*Исторические стихотворения

Тарасова Лариса

О чем задумался, Аттила, сын Мунчуга,
в преддверье схватки, перед жаркой смертной битвой,
где алчный скифский меч упьется, злой пьянчуга,
в пылу сражения и кровью, и молитвой?

Воспой, Великий Гунн, всю ярость дикой битвы,
когда несется степь оскалом многоликим
сквозь тьму разящих стрел! Останься неубитым,
где глохнет сердца стук под топотом и гиком,

где конница летит, безумное сознанье
сметая в дробь копыт, в однообразье ада,
где в прах сгорает день в чаду звездою ранней,
а хриплый рык врага – отмщенье и награда!

Несметно воинство стремительное гуннов!
Копытом лошади ломаешь ты короны:
шатер, тарпан, седло – кочевье дней подлунных,
где галла дерзкого тебе доступны троны

и замки готов. Зрит смятенная Европа,
как в сумрак скифских стрел скрывается светило,
как лесть придворного лукавого сиропа
гортанным кличем варвара гроза размыла!

О чем печаль в твоих глазах, седой Аттила?
Колчан твой полон, лук тугой, тарпан игривый,
костров несметных пламя жарче, чем горнило,
и ветры всех степей коням сплетают гривы!

Ты храбр, Великий Гунн, но тих в плену наитий:
в мятежном трепете, что в латах бьется глухо,
живут улыбка девы с клятвою Табити
и кубок с козьим молоком под снежным пухом…

… рогоз осоке шелестит сквозь робкий шепот,
песок шуршит змеей, волнует не забыто,
снуют ветра. В степи бескрайней клекот:
стервятники слетаются.
И завтра – битва!

Некрасова Дарья

Среди руин великой Трои
Скучает македонский царь:
Ушли в Аид ее герои,
И мир уже не тот, что встарь.

Потомки тех далеких предков,
Что здесь под камнями лежат,
Подходят вереницей редкой
И Александру говорят:

«Тебе, под твердой чьей рукою
Все греки вместе собрались,
Подарим лиру мы с поклоном;
На ней играл еще Парис».

А будущий владыка мира
Ответную им держит речь:
«Мне не нужна Париса лира,
Мне нужен Ахиллесов меч!

Тот меч, который Ахиллесу,
Помог за друга отомстить,
И мне поможет хитрых персов,
При встрече быстро победить.

Когда земля и в небе птицы,
И все здесь будет лишь мое,
Тогда и лира пригодится;
Сейчас же мне не до нее!..»

Саша Черный СТРАННЫЙ ЦАРЬ ( быль)

Простой моряк, голландский шкипер,
Сорвав с причала якоря,
Направил я свой быстрый клипер
На зов российского царя.

На верфи там у нас, бывало,
Долбя, строгая и сверля,
С ним толковали мы немало,
Косясь на ребра корабля.

Просил: везу в его столицу
Семян горчицы полный трюм.
А я хотел везти корицу…
Уж он не скажет наобум!

Вошел в Неву… Бескрайней топью
Серели низкие края.
Вздымались свай гигантских копья,
Лачуги, бревна… Толчея!

И вот о борт толкнулась шлюпка,
Вошел, смеется: «Жив, камрад?»
Камзол, ботфорты, та же трубка,
Но новый — властный, зоркий взгляд.

Я сам плечист и рост немалый,—
Но перед ним, помилуй Бог,
Я — как ребенок годовалый…
Гигант! А голос — зычный рог.

Все осмотрел он, как хозяин:
Пазы, и снасти, и борта,—
А я, как к палубе припаян,
Стоял в тревоге, сжав уста.

Хватил со мной по стопке рома,
Мой добрый клипер похвалил,
Сел в шлюпку… «Я сегодня дома,—
Царица тоже» — и отплыл.

Как сон, неделя промелькнула.
Я помню низкий потолок,
Над койкой карты, два-три стула,
Токарный у стены станок,

План Питербурха в белой раме,
Простые скамьи вдоль сеней.
Последний бюргер в Амстердаме
Живет богаче и пышней!

