Marian:
02.02.13 01:25
» Глава 42
Глава 42
Занимался дождь, следуя вслед за яркими зарницами, блеснувшими над парковыми деревьями. Редкие капли падали медленно с неба на ветви, на нежно-зеленые листья и крышу дома, скользили по стеклу замысловатыми ручейками. Когда-то тоже был дождь, и так же он наблюдал это плавное падение вдоль гладкой поверхности стекла. И если бы тогда она решилась бы на ту ложь, в которой пыталась так убедить его…
Андрей криво улыбнулся, провожая глазами очередную слезу дождя, даже не слыша грохота грома, что ударил в свой барабан прямо над домом. Если бы тогда, а не теперь она бы выбрала путь лжи, он бы принял его, пошел вслед за ней по этой дороге. И, пожалуй, это был бы лучший вариант для истории, в которой они оба стали главными героями, будто в каком-то французском романе, а не наяву. Тогда он бы принял эту ложь с готовностью, отгораживаясь от всего, что указывало бы на обратное, оставаясь глухим к доводам рассудка. Ныне это было совершенно невозможно… эти письма, эти признания и то живое напоминание о том, что произошло. От которого она попыталась отказаться…
Он снова втянул в себя ароматный дым, а потом медленно выпустил, запрокинув голову на спинку кресла и переводя взгляд в потолок кабинета. Чтобы не смотреть через эти тонкие струи воды в парк, стараясь разглядеть через черноту стволов силуэт двухэтажного флигеля. За окном совсем потемнело, и в комнату вползли тени, прячась по углам или у шкафов с книгами, под столом, но звонить, чтобы подали света, совсем не хотелось. Андрей знал, что за дверью уже караулит один из лакеев, чтобы передать краткий приказ матери пройти в гостиную или диванную, где принимали очередного визитера. Они просто роем слетелись в дом после того, как Алевтина Афанасьевна приняла пару дней назад мадам Павлишину, «les oreilles et yeux de district» (
Уши и глаза уезда (фр.)), как метко назвала ее Софи. А у него сейчас было лишь одно желание – остаться одному, чтобы никто беспокоил ни советами, ни оправданиями, ни досужими и пустыми разговорами.
Андрей выдвинул один из ящиков стола, тронул пальцами бархат небольших коробочек, а потом открыл одну из них, извлекая на свет одно из украшений. Тонкая золотая цепочка легко скользнула между пальцев, позволяя жемчужине занять удобное место прямо в центре ладони, приятно холодя кожу. Он поднял руку и повертел ладонью слегка, ловя отблески первой весенней грозы на гладкую поверхность кулона, будто наслаждаясь его игрой блеска на том.
Андрей прекрасно помнил это небольшое скромное украшение на белой коже в декольте бального платья и тут же узнал его, когда увидел у ростовщика, к которому заезжал по поручению Кузакова в очередной раз. Потому и купил тотчас же, не торгуясь, даже понимая, что переплачивает втридорога. Чтобы никто не иной не смог этого сделать, ведь ростовщик уже выставил на продажу украшение. И остальные наборы и отдельные предметы тоже выкупил, поддаваясь какому-то неясному порыву. Сам не зная, зачем это делает и к чему они ему, эти украшения. Теперь они для Андрея стали очередными цепями, надежно приковавшими к прошлому. Отдать от себя он их не сумеет ни в чьи руки, а хранить… хранить означало снова и снова возвращаться назад, к тому, что уже давно следовало забыть…
Жемчужина снова тускло блеснула в очередном всполохе яркого света, словно напоминая о себе и той, кому она когда-то принадлежала, и Андрей сжал пальцы в кулак, пряча ее от своего взгляда.
«..Ты, mon cher Andre, не умеешь прощать…», когда-то говорила ему тетушка, отговаривая от брака с Анной, и он был вынужден признать, что Марья Афанасьевна во многом оказалась права. Нет, не умел он прощать. Потому что простить – означало для него понять и принять. Он чувствовал себя последним подлецом на всем белом свете, особенно в тот день, слушая, как Анна произносит те слова о сыне. Подлецом, потому что вынудил ее на этот шаг, понимая, что только от необходимости угодить ему Анна отрекается от дитя, устраняя препятствие к их возможному браку, неважно какие причины ее толкнули на тот.
