miroslava:
14.06.24 13:11
» Наташа как эталонная «самка» в романе «Война и мир»
Наташа как эталонная «самка» в романе «Война и мир»Когда я первый раз еще в школе прочитала "Войну и мир", то... так слегка (или даже не слегка) удивлялась (назовем это так) пустоголовости Наташи.
Потом, повзрослев и перечитав роман еще раз, поняла, что Толстой и не мог описать главную героиню другой, учитывая его личное мнение о том, какая должна быть женщина – не дай Бог выйти за такого, как Толстой, замуж в то время...брр.... (см.примечание внизу)
Далее. Толстой в конце романа назвал Наташу «самкой». Случайно? Я думаю нет. У меня при описании Наташи в эпилоге тоже встают картины поведения самок разных животных, в том числе и в период течки до и после овуляции, потом беременность, роды...
Пардон за прозу, но у Наташи прекрасно прослеживается аналогия с самками в течке в поисках партнера. Вот, например, как описывает Толстой Наташу в святочные дни в Отрадном (т.е. где-то в начале января 1812 года):
Цитата:
«— Что ты ходишь, как бесприютная? — сказала ей мать. — Что тебе надо?
— Его мне надо… сейчас, сию минуту мне его надо, — сказала Наташа, блестя глазами и не улыбаясь. — Графиня подняла голову и пристально посмотрела на дочь.
— Не смотрите на меня. Мама, не смотрите, я сейчас заплачу.
— Садись, посиди со мной, — сказала графиня.
— Мама, мне его надо. За что я так пропадаю, мама?… — Голос ее оборвался, слезы брызнули из глаз, и она, чтобы скрыть их, быстро повернулась и вышла из комнаты…
Она посидела, подумала о том, что это значит, что всё это было, и, не разрешив этого вопроса и нисколько не сожалея о том, опять в воображении своем перенеслась к тому времени, когда она была с ним вместе, и он влюбленными глазами смотрел на нее.
«Ах, поскорее бы он приехал. Я так боюсь, что этого не будет! А главное: я стареюсь, вот что! Уже не будет того, что теперь есть во мне. А может быть, он нынче приедет, сейчас приедет. Может быть приехал и сидит там в гостиной. Может быть, он вчера еще приехал и я забыла». Она встала, положила гитару и пошла в гостиную. Все домашние, учителя, гувернантки и гости сидели уж за чайным столом. Люди стояли вокруг стола, — а князя Андрея не было, и была всё прежняя жизнь.
— А, вот она, — сказал Илья Андреич, увидав вошедшую Наташу. — Ну, садись ко мне. — Но Наташа остановилась подле матери, оглядываясь кругом, как будто она искала чего-то.
— Мама! — проговорила она. — Дайте мне его, дайте, мама, скорее, скорее, — и опять она с трудом удержала рыдания…
Наташа не кончила еще петь, как в комнату вбежал восторженный четырнадцатилетний Петя с известием, что пришли ряженые.
Наташа вдруг остановилась.
— Дурак! — закричала она на брата, подбежала к стулу, упала на него и зарыдала так, что долго потом не могла остановиться.
— Ничего, маменька, право ничего, так: Петя испугал меня, — говорила она, стараясь улыбаться, но слезы всё текли и всхлипывания сдавливали горло.»
— Его мне надо… сейчас, сию минуту мне его надо, — сказала Наташа, блестя глазами и не улыбаясь. — Графиня подняла голову и пристально посмотрела на дочь.
— Не смотрите на меня. Мама, не смотрите, я сейчас заплачу.
— Садись, посиди со мной, — сказала графиня.
— Мама, мне его надо. За что я так пропадаю, мама?… — Голос ее оборвался, слезы брызнули из глаз, и она, чтобы скрыть их, быстро повернулась и вышла из комнаты…
Она посидела, подумала о том, что это значит, что всё это было, и, не разрешив этого вопроса и нисколько не сожалея о том, опять в воображении своем перенеслась к тому времени, когда она была с ним вместе, и он влюбленными глазами смотрел на нее.
«Ах, поскорее бы он приехал. Я так боюсь, что этого не будет! А главное: я стареюсь, вот что! Уже не будет того, что теперь есть во мне. А может быть, он нынче приедет, сейчас приедет. Может быть приехал и сидит там в гостиной. Может быть, он вчера еще приехал и я забыла». Она встала, положила гитару и пошла в гостиную. Все домашние, учителя, гувернантки и гости сидели уж за чайным столом. Люди стояли вокруг стола, — а князя Андрея не было, и была всё прежняя жизнь.
— А, вот она, — сказал Илья Андреич, увидав вошедшую Наташу. — Ну, садись ко мне. — Но Наташа остановилась подле матери, оглядываясь кругом, как будто она искала чего-то.
— Мама! — проговорила она. — Дайте мне его, дайте, мама, скорее, скорее, — и опять она с трудом удержала рыдания…
Наташа не кончила еще петь, как в комнату вбежал восторженный четырнадцатилетний Петя с известием, что пришли ряженые.
Наташа вдруг остановилась.
— Дурак! — закричала она на брата, подбежала к стулу, упала на него и зарыдала так, что долго потом не могла остановиться.
— Ничего, маменька, право ничего, так: Петя испугал меня, — говорила она, стараясь улыбаться, но слезы всё текли и всхлипывания сдавливали горло.»
Когда читаешь об этом беспокойно-истерическом поведении Наташи, невольно представляется именно самка в период течки. Наташа-самка, если называть вещи своими именами, находится в периоде овуляции и ей требуется самец для утоления чувственного беспокойства и оплодотворения. Но… желанного самца нет, князь Андрей в отъезде, и Наташа сходит с ума от нереализованных желаний.
Потом этот период проходит, Наташа становится спокойнее, вместе с отцом и Соней едет в Москву заказывать приданое, и там ее снова «накрывает». Это уже начало февраля 1812 года, т.е. как раз прошел месяц и у Наташи опять начался период овуляции.
Цитата:
«В этот вечер Ростовы поехали в оперу, на которую Марья Дмитриевна достала билет.
Наташе не хотелось ехать, но нельзя было отказаться от ласковости Марьи Дмитриевны, исключительно для нее предназначенной. Когда она, одетая, вышла в залу, дожидаясь отца и поглядевшись в большое зеркало, увидала, что она хороша, очень хороша, ей еще более стало грустно; но грустно сладостно и любовно.
«Боже мой, ежели бы он был тут; тогда бы я не так как прежде, с какой-то глупой робостью перед чем-то, а по новому, просто, обняла бы его, прижалась бы к нему, заставила бы его смотреть на меня теми искательными, любопытными глазами, которыми он так часто смотрел на меня и потом заставила бы его смеяться, как он смеялся тогда, и глаза его — как я вижу эти глаза! думала Наташа. — И что мне за дело до его отца и сестры: я люблю его одного, его, его, с этим лицом и глазами, с его улыбкой, мужской и вместе детской… Нет, лучше не думать о нем, не думать, забыть, совсем забыть на это время. Я не вынесу этого ожидания, я сейчас зарыдаю», — и она отошла от зеркала, делая над собой усилия, чтоб не заплакать. — «И как может Соня так ровно, так спокойно любить Николиньку, и ждать так долго и терпеливо»! подумала она, глядя на входившую, тоже одетую, с веером в руках Соню.
«Нет, она совсем другая. Я не могу!»
Наташе не хотелось ехать, но нельзя было отказаться от ласковости Марьи Дмитриевны, исключительно для нее предназначенной. Когда она, одетая, вышла в залу, дожидаясь отца и поглядевшись в большое зеркало, увидала, что она хороша, очень хороша, ей еще более стало грустно; но грустно сладостно и любовно.
«Боже мой, ежели бы он был тут; тогда бы я не так как прежде, с какой-то глупой робостью перед чем-то, а по новому, просто, обняла бы его, прижалась бы к нему, заставила бы его смотреть на меня теми искательными, любопытными глазами, которыми он так часто смотрел на меня и потом заставила бы его смеяться, как он смеялся тогда, и глаза его — как я вижу эти глаза! думала Наташа. — И что мне за дело до его отца и сестры: я люблю его одного, его, его, с этим лицом и глазами, с его улыбкой, мужской и вместе детской… Нет, лучше не думать о нем, не думать, забыть, совсем забыть на это время. Я не вынесу этого ожидания, я сейчас зарыдаю», — и она отошла от зеркала, делая над собой усилия, чтоб не заплакать. — «И как может Соня так ровно, так спокойно любить Николиньку, и ждать так долго и терпеливо»! подумала она, глядя на входившую, тоже одетую, с веером в руках Соню.
«Нет, она совсем другая. Я не могу!»
Опять это беспокойство и истерическая неудовлетворенность, опять желание рыдать. Но если в Отрадном Наташе никто не предоставил желанного для нее самца, то в Москве таковой нашелся. Анатоль Курагин. Который вполне был способен и очень даже желал сыграть роль самца для овулирующей Наташи. Результатом этого «овуляционного» периода для Наташи стал быстротечный роман с ним и чуть было не случившийся побег. Причем Наташа настолько одурело поддавалась своему животно-«самочному» началу, что отказывалась даже думать и рассуждать с Соней о причинах подозрительного поведения Анатоля. Но какая самка во время течки рассуждает о том, благороден ли или порядочен нашедшийся для нее самец? Для такой самки главное, что он хорош собой и вполне готов ее обслужить.
Вот это превалирующее в Наташе природное прогестероновое начало без налета образованности и умения хоть как-то контролировать себя очень четко прослеживается в этой героине. А дальше, после свадьбы с Пьером, все как по учебнику: хорошая самка, как правило, и хорошая мать... со всеми вытекающими... от детенышей не отходит, кормит, массажирует, вылизывает, ничего более ее не интересует... То есть, функцию выполнила, и – до свидания вся романтика, все порывы.
Цитата:
«Она пополнела и поширела…»
«Теперь часто видно было одно ее лицо и тело, а души вовсе не было видно. Видна была одна сильная, красивая и плодовитая самка.»
«Наташа не следовала тому золотому правилу, проповедоваемому умными людьми, в особенности французами, и состоящему в том, что девушка, выходя замуж, не должна опускаться, не должна бросать свои таланты, должна еще более, чем в девушках, заниматься своей внешностью, должна прельщать мужа так же, как она прежде прельщала не мужа. Наташа, напротив, бросила сразу все свои очарованья, из которых у ней было одно необычайно сильное — пение. Она оттого и бросила его, что это было сильное очарованье. Она, то что называют, опустилась. Наташа не заботилась ни о своих манерах, ни о деликатности речей, ни о том, чтобы показываться мужу в самых выгодных позах, ни о своем туалете, ни о том, чтобы не стеснять мужа своей требовательностью. Она делала все противное этим правилам.»
«Наташа не любила общества вообще, но она тем более дорожила обществом родных — графини Марьи, брата, матери и Сони. Она дорожила обществом тех людей, к которым она, растрепанная, в халате, могла выйти большими шагами из детской с радостным лицом и показать пеленку с желтым вместо зеленого пятна, и выслушать утешения о том, что теперь ребенку гораздо лучше.
Наташа до такой степени опустилась, что ее костюмы, ее прическа, ее невпопад сказанные слова, ее ревность — она ревновала к Соне, к гувернантке, ко всякой красивой и некрасивой женщине — были обычным предметом шуток всех ее близких».
«Ко всем своим недостаткам, по мнению большинства: неряшливости, опущенности, или качествам, по мнению Пьера, Наташа присоединяла еще и скупость.»
«Теперь часто видно было одно ее лицо и тело, а души вовсе не было видно. Видна была одна сильная, красивая и плодовитая самка.»
«Наташа не следовала тому золотому правилу, проповедоваемому умными людьми, в особенности французами, и состоящему в том, что девушка, выходя замуж, не должна опускаться, не должна бросать свои таланты, должна еще более, чем в девушках, заниматься своей внешностью, должна прельщать мужа так же, как она прежде прельщала не мужа. Наташа, напротив, бросила сразу все свои очарованья, из которых у ней было одно необычайно сильное — пение. Она оттого и бросила его, что это было сильное очарованье. Она, то что называют, опустилась. Наташа не заботилась ни о своих манерах, ни о деликатности речей, ни о том, чтобы показываться мужу в самых выгодных позах, ни о своем туалете, ни о том, чтобы не стеснять мужа своей требовательностью. Она делала все противное этим правилам.»
«Наташа не любила общества вообще, но она тем более дорожила обществом родных — графини Марьи, брата, матери и Сони. Она дорожила обществом тех людей, к которым она, растрепанная, в халате, могла выйти большими шагами из детской с радостным лицом и показать пеленку с желтым вместо зеленого пятна, и выслушать утешения о том, что теперь ребенку гораздо лучше.
Наташа до такой степени опустилась, что ее костюмы, ее прическа, ее невпопад сказанные слова, ее ревность — она ревновала к Соне, к гувернантке, ко всякой красивой и некрасивой женщине — были обычным предметом шуток всех ее близких».
«Ко всем своим недостаткам, по мнению большинства: неряшливости, опущенности, или качествам, по мнению Пьера, Наташа присоединяла еще и скупость.»
Увы, жизнь показывает, что и сейчас некоторые женщины меняются не в лучшую сторону после замужества, но у Наташи все вышло даже еще примитивней – вся ее живость, elan vital (энергичность-жизнерадостность), которой все и восхищаются, ей самой показалось больше ненужной, если она уже словила себе мужа. Она сразу же бросила все свои «очарования», в том числе пение, растолстела, опустилась, стала неряшливой, ходит растрепанная в халате и тычет людям в лицо обписянную детскую пеленку… Я всегда представляю, какой бы Наташа стала после замужества в современное время: бигуди, халат, стоптанные тапочки и тройной подбородок. У меня в этом случае всегда предстает перед глазами картинка под названием «Эволюция жены».
Только на этой картинке изображена современная женщина, которая «опускается» невольно, сама того не желая, просто под гнетом бытовых забот, которые, увы, зачастую в нашей стране замужние женщины тащат в одиночку. У этих женщин просто не хватает времени на себя. У Наташи такой проблемы, как тащить весь быт семьи, не было совершенно. Хотя Толстой старается создать впечатление, что Наташа опустилась и стала неряшливой из-за погруженности в заботы семьи.
Цитата:
«Главная же причина, по которой она не занималась ни пением, ни туалетом, ни обдумыванием своих слов, состояла в том, что ей было совершенно некогда заниматься этим.
Известно, что человек имеет способность погрузиться весь в один предмет, какой бы он ни казался ничтожный. И известно, что нет такого ничтожного предмета, который бы при сосредоточенном внимании, обращенном на него, не разросся до бесконечности.
Предмет, в который погрузилась вполне Наташа, — была семья, то есть муж, которого надо было держать так, чтобы он нераздельно принадлежал ей, дому, — и дети, которых надо было носить, рожать, кормить, воспитывать.
И чем больше она вникала, не умом, а всей душой, всем существом своим, в занимавший ее предмет, тем более предмет этот разрастался под ее вниманием, и тем слабее и ничтожнее казались ей ее силы, так что она их все сосредоточивала на одно и то же, и все-таки не успевала сделать всего того, что ей казалось нужно.»
Известно, что человек имеет способность погрузиться весь в один предмет, какой бы он ни казался ничтожный. И известно, что нет такого ничтожного предмета, который бы при сосредоточенном внимании, обращенном на него, не разросся до бесконечности.
Предмет, в который погрузилась вполне Наташа, — была семья, то есть муж, которого надо было держать так, чтобы он нераздельно принадлежал ей, дому, — и дети, которых надо было носить, рожать, кормить, воспитывать.
И чем больше она вникала, не умом, а всей душой, всем существом своим, в занимавший ее предмет, тем более предмет этот разрастался под ее вниманием, и тем слабее и ничтожнее казались ей ее силы, так что она их все сосредоточивала на одно и то же, и все-таки не успевала сделать всего того, что ей казалось нужно.»
Простите, но я всегда с недоверием относилась к этим словам писателя. Мне было понятно, что Наташа отказалась от светской жизни, не ездила на балы и приемы, занимаясь семьей – мужем и особенно детьми. Это вполне естественно – бросить балы и приемы, если надо заботиться о семье с многочисленными детьми. Но уж заботами о семье и детях никак не объяснить «неряшливость» Наташи и то, что она «опустилась». У ее мужа Пьера 40 тысяч крепостных душ. Это значит, что он владеет 40 тысячами взрослых крепостных мужиков (женщин в число «душ» тогда не включали). Учитывая тот факт, что почти все крестьяне-мужики были женаты, то Пьер владеет еще не менее чем 40 тысячами крепостных женщин. И при таком количестве крепостных позволить себе неряшество? Да полно, Лев Николаевич, что за ерунду вы пишете. Наташа к каждому из своих детей могла приставить хоть по 10 нянек, а при себе держать хоть 20 крепостных горничных. Неужели при таком количестве слуг она не могла выделить время на то, чтобы переодеться в чистое платье (которое горничные и постирают, и погладят для барыни, не сама же Наташа это будет делать), чтобы причесаться, а не ходить растрепанной. Но Наташа, судя по словам писателя, этим не заморачивается. Она вышла замуж, достигла предела своих желаний, у нее есть свой личный самец, который удовлетворяет ее в периоды овуляции – более ей ничего не нужно. Я при чтении романа не могла избавиться от ощущения какого-то убогого животного примитивизма, которым веяло от всех этих описаний Наташи-«плодовитой самки» в эпилоге.
И что может дать такая опустившаяся и неряшливая мать своим детям, особенно девочкам? Какой пример у них будет перед глазами, когда они будут расти? Да и насчет воспитания и обучения детей у меня тоже есть вопросы. Уж больно убогий умственный пожиток у «плодовитой самки» Наташи, чтоб она сама занималась воспитанием и особенно обучением детей. В те времена и даже позже детям давали обычно домашнее образование. Например, жена Толстого Софья Андреевна учила детей русской грамоте, французскому и немецкому языкам, игре на фортепиано (Толстой сам учил детей только математике). Но она была очень образованной для своего времени женщиной. Еще в 17 лет она сдала экзамен на звание домашней учительницы при Московском университете. А вот Наташа была очень плохо образована. Писала она с ошибками, например, в ее письмах к князю Андрею ее мать, старая графиня Ростова:
Цитата:
В французском она тоже была не сильна. Князь Андрей при знакомстве это отметил:
«по брульонам, графиня поправляла ей орфографические ошибки.»
