Жила-была девочка (ИЛР, семейная сага)

Привет, спасибо за мнение


знаешь, вот подумалось мне, что он хороший, и он сам так считает, но характер у него ого-го какой, еще покажет он его


Они с Романом были очень близки. Три года - не такая большая разница, а после них родилась девочка. и только пятью годами младше Василия - мальчик. Но там - близнецы, это вообще особый мир. они как бы сами по себе. Митя - маленький. Потому Роман с Василием были очень дружны и близки. И вот так, по мнению Василия, глупо - из-за жеребца. Если б не конь, Роман бы выплыл...


Ну как что? Он удивился. Им обоим.

А фоточки и коллаж еще будет время рассмотреть.
___________________________________

 » Глава 4

Глава четвертая

Гости от Беклемишевых разъехались поздно – за окнами уже серел рассвет, потому что после бала был ужин, а потом устроили совершенно спонтанный музыкальный вечер в узком кругу. Все очень просили именинницу спеть, и Лика, хоть не сразу, но согласилась.
Подойдя в музыкальной гостиной к роялю, она стала перебирать ноты, чтобы спеть что-то любимое. Весь этот вечер и особенно бал был каким-то странным, сердце Лики переполнено было новыми, незнакомыми доселе чувствами, душа трепетала, хотелось одновременно смеяться и плакать. Началось это с приездом графа Василия и продолжалось по сию пору. Танцуя вальс с Дмитрием Сергеевичем, девушка ощутила нежданно небывалое волнение – рука его, осторожно обнимавшая ее за талию, стала вдруг невероятно горячей, а ее собственная, лежащая на его плече – ужасно холодной. Они не сказали друг другу ни слова, только глаза – у обоих темные и глубокие – словно говорили между собой о чем-то. Лика понимала, что это против правил приличия – то, как смотрел на нее Митя, она внутренне чувствовала это, но взгляд отвести не могла, только подумала вдруг о том, что это Дмитрий Сергеевич, Митя которого она знает, почитай, с рождения, наперсник едва ли не всех ее тайн. Митя, которого считала она старшим братом, и так смотрит. И она сама чувствует необычайное волнение и стеснение в груди. Лике захотелось плакать, но бал еще продолжался, и вальс все звучал, и убежать посреди танца было бы верхом неприличия, потому она сдержалась, но едва музыка закончилась, попросила Митю вывести ее в сад, подышать.
Там она вроде даже успокоилась и решила, что стеснение в груди и биение сердца было вызвано всего лишь духотой бальной залы. Правда, за ужином это состояние вернулось, потому Лика и не хотела петь, боясь, что голос не послушается, но бабушка и графиня Чернышева просили, да и гостей почти никого не осталось – только самые близкие, потому Лика подошла к роялю и стала перебирать ноты.
– Позвольте? – рядом неожиданно остановился Василий Чернышев и взял из рук девушки папки с нотами, – могу подыграть.
– Vous? (Вы (фр.)) – Лика удивленно посмотрела на графа, словно видела его впервые. Впрочем, в некотором роде так и было – будучи старше на шестнадцать лет, Василий Сергеевич никогда не обращал внимания на княжну, разве когда в гостях у Чернышевых Лика с братом и обычным участником их забав Митей сильно шалили и шумели. Тогда граф на правах старшего делал им замечание, больше всего, конечно, собственному брату. Потом он уехал почти на два года и теперь был для Лики совершенно чужим человеком. Она его стеснялась, даже немного боялась, но рядом с ним душа трепетала и сердце билось сильно, как после быстрого бега.
– Oui, et pourquoi vous avez demandé? Dans le doute, que je viendrai à bout? (Да, а почему вы спросили? Сомневаетесь, что справлюсь? (фр.)) – он смотрел на нее сверху вниз и улыбался.
– Да, то есть нет, что вы, Василий Сергеевич, – Лика запуталась в словах и покраснела. – Je serai heureuse de chanter sous votre accompagnement (буду рада спеть под ваш аккомпанемент (фр.)) – сказала она тихо, справившись, наконец, с волнением.
– Выбирайте, – улыбнулся граф. Митя наблюдал за этой беседой, стоя у окна и сжимая кулака так, что побелели костяшки. Ему казалось, что брат играет с Ликой как кот с мышью, забавляясь ее испугу (а он не увидел, а скорее почувствовал, что девушка испугалась), как кот чуть придушивает мышь, а потом отпускает, даруя ей иллюзию свободы. Правила приличия не позволяли ему вмешаться, тем более что никто другой не видел в беседе за роялем ничего дурного. Подойди к ним сейчас Дмитрий, мог возникнуть un scandale, слухи, будет la nuisance (неприятность (фр.)), может пострадать репутация княжны, чего младший Чернышев уж никак не желал. – Может быть «Соловей» барона Дельвига?
– «Соловей»? Нет, что вы, Василий Сергеевич, это лучше la tantine. Право, у нее очень недурно выходит, выходило… – запнулась Лика, вспомнив, что не слышала пения тетушки ровно столько, сколько не видела и графа Василия. – Вот это лучше, – она поставила ноты на пюпитр рояля, оглядела залу и, поймав устремленный на нее взгляд Мити, неожиданно для самой себя позвала его. – Дмитрий Сергеевич, вы не согласитесь подпеть, я немного не в голосе сегодня. – Она словно спасалась от кого-то, спрятавшись за Митю, вот только понять бы – не от себя ли самой.
 
