Мой ангел злой, моя любовь... (ИЛР)

1 … 13 … 136

Навигатор по разделу • Справка для авторов • Справка для читателей • Оргвопросы и объявления • Заказ графики • Реклама • Конкурсы • VIP

Marian: 21.05.12 00:23

» Глава 10

Глава 10

Солнечный летний полдень. Ясное небо без единого даже самого маленького облачка над изумрудным простором парка. Хрупкие девичьи фигурки в летних светлых платьях и аккуратных шляпках из соломки, отличающиеся лишь цветами широких лент, высокие и темные силуэты мужчин через тонкую ткань эшарпа, что повязали ему на глаза.
- Ici! Venez ici! Ici! (Сюда! Идите сюда! Сюда! (фр.)) - манили голоса, высокие и тонкие, грубые и низкие. – Ici!

Андрей замер на миг, а потом пошел в нужную ему сторону, расставив руки в стороны, чтобы сразу поймать шалунью, что вовлекла его в эту детскую забаву, пообещав ускользнуть от зорких глаз мадам Элизы в глубину парка позднее. Он ясно различал ее голос, ее тихий лукавый смех и даже, он готов был поклясться в том, шелест ее платья. Он видел, как она медленно отступает от него, направлял ее в сторону лип и широких кустов сирени, чтобы ей некуда было бежать от него, загонял ее в ловушку.

Хлопнул громко над ухом кто-то из мужчин, скорее всего, господин Павлишин, надеясь отвлечь Андрея от его цели, спасти свою Музу, но он даже не повернулся в его сторону. Мелькнул перед руками самыми женский силуэт, словно пытался сам скользнуть в его руки. Андрей распознал по темному платью Марию, легко обогнул ее, делая вид, что резко поменял направление, а потом снова продолжил путь к своей цели.

- Я вас поймал, - сказал Андрей громко, чтобы слышали остальные, когда в его руках оказался тонкий стан, и тихо добавил для нее одной. – Анни.
- Pas possible?! (Неужто?! Правда?! (фр.)) - раздался резкий ответ с коротким грубым хохотком. Андрей сдернул с глаз эшарп, чтобы взглянуть на нее, удивленный ее возгласом. Под его руками отчего-то была парковая обманка (Фигура для украшения парков в виде прогуливающихся людей. Делалась из картона или тонких досок, искусно раскрашивалась для дополнительного сходства ) - искусно разрисованная женщина в летнем платье и шляпке, украшенной цветами, с широким бантом под подбородком. Он хотел уж сказать Анне многое, что думает об этом глупом розыгрыше, но ее не было рядом. И в пределах его взгляда тоже не было. Как и остальных. Он был в парке совершенно один…

- Pas possible?! – снова прозвучало едко, чуть ли не в самом ухе, и Андрей проснулся резко, будто кто-то вырвал его из этого ночного морока этим громким возгласом. Но в комнате было тихо, только где-то вдалеке слышался лай собак, спущенных на ночь по периметру усадьбы, и раздавался храп Прошки, спавшего на топчане в соседней гардеробной.

Как Андрей ни вертелся на сбитых от беспокойного сна простынях, как ни пытался снова закрыть глаза и заснуть, ночной покой к нему так и не вернулся. Быть может, это было из-за духоты, стоявшей в последние ночи, или из-за неясного беспокойства, что вдруг вспыхнуло в душе отголоском этого странного сна. Спустя время ему пришлось оставить бесплодные попытки, подняться с постели, отдаваясь на милость своей нежданной гостьи - бессонницы. Андрей не стал будить Прошку, а сам плотно набил табаком трубку и медленно раскурил, наслаждаясь ароматом отменного товара английской лавки на Кузнецком мосту, встал у распахнутого в сад окна, с удовольствием подставляя обнаженные плечи ночной прохладе.

Андрей и сам бы не сумел объяснить себе причины того странного беспокойства, что ныне сдавило слегка сердце, тревожило голову. Причин для того ведь не было никаких. Визит к Михаилу Львовичу окончился именно так, как и предполагал Андрей: тот встретил его любезно, молча выслушал его краткую тираду, только кивнул в ответ коротко, прося подождать, пока переговорит с дочерью.
- Простите меня, Андрей Павлович, - сказал Шепелев. – Станете отцом – поймете меня. Прежде чем дать вам ответ, мне надобно переговорить с Анной Михайловной.