Цитата:
То есть ни русской грамоте, ни французскому языку Наташа детей своих не сможет выучить. Пение она забросила, так что и музыкального образования, скорее всего, детям не преподаст. Какая же будет детям Наташи и Пьера польза от такой матери-«плодовитой самки», но плохо образованной? Что она им преподаст? Или надежда только на гувернеров и гувернанток? А Наташа сможет дать детям, особенно девочкам, лишь один пример – это как быть женщине «плодовитой самкой»?
«…такова была Наташа, с ее удивлением, радостью, и робостью, и даже ошибками во французском языке».
Нет, что-то Наташа-«плодовитая самка» у меня не вызывает никакого уважения.
Все остальные героини этого романа, в том числе и Соня, имеют более развитый мозг и чувства. То есть овуляция не давит им на мозги так, чтобы искать партнеров просто потому что организму надо. Все эти «метания» Наташи во втором томе – это последствия ярко проявившегося в ней прогестеронового начала. Она овульнулась, организму нужен самец, чтобы оплодотворить ее, но самца поблизости нет (князь Андрей, увы, за границей, лечится). Тогда она либо начинает беситься (кричит на Петю и требует себе Андрея «дайте мне его сейчас») или находит замену (Анатоля, который вполне способен и жаждет ее уложить в постель и дать ей, то, что ее тело жаждет).
У меня вообще создалось впечатление, что в поисках своего самца Наташа не слишком-то разборчива. Ей главное, чтобы был объект для ее влюбленностей. Она начала искать, образно говоря, уже с 13 лет, и какие же разные мужчины ей нравились. Борис Друбецкой, Василий Денисов, Андрей Болконский, Анатоль Курагин, Пьер Безухов. При этом Друбецкой и Курагин далеко не порядочные мужчины, остальные – вполне порядочные, хоть и с некоторыми недостатками. Борис, Андрей, Анатоль – красивые, а вот Денисов и Пьер красотой не блещут. Поразительное разнообразие, кажется, у Наташи нет никаких предпочтений в выборе мужчин. Она просто влюбляется в того, кто подвернулся. Кто оказался ближе к ней в тот момент, когда у нее наступает период овуляции. Во всяком случае, у меня именно такое впечатление.
По этому поводу в заключение я вот еще что хочу сказать. Соню устами Наташи Толстой обозвал в эпилоге пустоцветом. Не хочу просить прощения у тени Льва Николаевича, но приведу похожую аналогию из растительного мира и скажу, что Наташа, его любимая героиня, конечно, не пустоцвет. Но и не роза, и не жасмин, не фиалка, и даже не скромная, но милая ромашка. Она – репей при большой дороге. Обычный вульгарный репей. Кто из мужчин к ней ближе подойдет, к тому она и прицепляется. Качество мужчины при этом неважно, она равно влюбится и в благородного Болконского, и в подлого Курагина. В Курагина даже сильнее влюбится, чем в Болконского. Полностью одуреет от чувственного влечения к нему за какие-то пару дней и перестанет соображать окончательно.
Примечание.
Читала не раз дневники жены Льва Толстого Софьи Андреевны Берс-Толстой и описания ее жизни с писателем, и всегда приходила практически в ужас. Сколько же ей пришлось натерпеться от огромного количества навязанных ей беременностей, родов, выкидышей, кормления детей (иногда чуть ли не насильственного, ибо Лев Толстой был уверен, что женщина обязана кормить даже с маститом и трещинами, не верил в боль жены, убеждал себя и окружающих, что она только притворяется, что ей больно, и практически заставлял жену кормить детей, даже с маститом и болями). А когда Софья Андреевна после родов пятого ребенка чуть не умерла и от самих мучительных родов, и от родильной горячки, развившейся потом, и доктора посоветовали ей больше не рожать, то писатель пригрозил ей разводом, если она послушается докторов. И она подчинилась, продолжала безостановочно рожать-кормить, рожать-кормить, рожать-кормить… Без особого желания делать все это, но кто бы ее спросил. Лев Толстой после написания «Войны и мира» признавался, что частично «списал» свою Наташу Ростову со своей жены Софьи Андреевны. Действительно, сходство есть в том, насколько они обе были «плодовитыми самками». Софья Андреевна за время брака с 18 до 45 лет была беременна 16 раз! Исследователи потом посчитали, что общий срок ее беременностей превышал 10 лет! При этом она пережила 3 выкидыша и 13 родов! Схоронила 5 детей из 13, рожденных ею! Почти всех детей выкормила сама! Вот уж кто точно заслужил звание «плодовитой самки»… Но если Наташу-«плодовитую самку» Лев Толстой описал так, что ей эта роль нравилась и она легко и без напряга несла бремя постоянных беременностей, родов и кормления детей, то уж с реальной, а не придуманной воображением писателя Софьей Андреевной все было с точностью до наоборот. Она тяготилась беспрерывными беременностями-родами-кормлениями, ей нелегко давалась роль «плодовитой самки», она в своих дневниках и письмах к родным не раз писала, что чувствует себя истощенной и боится новых беременностей. Так что Толстой очень уж сильно погрешил против истины, описывая в образе Наташи-«плодовитой самки» всю эту жизнь вечной беременной-родильницы-кормилицы как легкую для женщины и не напряжную. Жизненный опыт реальной и живой Софьи Андреевны Толстой – это яркий пример того, что на самом деле его жене эта жизнь была очень и очень нелегка.
А вот отношение самого Льва Николаевича Толстого к процессу вынашивания, рождения и выкармливания детей отличается «легкостью необыкновенной» (если слегка перефразировать слова Хлестакова из гоголевского «Ревизора»:
Цитата:
Лучше всего эту «легкость необыкновенную» выражает один современный стишок:
«У меня легкость необыкновенная в мыслях!»
«Как мой показывает опыт,
Рожать приятно и легко!
С пивком присядешь у роддома
И ждешь, когда родит жена!»
Вот так и Лев Николаевич. Он с 15 лет мечтал о большой семье с множеством детей. И получил ее к 34 годам. А дальше все было для него очень просто. Он вынашивал детей - женой, рожал детей - женой, выкармливал детей - тоже женой… конечно, ему было очень и очень легко при этом завести большую семью с множеством детей! А вот каково было при этом Софье Андреевне – это его не слишком волновало.
miroslava:
16.06.24 13:17
» Софья Толстая не была счастлива в роли«плодовитой самки»,ч.1
Софья Андреевна Толстая – женщина, не бывшая счастливой в роли «плодовитой самки», часть 1
Хорошо известно, что Лев Толстой в эпилоге романа «Война и мир» в образе Наташи Ростовой как «плодовитой самки» описал свой женский идеал. Это женщина, не имеющая своего мнения, а подстраивающаяся под мнение мужа, которая к тому же выбрасывает на белый свет своей вагиной детей в темпе пулемета. Подобная «плодовитая самка» была в жизни Льва Толстого. Это была реальная и живая, а не созданная воображением писателя женщина. Его жена – Софья Андреевна Берс-Толстая. В том, что касается темпов деторождения, она воплотила женский идеал писателя. А вот в том, чтобы не иметь своего мнения и всегда подстраиваться под мнение мужа… тут с женским идеалом у Льва Николаевича случилась очень серьезная осечка.
Но обо всем по порядку.
В 1862 году юная 18-летняя Софья Берс вышла замуж за графа Льва Толстого. Она разделила с супругом не только фамилию, но и судьбу — редактировала произведения, общалась с издателями, устраивала быт. Жизнь Софьи Андреевны прошла в тени мужа, но ее дневники и письма, а также литературное творчество и воспоминания современников сохранили свидетельства ее борьбы за право высказываться и творить
Софья Андреевна Берс, «румяная девушка с темно-карими большими глазами», с детства легко впадала в грусть. Она говорила, что даже «в веселье и счастье умеет найти грустное». Девочка росла в богатой московской семье, где много музицировали, часто ходили в театр, охотно принимали гостей. Из книг любила «Детство» Толстого и «Давида Копперфильда» Диккенса. Получила прекрасное домашнее образование, сочиняла истории и вела дневники. В 1861 году в возрасте 17 лет при Московском университете сдала экзамены на звание учительницы (в ту пору большого выбора профессий у женщин не было, и домашняя учительница была одной из немногих доступных). Сочинение Сони о музыке признали лучшим на курсе. Отец девочки с гордостью говорил: «И Соня сделается когда-нибудь автором».
Сентиментальная, умная и прямолинейная, Софья всерьез (они виделись и раньше, когда она была еще ребенком) встретилась с Толстым летом 1861 года. Он стал бывать в их доме, говорил: «Если и женюсь, то на одной из сестер Берс». Графу сватали старшую Лизу. Но сам он в дневниках признавался: «К Лизе чувства нет». В дом Берсов все равно неизменно возвращался.
Именно Толстому Соня одному из первых призналась, что написала повесть «Наташа». Толстой ее прочел и заметил: «Какая сила простоты и правды!» Повесть Софья сожгла перед свадьбой вместе с девичьими дневниками. Но Наташа осталась, став Наташей Ростовой из «Войны и мира».
В 1862 году Толстой как-то задержался в гостях у Берсов в Ивицах, куда семейство приехало навестить деда. Между ним и Соней случилась сцена, знакомая всем по «Анне Карениной», — та, в которой Левин пишет на зеленом сукне карточного стола только первые буквы слов, а Кити Щербацкая разгадывает его признание в любви. Впрочем, Толстой слишком идеализировал эту сцену: позднее в своих дневниках Софья Андреевна признавалась, что угадывала не все слова, много чего Лев Николаевич по ее просьбе ей подсказывал и расшифровывал.
Толстому было 34 года, он мучился, что уже слишком стар и непривлекателен для 18-летней девушки. Потом наконец решился, пришел к Берсам с письмом. Соня заперлась в комнате и прочла: «Мне становится невыносимо… Я бы помер от смеху, ежели бы месяц тому назад мне сказали, что можно мучаться, как я мучаюсь, и счастливо мучаюсь это время. Скажите, как честный человек, хотите ли вы быть моей женой?» Софья Андреевна согласилась. Свадьбу назначили через неделю.
Перед свадьбой Лев Николаевич передал невесте дневники прошлых лет. Он хотел, чтобы она знала о нем все — все беспутства, все прошлые романы. Софью потрясло чтение этих страниц. Особенно подействовало на нее признание жениха на страницах дневника, что у него была связь с крестьянкой Аксиньей Базыкиной, и от этой связи у него родился внебрачный сын. Потрясение Софьи было таким огромным, что она признавалась, что проплакала почти всю ночь. Плакать ей предстояло и в день свадьбы, 23 сентября: Толстой приехал рано утром выяснять отношения. Ему казалось, она его не любит, все нужно отменить, разойтись немедленно. В итоге невеста венчалась заплаканной. Шел неприятный осенний дождь. После церемонии молодожены поехали в Ясную Поляну. Софье Толстой предстояло провести там практически всю свою жизнь. После свадьбы она целых 19 лет не выезжала из Ясной Поляны, разве что на очень недолгие сроки. Сельская жизнь вначале тяготила ее: городской девушке, привыкшей к театрам, музыкальным концертам, встречам с родными и знакомыми, вообще к гораздо более веселому ритму городской жизни, жизнь в деревне была не слишком приятна и весела.
Первая интимная близость случилась между супругами в дорожной спальной карете – дормезе. Судя по всему, для Софьи опыт был не из приятных, тем более, что к первой брачной ночи ее не подготовили и даже не рассказали, что и как должно быть в постели между супругами… Позже, уже в зрелом возрасте, она напишет: «Сам Лев Николаевич где-то говорил устами своего героя, что в женщине надо воспитывать чувство страсти, разврата и ответа на него. И это правда».
Она имела в виду, скорее всего, повесть «Крейцерова соната». Толстой действительно в «Крейцеровой сонате» пишет о том, как мужья воспитывают в своих женах ЭТО.
«Я хотел сказать, что обмануты тут ведь только одни несчастные девушки. Матери же знают это, особенно матери, воспитанные своими мужьями, знают это прекрасно. И притворяясь, что верят в чистоту мужчин, они на деле действуют совсем иначе. Они знают, на какую удочку ловить мужчин для себя и для своих дочерей».
А пока что, вскоре после свадьбы Софья найдет запись в дневнике мужа, сделанную после брачной ночи, 24 сентября: «Не она»… Видно, неопытной 18-летней девушке не удалось удовлетворить сексуальный аппетит весьма страстного супруга. А что чувствовала она, об этом можно только догадываться…
Кое-какую подсказку можно найти в ее дневниках. Однажды на первом году после свадьбы Софья Андреевна записала в дневнике про мужа: «У него играет большую роль физическая сторона любви. Это ужасно — у меня никакой, напротив».
Сам Толстой еще в молодости признавался себе в том, что его одолевает похоть, доходящая до болезни. В его дневниках в те дни можно прочитать: «Это уже не темперамент, а привычка разврата»… «Похоть ужасная, доходящая до физической болезни. Шлялся по саду со смутной, сладострастной надеждой поймать кого-то в кусту». Позднее эта похоть обрушится на невинную 18-летнюю жену…
Впрочем, первые месяцы после свадьбы казались удачными и супруги выглядели счастливыми. Толстой в эти дни писал: «Пишу из деревни, пишу и слышу наверху голос жены, которая говорит с братом и которую я люблю больше всего на свете. Я дожил до 34 лет и не знал, что можно так любить и быть так счастливым». Но брак их таким счастливым будет не всегда.
Первые темные облачка появились на сияющем небосклоне их семейной жизни уже и в это время. Уже в первые месяцы замужества Софья делилась в дневнике: «Если я только жена, а не человек, так я жить так не могу и не хочу». Она надеялась «высвободиться из-под его влияния», потому что чувствовала, что теряет собственные мысли и собственный мир. Писала: «10 месяцев замужем. Я падаю духом — ужасно», «Я для Левы не существую. Я чувствую, что я ему несносна».
Супруги сильно ревновали друг друга. Софья ревновала к княгине А. А. Оболенской, за которой когда-то ухаживал Толстой, и особенно ревновала к крестьянкам, памятуя крестьянку-любовницу Толстого Аксинью Базыкину. Софья переодевалась в крестьянские платья, специально гуляла по саду, рассчитывая, что муж окликнет ее другим именем и вот тогда-то и откроется страшная правда. Сам Толстой ревновал к Поливанову, бывшему платоническому ухажеру Сони, к ее учителям, ко взглядам на нее. В его дневниках то и дело появлялись краткие замечания: «С Соней в холоде», «С Соней что-то враждебно».
Сразу же по приезде в Ясную Поляну Софья стала вести всё хозяйство мужа. Управляющего он уволил – его обязанности теперь выполняла юная супруга. Бухгалтерию вела тоже она. Следила за всеми работами в поместье и по дому. Подготовка продуктов для обеда, лечение крестьян – всё это были её обязанности. Иногда она сама варила обед, если повар напивался или был болен. Время от времени в поместье Толстой открывал школу для крестьянских детей, тогда они оба работали в школе учителями. Иногда доходило до смешного: Толстой пытался приохотить жену… работать надзирательницей над скотным двором – ни много ни мало! Вот что писала по этому поводу Софья в дневнике:
«Лев Николаевич хотел меня приучить к скотному и молочному делу и водил меня на скотный двор. Я старалась смотреть и считать удои, сбивание масла и прочее. Но вскоре от запаха навоза у меня делалась тошнота и рвота, и меня бледную, шатающуюся уводили домой...»
Не мудрено: Софья была уже беременна и тяжело переносила первую беременность. Токсикоз сильно мучил ее целые 4 месяца. Ее беспрерывно тошнило, и она почти не могла есть. К счастью, граф оставил свою затею. Зато нагрузил жену работой в качестве его литературного секретаря, но эта работа хотя бы доставляла ей удовольствие. Она охотно признавала в супруге великого писателя и благоговела перед его талантом. По вечерам перед сном она переписывала начисто всё, что Толстой написал за день. Это была очень трудная работа, потому что он очень много правил, зачеркивал, вставлял, все это мелким непонятным почерком, но это доставляло Софье Андреевне радость и очень ей нравилось. Только «Войну и мир» она переписала семь раз. У Толстого был удивительно скверный почерк, но Софья легко разбирала его и переписывала его каракули четко и разборчиво. На следующий день он все правил, вычеркивал то, что считал лишним, добавлял новое – и она снова переписывала. И так семь раз только «Войну и мир»... Кроме того, она делала переводы для мужа и очень много шила на все разрастающуюся семью. Ясная Поляна не приносила особых доходов, более того – была убыточным имением. Основные доходы шли с писательских трудов Толстого. Но по мере роста семьи за счет рождавшихся детей расходы росли и росли. Поэтому в Ясной Поляне царил режим жесткой экономии. Шитье на семью было не развлечением для Софьи, а необходимостью, ибо сильно экономило деньги на закупку одежды для быстро растущих детей. Даже игрушки детям приходилось делать ей самой. Она вспоминала: «Не баловали меня в Ясной ничем. Купалась я просто в речке, даже шалаша для раздевания не было, и было жутко и стыдно. У нас, в Покровском, отец нам выстроил свою собственную великолепную купальню, а в Ясной была простота, которую Лев Николаевич и тогда старался вносить во все. Так, например, моему маленькому Сереже он купил деревенской холстины и велел сшить русские рубашки с косым воротом. Тогда я из своих тонких, голландских рубашек сшила ему рубашечки и поддевала под грубые, холщовые. Игрушек тоже покупать не позволялось, я из тряпок шила сама кукол, из картона делала лошадей, собак, домики и проч.» С рождением первого сына Сергея ничего для нее не изменилось, все обязанности оставались на ней. Кроме того, Толстой требовал кормления ребенка грудью, он считал это естественным. Потом, когда пошли дети один за другим, Софья почувствовала, что больше не справляется с ролью управляющей поместьем – не хватало времени, дети и литературная помощь мужу забирали у нее все свободное время. Поэтому после рождения третьего ребенка пришлось снова нанять управляющего, но остальные обязанности остались на ней.
