Сказочные Вечеринки

Конечно, Элен его оттолкнула и начала что-то гневно выговаривать. И в этот момент она, наконец, вылезла из своего кокона, она была живая и совсем не такая, как обычно, даже не такая, как в таборе, хотя и там эмоции у девушки были живые и настоящие. И на поцелуй она явно ответила, он чувствовал… Но это было мимолетно...
В какой-то момент Жоржу даже показалось, что Элен его ударит, но она слишком быстро убрала все эмоции. Снова закрылась, а потом сказала странную вещь.

– Бог с вами, Елена Петровна! За кого вы меня принимаете? Мужчины так не шутят с приличными барышнями. – Он стоял рядом с Элен и смотрел на нее, не отводя взгляда, не пытаясь подойти ближе или взять за руку. Просто смотрел, стараясь понять, почему она сделала такой вывод. Он точно повода к тому не давал. – Да. признаюсь, что не влюблен в вас. Да и не успел бы, мы слишком мало знакомы. Признаюсь, что поступил дурно, позволив себе этот поцелуй. На меня словно помутнение какое-то нашло. Когда вы говорили про звезду, вы выглядели такой счастливой, и мне захотелось, не знаю, прикоснуться к этому счастью. А еще я весь день мечтаю вывести вас из себя. Нет-нет, не перебивайте, дослушайте, я не хотел вас обидеть, этого и в мыслях не было. Только вы все время словно неживая, как Снежная королева у Андерсена. А когда целовал – ожили. И потом отчитали меня с такими эмоциями, живыми. – Он все-таки улыбнулся. – Давайте считать, что я хотел разбудить Спящую красавицу, и у меня получилось. Не обижайтесь, Елена Петровна, право слово. Я понять вас хочу. Вас будто поломал кто-то когда-то, и сама вы поломку не исправите. Не знаю, получится ли у меня? Возможно, со временем, если захотите и доверитесь. Вас обидели, сделали очень больно, но с такой болью нельзя жить. Она изнутри вас сжирает. – Он замолчал, ожидая, что скажет или сделает девушка, решительно не понимая, как себя вести и что предпринять. В любом случае надо было отвести Элен к отцу, но сначала она должна успокоиться, а что сделать для этого. Жорж не знал. Ему одновременно хотелось обнять ее и баюкать в руках, пока не придет в себя, и махнуть рукой и просто проводить ее в имение и уехать домой.

После подобных новостей Нине действительно надо было присесть.
Чарская глубоко вздохнула, собираясь с мыслями.
- Ваше императорское высочество. Мне никогда не понять причину, почему вы решились принять участие в моей судьбе, перевернув ее таким вот удивительным образом. Неужели Вас послало ко мне само провидение? Даже я со своим рациональным складом ума не могу найти иного объяснения. Ответить вам я смогу лишь упорным каждодневным трудом, доказывая, что вы не ошиблись в своем выборе.
Нина поднялась.
Не зря ее весь день сегодня преследовало ощущение грядущих перемен, это выходит от того, что бал, да и вечер - ее последний в усадьбе. Настало время встретить то, что приготовила ей жизнь и сделать этот честно, не завися ни от кого, без обмана и притворства.
- Я еду - решительно произнесла Чарская.
Потом она отколола от своего платья маленькую эмалированную брошь.
- Вы облагодетельствовали меня столькими дарами, но я могу ответить лишь таким скромным подарком. Эта брошь без драгоценных камней и золота, но она давно была в моей семье. Здесь изображен цветок гладиолуса, который символизирует смелость и отвагу. И никого смелее и отважнее вас я не знаю. Примите ее пожалуйста. И, надеюсь, что когда-нибудь буду иметь честь назвать вас другом.
Чарская присела в реверансе.
Столько мыслей сразу роилось в голове. Столько дел нужно успеть, но одно она должна сделать сразу. После разговора с княжной, Нина спустилась вниз и отыскала среди гостей Алексея Воронцова, попросив его о беседе наедине.
- Алексей Михайлович, я...- Нина замялась, подбирая нужные слова - я освобождаю вас от данного обещания. Княжна Голицына заверила меня, что с ее помощью университет сделает исключение, приняв меня и без статуса замужней дамы. В противном случае я устрою пикет прямо на его ступеньках.
Чарская усмехнулась и вздохнула.
- Вы простите меня, Алексей Михайлович. Векселя ваши уже оплачены, я попросила это сделать еще до бала и Долли уверила что поверенный Сергей Сергеевича все организует. И я...я искренне желаю, чтобы у вас тоже все получилось.