Утро туманное утро седое,
Нивы печальные, снегом покрытые.
Нехотя вспомнишь и время былое,
Вспомнишь и лица давно позабытые.
Вспомнишь и лица давно позабытые.

Пели сливаясь два голоса – мужской и женский, приятный бархатный баритон Дмитрия оттенял альт Лики, и так слаженно это у них выходило, словно всю жизнь вместе пели. Графиня Чернышева, правда, переглянулась с княгиней Беклемишевой, выражая всем своим обликом некоторое неудовольствие от выбранной вещи – не пристало, по ее разумению, юной барышне петь такие романсы. Но княгиня только улыбнулась, слегка пожав плечами – и было в этой улыбке и разрешение, и любование внучкой, и намек на то, что ничего страшного в сущности не происходит – в музыкальной комнате только свои, самые близкие. Конечно, будь то в гостиной перед всеми, она выбрала бы что-то еще более скромное, но ведь Лика поет и любимый романс отца «Не пробуждай», а в нем слова куда как более греховные. Дарья Ильинична многожды пеняла супругу на слишком вольное воспитание внучки, да разве он слушал. «Время иное, матушка, принято так, все поют», вот и весь сказ. Княгиня вздохнула и снова погрузилась в музыку – закончив один романс, Лика с Митей запели следующий.
 
Лишь только вечер затеплится синий,
Лишь только звезды зажгут небеса,
И черемух серебряный иней
Уберет жемчугами роса.

Здесь основную партию вел мужской голос, женский лишь слегка оттенял его, добавляя полутона. Василий играл, не глядя в ноты, романс, хоть и достаточно новый, был ему хорошо знаком. Граф с удивлением смотрел на своего маленького брата и с еще большим – на соседскую девочку, которая вдруг стала такой загадочной красавицей. Василий Сергеевич, в сущности, не знал их обоих – взросление Дмитрия прошло без него: когда Василий был уже офицером, Митя еще даже не покинул детской. И вот теперь, нате вам – взрослый, сложившийся человек, заканчивает корпус, с отличием заканчивает, в отличие от старшего брата, который был все время glandeur, paresseux и débauché (зд. шалопай, лентяй, повеса (фр.)), и голос хорош, и вместе они так хорошо поют, и так гармонично смотрятся. При мысли этой что-то кольнуло в сердце и отозвалось где-то внутри, в том месте, где, по мнению отца Михаила, гнездится душа, легкой грустью. Василий вдруг со всей ясностью осознал, насколько сам он стар и потрепан жизнью, как очерствел и омертвел той самой душой за эти годы. Уехать, уехать, завтра же уехать в деревню, заделаться помещиком, жениться на какой-нибудь не слишком легкомысленной вдовушке, а в Москве и тем паче в столице боле не показываться. Зачем, право, такому как он уставшему от жизни и разочаровавшемуся, портить жизнь молодым? Был бы жив Роман, другое дело…
Василий Сергеевич был очень привязан к старшему брату, пожалуй, даже слишком, потому так тяжело и больно воспринял его гибель. Затем и уехал тогда прочь и во все тяжкие пустился, что хотел забыться и забыть, да только, наверное, сильнее душу себе разбередил, и с отцом едва не поссорился.
Сергей Романович даже разговором не удостоил, лишь поприветствовал сухо и спросил, давно ли сын на Москву пожаловал и надолго ли, но на свой второй вопрос ответа не получил, не мог Василий вот так с кандачка говорить о серьезных вещах.
 
