Самые любимые, трогательные моменты.....

Девочки, спасибо за выложенные отрывки, особенно из романов Макнот. Как будто снова романы перечитала... А вот один из моих любимых отрывков. Это практически целая глава из романа. Я ее немного сократила.
- Я что же, проспала целый день? - Лицо Кэт скривилось, как от боли, она прикусила нижнюю губу, из чего Люсьен заключил, что к ней вернулись воспоминания о случившемся сегодня в лабиринте. – Мой отец… - начала было она, глядя в сторону Люсьена, но почти не замечая его. – Я запамятовала. Он умер, верно? Это так странно. Я всю жизнь почему-то считала его бессмертным. И мне теперь кажется, что я скорее разочарована, нежели убита горем. – Она попыталась выпутаться из одеяла, которым Люсьен укутал ей ноги, ее движения все еще были неловкими. – Я должна пойти разыскать Гарта. Он объяснит мне, как это случилось.
Люсьен тут же оказался рядом и заставил ее опуститься обратно на подушки. Он чувствовал, как Кэт дрожит под его руками, видел, какая ужасная боль стоит у нее в глазах. Где взять ему слова, чтобы утешить ее? Отчего он чувствует себя таким чертовски никчемным?!
- Гарт уже рассказал мне все, что ему известно, Кэтрин. Но разъяснения могут подождать до следующего раза. Вы пережили шок, хотите вы этого или нет. Может быть, мне позвонить, чтобы принесли теплого молока, или жженых перьев, или еще чего-нибудь такого, чем приводят в чувство?
- Жженых перьев? – Ее прелестно округленный подбородок тут же вздернулся самым высокомерным образом. – Я вам не какая-нибудь там воздушная мисс! Это был просто обморок, вот и все. А далее позвольте заверить вас, Люсьен Тремэйн, что, если вы в ближайшие пять секунд не начнете говорить и не расскажете мне все, что я хочу, я подниму на ноги весь дом, но разыщу Гарта сама!
Люсьен улыбнулся, немного успокоившись.
- Ах, леди Кэтрин, - поддразнил он, отпуская ее плечи, но при этом устраиваясь на краю ее постели более основательно. – Вы так хорошо скрывали ваш несгибаемый дух целых два года, но он в одно мгновение полностью вернулся к вам. Очень хорошо. Что же именно вам угодно знать?
Она закинула руки назад, собрала волосы в пучок, который слегка скрутила и спрятала за спиной, причем проделала это весьма ловко. И тут же ее внешность изменилась. Если до сих пор она казалась трогательно, по-детски беззащитной, то теперь, когда ее локоны были собраны, к ней вернулось все ее достоинство. Она снова стала леди Кэтрин д’Арнанкорт.
- Ну… к примеру, как давно он умер? Как долго я жила под страхом разоблачения, которое мне уже не грозило? И… - добавила она, старательно избегая его взгляда, - я бы хотела также знать, от чего именно он умер.
- Ваши вопросы выглядят весьма резонными, - отвечал Люсьен с нарочитой неторопливостью, невольно стараясь оттянуть неизбежное. - Но коль скоро я отвечу на ваши вопросы, могу ли я рассчитывать на взаимную услугу, ибо я так же хотел бы получить множество ответов?
Очаровательный, гордый подбородок снова вздернулся на пару градусов. Да, что касается чувства собственного достоинства, она могла бы с успехом давать уроки даже его высочеству принцу-регенту.
- Я должна была догадаться, что ничего не добьюсь, пока не удовлетворю ваше любопытство. – Она откинулась на подушках, по всей видимости совершенно не испытывая смущения от того, что они наедине находятся в ее спальне и что она к тому же лежит в постели. Кэтрин не только не смущалась этим, но даже и не думала бояться. – К тому же я уверена, - продолжала она, - что с успехом сама могу угадать ваш первый вопрос. Полагаю, что прежде всего вас интересует, как я забеременела.
Люсьен улыбнулся с легким злорадством, предвкушая тот щелчок, который сейчас получит этот чересчур надменный носик.
- Ах, моя дорогая леди Кэтрин, я уже достаточно взрослый и хорошо знаком с механикой этого процесса. И умоляю ответить мне лишь на один вопрос: кто?
Люсьен увидел, как на ее мертвенно-бледные щеки мигом возвратился гневный румянец, и пожалел о своих словах. Болван! Ну почему он не мог обождать?! Почему он пошел на поводу у своей мужской гордыни именно сейчас, когда она беззащитна, уязвима, совершенно не готова отвечать на вопросы? С самого начала он вел себя неверно. Он не должен был переступать порога этой комнаты, пока не остудит свою кровь. Пока в нем горит жажда мести, пока больше всего на свете ему хочется расправиться с тем, кто посмел причинить Кэтрин такую боль. И вот теперь он сам ранил ее, устыдил лишний раз, вместо того, чтобы утешить и поддержать, чтобы хоть в малейшей степени воздать ей за ту помощь, которую она оказала ему самому.
- И для чего вы по-прежнему хотите это знать?.. Однако, по всей видимости, мне можно воспринимать это как своеобразный комплимент. Я теперь могу сделать вывод, что вы, в отличие от своей мачехи, предполагаете, что я все же поинтересовалась именем того мужчины.
Что бы ни пришлось ему сейчас выслушать, он должен смириться, ибо, раз заведя об этом речь, необходимо покончить с этим навсегда. Тогда, и только тогда, они смогут перейти к другим темам. Например, почему молодая женщина ее происхождения и положения вынуждена скрываться под видом кормилицы.
- Снизойдите же до моего любопытства, Кэтрин. Вы уже говорили, что он безразличен вам, но сообщите же мне хотя бы имя вашего недостойного любовника.
- Наша дискуссия может считаться оконченной, - холодно ответила Кэт, и ее губы сжались. - Теперь, поразмыслив над этим, я вообще удивляюсь, зачем позволила ее начинать. Будьте добры покинуть мою комнату. Я сама сейчас пойду искать Гарта.
Черт! Как же он ее обидел…
- Кэтрин, пожалуйста…
- Нет! – Она отшатнулась от него так, что едва не свалилась с кровати, а потом обратилась к нему лицом. - Что это с вами, Люсьен? Я-то думала, что вас больше всего оскорбит открытие, что я дочь графа. Но я ошиблась. Правда, не совсем, поскольку вы все-таки сильно разозлились на меня днем, в лабиринте, и именно по этой причине. Но вы быстро справились с собою, не так ли? Вас и в самом деле не очень-то волновал мой титул. Единственное, что вам действительно хотелось знать, - имя человека, от которого я родила! Как далеко может завести вас ваше самолюбие, Люсьен? Представьте себе на минутку, что мы бы, к примеру, поженились, - вы бы, наверное, потребовали от меня гарантий, что я не наставлю вам рога в первые же шесть месяцев после свадьбы. Боже мой, Люсьен, да вы оказались не лучше моего отца. Хуже! Он, по крайней мере, потрудился выслушать меня, а уж потом проклинать!
… И я не хотела смерти моему отцу. Я только хотела, и я хочу до сих пор, чтобы мне поверили!
Кэт вырвалась от него и метнулась в дальний угол комнаты, согнувшись и стиснув руки, словно ее терзала ужасная физическая боль. А он любил ее так сильно, что, казалось, на какое-то мгновение сам ощутил эту боль. Ах, если бы у него была возможность снять с нее эту муку, этот горький груз, который она чересчур долго была вынуждена нести в одиночестве.
Люсьен бессильно наблюдал, как она мечется из угла в угол, и когда она заговорила, больше было похоже, что она обращается сама к себе:
- Как же все это странно, даже теперь. Чтобы доказать свою правдивость, мне не надо было выдумывать ничего особенного. Все, что от меня требовалось, - либо вскрыть себе вены, либо броситься с колокольни, или хотя бы привязать к ногам булыжник и прыгнуть в реку. И тогда все бы дружно мне поверили. Даже священник – единственный, кого мой отец отважился призвать в помощники, - уговаривал меня покаяться, а потом не додумался ни до чего лучшего, чем воспевать женщин-великомучениц, страстотерпиц, страдавших во славу Матери Церкви! Ах, они предпочли умереть, но не быть опозоренными! Надо полагать, их поступки расценивают как геройство. Конечно, мне лучше было бы быть мертвой, тогда я никого бы не беспокоила. И уж во всяком случае, тогда я была бы защищена от оскорблений. Хороша защита, ничего не скажешь!
Она застыла на месте и обернулась к Люсьену:
- «Защита прав женщин». Наверняка вы не забыли, Люсьен? Я хохотала с самой первой страницы этой книги - пока не разрыдалась на последней. В голове у мисс Уоллстоункрафт бродит масса отличных идей и блестящих теорий, вот только почему-то их бывает не очень просто применить на практике, если у вас нет ни гроша за душой, если вы беременны и брошены на произвол судьбы в мире, где правят мужчины.
Люсьен скривился, как от боли. Он послал ей эту книжку, желая лишний раз позлить, вот и все. Боже, неужели он не сподобился совершить ни одного правильного поступка с тех пор, как повстречался с Кэтрин?!
