Marian:
23.04.12 18:13
» Глава 1
Глава 1
Декабрь, 1811 год
- Едет! Едет! – раздался звонкий голос мальчика-казачка, посланного поглядеть на дорогу, что шла вдоль заснеженного поля к усадьбе Святогорское, принадлежавшей графине Завьяловой.
Холопские мальчуганы, катавшиеся на салазках, а то и вовсе просто на поле зипуна с крутого склона оврага, что разделял поля и деревню, первыми заметили вдалеке, у кромки темного леса с белоснежными верхушками деревьев, господские сани. Тихий перезвон бубенцов, послышавшийся вскоре им со стороны поля, подтвердил верность догадки.
Тут же тогда с места сорвался казачок графини, Васька, в заляпанном снегом темно-синем казакине на заячьем меху, что до тех пор разделял с товарищами из деревни зимнюю забаву, поглядывая то и дело на дорогу. Промчался по укатанному снегу вдоль единственной улочки деревни, потом быстро побежал меж ровными рядами лип, что были посажены еще первым графом Завьяловым при строительстве усадебного дома, который белел впереди длинными колоннами и балюстрадами балконов второго этажа сквозь темные стволы аллейных деревьев. Казачок выбивался из сил, задыхался от быстрого бега. Сердце, казалось, так и выпрыгнет из груди, но обещанный графиней пяток серебром
(1) так и манил. Он должен первый крикнуть во дворе, что едет барин, первый и никак иначе!
- Едет! Едет! – потому и выкрикнул он чересчур громко с волнения, едва выбежал на расчищенную площадку перед домом. – Едет! Барин едет! Барин!
Его звонкий выкрик услышали не только холопы, что чистили снег возле крыльца, но и те, что были на заднем дворе, те, что полировали полы в комнатах первого этажа под неусыпным контролем дворецкого – высокого и худого Пафнутия Ивановича, и даже те, кто помогал графине облачиться в одежды после дневного сна.
- Вот ведь оглашенный! – поморщилась недовольно Марья Афанасьевна, поднимая руки вверх, чтобы одна из девушек ее, стоявшая на скамеечке возле, натянула на нее светлое платье из легкой ткани по последней, срамной по мнению графини, моде. Хорошо, можно было надеть поверх того капот из плотного шелка гиацинтового
(2) цвета, чтобы ненароком не дать разглядеть линии уже немолодого тела. – Пусть смолкнет. Так и мигреньку накричит мне, несносный!
Одна из девушек быстро развернулась и бросилась вон из хозяйских покоев, чтобы передать приказ графини как можно скорее, пока та не лишилась благостного настроя, что ныне царил в ее душе, да не приказала вместо пятака серебром всыпать пяток «солененьких»
(3) неугомонному казачку, кричавшему уже где-то внутри дома. Но прежде чем она успела спуститься вниз по лестнице, казачка за ухо поймал в холле Пафнутий Иванович, вывернул от души краснеющую от зажима пальцев ушную раковину.
- Что ты, голуба моя? Порядок забыл? Пошто в голос да во всю дурь? – проговорил дворецкий.
- Пафнутий Иванович, так барин едет же! – извиняющимся голосом ответил присмиревший вмиг Васька, морщась – рука Пафнутия Ивановича даже через мягкую ткань перчаток причиняла невыносимую боль.
- Ну, крикнул единожды, голуба моя, и смолк, - сказал дворецкий и отпустил из плена ухо казачка. – А опосля доложил бы ее сиятельству как положено. А то так и до конюшни недолго. Ну-ка, брысь-ка в лакейскую да казакин свой почисть от снега! А то засыпал все тут крупой снежной. Да смотри луж-то каких сотворил! А ну в лакейскую! Что там ее сиятельство? – взглянул Пафнутий Иванович, отпустив ухо казачка, тут же умчавшегося с глаз дворецкого прочь, на девушку графини, что присела перед ним, подобрав подол ситцевого платья.
- Завершают прибираться, - тихо ответила та, опуская взгляд в пол. Она, как и многие другие дворовые, побаивалась строгого Пафнутия Ивановича, не могла смотреть в его глаза, чуть скрытые густыми седыми бровями. Тот, казалось, даже не услышал ее, стоял в холле, повернув голову в сторону двери, словно распознавая за ней тихий перезвон бубенцов на упряжи господских саней, посланных на станцию за барином.
Точно так же прислушивалась к этому пока отдаленному звуку, что доносился уже из липовой аллеи через полуоткрытую створку форточки окна Машенька, воспитанница графини, взятой той в дом несколько лет назад после смерти матери Маши, подруги Марьи Афанасьевны по годам в пансионе. Стояла, приложив ладони к груди, прямо туда, где были сколоты серебряной булавкой концы кружевной косынки, которую она намеренно накинула на плечи нынче поутру. Как и приколола воротничок к платью – единственную ее дорогую вещь, из французских кружев. Приколола, чтобы белоснежное кружево привлекало взгляд к ее лицу и хоть как придавало вида ее простенькому платью. Приколола, чтобы выглядеть очаровательной. Для него…
Машенька вспомнила вдруг его улыбку, его рот с нижней пухлой губой, которая так и приковывала взгляд помимо воли и вызывала грешные мысли в голове. Его темно-голубые глаза, светящиеся улыбкой, когда он беседовал порой с ней. И короткую темно-русую челку, прямую – упрямство не следовать моде и делать аккуратные завитки, аккуратно укладывая их на высокий лоб, отличало его среди товарищей, что посещали вместе с ним дом графини в столице.