Андрея провели в соседнюю библиотеку, плотно затворив двери в кабинет, куда, как он подозревал, тут же кликнули Анну. Он не стал прислушиваться к тому, что творилось ныне в кабинете, хотя и мог, подойдя к открытому окну. Подошел к полкам, взял одну из книг в синем бархатном переплете и только тут вдруг заметил, как дрожат пальцы, перелистывая страницы. Значит, не так хладнокровен, как пытаюсь казаться, усмехнулся Андрей.

Потом распахнул двери в кабинет лакей, склоняя вежливо голову, и Андрей повернулся, взглянул через проем внутрь комнаты, где, не скрывая своей радости, стояла Анна, ухватившись за спинку одного из кресел. Только ее сияющие глаза и видел он, когда шел в кабинет, с трудом заставил себя отвести взгляд от ее лица и посмотреть на улыбающегося Михаила Львовича.
- Я с большим удовольствием имею честь дать вам свое отеческое благословение на союз с моей дочерью, Андрей Павлович, - Шепелев взял руку Анны и вложил ее пальчики в широкую ладонь Оленина, снова широко улыбнулся, когда Андрей тут же поднес их к своим губам. Анна же смущалась, отводила глаза и от радостного отца, и от теперь уже жениха, что смотрел на нее так пристально. Покраснела, когда отец громко крикнул принести в кабинет бутылку шампанского и бокалы, сетуя, что Петр Михайлович уехал в Гжатск по делам, стал поздравлять их чересчур шумно по ее мнению.

А затем вдруг Анна нахмурилась, когда Андрей, отвечая на вопрос Шепелева о предполагаемой дате венчания, заявил категорично:
- На Рождество, полагаю, не позже.
- O, non! – запальчиво возразила она. Две тонкие полоски недовольства пролегли на ее лобике между изгибами тонких бровей. – Нет, папенька, только не Рождество! Не зима!
Михаил Львович взглянул растерянно на Андрея, умоляя своим взором уступить невесте, тому пришлось перенести дату.
- Тогда на Красную Горку, согласно обычаям.
- О нет, - покачала снова головой Анна, а потом резко поднялась с кресла по соседству с Андреем, подошла к отцу и положила ладони тому на плечи. – Я желала бы летнее венчание, когда сама природа в праздничном уборе, когда нет слякоти и бездорожья. На день моего рождения, pas vrai, papa (верно, папа (фр)) ?
- О том просить надо не меня, душа моя, - уклончиво ответил Михаил Львович, взглядом прося снова Андрея согласиться с его дочерью. – Андрея Павловича проси о том.
- Andre? – Анна резко распрямила спину, встала за спинкой кресла отца, словно проглотив кочергу. Он видел, как отчаянно она желает, чтобы он и в этот раз уступил ей. И он уступил: желает летнее венчание – пусть будет лето. Михаил Львович, словно почувствовав его недовольство, быстро заговорил о приготовлениях к свадьбе, о подготовке бумаг, о назначении встречи с поверенными. И о вечере, что надо бы дать в честь помолвки.

- Быть может, не soirée en l'honneur de accordailles (вечер в честь помолвки (фр.)), а скромный ужин нынче вечером? – предложил Андрей. – Тогда и огласить могли бы после завтрашней службы.
- Нет! – снова запальчиво возразила Анна. – Так не надо! Не надо! Мы не можем огласить о помолвке завтра, никак не можем. Еще не получено разрешение из полка Андрея Павловича. Покамест следует переждать. Как получим разрешение, так отец Иоанн и огласит о венчании с амвона.

Андрей прикрыл на миг глаза, чтобы скрыть от отца и дочери Шепелевых свою злость. Ему это слишком напоминало те дни, когда его помолвка Надин состоялась только на словах.
И Надин, и ее родители приняли тогда его предложение с радостью, ведь на их глазах открыто разворачивалась история любви Андрея и их дочери – взгляды украдкой, неловкие касания друг друга словно невзначай, прогулки и катания в лодке на местном озере. Ни для кого не было секретом, что когда влюбленным минет подходящий для брака возраст, об их предстоящем союзе объявят с амвона местного храма.

Но неожиданно захворала мать Надин, и оглашение отложили до дня ее выздоровления. А после пришло письмо от Марьи Афанасьевны, в котором та сообщала, что добилась зачисления Андрея в Кавалергардский полк. Пусть солдатом, как положено, но дворяне быстро получали звания в гвардии. «И думать медлить нельзя», убеждала она Андрея, и его родителей. Да и никто особо не был против этого зачисления – для Андрея, младшего сына московского дворянина, за счастье было такое начало службы. Даже Борис не сумел попасть в гвардию, служил в армейском полку в Петербурге.
Для вступления в брак отныне требовалось разрешение командира эскадрона, тот же отписал в ответ, что рекомендует Андрею прибыть к месту службы и только со временем решить этот вопрос. Да и запрещено было солдатам вступать в брак, коим был зачислен молодой Оленин в полк. «Получите офицерское звание», рекомендовал ротмистр.

