Танец сакур - СЛР

1 … 32 … 44

Навигатор по разделу • Справка для авторов • Справка для читателей • Оргвопросы и объявления • Заказ графики • Реклама • Конкурсы • VIP

Etoile: 31.08.13 22:32

» Глава 29 часть 1

С момента аварии прошло три дня – три бесконечных дня, каждый из которых походил на предыдущий и в то же время был абсолютно другим. Все те же надежда, страх, боль и снова страх, что Алексей никогда не откроет глаза, не захочет ее видеть, не возьмет на руки сына или дочь – не сможет или не захочет взять.
Через полтора суток после того, как Алексей оказался в марсельском госпитале, все было готово к его перелету в Лондон – Лиза намеренно не употребляла это бездушное слово «перевозка», словно Алексей был не живым человеком, а бездушным предметом. Первые сутки, а теперь Лиза измеряла время именно ими, пролетели в каком-то странном тумане – часов в восемь утра, понимая, что падает от усталости, она согласилась уехать в отель, едва раздевшись, забылась тревожным сном, а, проснувшись, увидела, что за окнами сумерки, в кресле сидит Катя с ноутбуком, а на столе стоит то ли ужин, то ли обед.
- Я говорила тебе, что ты не жалеешь себя и ребенку это во вред? – ласково улыбнулась Катя, когда Лиза, услышав последние новости из госпиталя, заявила, что едет туда.
- Ты можешь говорить, что угодно, я все равно еду туда, - пробормотала Лиза, вставая, ей снился Алексей, он был рядом с ней, ласков с ней, и пусть сейчас он не мог видеть и слышать ее, она могла смотреть на него, пусть и через стекло.
- Да я разве возражаю, - ответила Катя, - Я понимаю, ты не можешь не ехать. Ешь свой ужин, и поедем вместе.
Ночь – самое страшное время, время, когда может произойти что-то дурное. Кажется, Булгаков писал, что нет ничего ужаснее времени между двумя и тремя часами ночи, когда ведьмы вылетают на шабаш, а, может, это был не Булгаков, а кто-то другой, но лет с шестнадцати, сразу как не стало бабушки, Лиза верила в это – самое главное продержаться с двух до трех, а потом будет легче. Она продержалась, сидя рядом с матерью Алексея, которая вопреки уговорам отца, отказалась уходить из больницы. Они говорили о многом и ни о чем, то вместе, то поодиночке подходили к проклятой стеклянной стене и удивлялись, почему в западных фильмах родным дают побыть с пациентом в реанимации, а в жизни нет. Светлана Геннадьевна рассказывала о детстве Алексея, о переездах семьи из страны в страну, о его безумной увлеченности любым делом, каким бы он ни начинал заниматься, о страсти к архитектуре и об отчаянной любви к востоку, о талантах переговорщика и финансиста. Лиза впитывала эти рассказы как губка, даже если Алексей не захочет или не сможет быть близким человеком их ребенку, ей будет что рассказать тому об отце. А потом Светлана Геннадьевна задала Лизе единственный вопрос:
- Он знает?
- Нет, - еле прошептала Лиза.
- Поссорились?
- Да.
- Все такой же нетерпимый, мой сын, - с грустью сказала Светлана Геннадьевна, - Нетерпимый и категоричный, не умеющий просить прощения.
- Нет, нет, - чуть повысила голос Лиза, - Я виновата почти во всем, даже больше, чем почти.
- Но ты хотела ему сказать? – спросила самое главное мать Алексея.
- Хотела и пыталась, - честно ответила Лиза, - Но я хотела сказать ему лично, я не знала, как такое можно сказать по телефону, а он не захотел встречаться. Я очень хотела ему сказать, - Лиза даже наедине с собой не хотела вспоминать те фальшиво-счастливые дни, когда она решила обосноваться в Милане и оставить Корнилова в неведении относительно их ребенка.
Потом Лиза уговорила Светлану Геннадьевну уехать в отель, оставшись в госпитале совсем одна. Под утро приехали отец Алексея и Сергей, начались сборы в Лондон.
Это был самый странный и пугающий перелет в Лизиной жизни. Санитарный самолет напоминал фантастический реанимобиль: всюду стояло оборудование, мониторы, приборы, баллоны с кислородом, капельницы, узкая кушетка с привязными ремнями.