Тихий стук в дверь заставил Машу вздрогнуть от неожиданности. Чуть приоткрылась створка, и в комнату заглянула одна из девушек графини.
- Марья Алексеевна, вас уж ищут они. Зовут-с к себе, - проговорила та, смело глядя на слегка раскрасневшуюся девушку. От жары, решила бы она, коли б барышня не стояла прямо у полуоткрытого окна. Так и есть, права она: как только донеслось от крыльца зычное: «Тпрууу, сердешные мои!», барышня тут же отвернулась снова к окну, стала вглядываться на прибывшего через белые узоры, которыми к Рождеству украсил мороз стекла окон.
- Барышня! Кличут вас! – снова проговорила служанка нетерпеливо, но та даже не повернула к ней головы, наблюдала, как лакеи откидывают теплый полог с коленей пассажира саней, помогают тому ступить на снег. Белоснежные перья плюмажа на темной высокой треуголке, чуть развевает легкий ветерок полы шинели. Она не видела его лица, но тотчас узнала его фигуру. Высокий, статный кавалергард. Андрей Павлович… Andre, mon cher Andre
(4), как часто писала она на снегу палочкой украдкой во время прогулок с графиней по усадебному парку или на бумаге чернилами, сидя за письмами графини.
- Барышня! – уже громче произнесла от дверей девушка, переминаясь с ноги на ногу. Не этой девице с буклями у ушей достанется на орехи от графини. По ее холопской спине пройдет трость ее сиятельства, чей властный голос холопка уже слышала через комнаты: «Куда запропастилась Марья Алексеевна? За ней послано ли? Где она? Немедля отыскать! Протопили ли гостиную с амурчиками?»
Машенька проводила взглядом прибывшего офицера, пока тот не скрылся из вида, и только потом поспешила вслед за посланной за ней девушкой в гостиную, в которой с потолка наблюдали за посетителями той нарисованные пастельными красками Амуры и Психея. Это была любимая комната Марьи Афанасьевны, где она и расположилась нынче на канапе, полулежа, а девушки укутали ее ноги теплой шалью – графиня страдала камчугой и опасалась сквозняков.
- Где ты была, душа моя? – обратилась к ступившей на порог гостиной Маше графиня, поджимая недовольно губы. Она окинула цепким взглядом и румянец на щеках Машеньки, и белый воротничок, и кокетливо заколотую косынку на узких плечиках. – Не глуха ли ты часом стала, Marie, от крика казачка? Je vous demande
(5), ты же изволь ответить!
Но Маша не успела даже рта открыть, как в дверь, едва затворившуюся за ушедшими по знаку хозяйки девушками, стукнули, и ступивший в гостиную Пафнутий Иванович доложил графине, что ее желает видеть барин, Андрей Павлович.
- Что он, даже с дороги не освежится? Сразу ко мне? – проворчала Марья Афанасьевна, но по ее посветлевшему вмиг при упоминании имени прибывшего лицу было ясно, что ей приятна подобная прыткость, что она рада будет увидеть его. – И что за cérémonies
(6) меж нами? Пошто разрешения велел просить? Пусть ступает, Пафнутий. Скажи, жду. А ты, душа моя, ступай с Пафнутием да выдай пятак серебром из бюро из верхнего ящичка. Пусть мальчика одарит от меня. Обещалась же. Ну? Что замерла? Allez de ce pas!
(7) – графине даже пришлось повысить голос на замершую Машу, что явно не желала уходить из этой комнаты вместе с дворецким. Но она знала, что ослушаться не смеет, потому, тихо вздохнув, пошла мелкими шажками, которых требовала от нее графиня, к Пафнутию Ивановичу, открывшему тут же перед ней двери, пропуская барышню вперед, как и положено.
На пороге Машенька замерла, едва не уткнувшись носом в белоснежный мундир того, кто аккурат приблизился в тот момент к дверям гостиной. Она вмиг вспыхнула, зарделась до самых ушей, поднимая взгляд на лицо мужчины, взглянув в его голубые глаза.
- Bonjour, mademoiselle Marie, - улыбнулся он, взял ладонь Машеньки, обтянутую тонкой тканью митенки, коснулся губами воздуха у самой руки, и обрадовав ее, и огорчив подобным приветствием. Она обернулась на графиню, что наблюдала за ними со своего места, а потом присела в книксене перед офицером и быстро юркнула мимо него, продолжая свой путь в покои графини. За ней, низко поклонившись барину, поспешил Пафнутий Иванович, напоследок подав знак лакеям у дверей тут же закрыть их плотно, чтобы разговор графини и барина не коснулся чужих ушей.
