Inside (снова миди, снова слэш, снова 18+)

marta buzhe: 18.12.10 23:00

 » Inside (снова миди, снова слэш, снова нц-17)  [ Завершено ]

Я болею. Такое выбает раз в году, но всегда конкретно под действием высокой температуры, рождено следующее безобразие ))
слэш, девочки. он самый)) не любите геев? не мотайте мне и себе нервы - не читайте!))

статус: в процессе
аннотация: Я должен восхищаться тобою, но уже презираю. не разбивай этой спасительной иллюзии!
по поводу ошибок - или идите ко мне в беты, или помалкивайте!!

часть 1
«Жопой чувствовал, что влипну, садясь к этим ублюдкам! Знал же, блядь, что не следует быть таким доверчивым…». Матерился и причитал я, уже на автомате, с большим трудом переставляя ноги, выуживая и снова погружая их в сугробы. Толи мне казалось, толи метель усиливалась – порывы ветра пронизывали насквозь, снегом запорошило глаза, и я уже не различал, куда иду. Лицо пекло, словно обожженное, волосы, щедро притрушенные снежной крупой, заметно отяжелели. На душе было паскудно, будто кто ведро с помоями туда вылил. Люди, мать их, существа до жути самоуверенные, и нет ничего для них страшнее, чем признаваться в собственных ошибках. Вот я – лох. Да, мне офигенно сложно признаваться в этом, но факты на лицо. Л. О. Х.
Несколькими часами ранее, я лишился своей сумки, и всего, что находилось в ней – денег, ноута, вещей и смартфона. А еще, той «дешевенькой» штуковины, которую вез на подарок Джесс. Только лох мог лишиться всего этого одним махом.
Снег хрипит под ногами, как больной старик - мерзкий звук. Но он не лучше стонов и завываний метели – адская симфония, от которой мне уже порядочно заложило уши. Так, должно быть, отпевают покойников. Трагично и надрывно. А что, если вьюга рыдает по мне?
Остановившись, я стащил с руки кожаную перчатку, что бы протереть лицо ладонью. Пальцы, откинувшие с глаз сырые, слипшиеся пряди не слушались, будто и не мне принадлежали. Поддаваться панике, в такой ситуации, означало погибнуть. Посему, я старался не падать духом, и продолжать движение, хотя бы потому, что движение, это жизнь. Тепло. И единственная надежда выбраться к дороге. Стоя на месте, я бы ни к чему, и в прямом и в переносном смысле, не пришел, и врядли дождался бы помощи.
Жмурясь от жалящей, снежной россыпи, что ветер бросал мне в лицо, я всматривался в нечеткие очертания деревьев, на фоне грязно-серого, мрачного неба. Одни сосны кругом. Трассы или хотя бы какой то проселочной дороги, и близко не видать. Так, куда я, сучью мать сейчас иду? Просто трачу последние силы, что бы через час-другой рухнуть мордой в снег и уже не подняться?
Никогда не любил, и уверен, не полюблю зиму. Один вид падающего с небес снега, вызывает во мне мелкую дрожь. Да, я теплолюбивое, уязвимое, гипотоническое существо. На морозе, у меня моментально мерзнут конечности, и начинает хватать сердце. Да что там, руки и ноги, даже при повышенной температуре тела, всегда оставались холодными. Лягушонок. Ласково отзывалась обо мне моя бывшая девушка, в самом начале нашей совместной жизни. Слабак! Проорала она мне напоследок, когда уходила из квартиры, которую я снимал для нас двоих. Следом за ней тогда за порог вышел высоченный парень, что минутою назад двумя ударами едва не даровал мне инвалидность. «Слабак», согласился я тогда молча - молча, потому, что с переломанной челюстью говорить не имел возможности.
«Слабак, кретин и гребаный авантюрист! А еще… вечный лузер!» Поддержало меня морально подсознание, только дай я ему зацепку – а если, из этого леса мне уже никогда не выбраться?
В совершенно неподходящий момент, я друг понял, что очень хочу пить. Так сильно, что хоть бери и суй в рот пригоршню снега. Идея не из лучших, мрачно отрекся от подобного эксперимента я, продолжая свой путь в предположительное никуда. Будь у меня мой мобильный, посмотрел бы который час – уже не меньше пяти вечера, если спускаются сумерки. Джесс будет ждать меня с семи. Только я, по-моему, сегодня, (страшно представить, что вообще никогда), так и не появлюсь. Я бессмысленно ощупал карманы куртки, заведомо зная, что ничего в них нет. Вещи, которых ты лишился, приятель, сами собой не вернуться. Разве что, те дружелюбные парни внезапно раскаются в содеянном, и отправятся на твои поиски, что бы возвратить отнятое. А? как тебе такой вариант развития событий?
Я ненавидел ситуации, которые вынуждали меня опускаться до разговоров с самим собою. Хотя, почему бы и нет, если уж рядом никого живого не наблюдалось?
Придерживавшийся отчаянного принципа «все или ничего», я, если на то пошло, всегда предпочитал впадать в крайности, чем плесневеть, засиживаясь на одном месте. И нет в том ничего удивительного, что принимая во внимания и финансовые и прочие трудности, которыми сопровождалась моя поездка в Сноубэй, я все же решил принять приглашение Джесс и попереться в сие Богом забытое место. Чего не сделаешь, ради любимой.
Присущая мне нездоровая привычка анализировать едва ли не каждый свой шаг, привела к тому, что на этот раз, измерявший окоченевшими ногами снежные сугробы я, пытался выяснить, к кому отношусь. К пессимистам, или оптимистам? К общему состоянию пиздец-какого-замерзания, ненавязчиво прибавлялось странное чувство дискомфорта. Пошевелив пальцами руки в кармане, я понял что не так. Перчатку потерял. Лох потерял перчатку.
Краски вечера темнели и множились, сумерки, какими я привык их видеть, несмотря на белоснежную пелену метели, обращались чернотой. Кто бы мог подумать, что вездесущий белый, по мере опадания на землю ночи, станет неожиданно мрачным и бесцветным. Небеса, с которых бесконечной рябью сыпал снег, казались беспроглядным свинцовым куполом – отсюда и темнота.
Наверное, все-таки оптимист, продолжал я внутреннюю дискуссию со всегда оригинальным и умным собеседником – собою. Не причитаю, не ору, сложив ладони лодочкой, глупое «на помощь!», не сижу под сосной, читая молитву, ведь прекрасно понимаю, что даже самый верующий человек, в подобной ситуации догадается вспомнить мудрую поговорку «помоги себе сам». Я не сетую на судьбу и никого кроме себя еще не начал проклинать… хотя, когда это случится, почему то уверен, что первой в списке будет Джесс. Оптимист имеет право обвинять в собственных неудачах девушку, с которой у него вроде бы складываются романтические отношения? Имеет, если это мнительный, малодушный и эгоистичный оптимист. Вот как я.
Гонять по сознанию подобный бред, было весело. А даже если нет, то хотя бы не опасно. Опасным казалось углубляться в размышления – что, если я бреду в противоположном от Сноубэй направлении? И, в идеале, сколько километров тогда мне нужно будет протопать до ближайшего населенного пункта? Сколько там было на электронном привокзальном градуснике, минус девять?
Задеревенелыми пальцами снова подергал, ранее, до конца застегнутую молнию куртки. Оптимист я или нет, а при таком раскладе, замерзну раньше, чем наступит рассвет.
Джесс была так любезна пригласить меня на свой день рождения, на родину ее родителей, где любезная Джесс по каким то своим соображениям решила отмечать этот праздник. И предполагалось, что любезные родители, черт меня дери, разлюбезной Джесс, захотят познакомиться с тем, кого их дочь считает своим парнем. Сейчас так уместно вспоминая предыдущие любовные опыты своей жизни, я не мог с уверенностью сказать, будто принял верное решение, добавляя в список своих самых необдуманных поступков, поездку в Сноубэй. Сейчас сидел бы в студии, читал с монитора смс-ные поздравления, и озвучивал в эфире. И как обычно, перся бы от того, что меня слушает каких-то там, по статистике, сорок тысяч горожан. Угораздило же меня, позавчерашним утром, проснувшись с Джесс в одной постели, и еще окончательно не протрезвев, подумать «она такая классная… между нами, определенно что то есть. И секс был на высоте! Эээ… пожалуй, сделаю ей приятное, и наведаюсь к родителям».
Итак, припорошенный, во многих местах обмороженный оптимист подвел для себя неожиданный итог – не стоит принимать серьезных решений после хорошей пьянки и качественного интима.
Это было как озарение. Как глоток воздуха, в безжизненном вакууме космоса. Сквозь плотную снеговую завесу, я отчетливо видел желтоватые пятна искусственного света. На глаз определить расстояние до внушительного строения, в котором меня ждало и спасительное тепло и доступ к средствам мобильной связи, было сложновато. И потому, что бы ни терять, ни секунды, я, собирая последние крохи физических сил, бросился на этот свет.
Ворота, сравнительно невысокого, решетчатого забора, что, если оценивать стоимость самого дома, по всем правилам обязаны были работать на электронике, оказались пофигистично распахнуты, и чуть ли не на метр завалены снегом. Пробираясь через сугробы, я с интересом замечаю, что под толщею снега весь двор, подъездные пути, и даже пологие ступени парадного входа. Впечатление, что хозяева как минимум со вчерашнего дня не покидали пределы дома. Многолетние сосны и ели росли прямо под окнами, местами, полностью закрывая ветвями последние. Причем расположение деревьев было настолько хаотично, и порой, неуместно, будто являлись они не искусственным насаждением, а следствием абсолютной незаинтересованности проживающих здесь людей, в красоте и порядке участка.
Уже почти не открывая залепленных снегом, слезящихся глаз, я, тяжело дыша, добрел до входа, и с трудом преодолел почти полностью скрытые в сугробе ступени. Припадая к массивной бронированной двери, начал молотить по ней руками, лишь спустя какую-то минуту соображая, что уместнее было найти звонок. Кем бы ни являлись хозяева, я надеялся, они не расценят мои настойчивые стуки, как неуважение, или угрозу. Черт, суки, мать вашу, откройте же двери, одинокий путник хочет в тепло! Это я про себя, не вслух. Хотя, еще немного времени на минусе, в ожидании глухого хозяина сего странного роскошно-запущенного поместья, и мой, обычно вежливый рот начал бы изрекать и куда более сочные выражения.
С характерным звуком выходили из пазух замка, стальные задвижки. Я напрягся, выравниваясь в струну, цепляя на лицо невозможно вежливую, измученную улыбку, незваного, замерзшего гостя.
Дверь с низким скрипом отворилась, и поток теплого воздуха обдал меня с ног до головы. На пороге стоял… конечно же ты, хотя, на тот момент, это ясное дело, был просто незнакомый мне высокий тип, в спортивном костюме.
-Здр…здравствуйте! Мне так стыдно навязываться вам, но со мною произошла крайне неприятная история…- начал я, вымученно скалясь, ощущая, как неестественно криво растягиваются замерзшие, дрожащие губы. - Я обо всем расскажу, когда пустите в дом. Если можно, я воспользуюсь вашим телефоном, и позвоню своей девушке, она сейчас в Сноубэй. Меня… эээ… обокрали и выкинули из машины…. Я брел по лесу….
Ты смотрел на меня без какого либо выражения на лице, совершенно равнодушно, и от этого мне становилось еще холоднее. Слова, такие вроде бы необходимые сейчас, толпились в горле, застревали. Взгляд твоих ледяных серых глаз, был непроницаем, сбивал с толку.
- Хочешь войти внутрь? – как то уточняющее спросил ты, когда тишина, после моей неудавшейся просьбы стала неуютной, почти физически ощутимой.
