*Исторические стихотворения

Баллада

Замок Смальгольм, или Иванов вечер

До рассвета поднявшись, коня оседлал
Знаменитый Смальгольмский барон;
И без отдыха гнал, меж утесов и скал,
Он коня, торопясь в Бротерстон.

Не с могучим Боклю совокупно спешил
На военное дело барон;
Не в кровавом бою переведаться мнил
За Шотландию с Англией он;

Но в железной броне он сидит на коне;
Наточил он свой меч боевой;
И покрыт он щитом; и топор за седлом
Укреплен двадцатифунтовой.

Через три дни домой возвратился барон,
Отуманен и бледен лицом;
Через силу и конь, опенен, запылен,
Под тяжелым ступал седоком.

Анкрамморския битвы барон не видал,
Где потоками кровь их лилась,
Где на Эверса грозно Боклю напирал,
Где за родину бился Дуглас;

Но железный шелом был иссечен на нем,
Был изрублен и панцирь и щит,
Был недавнею кровью топор за седлом,
Но не английской кровью покрыт.

Соскочив у часовни с коня за стеной,
Притаяся в кустах, он стоял;
И три раза он свистнул — и паж молодой
На условленный свист прибежал.

«Подойди, мой малютка, мой паж молодой,
И присядь на колена мои;
Ты младенец, но ты откровенен душой,
И слова непритворны твои.

Я в отлучке был три дни, мой паж молодой;
Мне теперь ты всю правду скажи:
Что заметил? Что было с твоей госпожой?
И кто был у твоей госпожи?»

«Госпожа по ночам к отдаленным скалам,
Где маяк, приходила тайком
(Ведь огни по горам зажжены, чтоб врагам
Не прокрасться во мраке ночном).

И на первую ночь непогода была,
И без умолку филин кричал;
И она в непогоду ночную пошла
На вершину пустынную скал.

Тихомолком подкрался я к ней в темноте;
И сидела одна — я узрел;
Не стоял часовой на пустой высоте;
Одиноко маяк пламенел.

На другую же ночь — я за ней по следам
На вершину опять побежал,-
О творец, у огня одинокого там
Мне неведомый рыцарь стоял.

Подпершися мечом, он стоял пред огнем,
И беседовал долго он с ней;
Но под шумным дождем, но при ветре ночном
Я расслушать не мог их речей.

И последняя ночь безненастна была,
И порывистый ветер молчал;
И к маяку она на свиданье пошла;
У маяка уж рыцарь стоял.

И сказала (я слышал): «В полуночный час,
Перед светлым Ивановым днем,
Приходи ты; мой муж не опасен для нас:
Он теперь на свиданье ином;

Он с могучим Боклю ополчился теперь:
Он в сраженье забыл про меня —
И тайком отопру я для милого дверь
Накануне Иванова дня».

«Я не властен прийти, я не должен прийти,
Я не смею прийти (был ответ);
Пред Ивановым днем одиноким путем
Я пойду… мне товарища нет».

«О, сомнение прочь! безмятежная ночь
Пред великим Ивановым днем
И тиxa и темна, и свиданьям она
Благосклонна в молчанье своем.

Я собак привяжу, часовых уложу,
Я крыльцо пересыплю травой,
И в приюте моем, пред Ивановым днем,
Безопасен ты будешь со мной».

«Пусть собака молчит, часовой не трубит,
И трава не слышна под ногой,-
Но священник есть там; он не спит по ночам;
Он приход мой узнает ночной».

«Он уйдет к той поре: в монастырь на горе
Панихиду он позван служить:
Кто-то был умерщвлен; по душе его он
Будет три дни поминки творить».

Он нахмурясь глядел, он как мертвый бледнел,
Он ужасен стоял при огне.
«Пусть о том, кто убит, он поминки творит:
То, быть может, поминки по мне.

Но полуночный час благосклонен для нас:
Я приду под защитою мглы».
Он сказал… и она… я смотрю… уж одна
У маяка пустынной скалы».

И Смальгольмский барон, поражен, раздражен,
И кипел, и горел, и сверкал.
«Но скажи наконец, кто ночной сей пришлец?
Он, клянусь небесами, пропал!»

«Показалося мне при блестящем огне:
Был шелом с соколиным пером,
И палаш боевой на цепи золотой,
Три звезды на щите голубом».

«Нет, мой паж молодой, ты обманут мечтой;
Сей полуночный мрачный пришлец
Был не властен прийти: он убит на пути;
Он в могилу зарыт, он мертвец».

«Нет! не чудилось мне; я стоял при огне,
И увидел, услышал я сам,
Как его обняла, как его назвала:
То был рыцарь Ричард Кольдингам».