- Espiegle
(8), ты, mon cher, сущий espiegle! – погрозила шутливо пальцем графиня, едва офицер шагнул в гостиную, и за ним затворили двери. – Пошто мою Машу дразнишь? Не дразни ее, mon cher, ни к чему то. Она ж не кокетка столичная, не уразумеет. Пойди расцелуй меня лучше. Я уж и запамятовала, каков твой вид, Андре! Позабыл ты меня, голубчик, позабыл! Даже литерами
(9) своими не баловал!
- Ах, ma chere tantine, простите великодушно своего проказника-neveu
(10), - кавалергард резкими размашистыми шагами пересек гостиную и, опустившись на канапе подле графини, прижал обе руки тетки к губам. При этом он так задорно улыбался, что и сама Марья Афанасьевна вдруг раздвинула губы в улыбку, да так широко, как редко улыбалась обычно. Запустила пальцы в русые волосы, шутливо дернула за вихры племянника, словно наказывая за долгие для нее недели его молчания. А потом чуть погасла ее улыбка – заметила, что глаза Андрея серьезны, что улыбка не коснулась их.
- Худо совсем? – спросила она без особых расспросов, вспоминая то положение, в котором недавно оказался племянник не по своей воле. Еще совсем недавно, до Филипова поста схоронили старшего брата Андрея, убитого на дуэли. «Нечаянная смерть», был вынесен вердикт. Мол, случайно выстрелило ружье, когда тот на охоту вышел одним промозглым ноябрьским утром.
Но вся столица гудела на балах и в салонах, что был тот убит на дуэли, бросив вызов одному из конногвардейцев. Поговаривают, с тем была чересчур любезна его супруга, brun petite charmante madam Olenina
(11), как называли ее в столице. Это и привело к ссоре Бориса с конногвардейцем, к последующей дуэли, а после и к скандалу, разразившемуся в свете.
Марья Афанасьевна не любила Надин, супруги своего старшего племянника, как не питала особой приязни и к самому Борису, холодному и высокомерному, любящему jeter de la poudre aux yeux
(12) , как укоряла она его по-родственному. Два небольших имения Олениных, отданных в заклад опекунскому совету
(13) еще отцом братьев, Павлом Петровичем Олениным, были перезаложены уже Борисом после смерти отца, чтобы жить в столице, не особо нуждаясь, когда вышел в отставку по состоянию здоровья в 1806 году. Этих денег, а еще и полученного приданого за супругой вполне хватало, казалось, для того, чтобы старший Оленин жил в столице с мая по октябрь да еще снимал приличную дачу в пригороде на летний сезон, давал небольшие вечера для знакомых и пользовался вниманием светского общества. Его супруга слыла одной из красавиц Петербурга, а сам он хлебосольным хозяином и «славным малым», пусть и вспыльчивым да к тому же изрядным любителем этой «гадости», как называла азартные игры, Марья Афанасьевна. Он не был любимчиком фортуны и часто проигрывался, заставляя тетку досадливо морщиться, когда она получала от него просьбы помочь с оплатами долгов.
Сперва она так и поступала, пока не забил тревогу ее поверенный, умоляя приструнить племянника, ограничить его траты, и графиня попыталась образумить Бориса, заставить его отказаться от пагубной привычки. Но старший Оленин остался глух к ее словам, и она навсегда закрыла для него свой кошелек. А после того ужасного scandale de familie
(14) , что разразился прошлым летом и разделил семью на два лагеря, они и вовсе прекратили общение. Марья Афанасьевна даже решилась не возвращаться в Петербург более, чтобы не встречать старшего племянника в свете и не слышать историй о нем или о его brun petite charmante.
- Худо? – спросила снова Марья Афанасьевна Андрея, пытаясь разгадать хотя бы что-то за той каменной завесой, что опустилась на лицо племянника, едва она задала вопрос.
- Cela n'est rien
(15), - проговорил он, снова улыбаясь ей той искусственной для нее улыбкой. Искусственной, ведь она так хорошо знала истинную. – Скажите лучше, как ваше здравие, ma tantine? Софи писала давеча мне, что у вас снова был приступ камчуги. Как ныне?
«Софи писала…», отметила про себя Марья Афанасьевна. Сестра писала, не маман. Знать, ее любезная сестрица все так же стоит на своем – Боренька прав, Андрей же грешен, и c'est tout
(16) . Знать, все так же отвергает младшего сына, как отвергла от себя его прошлым летом, и даже гибель старшего не переменила ее в этой дурости. Принимать от младшего сына вспоможение любое она может, но сердце для него закрыла. Дура, не иначе, прости Господи!