Я облегченно вздохнул, кивая, снова изображая улыбку, хотя на самом деле, начинал кипеть внутри. Неужели, при взгляде на заиндевелого, удивительно каким монахом вертикально стоящего, пока еще говорящего человека, не понятно, чего он хочет? Но грубить было нельзя, черт тебя дери. Нельзя же?
Лишь на миг, уголки твоих узких губ дрогнули, будто ты собирался улыбнуться, выказать удивление, заинтригованный разглядыванием своего вечернего гостя. Секундою спустя, раздражающе красивое, как для мужчины, лицо, снова стало беспристрастным.
- Я тебя не впущу. И не вздумай больше молотить в двери, или кричать, мешая мне работать. – А после, ты преспокойно закрыл перед моим носом дверное полотно.
Наверное, я выглядел по-дурацки в эти минуты. Рассерженный, шокированный и, каким то хером, смущенный. Странно, что в моей душе оставалось место для абсолютно ненужных на данный момент угрызений совести – мешать, человеку работать, это плохо. Руки, взметнувшиеся, было повторно постучаться, неуверенно опали, повисли вдоль тела. Сколько раз мне еще необходимо было разочароваться в людях, что бы усвоить для себя – никогда и ни от кого не жди помощи. И верно, чего ради, ты должен был впускать незнакомого человека в свою обитель? Мало ли, что на уме, у запорошенного с ног до головы, посиневшего меня! Гляди, наброшусь…. На твоем месте, вполне вероятно, я поступил бы так же. Плевать, что вокруг на расстоянии нескольких километров не единой живой души. Плевать, что к ночи мороз крепчает. Откуда-то же путник явился? Наверное, по твоей логике, туда я и должен был возвращаться….
-Мудак! Вот кто ты! Трусливый козел с бабской мордой! Спортсмен херов! Ха…
Зачем я проорал последние две фразы, для самого оставалось загадкой. Так взбесила твоя внешность, с которой, разве что мелькать на киноэкране? Или одежда, что была на твоем теле? Хилый я никогда особо не дружил со спортом, еще в школе был освобожден от всех уроков физры, по той причине, что практически после каждой пробежки у меня из носа хлестала кровь. Я как бы и не являлся атрофированным дистрофиком, но так повелось, что редко перенапрягал себя физическими упражнениями. А тут ты, мало того, хладнокровный ублюдок, так просто оставивший помирать на своем пороге несчастного, замерзшего парня, да и еще имел наглость предстать предо мною в спортивном костюме. Стильный-сильный-спортивный, да? Вон сколько у меня комплексов, выходит….
Я принялся тарабанить в дверь кулаками, а когда те немного отогревшись от ударов, жалобно заскулили болью, подключил к работе свои занемевшие ноги. Молотя носками по неприступной, мощной дверной стали, наслаждался дешевой радостью слабака – грохот стоял приличный. Завывания снежной бури не могли поглотить этот звук, и ты, неприветливый злобный хозяин, в какой бы комнате дома сейчас ни находился, не слышать мои стуки просто не мог.
-Тебе косички заплести, педик? Патлатый ублюдок, блядь! Че, мешаю, да? Работаешь? Интересно, что ты там делаешь….– ах, прелесть, а не голос. Но язвами не рождаются, ими становятся. Сам ведь довел. Если терять мне уже нечего, то почему я молчать сейчас должен?
Неожиданно закашлявшись, я согнулся напополам, горло досадно першило. Водички бы. А лучше, чего погорячее… или, на худой конец, по-горячительнее….
-Так нельзя поступать с людьми, сечешь? – продолжил я, едва приведя в боле – менее сносное состояние саднящее горло. Нет, я, правда, старался. Выкладывался по полной, барабаня в дверь носками и, с разворота, каблуками ботинок, матеря тебя. – Дай мне хотя бы телефон, я позвоню… блядь, я же здохну здесь до утра! Смотри, темень уже какая!
Меня всего трусило, и я не знал от бессильного гнева или от перемерзания больше. Волосы на голове взялись одним сплошным коржом, падая на лоб царапающей тяжестью. А вот ног, наверное, вообще бы не чувствовал, не разогревайся я тем, что последние пять минут настойчиво высаживал твои двери. Мне хотелось так думать, но на самом деле, кроме гулких звуков, что обязаны были хорошенько подпортить тебе настроение, я прекрасно понимал – большего не добиться. И уж, ясное дело, мне не под силу выломать эту долбанную бронированную дверь.
-Я желаю, что бы тебя вот так же само не впустили, когда будешь подыхать! Да что же я тебе такого сделал, что не можешь оказать человеку элементарную помощь? А? Выйди, поговори со мной, мудак! – и напоследок, совсем надрывно, с мстительной обидой. – Так и знай, моя смерть, козел, будет на твоей совести!
Отчаявшись добиться правды, сам уже не веря в ее существование, и в тот миг, находя силы поставить самого себя на твое место, и оправдать, я внезапно смирился с происходящим, заваливаясь задницей на верхнюю ступень лестницы. Ноги по колени провалились в снег, но, забавно, никакого дискомфорта, я уже не ощущал.
-Что ж, я никогда не любил зиму… сраные холода! Чертова метель….
Я запрокинул голову, подставляя лицо под летящий с сизо-черных небес рой снежинок. Снег, неожиданно мягкий и уже совсем не холодный, щекотал мои губы, тая в облачке дыхания. Накатила внезапная слабость, казалось, еще немного, и я усну, сидя прямо на заледеневшем мраморе ступеней. В первый, и должно быть, в последний раз.
Трудно описать все буйство эмоций в следующий десяток секунд. Когда дверь за моей спиной открылась, не скажу, что сразу подорвался на ноги - сил для такого маневра не оставалось, но вздрогнул, и невольно подался назад, собираясь обернуться. В голове промелькнуло что-то на подобии «этот придурок таки пожалел меня! Вышел ко мне!» Не помню, успела ли пробежать по застывшему, скованному холодом лицу, глупая радостная улыбка….
-Я просил тебя не стучаться? Короче, допизделся, парень.
Шелест воды, льющейся на голову, оглушил меня, а все имеющиеся на теле нервные окончания, оголились. Сердце пропустило удар, из легких вырвалось нечто, в иной ситуации способное сойти за возмущенный крик. Дыхание оборвалось, как если бы кто выбил дух из грудины сильным ударом. Струи воды текли по волосам, прибивая их ко лбу, куртка заметно оттягивала плечи. Ты… ты… облил меня?? Я проглотил матерную фразу, повисшую на мокрых губах, поперхнулся проклятием, несграбно поднимаясь с лестницы.
Ты стоял в шаге от меня с пустым пластиковым ведром в руке, и в застывшей позе читалась явная угроза и презрение. При всем идиотизме подобного поведения, я, неожиданно, испугавшись твоего взгляда, повержено опустился назад. Комично смотрясь в своем гневе, начиная трястись, как лист на ветру, но упрямо сжимая кулаки для драки, я все это время не отрывал от тебя глаз. Твою ж сучью мать… Настолько красивого мужика, мне еще никогда не доводилось видеть. Настолько подонка. Настолько ублюдка. Ты был уникален!
Я еле подавил в себе потребность разрыдаться, такую позорную, одновременно, такую естественную сейчас. Явление небесное - стоящий в кругу света, льющегося с холла, ты, смотрел на меня, будто я был жалким ничтожеством. Комком грязи, налипшим на хозяйские ботинки. При всей своей врожденной физической слабости, я еще ни разу не испытывал настолько удушающего желания расплакаться в присутствии незнакомого человека.
-Я… ты… вот долбоеб….. –понимая, что на большее, не способен, что просто теряюсь, наколотый на лезвие твоего стального взгляда, я стыдливо взвыл, пряча лицо в ладони.
-Отогревайся, мразь.
Дверь за моей спиной захлопнулась, поразительно, что ты не выказывал ярости, предельно спокойно защелкивая замки. Вой снежной вьюги, свистящей в ушах, грубо выпихнул меня обратно в суровую реальность морозного зимнего вечера. Морально сломленного и насквозь прошитого рябью колючей физической боли, меня.
-Ты просто поразительная гнида….
Выдохнул я, понимая, что смеюсь. Истерично и громко, как шизофреник, которому дали втянуть дорожку. Вот теперь, я могу с уверенностью сказать, что замерзаю. Вот теперь, это несомненно произойдет.
Под закрытыми веками растекались радужные круги, будто кто обитающий в моем сознании умокал фломастеры в мазут мыслей. Зубы цокотали, и помимо дыхания наружу выходил полу-хрип полу-стон. Одежда успела основательно пропитаться водой, прежде чем заледенеть – я понемногу превращался в окаменевшее изваяние, огромный хрустальный осколок, с временно стучащим внутри горячим двигателем. Я обхватил себя руками, утыкаясь лицом в колени, и снова смеясь. Выходило довольно жутко. В голове же было на удивление глухо и пусто – звуковое сопровождение всего суетного, живого во мне, по неведомой причине, умолкло.
Варварски вырывая из чудесной, сладкой полудремы забытья, твои руки, держа меня за шиворот, безцаремонно тащат по крыльцу, через порог. Свет неприятно жалит глаза, а мрамор пола больно лупит по спине, брось ты меня в холле, как мешок с овощами. Входная дверь закрылась, и давящее на, казалось, ссохшиеся от сухого морозного воздуха легкие, тепло, кольцом смыкается вокруг меня. В этот момент, я окончательно вернулся в реальность, постанывая от неприятной тяжести в конечностях, и яркого света, над головой.
-Давай шевелись, поднимайся! - ты не сильно пнул меня тапком в плечо, отходя в сторону сразу же, как только я смог обернуться на голос. - Я приготовлю горячую ванну. Третья дверь по коридору.
-Эээ.? С чего это ты…вдруг?- зло вспыхиваю я, неуклюже поднимаясь, становясь на четвереньки, на колени, и с ужасом понимая, что на этом – все. Прямо сейчас встать во весь рост не смогу. – Спрашиваю, зачем впустил меня, не ссышь, что я тебе что-то сделаю?
Ты приостановился в дверном проеме, за которым начинался просторный, погруженный в полумрак, коридор.
-Земля сейчас мерзлая. Куда мне потом девать твой труп? - И отправился дальше, даже не удосуживаясь посмотреть в мою сторону.
Вот уж не думал, что мне придется заново переживать свое рождение. Но в ванне оказалось настолько хорошо, что я напрочь потерял голову от счастья, и разве что не мурлыкал сытым котом. Для отчетности скажу, что радости этой предшествовали несколько десятков минут адских пыток, пытайся я погрузить свое замерзшее, синюшно-бледное тело под теплые струи. Ноги и руки сводило судорогой, кожа багровела, и просвечивала густой сеткой капилляров. Я кривился и проклинал личности всех, кого мог упомнить, пока, наконец, превозмогая жжение и дискомфорт, стоная и причитая, не заставил себя полностью опуститься под воду.
Жар расходился по телу, заполняя меня собой, проникая в каждую клетку организма, лаская и баюкая воспаленные узлы нервов. Пар эфемерными витками поднимался с воды, становясь основой для моего сбившегося дыхания. Но каждый раз, когда выдыхал, и моя грудь выходила на поверхность, я снова чувствовался разгоряченной кожей, чужой, пугающий холод. Холод, как фобия, как кошмарный сон.
В общей сложности я провел в ванне больше часа, пока не размок и не согрелся настолько, что теперь должен был походить на парующего румяного младенца-переростка.
Обтершись банным полотенцем, а второе, то, что поменьше повязав на голову, я, надев найденный на вешалке махровый халат, пошатываясь от приятной слабости, вышел из ванной. Теперь предстояло самое сложное испытание – пересилить себя, отправляясь на твои поиски.