И Смальгольмский барон, изумлен, поражен
И хладел, и бледнел, и дрожал.
«Нет! в могиле покой; он лежит под землей
Ты неправду мне, паж мой, сказал.

Где бежит и шумит меж утесами Твид,
Где подъемлется мрачный Эльдон,
Уж три ночи, как там твой Ричард Кольдингам
Потаенным врагом умерщвлен.

Нет! сверканье огня ослепило твой взгляд:
Оглушен был ты бурей ночной;
Уж три ночи, три дня, как поминки творят
Чернецы за его упокой».

Он идет в ворота, он уже на крыльце,
Он взошел по крутым ступеням
На площадку, и видит: с печалью в лице,
Одиноко-унылая, там

Молодая жена — и тиха и бледна,
И в мечтании грустном глядит
На поля, небеса, на Мертонски леса,
На прозрачно бегущую Твид.

«Я с тобою опять, молодая жена».
«В добрый час, благородный барон.
Что расскажешь ты мне? Решена ли война?
Поразил ли Боклю иль сражен?»

«Англичанин разбит; англичанин бежит
С Анкрамморских кровавых полей;
И Боклю наблюдать мне маяк мой велит
И беречься недобрых гостей».

При ответе таком изменилась лицом
И ни слова… ни слова и он;
И пошла в свой покой с наклоненной главой,
И за нею суровый барон.

Ночь покойна была, но заснуть не дала.
Он вздыхал, он с собой говорил:
«Не пробудится он; не подымется он;
Мертвецы не встают из могил».

Уж заря занялась; был таинственный час
Меж рассветом и утренней тьмой;
И глубоким он сном пред Ивановым днем
Вдруг заснул близ жены молодой.

Не спалося лишь ей, не смыкала очей…
И бродящим, открытым очам,
При лампадном огне, в шишаке и броне
Вдруг явился Ричард Кольдингам.

«Воротись, удалися»,- она говорит.
«Я к свиданью тобой приглашен;
Мне известно, кто здесь, неожиданный, спит,-
Не страшись, не услышит нас он.

Я во мраке ночном потаенным врагом
На дороге изменой убит;
Уж три ночи, три дня, как монахи меня
Поминают — и труп мой зарыт.

Он с тобой, он с тобой, сей убийца ночной!
И ужасный теперь ему сон!
И надолго во мгле на пустынной скале,
Где маяк, я бродить осужден;

Где видалися мы под защитою тьмы,
Там скитаюсь теперь мертвецом;
И сюда с высоты не сошел бы… но ты
Заклинала Ивановым днем».

Содрогнулась она и, смятенья полна,
Вопросила: «Но что же с тобой?
Дай один мне ответ — ты спасен ли иль нет?.
Он печально потряс головой.

«Выкупается кровью пролитая кровь,-
То убийце скажи моему.
Беззаконную небо карает любовь,-
Ты сама будь свидетель тому».

Он тяжелою шуйцей коснулся стола;
Ей десницею руку пожал —
И десница как острое пламя была,
И по членам огонь пробежал.

И печать роковая в столе возжжена:
Отразилися пальцы на нем;
На руке ж — но таинственно руку она
Закрывала с тех пор полотном.

Есть монахиня в древних Драйбургских стенах:
И грустна и на свет не глядит;
Есть в Мельрозской обители мрачный монах:
И дичится людей и молчит.

Сей монах молчаливый и мрачный — кто он?
Та монахиня — кто же она?
То убийца, суровый Смальгольмский барон;
То его молодая жена.

Василий Жуковский

Максимилиан Волошин ВЛАДИМИРСКАЯ БОГОМАТЕРЬ

Не на троне – на Ее руке,
Левой ручкой обнимая шею, –
Взор во взор, щекой припав к щеке,
Неотступно требует... Немею,
Нет ни сил, ни слов на языке...

Собранный в зверином напряженьи
Львенок-Сфинкс к плечу Ее прирос,
К Ней прильнул и замер без движенья,
Весь - порыв, и воля, и вопрос.
А Она в тревоге и в печали
Через зыбь грядущую глядит
В мировые рдеющие дали,
Где закат пожарами повит.
И такое скорбное волненье
В чистых девичьих чертах, что Лик
В пламени молитвы каждый миг
Как живой меняет выраженье.

Кто разверз озера этих глаз!
Не святой Лука-иконописец,
Как поведал древний летописец
Не печерский темный богомаз:
В раскаленных горнах Византии,
В злые дни гонения икон
Лик Ее из огненной стихии
Был в земные краски воплощен.
Но из всех высоких откровений
Явленных искусством – он один
Уцелел в костре самосожжений
Посреди обломков и руин.