Но и иначе… видит Бог! Иначе он тоже не мог! Постоянно помнить о том, что она была с другим… любила другого. И те слова, что сказала Андрею в парке, уверяя в собственной невиновности перед ним, даже те слова она уже когда-то говорила в письмах другому. Он слушал их тогда, и ему казалось, что в нем медленно сплетаются два чувства, совсем как ранее. Любовь и ненависть. Желание прикоснуться к ней, к ее коже, ее волосам или убежать прочь от этой злой и расчетливой красоты, которая так открыто и смело пользовалась своим очарованием. Заставить Анну замолчать, закрыв ей рот своей ладонью, или так же молча слушать далее, пытаясь изо всех сил не думать о том дне, когда он слышал схожие слова. Слова из письма другому…
Мог ли Андрей закрыть на глаза на эту ложь и принять оливковую ветвь перемирия? Мог ли впоследствии уподобиться ли брату и жить в браке, притворяясь, что не видишь уловок и лжи собственной супруги, что не замечаешь ее обманчиво-невинных взглядов? Нет, он решительно не смог бы так. Плохой из него притворщик. Только тот, кому нет никакого дела, может притворяться так искусно. Он бы определенно не сумел и, в конце концов, сделал бы и ее, и себя несчастными, ненавидящими друг друга за поломанные судьбы, как ненавидела отца его мать.
И надо бы позволить ей стать женой Чаговского-Вольного, которого, как Андрей был наслышан, Анна привечала так радушно еще этой зимой. Пусть стала бы княгиней, как задумала, давая князю надежды на нечто большее, чем просто знакомство! А потом сам же себя одергивал – за Чаговского она определенно пойдет из нужды, от отчаянья… а Андрей хотел, чтобы она была счастлива. Глупо! Господи, как же глупо! И еще глупее убеждать самого себя, что он делает все это исключительно из долга да по чувству вины перед ней. За ту ночь под этой крышей, за схожую грозу…
«…- Прости меня. Мне вернули кольцо именное… сказали, что ты мертв…Я знаю, это не оправдывает меня ни в коей мере. Но… О Боже, прости меня…»
В дверь кабинета трижды стукнули – один раз длинно и два раза коротко. Это Софи решилась нарушить его уединение, и Андрей быстро убрал украшение в коробку, а после задвинул ящик, бросив короткое: «Entrez!» (
Входи! (фр.)).
- О, как здесь… дымно! – удивилась сестра, входя в кабинет. – Скоро из-под двери дым пойдет, и к тебе прибегут с баграми и водой.
Андрей улыбнулся ее шутке, чуть двинув уголки губ, а потом подошел к окну и приоткрыл створки, впуская холодный воздух и яростный ветер грозы. Капли дождя тут же ворвались внутрь, попали на его руки и лицо, и он закрыл на миг глаза, позволяя тем охладить его кожу.
- Maman прислала за тобой. Скоро будут подавать ужин, Andre. А на него остаются Красновы с дочерьми, желают продолжить с тобой знакомство, - проговорила Софи, запахивая шаль от ветра, пробежавшегося по кабинету, зябко поведя плечами. – Оказывается, ты тут головы изрядно кружил на Рождество одиннадцатого года, mon cher! И в экосезе одну из девиц Красновых вел…
- Не помню, - коротко ответил Андрей. Он действительно не помнил сейчас ни своей партнерши по танцу на том балу, ни само семейство Красновых. И желания выходить и вести пустые светские беседы за ужином у него вовсе не было.
- Я сказала, что ты вряд ли составишь нам компанию по причине твоего нездоровья, - сестра ласково коснулась его плеча, а после прислонилась виском к его спине, подойдя к нему, все еще стоявшему у окна. – Что тебя беспокоит твоя рана, как обычно по смурной погоде. A propos (
Кстати (фр.)), как твоя нога?
- Как обычно, - усмехнулся Андрей, беря в свою широкую ладонь маленькую ладошку сестры и гладя ее пальцами.
- Я велю затопить баню. Тепло должно унять твою боль. И окно прикрой, mon cher. Что за безумие под бурю лицо подставлять? Эдак и до простуды недалеко, - тихо проговорила она, а потом обеспокоенно взглянула на Андрея. – Быть может, мы зря сюда приехали, mon cher? К чему все это? Разве же будет что-то, когда все вот так …? Давеча ты вернулся после прогулки такой… словно…
- Я прошу тебя! – произнес Андрей резко, прерывая Софи на полуслове. Говорить сейчас об Анне вовсе не хотелось. Даже с Софи. – Прошу тебя, не будем.
