Croshka:
04.05.14 03:48
» Сказ о Золотой Нити 4-5
Румпельштильцхен
Флакон падает из рук, когда боль пронзает насквозь. От неожиданности мужчина широко распахивает глаза и со всей силы сминает ткань рубашки как раз в области сердца.
- Что-то рановато для сердечного приступа, - смешок выходит хриплым, но даже себе мужчина не может признаться в том, что напуган.
Этого не может быть. Просто невозможно. Ртом хватает воздух, упав в кресло рядом с письменным столом. Облизывает губы, прикусывая до крови, сдерживая стон боли, рвущийся из груди. Сейчас отпустит. Смерть не может подкрасться к нему незаметно. Только ведьма могла. Эта мысль сродни еще одному удару. Мужчина давно понял и осознал одну простую истину: невозможного нет. Все может случиться, если задаться целью. И, судя по всему, ее цель очевидна.
Сколько лет прошло? Сотня, быть может, или больше. Нетвердой походкой вдоль книжных полок к потайной двери вглубь комнаты. Дверь со скрипом распахивается, и затхлый воздух врывается в помещение кабинета. Его дом похож на лабиринт. Множество потайных лазов, помещений, укрытий. И в каждом таится что-то неведомое, старое, как сама жизнь, древнее, как само время.
К боли можно привыкнуть, если сродниться с ее присутствием. Раздели с ней часть себя, и она не станет столь навязчиво и нещадно съедать. Если не можешь побороть немедленно, смирись и терпи. Выживи, чтобы потом вздохнуть с облегчением.
Мужчина стискивает зубы, но все же выпрямляется в полный рост. Боль в груди сродни раскаленной иголке. Жалящее и непроходящее ощущение вплавленного под кожу металла. Дыхание, до этого прерывистое и жадное, становится ровнее. Мужчина дышит неглубоко, чтобы лишний раз не испытывать всю прелесть любви, что терзает сейчас его сердце и царапает ребра изнутри.
Рука одним рывком сдергивает тяжелый полог ткани, укрывающий массивное зеркало. Состаренное, с потускневшей серебристой поверхностью и огромной резной рамой, оно занимает большую часть стены, словно проход в иной мир. В какой-то степени так и есть. Он не смотрелся в зеркала без особой надобности, а в это и подавно. Прошлое больно бьет и со временем его удары становятся более точными и целенаправленными.
-Куда ты меня ведешь? – женские пальчики гладят теплые мужские пальцы, прикрывающие глаза женщины, несмело шагающей впереди.
- Не будь трусихой, - мужчина смеется, целуя спутницу в волосы, и прижимает плотнее, придерживая рукой за живот.
- Я не трусиха, но прогулки по подземельям меня не очень развлекают, - туфельки цокают по каменным плитам, отражаясь эхом от высоких сводов башни.
- А что тебя развлекает, любимая?
- Ты, - произносит на выдохе и неожиданно прикусывает ребро ладони.
Отдергивает руку, а она ловко воспользовавшись моментом, срывается на бег, заливаясь смехом.
- Вернись! Догоню – хуже будет, - смеется, вторя ей, и пускается вдогонку по винтовой лестнице. Все выше и выше и выше.
У нее никогда не было имени. Кому-то это может показаться странным или противоестественным, но ему не нужно было имени, чтобы звать ее, чтобы называть ее своей. Лаская ее ночами и радуясь ее теплу солнечными днями, он называл ее «моя» и не хотел больше иных слов. Его всегда пьянило осознание принадлежности этой женщины ему. Безраздельной и абсолютной принадлежности. Жадность и непомерное желание владеть не только ее телом, но и душой все больше и больше толкали на немыслимые поступки.
Он любил ее. И разве может быть что-то страшнее этого? Быть любимой им.
Рукавом рубахи Рум протер запылившееся зеркало и впервые заглянул в мутную гладь стекла спустя столько лет. Зеркало не могло показать всю комнату. Лишь небольшой кусок стены напротив. Каменные плиты покрылись паутиной, а факелы, судя по свисавшим вниз длинным паутиновым косам, давно никто не зажигал. Рука снова потерла саднящие ребра, желая унять нестерпимую боль. Злость от собственной беспомощности немного притупляла ее, но все же особого комфота не ощущалось. Так и коньки отбросить недолго, если не устранить причину. А причина была ясна, как день божий. Малышка решила отомстить за годы одиночества и выплеснуть обиду, зревшую столько лет. Ладонь коснулась прохладной поверхности, словно этот жест мог дать какую-то зацепку.