От мозаик, золота, надгробий,
От всего, чем тот кичился век, –
Ты ушла по водам синих рек
В Киев княжеских междуусобий.
И с тех пор в часы народных бед
Образ Твой, над Русью вознесенный,
В тьме веков указывал нам след
И в темнице – выход потаенный.
Ты напутствовала пред концом
Ратников в сверканьи литургии...
Страшная история России
Вся прошла перед Твоим Лицом.

Не погром ли ведая Батыев,
Степь в огне и разоренье сел –
Ты, покинув обреченный Киев,
Унесла великокняжий стол?
И ушла с Андреем в Боголюбов,
В прель и глушь Владимирских лесов,
В тесный мир сухих сосновых срубов,
Под намет шатровых куполов.

И когда Хромец Железный предал
Окский край мечу и разорил,
Кто в Москву ему прохода не дал
И на Русь дороги заступил?
От лесов, пустынь и побережий
Все к Тебе за Русь молиться шли:
Стража богатырских порубежий...
Цепкие сбиратели земли...
Здесь в Успенском – в сердце стен Кремлевых,
Умилясь на нежный облик Твой,
Сколько глаз жестоких и суровых
Увлажнялось светлою слезой!
Простирались старцы и черницы,
Дымные сияли алтари,
Ниц лежали кроткие царицы,
Преклонялись хмурые цари...
Черной смертью и кровавой битвой
Девичья святилась пелена,
Что осьмивековою молитвой
Всей Руси в веках озарена.
И Владимирская Богоматерь
Русь вела сквозь мерзость, кровь и срам,
На дорогах киевским ладьям
Указуя правильный фарватер

Но слепой народ в годину гнева
Отдал сам ключи своих твердынь,
И ушла Предстательница-Дева
Из Cвоих поруганных святынь.
А когда кумашные помосты
Подняли перед церквами крик, –
Из-под риз и набожной коросты
Ты явила подлинный свой Лик.
Светлый Лик Премудрости-Софии,
Заскорузлый в скаредной Москве,
А в грядущем – Лик самой России –
Вопреки наветам и молве.

Не дрожит от бронзового гуда
Древний Кремль, и не цветут цветы:
В мире нет слепительного чуда
Откровенья вечной Красоты!


Посыл А. И. Анисимову

Верный страж и ревностный блюститель
Матушки Владимирской, - тебе -
Два ключа: златой в Ее обитель,
Ржавый - к нашей горестной судьбе.
___________________________________

АЛЕКСЕЙ К. ТОЛСТОЙ "ВАСИЛИЙ ШИБАНОВ" (отрывок)

Зов медный несется, гудит над Москвой;
Царь в смирной одежде трезвонит;
Зовет ли обратно он прежний покой
Иль совесть навеки хоронит?
Но часто и мерно он в колокол бьет,
И звону внимает московский народ.
И молится, полный боязни,
Чтоб день миновался без казни.
В ответ властелину гудят терема,
Звонит с ним и Вяземский лютый,
Звонит всей опрични кромешная тьма,
И Васька Грязной, и Малюта,
И тут же, гордясь своею красой,
С девичьей улыбкой, с змеиной душой,
Любимец звонит Иоаннов,
Отверженный богом Басманов.
_________________

Константин Симонов ПОРУЧИК

Уж сотый день врезаются гранаты
В Малахов окровавленный курган,
И рыжие британские солдаты
Идут на штурм под хриплый барабан.

А крепость Петропавловск-на-Камчатке
Погружена в привычный мирный сон.
Хромой поручик, натянув перчатки,
С утра обходит местный гарнизон.

Седой солдат, откозыряв неловко,
Трет рукавом ленивые глаза,
И возле пушек бродит на веревке
Худая гарнизонная коза.

Ни писем, ни вестей. Как ни проси их,
Они забыли там, за семь морей,
Что здесь, на самом кончике России,
Живет поручик с ротой егерей...

Поручик, долго щурясь против света,
Смотрел на юг, на море, где вдали -
Неужто нынче будет эстафета?-
Маячили в тумане корабли.

Он взял трубу. По зыби, то зеленой,
То белой от волнения, сюда,
Построившись кильватерной колонной,
Шли к берегу британские суда.

Зачем пришли они из Альбиона?
Что нужно им? Донесся дальний гром,
И волны у подножья бастиона
Вскипели, обожженные ядром.

Полдня они палили наудачу,
Грозя весь город обратить в костер.
Держа в кармане требованье сдачи,
На бастион взошел парламентер.

Поручик, в хромоте своей увидя
Опасность для достоинства страны,
Надменно принимал британца, сидя
На лавочке у крепостной стены.