  Профиль автора

  Показать сообщения только автора темы (marta buzhe)

  Подписаться на автора

  Добавить тему в подборки

  Модераторы: yafor; Дата последней модерации: -

...

marta buzhe: 18.12.10 23:03

часть 2.
особо брезгливых прошу удалиться!! хм, рейтинг автора обязывает...

К счастью, но как я подумаю уже спустя какие-то десять минут, как раз к несчастью, и на мою беду, хозяин дома сам нашел своего проблемного гостя, едва тот вышел из коридора. Окинул претензионным взглядом, тяжелым и суровым, но одновременно, каким-то усталым. Первой моей мыслью было извиниться, черт знает за что – халат, нельзя было брать?... твое любимое полотенце? Нет? Что тогда?
Я почувствовал что краснею, и не по причине воздействия на организм горечей ванны. Я ответно рассматривал тебя, забывая о том, насколько наглым это может показаться, насколько глупым и смешным одновременно. Ты же, мать твою, мужик. Да, единственный такой в своем роде, вызывающе привлекательный, и злой, как гребаный демон, о чем без какой либо запинки мне кричали твои кобальтово-серые, отливающее сталью глаза. Но мужик же, блядь! А я, являясь парнем не в меньшей степени, чем ты, по всем правилам не должен был ТАК таращиться на себе подобного.
Зажмурившись, словно пытаясь согнать с души минутное наваждение, я произвел глубокие вдох\выдох. Только трезвость ума могла помочь мне пережить, сегодняшнюю, на цыпочках крадущуюся, и ничего хорошего не предвещающую суку ночь.
Ты, кивком приглашаешь меня, направляясь к лестнице на второй этаж. Стараясь унять непонятную дрожь в руках, я, пользуясь тем, что не видишь этого, поднимаясь следом за тобою, воровски осматривался по сторонам.
Холл был просторен, как и все здание в целом. Но, как и в случае, фривольно растущих во дворе елей, вместо ожидаемой роскоши и шика, в твоем доме царил общий дух похуизма. Не бардак, конечно, просто хаос. Ни тебе шаблонной огромной люстры из хрусталя, ни ковровых дорожек, с ворсом в три пальца и золотыми нитями в орнаменте, ни кованых перил на лестнице, ни дорогих картин на стенах…. Хотя, картины все-таки имелись. Вернее, увеличенные до размеров настоящих художественных полотен, черно белые, авторские фотографии в деревянных рамках. Они, по моему смелому предположению, все как одна, изображали того же самого человека. Зазевавшись, восхищаясь фотоснимком - плавно изогнутой линией обнаженной спины, под россыпью мелких кудрявых прядей, я пропустил тот факт, что ты с откровенной неприязнью смотришь на меня.
-Это… кто? – по лицу твоему заметно было, что интересоваться подобным не нужно. Лишнее. Но я все же рискнул.
Задумавшись, на долю секунды, ты внезапно отводишь глаза, чуть слышно вздыхаешь, поведя плечами, словно тебе зябко.
-Один хороший человек. Он раньше жил здесь. – Вот. А мне казалось, как минимум пошлешь нахер.
Я кивнул, что понимаю. Но нет, я нихрена таки не понял. Судя по фото, хороший человек был парнем, и не просто парнем, а довольно таки красивым парнем. Скорее всего, моделью. И он жил здесь?
-Знаешь, моя девушка тоже фотограф. У нее завтра день рождения, я к ней и направлялся, в Сноубэй… вез на подарок камеру, новинку года, марки «Кэнон»… Эээ… ты же тоже фотограф, да?
-Уже нет.
Отрывая двойные деревянные двери, ты жестом предлагаешь мне войти. Переступая порог, я оказываюсь в большой, на первый взгляд, мрачной гостиной. Г-образный мягкий уголок с высокими спинками, небрежно накрытый тремя, даже по цвету не сочетающимися покрывалами. Из темного дерева открытые полки для книг и журналов под одной из стен, у другой, на высоком старинном комоде, музыкальный центр, вынутые из коробочек, сваленные в кучу, пускающие зайчики от лампы, диски. Перед уголком, на стеклянном журнальном столике, вазочка с печеньем, две початые бутылки спиртного, и один стакан. Предположение, что ранее крутилось в моей голове, невольно подтверждено – ты живешь один. Отвлекающий от всего гнетущего, ход - малахитово-синий ковер по центру гостиной и тяжелые, темно-изумрудные портьеры на окне. Комната, навевающая расслабленность и… депрессию.
-А телевизор ты не смотришь?
Я пытаюсь казаться дружелюбным, но, наверное, хреново выходит.
-Не в гостиной. – Отвечаешь ты, и я, почему то чувствую себя полным идиотом. Верно, эта комната далеко не единственная в здании.
Не дожидаясь разрешения, заваливаюсь на уголок. Все потому, что ноги гудят, и спину неприятно ломит. Перемерзание, хреновая штука.
-Выпей. Станет легче. – Ты наливаешь с одной из бутылок, совсем не много, грамм пятьдесят-семьдесят может, и резким, даже нетерпеливым движением отправляешь стакан по стеклянной столешнице в мою сторону. Едва успеваю поймать.
-Виски?
-Трезвенник?
-Да нет… - Втягиваю тяжелый запах, непроизвольно кривлюсь. – Пойдет. – Опрокидывая в себя содержимое стакана, стараюсь не закашляться. Настолько крепкое спиртное пью я редко. Вообще то, вру, самое крепкое, что употреблял в своей жизни, вино. Слабак, черт меня дери!
-Легче. И, правда. – Кошусь на тебя, стоящего по ту сторону стола, задумчиво и без каких либо стеснений рассматривающего меня, пристально и детально. Будто собираешься оценивать мою внешность по частям, и потом писать доклад о каждой.
Офигенно сложно, сдержаться, и не укрыть тебя матом, за столь явное проявление любопытства. Но, в итоге, это твой дом. А я здесь, лишь как не внушающий доверия, появившийся хрен знает откуда, и плетущий всякие небылицы, незваный гость. Что ж, смотри, изучай, мать твою.
- Знаешь, обычно я никого не впускаю в свой дом. Здесь больше года никого не было чужого.
- Да? Спасибо, что сделал исключение для меня! – я снисхожу до улыбки, нервозной и едкой. Сердце в груди начинает танцевать, толи от виски, толи от нервного напряжения – глядя на тебя, я готов закричать от отчаяния. О чем, черт возьми ты сейчас думаешь? То, что с нездоровым блеском плещется в глубине глаз, ненависть? Гнев? Желание причинить боль?
Последнее, совершенно абсурдно, если считать, что ты, как бы там ни было, но все равно спас меня, затаскивая в дом, и даже разрешив воспользоваться ванной.
- Ты еще пожалеешь о том, что находишься здесь. – Впервые улыбаешься, не хорошо так, мстительно.
Я сглатываю, отводя взгляд от твоей высокой, статной фигуры, теперь еще больше внушающей мне неприязнь. Я терпеть не мог тех, кто пытался меня запугать. А учитывая мое, ранее, совсем хиленькое телосложение и слабое здоровье, желающих находилось много. В школе, дабы сохранить чувство самоуважения и какой ни есть авторитет у сверстников, я дрался почти с каждым задирой.
-Не пялься на меня так, будто сожрать собрался! – Набираюсь храбрости, снова перевожу взгляд на тебя. Обычный мужик в спортивных тряпках не может выглядеть настолько роскошно и привлекательно. Хер с ней, со злостью, скрипя зубами, но я бы мог признаться самому себе, «в нем все идеально», если бы не понимал и башкой и сердцем, даже определение «идеально» дешево применять к тебе. Руки перекрещены на груди, взгляд суров и холоден, как погода за окном. В светло-русых, спутанных прядях, играют блики искусственного света.
-Налей себе еще.
-Звучит как приказ. – Ощетиниваюсь, но в следующий миг, рука уже тянется за бутылкой. Объяснил бы кто, какого хера так дрожит. – Ты зачем меня водой облил?
Вторая порция виски пошла легче. Только и всего – кровь прилила к лицу, и изображение комнаты на миг покосилось в сторону. Зато страх, чертов страх, кажись, затыкает свою пасть…..
- Затем, что ты отрывал меня от работы. И оскорблял меня.
Блядь… ну не таким же тоном! Хладнокровная патлатая гадюка!
-И… что это за работа? Скажешь? – сжимаю губы, и тебе, ясный свет, заметно, что я нервничаю, ограничиваю себя в словах, опасаясь, как бы ни сболтнуть лишнего. Алкоголь отлично развязывает языки.
- Пишу роман.
- А ты, погляжу, немногословная тварь… - хихикаю, больше не имея сил сдерживать противоречивые эмоции. Что ж, разве это так постыдно, всем сердцем ненавидеть того, кем против твоей собственной воли восторгается впечатлительный разум?!
- Тебя быстро развезло, парень. Как зовут то?
Я продолжаю глупо хохотать, прикрывая лицо ладонью, и замечаю, что тебя нет на прежнем месте, лишь когда высокая тень загораживает мне свет. Когда успел обойти стол? Смех застряет в горле, и затихает, как уснувшее дитя.
- Фокс. – Я съел свое имя. В любом случае, настолько тихо и придушенно я еще никому не представлялся.
- Чем то похож. – Твоя ладонь тянется ко мне, кажется, отпрянуть элементарней некуда, но что-то пригвоздило к месту, не дает сдвинуться, ни на сантиметр. Ты снимаешь полотенце с моей головы, и влажные пряди рассыпаются вокруг лица.
«А тебя как… как зовут?» Вот-вот спрошу я, вежливо отсаживаясь в сторону, продолжая нормальный диалог между двумя незнакомыми парнями, которые еще немного, и станут знакомыми. Да хер там….
Дышу, приоткрытым ртом, испуганно пялясь на тебя, молчу, и считаю удары сердца. Слишком частые.
- Не надо так смотреть, Фокс. Ничего я с тобой не сделаю. Просто приму скромную плату за спасение.
Неправдоподобное, неприсущее великолепному тебе, выражение лица. Кровь стынет в венах, когда смотришь на меня с неприкрытой тоской, глубину которой не измерить даже самым пытливым взглядом.
-Плату? – и о чем это он? Черт его знает. Да, черт, не я. У меня мозги от виски сплавились в покореженную массу.
Ты киваешь, делая еще один шаг вдоль дивана, останавливаясь прямо напротив меня.
-Лови уникальные моменты. Таким уязвимым как сейчас, меня уже никто кроме тебя не увидит. – Раздвигая мои колени, ты придвигаешься ближе. Я как попавший под гипноз идиот, слежу за движениями иллюзиониста, не дыша лишний раз, и не протестуя.
По-мужски большие, и вместе с тем изящные руки, забираются в мои волосы, мягко тянут за них, запрокидывая голову на спинку дивана.
- Такой хорошенький. Просто пиздец.
Странно, но как раз твой мягкий, деликатный смех и выводит меня из ступора. Я с ужасом вижу, как ты одной рукой стягиваешь спортивные брюки на бедра, второй, продолжая держать меня за затылок.
-Я не… ты чего, сука! Уебок! – я вырываюсь, выскальзывая из твоего захвата, смешно ползу по дивану, пытаясь спастись бегством. – Совсем охренел?! Я тебе что, блядь какая то?
- Лисенок, не зли меня. – Ловишь мое запястье, быстро и умело. Неужели я пьян от ста граммов виски? Что? Пьян? Настолько, что могу позволить, что бы мне в рот совали чей то хер?
- Отпусти! Я не хочу! Не надо! – ору я, как потерпевший, отбиваясь от тебя ногами и руками. Хреново соображаю, что в съехавшем с плеча, развязанном халате, раскрасневшийся, возмущенный и беспомощно-злой, я вызываю в тебе, куда большую охоту сломить меня.
Ты обалденно сильный. И это не комплимент. Возможно, был бы им, не воспользуйся ты своей силой, что бы заломить мне руки за спину, грубо укладывая лопатками на диван, обездвиживая.
Смотрю на тебя снизу вверх, тяжело дышу, и ой как сильно хочу тебе вмазать. Разбить красивую рожу в кровь, вырвать из груди испуганный вопль! Блядь! Ну почему все не наоборот!
- Будь умницей, Фокс, и я не сделаю тебе больно. Идет?
Склоняешься надо мною, свободной рукой проводишь по щеке. Дыхание ложится на губы, невесомо и небрежно. Нет, целовать меня ты не собираешься. Мой рот должен проделать куда более грязную работенку.
Еще ниже, нависаешь каменной глыбой, и, запутавшись губами в волосах, тепло шепчешь висок.
- Отблагодари меня за добрый поступок, и мы квиты. Или твоя жизнь не стоит какого то сраного минета?
Уверен, что стоит. Но не признаюсь в этом, даже на пороге смерти. Жаль, только ответа моего ты не ждешь, рывком, усаживаешь, вдавливая спиной в подлокотник, зажимая моим же телом, мои безучастные руки. И кого заботит удобство Фокса? Тебя? Нихера!
Я понимаю, что куда слабее тебя, что мне не вырваться, и умный бы, на моем месте, и попыток не производил. Но пускай я глупый, зато все еще гордый.
- Мразь! Жестокая пидарастическая мразь… - ворочаюсь я в твоих руках, мотаю головой и низвергаю проклятья, пока крепкие пальцы не фиксируют мою голову в одном положении, так, что двинуться не могу. – Уебок! Кретин… Мра….
Член во рту – это не для меня. Отвратительно ощущение, совмещающее в себе позывы к рвоте и желание кричать от страха – воздуха явно не хватает. Пока я соображаю, довольно того, что вдыхаю через нос, сердце уже рвется из груди бешенной тахикардией. Я зажмуриваю глаза, что бы ни смотреть на тебя, и не видеть кошмара, в котором участвую.
- Укусишь – убью.
Странно, эта угроза звучит довольно правдоподобно. Я чувствую, как по щекам катятся теплые бусины слез, а губы дрожат, будто у меня есть возможность сейчас зарыдать вслух. Твой возбужденный член ритмично скользит мне в рот, упирается в щеку, ударяет о десна. Я обхватываю его губами, как только понимаю – так я могу хоть немного корректировать угол проникновения. Пускай, это не больно, а не больно, значит, не смертельно… черт… твою ж мать! Я всхлипываю, неожиданно сознав, каким ты меня видишь. Взлохмаченный и униженный, со слезами на глазах и чужим хреном во рту. Классно быть тем, кто имеет, а не тем, кого? Да?
Блядь, неужели мне сейчас было стыдно…перед тобою?
- Боже, сколько трагизма, Лисенок.