- Но в мои планы не входило самоубийство, - продолжала она, - и вот это, дорогой Люсьен, и было вменено мне в самый тяжкий грех. Вы ведь тоже думаете, что я поступила весьма эгоистично, не правда ли? А что еще я могла сделать? Мне не нужны были теории мисс Уоллстоункрафт, ибо Бог наделил меня разумом, и этот разум твердил мне, что мой единственный долг – выжить, и неважно, какой ценой! В конце концов, это было не моим бесчестьем – а его! И позор ложился не на меня, а на него. Вот только почему-то тот же самый мир, что проклинал меня, не ожидал от него, что он повесится в своем кабинете или вышибет себе мозги из ружья, - ах, какая прелестная картина, жаль только, что она так и осталась в моем воображении. Конечно, его живот не пухнул месяц от месяца! Боже! Как же вы презираете тех, кому суждено было родиться женщиной!
Люсьен подошел к ней и попытался обнять:
- Вы придаете этому чересчур большое значение, Кэтрин. Да, общественные установки жестоки, но их можно обойти, и их обходят. Наверняка ваш отец постарался устроить брак между вами и отцом вашего ребенка?
- Брак? - Кэт попыталась вырваться, но он не отпустил ее.
Она зажала на мгновение рот рукой и посмотрела на него так, будто прикидывала про себя его реакцию на то, что предстояло ему сейчас услышать. Словно решая, в состоянии ли он вынести такое.
- Люсьен, - начала она медленно и неохотно, - вы, видимо, пытаетесь подогнать мою историю под вашу собственную. Вашу мать, которая любила вашего отца, но считала его погибшим, принудили выйти замуж за Эдмунда, таков был выбор ее отца, и она с ним смирилась. Выбор же моего отца, явно не столь изобретательного, был запереть меня в моей спальне до тех пор, кока я не сознаюсь в том, что лгала ему. А когда я отказалась, он собрался заточить меня в какой-нибудь частный приют для умалишенных, дабы скрыть от окружающих мой позор. Уж не думаете ли вы, что мне доставило радость оказаться предоставленной самой себе – насмерть перепуганной и больной. А всего через две недели после бегства из Ветел я родила в «Лисе и Короне», где возле меня была лишь одна грубиянка горничная, клявшая меня на чем свет стоит за то, что я испачкала простыни кровью?
Кэт набрала в грудь побольше воздуха и выпалила на одном дыхании как ни в чем не бывало:
- Довольно странно, не правда ли, что для современного мужчины менее бесчестно запереть дочь в сумасшедшем доме, нежели признать, что его единственное дитя изнасиловал его ближайший друг.
Люсьен почувствовал, как кровь отхлынула от его лица. Его руки машинально прижали ее еще крепче, словно побуждая взять назад последние слова. Он страдал, полагая, что у нее был любовник, которому она отдала свою девственность. Но осознание того, что она была изнасилована, что ее телом воспользовались против ее воли, - просто делало его больным.
- Ох, Боже милостивый, - прошептал он, не замечая, что говорит вслух. – Я этого не вынесу.
Ее горький хохот прервал его. Она заговорила торопливо, и каждое ее слово причиняло ему боль, словно кнут, раз за разом впивавшийся ему в спину.
- Конечно, вам не перенести! Да и с чего должно быть иначе? Я расскажу это точно так, как рассказала своему любезному папе, как повторяла себе это каждую ночь, пока не заставила себя забыть. Пока Эдмунд, умеющий прежде слушать, а уж потом судить, не убедил меня, что я должна забыть. Слушайте внимательно, Люсьен, а потом скажите, верите вы мне или нет. Я была изнасилована, хотя слово это узнала гораздо позднее. Вам придется извинить мне такую непонятливость, ибо у меня не было матери, которая объяснила бы мне подобные вещи. Но зато потом я отлично выучила это слово. Все слова! Изнасилована. Взята помимо воли. Обесчещена. Они все ужасные, не так ли? О, они ужасны даже на слух!
- Кэтрин…
- Нет! Я хочу, чтобы вы выслушали! Я настаиваю, чтобы вы выслушали! Он нашел меня в амбаре, Люсьен, я пришла туда, чтобы посмотреть на новорожденных котят. И была так рада увидеть его, что закричала: «Дядя, пойдите поглядеть на этих милых котят!» Вы понимаете, я звала его дядей, оттого что знала всю жизнь. Кошка затащила котят под край скошенной крыши амбара, в самый угол, так что мне пришлось подвинуться, чтобы мой «дядя» тоже мог их увидеть. Он устроил меня у себя на коленях, и мы вместе любовались на котят, совсем маленьких, у них даже еще не раскрылись глаза, и они вслепую тыкались в бок матери. Мой «дядя» гладил меня по рукам, пока я сидела у него на коленях, и все повторял, что я выросла совсем большая с тех пор, как он видел меня в последний раз. А потом, постепенно - я и не заметила, когда именно, - оказалось, что его руки стали более настойчивы, грубы и нетерпеливы, так что я захотела вырваться.
- Кэтрин, хватит. Во имя всего святого, хватит!
Однако она продолжала, как будто и не слышала его, и глаза ее оставались сухими, а лицо пугало своей безжизненностью. В эти минуты она выглядела именно так, как выглядела год назад, когда он впервые повстречался с ней.
- Но он не отпустил меня, Люсьен. Он только захихикал и спихнул меня вниз, и моя голова оказалась в углу, как раз возле котят. Он прижался ко мне губами, он заглушил мой крик о помощи и принялся стаскивать с меня одежду, задирать мне юбки – его руки были повсюду на моем теле. Я попыталась бороться, но только закатилась еще дальше в угол и едва не задавила одного из котят. Кошка стала шипеть и царапаться, а потом собрала свой выводок и оставила меня одну. А мой «дядя» уже расстегнул бриджи и коленом раздвигал мне ноги и твердил, что мне нельзя кричать, что я никому не должна говорить о том, что он мне сейчас сделает, и объяснял, что хочет мне только кое-что объяснить. Я по-прежнему не понимала, что происходит. Я только знала, что ужасно смущена и напугана. И я получила в тот день в амбаре изрядное образование. Весьма болезненное образование. Хотите ли вы, чтобы я перечислила все, чему выучилась в тот день? И чему выучилась через несколько месяцев, когда мой отец, пылая праведным гневом, ворвался ко мне в комнату, чтобы обвинить меня в том, что я завела любовника? И когда он, при виде моей плачевной глупости, сам был вынужден объяснить мне, что я жду ребенка? Хотите ли вы услышать те слова, которыми он обзывал меня, когда я наконец все поняла и рассказала ему, как мой «дядя» - а его ближайший друг и собутыльник - изнасиловал меня? - Кэт замолкла, переводя дыхание. - Или вы наконец-то наслушались достаточно?
Люсьен прижал к груди ее упрямую головку, его пальцы запутались в тяжелом узле волос, которые тут же рассыпались волной. Его ладонь легла ей на затылок и гладила, гладила ее. Люсьена сжигали и гнев, и жалость, и желание защитить Кэт. И как только ее отец смог выслушать ее и не поверить?
- Кэтрин, милая, - зашептал он ей на ухо. - Простите меня, Простите нас всех, Мужчины - ужасные создания, ужасные и себялюбивые. Но вы тоже выслушайте меня. Гарт рассказал мне кое-что, чему я только теперь нашел объяснение. Я не должен был торопиться пересказывать это вам – подробности о смерти вашего отца. Это причинит вам новую боль, но я уверен, что лучше вам сразу узнать, что случилось. И я думаю, что ваш отец поверил вам. Слишком поздно для вас обоих – но он все-таки поверил и тогда постарался сделать для вас все, что мог. – Люсьен набрал в грудь побольше воздуха и спросил: - Его звали Юстас Лангфорд?
Кэт подняла голову, чтобы заглянуть ему в лицо, ее ладони уперлись ему в грудь.
- Как… как вам только удалось это узнать?
У Люсьена щека задергалась в нервном тике.
- Гарт рассказал мне, как умер ваш отец. Он не мог с уверенностью назвать дату, но это наверняка произошло в то время, когда вы только сбежали из Ветел, а мы с Гартом воевали на Полуострове. Это объясняет и то, что вас не разыскали, - просто никто не знал, что вы сбежали. Все окружающие были вполне удовлетворены историей, которую рассказал им ваш отец про Америку.
Он прижал ее к себе еще сильнее, свободной рукой продолжая гладить по спине.
- Кэтрин, вам надо постараться быть храброй. Ваш отец вызвал на дуэль некоего Юстаса Лангфорда – по какой-то совершенно пустячной причине, которую Гарт даже и не запомнил, - и застрелил его. Затем ваш отец отправился домой, дожидаться прибытия констебля, но сердце его разорвалось, прежде чем его смогли арестовать. Титул теперь перешел к его брату, но насколько Гарта просветила его мамаша – сводная мама, почитающая своего сына подходящим кандидатом на вашу руку по возвращении из Америки, - ваше довольно значительное наследство в целости и сохранности дожидается вас в Ветлах.
…
Люсьен не отважился заговорить, он лишь следил по ее выразительным серым глазам, как она осознает это. Он продолжал смотреть и тогда, когда задрожала ее нижняя губа и из глаз скатились первые слезинки, тут же превратившиеся в бурный поток.
- Ох, Люсьен, - всхлипывая, пробормотала она. Ее внутренние преграды наконец-то пали, и она обхватила его руками, в надежде найти утешение, разделить с ним боль и даря в то же время проблеск надежды, хотя Люсьен, как никто другой, должен был понимать, что не заслужил права надеяться. – Что же мне теперь делать? Папа умер!
Кейси Майклз "Роковое наследство"
_________________

