1 2
Bernard:
19.10.24 11:27
» Книга судеб 4 (ИЛР 18+)
Четвертая книга из серии "Книга судеб" повествует о событиях в Англии в 1800-1827 годах. Жанр произведения: историческая повесть, приключения, любовный роман. Действие происходит в Англии, Франции, Бельгии. Большинство персонажей существовали на самом деле. Информация о них получена из открытых источников и родословных.Разумная критика и замечания приветствуются.
Месье Бернард.
Содержание:
Профиль автора
Показать сообщения только автора темы (Bernard)
Подписаться на автора
Открыть в онлайн-читалке
Добавить тему в подборкиМодераторы: Bernard; Дата последней модерации: 19.10.2024
Bernard:
19.10.24 11:38
» Часть 1 Глава 1
Книга Судеб IV «Одержимость»Часть I, 1800 год.
Глава 1
«Письмо»
10 января 1800 года
Хокем-холл, Норфолк, Англия
«Возлюбленные батюшка и матушка!
Пишу вам из Хокема-Холла, как и договаривались. Мой дорогой тесть, сэр Томас, здоров и благополучен, как благополучны его мать, леди Элизабет, его брат, его дочери, и все домочадцы, за исключением моей драгоценной тещи. Впрочем, о ее болезнях вы знаете лучше меня. Я, брат и Джейн без происшествий добрались из Чарлтона до Кембриджа, где нас ждали Даттоны, а именно: лорд Даттон, леди Даттон, их сын, мистер Джон Даттон, и дочери - леди Элизабет, леди Энн и леди Френсис. Кроме них нашими попутчиками от Кембриджа стали лорд Харборд с сыновьями, мистером Уильямом Харбордом и мистером Эдвардом Харбордом, а также мой друг, мистер Чарльз Калеб Колтон, решивший отдохнуть от кембриджской унылой науки на доброй английской охоте. Предвижу ваше недовольство, матушка. Мне известно ваше отношение к моей дружбе с мистером Колтоном. Признаюсь, я и сам, нередко, бываю им недоволен, но неотложные общие дела требовали его приглашения в Хокем, а мой тесть так милостив, что ни в чем не может мне отказать. Особенно, если затевается охота.
В Хокеме, как всегда, тепло, уютно и весело. Нынче вечером мы ожидаем несколько гостей, ужин, а завтра с утра поохотимся два дня подряд. Тесть клянется, что на последней охоте он уложил дюжину оленей пятнадцатью выстрелами и сулит нам нечто еще более замечательное.
Мое письмо вам содержит, помимо выражения моего глубочайшего уважения к родителям, сообщение, которое может встревожить вас. И просьбу сына к матери, в надежде, что вы ее исполните. После охоты я, Джейн, и брат, в компании некоторых гостей моего тестя, вернемся в Чарлтон-Парк раньше, чем намеревались. На это есть причина. Мое письмо повторит то, что я написал в записке, которую вы вскоре получите. А повторяюсь я, опасаясь, что вы можете не получить мою записку по какой-либо оказии и будете удивлены тем, что происходит.
С сожалением пишу вам, что не по своей воле, а в силу обстоятельств, я оказался втянут в события, которые общество, несомненно, сочтет скандальными, стань они достоянием гласности. Дабы этого не произошло, мне приходится улаживать печальные итоги постыдной связи. Человек, в котором я жестоко обманулся, подвел меня самым безобразным образом. Моя супруга ничего об этом не знает, вовлекать ее раньше времени в это дело было бы неразумно. Я не могу разгласить вам многое, особенно в письме.
Суть в том, что в ближайшие дни ко мне, в Эндовер-хаус приедет некая мисс Росс, служанка, с младенцем и той самой запиской, написанной мной для вас. Должен вас уведомить, что этого младенца, девочку, крестили под именем Элинор, на севере, в Карлайле, как рожденную в грехе. Я принужден принять участие в ее судьбе. В приходской книге матерью Элинор упомянута мисс Росс. Старейшины прихода не сумели добиться от мисс Росс признания, кто отец ребенка, дабы привлечь его к ответственности. Я наберусь решимости и честно сообщу жене об этом деле перед отъездом в Чарлтон из Хокема. Она вправе знать, какова моя роль в имевших место событиях. Уверен, супруга окажет мне поддержку, услышав от меня подробности. По возвращении в Чарлтон я открою и вам с отцом то, что смогу открыть. До этого дня, умоляю вас, не прогоняйте мисс Росс, окажите ей гостеприимство, пусть она продолжает ухаживать за девочкой в Эндовер-Хаус. Знаю, возможны сплетни прислуги, и что вас это огорчит, что вы не найдете покоя и потеряете сон. Однако, это дело необходимо уладить и я его улажу, чтобы защитить мою семью от осуждения тех, кто не захочет понять, что я не желал случившегося и сам был обескуражен, когда мне открылись последствия.
Насколько я помню, по вашим словам, в середине января Чарлтон-Парк намеревался посетить кузен Гавейн Гаскарт с женой Энн. Они ведь по-прежнему бездетны? Я не забыл, как вы, матушка, и ваш брат Джон Гаскарт обсуждали возможность для Гавейна и Энн взять на воспитание сироту, раз уж Господь не наградил их потомством. Не готов предугадать, как решится это дело с младенцем и мисс Росс, но нельзя ли задержать кузена Гавейна, если он вдруг пожелает уехать до моего возвращения в Чарлтон?
Ваш любящий сын, Чарльз Невинсон. 10 января 1800 года».
Лорд Чарльз Невинсон Говард, виконт Эндовер, положил перо, присыпал письмо песком и закрыл глаза. От досады у него разболелась голова. «Мать будет в бешенстве. Она решит, что я слабоумный. Как смотреть в глаза отцу, когда он спросит, по какому недомыслию я оказался в это втянут? Вдруг все откроется? Наше имя станут трепать во всех гостиных».
Лорд Чарльз Невинсон Говард, виконт Эндовер
Он поднялся со стула, тяжко вздохнул и приблизился к окну. Холодный зимний пейзаж за окном и пасмурное небо вполне отражали его настроение. А сейчас еще позовут на ужин, и ему придется улыбаться, шутить.
Виконту Эндоверу в мае 1799 года исполнилось двадцать четыре года. Он был высоким, немного сутулым, с приятным, округлым лицом и небольшим ртом, в очертаниях которого котором угадывался недостаток воли, мнительность и склонность к меланхолии. Каштановые волосы лорда Чарльза слегка завивались, и когда он коротко стригся, его прическа первое время приходила в беспорядок от малейшего ветра или прикосновения.
Отец виконта, лорд Джон Говард, пятнадцатый граф Саффолк и восьмой граф Беркшир, был внуком полковника Филиппа Говарда, седьмого сына графа Беркшира. В молодости Джон Говард не мог надеяться на титул и богатство, поскольку очередь за титулом и богатством графов Саффолк и Беркшир была слишком велика. Он приходился весьма дальним родственником живого и здорового одиннадцатого графа Саффолка Генри Говарда. Одиннадцатому графу должен был наследовать его сын Уильям, а Уильяму его сыновья, Джордж и Генри, и внук Генри. За ними в очереди стоял младший сын одиннадцатого графа, Томас. Каковы были шансы Джона Говарда получить титул и какое-либо наследство? Юноша рассудил, что никаких шансов у него нет, и в 1756 году записался в армию в чине прапорщика в Первый пехотный полк вместе со своим старшим братом, Томасом. Армия оказалась его призванием, уже в 1760 году он был произведен в лейтенанты, в 1773 году в капитан-лейтенанты, а потом и в лейтенант-полковники.
В 1774 году батюшка виконта Эндовера, Джон Говард женился на бездетной вдове сквайра из Ньюби-Холла, Станвикса Невинсона, Джулии Невинсон, в девичестве Джулии Гаскарт. Бравый офицер буквально взял штурмом очаровательную вдовушку, противостоять его обаянию было абсолютно невозможно. На тот момент лейтенант-полковнику Говарду исполнилось тридцать пять лет, а его невесте, вдове Станвикса Невинсона с 1772 года, было почти тридцать семь, при том, что ее покойному супругу, сквайру, накануне кончины перевалило за семьдесят.
сражение при Гилфорд-Кортхауз
Поместье Ньюби-Холл Невинсонов в Камберленде
Новобрачная, полковница Джулия Говард порадовала мужа богатым приданым, включающим поместье Ньюби-Холл, на севере, у Пенрита, и отменной плодовитостью. В 1775 году у них родился Чарльз, названный в честь первого мужа миссис Говард Чарльзом Невинсоном. За ним, в 1776 году, появился на свет брат виконта Эндовера, Томас, а за Томасом, в 1779 году, двойняшки Кэтрин и Уильям, хотя Уильям не прожил и шести месяцев.
Братья Чарльз Невинсон Говард и Томас Говард
Во время бунта в американских колониях в 1776 году лейтенант-полковник Джон Говард наслаждался семейной жизнью в Англии, в то время как его старший брат Томас был в отряде добровольцев, призванных подавить бунт Джорджа Вашингтона и иже с ним. Томаса Говарда убили в 1778 году при нападении капера бунтовщиков на английское судно, следующее в Лондон. Джон Говард был отправлен на войну в Америку в апреле 1779 года и участвовал во многих битвах с колонистами. В 1780 году он был произведен в полковники и сменил Эдварда Мэтью на посту бригадного генерала. 15 марта 1781 года Джон Говард был ранен в сражение при Гилфорд-Кортхауз. По ранении, отправленный домой с депешами 14 июня 1781 года, он прибыл в Англию месяц спустя, избежав капитуляции войск в Йорктауне.
Тем временем, пока Джон Говард служил на благо Англии и занимался семьей, наследники одиннадцатого графа Саффолка и Беркшира умирали друг за другом, не оставляя после себя потомство мужского пола. В 1783 году батюшка Чарльза Невинсона неожиданно унаследовал титул и поместье Чарлтон-Парк, но значительная часть состояния четырнадцатого графа, лорда Томаса Говарда, отошла его дочери, леди Диане Говард. Новоявленный пэр вскоре был назначен полковником Семидесятого пехотного полка и продолжал службу уже исключительно в Англии. В прошлом, тысяча семьсот девяносто девятом году отцу исполнилось шестьдесят лет, а матери шестьдесят один. Виконт Эндовер восхищался отцом и боготворил мать, он просто не мог их подвести, подвергнув семью позору. Разразись скандал, непременно прозвучало бы его имя, и позор пал бы на всю семью Говардов, а также затронул бы и семью жены лорда Чарльза Невинсона, Джейн.
«Зачем я отвечал на ее письма? Она развратница, прелюбодейка, недостойная целовать ноги моей супруги. Мне следовало отказать ей в помощи при первом же послании, как будто это меня не касается, а не питать ее ложных надежд. В конце концов, каковы мои обязательства перед ней? Их нет. Вина, конечно, есть, но ничтожная. Расскажи она все обстоятельства и назови имя отца своей незаконной дочери, мне не грозило бы ничего, кроме огласки моего участия. За подобные промахи, слава Богу, не судят. Но эта огласка, мои письма к ней…Отца хватит удар, мать станет меня корить, брат будет злорадствовать. А как же иначе, Чарльз подвел родителей! Сестра Кэтрин пострадает сильнее остальных, ей будет затруднительно выйти замуж после таких слухов. А тесть? Тесть придет в ярость, недоумевая, как я все это допустил. Моя бедная Джейн… Жена вознегодует, я буду свергнут с пьедестала! Дело необходимо уладить, иного пути нет. И нужно повзрослеть. Отзывчивость и жалость следует скупо отмерять, а не разбрасывать щедрой дланью всем подряд, позволяя садиться себе на шею. Нельзя быть слепым к чужим недостаткам. Да, это суровый урок, но он меня закалит. Пора одеваться к ужину». Чарльз Невинсон в задумчивости отошел от окна и дернул сонетку.
* * *
10 января 1800 года
Хокем-холл, Норфолк, Англия
Поместье Хокем-Холл принадлежало семье Кок двести лет, и первые сто пятьдесят лет его владельцы не могли похвалиться прибылями от него. Как сказал один остряк, в этой части Норфолка плодородный слой почвы так тонок, что землю могли бы вспахивать два кролика, запряженные вместо плуга в перочинный нож.
Хокем-Холл, поместье графа Лестера
Последний граф Лестер, для которого Хокем был лишь одним из многих имений, прославился как азартный игрок, покровитель искусств, коллекционер и заядлый путешественник. В странствиях по Европе он собирал книги, картины, скульптуры, посуду, а по возвращении в Англию нуждался в большом доме, где это чудесное собрание можно было хранить и демонстрировать ценителям, гостям и знакомым. С этой целью и был в 1734 году заложен грандиозный Хокем-Холл. При этом следует упомянуть, что финансовые возможности графа Лестера были подорваны задолго до строительства его расточительством и неудачными вложениями в Компанию Южных Морей, обанкротившуюся в 1720 году. Посему, работы в Хокем-Холле шли медленно, трудно и хозяин, граф Лестер, вместе с сыном Эдвардом, до их завершения не дожили. Стройка завершилась в 1764 году, под руководством вдовы графа, леди Маргарет Кок, уже при новом владельце, племяннике покойного, сыне его сестры, Венмане Робертсе, взявшем, по случаю получения наследства, фамилию Кок. Что, разумеется, не позволяло ему получить выморочный титул графа Лестера.
Венман Кок, в отличии от своего предшественника, интересовался искусством гораздо меньше, а процветанием угодий гораздо больше. По своему воспитанию и образу жизни, а также по происхождению, как внук торговца и сын майора, он был типичным мелким помещиком, непритязательным сквайром. Бедняга Венман, волей случая оказавшийся посреди огромных, неприбыльных поместий с монументальным, незавершенным образчиком зодчества вместо уютного дома, предпринял героические усилия по спасению своих приобретений. Повысил урожайность, преумножил стада, неспешно достроил Хокем-Холл, этот гигантский особняк в стиле палладио. Он женился на дочери джентльмена, Элизабет Чемберлен, которая родила ему четверых детей, включая двух сыновей. В итоге Венман Кок был счастлив вплоть до своей внезапной кончины в 1776 году, как может быть счастлив человек, не ждавший многого от жизни, но много получивший, и не рожденный трудиться, но изрядно потрудившийся к своему удовольствию. Для одного из крупнейших землевладельцев Англии, при этом, без титула, он неплохо распорядился отпущенными ему годами.
Венман Кок
Нынешний хозяин Хокем-Холла, сын Венмана, мистер Томас Кок, сменивший отца во главе семьи четверть века назад, преуспел в деле повышения доходности поместья даже больше своего батюшки. В течение нескольких последних лет он почивал на лаврах как деятельный реформатор, прозорливый управитель, непревзойденный охотник и гений сельского хозяйства.
Еще до смерти отца, в 1775 году, Томас Кок женился на сестре барона Шерборна, лорда Джеймса Нейпера Даттона, прекрасной Джейн. Барон Шерборн, в свою очередь, женился на Элизабет Кок, сестре Томаса Кока, дочери Венмана. Союз двух семей принес достойные плоды, у Томаса Кока и Джейн Кок родились три дочери, Джейн, Энн и Элизабет, а у лорда Джеймса Даттона и леди Элизабет Даттон сын Джон и также три дочери, Элизабет, Энн и Френсис. Такое количество дочерей у счастливых отцов, безусловно, предусматривало серьезные расходы на гардероб и приданое в будущем. Поэтому барон Шерборн и помещик Кок были, что называется, в одной лодке, и сколотили своеобразный союз, оказывали друг другу поддержку, совместно продвигали интересы породнившихся семей. В июне 1796 года, не без помощи лорда Даттона, Томас Кок выдал старшую дочь Джейн замуж за наследника графа Саффолка и Беркшира, виконта Эндовера, лорда Чарльза Невинсона Говарда.
Томас Кок, Джеймс Даттон и Джейн Даттон (в замужестве Кок)
После Рождества 1799 года, 11 января 1800 года члены трех семейств – Коков, Даттонов и Говардов, а также гости Коков, собрались в Хокем-Холле для охоты. Когда речь идет об охоте, никто не осмелится бросить вызов Томасу Коку и предложить в качестве места для охоты свои угодья. Всем известно, что охота у старины Томаса – нечто выдающееся, совершенно незабываемое. На ужине, вечером десятого января, предстояло обсудить планы на следующий день.
