Антропофаг (18+) Стр.2 :: Глава 6. Демон (Окончание) :: Собственное творчество

Igor I: 31.10.16 23:32

» Глава 6. Демон (Окончание)

Промокнув рукавом выступившую на лбу испарину, антропофаг взял со стола кружку и, подставив под вяло струящуюся из обрубка шеи кровь, терпеливо дождался, пока она наполниться на три четверти. Затем с наслаждением, смакуя каждый глоток, принялся неспешно цедить свежую, еще не успевшую остыть кровь. Покатившаяся внутрь теплая солоноватая жидкость привычно взбодрила его, вместе с приливом силы заставив голодно забурчать живот, недвусмысленно потребовавшим доброй порции свежей человечины.
Отставив в сторону до капли опорожненную посудину, напоследок слизнув с выщербленного края бордовые натеки, Ефим еще раз на оселке подправил и без того бритвенно острый тесак, которым легко, как растопленное масло рассекая податливую, чуть слышно хрустящую плоть, отделил обе груди убитой. Тут же на столе, звонко стуча по дереву лезвием и щедро добавляя новые раны к бесчисленным зарубкам на просаленной до черноты столешнице, грубо искромсал обрезь на окровавленные шматки, сбросив их на раскаленную, плотоядно заскворчавшую сковородку.
С наслаждением втянув поднимающиеся над адским жарким горячие испарения, он щедро сыпанул в него соли и специй, тщательно помешал, чтобы не пригорало и уже, было, наколол на кончик ножа первый кусочек, как халупу до самого основания потряс пушечной громкости удар. Будто выбитая взрывной волной входная дверь влетела внутрь, лишь считанные вершки не достав до носков сапог опешившего Ефима, так и застывшего с поднятым вверх куском жареного человечьего мяса, обильно текущим по лезвию и черенку ножа обжигающим жиром. А на пороге, из облака густого морозного пара протаял весьма решительно настроенный молодой человек, точно идущий на абордаж флибустьер вооруженный сразу двумя пистолетами в обеих руках, черные зрачки стволов которых были направлены антропофагу аккурат в середку клейменого лба...
Отослав с нарочным депешу, тем самым будто бы исполнив строгую инструкцию обер-полицмейстера не принимать никаких решительных мер по поимке разыскиваемого злодея без предварительного уведомления и получения поддержки, Петр Ильич, резво вскочив в седло, с места в карьер, со звонким железным цоканьем по булыжной мостовой и искрами из-под копыт, галопом полетел по пустынному ночному городу. В его голове, словно выжженный каленым железом, пылал план местности с конечной, нужной ему точкой в одном из пустынных в это время года дачных поселков правобережной Охты.
Дом, к которому черт во сне подвел титулярного советника, но куда тот, некстати разбуженный хозяйкой войти так и не успел, он нашел с ходу, мистическим образом ориентируясь в незнакомом месте и кромешной метельной тьме, будто при свете дня. Привязав к столбу покосившегося плетня коня, храпящего и роняющего после безумной скачки с губ белоснежную пену, Сошальский, на ходу выхватывая пистолеты и ощущая, как бешено колотиться готовое выскочить из груди сердце, кинулся к входной двери, из-под которой сочился едва различимый сквозь снежную круговерть жиденький свет. Каким-то задним умом понимая, что, невзирая на все усилия, безнадежно опоздал, полицейский с туманящий взгляд кровавой пеленой яростью, стократ усиленной безнадежным отчаянием, будто выпущенный из катапульты многопудовый каменный заряд врезался в не имеющуюся ни малейшего шанса устоять перед таким напором хлипкую дверь.
Уже на пороге вскинув оба пистолета, Петр Ильич вдруг прояснившимся, несмотря на судное, поистине адское освещение, происходившее в большей степени от жарко полыхающего очага, и лишь самую малость от оплывшего огарка дешевой сальной свечи, взглядом, ухватил сухого, ощутимо жилистого мужика, застывшего у шипящей на огне сковородки, а самое главное, подвешенное за ноги к низкому потолку избы обезглавленное женское тело с бордово сочащимися ранами вместо грудей. Жуткий, ни на что не похожий смрад, ударил в ноздри титулярного советника, на миг даже целиком перехватив дыхание.