С рождением детей все стало еще сложнее. Первый ребенок, сын Сергей, родился у четы 28 июня 1863 года, через 9 месяцев после свадьбы. Толстой хотел, чтобы Соня сама кормила его, но у нее развился сильнейший мастит, появились трещины на сосках и кормление превращалось в пытку. Толстого раздражали жалобы жены, он считал их капризами, не верил ни ей, ни врачам, говорившим о ее болезни. Граф все время твердил о естественности обращения с детьми, хотя сам — по крайней мере пока они оставались младенцами, — старался держаться подальше. Никогда не брал на руки, смотрел на них только издали. Начинал дотрагиваться до детей лишь когда им исполнялось не меньше двух месяцев, и то делал это очень и очень редко. Испытывал даже гадливое чувство к ним… В одном из писем Толстой признается: «…Я не люблю детей до 2–3 лет — не понимаю. Говорил ли я вам про странное замечание? Есть два сорта мущин — охотники и неохотники. Неохотники любят маленьких детей — беби, могут брать в руки; охотники имеют чувство страха, гадливости и жалости к беби. Я не знаю исключения этому правилу». Сам Толстой в молодости и даже в зрелые годы был страстным охотником и любил убивать животных.
В это же время Соня жаловалась: «Как собака, я привыкла к его ласкам — он охладел… Мне скучно, я одна, совсем одна… Я — удовлетворение, я — нянька, я — привычная мебель, я женщина».
Из Ясной Поляны Софья не выезжала практически 19 лет. Ее муж не любил Москву. Жизнь хозяйки усадьбы состояла в ведении хозяйства и в воспитании детей. Она сама учила их русской грамоте, французскому и немецкому языкам, танцам. Лев Николаевич преподавал математику, учил плавать и держаться на коньках.
Лев Николаевич с трудом переносил, когда жена выходила «из области интереса детской, кухни и материальной женской жизни». Жили они фактически раздельно. У него — свой мир, у нее — свой. Пока Толстой писал и занимался духовными поисками, Соня должна была ухаживать за детьми и вести хозяйство. Свою жизнь Толстая описывала так: «Сиди, корми, нянчай, ешь, спи — и больше ничего». Привыкшая к театрам, гостям и музыкантам, она тяготилась скучной жизнью в Ясной Поляне.
Всего у пары родилось 13 детей, пятеро из которых умерли в детстве. А вообще Софья была беременна 16 раз, только три беременности закончились выкидышами. Позднее ее старший сын Сергей подсчитал, что за годы замужества она была беременна почти 10 лет! Постоянные беременности тяготили Софью, уже после второй она писала: «Кажется, беременна и не радуюсь». Много позже она упрекнет мужа: «В биографии будут писать, что он за дворника воду возил, и никто никогда не узнает, что он за жену, чтоб хоть когда-нибудь ей дать отдых, ребенку своему воды не дал напиться и 5-ти минут в 32 года не посидел с больным, чтоб дать мне вздохнуть, выспаться, погулять или просто опомниться от трудов».
Дети рождались один за другим.
Первым через 9 месяцев после свадьбы родился Сергей (28 июня 1863 г.). После рождения первенца у юной мамы развился мастит, соски покрылись трещинами. Боль дикая, каждое кормление — пытка. Софья писала в дневниках: «Иду на жертву к сыну». И дальше: «10 месяцев замужем. Я падаю духом — ужасно. Я машинально ищу поддержки, как ребенок мой ищет груди. Боль меня гнет в три погибели. Лева убийственный. Хозяйство вести не может, не на то, брат, создан. Немного он мечется. Ему мало всего, что есть; я знаю, что ему нужно; того я ему не дам. Ничто не мило... Мне даже в эту минуту кажется, что я его не люблю. Разве можно любить муху, которая каждую минуту кусает». Сам Толстой об этом периоде, когда Соня страдала со своим маститом, в своем дневнике пишет вот это: «Уже час ночи, я не могу спать, ещё меньше идти спать в её комнату с тем чувством, которое давит меня, а она постонет, когда её слышут, а теперь спокойно храпит. Проснётся и в полной уверенности, что я несправедлив, и что она несчастная жертва моих переменчивых фантазий — кормить, ходить за ребёнком.» Но домашний врач, осматривая Софью, лучше Толстого понимает, что у его жены реальный, а не придуманный ею мастит, реальные, а не придуманные ею боли, и она действительно кормит через боль и мучения. Соня пытается прекратить кормить грудью и взять кормилицу, но Лев Николаевич категорически против, ведь это её единственный долг и обязанность. Внушает ей, что «бросить кормить — огромное несчастие, отравит жизнь». Однако врач настаивает, и писатель вынужден уступить его мнению. Сереже все же берут кормилицу. И при всех этих мучениях жены Толстой явно пытается опять заниматься с ней любовью, хотя ей больно и тяжело. Она напишет: «И что за слабость, что он не может на это короткое время моего выздоровления потерпеть». Но «терпеть» «Левочка» не хотел, и потому Софья беспрестанно беременела и рожала.
Еще через 15 месяцев после Сергея родился второй ребенок – дочь Татьяна (4 октября 1864 г.)
Потом третий ребенок – сын Илья (22 мая 1866 г.) через 20 месяцев.
В октябре 1867 года Софья Андреевна переживет выкидыш…
Еще один, четвертый ребенок – сын Лев родился 20 мая 1869 г. Когда Софья Андреевна, едва оправившись после рождения сына Льва, заметила, что она снова беременна, она испытала чувство досады, которое вылилось на страницы дневника июня 1870 года: «С каждым ребёнком всё больше отказываешься от жизни для себя и смиряешься под гнётом забот, тревог, болезней и годов». И в самом деле, её тревоги и заботы только начинались.
Пятый ребенок, дочь Мария, родилась 12 февраля 1871 г. Рождение ее не было радостным событием для матери. Прежде всего, обнаружив беременность, Софья Андреевна должна была отнять от груди годовалого сына Льва, чтобы не тратить силы и на беременность, и на кормление ребенка одновременно. Но это не помогло, новую беременность она переносила плохо. Сказывалась усталость организма от беспрерывных беременностей, родов и кормления детей. Мария родилась на свет недоношенной, очень слабенькой и тщедушной. Она потом всегда отличалась слабым здоровьем и умерла в возрасте 35 лет в 1906 году. После преждевременного рождения Маши у Софьи Андреевны началась родильная горячка, которая чуть не стоила ей жизни. Родильная горячка в те времена, при отсутствии антибиотиков, часто заканчивалась смертью роженицы через несколько дней после родов. Но Софья с трудом справилась и медленно начала возвращаться к жизни. Врачи посоветовали ей больше не рожать. Ослабленная и очень долго больная после этих родов, Софья Андреевна тоже не хотела больше рожать. Она теперь очень боялась родов, ей казалось, что она умрёт. Но вмешался муж. Он был очень возмущен тем, что жена отказывается выполнять дальше то, что он считал естественным и единственным предназначением женщины. Без деторождения он считал жизнь женщины пустой и никчемной: только рождением детей она оправдывает свое существование на земле. Он пригрозил жене разводом и именно тогда сказал ей потрясающие своей жестокостью слова: «Если ты не будешь мне рожать детей, зачем ты мне вообще нужна?» Соне пришлось уступить…
Однако рождение трех последующих детей далось ей даже еще труднее, чем рождение Маши, опять сказывалось ослабление и истощение ее организма. И самое главное – прогноз врачей сбывался. Они говорили, что новые беспрерывные беременности и роды опасны не только для истощенного организма матери, но и для вынашиваемых ею детей. Эти дети могут родиться ослабленными и не жильцами на белом свете. Именно поэтому доктора советовали Софье больше не рожать, или хотя бы дать ей передышку для восстановления организма. Толстой не послушал и прогноз врачей сбылся: следующие трое детей родились очень слабыми и умерли в раннем детском и младенческом возрасте.
После Марии родился шестой ребенок, сын Пётр (13 июня 1872 г.) Но он умер 9 ноября 1873 г., не дожив до полутора лет.
Потом родился седьмой ребенок – сын Николай (22 апреля 1874 г.), который умер 20 февраля 1875 г., не прожив и года.
После всех этих беременностей, родов, смерти детей Софья Андреевна ослаблена, кашляет кровью, врач опасается, что может развиться туберкулез. Доктор с упреком говорит Толстому: «Вы не щадили её…». Но Лев Николаевич этим не очень напуган, он по-прежнему упорно считает, что беспрерывное рождение детей – это долг и призвание женщины. Он был твердо убежден, что женщины имели право на жизнь только в качестве жен и матерей, считал, что без детей жизнь женщины бессмысленна, она не нужна в этом мире и не имеет права жить…
Тем не менее опасность потерять жену как-то воздействовала на него, он стал добрее по отношению к жене, жалеет её, как может. Это ему трудно, он же к этому не привык. И она в скором времени после рождения Николая опять беременна.
Следующий, восьмой ребенок оказался девочкой. Но новая беременность принесла Софье Андреевне новые муки. На шестом месяце у нее начались дикие боли в животе, безостановочная рвота, жар. Врач поставил страшный диагноз – перитонит, воспаление брюшины. Даже в наше время это грозный диагноз и выживают не все больные. Лечат убойными дозами антибиотиков и экстренным хирургическим вмешательством. Но в те времена, в отсутствие антибиотиков, диагноз перитонит практически всегда означал гибель больного. Врач Чирков использовал все имеющиеся на те времена средства: пиявки на живот, лед для охлаждения пылающего в горячке тела, опиум для уменьшения болей… На следующий день у Софьи Андреевны начались преждевременные роды. Девочка, которую назвали Варварой, родилась недоношенной шестимесячной в ноябре 1875 г. и прожила всего полтора часа…Это смерть уже третьего ребенка всего за два года… Но Софья Андреевна пока что не может оплакать свое дитя: она сама на грани смерти. Шестнадцать страшных дней она была в бреду и горячке, оправилась с трудом…
После неудачных родов, смерти Вари и собственной болезни Софья Толстая была на пределе своих возможностей. Но ее муж беспощаден. Он пишет: «Нет ничего хуже для здорового мужчины, чем болезнь его жены». Тем не менее страх перед возможной смертью жены немного отрезвил его. Сказалась чисто мужская практичность: без жены ему будет жить намного сложнее. Он понимает, что на Софье держится все хозяйство Ясной Поляны, весь быт семьи и все дети. Умри она – и хозяйством, и бытом, и особенно детьми придется заниматься ему одному. А он, погруженный в свое писательство и духовные искания, не был слишком приспособлен даже к воспитанию детей, а уж о хозяйстве и говорить нечего – эту заботу он с первых дней женитьбы полностью переложил на жену. Поэтому, устрашась мысли о ее смерти, он на какое-то время, видимо, оставляет жену в покое, и она получает возможность хоть немного передохнуть от состояния вечной любовницы, вечной беременной, вечной роженицы и вечной кормилицы. Поэтому дальнейшие рождения детей не заканчиваются настолько трагически, как рождение Петра, Николая и Варвары. Софья Андреевна получает хоть какую-то передышку, и следующий ребенок рождается у нее более чем через два года после смерти Варвары.
Девятый ребенок, сын Андрей родился 6 декабря 1877 г.
Десятый ребенок, сын Михаил родился 20 декабря 1879 г. тоже через два года после рождения предыдущего ребенка.
Одиннадцатый ребенок, сын Алексей родился 31 октября 1881 г. Этот мальчик тоже родился болезненным и слабым, и умер в возрасте 5 лет в январе 1886 г.
Двенадцатый ребенок, дочь Александра родилась 18 июня 1884 г. Беременность этой девочкой и рождение ее Софья Андреевна восприняла особенно тяжело. Когда в конце 1883 года она узнала, что снова беременна, она была в состоянии самого полного отчаянии. Она устала, дико, смертельно устала от вечных беременностей, родов, кормлений. И решилась на отчаянный шаг. Она решила избавиться от беременности, нашла повитуху. Но та, услышав, чья это жена, наотрез отказалась делать аборт. Тогда Софья Андреевна попыталась вызвать у себя выкидыш: она парила ноги в очень горячей воде, бегала по саду, прыгала с высокого комода – ничего не помогло. Девочка появилась на свет, но Софья Андреевна решила настоять хотя бы на том, чтобы не кормить ее и нашла кормилицу. Александра была единственным ребенком в семье Толстых, которую мать никогда не кормила сама, а сразу отдала кормилице.
Тогда Толстой решил, что если уж Софья Андреевна не кормит, то может вполне исполнять супружеский долг. Он потребовал выполнения этого долга от жены через три недели (!) после рождения дочери и был искренне возмущён отказом. Судя по всему, в отношении исполнения женой так называемого «супружеского долга» Толстой всю жизнь придерживался правила: мужику надо, а баба потерпит…
Последний, тринадцатый ребенок Толстых, сын Иван родился 31 марта 1888 г. Он тоже родился очень слабым и болезненным. Настолько он был слабеньким, что Толстой впервые изменил своему правилу не брать новорожденных детей на руки. Он никогда этого не делал с прежними своими детьми, всегда смотрел только издали на них, дожидался, когда они выйдут хотя бы из младенческого возраста. Слабенький Ваня был первым, которого он взял на руки вскоре после рождения мальчика. Софья Андреевна и Ваню желала отдать кормилице, так как у нее снова развилось воспаление груди и появились трещины на сосках. Даже старшая дочь Татьяна, которой было уже 24 года, видя мучения матери, просила отца взять кормилицу. Но на сей раз Толстой был непреклонен, и Ванечку выкармливала мать через страдания и боль. А молока у нее было в этот раз очень мало, организм 44-летней женщины был истощен окончательно, мальчик всегда был полуголодным, но и это не подействовало на писателя. Ваня тоже долго не прожил, он был слабым и болезненным всю свою короткую жизнь и умер 23 февраля 1895 г., немного не дожив до семи лет.
О смерти детей Лев Николаевич особо не переживал. Не то чтобы был доволен, но и страданий особо не высказывал. Дело в том, что Толстой в жизни очень любил переживать сочувствие, жалость к кому-нибудь страдающему, любил зрелище чужих страданий. Софья Андреевна писала в дневнике, что, когда она весела, общается с людьми, расцветает, муж делается мрачен. Когда же ей тяжело, он, напротив, становится мил, заботлив и счастлив. И была у Толстого еще одно неприятное свойство. Непонятно, отдавал ли Толстой себе отчёт в своих чувствах, но большим удовольствием для него было смотреть, как кто-то умирает. Это видно из его дневников. Описывая смерть одного из своих детей, он писал, что от созерцания умирающего ребенка у него на душе становилось «высоко, прозрачно и ясно».
В 1906 году Софья Андреевна серьёзно заболела. Чтобы выжить, ей требовалась хирургическая операция: удаление гнойной кисты. Иначе её ждала не просто смерть, а смерть мучительная. Был вызван известный доктор-гинеколог Снегирев. Он поговорил с Толстым, и реакция писателя его неприятно поразила. Сначала Толстой ответил решительным отказом и записал в это время в дневнике: «Я против вмешательства, которое, по моему мнению, нарушает величие и торжественность великого акта смерти». И только под давлением близких и врача сказал, мол, делайте, что хотите. Операцию сделали прямо в Ясной Поляне, на обеденном столе – дорогу до московской клиники больная бы не перенесла, настолько опасно было ее состояние. К счастью, операция прошла успешно, Софья Андреевна выжила.
Дочь Толстых, Александра, потом вспоминала, что до приезда врача отец с упоением наблюдал за болезнью матери, ловя все её мучительные вздохи и умиляясь тому, как стойко она встречает смерть. Операция буквально лишила его этого удовольствия. Чтобы Лев Николаевич почувствовал всю серьёзность положения, врачи показали ему вырезанную опухоль размером с детскую голову. Писатель взглянул на неё равнодушна. Он был разочарован, по определению дочери – почувствовал себя как бы обманутым. Он писал после операции: «Нынче сделали операцию. Говорят, что удачно. А очень тяжело. Утром она была очень духовно хороша. Как умиротворяет смерть! Думал: Разве не очевидно, что она раскрывается и для меня и для себя, когда же умирает, то совершенно раскрывается для себя.»
Однако вскоре ему удалось посозерцать зрелище чужой смерти сполна. Через два месяца сгорела от пневмонии дочь Мария. Отец опять ловил каждый её вздох, наблюдал за процессом умирания очень внимательно, словно упиваясь им. И запись в дневнике: «Сейчас, час ночи, cкончалась Маша. Странное дело. Я не испытывал ни ужаса, ни страха, ни сознания совершающегося чего-то исключительного, ни даже жалости, горя. Да, это событие в области телесной и потому безразличное. Смотрел я все время на нее, как она умирала: удивительно спокойно. Для меня - она была раскрывающимся перед моим раскрыванием существо. Я следил за его раскрыванием, и оно радостно было мне…». То же странное упоение, восторг от собственного умиления при виде умирающего родного человека виден в его записях о смерти сына Вани.
После того, как дочь Мария уже умерла, он даже толком не простился с телом, полностью утратив интерес к умершей.
Об этой не слишком приятной особенности Толстого жена его знала. В своих дневниках она описывала, как ее муж специально ходил к совершенно постороннему умирающему человеку, потому что ему было «любопытно» наблюдать за процессом умирания: «Л. Н. ездил до обеда па велосипеде, утром писал о войне, вечером ездил верхом к умирающему купцу Брашнину. Ему и любопытно видеть, как умирают люди, самому не далеко, а кроме того, приятно и утешить умирающего участием… Умер тот старик купец Брашнин, к которому он все ходил, и сегодня Лев Николаевич говорит, что любопытно узнать о его последних часах. Все время ему было именно любопытно видеть это умирание старика». Слово «любопытно» с какой-то брезгливой настороженностью Софья Андреевна не раз повторила в дневниках, описывая этот случай.
Еще одна достаточно известная история, связанная с манией Толстого наблюдать за умирающими – история с художником Суриковым и его женой. В 1888 году жена Сурикова Лиза медленно угасала и умирала от порока сердца. В это время Толстой повадился ходить к ним и беседовать с несчастной женщиной. Всматривался в нее, выспрашивал… Однажды она не выдержала, и пожаловалась мужу, попросила, чтобы он больше не пускал к ней Толстого, сказала, что он пугает ее своими расспросами и разговорами о смерти. Суриков, который до этой жалобы жены не подозревал о мании Толстого, на следующий же день при новом визите Толстого выгнал его со словами: «Убирайся прочь, злой старик!»