У лорда Чарльза Невинсона Говарда были в Хокем-Холле личные апартаменты, выделенные тестем для дочери Джейн и зятя. Хокем-Холл имеет центральную часть и четыре крыла. В северно-восточном крыле обитал хозяин с семьей. Юго-восточное крыло слуги прозвали «чужим крылом», так как в нем располагались спальни гостей. Устройство спален было выше всяких похвал. Отопление комнат, помимо каминов, осуществлялось тепловыми ходами от печей. Насосы в подвале подавали воду в свинцовые цистерны, и дальше, в водопровод и клозеты, что было, по мнению Чарльза Невинсона, невероятно удобно. Гостевых комнат в двух южных крыльях был в изобилии. Хозяйское и «чужое» крыло вели в два коридора, а эти коридоры – в галерею статуй, гордость собрания скульптур графа Лестера. Салон и столовые находились в центральной части. Путь к ним лежал через галерею статуй.
Парадный мраморный холл Хокем-Холла
Галерея статуй Хокем-Холла
Покинув свою комнату, виконт Эндовер очутился в коридоре, ведущем в галерею статуй. Из ниши на него с грустью смотрело изваяние римского императора Салонина, жившего в эпоху упадка империи, правившего меньше года и заколотого бунтовщиками в возрасте семнадцати лет. Несчастный, упадочный Салонин, наверное, как никто понимал всю глубину упадка настроения Чарльза Невинсона. Компанию Салонину составляли маленький Аполлон с виллы Медичи, Камилл с римского Капитолия, Венера ди Медичи и муза Урания. Граф Лестер напичкал дом произведениями искусства, они теснились даже в коридорах.
Галерея статуй была освещена из рук вон плохо, уж точно не для обозрения. Так, чтобы можно было пересечь ее, не натолкнувшись лбом на какую-нибудь скульптуру, но не более.
Вестибюль-октагон Хокем-Холла
Виконт Эндовер прошел галерею быстрым шагом и оказался в вестибюле-октагоне, диаметром около двадцати футов и высотой не менее тридцати, заставленном книжными полками. В нишах этой маленькой библиотеки его поджидали, воплощенные в бюстах и спрятавшиеся в нишах, римские императоры и императрицы: Адриан, Юлия Маммея, Тит, Марк Аврелий, отец Салонина - Галлиен, и умерщвленный братом Каракаллой, Гета. Тесть, Томас Кок, как то поведал, что в детстве они с сестрой придумали забавный стишок. Что-то вроде «У Юлии Домны в роду одни бездомные, а с Юлии Маммеи я плачу и дурею». Тесть тогда изучал римскую историю. Чарльз Невинсон открыл дверь из вестибюля в столовую и оттуда проследовал в салон.
Салон Хокем-Холла
Салон освещало множество свечей, гости и хозяева ожидали приглашения к столу. Первым, кого виконт увидел, был лорд Джеймс Даттон. Пятидесятипятилетний барон Шерборн, полный мужчина среднего роста с мясистыми губами и большим носом, отвесил легкий поклон виконту. Справа от лорда Джеймса стоял его двадцатилетний сын Джон, весьма похожий на отца лицом, но при этом унаследовавший аскетичное телосложение деда по материнской линии. За Джоном, между белым камином и высоким подсвечником Чарльз Невинсон сразу разглядел среднюю дочь барон Шерборна, двадцатитрехлетнюю Энн. Эта бледная, молчаливая девушка, с профилем античных богинь, рыжеватым оттенком темных волос, вечно опущенной головой и потухшим взглядом, казалось, была частью интерьера Хакем-Холла, а не его гостьей. Старшая дочь Даттонов, Элизабет, беседовала с братом виконта Эндовера, Томасом, в углу салона. Если из Энн как будто высосали все телесные и духовные соки, в Элизабет, пожалуй, все эти соки в избытке влили. Черты лица Элизабет были точной копией отца. Глаза чуть навыкате, решительный подбородок, пухлые губы, крупный нос, прямые черные волосы. Не красавица, вне всяких сомнений, но очень живая, энергичная, добродушная и тем симпатичная «старая дева». Она что то доказывала брату Чарльза Невинсона, Томасу Говарду, жестикулируя на грани приличий, а он то придвигался к ней, как заговорщик, то отстранялся, словно в испуге. Младшая дочь лорда Джеймса Даттона, двадцатидвухлетняя Френсис, была самой красивой из сестер. Кудри цвета воронова крыла, брови вразлет, глаза с поволокой. Войдя в салон, Чарльз Невинсон не сразу ее приметил за широкой фигурой отца. Девушка изучала картину Прокаччини над камином, на которой вероломный царь Тарквиний угрожал в спальне непорочной обнаженной Лукреции, пытаясь ее обесчестить.
Джон Даттон в старости
Элизабет Даттон
Френсис Даттон
По другую, левую сторону от входа в салон, ведущего в холл, возле второго камина-близнеца, виконт Эндовер увидел тестя, жену и свояченицу. Сэр Томас Кок в свои сорок пять лет выглядел основательным и уверенным в себе, как и положено помещику, владеющему тридцатью тысячами акров отлично возделанной, приносящей завидный доход, земли. Рослый, осанистый, с мощной шее, сединой и строгими бровями. Настоящий хозяин бескрайних полей и лесов, соседом которого, как он сам шутил, был король Дании. На его фоне старшая дочь, маленькая, худенькая Джейн, была почти незаметной. Леди Джейн уложила русые волосы в замысловатую прическу, ее лицо в форме сердца раскраснелось, то ли от жара из камина, то ли от спора с отцом и сестрой, ясные глаза сверкали. Заметив мужа, Чарльза Невинсона, она радостно улыбнулась. Три года брака не принесли ей детей, но она надеялась, что долгожданный наследник будет зачат и родится в юбилейном, 1800 году.
Томас Кок
Джейн Кок ( леди Джейн Говард, виконтесса Эндовер)
Компанию тестю и Джейн составляло шумное семейство его средней дочери Энн Маргарет. Двадцатилетняя Энн в пятнадцать лет, в результате бурного подросткового романа, вышла замуж за «мечту всех женщин», Томаса Энсона, бывшего на момент свадьбы едва ли не вдвое старше невесты. Жених имел двадцать две тысячи фунтов годового дохода, поместье Шугборо-Холл, приятную внешность и мягкий, ровный характер. Полную противоположность характеру Энн Маргарет, которая была болтлива, как сорока, возбудима, как щенок, задириста, как извозчик, но при этом отходчива, отзывчива, добра и нетерпима к несправедливости. Кроме того, Энн Маргарет чудесно рисовала маслом, ее учителем был Томас Гейнсборо. Картины Энн Маргарет украшали залы и комнаты Шугборо-Холла, Хокем-Холла и Чарлтон-Парка, дома сестры Джейн.
Энн Маргарет Кок (виконтесса Энсон)
Джейн Кок с дочерьми Джейн и Энн Маргарет
Энн Маргарет вступила в замужество в 1794 году и с первых же дней брака взялась ковать супружеское счастье. За четыре года она родила четырех детей. Жена Томаса Кока и мать Энн Маргарет, миссис Джейн Кок, в молодости была удивительно похожа на Энн Маргарет. Такая же худая, подвижная, брюнетка с узким лицом, выразительной мимикой, немного нескладной фигурой. Делами всей жизни миссис Кок была борьба с рабством и бедностью, образование низшего сословия. В свете над ней смеялись, потому что она тратила все свои карманные деньги на пожертвования, покупала своим слугам билеты в театр, и была запанибрата с лакеями и горничными. Теперь эта странная женщина, жена Томаса Кока, окруженная заботой мужа, умирала в своих покоях от тяжелой изнурительной болезни и даже не спускалась к общему столу. Вместо нее роль хозяйки за столом выполняли поочередно Джейн и Энн Маргарет.
В левом углу салона перед ужином была установлена кушетка. На кушетке, не участвуя в разговоре с тестем, женой и свояченицей, сидел круглолицый, розовощекий Томас Энсон и четверо его детей, младшего из которых, Чарльза Литтлтона Энсона, отец держал на руках. Пятым ребенком на кушетке, отгородившимся от племянниц и племянников подушкой, была их тетя, дочь Томаса Кока, младшая сестра Джейн и Энн Маргарет, четырехлетняя Элизабет Вильгельмина.
Картина Энн Маргарет Кок с изображенными на ней ее детьми Томасом, Энн и Джорджем
У кушетки, как наседка над цыплятами, дежурила няня. Она с опаской поглядывала на огромную картину кисти Джузеппе Кьяри над камином. Трудно сказать, что ее беспокоило, тяжелая рама, нависающая над кушеткой, или недетский сюжет картины, посвященный спасению Персеем Андромеды. Андромеда на полотне, как и на многих полотнах в Хокем-Холле, была в костюме Евы. То есть, в чем мать родила. Дети уже поужинали в детской и находились в салоне по приглашению дедушки. Он хвастался внуками и внучками перед гостями.
У дальней стены салона, под громадной картиной Пьетро да Кортона «Кориолан принимает в лагере посланников Рима» коротала время перед ужином группа мужчин. Вел непринужденную беседу шестидесятипятилетний лорд Харборд Харборд, барон Саффилд, давний друг Венмана Кока и его сына. Два возлюбленных чада лорда Харборда, мистер Уильям Харборд и мистер Эдвард Харборд были одесную и ошую родителя, подкрепляли его авторитет одобрением всего сказанного отцом. Барон Саффилд, узлолицый, узкоплечий, кареглазый, закаленный в политических баталиях и циничный, считал Томаса Кока чуть ли не третьим своим сыном и питал слабость к «этому мальчику», прощал ему то, что не простил бы даже, вероятно, собственным сыновьям. Он, понятное дело, не мог проигнорировать приглашение на охоту в Хокем-Холл, во-первых, из уважения, а во вторых, из-за любви к охоте.
Лорд Харборд Харборд
Эдвард Харборд
Старший отпрыск лорда Харборда, мистер Уильям, был внешне вполне зауряден. Его страстью был крикет, в матчах 1791 года он трижды выходил на поле. Младший сын лорда Харборда, мистер Эдвард, почитался молодыми барышнями первым красавцем Лондона, по нему вздыхали десятки, если не сотни девиц.
Вокруг мужчин из рода Харборд толпились джентльмены, соседи Томаса Кока по поместью и политические соратники, приглашенные на ужин и охоту. Друг Чарльза Невинсона по Итону, двадцатидвухлетний Чарльз Калеб Колтон, стоял в стороне от группы мужчин, со скучающей миной прислушивался к их болтовне, то и дело взирал на обворожительную мисс Френсис Даттон. Глубоко посаженные, серые глаза Чарльза Калеба были умными и проницательными, нос прямой, волосы коричневые. Такой тип мужчин нравился дамам, а острый ум и незаурядная наблюдательность, вкупе с хорошо подвешенным языком, делали Колтона поистине неотразимым. Сын преподобного Барфута Колтона, он закончил Итон вместе с Чарльзом Невинсоном и в данное время обучался в Королевском колледже в Кембридже, готовился через год получить степень бакалавра и должность викария церкви.
Чарльз Калеб Колтон в старости
Как только виконт Эндовер вошел в салон, Чарльз Калеб встретился с ним взглядом, затем перевел взгляд на барона Даттона и опустил глаза. Виконт собирался подойти к нему и условиться о встрече втроем, но в этот момент распахнулись двери гранд-столовой и был объявлен ужин.
Гранд-столовая Хокем-Холла
* * *
10 января 1800 года
Хокем-холл, Норфолк, Англия
После ужина, часть мужчин, ночующих в Хокем-Холле, перебралась в библиотеку. Предстоящая охота вынуждала джентльменов лечь спать пораньше, но зимой далеко не каждую неделю выпадает удача обменяться мнениями в светском обществе и хозяин, Томас Кок, не настаивал на том, чтобы разбрестись по спальням. Развалившись в креслах, на удобных частерфилдах и канапе, господа продолжили совещания, начатые в салоне и за ужином.
Библиотека Холек-Холла
- Кок, что вы думаете об Эбботе и его комитетах, - лорд Харборд Харборд обратился к Томасу Коку.
- У меня пока нет устойчивого мнения о нем, - усмехнулся владелец Хокем-Холла. – Мое мнение колеблется, как флюгер.
- Как Эббот, вы хотели сказать? – расхохотался барон Саффилд.
- Зачем же обижать человека, - потер переносицу сэр Томас. – Тем более, заочно.
- Когда я прочел опус Мальтуса о народонаселении, - сменил тему лорд Джеймс Даттон. – У меня на многое открылись глаза. Ученые бьют тревогу, что грядет голод. Палата лордов, знаете ли, упускает важные сигналы.
- Я бы назвал ее не палатой лордов, а палатой умалишенных, - прокомментировал слова барона Кок. – Но некоторые присутствующие, члены палаты, не оценят моего эпитета.
- Не перегибай палку, Том, - щелкнул пальцами лорд Джеймс. – Твоя жена – бескорыстная благотворительница, и ты ей потакаешь. Но согласись, бедных и голодных прорва. Отчасти потому, что они не стремятся к труду. Их все больше, цены на продукты все выше, Англия скользит по краю пропасти. Слепо скользит. Мы мусолим закон о переписи, но когда его проголосуют и перепись пройдет, нас удивят результаты. Четверть века назад было тысяча восемьсот работных домов и сто тысяч бедняков в них. А что мы выясним по переписи? Ты можешь вообразить?
- Вот вы упражняетесь в красноречии, джентльмены, - вмешался в разговор старших Джон Даттон. – А как вы упражнялись в нем, когда принимали закон об удалении бедных 1795 года?
- Дитя мое, - прервал сына барон Шерборн. – Этот закон – правка сорок третьей Елизаветы, старого закона о бедных 1601 года. Заслон от уловок. Латание дыр. Ты еще поставь нам в упрек шкалу Спинхэмленда, как она разоряет страну, короля и добропорядочных граждан.
- А что это за шкала? – полюбопытствовал красавчик Эдвард Харборд.
- Система выплат, при которой от цены на хлеб зависит сумма, в шиллингах и пенсах, получаемая семьей работника в неделю, - растолковал юному Харборду смысл шкалы виконт Эндовер.
- Если парламент бездействует, - не унимался Джон Даттон. – Какая угодно шкала может появиться на свет. Ей Богу, найдутся провинциалы, которые заявят, что правомочно изъять землю землевладельца, если работники бедствуют. Что у нас будет, чертова Франция? «Ah! Сa ira! Сa ira! Сa ira! Les aristocrates а la lantern!» Аристократов на фонарь?
- Дай молодым открыть рот, - вновь осадил сына лорд Джеймс Даттон. – Так они обвинят своих отцов в том, что те сочинили Кембриджский статут 1388 года и своими руками возвели все работные дома в Британии, включая шотландские богадельни. И действительно вздернут отцов без жалости. Революции совершает молодежь, горячие, невоздержанные сыновья.
- Слава Богу, у меня нет сына, - захихикал Томас Кок и его поддержали дружным смехом два местных сквайра и один почтенный мировой судья.
- А дочери что, лучше? – возразил лорд Харборд Харборд, у которого были два сына, и не было дочерей. – Траты на них непомерные. И смотри, не зевай, папаша, а то обрюхатят дочку в твоей же оранжерее, носись потом с пистолетом за ее полюбовником, чтобы женился, или ищи в доме уголок для бастарда. Сколько по тому же сорок третьему елизаветинскому закону уходит налогов, денег приходов на незаконных детей? Кто это считал? Как часто приход узнает имя отца и вменяет ему содержание бастарда?
- Редко, - ответил Томас Кок. – У них связаны руки в этом деле.
- А как, по-вашему, следует развязать им руки на этом поприще, дорогой тесть? – раздался голос виконта Эндовера. – Чтобы прихожане могли пытать подозреваемого в блуде каленым железом и дыбой, отыскивая отца незаконного ребенка? И какова должна быть ответственность, коль скоро его найдут? Обязать законом жениться? Наказывать каторгой, если заупрямится? Изымать имущество? Для того, кто уже родился незаконным, какой прок? Он записан незаконным и незаконным останется, даже когда родители поженятся.
- Прок в том, что они бедствуют страшно, эти согрешившие женщины и их чада. У них денег, как правило, совсем нет, - пожал плечами хозяин Хокем-Холла. – Ужесточение мер по розыску отца я бы приветствовал. Но речь не только об этом, но и об ответственности. Ответственности женщины, мужчины, третьих лиц. Кому ее прибавить, кому убавить, как уравновесить. И следует ли права бастардов пересмотреть. Ты-то сам как считаешь, Чарльз? Изложи нам общее мнение молодежи Англии об этом.