За этот смех, за этот ублюдочный хриплый смех, от которого у меня зашевелились нервные окончания, я решаю прикончить тебя, едва разберусь с минетом. Но следующие твои действия одним махом выметают из моего полупустого сознания, ни то, что подобные мысли, ВСЕ мысли, которые так оставались.
Забив на то, что я, при сильном желании, могу высмыкнуть из-под себя руку, ты обеими ладонями, под затылком и на подбородке, поддерживаешь меня, заставляя шире прежнего раскрыть рот. Я давлюсь и хриплю, проникай ты в меня куда глубже, достигая горла, и вызывая тем самым рефлекторные спазмы. Мне кажется, я задыхаюсь, боль обручем стягивает гортань, откуда-то из желудка поднимается волна протеста. Блевать хочу и дышать одновременно. Мычу, истерично ерзая по дивану, в то время как ты продолжаешь уверенно держать меня за голову, не оставляя шансов высвободиться.
-Ну –ну… просто расслабься… это не страшно… - секундная передышка, не иначе как для того, что бы ты невесомым жестом смахнул все еще влажные пряди с моего лица. Настойчиво впился взглядом в мой взгляд, перехватил своей рукой, взметнувшуюся мою. – Потерпи немного, Фокс.
И ты снова трахаешь меня в рот, и так же само глубоко, и ничуть ни медленнее, так, что там, в голове, и под закрытыми веками слезящихся глаз, взрываются всполохи. Сам того не понимая, я прислушался к тебе, и как то наверное, более правильно повернул голову, но боли больше не ощущал. Херову кучу прочих мерзких эмоций и раздражителей, порой, и близко не таких честных и правильных, как боль. Хуже, отвратнее. Но это была не боль, и все тут.
Я ненавидел… нет, в том то и вся абсурдность, себя, не тебя ненавидел! Ненавидел, за собственную слабохарактерность и физическую слабость. За то, что позволил тебя вставить мне в рот, не обагрившись до этого ни в твою, ни в свою кровь. Лучше бы ты избил, покалечил, и лишь после…. Растоптанная гордость валялась под ногами, а ты, в паре со мною, танцевал по ней, выписывая нехитрые пируэты – вперед-назад….
Как и полагалось последней ублюдочной твари, кончил ты тоже в меня. Спасло лишь то, что после этого, ты все-таки догадался почти сразу вынуть свой член из моего рта. Согнувшись напополам, я харкал и сплевывал твою сперму, с леденящим ужасом понимая, сколько уже успел проглотить.
- Теперь мы квиты. – Как бы подло и отвратительно это не выглядело, но далее ты потрепал меня по волосам, словно послушного пса по холке, в то время, как я, подавливая вырывающиеся наружу рыдания, растирал по щеке твою сперму и собственные, в три ручья текущие слезы.
- Пойду сготовлю что-нибудь нам на ужин. Отдыхай, Лисенок.
И, мать твою, твою сучью долбанную мать, ты преспокойно расправив свои спортивные брюки, неторопливо вышел из гостиной, чинно запирая за собою двойную дверь.
Виски отвратительно обожгло ротовую полость, но сейчас это показалось мне как нельзя кстати. Вроде произвел дезинфекцию, что ли. После недолгих препираний с самим собою, я согласился – не может быть ничего отвратительнее, чем рыдать сейчас как обиженная девчонка. Запахивая халат, потуже затягивая пояс, я поднялся с пола, шагнул к журнальному столику и налил себе полный стакан виски. В голове колоколом бил гнев, ненатуральный, синтетический, потому как, впервые настолько сильный. Я пока еще не хотел прислушиваться к тарабанящим о сознание мыслям потенциального убийцы, но перед глазами уже выплясывали кадры криминальной хроники – твое тело, порубанное на части, в далеких сполохах полицейских сирен. Они, по вине похуиста хозяина, не откинувшего снег, даже к дому подъехать не смогут. Рассмеялся я, упиваясь придуманной местью, и мало заботясь о повреждения, нанесенных собственной нравственности и гуманизму. Блядь, убийцей я не способен стать! Истерический смех, будто зацепившись за рваный край горла, прервался. В это несчастное, непорочное горло, ты посмел просовывать свой мерзкий член. Что ж, вместе с живучей стервой памятью, в душе, после недавних событий, оказывается, поселилось еще и смелое осознание – убийцей, твою мать, может стать любой.
- Вот найду тебя уебок, вцеплюсь в морду и буду… - неожиданно уверенный в своих силах, я выхожу в коридор, горя единственным желанием – отомстить за попранную честь. – Конечно, ты можешь избить меня… но… Черт, на месте разберемся.
Время становится мужиком, наступило! – почти неоном горит в мозгу призыв. Я ведь не шлюха бордельная, и даже не твоя телка, которую можно отыметь в рот, а потом умиротворенным голосом поставить в известность – идешь готовить ужин. Кому, ублюдок, нужен твой ужин?! Да я… тебя сожру сейчас живьем….
Сорокоградусная субстанция будоражит кровь, лупит в голову и охеренно подбадривает. Я чувствую себя готовым к любым неожиданностям, а в том, что приятных от тебя ждать, последнее дело, сомнений не остается. Рискнешь драться со мною? То, что нужно! Буду бить, пока не остановится сердце, вырывать твои патлы и вгрызаться зубами в проклятый, ехидный рот….
Замер, посреди коридора, догоняя, что это только что было. Ненависть, интимного оттенка? Твои гребанные губы, последнее, что должно меня волновать. Разве что, если удастся художественно расквасить их, выбив при этом пару зубов….
Былая прыть вернулась мгновенно, руки, сжатые в кулаки, подтянусь к груди, прямо в этот момент готовые наносить бесчисленные удары своему единственному обидчику.
-…Есть отварная говядина и суп с грибами. Что будешь?
Эээ…? Поперхнулся матом. Остановился, прислушиваясь к звуку проклятого голоса, доносящегося с лестницы. Или, ты стоишь на первом? Кухня ведь, там?
- Фокс, что ты будешь?
Радушный, мать твою, хозяин. Смотрю на свои дрожащие руки, и с отвращением понимаю, что по-прежнему боюсь. Тебя. Или до такой степени презираю, что просто понятия не имею, как мне поступать далее. Чувство, заполнившее меня, как гелий, пустой воздушный шарик, растекалось по организму, отравляя сознание тупой беспомощностью. Считаешь, что можно так запросто заставить незнакомого парня отсосать у тебя, о потом, мать твою, звать его ужинать? Интересоваться гастрономическими пристрастиями? Я прокашлялся, с жалостью понимая – в горле першило от слов, которые я так и не осмелюсь сказать тебе. Почему?
- Суп. – Тихо, так, что сам не расслышал. – Суп. Суп буду. – Пришлось прокричать. Твой дом огромен.
Секунды стекали, как растаявший на горячих ладонях снег. Голова лопалась на доли, переспевшим арбузом. Лох попал в переделку. Лох запутался и устал. Лох…. Черт.
На автопилоте, открываю дверь, по правую сторону от себя. Прилечь бы сейчас, что ли….
Включая свет, неожиданно всхлипываю, возвращая себе и трезвость мыслей и растерянное в неуместных переживаниях, самоуважение. А еще, логически обоснованную ярость, решимость и холодный рассудок. Бог, все же, на моей стороне. Спасибо, Боже!!
Я оказался в твоем кабинете, и как только понял это, понял и много другое. Именно здесь, по всей вероятности, ты проводишь большую часть своего времени. Спишь – кресло кровать, стоящее прямо по центру огромной комнаты, точнее, поперек ее, белело не заправленной постелью. Ешь – остатки завтраков\обедов\ужинов, в виде пустых коробок из-под пиццы и пластиковых тарелок и стаканчиков, выпирали из мусорной корзины. Салфетки, крошки и даже несколько яблочных огрызков, кокетливо украшали добротный деревянный стол. Блядь, мне сегодня реально повезет!...
…Но, главное, ты, работаешь здесь. Из принтера выглядывают страницы, они же на столешнице, неровными стопками, в единичных экземплярах, валяются на полу, и даже на разложенном кресле. Ты, псих, приятель… живешь этим романом, да?
Огибаю стол, ныряя в глубокое, кожаное кресло, клинически трясущимися руками, включаю компьютер. Херня… оригинал ты, каким бы долбоебом не был, будешь хранить именно в электронном виде. Ощущаю себя тварью, посланной с Небес, Священной Тварью, имя которой – возмездие! Ты трахнул меня, а я, трахну тебя! Еще более низко и извращенно, морально!
Монитор выдает, неожиданно интересную заставку, но я, как бы уже мог представить подобное. Тот же парнишка, что на вездесущих фото. Позирует, сидя на минималистическом диване, зажав руки между колен, кокетливо склонив голову на бок. Чем то на девчонку похожий, элегантный и чудовищно красивый. Я даже жалею, что фото черно-белое. Глаза светлые, огромные и глубокие. Какие, на самом деле? Практически насильно отрываюсь от разглядывания объекта твоей, блядь, неразделенной любви. Верно же? Красивый, самодостаточный гомик бросил другого, красивого гомика, не такого самодостаточного, и явно куда более ущербного. И теперь, этот самый второй гомик, то есть ты, изливает свое педерастическую печаль на несчастную, ни в чем не повинную бумагу.
Я хохочу, маленьким коварных дьяволенком – жертва, почти в моих руках. Вся правда то, на поверхности. Ты еще больший кретин и лузер, нежели я – прямо на рабочем столе, текстовый документ, «Ирвинг». Открываю – пиздец, никакого пароля!! Прокручиваю мышью на середину твоего низкопробного, но охеренно большого по объему, рассказика.
«…Ты был моим. Так много раз, и одновременно нисколько. Владел мною всецельно, обрушивая на червивое сердце источающие благодать потоки нежности…»
- Фууу… Пидорское чтиво! Причем, кажись, Ирвинг больше тебя, чем ты его, агась?- бормочу я, зло посмеиваясь, все еще не могу нарадоваться собственной смекалке и удачному стечению обстоятельств. Само провидение привело меня в эту комнату. Справедливость, твою сучью мать, во-сто-рже-ствуййййй!
Как можно избавиться от документа, что бы потом ты, ни при каких условиях не сумел восстановить его? Удалить? Нихрена! Мы не первогодки в этой школе! И даже лох быть гением способен!
Я копирую, переставляю местами, вырезаю куски из текста, кромсаю и уродую твой роман, меняю последовательность абзацев, стираю отдельные слова и целые главы. Еще никогда настолько примитивная и позорная месть, не выглядела в моих глазах почетной миссией. Я поступал, как последняя гнида. Ну и что? А хер совать в чужую глотку, хорошо? То-то же….
Наигравшись вдоволь, и проведя курсором по всему тексту, я понял, что начудил достаточно. Закрыл файл, удалил. Открыл корзину и очистил ее. Для пущей уверенности, влез в установленные программы и удалил и ворд, и винамп и все, с чьей помощью ты мог еще попытаться открыть восстановленный документ.
- Бинго! – из-за стола я встал героем. Но и это было далеко не все. С животной прытью мои руки рвали бумажные страницы, выдергивали их из лапок принтера, подбирали с простыни твоей писательской койки, и собирали с пола. Пропихнув ногою хозяйский мусор корзины, я ссыпал туда груду бумажных лепестков. Глаза сумасбродно бегали комнатой – ты куришь, нет?
С потрохами выдавая удивительную беспечность хозяина, ящички письменного стола оказались незапертыми. С другой стороны, если верить твоим словам, в этот дом уже год как не ступала нога постороннего человека. Вывод - от кого прятать? Да и что прятать, если уж на то пошло – триста с лишним страниц гейско-блядского бреда? А если уж не о твоем дерьмовом творчестве речь, то какие-то документы? Кому-кому, а мне они нафиг были не нужны….
Зажигалку я нашел в самом верхнем ящичке. Там же лежали не распакованные три пачки дорогих, крепких сигарет. Это притом, что на столе пепельницы с окурками не наблюдалось. Походило на то, что курить ты бросаешь - уже вроде как отучив себя от пагубной привычки, но все еще держа сигареты под рукой, на случай острой потребности в новой затяжке.
Уже задвигая ящик, я совершенно случайно заметил ярко-алый корешок книги, выглядывавшей из-под стопки бежевых, международных конвертов. Рука, зачем то, тут же потянулась за книгой, в то время как мозги прокручивали новую информацию, сопоставляли ее с обрывками из моей памяти. Выпившим был я, или нет, сознание мое, в вопросах анализа и проверок, хвала и слава, работало отменно. Но загвоздка была уже совсем не в том, сумей я вспомнить, или нет. Вспомнил. Но, поверил ли? Я пропустил несколько вдохов подряд. Это ведь… не ты?
Подушечки пальцев, недоверчиво, но трепетно, почти любовно, пробежались прохладной гладкостью обложки.
- «Привкус лжи», Матиас Вергони.
Это не мог быть ты. Не ты написал эту книгу! Бестселлер, про сорвавшую двоим проблемным подросткам крышу, безумную, опасную любовь. Про месть и отчаяние, бесконечное блуждание в лабиринте собственных комплексов и фобий. Лет пять назад, еще студентом, бессонными ночами я читал эту книгу. Она была первой и, если на то пошло, единственной, которой удалось пробиться к моему сердцу, тронуть его. Заставить поверить, что описанные события, реальны, а запретный роман двоих школьников, отображение внутренних переживаний каждого впечатлительного подростка. И я, стыд и позор, снова разговаривал с самим собою, хотя, о, карма, слова, вырывающиеся из-под дрожащих губ, обращены были к тебе.
- «Привкус лжи» не мог написать ты! Ведь тогда… тогда… ты, Матиас, тот, кем я восхищался, как гением!
…- окс, суп остывает! Эй, лисенок! Куда, черт возьми, запрятался?... – твой голос, уже совсем рядом, под дверью, и понимание этого одномоментно лишает меня способности думать и дышать.
-… и тот, кого я теперь так отчаянно ненавижу….