- А может, нет нужды держать все в душе своей так скрытно? – отчего-то не унималась та, все настаивала на откровенном разговоре. – Может статься, легче станет. Или я что подскажу.
- Ты, моя душа? – не мог не улыбнуться Андрей, а потом закрыл плотно окно, отгораживаясь от разбушевавшейся стихи и развернулся к сестре, чтобы заглянуть в ее встревоженное личико. Коснулся губами ее лба, благодаря этим коротким поцелуем за ту поддержку, которую та всегда оказывала ему. Даже тогда, когда семья отвернулась от него, Софи единственная поддерживала с ним отношения. Софи и его тетушка…
- Отчего бы и нет? Думаешь, я ничего не понимаю? – проговорила сестра. – Понимаю. И вижу все ясно, mon cher frère. Она сызнова отвергла тебя? Так отчего ты не оставишь ее? Я полагала, годы рознь вылечат твое сердце. Я не понимаю…
- Признаться, я и сам себя не понимаю, Софи, - с какой-то странной горечью произнес Андрей. – Я на перекрестье ныне и знаю только одно - совершенно не желаю принимать ни одной из сторон. Потому, в какую бы ни двинулся сторону, везде не то. Что будет хорошо сердцу, то не примет разум, а что по разуму, то совсем худо для сердца.
- Andre, - мягко произнесла Софи и провела ладонью по щеке брата. Он тут же поймал ее руку и коснулся губами тыльной стороны ее ладони. Ее взгляд невольно упал на сукно стола, на котором лежали стопкой ассигнации и монеты, оставленные после отчетности буфетчиком, ездившим в Гжатск восполнять запасы со стороны. – Помнишь, ты рассказывал мне, что тебя привела в Милорадово сама судьба, когда в орлянку сыграл? И maman, и я убеждены, что тебе не стоит оставаться здесь. Сущее безумие остаться тут на лето… Поедем в Агапилово, где выросли. Или в подмосковное имение тетушки, что к тебе перешло. Что толку быть здесь? Я же говорила тебе не раз, что, судя по всему, княгиней ей стать, не Олениной вовсе. Так не привечают, так не дают надежд иначе, сам понимаешь. А не можешь решить сам – спроси снова у судьбы. Fiez les caprices du destin, mon cher (
Положись на волю судьбы, мой милый (фр.)). Бросим монету?
- Не довольно ли с меня ее капризов? – усмехнулся Андрей. Но все же взял со стола одну из монет, уступая странному желанию решить все в один миг. За один бросок монеты. Как когда-то зимней порой, когда остановил сани на развилке дорог. – «Решка» - едем из Милорадово. «Орел»…
Он не стал договаривать. Легко бросил монету вверх, а потом поймал на лету, уже не глядя не нее, а куда-то в сторону, в черноту грозы за стеклом. И Софи перевела взгляд в том же направлении, заметив тревогу, мелькнувшую в его глазах, и то, как вдруг застыло лицо. Где-то вдалеке, чуть справа, как она помнила, должен стоять флигель двухэтажный, в котором жила Шепелева со своими домочадцами и вольными слугами. Именно в той стороне то вспыхивали, то гасли маленькие, но такие яркие ныне по этой темноте огоньки.
- Qu'y a-t-il? (
Что случилось? (фр.)) – спросила Софи, и казалось, от звука ее голоса Андрей вернулся в этот кабинет оттуда, куда его уже увели мысли. Он взял ладонь сестры и вложил в нее монету, зажав пальцы, чтобы та не выпала из руки. А потом быстро обогнул стол и направился к двери спешными шагами.
- Ты куда? Andre! – Софи попыталась нагнать его, но не смогла, потому только и оставалось, что спешить следом, нахмурившись при его коротком приказе: «Редингот мне!», брошенному караулившему за дверями кабинета лакею. Тот бросился бегом наперед барина через анфилады комнат к вестибюлю, стараясь не упасть, поскользнувшись на скользком паркете.