- Полноте. Общее мнение, это как общее благо в писанине какого-нибудь Иеремии Бентама, - горько рассмеялся Чарльз Невинсон. – Я могу изложить свое мнение, но пусть и другие молодые из присутствующих его изложат, прежде чем обобщать.
- Справедливо, - пробормотал барон Шерборн, который с начала разговора о незаконных детях и прелюбодеянии мрачно насупился и поджал губы. – Починай, Эндовер.
Собравшиеся одобрительно загудели.
- Как по мне, - осторожно промолвил виконт. – В установлении отца ничего менять не надо. Это все пустое и зависит от желания женщины свести счеты с любовником или насильником. Ответственность отца надлежит усилить, и если он не женат, обязать жениться под угрозой строжайшей кары. И так усилить, чтобы после женитьбы содержал жену и ребенка, а не прикрывался своей бедностью и обстоятельствами. Для женатых мужчин сложно дать новые меры. Что здесь поделать? Не разводить же с законной женой, чтобы женить на любовнице! Лишить средств семью, чтобы поддержать любовницу? Сомнительно. Ответственность женщины также нужно повысить. Публиковать имена, чтобы не скрывали грех в семьях. Женщинам из бедноты нынче выгодно родить бастарда, повесить его содержание на приход, получить деньги по закону о бедных, а позже спихнуть ребенка в работный дом. Что касается незаконных детей. Жаль их безумно, но дать им равные права с законными детьми без потрясения устоев общества возможно ли? По мне так невозможно. Я высказался. Очередь Джона.
- Вы, Эндовер, молодец, - захлопал в ладоши Джон Даттон. – В этом я ваш сторонник и лучше выступить не сумею.
- Я тоже поддержу лорда Чарльза, - кивнул Томас Энсон. – Во всем.
- И я, - поднял руку Уильям Харборд. – Хотя вы, старшее поколение, и считаете, должно быть, что я кроме крикета ни в чем не смыслю.
- А на мой взгляд, - заметил брат виконта Эндовера, мистер Томас Говард. – Установление отцовства в приходах вообще пора отменить. Через эту позицию идут наветы, клевета. Установление отцовства лишь через полноценное судебное разбирательство надобно учредить, отдельно. Ответственность же женщины к чему ужесточать? Мало наказана женщина, воспитывая бастарда? Вот если она отреклась от воспитания и передала кому-то воспитывать, взыскивать с нее. Ответственность мужчины отяготить полезно, но обязанность жениться, скажем, лорда на горничной, не чересчур ли это? Должен быть способ откупиться, без увиливания и хитрости, с поручителями. Солидная цена откупа. Мало ли что в пьяном угаре делается? Эдак в Англии все горничные станут леди. По поводу же прав бастардов нам до утра придется ругаться. И у этой темы нет дна, ее не вычерпать. Я закончил. Кто остался? Колтон? Эдвард Харборд? Райт? Дент?
- Мне предстоит стать викарием, - Чарльз Калеб Колтон наблюдал за джентльменами из темного угла, с подоконника у книжного шкафа. – Мои проповеди и нравоучения, как я надеюсь, вам ни к чему. Попытаюсь быть кратким. Ответственность мужчины зависит от случая и возможностей мужчины, желания платить, вступить в брак. Что если узаконить, что мужчине положено жениться, а женщина не согласна? Что если этот мужчина ей противен, неприемлем? Или наоборот? Что если соблазнительница – женщина? Тонкости, джентльмены, превращают законы в бумагу. Когда тонкости не прописаны, закон умирает или служит не во благо. Из-за этого законы пересматривают, отменяют. Ответственность женщины настигает несчастную в ее в чреве, что тут добавить? Но и убавить нельзя. Если обошлось без насилия, у женщины был же выбор? Потеряла голову от любви? Уповай на родню, близких, и Бога. Незаконным же детям кто облегчит участь, кроме них самих, матери, отца и родственников? Соседа по улице не обяжешь облегчать участь бастарда. При бессовестном отношении родни можно привлечь власть, чтобы их как-то обеспечить. Но это уже мораль, забота церкви, меня не уполномочили от имени церкви выступать.
- А мы и не просим, - вздохнул виконт Эндовер. – В церкви много голосов. Голоса добрых пастырей, приспособленцев и волков, в овечьих шкурах. И не знаешь, кто из них кто.
- А я так думаю, господа, что заболтались мы чрезмерно о гнусных вещах, а завтра утром на охоту, - с внезапным раздражением сказал красавец Эдвард Харборд. – У меня глаза слипаются, пора спать.
- Младенец глаголет истину, - потрепал сына за плечо барон Саффилд. – Мы с сыновьями удаляемся. Кто желает продолжить мудрствовать, завтра ко мне с мушкетом не приближаться.
- Аминь. – Томас Кок встал из кресла. – По спальням, джентльмены.
Bernard:
19.10.24 12:09
» Часть 1 Глава 2
Глава 2
Несчастный случай
10 января 1800 года
Хокем-холл, Норфолк, Англия
Между тем, покамест джентльмены в библиотеке услаждали интеллект в дискуссиях, их жены, дочери и сестры обосновались в гостиной и мило щебетали о моде, кавалерах, детях, тяготах зимы. Не забывая, при этом прохаживаться по возмутительным привычкам противоположного пола, охотников и картежников, опустошителей семейных доходов. Внешние достоинства и прискорбное самолюбование некоторых якобы сердцеедов, тоже не остались без внимания.
Гостиная Хокем-Холла
Портрет молодого Томаса Кока
Гостиная, приютившая дам, была относительно небольшой, уютной, с алой обивкой, чудесной лепниной потолка, в узорах которой выделялись позолоченные грифоны, и белоснежным камином работы Джозефа Пикфорда. Те, кто был частым гостем в Хокем-Холле, заметили, что полотно Пьетро да Пьетри «Мадонна во славе с ангелами», ранее висевшее над камином, куда-то исчезло, и теперь на его месте красовался портрет молодого Томаса Кока, в полный рост, в образе охотника, с его обожаемыми собаками. Такие изменения интерьера не остались без комментариев. Некоторые уважаемые матроны сочли эту замену кощунством и форменным издевательством над женским полом, без которого, конечно, не было бы и мужского. Поворчав, дамы расселись вдоль стен, на красных канапе, кэмелбаках и креслах. Они не сразу остыли и еще какое-то время перемывали кости легкомысленным охотникам, покусившимся на святое, что не могли не одобрить бюсты императрицы Фаустины, Пифагора, Зенона и Карнеада в десюдепортах дверей гостиной. После того как общественное порицание матронами неназванных охотников завершилось, молодежь приступила к более приятному делу, обсуждению кавалеров.
- Прими мой совет, дорога сестра, - миссис Энн Маргарет Энсон, в девичестве Кок, напористо обращалась к мисс Френсис Даттон. – Не позволяй мистеру Эдварду Харборду, этому смазливому ловеласу, оставаться с тобой наедине ни на миг. Ни на миг, запомни! Покуда он не испросит разрешения у вашего батюшки строить тебе глазки с серьезными намерениями. Потому что глазки у него бесстыжие. Как и у этого будущего викария, Чарльза Колтона. В церковь подался, а смотрит на то, на что викарию смотреть возбраняется. И дерзко смотрит. Я за милю вижу распутника, уж ты мне поверь.
- Тебе с высоты твоего супружеского опыта это видно? – засмеялась леди Джейн Говард, виконтесса Эндовер. – Или этот опыт ты приобрела еще до брака, в те свои разгульные, неполные пятнадцать лет, Эни?
- Мои разгульные? – Энн Маргарет, не ожидая нападения, вздрогнула. – И в чем моя вина? Я честно вышла замуж и все четыре года брака, почти без передышки, была в положении. Кто меня упрекнет? Берешься за старое, Джейн? Это укол, Дженни? Это укол?
- Нет, что ты, - с трудом сдерживала смех старшая дочь Томаса Кока. – Я бы не отважилась. Ты пишешь мой портрет, краски еще не просохли…
- Вот именно, - художница выглядела, как взъерошенный воробей. – Моя кисть не дрогнет, подправляя портрет. И только подправляя, не портя. Избавляя портрет от незаслуженных улучшений. Изображая тебя такой, какая ты есть. И почему все молчат, не заступаются за меня? Почему, скажите на милость, мне нельзя и слово молвить, чтобы меня не растерзали, а тебе все сходит с рук? Все жалуются на мой темперамент, заклеймили скандалисткой. А сами то? Разве я о Джейн или ее муже плохо говорила?
- Родная кровь, - лаконично заметила тихая мисс Энн Даттон. – Сестры Кок. Все как в детстве.
- Лучше так, чем как у нас дома, – мисс Элизабет Даттон взмахнула рукой. – Мы с тобой тоже сестры, но тебя ничем не расшевелишь. Последние два года ты как малокровная.
- Помилуйте, юные леди, - почтенная матрона, супруга лондонского политика, одернула молодых из мягкого кресла, где она дремала после ужина. – Где ваше воспитание? Что за вульгарные выражения?
- Мистер Эдвард Харборд не допустил в отношении меня никаких вольностей, - перешла на шепот мисс Френсис Даттон. – Как и мистер Чарльз Колтон.
При упоминании имен двух мужчин, лицо Энн Даттон, которая даже не отреагировала на упрек сестры, вдруг перестало быть безучастным и застывшим, в ее глазах что-то промелькнуло. Что-то, очень похожее на злость.
- Между прочим, мисс Френсис, Чарльз Калеб Колтон учился с моим мужем в Итоне, - на губах виконтессы Эндовер играла ироничная улыбка. – И там он не был паинькой, мечтающим о сане.
- Он все еще сочиняет афоризмы и эпиграммы? – спросила Энн Маргарет.
- Да, это его единственное стойкое увлечение, - в голосе леди Джейн звучало презрение. – Моя свекровь не выносит этого друга ее сына. Мне неизвестны причины, но леди Джулия ничего не делает без причины, поверьте. Я однажды, с месяц назад, листала учебник мужа из Итона по искусству написания эпиграмм. И нашла страницу, на которой Чарльз Колтон ясно изложил для моего мужа свое виденье женщин и то, как нужно писать эпиграммы.
Принадлежавшая Чарльзу Невинсону Говарду во время его обучения в Итоне книга эпиграмм «Epigrammatum delectus ex omnibus tum veteribus, tum recentioribus Poetis accurate decerptus, cum Dissertatione de vera Pulchritudine ... Editio tertia-decima, nuperis longe Emendatior, in Usum Scholae Etonensis. 1762 год. В книге имеется владельческая подпись Чарльза Невинсона Говарда, виконта Эндовера. В книге есть две рукописные записи.
- И что же, леди Джейн? – фыркнула Элизабет Даттон. – Вы помните, что там было?
- Да, мисс Элизабет, - виконтесса Эндовер нахмурилась. - В первой строке Чарльз Колтон выразил банальную мысль, что настроения женщин сравнимы с луной. То полной, то убывающей. Прямо таки «мудрость мира сего», словно у мужчин иначе. Во второй строке было написано, что эпиграммы должны быть подобны пчеле. Короткие, сладкие и жалящие.
- И что это значит, сестра? – недоумевала простодушная Энн Маргарет.
- Ничего, - покачала головой леди Джейн. – Джентльмен приоткрывает завесу над своим характером.
- Каково это, учиться в Итоне? – неожиданно задала вопрос, никому конкретно его не адресуя, мисс Энн Даттон. – От братьев правды не услышишь, одно бахвальство.
- Мой Чарльз мне много поведал об Итоне, мисс Энн, – речь леди Джейн Говард была лишена эмоций. – Полезные откровения для тех из нас, кто пошлет туда сыновей. Большая часть учебы посвящена латыни и греческому, их учат по трудам римлян и греков, а не по особым учебникам. В Итоне учат кое-как, занятия всего одиннадцать часов в неделю. Успевающих учеников не поощряют, неуспевающих наказывают. Проверяют знания через стихотворчество и сочинения на греческом и латыни. Математику преподают небрежно, историю почти не преподают. По словам моего мужа, не будешь читать сам книги в библиотеке, придешь неучем в Кембридж. Тринадцатилетние мальчики склонны буйствовать, за ними следят тьюторы, они же их доучивают за вознаграждение.
- И как эти тьюторы справляются с сорванцами? – поинтересовалась мисс Элизабет Даттон. – Порют розгами?
- Не только, - оживилась Энн Маргарет. – Мой муж упоминал Длинный зал. Учеников запирают в нем в восемь часов после полудни, чтобы не разбегались и сидели смирно.
- И они сидят смирно? – засомневалась мисс Френсис Даттон.
- Какое там, - Энн Маргарет закатила глаза. – Драка за дракой. Издевательство над фагами, младшими. Фаги готовят, убирают за старшими, чистят им башмаки и одежду.
- А розгами порют и старших и младших, - подхватила виконтесса Эндовер. – Возводят на колоду, обнажают, ставят на колени, держат за полы одежды, чтобы не удрал, и хлещут розгами по голой коже. До крови, до рубцов. С родителей в Итоне берут плату за розги, батюшка на них чуть не разорился.
- Господи, - Френсис Даттон ухмыльнулась. – Тот-то из Итона все приезжают на три недели в Рождество и три недели летом с радостью, а уезжают обратно в слезах.
* * *
11 января 1800 года
Хокем-холл, Норфолк, Англия
Утро было морозным, но в меру, небо очистилось от туч, из-за облаков проглядывало солнце. Снегопад представлялся маловероятным, и охота обещала пройти гладко, без капризов погоды.
Спальня зятя Томаса Кока в «чужом» крыле Хокем-Холла была лучшей в этой части здания. Изящная драпировка стен гобеленовой тканью с рисунками Антуана Ватто, над камином портрет герцога Ричмонда кисти Вандейка, пара античных бюстов, кровать с балдахином, кресло и столик. В спальне царил беспорядок, слуги ожидали отъезда господ на охоту, чтобы провести уборку. Виконту Эндоверу было неприятно, что брат видит его комнату неубранной, но беседу с ним нельзя было откладывать.
- Том! – Чарльз Невинсон глядел в окно, чтобы не смотреть брату в глаза. Под окном, в предвкушении погони, буйствовали, в окружении псарей, собаки тестя. – То, чему случайным свидетелем я опять стал, немыслимо. Мы уже проходили через это. Мисс Элизабет Даттон – дочь наших добрых друзей. Сколько это будет продолжаться? Тебе надлежало умерить свой пыл, и ей тоже. Так пожелал ее отец. Вы его умерили? Огласка, Том! Печальные последствия. Ты о них забыл? Кто с ними будет разбираться? С ними буду разбираться я и отец. Лорд Джеймс Даттон как то поощрил твои надежды? Его планы изменились?
- Барон Шерборн не понимает чаяния и надежды мисс Элизабет, - мистер Томас Говард упрямо стиснул губы. – Где уж ему понять мои надежды. Я для него – младший сын, без титула и денег. Он ищет не счастье, благо для дочери, а выгоду для себя. В позапрошлом году, когда мисс Элизабет ему открылась, он не вел себя как друг семьи Говардов. Друзья идут на взаимные уступки. Он на них пошел? Нет. Он заочно обвинил меня в том, что я вовлекаю мисс Элизабет в ловушку брака ради приданого.
- У лорда Джеймса было два очень трудных года, - прервал брата виконт Эндовер. –Дай ему время, прояви терпение. Покажи себя с хорошей стороны, чтобы он склонился к решению в твою пользу. Прошу тебя! На меня такое навалилось, не передать.
- Ладно, я постараюсь. Это письмо в Чарлтон? - Томас Говард узрел на столе запечатанное письмо виконта к родителям.
- Да, - вздохнул Чарльз Невинсон. – Завтра у нас будет еще один разговор. Серьезней, чем сегодня. Охота начинается, идем.
* * *
11 января 1800 года
Чарлтон-Парк-Хаус, Уилтшир, Англия
Над Чарлтоном, Малмсбери, Ханкертоном и Брейдонским лесом, несмотря на утренний час, темнело небо, выли ветра, и зарождалась метель. День сулил суровые испытания людям и всем тварям земным. Что-то металлическое гремело под ударами ветра на улице, справа от окна, у карниза, и графиню Саффолк этот резкий звук раздражал, выводил из себя. Кроме железного грохота было еще что-то, будто журчание воды в водосточных трубах, но журчать в них на морозе ничего не могло, это была иллюзия. Если бы не растопленный камин, леди Джулия Говард давно уже забрала бы вышивание и ушла в другую гостиную, где проклятый звук не слышен.
«Греми, греми, железка. Сейчас буря тебя оторвет и полетишь вниз, заглохнешь наконец», холодные пальцы плохо чувствовали иглу, близорукие глаза подводили, графиня Саффолк испытывала большое желание бросить наволочку с фамильным гербом в камин.