Но это сам Толстой, а вот его жена от смертей детей и других людей никаких светлых чувств не испытывала. И боялась снова приводить в мир ребенка, который из-за истощенности организма матери был бы тоже обречен на раннюю смерть…
Последняя беременность случилась с Софьей Андреевной в 1889 году, когда ей было уже 45 лет. Эта беременность доводила ее уже до отчаяния. Начались страшные боли в животе, доктора лечили прикладыванием пиявок в область матки. К огромному облегчению Софьи Андреевны, у нее произошел выкидыш…
Кстати, грустный и забавный одновременно факт. В 1889 году в своей повести «Крейцерова соната» Толстой обратился с призывом к людям прекратить все сексуальные отношения и принять обряд безбрачия. Половую любовь даже в браке он объявил грехом. И именно в этом же году его жена обнаружила, что в очередной раз беременна. Она была вне себя от сексуальной неутолимости мужа, который так и не сумел убедить себя следовать собственным советам и отказаться от секса. Лишь в 82 года, незадолго до смерти, он признался одному из своих друзей, что сексуальные желания больше не охватывают его. Да уж, хорошо призывать человечество воздерживаться от секса, не воздерживаясь самому! Узнав о своей беременности, Софья Андреевна сделала в дневнике насмешливую запись: «А вот и настоящий постскриптум к «Крейцеровой сонате». Воистину так!
miroslava:
18.06.24 13:51
» Софья Толстая не была счастлива в роли«плодовитой самки»,ч.2
Софья Андреевна Толстая – женщина, не бывшая счастливой в роли «плодовитой самки», часть 2
Практически всю жизнь Софье Андреевне приходилось метаться между страстными порывами мужа, а потом, после удовлетворения им физической страсти, быть «козлом отпущения», когда им овладевало раскаяние за его собственную страстность. Особенно это усугубилось после так называемого «душевного переворота» в душе Толстого, который случился с ним в 80-е годы. В дневнике Софьи Андреевны от 27 июля 1891 года была красноречивая запись на эту тему (напомню, что в это время ей 47 лет, а ему 63 года, и самое главное – он уже написал «Крейцерову сонату», где объявил любую половую любовь, даже между законными супругами – страшным грехом и падением):
«С утра меня разбудил Левочка страстными поцелуями…
… Ах, какой странный человек мой муж! После того, как у нас была эта история, на другое утро он страстно объяснялся мне в любви и говорил, что я так завладела им, что он не мог никогда думать, что возможна такая привязанность. И все это физическое, и вот та тайна нашего разлада. Его страстность завладевает и мной, а я не хочу всем своим нравственным существом, и никогда не хотела этого, я сентиментально мечтала и стремилась всю жизнь к отношениям идеальным, к общению всякому, но не тому. И жизнь прожита, и все хорошее почти убито, — идеал, во всяком случае, убит».
И таким Лев Толстой был всю жизнь с женой, весь дневник ее в этой борьбе двух противоположностей в ее муже: с одной стороны – его неистовая плотская страстность, с другой – его же отвращение к этой страстности и при этом – попытки возложить вину за эту страстность на женщин вообще и на жену в частности: дескать, если бы они не соблазняли мужчин, мужчин так не мучили бы похотливые желания. Другими словами, весь пафос отношения Льва Толстого к женщинам можно выразить в негодующей фразе: а чё, вы, бабы проклятущие, сиськи себе отрастили, а? вот не отрастили бы сиськи, мы, мужчины, все были бы целомудренными! вы своими сиськами и прочим, что у вас есть, виноваты в том, что нас, мужчин, одолевает похоть!
И все это негодование на женщин и упреки в том, что они якобы развращают мужчин своими телами, выливались на жену Толстого. Он переходил от упреков и оскорблений к внезапным страстным ласкам, когда хочется секса, и, после удовлетворения «физиологических потребностей», стремительно назад к упрекам и оскорблениям, вплоть до доведения жены до суицидальных мыслей и поступков. Современные психологи в один голос сказали бы: типичное поведение типичного токсичного абьюзера, который в своих пороках и недостатках винит «вторую половину».
Вместе с тем, дневник Софьи Андреевны — это не сплошные страдания об унижениях и погубленной жизни с токсичным абьюзером. Это прежде всего интереснейший памятник неуклонно растущей внутренней силы и нравственной, интеллектуальной, социальной независимости женщины даже в таких чудовищных условиях невыносимого давления внутри семьи и извне. Ее сопротивление непререкаемой власти мужа над ней росло с годами. За рост этого сопротивления Софья Андреевна поплатится посмертной славой «больной на голову истерички и стервы, испортившей жизнь гениальному писателю/мыслителю и приведшей к его преждевременной смерти» — в таком духе многие исследователи жизни и творчества Толстого писали и продолжают писать о ней.
Как видно из процесса постоянного «многорожания» Софьи Андреевны, писатель Лев Николаевич Толстой сумел своим авторитетом «прогнуть» молодую и даже потом не очень молодую жену к своему идеалу «плодовитой самки», который он с таким пиететом описал в эпилоге «Войны и мира», описывая уже замужнюю Наташу. Только в отличие от целиком и полностью выдуманной воображением писателя Наташи, реальная и живая Софья Андреевна была совершенно угнетена и подавлена своей ролью «плодовитой самки». Она очень страдала от вечных беременностей, родов и кормления детей и наверняка была счастлива, когда в возрасте 50 лет наконец-то потеряла способность забеременеть…
А ведь Софье Андреевне были тесны рамки исключительно только «плодовитой самки», в которые ее втиснул муж, и в которые она позволила себя затащить по молодости лет, неопытности, большой любви к мужу… Она была человеком многих увлечений — она любила искусство, фотографию, музыку, всегда хотела писать. И переживала: «Неужели только в этом наше женское призвание… А где моя жизнь? Где я? Та настоящая, которая когда-то стремилась к чему-то высокому, к служению Богу и идеалам? Усталая, измученная, я погибаю. Своей жизни — ни земной, ни духовной нет».
Но ни семейный быт, ни строгий голос Льва Толстого не заставили замолчать Софью. В 1892 году в ответ на «Крейцерову сонату» Толстого его жена написала повесть «Чья вина?», в которой выразила несогласие с той ролью, которую общество (и сам ее муж) приписывали женщине. Толстой был против «так называемой равноправности женщины», он говорил, что «у женщины, каким бы делом она ни занималась: учительством, медициной, искусством, — у ней одна цель: половая любовь». Софью Андреевну возмущала такая позиция. Конфликт этот она перенесла и в повесть.
По сюжету 35-летний князь Прозоровский после бурной молодости женится на прекрасной юной Анне. Он не ценит супругу — например, как-то бросает невесте: «Бросьте-ка вы Брюхнера и Фейербаха, не портите своей ясной души. Вы их не можете понять и только запутаетесь». А в карете по дороге со свадьбы насилует ее… может, это свои воспоминания Софья Андреевна описала? При всей моей неприязни к Толстому, как к мужу, я бы хотела, чтоб это было чисто ее выдумкой… хотя, кто знает… Софья Андреевна не описывает подробно, но однозначно дает читателю понять, что герой ее повести по дороге домой, сразу после венчания, в дорожной карете совершает сексуальное насилие над юной женой Анной. Сразу вспоминается, что чета Толстых сразу после венчания отправилась в дорожной спальной карете-дормезе в Ясную Поляну, и именно там, в этой карете, случилась их первая супружеская близость…
Оба: и Софья Андреевна, и Толстой оставили записи об этом событии в своих дневниках.
Софья Андреевна:
«После Бирюлева, да еще и на станции, началось то мучение, через которое проходит всякая молодая жена. Не говорю про ужасные физические боли, один стыд чего стоил! Как было мучительно, невыносимо страдать! Какое вдруг проснулось новое, безумное, хотя безотчетное чувство страсти, спавшей в молодой, не сложившейся еще девочке. Хорошо, что было темно в карете, хорошо, что мы не видали лиц друг друга. Я только близко, близко чувствовала его дыхание, порывистое, частое, страстное. Все его сильное, могучее существо захватывало меня всю — покорную, любящую, но подавленную мучительными болями и невыносимым стыдом».
(С. А. Толстая. «Моя жизнь»)
Толстой:
«В карете. Она все знает и просто. В Бирюлеве. Ее напуганность. Болезненное что-то. Ясная Поляна…. Ночь, тяжелый сон. Не она.»
(Л. Н. Толстой. Дневники)
Невольно разыгрывается воображение: Толстой был в физическом смысле рослым, крепким мужчиной, а юная Соня — «неразвитой» (это ее личное определение) девушкой, только-только вылупившейся из детства. Физически маленькой, хрупкой. Близость мужчины, с сильными руками, мощным телом, запахом табака, резкими страстными движениями — этого ли ждала ее нежная романтическая натура? Да, реальность оказалась страшнее и грубее ее девических фантазий о любви. Все же я не думаю, что произошло откровенное грубое изнасилование, даже уверена, что на самом деле этого не было. Не в духе Толстого это, каким бы он ни был… Возможно, он слишком настойчиво настоял на том, чтобы они стали мужем и женой в плотском смысле именно в дормезе, а она была уверена, что это случится только тогда, когда они приедут в Ясную Поляну…Возможно, из-за своей полнейшей неготовности к этому событию и поспешности самого Толстого юная Соня восприняла произошедшее как насилие и позднее отразила это в своей повести…
После описанного страшного эпизода в повести «Чья вина» Софья Андреевна так описывает чувства своей героини:
«И ничего он и не добился. Над ребенком совершено было насилие; эта девочка не была готова для брака; минутно проснувшаяся от ревности женская страсть снова заснула, подавленная стыдом и протестом против плотской любви князя. Осталась усталость, угнетенность, стыд и страх. Анна видела недовольство мужа, не знала, как помочь этому, была покорна — но и только».
Повесть не была опубликована при жизни Софьи Андреевны. И она сама не хотела публиковать, да и окружающие отговаривали ее печатать произведение, боясь, что его сочтут слишком автобиографическим. Тем не менее писать она продолжала.
В 1895 году Софья напечатала в журнале «Детское чтение» рассказ «Бабушкин клад. Предание», в 1904-м под псевдонимом Усталая в «Журнале для всех» — стихотворения в прозе. В 1910 году у нее вышел сборник детских рассказов «Куколки-скелетцы». Рассказы в нем — святочные, рождественские, о чуде и смерти. Тема эта интересовала Софью не просто так. Ведь конце февраля 1895 года умер младший ребенок четы — Ванечка, которого особенно любили в семье. Его образ присутствует во всех рассказах Толстой. Он как бы отделяет безоблачный мир детства и семьи от сурового и страшного окружающего мира.
В течение всей жизни, с редкими перерывами, Софья Андреевна вела дневники. Например, в январе 1898 года писала: «Вчера прочла отзыв хвалебный Кашкина об опере «Садко», которая мне страшно нравится, и так захотелось поехать. Л.Н. меня уговаривал с добротой такой, чтоб я ехала, что я еще больше почувствовала себя виноватой от своего легкомыслия. Я... очутилась там, где могла видеть С.И. Когда мы искали свои шубы, он со мной сказал два слова, что кончил симфонию свою для оркестра и что на днях придет. Вернувшись домой, я хотела сказать Л.Н., что я видела С.И., и никак не могла. Когда я вошла к нему, мне показалось лицо Л.Н. такое худое, грустное; мне хотелось броситься к нему и сказать, что я не могу никого любить больше его, что я все на свете готова сделать, чтоб он был спокоен и счастлив; но это было бы дико».
С.И., которого Толстая упоминает, — композитор Сергей Иванович Танеев. Он был гостем в доме Толстых. Софья увлеклась им, будто бы даже влюбилась, ездила к нему в Москву, искала встречи. Графине больше 50 лет, и вдруг увлеченность, которую заметили и в свете, и в семье. Танеев пытался избегать общения. Толстой одновременно мучился от ревности и от новой нежности. Писал ей: «Оставила ты своим приездом такое сильное, бодрое, хорошее впечатление, слишком даже хорошее для меня, потому что тебя сильнее недостает мне. Пробуждение мое и твое появление — одно из самых сильных, испытанных мной, радостных впечатлений, и это в 69 лет от 53-летней женщины!..»
Записи дневника, переработанные и дополненные, лягут в основу мемуаров «Моя жизнь», работу над которыми Толстая начнет 24 февраля 1904 года. Из всего, ею написанного, именно семь толстых переплетенных тетрадей Софья ценила больше всего. Во вступлении к мемуарам обозначала: «Всякая жизнь интересна, а может быть, и моя когда-нибудь заинтересует кого-нибудь из тех, кто захочет узнать, что за существо была та женщина, которую угодно было Богу и судьбе поставить рядом с жизнью гениального и многосложного графа Льва Николаевича Толстого».
Эти записки были по-настоящему ее жизнью — той, в которой она не обязана была играть роль послушной жены и преданной помощницы. Всю жизнь Софья Толстая помогала мужу: переписывала его работы, редактировала и корректировала, переводила. Все в их доме было подчинено интересам его творчества. В мемуарах Толстая моделирует свой собственный мир — мир страстной, увлекающейся натуры, у которой была энергия для свершений, но которая выбрала замкнутый мир Ясной Поляны и принесла себя в жертву семье. В них она и объяснила причины своей полной подчиненности мужу в начале их семейной жизни, а также причины позднейшего разлада. В юности, сразу после свадьбы, подчиняясь авторитету гораздо более старшего мужа и собственной неуверенности в себе, она все больше поступалась своими интересами, все больше и больше растворялась в Толстом. Совсем юная девушка верила каждому слову своего Льва Николаевича и старалась его во всем слушаться. Стремясь быть хорошей женой, поначалу вспыльчивая и ревнивая Соня училась подавлять свой характер и первой просить прощения. И только с возрастом пришло понимание происходящего:
«В его характере этой черты не было. Гордый и знающий себе цену, он, кажется, во всей своей жизни сказал мне только раз «прости», но часто даже просто не пожалеет меня, когда почему-нибудь обидел меня или замучил какой-нибудь работой. Странно, что он даже не поощрял меня никогда ни в чем, не похвалил никогда ни за что. В молодости это вызывало во мне убеждение, что я такое ничтожество, неумелое, глупое создание, что я все делаю дурно. С годами это огорчало меня, к старости же я осудила мужа за это отношение. Это подавляло во мне все способности, это часто меня заставляло падать духом и терять энергию жизни».
Но с годами Софья Андреевна начинает понимать, что слишком сильное растворение в муже и подчинение его мнению приносят ей много бед и разочарований. Она постепенно обретает свой голос и свои мнения. Однажды в дневнике Софья Андреевна написала, что хорошо в их общей семье жил Левочка, делал, что хотел. Попробовала бы она так, чтобы было бы с семьей, и особенно с детьми.
Она слишком долго ломала себя ради мужа, который, если говорить откровенно, был тираном в семейной жизни и требовал, чтобы жена служила ему, как прислуга. От постоянной усталости Софья Андреевна уже в первые годы их семейной жизни начала впадать в депрессию. И однажды, когда Лев Николаевич в очередной раз духовно переродился и предложил перечеркнуть двадцать лет жизни и отдать все имущество крестьянам, а у нее в это время на руках было девять детей от грудничка до невесты на выданье, она не выдержала, у нее началось развиваться то, что многие современники и даже доктора того времени рассматривали как душевную болезнь – паранойю. Но все же никакой паранойи у нее не было. А было сильное нервное расстройство. Дело было вовсе не в больной психике, а в сильно расшатанной нервной системе, в истрепанных до предела предыдущей жизнью нервах. Уже в первые годы семейной жизни и позднее, во время активного материнства и нарастания бытовых проблем было видно, что нервная система Софьи Андреевны не справляется, идет накопление хронического стресса, который потом ой как аукнется и ей, и ее мужу, и всей их семье. А самым главным убеждающим фактором отсутствия у нее душевной болезни является тот факт, что после смерти мужа Софья Андреевна успокоилась. Да, она сильно переживала уход и смерть мужа, но потом стала гораздо спокойнее. Это кажется странным, но это не странно. Из ее жизни исчез раздражающий нервы фактор. Муж с его духовными исканиями, проблемы с его завещанием, которые мучили ее в последние годы жизни Толстого. После его смерти проблемы исчезли, все стало понятно, и она не сразу, но смирилась со своим положением и сосредоточилась на создании музея в Ясной Поляне.
Но это потом, а пока он был жив, проблемы нарастали, как снежный ком. У Льва Толстого в 80-е годы происходит «душевный переворот».
К тому времени Лев Николаевич уже основательно «просветлился» на почве косьбы сена, штопания сапогов и прочей нестяжательности и благодетельности, и решил отказаться от всяческой собственности. Софья Андреевна, имея на руках выводок из 9 детей (последние из которых были еще малышами, хотя старшие уже были совершеннолетними и, соответственно, нуждались в имуществе уже здесь и сейчас), приходит в ужас и решительно отказывает своему господину и повелителю в этой маленькой причуде. Она не за себя лично радеет, а за детей, искренне не понимая, как можно так обидеть и буквально пустить по миру своих детей, особенно малолетних. Мало того, насколько я понимаю, тогдашние законы просто не давали ему возможности сделать это, если только муж не признан умалишенным, например. У женщины нет никаких прав на его имущество, но детей он не имел права лишить наследства, просто отказавшись от имущества.
Толстой отрекается от всего «художественного», написанного им ранее, и отказывается получать за них деньги и вообще заниматься публикацией и всякими разными скучными делами взрослой жизни. Он хочет косить траву и шить сапоги! Вот что теперь в его глазах есть занятие для настоящего человека!
