Ветер вересковых пустошей (ЛР),под впечатлением от Светорады

эля-заинька: 03.11.09 06:21

Девочки, огромное Вам спасибо за Ваши отзывы!!!!



Скоро, Люся, обещаю, скоро



Нет, не буду)))) Им еще жить и жить, дочерей растить)))) (ой, кажись я проговорилась)))))



Да, все впереди))) Горлунг слишком любила Яромира, чтобы сразу перестроиться на Олафа. Иногда ведь так бывает человек влюбляется с первого взгляда и навсегда, даже понимая, что объект такой привязанности не всем достойный, ведь любят не за что-то, а вопреки всему.



Сознаюсь, изначально задумывала, чтобы Рулаф вернулся к Прекрасе, но когда начала писать, даже первый вариант, вышло совсем иначе. Не мог он остаться живым, потому что пришлось бы его делать беглецом и как-то сводить с Прекрасой, и он бы начал цепляться за Фарлафград или то что от него осталось... Короче, получилось, что Рулаф и Карн были обречены с самого начала, даже не подозревая об этом. Если их отец и мать допускали мысль о том, что славяне победят, то княжичи даже не думали об этом.

...

Изабелла: 03.11.09 19:07

Значит, Олаф добьется Горлунг. И ждет их хэппи энд!!!

...

эля-заинька: 04.11.09 05:57

Изабелла,
Определенно, добьется)))))))

...

Изабелла: 04.11.09 12:38

Эля, всё время забываю сказать: меня Катей зовут, так что можно ко мне по имени.
Как там у нас с продой?

...

эля-заинька: 05.11.09 06:12

Очень приятно, а меня зовут Галя (мама-издевательница, нашла как ребенка обозвать))))), поэтому ко мне лучше Эля, так мне больше нравится)))
Прода будет сегодня вечером, обещаю

...

Lyuda: 05.11.09 11:34

Чудесная новость . Хочется узнать как же Олаф Горлунг добиваться будет

...

эля-заинька: 05.11.09 12:43

Люся, способ очень традиционный))))), но обо всем по порядку вечером))))

...