- Матушка, внизу экономка из Эндовер-Хауса, - в гостиную бесшумно проскользнула дочь, леди Кэтрин Говард. – У нее в лице какой-то готический ужас, она умоляет вас спуститься. Говорит, вам придется проследовать с ней в Эндовер-Хаус, там приключилось нечто, о чем она умалчивает.
- Иду, моя дорогая, - леди Джулия, мучаясь от боли в пояснице, неловко поднялась из кресла и без сожалений швырнула вышивание на стол. – Зачем я за него взялась, сама не пойму. Дел у меня, что ли, других не было? Пусть вышивает, кто хочет, ей Богу.
Джулия Гаскарт (в замужестве Невинсон и Говард)
Кэтрин Говард
Леди Джулия Говард, бывшая полковница, в первом замужестве Джулия Невинсон, в девичестве Джулия Гаскарт, дочь Джона Гаскарта, эсквайра, давно осознала, что может внешне, не без усилий, казаться прирожденной леди, но в мыслях ей никогда леди не стать. Прирожденная леди проявляет свое воспитание даже в мыслях, это откладывается с детства, а если не отложилось, то и не отложится.
Джулия появилась на свет в Пенрите, Камберленде, на севере Англии, в 1738 году. За четыре года до этого ее батюшка Джон купил поместье Хаттон у доктора медицины Эддисона Хаттона. Это поместье представляло собой нагромождение строений разных форм, стилей и эпох. Кому двести и сто лет назад пришло в голову прилепить к одной из стен уродливой пятисотлетней башни довольно смешной Хаттон-коттедж, и непритязательный особняк Хаттон-Холл из пенритского розоватого камня? Разве что каким-нибудь безумцам. Поместье Хаттон выглядело настолько нелепо, что даже местные не могли привыкнуть к этому архитектурному недоразумению, посему чету Гаскартов, купивших это «чудо», считали отчаявшимися бедняками и дураками одновременно. Что было недалеко от истины.
Башня епископа (Хаттон) в Пенрите (позади Хаттон-Холла и Хаттон-коттеджа)
Хаттон-Холли Хаттон-Коттедж(пристроен к башне и Хаттон-коттеджу)
Жизнь Джулии была полна тревог и забот с малых лет. Ее отец и мать по натуре были хмурыми, подпитывали тревогу друг друга и передали это свойство характера детям. Джулия не блистала красотой, будучи ребенком, не превратилась в прекрасного лебедя в юности и имела перед глазами пример старшей сестры Кэтрин, которая родилась красивее, чем она, но из-за суетности, пугливости, неуверенности в себе не вышла замуж и осталась «старой» девой. «Если Кэтрин не смогла, то куда уж мне преуспеть?» думала Джулия, и огорчалась. Ее брат, будущий викарий Джон Гаскарт, писал проповеди о тщетности усилий, тернистом пути, адских муках, Божьих карах, Судном дне, и читал их в семейном кругу, нагоняя на родных привычное уныние и безысходность. Когда Джулии исполнилось двадцать семь лет, она поставила на себе крест, как на невесте, и стала носить скромную, невзрачную одежду и чепец, который женщины севера называли «забудь надежду». Этот непростой шаг, самоотречение и аскеза привлекли к ней набожного и скромного старика-соседа, шестидесятичетырехлетнего Стэнвикса Невинсона. Он женился на Джулии и увез ее в свое прекрасное имение, великолепный Ньюби-Холл, который отличался от Хаттона как бриллиант чистой воды он речной гальки.
Ньюби-Холл был добротным, уютным, теплым сельским домом из бутового камня, покрытым качественной черепицей, 1685 года постройки. Джулия провела в нем восемь лет, из которых пять лет была уважаемой, замужней женщиной. И хотя быть женой дряхлого, беспомощного старика и ухаживать за ним, как сиделка, не пожелаешь и врагу, Джулия Невинсон не жаловалась, просто потому, что с детства ждала худшей судьбы. В 1772 году она похоронила своего старичка в древней церкви святого Лаврентия в Морланде и заказала памятную табличку, на которой выбили особо любимое мужем изречение «Сказал Господь, который обитает в скинии тому, кто упокоится на Святом холме: «Тот, кто ходит непорочно и делает правду, и говорит истину в сердце своем». Супружеский долг Джулии был исполнен. Она была вознаграждена за терпение, смирение и упорство тем, что унаследовала Ньюби-Холл и все состояние Стэнвикса.
Церковь святого Лаврентия в Морленде
Памятная табличка Станвикса Невинсона
А судьба, между прочим, готовила для нее новые сюрпризы, и в 1774 году в жизнь тридцатисемилетней вдовы ворвался ошеломительный, громогласный, веселый лейтенант-полковник Джон Говард из Первого пехотного полка. Соседи, родители, сестра и брат Джулии убеждали ее, что лукавого офицера интересуют только ее деньги и поместье. Но Джулия Невинсон верила, что нашла в Джоне Говарде подлинную любовь и дружбу, и не ошиблась. Спустя десять лет, пройдя через лишения, бесконечные дороги, полковые стоянки, зимние квартиры, трое родов, гибель деверя, смерть младшего сына, страх потерять мужа на войне, полковница Джулия Говард превратилась в жену генерала и графиню Саффолк и Беркшир, богатую женщину, хозяйку Чарлтон-Парка на юге Англии. Превратилась в леди, которой не родилась и не собиралась становиться в своем безрадостном детстве.
Чарлтон-Парк-Хаус
На кухне звенели посудой повариха и ее помощницы. Джулия прошла мимо кухни незамеченной и направилась к входу для прислуги. Экономка Эндовер-Хауса, полная, светловолосая, глуповатая миссис Флинт топталась у лестницы в волнении и смятении.
- Доброе утро, миледи, - экономка поклонилась. – Простите за беспокойство, но в Эндовер-Хаус пожаловала посетительница и мне не по чину с этим разобраться.
- Доброе утро, миссис Флинт, - кивнула леди Джулия. – Прямо таки и не по чину? Посетительница из знатных особ?
- Нет, миледи, - миссис Флинт покраснела. – Это женщина, по виду служанка или камеристка. Она представилась как мисс Росс. Утверждает, что прибыла с севера и долго находилась в дороге. С ней ребенок, годовалый или около того. С ее слов, она ожидала встречи с вашим сыном, лордом Эндовером. Якобы, он обещал о них позаботиться. Мисс Росс удивилась, что лорда Эндовера нет дома.
- Да, - ни один мускул на лице графини не дрогнул. Она понятия не имела, кто такая мисс Росс, что за ребенок с ней, но упоминание старшего сына ее насторожило, она предпочла не говорить лишнего. – Вы их впустили, миссис Флинт?
- Впустила, миледи, - румянец на щеках экономки сменился бледностью. – Но произошла неприятность.
- Какая? – нахмурилась Джулия.
- Пока я хлопотала с корзинкой, в которой Сэм внес ребенка, миссис Росс вернулась за багажом и уехала.
- Уехала без ребенка? – уточнила графиня.
- Верно, миледи, - мямлила миссис Флинт. – Правда, до этого она передала для вас записку. Может в ней есть объяснение.
- Мисс Росс была в экипаже? Вы послали кого-то ее догнать? – спросила Джулия.
- Не послала, - совсем растерялась миссис Флинт. – Я сразу бросилась к вам. Плотники до рассвета забрали двух лошадей, в конюшне осталась одна. Меня привез Сэм. Если бы я пошла пешком, а Сэм поехал за Мисс Росс верхом или в повозке, я бы сильно задержалась. И стала бы мисс Росс слушать Сэма? Что бы он ей сказал?
- Где записка? – бесстрастно произнесла Джулия.
- У меня, - экономка сунула руку под плащ и извлекла из кармана фартука конверт. Графиня взяла его, вскрыла, приблизилась к окну и быстро прочла записку. По мере чтения леди Джулия начала покусывать губы, слегка сопеть, но под конец совершенно успокоилась и отчетливо сказала. – Да, мисс Росс. Прибыла из тех мест, где я выросла. У меня вылетело из головы, что она нас навестит. Мисс Росс, возможно, вернется, уладив свои дела. Не понимаю, зачем ей понадобился лорд Эндовер. Это путаница, ошибка с ее стороны. Мисс Росс следовало сразу навестить меня. Ничего непредвиденного, миссис Флинт.
- Слава Богу, - облегченно вздохнула насмерть перепуганная экономка. – А что же с ребенком, миледи?
- Это девочка, - ни голос, ни мимика, не движения не выдавали тревогу Джулии. – Мисс Элинор. Так ее зовут. На улице метель, миссис Флинт. Метель опасна для ребенка. Я сейчас пойду к лорду Говарду. Скорее всего, мы с ним посетим Эндовер-Хаус. Вы же, миссис Флинт, никому не говорите о мисс Элинор и мисс Росс. Мисс Росс бы этого не хотела, и я тоже. Сами знаете, что людям только дай пищу для сплетен и слухов.
- Знаю, миледи, - экономка смотрела в пол. – Это касается мисс Росс, а не меня или кого-то в Эндовер-Хаус.
- Прекрасная мысль. Вы очень разумная женщина, миссис Флинт, - скупо улыбнулась Джулия. – И заслуживаете прибавку к жалованью. Если вы или Сэм нуждаетесь в горячем питье, попросите на кухне. Налейте там свежего молока в большой кувшин, прихватите его с собой для Элинор. И возвращайтесь в Эндовер-Хаус. Займитесь ребенком. Вдруг мисс Росс задержится?
- Как прикажете, миледи, - экономка поклонилась. – Мне можно исполнять?
- Да, миссис Флинт, - Джулия развернулась и двинулась к лестнице.
* * *
11 января 1800 года
Хокем-Холл, Норфолк, Англия
Томас Кок неоднократно рассказывал на охоте, что первым его отчетливым воспоминанием в жизни был момент, когда ему, совсем малютке, показали из окна сцену убийства гончими пойманной в поместье лисы. Будучи, по отношению к людям человеком не злым, он выступал за мирный путь решения любого конфликта, поддерживал благотворительность жены, прививал дочерям доброту и милосердие. Но при этом, уважал ружейную, загонную охоту с массовым кровавым забоем животных и птиц. Охота была слабостью Томаса Кока и лорд Чарльз Невинсон Говард хорошо знал, что нельзя отклонить приглашение тестя на охоту, не оскорбив его чувств и не подвергнув испытанию его дружбу. «Славное двенадцатое», то есть открытие сезона охоты на тетерева двенадцатого августа, выход на куропатку, утку и гуся первого сентября, розыск вальдшнепа и фазана первого октября, декабрьский и январский отстрел уток, и так до февраля и дальше, ничего не позволялось пропустить. Стар и млад, пешком или в брейке с собаками под сиденьем, в коротких пальто или двубортных сюртуках, в затертых бриджах и гетрах, с сумкой, полной дроби и патронов наперевес, все обязаны были являться на охоту в Хокем-Холл, как на службу в церковь. Виконт Эндовер давно с этим смирился и, выходя через распахнутые лакеями двери «чужого» крыла, был не рад, и не огорчен. Обыденность, необходимость, долг. Вот чем была для него охота в Хокем-Холле.
Олени в Хокем-Холле
Охотники, чтобы не замерзнуть, сбились в кучу у двух жаровен, поставленных слугами на дорожке, рядом с цветочными вазонами. Чарльз Невинсон еще пять минут назад, чтобы не терять время, приказал зарядить его дробовик, хотя ему было известно, что тесть не приветствует перемещение по дому с заряженным оружием. Сунув дробовик подмышку, виконт Эндовер правой рукой застегнул пальто и огляделся. Справа стояли Даттоны и тесть, слева Томас, брат тестя и Харборды, прямо Чарльз Колтон, мировой судья, соседи-помещики.
- Лорд Джеймс! – Чарльз Невинсон вскинул голову, посмотрел на барона Шерборна, приподнял правую ладонь в приветственном жесте и, поскользнувшись на замерзшей лужице, оступился. Он не удержал дробовик, тот выскочил у него из подмышки, упал и ударился о дорожку. В тот же миг дробовик выстрелил и поразил своего хозяина. Виконт Эндовер даже ничего не успел понять, прострелив себе голову. Он повалился навзничь и, когда соприкоснулся с землей, был уже мертв.
* * *
11 января 1800 года
Чарлтон-Парк-Хаус, Уилтшир, Англия
Пока граф Саффолк и Беркшир был прапорщиком Джоном Говардом, а затем лейтенантом, капитаном и полковником, он колесил по свету в самой разной компании. Будучи молодым он не думал об удобствах, к тридцати годам научился о них заботиться, а к сорока поощрял тех, кто заботился о нем. В армии, бесспорно, не до излишеств, неженки в армии не в чести. Джон Говард чувствовал себя комфортно везде, где есть крыша над головой, чистая вода, наваристый супчик, лежанка, не вызывающая утренней боли во всех костях, и хотя бы один приятель, которого можно слушать, не засыпая. Заделавшись графом, Джон погрузился в излишества и стал чуть капризным, но его капризы были связаны не с излишествами, а с компанией. Забавные чудаки, весельчаки, острословы и сквернословы, которых в армии в избытке, в Чарлтон-Парке и Лондоне встречались редко. А он их так любил. Может быть, он постарел, и они его избегали. Но зануды, льстецы, попрошайки, глупцы, напыщенные болваны графа Саффолка не избегали, а это была та публика, которую он не терпел, и за разговорами с которой засыпал.
Жену Джулию Джон Говард обожал. Если бы она заболела и умерла, он бы, пожалуй, в тот же день застрелился. С женой граф мог беседовать часами, говоря серьезно, шутя или подначивая свою старушку, но родня жены была для него наказанием Божьим. Гаскарты, дьявол их разбери. И хуже всех Гавейн Гаскарт. К сожалению, он со своей супругой Энн посещал Чарлтон-Парк-Хаус чаще, чем ходил к причастию.
Джулия однажды просветила Джона, откуда взялись Гаскарты и отчего они нынче вымирают. Гаскарты были добрые йомены и расплодились в Камберленде триста лет назад. Почему они стали вымирать? Слишком много преподобных, торгашей и нытиков в роду. Первые стыдятся часто посещать постель жены и делают, шельмецы, один выстрел в постели, когда надо сделать три. Вторые грезят о деньгах и на детях экономят. С третьими всем все ясно. Например, Уильям Гаскарт, дядя Джулии, владелец льняных лавок и складов в Лондоне, почил в 1778 году и оставил жене в наследство сто фунтов. Похвально? Очень похвально, но детей у него не было. Родной брат Джулии, преподобный Джон, викарий в Фарнборо. Умнейший малый, Библию выучил наизусть, всегда готов помочь. Но и у него нет детей. И вот Гавейн Гаскарт. Тридцать лет, самый расцвет для мужчины. И что же? Детей тоже нет. Что немудрено, если посмотреть, на какой скучной сушеной рыбе он женился.
Гавейн Гаскарт – внучатый племянник Джулии, внук другого Гавейна Гаскарта, еще одного дяди жены. Отец Гавейна, Джон Гаскарт, был солиситором, подручным льняного торговца Уильяма Гаскарта. Этот Джон увлекался легендами о короле Артуре и его рыцарях. Имя своего отца Гавейна он произносил не «Гевин», а на старый манер. И детей именовал как в легендах. Старшего сына – Гавейн, дочь – Дженнифер, двух других сыновей, умерших в младенчестве – Ланселот и Артур. Жена Джона, Сара, которую граф Саффолк уважал за скромность и умение помолчать, была слаба здоровьем. Родив в феврале 1794 года мужу последнего, четвертого сына, нареченного Гарет, бедняжка скончалась от послеродового кровотечения. Через месяц после нее умер от скарлатины Джон Гаскарт. Его великовозрастный, бездетный сынок Гавейн, который сидел сейчас перед графом Саффолком, был вынужден опекать малолетнего брата Гарета, о чем постоянно ныл, так как не имел стабильного дохода. А занимался он совсем уж богомерзким делом – продажей рабов.
- Милорд, - льстивая улыбка Гавейна Гаскарта надоела Джону Говарду до тошноты. – Я не осмелюсь перечить вам и спорить с вами о том, как правильно называть нигеров, коих я помогаю пристроить к работе. Рабов в стародавние времена, в Риме или на востоке, обращали в рабство на войне. Они были живым трофеем и вели горькую, тяжелую жизнь. А те нигеры, которых мы переправляем из Африки в Америку и Вест-Индию, вели горькую жизнь на родине. Эта Африка – проклятое Богом место. Там жарко, мало воды, частый голод. Правители нигеров, на самом деле, оказывают услугу своим согражданам, отправляя их к лучшей жизни на наших кораблях. Да, мы платим и берем плату за работника. Но как иначе, милорд? Рейды в Африку затратные. В Америке они благоденствуют, а отношение к ним землевладельцев такое же, как у наших лордов к арендатору.
