*Исторические стихотворения

Анна Аликевич

Коломенские колокола


Колокола, колокола,
В Коломенском колокола –
Звонят – к расколу от кола,
От грозного стола.

Ступени белые стары,
Скрипят пурпурные ковры,
И Вознесенского шатры,
И позади – обрыв…

По всем, по всем, по всем, по всем,
По тем, кто сгинул и спасён,
Кто был столетий колесом
Закатан в чернозём –

Гудут, гудут колокола…
Как у царя – два сокола,
Единый свой, другой – хоть вой,
Хоть с башни в землю головой…

…и можно дланью вырвать глаз,
Окаменеть, зайтись, проклясть,
Поднять на дыбу, на дыбы –
А как забыть, забыть, забыть…

Лечь в гробовую пелену
И затвориться в терему,
И кровью хлынуть так, что муть, –
А как вернуть, вернуть, вернуть…

Но будет розовая медь
Как склеп старинный, зеленеть,
Сухие острые персты –
Стучаться в монастырь,

Под те высокие кресты,
Под колокольный переклик –
Забыть, вернуть, любить, простить,
И снегом скрыть свой тёмный лик.
_________________

Яков Княжин

Послание к российским питомцам свободных художеств

О вы, которые под сению спокойства
Стремитесь открывать вам небом данны свойства,
Питомцы росские художеств и искусств,
Изобразители и наших дел и чувств,
Которы, Рубенсам, Пигаллам подражая,
Возносите свой дух, к их славе доступая, —
Крепитесь в ревности то свету показать,
Что не единою победой помрачать
Своих соперников россияне удобны.
Минервы подданны ко всем делам способны.
Явите в Севере талантом вы своим
И славу Греции, и чем гордится Рим.
Оставьте по себе торжественны творенья,
Одолевающи и время изнуренья.

Но, чтобы вечности в бессмертный храм войти,
Талант единый слаб к свершению пути,
Когда, не озарен пространным просвещеньем,
Гордясь одним собой, гнушаяся ученьем
И самолюбием навеки ослеплен,
Он в дикости своей пребудет укреплен.
Не виден в грубости небесный оный пламень;
И сам алмаз в коре есть тот же дикий камень.

Науки, знания все сродны меж собой:
Небесны чада, все назначены судьбой,
В жилище бренностей переселясь от века,
На крыльях мудрости возвысить человека.

Старайтесь, жертвуя небесным сим сестрам,
Вы, юноши, снискать блистание дарам,
Чем вас украсила обильная природа,
Для чести вашея и росского народа.
Напрасно будете без помощи наук
Надежду полагать на дело ваших рук:
Без просвещения напрасно всё старанье,—
Скульптура — кукольство, а живопись — маранье
И чтоб достигнуть вам до славной высоты,
Искусства видны где бессмертны красоты
И где дух творческий натурою владеет,
Где мармор говорит и душу холст имеет,
Сравняйтесь с знанием великих вы людей;
А без того иных к успеху нет путей.
Художник завсегда останется бесславен,
Художник без наук ремесленнику равен.

Не вображайте вы себе, чтобы Апелл
Лишь только кистию одной владеть умел.
Списатель естества, премудрости любитель,
Он в красках философ и смертных просветитель,
Победоносного царя достойный друг,
О имени его гремит доныне слух.
Героев дружество — художникам верх славы;
Ту честь исправленны приобретают нравы,
Что должно и наук для вас важнее быть.
Наука первая — уметь на свете жить.
Она единая искусства в свет выводит,
При жизни славу им она одна находит
И, украшая их, творит блаженным век.
Напредь талантов всех нам нужен человек.
Таланта не познав за дикостью незрима,
Бежит всё общество от странна нелюдима.
Чтоб здания привлечь ко внутренним красам,
Не должно ль, чтоб и вход приманчив был очам?

Нередко то виной художников роптанья,
Которые, хотя имеют дарованья,
Но, не умев себе приятностей снискать,
Почтенья в обществе не могут привлекать
И, всюду принося одну с собою скуку,
Присутством мучат всех и сами терпят муку.
Почто в несчастии за то винить людей,
Что счастья за талант не видим в жизни сей?
Почто роптать на рок, живя в плачевной доле?
Почтенье заслужить от света в нашей воле.
Не мните также, чтоб почтение обресть,
Нужна бы вам была чинов степенна честь.
Не занимаяся вовек о рангах спором,
Рафаел не бывал коллежским асессором.
Животворящею он кистию одной
Не меньше славен стал, как славен и герой.
Художник, своему способствуя незнанью,
Желает чина лишь вдобавок дарованью
И льстится звуками предлинных в титле слов;
Но духом кто велик — велик и без чинов.
___________________________________

Юлия Митина

Иллюзион


Братья Люмьер, дальновидные братья Люмьер.
Век завершается – время последнего торга
прошлого с будущим. Ласточки юных премьер.
Новая проба бессмертия: синематограф.