эля-заинька: 05.11.09 18:03

 » Часть 3, глава 31

Как и обещала выкладываю проду:
ЧАСТЬ 3
ГЛАВА 31
Квитень 863 год н.э., Норэйг, Утгард
Стоял редкий для ранней норманнской весны солнечный день. На небе не было ни облачка, солнце светило высоко, так словно, хотело в раз обогреть всю землю Норэйг. Легкий ветерок шаловливо колыхал пока еще голые ветки деревьев и кустарников, а в воздухе стоял неповторимый запах ранней весны.
Этот же негодник игриво подхватывал длинные, пушистые, белокурые пряди волос женщины, стоящей на небольшом деревянном помосте. Красавица не замечала легких заигрываний этого шалуна, хотя ветерок делал все чтобы привлечь ее внимание: раздувал подол ее светло - зеленого одеяния, играл с прядками волос, ласково, словно нежный возлюбленный, поглаживал кисти рук. Но все ее внимание было обращено к высокому широкоплечему мужчине, что ловко орудовал мечом, показывая хирдманнам смертоносные удары в середине двора. Воины стояли полукругом, наблюдая за ним, учась приемам воинским, совсем юные из них смотрели с завистью, мечтая стать когда-нибудь такими же, те же, то был старше, взирали на него бесстрастно, запоминая приемы.
Вот мужчина ловко обернулся вокруг, проворно рассекая оружием воздух, вот он немного пригнулся, словно услышал вражеские шаги, резко выбросил вперед руку с мечом, потом припал к земле, словно устал, но через мгновение он взмыл в высь в высоком прыжке. И так все получалось у этого воина ловко, гладко, словно боги меч ему сами вложили в руки, дабы защищал он покои в божественном чертоге.
Мужчина ни разу не взглянул на белокурую красавицу, но он знал, что она здесь, он чувствовал ее взгляд на своем теле. Как будто вернулись те времена, когда они только встретились, когда они были счастливы. Те времена, когда он любил свою жену, чувствовал ее взгляд, ее улыбку, даже если и не видел, даже если смотрел совсем в другую сторону. Счастливые времена, времена, где не было места непонятной тоске, томлению.
Гуннхильд тоже иногда казалось, что вернулись те времена ее безоблачного, словно нынешний день счастья, но это было лишь иногда. Были дни, когда она даже верила этому, как верит маленький мальчик, сказаниям скальда. Верила до боли в сердце, убеждая себя каждым, сказанным ей мужем словом, каждым его взглядом. Но было и другое время, что наступало неминуемо, как заря, что приходит на смену ночи, время, когда невеселые думы, словно острые кинжалы, терзали ее. В это время ее муж становился чужим человеком, далеким, несчастным, мучающим ее своей тоской.
Из прошлого набега на Гардар Олаф привез странную, пугающую женщину, чужую и чуждую всему. Увидев ее в первый раз, Гуннхильд не могла поверить тому, что именно в ней причина холодности мужа, что именно из-за Горлунг Олаф так отдалился от нее. Разве можно любоваться этими смоленными косами, черными, словно обугленные поленья глазами, это лишенной женственности фигурой? Оказалось, что можно. В первое время после того, как Горлунг появилась в Утгарде, Гуннхильд часто видела как задумчиво смотрит ей в след Олаф, так, словно ждет от нее знака, приглашения, улыбки. Но если Олаф чего и ждал, то это не произошло, она не глядела на него.
Олаф отвел ей отдельный покой, но эта странная Горлунг не выказывала благодарности за него, нет, она просто молчала, избегая местный люд. Она не выходила к трапезам, сидела в своем покое, чураясь всего вокруг, и всегда молчала. Гуннхильд долгое время думала, что Горлунг нема, но однажды она услышала, как та тихонько тянет древненормманскую песню, восхваляющую Фригг. И так не по себе стало Гуннхильд от этого хриплого, немного даже сиплого голоса, столько боли и ненависти в нем было, что невольно задалась она вопросом о том, кто эта черноволосая женщина и как боги ее свели с Олафом.
Гуннхильд что никогда и не к кому не питала ненависти или злости была поражена и обеспокоенная этой чужеземкой. И вроде видала она ее редко, но все равно незримое присутствие славянки не давало Гуннхильд покоя.
А вьюжной, снежной зимой все вернулось на круги своя. Олаф перестал ходить к Горлунг в покой, перестал смотреть на нее полными ожидания и тоски глазами, вернулся на ложе жены прежним. Словно и не было никогда разлада между ними, словно все как прежде.