...

Romashka: 19.12.10 20:17

Ксюшенька,ты меня не перестанешь никогда изумлять!!!!!!
Вот это гамма чувств,эмоций и впечатлений!!!!
Даже не знаю,что написать,слова закончились....
Это - обалденно!!!!!!Жду,жду продолжение!!!!!!!!!!!!!

...

marta buzhe: 19.12.10 20:29

Лидусь, не вгоняй в краску!!

Это у мя от высокой температуры фантазия разыгралась))
насчет продолжения, уже пишу)завтра, думаю, выложу стр 10...

...

Romashka: 19.12.10 20:33

А что?Есть такие люди,у которых болезненное состояние вызывает прилив творческих сил!Весьма,между прочим,удачно!
Записываюсь в твои ярые поклонницы!!!!!
А если серьёзно - вообще-то,не люблю не нормативную лексику,но у тебя это гармонично с ситуацией.Из песни,как известно....
А ещё мне нравятся твои описания.Не только внутренних переживаний героев,но и внешних атрибутов,так сказать.

...

marta buzhe: 20.12.10 13:35

Слабонервных прошу удалиться))

С первых же секунд, мне жаль тебя. Так сильно, что ноет в груди, а глухие слезы начинают карабкаться по заиндевелой отвесной стене души. Я же вижу твой взгляд, когда он натыкается на мой силуэт, замирающий у стола, поспешно поднявшийся с кресла, все еще сжимающий руками заветную книгу. Ты разом выхватываешь из реальности всю картину в целом, не дурак же, и очень внимательный. В корзине у стола, ворох разорванных на мелкие части, страниц романа. В глазах твоего непрошеного гостя, испуг, каким он должен был быть у первобытного человека, во время раскатов грома. Монитор включенного компьютера бросает синеватый отсвет на мои руки, что дрожат, как у алкаша со стажем, или, вернее будет сказать, как у последней гниды.
- Фокс? – ты, для пущей уверенности, переспрашиваешь. Проходишь в кабинет, стараясь не делать резких, лишних движений. Мое имя – как удар хлыстом. На обнаженной материи сердца остается глубокая борозда.
Мне жаль себя. Теперь, по-настоящему жаль. Не имеет значения, что действовал я влекомый исключительно жаждой праведной мести. Обозленный, растоптанный твоей силой воли, и ведь, верно поступивший - целясь, по самому больному, достигая своей гребанной цели. Но сам факт – поступок мой, поступок гниды, потому как уничтожил я не что-нибудь, твой труд. Что ужаснее всего, лишь после понимая, КТО ты такой. Нет, будь ты даже сотню раз подряд Матиасом Вергони, это не оправдало бы совершенного надо мною акта насилия. В моих глазах, нет. Но ведь тебе, не нужны оправдания для собственных действий.
А для моих?....
- Да, мать твою! Я уничтожит «Ирвинга»! И с компа и распечатанную версию, доволен? Или где то осталась припрятанная копия?
Что нападение, лучшая защита, знают все. Но в моем случае, это выглядит, скорее, как брошенный в лицо опасности, бездумный вызов. Хорошо, что внутри остается еще достаточно ненависти к тебе, и храбрости, открыто выражать свои мысли. Плохо, что поверх моих личных оправданных эмоций жертвы, накладывается горьковатый привкус неправильности ситуации в целом, стыда, за содеянное.
Успеваю выйти из-за стола, и занять оборонительную позицию. Ты будешь бить меня – без вариантов. Но и я, что бы там тебе, уебок не показалось, тоже мужик, и пьян, или нет, драться умею, и стану!
Ты идешь ко мне, взгляд-стекло, отражающее свет, льющийся из фигурных светильников под потолком. Грозовые облака ласковее. Сталь отточенного ножа теплее. Пиздец так смотреть…. У меня подкашиваются ноги, и не факт, что в самое ближайшее время, я не упаду на что-нибудь стоящее поблизости. Время разбито на секунды, и наши асинхронные выдохи. Я даже не думаю молчать, и конечно, ни убегать, ни орать от страха, не собираюсь.
- Фокс-ты-уничтожил… роман? – Не нужно так, пожалуйста! Скребущийся о шаткую нервную систему, наигранно спокойный голос, калечит меня. Гуманнее было бы приставить дуло к виску, острие ножа к глотке, да что угодно, мать твою, но не ЭТО!
- И что? Ты даже паролем его не защитил!
А где аргумент – «ты перед этим заставил меня, делать тебе минет, долбанный гей!»?
- Я убью тебя.
И я, черт побери, верю в искренность твоих намерений. Для закрепления эффекта, плавными, перетекающими движениями, выше локтя собираешь рукава спортивной ветровки. Да, ты сильный, я уже знаю. И в этот момент, абсолютно невменяемый.
- Вот как? Почему же не убил сразу? Почему, влил в мою душу дерьма, вынуждая чувствовать себя вонючим педерастом!? – зная, что на большее, в плане красноречия, меня не хватит, и, видя, насколько ничтожное расстояние разделяет нас, спешу закончить. – Я только что узнал, что ты, автор моей любимой книги! Мать твою, ушлепок, я столько лет считал, что ты - идеал!
- Заткнись.
Недооценил я тебя, ей богу – пытаюсь перехватить летящую ко мне ладонь, и тут же, оказываюсь, согнут в три погибели, с вывихнутой за спину рукою. Матерясь, пальцами второй, тянусь к твоим ногам, намереваясь дернуть за брюки, повалить на пол, но получаю удар коленом в живот.
- Урод…. – хриплю, оседая на паркет, вместе с тем, недоуменно затихая – ты бьешь то, не сильно. Если бы я приложил сейчас тебя, то с чувством, по-настоящему. А ты просто прервал мою и без того неудачную попытку вырваться.
- Ты понятия не имеешь, о ком была моя книга…- Не давая шанса отпраздновать свободный вдох, цепляешь меня пятерней руки за волосы, тащишь на себя. Вот теперь – охрененно больно. Я мгновенно трезвею. – Я писал ее почти год. Знаешь, как это, год писать книгу?
- Не знаю… отпусти! Твою мать… Матиас! – глаза слезятся, но хер там, я позволю тебе снова увидеть меня рыдающим.
- Это означает, целый год провести в трауре, писать здесь, спать здесь, есть здесь, поминать его, здесь! Прямо здесь, ушлепок, ты по-ни-маешь??
Хватаюсь за кресло, перенося вес тела на все еще согнутые ноги, я должен встать, что бы бороться.
- Кого поминать? Ты… больной!
- Кого? – В расширенных, глянцево-черных зрачках не абы какое удивление. Гнев, вселенская тоска и желание размозжить мой череп об угол рядом стоящего стола. Нет, блядь, я обязан, уметь читать твои мысли? – Ты такой тупой, Фокс….
А дальше, ты смеешься, отворачивая лицо. Остро смеешься, опасно - парней, с таким смехом, закрывают в тихие, оббитые мягким, палаты. Голос чем-то сухим и шершавым елозит по коже, иначе, почему у меня мурашки бегут спиною?
- Отпусти меня, долбанный пидор! Псих-одиночка, блядь!
Обеими руками впиваюсь в стальные пальцы, не выпускающие прядей моих волос. Ты держишь меня, как марионетку на нитках, и будь я неладен, мало реагируешь на физические протесты своей ненавистной игрушки.
- Ты знаешь…. Я собираюсь тебя прикончить, за то, что втоптал в грязь мою память. Сечешь? – все еще смеешься, уголки губ расходятся в улыбке, фальшиво доброй, светлой. Из грудины, низким перезвоном льется музыка веселья. Но тебе далеко не весело. И хер с ним, признаюсь, мне тоже. – Я собирал слова из образов, воспоминаний, любуясь каждым кадром, в котором был он. Знаешь, я любил его. Как никого и никогда. Сечешь?
Смех, что просто обязан был закончиться истерикой. В противном случае, я сорву горло, верезжа от испуга – ты страшный, сумасшедший, непредсказуемый маньяк!
И вот теперь, прямо в мои губы - совершенная передача информации. Кормишь, взбитыми искусственным смехом, выдохами, разрешая понять, что так запросто можешь прервать мои.
- А ты, уничтожил мою память о том, кого я любил. Ты уничтожил часть меня, сечешь, Фокс?? Что мне следует сделать с тем, кто уничтожил часть меня? Убить.
- Ты первым причинил мне боль…. – шепчу я, потому что, кричать дальше, глупо. Ты, ведь, тоже не повышаешь голос, а мои нервы, как провода высотных столбов – отзываются на него напряженным стоном.
Не хочу, но смотрю, преодолевая гнев и испуг – твои глаза слишком близко. От нашего зрительного контакта, гудит в висках, и холодеет в области живота. Один и тот же человек не имеет права являться настолько гением, и настолько тварью. Или я в чем-то одном ошибаюсь?
- Прости. – Затихаешь, неожиданно ослабляя хватку. Я тут же машинально отнимаю одну руку от головы, хватаясь за спинку кресла – так куда удобнее стоять.
Поверить не могу – «прости»? Да, ты не прав, ты ушлепок и извращенец, а я, на деле доказавший красоту человеческой справедливости в нашем жестоком мире амбиций. Так? Почему же тогда, я сомневаюсь в услышанном?
Горе мне, и всем, кто позволит себе, даже на одно, ничтожно короткое мгновенье, усомниться в коварстве своего врага. Мрачная тень отчаяния, саваном застилает твои глаза, а я все так же смотрю в них, неотрывно, увлечено, как смертник, в бездну.
- Я извинился, Лисенок. Теперь я тебя прикончу.
Хер бы я молчал, вырывался б до последнего, как дезертир, перед расстрелом, скажи ты сразу, что задумал. Но, делая тебе скидку, предположу, может быть, только может быть, решение оказалось спонтанным и таким же неожиданным для тебя самого, как и для «лисенка». Сперва, ты великодушно собирался задавить меня, и лишь в процессе, какого-то хрена….
- Матиас?!
Ты, ловок, мать твою. Движения молниеносны и просты – отрывая мою руку от своей, ловко перехватываешь за запястье. Душишь мой голос, опускаясь на губы, своими. Это не поцелуй, удар, как минимум. Давишь на меня своим ртом, вынуждаешь запрокинуть голову, которую, твоя вторая рука, тут же умело подхватывает под затылок, увлекая вниз. Сейчас, твои губы жесткие, как прочная пластмасса, и их прикосновения невыносимо грубы. Ты надавливаешь языком, проскальзывая в мой рот, целенаправленно, дерзко, будто всю жизнь тренировался этому, как одному из способов подчинения. Неосознанно мычу, болтая рукой в воздухе, когда бросаешь меня по разложенное кресло, незамедлительно опускаясь следом.
Секунды на передышку, время помолиться, или попытаться снова взять себя в руки, что бы дать тебе, гребаный козел, достойный отпор!
- Матиас! Погоди! Блядь, что….
- Твое несчастье, что ты мне нравишься. Веришь, еле сдерживался, Фокс, кончая тебе в рот…. Но за Ирвинга, я всегда готов был убить любого.
Я вспыхиваю елочной гирляндой, хотя, куда уже алее, куда пунцовее?
…- Так и вали мириться, к своему драгоценному пидару! Причем зде….
Впечатываешь ладонь в мое лицо, мигом заставляя заткнуться. При желании, ты мог бы придушить меня быстро, тихо, прилагая мизерные усилия. И…сделаешь это?
Недаром носишь спортивную форму, твое тело великолепно! И, черт возьми, повторюсь, нихера это не комплимент! Твои руки смертоносное оружие – пара примитивных движений, и я понимаю, из них мне уже не вырваться.
Твое левое колено, давит на бедро, второе, прямо в пах. Орал бы от боли, если б ты только позволил чувствовать ее. Нечестно становиться коленом, на чью-то плоть, и при этом, вынуждать человека стыдиться струящегося по венам, нарастающего возбуждения. Я хватаю ртом воздух, как если б проглотил пригоршню горько перца. Ты хочешь меня уничтожить, идешь к этому, и мать твою, уже намного ближе к цели, чем можешь себе представить. Это то, чего я боюсь – быть униженным, обнаженным, опустошенным тобой.
Сцепляю губы так сильно, что челюсти сводит, когда ты снова тянешься к моему лицу, властно запуская пятерню в волосы, водя подушечкой большого пальца по лбу, переносице….
- Ты что, боль любишь? – нездорово посмеиваешься, я уверен, сейчас пристально разглядывая меня. Я уже зажмуриваю глаза, все пытаясь увернуться. – Расслабься, идиот, и больно не будет. Разве, что в конце.
Не знаю, о чем конкретно ты – о гейском сексе, но эта вещь, в программе вечера пойдет, исключительно как изнасилование, или, черт меня дери, об убийстве.
Твоя ладонь, большая и гибкая, проходит по сбившемуся халату на груди, далее, вверх по шее, замирая на щеке. Мною удобно манипулировать, пока крепко держишь, да?