Денщик принес нам щи и кашу.
Ожег язык — но щи вкусны…
Царь подарил мне ковш и чашу,
Царица — пояс для жены.

Со мной не прерывая речи,
Он принимал доклад вельмож:
Я помню вскинутые плечи
И гневных губ немую дрожь…

А маскарады, а попойки!
И как на все хватало сил:
С рассвета подымался с койки,
А по ночам, как шкипер, пил.

В покоях дым, чадили свечки.
Цуг дам и франтов разных лет,
Сжав губки в красные сердечки,
Плясали чинный менуэт…

Царь Петр поймал меня средь зала:
«Скажи-ка, как коптить угрей?»
На свете прожил я немало,
Но не видал таких царей!

Теперь я стар, и сед, и тучен.
Давно с морского слез коня…
Со старой трубкой неразлучен,
Сижу и греюсь у огня.

А внучка Эльза, — непоседа,
Кудряшки ярче янтарей,—
Все пристает: «Ну, что же, деда,
Скажи мне сказочку скорей!»

Не сказку, нет… Но быль живую,—
Ее я помню, как вчера.
«Какую быль? Скажи, какую?»
Про русского царя Петра.

План Питербурха в белой раме,
Простые скамьи вдоль сеней.
Последний бюргер в Амстердаме
Живет богаче и пышней!

Денщик принес нам щи и кашу.
Ожег язык — но щи вкусны…
Царь подарил мне ковш и чашу,
Царица — пояс для жены.

Со мной не прерывая речи,
Он принимал доклад вельмож:
Я помню вскинутые плечи
И гневных губ немую дрожь…

А маскарады, а попойки!
И как на все хватало сил:
С рассвета подымался с койки,
А по ночам, как шкипер, пил.

В покоях дым, чадили свечки.
Цуг дам и франтов разных лет,
Сжав губки в красные сердечки,
Плясали чинный менуэт…

Царь Петр поймал меня средь зала:
«Скажи-ка, как коптить угрей?»
На свете прожил я немало,
Но не видал таких царей!

Теперь я стар, и сед, и тучен.
Давно с морского слез коня…
Со старой трубкой неразлучен,
Сижу и греюсь у огня.

А внучка Эльза, — непоседа,
Кудряшки ярче янтарей,—
Все пристает: «Ну, что же, деда,
Скажи мне сказочку скорей!»

Не сказку, нет… Но быль живую,—
Ее я помню, как вчера.
«Какую быль? Скажи, какую?»
Про русского царя Петра.
___________________________________

Баладжаров Юрий

Великий Рим, поверженный кумиром,
Себя на славу грозную обрек.
И гордо возвышается над миром
Победоносный лавровый венок.

Еще ни прорицатели, ни карты
Не предвещают никакой беды;
И ты еще не видел Клеопатры —
Исчадия безумной красоты.

Еще идут с победой отовсюду
Солдаты, закаленные в бою,
Еще ты слишком доверяешь
Бруту Судьбу неблагодарную свою.

Еще привычно правишь колесницей,
Вздымая пыль объезженных дорог.
Но лучший друг безжалостной десницей
Свой выхватить готовится клинок.

Все это повторяется веками,
И непреложна истина сия:
Легко мы разбираемся с врагами,
Но предают нас все-таки друзья.

