Роксана Гедеон

"Звезда Парижа", глава 5
17.03.2014 19:19:07

ГЛАВА ПЯТАЯ
Первые жертвы
Всякая хитрость ничтожна
по сравнению с хитростью женщины.
Экклезиаст

1
По понятиям высшего общества, день еще
только начинался. Ночью прошел дождь, и в
воздухе еще висел полурассеявшийся туман, но
в серых, быстро несущихся облаках уже появ-
лялись разрывы, сквозь которые сияло нежно-
голубое прозрачное небо. Облака понемногу
расходились, пропуская целые потоки солнца.
Все предвещало чистый ясный день. Целая ве-
реница самых блестящих экипажей выстрои-
лась вдоль Елисейских полей до самого Лонша-

на. Дверцы одной из колясок, желтой с чер-
ным, были украшены гербом д’Альбонов. В
этой коляске, запряженной цугом, не слишком
блестящей и роскошной, находились две жен-
щины и два ребенка. Двое мужчин, по всей ви-
димости, приятелей гарцевали рядом на лоша-
дях, и разговор велся не между всеми сразу, а
между женщинами и мужчинами по отдель-
ности.
Дети забавлялись сами, как могли. Стройная
сероглазая девушка лет восемнадцати, в скром-
ном, но изящном платье из серого бархата и
шляпке, лишь наполовину скрывающей чис-
тый пробор, разделявший темные волосы, нег-
ромко сказала, отложив в сторону так и не по-
надобившийся зонтик:
— Как странно, Катрин. Он был совсем дру-
гой там, в Аньере.
Ее собеседницей была молодая виконтесса
д’Альбон, двадцатисемилетняя приятная жен-
щина, миловидная, но не слишком выразитель-
ная. Урожденная де Наваррэн, она всю юность
провела в женском монастыре на юге Франции,
словом, была отмечена неприятным в Париже
титулом провинциалки. Сироте и беспридан-
нице, ей вряд ли удалось бы выйти замуж за че-
ловека хорошего происхождения: аристократы
обеднели, и каждый пытался найти себе жену
побогаче. Но Карл X, вовремя вспомнив об ус-
лугах, оказанных де Наваррэнами трону, и о ро-
дителях Катрин, погибших в некотором смысле
за роялизм, сам проявил инициативу и отыскал

для провинциальной девушки перспективного
столичного офицера очень хорошего проис-
хождения. Катрин де Наваррэн и Морис д’Аль-
бон поженились без особой друг к другу склон-
ности, исключительно в угоду королю, но со
временем привыкли друг к другу, привязались
и, можно сказать, даже в некотором смысле по-
любили друг друга. Их браку исполнялось семь
лет, и его считали одним из самых счастливых в
Париже. У молодых д’Альбонов было двое де-
тей — сын и дочь. Семья Мориса жила в одном
доме со старыми д’Альбонами и их дочерью
Мари.
Услышав слова золовки, Катрин так же нег-
ромко спросила, вытирая личико трехлетнему
сыну:
— Ты имеешь в виду графа де Монтрея?
— Я хочу сказать... словом, на какой-то миг
там, на даче, у меня создалось впечатление, что
Монтреи приехали к нам неспроста. Ведь ни-
когда так не бывало. Я полагала... о, может
быть, это была глупость с моей стороны, но я
полагала, что у них есть какие-то планы насчет
меня.
Катрин прервала ее:
— Вовсе не глупость! Я тоже так полагала и,
поверь, у меня были для этого основания.
— Основания?
— Я, может быть, выдам чужую тайну, но,
знаешь ли, дорогая Мари...
Она наклонилась близко к золовке и про-
шептала:

— Я совершенно точно знаю, что для матери
Эдуарда и мадам Женевьевы ваш брак был бы
самой желанной вещью на свете. Твой отец
только из расчета на это отказал господину
Монро.
Мари, вздрогнув, произнесла:
— Впервые об этом слышу.
— Но ведь ты догадывалась, не так ли?
— Нет, Катрин. Пока мы были в Аньере, я
догадывалась совсем о другом. Эдуард — не
говори никому, что я так его называю — был
так мил и внимателен ко мне, что мудрено
было не размечтаться. Тем хуже для меня,
Катрин.
Усмехнувшись, она добавила:
— Он изменился с тех пор, как мы вернулись
в Париж. Он уже не тот. Я, наверняка, зря себе
что-то вообразила.
— Почему же зря? — горячо перебила ее ви-
контесса д’Альбон. — Вас все видели вместе, вы
читали книги, гуляли в саду. Эдуард катал тебя
на лодке, сам сидел за веслами — разве этого
мало?
— Может быть, он был рад позабавиться,
слушая меня, и отдохнуть от Парижа. — Серые
глубокие глаза Мари потемнели. — Я поняла,
Катрин, почему он приехал в Аньер, хотя не
очень любит мою маму и отца: он просто хотел
отдохнуть. К сожалению, это единственное, что
я поняла.
— Ты... ты любишь его? — спросила Катрин,
в душе сама замирая от дерзости этого вопроса.