О да, потрясный роман!
___________________________________

А мне нравяться моменты, когда Главный герой (героиня) узнает о каком то переломном моменте в жизни Главной героини (героя), от чего координально меняет отношение ко второму)))) закрутила)))

Уже была цитата из "Помечтай немножко" Сьюзен Элизабет Филлипс.
Меня тоже торкает от этого романа, но самым трогательным считаю вот этот отрывок:


— А теперь, мама? Теперь мы не умрем?
Сердце Боннера пронзила боль. Он давно уже не испытывал никаких чувств, но при виде Рэчел и ее сына его начавшие было заживать раны снова открылись.
Гейб зашагал быстрее, убеждая себя, что у этой женщины нет никакого права вторгаться в его жизнь. Он не хотел ничего, кроме одиночества. Именно по этой причине он и купил этот чертов кинотеатр у дороги. Здесь он мог вроде бы находиться в самой гуще жизни и в то же время оставаться наедине с собой.
Он подошел к своему пикапу, который стоял на солнце с опущенными стеклами, распахнул дверцу и поставил машину на ручной тормоз, а затем обернулся и уставился на приближающихся женщину и мальчика.
Поймав его взгляд, Рэчел тут же, продолжая идти прямо к нему, распрямила спину. Мальчик, однако, повел себя гораздо осторожнее. Он начал замедлять шаг, пока не остановился совсем. Рэчел наклонилась, чтобы приободрить его, и ее растрепавшиеся волосы на какой-то миг закрыли лицо сына, словно занавес. Налетел порыв ветра, и платье облепило ее худые бедра. Ноги ее казались слишком тонкими для тяжелых мужских полуботинок, в которые она была обута. Тем не менее Боннер почувствовал внизу живота какое-то странное, давно забытое напряжение и содрогнулся от отвращения к себе.
— Полезай сюда, паренек, — кивнул он в сторону пикапа. — Побудь здесь, пока я поговорю с твоей мамой. Только будь поосторожнее, понял?
Нижняя губа мальчика задрожала, и в сердце Боннера снова кинжалом вонзилась боль. Он слишком хорошо помнил другого малыша, у которого тоже иногда начинала дрожать нижняя губа. Боль была невероятно сильной, и Гейбу на какой-то момент показалось, что он вот-вот потеряет сознание.
Однако этого не случилось. Рэчел стояла перед ним и, несмотря на его явно враждебный настрой, смотрела прямо ему в глаза.
— Он останется со мной, — сказала она.
Боннер почувствовал, что не может больше переносить ее упрямство. Она была одна, совершенно одна. Неужели она не отдавала себе отчет в собственной беззащитности?
Неужели не понимала, что ей никто, никто не поможет?
Так или иначе, но в душе Боннер вынужден был признать то, что пытался скрыть от себя: Рэчел Стоун была явно сильнее его.
— Мы можем поговорить с глазу на глаз или при нем — это твое дело, — сказал он.
Ей хотелось обругать его последними словами, но все же она сдержалась и кивком дала понять сыну, чтобы тот забрался в пикап. Джейми в этом случае вскочил бы на сиденье одним упругим прыжком, но маленький Эдвард залезал в кабину долго и с явным трудом. Она сказала, что ему пять лет… Именно столько было Джейми, когда он погиб.
Но Джейми был высоким и сильным, с гладкой загорелой кожей, со смеющимися глазами, а его мысли были постоянно заняты разными проказами. Сын Рэчел в отличие от него был слабым и застенчивым. От этого сравнения у Боннера опять защемило сердце.
Тем временем Рэчел захлопнула дверцу пикапа и заглянула в кабину. Маленькие груди ее прижались к дверце, и Боннер смотрел на них, не отводя глаз.
— Оставайся здесь, милый, — сказала Рэчел. — Я вернусь через несколько минут.
Гейб едва не заплакал, увидев, как на лице мальчика появилось выражение тревоги. Но он знал: от этого ему станет еще больнее, и потому решил, что будет лучше, если он попытается заглушить свою боль грубостью.
— Прекрати сюсюкать, Рэчел, и заходи в дом.
Рэчел снова расправила плечи и вздернула подбородок.
Несмотря на то что слова Гейба мгновенно привели ее в ярость, она даже не посмотрела на него, когда, исполненная собственного достоинства, проходила в дверь кинотеатра. Боннеру ничего не оставалось, как последовать за ней, но при этом он не мог не признать, что со стороны вид у него в этот момент был, по всей вероятности, довольно жалкий.
Словно какой-то вредоносный паразит, поселившийся у него внутри, злоба — кусок за куском — пожирала его душу. Да, Рэчел потерпела поражение, но она не желала признавать этого, и для Боннера это почему-то было непереносимо. Он должен был увидеть ее побежденной и униженной, увидеть, как последняя тень надежды исчезает из ее глаз, а душа ее становится такой же пустой, как у него.
Ему отчего-то хотелось заставить ее примириться со всем тем, с чем уже примирился сам: в жизни случается такое, после чего существование становится невыносимым.
Захлопнув двери кинотеатра, Гейб запер их на засов.
— Ты делаешь из своего мальчишки слюнтяя, — сказал он. — Хочешь вырастить неженку, который всю жизнь будет цепляться за твою юбку?
— Как я воспитываю своего сына — это вас не касается.
— А вот тут ты ошибаешься. Меня все касается. Не забывай: стоит мне сделать один телефонный звонок, и ты окажешься в тюрьме.
— Ах ты, сволочь.
Боннера обдало жаркой волной гнева. Он понял, что собственная жестокость начинает надрывать ему сердце. А значит, если он не оставит Рэчел в покое, сердце его просто сгорит, и от него ничего не останется, кроме кучки пепла.
Он ухватился за эту мысль, как утопающий хватается за соломинку.
— Верни мне деньги.
— Что?
— Я хочу, чтобы ты немедленно вернула мне, деньги, потому что ты их не заработала.
Сказав это, Боннер почувствовал, как какая-то часть его сердца словно разбилась вдребезги, и мысленно поздравил себя с этим: похоже, он был на правильном пути.
Сунув руку в карман, Рэчел достала банкноты и швырнула их ему в лицо. Они рассыпались по полу, словно осколки разбитой мечты.
— Желаю тебе, чтоб ты подавился каждым пенни.
— Собери их.
Вместо ответа Рэчел размахнулась и влепила ему звонкую пощечину.
Сил у нее, правда, было мало, но она восполнила их недостаток злостью, которую вложила в свой удар. Голова Боннера мотнулась в сторону. От боли во всем его теле бурно запульсировала кровь, а этого он как раз и не хотел, потому что это могло разбудить уже умершую душу, которая, ожив, принесла бы ему одни страдания.
— Раздевайся.
Эти слова родились в самом черном, мертвом уголке больной души Боннера неожиданно для него самого. От них ему самому стало дурно, но он все же произнес их. Рэчел нужно было только дать ему понять, что ей страшно. И тогда он бы отпустил ее. Ей достаточно было просто признать поражение, но вместо этого она с сердцем сказала:
— Катись ты к черту.
Боннер снова, в который уже раз поразился. Неужели ей непонятно, что рядом никого нет? Что она заперта в помещении с крупным, сильным мужчиной, который мог бы справиться с ней за считанные секунды? Почему же она его не боялась?
Гейба внезапно озарило, что это и есть самый подходящий способ покончить с собой. Он почувствовал, что если станет и дальше так продолжать, то умрет от презрения к себе.
— Делай, что я сказал, — грубо бросил он.
— Зачем?
И все-таки, где ее страх? Схватив Рэчел за плечи, Боннер притиснул ее к стене и вдруг услышал, как голос Черри шепнул ему в ухо: Я люблю тебя за твою доброту, Гейб. Ты самый добрый мужчина из всех, кого я когда-либо знала, Боннер прекрасно понимал, что этот голос способен лишить его остатков воли, превратить в желе, и, чтобы заглушить Черри, сунул руку под платье Рэчел и схватил за бедро.
— Что тебе от меня надо? — спросила она. На этот раз в ее голосе не было гнева — одно удивление.
Внезапно Боннер уловил легкий, теплый, чудный аромат ее волос.
— Потрахаться, — грубо ответил он, чувствуя, как к глазам подступают слезы, которым он никогда и ни за что на свете не дал бы пролиться.
Рэчел пронзила его взглядом зеленых глаз.
— Нет. Тебе не этого хочется.
— Мне лучше знать.
Несмотря ни на что, Боннер возбудился. Хотя в душе его не было ни малейших признаков похоти, тело, как видно, жило своей, совершенно отдельной жизнью. Он прижался к Рэчел, желая дать ей почувствовать, что она не права, и, ощутив под своими ладонями кости ее таза, еще раз невольно подивился, насколько она худа. Опустив руку чуть ниже, он потрогал пальцами нейлоновые трусики и вспомнил, что два дня назад на ней были синие.
Внезапно он покрылся обильным потом. Под его мозолистой ладонью ее кожа казалась тонкой, словно яичная скорлупа.
Запустив руку между ног Рэчел, он накрыл ладонью ее лоно.
— Ну что, сдаешься?
Только после этих слов он понял, что они прозвучали так, словно Гейб и Рэчел играли в какую-то детскую игру.
По телу женщины пробежала легкая дрожь.
— Я не собираюсь с тобой драться, — сказала она. — Наплевать мне на все.
Итак, он не смог ее сломить. У него возникло ощущение, что он просто дал очередное задание человеку, который у него работает: убрать мусор, вычистить сортир. Раздвинуть ноги, чтобы он мог ее трахнуть. Покорность Рэчел взбесила его, и он одним движением задрал ей платье до самой талии.
— Черт побери! Ты такая тупая и не понимаешь, что я собираюсь с тобой сделать?
Рэчел снова пронзила его взглядом.
— А ты такой тупой, что до сих пор не сообразил: мне все равно?!
Ответ Рэчел лишил Боннера дара речи. Лицо его исказилось, дыхание стало прерывистым. Ему показалось, будто он только что заглянул в глаза дьяволу и увидел в них свое отражение.
Издав глухой возглас, он отшатнулся от нее, на какой-то миг увидев розовые трусики Рэчел. Ее платье с легким шелестом опустилось. Желание, наполнявшее все тело Боннера, разом пропало.
Он отошел от Рэчел как можно дальше, к самой стойке закусочной, и, собравшись с духом, едва слышно прошептал:
— Подожди меня во дворе.
Любая женщина в этой ситуации бросилась бы наутек, но только не Рэчел Стоун. Высоко держа голову, она не торопясь пошла к двери.
— Возьми деньги, — с трудом выдавил Боннер.
Он думал, что Рэчел пошлет его ко всем чертям и уйдет, но снова, в который уже раз недооценил ее. Рэчел Сноупс оказалась выше ложной гордости. Она вышла из кинотеатра только после того, как подобрала с пола банкноты — все до единой.
Когда дверь за ней закрылась, Боннер тяжело оперся о стойку, а потом медленно сполз вниз и уселся прямо на пол, обхватив руками колени. Он неподвижным взглядом смотрел в пустоту, а в мозгу у него в это время, словно черно-белое кино, прокручивались последние два года его жизни. Теперь он ясно видел: все, что случилось с ним за это время, вело его к сегодняшнему дню — транквилизаторы, выпивка, одиночество.
Два года назад смерть отняла у него семью, а сегодня украла и чувство человечности. Боннеру стало страшно. Ему вдруг показалось, что эту потерю ему никогда не восполнить…