- Вы странный человек, Георгий Александрович! - Елена Петровна вспыхнула. Глаза ее против желания наполнились слезами, и она часто-часто заморгала. - Говорите со мной так, словно вы доктор или батюшка в церкви. – Она обхватила ладонями свое лицо и покачала головой. Капающие из глаз горячие слезы просачивались сквозь пальцы, обжигая их. - А что до боли, пожирающей изнутри, то думаю, вам о ней не меньше моего известно. Эту боль даже время не лечит…
Елена отняла ладони от лица – они были мокрыми. Ее вдруг накрыло волной стыда. Она позволила себе быть слабой на глазах у поручика, позволила ему жалеть себя.
Он, доселе молчавший, протянул ей носовой платок.
- Возьмите, прошу вас.
- Благодарю, - прошептала она и промокнула платком сначала лицо, затем руки. Она хотела было вернуть платок князю, но он отказался.
Между Загряжским и Еленой Петровной возникло неловкое молчание, которое царило целую вечность.
Из глубины сада послышался чей-то смех.
Елена Петровна встрепенулась. Она заметила, как стемнело вокруг.
- Уже поздно. Вы не проводите меня к моему отцу? - спросила она поручика.
- Разумеется, - он подал ей руку, и она с благодарностью приняла ее.
Когда они уже подходили к дому, Елена Петровна попросила князя остановиться на минуту.
- Георгий Александрович! Я бы хотела, чтобы все случившееся у скамейки осталось нашей с вами тайной, - сказала она, глядя ему в глаза.

Долли совершенно потеряла счет времени в обществе Аркадия.
И пусть порой мимо иногда пробегали парочки или одинокие барышни в поисках подарков бала, однако никому из них не удалось обнаружить тайное убежище влюбленных у фонтана и этим нарушить их покой.
Долли наслаждалась поцелуями и ласками князя. С сожалением отметив, что шум в саду уже смолк, она с любовью провела по щеке Трубецкого.
- Очевидно, все сокровища вечера уже найдены. Придется возвратиться в усадьбу, ибо некоторые гости перед уходом, наверняка захотят проститься со мной и дядюшкой.
Оглядевшись, они вышли из коридора и направились по дорожке через сад, обратно к дому.
Мещерская усмехнулась и лукаво посмотрела на князя.
- Аркадий Григорьевич, уж больно довольное у вас выражение лица. Прекратите улыбаться столь возмутительным образом, а то окружающие тут же решат, что вы с барышней целовались.
_________________