Вечер над городом свой простирает шатёр.
Бойкий Париж, оживлённый бульвар Капуцинок.
Дамы, вино, Grand Cafe, за роялем тапёр.
Самое время испробовать чудо-вакцину

иллюзиона. Платформа. Вагоны. Столбы.
И, вопреки расписанию чопорных рейсов,
поезд истории в самую гущу толпы
по виртуально-реальным врезается рельсам.

Панику сменит восторг – показательный знак.
Тени прощальных улыбок, разъезд шарабанов.
Но до костей пробирает нездешний сквозняк:
между реальным и призрачным поднят шлагбаум.

Позже настанет эпоха цветных кинолент –
снятых, как надо: с душой, с расстановкой и с толком.
Это потом. А пока что – растерян «клиент».
Поезд навстречу. И век девятнадцатый – в топку.
_________________

Джамбулат Кошубаев

Помпейская фреска


Все кажется – свернёшь за угол –
там – Она, с цветком в руке,
в струящейся тунике,
и вслед за ней
вернутся голоса
разносчиков воды,
раздастся скрип телеги –
и хлынет пёстрая
разноязыкая толпа
навстречу в порт
вплывающей триреме.
И Он, глазами не найдя её,
сойдёт на берег
в ожиданье встречи.
Но ей иная суждена судьба –
увековечат кисть и пепел
копну волос,
упавшую на плечи,
цветок в руке,
и ремешок сандалии,
вплетённый змейкой в вечность.
_________________

Федор Глинка

Набег запорожских козаков из Сечи на Волынь

Из Сечи скачут на конях,
B смерть за ними в тороках;
И саблей зеркальных размахи
В веселом воздухе горят;
И громко, под напев, свистят
За козаками — сыромахи!
Куда дорогою пустынь?.
«К панам — в богатую Волынь!..»
Легки их кони удалые;
Меж ними есть и пожилые,
И юноши цветущих лет,
И горемычные, с усами,
Под буркой с смурым башлыком!
И вот к полесью, всё лесами,
На Степань тянутся тайком;
За Горень, к Дубну по дороге,
Минуя с башнею Клевань.
Уж на Волыни быть тревоге:
Бежит наезд — готовьте дань!

Зачем окрасил ты свой замок
И новым садом окружил,
И в длинный ряд злаченых рамок
С таким почтением вклеил —
Плоды какой-то кисти грязной —
Своей страны богатцрей
В одежде чудной, безобразной?.
Ты что-то стал лицом светлей,
Высокомочный пан подчаший!
Твоя жена оделась краше…
Но что засуетился двор?
Знать, дочки — панны милоглазы, —
Оставя скучный свой кляттор,
Надели свадебный убор?.
Ах, нет! Скорее прячь алмазы!..
С подзорной башни слышен звук.
Зачем твой в золоте гайдук?.
Шумит в горах и на Подоле,
Гроза всё ближе и кипит;
И пыльный столп бежит, бежит —
И затрезвонило всё поле
Под звонким топотом копыт.
Летят, примчались… крик и пламень
И рвутся в замок — всё в огне:
Трещит заросший мохом камень…
И вот развалины одне
Дымятся в утреннем рассвете!..
Но где ж сама, о Сеча, ты?
Тебя давно уж нет на свете!
Прошли, как страшные мечты,
Дела, набеги грозной Сечи,
Затих раскат ее степей;
Всё стало сказкой; уж и речи
Об ней давно нет у людей!..
___________________________________