Я выбрала вариант "Раскаяние". Это связано с моим любимым моментом из книги Лизы Клейпас "Незнакомец в моих объятиях". Я вообще-то человек не слезомойный, даже любовным романам не удается выдавить из меня слезу, но однажды я все таки прослезилась. Вот этот момент:

"– ..Я продолжил свою деятельность под командованием капитана Тайлера, пока не услышал, что корабль, на котором плыл Хоуксворт, потерпел крушение, – невыразительным тоном проговорил он. – Хантер умер, и я понял, что все, чем он владел – чего я так желал, – может стать моим. Я решил сделать все возможное, чтобы получить тебя, хотя бы на время.
– И ты занял его место, надеясь доказать, что ты лучше его? – сказала Лара.
– Нет, я… – Он помедлил, заставляя себя быть искренним. – Вначале так оно и было, – признал он. – Но я полюбил тебя.., и вскоре это стало единственным, что имело значение.
– Ты даже не задумался о последствиях своих поступков, – упрекнула его Лара, пылая гневом. – Ты уничтожил всякую возможность того, что я снова доверюсь кому-нибудь! Ты присвоил жизнь другого человека, безмерно обидел меня, а теперь тебе грозит виселица. Стоило оно того?
Он бросил на нее взгляд, опаливший ее душу, полный тоски и страстной любви.
– Да.
– Ты неисправимый эгоист! – выкрикнула Лара, губы ее дрожали.
– Ради тебя я готов быть кем угодно. Я буду лгать, воровать, умолять, я мог бы убить ради тебя. Я не сожалею о том, как прожил эти последние месяцы. Без них моя жизнь не имела бы никакого смысла.
– А как насчет моей жизни? – задохнулась Лара. – Как ты можешь утверждать, что я тебе небезразлична, если ты только тем и занимался, что лгал и использовал меня? Ты сделал из меня самую большую дурочку, какую только видел свет!
– Ты совсем не дурочка, Лара. Я просто помог делу, убедив тебя, что я Хантер. Я знал, что ты закроешь глаза на любые сомнения, если поверишь в меня, – и ты поверила.
– Все было фальшью, – сказала она. Слезы потоком хлынули из ее глаз. – Все, что ты говорил мне, каждый твой поцелуй.., все было ложью.
– Нет, – глухо возразил он, невольно сделав движение к ней, но спохватился, видя, как она сжалась.
– Я даже не знаю твоего имени. О, и зачем только тебе понадобилось притворяться Хантером?
– Разве мог я получить тебя иным путем? – почти простонал он. Для него было жестокой пыткой видеть, как она плачет, и не быть в состоянии утешить ее. – Если бы я с самого начала рассказал тебе правду, ты позволила бы мне хотя бы приблизиться к тебе?
Лара долго молчала.
– Нет, – вымолвила она наконец.
Он кивнул, получив подтверждение тому, что всегда знал.
– Я не стану лгать ради тебя, – обреченно сказала Лара после минутной задумчивости. – Я не смогу прожить остаток жизни…
– Нет, – пробормотал он. – Я этого и не ждал. Тело Лары напряглось и оцепенело, когда он направился к ней. Он двигался осторожно, словно боялся спугнуть ее резким движением. Остановившись на расстоянии вытянутой руки от нее, он опустился на корточки.
– Мне никогда не надоест смотреть на тебя, – дрогнувшим голосом проговорил он. – В твои зеленые глаза. На твое милое лицо… – Он взирал на нее с мучительной тоской и неукротимым желанием, обжигая ее темным огнем своих глаз. – Лара, есть нечто, что ты должна понять. Эти несколько месяцев с тобой.., время, которое мы провели вместе.., стоит того, чтобы умереть. Если это все, что мне было суждено в жизни, этого достаточно. Поэтому не важно, что ты скажешь завтра и что будет со мной.
Лара не могла говорить. Она чувствовала, что должна уйти, пока еще владеет собой. Резко поднявшись, она с опущенной головой двинулась к двери. Ей показалось, что он окликнул ее, но она не остановилась, сознавая, что больше не в силах сдерживать свое отчаяние."