Но какое-то нехорошее предчувствие не покидало Гуннхильд, она боялась Горлунг, ругала себя за этот детский, примитивный страх. Но стоило ей только заметить худую фигуру славянки, как ужас застилал перед ней все вокруг. Гуннхильд даже не могла сама себе ответить, почему она боится Горлунг, но страх ее не проходил.
***
Горлунг тоже смотрела на ратные бои Олафа, но абсолютно им не любовалась. Нет, она просто радовалась тому, что он занят и никто ей не помешает. Она так долго ждала таяния снегов и льдов, и вот льды отступили, у берегов фьорда плещется вода. Последнее ее пристанище в этом подлунном мире, перед тем как она предстанет перед богами. Горлунг даже сама не знала почему ее так манила вода заснеженного фьорда, ее тянуло к берегам, словно прочными цепями, словно там было последнее ее успокоение.
Много воды утекло с тех пор, как она оказалась на земле Олафа, но ничего не изменилось. Горлунг все также до боли в сердце, до видений, бередила свои раны, она не давала им зажить, она никого не прощала. Прощение – есть великая благость, и Горлунг она была неведома, ибо никто не научил ее этому. Ни Суль, ни Инхульд, ни Эврар всем им милость и прощение были неведомы, точно так же как и Горлунг. Врагов не прощают, никогда, даже тех, кого уже нет в живых, вот она жестокая философия викингов, а Горлунг была дочерью этого племени до последней капли своей крови.
Внезапно Горлунг увидела Гуннхильд, любующуюся Олафом. Страшная женщина, Горлунг она не нравилась. Хотя, нет, она ей не просто не нравилась, нет, Горлунг ненавидела ее. Когда впервые Горлунг увидела жену Олафа, то ей показалось, что кто-то ударил ее со всей силы в живот, словно померк свет дневной перед глазами, всюду воцарилась ночь кромешная, темнота непроглядная. Потому что именно эту женщину Горлунг видела в день смерти Яромира, в том видении. В тот страшные черный день, в котором боги ее окончательно прокляли.
Теперь видения посещали ее часто. Стоило только вспомнить их всех: Торина, Карна, Яромира и Эврара, как Горлунг начинала видеть совсем иное, видеть, то чего нет. Стоило ей только разозлиться, как перед глазами начинали плясать картинки: две девочки, одна светловолосая, но с черными глазами, другая наоборот с волосами черными, словно крыло ворона, и глазами голубовато-зелеными, они смеялись и играли с травами и рунами; иногда Горлунг видела Олафа, но не такого как сейчас, а старше; а бывало, она видела золотоволосого воина, убивающего врага, воина так неутомимо напоминающего ей самого прекрасного торинградского дружинника.
Сколько было разных видений, но Горлунг их более не страшилась, она ничего теперь не страшилась и даже своего безумия. Боги прокляли ее, и она приняла свое наказание, как принимала некогда милость богов, смело, глядя в глаза своим бедам, но при этом ничего не хотела менять, ибо богам виднее.
Пора. Горлунг расплела косу, раскинула волосы по плечам, черные, словно смола. Никогда более ей не заплести их в косу. Внезапно ей вспомнилась как Яромир перебирал ее локоны и решимость с новой силой вспыхнула в ее сердце. Горлунг подошла к сундуку, старому и ветхому, достала со дна свернутый кусочек ткани, что некогда вложил в узел с ее одеждой предатель Эврар. Скоро они свидятся, в Хеле место им обоим, и тогда она отомстит ему, тому, кого считала когда-то самым верным и родным.
Горлунг, выйдя во двор, сощурилась от яркого света, как давно она не выходила из своего покоя. Очень давно. Быстро оглянувшись вокруг, она увидела, что привлекла к себе внимание всех хирдманнов, но они поспешно отвели от нее глаза. Горлунг привыкла к этому, редко кто смотрел ей в глаза даже на Руси, а тут тем паче. Хотя ей все равно, бойтесь, не смотрите.
Медленно она прошла мимо ратного поля, не взглянув на мужчин, стоящих на нем. Горлунг ни разу не посмотрела на Гуннхильд, она не хотела помнить ее, не хотела с ней прощаться. Вот и ворота, отгораживающие Утгард от остального мира, крепкие и надежные, как впрочем, и все в этом маленьком и небогатом дворе.
Дозорные молча открыли для нее ворота, и Горлунг вышла. Вот как оказывается все просто. Никто ее не хватится. Горлунг улыбнулась, но ее улыбка скорее была похожа на ухмылку, оскал, она давно разучилась улыбаться.