Пожалуй, впервые эта бывшая монастырская
пансионерка задавала такой нескромный воп-
рос, обращая его к незамужней невинной де-
вушке. Она тут же поправилась: — Я хочу ска-
зать... ты огорчена?
— Конечно. Но, с другой стороны, мало-по-
малу я избавлюсь от иллюзий. Эдуард не тот
мужчина, который мог бы мною увлечься. Ему
нужно что-то совершенно необыкновенное. Я
очень, очень люблю его, но, честно говоря, не
знаю — как брата или как мужчину. Во мно-
гом он пугает меня. Я даже уверена... что была
бы несчастлива, если бы он сделал мне пред-
ложение — не сразу, конечно, а позже, после
брака.
— Что же ты думаешь делать теперь? Мари!
Я так люблю тебя, я готова даже поговорить с
ним... может, стоит высказаться прямо, и тогда
ему всё станет ясно? Может, он сам в тебе не
уверен?
Мари покачала головой и вполголоса сказала:
— Довольно об этом. Будет ужасно, если они
нас услышат.
Катрин, соглашаясь с ней, замолчала. Было
слишком неосторожно вести подобные разго-
воры, неосторожно говорить о таком на людях,
при кучере и лакеях, в присутствии самого гра-
фа де Монтрея. Кроме того, если бы свекровь,
мадам Женевьева, узнала, какие развращенные
разговоры ведет Катрин с ее дочерью, это выз-
вало бы самые нежелательные разбирательства.
Катрин, до сих пор втайне ощущавшая, что жи-

вет в чужом доме, не хотела для себя осложне-
ний.
Для Эдуарда, ехавшего рядом и разговари-
вавшего с Морисом д’Альбоном, давно ушли в
небытие и прогулки по реке с Мари, и неделя,
проведенная в Аньере. Поначалу он действи-
тельно наслаждался пребыванием на лоне при-
роды и некоторым освобождением от условнос-
тей. Мари, юная, умная, тонкая и красивая, сво-
им присутствием смягчала чопорность старой
Женевьевы д’Альбон, которую Эдуард не выно-
сил. Да, поначалу в Аньере были просто-таки
прелестные вечера. Тихое дыхание Сены, пла-
кучие ивы над рекой, голос Мари и чудесный
взгляд ее серых глаз... У него было чувство, что
эта девушка к нему неравнодушна. Или, может,
то были иллюзии? В любом случае, он даже по-
лагал, что мог бы влюбиться в нее хоть немного,
если бы... если бы над нею, ее именем и поло-
жением не довлели такие условности. Порой,
касаясь ее нежной руки, поддерживая ее за та-
лию, он испытывал настоящее влечение. Его тя-
нуло завязать хоть какую-то связь — Мари наи-
более подходила для этого. И тут же перед Эду-
ардом вставал вопрос: что дальше? Нужна ли
ему она навсегда? Он знал, что нет. Девушка из
общества менее чем кто-либо могла бы ему по-
дойти, ибо на ней придется жениться. Завязать
с ней связь без намерения заключить брак было
невозможно. Это слишком дорого бы обошлось
— пожалуй, самым мягким исходом была бы
дуэль с Морисом, а к таким громким и драма-

тичным развязкам Эдуард чувствовал отвраще-
ние.
Да и Мари было жаль. Один раз он уже под-
дался соблазну: так было с Адель. Теперь де-
вушка, которую он знал невинной, наивной и
любящей, стала скандальной куртизанкой, от
их связи осталась дочь, которая будет расти
без отца. Эдуард считал себя достаточно рав-
нодушным человеком, сухим и холодным, но
жестоким он не был. По крайней мере, когда
ему удавалось осознать, что он будет жесток.
Поэтому всякая мысль о Мари была отброше-
на, а тайные надежды матери и мадам д’Аль-
бон Эдуард решил разрушить сразу и беспово-
ротно.
После Аньера он ни разу не бывал у д’Альбо-
нов. Сегодня они встретились совершенно слу-
чайно, но Эдуард был рад случаю переговорить
с Морисом: они давно не виделись. С Мари он
только раскланялся и выказал ей ровно столько
же внимания, сколько и Катрин. Беседовал он
только с Морисом: кроме давней дружбы, их
снова соединили старые роялистские дела — те
самые, из-за которых Эдуард когда-то был в
тюрьме.
Виконт д’Альбон, тридцатидвухлетний капи-
тан гвардии, поведал Эдуарду о письме, полу-
ченном от Ида де Невилля* .
— Снова идут разговоры о возможной вы-
садке герцогини Беррийской, — сказал Мо-
рис. — Теперь уже не в Нанте, а в Бордо. Я уве-