- Что-то стряслось, - коротко ответил он сестре, спешащей следом. А потом вдруг остановился, минуя одну из комнат - стрельнула в беспокоящем еще с утра колене острая боль. – Я схожу до флигеля и вернусь. Отсидеться в своих покоях ныне, как понимаю, не удастся. Коли maman приметит, что вышел, скажи ей, что… что… А впрочем, ничего не говори, Софи! Вышел. Et tout! (
И все! (фр.) )
- Andre, там же ливень! И погляди в окно – буря, не иначе! Подумай о себе! Коли решил узнать, что там – пошли кого из людей. Да и что там могло стрястись? Просто за поленьями вышли из флигеля с огнем. А ты встревожился…
- Софи, за дровами не ходят втроем, - коротко ответил Андрей, облачаясь в редингот с помощью лакея, вернувшегося из передней. – Довольно странно, не находишь?
- Странно, что ты так отчаянно стремишься туда, mon cher, - заметила ему сестра. А потом разжала кулачок, в котором по-прежнему была зажата монета. – Хотя отчего я говорю о странностях? Ты ведь не уедешь… пока она здесь, не уедешь. И в тот раз…
- Что – в тот раз? – переспросил Андрей, отсылая лакея за тростью, без которой нынче при этом приступе и шагу не ступит. Хотя уже догадался, что скажет сестра.
- В тот раз ты бы все едино повернул в Милорадово, верно? Даже если бы был не «орел»…
Они смотрели внимательно и пристально друг другу в глаза, такие похожие цветом и разрезом, понимая, что ненадобно слов сейчас. Потому что в этот миг вдруг стала душа такой открытой, словно книга, в которой без труда можно было увидеть все, так тщательно скрытое прежде от сторонних глаз.
А потом Андрей замер, прислушиваясь к какому-то шуму, донесшемуся со стороны вестибюля – тихие голоса, становящиеся все громче и громче, шелест подола, стук дверей. Софи заметила, как резко развернулся он вдруг в ту сторону и в тот же миг заспешил к выходу из комнаты, не обращая внимания на боль в колене. Распахнулись двери одной из дальних комнат, и в проеме показалась женская фигурка в знакомом уже Софи бархатном темно-фиолетовом пальто. Она быстро пробежала расстояние, разделяющее ее и Андрея, и со всего размаху буквально влетела в его открытые для объятия руки, заставляя Софи опешить от увиденного. Как и лакеев, и Пафнутия Ивановича, что торопились следом за незваной гостьей, так лихо ускользнувшей от них в вестибюле.
Софи даже стало неловко отчего-то наблюдать, как прижимается к Андрею, обхватывая руками, цепляясь за ткань редингота, плачущая Анна, и как крепко брат привлек ту к себе, что-то шепча тихо в безуспешной попытке успокоить, как ласково проводит по непокрытым мокрым от дождя волосам той ладонью. Словно в замочную скважину глядела супружеской спальни, вдруг подумала она и поспешила отвести взгляд в сторону, посмотрела с укором на лакеев, так и застывших на месте от этой сцены, встревоженных видом заплаканной барышни, их бывшей хозяйки. Махнула рукой Пафнутию Ивановичу, мол, уходите все прочь, что те и поспешили сделать, а сама снова посмотрела на брата, качнула недовольно головой, поймав его взгляд, когда он на миг встретился с ней взорами. Отстранился от Анны, пусть и на ладонь только.
- Что стряслось? – спросил Андрей Анну, обхватывая ладонями ее лицо и вынуждая посмотреть на него. – Что случилось, Анни?
От нежности, с которой он произнес ее имя, Анна вдруг разрыдалась пуще прежнего, заставляя сердце Андрея забиться сильнее в груди. Хотя первоначальный ужас, который он ощутил, глядя, как мечутся в темноте огни возле флигеля, отступил при виде ее, целой и невредимой, отголосок страха перед чем-то ужасным все же остался и ныне метался в душе.
- Это мне кара… кара Господня! – ее глаза были широко распахнуты, в них едва ли не безумие ныне горело, и от этого собственный страх стал разрастаться, теснясь под полотном рубахи и сюртука. – Он отнял его у меня… отнял! О, mon fils!
Софи, услышав эти слова, открыла рот от удивления, но ахнуть так и не ахнула, заметив взгляд Андрея, который тот бросил поверх головы Анны на сестру. Промолчала, постаралась скрыть свое удивление и поспешила отойти подальше от них, к окнам, предоставляя им возможность мнимого уединения.