Что защищать? Заржавленные пушки,
Две улицы то в лужах, то в пыли,
Косые гарнизонные избушки,
Клочок не нужной никому земли?

Но все-таки ведь что-то есть такое,
Что жаль отдать британцу с корабля?
Он горсточку земли растер рукою:
Забытая, а все-таки земля.

Дырявые, обветренные флаги
Над крышами шумят среди ветвей...
"Нет, я не подпишу твоей бумаги,
Так и скажи Виктории своей!"
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Уже давно британцев оттеснили,
На крышах залатали все листы,
Уже давно всех мертвых схоронили,
Поставили сосновые кресты,

Когда санкт-петербургские курьеры
Вдруг привезли, на год застряв в пути,
Приказ принять решительные меры
И гарнизон к присяге привести.

Для боевого действия к отряду
Был прислан в крепость новый капитан,
А старому поручику в награду
Был полный отпуск с пенсиею дан!

Он все ходил по крепости, бедняга,
Все медлил лезть на сходни корабля.
Холодная казенная бумага,
Нелепая любимая земля...
___________________________________

МАРИНА ЦВЕТАЕВА "МАРИНА"




*****

Быть голубкой его орлиной!
Больше матери быть - Мариной!
Вестовым, часовым, гонцом -

Знаменосцем - льстецом придворным!
Серафимом и псом дозорным
Охранять неспокойный сон.

Сальных карт захватив колоду, -
Ногу в стремя! - сквозь огонь и воду!
Где верхом - где ползком - где вплавь!

Тростником - ивняком - болотом,
А где конь не берет - там лётом,
Все ветра полонивши в плащ!

Черным вихрем летя беззвучным,
Не подругою быть - сподручным!
Не единою быть - вторым!

Близнецом - двойником - крестовым
Стройным братом, огнем костровым,
Ятаганом его кривым.

Гул кремлевских гостей незваных.
Если имя твое - Басманов,
Отстранись. - Уступи любви!

Распахнула платок нагрудный.
- Руки настежь! - Чтоб в день свой Судный
Не в басмановской встал крови


*****

Трем самозванцам жена,
Мнишека надменная дочь,
Ты - гордецу своему
Не родившая сына...

В простоволосости сна
В гулкий оконный пролет
Ты - гордецу своему
Не махнувшая следом...

На роковой площади
От оплеух и плевков
Ты - гордеца своего
Не покрывшая телом...

В маске дурацкой лежал,
С дудкой кровавой во рту...
Ты - гордецу своему
Не отершая пота...

- Своекорыстная кровь!
Проклята, треклята будь,
Ты - Лжедмитрию смогшая быть Лжемариной!


*****

- Сердце, измена!
- Но не разлука!
И воровскую смуглую руку
К белым губам.

Краткая встряска костей о плиты.
- Гришка! - Димитрий!

Цареубийцы! Псе кровь холопья!
И повторенным прыжком -
На копья!


*****

- Грудь ваша благоуханна,
Как розмариновый ларчик...
Ясновельможная панна!
- Мой молодой господарчик!

- Чем заплачу за щедроты:
Темен, негромок, непризнан...
Из-под ресничного взлёту
Что-то ответило: - Жизнью!

В каждом пришельце гонимом
Пану мы Иезусу - служим...
Мнет в замешательстве мнимом
Горсть неподдельных жемчужин.

Перлы рассыпались, - слезы!
Каждой ресницей нацелясь,
Смотрит, как, в прахе елозя,
Их подбирает пришелец.


11/13 мая 1921 г.

_________________

ЛЕВ МЕЙ "КАМЕИ"

"Юлий Кесарь и Сервилия"
Когда перед него, диктатора избранного,
Всемирного вождя, всемирно-увенчанного,
С твоею матерью предстала рядом ты,
В разоблачении девичьей красоты, -
Весь женский стыд в тебе сгорел перед идеею,
Что ты останешься бесценною камеею,
Что Юлий Кесарь сам тобою победим
И что краса твоя бессмертна, как и Рим.

"Кесарь Октавий-Август и Юлия"
Ты на Юлию смотришь художником, -
Не отцом: ты прямой сибарит,
А не римлянин ты...
Над треножником
Аравийская мирра горит;
Мягкое ложе твое постилается;
Смело смотрит в глаза тебе дочь...
Вся туника на ней колыхается;
В очи глянула римская ночь...
Что Требония, Ливия, Лидия?
Ты им скажешь наверно: "прощай",
И наверно - Назона Овидия
Ты сошлешь на холодный Дунай...

