Клуб "Синий чулочек"

Похоже Ми-ми, что ты просто не само заточена под описание плотских утех, так что дело тут вовсе не в таланте, которого у тебя вагон и ... еще вагон, а в приоритетах. Твои произведения это истории длинною в жизнь, они всегда очень объемны, атмосферны и чувственны. Но прежде всего атмосферны! Сцены близости которые ты описываешь никогда не выпячиваются, они воспринимаются как часть сюжетной линии где главным является совсем другое. Так что весь фокус заключается в смещении акцентов. На мой взгляд успех "бумажного" секса, заключается в способе его написания, автор должен представить себя на месте героев и прожить каждый момент описываемой близости, при этом умудряясь делать пометки в своем "блокноте" , иначе текст не наполниться энергетикой эротического возбуждения и при всей возможной красоте повествования в нем не будет истинного накала. И еще настоящий классный секс всегда немного порочен. Но это я растеклась киселем по древу... Если честно я всегда с большим удовольствием читаю твои истории, в них вся ты и этим они мне и интересны. А уж ежели хочется чего то позабористей я иду перечитывать саму себя эта дама ни когда не разочаровывает

«Мы спешились и бродим среди развалин.
- Тут водятся привидения, - предполагаю я, - И живут волки-оборотни.
- И вампиры! - произносит он «страшным» голосом и вдруг хватает меня сзади и с рычанием начинает целовать в шею. Я завизжала и стала отбиваться, тогда он, усадив на каменный выступ, снимает с меня свитер и прижимается лицом к груди. Я чувствую приближающееся головокружение желания.
- Пьер, ты неутомим, сколько тебе лет?
- С тобой я молодею лет на тридцать!
И пока я, тяжело дыша, снимала с него свитер, он стянул с меня джинсы и прижал к себе. Я изгибалась дугой от наслаждения, обхватив его ногами; сквозь зажмуренные глаза солнце светило огненно-красным пятном. Мы старались не торопиться, наслаждаясь каждым мигом, переполненные нежностью. Ладони мои мерно гладили его грудь, и в лесной тиши слышны были лишь тихие стоны и прерывистое дыхание. Соловей, распевавший в кустах свою песню, смолк в изумлении. Я вскрикнула, потрясенная до глубины души остротой переживания, и словно в ответ легко заржали наши лошади.
- Почему я каждый раз чувствую, что это словно в последний раз? – печально спросил Пьер, убрав с моего лица непослушную прядку волос, - Ты уходишь от меня и я не в силах тебя удержать. Не бросай меня! Я тебя очень прошу, не бросай! С тобой я проживу еще очень долго и счастливо.»

И внучок приезжает познакомиться после смерти деда.

«- Жан Пьер, что ты говоришь! - я в ужасе.
- Я говорю, что четвертый год мечтаю затащить тебя в постель, это у меня наследственная страсть! - он тут же осуществляет это, схватив меня в охапку и укладывая в кровать. Я пытаюсь его урезонить, но он не дал мне сказать и слова, одной рукой расстегивая молнию.
- Мари, не хочешь же ты, чтобы у меня развился комплекс! Я приехал только за этим. Ни одну женщину я не хочу, кроме тебя! - и он стянул платье и в восхищении уставился на меня.
- Господин граф доволен? - холодно спросила я.
- Мари, я дурак, - сникнув, он уткнулся лицом в мое плечо, - Прости меня, прости! Но я говорил правду!
- Глупый мальчик, - я гладила его по волосам, - Твои фантазии доведут до беды. Ты такой молодой и красивый, у тебя все впереди, ты должен стать таким же, как Пьер!
Я подняла его голову и посмотрела в глаза - в них была такая мольба, что я зажмурилась в отчаянии. В тот же миг он стал покрывать меня поцелуями. Я уже не могла противиться, только шептала: «Пьер, Пьер!» и, чувствуя его настойчивость, воскликнула: «Ну, так снимешь ты наконец одежду?». Мы вдвоем стали расстегивать пиджак, жилет, рубашку, срывать это, торопясь. Наконец мы встали на коленях друг перед другом и я увидела его спортивное, мускулистое, но такое юное тело, что закрыла лицо руками и упала на подушку, застонав: «Что же мы делаем!» Но он уже касался моего тела кончиками пальцев, словно страшился взять его крепко, робко попытался приоткрыть языком губы, и я поняла, что должна дать этому мальчику, придумавшему себе любовь, все, что могу, чтобы он, перешагнув через это, смог идти дальше. Он оказался чудесным, чутким и ласковым. Он был слишком юн, чтобы умело любить женщину, но он жаждал этого. Утолив первую неудержимую страсть, вихрем подхватившую нас, едва я обняла его плечи, прижавшись покрепче, мы доставили друг другу огромное наслаждение. Жан Пьер действовал инстинктивно, но единственно верным способом. Я лежала перед ним, как блюдо, полное клубники со сливками, которую стоит съесть не торопясь, смакуя каждую ягодку, поднося их по одной к губам. Его ошеломило женское тело, которое можно было попробовать на ощупь, узнать его вкус и запах, попытаться раскрыть его загадки. Руки его блуждали, отыскивая тайные сокровища, которые скрываются в эротических журналах и фильмах. Его восхищение было сродни восторгу маленького мальчика, доставшего тайком банку с вареньем. Я забавлялась от души, но его нехитрые ласки безумно возбуждали. Мое тело непроизвольно льнуло к его рукам, губы искали поцелуи. Он не умел сдерживать порывов, и вновь мы в крепком объятии впадаем в страстное безумие, вскрикивая в острые моменты наслаждения. Благодарно целуя его, я сказала:
- Ты неподражаем, мой мальчик!
- Как Пьер?
- Нет, совсем по-другому. Ты только внешне похож на него. Я тебе потом как-нибудь объясню. Может, если мы поторопимся и не будем есть, мы успеем на балет?»