Иван Никитин

Донцам

Да здравствует донцов воинственное племя,
Да здравствует и млад и стар!
Привет вам всей Руси за славу в наше время!
Привет за славу вашу встарь!
Русь помнит те былые годы,
Когда свой гибельный удар,
Сын дикой степи и свободы,
Бросал ваш предок на татар;
Когда от Дона до Урала
И вдоль днепровских берегов
Внезапной молнией сверкала
Казачья сабля меж врагов.
И помнит Русь тот день великий,
Когда бесстрашный богатырь
К подножью Грозного владыки
Поверг обширную Сибирь;
И подвиг дивный и кровавый,
Которым в летопись веков
На память вечную и славу
Внесён разрушенный Азов.
Привет донцам! увековечен
Ваш сильный, доблестный народ,
И знает мир, как вами встречен
Войны отечественной год:
Весь Дон восстал, на голос чести
И день и ночь казак летел
И крови в битвах грозной мести
Последней капли не жалел.
Минула грозная година:
Повесив шашку на стене,
Казак за делом селянина
Забыл о славе и войне.
Но вот венгерец брани пламя
Рукой мятежною раздул, —
Донец опять родное знамя,
Наследье дедов, развернул,
Оставил мирные станицы
И на постах передовых
С отвагой новой за границей
Явился в битвах роковых.
«Вперёд, донцы, врагу навстречу!
Долой мундир! через реку!» —
И молодцы уж под картечью,
Не страшны волны казаку,
Плывут… земля уж под ногами…
«Ура!» — вмиг шашки из ножён,
И берег, взятый удальцами,
Победы кликом потрясён.
Мятеж утих… года минули…
И вдоль дунайских берегов,
Как грозный лес, опять сверкнули
Стальные дротики донцов.
Привык казак к огню и бою,
Ему не страшно по реке
В глухую полночь под грозою
Пуститься в лёгком челноке,
Подкрасться к вражескому стану,
Канат у судна отрубить
И из-под носа оттомана
Его спокойно уводить,
Схватить «язык», открыть дороги
В лесах, болотах и горах,
И в неприятельских шатрах
Наделать шуму и тревоги,
Иль, подбоченясь молодцом,
На скакуне своём степном
Скрываясь в поле под туманом,
В руке с губительным арканом
Врага беспечного открыть
И вдруг — с коня его схватить.
Войны испытанные дети,
Русь помнит ваши имена!
Недаром славою столетий
Покрыты Дона знамена:
Вы вашей кровию вписали
Любовь к Руси в её скрижали…
Теперь опять гроза шумит.
Восстань же снова, Дон наш славный!
Оковы брат твой православный
Четыре века уж влачит.
Как жалкий раб, четыре века
Он кровь и слёзы проливал
И даже имя человека,
Святое имя потерял!
Но жив Господь суда и мщенья!
Он грянет карой громовой!
Русь кровью выкупит своей
Родного племени спасенье!..
Вперёд, казак! Тебя зовёт
И кровь и плен твоих собратов!
Благословит тебя Господь!
Благословит отец твой Платов,
И племя страждущих славян,
И царственный твой атаман.
Вперёд, донцы! да разовьются
Родные ваши знамена,
И с честью ваши имена
Из рода в роды пронесутся!
Да поздний внук ваш на Дону
На вас с любовию укажет
И детям с гордостию скажет:
«Они в великую войну
За честь и славу христианства
Казнили зависть и тиранство».

Между январём и августом 1854 (Крымская война)
_________________

Евгений Долматовский

Целинникам Голодной Степи

В строительно-монтажном управленье
Я видел планы, кальки, чертежи.
Потом в степи явились нам виденья —
Построенные за год миражи:
Лучи широких улиц двухэтажных,
И мелиоративный институт,
И тот вагончик, ссохшийся от жажды,
Где первую газету издают.

Да, здесь в степи, где не гнездилась птица,
Где было суслику не прокормиться,
Где, как горячий иней, солонцы
Хрустели на сухой и мертвой почве,—
Фронт развернули юные бойцы,
В своих домах обосновавшись прочно.
Какое счастье — создавать мираж,
Который не исчезнет, не растает.
Товарищи! Я славлю город ваш,
Где первые деревья подрастают.

В строительно-монтажном управленье
Висит декрет на щитовой стене,
Где подписью «В. И. Ульянов (Ленин)»
Давно открыт в пустыню путь весне.
Цветут сады в районе Беговата,
Прохладу первозданную неся.
Война, потом разруха виноваты,
Что степь еще освоена не вся.

На приступ! Тут земля еще не знала
Такого взлета стройки и страстей.
Пейзаж Голодностепского канала
Развернут в марсианской красоте.
Курится, упираясь в небосвод,
Асфальтовая новая дорога,
И добродушный толстый хлопковод,
Как врач, ощупывает землю строго.
А на бороздке жадно воду пьет
Египетского хлопка первый всход.