"Кесарь Тиверий"
Лазурное небо, лазурный кристалл,
Капрею лазурную Дий даровал
Тебе, беспощадный тиран и калека!
Наследуй же остров любимых богов...
Под вопли, и стоны, и скрежет зубов,
И пытки растленного века,
Казнишь ты и мучишь, во имя любви...
Ликуй же, Тиверий, и дерзко зови
На муку и смерть человека!

"Кесарь Калигула"
Калигула и с ним все три его сестры...
В хитоны легкие одетые нескромно,
Как будто в полусне, тревожно и истомно,
Склонилися они на турские ковры,
И каждая из них, завистливо ревнуя,
Ждет жадно первая от брата поцелуя.

"Кесарь Клавдий и Агриппина"
Голоден Кесарь... "Да что же вы, рабы!
Скоро ли будут готовы грибы?"
Скоро: сама Агриппина готовит...
Повар, что Гебу, ее славословит.
Прямо в собранье бессмертных богов
Явится Кесарь, покушав грибов...

"Поппея и Кесарь Нерон"
На тайной оргии парфянского сатрапа,
Пред изваянием безухого Приапа,
Ты положила семь Кипридиных венков:
Их Нерон сосчитал и, властию богов,
Удвоил их в ту ночь, а верная камея
Твой образ сберегла, на диво нам, Поппея.

1861 г.

_________________

Николай Доризо. "Монолог Генриха IV"

Меня враги считали дураком.
О, я на них за это не в обиде!
Как куколку с потешным колпаком,
Я им себя протягивал — берите!

Играйте с ней и засыпайте с ней.
Когда Париж как замок заточенья,
Мне ваша снисходительность нужней
Опасного кровавого почтенья.

Настанет день. Придет моя пора.
Не далека развязка этой пьесы.
Башка шута не стоит топора,
Зато Париж, конечно, стоит мессы!

Что ж, хлопайте по заду, по плечу.
Есть голова, была бы только шея!
Я приручу вас, я вас приучу
К тому, что я ручной, что я вас всех ручнее.

О, господи, быть глупым помоги!..
В бокалах яд. Блестят кинжалы бледно.
Взойду на трон я, снявши башмаки,
Бесшумно, заурядно, незаметно,

Взойду на трон, и Франция сама
Склонит чело, на верность присягая.
О, высшая стратегия ума —
Обманчивая глупость шутовская.

Ну, а пока насмешки, как добро,
От королевских я приму фамилий.
Быть хитрым — это вовсе не хитро,
Куда хитрей казаться простофилей.
___________________________________

АЛЕКСЕЙ К. ТОЛСТОЙ "ИСТОРИЯ ГОСУДАРСТВА РОССИЙСКОГО" (отрывок)

Сев Алексей на царство,
Тогда роди Петра.
Пришла для государства
Тут новая пора.

Царь Пётр любил порядок,
Почти как царь Иван,
И так же был не сладок,
Порой бывал и пьян.

Он молвил: "Мне вас жалко,
Вы сгинете вконец;
Но у меня есть палка,
И я вам всем отец!..

Не далее как к святкам
Я вам порядок дам!"
И тотчас за порядком
Уехал в Амстердам.

Вернувшися оттуда,
Он гладко нас обрил,
А к святкам, так что чудо,
В голландцев нарядил.

Но это, впрочем, в шутку,
Петра я не виню:
Больному дать желудку
Полезно ревеню.

Хотя силен уж очень
Был, может быть, прием;
А все ж довольно прочен
Порядок стал при нем.

Но сон объял могильный
Петра во цвете лет,
Глядишь, земля обильна,
Порядка ж снова нет.
_________________

Луи Арагон СИРЕНЬ И РОЗЫ

О, срок цветения, о, срок метаморфозы!
Май был безоблачный, июнь испепелён.
Я не забуду вас вовек, сирень и розы,
И всех, кого весна покрыла мглой пелён.

Я не забуду вас, безумные приманки,
И клики, и восторг, и солнце, и войска,
Бельгийские дары - сирень на каждом танке,
Жужжание пчелы и трепет мотылька,

Слепое торжество перед началом боя,
Кровь, возвещённая алевшим следом губ,
И тех, кто обречён погибнуть в башнях, стоя
Средь веток, брошенных толпой, под звуки труб.

Я не забуду вас, французские селенья,
Сады иль требники исчезнувших веков,
Загадки тишины, закаты и томленья
И розы вдоль дорог, на всём пути полков,

Цветенье вопреки всем веяньям позора,
Всей буре ужаса, сорвавшейся с цепей,
Насмешке батарей, неистовству моторов
И жалкой пышности бегущих лагерей.

Не знаю, почему, но вихрь воспоминаний
Меня уносит вновь, как в тайну всех тревог,
К Сент-Марту. Генерал. Кустарники в тумане.
За лесом дымчатым нормандский городок.

