Карта ролевой игры "Дорогами судьбы"

Генри не уверен, что понимает. Она ему в вардо жить предлагает? С цыганами по стране бродяжничать и выступать перед толпой? Такое в голове не укладывается. Или она над ним опять посмеяться хочет?

- А ты придёшь? - Он в миг рядом оказывается, подбородок рукой сжимает, лицо поднимает. - Скажи, придёшь?
Она смеётся над ним, он знает. Не верит, что придёт. Но сердце из груди вырваться хочет и он говорит быстрее, чем думает.
- Рубина, я любить тебя буду. Всё отдам, что имею, если ты со мной будешь.
Прижимает её к себе крепко, губами губы находит. Целует жарко, голову теряя. Руки по гибкому телу скользят под косу толстую, чтобы прижать ещё ближе. Она всё "нельзя" твердит, а он отпустить не может. Губы сладко пытают, ответ требуют. Не дождётся он ночи, сейчас в ней сгореть хочет.

Её "нельзя" его поцелуи заглушают. Не слышит он, и не хочет слышать. Она сейчас его. Пусть и не надолго. Он рубаху на ней мнёт, завязки корсета дёргает и губами по шее спускается. Смуглая кожа как атлас гладкая. Горячая, нежная. Он тянет лиф вниз, руками груди ласкает, к губам её снова склоняется. Рубина шепчет "пожалуйста" и имя его. Хочется верить, что просит не останавливаться, но Генри понимает, что мольба её о другом. Посреди бела дня за чьей-то кибиткой стоят, он с неё одежду спускает - позорит перед родичами. Горда его Рубина, как царица, не может её честь в грязь втоптать. Он одежду поправляет неумело, к себе её прижимает, желание успокоить пытается. Целует медленно в висок, у ушка, о любви шепчет, лицом в волосы зарывается. Замирает, руки размыкать не хочет - вдруг не вернётся в его объятия.
Вспомнив, опускает руку в карман и подарок нащупывает. Тяжёлая золотая монета, на цепочке от его нательного креста, секундной прохладой ложится на её грудь и сразу нагревается жаром тела. Не выпуская Рубину из объятий, защёлкивает замочек под косой и заглядывает глаза, что огнём своим согревают.

- Ты их любишь, - объясняет, что это не плата, - монеты. Пусть она тебе обо мне напоминает.

Генри улыбается счастливо, глядя как Рубина подарку радуется. Понравился дар ей, хоть и простенький. Рубина так искренне радуется, подпрыгивает даже и целует его сама. У Генри сердце почти останавливается, обнять её хочет, саму в его объятия пришедшую, но Рубина уворачивается и снова просит не позорить. Он кивает, зная что это обещание не сдержит. Не забыть ему поцелуев Рубины, он их теперь красть будет.

- Ты станцевать обещала, - напоминает, когда они кружным путём в табор возвращаются, - не против, если я буду рисовать?

- Вайда значит отец? - Генри вопросительно посмотрел на Рубину. За последние сутки он выучил уже четыре слова: ром, гаджо, вардо и вайда. Познакомиться с отцом он считал не лишним. - Ничего плохого в рисовании нет, - говорит вежливо, но наставляюще, - Ты танцевать будешь, а попробую движения на бумаге запечатлеть... - Хотел уже сказать зачем, но не стал. Кто знает это суеверный люд, вдруг и это нельзя. - Мне надо.

Внезапно раздавшийся крик удивил чистым английским и очень знакомым голосом. Дядя? Но что делает здесь барон Юль? Генри посмотрел на Рубину и подумал, что её нужно куда-нибудь отослать, пока не выяснится зачем пожаловал дядя.

В этом Генри был с ней согласен. Он остановился, посмотрел на Рубину и увидел как она в шаль кутается, подарок его прикрывает. Хорошо всё-таки, что не стал одну из своих булавок дарить - точно бы подумали что украла она.

- Это мой дядя, Рубина, - говорит и взгляд её ловит. - Останься, пожалуйста, здесь, пока я не узнаю зачем он законников привёл. Мне так спокойнее будет.

Заговорил мужчина с бородой, которого он в день несостоявшейся помолвки видел, и Генри прислушался:

Генри нахмурился и пошёл к странной группе у единственной более-менее знакомой ему кибитки.