- Я не молода уже, мой дружочек, - улыбнулась Марья Афанасьевна племяннику, лаская по-матерински его волосы. – Уж пять десятков разменяла этим летом. Немудрено, что здравие уже не то, что прежде. Но нет нужды тревожиться обо мне, Андре, – хожу же своими ногами, пусть и с тростью. Кстати, о палке той. Бранить тебя желаю, дружочек, бранить! – она погрозила ему пальцем шутливо. – Ведаю, что на жалованье живешь одно, а мое вспоможенье отправляешь маменьке и сестрице. Да еще готова биться об заклад, что и эту вертихвостку, твою bru
(17), содержишь ныне. А подарок сей ко дню тезоименитства мне справил с чего? Да еще с серебром на верхе рукояти. Не азартничаешь часом? Не люблю ведь.
- А коли с благоволением фортуны? – усмехнулся Андрей, и от этой усмешки сердце Марьи Афанасьевны тут же дрогнуло – так он был схож лицом с ним, кого во сне, бывало, видела, по ком сердце плакало до сего дня, даже спустя столько лет. – Я ведь, ma tantine, с головой подхожу к любому делу.
- Ведаю о том, - кивнула графиня. – От того и не ругаю тебя за то, проказник! Так что там с делами? Ведь ведаю, что в отпуск ушел, чтобы дела поправить после гибели Бориса да в наследство вступить – долги, сплошные долги Олениных. Ведаю, что и бьешься аки рыба об лед ныне с векселями, что брат раздал твой окрест. И что в заклад отдал мой подарок к званию, тоже ведаю. Отчего меня не просил о средствах? Буду бранить, голубчик, тебя прежестоко. Я же родная кровь! Помощь от меня недурно принять.
- Я бы желал сам решить дела эти, ma tantine, не обессудь, - отвердел подбородок Андрея, напряглись плечи. – Вашей милости для меня и так довольно. Положение, что имею – благодаря вам, ma tantine.
- Ты не прав, mon cher, - покачала головой Марья Афанасьевна. – Моя милость была в том, чтобы ты к кавалергардам пошел в полк. Остальное же твоя заслуга. Разве награды твои не знак того? Разве отметина эта не доказательство тому? – она коснулась пальцами небольшого шрама на левой щеке, чуть ниже глаза, что оставила на память французская пуля, скользнувшая мимоходом по его лицу в день сражения под Аустерлицем. И Георгий с бантом
(18) в петлице мундира в память об ином прусском сражении.
Ох, сколько же дней и ночей простояла Марья Афанасьевна на коленях в образных столичного дома и в усадьбах! Сколько сорокоустов заказала за это время, сколько свечек сожгла, сколько молитв сотворила! Аустерлиц, Прейсиш-Эйлау, Гейльсберг… Она помнила все эти названия, эти сражения, ведь каждое из них оставило свой след в жизни ее мальчика. Награды и звания, а то и шрамы. Как этот, как напоминание о той пуле, что едва не лишила его глаза, а то и жизни. Она вымолила его жизнь тогда, она точно знала то, и будет ее вымаливать впредь. Как мать, которой она хотела бы стать для него… Кто знает, был ли ее сын похож на Андрея, коли б тогда все сложилось по-иному?
Андрей поймал пальцы Марьи Афанасьевны и снова поднес их к губам, целуя те, как целовал бы руки матери, если б та была к нему столь тепло расположена, как тетушка. Но мать привлекала к себе всегда старшего, Бориса, а ныне, когда разверзлась пропасть между ними из-за той истории, и думать о том нельзя. И именно сюда, к тетушке, поехал Андрей теперь, когда стало так тревожно на душе, когда какие-то смутные предчувствия так и раздирают грудь, а тоска гложет сердце. Только тут он мог бы отдохнуть, пусть и временно забыть о том, что ждет его впереди, какие заботы у него в столице, позабыть о делах имений, что достались от брата, и одно из которых он передал матери во владение. Он непременно выкупит эту землю первой. Чтобы у матери не было тревоги за свое будущее. Никогда более.
Андрей нахмурился, чувствуя, как медленно вползает в комнату мрак, что жил в его душе последние несколько месяцев. Он начал отступать только, когда морозный ветер ударил в лицо, едва почтовые выехали за заставу Петербурга, когда замелькали верстовые столбы по окраинам дороги. А развеялся совсем, когда сани въехали в эту липовую аллею, когда вдали показался дом, где Андрея всегда будут ждать. Всегда, что бы ни стряслось.
- Жениться мне что ли, ma tantine? – вдруг произнес Андрей задумчиво, глядя в огонь, что играл яркими всполохами за расписным экраном. Марья Афанасьевна взглянула пристально на племянника и улыбнулась довольно. Уж сколько раз она давала тому намеки и скрытые, и явные на то, но Андре упрямо уходил от ответа на вопрос о возможной женитьбе! А тут же! – Жениться с выгодой и разом все трудности решить…
- Есть на примете девица? – стараясь, чтобы голос звучал, как можно более равнодушно, не показал той бури, что вспыхнула в груди, проговорила Марья Афанасьевна. А тем временем уже прикидывала, кто в свете на выданье ныне. Из Петербурга ли взять девицу, по моде да по новым дням привыкшую жить? Или из Москвы приглядеть, где все по традиции да по старинке? – Отчего бы и не жениться тебе, Andre? Ты аккурат в l'âge où l'on se marie
(19).