- Где же ты, милая? Что за игру затеяла? – улыбка, больше похожая на оскал коснулась губ, - умирать мне пока рано, девочка, а вот поиграть думаю, мы с тобой сможем.
Как во второсортном ужастике кромешную темноту нарушила физиономия, появившаяся в зеркале. Подозрительно знакомая рожа уставилась из темноты. Трехдневная щетина (это как минимум), и с хорошего перепоя (тоже дня три, не меньше). Парень в бейсболке козырьком набекрень очень напоминал одного фотографа-алкоголика.
- Сажев?
- Чтоб я еще раз покурил на халяву то, что Смарт выращивает на подоконнике, - парень потер лицо, досадно простонав.
- Сажев, не неси чушь, - Рум постучал в стекло, словно в дверь, привлекая внимание.
- Ты что ль, старик? – Дэйн хмыкнул и подошел ближе к зеркалу, - хреново выглядишь.
- Давно сидишь? – мужчина не смог сдержаться, чтоб не сострить.
- Черт его знает, - парень оглянулся, закуривая, - но мне не улыбается здесь отбросить концы.
- Коньки, ты хотел сказать?
- Концы, коньки, какая к черту разница, - затянулся сигаретой, выпуская дым вверх, - хочу выбраться отсюда в полной комплектации. И понять бы отсюда – это откуда?
- Ты за Стеной, - теперь уже была очередь Рума вздохнуть, - и, судя по тому, что еще жив, три дня не истекли.
- Вытащи меня отсюда, фокусник хренов.
- Где ты был, когда оказался там…ну, где оказался?
- В мастерской, - огрызнулся парень, стреляя в темноту окурком, - трудился, не покладая рук.
- Да уж, золушка прям, - засмеяться не получилось. Боль сразу отозвалась под ребрами, сбивая дыхание.
- Эй, - Сажев постучал с обратной стороны, - ты не преставься раньше времени.
- Твоими молитвами, Дэйн, - рука растерла ребра, надавливая посильнее, будто это могло унять неприятные ощущения, - не выходи из башни и ради всех богов, не трогай зеркало.
Заклинание поиска отняло много сил, и мужчина чуть было не преставился, как и предостерегал парнишка в зазеркалье. Но разве может что-то помешать человеку, у которого есть четко намеченная цель? Вряд ли.
У барной стойки была куча народу. Кто-то уже догнался до нужной кондиции и пытался заигрывать с симпатичной девочкой-барменом, кто-то скромно потягивал коктейль, высматривая жертву среди танцующих, а кто-то сам был жертвой.
Мужчина неслышно подошел со спины, замыкая свою добычу в замок сильных рук. Сильнее вжал их в барную стойку, чтобы унять предательскую дрожь в пальцах и скрыть слабость от ее незаурядного урока кройки и шитья.
- Долго планировала, милая? – носом вверх по затылку, вдыхая аромат любимой женщины, - ты заигралась, маленькая, - поцелуй возле уха и не удержаться от того, чтобы прикусить губами, - иголки детям не игрушка.
За стеною кто-то ходит ходуном,
За стеною кто-то бредит об одном,
За стеною кто-то пьян, да не вином,
А весною, что пасется под окном.
...А под утро за стеною - тишина:
Этот кто-то - просто вылез из окна,
Он поверил в то, что где-то есть Она...
Я была. Будь проклята стена.
Боль бьется внутри, закладывая горло - так что и слова не выговорить. Боль от его близости, от возможности коснуться. Снова. Здесь. Сейчас.
- Не дольше, чем ждала, - уязвимость в этих словах так очевидна. Конец иглы скользит по ткани сердца, нет, это еще не настоящая боль - это только ее предтеча.
- Не на ви жу тебя, - проворачиваю иглу. Только пальцы его бледнеют, когда он со всей силы сжимает столешницу.