Андрей уехал тогда в Петербург едва ли не плача от разочарования и собственного бессилия. Ему казалось, что неспроста совсем была отложена помолвка, как ни убеждали его в обратном родители Надин и его собственные, как ни успокаивала его сама Надин.
- Езжай, мое сердце, с покойной душой, - целовала она его в щеки и в лоб, приговаривая. – Подумать только – Петербург! Петербург, mon coeur! От такого разве можно отказ дать?

Он отслужил солдатом шесть дней, а после был переведен в унтер-офицеры и начал свой скорый путь вверх по служебной лестнице: из унтеров в юнкера через пару месяцев, в кампанию 1805 года ушел уже корнетом, стремясь, как можно скорее выслужить себе привилегию вступить в брак. И в то же время видел, как тают день от дня его надежды на скорое венчание с Надин.

Кавалергарды были самым привилегированным полком Петербурга, наиболее приближенным ко двору. Говорили офицеры даже меж собой только по-французски, частенько пренебрегая русским, от них требовалось неукоснительное знание придворных обычаев и этикета, отчего Андрею, воспитанному в деревне, пришлось помимо изучения строевой службы повторять когда-то заученные основы в перерывах между караулами, разъездами и, как ему казалось, бесконечными смотрами и парадами.
Обмундирование у офицеров полка было особое – с золотом эполет и пуговиц, с дорогим английским сукном мундиров. Перчатки из тончайшей лайки. Лошадей требовалось иметь минимум двух и только дорогих и породистых. Да и гуляли кавалергарды, в коих ходили в основном представители знатных фамилий империи, только с шиком, на широкую ногу. Если и трактир, а не модная только открывшая свои двери для посетителей ресторация, то не немецкий, как у армейских офицеров, а самый лучший - Демотов (Один из самых известных в Петербурге трактиров, основанный в 1779 году купцом из Страсбурга Филиппом Демутом. Там не только предоставляли комнаты и столы в зале, но и устраивались концерты. Считался самым лучшим, но был и самым дорогим) . Если девицы, то только худенькие модистки-француженки, а не полные немки, служанки трактиров и бюргеров слободы. Если и выходы в свет, то только в лучшие дома Петербурга. Если волокитство, то только за первыми красавицами столицы.

Все это требовало средств и немалых. Андрей уже отчетливо понимал, отчего в полках гвардии ходили негласные приказы, запрещающие младшим офицерам вступать в брак. Прожить на жалование и одному было невозможно, не говоря уже об аренде квартиры и остальном.
А привести Надин, его хрупкую Надин, в одну из душных комнат казарм подобно другим женатым офицерам он не мог позволить себе. И жить после только на милости тетки, оплачивающей его нужды в Петербурге, поспособствовавшей ему экипироваться для похода в Австрию, тоже не мог. Оставалось только писать письма Надин каждые три дня и просить подождать. «Самое большее год, ma chere Nadine», обещал он.

А потом наступил 1805 год и та провальная, по мнению многих офицеров гвардии и армии, кампания в Австрии. И Аустерлицкое сражение, в котором Андрей едва не лишился глаза, а то и жизни, и после которого не досчитался почти всех товарищей по полку – часть попала в плен к французам, многие навсегда остались на австрийском поле. Он возвращался в Россию уже поручиком с золотым наградным оружием и орденом в петлице. Возвращался Андрей, окрыленный обещанием своего командира о разрешении на брак, еще не зная, что оно ему уже вовсе ненадобно. Нет, отсрочки определенно не несли с собой ничего доброго!

- Когда же вы желаете огласить? – спросил Андрей Анну, с трудом скрывая свою злость на нее за подобные проволочки, которые та намеренно создавала отчего-то.
- Ах, к чему торопиться! – рассмеялась искусственно та, склонилась к отцу и ласково провела того по плечу. – Торопиться не стоит вовсе. Получите разрешение на брак, а еще благословение вашей матушки, тогда и будем думать об оглашении. Верно, я говорю, папенька?
- Полагаю, верно, моя разумница, - Михаил Львович ласково потрепал ее руку на своем плече. – Анна Михайловна права, Андрей Павлович. Вот получим разрешение и благословение вашей матушки, так и в храм пойдем.