Андрей снова усмехнулся ей знакомой усмешкой, а после поднялся с канапе, зашагал широкими шагами по гостиной, заложив руки за спину. Остановился у окна и долго смотрел на двор, где дворовые посыпали дорожки песком.
- Желаете, ma tantine, я прочитаю ваши думы в сей миг? – произнес он, не поворачиваясь к графине. – Готов биться об заклад, вы склоняетесь ныне к Москве.
- Ах, ты негодник! – покраснела невольно Марья Афанасьевна, которая за эти минуты тишины мысленно уже подобрала достойную кандидатуру в невесты для него. И верно – та была из московского рода. А потом рассмеялась в голос, чего не позволяла себе давно, помолодев вдруг на глазах оттого, бросила в племянника, стоявшего у окна, небольшую подушку с канапе. – Ты негодник, Andre, так и знай! Я готова биться об заклад, что ты с умыслом подал мне мысль о возможном твоем mariage
(20), чтобы я долее не донимала тебя разговорами о делах. Воля твоя, голубчик, не стану докучать тебе, не ныне. Да, кроме того, уж скоро на всенощную собираться. Скажу тебе от сердца, рада весьма, что ты со мной, Андрей Павлович, в этот праздник святой. Давненько мы всенощную Рождественскую подле не стояли. Ступай к ручке да к себе отправляйся. Шутка ли – столько в дороге! Отдохни покамест, - Марья Афанасьевна взяла со столика подле канапе колокольчик и позвонила. Тут же распахнулись двери, и в комнату ступил лакей. – Позови мне Марью Алексеевну, милейший. Да пусть возьмет один из роман французских, что начали… Хотя нет, постой! Дело ли французов в день такой читать? Пусть принесет Писание. Праздник же ныне! Ступай, mon cher, ступай, - снова обратилась она к Андрею, что склонился над ее ладонью, прощаясь на время. - Скоро солнце садится уже. Выезжать пора будет.
Андрей тогда ушел в покои, приготовленные к его приезду, и даже лег в постель, завернувшись в покрывало с головой, но сон не шел, несмотря на то, что последний раз в такой отменной кровати он спал более двух недель назад. На сердце по-прежнему давила какая-то странная тяжесть, словно камень навалился. Он шутил в гостиной о женитьбе, но в этой шутке была доля истины.
Его дела были из рук вон плохо. Помимо больших долгов по закладным в опекунский совет, предстояло оплатить векселя, выданные братом за последний год – немалые суммы. А ведь предстояло еще высылать деньги матери и сестре, да и поддержать средствами Надин с малолетней Таточкой. Да и надобно бы справить парадный мундир, и заплатить квартирной хозяйке, и сапожнику. Эх, жаль, нельзя нарисовать себе ассигнаций пачку! А принимать у тетушки Андрей не желал – довольно того, что она оплачивает некоторые его счета и делает дорогие подарки.
Жениться… un bon mariage
(21) спасет его. Или наследство. Не такое, как оставил ему Борис, а тому отец десяток лет назад. Доброе наследство. Но такое могла оставить только Марья Афанасьевна. Единственных два пути, которые могли спасти его в этом положении – женитьба и получение наследства, но оба такие нежеланные…
Андрей все-таки уснул и пробудился лишь, когда его тряс за плечо денщик Прошка. Надо было уже собираться к всенощной в церковь, стоявшую в селе на землях соседа Марьи Афанасьевны. Начищенные до блеска сапоги, парадный мундир полка с отполированными пуговицами, что блестели в свете свечей, как драгоценности на иной даме. Прошка даже Георгия прикрепил в петлицу, чтобы местные девицы провинции так и млели при взгляде на него: рослый и статный кавалергард, хорош собой да удал, судя по награде и шраму, нюхал пороху. Андрей усмехнулся своим мыслям, когда Прошка помогал облачиться ему в мундир, стряхивал с плеч невидимые глазу пылинки.
Марья Афанасьевна тоже была готова и вышла из своих покоев тотчас, как девушки принесли весть, что барин готов. Машенька была подле нее, в простеньком салопе и шляпке, подбитой заячьим мехом, смутилась, когда встретила взгляд голубых глаз Андрея. В церковь ехали, словно на бал столичный, отметил невольно Андрей – с форейтором на одной из лошадей четверки, с двумя гайдуками в ливреях и париках на запятках. Или может, он просто отвык от роскоши, что привычно окружала тетушку?
В церкви было многолюдно, оттого и душно, и шумно. Нет-нет, да кто-нибудь перемолвится словечком, а оттого что этих «кого-нибудь» было довольно, шепотки даже порой заглушали негромкий голос иерея, творившего службу. А поговорить было о чем – шутка ли, гостит у графини кавалергард да еще кавалер
(22)! Не скрывала пола шинели блеска ордена боевого ничуть, не укрывала от глаз алый парадный мундир. Да и ростом Андрей выделялся среди большинства прихожан, оттого и не мог не привлечь взоров.