Отзвучала последняя нота, и Василий Сергеевич, легко поднявшись из-за рояля, спросил у Лики, нет ли нот «Лесного царя» Шуберта.
– Извольте, Василий Сергеевич, – девушка подала графу тетрадь. – Только у меня нет переложения Василия Андреевича Жуковского, papi поет оригинальный текст Гете.
– Благодарю, я вполне могу и по-немецки, если не возражаете, Митя, будь любезен, переверни мне страницы, – Василий снова опустился за инструмент и взял первый аккорд.
Пел он превосходно, и удивительно шла его голосу эта трагическая баллада. Последние ноты утонули в бурной овации присутствующих, некоторые особо впечатлительные дамы утирали платочками повлажневшие глаза и даже старый князь подошел с благодарностью.
– Хороши, Василий Сергеевич, очень хороши, у меня много хуже выходит, честное слово, – Беклемишев улыбнулся молодому графу, пожимая его руку. – По рюмочке? Настойка у княгинюшки отменная.
– Не откажусь, – Василий рад был похвале, хотя пел вовсе не для того чтобы произвести впечатление. Он сам не знал, отчего вдруг захотелось спеть самому, да еще такую грустную вещь, совершенно неподходящую к празднику. Вероятно, этого требовала его душа…
 
Потом еще кто-то играл на рояле, пели романсы и даже оперные арии, а под конец уговорили спеть старого князя. Дмитрий Сергеевич долго отнекивался, что не в голосе, но отказать любимой внучке не смог.
Лика сама села за рояль, князь выбрал «На воздушном океане»*, она взяла первую ноту, и Дмитрий Сергеевич запел.
 
На воздушном океане,
Без руля и без ветрил,
Тихо плавают в тумане
Хоры стройные светил;
Средь полей необозримых
В небе ходят без следа
Облаков неуловимых
Волокнистые стада.
 
Все слушали, затаив дыхание, столь хорош был исполнитель, а потом долго не отпускали старого князя, но петь на бис Беклемишев отказался, и тогда все вдруг засобирались по домам, словно спев «сны золотые навевать», Дмитрий Сергеевич подал знак, что празднование окончено.

***
 
Лике не спалось. Она долго ворочалась в постели – то скидывая простынь, потому что душно и жарко, то укрываясь с головой, поскольку вдруг начинала зябнуть. Встав с кровати, укуталась в бабушкину шаль и, босиком пройдя к окну, растворила створку, впустив в комнату легкий утренний ветер. Пахло, как и накануне. Мятой и жасминной. Солнце, показавшееся за колокольней Никольского храма, было яркоалым. Оно медленно поднималась на небосвод, окрашивая все вокруг в розовый, отражаясь в лужах, и пуская в вымытые стекла солнечных зайчиков.
Вот прошел, шаркая метлой, старый дворник, проехал с тележкой, источающей аромат свежей выпечки, булочник, кто-то постучал с черного хода, вероятно молочница принесла творог и сливки или пришел зеленщик. Москва просыпалась, а Лика все никак не могла улечься, и дело даже было не в духоте – она никак не могла успокоить душу и сердце, взбудораженное воображение все рисовало картинки прошедшего бала, девушка снова чувствовала взгляд Мити и его руку на талии, вспоминала разговор с Василием и то, как они пели. В голове крутилась уйма вопросов, ответов на которые она не находила. Вздохнув, Лика вернулась все-таки в кровать и через некоторое время уснула.
 