- Дядя, я правильно слышал, вас обокрали? А когда пропали лошади?

Бородатому не хватало спокойствия, которым отличаются невиновные. Слишком уж он доказательства предоставить торопится. Может, уже продали они лошадей, вот и уверен, что не найдут пропажу в его табуне. Генри нахмурился ещё больше, но последовал в указанном направлении.

- Позвольте, - Глинкерик остановился, удивлённо глядя на дядю, - мои гнедые? Но...

Как же так?! Он огляделся по сторонам, ища поддержки, а натыкался на смуглые лица, не сулящие ответы на его вопросы. Они украли его коней? Глинкерик расправил плечи и, надменно вскинув подбородок, нарочито не спеша зашагал в сторону табуна.
Он обвёл лошадей взглядом, но не увидел среди них своих гнедых. Похоже, это всё-таки какая-то ошибка. Генри посмотрел на барона и помотал головой.

- Это все лошади? - спросил у ближнего к нему цыгана и, приложив пальцы ко рту, резко свиснул.
Послышался храп. Взгляд Генри снова заметался между животными, но он не видел гнедых со звёздами на мордах.

- Шрам! - Окрикнул он громко и ещё раз свиснул.
Задрав голову, громко заржал вороной и дёрнулся, пытаясь рвануть к хозяину. Генри нахмурился, протянул руку к конской морде. Конь обнюхал его ладонь и ткнулся в неё носом. Он погладил животное по лоснящейся чёрной морде и нахмурился. Он не мог утверждать с уверенностью, что это Шрам, но... Генри осенило. Он успокаивающе похлопал коня по холке и наклонился к передней ноге. На два пальца над копытом на левой ноге лошади был шрам, благодаря которому конь получил свою кличку.
Генри выпрямился и пристально посмотрел на бородатого.

Складно врал бородатый, Генри ему даже поверил бы, если бы не одно но:

-Ранился, говоришь? - Лживость этого человека не имела границ! Генри презрительно улыбнулся. - Свою кличку Шрам получил при рождении. И он не родился с раной, а с необычной складочкой кожи над копытом, плотной и похожей на ощупь на шрам, хоть таковым и не является. - Генри обошёл коня, заглянул в зубы, после чего Шрам подтолкнул его носом в плечо, требуя угощения. - Ты лжёшь, цыган. Это мой конь. Значит и второй где-то здесь, и я его найду.

Неправда. Генри взгляд с Рубины на бородатого переводит. Неправда. Но видит, по глазам того, кого она называет вайдой, что он сделает вид, что верит. Зачем? На неё наказание незаслуженное обрушится, и он в этом виноват будет! К чёрту этих коней, хоть и стоят они состояние. К чёрту!

- Ты не делала этого, - говорит Генри также тихо и глаза её опущенные увидеть пытается. - Она не крала, - глядя на бородатого, мотает головой.

Лживо светское общество, но цыганская ложь куда более грубая и жестокая. Знает бородатый, что не крала Рубина, но возмущается так же картинно как только что говорил "Нет у нас твоих коней". А теперь уже есть. И не жаль ему Рубину - чью-то вину на неё перекладывает. Генри смотрит на него презрительно, хорошо теперь понимает тех, кто о цыганах лишь дурным словом отзывается.

- Обоих, - холодно цедит Глинкерик, в лживые глаза глядя. - Не верю ни одному твоему слову, цыган. Ты знаешь, что она не крала. Я сам вчера вечером видел как она из поместья уходила, со всеми по дороге шла. Если кто-то и был в это время на конюшне, то не она. Ты знаешь, я по глазам вижу. За свою вину её выпороть предлагаешь? - Генри гневные слова холодно роняет, сдержанно. Хоть внутри колотит его от злости. - Бесчестному человеку веры нет, но я тебе предложу следующее, положившись на слово вайды. - Чужое слово странно с языка скатывается, как камешек дорожный. Для Генри оно ничего не значит, но что говорила Рубина он запомнил, может это заставит бородатого слово сдержать.

- Я скажу дяде и законникам, что кони не мои, подарю их тебе. Никто не пострадает. Но Рубина пойдёт со мной. - Глинкерик приподнял подбородок, смерив цыгана уничижающий взглядом. - Решай, египтянин.

Извините, что долго. Реал лютует.
Если действие ушло далеко вперёд, догоню в следующем посте.