Анна отвергла и предложение отца позвать домашних, чтобы рассказать им о предстоящем событии. Мол, Петра нет дома, а ей хотелось бы, чтобы он в числе первых узнал. Вот воротится из Гжатска, так сразу и объявим всем, улыбалась она, но Андрей видел ясно, как она сжимает в волнении руки, как чересчур старается убедить в своей правоте остальных. Да, по ее словам выходило все гладко и разумно, но отчего ему казалось, что что-то нечисто тут, неискренне? Отчего он вдруг стал подозревать за этой дивной улыбкой какой-то неведомый ему пока замысел? Оттого, что всегда знал, что под этим дивным лицом ангела может скрываться далеко не ангельская натура?

Андрей хотел расспросить ее о причинах подобной отсрочки, и они должны быть весьма серьезными, по его мнению, чтобы он мог понять и принять происходящее безропотно, не настаивал позднее на перемене этого решения. Но потом им позволили уйти на прогулку в парк в сопровождении старенькой нянечки, как потребовала капризно Анна, зная, что Пантелеевна не сможет так зорко наблюдать за ними, как делала бы это мадам. И они пошли по аллеям парка под руку – медленно и степенно, чтобы не отставала от них нянька, не теряла их из вида. Вроде бы и нареченные, а вроде бы и нет…

Скрывшись в тишине одной из отдаленных от дома аллей, Анна вдруг остановилась, с улыбкой взглянула на Андрея и, отпустив его локоть, вдруг вернулась назад, к няне.
- Посиди-ка на скамье, милая няня, - она подвела Пантелеевну за руку к мраморной скамье, тепло нагретой солнечными лучами, что без особого труда пробивались через крону стоявшего возле дерева. – Ты, верно, устала идти, отдохни. А мы с Андреем Павловичем тут неподалеку постоим, вон там, на лужайке у женской фигуры.
Пантелеевна оглянулась за спинку скамьи, взглянула на статую, стоявшую поодаль.
- За чубушником что ль? Нет, душенька моя, не позволю! С мужчиной да скрываться с глаз, слыхано ли? Ты чего это, срамоту разводить удумала?
- Ты бы язык придержала, Пантелеевна, - резко оборвала ее Анна, а потом улыбнулась вдруг. – Не с абы каким мужчиной, как ты скажешь. Сговорены мы с Андреем Павловичем. С этого дня и сговорены.
- Сговорены? – няня долго и внимательно смотрела в лицо Анны, а потом резко привлекла ее к себе, поцеловала в лоб. – Ох, душа моя, ох светик ты мой! Ну, иди тогда, что ж я не разумею? Но как крикну, так тут же воротаетесь, поняла? Ведаю я, чего им надобно, мужчинам.
- И что им надобно? – переспросила Анна шутливо, но все же с любопытством в голосе, и нянька легонько стукнула ее по плечу.
- А ничего! Опосля сама проведаешь о том. И смотри у меня, душа моя, - для поцелуя только лоб и щеки подставляй, ясно?
Конечно же, Анна пообещала, скрещивая за складками подола пальцы. Ей так хотелось побыть хотя бы пару минут наедине с Андреем, что она пообещала бы ныне весь свет за это.

Андрей не сказал ни слова, когда она повернула его ступить с гравия аллеи на изумрудную зелень газона. Как молчал все это время, что они шли по парку. Анна знала, что он зол на нее, что ему не по душе отчего-то ее поведение, и вдруг испугалась, что он переменит свое решение, возьмет свое слово назад. Оттого и спросила, едва они остановились за чубушником:
- Вы… вы переменились ко мне, Андрей Павлович? – он не смог не взглянуть на нее недовольно. – Вы злы на меня. Отчего?
- Вы желаете стать моей женой, Анна? – последовал вопрос, и она улыбнулась ему, как улыбаются ребенку, сказавшему глупость, коснулась его щеки ладонью, лаская.
- Bien sûr (Конечно (фр.)), хочу стать вашей женой! Только вашей! Вашей!
И Андрей снова потерял голову от ее горячего шепота, от этих тонких пальчиков на своей щеке, от вкуса ее губ, которые Анна подставила ему, едва заметила, как он стал склоняться к ее лицу. В конце концов, он позднее сделает все, чтобы она переменила свое решение о столь долгом ожидании дня их свадьбы. По крайней мере, оглашение должно состояться еще до его отъезда в Вильну в следующую пятницу. Так и будет!