Снова обернулась та девица, что уже в третий раз бросала взгляд на него, будто бы тайком, дурно краснея при том. Именно эти некрасивые алые пятна на щеках и лбу выделили для Андрея ее из толпы схожих ей любопытствующих молоденьких ingénues
(23) местного уезда. Скольких таких перевидал Андрей в уездных и губернских городах империи, пока полк следовал из петербургских казарм к местам расположения! Подобное женское внимание льстило, но ныне… ныне же оно злило, вносило странное раздражение в душу. Это совсем не добавляло благости, которой и должно полниться сердце в ночь Рождества Христова.
Андрей, раздраженный этим вниманием в такой миг, хотел уже переменить место, встать так, чтобы быть незамеченным этой рдеющей девицей. Но вдруг на него обернулась ее соседка в шляпке, обтянутой светло-серым шелком и украшенной длинными белоснежными перьями, что спускались на ее правое плечо. Она резко оглянулась на него, видимо, полюбопытствовав на кого так часто оборачивается ее спутница и словно обожгла его взглядом, брошенным вскользь из-под темных ресниц. Отвернулась тут же. Он только успел заметить русые туго завитые локоны и удивительно красивое лицо. Нет, красота этой незнакомки отличалась от общепринятых канонов, но было в этом лице нечто, что приковывало взгляд, что заставляло смотреть и смотреть на этот высокий лоб, на большие глаза, на чуть широковатый нос и губы, изогнувшиеся спустя миг в улыбку.
И улыбку Андрей тоже успел приметить за этот короткий миг. Улыбка была лукавой и в то же время несколько презрительной. Казалось, ее взгляд говорил, что его обладательница дивится тому, что видит перед глазами, что он, приковавший к себе взгляды ныне большинства особ женского пола старше тринадцати лет, даже не стоит и этого мимолетного взгляда. Такой взгляд больно бил, и он не мог не обжечь Андрея в тот миг. Сразу же всплыло в памяти иное: темно-каштановые локоны, глаза цвета светлого ореха, пухлые губы, которые так и манило целовать без устали. И тот же лукавый и обжигающий взгляд…
… - Я люблю тебя, mon coeur
(24), - зазвучал в голове в тот же миг дивный голос, который он так любил. – Я безумно люблю тебя, Андрей, но…
Это пресловутое «но», которое так часто путает карты, мешает пасьянсу, что так тщательно раскладываешь на столике, сойтись. Все время так. Но отчего, Господи, отчего? Ответа нет. Он сотни раз задавал его в тишине церковной, когда в храме было пусто, и сотни раз во время служб, когда так удивительно умиротворяюще, так цепляющее за душу пел хор. Ответа нет…
- C'est étonnant
(25), - задумчиво произнесла Марья Афанасьевна, когда они дожидались после службы, пока подадут карету к воротам церковной ограды. Машенька зябко ежилась в своем салопе на заячьем меху, водила плечиками и топала ножками под подолом платья, думая, что никто не замечает ее действий. Андрею даже вдруг захотелось пойти и поторопить дворовых графини, видя, как мило она пытается согреться, чувствуя ее муки.
- Что именно? – спросил он, по паузе, которую держала графиня после своей реплики, угадывая, что она ждет от него подобного вопроса. А потом по спине, словно огонь пробежал, вынуждая его даже вздрогнуть от этого неожиданного ощущения. Андрей резко оглянулся.
Девица в светло-серой шляпке даже не смутилась, когда встретила его взгляд. Только подбородок выше вздернула. Она стояла, гордо выпрямив спину, спрятав руки в муфте из белоснежного песца. Подле этой девицы были та спутница с маменькой, пожилой господин в шубе из темного меха, несколько молодых людей в пантикулярном платье
(26) и офицеры - скудный свет факелов, что держали в руках лакеи, не позволял Андрею распознать по воротам мундиров, видневшимся из-под шинелей, каких войск те были. Господин скучал, ожидая экипажа, рассеянно раскланиваясь со знакомыми, что подходили к их кружку. Молодые люди явно лезли из кожи вон, чтобы обратить на себя внимание девицы в светло-сером, но безуспешно – она даже не поворачивала к ним головы, разглядывая пристально пару минут Андрея.
- C'est étonnant, - повторила Марья Афанасьевна, и Андрей повернулся к ней, отведя взгляд от столь смелой девицы. В этот миг к ним приблизился один из гайдуков и сообщил, что карета не может подъехать ближе к воротам, пока не отъедут кареты господина Шепелева, а тем в свою очередь, загородили выезд сани мадам Павлишиной.
- Надобно бы пройтись, ваше сиятельство, - пряча голову в плечи, что выглядело очень комично при его росте и стати, произнес гайдук виновато. Марья Афанасьевна недовольно дернула головой, отчего перья на ее шляпке забавно качнулись, а потом с размаху ударила тростью своего слугу по плечу. Машенька при том только и успела прикрыть веки на миг, чтобы не видеть этой очередной вспышки ярости, к которым она так и не смогла привыкнуть за все время, что жила в доме графини.