В парке по дороге в имение

Жорж не терпел женских слез, не умел успокаивать плачущих женщин, не знал, что делать и говорить в таких случаях. Нет, слезы его не раздражали, просто вгоняли в какой-то ступор, и он стоял как истукан, ожидая, пока плач прекратится. Когда Элен заплакала, он смог только предложить ей платок, и ничего более, понимая, что никакой помощи, а уж тем более объятий от него она не примет, в то же время давая ей выплакать свое горе. Да, что такое боль, он знает не понаслышке, боль душевная и сердечная, когда сердце просто разрывается на части, а ты держишь на лице улыбку, потому что так должно. Потом ты учишься жить с этой постоянной болью, и постепенно она остается только глубоко в сердце.
Именно это он и попытался донести до Элен, когда она немного успокоилась, попросила отвести ее в имение и никому не рассказывать о произошедшем.
– Конечно, Елена Петровна, я никому ничего не расскажу. Слово офицера и дворянина, – пообещал он. – А что до боли, коли боль эта сердечная, в сердце ее и спрятать надлежит. Спрятать и на ключ закрыть, иначе съест она вас, совсем съест, а потом переступить и жить дальше. Жить, а не делать вид, что живешь. В этом сила человеческая. Постепенно боль отболит и будет легкой грустью вспоминаться. Да, это долго, тяжело, мучительно. Куда приятнее и проще боль эту в себе лелеять и жалеть себя «ах, я, бедный, несчастный, меня обидели», но, если вы жалеть себя будете, то и другим иных чувств не оставите, а жалость – плохое чувство, она унижает. Простите, Елена Петровна, обидеть вас не хотел, и целовал я вас не из жалости. Хотел, чтобы вы ожили, очнулись и продолжали жить, а не спрятались в кокон и сидели там, ковыряя болячку еще раз. Извините за грубые слова, не морали я вам читал, а собственным опытом поделился. Пойдемте в имение, вечереет, становится прохладно.

Сад - парадное крыльцо дома
Они медленно пошли по садовой дорожке. Елена все еще комкала в руке платок князя. И еще никогда у нее так не стучало сердце, как в эту минуту.
- Я не держу на вас обиды, Георгий Александрович, - не глядя на него, произнесла Артемьева. – Напротив, я должна быть благодарна вам за ваше неравнодушие. Не знаю, со всеми ли вы женщинами так откровенны, или только со мною… - Тут она повернула к нему лицо и вопросительно взглянула на него, не получив, однако, ответа, и потому тотчас продолжила: - Но в одном вы правы точно: жалость – плохое, бессмысленное чувство. И куда лучше его – сострадание. Но сострадать себе невозможно, оттого люди жалеют себя.
Она вздохнула и замолчала. Молчал и князь.
Пройдя еще пару поворотов, они наконец очутились у знакомой дорожки, ведущей прямо к барскому дому. На ступенях парадного крыльца толпились и шумели гости Мещерских. Елена Петровна заметила отца и помахала ему.
- Еленочка! Князь! Ну, наконец-то! – воскликнул Петр Николаевич, который быстро, перепрыгивая через ступеньки, кинулся навстречу к ним. – Я уже начал переживать, не заблудились ли вы в необъятном саду генерала.
- Напрасно вы так волновались, папенька, - улыбнулась Елена.
- А что у тебя с лицом, Еленочка? - нахмурился Артемьев. – Ты как будто бы плакала.
- Вам показалось, папенька, - ответила Елена. – Мне просто соринка в глаз попала, а Георгий Александрович дал мне свой платок, чтобы я могла от нее избавиться.
Елена Петровна кинула взгляд на Жоржа, умоляя подыграть ей.
- Все так и было, Петр Николаевич, - подтвердил поручик с улыбкой.
- Надобно будет тебе доктору завтра показаться, - сказал Артемьев.
- Пустяки, отец, - махнула рукой Елена. - Едемте лучше домой – я очень устала.
- Признаться, я тоже. Да и поздно уже. Ну а вы, князь, - обратился Петр Николаевич уже к Загряжскому, - приезжайте к нам как-нибудь. Отобедаем вместе, расскажите мне про ваше житье-бытье, Еленочка споет нам. – Он кинул взгляд на дочь. – Ты ведь не возражаешь, Еленочка?
- Буду рада видеть Георгия Александровича у нас. – Елена Петровна улыбнулась. – Мы гостям всегда рады.