После череды бурных скандалов было решено, во-первых, уже сейчас разделить имущество на каждого ребенка, во-вторых, Толстой написал доверенность на жену не только на ведение всех его имущественных дел, но и на издательскую деятельность его книг. Софье Андреевне пришлось после этого заняться издательскими делами – издавать произведения мужа, написанные им до 1881 года. Она делала это, но с огромным трудом и неприязнью, она никогда не собиралась заниматься этими скучными бизнес-делами, судами, общением с издателями, хождениями в цензурный комитет и всем этим, и у нее реально нет времени на это (дети! хозяйство! все на ней, в том числе полное бытовое обслуживание ее мужа, «отрекшегося от всего», — от питания до одевания и уборки в комнатах, не говоря уж о корректурах и переписываниях его сочинений). Но она скрепя сердце все это делала, чтобы на что-то жить и оставить хоть какую-то копейку денег детям. И это не фигура речи: у них реально не было бы на что жить, если бы не доходы от издания книг. Я уже писала, что имение Ясная Поляна было убыточным, содержание усадьбы и все текущие хозяйственные расходы (включая кормежку супруга, от которой тот почему-то не отрекался) Софье Андреевне приходилось покрывать из вот этих вот издательских доходов. Кроме того, Софья Андреевна была все-таки искренне предана своему мужу как литератору и боготворила его художественный талант (хотя и считала его несносным как человека и мужчину, и никогда не заблуждалась относительно того, что он удивительно фальшив и неискренен в своих книгах по сравнению с тем, какой он на самом деле), поэтому считала кощунственным отказываться от приведения в приличный вид и издания его книг.
Соответственно, помимо забот о детях (несколько из которых еще совсем маленькие, и она все еще продолжает рожать на фоне всего этого: в 1880 году Софья Андреевна получает доверенность от мужа на ведение имущественных дел, а в 1885 году становится издательницей сочинений мужа, при этом последние пятеро детей родились в 1877, 1878, 1881, 1884 и 1888 году соответственно — вот неуемный же значительно постаревший Толстой!), помимо всего домашнего хозяйства, Софья Андреевна, которая сама уж не молода по тогдашним меркам и до крайности изнурена бесконечными беременностями, теперь еще и должна мотаться везде по всем этим делам, которыми в России тех лет вообще редко какая женщина занималась, это были чисто мужские тёрки, а муж перестал вообще заниматься этими «скучными» делами. У него занятия поинтереснее – духовные искания.
В результате разногласия супругов со временем обострились. Софья не принимала идеи мужа в конце его жизни: проповедь бедности, отказа от имущества и писательских прав, разрыв с православной церковью... Она жила интересами семьи, детей, практическими интересами: на какие деньги жить, растить многочисленных детей и внуков. Толстой же «прозой жизни» не заморачивался. Давным-давно передоверив заботы о семье и хозяйстве своей жене, он получал удовлетворение всех своих материальных потребностей от нее, и мог сосредоточиться исключительно на «духовных» исканиях. На этом они и разошлись: Софья Андреевна не желала обречь себя в конце жизни и детей с внуками на бедную жизнь, на какой настаивал ее муж. Среди толп его поклонников она чувствовала себя одиноко, иногда публично высмеивала его взгляды. Приятели его вызывали у нее неприязнь. Но больше всего она раздражалась, что теории Толстого, все более радикальные, отбирают у нее его самого. Толстой, например, хотел отказаться от литературной собственности и от платы за свои произведения. Софья Андреевна не соглашалась, «считая несправедливым обездоливать многочисленную и так небогатую семью нашу». Они спорили, Толстой грозился уйти из семьи, Софья в ответ угрожала самоубийством.
В 1910 году, в 82 года, Лев Толстой тайно ушел из дома в сопровождении своего последователя Владимира Черткова (который, к слову, не любил Софью Андреевну, как и она его, и много чего сделал, чтобы развести супругов). На станции Астапово ему стало плохо. Софья Андреевна тут же поехала за ним. К мужу ее не пустили. Максим Горький в статье о ней замечал, что «изолирование Толстого от семьи, в особенности от жены, является результатом воздействия именно Черткова на врачей». Софью Андреевну после смерти писателя вообще много ругали и выставляли в недобром свете. Перед поклонниками мужа ее тихий голос оказался бессилен.
Мужа она смогла увидеть, только когда он уже умирал. Присела рядом, шептала нежности. Толстой перед смертью позвал дочь Машу, скончавшуюся в 1906 году от воспаления легких.
Софья Толстая продолжила жить в Ясной Поляне и каждый день до самой смерти ходила на могилу мужа, чтобы поставить там живые цветы. Она умерла от пневмонии 4 ноября 1919 года.
В ее дневниках были два небольших списка: «что я люблю» и «что я не люблю». Среди «люблю»: в душе покой, в голове мечту, любовь к себе людей, детей, всякие цветы, солнце и много света, люблю сажать, стричь, выхаживать деревья, лес, люблю изображать, то есть рисовать, фотографировать, играть роль; люблю что-нибудь творить. Среди «не люблю»: мужчин (за редкими исключениями), темноту и ночь, карточную игру за деньги, секреты, неискренность и скрытность, степь, разгульные шумные песни, не люблю хозяйства никакого, не люблю одиночества.
В одном из дневников Софья Андреевна как-то записала, что давно перестала идеализировать мужа, как делала это в первые годы их семейной жизни.
«Как мало был он добр к своей семье! Только строг и равнодушен», – так писала она.
И еще:
«Теперь вижу, как я его идеализировала. Мне наконец открылись глаза, и понимаю, что моя жизнь убита. А он не умел любить»
Печальный итог жизни жены великого писателя, которая жизнью своей воплотила его женский идеал «плодовитой самки»…
В заключение надо сказать, что Толстой, если говорить откровенно, был женофобом всю свою жизнь. Видел в женщине только низшее существо, чье призвание – обслуживать мужчину сексуально и рожать ему детей. Особенно ненависть к женщинам усугубилось с годами. Свидетель последних лет жизни Толстого Гольденвейзер писал: «С годами Толстой всё чаще и чаще высказывает свои мнения о женщинах. Мнения эти ужасны».
Вот некоторые образчики этих мнений:
«Женщины большей частью столь дурны, что едва ли существует разница между хорошей и дурной женщиной».
(Ну да, а мужчины все ангелы небесные).
«Если я читаю письмо и вижу под ним женскую подпись, оно меня больше не интересует».
(Чего же тогда требовал, чтобы жена чаще писала, всякий раз, когда они расставались?)
«Женщины рожают, воспитывают нас, дают наслаждение, потом начинают мучать, потом развращают и потом убивают».
(А мужчины, видимо, только носят женщин на руках, только призывают женщин к целомудрию и сами исключительно целомудренны, и никогда, разумеется, никого не убивают, хотя, согласно статистике, около 93 % убийств совершают именно мужчины, и они же убивают на бесконечных войнах, которые ведут сами).
«Чем красивее женщина, тем она должна быть умнее. Ибо только своим умом она может противостоять тому вреду, который приносит ей красота».
(Достоевский бы не согласился, он считал, что красота спасет мир, в том числе, возможно, и женская красота. И очень многие художники не согласились бы).
«Желательно бы было, чтобы к нам не переходил в Россию обычай иметь женскую прислугу в гостиницах. Я не гадлив, но мне лучше есть с тарелки, которую, может быть, облизал половой, чем с тарелки, которую подает помаженная плешивящая горничная, с впалыми глазами и маслеными мягкими пальцами».
(Видела сколько угодно миловидных и опрятных горничных в отелях и гостиницах).
«Ни от одной женщины нельзя ожидать, что она сможет оценить свои чувства исключительной любви на основе морального чувства. Она не может этого, потому что у нее нет истинного морального чувства, того чувства, которое превыше всего».
(Хоть бы объяснил, откуда на него снизошло озарение об якобы отсутствии у женщин «морального чувства».)
«За семьдесят лет мое мнение о женщинах опускалось все ниже и ниже, и оно все еще продолжает опускаться. Женский вопрос! Как же не быть женскому вопросу! Но он совсем не о том, как женщинам начать управлять жизнью, а о том, как им прекратить ее разрушать».
(Ой, а мужчины только созидают? Созидатели-мужчины, конечно есть, бесспорно, но именно мужчины ведут разрушительные войны, где убивают друг друга, а также женщин, детей, стариков. И 95% насильственных преступлений в мире (убийства, нанесения тяжких телесных повреждений, изнасилования, в том числе изнасилования малолетних детей – это весьма сомнительная «заслуга» именно мужчин).
«Для женщины очень важно, много или мало сахару, или много или мало денег, однако она искренне убеждена, что нет никакой разницы, много или мало правды».
(Звучит ядовито, только никак не обосновано).
«Жениться на юной барышне значит принять на себя весь яд цивилизации».
(Вот бы эта «умная» мысль пришла бы ему в голову до того, как он женился на юной барышне Соне Берс).
«Главная причина семейных несчастий та, что люди воспитаны в мысли, что брак дает счастье. К браку приманивает половое влечение, принимающее вид обещания, надежды на счастие, которое поддерживает общественное мнение и литература, но брак есть не только не счастье, но всегда страдание, которым человек платится за удовлетворение полового желания, страдание в виде неволи, рабства, пресыщения, отвращения, всякого рода духовных и физических пороков супруга, которые надо нести, — злоба, глупость, лживость, тщеславие, пьянство, лень, скупость, корыстолюбие, разврат — все пороки, которые нести особенно трудно не в себе, в другом, а страдать от них, как от своих, и такие же пороки физические, безобразно, нечистоплотность, вонь, раны, сумасшествие... и пр., которые еще труднее переносить не в себе.
(Опять же – ну почему эти «умные» мысли не пришли в голову Толстому до женитьбы?)
«Да, дайте женщине одну только прекрасную внешность, и она будет счастлива...»
(Ага, особенно когда ее лапают в транспорте и не дают прохода на улицах. И когда с самых малых лет и старый мимопроходящий муд…к, и прыщавый мальчишка-ровесник начинают смотреть на подрастающую красавицу как на принадлежащий лично им кусок мяса, которым они вправе распорядиться по своему усмотрению. И любая попытка сначала красивой девочки, потом красивой девушки, а потом и красивой женщины выстроить барьеры, отстоять личные границы и дать понять, что она и ее тело принадлежит ей и только ей, может вызвать с мужской стороны взрыв самой скотской агрессии. И если красавица не научится быстро и с самых юных лет разбираться в сортах мужчин и защищаться от негодных – ее сексуальная неприкосновенность, здоровье и сама жизнь под угрозой. Такого «щастья» Толстой не испытал, поэтому и не замечал, насколько уязвимы женщины вообще и красивые женщины особенно в этом мире перед мужской сексуальной и прочей агрессии).
«Все было бы хорошо, если бы только они (женщины) были на своем месте, то есть смиренны».
(Это так «прекрасно», что просто «no comments»).
«Я ищу друга среди мужчин. Женщина не может заменить мне друга. Зачем же мы лжем нашим женам, говоря, что считаем их своими настоящими друзьями?»
(И действительно, зачем Толстой лгал юной Соне Берс? Говорил бы правду, только до того, как сделал предложение: мол, ты нужна мне как идеальная вещь для сексуального, бытового обслуживания и рождения детей, и именно как к вещи я буду к тебе относиться).
«Если бы мужчины знали всех женщин, как мужья знают своих жен, они никогда бы не спорили с ними и не дорожили их мнением».
(Кто вам сказал, что вы знали женщин, и даже свою жену, Лев Николаевич? Вы знали только свои представления о ней, как о вещи для вашего удовольствия в этой жизни, но ее саму, как человека, не воспринимали).
«Воспринимать женское общество как неизбежное зло общественной жизни, и избегать его по мере возможности. Ибо от кого же мы учимся сладострастию, изнеженности, легкомысленности во всем и множеству других пороков, если не от женщин? Кто ответственен за то, что мы теряем такие заложенные в нас чувства, как мужество, твердость, благоразумие, чистоту и так далее, если не женщины?»
Тут Толстой пытается пороки мужчин приписать исключительно влиянию женщин. Мол, мужчины – чистые и невинные пусечки, а женщины их портят, ага. Посему от женщин надо держаться как можно дальше. Вот только если следовать последнему тезису, то очень скоро окажешься в объятиях представителя твоего же пола. Сладострастие в человеке заложена на генетическом уровне, отказавшись от женщин, мужчины легко перейдут на себе подобных. А может быть, Льва Николаевича это как раз и не пугало? В его отношениях к мужчинам много странного:
«Я никогда не был влюблен в женщин. Одно сильное чувство, похожее на любовь, я испытал только, когда мне было 13 или 14 лет; но мне [не] хочется верить, чтобы это была любовь; потому что предмет была толстая горничная (правда, очень хорошенькое личико), притом же от 13 до 15 лет — время самое безалаберное для мальчика (отрочество): не знаешь, на что кинуться, и сладострастие в эту эпоху действует с необыкновенною силою».
Или вот еще о его влюбленностях в мужчин:
«В мужчин я очень часто влюблялся, первой любовью были два Пушкина, потом 2-й - Сабуров, потом 3-ей - Зыбин и Дьяков, 4 - Оболенский, Блосфельд, Иславин, еще Готье и многие другие. Из всех этих людей я продолжаю любить только Дьякова. Для меня главный признак любви есть страх оскорбить или не понравиться любимому предмету, просто страх. ... Все люди, которых я любил, чувствовали это, и я замечал, им тяжело было смотреть на меня. Часто, не находя тех моральных условий, которых рассудок требовал в любимом предмете, или после какой-нибудь с ним неприятности, я чувствовал к ним неприязнь; но неприязнь эта была основана на любви. К братьям я никогда не чувствовал такого рода любви. Я ревновал очень часто к женщинам».
Или ещё:
«Меня кидало в жар, когда он входил в комнату... Любовь моя к Иславину испортила для меня целые 8 месяцев жизни в Петербурге. Хотя и бессознательно, я ни о чем другом не заботился, как о том, чтобы понравиться ему...»
А также:
«Красота всегда имела много влияния в выборе; впрочем, пример Д[ьякова]; но я никогда не забуду ночи, когда мы с ним ехали из Щирогова и мне хотелось, увернувшись под полостью, его целовать и плакать. Было в этом чувстве и сладострастие, но зачем оно сюда попало, решить невозможно; потому что, как я говорил, никогда воображение не рисовало мне любрические картины, напротив, я имею к ним страстное отвращение».
Ну, «страстное отвращение» - это как раз понятно, оно потому и страстное, что строится на нереализованных страстях. Тут чем сильнее страсть, тем сильнее будет и внутренняя гомофобия, а когда тебя каждый раз бросает в жар, когда некий Иславин входит в комнату, или хочется «от сладострастия» кого-то целовать и плакать - тут уж отвращение к «любрическим картинам» точно должно достичь наивысшего накала, иначе эти желания в себе не удержать. А если не удержать… то тюрьма не за горами (тогда за это сажали), а уж отношение окружающих… таких мужчин тогда презирали и ненавидели всем обществом. Достаточно прочитать, с каким презрением, пренебрежением и отвращением Вронский и его друг Яшвин обращались с парой таких мужчин в «Анне Карениной» (том 1, часть 2, глава 19).
Поэтому надо подавить в себе влюбленности в мужчин, вступить в брак с одной из женщин, которых на самом деле терпеть не можешь, и в этом браке отращивать в себе зоологическую ненависть к женщинам, писать сотни страниц о том, что женщины предназначены только для быта и деторождения, терзать свою несчастную жену и при этом изображать из себя праведника-философа.
В заключение хочу сказать вот что. Причины ненависти Толстого к женщинам он объяснил сам. Однажды он сказал: «Мы любим людей не за добро, которое они нам сделали, а за то добро, которое мы сделали для них, и ненавидим за то зло, которое им причиняем».
Думаю, что в этой фразе содержится одна из главных отгадок ненависти Толстого к женщинам. Не было в его жизни ни одной женщины, которой он сделал бы добро, а вот зла, причиненного женщинам, и особенно своей жене, было предостаточно.
miroslava:
20.06.24 12:52
» Еще кое-какие заметки по поводу образа Наташи Ростовой
Еще кое-какие заметки по поводу образа Наташи РостовойПрагматизм Наташи.
Однажды в интернете среди тех, кто хвалит и превозносит образ Наташи, я встретила мнение, что она совершенно лишена прагматизма, искренняя и непосредственная во всех своих поступках, и это одно из ее привлекательных качеств. Но так ли это? Действительно ли Наташа лишена прагматизма?
Лишённая якобы прагматизма... А кто брата на Марье женить посоветовал, когда дела семейства пошли плохо? В самом конце четвертого тома уже строит планы, как ей самой за богача Пьера выскочить, и как хорошо брата на богачке Марье женить:
Цитата:
«Ты подумай, какое счастие, когда я буду его женой, а ты выйдешь за Nicolas».
Что касается ее замужества с Пьером, то оно всегда меня удивляло. На протяжении всего романа Наташа даже искры интереса к Пьеру как к мужчине не проявляла. Скорее, воспринимала его как доброго старшего брата. И так было всегда, но вдруг любовь к Пьеру ее накрыла, когда он овдовел и получил возможность жениться на Наташе. А ведь серьезные матримониальные планы накрывают Наташу по ходу действия романа в основном лишь с состоятельными мужчинами. Бориса, который был беден, она держала при себе вроде как развлечение, за что даже выговор от матери получила, говорила про него, как про свою личную игрушку, когда старая графиня дала ей понять, что кружить голову Борису больше не стоит:
Цитата:
«— Но вот что, Наташа, я поговорю с Борей. Ему не надо так часто ездить...
— Отчего же не надо, коли ему хочется?
— Оттого, что я знаю, что это ничем не кончится.
— Почему вы знаете? Нет, мама, вы не говорите ему. Не смейте говорить ему. Что за глупости! — говорила Наташа тоном человека, у которого хотят отнять его собственность.
— Ну, не выйду замуж, так пускай ездит, коли ему весело и мне весело. — Наташа, улыбаясь, глядела на мать.
— Не замуж, а так, — повторила она.
— Как же это, мой друг?
— Да так. Ну, очень нужно, что замуж не выйду, а... так».
— Отчего же не надо, коли ему хочется?
— Оттого, что я знаю, что это ничем не кончится.
— Почему вы знаете? Нет, мама, вы не говорите ему. Не смейте говорить ему. Что за глупости! — говорила Наташа тоном человека, у которого хотят отнять его собственность.
— Ну, не выйду замуж, так пускай ездит, коли ему весело и мне весело. — Наташа, улыбаясь, глядела на мать.
— Не замуж, а так, — повторила она.
— Как же это, мой друг?
— Да так. Ну, очень нужно, что замуж не выйду, а... так».