Чтобы не растерять решимость та, что когда-то была княжной Торинграда, а потом пусть совсем недолго торинградской княгиней быстрым шагом, почти бегом пошла через вересковую пустошь.
Вереск. Виллему, скоро свидимся, мама. Солнце. Суль, скоро будешь ответ держать, бабушка. Никогда тебя не прощу, князь Торин, никогда, ни здесь, ни там.
***
Олаф неотрывно смотрел в след Горлунг, пока она шла по двору. Легкий ветерок поднимал в воздух прядки ее черных волос, создавая некое подобие дымки, вокруг ее хрупкой фигуры. Норманн поморщился, отвратительная женщина, зачем он только привез ее? Люди сторонились ее, и Олаф не мог их винить в этом. Он сам теперь почти не заходил в ее покой.
Раньше, когда он только привез ее, Олаф приходил почти каждый день. Но она, казалось, этого не видела, даже головы не поворачивала, а он садился на скамью и ждал, когда она его заметит. Но этого не происходило. А потом Олаф устал. Смертельно устал от этого и оставил надежду увидеть ее прежней, той Горлунг, что забрала его сердце, даже ни разу не глянув в его сторону.
Олаф постарался сделать все, чтобы жизнь стала прежней, такой, какой она была до его первого визита в Торинград. Той жизни, где не было метаний, мучений, мук, недостойных воина, позорных для мужчины. Олаф был добр с Гуннхильд, старался быть к ней внимательным и уже не смотрел ночи напролет на старый сундук. Все, казалось, стало как прежде. Казалось, что все было предано забвению, похоронено под тонким слоем пыли и пепла.
Сейчас, увидев, Горлунг, Олаф невольно изумился тому, как скверно она выглядит. Щеки запали, цвет лица стал серым, кости так туго натягивали кожу, что казалось, она лопнет, и тусклые, безжизненные глаза. Какие раньше у нее были глаза! Жестокие, манящие, горящие светом, а теперь глаза старухи, которая ничего больше не боится. Почему она стала такой? Из-за чего?
Олаф долго стоял посреди ратного поля, бессмысленно глядя вокруг, ища причины такой ненависти богов. Как вдруг его осенила догадка, страшная, немыслимая. Олаф надел рубаху и пошел за Горлунг, ругая себя, на чем свет стоит, костеря ее, и прося богов избавить его от всех этих мук.
Выйдя за ворота, Олаф увидел, что Горлунг отошла довольно далеко, наверное, она бежала, потому что Олаф увидел ее только у берега фьорда. Значит, он был прав, глупая, дурная женщина.
Горлунг быстро подходила к воде, вот волны фьорда лижут носки ее сапожек, вот она уже по щиколотку в воде, она заходит в холодные воды все глубже и глубже. Вода уже доходит до талии, Горлунг поднимает руки выше, словно боясь намочить что-то и тогда Олаф увидел у нее в руке узелочек маленький и довольно грязный, но он в миг его узнал – в этом узелке она хранила руны, этот платок когда-то в Гардаре она расстелила, чтобы бросить на него руны, что должны были предсказать его судьбу.
Олаф бежал по воде вслед за ней, а Горлунг его не слышала, перед ее глазами стояли все они, те с кем ей так не терпелось встретиться, и первой в этом ряду стояла Суль. И вот они уже вокруг нее, близко, словно, протяни руку и коснись. Но что-то помешало этому, они исчезли.
Олаф тащил ее отплевывающуюся на сушу, и стоило им только выйти на берег фьорда, как Горлунг свалил с ног удар, сильный, точь-в-точь как тот отцовский, что заставил ее упасть на пол гридницы когда-то давно, в другой жизни.
- Совсем с ума сошла? Обезумила? За что меня боги так тобой наказали? – кричал Олаф – отвечай, не молчи, слышишь? Не молчи. Не потерплю больше.
Но Горлунг молча, удивленно глядя на него, но стоило ей только подняться, как новый удар вернул ее на землю, кровь поливалась из уголка рта.
- Что молчишь? Решила утопиться? Да чем я обидел тебя так? – он яростно смотрел на Горлунг, ожидая ответа.
- Ничем ты меня не обидел – это были первые слова, что сказал ему Горлунг с тех пор, как они отплыли от Торинграда прошлым летом.
- Тогда зачем? Ради Одина скажи мне правду, зачем ты это делаешь?
- Нет мне места здесь, Олаф, нет – устало сказала она, так и сидя на мокрой, холодной земле.
Олаф ожидал услышать что угодно, но только не это. Что она имеет в виду? Что значат ее слова? Ведь он так хотел сделать для нее все, отдать ей все, если бы она только позволила…