- Как это уезжаешь на рассвете? Это же уму непостижимо!
- Ты же знала, что я скоро уеду...
- Но не прямо сейчас...мы должны были организовать твой прощальный вечер...а дорожные чемоданы от Луи Виттона, они в Петербурге, я должна послать...- сокрушалась Долли.
Нина взяла ладони подруги в свои. Они стояли в холле, не обращая внимания на других гостей, после того как Чарская сообщила ей новости.
- Мне не нужны дорогие чемоданы, да и вещей для них не наберется.
Долли покачала головой.
- Я собиралась проводить тебя, доехать хотя бы до...
- Думаю, у тебя сейчас и без того довольно будет хлопот - Чарская многозначительно бросила взгляд на князя Трубецкого, который вежливо отошел в сторонку, позволив им поговорить.
Чарская обняла подругу, после того как увидела, что Долли принялась всхлипывать.
- Обещай писать мне...каждую свободную минутку!
- Обещаю, не сомневайся - Нина обнаружила, что тоже смахивает слезы.
- Мы ведь скоро увидимся?
- Несомненно, - подтвердила Нина - Ладно, мне надо собираться. Пришлю за остальными вещами, если что забуду.

Князь Трубецкой был счастлив, а это неимоверно трудно скрыть от окружающих. Вот и Долли лукаво сообщила ему о слишком заметной улыбке.
Но как же тяжело было сдержаться. Обычно хмурое выражение лица никак не желало возвращаться на свое законное место. С Долли это было просто невозможно.
Едва они вернулись в усадьбу, Нина увлекла Дарью Петровну, что-то оживленно ей рассказывая. Аркадий отошел в сторону, чтобы не мешать разговору.
Он перебросился парой слов в гостями, постоянно бросая взгляды на Долли. Может быть его состояние и сильно бросалось окружающим в глаза, но Аркадию хотелось, чтобы все знали о его счастье.

Елена Петровна поднялась в дом, держа отца под руку. Войдя в залу, Петр Николаевич покрутил головой, и это не осталось незамеченным дочерью.
- Должна признать, она очень мила, - как бы между прочим сказала Елена.
- О ком ты? – Артемьев внимательно взглянул на дочь.
- О вдове адвоката, конечно же. – Елена улыбнулась.
– Ах, ты о Зинаиде Ивановне! - Петр Николаевич смутился. – Она замечательная женщина. Я часто бывал у них при жизни Василия Андреевича… Хорошая они были пара, да-с.
- Почему бы вам, папенька, не пригласить Зинаиду Ивановну к нам в усадьбу? Под благовидным предлогом, разумеется, чтобы не давать нашим салопницам пищу для разговоров.
- Ты полагаешь, она согласится?
- Ежели не согласится, значит, вы ей не интересны, Петр Николаевич, - ответила Елена и кивнула подбородком влево. – А вот и генерал Мещерский!
Они распрощались с генералом в самых любезных выражениях, обещая по случаю приехать вновь и приглашая к себе.
- Пойду сыщу Василия, кучера, и велю подать нам коляску, - произнес Артемьев, как только они отошли от старика Мещерского. – А ты Глафиру зови. Не ровен час, девку забудем тут…
- Я только с Дарьей Петровной попрощаюсь, - сказала Елена Петровна и направилась к Мещерской.
- Долли, дорогая, спасибо за прекрасный праздник, надеюсь, что мы с тобой еще свидимся… - Елена взяла девушку за руки и прошептала:. – Мы с тобой так мало говорили сегодня, но я о многом догадалась, глядя на вас с князем.
Они обнялись.
- Ну, прощай, милая! Я буду молиться за вас…

Одно полезное слово, услышав которое, становятся спокойными, лучше тысячи речей, составленных из бесполезных слов.