Такому же небогатому Денисову Наташа сразу отказала. А вот богатый, именитый и свободный князь Андрей, а потом такой же богатый, именитый и освободившийся после смерти Элен Пьер – эти мужчины сразу рассматриваются ею как возможные мужья. Что за странные озарения такие на нее находят, как на блаженных? Как увидела кого побогаче, и свободного, т.е. могущего жениться на ней, так и влюбилась с ходу? Ох, позвольте засомневаться. Что-то на Пьера она внимания не обращала, как на мужчину, пока он был женат на Элен, относилась к нему лишь как к другу семьи и дома. А как овдовел, так и влюбилась? Ну-ну.
Искренняя и непосредственная? Такие как Наташа Ростова живут, как им в голову взбредёт именно потому, что знают, что их поступки кто-то расхлебает, тыл у них есть в виде безмерно любящих и все им прощающих людей в их семье. А вот такие как Друбецкой Борис, или Берг, или Вера прекрасно осведомлены, что зайди им вожжа под хвост, как Наташе, никто и не подумает их вытаскивать/утешать/вытирать сопли и слезы (нужное подчеркнуть). Эти мои слова вовсе не означают, что я являюсь поклонницей образов Веры, Берга и Бориса. Вижу и их эгоистичность, и расчетливость, и холодность души, и многие другие неприятные качества. Но в чем-то я их понимаю. Они попали в «жесткие» жизненные условия, и вынуждены были нарастить на себе броню эгоизма и расчетливости, чтобы выжить и добиться успеха в жизни. Вера, правда, в отличие от Берга и Бориса, не знала бедности, но она знала нелюбовь своей семьи, и, прежде всего, матери. Это тоже испытание не из малых для любого ребенка. Это тоже способствует тому, что человек с малых лет начинает наращивать на себе броню эгоизма: ах, вы меня не любите, так и пускай, я тоже никого из вас любить не буду, буду любить только себя.
Ну вот представим на минутку, чтобы какая-то героиня романа из семьи Ростовых попала бы в ту же ситуацию, что и Наташа с Курагиным. Т.е. Курагин начал бы обольщать и склонять на побег не Наташу, а, скажем, Веру или Соню. Я абсолютно уверена, что ни Вера, ни Соня в этой ситуации не потеряли бы так безголово рассудок, как это случилось с Наташей. Почему Наташа не просто не думала, а отказывалась думать, когда легко согласилась на побег с Курагиным (хотя Соня многократно твердила ей, что поведение Курагина подозрительно)? Да потому что Наташа знала – ее тыл надежно прикрыт безграничной любовью ее семьи, и прежде всего – родителей. Если бы она, предположим, сбежала с Курагиным, жила бы с ним как любовница, а потом, когда она ему надоела и он выгнал бы ее, она просто-напросто вернулась бы в свою любящую семейку. И ее там бы жалели, гладили по головке, вытирали слезы и сопли. Наташа это четко знает, поэтому и понимает – она может позволить себе любой, абсолютно любой, даже самый безумный и безрассудный поступок. Что бы она ни сделала, как бы она не опозорила себя и свою семью – ее все равно будут любить и жалеть, когда она в семью вернется. Что касается Веры, то она в этой ситуации понимала бы – ее уж точно не простят. Ее не любили даже тогда, когда она вела себя безупречно, а уж если она бы опозорила себя и семью побегом с Курагиным, то ей бы досталось на орехи. Конечно, на улицу ее бы не выгнали, все-таки она дочь, родная кровь, но сплавили куда-нибудь в отдаленное поместье и держали бы там в «черном теле». Да еще предварительно бы разругали на все корки, прежде чем прогнать с глаз своих. У Сони ситуация была бы и еще хуже. Ее не просто сплавили куда-то, как Веру, ее просто выгнали бы и не пустили на порог, если бы она согласилась на авантюру с Курагиным, а потом вернулась бы в семью Ростовых. Ее после возвращения развернули бы пинком под зад и сказали: живи, как хочешь. И пришлось бы ей на панель идти. Вот почему ни Вера, ни Соня никогда бы не сбежали ни с Курагиным, ни с каким другим обольстителем. Они понимали, что за такое приключение, если похититель обманет их, разделка от Ростовых будет весьма для них жестокая. А Наташа знала, что никакой разделки не будет. Ее примут, да еще и полюбят больше прежнего, потому как она теперь «несчастненькая», «жертва коварного обольстителя».
Поэтому «искренность» и «непосредственность» – это те свойства, который люди типа Берга, Бориса, Веры себе просто позволить не могут, если хотят иметь в обществе определённое положение. Это балованным дитяткам типа Наташи всё легко достаётся, они и не ценят, только ножкой топают: подайте мне Болконского сию же минуту, а то я вон, с Курагиным сбегу, будете знать все!
«Обворожительная» Наташа и образ чеховской Душечки
Пьер в романе в беседе с княжной Марьей говорит, что Наташа не удостаивает быть умной. Она просто обворожительна, и на этом все.
Цитата:
«— Вы их давно знаете, — сказала княжна Марья, — скажите мне, положа руку на сердце, всю истинную правду, что это за девушка и как вы находите ее? Но всю правду; потому что, вы понимаете, Андрей так много рискует, делая это против воли отца, что я бы желала знать...
Неясный инстинкт сказал Пьеру, что в этих оговорках и повторяемых просьбах сказать всю правду выражалось недоброжелательностью княжны Марьи к своей будущей невестке, что ей хотелось, чтобы Пьер не одобрил выбора князя Андрея; но Пьер сказал то, что он скорее чувствовал, чем думал.
— Я не знаю, как отвечать на ваш вопрос, — сказал он, покраснев, сам не зная отчего. — Я решительно не знаю, что это за девушка; я никак не могу анализировать ее. Она обворожительна. А отчего, я не знаю: вот все, что можно про нее сказать. — Княжна Марья вздохнула, и выражение ее лица сказало: «Да, я этого ожидала и боялась».
— Умна она? — спросила княжна Марья.
Пьер задумался.
— Я думаю, нет, — сказал он, — а впрочем — да. Она не удостоивает быть умной... Да нет, она обворожительна, и больше ничего».
Неясный инстинкт сказал Пьеру, что в этих оговорках и повторяемых просьбах сказать всю правду выражалось недоброжелательностью княжны Марьи к своей будущей невестке, что ей хотелось, чтобы Пьер не одобрил выбора князя Андрея; но Пьер сказал то, что он скорее чувствовал, чем думал.
— Я не знаю, как отвечать на ваш вопрос, — сказал он, покраснев, сам не зная отчего. — Я решительно не знаю, что это за девушка; я никак не могу анализировать ее. Она обворожительна. А отчего, я не знаю: вот все, что можно про нее сказать. — Княжна Марья вздохнула, и выражение ее лица сказало: «Да, я этого ожидала и боялась».
— Умна она? — спросила княжна Марья.
Пьер задумался.
— Я думаю, нет, — сказал он, — а впрочем — да. Она не удостоивает быть умной... Да нет, она обворожительна, и больше ничего».
Понятно, что влюбленный Пьер в эти минуты думал не головой (а он, в отличие от Наташи все-таки умел думать головой), а другим органом, который всякий раз напрягался при виде Наташи. Если перевести слова одуревшего от влюбленности в Наташу Пьера с влюбленно-очарованно-одурелого на человеческий, то это звучит так: Наташа – неумна, но мы все равно должны ей восхищаться, потому что она хорошенькая, резвая, умеет очаровывать и нравиться, особенно мужчинам. Или по-другому: Наташа – прелесть, какая дурочка.
Наташа в романе Толстого далеко не интеллектуалка, и это еще мягко сказано. Тем не менее писатель ее превозносит. Она воплощает в его глазах идеал женщины, как он его понимал: женщины, не имеющей своих мнений и мыслей, а целиком и полностью принимающей мысли и мнения того мужчины, который к ней ближе. Мужа чаще всего. Невольно вспоминается чеховская «Душечка». В этом рассказе Чехова Душечка живет именно по этому принципу: ни одной своей мысли, только мысли своих двух мужей, а потом еще и сожителя-любовника. И мне сдается, что Наташа Ростова под пером Льва Николаевича стала как бы «ранним изданием» чеховской Душечки. Недаром этот рассказ Чехова позднее так восхищал Льва Толстого именно образом самой Душечки. Он с умилением писал в своем «Послесловии к рассказу Чехова «Душечка»:
Цитата:
И вот задолго до написания великолепного рассказа Чехова о пустенькой дамочке, которая собственную внутреннюю пустоту заполняет мыслями своих мужчин, Толстой вывел похожий образ в «Войне и мире». И это был образ Наташи.
«Не смешна, а свята, удивительна душа «Душечки» со своей способностью отдаваться всем существом тому, кого она любит».
Я нахожу, что и у Наташи характер и отношения с мужчинами стопроцентно «душечкины». Внутренне Наташа пуста. Она, как и Душечка, нуль без палочки. Палочку ей придают только мужчины рядом. Тогда она становится десяткой и только тогда. Она, как и Душечка, не может жить без мужчины рядом и наполняет внутреннюю пустоту содержанием, которое она берет от мужчины. Посмотрите какая она разная с разными мужчинами. Вот ее первая любовь, точнее, полудетское увлечение – Борис Друбецкой. С этим хитрым и привыкающим использовать людей молодым человеком она сама хитра и использует его. Вон она как ловко выудила у него свой первый поцелуй уже в 13 лет. Или потом, когда они встретились в 1809 году. Ей было 16 лет, Борис хотел выгодно жениться на богатой невесте, Наташа из разоряющейся семьи Ростовых в этом смысле ему уже не подходила. И он хотел полностью разорвать все отношения с ней. Но Наташа практически влюбила его в себя, свела с ума, как сказала об этом старая графиня, мать Наташи. И он начал ездить к Ростовым даже против своей воли. А зачем он был ей нужен? Она что, снова влюбилась в него? Да ничуть. В разговоре с матерью она говорит, что он нужен ей просто «так», для развлечения. Т.е. пользовалась им и его новой влюбленностью в него для своего удовольствия. Как игрушкой. Так что здесь она впервые подстроилась под мужчину – как Борис использовал людей, так и она использовала его. Не сомневаюсь, что если бы она вышла за него замуж, то вполне поддерживала бы все карьерные интриги Бориса.
А вот князь Андрей, мечтающий об романтической, возвышенной, поэтической девушке. И Наташа стала с ним такой – и романтической, и возвышенной, и поэтической.
Следующий – Курагин Анатоль. Ловелас и соблазнитель, гуляка. С ним Наташа тоже преобразилась. С этим повесой она тоже своеобразно «повесничает», мигом преображаясь в кокетливую и флиртующую девицу нестрогих нравов. Она садится так в театре, чтобы выгоднее было видно ее лицо в профиль, флиртует с ним несколько неуверенно (как начинающая), но уже достаточно смело. Вот как об этом пишет в романе Толстой:
Цитата:
Более того, рядом с Анатолем Наташа настолько подстраивается под него, что соглашается на авантюру с этим авантюристом - побег из дома. Короче, из прежней хотя и резвой, но вполне благовоспитанной барышни действительно преображается в девицу нестрогих нравов, во всем подобную распутному и безбашенному Анатолю.
«Она даже повернулась так, чтобы ему виден был ее профиль, по ее понятиям, в самом выгодном положении».
И наконец Пьер. Милый, приятный человек, но внешностью не блещет. Он толстый и не слишком заботящийся о гигиене. Он сам в романе признавался князю Андрею, что может долго не умываться даже:
Цитата:
И вот в эпилоге романа мы видим финал – Наташа, уже совсем не «тоненькая и грациозная» девушка, а располневшая дама, которая в замужестве с Пьером тоже «опустилась» (это прямые слова Толстого о своей героине в эпилоге романа, причем повторенные дважды). Неопрятная «плодовитая самка». Ходит «растрепанная, в халате» и тычет в лицо людям обписянные детские пеленки.
«…я опускаюсь до такой степени, что я не живу, все мне гадко... главное, я сам. Тогда я не ем, не умываюсь…»
Таким образом, по моему мнению, Наташа – это тоже ярко выраженный типаж «Душечки» Чехова. Любой мужчина сделает из нее все, что ему нужно, внушит какие угодно мысли и чувства. Она с «душечкиной» легкостью подстраивается под любого.
Причины ненависти Наташи к Соне в эпилоге романа: почему Наташа говорит о Соне такие жестокие слова.
Я не раз думала, почему Наташа говорит о Соне так жестоко в эпилоге романа. Называет ее «пустоцветом» и утверждает, что Соня не умеет чувствовать так же, как чувствуют Наташа и Марья. В этих словах я всегда чувствовала какую-то даже скрытую ненависть Наташи к Соне.
Но за что Наташа могла возненавидеть Соню, даже сама себе не признаваясь в этом?
У меня есть теория на этот счет, я не настаиваю на ней, но по-другому жестокость Наташи к Соне в эпилоге романа не могу объяснить.
Для меня ключом к пониманию ненависти Наташи к Соне стало поведение Наташи с Соней в конце второго тома, когда Соня мешала ее побегу с Анатолем Курагиным. Тогда Наташа кричала ей:
Цитата:
«– Я ненавижу тебя… Ненавижу, ненавижу! И ты мой враг навсегда!»
Не надо считать, что это слова о вечной ненависти к Соне были сказаны сгоряча и забылись. Сгоряча – возможно. Но не забылись. Думаю, с этих пор ненависть к Соне и поселилась в душе Наташи и жгла ее до конца.
Как-то раз в интернете я наткнулась на дискуссию: а кого Наташа любила больше – князя Андрея или Пьера? Я высказала тогда вроде как крамольную мысль, но она до сих пор со мной. С первого прочтения романа и до сих пор уверена в том, что любовь к Андрею или Пьеру не была самой большой любовью Наташи. Самая великая, но нереализованная до конца любовь и страсть Наташи – это Анатоль Курагин. Посмотрите, ведь вон что она вытворяла, когда поняла, что лишена шансов соединиться с ним: пыталась убить себя, отравить. По умершему князю Андрею она и вполовину так не убивалась и уж тем более не пыталась покончить с собой. А все дело в том, что Наташа – самка. Это и Толстой пишет. Смысл ее жизни – выйти замуж, заниматься сексом с мужчиной и рожать детей от него. И вот именно Анатоле она каким-то потайным чутьем самки угадала самого распутного, самого раскрепощенного в постели самца, который выпустит на волю и удовлетворит все ее самые темные «самочьи» (читай: сексуальные) желания. Ничего подобного суховатый и сдержанный князь Андрей и флегматичный толстяк Пьер ей не дали бы, скорее всего: вряд ли у них был обширный сексуальный опыт. Перед Анатолем они были как первоклашки перед академиком в этом смысле. И Наташа почуяла, что именно Анатоль и только Анатоль познакомил бы ее со всеми видами постельного разврата. И эта вечно голодная самка в Наташе хотела получить от него свое максимальное сексуальное удовлетворение. И сбесилась от горя и отчаяния, и пыталась даже убить себя, когда поняла, что теперь уже НИКОГДА-НИКОГДА этого не получит. А виновата во всем Соня, которая предотвратила побег с Анатолем. Отсюда и непреходящяя ненависть к Соне со стороны самки-Наташи. Внешне она была благодарна. Та часть Наташи, которую можно назвать «благовоспитанная барышня», понимала, что Соня спасла ее репутацию. Но глубоко запрятанная часть Наташи под названием «самка» именно этого спасения Соне не простила. Соня лишила ее шанса соединиться с самым желанным самцом и потому эта самка в душе и теле Наташи возненавидела Соню навсегда.
Сколько Наташа общалась с Пьером? Да она с 1805 года (когда начинается действие романа) до 1813 года (когда она вышла за него замуж) виделась и общалась с ним много-много раз. И всегда видела в нем только друга семьи. Сексуально он ее не волновал никак. Хотя поиск своего самца Наташа-созревающая-самка вела аж с 13 лет. А вот общение с Анатолем было не просто коротким, оно было молниеносным – три дня, несколько свиданий по нескольку минут, которые можно просто по пальцам пересчитать. И сразу – не просто увлечение и влюбленность, как это было с Друбецким, Денисовым, Болконским, Безуховым, а полная и абсолютная покорность ему! В его адрес звучат слова, которые она НИКОГДА не говорила и не скажет ни про одного из своих мужчин: он мой властелин и я раба его, у меня нет своей воли!
Цитата:
«— Мне говорили, что это бывает и ты верно слышала, но я теперь только испытала эту любовь. Это не то, что прежде. Как только я увидала его, я почувствовала, что он мой властелин, и я раба его, и что я не могу не любить его. Да, раба! Что он мне велит, то я и сделаю. Ты не понимаешь этого. Что ж мне делать? Что ж мне делать, Соня? — говорила Наташа с счастливым и испуганным лицом.
— Но ты подумай, что ты делаешь, — говорила Соня, — я не могу этого так оставить. Эти тайные письма… Как ты могла его допустить до этого? — говорила она с ужасом и с отвращением, которое она с трудом скрывала.
— Я тебе говорила, — отвечала Наташа, — что у меня нет воли, как ты не понимаешь этого: я его люблю!»
— Но ты подумай, что ты делаешь, — говорила Соня, — я не могу этого так оставить. Эти тайные письма… Как ты могла его допустить до этого? — говорила она с ужасом и с отвращением, которое она с трудом скрывала.
— Я тебе говорила, — отвечала Наташа, — что у меня нет воли, как ты не понимаешь этого: я его люблю!»
Толстой весьма выразительно описывает реакцию Сони на слова Наташи о том, что Курагин, дескать, стал властелином Наташи, а она – его рабой. Соней овладевает не только ужас, но и отвращение. Она чувствует отвращение к чисто животному, «самочному» безумию, которое овладело кузиной. Чисто чувственная страсть к Курагину в Наташе настолько огромна и всеобъемлюща, что разум Наташи отключается полностью, и в ней остаются лишь чисто «самочьи» рефлексы. Никакой просто влюбленностью это не объяснить, это мгновенное и полное узнавание со стороны возбужденной самки самого желанного для нее самца. Могла ли Наташа-самка после этого не возненавидеть Соню, которая лишила ее самого ценного приза, о котором она мечтала с подросткового возраста и о котором (я уверена) будет тосковать всю жизнь. Хотя и не будет признаваться в этом ни себе, ни тем более другим.