рен, они рассчитывают на нас так же, как и в
1832 году*.
Эдуард ничего не ответил, лицо его осталось
равнодушным, так, что Морис вынужден был
спросить прямо:
— Что вы думаете об этом? Вы всё еще наш
или нет?
Граф де Монтрей заметил это «вы». Пожа-
луй, впервые Морис так к нему обращался. В
сущности, Эдуарду были безразличны интере-
сы Бурбонов и сражаться за них он желания не
испытывал. Он вообще считал их дело проиг-
ранным. Но ему был в некоторой степени дорог
Морис, а еще больше — память отца. Ответ, ко-
торый он дал виконту, был продиктован не
чувством, а долгом.
— Да, — сказал Эдуард. — Вы можете на ме-
ня рассчитывать, но, честно говоря, особого
вдохновения вам от меня не добиться
— Я сам теряю это вдохновение, Эдуард. Но
мы с тобой люди чести. Я лично для себя не ви-
жу иного выхода. Я вырос среди роялистов, и
отказаться теперь помогать герцогине — это
значит предать. Видит Бог, Эдуард, я на мно-
гое способен, только не на это. Я знаю, что и ты
тоже.
Эдуард ничего не ответил, глядя в сторону.
Морис знал, что его друг не любит разговоров о
чести, но его задевало это постоянное молча-

виконта стеной, и не было никакой возможнос-
ти к нему пробиться. Теряя терпение, Морис
сказал:
— Черт возьми, Эдуард, у тебя же с герцоги-
ней Беррийской что-то было — это ни для кого
не секрет. Говорят, что даже дочь, которую она
родила в тюрьме, — в некотором роде от тебя...
— Оставим это, Морис.
— Я говорю не ради удовольствия посплет-
ничать, я лишь хочу спросить — неужели даже
из этих соображений ты не можешь проявить
чуть-чуть рвения?
Эдуард неторопливо произнес:
— Рвения? Ради кого? Ради женщины, кото-
рая, взявшись за серьезное дело, не смогла обуз-
дать свой жар даже на несколько месяцев и ок-
ружила себя целым сонмом любовников? Я не
виню герцогиню. Она в своем роде великолеп-
ная женщина. Только уж слишком всё глупо
получилось два года назад... Так ради чего же
рвение? Кто доказал, что монархия нужна? Кто
докажет, что Бурбоны не изжили себя? Кто, на-
конец, решил, что это мы должны бороться за
монархию и навязывать Франции то, что хочет-
ся нам? Я верю в судьбу, Морис, — она сама всё
поставит на свои места. И потом, почему я дол-
жен принимать в чем-то участие, если всё это
мне безразлично? Что дает мне эта борьба —
мне лично?
— Не пытайся меня уверить, будто ты хо-
чешь иметь личную выгоду. Дело Бурбонов свя-

зано с идеалами. Уж не хочешь ли ты сказать,
что полностью их лишен?
Эдуард холодно взглянул на виконта и отве-
тил:
— Да, Морис. Я их лишен. Тебе это странно?
Уверяю, ты видишь перед собой человека, пол-
ностью лишенного идеалов.
После такой отповеди разговор, так и не став-
ший откровенным, быстро увял. Они не пони-
мали друг друга. Морис, досадовавший на дру-
га, решил всё же извлечь из встречи пользу: ему
надо было ехать в банк, а оставить жену и сест-
ру одних на Елисейский полях было неудобно.
Чтобы не сопровождать их домой самому, он
попросил о том Эдуарда, и тот согласился. «Че-
го-чего, — подумал молодой д’Альбон, погоняя
лошадь, — а манер и вежливости, к счастью, он
пока не лишен. И всё-таки, черт знает что такое
творится с Эдуардом!»
Катрин д’Альбон, когда рядом с коляской ос-
тался только граф де Монтрей, не выдержала.
На минуту отступила даже робость перед свек-
ровью.
— Господин граф, — сказала она, решив-
шись, — я поведаю вам, быть может, семейную
тайну, но, поскольку вы друг нашего дома, в
этом нет ничего предосудительного. Предс-
тавьте, все мы пребываем в замешательстве: на
днях господин Монро, депутат и довольно из-
вестный фабрикант, сделал предложение на-
шей дорогой Мари. Что ему ответить? Знако-
мы ли вы с этим человеком? Вы знаете свет луч-

ше, чем все мы. Можно ли доверять господину
Монро?
Эдуард поначалу взглянул на виконтессу
несколько скучающе и равнодушно. В первые
секунды его глаза оставались холодными, по-
том — замершая от страха Мари д’Альбон мог-
ла в этом поклясться, — в них промелькнуло
удивление и даже сильное сожаление. Но то,
что он ответил, повергло девушку в настоящий
ужас.
— Я не знаю этого человека, — сказал Эдуард
совершенно спокойно, — и советов давать не
могу, но если у мадемуазель д’Альбон есть к не-
му сердечная склонность, мне кажется, коле-
баться долго не следует. Впрочем, я уверен, что
в лице своей матери мадемуазель найдет более
чуткого советчика.
Ответ был холоден и пуст — так, обыкновен-
ная любезная фраза, не более, способ отвязать-
ся от вопросов. Мари, онемев от того, что услы-
шала, комкала в руках ткань кружевного зонти-
ка. Эдуард не смотрел на своих спутниц, лицо
его было задумчиво. В этот миг кавалькада из
нескольких всадников расступилась, пропуская
во второй ряд движения легкую изящную ко-
ляску. Взгляды всех мужчин были устремлены
ей вслед, ибо пассажиркой в ней была женщи-
на поистине ослепительная: еще очень юная,
но высокомерная и дерзкая, на тонком прек-
расном лице которой горели огромные зеле-
ные глаза — настоящие изумруды; ее рука в
перчатке сжимала серебряный хлыст, из-под