Выделенные слова произвели на меня наибольшее впечатление. Я даже простила ему обман героини. Ведь это были слова человека, который готовился заплатить жизнью за свою любовь...
___________________________________

Отрывок из "Новобрачной" Джулии Гарвуд
До слез умилила эта сцена

Рык Алека достиг цели: барон стал путанно объяснять, как и сколько он заплатил за Джейми ее отцу. Бедная женщина, опустив глаза, слушала его.
Когда барон наконец замолчал, Алек вытащил из ножен меч.
– Ты собираешься убить его, муж? – шепотом спросила Джейми.
– Ты прекрасно знаешь, что я не сделаю этого, – ответил Алек с улыбкой. – Это расстроило бы тебя, а я хочу, чтобы ты всегда была счастлива. Я собираюсь отдать ему свой меч. Его ценность…
– Ты не отдашь ему свой чудесный меч, Кинкейд! – сказала Джейми, гордо вскинув голову. – Если ты это сделаешь, я устрою такой скандал, что рассказы о нем будут передавать из поколения в поколение.
По лицу Алека она поняла, что победила.
– Ты самая упрямая женщина на свете, – сказал он со вздохом. – Одолжи мне свой кинжал.
Джейми повиновалась. Она с интересом наблюдала, как муж с помощью ее кинжала выковыривал из рукоятки меча самый большой рубин. Когда работа была закончена, Алек бросил камень к ногам барона.
– Возмещение убытков от леди Кинкейд, барон, – сказал он.
Второй драгоценный камень угодил барону в плечо. Джейми оглянулась и увидела, что лорд Мак Персон вкладывает свой меч в ножны.
– Возмещение от леди Кинкейд, – сказал он, глядя Джейми в глаза.
Третий камень угодил барону в лицо.
– Возмещение от леди Кинкейд. – Джейми узнала голос Даниела Фергюсена.
– Возмещение! – крикнул незнакомый голос, и в барона полетел новый драгоценный камень.
– Алек, я ничего не понимаю, – сказала Джейми.
– Все очень просто, жена. Мак Персон благодарит тебя за то, что ты спасла жизнь его сыну. Даниел – за то, что ты прикрыла своим телом его жену. Гарольд бросил изумруд в знак признательности за то, что ты не только простила его сына, но и защитила его от моего гнева.
Пятый камень попал барону прямо в лоб.
– Возмещение! – услышала Джейми.
– А это кто? – спросила она.
– Отец Линдсея, – ответил Алек. – Думаешь, я не знаю, что ты спасла мальчика от дикого кабана?
К ногам барона упал новый камень. Джейми видела, что его бросил молодой воин, и прежде чем она успела спросить мужа, кто это, тот объяснил:
– Это лорд Дункан. Его жена собирается рожать и хочет, чтобы ты приняла роды. Он платит тебе авансом.
– Я просто потрясена, – сказала Джейми. – Должна ли я поблагодарить их, Алек?
– Это они благодарят тебя, Джейми. Каждый из них готов отдать за тебя свою жизнь. Ты сделала невозможное, любимая, – ты объединила все кланы.
Джейми закрыла глаза, чтобы скрыть набежавшие слезы.
– Теперь Эндрю самый богатый человек, муж, – прошептала она.
– Нет, Джейми. Я гораздо богаче его, потому что у меня есть ты!
Голос Алека был нежным и полным любви. По лицу Джейми текли слезы, и сердце Алека сдалось.
– Убирайся к себе домой, барон! – закричал он. – Если ты еще раз посмеешь появиться у нашей границы, не жди пощады!
Гулкое эхо подхватило одобрительные крики шотландских воинов. Барон ползал по земле, собирая богатство. Алек притянул к себе Джейми и крепко поцеловал.
_________________

Решив немного разрядить атмосферу, я подошла к столу, заваленному принадлежавшими мне старыми романами. Там стояла миска с семечками.
– Обожаю семечки, – сказала я, запуская в тарелку пальцы.
– Знаю, – сказал Джон с очень странным, прямо таки непостижимым выражением лица.
– Что? – с удивлением посмотрела я на него, не донеся семечку до рта. – Что случилось? Их нельзя трогать?
– Нет, ешь на здоровье. Просто с ними связано… – Он замолчал и сдержанно улыбнулся. – Не важно. Забудь.
– Что? – Я растерянно нахмурилась. – Что то связанное с нашими отношениями? Ты должен мне сказать. Обязательно!
– Да так, ерунда, – пожал плечами Джон. – Глупости. У нас была… традиция. В первый раз, когда мы занимались сексом, ты грызла семечки. Одну ты посадила в баночку из под йогурта, и я отнес ее домой. Это стало интимной шуткой, понятной только нам двоим. Потом мы стали делать это каждый раз, типа, на память. Мы называли эти семечки «наши детки».
– Мы сажали подсолнухи? – Я с интересом приподняла брови. Странно, но новость вызвала у меня какой то неопределенный отклик.
– Угу, – кивнул Джон, явно желая сменить тему. – Позволь предложить тебе выпить.
– А где они? – спросила я, когда он наливал в бокалы вино. – Ты хоть один сохранил? – Я оглядела комнату в поисках зеленых всходов в баночках с йогуртами.
– Не важно. – Он подал мне бокал.
– Ты их что, выбросил?
– Нет, я ни одного не выбросил, – сказал Джон, подходя к плейеру и включая тихую музыку.
– Тогда где они? – не унималась я. – Мы наверняка занимались сексом не раз, если то, что ты говорил, правда. Значит, должно быть несколько ростков!
Джон отпил маленький глоток вина, потом без единого слова повернулся и жестом поманил меня в маленький коридор. Мы дошли до простой, почти без украшений, спальни, и он распахнул двойные двери на широкий балкон с деревянным настилом. Я замерла, пораженная до глубины души.
Передо мной была сплошная стена подсолнухов: огромные желтые монстры, вытянувшиеся чуть ли не до неба, нежные молодые цветы, привязанные к опорам в своих кашпо, и тоненькие зеленые побеги в крошечных горшочках, еще только начинавшие раскрываться. Куда бы ни падал взгляд, повсюду я видела подсолнухи.
Передо мной лежала моя жизнь и история нашего романа – от самого начала до последнего росточка. При виде этого желто зеленого моря у меня сдавило горло. Я и понятия не имела…
Софи Кинселла "Помнишь меня"

Выбрала вариант Когда ГГ узнаёт что то такое душещипательное, от чего меняет своё отношение к ГГ , но все зависит от автора, его умения подать ситуацию!

Если этот отрывок уже выкладывали, заранее извиняюсь.

У меня он вызвал очень сильные эмоции.

Джудит Макнот "Раз и навсегда"