- Что стряслось? – повторил Андрей, ничего толком не понимая. Он нажал кончиками пальцев чуть сильнее на ее кожу за ушами, пытаясь вернуть ее в сознание с той грани между истерикой и ясной памятью, на которой Анна сейчас балансировала. – Что с ребенком?
- Я его потеряла, - тихо прошептала она, словно боясь произнести вслух эти слова. – Он пропал, понимаешь? Помоги мне… только ты можешь помочь мне…
Он действительно был готов на все ради нее, даже перевернуть землю, чтобы помочь ей. Но больше добиться от Анны ничего не удалось – она снова захлебнулась плачем, и Андрей привлек ее к себе, обнял, пытаясь успокоить.
- Прошу, позвони, - попросил он сестру, все еще стоящую молча у окон. – Пусть сходят во флигель и узнают, что стряслось. А еще пусть Пафнутий пошлет за доктором Мантелем. Неизвестно, что там.
Что случилось во флигеле, они узнали буквально в ту же минуту, когда на звонок явился лакей, стоявший за дверью, а вместе с ним в комнату шагнул смело Иван Фомич, растерянный, теребящий шапку в руках. Он низко поклонился сначала барину, потом молодой барышне, то и дело косясь на Анну.
- Беда у нас, барин, - коротко сказал он, повинуясь вопросительному взгляду Андрея, брошенному поверх русоволосой головы Анны. – Барчук наш пропал. Дениска не уберег, шельмец эдакий… У меня кое-что в голове имеется на сей счет. Мне бы людей… В селе искать надо. Оттуда холопка, что нянчила барчука, вестимо.
- Будут вам люди, - твердо сказал Андрей, и лакей понимающе кивнул тут же, как подтвердил точно таким же кивком и принятие приказа седлать барину коня, а потом быстро скрылся за дверьми комнаты, подтолкнув туда же и бывшего дворецкого. Негоже простолюдину, пусть и вольному, в господских покоях грязь оставлять!
- Я поеду с тобой! – вдруг вцепилась в рукав редингота Анна, когда Андрей попытался освободиться от хватки ее рук, отвести ее вглубь комнаты, к софе и креслам у камина. – Это я виновата! Понимаешь – я! Если бы я тогда…
- Послушай меня, - он снова крепко обхватил ладонями ее заплаканное лицо, заставляя посмотреть в свои глаза, пытаясь через короткие фразы донести до ее замутненного ныне переживаниями и страхами сознания, что ей не место рядом с ним сейчас. – Послушай меня, Анни! Это не просто выезд верхом, не прогулка. Посмотри в окно! В грозу да верхом – сущее безумие! Твоя нервозность передастся лошади, и тогда… Останься здесь, пережди. Я привезу его! Ты веришь мне? Веришь?
И Анна вдруг затихла, успокоилась неожиданно, опустив руки и выпуская из пальцев ткань его редингота. А потом кивнула и так запальчиво прошептала: «Я тебе верю!», что у него даже потеплело в груди от этих слов.
- Останься здесь, - повторил он. А потом вдруг мимолетно коснулся губами ее лба, поддаваясь порыву, не в силах удержаться от того под взглядом ее широко распахнутых глаз. И через этот короткий поцелуй Анне словно передалось его спокойствие и его уверенность в том, что Сашенька вернется к ней. Потому она только молча проводила взглядом его уход из комнаты, а потом позволила лакею снять с себя мокрое от дождевых капель пальто и заняла место на софе, вперив взгляд в едва слышно отмеряющие ход времени фарфоровые часы, так знакомые ей.
Софи же с ее места от окна эта гордо выпрямленная спина и спокойное красивое лицо вдруг показались странными. Ни малейшего следа тревоги на лице или недавних бурных слез. У самой Софи к этому моменту опух бы и покраснел нос, а лицо было бы все в некрасивых пятнах, а тут… И теперь, столкнувшись буквально лицом к лицу с Анной, Софи понимала плохо скрываемую зависть Катиш, которую без труда угадывала в речах кузины Шепелевой. Такая красота не могла оставить безучастной ни мужчину, ни женщину. И даже в ней, в Софи, ныне возникла буря самых разнообразных чувств, которые мешали думать здраво.
«Прошу тебя позаботься о ней», попросил Андрей, уходя, и, вспоминая выражение его глаз, Софи не могла не подчиниться. Она все-таки двинулась к сидящей на софе Анне и только тогда, когда встала ближе, заметила, как рвет та в каком-то странном оцепенении тонкое кружево, которым был отделан рукав ее платья.
