плоти, посасывая и лаская, выпивая, словно она была источником живительной влаги, которая давала жизнь. Его язык задевал чувствительные точки, от чего все внутри Катерины сжималось. И совершенно не контролируя себя, она терлась о его губы, стараясь как можно теснее прижаться, чтобы он проник в ее тело языком, чтобы дал ей то, чем так щедро делился, чтобы она закричала, извиваясь над ним. Чтобы не было сил отстраниться и убежать. Катя и не хотела убегать. Она хотела покориться.
Монахиня-самозванка пылала на костре непередаваемых ощущений, которые вкусила впервые. Она вся горела, погребенная под пламенем эмоций, которые уносили вслед за собой. Они накатывали подобно огромным волнам бушующего урагана, безжалостного и мощного, и утаскивали за собой в пучину неизведанных наслаждений. Она задыхалась. Наслаждение, мучительное и столь необходимое, пронзало каждую клеточку, отдаваясь пульсацией во всем теле, которое покрыла испарина, блестя мелкими бисеринками на коже Катерины, которая, словно одурманенная, могла лишь громко стонать, изгибаясь дугой надо ртом Винченцо, раскрываясь еще больше, еще полнее, когда доктор мягко, но настойчиво вынудил наклониться вперед. А после обхватил ее влажную ладонь и положил на свою возбужденную плоть, незаметно подрагивающую в мягком свете огней каюты, мерцающую перламутром влаги, что сочилась из головки.

Ее не нужно было просить дважды. Смочив быстрым движением языка пересохшие от стонов губы, затуманенными глазами Катя смотрела, как ее пальцы плотно обнимают нежную кожу мужской плоти, с силой сдавливая и снова разжимая. Раз за разом проводя по всей длине. От чего на головке проступила новая капля, так и маня попробовать, ощутить ее на вкус. Ведь именно этого она и хотела – исследовать тело Винченцо сначала вздрагивающими от нетерпения пальцами, горячими ладонями, лаская и дразня, чтобы затем, позже, почувствовать все губами, языком. Вот он – тот момент, тот шанс, когда она может насладиться его вкусом, пока язык доктора врывался в ее лоно с возбуждающим влажным звуком, тут же выскальзывая и отступая, чтобы заполнить собой вновь, и выбивая из ее груди новые стоны, которые заполняли небольшую каюту. Проведя большим пальцем по нежной головке, Катерина размазала манящую каплю и наклонилась еще ниже, нависая ртом над вожделенным, когда услышала то, что заставило перестать дышать.
Это сумасшествие граничило с физической болью, которая в туже секунду пронзило все тело Кати, едва до нее дошел смысл слов Винченцо. Он просит сказать, что она принадлежит ему? Было бы ложью, отрицать это. Ведь она сейчас принадлежала ему и телом, и мыслями, и желаниями. И даже своей никчемной жалкой душой, раскрывая потаенные мысли, не противясь тому, что происходило между ними, греховные мысли, которые он воплощал в жизнь. Так честно ли говорить, что она не принадлежит ему, когда трепещет в сильных руках, когда плавится, словно огарок свечи на его губах? Она хотела этого, отчаянно, до боли. И разве правильно желать того тогда, когда она даже не принадлежала самой себе, прячась в серой и невзрачной оболочке, заковывая себя в клетку? Она хотела быть свободной. Смелой.
Она и была свободной – сейчас, рядом с доктором, который поднял со дна ее души всех порочных демонов, которые мирно дремали, а сейчас проснулись, придавая сил быть смелой. Нет, она не соврет. Потому что скажет правду: каждым своим движением, каждым стоном, каждым прикосновением в ответ на его безудержные ласки, которыми так щедро делился с ней.
- Твоя, - выдохнула еле слышно и, следуя за своими желаниями, опустила голову еще ниже, чтобы сначала несмело коснуться всего на миг манящей головки, пробуя на вкус терпкую и пряную влагу. А после еще раз, с наслаждением прикрывая глаза и размазывая мускусную влагу по своим губам, слизывая ее языком. И снова – неторопливо, тягуче, смелее все больше и больше, обводя головку и обхватывая ее губами, чтобы выпустить на волю вновь. Привыкая к новым ощущениям сама, давая привыкнуть к этому и Винченцо, который, ни на миг не переставая ласкать Катерину своим жарким языком, опалял лоно горячим дыханием и крепко удерживал руками, лаская и словно подстегивая к тому, чтобы она шагнула за ним вслед дальше. Еще раз медленно и томительно лизнув головку, Катя с негромким стоном вобрала горячую плоть Винченцо еще больше, чуть глубже, посасывая, скользя губами, языком, размеренно двигая ладонью вдоль всего ствола, надавливая на пульсирующие вены. Она не знала, откуда в ней все это, просто, шумно дыша в такт дыханию доктора, следовала за своими инстинктами, что сейчас взяли верх над разумом. Пока погружала твердый член в глубины своего рта, подводя и Винченцо, и себя к невидимой черте. Пока доктор доводил ее до грани, погружая свой горячий язык в ее тело, сжигая до тла ее и сгорая вместе с ней.