- Мне не нравится эта медлительность с оглашением! – заявила графиня, едва Андрей рассказал той о своем визите к соседям, вернувшись из Милорадово. Она приняла его в своем будуаре, отослав всех девушек прочь. Марии с ней не было. – Не по нраву мне то совсем!
Она недовольно поджала губы, забывая, что еще недавно желала, чтобы этой свадьбы не было вовсе, чтобы Андрей получил отказ. Что это с Анной? Что с ее разумом? Странно все это!
- Будто и не торопится с тобой под венец, - заметила Марья Афанасьевна, озвучивая ту самую мысль, которую так настойчиво гнал от себя Андрей.
- Зато я туда спешу, ma tantine. Оттого и ей придется перемениться!
- Волоком что ль под венец потащишь, коли не так будет? – усмехнулась графиня.
- Понадобится – потащу! - и Марья Афанасьевна только ныне заметила, как он зол, как ходит желваки на его лице. Покачала головой удрученно.
- Отчего ты уперся, аки баран в ворота? Отчего, mon cher? Столько девиц кругом – любую выбирай. Нет, тебе же ту подавай, чтобы душу вывернула из груди! Ни одно ее имение в приданом не стоит того, что принесет тебе этот поспешный брак. Желаешь ее получить – женись, но не скоро, подожди с венчанием. Год, два! Она еще взбалмошна и упряма, переменчива в своих предпочтениях, нет в ней покамест разумности, а ты… Ты, mon cher Andre, не умеешь прощать. Не умеешь того, не спорь даже! Ко мне Надин писала… плакалась…

Андрей резко поднялся с места, едва не опрокинув стул, на котором сидел. Отошел от тетки к окну, стал наблюдать за закатом, чьи ярко-розовые тона уже окрасили небосвод вдали над кронами парковых деревьев.
- Надеюсь, ma tantine, вы не будете мне читать нотаций о том, как следует вести себя beau-frère (Деверь, свояк, шурин. Тут: деверь (фр.) ) добропорядочному. Я не оставил ее после смерти брата, ей есть, где жить и на что. А то, что… я не обязан питать к ней чувств никаких. И не питаю. Она жаловалась на мой холод, c'est vrai (не так ли (фр.)) ? Надин уже писала о том и к маменьке, совсем позабыв, что та клянет ее на все лады за смерть Бориса. И к Софи о том же. Та уже выговаривала мне, что я чересчур строг и холоден к pauvrette Nadine (Бедняжка Надин (фр.) ). Но Надин забыла, что то тепло, которое было в моей душе к ней, она сама растратила когда-то. Да не вы ли когда-то с холодцой были к ней? Отчего такое расположение ныне?
- Вот о чем и речь! Я могу простить тех, кто слаб, кто уже наказан судьбой за свои грехи. Ты же – нет! Не умеешь, - графиня снова покачала головой, а потом поспешила переменить тему разговора. – Когда о приданом речь вести будете? Я бы желала быть при том.
- Следующего дня, после полудня. Приедет поверенный Шепелевых из Гжатска и управитель-немец. Буду рад, коли составите мне компанию, - но графиня видела по его глазам, что его ничуть не заботит вопросы приданого, что дадут за невестой. Другие мысли ходят в его голове, совсем другие.

Они недолго говорили о том, что может дать за дочерью Шепелев. Разговор вскоре перешел на письма к матери и к полковнику за разрешением на брак.
- Карл Карлович (Имеется в виду К.К. Левенвольде, который в 1812 году был командиром Кавалергардского полка. Герой Бородино) не откажет мне, - проговорил Андрей, хорошо зная нрав барона, стоявшего во главе полка. Позволил же тот ему задержаться на пару месяцев из отпуска. – Так что можно огласить и до получения письма от него. Эту проволочку я не потерплю.
- А что скажет твоя маменька, Андрей, на этот брак, хотела бы я знать, - задумчиво произнесла графиня, а тот только криво усмехнулся.
- Ничего не скажет. Вы же знаете, ma tantine, моя мать не разговаривает со мной уже более двух лет. А не послушать слов, сказанных мне сестрой, пусть даже переданные из уст матери, я имею полное право. Или вы думаете иначе?