- Я прикажу подать травяного чая с мелиссой и пустырником. Или быть может, вам угодно будет успокоительных капель? – спросила Софи, вздрогнув при громком раскате, который раздался за окном. И подумала о брате, который где-то сейчас под сплошной пеленой дождя и на размытой водой земле пытается удержать коня, не дать тому запаниковать от этих ужасающих даже человека звуков.
- Нет, благодарю вас. Лауданума довольно, - как-то чересчур холодно и резко ответила ей Анна, дернув в очередной раз кружево, рвя тонкие переплетения. – Чай – было бы чудно, благодарю вас…
И снова тишина установилась в комнате, прерываемая изредка лишь стуком двери, когда принесли на подносе пары и чайник с заваренным травяным настоем, тихим звяканьем фарфора и раскатами грома за окнами, уже реже угрожающими откуда-то издалека. Софи смотрела на Анну и едва сдерживала себя, чтобы не задать той многочисленные вопросы, которые то и дело крутились в голове. Почему вы разорвали так спешно и в полной тайне от всех обязательство брачное? Отчего отвергли Андрея, но по-прежнему возвращаете его к своей персоне? К чему вам он? И понимаете вы, что он сейчас рискует собой и своим здоровьем, разъезжая в дождь? Знаете ли вы о его грудной, после которой доктора предупредили о нежелательности любых простуд? Знаете ли вы о его больном колене? Эта поездка принесет ему несказанные муки после, и Прошка будет несколько часов ставить компрессы на покрытую шрамами кожу, пытаясь унять невыносимые боли. Знаете ли вы об этом, Анна? Знаете ли, что вы стали причиной того, что жизнь Андрея так переменилась…? Знаете, на что готов он ради вас? И готовы ли вы сами хотя бы на малую долю жертв по отношению к нему?
Но Софи молчала. Смотрела, как Анна, оставив в покое кружево, водит пальчиком по ободку фарфоровой чашки, отчего-то робея задать все эти вопросы. А еще Софи пусть и немного, но боялась, что Алевтина Афанасьевна все же решится оставить гостей и пройти в это крыло дома, в эту комнату, чтобы проверить, отчего так долго не возвращается дочь. Она не сомневалась, что уже вся дворня знает о происшествии, а уж девкам матери не составит особого труда разведать о том. И тогда…
- Это я виновата, - вдруг сказала Анна, и Софи удивленно взглянула на нее, не ожидая, что та вдруг заговорит после более чем получасового, судя по циферблату, молчания. – Это я виновата! Мне не надо было оставлять его. Кто я после того?
- Полагаю, невозможно все время находиться при дитя, - аккуратно заметила Софи. – На что тогда няни?
- Няни старятся, - ответила Анна, глядя куда-то перед собой. – Им тяжело становится. А девки молодые глупые донельзя… Доверить младенца мальчику! Надо же было подумать о том!
И снова принялась рвать кружево оборки рукава, снова заплакала тихонько, глотая слезы, чем совершенно заставила Софи потеряться. Только и оставалось, что слушать тихое тиканье часов на каминной полке да шелест постепенно успокаивающегося дождя, который оставила вместо себя недавно бушевавшая над Милорадово гроза.
Спустя какое-то время Анна вдруг протянула руку через стол и ухватилась за ладонь Софи, на миг перепугав ту неожиданностью своего поступка, взглянула в голубые глаза, так похожие на те, в которые только и хотелось сейчас смотреть, пытаясь в тех набраться уверенности в положительном исходе этих поисков.
- Он отыщет его! – тихо, но твердо произнесла Анна, и Софи кивнула, не понимая, вопрос ли это был или нет. И сжала ободряюще руку Анны, сама не понимая, почему вдруг забывает о своем предубеждении против нее, столь долго лелеемом все это время.
- Il n'y a pas de doute à cela (
Несомненно (фр.)), - улыбнулась несмело Софи, а потом вдруг почувствовала странный комок в горле, когда Анна неожиданно раздвинула дрожащие мелко губы в широкой улыбке и прошептала:
- Il est admirable… admirable! (
Он дивный… дивный! (фр.))