Не спалось в эту ночь и Вере. После обеда, когда мужчины ушли курить, tante Pauline увела Верочку прогуляться по саду.
– Qu'est-il arrivé, mа cher, que tu voulais me parler? (что случилось, дорогая,  о чем ты хотела со мной поговорить?(фр.)) – Аполлинария Павловна увлекла княжну в беседку, где они были у всех на виду, что позволяло заметить любого, кто решил бы к ним подойти, и давало возможность вовремя прервать разговор или сменить тему.
– Я постриг хочу принять, – выпалила Вера и замолчала, опустив глаза.
– И что ж ты хочешь, чтобы я с князем поговорила? – графиня перешла на русский, настолько ее удивило и взволновало сказанное.
– Да, тетушка, меня он слушать не пожелал, – Вера говорила тихо, скрывая слезы, которые подступили к глазам, едва она вспомнила утренний разговор с papa.
– И с чего вдруг, скажи на милость? Княгиня Бэтси постаралась? Она-то понятное дело, вдова, но ты-то зачем решила хоронить себя в монастырских стенах? – в голосе Аполлинарии Павловны прозвучала досада.
– Ой, тетушка, не знаю, право, утром, когда с батюшкой беседовала, так все ясно и просто было, и правильно, а сейчас уже и не знаю. Тем более, папенька гневается. Обещал даже приход сменить, – Вера сцепила пальцы в замок и, подняв голову, взглянула на графиню. – Неуютно мне тут, немило все, душа томится, ни развлечений не хочу, ни балов, ни театров. И читать ничего не могу, кроме духовного. Давеча графа Толстого сочинение пыталась читать. «Анна Каренина». И не смогла, глупым показалось, что все счастливые семьи похожи, неправда это, – начала Вера, но графиня тут же перебила ее.
– Что ты, что ты, голубушка, разве можно такое читать-то? Графа Толстого о прошлом годе анафематствовали. Вот я скажу Дмитрию Сергеевичу, какие книги в его библиотеке водятся (графиня Чернышева прекрасно знала, что не за творчество подвергли анафеме Льва Николаевича, но названный Верочкой роман совершенно точно не предназначался для чтения юной девицей, потому она и была столь строга). А ты послушай меня, chéri, послушай и подумай. Ты в монастырь-то от несчастной любви собралась, да оттого, что плохо тебе в миру, не привлекает ничего, все опостылело. Так?
Верочка кивнула.
– А в монастырь, дорогая моя, не за тем идут, – продолжила Аполлинария Павловна. Отнюдь не за тем. К Богу туда идут, понимаешь? Его одного любя. Девочка моя, молодая ты еще, да глупенькая, сердечко твое не успокоится в обители, коль ты Бога более всего на свете не полюбишь. Вот почувствуешь, что никто тебе, кроме Господа не нужен, и ничто, кроме молитвы, душу не греет, тогда и о монастырской жизни можно подумать. В черницы идут не потому что тут плохо, а затем, что там – хорошо. И только там, с Ним, – графиня замолчала и вздохнула. – Подумай, девонька. По осени тебе тридцать три исполнится, вот тогда и вернемся к этому разговору.
– Отчего так, tantine? – Верочка едва не плакала.
– Оттого, милая, что сама ты еще ни в чем не уверена. Вот и мечется сердечко, и душа тоскует. После Троицы в имение уедете, отдохнешь, успокоишься. Может, там твое место, а не за монастырскими стенами. Пойдем, голубушка, гости уж к балу съезжаются. – Аполлинария Павловна встала и пошла к выходу из беседки. – Я к княгине Dolly пойду, а ты к себе ступай, успокойся, да лицо холодной водой ополосни.
 
И вот теперь, сидя у себя в спальне на широкой кровати, княжна Вера обдумывала слова графини, пытаясь разобраться в своих чувствах, мыслях и желаниях.
Заснула она, когда солнце уже встало, но поспать так и не удалось ни Вере, ни Лике – старый граф приказал немедля собираться и ехать в имение, в Аристово.

__ _____ _____ _______

* "Романс Демона" из оперы "Демон" А. Рубинштейна на стихи М.Ю. Лермонтова
___________________________________

Спасибо )))

Ох, как много песен спето и как много прояснилось в процессе ) Лика с Митей посмотрели друг на друга новыми глазами, Василий снова захандрил...
А Вера и впрямь нуждается в каком-то тихом месте, чтобы подумать как следует. В монастыре от себя не спрячешься, конечно, права тетя Полин.
_________________

Добрый день!


Первым российским графом был Борис Петрович Шереметьев (1652-1719). Это звание было ему присуждено в 1706 году. Его средний сын Петр Борисович (1713-1788) также был графом, равно как и младший сын Петра Борисовича, Николай Петрович (1751-1809).
Сподвижник Петра Первого, Петр Андреевич Толстой (1645-1729) (родоначальник "графской" ветки Толстых, Л.Н. Толстой - его прямой потомок) получил графский титул в 1724 году и лишился его (вместе с сыновьями) в 1727 году. В 1760 году права на, как тогда говорили, графское достоинство, внуков П.А.Толстого были восстановлены. Поэтому его шестеро внуков также стали графами, в том числе и дети младшего сына Петра Петровича Толстого (1686-1728)-Александр и Иван.
_________________

Всем привет)))

Насчет песен - сейчас все выложу, чтобы понятнее было, о чем речь. Лика с Митей еще насмотрятся. Только не знаю, когда - Лика в Аристово едет, да срочно и не в Беклемишевку, как собирались, и не после Троицы, а прямо сейчас дед велит. А Мите экзамены сдавать на выпуск. потом в Академию Генерального Штаба, если сдаст по первому разряду. В общем, там все будет интересно))


Именно так, в монастырь идут к Кому-то, т оесть к Богу, а не от кого-то бегут. Но, поживем-увидим, 33 возраст не юный.