Сколько длилась немая дуэль взглядов, Сошальский впоследствии так и не смог отчетливо припомнить, но, как ему тогда показалось – целую вечность. Однако, откровенно пренебрегая своим, казалось, откровенно безвыходным положением, первым порвал до крайнего предела натянутую струну молчания с поличным застигнутый на месте преступления изверг. Он, бесстрашно сверкнув глазами и ехидно искривив губы, демонстративно отправил в рот, оплывающий на кончике зажатого в его правой руке ножа бесформенный кусок мяса, неспешно прожевал, тяжело двигая челюстями, звучно сглотнул, после чего, раскинув руки по сторонам низко, в пояс поклонился со словами:
- Здравы будьте, ваше благородие. Премного благодарен, что тогда, на канале, от лютой смерти избавили, век помнить буду, – и уже распрямившись, продолжил: – Да не тушуйтесь, заходьте в избу, угоститесь, чем Бог… – тут он, поворачиваясь и упираясь взглядом в обезображенный труп за спиной, осознал нелепость упоминания Господа, как-то сконфуженно хихикнул и поспешно поправился: – впрочем, тут-то подлинно не Бог, а сам властитель преисподней Вельзевул, послал. Покудова девица свеженькая, уверяю, в лучших ресторациях подобного не испробуете. Доверьтесь знатоку на слово, вкус вышел отменный.
- Да ты!.. – захлебнулся в ответ, обомлевший от такой неприкрытого нахальства титулярный советник. – Да ты знаешь с кем?!.. Да я тебя в порошок!.. – проскрежетал он.
- Ведаю барин, – потемнел лицом вдруг переставший куражиться антропофаг. – Даже больше, чем ты чаешь, ведаю. А еще ведаю о том, что в левом твоем кармане вещица одна есть – крестик нательный серебряный. Крест сей, отлит из полтины лично мне его высокопревосходительством, покойным князем Багратионом за ратный подвиг жалованной, опосля цыганкой заговоренной, да на поле Бородинском французским осколком, что в мое сердце летел, рубленной. – Он тяжело, со свистом втянул в себя воздух и неожиданно взмолился: – Воротил бы ты мне его, ваше благородие. Тебе-то он вовсе ни к чему. Поверь на слово, окромя горя, ни черта не принесет. А мне же с ним не в пример легче помирать будет. Помилосердствуй, вороти.
И тут, Петр Ильич, обмерев, впрямь припомнил, что в последний миг перед выходом из комнаты по внезапной, ничем не объяснимой прихоти, действительно сунул в карман, бесцельно валявшийся на ночной столике трофей, прихваченный в разбойничьем вертепе. Он, не понимая, с какой стороны ожидать подвоха, уперся подозрительным взглядом в застывшего в ожидании изувера, но, словно ведомый чужой волей, вместо того, чтобы без лишних антимоний всадить в того пулю, покорно сунул стискиваемый левой ладонью пистолет в голенище, опустил руку в карман, нащупав по-живому теплое распятие и, извлекши его на свет, резким кистевым движением швырнул мужику. Тот же, подскочив на манер цирковой собачонки, ловко подхватил презент на лету и жадно прижал к нему губам. Потом, приговаривая: "Возвернулся-таки, возвернулся... А я завсегда веровал, что возвернешься... Мы ж с тобой друг к другу мясом приросли... Нам порознь никак невозможно..." – лихо, не выпуская из рук ножа, связал оборванный шнурок и, впопыхах роняя шапку, до того покрывающую уродливое сине-черное клеймо на лбу, продел голову в петлю и пристроил умиленно поглаживаемый пальцами крест на груди, прямо поверх одежды.
Затем антропофаг с облегчением перевел дух, поднял просветлевшие глаза на полицейского и вдруг в пояс поклонился со словами: "Великую ты мне услугу оказал, барин. Теперича до скончанья свово века за тебя молиться буду, – и на секунду примолкнув, добавил, – тока уж не обессудь, что за упокой". В тот же миг, так и не разогнувшись, он неуловимым движением швырнул в Сошальского нож.
Не иначе как все же отвлекшегося на представление и чуть ослабившего бдительность Петра Ильича оберегали какие-то потусторонние силы. Он разгадал коварный замысел людоеда лишь за мгновенье до броска и успел-таки дернуться в сторону. Так как изувер вынужден был метать нож из крайне неудобного положения, то смертельный снаряд пошел по восходящей траектории. Лезвие, назначенное пронзить титулярному советнику переносицу, однако всего-навсего лишь рассекло ему левое ухо.