Целинники из Главголодстепстроя
(Ну и названье, господи прости!),
Живя средь вас, я не искал героя —
Хотелось вместе с вами мне расти.
Все мелкое, как пыль, несется мимо.
Мы строим, остальное — суета.
Вы добровольцы сотворенья мира,
А выше во вселенной нет поста.
Я вас к грядущей красоте ревную,
Которая не требует прикрас.

…А степи эти переименуют,
Забыв, как называли их при нас.
___________________________________

Арсений Несмелов

БРОНЕВИК

У розового здания депо
С подпалинами копоти и грязи,
За самой дальней рельсовой тропой,
Куда и сцепщик с фонарем не лазит, -
Ободранный и загнанный в тупик,
Ржавеет 'Каппель', белый броневик.

Вдали перекликаются свистки
Локомотивов... Лязгают форкопы.
Кричат китайцы... И совсем близки
Веселой жизни путаные тропы;
Но жизнь невозвратимо далека
От пушек ржавого броневика.

Они глядят из узких амбразур
Железных башен - безнадежным взглядом,
По корпусу углярок, чуть внизу,
Сереет надпись: 'Мы - до Петрограда!'
Но явственно стирает непогода
Надежды восемнадцатого года.

Тайфуны с Гоби шевелят пески,
О сталь щитов звенят, звенят песчинки...
И от бойниц протянуты мыски
Песка на опорожненные цинки:
Их исковеркал неудачный бой
С восставшими рабочими, с судьбой.

Последняя российская верста
Ушла на запад. Смотаны просторы.
Но в памяти легко перелистать
Весь длинный путь броневика, который,
Фиксируя атаки партизаньи,
Едва не докатился до Казани.

Врага нащупывая издалека,
По насыпи, на зареве пожарищ, -
Сползались тяжко два броневика,
И 'Каппеля' обстреливал 'Товарищ'.
А по бокам, раскапывая степь,
Перебегала, кувыркаясь, цепь.

Гремит великолепная дуэль.
Так два богатыря перед войсками,
Сойдясь в единоборческий дуэт,
Решали спор, тянувшийся годами...
Кто Голиаф из них и кто Давид -
Об этом будущее прогремит.

Подтягиваясь на веревке верст,
Кряхтя, наматывая их на оси,
Полз серый 'Каппель', неуклонно пер,
Стремясь Москву обстреливать под осень,
Но отступающим - не раз, не два -
Рвались мостов стальные кружева.

А по ночам, когда сибирский мрак
Садился пушкам на стальные дула, -
Кто сторожил и охранял бивак,
Уйдя за полевые караулы?
Перед глухой восставшею страной
Стоял и вслушивался, стальной...

Что слышал он, когда смотрел туда,
Где от костров едва алели вспышки,
И щелкнувшей ладонью - 'на удар!' -
Гремел приказ из командирской вышки:
'Костры поразложили, дуй их в пим!
Пусть, язви их, не спят, коль мы не спим!'

У командира молодецкий вид.
Фуражка набок, расхлебаснут ворот.
Смекалист, бесшабашен, норовист -
Он чертом прет на обреченный город.
Любил когда-то Блока капитан,
А нынче верит в пушку и наган.

Из двадцати трех - отданы войне
Четыре громыхающие года...
В земле, в теплушке, в тифе и в огне
(Не мутит зной, так треплет непогода!),
Всегда готов убить и умереть,
Такому ли над Блоками корпеть!

Но бесшабашное 'не повезло!'
Становится стремительным откатом,
Когда все лица перекосит злость
И губы изуродованы матом:
Лихие пушки, броневик, твои
Крепят ариергардные бои!

У отступающих неверен глаз,
У отступающих нетверды руки,
Ведь колет сердце ржавая игла
Ленивой безнадежности и скуки,
И слышен в четкой тукоте колес
Крик красных партизанов: 'Под откос!'

Ты отползал, как разъяренный краб,
Ты пятился, подняв клешни орудий,
Но, жаждой мести сердце обокрав,
И ты рванулся к плачущей запруде
Людей бегущих. Мрачен и жесток,
Давя своих, ты вышел на восток...

Граничный столб. Китайский офицер
С раскосыми веселыми глазами,
С ленивою усмешкой на лице
Тебя встречал и пожимал плечами.
Твой командир - едва ль не генерал -
Ему почтительно откозырял.