Всё замерло. Но враг в тени таит угрозы.
В тот день сказали нам: "Без боя сдан Париж!"
Я не забуду вас вовек, сирень и розы,
И всё любимое, чего не воскресишь,

Подарки первых дней, фламандские сирени,
Румяна смерти, тень на лике мертвеца,
И розы нежные, подарки отступлений,
Вся в розах даль Анжу, и розы до конца.

(перевод В.Парнаха)
___________________________________

Кузнецов Юрий Поликарпович

Струна

В землю белый и красный легли,
Посылая друг другу проклятья,
Два ствола поднялись из земли
От единого корня, как братья.

В пыль гражданская распря сошла,
Но закваска могильная бродит.
Отклоняется ствол от ствола,
Словно дьявол меж ними проходит.

Далеко бы они разошлись,
Да отца-старика по наитью
Посетила счастливая мысль –
Их связать металлической нитью.

Слушай, слушай, родная страна,
В грозовую ненастную пору,
Как рыдает от ветра струна
И разносится плач по простору.

В ясный день не рыдает она,
И становятся братья родными.
И такая стоит тишина,
Словно ангел витает над ними.
_________________

Толстой Алексей Константинович

Три побоища


Ярились под Киевом волны Днепра,
За тучами тучи летели,
Гроза бушевала всю ночь до утра –
Княгиня вскочила с постели.

Вскочила княгиня в испуге от сна,
Волос не заплетши, умылась,
Пришла к Изяславу, от страха бледна:
“Мне, княже, недоброе снилось!

Мне снилось: от берега норской земли,
Где плещут варяжские волны,
На саксов готовятся плыть корабли,
Варяжскими гриднями полны.

То сват наш Гаральд собирается плыть –
Храни его Бог от напасти.
Мне виделось: воронов черная нить
Уселася с криком на снасти.

И бабища будто на камне сидит,
Считает суда и смеется:
“Плывите, плывите! – она говорит. –
Домой ни одно не вернется!

Гаральда-варяга в Британии ждет
Саксонец-Гаральд, его тезка;
Червонного меду он вам поднесет
И спать вас уложит он жестко!”

И дале мне снилось: у берега там,
У норской у пристани главной,
Сидит, волоса раскидав по плечам,
Золовка сидит Ярославна.

Глядит, как уходят в туман паруса
С Гаральдовой силою ратной,
И плачет, и рвет на себе волоса,
И кличет Гаральда обратно…

Проснулася я – и доселе вдали
Все карканье воронов внемлю;
Прошу тебя, княже, скорее пошли
Проведать в ту норскую землю!”

И только княгиня домолвила речь,
Невестка их, Гида, вбежала;
Жемчужная бармица падает с плеч,
Забыла надеть покрывало.

“Князь-батюшка-деверь, испугана я,
Когда бы беды не случилось!
Княгиня-невестушка, лебедь моя,
Мне ночесь недоброе снилось!

Мне снилось: от берега франкской земли,
Где плещут нормандские волны,
На саксов готовятся плыть корабли,
Нормандии рыцарей полны.

То князь их Вильгельм собирается плыть,
Я будто слова его внемлю, –
Он хочет отца моего погубить,
Присвоить себе его землю!

И бабища злая бодрит его рать,
И молвит: – Я воронов стаю
Прикликаю саксов заутра клевать,
И ветру я вам намахаю!”

И пологом стала махать на суда,
На каждом ветрило надулось,
И двинулась всех кораблей череда –
И тут я в испуге проснулась…”

И только лишь Гида домолвила речь,
Бежит, запыхаяся, гридин:
“Бери, государь, поскорее свой меч,
Нам ворог под Киевом виден!

На вышке я там, за рекою, стоял,
Стоял на слуху я, на страже,
Я многие тысячи их насчитал –
То половцы близятся, княже!”

На бой Изяслав созывает сынов,
Он братьев скликает на сечу,
Он трубит к дружине, ему не до снов –
Он к половцам едет навстречу…

По синему морю клубится туман,
Всю даль облака застилают,
Из разных слетаются вороны стран,
Друг друга, кружась, вопрошают:

“Откуда летишь ты? Поведай-ка нам!”
– “Лечу я от города Йорка!
На битву обоих Гаральдов я там
Смотрел из поднебесья зорко:

Был целою выше варяг головой,
Чернела как туча кольчуга,
Свистел его в саксах топор боевой,
Как в листьях осенняя вьюга;

Копнами валил он тела на тела,
Кровь до моря с поя струилась,
Пока, провизжав, не примчалась стрела
И в горло ему не вонзилась.