Что происходит с человеком, когда он улетает за край сознания, уносясь вслед за теми ощущениями, что одолевают его бренное тело? Что происходит с его мыслями, с чувствами? Они обретают свою невесомую жизнь, наполняясь чем-то важным. Наполняются не только смыслом, но еще и чем-то таким, чему сложно дать название. Становятся частью вечности, позволяют времени бежать вспять.
Волшебные минуты блаженного уединения стремительно накатывали, погребая под собой, словно ураган. Но не для того, чтобы унести с собой в мир вечной темноты покоя и умиротворения, в которой правила свой бал королева Смерть. Этот ураган, приняв облик странного доктора, вытаскивал из Катерины то, что было недоступно даже ей самой, но о чем втайне грезила, пока он делился с ней ее же вкусом, который был на его губах.
Вся жизнь ее до этого момента была подчинена размеренному существованию, наполненному безликими событиями, которые серой чередой одно за другим проходили, не оставляя о себе даже маленькой крупицы воспоминаний. Как будто их и не было никогда. Лишь пустота. И боль от того, как сложилась судьба. Покорная дочь, сдавшаяся на милость родителей, что решили все за нее. Горькая полынь разочарования...
Но ведь и она имеет право быть счастливой. Пусть даже это всего лишь вымысел, ее фантазия. Так почему бы не позволить судьбе заполнить эти пустоты? Почему не дать попробовать излечить себя, выводя боль из головы, в которой та прочно обосновалась, медленно вытягивая все силы? Почему не позволить осуществить то, о чем грезилось в глуши заточения, в котором Катерина коротала свою жизнь? Почему бы не позволить этому наваждению обернуться явью? Хотя бы на короткое время. Что будет потом – разве это важно? Разве может быть это важнее того, что она испытывала сейчас? Эти моменты станут в будущем воспоминания, маленькой тайной, что будет согревать ее темными холодными ночами, заставляя кровь быстрее бежать по венам. Но это все будет потом. А сейчас…
Сейчас Катерина пылала, подставляя себя под жаркие губы и сильные руки Винченцо, отдавая себя так, будто от этого зависела ее жизнь. Тяжело дыша от переполнявших ее эмоций и ощущений, Катя смотрела затуманенными глазами в лицо доктора и отвечала на каждое его прикосновение.

Красивая?
Катя всмотрелась в его глаза, словно пытаясь что-то рассмотреть там. Может быть, увидеть свое отражение?
Он, верно, шутит? Или просто, одурманенный так же, как и она, не замечает той невзрачности, которой Катерина была наделена?
Разве такой должна быть женщина? Бледная тонкая кожа, покрытая веснушками, сквозь которую можно рассмотреть тонкие линии вен, рыжие непокорные волосы, лишенное ярких красок лицо, на котором глубокими омутами сияли только глаза. Ни одного достоинства, сплошные недостатки, за которые можно лишь жалеть, награждая сочувствующим взглядом. Разве таких называют красавицами? Разве такими восхищаются? Увидев такую в толпе, взгляд даже не остановится ни на миг, будто на том месте пустота.
Катя поджала губы, споря с самой собой, и прикрыла глаза. Она ведь решила сегодня притвориться, что действительно красива. Так почему бы не поверить в это и самой Нужно просто представить. Поверить в это. Попытаться поверить.
Катерина распахнула ресницы, когда почувствовала прикосновение лба Винченцо к своему.
Нет, его глаза не лгали.
Она видела себя в них: разгоряченная, с кожей, покрытой жарким румянцем, что казалось, будто она светится изнутри; с распухшими яркими губами, которые жадно хватали воздух, раскрываясь навстречу мужским губам, что выпивали ее стоны и заставляли стонать вновь, пока Винченцо терзал ее своими ласками и заставлял извивать под собой; с разметавшимися по подушке волосами, что огненными всполохами раскинулись вокруг и сверкали подобно золоту, напоминая собой багрянец осенних листьев.
Это не могло быть реальным. Это просто дурман, волшебство. Иллюзия. Обман. Но как же он реален! Но и иллюзиям должно быть место в жизни невзрачной дурнушки, даже если душа ее грешна. Грешна в том, что хотела быть особенной для него одного – для доктора, который говорил о том, что она слишком хороша для него. Так почему не принять это как данность, приняв сладкое поражение? Зачем убегать от самой себя?