И командиру вежливо: 'Прошу!'
Его команде лающее: 'Цубо!'
Надменный, как откормленный буржуй,
Харбин вас встретил холодно и грубо:
'Коль вы, шпана, не добыли Москвы,
На что же, голоштанные, мне вы?'

И чтоб его сильней не прогневить -
Еще вчера стремительный и зоркий,
Уполз покорно серый броневик
За станцию, на затхлые задворки.
И девять лет на рельсах тупика
Ржавеет рыжий труп броневика.

И рядом с ним - ирония судьбы,
Ее громокипящие законы -
Подняв молотосерпные гербы,
Встают на отдых красные вагоны...
Что может быть мучительней и горше
Для мертвых дней твоих, бесклювый коршун!

Цицикар, 1928
___________________________________

Виктория Бурцева

Равноапостольная

Из цикла «Земля Псковская»

Ольге Флярковской


Путаясь в повилике, где семена легки,

Вышла Пскова к Великой – встретились две реки.

Полную чашу с краем сосен, болот, озёр

Жадно в себя вбирает княжича пылкий взор.


Дышат сырым привольем сумрачные леса,

В утлой лодчонке – Ольги северная краса

В душу гусиным криком плещется: на-ре-ки!

Крыльями над Великой встретились две руки.


После в девичьих песнях будет искать покой,

Но ни в единой веси не обретёт такой

Девы, изрядной станом, мудростью, правотой –

Той, что княгиней станет, а через век – святой.


Не попрекайте казнью, пеплу судьёй не стать,

Смерть причинили князю – смерть воротилась вспять.

Смысл бытия утерян, льнёт к пустоте рука,

Древним тотемным зверем душу грызёт тоска.


Глуше ивана-чая только плакун да сныть...

Таинство очищает всё, что молве не смыть.

Высится колокольня псковского кирпича

Там, где княгине Ольге явлены три луча,


Где при речном слиянье лбы валунов грубы,

Где в зоревом сиянье встретились две судьбы.

Выросла до обета женская вдовья грусть,

Ясным христовым светом всю облекая Русь.
_________________

Роман Смирнов

Белогвардеец

Ко дню воинской славы России


Помнишь выпуск? Вдоль плаца высились

серебристые тополя…


Знать бы раньше, что к виду виселиц

привыкаешь, рубя да пыля

по степям, по разбитым губерниям,

осквернившим штандарт кумачом.

Так становится конница белая

не заступницей, а палачом.


Помнишь, юнкером вовсе безусым ты,

в башлыке на брусчатке стоял;

губы сжав, в Высочайшем Присутствии,

офицерский темляк получал?

Знать бы раньше: за Русь, и за Веру, и

за Царя – не о Боге слова!

Твой Господь обнаружился в Первую,

уцелев до Гражданской едва…


Полк погиб. Обретёнными нимбами

он пополнил небесную рать.

Это лучше сиденья в Галлиполи.

Офицер должен так умирать…


Помнишь бал: юнкера прямоспинные,

грохот шпор, гимназистки, оркестр?

Помнишь, как с Лисаветой вальсировал;

чувств скрещение, звуков окрест?

Знать бы раньше, что сгинешь под Тулою

от рабоче-крестьянской руки.

Мародеры с весёлыми скулами,

ночью стащат с тебя сапоги…


Вот и пуля! Как быстро, как больно и...

Нет, не больно, а горько тебе,

что на ум лезут строки невольные

трёх романсов про русскую степь…


…Предпоследнее чудо – снежинки! –

удивляясь увидишь упав.


Заискрят миллионы Нижинских

над тобой сумасшедшее па…
_________________

Новелла Матвеева

РЕМБРАНДТ

Он умер в Голландии,
холодом моря повитой.
Оборванный бог,
нищий гений.
Он умер
и дивную тайну унес нераскрытой.
Он был королем светотени.
Бессмертную кисть,
точно жезл королевский,
держал он
Над царством мечты негасимой
Той самой рукою,
Что старческой дрожью дрожала,
Когда подаянья просил он.