Вот теперь ты не остановишься, что бы ни замыслил - меня бросает в дрожь, едва сия простая истина утверждается в мозгу. Целуешь, бескомпромиссно, сильно, раздвигая мои губы своими, втягивая их в себя, влажно и голодно. Язык извращенно играет у меня во рту, изводя глубокими, но ласкающими проникновениями. Выдыхаешь рывками, толкаешься кончиком языка в щеку, лижешь внутреннюю поверхность губ, широко раскрываешь их, больно прихватывая остротою зубов. Я, конечно же, не отвечаю, но каких либо действий с моей стороны, сейчас и не нужно. Самому от себя противно - слишком быстро поддаюсь испорченной жажде, которой ты меня заражаешь, будто какой-то инфекционной дрянью. Блядь, ты охрененно целуешься, как никто иной! Пытаюсь подавить позорные стоны, рвущиеся откуда то из живота, но выходит слабо.
Я, твоими стараниями, возбужден. При всем том, что чужое колено больше не давит на член, а просто губы, чужие, твои, сучьи губы, умело, виртуозно, сносят мне крышу.
Это насилие, потому, что, против моей воли. И я должен одного желать – блевать, от твоего вкуса, дальше, чем вижу. И в эту, и в каждую последующую секунду, отчаянно искать пути к освобождению. А что, я? Неужели, сдался?
Впервые в жизни, собственная слабость настолько мне ненавистна. Поражаюсь неопределенности, вольности мыслей, с переменной агрессией вгрызающихся в сознание. Взаимоисключающие мысли – хочу вырваться из капкана твоих грубых объятий, и одновременно, хочу остаться. Это единственный шанс проверить, как далеко ты готов зайти - оправдаешь ли шаткий образ того, кто в моих глазах был гением, или покажешь мне настоящего ублюдка?
Убийцу?
Мысли похотливого труса - я деградированная личность, если умудряюсь чувствовать удовольствие, от далеко не вежливых прикосновений, (!)другого мужика. Мысли подлой гниды – все еще испытывающей потребность грохнуть тебя, лишь за то, что лишаешь ее самоконтроля.
Четверть века, как я осознаю себя особью мужского пола. Особью, что готова влюбляться в женщин, завоевывать их, эгоистично дурить им головы собственной чушью, целовать их и трахать их, получая свой законный кайф. Но сейчас ты, кого я знаю лишь несколько часов, и в то же время, благодаря книге, уже долгие годы, не позволяешь мне оставаться собою. Демонстрируешь чудовищную способность ломать мою психику – тело, вопреки страху и запретам мозга, отзывается на прикосновения. Ты долбанный педераст, но до чего великолепен в гневе….
Странно размышлять о том, что я в полном распоряжении человека, грозящегося убить меня. Сердце, как самая здравомыслящая часть организма, бунтует, разрывает грудь изнутри болезненной пульсацией.
Стыд, чем жестче и проникновеннее становятся поцелуи, тем громче и громче вопит в моем мозгу. И сейчас, я уже готов умолять тебя повторно рассмотреть версию моего убийства, как более щадящую альтернативу, бесчестию.
Или ты владеешь телепатией, или сжатые в комок мышцы, выдали меня с потрохами. Проверенный факт – зверя, страх жертвы лишь подстегивает.
- И не трепись, что это будет твой первый раз.
Лучше бы я ослеп за секунду до этого – выражение твоего лица, в пугающей близости от моего, вызывает растерянность. Фигурные брови сведены к переносице - напряженно думаешь о чем то. Из-под припухших, бордовых губ рвется тяжелое дыхание. Нет, хуже всего – глаза. В палитре цветов такого оттенка в помине нет. И в эти мгновенья, глаза, влажно блестящие хрусталем, совершенно пусты. Будто кто вынул из тебя душу, позволяя телу теперь чинить все, что ему вздумается.
До тебя не докричаться, но я пробую. Произношу имя своего любимого автора и самого ненавистного человека на Земле. Пытаюсь вернуть тебя, добиться диалога, выпросить время, понять, твою ж сучью мать, что во мне, отключило последние человеческие эмоции Матиаса Вергони.
Хладнокровное существо надо мною, на уговоры не ведется. На вопли, впрочем, тоже. Я вижу страшный сон, хуже, мне еще никогда не снилось. Меня собирается изнасиловать другой мужик, и я, физически не могу ему препятствовать.
Ты шумно дышишь через нос, отрешенно стягивая мои запястья поясом от халата. Боль терпима, я не неженка какая-нибудь, но перспектива остаться беспомощным, заставляет кричать от страха и ворочаться под тобою, что есть мочи. Очень быстро решаешь проблему моей истерики, бьешь наотмашь по лицу, и хорошо, что ладонью, и хорошо, что не с размаху. Я поскуливаю псиной, на минуту отвлекаясь на жжение, попавшей под раздачу, левой щеки. И в эту самую минуту, ты безцаремонно, легко переворачиваешь меня, как пустотелый манекен, со спины на живот, утыкая лицом в подушку. Бормочу проклятия и что-то совершенно несуразное, отталкиваясь связанными руками от кресла, приподнимаюсь, безбожно матерюсь.
- Помалкивай лучше.
Мой голос тебя бесит? О, да, сейчас он мерзок и скрипуч, как расстроенный рояль. Наверное, именно поэтому, прерывая поток отвратных ругательств, ты снова вдавливаешь меня головой в кресло.
Халат болтается на моих плечах, ты просто отбрасываешь просторные полы в сторону, и где уж там, конечно, не удосуживаясь раздеться сам. Подхватываешь ладонью под поясницу, приподнимая. Не думал, что скрутить кого то и отыметь настолько просто. Или, все дело в том, что я конченный слабак и лузер, а ты… ты….
- Только попробуй, скотина! Я тебе этого никогда не прощу!
Колени дрожат, вроде я только что закончил пробежку с неподъемным грузом на плечах. Тем не менее, мир принадлежит смелым - совершаю тщедушную попытку пнуть тебя ногой, и предсказуемо, даже не попадаю.
- А нахер мне твое прощенье, труп?
Голос, как и до этого, ненормально спокойный, может быть, только на тональность выше – нервозность вынуждает. В мозгу мелькает вопрос, тебя просто возбуждает мысль о том, что меня можно было бы убить, или ты на самом деле рискнешь сделать это, как только закончишь?
Не приделяя внимания моим очередным поползновениям перевернуться на бок, ты придвигаешься ближе, и я ощущаю как через материю спортивных брюк, упирается мне в бедро, возбужденная плоть. Взвешенным, легким движением, толкаешь меня башкой в подушку – такой сочной бранью, я могу довести кого угодно. Когда же, сразу после этого, ты одной рукой берешься за мой член, а несколькими пальцами второй начинаешь проникать мне задний проход, теряю дар речи. Уверен, что для таких моментов обязан существовать аналог слова «боль», в его худшем, опаснейшем, куда более уродливом варианте.
Сознание трещит по швам, и кровь стучит в висках гулким колокольным перезвоном. Все не было бы так кошмарно, оставайся спокойным мое, предатель тело. Но твои теплые пальцы так сильно и уверенно сжимают меня, так четко задают ритм, скользя по всей длине – в глазах темнеет. Эмоции отсутствуют – в этой пляске ведет твоя ненависть. Расчетливо, хладнокровно. Ты чудовище, если хочешь изнасиловать, позволяя мне изнемогать от желания. После такого, слабаки, прыгают с моста. Блядь, слабаки, я сказал?
Вместо мата – хрип, даже дыхание срывается. Дрожь ползет телом, крадется от пальцев ног, выше, под колени, по внутренней стороне бедер, и прямо в пах. Это слишком хорошо и, одновременно, отвратительно сейчас. Здесь и с тобою, гребаный извращенец! Как глоток воды, лучами пробивающая таз, боль. Ты возобновляешь попытку вставить сразу несколько пальцев мне в зад. Я ерзаю щекой по убогой, плоской подушке, сдерживая вопль.
- Я сделаю это в любом случае. Не лучше ли расслабиться?
Я испорченный, должно быть, бракованный экземпляр – твое дыхание на голой коже спины, прошибает тело горячим разрядом. Вот теперь, точно расплачусь, потому что вконец зол, смущен, измучен противоречиями.
Сильные пальцы продолжают двигаться по моему члену, в котором часто бьется пульс чертового блядского возбуждения. Но другая твоя рука меняет месторасположение, мне кажется, или все-таки чуть дрожа, ложась на мою поясницу.
- Ушлепок…. – шиплю я сквозь зубы, поражаясь, и, что б меня, радуясь глубине болезненных спазмов, очищающих душу от презрения к самому себе. Я не буду наслаждаться этим…. Не буду презирать себя!
Ты толкаешься в меня, неспешно, но резко, рывками. Вопреки совету бывалого, отчаянно сжимаюсь, не позволяя твоему члену войти достаточно глубоко. Но злой рок показал – не в том я положении, что бы диктовать правила. Несколько неожиданно сильных, грубых толчков, и ты проникаешь полностью. Прикусываю наволочку, что бы ни заорать, через позвоночник бегут прострелы адской боли. Дышу, часто-часто, как утопающий. Это гадко, но ничего поделать не могу – слезы заливают глазницы, стекают ресницами.
- Фокс?
Чего тебе, блядь?? Вою, словно подстреленный волк, боясь пошелохнуться. Вот как это, по принуждению. Вот что по твоему – убить. Убиваешь сука, отлично выходит….
- С твоей мордашкой, так ты вроде гей со стажем? – и ты смеешься, нет, пытаешься, хотя собственное дыхание, слышно, что мешает. Я, внезапно понимаю, что ты тоже должен чувствовать не слабый дискомфорт, от того, как сильно я тебя сжимаю. Рука, на моей окаменелой плоти, разоблачающее дрожит. И тебе, мать твою, смешно? Я сотрясаюсь от вибраций твоего смеха, все потому, то мы в недопустимой близости. Ты, мудак, во мне.
Я не отвечаю, и в мыслях не было. Считаю удары сердца, неожиданно соображая, что, на сию секунду, больше всего пугает. Гребанный садист, ты начинаешь двигаться, и помимо боли, разрывающей изнутри, меня волнует едва ощутимая, теплая дорожка щекотно ползущая вниз по ноге.
Тошнота подкатывает к горлу, все еще не выветренные спиртные пары виски, как газировка, бьют в переносицу. Привкус алкоголя, смешивается с твоим, что ранее оставили нахальные губы, а еще ранее….
- Лисенок, тссс…. Дай мне минуту.
Это ты шепчешь мне, куда-то в шею, через халат, пальцами дотрагиваясь сосков, опускаясь к животу. По моей коже, из задницы стекает кровь, и то, как ты трахаешь меня, доставляет неимоверную пытку. К чему, твою сучью мать, эта смехотворная просьба?
Я, поневоле, расслабляюсь, хотя, в мозгу, не желая этого. Ведь страдания необходимы, что бы потом оправдать себя. Однако понемногу, яркость болевой вспышки, угасает. Ты гладишь меня, каким то хером надеешься успокоить. Ладонь на лопатках, на талии, переползает на живот, и на смену предыдущей руке, коварно нежно касается моего члена.
Хочется крикнуть, что ненавижу. Взорваться плачем, выдрать с мясом собственное сердце – так мне хреново и страшно. Пустая голова отзывается эхом – все мысли здохли. Тело ритмично содрогается, от твоих мерных, глубоких проникновений.
Я не замечаю, когда начинаю стонать. Переизбыток ощущений ломает сознание и потрошит душу. А телу… телу уже плевать, что чему предшествовало, агония удовольствию, или удовольствие боли. Сейчас они сплелись воедино, занимая собою каждую мышцу организма, каждый нерв, абсолютно каждую клетку.
- Фокс, черт…. Черт…. Почему….
Говоришь сам с собою, потому как, при всем желании, я бы тебе не ответил. Действительно, тебе хватило пару минут. Но они показались мне мучительно долгими годами ада, хотя, в завершении….
Мозг взрывается, и огненная волна бежит телом. Каким таким телом, где оно? Блядь, что я такое? Пульсирующий кровью комок нервных окончаний, не способный видеть, слышать, дышать. Ощущать, и только. Это после, мне станет гадко, что я кончил, пока меня насиловал другой мужик. В ту минуту, нет. Я горел и излучал энергию, как живое солнце, вспыхнувшее в совершенной черноте.
Ты, конечно же, кончил первым, не собираясь, предусмотрительно покидать мое тело, со злой готовностью заполняя его, и завершая этим полное моральное уничтожение слабака Фокса.
Во всем теле мелко покалывало, вроде меня одномоментно проткнуло тысячу тонких игл. Я слабо понимал, что должно происходить далее, ничком, безжизненно опадая на твое разложенное писательское кресло. Ты оставил меня в покое, и это главное. Я не открываю глаз, не вижу, просто знаю. Мокрый жар внутри, стекающий по ягодицам, и отголоски странной боли – это все, что после тебя осталось. Сцепляю пальцы связанных рук, сам не понимая, что делаю – реву, тихо-тихо, как ребенок.
- Фокс… я…
В этом голосе не может сквозить раскаянье. Мне просто слышится. Инстинктивно одергиваю плечо, прикоснись ты к нему такими же липкими от пота, как и моя кожа, пальцами.
- Черт… я растерялся….
Придушенные стыдом и обреченностью всхлипы, мешают отвечать. Я не хочу больше ничего. Дышать, мать твою, не хочу.
- Ненавижу тебя…. Ненавижу!!