Жаль, что Рубина слышала его слова. Ещё больше жаль, что в это дело вмешалась. Страшно ему её против воли из табора забирать. Нельзя вольную птицу в клетке держать. Но что ждёт его без неё? Пустота, что в груди поселилась. Только Рубина её заполнить может.
Не такой ценой он её себе хотел, но в этом не его вина - родичи её постарались.

Было у Глинкерика мнение о их вайде и всём цыганском племени, но делиться им он не считал нужным. "Гаджо" вот так, в лицо? Манерам и уважению их ещё учить и учить, но он за это неблагодарное дело не возьмётся.
Посмотрел на ещё одного египтянина, как на пустое место и промолчал.

Генри от такой бессовестности только головой качает. Мало бородатому двух чистокровных жеребцов, ещё деньги неси. Сказал бы он, что не надо Рубину замуж будет выдавать, но за неё решать не станет. Если она захочет вернуться, так тому и быть.

- Я не доверяю твоему слову, - повторил Глинкерик.
Он сейчас законников отзовёт, коней здесь оставит и уедет до вечера, а они снимутся со стоянки и ищи ветра в поле. Хочет сейчас Рубину с собой забрать, но кивает иронично. Будет вино и деньги, а если обманут, он на них управу найдёт, и в этот раз никого не пожалеет.

Кивнул ещё раз, посмотрел на Рубину и отойти хотел, но цыган помоложе всё не унимается.

Оттеснил его плечом, собой от Рубины заслонил и тихо, чтобы только этот молодец слышал, процедил:

- Не тебе, египтянин, мне о чести говорить. Отец твой мне только что продал Рубину. Вот и вся ваша честь.

С этими словами он развернулся и зашагал к констеблю и дяде. Барон не желал уезжать, не увидев крови, но Генри смог убедить, что здесь его коней нет и они зря чернят этих бедных людей. Скрепя сердце, разгневанный барон пулей пролетел к карете, а за ним уехали и остальные.
Генри смотрел какое-то время им вслед, а потом потрепал по морде Шрама на прощание, оседлал вороного и, бросив взгляд на бородатого, уехал.

Эпилог.

Разве это может быть правдой?
Виконтесса Глинкерик не хотела верить своим глазам, но и отвести их от сына, остановившегося в дверях неприметного, чужого дома, не могла. Генри обернулся к кому-то, стоящему по другую сторону порога и протянул руку. Невысокая девушка, выскользнув за порог, нырнула в его объятия и, жестом выдававшим привычку, крепко обняла за шею. От материнских глаз ничего не утаить. Заметила виконтесса как сильно сжимает сын египтянку в объятиях, как горячо шепчет что-то, целует нежно, грешно, как только по велению сердца можно, и отпускать не торопится. Охает тихо и платок к губам прижимает. Значит, правда.
Как же она на эту девицу раньше внимание не обратила. А почему она должна обращать внимание на прислугу? Удивилась, конечно, как и баронесса, когда услышала просьбу Лили на освободившееся место служанки египтянку принять, но ведь такого и помыслить не могла!
Генри проводит пальцем по смуглой щеке, то ли слезу смахивая, то ли лаская – мать каждое движение ловит. Он такой другой сейчас, её сын, которого, казалось, она знает лучше всех. Ревность колет больно, зависть горькими каплями выступает. Вся нежность её мальчика грязной голодранке предназначена. А ей, кто всем сердцем с рождения любит, он даже правды не сказал.
- Трогай, - стучит в стену кэба, когда сын цыганку из объятий выпускает, и она, наконец, видит её лицо.