Но прежде чем Софи сумела прийти в себя от этой неожиданной реплики и от тех чувств, которые та в ней вызвала, в дверь тихонько стукнули. Появившийся на пороге Пафнутий Иванович поманил к себе барышню и прошептал ей, что «барин прислали-с человека, что дите отыскалось в полном здравии и целостности» и что «просили-с барышню Анну Михайловну проводить до флигеля, куда и привезут барчука Шепелева». Но Анна уже расслышала, о чем тихо говорит дворецкий Софи, уже быстрым шагом шла к двери, намереваясь побыстрее добежать до места, где ей отдадут в руки младенца.
Подумать только! Столько нянек в доме, а упустили ребенка! Пантелеевна понадеялась на Глашу, поддаваясь приступу, который скрутил ее во второй половине дня, не давая разогнуть спину. А та не успевая по домашним делам попросила погулять с барчуком Дениску, складывающего дрова в поленницу. Дениску же вскоре сманили в лес мальчишки, рассказав ему о находках оружия и даже ядер, что остались после войны. В уезде за сдачу такой находки выдавали билетами – от желтенькой до синенькой бумажки (
Т.е. от рубля до пяти). Говорили, что мужик из соседнего Святогорского сумел так на лавку насобирать этого добра по лесу.
Тот попробовал уговорить Глашу забрать в дом барчука, да только тот снова разревелся в голос.
- Иди-ка ты покатай его покамест в тележке вокруг флигеля, - распорядилась тогда Глаша. – Мне еще к ужину пирогов надо налепить. А то деду твоему скажу, что ты табак нюхал вместе со Степкой дворничьим за поленницей давеча днем. Выгуляй барчука, пока не в сон того клонить не станет. Мне с ним тогда полегче будет…
Но Дениска не стал унывать – посадил мальчика на закорки и понес к лесу. Там, как и обещал один из сельских парнишек, на кромке лесной барчука доверили одной из знакомых девчушек, уже караулившей двух младенцев, спящих в сене на телеге, пока родители и старшие братья отрабатывали барщину, выйдя с остальными на сев яровых. Тем паче, как рассказал потом Дениска, барчук утомился от поездки на закорках, задремал, прислонившись к спине мальчика. Не тащить же его в лес с собой! А так – под присмотром и на удобном ложе из сена... Вот только вспомнил о барчуке Дениска, только когда вернулся к флигелю из леса, спасаясь от наступающей грозы. Когда Глаша и Пантелеевна, белея на глазах лицами, спросили не о том, где его носила нелегкая до сих пор, как намеревались, а только одно – где барчук. Вот тогда-то Денис и понял, что будет сегодня нещадно бит дедом, ведь лица девочки, которой отдал он барчука в телегу, он даже не запомнил…
Анна недовольно взглянула на Софи, когда та вдруг задержала ее за руку, не давая выйти из комнаты.
- Анна Михайловна, вас проводят иным путем, - тихо проговорила она, а потом кивнула лакею, который поспешил в сторону оранжереи. Через маленькую дверцу той можно было выйти из дома в сторону сада, оставаясь незамеченными теми, кто мог ненароком выйти в переднюю или выглянуть в окно из комнаты одного из салонов первого этажа. Только сейчас, когда тревога и волнения постепенно улеглись, Анна вдруг поняла, какую оплошность совершила своим нежданным визитом.
- Благодарю вас, - она быстро взяла руку Софи и пожала ту, а потом выскользнула за двери комнаты, спеша за лакеем, который освещал ей путь через неосвещенные покои дома в темную оранжерею. Там она не смогла удержаться, чтобы на бегу не коснуться мягких лепестков цветов, подмечая, что Андрей воссоздал разбитый французами и поляками растительный рай в том виде, в котором Анна его помнила. А уже от оранжереи почти бежала по дорожке, даже не стараясь перепрыгивать через лужи, не обращая внимания на сразу же промокшую обувь. Так быстро стремилась дойти до флигеля, что сопровождающий ее лакей с трудом поспевал за ней и даже едва не наткнулся на нее, когда она резко встала, завернув за угол флигеля.
К подъезду медленно приближался всадник, как-то странно склонившись чуть вперед, и Анна сразу поняла, что этот всадник и везет ее драгоценную пропажу. И верно, на руках у Андрея полулежал Сашенька, надежно спрятанный от редких капель дождя полой редингота. Большая мужская ладонь придерживала маленькую головку в ситцевом чепчике с оборкой кружева, Андрей казался великаном по сравнению с младенцем, так доверчиво прильнувшим к нему.