Юлиана, рада видеть в теме, и спасибо большое за экскурс в историю. Актуально.
___________________________________

 » Романсы, которые пели герои гл. 1, 4

Ну вот дошло и до романсов

1. Любимый романс отца Лики, князя Александра Сергеевича Аристова



2. Романс, который поет в 1 главе дед Лики князь Дмитрий Сергеевич Беклемишев



3. Романс, что пела Лика в кухне перед балом



4. То, что поют Лика и Митя. К сожалению, не нашла дуэта, зато какой видеоряд!



5. Второй романс Лики и Мити, даже нашла дуэт



6. Шуберт "Лесной царь" на стихи Гете



6. Романс Демона


___________________________________

Ульяша!!! Так я зашла удачно! Сколько удовольствия получила!. Сам роман, дополнения, не оторваться!
Прими к себе в читатели-пожалуйста!!!!

Привет-привет, я все ждала, когда ты придешь))

Диванчик на месте, чай-кофе и плюшки тоже. Поскольку ты читала письма, то фамилия Чернышев немного знакома.
Это его потомки, как я вижу, что даст мне возможность дописать обе вещи.


Добрый, добрый, спасибо. Это видела. Мне нужен был дуэт мужского и женского голоса.
Ну хотелось, во всяком случае. Нашла один вариант, но там самодеятельное видео и в хорошем подпитии, со смешками и комментариями.
Решила, что оно того не стоит.
___________________________________

Ульяша, спасибо за продолжение и музыкальное сопровождение!
Ого, всего 34 года, а Василий уже чувствует себя уставшим от жизни и разочаровавшимся! Как все сейчас поменялось! Жениться ему, конечно же, пора уже. А отец все еще сердит на него, даже не побеседовал. Позволит уехать в имение или Василий может это решать самостоятельно?
Лика в смятении от новых чувств. И Василий, и Митя вызвали в ней чувства, с которыми она еще не сталкивалась. Время нужно, чтобы разобраться.
А Дмитрий-то так и готов ее защищать, даже от своего брата!
Понравилось, как графиня разложила по полочкам Вере, готова ли она к постригу. Есть, над чем задуматься.
И чем вызвано решение столь срочного отъезда и изменения планов? Любопытно.
___________________________________

Здравствуй, Света, приятно видеть))

33 ему, возраст Христа, самое такое переломное время, он Верочке Беклемишевой как раз ровесник, только она осенью, на Веру Надежду Любовь крещена, то есть и родилась где-то там, а он 1 января (по старому стилю) на Василия Великого. То есть брат погиб, считай под Васин день рождения, а в тот момент, как говорят психологи и даже психотерапевты - у человека психика сильно неустойчивая (где-то неделя до - неделя после). У меня даже сыну энцефалограмму отказались делать через два дня после ДР. Сказали - результат будет неточный.
Отец, конечно, сердит, он же всех обстоятельств не знает или не учитывает. Да и понимаешь - первенец погиб, а второй - сбежал. Мы же все люди-человеки, и отцу в тот момент нужна была поддержка сына (как и он бы его поддержал), а сын сбежал, ну и потом вел себя отнюдь не примерно. Еще в искусстве символизм, мистика всякая, потом на начало нового века куча всяких предсказаний и всего такого, у кого угодно крышу унесет.

Да, она немного растерялась - не видела Василия два года, а до того он и внимания на нее не обращал, а тут раз - приехал и обратил. А он тоже хорош - смутил девушку изрядно, правда, потом исправился. Его конечно, можно понять - маленький Митя и маленькая соседка вдруг раз и выросли.


Ну Митя ее с детства оберегает, правда, теперь, уже не только на правах названного старшего брата.


И она очень правильно сделала, потому что от себя все равно не убежишь. А мучиться в монастыре, наверное, хуже. чем в миру. У меня был момент в жизни, когда я два месяца в Пюхтице прожила, но я четко и твердо знала, что в любой момент могу пойти купить билет и уехать. И мне там было хорошо и спокойно. Но я как бы просто отдыхала, ну конечно, со всеми послушаниями и прочим, но все равно - никакой обязаловки и четкая уверенность, что свободна в возможности уехать.


Любопытство кошку сгубило (с) вот-вот допишу, и все станет ясно. А вообще если кто читал в ОПГ мой рассказ на фестивале, там как раз приоткрывается завеса и этой тайны тоже.
___________________________________

 » Очень московская обложка от Маруси (mariya-krasa)

Пока глава пишется не могу отказать себе в удовольствии порадовать всех нас обложкой.



___________________________________

Спасибо, мне тоже нравится, и хоть Маруся не знала, кого я выбрала во внешки Лики, девушка на обложке очень похожа на ту. что мне нравится.


Привет, располагайся. (шепотом) правда, уже по второму разу
___________________________________

Мне тоже очень понравилась обложка! Спасибо!