Самолет оказался таким маленьким, что, кроме медперсонала, лететь могли только два человека. Лиза и не думала, что полетит она, в конце концов, у Алексея были мать и отец. Она стояла у окна в коридоре госпиталя, щурясь от головной боли и боли в пояснице, поглаживая легкими движениями живот, в котором неуклюже шевелился малыш.
- Лиза, - Дорофеев был совсем не тем человеком, с которым она бы хотела говорить, но он был другом Алексея и переживал за него, - Лиза, конечно, я должен спросить, как вы, но сейчас не время для любезностей, - быстро заговорил Сергей. - Вылет через сорок минут, вы полетите с ним, со Светланой Геннадьевной, остальные полетят с Катей и со мной. Алексея уже готовят к отъезду, и вам тоже нужно ехать.
- Я еду с ним? – переспросила Лиза, бессильно роняя руки.
- С ним, - коротко ответил Сергей. – А сейчас я спрошу вас, как вы?
- Не знаю, - Лиза устало пожала плечами. – Я не думаю о себе. Только об Алексее и о малыше, но ни один из них не может мне ответить, как он. Лиза зябко поежилась, и Сергей накинул на ее плечи норковое манто, заботливо вложенное в его руки Катей.
Они летели уже тридцать минут, тридцать минут мерного гудения турбин, писка приборов и дыхания одним воздухом с Алексеем. На Лизу и Светлану Геннадьевну надели стерильные белые балахоны, и теперь они могли по очереди касаться его незабинтованных пальцев.
Вблизи последствия аварии казались еще более реальными и ужасающими, чем через разделявшее их прежде стекло: одна сторона лица Алексея была покрыта бинтами, а другая, прежде здоровая, отчего-то сильно опухла, туловище, руку и ногу все так же покрывали повязки, к здоровой правой руке тянулся провод капельницы, но они хотя бы убрали с его лица маску, и Лиза видела, как тихо поднимается и опадает в дыхании грудь Алексея. Лиза касалась рукой кончиков его пальцев и вспоминала, как эти сильные руки стискивали ее в минуты страсти и мягко ласкали, когда совместное падение в бездну оказывалось позади. Пару раз Лизе показалось, что веки Алексея дрогнули, но врач убедил ее, что это лишь мышечный спазм, а пациент – в глубоком наркотическом сне, иначе боль будет нестерпимой.
- Он будет жить, - твердо сказала Светлана Геннадьевна, когда они ехали в лондонский госпиталь через дождь и туман, оставив Алексея одного с бригадой врачей, наблюдая, как спустили носилки, как капля дождя упала на родное лицо, как захлопнулись двери реанимационной машины.
- Да, будет, - согласилась с ней Лиза.
- Но ему придется через очень много пройти, через боль, злость и отчаяние.
Что Лиза могла ответить на это? – она промолчала. Главное, чтобы Алексей был жив, а все остальное поправимо.
- И ты готова быть рядом с ним? – прямо спросила Светлана Геннадьевна.
- Я готова, но захочет ли этого он? - печально ответила Лиза, она была уверена – не захочет, но она побудет рядом столько, сколько сможет. Зачем? В надежде что-то исправить? – вряд ли. Разве можно исправить отсутствие чувств к ней, предательство и обиду? Лиза пробудет в Лондоне ровно столько, сколько нужно, чтобы убедиться, что Алексей будет жить, чтобы рассказать ему о ребенке, чтобы прямо рассказать о своих чувствах, а потом… уедет жить своей жизнью.
- То есть ты готова вот так все оставить на его усмотрение? – вспылила Светлана Геннадьевна. – На усмотрение человека, который, несмотря на почти свои сорок лет, пребывает в плену иллюзий относительно чувств и женщин, на усмотрение того, кто будет твердить тебе о своем физическом несовершенстве, о шрамах и травмах, которые тебе не нужны, и предлагать тебе найти кого-то получше! Лиза, ты что, тоже живешь иллюзиями? Неужели ты думаешь, что он с распростертыми объятиями примет тебя? И дело вовсе не в твоей воображаемой вине! Дело в проклятой мужской гордости и самомнении, в отсутствии в них веры, а уж у моего сына этого в избытке, - мать Алексея замолчала, словно сказав все, что хотела, потеряла последние силы. – И ты готова оставить ему право выбора не только твоей и его будущей жизни, но и жизни вашего ребенка? - с укоризной закончила она.