К тому времени когда, уже в темноте, их экипаж наконец подъехал к дому Уэйкфилда, Виктория боялась, что у нее выскочит сердце из груди.
Никто не вышел из дома, чтобы откинуть подножку экипажа и помочь пассажирам сойти на землю, а среди множества окон, выходящих в парк, свет горел лишь в нескольких. Казалось, что дом обезлюдел, но тут, к своему ужасу, Виктория заметила, что окна нижних этажей завешены черным, а над парадным входом висит венок.
- Джейсон ненавидит траур! - вырвалось у нее, и она начала неистово толкать дверцу экипажа, пытаясь отворить ее. - Скажите Нортропу, чтобы он немедленно снял все это!
Впервые за всю дорогу нарушив молчание, обиженный капитан Фаррел взял ее за руку и мягко сказал:
- Это сделано по указанию Джейсона, Виктория. Я же говорил, что он почти помешался от горя.
Ваша прабабушка отчасти права - я даже не представляю, что с ним сейчас будет.
Виктории было все равно, что ее ждет, лишь бы он узнал, что она жива. Она выскочила из экипажа, оставив капитана поухаживать за прабабушкой, и кинулась к парадному. Увидев, что дверь заперта, она подняла молоточек и начала колотить им по тяжелой двери. Казалось, прошла вечность, пока дверь медленно отворилась.
- Нортроп! - крикнула Виктория. - Где Джейсон? Дворецкий попытался в тусклом свете разглядеть, кто это, протер глаза, потом снова вгляделся в нее и опять протер глаза.
- Пожалуйста, не гляди на меня как на привидение. Произошло недоразумение! Нортроп, - в отчаянии сказала она, касаясь теплой рукой его мертвенно холодной щеки, - я не утопленница!
- О-он.., в-в кабинете, - наконец вымолвил Нортроп. - Он в своем кабинете, миледи, и позвольте сказать, как я счастлив, как...
Не в состоянии выслушать до конца заверения дворецкого, Виктория бросилась через холл к кабинету, по пути приглаживая волосы.
- Виктория? - изумленно воскликнул Чарльз, заглядывавший сверху через перила лестницы. - Виктория!!!
- Бабушка вам все объяснит, дядя Чарльз! - крикнула она на ходу.
У кабинета она дрожащей рукой взялась за ручку, на секунду застыв и осознав всю неисправимость того, что она натворила; затем перевела дыхание и вошла внутрь, закрыв за собой дверь.
Джейсон сидел в кресле у окна, сложив руки на коленях и уткнувшись в них головой. На столе стояли две пустые бутылки из-под виски и ониксовая пантера, подаренная ею.
Виктория в отчаянном раскаянии сглотнула душивший ее комок в горле и тихо подошла к нему.
- Джейсон... - нежно сказала она.
Он медленно поднял голову и уставился на нее. Лицо его было полно трагизма и страдания, глаза смотрели сквозь нее, будто она была его бредом, видением.
- Тори!.. - с невообразимой мукой застонал он. Виктория от ужаса замерла на месте. Он откинул голову на спинку кресла и с усилием зажмурился.
- Джейсон! - пронзительно крикнула она. - Посмотри на меня!
- Я вижу тебя, дорогая, - не открывая глаз, прошептал он. Его рука потянулась к пантере и любовно погладила ее спину. - Поговори со мной, - взмолился он болезненно-прерывистым голосом. - Все время разговаривай со мной, Тори. Пусть я спятил, лишь бы слышать твой голос...
- Джейсон! - взвизгнула Виктория, бросаясь вперед и схватив его за широкие плечи. - Открой глаза. Я жива. Я не утонула. Слышишь, я не утонула!!!
Его остекленевшие глаза открылись, но он продолжал говорить с ней так, будто она была обожаемым видением, которому он должен что-то объяснить.
- Я ничего не знал о письме твоего Эндрю, - горестно говорил он. - Теперь ты знаешь это, правда же, дорогая? Знаешь...
Неожиданно он устремил измученные глаза в потолок и начал молиться, при этом его тело судорожно изогнулось, как от боли.
- О, пожалуйста! - застонал он так, что у нее сжалось сердце. - Пожалуйста, скажи ей, что я не знал о письме. Черт тебя подери! - рычал он на Бога. - Скажи ей наконец, что я не знал!
Виктория в панике попятилась.
- Джейсон! - истерично завопила она. - Подумай! Я же в воде чувствую себя как рыба, помнишь? Фокус с моей накидкой предназначался для разбойников. Я слышала, что за мной гонятся, но не знала, что это О'Мэлли. Я думала, это разбойник, и поэтому сняла накидку, набросила на лошадь, а сама побежала к бабушке и... О Боже!
Схватившись за голову, она оглядела тускло освещенную комнату, пытаясь сообразить, как привести его в чувство, затем бросилась к письменному столу. Она зажгла настольную лампу, потом кинулась к камину и зажгла первую попавшуюся пару ламп на каминной полке. Она уже собиралась зажечь вторую пару, когда ее плечи стальными обручами охватили пальцы мужа. Он волчком развернул ее лицом к себе и резко прижал к груди. Она успела увидеть, что в его глазах блеснуло сознание, а затем он бешено впился губами в ее рот; его руки метались по ее спине и бедрам, прижимая так сильно, словно он хотел слиться с ней воедино. Судорога пробежала по его телу, когда жена приникла к нему, жадно обнимая за шею.
Прошло несколько долгих минут, пока он вдруг резко не отпрянул от нее, отцепив ее руки от шеи, и не уставился на нее пристальным взглядом. Виктория поспешно попятилась, мгновенно узрев зловещий огонь, разгорающийся в его прекрасных зеленых глазах.
- А теперь, когда мы покончили с этим, - мрачно сказал он, - я собираюсь устроить тебе такую трепку, что ты долго не сможешь садиться.
Из ее горла вырвался не то смешок, не то тревожный вопль, когда он выбросил вперед руку. Она отпрыгнула назад, чтобы он не достал до нее.
- Нет, не устроишь! - задыхаясь, сказала она, настолько радуясь его возвращению в нормальное состояние, что не могла удержаться от чуть заметной улыбки.
- Давай держать пари. Сколько ставишь на кон? - тихо спросил он, все больше наступая на нее, по мере того как она отступала назад.
- Немного, - дрожащим голосом ответила Виктория, нырнув за угол стола.
- А когда я покончу и с этим, то прикую тебя к себе.
- Это тебе удастся, - пробурчала она, огибая стол.
_________________

Valery , классная тема!!!!!!
Выбрала Признание в любви...!!!!!
Это всегда так трогательно и мило!!!!!
_________________

Недавно прочитала роман Э.Лоуэлл "Песня любви для Ворона" и была просто в восторге от признания в любви главного героя:
" — Если бы умел, я бы обязательно нарисовал небо, горы, море и лес, чтобы они повторили твой облик, как я его себе представляю...
Знакомый голос показался Дженне очередной иллюзией, выдающей желаемое за действительное. Но сомнения улетучились, едва она увидела Рейвена, стоявшего в двух шагах. Он словно материализовался из густой мглы опускавшейся на землю ночи и ее собственных мечтаний.
— Если бы я мог,— продолжал Рейвен, подходя к Дженне вплотную,— я бы стал ветром, шепчущим твое имя, превратился бы в лес, окутанный туманом, цвет которого впитали твои прекрасные глаза. Но я не художник и не Бог. Я теперь одинокий странник, покинувший райский сад. Я не хочу расставаться с той, которая однажды привела меня в Эдем и в чью ответную любовь я боялся поверить.
Руки Рейвена задрожали, когда он прикоснулся к любимому лицу и вновь ощутил тепло и нежность кожи.
— Я не умею слагать песни о любви. И не знаю ни одной мелодии, которая поведала бы о моих чувствах. Но, поверь, ты стала неотъемлемой частью моей души, и, если отнять эту часть, я не смогу дальше жить."
_________________

Выбрала Когда главный герой извиняется

А вот один из моих самых любимых моментов... Сандра Хилл "Преступный викинг"