Мои размышления, куда поставить любимые чернила и печать, я могу сохранить за собой право ставить и гербовую печать дома Голицыных, но все же склоняюсь к мысли, что оставлю ее для общения с семьей, им так привычнее, а приказы и прочие письма надлежит отправлять с будущей, прервал эмоциональный ответ Нины Ивановны.
Именно рациональным умом и следует руководствоваться правителю, чувства они порой удивительно яркие, до боли, до забвения, но решения, принятые под влиянием порывов, нельзя назвать разумными. Я, как и Сергей Сергеевич, поддерживаю талантливых ученых, артистов и предпринимателей, которые имеют стремления амбициозные и смелые, и часто неотделимы от науки. Покорить континент, обмениваться посланиями намного быстрее, пересесть с повозок на автомобили - все это изменит мир, и наука в сем деле первостепенна. Долг перед предками, что меняли мир, и потомками, что в него придут, давала мотивацию жить и творить. Так, как я это могу. И если я способна дать шанс столь невероятному ученому, какое право я имею отказаться и отнять у человечества шанс на будущее, лучшее, чем мы видим сейчас.
- Потому, что могу, - прокручиваю в руке меч-бабочку и возвращаю его на место. Я никогда не хожу без оружия. Надо бы наточить острия на веере, никто не знает, когда он пригодится, даже если бы мне не хотелось этого, береженого Бог бережет. - Сделайте этот мир лучше, пусть ваше имя звучит и прославляет вас, науку и Империю. Считайте, что это мой, - поднимаю шахматную доску и ставлю ее в сундук, - ход конем.
Что ж, сборы завершены, осталось дождаться Александру и Ржевского, забрать Люсю и вернуться домой. Мне все же нужно было попробщаться с семьей, перед тем как я уеду... гораздо дальше. Железная дорога Сергея Сергеевича, может ли она стать тем, что свяжет нас в будущем?..

Довольно... неожиданно. Цветов у меня еще не было. Драконы, фениксы, журавли немного иное дело. Хотя и изучала язык цветов, но не могу сказать, что он мне пригодился. В отличие от философии, логики и фехтования. Но этот жест был столь мил и забавен, что я не смогла удержаться от легкой улыбки. Это дитя все больше напоминало мне сестру. Жаль, что в нашем поместье мы будем лишь проездом.
Нина Ивановна ушла прощаться с Долли, а я закрыла последний сундук, и когда вернулись Александра с поручиком, меня здесь не держало уже ничего. Почти. Прощальный подарок должен отыскать Долли, я очень на это надеюсь.
- Слуги были так рады прощаться с Люсей, что били земные поклоны.
- А "чур меня, чур" не говорили?
- Вроде, нет.
- Раскормили лошадку, раскормили. И даже никого не покусал, представляешь?
- Смутно, но представляю. Что наши друзья из охотничьего домика?
- Пока не высовываются. Решили, что рядом с поместьями столь известными нападать глупо?
- Или же дядюшка организовывает охоту, и в таких условиях им будет проблематично осуществить свой крайне коварный план.
- Но я за ними слежу, - воинственно подкрутил ус Ржевский.
- За едой и горячительным ты бдишь гораааздо лучше, - не остается в долгу Александра.
- Павлинов забыли.
- О! Точно! Павлины! Перья, подождите, я забыла перья.
Полагаю, на Нину Ивановну наша компания, включая подозрительно косившегося на нового человека Люсю, произвела незабываемое впечатление. Я возвращалась домой. Дальше наш путь с Ниной Ивановной лежал вдали от Империи, но вернуться посмотреть Русалочку я обязна, Александра меня не простит, если я не приду на премьеру.

Всю дальнейшую дорогу до усадьбы Жорж молчал. Он впервые пребывал в таком смятении рядом с барышней, обычно комплименты и разного рода болтовня сыпались из него, как из рога изобилия, тут же словно кто замок на губы повесил, слова не шли с языка.
Выручил встретивший их Петр Николаевич, радушно пригласивший Загряжского в гости.
– Непременно буду бывать у вас и к себе приглашаю, как немного получше обоснуюсь, – раскланялся Жорж с отцом Элен.
Попрощавшись с Артемьевыми, Загряжский поблагодарил за гостеприимство генерала Мещерского и сговорился с ним увидеться на ближайшей охоте.
Потом подошел проститься с Ниной Ивановной и именинницей.
– Дарья Петровна, благодарю за теплый прием, рад знакомству, надеюсь продолжить его с вами и вашим дядюшкой по-соседски, – поклонился князь Долли.
– Нина Ивановна, рад знакомству, как уже говорил, буде какая нужда, обращайтесь, – улыбнулся он Нине. – Желаю вам удачи в ваших заграничных делах.
Раскланявшись с Трубецким и остальными гостями, князь узнал от подошедшего слуги, что вещи его собраны, а конь оседлан, и отправился на конюшню. Там он сел на коня и покинул гостеприимный дом Мещерских, размышляя о том, какие странные кульбиты иногда выписывает судьба. Он всего лишь приехал посмотреть усадьбу, а теперь размышляет об отставке, о том, как обустроить имение и о многом ином… Воистину, неисповедимы пути Господни.