Виконтесса сжимает салфетку в кулаке, когда снова слышит «Я собираюсь сегодня в клуб. Буду поздно». Серебро громко звякает о тонкий фарфор, обращая все взгляды на виконтессу.
- Что-то случилось, мама? Вам не здоровится?
Беспокойство на лице сына неподдельное и виконтесса вдыхает чуть свободнее.
- Всё в порядке, Генри, - она заставляет себя разжать руку и, разглаживая, проводит ладонью по мятой салфетке. – Я хотела бы поговорить с вами до того, как вы отправитесь в клуб.
Мать говорит спокойно, но что-то в её тоне заставляет Генри смотреть пристальнее, пытаться понять что настораживает.
Найдя уединение с сыном в малой гостиной, виконтесса грациозно садится на краешек кресла и поднимает глаза на сына.
- Сегодня, отправившись на прогулку, я оказалась в незнакомом месте. В районе где живут эти вульгарные торговцы.
Так вот в чём дело. Но как она узнала?
- В самом деле? – Генри опустился во второе кресло и прямо посмотрел на мать. – Что же привело вас туда?
- Не будьте так циничны, Генри! Я видела вас! – Виконтесса поджала губы, - Как вы могли... – «завести любовницу» слышится ясно, хоть и не произнесено вслух, - когда граф Аттертон ждёт что вы вот-вот попросите руки его дочери. Как вы могли так поступить, Генри? Теперь он вам откажет!
- Миледи, не переживайте на этот счёт. Граф Аттертон мне не откажет. – Виконтесса вопросительно вздёргивает бровь, на что Генри подчёркнуто учтиво склоняет голову. – Я не намерен просить у его милости руки его дочери.
Гневно вспыхнув, виконтесса поднимается со своего места и, сделав несколько шагов, останавливается. В замешательстве смотрит на сына и снова видит перед собой картину у того дома.
- Вы должны прекратить это, сын мой, - наконец, просит вкрадчиво, и подходит ближе. – Вы погубите свою репутацию, погубите всех нас. Нас... перестанут принимать в высшем обществе, - понимание последствий медленно наполняет её сознание, выплёскивается в тихих, молящих словах. – Все отвернуться от нас...
- Мама, - Генри поднялся и мягко сжал руки матери в своих. – Я не могу.
Слёзы в глазах матери смывают показное, Генри опускает голову, остро осознавая свою вину. Только беду принесла его любовь к Рубине. Права она была, нельзя ему было смотреть в её глаза, возвращаться, целовать её нельзя было. Законы рома не менее строгими его законов оказались. Опозорена Рубина связью с ним, он опозорен этой связью ещё больше. Рубина говорит, что на их пороге беда стоит и не уходит, а ему теперь кажется, что смерть это. Они счастье своё вместе крали у времени, и как же мало им его отмерила скупая судьба.
Ночь почти уж спустилась. Генри сидит на полу возле ног матери. Его глаза сухи и пусты. Не всё рассказал, но достаточно, что бы она поняла, что от Рубины он не откажется даже если жениться придётся хоть на графской дочери, хоть на герцогской. Рука матери ласково перебирает пряди отросших больше привычного волос. Её слёзы беззвучны и мужа рядом нет, а он так нужен.
- Давайте вернёмся домой, - говорит тихо, когда сын, замолчав, смотрит в сторону окна. – Я записки разошлю, что отец ваш просит нас срочно вернуться. Завтра с утра этим и займусь.
- Я не смел вас просить об этом, - Генри повернув голову, прижимается лицом к ладони матери. – Но я не поеду без...
Мать ласково гладит его щетинистую щёку – когда только вырос её мальчик – и снова украдкой смахивает слёзы.
- Вы обрекаете себя на жизнь вдали от Света.
- Я буду счастлив не возвращаться сюда. Простите, миледи, только ради вас я никогда не говорил, как не люблю Лондон и высшее общество.
Повисшую тишину нарушил вырвавшийся у матери смешок. Генри удивлённо обернулся.
- Вашему отцу придётся теперь самому сопровождать меня в Англию, - промокая глаза платком, сдерживает смех виконтесса.
Генри громко рассмеялся и, сочувствующе, мотнул головой – отцу не отвертеться.


Спустя год.
Эксетер-Хаус. Лондон.

- Так значит Генри женился на дочери испанского графа?
- Да, - подтвердила виконтесса Глинкерик и пригубила вино из высокого бокала, - поездка по Европе закончилась для моего сына свадьбой. – Она очаровательно улыбнулась леди Хоторн, известной в свете сплетнице, - Не правда ли, это очень романтично?!
- Очень, - по-акульи улыбнулась леди Хоторн. – Когда же он представит свою супругу Свету? Признаться, я не припоминаю упомянутый вами титул её родителя...
- Боюсь, что это случится не скоро, - виконтесса доверительно наклонилась ближе к собеседнице и прошептала, - Невестке, в её положении, противопоказаны дальние поездки, если вы меня понимаете.