- Что значит это? Скажи мне, я пойму – норманн сказал это тихо, будто ярость его в миг испарилась, словно и не было ее никогда, проворно Олаф опустился рядом с Горлунг.
- Боги прокляли меня, давно,… они карают меня – обреченно ответила та.
- За что?
За былые мои поступки, дурные поступки.
- За какие именно, ты же несла лишь добро.
Горлунг фыркнула и, посмотрев ему в глаза долгим, злым взглядом, тихо сказала:
- За то, что мнила я себя другой, не такой как все, лучше других. Мнила, что у меня в руках есть сила, что вижу я грядущее в раскладе рун, что понимаю я травы, что, слышу их шепот, что, могу лечить люд от недугов. Нет во мне всего этого. Ничего во мне нет, пустая я.
- Как нет? Ты же лечила меня, не помоги ты мне тогда, был бы я сейчас в Хеле.
- Боги тебя пожалели, поэтому и поправился ты.
- А скольких хирдманнов конунга Торина ты вылечила? Много, они рассказывали мне.
- Их тоже боги пожалели, смилостивились над ними, негоже добрым воинам так умирать.
- Горлунг, кто тебе сказал это? Кто уверил тебя в этом? – спросил Олаф.
- Он.
- Кто он?
- Торин, - произнесла она ненавистное отцовское имя, и, помолчав, уже спокойнее добавила - он мне сказал, что я просто глупая баба, что ничего не может. Он был прав.
- Не верю, ты действительно другая не чета всем остальным, не видел я другой такой. Ты же знаешь, что воин может умереть от простой царапины, стоит лишь плохо следить за ней. Вспомни мою руку, она была ужасна. Если бы не ты, я бы давно был в Хеле, воины умирают и не от таких ран.
- Ты врешь мне.
- Клянусь Одином, что молвлю правду.
И Горлунг удивленно посмотрела на Олафа, так словно увидела его впервые, так словно спала пелена с глаз ее.
И тогда впервые подумала она о том, что может не Суль, а именно Торин обманул ее, заставил усомниться в себе. Он ведь ненавидел ее так же сильно, как и она его. Тот страшный день, день, когда он отрекся от Прекрасы, может, он тогда в гневе молвил неправду? Торин был в бешенстве, когда сообщая ей о союзе с Карном.
Не могла Суль, просто не могла она ошибаться, она же была столь сильной ведьмой. Разве могла бабка ее обмануть? Нет, она бы не стала столько сил тратить она нее, если бы в Горлунг не было бы ни капли силы, дара. Сколько лет Суль убеждала ее в собственных силах, не могло все это быть просто так.
И чем больше Горлунг молчала, тем сильнее укреплялась в этой мысли. Торин если бы мог, то убил бы ее еще тогда, во дворе Ульва Смелого, но побоялся, он страшился ее маленькой, так почему же перестал бояться взрослой? Не перестал, он просто хотел убедить ее в этом. Такая ненависть вспыхнула в душе Горлунг к отцу, она стала даже сильнее прежней, все встало на свои места.
И словно груз тяжелый свалился с плеч Горлунг, все правильно, у нее есть дар, а в Хеле Торин ответит за все. Горлунг вздохнула с облегчением, повела зябко плечами, оглянулась вокруг и увидела голые ветки вереска, услышала их шум, показалось ей, что тяжелый груз свалился с ее души. Невиновна она в смертях, это боги так решили судьбы тех людей, нет ее вины в этом. Она другая.
Посмотрела Горлунг на небо и оно, будто окрасилось в иной цвет. Все стало прежним, она снова стала видеть мир таким, каким он был до супружества с Карном, таким, каким он был до отъезда из Торинграда.
- Вставай, - Олаф подал Горлунг руку и проворно поставил на ноги.
Сжав ее локоть, он сказал:
- Ты действительно не такая как все и я верю в тебя, но ежели ты будешь вести себя так, как вела, я сам тебя убью. Видеть больше не желаю тебя такой. Он мертв, боги решили его забрать, негоже хранить тоску по мертвым воинам, надобно радоваться за них, за их пребывание в Вальхалле.
Знакомая боль пронзила сердце Горлунг, как бывало каждый раз, когда она вспоминала Яромира.
- Если хочешь топиться, чтобы быть рядом с этим, топись, я не держу тебя – устало сказал Олаф, видя тоску в ее глазах.
Олаф отвернулся от нее, плечи его опустились, он быстро шел обратно, в Утгард, ни разу не обернувшись, а Горлунг еще долго сидела на холодной земле, размышляя о том осуществлять ли ей так долго обдумываемое утопление.
Вечером в Утгард пришла совсем другая Горлунг: мокрая, замерзшая, и запретившая себе вспоминать о Яромире.