Хочу увидеть его лицо.
- Скажи, - шепчет на ухо, обнимая рукой у талии, погладив и скользнув ладонью ниже к косточке бедра, он собирает пальцами подол платья. - Скажи еще раз, - в его голосе удовольствие, боль, насмешка. Наслаждение тем, что я снова безропотно в его руках.
- Как ты мог забыть меня.., - теряя всякую способность бороться с ним. Но не для того ли я причиняла ему это боль? Не с единственной целью, чтобы он нашел меня?
Не для того, чтобы так же бесстыдно вжал в дерево стойки бара и, скрыв собой от других, скользнул пальцами под платье, сдвигая в сторону ткань белья и толкаясь глубже - внутрь.
- Я никогда не забывал тебя, - шепчет поглаживая ладонью, сжимая тонкие длинные пальцы на моем горле. Кто кого убивает сейчас? Стоит ведь только ему повернуть ладонь и толкнуться пальцами глубже, как мне не хватает воздуха и я могу только остановить его руку, выронив из ослабевших пальцев иглу.
Он отпускает болезненно и резко. Оставив, вынув пальцы так быстро, что даже дергаюсь под его рукой.
Я не хочу, я не должна, я не буду снова куклой в его руках.
Он смотрит в лицо, накрыв щеки обеими ладонями, смотрит, будто правда любил когда-то, будто еще способен любить.
Никогда не было и шанса выдержать этот взгляд, кладу ладонь на его руку, заглаживая пальцем царапины от моих ногтей. Прикрыв глаза, утыкаюсь лицом в сердцевину ладони и слышу, как он выдыхает.
- Моя девочка, - его руки ложатся привычно твердо - на затылок и поясницу, вжимает в себя.
Он гладит по спине, успокаивая и заполняя привычным теплом, пока я сплетаю свои пальцы с его, поглаживая большим холодный браслет его наручных часов.
Отсчет делений счастья, моих последних делений, пока...острый осколок не вопьется, всаженный мне в ребро. Осколок зеркала, один из многих так беспечно оставленных мной в корзине мастерской молодого фотографа.
Я дергаюсь в его руках, толкнувшись к нему и он обнимает меня, сжав пальцы на затылке. Дрожу, задыхаясь от боли, пока рука его придерживает за спину.
Закрываю глаза, сжав губы. О, конечно же, он меня обыграл. Даже эти три дня в обмен на жизнь мальчишки он не мог мне дать.
- Так надо, маленькая, - шепчет мне в губы, лаская их окровавленными пальцами. - Ты не можешь забрать его жизнь.
Наверное, по лицу моему текут слезы, пока с каждым вздохом осколок сильнее врезается под ребро. Он целует, прикусывая мои губы жадно и отчаянно - как тогда.
***
Где-то в Энске, в спальне Александры Ивлевой из высокого стенного зеркала выпадет на пол мальчишка-паппарацци.
Где-то в Застенье без следа кровавой раны откроет перед зеркалом глаза женщина.
- Ты любил меня!! - она кричит, обеими ладонями ударяя в поверхность зеркала, срывая его с петли в далекой башне за Стеной и швыряя на каменный пол.
Ей никогда не услышать, как отвернувшись, одними губами, беззвучно, он ей ответит:
- Я тебя до сих пор люблю.
Таков сказ о любви Румпельштильцхена и колдуньи.
И если услышав его, вы вдруг вздумаете полюбить, вспомните, что без крови не вьется Златая Нить. ...
Croshka:
09.06.14 01:01
» Так, как и должно было быть.
В общей комнате колледжа в Оксфорде. Один из множества ничего не значащих "маленьких разговоров", после которых люди обычно расходятся, так и не запомнив имена друг друга.
- Так и где ты будешь в следующем году?
- В Голландии, мне еще надо найти квартиру, приняли на докторскую по германской лингвистике. А какие планы у тебя?
- Подам на контракты в фирмы в Лондоне, если ничего не выйдет вернусь домой, - темноглазая брюнетка с мальчишеской стрижкой рассеянно отпивает чай и откусывает от розового макаруна. - А ты что будешь делать?