...

Romashka: 20.12.10 15:34

Блин,Ксюша,за что ты так с бедным Лисёнком???!!!!Жааалко!!!!Называется - что такое не везёт и как с этим бороться!
Продка - жестоко,больно,обидно.....

...

marta buzhe: 20.12.10 15:53

Лидусь, ну должен он за что то возненавидеть Матиаса! причем, знал, на что нарывался. Предчувствовал))
короче, если если еще есть желание читать, дальше увидишь, все будет пучком;)

...

Romashka: 20.12.10 15:56

Что значит - если есть желание??!!!!Конечно,есть!!!!!!Интересно,чем же всё закончится?Добьёт Матиас несчастного мальчика или всё же себе оставит?....

...

marta buzhe: 20.12.10 16:01

Поставь себя на место Матиаса, год писал книгу о погибшем возлюбленном, даже в дом никого не впускал. а тут пришло замерзшее симпатичное чудовище, и все уничтожило)) я, бы прибила))) короче, если присмотреться, писака добрый малый. да и не так Фоксу больно было, что б меня причеслять к авторам-садистам
Спасибо, Лидусь,что будешь читать!! и просто, спасибо!

...

Romashka: 20.12.10 16:07

Ну...Вообще-то,конечно,да.И желание придушить,думаю,у каждого б возникло....

- нуууу....даааа....По крайней мере,удовольствие всё равно получил,хотел он того или нет!!!!!))))
Ой,да ладно!А то ты меня уже засмущала.....

...

marta buzhe: 20.12.10 22:03

стеснительные такого не читают, Лидусь))))

...

Sky: 21.12.10 12:43

Блин,Ксюш,я в на распутье..... С одной стороны, я всячески желаю тебе выздоровления, а сдругой..... твоя инфлюэнца поспособствовала очень занятной истории.....Чего делать?
Мне очень интересно как будут дальше развиваться отношения между ГГроями. Матиас- просто шикарен!!! Такая обоятельная садюжная тварюжка А Фокс такой виктим,такой ранимый,такой не уверенный.....вот прям нужен ему Хозяин,с большой буквы Х
Жду с нетерпением продолжения

...

marta buzhe: 21.12.10 13:04

*бормочет невнятно...
я тут подумала, мне бы тоже такой хозяин с большой буквы Х понадобился...ну, как Матиас...
к собственному огочению - почти выздоровила((гонят, демоны на работу....
поэтому, продолжение только завтра...
Скай, спасибо тебе Большой Буквы С!)))

...

marta buzhe: 23.12.10 14:44

В следующем, после этого, кусочке продолжение лечения злобного Фокса)))