...

Lyuda: 05.11.09 21:48

Эля, как интересно
А теперь что, Горлунг за Олафом бегать будет .
Ааааа , что же дольше.

...

Изабелла: 05.11.09 22:00

А у меня маму Галей зовут, но раз уж тебе не нравится буду Элей звать)))

Ох, ну наконец-то очнулась наша красавица.
Меня вот несколько смущает наличие жены у Олафа. Я, конечно, понимаю, что им в то время многое дозволено было, но как-то странно: получается Горлунг на правах любовницы в Утгарде? Эль, ты собираешься от Гуннхильд избавляться?

...

эля-заинька: 06.11.09 06:22

Lyuda , спасибо большое!!! Очень приятно))))



Ну, не совсем так)))) Скоро все узнаете, не могу же я все карты разом выложить)))))



Прода будет, скорее всего завтра рано утром, обещаю)))))

Катя, спасибо огромное!!!!



Катя, вот, очень хочу прояснить эту ситуацию, но сама себя бью по рукам, чтобы этого не делать, интригу не портить, так что извини , но все проясниться примерно на следующей неделе)))) Завтра будет глава о Прекрасе.

...

Изабелла: 06.11.09 20:20

Ну ничего - подождем!

Замечательная новость!

...

эля-заинька: 07.11.09 05:48

 » Часть 3, глава 32

Катя,

Как и обещала, глава о Прекрасе:
ГЛАВА 32
Квитень 863 год н.э., Северная Русь.
В Северную Русь весна не спешила приходить, ветра дули по-зимнему холодные, пронизывающие, снега таяли мало и, казалось, что лето с его изнывающей жарой не наступит никогда.
Здесь в лесной глуши, почти непроходимой чащобе, куда почти не проникали солнечные лучи, таяния снегов вовсе не было видно, сугробы стояли по-зимнему белые, пушистые, огромные. Среди этого снежного леса стояла маленькая избушка, в которой теплился очаг. Собранная из плохо обструганных бревен, избушка продувалась всеми ветрами, лаз на крыше всегда был приоткрыт, выпуская чадный жар очага. Жилище бедняков, изгнанных людей, стояло так далеко от последнего поселения, будто те, кто в ней жил и не нуждался ни в чьем обществе.
Каждое утро из этой избушки выходила молодая женщина с тоской в глазах, чтобы набрать немного снега в деревянную миску, потом растопить его над огнем и пытаться прожить еще один день в ожидании тепла и перемен. Эти дни складывались для нее в такие же длинные и тоскливые седмицы, седмицы складывались в безрадостные месяца.
Та, что когда-то была торинградской княжной, а затем княгиней, никогда не вспоминала свою прошлую жизнь, она запретила себе это, давно еще осенью. Прекраса почти убедила себя, в том, что не было у нее иной жизни, любви и сына. Но, иногда глядя на свои загрубевшие руки, та, что некогда была прекрасней всех в Торинграде, плакала, размазывая слезы по лицу, пряча их, стадясь их. Сильная женщина не может плакать, ну, и пусть она теперь не красавица, пусть прошла ее беспечная весна, так же быстро как облетела осенняя листва с деревьев, зато она стала другой. Настоящей, такой, какой бы она никогда не стала в Торинграде, сложись ее жизнь иначе. Видимо, боги решили ее учить жизни таким жестоким способом.
Не было больше красивой, смешливой Прекрасы, она умерла в ночь, когда пал Торинград, в страшную ночь, что принесла смерть той земле. Появилась другая женщина, что видела ужас своими глазами, что, закрывая очи, представляет не наряды и ладу своего, а бесконечно голубое небо, мирное небо над головой.
Сначала Прекраса часто вспоминала те первые дни, после падения Торинграда, когда она постоянно плакала и цеплялась за руку Дага, когда она стольких вещей не понимала. Это было так давно, словно в другой жизни. А тогда они просто бежали прочь от опасности, прочь от славян. Бежали, а ветки деревьев враждебно били их по лицу, коряги, словно нарочно, попадали под ноги, птицы пугали своим пением. А сильная рука дружинника отцовского все норовила выскользнуть из ее ослабевших пальцев.
И сколько бы лет не прошло, Прекраса всегда будет благодарна Дагу за то, что он не бросил ее Морене лютой на радость. Хоть теперь Прекраса и понимала, что в тягость она дружиннику бравому.
А тогда она не верила во все происходящие, плакала и молила богов вернуть дни ее счастья, дни, когда был жив ее сын.
- Почему, почему они его убили? – обреченно шептала она на каждом привале.
- Карна? Он же князь – не выдержав, однажды ответил Даг, равнодушно пожав плечом.
- Нет, не Карна, а Растимира – поправила Прекраса.
- Он сын Карна – спокойно сказал дружинник.
- Нет, он не его сын.
- Это не красит тебя, княгиня.
- Я больше не княгиня – машинально поправила его Прекраса, - почему они его убили? Растимир ведь был совсем маленьким.