Поль Верлен
«Цезарь Борджиа»

Портрет во весь рост

В богатой комнате, где полумгла уснула,
Где бюст Горация и, в профиль, бюст Тибулла,
Белея мрамором, мечтают вдалеке, -
Чуть подбочась рукой, с другою на клинке,
Улыбкой нежною усы полураздвинув,
Встал герцог Чезаре в наряде властелинов.
В закатном золоте особенно черны
Глаза, и волосы, и бархат, - и полны
Контраста с матовой прекрасной белизною
Лица в густой тени, обычной под рукою
Венецианских иль испанских мастеров
В портретах королей и городских голов.
Нос, тонкий и прямой, трепещет. Тонкогубый
Алеет рот, - и холст вот-вот качнется грубый
В струе дыхания стремительного. Взор
Скользит, на зрителя уставленный в упор,
Как это свойственно портретам всем старинным,
И мысли в нем кишат кишением змеиным.
И лоб, широк и прям, с морщиною крутой,
Ужасных замыслов тая бессонный рой,
Застыл под шляпою, с пером, нависшим тяжко
Над пламенеющей рубиновою пряжкой.

Георгий Шенгели КАРФАГЕН

Точно из серой глины вылеплен слон мой послушный.
Глины горячих болот, тех, где рождается Нил.
Великолепен мой слон! Как тяжёл и громаден хобот!
Как нерушимо крепка бивней весёлая кость!
Молод мой слон. Я к нему прихожу в затаённое стойло.
Он мне привычно трубит, ласково дует в лицо,
Хобот подставит потом, я взберусь по небу на затылок, –
И тяжёлой стопой он к водопою идёт.
Щёткой из трав морских я ему протираю морщины,
Складки железной спины, хобота, брюха и ног.
Он, веселясь, набирает полводоёма в хобот
И окропляет меня тёплым и мутным дождём.
После мы снова идём в затаённое старое стойло,
Раб приносит туда скошенных трав вороха,
Сочно хрустит трава в бледно-розовой ласковой пасти, –
Любо смотреть на него! Молод и весел мой слон!
Так мы проводим дни. Но недолог покой и отдых:
Скоро мы поплывём на золотых кораблях
Через родимое море на север, неведомый север,
В тёмные страны, туда, где собирается враг.
Будет работа слону. Оденутся добрые бивни
Медью, горящей как жар, копьями станут они.
На всемогущей спине вскинется башенка остро,
Пращники сядут в неё, лучники луг напрягут, –
И весёлый мой слон, разъярясь от укола в затылок,
Хоботом тяжким своим бурю врагу протрубит!
Триста слонов, клыками касаясь клыков соседа,
Топотом смерти рванут твёрдое сердце врага!
Элефантерии смерч сомнёт, как траву, легионы,
В трупах проложит тропы, втопчет сражённых в песок!
Радуйся, слон мой весёлый, что старая мощь Карфагена
Под ноги бросит тебе слишком заносчивый Рим!
___________________________________

Ярославская Ольга

Она была прекрасна и мила,
Очаровательна, нежна, красива,
Но тем прославилась Императрица на века,
Что беззаветно Родину любила.

Прелестной девушкой, цветочком золотым,
Она обиды, унижения терпела,
Но светлый Образ Божий ею был любим,
Земного трона не желала, не хотела.

И сердце билось в пламенном огне,
Душа же о любви мечтала,
Но пробил час — и в голубой крови
Волна протеста, даже бунта заиграла.

В ее глазах лазурно-голубых
Сверкали искры гнева и обиды,
Черты ее лица были прекрасны и милы,
Но преисполнились решимости и силы.

И в час полночный, судьбоносный, роковой,
Она молилась пылко у иконы,
Гвардейцы к ней вошли Преображенского полка
В мундирах строгих и в блистающих погонах.

И согласились на ее защиту встать,
Просили вмиг отбросить все сомнения,
И на прекрасную наследницу Петра
Смотрели с гордостью и восхищением.

И тихой, снежной ночью, в ноябре,
Сияли звезды, словно дивные алмазы,
Переворот произошел в ее судьбе,
И Родина воскресла, озарилась сразу.

Народ освобожденный ликовал,
Огни салюта запылали в небе ярко,
Предателей час наказания ждал,
Переворот для русских стал судьбы подарком.

И вот сияет в блеске царского двора
Императрица русская Елизавета.
Она очаровательна, мудра
И вся полна любви и счастья света.