изящных складок золотисто-коричневой бар-
хатной юбки были видны точеные ступни, обу-
тые в черные легкие туфли на каблучках. Кат-
рин д’Альбон, поневоле забывая о золовке,
взглядом проводила коляску и задала вопрос,
волновавший многих:
— О Боже, кто она?
Эдуард де Монтрей без всякого выражения
ответил:
— Адель Эрио, сударыня. Содержанка князя
Тюфякина.
Катрин ахнула, понимая, о какой недостой-
ной особе она заговорила. Непонятная тоска на
миг сжала ей грудь, так, будто только что про-
ехавшая падшая женщина могла причинить ей
какой-то вред, но, вспоминая о Мари, молодая
виконтесса справилась с тревогой, а вскоре и
забыла о ней. Уж слишком она была беспри-
чинна.
Это действительно была Адель. В течение
почти часа она, остановив экипаж позади се-
мейства д’Альбонов, наблюдала за маневрами
Эдуарда. Честно говоря, ничего особо подоз-
рительного не было; Адель не без злорадства
заметила, что, когда Эдуард ухаживал за ней,
то был гораздо нежнее и внимательнее. С Ма-
ри же он был сама сухость. Правда, облегчения
это не принесло, ибо кто знает, как там устра-
иваются браки среди аристократов? Вполне
возможно, что они женятся без особой любви,
но женятся же. Кусая губы, Адель с какой-то
болезненной тревогой пыталась разглядеть

Мари д’Альбон, потом честно, но зло произ-
несла:
— Она хороша, эта Мари. Чуть выше меня
ростом, но стройна, и в изяществе ей не отка-
жешь. — Она не сказала того, что мучило боль-
ше всего: Мари была чиста и это, вероятно,
привлекало Эдуарда наиболее сильно, сильнее,
чем ее красота. Адель сдавленным голосом до-
бавила: — Должно быть, я тоже глядела на него
так глупо — тогда, раньше, когда была влюбле-
на и когда еще что-то себе воображала.
Жюдит, сидевшая рядом, возмутилась. В ней
вскипела злость преданной служанки, живу-
щей за счет успехов госпожи и потому болею-
щей за нее.
— Что вы в ней находите такого особенного?
— воскликнула она с истинно нормандским за-
палом. — Может, она и хороша, но таких, как
она, много, и я, хоть и простая, ничуть ей не ус-
туплю. Вы, мадемуазель, затмите ее в любом
случае, и вы не должны сдаваться.
Адель усмехнулась уголками губ. Приятно,
конечно, когда кто-то за тебя заступается, но
слишком уж было ясно, что это ничего не изме-
нит. Она вяло сказала:
— С чего ты взяла, Жюдит? Я никогда ей не
сдамся.
— Что вы сделаете? — почти требовательно
допытывалась горничная. — Возьмитесь за гос-
подина де Монтрея, это будет вернее всего!
— За него? — Щеки Адель полыхнули злым
румянцем. — Ни за что, этого только этого не

хватало... Ах ты Господи, что за глупости ты
предлагаешь?
— Так что же вы сделаете?
— Я возьмусь за нее, вот что! — выкрикнула
Адель, судорожно вцепившись в дверцу коляс-
ки. — Если уж ей судьбой суждено выйти за
него замуж — пусть будет так, но прежде я хо-
чу выяснить, чем эти д’Альбоны лучше нас,
женщин Эрио, и смогут ли они выдержать, ес-
ли я против них что-то затею! Я еще погляжу,
какова эта Мари. Я всё сделаю, чтобы она отс-
тупила...
— А если нет, мадемуазель? Что, если она уп-
рямая, как и вы?
— Как и я? Ты смеешься! Она не выдержит.
— В звуках голоса Адель послышались нотки
пренебрежения, потом она уже более спокойно
добавила: — Ну, а если, не приведи Господь, эта
парочка пройдет через всё, что я сделаю, и всё
же будет хотеть этого брака, что ж, я уступлю,
— только уверяю тебя, этого не случится, ни-
когда, Жюдит, никогда!
Пожав плечами, она насмешливо сказала:
— Лично против этой девицы я ничего не
имею. Я только хочу знать, стоит ли она меня и
любит ли его так же, как я, — это ведь немного,
правда?
В этот миг виконт д’Альбон, пришпоривая
лошадь, поскакал вдоль аллеи по направлению
к Триумфальной арке. Эдуард остался с викон-
тессой и Мари, и после этого сомнений у Адель
уже не было. Он любезничал с ними, они что-то