- Дети вырастают и мстят за своих отцов, для победителя нет ничего более страшного, чем дети побежденного, поэтому они и убили его – безжалостно ответил норманн.
А много дней спустя Прекраса поняла, что ничего она не изменит, ничего нельзя уже вернуть. И такая усталость, обреченность навалилась на ее плечи, словно боги решили взвалить все горе подлунного мира на ее одну. Ей хотелось ночами выть на луну, словно зверю дикому, да только чтобы это изменило? Она бродила по лесу снежному, белому, холодному рыдая в голос, но всегда возвращалась назад, к Дагу, к единственному живому человеку, к тому, кто связывал ее с прошлым.
Когда зима была в разгаре, Прекраса решила жить дальше, забыть все что было. Прекраса убедила себя в том, что жизнь ее началась в тот день, когда они с Дагом набрели на эту избушку. До того дня она не жила, не существовала и ничего она не помнит о жизни прошлой. Не было ничего до этой зимы.
Потом была эта избушка, жалкая и холодная, но все-таки крыша над головой. Чья она? Они не знали и первое время боялись, что вернется хозяин, а потом боятся, перестали. Видимо, ко всему человек привыкает и к страху тоже.
Прекраса теперь иначе смотрела на своего спутника, он перестал быть для нее отцовским дружинником, обязанным ее защищать, теперь она панически боялась того, что Даг ее бросит. Даже Прекраса понимала, что не выжить ей одной в лесу. А то, что весной Даг ее бросит, оставить здесь в чащобе лесной одну, Прекраса не сомневалась.
Она старалась стать ему незаменимой помощницей. Прежняя Прекраса старалась бы очаровать Дага, околдовать своей красотой и молодостью, нынешняя Прекраса больше не полагалась на свои чары. Она трудилась изо дня в день, не покладая рук. Иногда Прекраса уставала так, что еле волокла ноги, но все равно упорно шла собирать хворост, разделывать кинжалом Дага зверей, что принес тот с охоты, ходила за водой осенью и за снегом зимой.
Даг каждое утро уходил охотиться, а Прекраса ждала его, боясь, лишний раз вздохнуть, но потом успокоилась и начала обустраивать свое новое жилье. И в этой ее хозяйственности такой странной для княжеской дочери выплеснулось все отчаяние этой молодой и такой красивой женщины. Она, разгребая снег, искала мох, чтобы отогрев его заделать щели избушки, отыскивала еловые веточки, чтобы украсить жилище.
Даг, она не нравилась ему, Прекраса это знала, чувствовала особым женским чутьем. Еще в Торинграде он всегда воротил нос от Прекрасы, даже в те времена, когда она была всеобщей любимицей, даже любимицей богов. А после того как Рулаф ее бросил, тогда Даг чуть не плевал ей под ноги. Нет, не было всего этого. Не было Торинграда. Они встретились в лесу, и Прекраса просто Дагу не нравится.
Что будет, когда сойдут снега? Вдруг Даг ее бросит? Как она тогда без него? Все эти вопросы мучили Прекрасу изо дня в день, постоянно, не покидая ни на минуту. Как бы то ни было, но она уже привыкла к Дагу, и боялась остаться одной.
И тогда Прекраса решила привязать его к себе единственным известным ей способом – разделить с ним ложе. Хотя этот способ применительно в ней никогда не давал нужного результата. Но Прекраса долго молила Ладу и решила, что в этот раз все получится.
Чего ей стоило предложить себя, словно чернавку последнюю, девку теремную ему этому самодовольному викингу. Но Прекраса все сделала, она слишком хотела жить. И Даг отмяк к ней, несильно, не совсем, но стал добрее, а на большее Прекраса и не рассчитывала. Ее лишь озадачили слова, брошенные им той зимней ночью:
- И все-таки я разделил ложе с княгиней Торинграда.
-Что значат твои слова? Неужели я была тебе небезразлична? - спросила Прекраса, натягивая на нагое тело рваную сорочку.
- Ты меня не поняла - не глядя на нее, ответил он - я никогда не смотрел на тебя как на женщину, с которой хотел бы разделить ложе. Не по сердцу мне лешкомысленные бабы.
- Но я не такая - качая головой, сказала она.
- Ты? Ты дите родила от брата жениха - напомнил ей Даг.
Нечего было Прекрасе возразить на слова эти жестокие, она лишь вздохнула и отвернулась. Это все что могла себе пзволить бедная, одинокая женщина, лишь вздохнуть и ни слова упрека.
Скоро придет весна, сойдут снега и придут перемены. О, боги, сделайте так, чтобы они принесли ей счастье.

...

Lyuda: 07.11.09 12:37

Эля, замечательный кусочек
Прекраса, молодец, держится, и еще на счастье надеяться

...

Изабелла: 07.11.09 14:19

Досталось Прекрасе. А Даг всё-таки воспользовался ситуацией, как я и подозревала.
Интересно, что с другой сестрой в это время происходит!

...