«Она проскользнула в дом. Ее тень не успела еще упасть на его бумаги, как сама она была уже у него на коленях, ее губы на его губах. Цветы она бросила на стол.
Потрясение, радость, страсть – словно три острия вонзились в него, заставив забыть обо всем, что было до и что будет после… Перо со стуком упало на стол, он погрузил обе руки в ее спутанную рыжую гриву и не скоро перевел дух. Как сквозь туман он видел, что она возится с его галстуком.
– Что? – хрипло спросил он и, посчитав свой голос не вполне приличным, тут же откашлялся. – Что случилось?
– Вы знаете, знаете…
Свои слова она сопровождала короткими поцелуями. От него пахло дорогим одеколоном, отменным мылом, свежим бельем.
– Я всю жизнь считала галстук, – шепотом сказала Мегги, – самым идиотским предметом туалета, который дан мужчинам в наказание за то, что они мужчины. Он не душит вас?
Его душило совсем другое, он промычал «нет» и отстранил ее руки, но галстук уже просто висел на шее, верхние пуговицы были расстегнуты.
– Что выделаете, Мегги?
– По моему, это должно быть понятно даже дублинцу, – ответила она со смехом, в зеленых глазах светилось злорадство. – Смотрите, я принесла вам цветы!
– Очень мило. Поставьте их в воду. Она снова рассмеялась.
– У вас каждый предмет должен знать свое место, не так ли? Но, насколько могу судить, ваши мысли заняты сейчас не поиском воды для цветов.
Он не стал отрицать очевидного – естественной реакции мужчины, которая была ощутима.
– Вы мертвого разбудите, – пробормотал он и положил руки ей на бедра, чтобы приподнять ее со своих колен.
Но она еще крепче прижалась к нему – так, что сделала больно.
– Какой прекрасный комплимент я слышу, – вкрадчиво сказала она, целуя его снова, слегка покусывая зубами его губы. – Вы собираетесь закончить вашу работу прямо сейчас, или у вас найдется немного свободного времени?
– Найдется.
Пальцы рук, лежащие на ее бедрах, пришли в движение. Он ощущал ее запах – она пахла полевыми цветами и дымом от печей. Никакой парфюмерии. Их лица почти соприкасались, комната была наполнена солнцем, и он ясно видел матовый цвет ее щек, легкий румянец, россыпь золотых веснушек, бирюзовую глубину глаз.
– Мне кажется, мы совершаем ошибку, – пробормотал он, делая героические усилия, чтобы голос звучал ровно. Но не смог сдержать стона, когда язык ее коснулся его уха, и следующие за этим слова прозвучали уже не слишком уверенно. – Нам следует выбрать время и место.
– Так выбирайте скорее, – прошептала она, продолжая расстегивать пуговицы на его рубашке. Господи, что он мелет? Какое время? Какое место?
– Мы оба должны решить… – Он говорил прерывистым голосом. – Есть ли у нас потребность.., необходимость.., ведь если мы…
Она ударила его кулаком в грудь.
– У меня есть потребность! Слышите, Роган? Я собираюсь завладеть вами! Сейчас, здесь. – Она впилась ему в губы, шепча между поцелуями:
– Ну же, прогоните меня.
Разве он сам не хочет этого? Боится? Вполне может быть. О нет, он хочет… Хочет…
Это были его последние разрозненные мысли перед тем, как ее груди оказались у него в руках, и он услышал удовлетворенный стон, который перелился из ее рта в его, словно густая винная влага.
Он сдернул с нее рубашку, под которой был маленький лифчик, возбудивший его еще больше, и рывком вскочил со стула.
– К черту всю болтовню! – пробормотал он и поднял ее на руки.
Ее руки и ноги сплелись вокруг его тела, рубашка свисала с кисти руки, держась на одной нерасстегнутой манжете.
Мегги была небольшого роста, совсем легкая: но Роган сейчас ощущал в себе такую силу, что ему казалось, мог поднять гору. Ее губы и язык не знали покоя, прикасаясь к его губам, языку, ушам, шее, в ее маленьком горле все время дрожал какой то напряженный, волнующий звук.
Он направился со своей ношей к выходу из кухни, споткнулся о лежащий там половик, пошатнулся, и Мегги ударилась плечом о дверной косяк. Это испугало Рогана, но она беззвучно рассмеялась и еще сильнее сжала его ногами.
Снова их губы слились в судорожном, отчаянном поцелуе. Оторвавшись от ее рта, он сквозь тонкую материю начал целовать ее грудь, жадно, как ребенок, высасывающий молоко у матери.