у него спрашивали — как можно было сомне-
ваться? Вне себя от ярости, мадемуазель Эрио
толкнула кучера рукояткой хлыста:
— Ты заснул, болван? Следом за тем моло-
дым человеком! Живо!
Коляска понеслась вдоль Елисейских полей,
провожаемая множеством взглядов. Адель едва
отвечала на приветствия. Пожалуй, единствен-
ное, что приносило ей сейчас облегчение — это
быстрая езда и предвкушение того, что она о се-
бе напомнит, непременно! Жюдит, теряясь в
догадках, спросила:
— Мы едем за виконтом д’Альбоном? Но за-
чем?
— Потому что мне так угодно.
— На что он вам?
— По-твоему, я должна ездить за Эдуардом?
— раздраженно прервала ее Адель. — Черт по-
бери! Бог свидетель, Эдуард для меня сейчас не-
досягаем, но молодой д’Альбон — его друг, и он
меня на него выведет рано или поздно. — По-
молчав, она добавила: — И потом, дорогая Жю-
дит, что может быть лучше, чем поиздеваться
над аристократом? Ты же знаешь, я дурная
женщина и никак не могу себе в этом отказать...

Если гостиница, где проживали Говарды, и все прочие постоялые дворы с наступлением ночи погрузились во тьму, то в замке веселье не смолкало до самого рассвета. В одном из залов пир затянулся далеко за полночь, в другом устраивались танцы – то чинные, размеренные, торжественные бас-дансы, то церемонно-игривые куранты и гальярды. Йорки, Невиллы, Бьючемы веселились на славу. А почему бы и нет? Они имели на то причину.

Их глава, их вождь был первым человеком в Англии и звался теперь лордом-протектором королевства. Королева-француженка была урезана в правах и ни во что не вмешивалась, следила только за своим безумным супругом и растила сына-младенца, и до нее никому не было дела. Герцог Солсбери, чистокровный Невилл, стал лордом-канцлером Англии, а вместе с ним возвысился и весь его род. Так кто посмел бы сказать, что у йоркистов нет причин для веселья? Даже мир с Францией вот-вот должен был быть подписан, еще немного – и призрак войны будет вконец уничтожен. Глупец тот, кто не празднует восстановление мира!

Сам герцог Йорк, положим, миром был не так-то уж и доволен. Как человек памятливый, он не забыл, что, когда боролся за власть, обещал англичанам победу над Францией, а вместо этого подарил мир, иными словами – нарушил слово и обманул многих рыцарей. Но, что ни говори, а это были мелочи. В конце концов, йоркисты были вполне удовлетворены тем, что уже получили, и продолжение войны казалось совершенно ненужным. Зачем столько хлопот и риска, если здесь, на родине, открылась прямая дорога к блеску и благам? Что же касается военного пыла самого герцога, то его честолюбивые мечты полководца некоторым образом осуществлялись во время турниров – вроде тех, что ожидались в Бедфорде на Масленицу.

…Столы для герцогского семейства были устроены на дощатом возвышении и покрыты дорогим изумрудным бархатом. Золотая окантовка скатертей спускалась до сверкающего, выложенного дельфтскими изразцами пола. Сияли свечи и дорогая посуда. В пространстве между столами придворные танцовщики герцога Йорка представляли мореску*. Звучали тамбурины. За столами разговаривали, ели, пили, но мало кто смотрел на ужимки танцующих фигляров. Из соседнего зала доносился голос оружейного короля и клятвы рыцарей «не разить противника в живот или ниже пояса».

Поскольку час был поздний, гостей начинала одолевать сонливость, а те, что были повыносливее, под воздействием вина становились развязными. Опьянение освобождало от условностей и дам, и рыцарей, повсюду образовывались парочки, евшие из одного блюда и пившие из одного кубка, перемежая глотки с поцелуями. Раздавались взрывы громкого смеха и неблагопристойные возгласы – словом, атмосфера в зал старинного замка все больше отдалялась от правил этикета.

Герцог Йорк на пиршестве не присутствовал, и во главе стола с видом величественным и горделивым восседала его супруга – красивая, как никогда, и словно помолодевшая. После рождения одиннадцатого ребенка леди Сесилия, по-видимому, утратила способность к зачатию и больше не беременела. За это ее никто не мог упрекнуть, ибо свой долг супруги она и без того выполнила с лихвой, а теперь наступила пора и для герцогини наслаждаться свободой и всеми преимуществами собственного высокого положения. Именно этим она и занималась последние два года, не пропуская ни одного празднества, подбирая наряды один изысканнее другого, хорошея с каждым днем и привлекая все взоры.

Многие даже говорили, что она – достойная замена Маргарите Анжуйской, когда-то блиставшей столь ярко, а теперь прозябавшей на задворках королевства. Нынче уже герцогиня Йоркская, купаясь в лучах славы супруга, везде выступала на первый план. Светлокожая, царственная, с волосами благородного оттенка красного дерева, с зелеными глазами под своенравными невилловскими дугами бровей, в богатом платье, с едва заметной улыбкой на устах, она была чудо как хороша – ни дать ни взять Белая Роза, украшение всего дома Йорков.