Вот почему Наташа никогда не простила Соне того, что та помешала Наташе соединиться с самым желанным для нее самцом. Пусть даже это соединение обернулось бы для Наташи потерей репутации и позором. Темная, «самочья» часть души Наташи не простила Соне этого. И действительно возненавидела ее «навсегда», как и обещала в конце второго тома. Отсюда и возникшая неприязнь к бывшей душевной подруге и жестокие слова в ее адрес в эпилоге романа.
Elena R:
26.06.24 14:01
miroslava писал(а):
Как вы правы, и насколько злобен и несправедлив по отношению к женщинам Толстой! Я прекрасно помню, как в начале девяностых мы подружкой, загулявшись дотемна, ползли в направлении дома, прячась за деревьями. Пригнувшись, пробегали за кустарниками. Замирали за стволами. Подруга сломала мизинец, кстати, пока мы лазали по этим буеракам. Но добрались целыми, потому что не выходили на проезжую часть, ярко освещенную фонарями, асфальтированную. Потому что любая остановившаяся машина с "братвой" была страшнее, чем все медведи, волки, лисы вместе взятые. И чем сломанный мизинец.
«Да, дайте женщине одну только прекрасную внешность, и она будет счастлива...»
(Ага, особенно когда ее лапают в транспорте и не дают прохода на улицах. И когда с самых малых лет и старый мимопроходящий муд…к, и прыщавый мальчишка-ровесник начинают смотреть на подрастающую красавицу как на принадлежащий лично им кусок мяса, которым они вправе распорядиться по своему усмотрению. И любая попытка сначала красивой девочки, потом красивой девушки, а потом и красивой женщины выстроить барьеры, отстоять личные границы и дать понять, что она и ее тело принадлежит ей и только ей, может вызвать с мужской стороны взрыв самой скотской агрессии. И если красавица не научится быстро и с самых юных лет разбираться в сортах мужчин и защищаться от негодных – ее сексуальная неприкосновенность, здоровье и сама жизнь под угрозой. Такого «щастья» Толстой не испытал, поэтому и не замечал, насколько уязвимы женщины вообще и красивые женщины особенно в этом мире перед мужской сексуальной и прочей агрессии).
(Ага, особенно когда ее лапают в транспорте и не дают прохода на улицах. И когда с самых малых лет и старый мимопроходящий муд…к, и прыщавый мальчишка-ровесник начинают смотреть на подрастающую красавицу как на принадлежащий лично им кусок мяса, которым они вправе распорядиться по своему усмотрению. И любая попытка сначала красивой девочки, потом красивой девушки, а потом и красивой женщины выстроить барьеры, отстоять личные границы и дать понять, что она и ее тело принадлежит ей и только ей, может вызвать с мужской стороны взрыв самой скотской агрессии. И если красавица не научится быстро и с самых юных лет разбираться в сортах мужчин и защищаться от негодных – ее сексуальная неприкосновенность, здоровье и сама жизнь под угрозой. Такого «щастья» Толстой не испытал, поэтому и не замечал, насколько уязвимы женщины вообще и красивые женщины особенно в этом мире перед мужской сексуальной и прочей агрессии).
Вот бы Толстого на место мое и моей подружки в то время. Чтобы он понял, каково это: что целое поколение женщин ползло по оврагам в темноте со сломанным мизинцем, опасаясь альфа-бабуинов-беспредельщиков, это тоже правда. Как правда и то, что у мужчин такой опыт по отношению к противоположному полу практически отсутствует.
А уж если говорить о пьяных компаниях… У нас неподалеку от дома есть симпатичное озеро, я довольно хорошо плаваю, и могу его переплыть, хоть и с некоторым напряжением. Так вот, если на том берегу сидит пьяная мужская компания, я точно поверну назад, несмотря на усталость. Думаю, очень редкий мужчина, увидев пьяную женскую компанию, поступит так же. И это о многом говорит...
miroslava:
27.06.24 00:21
Elena R писал(а):
То, что вы описали - это просто ужасно. Мне старшая сестра рассказывала, что ей и ее одноклассницам тоже в школе в середине 90-х учительницы проводили что-то проде профилактических бесед о том, как не надо особенно в темное время, ходить близко к проезжей части. Тогда было немало случаев, когда такие беспредельщики просто резко тормозили, затаскивали девушку или женщину в машину и везли "развлекаться". Кое-кого потом отыскать не могли, других находили мертвыми.Как вы правы, и насколько злобен и несправедлив по отношению к женщинам Толстой! Я прекрасно помню, как в начале девяностых мы подружкой, загулявшись дотемна, ползли в направлении дома, прячась за деревьями. Пригнувшись, пробегали за кустарниками. Замирали за стволами. Подруга сломала мизинец, кстати, пока мы лазали по этим буеракам. Но добрались целыми, потому что не выходили на проезжую часть, ярко освещенную фонарями, асфальтированную. Потому что любая остановившаяся машина с "братвой" была страшнее, чем все медведи, волки, лисы вместе взятые. И чем сломанный мизинец.
Вот бы Толстого на место мое и моей подружки в то время. Чтобы он понял, каково это: что целое поколение женщин ползло по оврагам в темноте со сломанным мизинцем, опасаясь альфа-бабуинов-беспредельщиков, это тоже правда. Как правда и то, что у мужчин такой опыт по отношению к противоположному полу практически отсутствует.
Вот бы Толстого на место мое и моей подружки в то время. Чтобы он понял, каково это: что целое поколение женщин ползло по оврагам в темноте со сломанным мизинцем, опасаясь альфа-бабуинов-беспредельщиков, это тоже правда. Как правда и то, что у мужчин такой опыт по отношению к противоположному полу практически отсутствует.
Elena R писал(а):
Да что про это говорить! Мужчины не опасаются женщин, а вот у женщин целый свод правил по отношению к мужчинам. Не подходить близко к пьяным компаниями, не приходить к малознакомым мужчинам по их приглашению в гости и к себе не приглашать, не садиться в лифт и не входить в подъезд, если туда же садится или входит незнакомец, не напиваться в гостях, постараться не ходить в темное время суток, опасаться мужчин-курьеров и таксистов... да много чего, всех правил и не перечислишь. Женщинам действительно опаснее жить в нашем мире, чем мужчинам. Уверена, что и во времена Толстого тоже было так, только он полностью игнорировал этот факт.
А уж если говорить о пьяных компаниях… У нас неподалеку от дома есть симпатичное озеро, я довольно хорошо плаваю, и могу его переплыть, хоть и с некоторым напряжением. Так вот, если на том берегу сидит пьяная мужская компания, я точно поверну назад, несмотря на усталость. Думаю, очень редкий мужчина, увидев пьяную женскую компанию, поступит так же. И это о многом говорит...
miroslava:
08.07.24 01:10
» Военная карьера Анатоля Курагина в романе «Война и мир»
Военная карьера Анатоля Курагина в романе Толстого "Война и мир"Читая роман, я обратила внимание на то, что из всех мужчин-героев романа, которые были военными, лишь одного Анатоля Курагина писатель ни разу не показал на поле боя. При этом о его военной службе довольно подробно в романе рассказано.
В начале романа, т.е. летом 1805 года, Анатоль Курагин служит в элитном гвардейском Кавалергардском полку или в конной гвардии (кавалергард – это французское название конной гвардии, от фр. cavalier «всадник» + garde «охрана»). В этот полк в основном набирали офицерами представителей самой высшей аристократии России. Но уже к концу 1805 года Анатоль перешел в армию. В обычный негвардейский армейский полк. Это серьезное «понижение», если можно так выразиться. Причем из разговора со старым князем Болконским, к дочери которого Марье именно в конце 1805 года приехал в Лысые Горы Анатоль с отцом свататься, становится ясно, что перешел в обычный полк из элитного гвардейского Анатоль добровольно. Вот как это описывается в романе:
Цитата:
«Скажите мне, мой милый, вы теперь служите в конной гвардии? — спросил старик, близко и пристально глядя на Анатоля.
— Нет, я перешел в армию, — отвечал Анатоль, едва удерживаясь от смеха.
— А! хорошее дело. Что ж, хотите, мой милый, послужить царю и отечеству? Время военное. Такому молодцу служить надо, служить надо. Что ж, во фронте?
— Нет, князь. Полк наш выступил. А я числюсь. При чем я числюсь, папа? — обратился Анатоль со смехом к отцу.
— Славно служит, славно. При чем я числюсь! Ха-ха-ха! — засмеялся князь Николай Андреевич» ((том 1, часть 3, глава IV).
— Нет, я перешел в армию, — отвечал Анатоль, едва удерживаясь от смеха.
— А! хорошее дело. Что ж, хотите, мой милый, послужить царю и отечеству? Время военное. Такому молодцу служить надо, служить надо. Что ж, во фронте?
— Нет, князь. Полк наш выступил. А я числюсь. При чем я числюсь, папа? — обратился Анатоль со смехом к отцу.
— Славно служит, славно. При чем я числюсь! Ха-ха-ха! — засмеялся князь Николай Андреевич» ((том 1, часть 3, глава IV).
Толстой не объясняет, зачем Анатоль по доброй воле так «понизил» себя: ведь переход из супер-элитного Кавалергардского гвардейского полка в обычный армейский – это серьезное понижение, даже если воинский чин сохраняется. Но современникам Толстого, которые неплохо знали историю наполеоновских войн и участия в них России, я думаю, это было понятно. Дело было в том, что Кавалергардский полк вместе со всей гвардией в конце лета, в августе 1805 года, выступил в так называемый Австрийский поход. В ходе его русские войска в союзе с войсками Австрии должны были сражаться против Наполеона. Поход обещал быть трудным, сражения кровопролитными – Наполеон был опасным противником. И, понимая это, скорее всего князь Василий, отец Анатоля, похлопотал о своем непутевом отпрыске. В результате Анатоль был переведен из элитариев-кавалергардов в обычные армейские офицеры и оказался подальше от театра военных действий, в российской провинции, а не в Австрии. Как показали последующие события, князь Василий действительно сберег сыночка. Известно, что в сражении при Аустерлице в декабре 1805 года Кавалергардский полк понес чудовищные потери. Именно в то время, в декабре 1805 года, Анатоль в Лысых Горах пытался охмурить княжну Марью, но по природной глупости провалил это дело, тиская компаньонку Марьи мамзель Бурьен. Пока он с такой приятностью проводил время, его товарищи по службе в Кавалергардском полку были наголову разгромлены в одной из атак при Аустерлице и большинство из них, в том числе и офицеры, погибли. Об этой знаменитой атаке и не менее знаменитом разгроме кавалергардов Толстой тоже весьма выразительно написал в романе и показал ее глазами Николая Ростова:
Цитата:
«В ту минуту как кавалергарды, миновав его, скрылись в дыму, Ростов колебался, скакать ли ему за ними или ехать туда, куда ему нужно было. Это была та блестящая атака кавалергардов, которой удивлялись сами французы. Ростову страшно было слышать потом, что из всей этой массы огромных красавцев-людей, из всех этих блестящих, на тысячных лошадях, богачей-юношей, офицеров и юнкеров, проскакавших мимо его, после атаки осталось только осьмнадцать человек» (том 1, часть 3, глава XVII).
Дальнейшая служба Анатоля, судя по всему, проходила именно в скромном армейском полку. Но если кавалергарды, как элита гвардии, всегда квартировали в Петербурге, если не находились на театре военных действий, то обычные армейские полки располагались постоем в провинциальных городах. По воспоминаниям Балаги, любимого ямщика Долохова и Курагина, он шесть лет назад возил Анатоля из Твери в Москву на кутежи. Так как эти воспоминания относятся к началу 1812 года, следовательно, шесть лет назад – это 1806 год. Получается, что и в этот год, а возможно, и в последующие, полк Анатоля стоял в Твери:
Цитата:
«Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью…
— Да как выезд — счастлив ли будет, а то отчего же не поспеть? — сказал Балага. — Доставляли же в Тверь, в семь часов поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.
— Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, — сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все глаза умиленно смотрел на Курагина. — Ты веришь ли, Макарка, что дух захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?» (том 2, часть 5, глава XVI).
— Да как выезд — счастлив ли будет, а то отчего же не поспеть? — сказал Балага. — Доставляли же в Тверь, в семь часов поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.
— Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, — сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все глаза умиленно смотрел на Курагина. — Ты веришь ли, Макарка, что дух захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?» (том 2, часть 5, глава XVI).
Далее становится известно, что Анатоль со своим полком побывал в Польше, и там его один польский помещик заставил жениться на своей дочери:
Цитата:
«Анатоль, чего никто не знал, кроме самых близких друзей его, был два года тому назад женат. Два года тому назад, во время стоянки его полка в Польше, один польский небогатый помещик заставил Анатоля жениться на своей дочери» (том 2, часть 5, глава XI).
Так как в этом пассаже речь идет о конце 1811 года, следовательно, два года назад – это в 1809 году. Так что Анатоль со своим полком был в Польше в 1809 году. Но в самом конце 1809 года, а именно 31 декабря 1809 года он присутствует на великосветском балу в Петербурге, именно на том балу, на котором Наташа танцевала с князем Андреем. И он снова кавалергард: сопровождавшая на этот бал Ростовых старая фрейлина Перонская так говорит о нем:
Цитата:
«— Это брат Безуховой — Анатоль Курагин, — сказала она, указывая на красавца кавалергарда, который прошел мимо их, с высоты поднятой головы через дам глядя куда-то» (том 2, часть 3, глава XV).
Этот перевод Анатоля из простого армейского полка снова в элитный Кавалергардский тоже понятен. Россия вышла из войн с Наполеоном, заключив сначала Тильзитский (в 1807 году), а потом Эрфуртский мир (в 1808 году). Исчезла опасность, что кавалергардов снова кинут в топку войны на убой. Поэтому (думаю, не без помощи отца) Анатоль снова был переведен в кавалергарды и благодаря этому переводу получил возможность жить в веселом Петербурге, а не скучать в какой-то тверской или польской глуши. В Польше, кстати, где он находился со своим полком, он тоже наверняка не бывал на поле боя. После заключения Тильзитского мира в 1807 году военные действия русских войск против Наполеона полностью прекратились, в том числе и в Польше. Россия, правда, в это время продолжала воевать. В 1808-1809 годах была русско-шведская война, но в Финляндии, где в основном был театр военных действий, Анатоль точно не бывал, так как стоял с полком в Польше. А в 1806-1812 годах была русско-турецкая война, и военные действия велись на Кавказе и в Молдавии, где Анатоля тоже точно не было.
И, наконец, в начале 1812 года, Анатоль оказывается в Москве. Туда его сослал отец:
Цитата:
«Анатоль Курагин жил в Москве, потому что отец отослал его из Петербурга, где он проживал больше двадцати тысяч в год деньгами и столько же долгами, которые кредиторы требовали с отца.
Отец объявил сыну, что он в последний раз платит половину его долгов; но только с тем, чтобы он ехал в Москву в должность адъютанта главнокомандующего, которую он ему выхлопотал, и постарался бы там наконец сделать хорошую партию. Он указал ему на княжну Марью и Жюли Карагину» (том 2, часть 5, глава XI).
Отец объявил сыну, что он в последний раз платит половину его долгов; но только с тем, чтобы он ехал в Москву в должность адъютанта главнокомандующего, которую он ему выхлопотал, и постарался бы там наконец сделать хорошую партию. Он указал ему на княжну Марью и Жюли Карагину» (том 2, часть 5, глава XI).
Там случается история с Наташей Ростовой, которую Анатоль чуть не похитил, и после нее он по настоянию Пьера уезжает из Москвы в Петербург, опасаясь дуэли с вернувшимся из-за границы Андреем Болконским.
В третьем томе Толстой подробно описывает, как очевидно трусоватый Анатоль бегал от князя Андрея всю первую половину 1812 года, понимая, что тот ищет его, чтобы добиться дуэли:
Цитата:
«После своего свидания в Москве с Пьером князь Андрей уехал в Петербург по делам, как он сказал своим родным, но, в сущности, для того, чтобы встретить там князя Анатоля Курагина, которого он считал необходимым встретить. Курагина, о котором он осведомился, приехав в Петербург, уже там не было. Пьер дал знать своему шурину, что князь Андрей едет за ним. Анатоль Курагин тотчас получил назначение от военного министра и уехал в Молдавскую армию. В это же время в Петербурге князь Андрей встретил Кутузова, своего прежнего, всегда расположенного к нему, генерала, и Кутузов предложил ему ехать с ним вместе в Молдавскую армию, куда старый генерал назначался главнокомандующим. Князь Андрей, получив назначение состоять при штабе главной квартиры, уехал в Турцию.
Князь Андрей считал неудобным писать к Курагину и вызывать его. Не подав нового повода к дуэли, князь Андрей считал вызов с своей стороны компрометирующим графиню Ростову, и потому он искал личной встречи с Курагиным, в которой он намерен был найти новый повод к дуэли. Но в Турецкой армии ему также не удалось встретить Курагина, который вскоре после приезда князя Андрея в Турецкую армию вернулся в Россию» (том 3, часть 1, глава VIII).
Князь Андрей считал неудобным писать к Курагину и вызывать его. Не подав нового повода к дуэли, князь Андрей считал вызов с своей стороны компрометирующим графиню Ростову, и потому он искал личной встречи с Курагиным, в которой он намерен был найти новый повод к дуэли. Но в Турецкой армии ему также не удалось встретить Курагина, который вскоре после приезда князя Андрея в Турецкую армию вернулся в Россию» (том 3, часть 1, глава VIII).
Так как Анатоль приехал в Молдавскую армию не раньше весны 1812 года, то, хотя в это время еще шла русско-турецкая война, то и тут Анатолю повоевать не пришлось на поле боя. К весне 1812 года военные действия уже не шли, Турция потерпела поражение, готовилось заключение Бухарестского мирного договора, который и был подписан в середине мая 1812 года.
А потом начинается вторжение Наполеона, начинается Отечественная война 1812 года и случается последняя встреча при Бородино раненого князя Андрея в лазарете с Анатолем, где Курагину ампутируют раненую ногу.