Упал он, почуя предсмертную тьму,
Упал он, как пьяный на брашно;
Хотел я спуститься на темя ему,
Но очи глядели так страшно!

И долго над местом кружился я тем,
И поздней дождался я ночи,
И сел я варягу Гаральду на шлем
И выклевал грозные очи!”

По синему морю клубится туман,
Слетается воронов боле:
“Откуда летишь ты?” – “Я, кровию пьян,
Лечу от Гастингского поля!

Не стало у саксов вчера короля,
Лежит меж своих он, убитый,
Пирует норманн, его землю деля,
И мы пировали там сыто.

Победно от Йорка шла сакская рать,
Теперь они смирны и тихи,
И труп их Гаральда не могут сыскать
Меж трупов бродящие мнихи;

Но сметил я место, где наземь он пал
И, битва когда отшумела,
И месяц как щит над побоищем встал,
Я сел на Гаральдово тело.

Нелвижные были черты хороши,
Нахмурены гордые брови,
Любуясь на них, я до жадной души
Напился Гаральдовой крови!”

По синему морю клубится туман,
Всю даль облака застилают,
Из разных слетаются вороны стран,
Друг друга, кружась, вопрошают:

“Откуда летишь ты?” – “Из русской земли!
Я был на пиру в Заднепровье;
Там все Изяслава полки полегли,
Все поле упитано кровью.

С рассветом на половцев князь Изяслав
Там выехал, грозен и злобен,
Свой меч двоеручный высоко подъяв,
Святому Георгью подобен;

Но к ночи, руками за гриву держась,
Конем увлекаемый с бою,
Уж по полю мчался израненный князь,
С закинутой навзничь главою;

И, каркая, долго летел я над ним
И ждал, чтоб он наземь свалился,
Но был он, должно быть, судьбою храним
Иль богу, скача, помолился;

Упал лишь над самым Днепром он с коня,
В ладью рыбаки его взяли,
А я полетел, неудачу кляня,
Туда, где другие лежали!”

Поют во Софийском соборе попы,
По князе идет панихида,
Рыдает княгиня средь плача толпы,
Рыдает Гаральдовна Гида,

И с ними другого Гаральда вдова
Рыдает, стеня, Ярославна,
Рыдает: “О, горе! зачем я жива,
Коль сгинул Гаральд мой державный!”

И Гида рыдает: “О, горе! убит
Отец мой, норманном сраженный!
В плену его веси, и взяты на щит
Саксонские девы и жены!”

Княгиня рыдает: “О князь Изяслав!
В неравном посечен ты споре!
Победы обычной в бою не стяжав,
Погиб ты, о, горе, о, горе!”

Печерские иноки, выстроясь в ряд,
Протяжно поют: “Аллилуйя!”
А братья княжие друг друга корят,
И жадные вороны с кровель глядят,
Усобицу близкую чуя…
_________________

Зинаида Гипиус 14 ДЕКАБРЯ

Ужель прошло — и нет возврата?
В морозный день, в заветный час,
Они на площади Сената
Тогда сошлися в первый раз.

Идут навстречу упованью,
К ступеням Зимнего Крыльца...
Под тонкою мундирной тканью
Трепещут жадные сердца.

Своею молодой любовью
Их подвиг режуще-остер,
Но был погашен их же кровью
Освободительный костер.

Минули годы, годы, годы...
А мы всё там, где были вы.
Смотрите, первенцы свободы:
Мороз на берегах Невы!

Мы — ваши дети, ваши внуки...
У неоправданных могил
Мы корчимся всё в той же муке,
И с каждым днём всё меньше сил.

И в день декабрьской годовщины
Мы тени милые зовём.
Сойдите в смертные долины,
Дыханьем вашим — оживём.

Мы, слабые, — вас не забыли,
Мы восемьдесят страшных лет
Несли, лелеяли, хранили
Ваш ослепительный завет.

И вашими пойдем стопами,
И ваше будем пить вино...
О, если б начатое вами
Свершить нам было суждено!
14.12.1909 г.
___________________________________

Ширяевец Александр Васильевич

После побоища
(Васнецовское)

Он упал на цветы полевые
С половецкой стрелою в груди,
Смотрят в небо глаза неживые…
“Мать! Любимого сына не жди!”

Не одна Ярославна заплачет!
Пьет Каяла багряную муть –
Захлебнулась!.. А птицы маячат
Жадным клювом бойцов полоснуть…

Озарила поля роковые
Кровяная луна с высоты,
Заглянула в глаза неживые,
На шеломы, колчаны, щиты…

“Спите с миром! Отважно вы сгибли!
Кудри-шелк ветер тронул слегка…
Сына мать не дождется в Путивле,
Молодица – милого дружка…
_________________

Юрий Галкин ПОХОД КНЯЗЯ ИГОРЯ

В степи под копытами смерчем клубится
Дорожная пыль к половецкой границе.
Угрюмые кони в поту и пыли.
Славянские витязи едут вдали.