Я помню, как по стенке брел к лестнице, как спускаясь на первый этаж, виснул на широких деревянных перилах – ноги не держали. Чувствовал себя картонным макетом человека, которого забыли на дожде. От долгого физического сопротивления и криков, голова стала свинцовой, а мысли мутными. Я старался не думать о том, что произошло в деталях, просто принять, как факт, смириться и хотя бы пока, хотя бы на время, даже если сперва это казалось невыполнимым заданием, забыть. Виски, что еще держалось в крови, помогало. Или мне хотелось думать так. Вопреки страху, оказаться опустошенным, я с невыносимым отвращением понимал – чувства во мне, свежи, как открытая рана. Однозначны, словно белый цвет снега. Я ненавидел тебя, не подвергая эту эмоцию ни малейшему сомнению. Настоящее имя Матиаса Вергони – мразь.
Но что куда хуже, еще сильнее, еще отчаянней я презирал самого себя. Кончить в руках человека, насилующего тебя, могла только последняя шлюха. И я был ею.
Не знаю, сколько времени я в полусознательном состоянии, в позе эмбриона лежал на твоем злосчастном кресле. Тихо плача, как маленькая сирота, и бесконечно жалея самого себя. Сперва ты говорил мне что-то, совершенно бессмысленное. Не извиняясь, но и, не угрожая чем-то большим, нежели уже совершенный акт насилия. Это были слова, несущие определенную информацию для тебя, для меня же, непонятная, нечеловеческая речь. Развязывая мои запястья, ты на миг присел на край койки. Я избегал смотреть в твою сторону, и шарахался от вынужденных прикосновений. Вздохнув, и больше не произнося ни слова, ты вышел из кабинета.
«Будь проклят Матиас….» шептал я вслед.
- Будь ты проклят… - То ли во сне, то ли наяву, оказавшись на первом этаже, перебираю шаткими ногами в сторону ванной. Меня морозило, и только по этой причине я как в кокон, снова замотался в твой халат. Иначе предпочел бы идти голым – махра пропитана духом, сучью мать, телом твоим. В ванной оставалась моя одежда. Взять ее и уйти – проще плана не придумаешь.
- Будь проклят я….
Кухня, как только заметил, располагается в самом конце уже знакомого мне коридора. Не вижу тебя, но чувствую запахи еды, и горьковатый сигаретный дым, что сквозняком тянет оттуда. А кто-то вроде курить бросал….
Запершись в ванной, боясь, как бы от вида собственной морды меня не стошнило, избегаю встречаться с отражением. Только зеркало огромное, и глупо постоянно отворачиваться от него, как упырь от креста.
Рассматриваю…. Таких хоронят. Или в психушку сдают. Влажные, покрасневшие от соли глаза, одержимо бегают. Рука, еще не получив добро башки, распахивает полы халата – чудесная картина. Меня могут принять в бордель. Я был прав, от вида перепачканного подсохшей спермой и кровью тела, меня тошнит. Желудок в момент выворачивает наизнанку, и я сгибаюсь над раковиной, мертвой хваткой вцепившись в холодную керамику, лишь бы не рухнуть. Тошнота не по-детски сильная, а в комплекте с головокружением, напоминает интоксикацию. Ты, мать твою, токсичная, ядовитая тварь! Часто и истерично дышу, но рвать особо нечем. Трахею просто дергает холостыми позывами, и тяжелый, едкий привкус виски бьет в носовые рецепторы. Продолжая нависать над мойкой, кое-как, дрожащей рукой хлюпая себе на лицо водой, отчаянно размышляю – необходимо успокоиться. И надо было мне находить твою сраную рукопись…. Нет, если сразу подобные мысли имелись, сейчас я уже не жалел о своем поступке. Лишь на одно надеясь – ты действительно выстрадал этот педерастический шедевр. Тебе на самом деле больно. Больно же?!
Складывалось ощущение, что незаметно из блокады выходят новые и новые отделы мозга – я воспринимал окружающий мир четче. Соизмерял весомость каждого решения. Хотя, судя по тому, что основой моего плана, по-прежнему было скорейшее исчезновение от сюда, куда-блядь-глаза-глядят, участок головы, отвечающий за самосохранение, еще барахлил.
Но теперь следовало не просто «уйти, одевшись». Вымыться – раз, одеться – два, уйти - три. Уж если мне было суждено замерзнуть этой ночью в сугробе, то хотя бы без признаков того, как ты, ублюдок, кончал в меня.
И все же, реально морозит. Мимоходом, с невинной обидой отмечал я, забираясь под горячие струи душа - не могу согреться. Руки неуклюже водили по воспаленной коже в паху – ты, что-то ужасное сделал с моим членом, заставляя орган позорно отзываться на столь примитивное, родное прикосновение. Поясница, заведи я руку за спину, что бы вымыть между ягодицами, откликалась острыми болевыми импульсами. Как и позвоночник. При этом я стойко молчу о ненавязчивой, тлеющей ранке где-то там, в заднем проходе. Бормоча вслух проклятия, про себя каким то фигом думаю, что в принципе, используй ты хоть немного смазки, и даже каплю долбанного такта, обошлось бы без разрывов. Читал где-то. Если увлажнить – все пучком.
Прикусываю губу, поражаясь дерзости мыслей. Я достоин такого отношения, потому что блядь. Так? Так, Фокс, я по-твоему, блядь???
«Ори, но не рыдай снова» отвечаю сам себе, и утыкаюсь носом в мокрую кафельную стену. А хочется. Что вообще во мне от мужика теперь осталось? Хнычу как девка….
Хотя скрываться от тебя не собираюсь, почему то приглушаю шаги, следуя коридором обратно в холл. Влажная материя пуховика шелестит, а ботинки, которые, в отличие от остальных предметов моей одежды, заботливый хозяин не посчитал нужным, поставить просушиться, негромко хлюпают сырым и скрипят по мрамору подошвой. Да похрен. Прощание с тобою в мои планы не входило. Зябко поежившись, цокоча зубами, застегиваю молнию куртки – даже в доме замерз. Плюю на робкие поползновения очнувшегося от летаргии разума, намекнуть мне – парень, ты не здоров. И в мокрых вещах на минусе здоровей не станешь. «Если и так, то что? Приход болезни, это еще не приход смерти. Заметишь вторую на горизонте – тогда и нуди»
Замки у входа – в определенном смысле ребус. На миг, мне кажется, чем выходить через эту дверь, отпирая ее, тебе легче было бы перемахивать через подоконник.
Самоконтроль хорошая вещь, и виски, виски тоже штука нужная! Бьет по черепу, излишки дурных мыслей выветривая. Я до сих пор немного пьян, и посему реальность размыта и элементарна в деталях. Это больше психологический ход, но горячий душ хоть на толику, но помог справиться с основной проблемой – отвращением к собственной персоне. И вот, относительно спокойный, частично согревшийся и, признаюсь, из-за тупого чувства гнева и обиды, абсолютно не адекватный я, покидаю твой дом. Морозный воздух хватает за горло, которое, к слову, тут же вспыхивает факелом, ветер шершаво лижет мое лицо и руки. Запуская последние, во влажные карманы куртки, походкой хмельного моряка спускаюсь с лестницы, погружаясь в свой первый сугроб. Хорошо, что снег прекратил идти. Дорогу будет видно.
Конечно, я псих и долбанный фантазер, надеясь, что смогу ночью найти дорогу через лес. Дорогу, заваленную снегом. Которой, кстати, и при дневном свете видно не было. Ссутулив плечи, и втягивая голову, я, прикрывая глаза, решаю брести через снежные заметы просто по инерции, просто прямо. Просто брести, блядь, ведь иного выхода не остается, потому как перспектива и дальше оставаться с тобою под одной крышей, выглядит для меня хуже смерти!
Внутри все обрывается, когда слышу твой голос. Зовешь с крыльца. Не оборачиваюсь, напротив, с неожиданным рвением прибавляю шагу. Снега выше колена, местами, по бедро проваливаюсь, и поэтому слово «идти» здесь вообще неуместно. «Пробираться», скорее. Сердце как неприкаянное болтыхается в грудине, будто груз, привязанный к тонким, прогнившим нитям. Как все ненадежно!
- Фокс, мать твою, стой!
Да хер тебе. Сопя и хрипя как старый астматик, впечатываюсь в плотную хрустящую массу, отчаянно стараясь передвигаться быстрее.
«Если при уме, оставит в покое» - успокаиваю себя, продолжая таранить телом сугробы, и предпочитая не замечать нарастающего гула неземной усталости, как в нижних конечностях, так и во всем теле.
- Лисенок, блядь! Все равно догоню….
Ты не в себе парень, что уж тут сомневаться.
- Кто тебе разрешал сваливать? – часто дышишь, где то за спиною, уже по близости, почти рядом.
- Пошел нахуй.
Я вежливый, вообще то. Но не сейчас и не с тобою.
- Замерзнешь же, кретин!
Не останавливаюсь – с чего вдруг?
- Фокс, я не позволю тебе здохнуть.
Почти комический, шумный хруст снега позади меня, вызывает панику – ты и не думаешь идти туда, куда я тебе посоветовал. За мной топаешь.
Я мог бы начать препираться, мол, кто говорил «убью»? Или, красиво выебнуться «смерть превыше бесчестия!» На худой конец напомнить, кем я тебя считаю, и что, образно говоря, хочу с тобою сделать. Молчу. Со злостью отмечаю, несмотря на то, что при таком интенсивном расходовании энергии, должен был согреться, почему то наоборот, не хило замерз.
- Ты маленькая эгоистичная сучка, скажу тебе…. – горизонталь сугробов, с черными химерами хвойных деревьев, и кованый орнамент забора – все кренится, а после, вовсе переворачивается с ног, на голову. Дыхание перехватывает, как на парковых аттракционах.
- Пусти, уебок! – молочу по твоей спине кулаками, и дрыгаю ногами, но ты же, блядь, супер-спортсмен, и должно быть, как маньяк из кошмара, вообще не чувствительный к раздражителям. Воротник куртки, осевшей вниз, почти полностью скрывает лицо – даже мой мат до тебя долетает искаженно, из-под одежды. Ярость клокочет внутри, пузырится кипящим маслом.
- Ненавижу тебя! Тварь…. – в итоге, обреченно опускаю руки, вишу себе головой вниз, и не оставляю надежды каким то чудом умереть, до того, как мы вернемся в твой проклятый дом.
- А, по-моему, Фокс, ты перебарщиваешь, с драматизмом. – И словно мысли мои, читая, - Жизнь слишком дорогая штука, что бы пренебрегать ею из-за таких случайных происшествий.
«Случайных??» но больше не говорю, ни слова. В сердце отвратительно горячо, как кто кипятка плеснул.
В прихожей ставишь меня на ноги, видимо, позволяя самому выбирать, куда идти дальше. Недовольно сопя, расправляя съехавшую одежду, неуверенно топаю в сторону кухни. Раздеваться больше не стану. Так и буду одетый дожидаться рассвета, как вокзальный бомж.
Мысли рассыпаются на куски битого стекла. Каждая, пытайся я ее подхватить, до крови впивается в сознание. Что бы я сейчас не делал, ощущение собственной ничтожности уже не отпустит.
Кухня у тебя просторная и неожиданно светлая. Как и в тех комнатах, которые я уже имел несчастье посетить, здесь царил уникальный, авторский беспорядок Вергони. К нескольким навесным ящикам кухни широким скотчем прилеплены газетные листы, иногда, одни вырезки, вероятно, что бы недалекий писака, готовя себе обеды, раз за разом перечитывал одну и ту же информацию. Столовые приборы ссыпаны на большой нержавеющей разнос, крупы и макароны, в начатых целлофановых пакетах, рядочком строятся по-над стенкой, как на столах, так и на полу. Там же и так же, горошек и грибы в стеклянных и жестяных банках, прочая консервация. Аналогично обустраивать свой быт, впору человеку, страдающему постоянными приступами амнезии. Что б всегда видеть, какие из продуктов есть в наличии.
Бегло осмотревшись, лузер уже негодовал - мне совершенно пофиг, какой у тебя вкус, что где стоит и даже на что усадить сейчас собственную задницу. Грузно опускаюсь на один из стульев, грохоча деревом массивных ножек, по кафелю. Утыкаюсь лицом в сложенные на обеденном столе руки. И все похуй!
- Вот, ты собирался вроде звонить своей жене….
Вырастая, как призрак из тумана, кладешь мобильный на столешницу.
- Девушке. – Зачем то поправляю, отворачиваясь. Понимаю, я красный, как помидор, а еще лохматый и жалкий, и вроде как то стыдно, что бы ты таким меня видел.
Но ты не смотришь, удаляешься так поспешно, как если бы опасался - я скажу нечто гадкое, что не слабо тебя обидит. Какие мы чувствительные!
Верчу телефон в руках – старая модель. Такими, еще кто-то пользуется? На автомате влезаю в записную книгу, сразу после, соображая, что телефон то не мой, и контакты не мои, и номер мне придется набирать по памяти. Бляяяядь…. У тебя в книжке всего с десяток контактов – необщительный парень. Но может, ты этой мобилкой и не пользуешься, так валяется у тебя, с остальным барахлом. Всегда с заряженным аккумулятором?
Хреново – о тебе думаю и твоем долбанном мобильном телефоне, когда должен о Джессике. Что говорить ей? «Не волнуйся, милая, со мной все хорошо. Где я? У одного доброго человека, приютившего меня на ночь…» А может, правду?
Дальше, последовало минут так пять безостановочного, ублюдочного, истерического смеха.
Не вовремя начинается ощущаться голод – все по твоей вине, оставил жратву на столе в тарелках. Аромат чего-то отварного, калорийного, флиртуя, щекочет ноздри и ломится в желудок. Подавляя желание хоть что-то, из имеющегося передо мною съестного вбросить в рот, откладывая мобильный в сторону, снова зарываюсь лицом в рукава куртки. В голове стоит удручающая тишина, объемная. И если сопоставить это с пекущей болью в горле, легко можно догадаться – я заболел и у меня жар. Поэтому пробки в ушах, и ноги выкручивает. По этой причине меня морозит.
Помнится, недавно я размышлял к какому типу человеческой породы, себя отнести. Так вот теперь становилось понятно, к оптимистам, врядли. У них легкий, конструктивный подход к любым проблемам, а значит, всегда, где то в заначке, есть надежда. Пассивное желание умереть, показывает – если я и оптимист, свою заначку, уже истратил.
Усталость заставляет забывать обо всем, и спустя какое-то время, погруженный в свои нездоровые мрачные размышления, я уникальным образом засыпаю. За столом, в сырой верхней одежде, обутый, в не менее сырые ботинки. Пальцами правой руки, прокравшись в тарелку ароматной жратвы, но, так и не посмев, что-то из нее спереть.
Это был и сон, и бред одновременно, а может, оба эти состояния, плавно перетекающие друг в друга. Когда удавалось разлепить налитые тяжестью глаза, мозг фиксировал отдельные кадры происходящего (привидевшегося мне) безумия. Но чаще, я ощущал. Почти все время, ощущал. Словно что-то насильно препятствовало, полностью уйти в затягивающую воронку беспамятства. Этим «что-то» был ты.
Я вижу гротескные, черно белые фото Ирвинга над лестницей, и чувствую при этом легкое покачивание, как если бы ты нес меня на руках, и тебе было неудобно. А я смел в выводах! Нет, галлюцинации. Не более.
Хотя…. Теперь явно перед глазами твое лицо, увлечен чем то, не замечаешь моих гневных взглядов. Твои сильные, казалось, знакомые уже тысячу лет, руки, освобождают меня от одежды. Сонный, или нет, найти возможность послать тебя, умудряюсь. Не отвечаешь, но с озабоченным видом всматриваешься в лицо, прикладываешь ладонь к шее. Обжигающе холодная кожа у тебя, парень! Ты знал? Наверное, ты замерз. Я тоже, был, недавно замер, - по-моему говорю тебе вслух, а может, только собираюсь сказать, - но теперь, мне очень тепло. И так хорошо….
- Ты заболел, долбоеб. – Грубо отвечаешь, не щадя эмоций, почему то дружелюбно настроенного, меня. И вообще, прозвучало, как упрек. Ну так, не я виноват, что какая то гнида вылила мне на голову ведро воды, на морозе. Матиас, ты не знаешь, кто это был? У меня есть предположения, конечно….
Я совершенно голый. Вот этого не вижу, но знаю. Странно так…. Свободно. Ты набрасываешь на меня прохладную, легкую простынь, как скатерть на стол. Суешь мне в рот, какую-то соломку, смертельно холодную, как и твои руки. Черт, мужик, да ты умираешь! Нельзя так…. Ругаешь меня, когда вынимаешь таинственный предмет обратно. Бубнишь что то, вздыхаешь и материшься одновременно. Так забавно все это слышать, и я смеюсь.
- Придурок! Какой же ты придурок….– опять ругаешь кого-то, может теперь, самого себя? В итоге, разве в комнате есть еще кто то?
Эта мысль увлекает меня, и силюсь повернуть голову, что бы осмотреться. Открыть глаза выходит лишь с энной попытки, картинка не четкая, и все больше расплывается, как смазанный кадр. Что успеваю спереть на память – детали. Просторное бело полотно постели подо мной, задернутый фиолетовой гардиной, квадрат окна. Настольный светильник, излучающий мягкий, успокаивающий, желтоватый свет. В десятке сантиметров от моей руки, любопытный контейнер в тряпичном чехле. Аптечка, что ли? А где врач? Матиас, неужели ты?
Озарение приходит внезапно. Просто спадает на миг, с воспаленного жаром сознания, пелена забытья. Или какой канал потайной открывается в мозге….
- Убери руки от меня, сука! – вяло, но, все же отбиваю ладонь, что тянется зачем то к моей голове. Ладонь повторяет попытку, подхватывает под затылок, приподнимая меня над подушкой. Проталкиваешь мне в рот, какие-то капсулы, заставляя запивать водой. Не хочу подчиняться командам такой мрази как ты, но все равно глотаю.
Тело не мое, потому как весит целую тонну. И мозг, тоже не мой. Я временно подселился в чужую оболочку, и так в ней херово, скажу…. Толком дискомфорта не различаю, но, тем не менее, он везде, в каждой жилке спутанных нервов, всего лишь приспанных чем то, более сильным, нежели обычная физическая боль. Лобная часть головы раскалена, как металлический щит на солнце – и мысли тают, плавятся. Странная, опасная нега обволакивает сознание, будто нет, и не может быть ничего естественней и желаннее, чем состояние, в которое я впадаю.
Течение времени уловить тяжело, пять минут проходит, или несколько часов, прежде чем ты снова тычешь мне в рот градусник. Как мать твою, можно быть таки беспардонным, приятель?! Твои манеры напоминают мне одного человека… лучше не думать о нем.
После, лечу, куда-то с немыслимой скоростью. Страшно и хорошо в одночасье, может потому, что становлюсь невесомым, бестелестным нечто, которое даже если очень захочет, уже не сможет испытывать боли. В сновидении темно, как ночью. И снег, тоже темный. Почти черный. Трудно различить его настоящий оттенок, но с абсолютной чернотой перепутать легко. Снег расступается передо мною как отхлынувшая от берега волна, и сделай я шаг вперед, как опять наступает. Я оказываюсь поглощен им, тем гадким, грязным, и неправильно горячим снегом. «Вот здесь мне лучше и остаться» принимаю во сне судьбоносное решение, и прекращаю борьбу, позволяю удушающее жаркому, черному сугробу поглотить меня с головой.
… просыпаюсь от холода – на лбу, на ладонях… совершенно ничего не понимая, и даже злясь, нахожу в себе силы открыть веки. Растираешь меня чем то. Запах едко щекочет ноздри, но не сразу индефицируется головой. Повязка, что прикладываешь мне ко лбу, влажная, холодит. Я издаю шипящий звук, измученно стонаю, как будто это худшая из пыток придуманных человечеством. Уже через минуту (через год?) материя кажется сухой и едва теплой. Мне лучше. Перепады температур напрягают.
- Я убью тебя, Лисенок, как только оклемаешься! Обещаю, что убью…
В твоем голосе нет злости, но сучью мать, так много печали, что впору поверить, будто ты расстроен. Я хихикаю, усиленно напрягая зрение, что бы рассмотреть - и вправду, чем-то удручен.
- Ты классный, Матиас… был бы классным, не являйся такой похотливой тварью.
Фыркаешь, на миг впиваешься взглядом в мой. Это тяжело, но почему-то приятно. Я ошибаюсь, или ты сейчас усиленно размышляешь над тем, отвечать мне, ли нет. Я плохо соображаю, как следует воспринимать новое, жуткое чувство родства, вспыхнувшее прямо здесь и сейчас. Оно не однозначно. Оно пугает.
- Рядом с тобою любой станет таким, Фокс.
- Просто ты, злобный пидор, Матиас…. – что, цепляет, да?
- Нет, просто ты самый желанный ушлепок на свете.
И словно стремясь укрыться от моих пытливых глаз, порывисто встаешь с постели, покидая спальню. А я… я, вопреки тому, что очень хочу оставаться вменяемым и дождаться твоего возращения, опять проваливаюсь в свой вязкий, бредовый сон. Где угольно-черный, горячий снег, смыкающийся над головой куполом - все, в чем нуждаюсь.

...