И снова волна блаженства, острого до боли, прокатилась по всему ее телу. Таких невероятных ощущений она никогда раньше не испытывала и даже представить не могла, что такое возможно. Если какие то ростки сомнения еще оставались в ее душе, то теперь окончательно исчезли, и она поняла: обратной дороги нет. Все должно свершиться, и как можно быстрее.
– Скорее! – выдохнула она, когда он, оторвавшись от двери, устремился к ступенькам, ведущим наверх. – Скорее!
Он поднялся по невысокой пологой лестнице и, толкнув ногой дверь, оказался в спальне. Здесь тоже было солнечно, ветер трепал занавески в открытых настежь окнах.
Они оба упали на незастеленную постель. Сейчас ему было не до беспорядка, царившего в комнате и в любое другое время вызвавшего бы у него неодобрение, если не отвращение.
Ими владело и повелевало сейчас лишь одно чувство – страсть. Вернее, вожделение, которое не нуждается в раздумьях, словах, даже в ласках. Они набросились друг на друга, как беззаботные звери, срывая одежду, сбрасывая обувь – эти признаки цивилизации, забытой сейчас и никчемной. Отскакивали пуговицы, рвались швы, рушились все преграды…
Его руки, казавшиеся такими мягкими, даже нежными, были сейчас грубы и жестоки, они могли причинить боль, оставить царапины, ссадины. Но они приносили ей невыразимое наслаждение, которое пронзало все ее существо, как молния – тучи. Ее груди снова оказались у него в руках, и поскольку все преграды остались далеко позади, он втянул губами затвердевший сосок и прикусил его зубами. Она вскрикнула, но не от боли, а потому, что волны нахлынувшей страсти захлестнули ее с новой силой. Мегги испытала сильный оргазм. И прежде чем она успела удивиться этому, желание вновь овладело ею.
Она бормотала какие то полузабытые кельтские слова, которых не знала, но которые пришли от далеких предков и свили себе гнездо где то глубоко в тайниках ее души. Никогда она не думала, что желание может быть таким требовательным, таким настойчивым. Подобного с ней еще не бывало. Она дрожала от его прикосновений, как натянутая тетива, растворялась в его поцелуях без остатка, предоставляя все свое податливое тело, которое неимоверно возбуждало Рогана, все таинственные углубления и выпуклости, в его власть.
Он же ощущал одно лишь непреодолимое желание – победить, возобладать над ее плотью, слить со своей, чтобы ее кровь стала его кровью и потекла по его собственным венам и артериям.
Он больно сжал пальцы ее руки, она вскрикнула, произнеся его имя, и оно прозвучало, как стон, как рыдание.
Желание становилось нестерпимым. Больше она не могла сдерживаться и раздвинула ноги.
– Сейчас! – заклинала Мегги. – Роган, умоляю…
Но он был уже в ней, глубоко и сильно. Она выгибалась навстречу неописуемому удовольствию, которое пульсировало внутри ее острыми вспышками. Их тела объединились в едином ритме, готовясь к сокрушительному взрыву страсти. Ее ноги почти впивались ему в спину.
Как сквозь завесу легкого тумана он видел ее лицо, закрытые глаза, мог различить смену выражений на нем: удивление, радость, печаль, страсть – одновременно и порознь, они, словно блики света и тени, сменяли друг друга, сплетаясь и разъединяясь. Еще раз, когда их поглотило лишь одно безумное желание, она открыла глаза и произнесла его имя.
Он почувствовал, что тонет в бирюзе этих глаз, и, зарывшись лицом в пламя ее волос, подчинился. Последним, окончательным усилием, испытывая жадное сожаление, что наступает конец, он излил в нее семя.
В войне любого рода бывают потери. Пожалуй, мало кто знает это так хорошо, как ирландцы. Так считала Мегги. Знают радость побед и горечь поражений. Но в той войне, что шла между ней и Роганом и закончилась сейчас тем, что Мегги потеряла ощущение собственного тела и не знала, кто вышел победителем, в этой войне, она не собиралась подсчитывать потери. По крайней мере, в данное время.
Солнце светило по прежнему, слышалось щебетанье птиц за окном, гул печей, жужжанье пчел возле подоконника.
Мегги лежала почти поперек кровати, голова свешивалась с матраца. В руках чувствовалась боль. Быть может, потому, что они были все так же крепко обвиты вокруг Рогана, который распростерся на ней, тихий, как сама смерть.
Задержав дыхание, она услышала, как часто бьется его сердце. Удивительно, подумала она, как мы не убили друг друга. Испытывая удовольствие от того, что ощущает вес его тела, что мысли в ее голове сплелись в паутину, Мегги наблюдала, как солнце пляшет на потолке.»