- Кузен Гавейн, - граф Саффолк перевел взгляд с работорговца на его худосочную, пучеглазую, с лицом как у хорька, жену Энн. – Я служил в Вест Индии и бывал в Америке. Этих ваших нигеров там почитают за рабов, рабами называют, перепродают как скот и обращаются с ними как с рабами. Если это не рабство, то же что есть рабство?
- Быть может, времена изменились, - слабо возразила Энн Гаскарт, - Вы были в тех краях двадцать лет назад, милорд.
Ответить Джон Говард не успел. В салон вошла жена Джулия. Она легко поклонилась присутствующим и кинула встревоженный взор на мужа. – Джон, будь любезен, уединись со мной в библиотеке для неотложного дела. Прошу прошения, что забираю у вас лорда Говарда, дело воистину безотлагательное.
- Как угодно, сестра, - викарий Джон Гаскарт встал из кресла, за ним встали с кушетки Гавейн и Энн Гаскарты.
В библиотеке, едва за ними захлопнулась дверь, Джулия Говард обхватила себя руками и приглушенным голосом вымолвила. – Чарльз меня огорошил. Явилась его экономка из Эндовер-Хауса, Джон. Утром в Эндовер-Хаус приехала женщина с ребенком, некая мисс Росс. Она оставила ребенка на попечение миссис Флинт и упорхнула в экипаже.
- Вот как? – генерал Говард поморщился. – Что за ребенок?
- Прочти, это записка от Чарльза, которую вручила экономке эта мисс Росс, - графиня протянула мужу конверт. – Почерк Чарльза.
- Да, его почерк, - пробормотал лорд Говард и принялся читать. Когда он завершил чтение, лицо графа выражало глубокое изумление.
- Это то, о чем я думаю? – зашептал леди Говард. – Чарльз делился с тобой мужскими секретами? Ты раньше слышал о мисс Росс и этой девочке?
- Нет, клянусь, - Джон Говард перечитывал записку. – Он не пишет, что это его дитя, Джулия.
- Стал бы он писать это прямо? Записку могут прочесть не только те, кому она адресована, - графиня была бледна, весь ее вид выражал потрясение. – Он просит приютить мисс Росс, чтобы та ухаживала за ребенком. Но негодяйка сбежала, Джон. Это неимоверный скандал, что подумают слуги?
- Ни одна женщина, если она согрешила, - тихо говорил граф. – Не задержится в доме любовника с плодом их греха, когда в дом едет жена любовника. На что Чарльз рассчитывал, хотелось бы мне знать? Что это за тайны? Его просьба дать кров этой женщине и ее дочери глупа и неприлична. Что-то тут не так. Он бы так не поступил с нами, будь действительно виноват. А тем более с любящей и любимой женой. Чарльз пишет, что намерен открыться нам, брату и Джейн. Нам придется спокойно ждать его.
- Спокойно? – прошипела Джулия Говард. – Мое спокойствие рухнуло четверть часа назад. Я не накинулась на экономку ценой огромных усилий, Джон!
- Я понимаю, - граф положил записку в карман и обнял жену. – Иди ко мне, но не плачь, ради Бога. Если будут слезы, слуги их заметят, свяжут с ребенком и тогда уж нам не избежать самых злых сплетен. Чарльз просит задержать кузена Гавейна и кузину Энн. Намекни экономке в Эндовер-Хаус, что девочку привезли, чтобы показать Гавейну. Миссис Флинт знает, что он и Энн бездетны. Сделай тонкий намек, ничего не утверждай.
- А сейчас-то что предпринять? – пискнула жена. – Каков план сражения, генерал Говард?
- Подождем час или два, и отлучимся вдвоем в Эндовер-Хаус, - вздохнул граф. – Поглядим на эту Элинор. Если твоя догадка верна, а не сплошное заблуждение, это наша первая внучка. Пусть и незаконнорожденная.
- А ты невозмутим как буйвол, - стукнула мужа по плечу кулачком Джулия.
- С чего бы? – усмехнулся Джон Говард. – Не у меня внебрачный ребенок в доме и обманутая жена. Не сердись. Скандала не будет. Мы примем меры.
Bernard:
20.10.24 09:11
» Часть 1 Глава 3
Глава 3«Гарет Белоручка»
* * *
11 января 1800 года
Чарлтон-Парк-Хаус, Уилтшир, Англия
Согласно большинству легенд о короле Артуре, у его сестры, королевы Морхаузы и ее мужа, короля Лота Оркнейского, было четыре сына, приходившихся Артуру племянниками – Гавейн, Агравейн, Гахерис и Гарет. По другим источникам, у прославленного Гавейна, старшего сына Лота, был всего один брат – Гарет. Так или иначе, по легендам, впервые посетив королевский двор в Камелоте, сэр Гарет решил не использовать родственные связи, скрыл свое происхождение и устроился на кухню поваренком. Сенешаль Кей приметил его холеные, белые руки и дал прозвище новому поваренку Белоручка, или Бомейн. В дальнейшем, произведенный в рыцари самим Ланселотом, Гарет совершил немало подвигов и его стали именовать рыцарем Кухни.
В семье Джона Гаскарта, ярого поклонника легенд о короле Артуре, сыновей тоже было четверо, но двух умерших младенцами звали не Агравейн и Гахерис, а Артур и Ланселот, а двух выживших – Гавейн и Гарет. Разница в возрасте между братьями составляла двадцать пять лет. Будучи поздним ребенком, рано лишившимся родителей и не вызывавшим у старшего брата и его жены теплых чувств, Гарет Гаскарт воспитывался кухаркой. Эта добрая, болтливая толстуха однажды попросила подругу пересказать ей легенду о рыцаре Гарете. Словосочетание «рыцарь кухни» она встретила смехом, а прозвище Белоручка тут же подхватили домашние, и с тех пор оно прилепилось к малышу Гарри намертво.
Гарет был странным ребенком, повариха Роуз считала, что у него ангельский характер. Он рано начал говорить, почти никогда не плакал, мог часами играть в одиночестве, отличался усидчивостью и незаурядным вниманием, в четыре года освоил буквы и чтение по слогам, хотя смысла многих слов не понимал. Белоручка безропотно выполнял простые поручения Роуз, был равнодушен к кошкам и собакам, но при этом любил растения, часами возился в саду с совком, песком и землей. Злиться он не умел, когда его ругали, Гарет зажмуривался и не шевелился, словно превращался в статую. Это был тощий, с худенькими ножками и тонкими ручками человечек, которого было не слышно и не видно в доме. Золотоволосый, сероглазый, немного курносый. Кухарка Роуз всегда мечтала о таком мальчике, и если бы он был сиротой, а не братом хозяина, с удовольствием приняла бы его в свою семью. Две ее взрослых дочери доставляли поварихе одни неприятности.
Двоюродная бабка, леди Джулия Говард, впервые увидев Гарета в два года, нашла поразительным его сходство со своим братом, викарием Джоном Гаскартом в детстве. Она тут же написала об этом брату в Фарнборо, и с тех пор внучатый племянник стал частым гостем в Чарлтон-Парк-Хаусе и Фарнборо. У графа и графини Саффолк не было внуков, посему эта роль временно досталась Гарету. Что удивительно, лорд Джон был даже сильнее привязан к Белоручке, чем его жена, для которой Гарет был ценен еще и тем, что являлся последним Гаскартом. На рождество 1799 года лорд Джон обучил малыша играть в шахматы, и теперь, вот уже две недели, ребенок донимал «дедушку» постоянными просьбами поиграть с ним.
- Батюшка, зачем вы с матушкой ходили в Эндовер-Хаус в такую метель? – леди Кэтрин Говард, графская дочь, с любопытством взирала на отца, отряхивающего снег с сапог в холле Чарлтон-Парк-Хауса по возвращении из Эндовер-Хауса.
- По делам твоего брата Чарльза, - пробормотал Джон Говард уклончиво.
В 1799 году генералу Говарду исполнилось шестьдесят лет, но он, по-прежнему выглядел подтянутым и сухопарым. Настоящий, уверенный в себе офицер, прошедший за годы службы огонь, воду и медные трубы. Несмотря на седину и поредевшую шевелюру, граф обладал цепким, умным взглядом, завидной осанкой и бодрой, стремительной походкой.
В холле Чарлтон-Парк-Хауса, обширном и просторном благодаря апсидам, верхним галереям на ионических колоннах и высокому куполу, было прохладно. Леди Кэтрин –двадцатилетняя брюнетка с привлекательным, располагающим к себе лицом и милыми кудряшками, куталась в теплую шаль, поджидая отца на потертом честерфилде у входа в гостиную.
Джон Говард, граф Саффолк
леди Кэтрин Говард, дочь графа Саффолка
-Кто это там прячется, Кэтрин? – граф Саффолк разглядел поношенный детский башмачок за ножкой честерфилда и засмеялся. – Уж не Белоручка ли?
- Это я, - из-за спинки честерфилда показалась соломенно-золотая голова ребенка. – Как дела, дедушка Джон?
- Превосходно. Что это ты прячешься, Гарет? – Джон Говард устало опустился на сиденье рядом с дочерью. – Позавтракал?
- Да, дедушка, - Белоручка мгновенно очутился перед ним и лукаво улыбнулся. На его маленькой ладошке лежал белый шахматный конь. – Сыграем?
- Сыграем, - не раздумывая, согласился генерал. – Но ты меня дважды обыграл вчера, Белоручка. – Мне стыдно проигрывать в шахматы такому крохе, как ты. Имей совесть, поддайся старику сегодня.
- Как это поддайся? – не понял Гарет.
- Это ты ему поддаешься, - Кэтрин в шутку толкнула локтем отца. – По округе пойдут слухи, что граф выжил из ума и не может обыграть в шахматы пятихлетку.
- И что с того? – фыркнул Джон Говард. – Мало ли в Англии выживших из ума графов? Сейчас пойдем, Гарет. Разок двинем пешки и перекинемся в эр. В картах то я посильнее тебя буду, Белоручка. Играем на щелчки в лоб.
- На щелчки? – засомневался Гарет и потер лоб.
- Батюшка! – возмутилась Кэтрин. – Приучаешь дитя к картам с пеленок! Да еще на щелчки! Ты ему шишку нащелкаешь.
- Ерунда, - генерал Говард потрепал мальчика по волосам. – Я не щелкаю, просто прикасаюсь. И где у Белоручки пеленки? Он не в пеленках, большой парень.
- Я большой, Кэтрин, - закивал Гарет. – И братец так говорит.
Гарет называл «братцем» тридцатилетнего Гавейна Гаскарта, повторяя за ним это слово, как попугай. Гавейн и его жена Энн, оскорбленные такой бесцеремонностью, пытались отучить Белоручку от этого, но без успеха.
- Дедушка Джон, братец тебя послушался? Он не будет продавать этих… - Гарет замялся, шмыгнул носом и сунул фигурку коня в кармашек. - Нигеров.
- Господи Боже, - леди Кэтрин всплеснула руками. – Какой ужас. Вы с маменькой дозволяете ему быть при беседах взрослых и забиваете голову ребенка всякой чепухой.
- Что нам его, прогонять в детскую? – заворчал граф. – У него итак не сладкая жизнь.
- Сладкая, - возразил Гарет. – Роуз дает мне сладкое, и ты тоже.
- Я не о сладостях, Белоручка, - Джон Говард подхватил легкого, как пушинку мальчика и посадил себе на колени. – Когда ты выйдешь замуж, Кэтрин, и порадуешь меня таким сорванцом?
- Батюшка, - дочь покраснела. – Ваша неделикатность убийственна, вы с матушкой терзаете мне сердце этими намеками.
- Намеками? – хохотнул Джон Говард. – Какие намеки? Тебе пора замуж без всяких намеков. Чарльз женился в двадцать один.
- Да? – ухмыльнулась Кэтрин. – И многими сорванцами они с Джейн вас порадовали за четыре года?
- Не ехидничай, - нахмурился Джон Говард. – Джейн и Чарльз любят друг друга, у них обязательно будут дети. А задержка в этом деле – лишний повод жениться или пойти замуж пораньше. Бог не терпит ленивых. Ты же не собираешься в аду мартышек няньчить?
- Мартышек няньчить? – подал голос Гарет. – Кто эти мартышки?
- Одна из них сидит у меня на коленях, - генерал поцеловал Белоручку в макушку. – Вперед, Гарет. Постучим по доске, помусолим картишки. И Кэтрин идет с нами. Будет мне советовать ходы.
- Ладно, - Кэтрин заулыбалась. – На я буду подсказывать Гарету, а не тебе.
- Хорошо, - Джон Говард поднялся с честерфилда с ребенком на руках. – В библиотеку, там тепло.
Холл Чарлтон-Парк-Хауса
Старик, девушка и ребенок пересекли Холл и направились в библиотеку. По пути туда граф размышлял о своем посещении Эндовер-Хауса и о том, что он узнал от экономки и конюха Сэма. Девочке, дочери мисс Росс, было около года и генерал не нашел в ее чертах сходства с гаскартами или говардами. Хотя девочка и оказалась довольно красивой, убежденность жены, что эта малышка – внебрачная дочь его сына Чарльза, представлялась лорду Джону ложной, надуманной. Чарльз отличался твердым характером, благоразумием и крепко любил супругу Джейн. Трудно было вообразить, что он завел интрижку и спутался с какой то мисс Росс. Самым же интересным было то, что поведал конюх Сэм. По его мнению, мисс Росс, возможно, не намеревалась бросать ребенка и спешно уезжать до тех пор, пока Сэм не сообщил ей, что экипаж, на котором она приехала, ему как будто знаком. Конюх, якобы, видел эту темно-зеленую карету с вмятиной на дверце и погнутой рамой у кого то из гостей сына Чарльза в Эндовер-Хаусе в прошлом. Он прямо заявил об этом мисс Росс, после чего она попросила Сэма позвать экономку из дома, а когда он ушел в Эндовер -Хаус, быстро скрылась. Чертовски подозрительная история. Утешало лишь то, что сын приедет со дня на день и тайна незаконнорожденной откроется.
* * *
11 января 1800 года
Хокем-Холл, Норфолк, Англия
Рыдания виконтессы Эндовер оглашали «чужое» крыло Хокем-Холла. За пару часов новость о нелепой смерти зятя Томаса Кока, мужа леди Джейн, облетела округу. Охоту отменили, послали за доктором и коронером, лакеи перенесли тело в дом. Все были потрясены случившимся. Мистер Томас Говард, в одночасье сделавшийся новым виконтом Эндовером и наследником графа Саффолка, плакал навзрыд и проклинал жестокую судьбу, отнявшую у него старшего брата. Барон Шерборн, лорд Джеймс Даттон, дважды осматривал дробовик Чарльза Невинсона, но залитое кровью оружие не производило впечатления неисправного. Мужчины ужасались тому, что один неверный шаг, падение и выстрел дробовика способны убить опытного охотника еще до того, как он углубился в лес. Женщины, сестра Энн Маргарет и кузины Элизабет, Энн и Френсис Даттон, утешали вдову и сами при этом обливались слезами. Мать вдовы, Джейн Кок, урожденная Даттон, превозмогая болезнь, явилась в покои дочери, дабы заключить ее в объятия и разделить с ней горе утраты.
Охота в английском поместье 19 века
Коронер, посовещавшись с доктором, и опросив свидетелей, вынес предварительный вердикт о несчастном случае вследствие неосторожного обращения с оружием. Местные помещики, приехавшие поохотиться, выразили соболезнования и ретировались восвояси. В церковь святой девы Марии в Титтлсхолл, в пятнадцати милях от поместья, где находилась родовая усыпальница и семейное кладбище Коков, послали слугу с указанием готовиться к похоронам. Нужно было вызвать родных Чарльза Невинсона из Чарлтон-Парка и Лондона на прощание с усопшим. Эту миссию, несомненно, должен был исполнить брат покойного, ему согласились помочь Джон Даттон, Эдвард Харборд и друг виконта Эндовера по Итону, Чарльз Калеб Колтон. Однако, ехать вчетвером было ни к чему. В итоге решили, что спутником Томаса Говарда в дороге будет, помимо кучера, Чарльз Колтон, хоть он и не пользовался симпатией графини Саффолк.