Нет, графиня так не думала. Она вообще была до крайности души огорчена этой неприятной ситуацией в семье, когда мать за столько лет не сказала ни слова сыну, ни строчки не написала в письме. Настанет день, и Алевтина Афанасьевна непременно пожалеет о том, графиня была убеждена в этом. И очень жалела, что так рано ушел от них Павел Петрович, единственный кто сумел бы сдержать норов ее сестры. Ах, милый Поль, погрустнела она, милый Поль…

А потом снова завели разговоры об имениях и оброках, которые определил для своих крестьян Андрей, обсудили недавно введенный подушный налог, вызвавший столько возмущения у помещиков, и графиня снова заговорила о возможном приданом:
- Ты слишком рано просил руки, mon Andre, - корила она, гладя спинку болонки, лежащей у нее на коленях. – Слишком рано. У меня вызывают беспокойство те траты, которые терпел господин Шепелев последние годы. Я доподлинно знаю персон, коих должность предводителя привела к финансовому краху. Все эти праздники, балы, рауты, базары да благие дела… И неизвестно, как там поживал в Москве Петр Михайлович. Я слыхала, он изрядный любитель азарта. Не проведал ничего, пока в Москве проездом был, о том?
- Я не собираю толки, ma tantine, - проговорил медленно Андрей. – И мне нет никакого дела до чужой азартности.
- Ты снова в обиде на меня, mon cher? – взглянула на него через лорнет Марья Афанасьевна. Он стоял в тени, что вползла в дом с летним вечером, лицо скрытно от нее глаз, что только раздосадовало ее. – Аль все за утро обиду держишь? Ну, прости за слова те меня, грешную. Знаешь, как горяча, как язык мой неудержим. Коли желаешь ступить под венец именно с Анной Михайловной, за тобой буду, подсоблю всем, чем сумею. Хоть и против я того... против!
- Благодарю вас, ma tantine, - Андрей шагнул из своего укромного угла к ней, склонился над ее рукой, обтянутой кружевом митенки. Графиня же только потрепала его светло-русые волосы, дернула легко, словно наказывая за этот неверный, по ее мнению, шаг, на который он решился.

После разговора тетушкой и последующего ужина, за которым обсуждали вероятность войны с Наполеоном и возможный срок размещения полка Андрея в Вильне, он долго не мог уснуть из-за странной смеси тоски и какого-то худого предчувствия, что заползли в душу. А имя Надин снова вернуло ворох воспоминаний, напомнило о давно минувших днях. Оттого и никак не мог выбросить из головы некое сходство своего прошлого с настоящим.
А затем пришел этот сон с «обманкой». Неужто снова в руках его совсем не то, что кажется? Неужто снова пустые надежды тешит, строит никогда не свершившиеся планы? Отчего так страшится Анна даже не венчания, а просто оглашения о предстоящем браке? Что ее так пугает?
Андрей до самого рассвета размышлял о том, как ему следует поступить ныне, что предстоит сделать за такой короткий срок – седмицу, чтобы переломить это глупое упрямство невесты, причины которого он, как ни силился, не мог понять. Оглашение должно быть еще до следующей воскресной службы. А еще лучше – обручение. Чтобы он с покойной душой и сердцем уехал в Вильну в свой полк. А там и война с Наполеоном, неминуемая гроза которой висела над страной последний год, не так страшна ему…

На следующий день после завтрака заложили коляску, чтобы ехать в Милорадово на встречу с Михаилом Львовичем. Но Андрей вдруг решительно отказался занять место в экипаже, сказал тетушке, что лучше прогуляется в этот погожий солнечный день. Ему вдруг захотелось пройти через тот самый лес, в котором еще вчера он был так уверен в происходящем, так уверен в ней, своей милой Анни.
Марья Афанасьевна не стала уговаривать его, даже слова не сказала. Только взяла с него обещание, что Андрей не задержится, что будет скоро в Милорадово, не заставит себя долго ждать. Он пообещал ей, помогая занять место в коляске, целуя на прощание руку, которая как обычно, наградила его мимолетной лаской, коснувшись щеки.