И последнее. На протяжении всего романа Толстой ни разу не упоминает участия Анатоля в боевых действиях. Другие герои романа-военные в боях точно побывали. И князь Андрей, и Николай Ростов, и Василий Денисов, и Долохов, и даже карьеристы Борис Друбецкой и Берг. Правда, Друбецкой после сражения при Аустерлице, в котором он участвовал, сразу же переместился в число штабных офицеров и адъютантов, и судя по дальнейшему описанию его карьеры, в боях больше не бывал. А Берг больше приписывал себе геройства на войне, чем действительно его проявлял, но все же в боях ему приходилось бывать. И при Аустерлице (где он был ранен в руку), и во время русско-шведской войны 1808-1809 годов в Финляндии. Короче, понюхать пороху даже этим двум карьеристам пришлось. И лишь про одного Анатоля в романе ни слова, ни полслова о том, что он участвовал хоть в каком бою или в какой войне. А ведь он как минимум с 1805 года по 1812 годы был военным. Т.е. 7 лет, да еще таких лет, когда Россия постоянно воевала – то с Наполеоном, то со шведами, то с турками, то снова с вторгшимся в Россию Наполеоном. Но Толстой, довольно подробно, хотя и вразбивку, описав все перипетии военной службы Курагина, ни разу не упомянул о том, что ему пришлось участвовать в каких-то сражениях. Так что участие Анатоля в битве при Бородино, судя по всему – это его первый и последний боевой опыт.
miroslava:
12.07.24 00:29
» Еще несколько замечаний по образу Сони Ростовой
Еще несколько замечаний по образу Сони Ростовой в романе Толстого «Война и мир»Первое замечание касается того определения, которое дала Наташа Соне в эпилоге – она, дескать, «пустоцвет». Но была ли Соня «пустоцветом»?
Меня всегда возмущала сцена, в которой Наташа говорит Марье о том, что Соня – это пустоцвет. Возмущала не менее, чем то обстоятельство, что в эпилоге нет ни слова ни полслова о том, что между Наташей и Соней сохранилась какая-то прежняя дружба. Ведь они были очень близкими подругами и практически сестрами до того, как Наташа вышла замуж. Но в эпилоге эта дружба словно испарилась. Более того, у меня создалось четкое впечатление, что после выхода замуж за одного из первых богачей России Пьера сиятельная графиня Наталья Ильинична Безухова начала считать, что нищая приживалка Соня не годится ей больше в подруги. И со спокойной совестью заменила ее на Марью. Марья по статусу ей подходила – ведь она урожденная княжна Болконская, тоже богатая и тоже после замужества сиятельная графиня Ростова. И вот сидят близкие по богатству и общественному статусу две близкие подруги и, образно говоря, «перемывают косточки» нищей приживалке Соне, обзывая ее пустоцветом. Правда, Наташа в своей речи прибавляет, что ей жалко Соню, но я не верю в жалость Наташи. Если бы она жалела об участи Сони, то обошлась бы без унизительного обзывательства в ее адрес. Не сказала бы, что она пустоцвет. Это во-первых. Во-вторых, она бы не заявляла, что Соня якобы не умеет чувствовать. А сказала бы что-то вроде: мне жаль Соню, но я предчувствовала, что она никогда не выйдет замуж за Николая. И на этом все. Но она унижает Соню в своих словах, обзывая ее «пустоцветом» и обвиняя в бесчувственности. Понятно, что здесь Наташа выдает мысли самого писателя. Он ловко переводит вину за несложившуюся судьбу Сони с Ростовых на саму Соню. Переводит стрелки, как сейчас выражаются. И получается, что это не Николай долгие годы держал Соню в подвешенном состоянии, но в конце концов бросил ее, женившись на богачке вместо нищей девушки, не сама Наташа холодно отставила ее из своих подруг, заменив ее на Марью, не старая графиня злостно давила на Соню, чтобы заставить написать письмо Николаю, в котором Соня возвращает ему данное ей слово жениться на ней. Нет, все Ростовы в понимании Натальи и Марьи в этом разговоре, а также в понимании самого Толстого – все они белые и пушистые. Вина в том, что ее судьба не сложилась возложена на Соню. Она якобы бесчувственная, прирожденный пустоцвет и якобы не тяготится своей судьбой. Только я в этом Толстому и Наташе с Марьей не верю. Эти оправдания выглядят как-то нечестно по отношению к Соне, и даже жестоко к ней. Просто надо приукрасить свои собственные поступки (Наташе и Марье) и свое отношение к Соне (Толстому), чтобы виноватой осталась она. Про то, как Ростовы, и особенно старая графиня, давили волю во всем зависимой от них Сони на протяжении всего ее взросления Толстой даже и не упоминает. Как будто этого и не было.
Еще в чем я вижу скверность слов Наташи о Соне как «пустоцвете». От ее диалога с Марьей на эту тему явно несет дурным запашком. Я не раз анализировала этот отрывок из романа:
Цитата:
Из этого отрывка видно, что Марья все-таки чувствует какую-то вину перед Соней, несмотря на то, что не может пересилить себя, не любит Соню и таит в душе злые чувства против нее. И даже иногда может срывать свое раздражение на ней, недаром Толстой пишет, что:
«Соня со времени женитьбы Николая жила в его доме. Еще перед своей женитьбой Николай, обвиняя себя и хваля ее, рассказал своей невесте все, что было между ним и Соней. Он просил княжну Марью быть ласковой и доброй с его кузиной. Графиня Марья чувствовала вполне вину своего мужа; чувствовала и свою вину перед Соней; думала, что ее состояние имело влияние на выбор Николая, не могла ни в чем упрекнуть Соню, желала любить ее; но не только не любила, а часто находила против нее в своей душе злые чувства и не могла преодолеть их. Однажды она разговорилась с другом своим Наташей о Соне и о своей к ней несправедливости.
– Знаешь что, – сказала Наташа, – вот ты много читала Евангелие; там есть одно место прямо о Соне.
– Что? – с удивлением спросила графиня Марья.
– «Имущему дастся, а у неимущего отнимется», помнишь? Она – неимущий: за что? не знаю; в ней нет, может быть, эгоизма, – я не знаю, но у нее отнимется, и все отнялось. Мне ее ужасно жалко иногда; я ужасно желала прежде, чтобы Nicolas женился на ней; но я всегда как бы предчувствовала, что этого не будет. Она пустоцвет, знаешь, как на клубнике? Иногда мне ее жалко, а иногда я думаю, что она не чувствует этого, как чувствовали бы мы.
И несмотря на то, что графиня Марья толковала Наташе, что эти слова Евангелия надо понимать иначе, – глядя на Соню, она соглашалась с объяснением, данным Наташей».
– Знаешь что, – сказала Наташа, – вот ты много читала Евангелие; там есть одно место прямо о Соне.
– Что? – с удивлением спросила графиня Марья.
– «Имущему дастся, а у неимущего отнимется», помнишь? Она – неимущий: за что? не знаю; в ней нет, может быть, эгоизма, – я не знаю, но у нее отнимется, и все отнялось. Мне ее ужасно жалко иногда; я ужасно желала прежде, чтобы Nicolas женился на ней; но я всегда как бы предчувствовала, что этого не будет. Она пустоцвет, знаешь, как на клубнике? Иногда мне ее жалко, а иногда я думаю, что она не чувствует этого, как чувствовали бы мы.
И несмотря на то, что графиня Марья толковала Наташе, что эти слова Евангелия надо понимать иначе, – глядя на Соню, она соглашалась с объяснением, данным Наташей».
Цитата:
Такое ощущение смутной вины перед брошенной невестой Николая, я думаю, не давало Марье как-то особенно «распоясываться» в отношениях с Соней. Т.е. чаще всего недовольство Соней, раздражение и злые чувства против нее оставались при Марье. Она их испытывала, но старалась не высказывать в лицо Соне. И что же сделала Наташа своими словами? Да она практически выдала Марье индульгенцию на дальнейшие шпыняния Сони, на проявление злых чувств Марьи к ней. Причем не про себя, как это старалась делать Марья, а вслух. Своими словами о том, что Соня якобы не умеет чувствовать горечь от своей несложившейся судьбы, боль и обиду от этого, Наташа словно подбадривает Марью в ее злых чувствах к Соне. Дескать, Мари, да не переживай ты так. Можешь шпынять и гнобить Соню как угодно, и словесно, и морально, и про себя, и вслух. Она все равно не почувствует никакой боли и никакого возмущения. Не дано Соне чувствовать глубоко. Вот мы с тобой можем переживать и плакать, когда нас задевают и обижают, а она – нет. Так что, вперед, не стесняйся ты с этой приживалкой!
«Соня всегда была первым предлогом, который избирала графиня Марья для своего раздражения».
Вот в чем самая большая скверность этих слов Наташи. А ведь она лучше всех знает, что Соня может и переживать, и плакать, и чувствовать обиду. Сама же утешала ее и плакала вместе с ней, когда в первом томе Вера оскорбила Соню во время именин и Соня плакала от обиды и унижения (том первый, часть первая, глава 17).
Что касается моего мнения о якобы «пустоцветности» Сони, то я с этим определением категорически не согласна. По моему мнению Соня совсем не пустоцвет. Если продолжать аллегорию с цветами, то Соня – нераспустившийся бутон самого прекрасного и редчайшего цветка, который только рождает земля. Редчайшего – потому что Соня имеет способность верно и преданно любить. Любить одного человека всю жизнь. Свойство, которое совершенно отсутствует у других героинь романа Толстого: у Наташи и даже у Марьи (Марья была готова влюбиться в Курагина с первого взгляда, а вот на Соню этот красивый, но глупый павлин никак не повлиял, хотя она и видела его). Этим свойством верности и преданности одной-единственной любви обладают редкие люди. Соня принадлежала к их числу. И Соня, как любой нераспустившийся бутон, была готова расцвести пышным и ярким цветом и принести прекрасные плоды. Но этому бутону не дали расцвести. С самого начала питали и поливали плохо, и потом вообще перестали это делать. А когда бутон пытался сам как-то подняться и расцвести, так его еще и придавливали сверху тяжелым башмаком: дескать, не смей поднимать голову, знай свое место! Вот этот бутон и не расцвел.
Соне не хватало любви в доме Ростовых. В материальном смысле ее не ограничивали: кормили, одевали, обували наравне со всеми. Но любви, той самой питательной среды, на которой и расцветают люди, словно цветы, ей недодавали. Вот почему я сравнила ее с нераспустившимся бутоном. Обделив любовью, ей действительно не дали расцвести, как не дают расцвести обделенному заботой бутону. А любую ее попытку самой как-то решить свою судьбу давили на корню. Точно так же, как на корню давят готовый самостоятельно расцвести бутон, придавливая его тяжелым башмаком.
Если продолжить дальше «цветочную» аллегорию, то Наташу и Соню можно тоже рассматривать как два бутона, росших рядом на одной грядке. Но один и питали, и поливали любовью с избытком. Укрывали от ветра, от мороза, от излишнего солнца, сдували пылинки. Это Наташа.
А другому все это недодавали, а потом вообще перестали давать. И да – придавливали сверху тяжелым башмаком (особенно старалась старая графиня, которая была готова костьми лечь, но не допустить брака Николая с Соней). Неудивительно, что при таком разном отношении судьба обеих бутонов была разной: Наташа расцвела, а Соня – засохла, не сумев расцвести. Но разве это ее вина?
Второе замечание касается того, что Соня в романе несколько раз сравнивается с кошкой:
Цитата:
Я в первом пассаже совсем не поняла Толстого. Не поняла его слов о «несколько хитрой» кошачьей манере Сони. У меня никогда кошки не вызывали впечатления хитрых существ. Скорее я считаю их осторожными и настороженными по отношению к людям. И это не отталкивает меня от кошек, а скорее, вызывает чувство уважения к ним. Кошки не доверяют людям, в отличие от собак. И правильно делают. Люди – самые опасные существа на свете и не особо заслуживают привязанности и доверия. Собаки очень часто излишне доверчивы к человеку, а вот кошки настороженны по отношению к людям, и в этом я на стороне кошек. Они правы в своей настороженности. Люди опасные существа даже друг для друга, что же тут говорить о маленьких кошках, которые не имеют особо ресурсов и сил, чтобы защитить себя. Собаки, даже не очень крупные, могут сильно покусать. А уж крупные вообще загрызть человека. А вот кошки только разве что поцарапать могут, но это не смертельно для человека. Поэтому настороженность кошек по отношению к людям понятна и вполне оправданна.
«Плавностью движений, мягкостью и гибкостью маленьких членов и несколько хитрою и сдержанною манерой она напоминала красивого, но еще не сформировавшегося котенка, который будет прелестною кошечкой».
«…видно было, что кошечка присела только для того, чтоб еще энергичнее прыгнуть и заиграть с своим соusin…»
«Соня приподнялась, и котеночек оживился, глазки заблистали, и он готов был, казалось, вот-вот взмахнуть хвостом, вспрыгнуть на мягкие лапки и опять заиграть с клубком, как ему и было прилично».
«Кошечка, впиваясь в него глазами, казалась каждую секунду готовою заиграть и выказать всю свою кошачью натуру».
«Она, как кошка, прижилась не к людям, а к дому».
«…видно было, что кошечка присела только для того, чтоб еще энергичнее прыгнуть и заиграть с своим соusin…»
«Соня приподнялась, и котеночек оживился, глазки заблистали, и он готов был, казалось, вот-вот взмахнуть хвостом, вспрыгнуть на мягкие лапки и опять заиграть с клубком, как ему и было прилично».
«Кошечка, впиваясь в него глазами, казалась каждую секунду готовою заиграть и выказать всю свою кошачью натуру».
«Она, как кошка, прижилась не к людям, а к дому».
А вот что касается того, что Соня в эпилоге, как кошка, прижилась не к людям, а к дому… так и чувствуется в этом пассаже Толстого высокомерие барича, который крышу над головой имел всегда. Имел право жить спокойно и уверенно под этой крышей. И всегда имел возможность вернуться в свой дом. А вот Соня – нищая и бездомная, живущая из милости. Как же ей не «прижиться» к дому, если для нее это единственная возможность не быть выкинутой на улицу, на голод и холод. Но дальше своими словами Толстой словно упрекает Соню, что она не прижилась к людям, то есть к обитателям Лысых Гор. Это действительно звучит словно упрек. Но мне, наоборот, очень нравится то, что Соня, судя по этому пассажу, в глубине души перестала быть привязанной к Ростовым. Она уж слишком была привязана к ним на протяжении всего романа и слишком много пожертвовала им, и, прежде всего, пожертвовала своей любовью к Николаю ради материального благополучия Ростовых. Так что даже если Соня перестала к эпилогу дорожить людьми, живущими в Лысых Горах т.е. Ростовыми-Болконскими, то это в моих глазах нисколько не унижает образ Сони. Ростовы действительно не заслужили безусловной преданности Сони, и если она в эпилоге начинает смотреть на них более трезвыми глазами, перестает дорожить ими и дорожит только крышей над головой, то это очень хороший знак.
Мне во фразе, что Соня, мол, как кошка, прижилась не к людям, а к дому видна определенная надежда. Соня, как мне кажется из этой фразы, перестала любить «людей», то бишь Ростовых. Детей, впрочем, она ласкала, понимала, что они перед ней ни в чем не виноваты, и любила их. Но старших Ростовых любить перестала, посмотрела на них трезвыми глазами. И поняла, что кому-кому, но ей их любить не за что. Стала равнодушной к ним. А то, что она «прижилась» к дому, это вполне объяснимо. Любой человек, не имеющей собственного дома, ценит крышу над головой. Не ценить дома, где можно приклонить голову от голода и холода, может только избалованный барич типа Льва Николаевича. У него-то всегда была крыша над головой, он привык к этому и не замечал ценности дома, как мы не замечаем воздуха, которым дышим. Но попробуй нас лишить воздуха… вот то-то и оно. Соня была лишена своего «воздуха» и поэтому ценила возможность «дышать». А те, которые свой «воздух» имеют, обычно не замечают его ценности. И поэтому Толстой возмущается: ах, какая нехорошая Соня, любит дом, а не людей! Так она правильно делает. Дом дает ей добро – дает ей кров и еду. А Ростовы ничего хорошего, по крайней мере в последние годы ее жизни с ними, ей не делали. Сломали-согнули, заставили отказаться от любви к Николаю – единственному мужчине, которого она любила долгие годы. Вот она и сумела внутренне сепарироваться от них. Дом ценила, как что-то такое, что дает ей крышу над головой, тепло, уют и возможность не умереть с голоду, а обитателей этого дома уже не ценила и не любила. И правильно делала!
Melitina Rokai:
25.07.24 17:22
Добрый вечер! Я здесь впервые. Восхищена произведением и хотела бы читать далее!
miroslava:
26.07.24 00:04
Melitina Rokai писал(а):
И Вам добрый вечер! Добро пожаловать! Добрый вечер! Я здесь впервые.
Melitina Rokai писал(а):
Рада Вас приветствовать Восхищена произведением и хотела бы читать далее!
и желаю приятного чтения! 
miroslava:
26.07.24 21:14
» Презентация фанфика «Дуэль сердец/Ещё история Сони Ростовой»
Не собиралась больше на этом форуме выкладывать свои фанфики, но в связи с определенными событиями (подробнее об этом событии можно посмотреть здесь) решила выложить еще на форуме второй мой фанфик по моей любимой героине романа Льва Толстого "Война и мир", потому что прежде выкладывала все на заблокированном ресурсе. Так как его дальнейшая судьба непонятна и не определена, то решила второй фанфик по Соне Ростовой тоже выложить здесь. Называется он:«Д У Э Л Ь
С Е Р Д Е Ц
или
Ещё одна история Сони Ростовой»
Прочитать фанфик можно тоже на здешнем форуме в разделе "Фанфики". Его адрес: https://lady.webnice.ru/forum/viewtopic.php?p=6798467#6798467
Зарегистрируйтесь для получения дополнительных возможностей на сайте и форуме
Полная версия ·
Регистрация
· Вход
· Пользователи
· VIP
· Новости
· Карта сайта
· Контакты
· Настроить это меню
Если Вы обнаружили на этой странице нарушение авторских прав, ошибку или хотите дополнить информацию, отправьте нам сообщение.
Если перед нажатием на ссылку выделить на странице мышкой какой-либо текст, он автоматически подставится в сообщение
Если Вы обнаружили на этой странице нарушение авторских прав, ошибку или хотите дополнить информацию, отправьте нам сообщение.
Если перед нажатием на ссылку выделить на странице мышкой какой-либо текст, он автоматически подставится в сообщение