Владелец Хокем-Холла испытывал смешанные чувства. С одной стороны, он сострадал с дочерью и искренне жалел молодого зятя, чья жизнь столь нелепо оборвалась. С другой стороны он злился на Чарльза Невинсона за то, что тот проигнорировал его советы по обращению с оружием, нес по дому, да еще подмышкой, как какую-то игрушку, заряженный дробовик, за что и поплатился. Было и другое обстоятельство, которым Томас Кок не мог гордиться. Как только он осознал, что зять умер, ему пришло в голову, что умер он бездетным, и по брачному договору родне виконта Эндовера и его наследнику надлежало вернуть ему, Томасу, значительную часть приданого дочери. Хозяин Хокем- Холла стыдился этой мысли и того, что она доставила ему почти что радость. Ведь он был человеком далеко не бедным, и потеря этих средств ничего для него не значила, в то время как семья Говард была в стесненных обстоятельствах. Томас Кок знал, что приняв титул графа Саффолка и Бершкира и унаследовав имение, Джон Говард получил очень мало денег. Состояние предыдущего, покойного графа Саффолка отошло его дочери, Диане Говард. Женитьбой Чарльза Невинсона на Джейн Кок генерал Говард поправил свои дела, а теперь ему, после потери сына, предстояло понести серьезный убыток.
Впрочем, Томас Кок не любил предаваться печальным размышлениям. Около полудня он приказал слугам совершить обряд омовения мертвого и подвязать ему челюсть, а сам отправился в покои зятя в «чужом» крыле, чтобы выбрать одежду для погребения, пока тело не окоченело. Чтобы не ворошить вещи зятя в одиночестве, он взял с собой его брата, Томаса Говарда, и напросившегося с ними друга погибшего, Чарльза Калеба Колтона. Томас Говард должен был решить, в каком костюме хоронить брата.
Спальня виконта Эндовера соседствовала со спальней его жены Джейн, из которой доносились громкий плач вдовы и приглушенные голоса ее утешительниц. Услышав стенания дочери, Томас Кок поморщился, проследовал к гардеробу, распахнул дверцы и начал выкладывать на кровать фраки, рубашки и жилеты. Лорд Говард, тем временем, нашел любимый шейный платок брата и занялся обувью. Чарльз Калеб Колтон вспомнил о щетине на щеках умершего и отыскал на столике возле умывальника его бритву. Неожиданно он увидел рядом с бритвой запечатанное и неотправленное письмо, прочел на нем имя адресата и окликнул Томаса Говарда, показывая жестом на конверт. Томас тут же приблизился, схватил письмо, сломал печать и принялся за чтение. По мере того, как он читал послание брата к родителям, лицо нового виконта Эндовера бледнело и мрачнело.
- Что там, Томас? – тесть усопшего отвлекся от гардероба.
- Письмо к матери и отцу, - лорд Говард повернулся так, чтобы Чарльз Колтон сбоку не мог разобрать строк. - Он пишет о здоровье ваших домочадцев и вашем здоровье, сэр. Извещает о планах после охоты. Упоминает личные дела семьи, просит об услуге.
- Надеюсь… - Томас Кок запнулся и с испугом взглянул на собеседника.
- Упаси Бог, - покачал головой лорд Говард. – Все же видели, как это приключилось и никаких подозрений, сомнений об умысле и быть не может. Несчастный случай.
- Да, конечно, - твердо кивнул Кок. – Ты покажешь письмо Джейн?
- Нет нужды беспокоить ее нынче, - резко ответил Томас Говард и убрал письмо в карман жилета. – В письме нет ничего важного, но Джейн огорчит само то, что она узрит его почерк.
- Пожалуй, ты прав, - согласился хозяин Хокем-Холла.
Лорд Говард вернулся в гардероб к стеллажу для обуви.
* * *
13 января 1800 года
Чарлтон-Парк-Хаус, Уилтшир, Англия
Чарльтон-Парк-Хаус в 17 веке
Чарлтон-Парк-Хаус, изначально называемый Найвет-холлом, был построен в 1568 году бароном Генри Найветом, братом знаменитого Томаса Найвета, сорвавшего Пороховой заговор. Барон Найвет владел землей, деревней и домом, но у него не родились сыновья, и поместье Найветов унаследовала его дочь Кэтрин, которая вышла замуж за Томаса Говарда, первого графа Саффолка. Отцом графа был вероломный герцог Норфолк, дважды пытавшийся убить королеву Елизавету и лишившийся за это головы на плахе. Таким образом, Найвет-холл через полвека стал Чарлтон-Парком, перешел во владение рода Говардов, и в течение двухсот лет был их фамильным имением. Жена первого графа, леди Кэтрин Говард, в девичестве Найвет, неоднократно достраивала и украшала отчий дом на свой вкус.
Первый граф Саффолк и Беркшир служил адмиралом, членом парламента, лордом-камергером и тайным советником короля, но больше запомнился современникам как бессовестный взяточник и мот, живший на широкую ногу вместе со своей алчной женой. Описывая достижения этой парочки и суд над ним, насмешники обычно говорили «как с гуся вода», что выражало сущность супругов гораздо точнее, чем родовой девиз «Мы поддержим». Нортумберлендский дом в Лондоне и особняк в Чарлтон-Парке графа Саффолка, грандиозные и помпезные, требовали гигантских расходов. Следующие поколения Говардов, чьи успехи при дворе были намного меньше, чем у первого графа, с трудом содержали поместье.
В 1774 году двенадцатый граф Саффолк, Генри Говард перестроил южное крыло Чарлтон-Парк-Хауса, расширил окна. Часть северного крыла, бывший Найвет-холл, он снес и возвел на его месте большую столовую. К восточному крылу были пристроены башенки, схожие с таковыми в западном крыле, а внутренний двор перекрыли кровлей с центральным куполом. Эндовер-Хаус, дом наследника и виконта, расположенный неподалеку от Чарлтон-Парк-Хауса, а также вместительные конюшни за домом виконта, были отстроены заново. Закончить все эти преобразования двенадцатый граф не успел, он скончался в 1779 году в самый их разгар, а вслед за ним умер и его ребенок, младенец двух дней от роду. Четырнадцатый граф, младший сын одиннадцатого графа, прекратил работы в поместье, состояние семьи было истощено. Когда ему через пять лет наследовал генерал Джон Говард, Чарлтон-Парк-Хаус изрядно обветшал, а некоторые его части так и не были достроены. Купол холла, к примеру, не был завершен и работы по его завершению оценивались весьма дорого. Нынешний лорд Говард предпочитал комфорт внешнему блеску. Если крыша не текла, дымоходы не рушились, а оконные рамы не пропускали сквозняки, он довольствовался внутренним ремонтом без показной роскоши, приводил в порядок комнату за комнатой, чинил мебель, заботился о конюшнях и помещениях Эндовер-Хауса.
Само имение в предпоследний год сего века приносило скромный доход. Угодья включали в себя луга, парк, огороды, фруктовые сады, охотничье хозяйство и пахотные земли. Однако, луговой земли было в шесть раз больше, чем пахотной, и трудились на ней около пятисот человек на сорока арендованных у графа фермах, каждая из которых не превышала ста акров земли. В деревне была церковь Иоанна Крестителя, дом викария, постоялый двор «Конь и грум», скотобойня, мастерская по выделке бумаги. Пожертвования графа приходу достигали восемьсот фунтов в год. Чтобы не разориться, нужно было распахать пастбища, построить дополнительные амбары, закупить молотилки. Но денег на это не было, содержание Чарлтон-Парк-Хауса и Эндовер-Хауса с его конюшнями обходилось в огромную сумму.
- Послушай, Джулс, - лорд Джон Говард говорил тихим, глухим голосом. – Не надо сокращать все траты. Только те, которые разумно сократить без ущерба для нашего достоинства и удобства.
- Ладно. Джон, мы с Кэтрин обдумаем это, - сказала графиня рассеянно. Она наблюдала в окно за Гаретом Белоручкой, расхаживающим по двору с длинной палкой. – Где его шарф, хотела бы я знать? Мальчик простудится. Энн совершенно ни на что ни годна. Как вышло, что Гавейн женился на такой несуразной растяпе? И она еще жалуется, что неспособна зачать. Богу известно, кому родить в пору, а кому нет. Что Гарет там делает?
- Кажется, измеряет ширину дорожки палкой, - хмыкнул генерал. – Вечор викарий и Гавейн спорили о ширине оси экипажа, и Гарет спросил, что такое дюйм и фут. Твой брат и Кэтрин разметили ему палку насечками. В благодарность за это Гарет обещал взять нашу дочь в жены, когда вырастет.
- Неужели? – изумилась леди Говард.
- Да, - почесал переносицу граф. - В субботу я над ней подшучивал. Дескать, скоро ли она выйдет замуж и родит мне внуков. Кэтрин огорчилась, а Гарет, видимо, подумал, что никто ее замуж не берет и предложил себя ей в мужья.
- Он весьма чудной, - улыбнулась леди Джулия. – Разве не странно, что ему столь легко дается чтение и запоминание? Не признак ли это душевной болезни?
- Вряд ли, - усомнился в словах жены генерал. – Он упорен и усидчив, это помогает чтению. Но развит Гарет не во всем. В понимании иронии, чужих чувств и настроений он достаточно наивен. Его просто обмануть. Бесхитростный, легковерный, но не больной.
- Смотри, верховые, - графиня заметила двух всадников в заснеженных плащах на подъездной дороге от Малмсбери и прищурила близорукие глаза. – Кто это пожаловал?
- Томас, - удивился лорд Говард. – Он же охотится в Хокем-Холле.
Супруги отошли от окна и спустились по лестнице в холл. В дверь уже нетерпеливо стучали и лакей отпирал засов.
- Том! – мать подошла к сыну, увидела его скорбное лицо и побледнела. – Что случилось?
- Чарльз, - Томас Говард машинально пожал руку отца, не отводя взгляда от матери. – Чарльз погиб, мама.
- Как погиб? – черты графини застыли. – Наш Чарльз?
- Да, - Томас оглянулся. За его спиной слуга принимал плащ и бобровую шляпу Чарльза Калеба Колтона. – Одиннадцатого января, перед охотой, возле крыльца Хокема, он подскользнулся, уронил свой дробовик и оружие выстрелило в него. Мы с Колтоном гнали на сменных лошадях два с половиной дня, спали по пять часов.
- Господи, нет, - у генерала Говарда был такой вид, будто он вот-вот лишится чувств. – Скажи, что это жестокий розыгрыш!
- Я бы все отдал, чтобы это было так, - Томас Говард не сдержался и заплакал. – За что нам это, батюшка?
- Иди ко мне, - граф раскрыл объятия сыну, старик едва стоял на ногах от потрясения. Они обнялись, через мгновение к ним присоединилась леди Джулия. Чарльз Калеб Колтон со стороны смущено наблюдал сцену безутешного семейного горя. В этот момент на лестничной площадке, привлеченные шумом из холла, показались леди Кэтрин Говард, викарий Джон Гаскарт, мистер Гавейн Гаскарт и миссис Энн Гаскарт. В Чарлтон-Парк-Хаус пришла беда.
Столовая в Чарлтон-Парк-Хаусе, Уилтшир.
* * *
27 января 1800 года
Чарлтон-Парк-Хаус, Уилтшир, Англия
Что должна ощущать мать, пережившая смерть и похороны двух своих сыновей из трех? Крушение надежд? Опустошенность? Злость на Создателя, который преподнес ей свой дар, а затем забрал его беспощадною дланью? Тщетность усилий и жертв? Желание броситься на гроб, в могилу и быть погребенной вместе с тем, кого она выносила и рожала в муках? Графиня Саффолк ощущала все это, одно за одним, час за часом, день за днем. Она не находила утешения в трауре, суете приготовлений, бормотании псалмов, сочувственных взорах и речах. Ничто из этого не могло притупить боль и вернуть сына Чарльза. Она его больше не увидит, он останется только в воспоминаниях.
Кладбище церкви святой Марии в Титтлсхолл, место захоронения Чарльза Говарда
Да, она страдала не смиренно. И чаще злилась, чем молилась. Но сквозь душевный надрыв, слезы и злость пробивались решимость и убежденность. Решимость сделать все, чтобы ее последнего сына, Томаса, не отняли у нее. И убежденность в том, что девочка, привезенная в Эндовер-Хаус в день гибели Чарльза Невинсона, является дочерью усопшего и ее внучкой, их плотью и кровью, жестом милосердия Бога, возмещением за утрату. Убедив себя, Джулия Говард начала усердно убеждать в этом мужа. Она доставала записку и письмо покойного, привезенное Томасом из Хокем-холла. Вечерами, перед сном, уединившись с Джоном, она шепотом перечитывала их, каждую строку, отметала все, что свидетельствовало против ее убежденности и изыскивала все новые доводы в пользу того, что Элинор – их внучка. В конце концов, генерал согласился с супругой, обещал позаботиться о девочке, обеспечить ее будущее. Все этому способствовало. Сын Томас и дочь Кэтрин обязались молчать, дабы не навлечь позор на семью, вдова Джейн после похорон не поехала в Чарлтон-Парк-Хаус, ее приютил отец.
Но это был первый шаг. Вторым шагом, по замыслу Джулии, было избавление Элинор от клейма незаконнорожденности. Требовалось ввести ее в семью, хоть и не под фамилией Говард. К счастью, попросив в письме задержать Гавейна Гаскарта в Чарлтон-Парк-Хаусе до его, Чарльза Невинсона, несостоявшегося возвращения, погибший виконт наметил этот второй шаг, сделал намек. Гавейну и Энн Гаскартам, таким образом, отводилась в планах Джулии роль приемных родителей.
В 1790 году брат леди Говард, викарий Фарнборо Джон Гаскарт, продал большую часть поместья Хаттон – холл и коттедж, графу Лонсдейлу. За Гаскартами осталась древняя башня позади Хаттон-Холла и крошечный участок земли. В 1795 году, после смерти отца и матери в злополучной башне, Гавейн Гаскарт обретался в Бристоле и Лондоне, занимался работорговлей. В родном приходе, в Пенрите и Хаттоне, он с тех пор не появлялся. В 1798 году Энн Гаскарт болела коликами и застоем желчи, с марта по декабрь того года она жила в окрестностях Бата, получала лечение. В 1799 году Гавейн перевез жену в Лондон и они поселились там, поскольку Гавейн вел дела из Лондона.
То есть, вполне можно было выдать Элинор за их родную, а не приемную дочь. Все, что для этого было нужно – согласие Гавейна и Энн удочерить девочку, и молчание нескольких людей, посвященных в обстоятельства супружества Гаскартов и тайну появления ребенка мисс Росс в Эндовер-Хаусе. Согласие внучатого племянника Джулия собиралась купить, а молчания добиться с помощью клятв и увольнения лондонской прислуги Гавейна. Существовало, правда, два человека, которых нельзя было уволить и заставить поклясться. Гарет Белоручка и сестра Гавейна, живущая в Хаттоне Дженнифер Гаскарт. Но внушить пятилетнему мальчугану, что у него имеется племянница, не представяло труда, а с Дженнифер леди Джулия Говард отлично ладила. После того, как все устроится, а графиня Саффолк в этом не сомневалась, она намеревалась принять самое живое участие в воспитании и образовании мисс Элинор Гаскарт. Угрызения совести за обман Джулию не мучали, так как ее сын, Чарльз Невинсон был наполовину Гаскартом по матери. Генерал был вынужден признать план жены блестящим, тем более что она вводила ребенка в свою родню, а не в его.
Утром 27 января 1800 года леди Джулия Говард попросила внучатого племянника и его жену, излишне задержавшихся в Чарлтон-Парк-Хаусе из за похорон кузена, сопроводить ее и графа Саффолка в Эндовер-Хаус, для приватной беседы. Там она, прогнав экономку и горничную на первый этаж, показала младенца опешившим Гавейну и Энн, и предложила им, без проволочек, удочерить девочку за денежное вознаграждение.
- Миледи, - работорговец пребывал в полном замешательстве. – Мы с Энн думали облагодетельствовать сироту, но не торопились с этим. И мы надеялись усыновить мальчика.
- А чем плоха девочка? – лорд Говард стоял, привалившись к запертой двери и взирал на Гаскартов почти что с жалостью. – Девочки мягче по природе, лучше опекают родителей в старости, не озорничают, не проигрывают отцовское состояние в карты, не пьянствуют, да и едят меньше.
Так то оно так, - пробурчал Гавейн. – Но в торговле от них нет толку, в замужестве они семью покидают, а приданое им обеспечь, никуда не денешься.