Ульяша, а ОПГ - это что?
___________________________________

 » Московские усадьбы, в частности, дом барона Велио

Спасибо Марусе))


ОПГ это ролевой клуб, там проводили фестиваль про Это, и я написала рассказ как возможное будущее героев своего произведения.
Вероятно это случится с Ликой, а может, что-то и нет. Пока не знаю.
В тот момент написалось именно так. сейчас кое-что видится иначе. Например, судьбы героев в ближайшей войне и в первой мировой и, соответственно, после октябрьского переворота.

Вскорости будет еще одна обложка и вот-вот глава, тогда и познакомлю вас с тем, какими вижу героев внешне.
А пока - немного старинных зданий в современной Москве - прогулялась намедни. Вероятно, именно там будут жить мои герои, или кто-то уже живет.





___________________________________

 » Глава 5

Глава пятая

У Чернышевых тоже не спали. Разве что Василий забылся под утро тяжелым сном, упав на кровать, не раздеваясь. Был он смертельно пьян – шутка ли, два графина бренди уговорил. К тому же и день сумасшедший – с поезда на бал, да переживаний сколько. Оттого и пил. Сергей Романович говорить с сыном по возвращении из гостей не пожелал, отложил до утра, а графу не терпелось выплеснуться. Слуге по уху заехал, сам потом не помнил за что, но поутру увидев «фонарь» под глазом Семена, дал ему двугривенный на поправку здоровья. Девку, спешившую куда-то из людской, прижал было в коридоре, но тут же и отпустил – шарахнув кулаком по стене так, что горничная испуганно ойкнула и унеслась быстрее ветра. Хотел было в клуб собраться, да посмотрев на время, махнул рукой, спросил бренди и устроился в кресле у себя в комнате. Где-то примерно через час потребовал второй графин и, вероятно, послал бы за третьим, кабы сон не сморил.
Не спал и Митя. Привезя родителей и брата от Беклемишевых, он в дом не пошел, а решил прогуляться по бульварам. Нам Москвой-рекой вставало рассветное солнце, золотя купол Ивана Великого и Кремлевских соборов, и в душе у Дмитрия Сергеевича словно тоже золотой шар искрился. Хотя скорее не золотой – хрустальный, который разбить боялся неверным словом или мыслью. Давеча на балу и особенно после, в музыкальной комнате, уверился он окончательно в том, что дороже Гликерии Александровны никого в целом свете нет. Да вот только что с этим делать? Как сама она к нему относится? Ответит ли взаимностью, али Василий ее сердечко пленил? О чем они там говорили, когда ноты доставали? И не спросишь, и не узнаешь, разве что сама обмолвится невзначай, – граф облокотился о чугунные перила моста и посмотрел на икрящуюся в лучах солнца водную гладь. – Вот и она такая – искрящаяся, светлая, радостная, – подумалось ненароком, и родилась в голове юнкера мысль, может не самая лучшая и продиктованная не только любовью, но и эгоизмом – просить у старого князя руки его внучки. Услышав от отца, что Беклемишев повезет Лику в Петербург на сезон, Митя испугался, но не сильно – впереди было почти все лето в имении по соседству, прогулки на лошадях и пешком, катание на лодках, охота, танцы – обычные летние развлечения, во время которых он бы находился рядом с Гликерией Александровной, почти неотлучно, и уж точно сумел бы склонить чашу весов на свою сторону, и тогда никакая столица не страшна. Да вот только нонче Василий приехал, и все планы смешал.
Нет, Дмитрий Сергеевич был очень рад возвращению старшего брата, к которому всегда относился с благоговением, чью похвалу в детстве хотел заслужить даже более отцовской – старшие братья были для маленького Мити сродни богам Олимпа из древней истории. Как радостно билось его маленькое сердечко, когда Роман или Василий снисходили до него, одаривая вниманием, конфетами или …затрещиной. Их мир был миром взрослых – запретным и сладким, к которому ему очень хотелось приобщиться. Петя же, будучи всего тремя годами старше Мити, старшим братом никоим образом не котировался, к тому же он больше времени проводил с Феей, и нянюшка говаривала бывало, что близнецы как две стороны одной медали – всегда вместе.