— Не хочешь посмотреть свой дом?
Она застонала.
— Это не мой дом, Селик.
— Насколько я понял, Ательстан отдал тебе это владение. Так что дом твой, со мной или без меня.
Без тебя? Не хочу без тебя.
Рейн показалось, что она тонет, и она стала искать глазами какой нибудь якорь. Любой якорь. Она лихорадочно оглядывала двор и вдруг замерла. Возможно ли? Эйрик и Тайкир разговаривают с Убби? Почему никто ей не сказал, что они приехали?
Она услышала приближающийся, топот копыт и обернулась. Стражники с золотым драконом дома Уэссекса сопровождали пышно одетую женщину. Эльгива! У Рейн зазвенело в голове от смущения.
Что то было не так. Тайкир и Эйрик еще могли приехать на свадьбу Убби, но не Эльгива. И венок, который плела Гайда… Рейн никак не могла представить Эллу в таком легкомысленном уборе. Она обратила внимание на ткань, покрывавшую алтарь. И посмотрела на свою тунику. Та же ткань.
Тогда она гневно повернулась к Селику.
— Рейн, будь благоразумна, — предостерег он ее, видя, что она догадалась.
— Ты не должен был, Селик. Ты не должен был ничего затевать без моего согласия.
— Пойдем, я хочу показать тебе вон тот дом, — сказал он, крепко беря ее за руку и увлекая за собой, чтобы она сгоряча не устроила сцену.
Прямоугольное строение, много меньше, чем дом или сарай, стояло с краю. Селик втолкнул ее внутрь и закрыл дверь.
Рейн осмотрелась. Скамьи. Тюфяки на полу. В углу — высокий стол. На стенах — полки. Острый запах свежего дерева наполнял воздух.
— Селик, ты не можешь держать меня тут вечно. Позволь мне уйти.
— Позволю. Но сначала я хочу показать тебе новую… новое здание.
— Сиротский дом? Мне говорил Убби.
Селик удивился. Он прислонился к дверному косяку и, как ястреб, следил за каждым ее движением.
— Нет. Он слишком мал для сирот. Смотри же!
— Тогда что это? — озадаченно спросила она.
— Больница. Для тебя. — Он смотрел на нее с надеждой в глазах, почти по-детски ожидая одобрения. — Ты как-то сказала, что была бы рада открыть собственную маленькую больницу… Правда, я точно не знал, каким должен быть стол, но решил, что высоты до талии будет достаточно. А на полках можно держать лечебные травы… ну и все остальное…
— Ты спланировал мою свадьбу и мою больницу? Не спросив меня?
Она не могла ничего с собой поделать. Не могла остановить слезы.
— Тебе не нравится, — расстроено проговорил он. — А ладно, не самое лучшее — плакать из за этого. Сейчас же успокойся. Я только хотел доставить тебе удовольствие.
— Больница чудесная. Это из за тебя. Ты невозможен.
— Знаю, — сказал он, как человек, не чувствующий за собой никакой вины.
— Селик, ты не должен был делать это тайком.
— Ты же делала.
— Что ты имеешь в виду?
— Сначала ты меня похитила, когда решила, что так для меня лучше. Потом последовала за мной в Винчестер, когда решила, что так для меня лучше. Ты даже превозмогала боль, когда думала, что так для меня лучше.
Последние слова Селик произнес довольно-таки уныло, все еще не избавившись от чувства вины из-за страданий Рейн в Винчестере.
— Ты думаешь, это тебя извиняет? Ты вправду думаешь, что так для меня лучше?
— Да, — сказал он и, скрестив руки на груди, широко улыбнулся.
Рейн покачала головой.
— Ничего подобного в жизни не слышала, — сказала она, смеясь.
— Я тебя люблю, — нежно прошептал он.
Она закрыла глаза, стараясь выбросить из головы образ Селика, говорящего такие чудесные слова. Но не смогла. Тогда она сжала руки в кулаки и зажмурилась.
— Я тебя люблю, — повторил он.
У нее быстро быстро забилось сердце, и в ушах зазвучало что-то вроде свадебного марша. Тогда она открыла глаза и взмолилась:
— Селик, даже если я все забуду, стоит случиться какой нибудь несправедливости, и ты опять побежишь мстить. Такой уж ты человек.
Он улыбнулся и с облегчением вздохнул, словно выиграл важную битву.
— Странно, что ты так думаешь. — Он усадил ее за стол и положил перед ней тяжелый пергаментный свиток. — Вот.
Она посмотрела на пергамент с непонятными закорючками.
— Селик, я не умею читать на средневековом английском. Что это?
— Брачный контракт. — Он не обратил внимания на ее тяжелый вздох. — Я прочитаю тебе.
Она с изумлением смотрела на него, и шум у нее в голове усиливался.
— Конечно же, я обещаю любить тебя вечно.
— Конечно.
В голове шумело.
— И я подарю тебе дюжину детей.
— Дюжину? Здесь уже бегает дюжина детей.
— Нет, я имею в виду дюжину твоих детей.
Она насмешливо поглядела на него.
— Сомневаешься в моих способностях?
— Ни в коем случае, — рассмеялась она. — Я сомневаюсь в своих способностях. Ведь их еще надо вырастить.
Он легкомысленно махнул рукой.
— Я тебе помогу.
Рейн насмешливо хмыкнула.
— И еще я обещаю, что каждое утро ты будешь просыпаться с улыбкой на лице.
— Ты возмутителен.
— Знаю. Это одно из моих достоинств.
— Селик, ты умеешь заставить меня улыбаться, даже когда я в таком бешенстве, что готова плеваться.
Он сиял.
— Это другое мое чудесное достоинство. Могу я читать дальше? — спросил он, улыбаясь ей с таким нескрываемым обожанием, что Рейн почувствовала себя счастливой.
— Думаю, тебе понравится эта часть. В ней говорится, что ты можешь колоть меня иголками, если захочешь…
Она засмеялась.
— …И я обещаю не драться и не мстить без разрешения моей жены. Даже если речь будет идти о моих собственных возлюбленных жене и детях.
Рейн в ужасе прижала руку к груди. Она быстро шла ко дну, и Селик был единственным якорем спасения. Внезапно он помрачнел и встал на одно колено.
— Выйдешь за меня замуж, Рейн?
Музыка в ее голове превратилась в полнозвучный оркестр.
— Да, — сказала она, прижимаясь к нему и нежно его целуя.
Сначала Селик был не уверен, что правильно расслышал, и в недоумении уставился на нее. Когда же до него наконец дошло, он восторженно воскликнул:
— Спасибо, Господи!
Пожалуйста.
— О, дорогая, я так старался угодить тебе. Я, правда, хочу измениться, но думал, ты никогда не уступишь. Ведь тебе придется забыть о своем времени.
Можешь сказать это еще раз.
Ночью, после самой чудесной на свете свадьбы, Рейн лежала на своем новом ложе в своем новом доме со своим мужем. Она никогда не думала, что может быть так счастлива.
— Ты уверена, что не пожалеешь о своем времени, дорогая? Не будешь скучать по матери? — спросил Селик, приподнявшись на локте и внимательно вглядываясь в ее лицо.
— Поверь, мама поймет.
— А твоя больница? Когда-нибудь ты можешь пожалеть о том, что оставила в будущем.
Рейн покачала головой. Ее сердце переполнялось любовью к удивительному, красивому, неистовому мужчине, который стал ее мужем. О чем тут думать?
— Я могу делать добрые дела в больнице, которую ты для меня построил. Мы оба можем.
— А я боюсь, что ты когда-нибудь пожалеешь.
— Селик, я люблю тебя. Пока у меня есть ты, мне не о чем жалеть.
— Я тоже люблю тебя, дорогая, — прошептал он, прижимаясь губами к ее шее, потом опускаясь ниже, еще ниже.
Неожиданно он, хихикнув, поднял голову.
— Я забыл показать тебе мой свадебный подарок.
— Селик, ты уже построил дом и больницу. Думаю, этого более чем достаточно.
— Да… Но это другое… только наше. С тех пор как ты была столь милостива, что упомянула про точку «Г», я все хочу и никак не могу показать тебе любимую викингами точку «С».
Для большей убедительности он пощекотал ее в очень чувствительном месте.
— Я не верю, что есть такая точка.
— Ха! Горе тем, кто не верит! — воскликнул он, вспоминая потусторонний голос, исчезнувший, едва Рейн согласилась стать его женой.
Он со смехом наклонил голову.
— Особенность точки «С» в том, что ее можно найти только с помощью языка.
Рейн едва не задохнулась.
— Ох… Ох… Ты ее нашел. Она поверила.
А Бог смотрел с высоты и был доволен.

Да, отрывок действительно трогательный, и главная героиня действительно дура, он её не сделал дурой, она уже была такой! Дама с принципами. которые не знала как использовать...Она забыла о принципах, когда муж вернулся домой и заявил на неё свои права, она забыла, что муж имеет полное право на свою жену и быстренько выгнала его из своей постели, строя из себя недотрогу, однако она вспомнила о них тогда, когда сдала любимого мужчину властям! Вот такие дуры и делают такие моменты действительно трогательными, так как бесконечно жалко таких отличных мужчин!
_________________

Чуть ли не рыдаю на этом эпизоде... Где, где раздают таких мужчин?

Джудит Макнот, "Наконец-то вместе"
Стоя у окна, в кольце его объятий, Ли наблюдала, как рассвет зажигает небо над Центральным парком. Менее чем двенадцать часов назад Майкл впервые взял ее руку. С тех пор он уложил ее в постель, овладел дважды и украл сердце.
Она откинулась на сильную грудь, и его ладонь властной лаской скользнула по ее груди. Ей вдруг показалось неверным, глупым отрицать очевидное.
– Я люблю тебя, – тихо призналась Ли.
Вместо ответа Майкл стиснул ее почти безжалостной хваткой, словно пытался сплавить их тела в единое целое.
– Я это знал, – шепнул он ей на ухо.
Ли счастливо вздохнула. Наконец все разрешилось. Можно успокоиться.
Майкл позволил ей целую минуту наслаждаться этой мыслью, прежде чем выговорить нежно, но неумолимо:
– Выходи за меня.
На это Ли так просто согласиться не могла. Нельзя же днем впервые взяться за руки, а к ночи уже давать друг другу клятвы вечной верности! Он просто не может ожидать от нее подобных вещей, и даже Майкл Валенте не сумеет этого добиться!
С другой стороны… Ли больше не хотела жить без него, поэтому предложила компромисс:
– Думаю, сначала нам не мешает пожить вместе.
– До или после свадьбы? – До.
– После, – настаивал Майкл.
Ли недоверчиво оглянулась на него:
– То есть хочешь сказать, что если мы не поженимся, не сможем быть вместе?
Майкл широко улыбнулся:
– А ты хочешь, чтобы мы были вместе? Ли решительно закивала.
– Очень очень?
– Да, – не колеблясь сказала она. – Хочу.
– Для этого нужно всего лишь повторить еще раз два последних слова.
Ли со смехом подняла руки и уронила голову на грудь, признавая свое поражение.
– Но простого кивка недостаточно, – объявил он. – Надеюсь, это означает «да»?
Ли еще громче рассмеялась и упрямо кивнула.
– Пожалуй, я могу принять два кивка, – миролюбиво согласился он. – В бизнесе два кивка равны рукопожатию, а рукопожатие скрепляет договор. Сама выберешь дату или позволишь мне?
– Сама, – решила Ли.
– Прекрасно, – хмыкнул он, улыбаясь и щекоча губами ее щеку. – Так какое число ты назначишь?
– Интересно, откуда я знала, что ты скажешь что то в этом роде? – вздохнула она.
– Между нами всегда существовала телепатическая связь. А теперь тест: как по твоему, что я сейчас скажу?
– Сам назовешь дату, – с полнейшей убежденностью заявила она. – Когда?
– Я надеялся, что ты спросишь. Думаю, ровно через месяц, начиная с сегодняшнего дня.
Ли пришла в ужас. Она не собиралась начинать семейную жизнь в тот момент, когда они оба запятнаны подозрением в убийстве Логана. Кроме того, она так хотела спать, что едва держалась на ногах, не говоря уже о том, чтобы размышлять о дне свадьбы.
Она закрыла глаза, повернулась лицом к нему, и его рука, до того ласкавшая грудь, прижала ее щекой к тому месту, где мерно билось сердце.
– Наверное, лучше всего через полгода, – прошептала она, нежась в его надежных объятиях.
Его ладонь приподнялась и легла на подбородок. Но Ли едва заметила этот жест, всем существом сосредоточившись на ожидании ответа. Но чем дольше ждала, тем больше казалось, что шесть месяцев – невероятно долгий срок, особенно если они не собираются жить вместе! Удивленная и немного разочарованная тем, что он не проявляет нетерпения, Ли вздохнула.
– Слишком долго? – понимающе предположил он. Голос подозрительно подрагивал.
– Да, – беспомощно хихикнула Ли.
– Желаешь изменить решение?
– Придется.
– Открой глаза.
Она послушалась и воочию увидела контрпредложение, сделанное им в ту минуту, когда его рука шевельнулась. Прямо перед ее носом торчали поднятые вверх два пальца. Два месяца.
Ли, окончательно капитулировав, повернула голову и поцеловала его ладонь.
Майкл приблизил губы к ее рту.
– Поцелуй руки, – нежно предупредил он, готовясь прижаться к ее губам, – равен двум кивкам. Почти что брачный договор.
___________________________________