Как все любопытно складывается, думал Андрей, аккуратно ступая по лесной тропе, на которой еще недавно догонял бежавшую от него Анну. Еще в прошлом году он даже подумать не мог о том, что настанет день, когда он будет готов обдумывать день своего венчания, представлять подле себя женщину. И даже тот тихий семейный быт, который так любили высмеивать холостые офицеры – «шлафрок и колпак на растрепанных кудрях, жена в капоте да чепце подле за кофеем и сдобой, орущие в мезонине дети», ныне отчего-то казался скорее раем, чем адом, от которого бежали в молодых летах, как черт от ладана. Лишь бы все свершилось. Хотя надо было отметить, что гораздо приятнее было представлять супружескую спальню, чем утреннюю трапезу. И то, как она будет замирать под его руками, как замирала в первый миг поцелуя... ее нежную кожу, ее губы… ее широко распахнутые глаза, подернутые дымкой желания…

В парке Милорадово, куда Андрей вскоре ступил из леса, уже ставшая привычной тишина тут же ушла. Где-то стучали молотками дворовые, ремонтируя покосившуюся за зиму беседку у пруда, а справа от залесной аллеи отчетливо слышались редкие выстрелы. Андрей на миг помедлил, а потом свернул в ту сторону, решив, что это Шепелев развлекается стрельбой в этот солнечный полдень, забыв о назначенной встрече.

Но это был не Михаил Львович, а его сын. Невысокий коренастый слуга, видно, его денщик, стоял подле него и подбрасывал вверх щербатую тарелку, которую брал из стопки у своих ног. Петр же тут же вскидывал ружье и стрелял по мишени в воздухе. Он стоял к Андрею нынче боком и по его резким движениям, по недовольно поджатым губам и хмурому выражению лица Оленин понял, что тот не в духе. Он уже выходил из-за аккуратно постриженных кустов, которые отгораживали лужайку, выбранную для импровизированного тира, от аллей, как вдруг расслышал в звенящей тишине, установившейся после очередного выстрела, собственное имя. Тут же замер на месте непроизвольно, прислушался.

- … сдался! Гляди ж ты, сдался! Даром я на него ставил, Лешка. Даром! И этот растаял, как снежная фигура, как только в очи ее глянул. Думал я, дольше протянет, а не нет – пала крепость, обвалилась без единого залпа! Diable! Diable! Diable! (Черт! Черт! Черт! (фр.)) Кто ж знал, что она выиграет это pari stupide (дурацкое пари (фр.))! Ну же! Бросай!
И снова полетела тарелка в воздух. И снова громкий выстрел, от которого на миг закладывает уши.
- Merde alors (Вот так дерьмо (фр.))! Ума не приложу, что нынче делать. Да и что за игра ведется! – Петр не мог не поморщиться недовольно. – Ведь согласие дала. Отчего? Зачем? Спрашиваю – только улыбается с загадкой в глазах. Поди, разгадай, что удумала!
- Знать, дела не будет? – спросил Лешка, и Петр задумался на миг, а потом тряхнул головой, словно мысли сбрасывал из нее дурные.
- Будет дело, будет! Я ж вижу по ней, что игра у нее своя. Знать, крепка ее обида за то, что творил тогда кавалергард. La vengeance est un plat qui se mange froid (Месть – блюдо, которое подается холодным (фр.)). С местью торопиться не стоит. Сказала, будет у ее ног ползать, вот и ползает голубчик… Бросай!

Фюить – полетела тарелка в воздух, и Петр резко вскинул ружье, но промахнулся, упустил мишень, отчего только крякнул раздосадовано.
- Вот поиграет с седмицу, полагаю, проводит Оленина в полк, а после после и отставку даст. Анна получила то, что хотела, выиграла наш спор. Потешит свое самолюбие, поводит за нос и вильнет в сторону. Кавалергард – знатная для нее добыча, особенно ныне, когда он тут для многих привлекателен. А Анна всегда получала самую лучшую, самую желанную для всех игрушку. Пусть и тешится ныне с ним. А мы с тобой, Лешка, подождем… подождем…
- Можно было бы ротмистру про пари намекнуть, - проговорил денщик, и Петр на миг задумался. – Аль безымянную записку послать на сей счет. Мол, так и так… Не стерпит того он. На лбу писано, что не стерпит. Таков уж он!
- Ты забыл, с кем речи ведешь, Лешка! – вдруг вспылил Петр, ткнул в плечо денщика ружьем. – Твое дело тут ныне заряжать да тарелки бросать и только! А то речи какие завел. Запамятовал, что с господином говоришь, с офицером! Дело то не для меня. Само все решится! Les paris sont ouverts (Еще не ясно, как дело обернется (фр.)), помяни мое слово. Не понимаешь язык благородный, да? Бросай, говорю!

Андрей не помнил, как миновал аллеи парковые, как подошел к дому со стороны партера. По зеленому газону чуть поодаль от основного большого цветника бегали игроки в лапту с битами в руках. Что-то кричала, забывшись в азарте игры, Катиш возмущенно смущенному Павлишину, который не мог отвести глаз от хохочущей задорно Анны, пропуская свой ход.