Но, если сравнение с розой и было справедливым, то чего-то все же Сесилии не хватало, чтобы сравниться с королевой Маргаритой. В француженке, кроме красоты, всегда была какая-то страсть, несгибаемость, увлеченность, кипение южной крови чувствовалось под невозмутимым королевским обликом, тогда как герцогиня была словно изваяна из льда. В зеленых глазах Сесилии, не уступавших синим глазам королевы, читалась тем не менее пустота, а холодное равнодушие натуры гасило в них всякий блеск. От лица, бледного и красивого, веяло холодом, и даже в том, как горделиво она поворачивала голову, улыбалась, пила из кубка, сквозила ледяная сдержанность.

Ее окружали три сына и дочь Бриджет. Последняя совсем недавно была обручена с юным герцогом Сеффолком, и ее жених с несколько кислым видом сидел неподалеку**. Сыновья, Эдмунд и Джордж, были уже похожи скорее на юношей, чем на детей. Слегка пьяные, веселые, впервые, может быть, почувствовавшие себя взрослыми, они взахлеб обсуждали успехи старшего брата Эдуарда, который незадолго до Масленицы был посвящен в рыцари и должен был принять участие в предстоящем турнире. Эта тема очень волновала юных Плантагенетов: Эдуард первым из братьев стал рыцарем, им же предстояло еще только пройти через все это.

Еще один их брат, хромой Ричард, был на несколько лет их младше, -- ему исполнилось только десять, но этот маленький калека со смуглым лицом и прямыми черными волосами был сообразителен не по летам, поэтому говорил со старшими почти на равных. Он был худ и невысок, но, странное дело, не казался слабым. Темные глаза самого младшего из Плантагенетов привлекали внимание жгучим блеском, что порой был заметен в них, а чаще прятался под ресницами, -- так вспыхивает язык пламени среди древесного угля.

-- Нэд* показал себя настоящим молодцом, -- слышался голос пятнадцатилетнего Эдмунда. – Я и не думал, что он так ловко увернется от удара молодого Невилла! Святой Боже, да до сих пор никто бы не сказал, что Нэд может так управляться с палицей! Вы видели, как он молотил по шлему Тома? Мне казалось, я умру со смеха, а шлем стал похож на лепешку – ни дать ни взять масленичный блин!

Джордж, который был на год младше Эдмунда, не мог молча выслушивать все эти дифирамбы в адрес Эдуарда и произнес, кривя рот:

-- Это все потому, что Уорвик его обучает. Еще бы – он ни с кем так не цацкается, только с Нэдом! Не припомню, чтобы кто-то был у него в такой же чести, как Нэд, -- он его даже зажигать фитиль у кулеврины* учит, хотя для этого любой лучник сгодится… А Том Невилл был, между прочим, не такой уж страшный противник. Нэд выше и сильнее Тома, так чего уж тут удивляться.

Слуги, бесшумно передвигаясь, как раз разносили новые блюда – шла третья их перемена, и на стол выставлялись пироги, сладкие вафли, разноцветные желе, вина и французские клареты. Эдмунд, выглядывая из-за спины лакея и пытаясь испепелить Джорджа взглядом, запальчиво выкрикнул:

-- Ты бы уж получше скрывал свою зависть, Джорджи. Дело не в том, что Нэд сильнее. Да и Уорвик не стал бы обучать Нэда лучше, чем своего собственного младшего брата**. Все дело в том, что ты завидуешь всем и каждому, как какой-нибудь лакей, и у тебя даже рот кривится от зависти. Сам-то ты ни на что не годен, и хочешь, чтобы все были такими!

Эдмунд, сильный, высокий подросток, весь пылал от гнева. Краска залила его лицо, он нервным быстрым движением отбросил назад черные волосы и по-детски закусил губу, поглядывая то на Джорджа, то на мать. Джорджа другие братья не любили – сначала просто за то, что леди Сесилия лишь ради него изменяла своей обычной холодности, он был ее любимчиком, светом в окошке, а потом и за то, что Джордж обладал весьма скверным нравом. В полной мере это еще не проявилось, но уже сейчас было видно, что Джордж, слабовольный, мнительный, завистливый, не обладая никакими особыми талантами, очень любит, чтобы перед ним, фигурально говоря, все склоняли голову, так, как делала это матушка. Так что сейчас, оскорбляя Джорджа, Эдмунд желал не столько уязвить его самого, сколько сделать больно матери. Сделать ей больно и хотя бы таким образом обратить на себя ее внимание.

Усмехаясь, Эдмунд презрительно добавил:

-- Леди Филдинг, между прочим, была в восторге от Нэда. Так что, дорогой Джорджи, можешь больше не смотреть в ее сторону – дамы, как говорят, любят победителей, а не каких-нибудь мальчишек.