Доброслав наблюдал за девушками, которые возвращались к дому с подарками, и улыбался. Для молодых людей и мужчин презенты не были предусмотрены, но это никоим образом не задело поэта. Он наблюдал за девушками, радовался их искренним эмоциям и сам делал себе подарок. Этого никто не видел. Процесс происходил внутри Миролюбского и не требовал какой-то подготовки. Только его личного намерения и окончательного решения.
Он дарил себе обещание. Обещание в том, что не отступится от намеченных планов и сделает всё от себя зависящее, чтобы никого не подвести. И в первую очередь самого себя. Глубокое внутреннее обещание горело в его груди, где-то в районе солнечного сплетения, между лопаток, будто бы прорезались крылья для новых свершений, и растекалось по шраму на руке заживляющей мазью. Не вонючей и липкой, которую использовал московский лекарь, а приятной, тёплой и мягкой.
Новые свершения требовали от Миролюбского новых мышления и действий. И он был готов к этому, потому что между им сейчас и им тогда, по приезду из Москвы, стояли не несколько дней в Энске и гостях Мещерских, а громадная пропасть. На ее дне покоились обида, злость, боль, желание рушить всё и всех. Ее берега были сотканы из слёз, истерик, нервов, проклятий и горечи первой неразделенной любви. Об ее края Слава мог порезать себе вены и истекая кровью покинуть мир, где его не приняли. Но вместо этого поэт преодолел эту пропасть, чтобы больше туда не возвращаться. Даже не смотреть в ту сторону.
Смотреть вперёд. Туда, где светило путеводной звездой обещание самому себе стать тем, кем Миролюбский хотел, но почему-то забыл. Туда, где он мог стать голосом народа, эпохи и даже Бога. Туда, где он будет собой, а не тем, кем его хотят видеть окружающие.
И поэт не знал, встанет ли кто-то с ним на этот путь по левое плечо. Надеялся, что да. Ведь мир всегда дает нам то, что мы хотим, когда идем по правильной дороге. Доброслав уже делал первые робкие шаги. И хоть это было непросто, они уже начинали давать результаты.
Намерение Миролюбского стать богатым и известным поэтом, создать то, что останется в веках и человеческих умах, пробудило в людях желание помочь, предложить интересные проекты, поучаствовать в его судьбе. Это ли не лучший знак, что всё получится?
Слава пожелал доброй ночи хозяевам и гостям дома Мещерских и ушел в комнату, чтобы провести в ней последнюю ночь. Ранним утром он намеревался сесть на любимого коня и поехать в свою новую жизнь. Ту, о которой никогда не будет сожалеть.
Издано в сборнике:
Слабые веки, сильная воля.
Я нерушим, хоть и был обездолен.
Непримирим с чужой гнилью и смрадом,
Было так больно, что больше не надо.
Жаркие ночи, светлые мысли.
Я на свободе, хоть был и зависим.
Истолковал всё не так, как то было,
Отдал себя, а она не любила.
Лживое счастье, вслух обещание.
Я сочинитель, хоть пулей изранен.
Мчу по дороге один, но с надеждой,
Жизнь лишь одна, но не будет как прежде.