Митя очень тяжело переживал гибель Романа и отъезд Василия, посчитав себя преданным. Он тогда не мог никому объяснить этого чувства, но почему-то решил, что старшие братья предали и бросили именно его – Митю. Конечно, он был уже не юным мальчиком, но как раз тогда начал входить в возраст и в мужские компании старших братьев и вот надо же – такая роковая случайность. Вспомнив о том январском утре, когда, подъезжая к дому, они с Василием увидели мчащегося к воротам коня Романа – Приама. Черный как вороново крыло жеребец был весь в мыле, поводья волочились по снегу, позади вставало алое рассветное солнце, окрашивая снег и все вокруг в этот ало-розовый цвет. Словно кровь, - мелькнула мысль, сердце сжало от недоброго предчувствия, и Митя, выскочив из саней, рванулся коню наперерез. Схватив за узду, с трудом осадил жеребца, который стремился вывернуться, прядал ушами и ржал, будто пытаясь сказать что-то. Приама успокоили и увели на конюшню, а вскоре подъехали сани. Чужие розвальни, в которых было что-то, накрытое рогожей. Пристав остался около саней во дворе, а полицейский чин, спешившись, прошел к отцу…
Дальнейшее Митя помнил довольно смутно, в тот момент все его чувства словно выключили. Он будто окаменел или заледенел внутренне, потому, наверное, и смог тогда собраться и вынести все это на своих плечах – отец слег с сердечным приступом, маменька с близнецами были в отъезде и едва успели к похоронам, а Василий запил. Он даже на похоронах Романа был сильно нетрезв. Правда, в тот вечер и Митя позволил себе нализаться до положения риз, но это было потом, а до самого момента отпевания он стойко держался – отдавал распоряжения, ездил к батюшке, искал свидетелей, чтобы доказать, что Роман не наложил на себя руки, писал прошение, уговаривал, упрашивал, давал взятки, распоряжался в доме – устраивал поминальный стол и все остальное. Старый князь по-соседски принял участие и очень помог тогда, а потом Митя с головой окунулся в учебу. Он даже брата не проводил и не попрощался с ним, не приняв отъезд Василия, считая это трусостью и бегством.
И писем Дмитрий Сергеевич брату не писал, и когда маменька заводила разговор о старшем сыне, делал вид, что его это совершенно не интересует. Прошел год, боль слегка притупилась, а сегодня, увидев Василия Сергеевича в бальной зале Беклемишевых, Митя понял, как ему не хватало старшего брата, и до чего он по нему соскучился. Вот только Лику он ему уступать никак не хотел, а потому, вернувшись с прогулки, переоделся и прошел в отцовский кабинет, наказав Тихону, как только Сергей Романович проснется, просить его прийти для разговора.
– Не спится, Митя? – граф не заставил себя ждать.
– Хотел поговорить с вами, отец, – юнкер вскочил со стула, на котором сидел, и одернул мундир.
– Слушаю, – граф опустился в кресло, жестом предложив сыну присесть напротив.
– Не знаю, право, может оно и неуместно, – вся решимость Мити вдруг куда-то испарилась, – только… – молодой граф налил в стакан воды и жадно выпил ее большими глотками, не заботясь о том, что струйки текут по подбородку за ворот мундира. – Отец, я хотел, – Митя резко поставил стакан на столик и расстегнул верхнюю пуговицу, словно ему не хватало воздуху. – Я хотел сегодня же просить князя Дмитрия Сергеевича… – он вздохнул и замолчал, увидев поднятую руку отца.
– Не отдаст князь Беклемишев за тебя Гликерию Александровну. Помяни мое слово, не отдаст. Но коль скоро ты решил, я возражать не стану. Знаю Лику с детства и люблю ее, и лучшей жены тебе не желаю, да вот только у князя другие планы. Дай Бог, чтобы я ошибался, – вздохнул граф, видя, как переменился в лице его младший сын, – дай Бог.