Молодая красивая дама, леди Алисия Филдинг, была родственницей герцога Сеффолка и приехала в Бедфорд вместе с ним. Едва это случилось, все трое братьев Йорков – Эдуард, Эдмунд и Джордж – обратили на нее восхищенные взоры. Мальчики взрослели, их уже волновала женская красота. Леди Филдинг нравилась им всем, однако по молчаливому согласию было решено уступить дорогу Эдуарду, как самому старшему, тем более, что и сама прекрасная Алисия к нему благоволила. На четырнадцатилетнего Джорджа она вообще не обращала внимания, и это обстоятельство было для него почти невыносимо. Эдмунд знал, что делает, когда заговорил о леди Филдинг. Самолюбие Джорджа было жестоко задето, кровь бросилась ему в лицо, и герцогиня Сесилия, доселе не принимавшая участия в беседе, сразу почувствовала неладное.

Обратив холодный взор на Эдмунда, она произнесла:

-- Быть может, довольно уже говорить о подвигах Эдуарда? Все отдали ему должное. Так сколько же можно твердить об одном и том же, сын мой?

Эдмунд недовольно качнул головой:

-- Видимо, не все, матушка. Да и о чем говорить? Ведь не о Джордже, не так ли? Он ничего заметного не совершил.

-- Оставь в покое Джорджа, Эдмунд!

-- Как угодно, матушка. Я могу поговорить и о другом. О Ричарде, например. Он тоже малый не промах и тоже отличился. Разве не так?

Бриджет, услышав эти слова, заулыбалась:

-- О да! Дикон был великолепен! И главное, никто такого не ждал! Матушка, как жаль, что вы этого не видели!

Два дня назад во время охоты сокол, взлетевший с руки герцога Йорка и опьяневший от свободы, взмыл высоко в небо, не слушаясь приказаний и не заботясь о цапле, которую ему, согласно выучке, надлежало загнать и заклевать. Герцогская свита с удивлением следила за полетом: сокол то скрывался в заоблачных далях, то снова падал вниз. Наконец, когда в очередной раз птица стала видна и стремительно, как стриж, пронеслась над самыми верхушками деревьев, прозвучал голос герцога: «Кто подстрелит этого мятежника, джентльмены? Награда – герцогский перстень!».

Расстояние было велико, да и солнце, как на грех, стояло в зените, однако десятки арбалетов одновременно были подняты и нацелены. Зазвенели пружины, свистнув, полетели стрелы, а мгновение спустя все, затаив дыхание, наблюдали, как сокол теряет высоту. Он упал на землю где-то в зарослях, собаки его отыскали, а позже выяснилось, что птица пробита стрелой, выпущенной из арбалета… хромого Дика, младшего сына протектора. Все ахнули.

Йорк от удивления даже забыл о том, что досадно все-таки потерять обученную птицу… Потрясенный, герцог сгреб сына в охапку, расцеловал, поднял на вытянутых руках вверх, будто похваляясь, а когда вручал перстень, с гордостью произнес: «Видит Бог, я стараюсь быть добрым христианином. Однако как же мне жаль будет отдавать такого дьяволенка святым отцам! Клянусь святым Катбертом, никто еще не оценил моего Дика по достоинству!».

Герцогу вторили люди из свиты: «Кто мог бы ожидать? Ведь мальчишку никто не учил!». Взъерошенный Ричард, освободившись от объятий отца, раскрасневшийся, произнес, отряхиваясь: «Меня учил сержант Дайтон, милорд! А к святым отцам я никогда не пойду, потому что буду рыцарем, таким же, как и все!».

«Черт возьми, вот это верно, сынок! – восхитился в ответ герцог, потирая от удовольствия бороду. – Над этим стоит подумать!»…

Таким образом, десятилетний Дик Плантагенет тоже стал героем дня. Ему удалось всех удивить, а многие оценили так же и сдержанность маленького калеки, не болтавшего прежде времени о своих успехах и доказавшего свою ловкость в деле. Все это было так. Однако невозможно было уязвить леди Сесилию сильнее, чем напоминанием об успехах Дика, того самого ребенка, которого она мало того что не любила – вообще брезгливо избегала по каким-то непонятным для других причинам.

Бледность разлилась по ее лицу, а Эдмунд, будто входя во вкус, продолжал:

-- Да, матушка, жаль, что вы этого не видели! Отец был очень доволен. Если Дик умудрился овладеть арбалетом, то и за луком дело не станет. И на лошади он неплохо для своих лет держится, так что, может быть, обгонит и Джорджа. – Эдмунд повернулся к младшему брату: -- Тебя никто по-настоящему еще не знает, да, Дикон? Черт возьми, я так рад! Плантагенеты не должны были епископами!

-- Здоровые Плантагенеты, -- вставил Джордж, выведенный из себя. – А не увечные!

