Карта ролевой игры "Big brother"

Моя мать шла на все, чтобы вырастить нас с братом "достойными людьми". Достойными людьми в выгребной яме Нью-Йорка - Бауэри. Кровь, грязь, зловоние, запах китайской лапши, ругань Ист-Сайда, рок и биты Ист-Виллидж - мы впитывали их раньше, чем учились ходить и говорить, понимать хоть что-либо. Но все же Тереза надеялась, что мы с Билли станем хорошими.
Надо ли признавать, что она ошиблась? Что едва мне исполнилось семнадцать и меня выкинули из школы на два месяца раньше за очередную пьяную драку отца с одним из учителей, я прибилась к компании девчонок, знавших, как выжить. Как выкрутиться, как поиметь все самое лучшее. Всем нам тогда так казалось.

Когда мы выходили к шестам в клетках Византии, и свист людского моря под нами сливался в единый гул, мы верили, что имеем власть над ними. В то, что мы молоды, красивы, любим свое тело, и так будет всегда. Нас будут беречь и никому не будут позволять коснуться. Ведь в том и ценность "девочек Византии" - только танец.
Потом была приватная комната и тяжелый взгляд мужчины сидящего на диване. Неотрывный голодный взгляд. Так крепко взнузданный, что я оступилась, столкнувшись с ним. Это все и решило, Джон хотел только моей крови, того, как только я могу для него ломаться.

Мы падали. Джон становился все злее. Не бил, только трахал каждый раз так, будто хотел что-то вытянуть, выбить, сломать внутри. Гладил по груди, вниз ладонью по животу, сжимал пальцами бедро. И стоило отключить все мысли, поддавшись, мог запросто сказать, что могла бы я и скинуть пару килограмм.
Но даже это не вправило мне мозги. До последнего. Пока Коб не подсадил Риту на иглу. Поначалу никто не знал. Рита стала сильнее, живой, жизнерадостной. Пока не начала срываться и доходить до истерик. Лилиан двумя годами ранее привела нас обеих в клуб, потому еще пыталась выбить из подопечной дурь, но когда поняла, что Риту ломает, отступила, оставила молча.
Все мы смотрели на то, как одна из нас падает в весе, обкусывает ногти и сильнее затягивает резинку над веной, вкалывая дозу уже перед каждым выходом. Наверное, тогда меня и начало от этого тошнить. Так, что я закрывала глаза или отворачивалась, каждый раз, когда Рита растирала руку, стараясь нащупать вену среди сжелтевших синяков и фиолетовых подтеков.
Джон был последним, кому стоило рассказать. Джон был единственным, кому я могла рассказать.
- Тебе понравится, - горячо целуя за ухом, когда он решил оставить первый надрез над костью у моего бедра. Тогда я дернулась от неожиданности раньше, чем от боли, и лезвие вошло глубже, оставляя след. Но стоило закричать, и он был так нежен, пропитывая ватный диск антисептиком, смывая кровь.

В тот вечер, когда позвонила Рита, плохо стало раньше, чем она начала говорить. Не плакать - говорить, повторять одно и то же "кровь, Джейн, так много крови".
Кровь, правда, была повсюду. На полу, на ковре, до которого доползла Рита, на ее пальцах, которые она судорожно прижимала между бедер. Врачи не спасли ни ребенка, ни Риту. Хотя убил ее вовсе не выкидыш, с этим Рита справилась уже сама.

Считать ли везением, что за Джона взялись копы и он решил залечь именно тогда? Что ему стало не до девки, которую он притащил бы обратно за волосы. Считать ли судьбой то, что отец последовал за матерью, и у Билли осталась только я.
Но в тот год мы продали комнату родителей и переехали в другую часть квартала - ближе к итальянцам. В тот год я устроилась горничной в соседнем районе, и если поначалу и болела спина с непривычки, а на двести долларов, казалось, не выжить, со временем все встало на свои места.

Пока в гости не решил заглянуть старый друг. Коб поймал на заднем дворе гостиницы.
- И что теперь, Джейн? - он усмехается, прижимает сигарету к сухим губам. - Будешь играть в добропорядочную жизнь? Вот так возьмешь и все закончишь?
- Да, именно так, - отвернувшись от него, чтобы выкинуть пакеты и закрыть крышку мусорного бака. - Я на работе, Коб.
- Ты же шлюха, Джейн, - рассеянно, будто не понимает, зачем я взялась отрицать очевидное. - Это же все, что ты умеешь.
Да, Коб, я была девятнадцатилетней шлюхой, которую твой друг клал под себя, трахал и резал. Дурой и шлюхой, но это закончилось.
- Да, - киваю, медленно сглатывая, так что взгляд его упирается в горло и сразу же ниже - к груди. - Да, Коб, - два шага к нему, мягче, плавно. Будто все это не разыграно тысячу раз, будто продажа тела, как мяса, не стала чем-то привычно-обыденным, отточенным до деталей. - Это то, что я делаю лучше всего. Но, если ты свалишь и дашь мне работать, я все же попробую то, что у меня получается хуже.
Железная дверь подсобки вибрирует от удара у меня за спиной, когда закрываю ее за собой рывком.