Елизавета — дочь Великого Петра,
Переворот отважный совершила.
И ликовал народ до самого утра,
Но даже самых злых врагов Императрица пощадила.

Красавица сияла на балах,
Любила искренне, прекрасно танцевала,
В ее эпоху заблистал театр,
Она всегда искусство и науку поощряла.

Сегодня славой вечной, дивной красотой
Блистают во дворцах ее портреты,
И лик императрицы озарён
Негаснущим волшебным светом.

Павел Антокольский ПЕТРОГРАД 1918

Сколько выпито, сбито, добыто,
Знает ветер над серой Невой.
Сладко цокают в полночь копыта
По торцовой сухой мостовой.

Там, в Путилове, в Колпине, грохот.
Роковая настала пора.
Там «ура» перекатами в ротах,
Как два века назад за Петра.

В центре города треском петарды
Рассыпаются тени карет.
Августейшие кавалергарды
Позабыли свой давешний бред.

Стынут в римской броне истуканы,
Слышат радужный клекот орла.
Как последней попойки стаканы,
Эрмитажа звенят зеркала.

Заревым ли горнистом разбужен,
Обойден ли матросским штыком,
Павел Первый на призрачный ужин
Входит с высунутым языком.

И, сливаясь с сиреной кронштадтской,
Льется бронзовый голос Петра —
Там, где с трубками в буре кабацкой
Чужестранные спят шкипера.
<1922>
___________________________________

Монах Варнава (Санин)

Крестным знаменьем пред битвой
Троекратно осенясь, —
Меч в руке, уста с молитвой, —
Побеждал Великий князь!

Закрывали тучи солнце…
Кровь струилась по траве…
Бил он рыцарей-тевтонцев.
Бил он шведов на Неве!

А затем, непобедимый,
Ездил на поклон в Орду,
От земли своей родимой
Отводя собой беду.

Плачь, березовая роща!
Пойте, сосны, песнь свою!..
Было бы погибнуть проще
В самом яростном бою…

Так тянулся год за годом.
И в святую старину
Назван Александр народом
Был страдальцем за страну.

Словно перед главной битвой,
Из последних сил крестясь, —
Крест в руке, уста с молитвой, —
Умирал Великий князь…

Кличат вороны со страхом,
Множат эхо по Руси:
Умер Александр монахом,
Приняв имя — Алексий!

Сотни лет прошло с той были.
Многие ушли — как дым…
А вот князя не забыли —
Он великим стал святым!

К.С. Фарай

ЭПИСТОЛА П. ОВИДИЮ НАЗОНУ

Вдруг оскорбленного гнев государя сослал меня в город
Т о м ы, где западный вал Черного моря шумит.
Овидий

Весточку передавая тебе, рискую
многим, брат. Надменно глядел Кесарь
Август давеча. Был ты в отъезде тогда,
а теперь вся площадь усыпана трупами...

Посох доносчика в перистиле,
в доме ж добрый сосед - дед Эмилия
ерзает на скамье, хочет по звуку пера
отгадать нутра моего жар и трепет.

Взгляни, как неспешно буквы я вывожу,
стараясь не выдать себя...
Головы не сносить нынче всякому,
кто не торопится дружбу с тобой

разменять на вражду, будто к лютому зверю,
что бережется в кустах, наводя
страх на стареющих лодырей. Знай, больше
любовь мою не отменить ни эдиктом,

ни иным предписанием сверху. Дай время,
и свой перейду Рубикон.
Взойду на корабль с чужеземцами,
в плащ замотавшись нелепый...

Что мне - привычная тога!
И что Овидию - Рим? И что Риму - Овидий?
Ведь, утверждают: Поэт
на родине мерзче глупца.

2012
_________________

Роберт Бёрнс



БРЮС - ШОТЛАНДЦАМ


Вы, кого водили в бой
Брюс, Уоллес за собой, -
Вы врага ценой любой
Отразить готовы.