На миг воцарилась тишина. Бриджет, побледнев, протянула руку, желая одернуть брата, но Джордж, не помня себя, едко бросил:

-- Ума не приложу, чем тут так восхищаться. Любой из нас может натянуть арбалет. Вот если б увечный Дик вдруг перестал хромать и выучился бы танцевать куранту, то это было бы чудо. – Джордж засмеялся: -- Хромой всегда останется хромым. Калеки не бывают рыцарями, как бы ни старались. А когда стараются, это просто смешно… -- Он повернулся к младшему брату: -- Что, Дик? Может, я не прав? Может, ты действительно выучишься плясать? Или, может быть, хотя бы ровно ходить, как все прочие люди?

Что-то невыносимо отвратительное было в этом кривлянии Джорджа, в насмешках над Ричардом. И Эдмунду, и Бриджет стало гадко. У сестры даже румянец стыда разлился по лицу, а Эдмунд в ярости приподнялся, готовый, как видно, силой заткнуть Джорджу рот. Однак только леди Сесилия сидела невозмутимо, кончиками пальцем комкая тонкую салфетку. Едва уловимая улыбка скользнула по ее губам – на этот раз Джордж не только отомстил за себя, но и выразил ее мысли. Она всегда с отвращением относилась к потугам младшего сына стать таким же, как все.

В тот же миг Ричард, побледневший, с искривленным лицом и сузившимися темными глазами, сделал неуловимый жест и выплеснул остатки питья из своего кубка в лицо Джорджу.

Испуганный вздох Бриджет был заглушен проклятием, сорвавшимся с губ любимого сына герцогини. Джордж вскочил – долговязый, с яростью в серо-зеленых глазах, с прыгающими губами:

-- Да я придушу тебя, хромой щенок!

Он схватился за свой кубок, намереваясь сделать то же самое, что только что проделали с ним. Ричард уже ринулся было в сторону, чтобы уклониться от нападения, и в этот миг Эдмунд с силой дернул Джорджа за руку, принуждая сесть. И удержал-таки, в бешенстве проговорив:

-- Если ты тронешь Дикона хоть пальцем, Джорджи, тебе, клянусь Богом, будет потом так худо, что даже матушкина защита тебя не спасет. Мы с Эдуардом переломаем тебе все ребра!

Лицо у леди Сесилии пошло пятнами:

-- Непочтительный, дерзкий мальчишка! Что ты себе позволяешь, Эдмунд?

-- По мне, так Джорджу надо бы не эль выплеснуть в лицо, а помои из кухонного ведра!

Герцогиня властно и холодно произнесла, пресекая свару:

-- Мне до смерти надоели эти твои склоки, Эдмунд.

Потом, помолчав мгновение, добавила:

-- Слова Джорджа, может быть, резки, но они правдивы. – Сесилия обвела детей суровым взглядом. – Как говорится, suum quique*. Ричард не способен к той жизни, для которой рождены мы все. Так рассудил Господь. Наверное, на то были причины. И кто противится воле Господа…

Ричард метнул на мать взгляд исподлобья – в его глазах мерцало злое пламя – и с ненавистью произнес:

-- Это не Господь, а вы все выдумали, матушка. А я не буду епископом… и вообще не сделаю никогда ничего такого, что бы вам понравилось. Ха! Да я скорее умру, чем сделаю вам приятное!

Даже леди Сесилия была поражена тем, сколько неприязни было в голосе Дика. Из хромого мальчишки вырастал настоящий волчонок, и он начинал показывать зубы. Потрясенная, герцогиня поднесла руку к виску, так, будто у нее закружилась голова.

-- Боже праведный, -- проговорила она негромко, -- что же будет дальше, если этот маленький негодяй уже сейчас таков?



* Мореска (букв. «мавританская пляска») – музыкально-танцевальная сценка, символически воспроизводившая борьбу христиан и мавров. Была очень популярна в XV веке как зрелище.

*Уменьшительная форма от имени Эдуард.

**Cеффолк был сыном фаворита Маргариты Анжуйской, погибшего от руки йоркистов. Йорк пытался привлечь молодого лорда на свою сторону, связав брачными узами со своей дочерью. Позже Сеффолк, несмотря на заключенный брак, вернулся к Ланкастерам.

* Маленькая пушка.

** Томас Невилл, с которым сражался за рыцарское звание юный Эдуард Йорк, был младшим сыном герцога Солсбери и, следовательно, родным братом графа Уорвика.

* Каждому свое (лат.)



* Мореска (букв. «мавританская пляска») – музыкально-танцевальная сценка, символически воспроизводившая борьбу христиан и мавров. Была очень популярна в XV веке как зрелище.



*Уменьшительная форма от имени Эдуард.

**Cеффолк был сыном фаворита Маргариты Анжуйской, погибшего от руки йоркистов. Йорк пытался привлечь молодого лорда на свою сторону, связав брачными узами со своей дочерью. Позже Сеффолк, несмотря на заключенный брак, вернулся к Ланкастерам.

* Маленькая пушка.

** Томас Невилл, с которым сражался за рыцарское звание юный Эдуард Йорк, был младшим сыном герцога Солсбери и, следовательно, родным братом графа Уорвика.

* Каждому свое (лат.)