- О приданом мы распорядимся к ее совершеннолетию, - Джулия взяла дитя на руки. – В торговле же что мальчик, что девочка не помогут тебе еще лет пятнадцать, дорогой племянник. А по поводу ухода в другую семью, сам посуди, имеет ли это значение, коль скоро она не твоей крови, и у тебя под боком брат пяти лет твоего рода.
- Пятьсот фунтов прямо сегодня, - генерал «налегал на врага» с армейским напором. – И пятьсот через три года. Вы приобретаете дочь и немалые деньги.
- Это очень щедро, милорд, - глаза Гавейна жадно вспыхнули. – Но кем вам приходится эта девочка, что вы так за нее хлопочете?
- Это я разглашу лишь ее приемным родителям, - Джулия пошекотала Элинор под подбородком и та засмеялась. – Разглашу вам, если вы согласитесь признать ее родной дочерью.
Энн Гаскарт рассматривала дитя с любопытством. Она, в отличие от Гавейна, хотела девочку, но не осмеливалась перечить мужу до сего дня. Девочка была крупной, фунтов двадцать пять весом, с восемью передними зубами, умеющая сидеть, стоять, неуверенно ходить. Голубоглазая, с приятным лицом и умным взглядом. Здоровый, спокойный, веселый младенец, самые трудные месяцы ухода за которым уже позади.
- Тысяча фунтов, Гавейн, были бы кстати, - Энн затронула самую чувствительную струну в душе супруга, его прижимистость. – Кто даст тебе за прием сироты даже гинею? Мы все равно хотели усыновить новорожденного. Но с новорожденными столько мороки.
- Тут ты права, Энн, - Гавейн протянул руку и погладил волосы девочки. – Какие мягкие, ей Богу. Чистый щелк. Мы, если вам угодно, удочерим ее, миледи.
- Побожись, что будешь ей хорошим отцом, - графиня Саффолк осторожно передала ребенка Энн. - И не проболтаешься о том, что мы сейчас скажем.
- Богом княнусь, - работорговец уже предвкушал, куда можно будет прибыльно вложить пятьсот фунтов. – Зачем нам болтать, когда она станет нашей дочкой? Нам ни к чему скандалы. Так кто она вам, милорд?
- Точно мы не знаем, - начал издалека генерал. – Ее привезли с севера в Эндовер-Хаус в день смерти Чарльза Невинсона, с его письменного согласия. У девочки была мать, некая мисс Росс, родившая без мужа, в грехе. Но она скрылась, пока Элинор заносили в дом. Не исключено, что это наша внучка.
- Вот как, - Гавейн сообразил, что подцепил на крючок жирную рыбу и в одночасье приобрел постоянный источник дохода. – Так она, миледи, нашей крови! Это все меняет. Разве по-христиански отвернуть сироту родной крови? Что скажешь, Энн?
- Скажу, что буду любить ее как собственную дочь, - закивала тщедушная супруга Гавейна. – Всеми святыми клянусь, миледи.
- Прекрасно, - графиня натянуто улыбнулась. – Все решилось к всеобщему благу.
КОНЕЦ 1 ЧАСТИ
Bernard:
21.10.24 00:19
» Часть 2 Глава 1
Часть II, 1813-1816 годыГлава 1
«Кукушонок»
31 декабря 1813 года
Шерборн-хаус, Глостершир, Англия
Зиму в Англии коротает в собственном поместье всякий, у кого есть поместье. Сельская жизнь поздней осенью и зимой течет монотонно, бесцветно, ровно. Приводится в порядок хозяйство, совершаются визиты к соседям и родным. Все ждут нового года.
Четвертого ноября 1813 года в Лондоне началась сессия парламента, и его члены перебрались в столицу, чтобы окунуться в политические баталии до перерыва на Великий пост. Война наложила свой отпечаток на праздник. Сочельник и Рождество 1813 года были скромными и тихими, без пышных торжеств и дорогих подарков.
Граф Саффолк и Беркшир, лорд Джон Говард, убыл в Лондон в конце октября, дабы послушать речи принца-регента и лорда Уильяма Гренвилла, которого он очень уважал после продвижения им закона об отмене рабства в 1807 году. В Лондоне генерал Говард, помимо прочего, хотел определить на воинскую службу, в славный Первый пехотный полк, внучатого племянника жены, Гарета Гаскарта. Третий батальон королевских шотландцев сражался на Пиренеях с французами, волна шла к завершению, лорд Джон полагал, что Гарету пойдет на пользу солдатский боевой опыт. Этот опыт мог бы показать, способен юноша сделать военную карьеру, или ему стоит заняться сельским хозяйством, к которому у Гарета с детства лежала душа. Белоручка, всегда и во всем соглашавшийся с «дедушкой» Джоном, не спорил и не препятствовал такому повороту своей судьбы.
На день священномученика Стефана, 26 декабря 1813 года, виконтесса Эндовер, леди Элизабет Говард, урожденная Даттон, выразила желание навестить имение родителей, Шерборн-Хаус, благо расстояние между Чарлтон-Парком и Шерборном было каких-то двадцать три мили. Ее свекровь, графиня Саффолк, леди Джулия Говард, вызвалась сопровождать сноху и сына, лорда Томаса Говарда, в компании дочери, леди Кэтрин Говард, внучатой племянницы Дженнифер Гаскарт и своей крестницы, мисс Элинор Гаскарт.
В 1800 году, став наследником графа Саффолка в результате несчастного случая и смерти брата Чарльза Невинсона, Томас Говард, тщетно пытавшийся до этого получить разрешение ухаживать за дочерью барона Даттона, мисс Элизабет, без труда его разрешение получил. Состоялась помолвка и в 1803 году молодые люди поженились к взаимному удовольствию семей. За десять лет брака у пары родились шестеро детей, включая четырех мальчиков. В 1813 году леди Элизабет Говард опять забеременела, роды намечались на март 1814 года.
Леди Кэтрин Говард, тридцатичетырехлетняя старая дева, сопровождала невестку в Шерборн без особой радости. В 1801 году ее угораздило влюбиться в викария Малмсбери, Джорджа Биссета, человека без связей и состояния, который был старше ее на двенадцать лет. Преподобный долго не отвечал на чувства леди Кэтрин, затем между ними завязалась переписка, и в итоге было сделано предложение. Однако, граф Саффолк был не в восторге от викария, и даже не по причине его бедности, а в силу личной антипатии. Леди Джулия Говард также не испытывала удовольствия от перспективы породниться с соседом-викарием. Она на словах поддерживала дочь, но при этом не уставала твердить ей о долге, скоротечности любви, обременительных обязанностях жены священника и сложностях совместной жизни с мужчиной в возрасте. Объяснение между возлюбленными обернулось слезами и отказом леди Кэтрин пойти наперекор родне. В 1811 году викарий покинул Англию и обосновался на Цейлоне, где наживал требуемое состояние, не прекращая при этом душевную переписку с дочерью графа Саффолка.
В 1804 году Гарет Гаскарт повторно осиротел, а вместе с ним осиротела и его племянница, Элинор Гаскарт. Летом 1803 года, в жару, умерла от разлития желчи болезненная Энн Гаскарт, а вслед за ней, через год и три месяца, скончался от булонской лихорадки ее супруг, Гавейн Гаскарт. Попечение над Гаретом и Элинор было передано сестре Гарета, Дженнифер Гаскарт, и брату леди Джулии Говард, викарию Джону Гаскарту. Джон Гаскарт продал дом Гавейна в Лондоне и отправил детей к Дженнифер, в Пенрит, при условии, что она станет привозить их к нему в Фарнборо на три-четыре месяца в году, и на такой же срок к крестным Элинор, в Чарлтон-Парк-Хаус. Впрочем, мрачную башню Хаттон в Пенрите Дженнифер Гаскарт не жаловала, предпочитая жизни на холодном севере, удобства Чарлтон-Парк-Хауса и уют дома викария в Фарнборо.
В свое время Джон Гаскарт был исполнителем последней воли своего дяди, льняного торговца Уильяма Гаскарта, это его немало обогатило. Кроме того, викарий продал большую часть Хаттона - поместья своего отца, сквайра Джона Гаскарта, что также принесло ему хорошие деньги. Джон Гаскарт не был женат и не имел детей, поэтому он посвятил свою старость пестованию внучатого племянника Гарета и Элинор Гаскарт, содержал их без роскоши, но вполне достойно. Что касается образования, викарий считал Итон местом, бесполезным для получения ценных знаний. Советы сестры, леди Джулии, отдать Гарета в Итон он проигнорировал и обучал мальчика, а потом и Элинор, самостоятельно. В вопросах светских манер и воспитания Джон Гаскарт полагался на лорда Томаса Говарда, леди Кэтрин, графа и графиню Саффолк. Гарету викарий прочил духовную стезю и сан, но не обнаружил у ребенка склонности к церкви. Белоручка засыпал над трудами святых отцов, зевал от Ветхого завета и из богодухновенных книг читал исключительно Евангелие. Зато статьи и книги о растениях и сельском хозяйстве Гарет зачитывал до дыр и делал из них выписки. В разговорах с фермерами, управляющими имений и помещиками, он мог часами обсуждать сев, повышение урожайности, средства от вредителей, кормовые культуры, изумляя взрослых людей своими глубокими, недетскими знаниями по этой теме.
В 1812 году семидесятидвухлетний викарий Джон Гаскарт умер, и забота о молодом Гарете и юной Элинор целиком легла на плечи Дженнифер Гаскарт. Свое скромное состояние покойный разделил между Дженнифер, Гаретом и Элинор в равных долях. К тому моменту у графа и графини Саффолк было три внука и две внучки, они уже не могли уделять Гаскартам столько времени, сколько уделяли раньше. Поездки Гаскартов в Чарлтон-Парк становились реже и короче, а пребывание в Пенрите, напротив, частым и долгим.
Дженнифер Гаскарт, которой в 1813 году исполнился тридцать один год, была женщиной суетливой, увлекающейся романами, но при этом доброй. В молодости она слыла красавицей и была окружена поклонниками, но замуж почему-то не вышла. Ее брат Гавейн утверждал, что сестра задурила себе голову романтическими бреднями и мечтала о несбыточном. Некрасивые же подруги, между тем, уводили у нее поклонников, и устраивали свою жизнь.
Пока Элинор Гаскарт была ребенком, влияние тети на девочку было невелико. Графиня Саффолк и леди Кэтрин Говард воспитывали Элинор как тайную дочь несчастного Чарльза Невинсона и знатную мисс, не позволяя Дженнифер внушать племяннице разные глупости и ложные надежды. Джон Гаскарт также ограничивал кузину в этом. Но после смерти викария и рождении внуков и внучек у леди Джулии, интерес семьи Говард к Элинор снизился. Тетя же принялась забивать голову юной девушки тем, что генерал Говард называл «первосортный вздор из любовного чтива». Она всерьез вознамерилась получить для племянницы то, что ей самой не удалось - брак с лордом или богатым баронетом. С этой целью Дженнифер Гаскарт тратила значительные средства на дорогую одежду для Элинор и изыскивала любую возможность показываться с ней там, где встречались лорды и баронеты, будь то Чарлтон-Парк-Хаус, Карлайл или Йорк. По ее мнению, необычная, расцветающая красота племянницы, схожая с бутоном розы, просто обязана была покорить какую-нибудь титулованную особу. При этом Дженнифер не смущало даже то, что ее подопечной не исполнилось и пятнадцати лет.
В результате, за один год нрав и поведение мисс Элинор стали таковы, что девушку едва выносил даже терпеливый и сдержанный дядя Гарет, с которым девочка крепко дружила с раннего детства. Он не понимал ее, перемен в ней, а она платила ему тем же. Графиню же Саффолк характер и амбиции Элинор и вовсе начали раздражать. Леди Джулия стала задумываться, уж не ошиблась ли она, посчитав «эту манерную выскочку» и «неоперившуюся кокотку» своей внучкой. У старой матроны возникло подозрение, что в ее семейное гнездо подбросили кукушонка. «Кукушонок» же, мисс Элинор, чувствовала охлаждение к ней графини, злилась и действовала еще более дерзко, но не переступала черту и умела подольститься к «бабушке» Джулии, смягчить ее гнев слезами мнимого раскаяния и объятиями, в прошлом так утешавшими леди Говард.
Последние числа декабря были обычными для Англии, с умеренными холодами, мокрым снегом и слякотью. Байрон сочинял своего «Корсара», Лондон готовился к Новому году. 27 декабря, переночевав в Шерборн-Хаусе, Говарды и Гаскарты собирались вернуться в Чарлтон-Парк-Хаус, когда на Англию пал великий туман. Перевернувшиеся и заблудившиеся кареты заполнили дороги. Видимость была столь плохая, что возницы не различали ничего дальше пяти футов, спешивались и вели коней в поводу, чтобы не допустить крушения экипажей. О возвращении в Чарлтон-Парк не могло быть и речи. Тридцать первого декабря, накануне праздника, в Шерборн-Хаус каким-то чудом прорвалась карета баронского сына, Джона Даттона, за ней ехал сбившийся с дороги из Глостера в Оксфорд и заплутавший у реки Уиндраш экипаж виконта Лоутера. Виконт, лорд Уильям Лоутер, путешествовал с друзьями-собутыльниками, но туман вмешался в их планы. Застрявшие родственники и незваные гости заполонили Шерборн-Хаус.
Шерборн-Хаус
- Маззи, твоя постная мина смертельно утомляет меня, - виконт Лоутер развалился на канапе в гостиной Шерборн-Хауса в такой расслабленной позе, которая наилучшим образом демонстрировала его пресыщенность и изнеможение, не выходя за рамки приличий. - Нам предложат ломберный стол, или мы здесь засохнем от скуки?
- Не капризничай, - баронет Масгрейв, друг Уильяма Лоутера и сосед его отца, графа Лонсдейла, говорил еле слышно, чтобы хозяева поместья и их гости, расположившиеся в другой части гостиной, не слышали их беседу. – Говори тише, ради Бога.
Филип Масгрейв был обычным баронетом из необычной, древней семьи, чей предок служил Вильгельму Завоевателю, а потомки владели замком Хартли в Уэстморленде с 1353 года. В 14 веке Томас Масгрейв участвовал в отражении шотландцев Дэвида Брюса и был пожалован королем Эдуардом. В 1611 году Ричард Масгрейв получил титул. Во время гражданской войны, при Карле Первом, Масгрейвы были сторонниками короны. В 1711 году пятый баронет, Кристофер Масгрейв, женился на Джулии Шарден, дочери французского ювелира, прославленного путешественника, автора книг об истории и культуре Персии, Жана Шардена. Говорили, что сэр Филип Масгрейв как две капли воды похож на прадеда-француза. Мало кто в Англии мог бы похвастаться такой родословной. Но семьи, как и династии, приходят в упадок и Масгрейвы из Хартли не стали исключением. Нынешний баронет, обремененный долгами и заботами, всецело зависел от графа Лонсдейла, крупнейшего землевладельца и «короля угля» севера. Виконт Лоутер, сын графа, член парламента, комиссар совета по Индии, лорд казначейства и большой любитель оперных певичек, пользовался этой зависимостью в полной мере.
Титульный лист книги «путешествие кавалера Шардена в Персию»
В 1813 году Уильяму Лоутеру исполнилось двадцать шесть лет. Он был стройным, русоволосым, красивым циником, который нравился дамам, но был для них недостижим, как святой Грааль. Родившись с золотой ложкой во рту, виконт Лоутер сочетал в своей жизни политику и развлечения, но скучал при этом и от того, и от другого. Он любил остроты, шутки и хитроумные розыгрыши, смысл которых открывался не сразу. Девятнадцатилетний Филип Масгрейв, восьмой баронет, внешне был его противоположностью. Среднего роста, черноволосый, с темно-карими глазами, он отличался энергичностью, упорством в достижении цели, незаурядным умом и язвительной насмешливостью, которая проявлялась в узком кругу его друзей.
- Ты жестокосерд, Маззи, как лютый волк, - Уильям Лоутер обхватил себя руками и поежился. – Проклятый туман просочился сквозь стекла, подушка подо мной отсырела. А теперь повалил снег и когда он прекратится, Бог весть. Барон обещал нам игру в карты. Похлопочи, Филип.
- Не сейчас, - баронет Масгрейв многозначительно кивнул в сторону баронессы Даттон, мисс Энн Даттон и графини Саффолк, которых развлекал приехавший в компании Лоутера мистер Уилфред Лоусон. – Женщины недовольны тобой, Уильям. Ты уделил им минуту, а то и меньше и сидишь тут, как захандривший Чайльд-Гарольд.