Близок день, и час грядет.
Враг надменный у ворот.
Эдвард армию ведет -
Цепи и оковы.

Тех, кто может бросить меч
И рабом в могилу лечь,
Лучше вовремя отсечь.
Пусть уйдут из строя.

Пусть останется в строю,
Кто за родину свою
Хочет жить и пасть в бою
С мужеством героя!

Бой идет у наших стен.
Ждет ли нас позорный плен?
Лучше кровь из наших вен
Отдадим народу.

Наша честь велит смести
Угнетателей с пути
И в сраженье обрести
Смерть или свободу!

Дмитрий Петрович Ознобишин

Фивский царь


1

Лишь день я на престоле Фивы,
Но Ель-Молук зовет меня
В приют свой тесный, молчаливый.

Там чудная, вещают, скрыта
Обитель от сиянья дня;
Там саркофаг иссечен из гранита,

И барельеф пред главными вратами
Искусно вылит золотой,
Где солнце, боги, царь с подъятыми руками...

Там Озирис в ероглифах вещает,
И с ястребиной головой
Бог Фре владычества ряд длинный обещает...

2

Лишь день я на престоле Фивы...
Зачем же на сердце мне горесть наводить?
Вокруг меня сонм радостей игривый...

Вокруг меня еще все жизнью полны,
И сам я, царь, лишь начинаю жить...
Вокруг меня моих народов волны!..

О, что в бессмертии мне дальном,
В твоих таинственных заветах, Озирис?
В твоем величьи погребальном?

Что свет златых лампад пред яркою денницей!
Над кем, о Фре, твои гадания сбылись
За тою грустною, гранитною гробницей?

Часы прикованы в обители печали,
А здесь они так весело бегут!
Здесь нет богов, но жизнь нам боги ж дали!..

Лети же, яркая, без грусти, без тревоги!
Еще успеем мы к Атму предстать на суд,
Где жребий прорекут не смертные, а боги;

Где после кратких дней ждет долгая отплата;
Есть казнь - обещаны Элизия поля,
Где всё печальное утратим без возврата.

Жрецов предания всегда красноречивы!..
Там нет тебя, о Нил, о Фивская земля!
И первый день еще я на престоле Фивы!

1832
_________________

Исмаил Кадарэ

Похороны Скандерберга


Вздымая пыль, вперед помчались кони.
В атаку снова бросился осман.
«Где Скандербег отважный похоронен?» —
Враги ревели, словно ураган.

Земля под ними плакала в печали,
Оделось небо черной пеленой.
Все поле янычары обыскали…
А под копытами лежал герой.

И наконец нашли его османы.
Костьми доспехи стали украшать —
Его останки, точно талисманы,
Должны в боях бессмертье даровать!

И прах героя в битвах рассыпая,
Метались турки по путям войны.
Несли они на север от Дуная
Его останки из родной страны.

В жестоких битвах янычары пали.
Они смешались с пылью на полях,
И там, где вечно зеленеют пальмы,
И там, где вьюга мечется в ветвях.

Останки Скандербега вместе с ними
Погребены в неведомой земле —
В лесах и под стенами крепостными,
В горах Балканских и в Чанак-Кале.

Где сердце Скандербега опочило?
И где рука, дружившая с мечом?
Лишь камни на бесчисленных могилах,
Лишь звезды смотрят в сумраке ночном.

Быть может, над костями воют волны,
Свистит метель близ неподвижных рук.
Над черепом дежурят львы безмолвно,
И волки собираются вокруг.

Но по ночам не спится полководцу
Ни в глубине реки, ни на скале,
Ни там, где ветер озлобленный бьется,
Где волны стонут под Чанак-Кале.

В могиле было тесно великану,
Его укрыть могила не смогла.
Умчался он, подобно урагану,—
Его манили ратные дела.

Умчался он в неведомые дали,
Чтоб видеть поражение врагов.
А может быть, героя призывали
Места былых походов и боев?