- Значит, вы просите руки моей племянницы - генерал Мещерский нахмурился и внимательно посмотрел на князя Трубецкого, который рано поутру попросил дозволения побеседовать с ним наедине - Поймите меня правильно, Аркадий Григорьевич, и не примите сказанное за укору. Я знаю вас как человека достойного, да и Долли любит вас и горячо умоляла выслушать, уверяя, что счастье ее возможно лишь подле вас...
Павел Павлович тяжело поднялся и схватился за спинку стула.
- Я болен, князь Трубецкой. И болен серьезно. Дашенька, разумеется, ничего не знает. Оставим сантименты, мы оба люди военные, к тому я прожил долгую и интересную жизнь. Об одном лишь беспокоюсь, что оставляю ее одну. А хотелось бы в руках человека надежного. У Дашеньки ведь, кроме меня, больше родственников нет, только тетки дальние, которым не терпится вцепиться в ее наследство...В Петербурге все говорили, что государь уже подобрал вам невесту - готовы ли вы пойти против его воли?
Аркадий не минуты не сомневался перед ответом. Он долго готовился к разговору и продумал многие варианты вопросов Мещерского.
- Павел Павлович, не таясь признаюсь вам, государь выбрал мне невесту, и Дарья Петровна, разумеется в курсе. Я готов пойти против его воли. Я уверен, он поймет меня и рано или поздно простит.
Сердце Трубецкого трепетало от волнения и надежды.
- Тогда пообещайте мне, что не будет никаких побегов и тайных венчаний. Я не хочу, чтобы гнев императора коснулся Долли. Вы поженитесь только после разрешения императора.
- Я и сам не смел порочить Дарью Петровну, она дорога моему сердцу, как никто другой.
Трубецкой приложил руку к груди, не зная, как еще он мог убедить Павла Павловича.
Но Мещерский, судя по всему, уже был убежден Долли.
Генерал Мещерский подошел к Аркадию и по-отечески положил ладонь на плечо.
- В таком случае, я даю вам свое благословение. - он слабо улыбнулся - Будьте счастливы.
Широко улыбаясь князь Трубецкой покинул комнату и направился к Долли.

У качелей

Евдокия Ильинична сама потянулась за новым поцелуем. Звегинцов мягко ответил на ее ласку, слегка пощекотав осмелевшие девичьи губы кончиком языка, но, понимая, что место далеко не самое удачное для пылких проявлений чувств, вновь первым разорвал поцелуй. И, как оказалось, вовремя.
- Барышня, шалочку-то накиньте, - раздался из темноты негромкий голос.
Евдокия Ильинична попыталась сделать шаг в сторону, но Звегинцов удержал ее за талию.
- Нет смысла, она все равно уже все видела, - шепнул он.
Подошедшая девушка ловко закутала плечи графини ажурной шалью. Внимательно наблюдавший за ней Звегинцов извлек из кармана пару монет и небрежно повертел их в пальцах.
- Что ты видела? – спросил он у заметившей его манипуляции девицы.
- Так известно что! Барышня на качели качаться изволили, - проявила смекалку девица. – А я из окошка увидала, что вы к реке пошли. Холодом от воды-то тянет, а у барышни платье совсем без ничего, вот я шалочку схватила и вслед побегла.
- Молодец, - Звегинцов вложил деньги в ладошку девицы. – Теперь ступай и приготовь все, что нужно на вечер, барышня твоя сейчас придет.
Евдокия Ильинична кивнула, и девица, подобрав юбку, припустила к дому.
- Нам, действительно, следует вернуться, пока еще кто-нибудь не отправился вас искать, - Звегинцов дождался, пока графиня обопрется на его руку, и неспешно направился за убежавшей горничной.
- Может быть, мне лучше пойти вперед? – в голосе графини отчетливо слышалось смущение.
- Мы ведь уходили вдвоем, не скрываясь, - возразил Звегинцов. – Если вы после этого вернетесь одна, лишь привлечете ненужное внимание. Значит, спокойно возвращаемся с прогулки за вашим сокровищем. Кроме того, лично я не делал ничего такого, о чем следовало бы сожалеть. А вы?