Видимо, только-только она отбила мяч, потому что легко бежала по воображаемой площадке, размахивая битой. Ее волосы чуть выбились из узла на затылке, висели редкие пряди вдоль лица. Шляпка была опущена за спину, солнце освещало фигурку, не скрывая от взгляда линии хрупкой фигуры через тонкую ткань летнего платья с короткими рукавами.
- Ау, Павел Родионович, не зевайте! – задорно крикнула Анна, и только тогда Павлишин сумел оторвать от нее взгляд, побежал в сторону Андрея изо всех сил, стараясь не уронить в траву очки, так забавно подпрыгивающие на его переносице при каждом шаге. Анна же подпрыгивала на месте и хлопала в ладони, подбадривая неуклюжего бегуна, явно насмехаясь над ним.
Она запрокинула голову и задорно рассмеялась, когда Павлишин едва не упал, поскользнувшись подошвами туфель на траве, ей вторила Полин, прикрыв рот ладошкой, даже мадам Элиза, сидящая в кресле в тени, улыбнулась при виде этого. А потом Анна заметила стоявшего в отдалении Андрея, замерла на месте, прервала свой смех, будто распознав по его облику, какой огонь пылает ныне в его душе, сжигая дотла.

- О, monsieur Оленин! – в нескольких шагах от него остановился Павлишин. – Не будете ли любезны подать мне мяч?
Андрей проследил взглядом за его указующим жестом и увидел в траве мяч, в сажени от своих сапог. Он склонился и подобрал его, подбросил на ладони играючи, заметив, как устремились на него взгляды игроков и наблюдателей за игрой.
И она. Она тоже смотрела на него, приложив к глазам ладонь козырьком, поместив биту подмышку. Легкий ветерок трепал подол ее платья, русые локоны у такого прекрасного лица. Дивного лица ангела, под нежным обликом которого скрывалась такая дьявольская натура.

Mon mauvais ange (Мой злой ангел (фр.)), скривил губы Андрей, а потом размахнулся и бросил мяч через расстояние, разделяющее их, прямо через голову господина Павлишина. Мяч легко ударился о ноги Анны, упал в траву к носкам ее туфелек.
- Что вы себе позволяете?! – вскричал Павел Родионович, поправляя очки, так и норовившие соскользнуть с переносицы. Андрей же не обратил на него внимания, направился мимо него к дорожке, ведущей к дому. – Что вы себе позволяете?!
- Il n'y a pas de mal (Ничего страшного (фр.)), Павел Родионович, - поспешила успокоить неожиданно вспылившего Павлишина Анна, улыбаясь одними уголками губ. Бросок был совсем несильным – мяч только скользнул по ткани платья, даже не ударившись о колени.
Но не этого броска вдруг испугалась Анна. Ныне, когда Оленин подошел ближе, она видела, что Андрей снова зол. Не просто зол – в бешенстве, судя по побелевшему шраму, так отчетливо выделяющемся ныне на слегка загорелом лице, судя по дернувшимся на лице желвакам, когда он встал в паре шагов от нее на гравийной дорожке.

- Нет! Нет! Вы не правы, Анна Михайловна! – горячился Павел Родионович, подходя к ней. Анне даже пришлось чуть придержать его за рукав сюртука, испугавшись, что тот может наговорить лишнего. – Андрей Павлович, вестимо, забыл, кто стоит супротив него на игровой площадке. La femme! (Женщина! (фр.))
- Вы ошибаетесь, Павел Родионович. Это не я забылся. Это Анна Михайловна запамятовала, против кого ступила играть! – Андрей взглянул в ее глаза таким взглядом, что Анне стало не по себе от него. Повеяло вдруг холодом, несмотря на духоту солнечного полудня. Она пыталась разгадать, есть ли подоплека под этими словами, чувствуя, как пробежала легкая дрожь вдоль позвоночника при воспоминании, как нынче утром обсуждала с братом свой выигрыш, радовалась успеху.

- Le partie est termine, Аннет, - проговорил Андрей, приветствуя ее коротким кивком и предлагая свою руку, для того, чтобы повести в дом, куда уже, верно, прибыла Марья Афанасьевна. Она долго смотрела в его глаза, тщетно пытаясь понять, есть ли скрытая подоплека в его словах, которая ей вдруг почудилась, или нет ее вовсе, вздрогнула невольно, когда он повторил холодно. - Votre partie est termine … (Партия окончена… Ваша партия окончена (фр.) )

/