- Никак не могу приучить их мозговать перед тем, как творить нечто, - проворчала Марья Афанасьевна, опираясь на предложенную ей руку Андрея. Потом он повернулся к Машеньке, предлагая ей принять его вторую руку, и она, опустив глаза вниз, робко положила красные от мороза пальчики на его локоть.
По пути к карете предстояло миновать тот самый кружок с девицей в светло-серой шляпке в центре. Потому пришлось задержаться возле них, едва поравнялись с теми. Андрей склонил голову в знак приветствия, Машенька низко присела в реверансе, а вот Марья Афанасьевна только кивнула. Господин в шубе поклонился им в ответ, за ним низко склонили головы молодые люди и офицеры, а женщины присели, причем Андрей был готов спорить, что та самая смелая девица едва ли согнула колени – лишь легкий намек на книксен.
- Ваше сиятельство, Марья Афанасьевна, - господин в шубе поднес к губам холодную с мороза руку графини. – С Рождеством Христовым вас! С праздником великим!
- Благодарю вас, Михаил Львович, - ответила графиня, принимая поздравления и своего собеседника, и от людей, что стояли за ним, поспешивших присоединиться к тем. – Благодарю от сердца. Примите и мои поздравления с Рождеством Христовым! Позвольте представить, коя возможность вышла к тому, mon neveu, что прибыл нынче с визитом с Святогорское. Ротмистр Кавалергардского полка Ее Императорского Величества Оленин Андрей Павлович, je vous prie d'aimer et d'estimer
(27) .
И снова легкие поклоны, и книксены, и слова, подобающие случаю, на французском и русском языках. И опять Андрей, мельком взглянувший на ту девицу в шляпке с белыми перьями, поймал ее взор на себе, заметил изогнутые в той самой улыбке губы. Вмиг кольнуло в груди, опалило огнем тело. Захотелось протянуть пальцы и стереть эту улыбку с губ, убрать это выражение собственного превосходства из широко распахнутых глаз. Откуда эта злость в душе? Он ведь десятки раз видел это выражение на лицах светских красоток, это явное выставление собственной прелести. Но именно ныне оно вызвало в нем такую острую неприязнь.
А может, это случилось от того, что она отчего-то при представлении протянула ему для целования руку в перчатке, нарушая негласные правила? Андрей, в тот момент касавшийся губами тыльной стороны ладони женщины в летах, судя по схожей линии лица, матери этих девиц, замер на миг, раздумывая, как следует поступить ныне. Он резко выпрямился и, взглянув в прелестное лицо в обрамлении серого шелка, проигнорировал протянутую руку в тонкой лайке, склонился к аккуратной ручке ее сестры, той самой, что так некрасиво краснела в церкви.
Он заметил, как прикусила губу прелестница, как чуть померк огонь превосходства в ее глазах, услышал, как рядом кто-то пробасил: «Слыхано ли?». Он уже готов был ко всему, даже принять вызов родственника или одного из вьющихся подле нее молодых людей, которые, судя по этим словам, могли спровоцировать ссору с ним для того. Скорее даже, не спровоцировать, а поддержать. Ведь первой бросила Андрею перчатку именно она, прелестница с русыми локонами и дивными глазами, дочь предводителя уездного дворянства Анна Михайловна Шепелева.
- Allez, папенька, je vous prie
(28), - проговорила она, отводя взгляд от лица Андрея, пряча руку снова в муфте. – Порядочно морозно ныне. Пожалейте Катиш и милую Веру Александровну.
Мелодичный звук ее голоса, вполне достойный ее внешней прелести, вдруг заставил Андрея снова взглянуть на нее, задержать на ней взор долее положенного. Марья Афанасьевна сжала тут же пальцами его локоть.
- Едем и мы, mon cher. Не хватало горячки подхватить на таком морозе, - проговорила она, склоняясь чуть ближе к плечу племянника. Тот согласно кивнул, бросил компании, стоявшей перед ними короткое: «Au revoir, messieurs, mesdames! » и прощальные кивки господам и дамам, повел графиню и ее воспитанницу к карете, дверцу которой уже распахнул гайдук.
- Она ведь недурна собой, верно? Эта mademoiselle Шепелева, - проговорила Марья Афанасьевна, не особо таясь, когда они уже отъехали от села, в котором стоял храм. Машенька, казалось, уснула тут же, как села в карету – так устала стоять службу и утомилась за день до того.
– Недурна! – вдруг фыркнула Мария Афанасьевна совсем неподобающим своему возрасту и статусу. - Да она, надо признать, прелестна и лицом, и статью, недурно музицирует и поет. Богиня, и только, как говорят о ней здесь!
- Легко быть Афродитой в Гжатском уезде, - пожал плечами Андрей, намекая на удаленность этих мест от столицы, все же злясь на девицу за тот поступок и на себя, что невольно поддался очарованию ее красоты. Да-да, надо быть честным хотя бы с собой!