Выпад в словах всего на секунду, а затем она повторяет тем же чистым и спокойным голосом:
- Буду делать докторскую, в Голландии, как я и сказала.
В глазах невозмутимой и сосредоточенной на собственных мыслях собеседницы появляется выражение вины. Моргнув пару раз и нахмурившись, брюнетка выдыхает и отвечает искренне:
- Прости, я такая рассеянная в эти дни, постоянно думаю о своем расписании.
- Это ничего, - она улыбается одними губами. Они ярко-алые, очень тонкие и наверняка слишком нежные на ощупь. Волосы светлые, стрижены коротко - до линии подбородка, но все же длиннее стрижки брюнетки. Хотя светлые - слово совсем не то, цвета ржаной пшеницы и даже серая хмарь британской непогоды не способна отнять у них этот цвет.
От неловкости быстрее хочется уйти.
- Тебе стоит чаще бывать в общей комнате, Ким, - произносит девушка, все так же открыто глядя ей в глаза.
Ким давно разучилась смотреть в лицо. Обычно она ходит понурив голову с громадным рюкзаком за плечами или лежит в надежде, что пройдет боль в спине и она сможет заставить себя встать и снова учить. Ее счастье и покой утрачены. В девушке перед ней они все еще чудесным образом существуют. И Ким не может этому не улыбнуться.
- Хорошо, ...
- Джоанна, - эти подсказки будто не стоят ей и малейшего усилия. - Мы виделись в самом начале года.
Ее зовут Джоанна, она говорит тихо, размеренно, голосом тонким, что режь, как стекло.
Не спешит и не гонится ни за чем.
Она бросила биомедицинские науки и поступила на немецкую лингвистику. У нее все хорошо.
Джоанна запомнила слово Хантсвилл, маленький городок в Алабаме, откуда приехала Ким. Джоанна нашла его на карте и теперь точно знает, где этот город.
То, что Джоанна помнит, всерьез удивляет Ким.
Ее зовут Ким, Кимберли. Она маленькая и худая, то подвижная, то застывающая. Вечно в кедах, джинсах и плащовке, с ранцем через плечо. Ее жизнь кажется ей катящейся в пропасть. На деле, она успевает смотреть постановки Шекспира, ездить в Рим и Дублин, ходить на балы и снова бежать.
То, что Ким живет, замкнувшись в себе, заставляет Джоанну неосознанно всматриваться пристальнее.
Ким сдает экзамены позже, 2:1 в Оксфорде, прямая дорога к контракту, тому вожделенному в Лондоне.
На ней черная мантия и ожерелье цветов на шее.
Улыбка Джоанны все та же - "в тихой воде".
Джоанна так и не сделала докторскую. Они живут на съемной квартире с Ким. Ким так может быть рядом. Она активна, подвижна и у нее снова блестят глаза. Работа ее увлекает.
Джоанна ходит в Сент-Джеймс Парк и подолгу греется, подставив лицо солнцу в те дни, когда оное чтит собой мелкий британский остров.
Джоанна плачет, слезы текут беззвучно, пока она не захлебывается вздохом и тот, слишком шумный, тут же зажат ладонью.
- Ты плачешь? Почему?
Кимберли так и не запомнила, какие за очками ее глаза.
Темные, но не карие. Она стирает слезы в надежде просто пройти мимо.
Дрожат ее плечи и сводит все тело под движениями лихорадочными и быстрыми. Еще более быстрыми от того, что Ким просто не знает, что делать. Сминать пальцами губы, чтобы знать теперь точно, что они влажные и правда нежные. Губами по горлу, в расщеп ключиц, не решаясь коснуться груди, влажно-влажно губами по животу. Светлая кожа так нежна под рукой.
Они живут вместе три года.
Пока однажды Кимберли не застывает и не раздается вздох.
Беспомощно уронив лицо, Джоанна дышит, как выброшенный на берег штормом - не понимая зачем дышать. Ее губы так близко от выпуклой косточки у бедра любимой. Она хочет любить, касаться губами и языком. Но времени нет. Их время ушло.
Она не уйдет сразу. Джоанна уйдет через месяц.
Кимберли выйдет замуж.
Все станет так, как и должно было быть.
...