Над Скандербегом южных звезд сиянье,
В чужих снегах лежит он недвижим.
Как далеко он от родной Албании!
Тоска о ней овладевает им.

Там ждут его албанские селенья
В ущельях горных и в долинах рек.
Уходят и приходят поколенья.
Но жив в сердцах великий Скандербег!
_________________

Валерий Брюсов
"Антоний"

Ты на закатном небосклоне
Былых, торжественных времен,
Как исполин стоишь, Антоний,
Как яркий, незабвенный сон.

Боролись за народ трибуны
И императоры — за власть,
Но ты, прекрасный, вечно юный,
Один алтарь поставил — страсть!

Победный лавр, и скиптр вселенной,
И ратей пролитую кровь
Ты бросил на весы, надменный,—
И перевесила любовь!

Когда вершились судьбы мира
Среди вспененных боем струй,—
Венец и пурпур триумвира
Ты променял на поцелуй.

Когда одна черта делила
В веках величье и позор,—
Ты повернул свое кормило,
Чтоб раз взглянуть в желанный взор.

Как нимб, Любовь, твое сиянье
Над всеми, кто погиб, любя!
Блажен, кто ведал посмеянье,
И стыд, и гибель— за тебя!

О, дай мне жребий тот же вынуть,
И в час, когда не кончен бой,
Как беглецу, корабль свой кинуть
Вслед за египетской кормой!

Апрель 1905 г.

Наум Коржавин ЦЕРКОВЬ ПОКРОВА НА НЕРЛИ

I

Нет, не с тем, чтоб прославить Россию,-
Размышленья в тиши любя,
Грозный князь, унизивший Киев,
Здесь воздвиг ее для себя.
И во снах беспокойных видел
То пожары вдоль всей земли,
То, как детство,- сию обитель
При владенье в Клязьму Нерли.
Он - кто власти над Русью добился.
Кто внушал всем боярам страх -
Здесь с дружиной смиренно молился
О своих кровавых грехах.
Только враг многолик и завистлив.
Пусть он часто ходит в друзьях.
Очень хитрые тайные мысли
Князь читал в боярских глазах...
И измучась душою грубой
От улыбок, что лгут всегда,
Покидал он свой Боголюбов
И скакал на коне сюда:
Здесь он черпал покой и холод.
Только мало осталось дней...
И под лестницей был заколот
Во дворце своем князь Андрей.
От раздоров земля стонала:
Человеку - волк человек,
Ну, а церковь - она стояла,
Отражаясь в воде двух рек.
А потом, забыв помолиться
И не в силах унять свой страх,
Через узкие окна-бойницы
В стан татарский стрелял монах.
И творили суд и расправу,
И терпели стыд и беду.
Здесь ордынец хлестал красавиц
На пути в Золотую Орду.
Каменистыми шли тропами
Мимо церкви
к чужим краям
Ноги белые, что ступали
В теремах своих по коврам.
И ходили и сердцем меркли,
Распростившись с родной землей,
И крестились на эту церковь,
На прощальный ее покой.
В том покое была та малость,
Что и надо в дорогу брать:
Все же родина здесь осталась,
Все же есть о чем тосковать.
Эта церковь светила светом
Всех окрестных равнин и сел...

Что за дело, что церковь эту
Некий князь для себя возвел.

II

По какой ты скроена мерке?
Чем твой облик манит вдали?
Чем ты светишься вечно, церковь
Покрова на реке Нерли?
Невысокая, небольшая,
Так подобрана складно ты,
Что во всех навек зароняешь
Ощущение высоты...
Так в округе твой очерк точен,
Так ты здесь для всего нужна,
Будто создана ты не зодчим,
А самой землей рождена.
Среди зелени - белый камень,
Луг, деревья, река, кусты.
Красноватый закатный пламень
Набежал - и зарделась ты.
И глядишь доступно и строго,
И слегка синеешь вдали...
Видно, предки верили в Бога,
Как в простую правду земли.

1954
___________________________________