Одновременно с броском ножа, сбросивший лицемерную маску покорности судьбе, и вовсе не намеревавшийся расставаться с жизнью разъяренный демон, вытянув перед собой руки, кинулся на Сошальского с намереньем вцепиться в горло стальными пальцами и, раздробив адамово яблоко моментально его удушить. Непроизвольно подавшийся назад и запнувшийся каблуком за порог Петр Ильич потерял равновесие, начиная заваливаться на спину. И тут, за считанные мгновенья от неминуемой смерти, – а как бы ни был молод и крепок титулярный советник, устоять против семижильного каторжника у него не имелось ни единого шанса, – лежащий на спусковом крючке стиснутого в правой руке пистолета нечаянно дернулся и тот выстрелил.
Бес, столько лет покровительствующий Ефиму и вытаскивающий его из, казалось, абсолютно безысходных ситуаций, на сей раз изменил себе, видать, решив сменить протеже. Выпущенная наугад пуля ударила антропофага точнехонько посередь лба. Для находящегося на краю гибели Сошальского время странно замедлилось и он, с тупым изумлением, хоть и сквозь клуб порохового дыма, тем не менее, отчетливо увидел, как центральная буква клейма "вор" на лбу противника сначала вспухает алым пузырем, а затем обращается в темно-бордовую дыру разом с разлетающимся кровавыми брызгами затылком.
Пришел в себя вывалившийся наружу Петр Ильич от острой боли в ушибленной пояснице и рассеченном ухе. Все еще плохо соображая, он с трудом поднялся и, с невольными стонами, пачкая руки в обильно сочащейся из раны на ухе горячей крови, покачиваясь на неверных ногах, шагнул внутрь избушки.
Как бы ни было полицейскому худо, ему хватило одного взгляда, чтобы убедиться в окончательной и бесповоротной смерти людоеда. Переступив через лежащее ничком с тошнотворно развороченным пулей затылком исчадье ада, он оказался рядом с продолжавшей как ни в чем ни бывало скворчать сковородкой, до краев заполненной жарящимся мясом.
Все еще находясь в состоянии помутненного рассудка и не осознавая, что творит, Петр Ильич подхватил с близкого стола обгрызенную деревянную ложку, зачерпнул шмат побольше и предусмотрительно подув на горячо парящий аппетитно подрумяненный ломоть, отправил его в рот. Необычный сладковатый привкус поначалу вызвал у него острое отвращение, но Сошальский почему-то не сплюнул, а продолжил жевать, исподволь меняясь в первоначальном мнении, с каждым новым движением челюстей все более и более проникаясь никогда ранее не ведомой утонченностью вкуса.
Петр Ильич не остановился, пока не опустошил всю сковородку. После этого, сытно отрыгнув и отчего-то уже не мучаясь от неожиданно утихшей боли в спине и в ухе, с новым чувством осмотрелся вокруг. Выглядев в дальнем угле ранивший его тесак, титулярный советник подобрал бритвенно острый нож и, примерившись, отхватил два увесистых куска от ягодичной части женского трупа. Завернув все еще сочащуюся сукровицей человечину в лоскуты, отрезанные от найденного тут же сукна и упаковав жуткий трофей в седельную сумку пугливо шарахнувшегося коня, Сошальский вставил окровавленное оружие в сжатый кулак мертвого антропофага. Затем ему в глаза бросился небольшой топорик. Примерив отлично отточенный инструмент к руке, Петр Ильич плотоядно усмехнулся, угадывая его предназначение, и недолго поразмыслив, добавил находку к припрятанному мясу. После этого подвинув лавку поближе к огню и удовлетворенно выдохнув, опустился на нее в ожидании вызванной перед отъездом с квартиры подмоги...
В конце декабря тысяча восемьсот двадцать четвертого года, аккурат перед Новым годом, через правительственную газету «Русский инвалид, или военные ведомости» полицейское ведомство в лице чиновника по особым поручениям при обер-полицмейстере титулярного советника Петра Ильича Сошальского не раз настоятельно разъясняло взбудораженным паническими слухами обывателям, что никаких каннибалов в столице нет и быть не может. А обнаруженные же в различных частях города изуродованные тела принадлежат бездомным бродягам, погибшим вследствие естественных причин, большую частью от стоящих лютых холодов, и уже после смерти объеденными безмерно расплодившимися бродячими собаками.