Покорно закинув ногу на плечо доктора и раскрываясь перед ним так, как не делала этого никогда, Катя застонала, когда он коснулся горячими пальцами ее плоти. Разжигая в ней пламя, что грозило испепелить, он горел и сам, мучительно обрекая себя на пытку.
Чего он ждет? Почему все еще медлит? Она ведь хотела, чтобы он наполнил ее собой. И Винченцо знает об этом – не может не знать.
Видит, слышит, чувствует, ощущает. Но медлит. Словно нарочно.
И будто в ответ на эти мысли, доктор заполняет ее до предела, касается груди. Кожа стала столь чувствительной, что реагирует на малейшее прикосновение, от чего путаются все мысли. Да и к чему они сейчас?
Она хотела чувствовать, как он наполняет ее собой? Он дал ей это. И самое меньшее, что она могла дать в ответ, - это показать, как много он дает, хотя и не подозревает об этом.
Лаская ладонью влажную от испарины кожу своего любовника, Катя прикусывала ставшие уже болезненными губы и теснее прижималась, чтобы быть еще ближе. Она чувствовала напряженную твердость его мышц, которые ласкала ладонями. Она вбирала каждый стон, впитывала в себя каждый вдох, каждое движение.
Какой же он горячий. Горячий и твердый. Жаркий, словно огонь, в котором она сгорала вместе с ним, моля быть испепеленной снова и снова – пока не превратится в тлен.
Глаза доктора утягивают Катю за собой в пучину порока и соблазна, туда, откуда не хочется выбираться, не хочется выплывать. А она задыхалась – от их близости, от наслаждения, сладкого и мучительного, и такого долгожданного.
В дурманящем забытьи царапая ноготками влажную кожу Винченцо, Катя услышала то, что слышать никак не ожидала.

Дрожащими пальцами Катя дотронулась до его губ, которые посмели произнести эти слова. Мягко очертила их контур, чуть надавливая на нижнюю, и подняла глаза к глазам доктора.
- Тшш, - ладонь мягко скользнула вверх по мужской щеке, лаская и успокаивая, чтобы добраться до виска, на котором выступили мелкие капельки пота. Собрав его пальцами, Катя растерла их между подушечками. – Это судить не тебе.
Катя скользнула ладонью дальше, обхватывая Винценцо за шею и притягивая его лицо ближе к своим губам, чтобы прошептать:
- Каждый обладает в своей душе столькими достоинствами, сколько может увидеть их в других. Сколько ты видишь их во мне?
Всего на миг губы дрогнули в горькой улыбке. Что он может увидеть? Ничего. Просто монахиню, которая не побоялась остаться с ним в одной каюте и отдала себя. Разве так ведут себя достойные? Она ведь просто обманщица, которая не побоялась вкусить сладкий грех с незнакомцем. Можно ли отыскать достоинства там, где их нет? Вряд ли.
Закрыв глаза, чтобы не увидеть осуждения в его глазах, Катя в отчаянии впилась в губы Винценцо в болезненном горьком поцелуе, обжигая горячим дыханием, скользнув языком в жар рта доктора, и двинула бедрами, вынуждая продолжать.
Нужно гнать прочь эти мысли! Они сейчас не нужны ей.
Она подумает об этом потом, в тиши собственного одиночества, снова жалея себя и свою никчемную пустую жизнь, которая превратила ее в беглянку.
Вцепившись в доктора, словно он был ее последней надеждой на спасение, Катя собралась с силами и потянула его в сторону, опустить ее ногу и перевернуться на спину. Не выпуская Катерину из своих объятий, доктор молча повиновался, пытливо вглядываясь в ее лицо.
Катерина приподнялась над Винченцо, обхватывая его возбужденную плоть и обводя нежную головку. Жаркая собственная влага, которая покрывает шелковистую кожу, лишь добавляет остроты ощущениям, которые обуревают всем ее существом. Лишаясь остатков разума и дрожа от переполняющих эмоций, Катя сжала пальцы сильнее, скользя ими по стволу. И присела чуть ниже, проводя головкой по своей плоти, не в силах сдержать долгий тихий стон, который прозвучал в унисон стону доктора, чьи напряженные пальцы до боли впились в ее бедра, но не смели торопить, растягивая эту сладкую пытку на двоих. Неторопливые движения, мерные и долгие, убивали, возрождая вновь. Но выдержки не хватает надолго, вынуждая двигаться чуть быстрее, чтобы, наконец, впустить Винченцо в себя, насаживаясь раз за разом быстрее и быстрее. Словно танцуя неведомый танец, который вскоре приносит освобождение, унося с собой.