У качелей и далее по дороге в имение

Мужские губы. Теплые и мягкие. Легкое касание языка. У Докки кружится голова и подкашиваются ноги. Голос горничной Алены как сквозь вату, осознание того, что она видела поцелуй, побуждает Докки отстраниться от Звегинцова, но он удерживает, и это одновременно пугает и радует. Пугает, потому что Алена, хоть и сметливая барышня, но теткам случайно проговориться может, чего бы графине совершенно не хотелось, радует, потому что Звегинцов не отстранился, не испугался, что их видели. «Значит, он что-то решил, и это серьезно», – вспыхивает в мозгу, и Докки пугается еще больше и смущается до крайности. Тем временем Алена накидывает ей на плечи принесенную шаль и убегает готовить комнату и одежду ко сну. Манипуляции Звегинцова с деньгами не остаются незамеченными графиней, но она решает промолчать, потому что он прав – так Алена вернее никому ничего не скажет.
Они медленно идут обратно в имение. Рука Докки лежит на локте Звегинцова, и его большая теплая ладонь прикрывает ее маленькую и отчего-то дрожащую, возможно, оттого, что перчатки она так и забыла надеть, и рука Николая Александровича касается ее голой руки. Докки вдруг становится немного неловко – что, если их видела не только Алена – и она предлагает разойтись и вернуться в дом поодиночке, но Николай Александрович пресекает это ее намерение.
– Мы ведь уходили вдвоем, не скрываясь, – возразил Звегинцов. – Если вы после этого вернетесь одна, лишь привлечете ненужное внимание. Значит, спокойно возвращаемся с прогулки за вашим сокровищем. Кроме того, лично я не делал ничего такого, о чем следовало бы сожалеть. А вы?
Докки окутывает теплой волной благодарности и какого-то спокойствия, хотя отвечает она не сразу и очень сбивчиво.
 – Да. Нет, то есть… – минутная пауза. – Нет-нет, я нисколько не жалею, – наконец удается ей выговорить связную фразу. Просто, все как-то неожиданно. Я… я немного растерялась. – Она поднимает голову и смотрит на Звегинцова. – Вы говорили, что будет заметно, что мы, … то есть, что я… что я целовалась… – Докки снова замолкает, потом вдруг выпаливает, – а хотите, посмотрим, что Долли мне положила в подарок? – и, не ожидая согласия Звегинцова, останавливается и, достав из кармана коробочку, открывает ее и не сдерживает удивленно-радостного возгласа. На дне выстланной кусочком бархата коробки лежало колечко, небольшое и очень изящное. На серебряном ободке аккуратный цветок, внутри которого три речные жемчужины – продолговатые, неровной формы бело-розового цвета – они словно капельки росы на цветке. – Какая прелесть, – Докки была в восторге от подарка и тут же примерила его. Кольцо оказалось впору. – Чудо, как хорошо. Надо будет непременно поблагодарить Долли. – Она радостно улыбнулась.
До имения оставалось совсем немного, а расставаться так не хотелось. Докки вдруг ощутила, что не может просто так уйти в свою комнату, сказав Звегинцову «доброй ночи». Она не знала, что еще сказать или сделать, чтобы продлить эти мгновения какого-то удивительного единения с ним. Может статься, конечно, она все себе придумала, и ничего дальше и больше между ним не случится. Ведь не сказано никаких слов, а пока этого не произошло, можно просто разойтись, и все шутки и милые поддразнивания Звегинцовва останутся шутками и милыми поддразниваниями, а они оба – просто соседями. Только почему-то Докки казалось, что так, как раньше, теперь невозможно, да и не хотелось ей, как раньше. Но что делать? Как продлить этот вечер? И она неожиданно для самой себя произнесла:
– Николай Александрович, хотите, расскажу, что цыганка нагадала?