Князь Игорь дружины ведёт на врага,
Собрав для похода свои города, -
Знамением мрачным предсказан им путь,
И войско решает назад повернуть.

«Затменье удачу в походе сулит».
Дружинникам Северский князь говорит:
«Мы половцев вежи полоном возьмём,
И славу победы на Русь принесём».

Всё дальше славяне от русской земли,
Вот вежи кочевников в синей дали,
Цветные кибитки у тихой реки, -
И Игорь на вежи направил полки.

Стремительно кони к кочевью летят,
На всадниках грозно доспехи звенят,
В коротком сраженье противник сражён,
И русским достался, богатый полон.

Красивые дочери вольных степей,
Попали в объятия ратных людей, -
Забыли беспечно славяне войну,
Поддавшись любви и хмельному вину:

«Пируйте товарищи, пейте вино,
Разбитый противник от нас далеко, -
Хан в страхе от воинов наших бежит»,
Так Игорь удельным князьям говорит.

Пирует дружина, не страшен ей Кзак,
Но мчится к Каяле могучий Кончак,
Кочевья съезжаются с разных сторон,
И в диких степях русский стан окружён.

Трубчевский, и Рыльский,и Северский князь,
На Русь повернули, их силе дивясь,
В сраженье потерян богатый полон,
И с боем дружины отходят за Дон.

Упрямо славяне на запад идут, -
Коней боевых за собою ведут,
Пустые колчаны, нет больше воды,
И тают дружины от меткой стрелы.

Не в силах кочевников кони догнать,
От жажды их ноги не стали держать, -
Упорно дружины и в пешем строю
На Русь пробивают дорогу свою.

Два дня пробиваются к Дону они,
На третий бежали на Русь Ковуи,
Князь Игорь в плену на позор обречён,
«И падают други под вражьим мечом».

Не видеть славянам родимой земли,
Все ратью святою в ковыль полегли,
Ковуй будет рыскать как загнанный зверь, -
А веси застонут от страшных потерь...
___________________________________

Толстой Алексей Константинович

Князь Михайло Репнин


Без отдыха пирует с дружиной удалой
Иван Васильич Грозный под матушкой-Москвой.

Ковшами золотыми столов блистает ряд,
Разгульные за ними опричники сидят.

С вечерни льются вины на царские ковры,
Поют ему с полночи лихие гусляры,

Поют потехи брани, дела былых времен,
И взятие Казани, и Астрахани плен.

Но голос прежней славы царя не веселит,
Подать себе личину он кравчему велит:

“Да здравствуют тиуны, опричники мои!
Вы ж громче бейте в струны, баяны-соловьи!

Себе личину, други, пусть каждый изберет,
Я первый открываю веселый хоровод.

За мной, мои тиуны, опричники мои!
Вы ж громче бейте в струны, баяны-соловьи!”

И все подъяли кубки. Не поднял лишь один;
Один не поднял кубка, Михайло князь Репнин.

“О царь! Забыл ты бога, свой сан ты, царь, забыл
Опричниной на горе престол свой окружил!

Рассыпь державным словом детей бесовских рать!
Тебе ли, властелину, здесь в машкаре плясать!”

Но царь, нахмуря брови: “В уме ты, знать, ослаб,
Или хмелен не в меру? Молчи, строптивый раб!

Не возражай ни слова и машкару надень –
Или клянусь, что прожил ты свой последний день!”

Тут встал и поднял кубок Репнин, правдивый князь:
“Опричнина да сгинет!- он рек, перекрестясь.-

Да здравствует вовеки наш православный царь!
Да правит человеки, как правил ими встарь!

Да презрит, как измену, бесстыдной лести глас!
Личины ж не надену я в мой последний час!”

Он молвил и ногами личину растоптал;
Из рук его на землю звенящий кубок пал…

“Умри же, дерзновенный!” – царь вскрикнул, разъярясь,
И пал, жезлом пронзенный, Репнин, правдивый князь.

И вновь подъяты кубки, ковши опять звучат,
За длинными столами опричники шумят,

И смех их раздается, и пир опять кипит,
Но звон ковшей и кубков царя не веселит:

“Убил, убил напрасно я верного слугу,
Вкушать веселье ныне я боле не могу!”

Напрасно льются вины на царские ковры,
Поют царю напрасно лихие гусляры,

Поют потехи брани, дела былых времен,
И взятие Казани, и Астрахани плен.
_________________