Увы, предположениям Сергея Романовича суждено было сбыться.

***

Князь Беклемишев радушно принял Митю, но едва тот начал излагать свою просьбу, резко остановил его, отрицательно покачав головой.
– Вы еще слишком юны, молодой человек, слишком юны и неопытны. Курс сперва надобно закончить, да не только в училище, но и в Академии, а потом и о женитьбе думать. Куда вы намерены привести молодую жену, на что содержать ее? Это еще хорошо, коль в Академию поступите, а не выдержите испытаний – в гарнизон? И жену молодую, с собой в гарнизон, где вы – младший офицер. Куда как замечательная перспектива! – князь говорил резко, с упреком глядя на Митю, словно тот обманул его ожидания и повел себя неправильно.
– Я не… – начал юнкер, но был остановлен поднятой рукой князя. Как они с отцом похожи, – промелькнула невольная мысль.
– Laissez-vous honte, le jeune homme (стыдитесь, молодой человек (фр.) – старый князь укоризненно покачал головой, – стыдитесь. Oui comme Vous généralement osent venir me voir à cette demande (да как вы вообще осмелились прийти ко мне с этакой просьбой (фр.)) Что граф подумает? – Беклемишев отошел к столику, налил себе немного коньяку в лафитник и выпил. – Вы отца-то спросить изволили, молодой человек?
– Папенька не возражал, – Митя поднял голову, слегка пошевелив шеей, словно ему снова нечем было дышать, и он хотел ослабить застежку ворота. Почему он назвал отца папенькой, так по детски, как уже давно сам к нему не обращался, молодой граф сказать не мог, но это слово вызвало неожиданный смех князя.
– Папенька, – раскатисто рассмеялся Сергей Романович, – вы посмотрите на него – папенька! Ступайте домой, молодой человек, желаю вам с отличием окончить курс, а разговора этого прошу впредь не поднимать и Гликерии Александровне никаких авансов не делать и писать ей я вам категорически не советую. Au revoir, – князь позвонил в колокольчик и кивнул появившемуся на пороге лакею, – проводи господина юнкера и до моего особого разрешения вход в этот дом ему заказан. Ступайте, Дмитрий Сергеевич, с Богом.
Развернувшись через левое плечо, Митя щелкнул каблуками и вышел в открытую слугой дверь. Он делал все машинально, по инерции – спустился с крыльца, дошел до дома и, только оказавшись в своей комнате, распечатал непослушными пальцами пачку папирос и закурил, тут же натужно закашлявшись. Потушив папиросу, упал на кровать и так и лежал, глядя в потолок, ничего не замечая вокруг и ни на кого не обращая внимания…

***
 
Проводив взглядом уходившего Митю, Дмитрий Сергеевич Беклемишев тяжело вздохнул, налил себе еще коньяку и, тяжело опустившись в кресло, раскурил сигару. Мальчишка, как есть мальчишка, – бились в голове гневные мысли, – да как он посмел! Юнкер-недоучка! Сосунок! – старый князь был очень сердит. И не то чтобы он не любил молодого графа. Скорее наоборот, Дмитрий Сергеевич считал именно своего тезку наиболее promet (подающий надежды (фр)), справным из всего младшего поколения Чернышевых. Мальчик имел все шансы далеко пойти, но сейчас он не представлял собой ровным счетом ничего и не мог предложить будущей жене ни положения в обществе, ни денег. Молод, горяч, горд, – князь сам был таким, когда увез свою дорогую Dolly, попросту выкрав ее из отчего дома. И увез не куда-нибудь, а в Варшаву, к месту своей службы. Обвенчавшись с разрешения Великого князя Константина Николаевича*, который был на свадьбе посаженным отцом, князь Беклемишев надеялся на долгую и счастливую жизнь с молодой женой и скорое примирение с ее родственниками. Только события, развернувшиеся в Варшаве в 1862 году**, о которых князь не любил вспоминать, стоили ему самому преждевременных седин, а его дорогой Дашеньке потери первенца и тяжелой нервной болезни. Конечно, сейчас такого не случится, да и Лика… – подумал Дмитрий Сергеевич, но услужливое воображение тут же нарисовало ему картинку минувшего вечера, когда молодые люди так слаженно пели дуэтом. И ведь сама его позвала! «Дмитрий Сергеевич, я сегодня не в голосе», так что поди и она к нему неравнодушна. Нет. Не бывать тому. Разлучить, разлучить как можно быстрее – с глаз долой, из сердца вон. А там в Петербург поедет, среди знати настоящей повращается, глядишь, и вовсе об нем думать забудет. Ну а коли нет, да и юнец себя к тому времени проявит… – Беклемишев залпом выпил коньяк и налил еще. – Эх, молодо-зелено! – в старом князе словно боролись два человека: один, который благоволил к юнкеру, потому что «сам такой был когда-то» и другой, с высоты нынешнего возраста и опыта оберегавший внучку от сильных потрясений, которые достались на долю ее бабушки, его chère Dolly, и Дмитрий Сергеевич никак не мог решить – что предпочесть. На данный момент все было ясно – увезти Лику в имение, немедля, не дожидаясь Троицы, увезти в Аристово, подальше от этого юнца и всех Чернышевых (поведение Василия Сергеевича не осталось незамеченным), а вот дальше что делать? Сложный выбор князю не давался, потому решил он по старинке, что будет день, будет и пища, с тем и вышел из кабинета, кликнув Петьку, чтобы убрал там все незамедлительно и проветрил. Княгиня не любила запаху табака.
Далее надобно было собираться. Тревожить Дарьюшку, как любил князь называть про себя жену, он не стал, а позвав дворецкого приказал укладывать вещи, накрывать завтрак и сообщить барышням, чтобы собирались немедленно – выехать надобно еще засветло.
___________________________________