- C’est votre perdu (
Вот ваша пропажа (фр.)), - тихо проговорил Андрей, когда остановил коня возле безмолвно застывшей Анны. – В Святогорское уехала. Оттуда были крестьяне, что барщину отрабатывали...
Бедные люди и сами были перепуганы не меньше Анны, когда обнаружили, что увезли с собой чужого ребенка да еще в господском платье. Они встретились Андрею на дороге – хотели отвезти младенца к местному батюшке, чтобы тот решил судьбу найденыша. А могли ведь и бросить на обочине дороги, опасаясь обвинения в воровстве господского ребенка. Нет дитя, нет следов никаких, нет обвинений…
Мальчик родился в рубашке, подумал тогда Андрей, отпуская перепуганного мужика, одарив того парой рублей за то, что в целости дитя сохранил за это время. Но этого он Анне, разумеется, не сказал, не желая добавлять пустых тревог в ее душу. Передал по ее знаку мальчика в ее протянутые руки, стараясь ненароком не потревожить того. Но Сашенька все равно проснулся, хотя и не целиком выскользнул из объятий дремы. Положил на плечо Анны толстенькие ручки, что виднелись в широких рукавах его платья, уткнулся носиком в ее тонкую шею чуть выше ворота платья. А она повернула лицо и несколько раз горячо поцеловала того в лоб, в носик, в щечки и даже в ситец чепчика.
И от этой картины у Андрея вдруг сдавило горло, стало трудно дышать. Словно почувствовав его внезапное замешательство, дернулся, громко фыркая, конь, вынуждая Анну снова поднять взгляд на всадника. Как же ей хотелось, чтобы Андрей не сидел верхом, а стоял подле нее сейчас! Тогда Анна шагнула бы к нему, как смело сделала этим вечером в усадебном доме, прижалась к нему всем телом, вынуждая его обхватить ее стан руками. И уткнулась бы носом в ямочку на шее, прямо под горлом, как сделал это сейчас Сашенька…
- Вы едины, - произнес вдруг Андрей медленно, и Анна пожалела, что вокруг темнота, и она не может видеть его лица в этот момент. – Так и должно быть... так и должно!
Он замолчал, будто делая паузу, но в этот момент резко распахнулась дверь флигеля, разлился кругом свет от лампы, что вынес на крыльцо Иван Фомич. Заголосила громко Глаша и тут же смокла, когда на нее цыкнула мадам Элиза, после сбежавшая по ступеням прямо в домашних туфлях, чтобы подхватить из рук Анны Сашеньку, потревоженного этой суматохой.
- Oh, monsieur Olenin, vous êtes notre sauveur! C'est la stricte vérité! – говорила она спешно и явно волнуясь, с трудом сдерживая слезы. - Je vous remercie! Oh, monsieur Olenin, vous êtes notre sauveur! (
О, господин Оленин, вы – наш спаситель! Это сущая правда! Благодарю вас! О, господин Оленин, вы – наш спаситель! (фр.))
- Il n'y a pas de quoi (
Не стоит благодарностей (фр.)), - ответил ей Андрей, придерживая поводья заволновавшейся от шума и суеты коня. – Где искать Иван Фомич ваш подсказал. Ему и благодарность. Вы и без моей помощи сумели бы найти вашу пропажу, мадам. Я лишь ускорил его возвращение, - и потом уже Анне, тише и мягче. – Вам будет лучше уйти в дом, Анна Михайловна. Дождь все накрапывает, и вы вся вымокли…
Она хотела так много ему сказать сейчас. Действительно хотела. Но мысли спутались, и слова так и не сошли с языка. Оттого просто стояла и смотрела на него снизу вверх, пытаясь разглядеть лицо на фоне вечернего неба и темной зелени деревьев. А потом подбежала Глаша к ней и накинула на плечи и голову широкий платок, укрывая ее от пронизывающих капель моросящего уже дождя, что-то приговаривая под нос о слабом горле барышни и обманчивом вечере мая.
- Ступайте в дом, - снова повторил Андрей снова, слыша все возрастающий плач ребенка, доносящийся через открытую дверь дома. – Вы нужны ему… comme personne (
Как никто другой (фр.))... Только вы!
/
...