Вот мой любимый момент из книги Л.Клейпас "Тайны летней ночи" :

Только после того как за графом закрылась дверь, Аннабел робко приблизилась к кровати. Саймон, хмурясь, отвел взгляд. Солнечный луч высветил четко очерченный профиль.
– Нога сломана? – гортанно прошептала Аннабел.
Саймон покачал головой, сосредоточенно рассматривая обои с цветочным рисунком.
– Все заживет, – хрипло выдохнул он, очевидно, связки сильно повредило дымом.
Аннабел привычно залюбовалась рельефной мускулатурой рук и груди, длинными пальцами и упавшими на лоб темными локонами.
– Саймон, – тихо попросила она, – ты так и не посмотришь на меня?
Саймон резко повернулся, пронзив ее неприязненным взглядом прищуренных глаз.
– О, я бы хотел больше, чем просто посмотреть. Много бы дал, чтобы задать тебе хорошую трепку.
Было бы нечестно притворяться, будто она не знала, в чем дело. Пришлось с вынужденным терпением пережидать, пока не пройдет судорога, сжавшая горло Саймона.
– То, что ты вчера сотворила, по меньшей мере непростительно, – выдавил он наконец.
– Что? – растерянно охнула Аннабел.
– Лежа там, в адской яме, я высказал то, что посчитал последней в жизни просьбой. И ты отказалась ее выполнить.
– Как выяснилось, эта просьба была не последней, – осторожно заметила она. – Ты выжил, и я тоже, а теперь, когда все уладилось…
– Ничего не уладилось! – рявкнул Саймон. – До конца жизни буду помнить, как ты решилась умереть со мной, а я пальцем не мог шевельнуть, чтобы остановить тебя.
Тяжело дыша, он снова отвернулся, словно обуреваемый эмоциями.
Аннабел потянулась было к нему, но тут же сдержалась.
– Как ты мог требовать, чтобы я оставила тебя там, искалеченного и одинокого? Я не смогла.
– Нужно было делать, как тебе сказали!
Аннабел даже не поморщилась, отлично понимая, какой страх таится за его гневом.
– Но ты ведь не оставил бы меня лежать на полу литейной…
– Так и знал, что ты это скажешь, – яростно бросил он. – Разумеется, не оставил бы. Я мужчина. Мужчина обязан защитить жену.
– А женщина обязана быть рядом с мужем, – возразила Аннабел. – И во всем помогать.
– Ты мне не помогла, – процедил Саймон. – Скорее, подвергла меня немыслимым пыткам! Черт возьми, Аннабел, почему ты не послушалась меня?
Прежде чем ответить, Аннабел глубоко вздохнула.
– Потому что я тебя люблю.
Саймон не обернулся. Только сильно вздрогнул. Большая рука, лежавшая на покрывале, судорожно сжалась в кулак. Все барьеры, которыми он себя окружил, стали рушиться на глазах.
– Я бы тысячу раз умер, – дрожащим голосом признался он, – лишь бы уберечь тебя от малейшей царапины. И то, что ты была готова бессмысленно пожертвовать собственной жизнью, вынести невозможно. Я не знаю, что делать.
Аннабел смотрела на него, чувствуя в душе невыразимую нежность и безотчетное счастье.
– Знаешь, стоя перед литейной, наблюдая, как все рушится, и зная, что ты остался внутри, я кое-что поняла, – медленно протянула она и судорожно сглотнула колючий комок в горле. – Я предпочла бы погибнуть в твоих объятиях, Саймон, чем влачить долгое существование без тебя. Все эти бесконечные годы… зимы… весны… сотни сезонов ожидания, бесплодного ожидания, потому что ты не придешь. Стареть одной, в то время как ты на всю жизнь останешься молодым в моей памяти… – Она прикусила губу и покачала головой. Из глаз снова хлынули слезы. – Я ошибалась, утверждая, будто не знаю, где мое место. Знаю, рядом с тобой, Саймон. Ничто не имеет значения, кроме этого. Теперь ты навеки обременен мной, и я никогда, никогда не послушаюсь, если ты прикажешь мне уйти. – Она нерешительно улыбнулась сквозь прозрачные капли, бегущие по щекам. – Так что хватит жаловаться, и советую тебе смириться.
Саймон с пугающей быстротой вскочил и, схватив ее в объятия, зарылся лицом в спутанный шелк волос,
– Боже, – простонал он, – я больше не могу! Не могу отпускать тебя одну, каждую минуту боясь, что с тобой что-то случится. Зная, что мой рассудок висит на волоске, и при мысли, что ты… о, черт! Нельзя так мучиться. Столь сильные чувства опасны… да я попросту превращаюсь в буйнопомешанного и скоро уже ни на что не буду годиться. Если бы я каким-то образом смог меньше… меньше любить тебя… хотя бы наполовину… наверное, с этим было бы легче жить.
Аннабел прерывисто засмеялась, почти теряя голову от радости.
– Но мне нужна вся твоя любовь, – объявила она и, когда Саймон откинул голову, чтобы взглянуть на нее, внезапно задохнулась, увидев его лицо. Прошло несколько секунд, прежде чем она немного пришла в себя, – Все твое сердце и душа, – продолжала она с улыбкой и, понизив голос, зазывно добавила: – И тело тоже.
Саймон снова вздрогнул и уставился на сияющую жену с таким видом, словно был не в состоянии оторвать от нее взгляда.
– Приятно слышать, тем более что вчера ты была более чем готова отпилить мне ногу ножом.
Губы Аннабел дрогнули. Она провела кончиками пальцев по его волосатой груди, играя блестящими темными завитками.
– Моим намерением было сохранить большую часть твоего тела и вытащить тебя из этого места.
– В какой-то момент я даже был склонен позволить тебе искалечить меня, если бы посчитал, что это сработает. – Саймон поймал ее руку и прижался щекой к исцарапанной ладони. – Ты сильная женщина, Аннабел. Куда сильнее, чем я думал.
– Вовсе нет. Это моя любовь к тебе сильна, – объяснила Аннабел, бросив на него искрящийся лукавством взгляд из-под ресниц. – Знаешь, я не сумела бы отпилить ногу абы кому.
– Если когда-нибудь снова рискнешь жизнью по любой причине, я тебя удушу. Иди сюда.
Саймон, обняв ее за шею, подтянул к себе, и когда их носы почти соприкоснулись, он тихо прошептал:
– Я люблю тебя, черт побери.
Она дразняще коснулась губами его губ.
– И как сильно?..
Саймон тихо застонал, словно легкий поцелуй лишил его дара речи.
– Беспредельно. На всю жизнь и дальше.
– Зато я люблю тебя больше, – засмеялась Аннабел, завладев его губами.
И наконец-то ощутила утонченное наслаждение, сопровождаемое неуловимым чувством завершенности, осуществления всех желаний, никогда не посещавшим ее раньше. Она была окутана теплом, словно душа ее купалась в свете. Отстранившись, она по ошеломленному лицу Саймона увидела, что он тоже испытывает нечто подобное.
– Поцелуй меня еще, – попросил он с новыми, потрясенными нотками в голосе.
– Нет, я сделаю тебе больно. Я и так опираюсь о твою ногу.
– Это не нога, – признался он с коварной улыбкой, чем немало рассмешил ее.
– Ты просто извращенец.
– Ты так прекрасна! – прошептал Саймон. – И лицом, и сердцем. Аннабел, моя жена, моя сладостная любовь… поцелуй меня еще раз. И не останавливайся, пока я тебе не скажу.
– Да, Саймон, – пробормотала она и с радостью подчинилась.
_________________