- Ты зол на нее, - проницательно заметила Марья Афанасьевна. – Ненадобно, mon cher. Она не имела намерения тебя жестоко оскорбить. Ты не отдал дань ее прелести в тот миг, когда она удостоила тебя взглядом, вот она и уколола, как сумела. Все это лишь игра для нее. Annett est un enfant joueuse
(29), и только. Заприметила в тебе очередную забаву, коих, как ты заметил, вкруг нее немало.
- Ах, ma tantine, и вы говорили мне, что я cynique
(30)! - улыбнулся Андрей. – С такими-то учителями немудрено!
Марья Афанасьевна пожала плечами, словно говоря: «думай, как знаешь, я же промолчу». Спрятала от холода ладони глубже в муфту, зябко поежилась. Поскорее бы в усадьбу прибыть, лечь в постель, нагретую горячими кирпичами, да под пуховое одеяло!
- Ты прав, Андре, я не питаю приязни к mademoiselle Шепелевой, - произнесла она после недолгого молчания. – Я, признаюсь тебе, не могу принять и понять персон, в коих все с лишком. С лишком прелести, с лишком стати, с лишком ума, не того ума, что жизни помогает, иного ума, заметь! С лишком всего! Будь она такой, как cousine, Катерина Петровна, при всем своем приданном, то я бы всерьез задумалась над твоим mariage, Андре. Да-да, не стоит так морщить лоб и кривить губы! Тебе вскорости разменять третий десяток, а ты еще холостым ходишь. Не дело то! Но только это Аннет Шепелева! И даже состояние ее семьи не заставит меня вспомнить о ней при таком деле, и родство с графом Туманиным, что дедом ей приходится.
- Даже так? – поднял брови Андрей. Марья Афанасьевна поджала губы, распознав в его голосе усмешку, кивнула резко головой.
- Именно так! Оттого и ходит Афродитой тут, на Гжатчине, а не в Москве или в столице, что с лишком всего. А спеси и самолюбования тем паче! Гляди же, mon cher, не попади в силок. Такого молодца еще не бывало здесь отродясь, то я тебе говорю. Сама была в диковинку, когда решилась на проживание в этих местах с прошлого года. Попадешь в силок и сам не заприметишь того, а там и в ощип!
Она не стала продолжать этот разговор, заметив, как похолодели глаза племянника, говоря о том, что тот неприятен ему. Уступила его нежеланию, его стремлению поразмышлять о чем-то своем, пока карета скользила полозьями по снежной дороге в Святогорское, что показалось вдалеке маленькими огоньками, мигающими в серости начинающего зимнего рассвета. Закрыла глаза и откинулась на спинку сидения кареты, сделав глубокий вдох. Нет, мужчине никогда не понять и не заприметить того, что может видеть только женщина. Никогда!
Марья Афанасьевна сильно бы удивилась, если бы узнала, что схожие мысли ныне были и в головке Машеньки, притворяющейся перед своими спутниками дремлющей, ловящей жадно каждое слово, что было произнесено в тишине дороги. Тихо ныло сердце при воспоминании о том, как смотрели друг на друга Андрей Павлович и mademoiselle Аннет – так пристально, так длительно, словно проникая в души, в самую глубь.
Не к добру то было, совсем не к добру. Машенька с трудом сдержалась, чтобы не скривить некрасиво носик и не заплакать ныне в полумраке кареты, выдавая своим спутникам, что не в дреме она. Ой, не к добру, сжималось ее сердечко, не к добру то знакомство!
1. Имеется в виду пять копеек
2. Тут: красно-оранжевый
3. Розог
4. Андре, мой дорогой Андре (фр.)
5. Я тебя спрашиваю (фр.)
6. Церемонии (фр.)
7. Ступай немедля! (фр.)
8. Проказник, шалун (фр.)
9. Тут: коверканное от фр. «littre» – письмо
10. Племянника (фр.)
11. Очаровательная маленькая брюнетка мадам Оленина (фр.)
12. Пустить пыль в глаза (фр.)
13. Воспитательные дома XIX века, содержавшие сотни сирот, существовали за счет частной благотворительности, отчислений от лотерей и театральных спектаклей, продажи игральных карт и т.п. Но главным источником доходов воспитательных домов были ссудные операции с недвижимым имуществом дворян.
14. Семейного скандала (фр.)
15. Это все пустое (фр.)
16. Тут: точка (фр)
17. Невестка, жена брата(фр.)
18. Бант – особая складка на наградной ленте - отмечал награды, полученные за боевые заслуги
19. В возрасте, подходящем для брака (фр.)
20. Брак (фр.)
21. Выгодный брак (фр.)
22. Т.е. имеющий ордена
23. Инженю. Простодушных, наивных (фр.)
24. Мое сердце (фр.)
25. Удивительно (фр.)
26. Т.е. не в мундире
27. Прошу любить и жаловать (фр.)
28. Едемте, прошу вас (фр.)
29. Аннет – шаловливое дитя, игрунья (фр.)
30. Циничный, бесстыдный (фр.)
[/i]
...