Закутанный в тряпки,
бродил он окраиной мутной.
У двориков заиндевелых
Ладонь исполина
он лодочкой складывал
утлой
И зябко подсчитывал мелочь.
Считал ли он то,
сколько сам человечеству отдал?
Не столько ему подавали!
Король светотени --
Он все ж оставался голодным,
Когда королем его звали.
Когда же, отпетый отпетыми,
низший из низших,
Упал он с последней ступени,
Его схоронили
(с оглядкой!)
на кладбище нищих.
Его -- короля светотени!
....Пылится палитра...
Паук на рембрандтовой раме
в кругу паутины распластан...
На кладбище нищих
в старинном седом Амстердаме
Лежит император контрастов.
С порывами ветра
проносится иней печально,
Туманятся кровли и шпили...
Бьет море в плотины...
Не скоро откроется тайна,
Уснувшая в нищей могиле.
Но скоро в потемки
сквозт вычурный щит паутины
Весны дуновенье прорвется:
Какие для славы откроются миру картины
В лучах нидерландского солнца!
И юный художник,
взволнванный звонкой молвою,
И старый прославленный гений
На кладбище нищих
С поникшей придут головю
Почтить короля светотени.
А тень от него не оступит.
Хоть часто
Он свет перемешивал с нею.
И мастер контраста -- увы! --
не увидит контраста
Меж смертью и славой своею.
Всемирная слава
пылает над кладбищем нищих:
Там тень, но и солнце не там ли?
Но тише!
Он спит.
И на ощупь художники ищут
Ключи от замкнувшейся тайны.
___________________________________

Поль Верлен

ОРЛЕАНСКАЯ ДЕВА

Когда затлел костер и поднялся дымок
Под звон колоколов и клира завыванья.
Дух девушки и плоть пронзило содроганье,
А город на нее взирал, тысячеок.
Беспомощней овцы, что добрый пастушок,
Взлелеявший ее, отправил на закланье,
Постигла вдруг она безмерность злодеянья
И то, что был король неверен и жесток.
- Не стыд, не грех ли вам позволить англичанам
В горсть пепла превратить ту, что под Орлеаном,
Соратники! Друзья! - их повернула вспять?
И Жанна, от обиды злой изнемогая,
Не смерти убоясь, - ее не миновать! -
Слезами залилась, как женщина любая...

Перевод Ариадна Эфрон
___________________________________

Любовь Фельдшер

Осень в Живерни


Вспомнились кувшинки,
Осень в Живерни.
Светлые картинки.
Золотые дни.

Воздух серебристый
И замшелый пруд.
Праздные туристы
Толпами идут.

Плющ обвил ограду,
Как на полотне.
По дорожкам сада
Бродит Клод Моне.

И не замечая
Уходящих лет,
Он срезает к чаю
Полевой букет.
_________________

Наум Коржавин

КРОПОТКИН

Все было днем... Беседы... Сходки...
Но вот армяк мужицкий снят,
И вот он снова - князь Кропоткин,
Как все вокруг - аристократ.
И вновь сам черт ему не страшен:
Он за бокалом пьет бокал.
Как будто снова камер-пажем
Попал на юношеский бал.
И снова нет беды в России,
А в жизни смысл один - гулять.
Как будто впрямь друзья другие
Не ждут к себе его опять...
И здесь друзья! Но только не с кем
Поговорить сейчас про то,
Что трижды встретился на Невском
Субъект в гороховом пальто.
И все подряд! Вчера под вечер,
Сегодня днем и поутру...
Приметы - тьфу!
Но эти встречи
Бывают только не к добру.
Пускай!
Веселью не противясь,
Средь однокашников своих
Пирует князь,
богач,
счастливец,
Потомок Рюрика,
жених.
___________________________________

Джамиль Нилов

Василь Блаженный


На главной площади страны
Бомжи особенно странны.
В их славу называют храмы,
В их память разливают граммы,
Одни в них даже влюблены.
И говорят: «Василь Блаженный
(уже не первый… сотый… энный…)
Всё также бродит по углам.
Вонючий, голый, пьяный в хлам.
Но, как и встарь, благословенный».

И я вам то же говорю:
Плевал бы он в лицо царю,
Как некогда плевал в Ивана.
Но повторю, всё это странно,
И бомж сидит в углу угрюм.
В том, верьте, нет вины Василя,
Он бы плевок ещё осилил,
Но царь не бродит за углом.
За бронированным стеклом
Сидит в большом автомобиле!

И лишь одна отрада есть –
Цари уйдут. Растает лесть.
Не назовут в их славу храмы,
Не разольют в их память граммы,
Не пропоют стихи в их честь!
И мы, что по углам бродили,
Покамест не лежим в могиле
Перекрестимся или просто
Без лишних слов и даже тоста
Поднимем чарки за Василей!
_________________