- Ты начитался Байрона. Маззи и грешишь неуместными сравнениями. Я сижу у камина, - пробурчал виконт. – В этой гостиной холодно и сыро, как в склепе. Сельским жителям это привычно, а мне нет.
- Чтобы похлопотать о картах, нужно подойти к ним, - заупрямился баронет. – Давай подойдем.
Виконт, лорд Уильям Лоутер в юности
Но лорд Лоутер не успел ответить. Двери отворились и в гостиную вошли виконт Эндовер, лорд Томас Говард, две женщины и юная девушка. Этими женщинами и девушкой были супруга лорда, леди Элизабет Говард, мисс Дженнифер Гаскарт и мисс Элинор Гаскарт. Джентльмены немедленно поднялись на ноги и поклонились. Виконт был давно знаком с виконтессой. Дженнифер Гаскарт он видел впервые, но она не стоила внимания, а вот «кукушонок» вызвал его искреннее любопытство. «Обворожительная крошка», подумал он. Масгрейв же уставился на пятнадцатилетнюю чаровницу неподобающе откровенно и долго.
- Лорд Лоутер, сэр Филип, - виконт Эндовер вежливо кивнул. – Позвольте вам представить мою жену, леди Элизабет, мисс Дженнифер Гаскарт и мисс Элинор Гаскарт, ее племянницу. Мисс Дженнифер, мисс Элинор, это лорд Уильям Лоутер и сэр Филип Масгрейв.
- Мое почтение, - виконт Лоутер забавлялся впечатлением, которое произвела на его друга девушка. – Замечательно, лорд Говард. Мы мало потеряли, но много приобрели, сбившись с пути. Ты согласен, Масгрейв?
- Несомненно, - сэр Филип то и дело поглядывал на мисс Элинор Гаскарт. – Чудесная встреча. Мы сражены вами, прекрасные дамы. Зачем нужен Лондон, если в Шерборне такое восхитительное общество?
Лорд Говард жестом пригласил всех присоединиться к старшему поколению.
Элинор Гаскарт в 21 год
Мисс Элинор Гаскарт относилась к тому типу женщин, которые способны лишить сна мужчину, не прикладывая при этом никаких усилий. Темные волосы, чистая белая кожа, лицо греческой нимфы, голубые, как Карибское море, глаза-омуты, алые губы и густые ресницы. Она была отлично сложена, знала себе цену, но не имела жизненного опыта и плохо разбиралась в людях. Начитавшись полных амурной чепухи романов, Элинор была порывистой, нетерпеливой, жаждущей головокружительной любви девочкой, чей изобретательный, гибкий ум еще не созрел, а лицо и тело уже привлекали мужчин, как мед привлекает пчел. У баронета Масгрейва, человека алчного и страстного, не было шансов устоять перед юной мисс Гаскарт.
- Милорд, - графиня Саффолк, чей зоркий взгляд мгновенно уловил интерес сэра Филипа к крестнице, обращалась к виконту Лоутеру, но смотрела при этом на баронета Масгрейва. – Какие дела ожидали вас в Оксфорде? Или вы спешили в Лондон?
- Мы искали изысканное общество, и нашли его в Шерборне, - лорд Лоутер отчасти повторил комплимент друга. – А изначально стремились попасть к Новому году в Лондон. Но в Глостере на нашу голову навязался этот суматошный виг, мы чуть не отчаялись от его пассажей. Уилфред Лоусон не докучает вам, миледи? Нам он безбожно докучал.
- Лорд Лоутер, - хозяйка, баронесса Элизабет Даттон смерила шутника укоризненным взором. – Негоже так рекомендовать своего друга и попутчика. Мистер Лоусон – милейший человек.
- Как вам угодно, леди Даттон, - усмехнулся виконт Лоутер. – Ваше слово для нас закон.
Три дюжих лакея, по указанию баронессы, передвинули два канапе от камина к креслам у окна, гости уселись на них, завязалась светская беседа. При этом баронет Масгрейв, который хотел поместиться возле мисс Элинор Гаскарт, столкнулся с внезапным препятствием. Как только девушка села в угол канапе, меланхоличная старая дева, мисс Энн Даттон неожиданно поднялась с кресла и опустилась рядом с ней. Сэр Филип был вынужден расположиться в кресле, покинутом дочерью барона.
- Мисс Гаскарт, - виконт Лоутер почувствовал некую интригу и решил действовать. – Вы приходитесь близкой родственницей леди Говард, как я понимаю? Кажется, леди Говард в девичестве носила фамилию Гаскарт?
- Да, лорд Лоутер, - мисс Элинор улыбнулась Уильяму Лоутеру улыбкой сирены, завлекающей Одиссея на коварные рифы. – Леди Джулия – моя крестная, а лорд Джон Говард – крестный.
- Не смущайте ребенка, милорд, - вмешалась графиня Саффолк. – Если хотите что-то узнать о Гаскартах, спросите меня.
- Мисс Элинор нисколько не смущена, - возразил Лоутер. – Правда, она не смущена, Масгрейв? Вы ведь не смущены, мисс Элинор?
- Надеюсь, что не смущена, - пробормотал сэр Филип.
Девушка же гордо подняла подбородок и произнесла. – Крестная всегда меня защищает, милорд. Но я на самом деле редко смущаюсь. Мне известно, как молодые люди пытаются взволновать и вызвать замешательство у девушек. Я приготовила оружие на этот случай.
- И что же это за оружие? – застыл в изумлении виконт Лоутер.
- Достоинство, милорд, - твердо сказала мисс Элинор. – Воспитание, обаяние и умение постоять за себя. Робкие тихони – легкая добыча и мишень для насмешек. Я не из тихонь.
Графиня Саффолк, выслушав эту тираду, с трудом не закатила глаза, а баронесса Даттон, урожденная Кок, сестра балагура Венмана Кока, улыбнулась.
- Мисс Элинор Гаскарт – дочь моего покойного внучатого племянника, мистера Гавейна Гаскарта, и его жены Энн, также покойной. Мисс Дженнифер Гаскарт – сестра Гавейна, ее тетя, – леди Джулия Говард неохотно объяснила виконту Лоутеру свое родство с крестницей и взглянула на мисс Дженнифер.
- Сочувствую вам, мисс Элинор, - проговорил мистер Уилфред Лоусон. – Потеря родителей – тяжкий удар, особенно в детстве.
- Благодарю, мистер Лоусон, - Элинор Гаскарт грациозно повернула голову и улыбка сирены, которую уже испытал на себе Уильям Лоутер, настигла наследника баронетов Лоусонов из Броу-Холла. – Вы весьма любезны, сэр.
- Господа, давайте обсудим погоду, - оживилась вдруг вечно молчаливая Энн Даттон. – Этот небывалый туман и нескончаемый снегопад требуют нашего внимания.
- Мисс Даттон, - вздохнул виконт Лоутер. – Мы ваши покорные рабы и готовы к обсуждению любой погоды. Английской, индийской, русской. Каково ваше мнение об этом тумане? Не происки ли это французов, чтобы незаметно переправиться через пролив?
* * *
3 января 1814 года
Казармы Найтсбриджа, Лондон
Казармы Найтсбриджа
Казармы Найтсбриджа в Лондоне появились лет двадцать назад. А до этого королевская пехота и кавалерия обретались во временных лагерях, в жилых кварталах, на постоялых дворах и в тавернах. Это было неудобно, хлопотно, дорого и приводило к потере боеготовности солдат. Кавалерийские казармы в Гайд-Парке относительно новые, чистые, теплые, в два этажа. Расположенные в южной части Найтсбриджа казармы пешей гвардии старее, хуже, грязнее и многолюднее. Занятия новобранцев проходят на плацу и во внутреннем дворе. Снаружи казарм снуют лоточники, скупщики, писари, разносчики.
Туман сего года в Лондоне был выдающимся, непроглядным и многодневным. Гарет Гаскарт сидел на опрокинутой пустой бочке из-под сельди и листал «Сельскохозяйственный музей» Дэвида Уайли за 1810 год. В трех шагах от него пожилая пара и девушка навещали его однополчанина, такого же как он добровольца, рядового Леонарда Морс-Купера. Белоручка познакомился с Леонардом накануне, был записан в его приятели, получил разрешение звать нового друга Леоном и теперь ждал, когда весельчак Морс-Купер соизволит представить ему родственников.
- Гарет! – голос Леонарда вывел юношу из задумчивости. – Гаскарт!
- Да, Леон, - Гарет закрыл «Сельскохозяйственный музей», убрал его в сумку и приблизился к семье Морс-Купер.
В свои девятнадцать лет Гарет Гаскарт выглядел лет на шестнадцать, не больше. Его волосы цвета соломы с годами не потемнели. Простое, слегка вытянутое лицо казалось наивным, а серые глаза под светлыми бровями смотрели на мир немного испуганно.
Гарет Белоручка Гаскарт
мисс Сара Морс-Купер
- Вот мои родные, - Леонард запинался от волнения. – Мистер и миссис Морс-Купер и сестрица Сара.
- Очень рад, - Гарет поклонился.
- Это мой друг Гарет Гаскарт. Мы зовем его Белоручка, - рассмеялся круглолицый, коренастый Леон. – Его двоюродный дед – генерал Джон Говард, граф Саффолк. Гарет представил меня ему. Можете вообразить такое?
- И мы очень рады, - Сара Морс-Купер заинтересовано рассматривала Гарета. – Почему вас зовут Белоручка, мистер Гаскарт?
- Так меня зовет лорд Говард, мисс, - Гарет поморщился. – А другие повторяют за ним. Мой отец увлекался легендами о короле Артуре и давал имена детям в честь персонажей этих легенд. Моих братьев звали Гавейн, Ланселот и Артур, а сестру зовут Дженнифер. У рыцаря Гарета в легендах было прозвище Белоручка. В Камелоте его определили на кухню, но сэр Гарет никогда до этого не работал. Там за ним и закрепилось прозвище Белоручка.
- Ясно, - девушка едва сдерживала смех. – Что вы читали, мистер Гаскарт? Готическую повесть?
- «Сельскохозяйственный музей» Дэвида Уайли, - Гарет растерянно улыбнулся. – Его печатают в Америке. Полезная книга для фермера.
- Вы хотите стать фермером? – мистер Морс-Купер погладил свои пышные усы.
- Да, после войны, - Гарет надеялся, что его слова не звучат жалко и нелепо. – Я поклонник усовершенствований по методам Томаса Кока. Он хозяина Хокем-Холла. Сын лорда Говарда был женат на его дочери. У сэра Томаса обширные, прибыльные угодья. Сэр Томас – наследник графа Лестера, новатор в сельском хозяйстве, весьма уважаемый среди фермеров и землевладельцев человек. Его способы увеличения урожайности и поголовья за прошедшие четверть века были для Англии полезнее торговли, колоний и военных побед. Без дешевой еды, мистер Морс-Купер, не повоюешь и не поторгуешь. Граф Саффолк мне дальний родственник. Я не могу его обременять бездельничая. Он обещал свести меня с сэром Томасом, чтобы я мог у него поучиться. В Пенрите у нас с сестрой и племянницей есть земля. Моя мечта – выращивать семена и составлять планы для улучшений угодий. Быть своего рода временным управляющим, помогающим исправить упущения и повысить прибыль с хозяйства. Несколько молодых людей из окружения сэра Томаса сумели таким образом пробиться в жизни. Сын лорда Джона, виконт Эндовер, поддерживает меня в этом. Он и сам не прочь усовершенствовать кое-что в имении, распахать луга, купить машины.
- Зачем же вы идете на войну, если ваше призвание – сельское хозяйство? – удивилась миссис Морс-Купер.
- Так хочет генерал Говард, - Гарет опустил взгляд. – Он уверен, что война меня закалит. Что я заведу связи, стану крепче и умнее. Война, как считает лорд Джон, заканчивается, посему риск погибнуть ничтожный.
- Генералу виднее, - осторожно заметила мисс Морс-Купер.
Сара Морс-Купер была ровесницей Гарета, в марте 1814 года ей должно было исполниться двадцать лет. Эта худая, некрасивая девица с бельмом на левом глазу, одетая по прошлогодней моде, приехала в Лондон из провинции. Она намеревалась подыскать себе мужа, невзирая на свои недостатки. Ее богатое приданое вполне это позволяло.
- А ваш родственник, генерал Говард, знаком с фельдмаршалом Веллингтоном, мистер Гаскарт? – полюбопытствовала миссис Мор-Купер.
- Да, в некотором роде, - кивнул Белоручка. – Они пересекались по службе. А осенью в Чарлтон-Парк-Хаусе, поместье лорда Джона, гостил один офицер штаба в Испании, бывший в отпуске по ранению. Он подробно описывал фельдмаршала.
- И каков же наш герой? – мисс Сара оживилась. – Как он держится, говорит, во что одевается?
- Мне неловко передавать чужие слова, - Гарет нахмурился.
- Мистер Гаскарт, - возмутилась девушка. – Вы не можете бросить наживку, а затем обмануть наши ожидания!
- Хорошо, - Гарет замялся. – Я не все запомнил. Вроде бы Веллингтон носит маленькую треуголку, а в ненастье старую потертую шинель. Пояс у него фельдмаршальский испанский, шитый золотом, а на шее орден Башни и Меча. Из уважения к испанцам и португальцам. Лорд Уэсли ценит сытную пищу и удобную кровать. Старая няня фельдмаршала повсюду следует за ним на муле, она ему готовит и стирает. Солдаты называют ее «бабушка».
-Чудесно! – Сара Морс-Купер захлопала в ладоши. – Вы кладезь превосходных знаний, мистер Гаскарт.
- Думаю, все это широко известно, - покраснел от удовольствия Белоручка.
- Не скажите, - возразил мистер Морс-Купер. – Вы первый, от кого я это слышу.
- Мистер Гаскарт, - осведомилась мисс Сара. – Вы будете служить в одной роте с Леоном?
- Полагаю, что будет, - Леон Морс-Купер потрепал товарища по плечу. – Занятия и подготовка завершаются. Гарет - везучий малый. Его, по ходатайству генерала Говарда, отпускают попрощаться с родными до февраля и позволяют уже в феврале прибыть сразу в Саутгемптон, к погрузке на корабли. Королевским шотландцам нужно пополнение припасов и людей у реки Адур. Мы и есть это пополнение. Понятно, что исход войны решится во Франции, но мы с Гаретом своей доли воинской славы не упустим.
- Драчливый медвежонок, - Сара Морс-Купер пихнула брата кулачком в грудь. – Не вздумай подставляться под пули, увалень. Если умрешь там, я лично надеру тебе уши!
* * *
3 января 1814 года
Шерборн-хаус, Глостершир, Англия
Вынужденное заточение в Шерборн-Хаусе длилось почти неделю и создавалось впечатление, что туман навеки окутал всю Англию. Но затем он внезапно рассеялся, начался снег, а за ним метель. Выглянувшее из-за туч на одно утро солнце вновь скрылось, небо потемнело.
Когда снега выпало высотой с палец, люди смеялись. Когда с два пальца, тревожились и смаковали эту новость в каждом разговоре. Когда же снег поднялся выше щиколоток, всех отхватило отчаяние. Барон перестал требовать от лакеев чистить подъездную дорогу. Какой смысл? До большака далеко, а по большаку до Оксфорда еще дальше. Баронесса посылала слуг на фермы за провизией, и они брели по протоптанным узким тропкам, как французы по России в 1812 году.
Гости собирались в салоне и гостиных группами. Состав групп день ото дня менялся, как будто кто-то тасовал колоду из живых людей и раскладывал замысловатые пасьянсы. Чаще всего играли в карты. За карточными играми следовали шарады, за шарадами домашние постановки сцен Шекспира, за постановками состязания в чтении стихов вслух, палочки и анекдоты.
А потом ударила оттепель. Обычно, оттепель знаменует безоговорочное освобождение дорог от заносов, но этот период непогоды отличался от предыдущих лет. Дело в том, что оттепель была слабой и чередовалась с легкими заморозками. Образовались проталины и лужи, которые замерзли и превратились в гололед. С нового года кучер виконта Лоутера дважды впрягал лошадей в карету и пробовал проехать четверть мили, но колеса экипажа скользили и он возвращался. Наконец, третьего января погода улучшилась, и графиня Саффолк известила баронессу Даттон, что отправляется в Чарлтон-Парк-Хаус, к мужу, который должен был вернуться из Лондона еще до праздника. Навязчивое ухаживание баронета Масгрейва за Элинор Гаскарт безмерно огорчало леди Говард. Лорд Лоутер со своей компанией тоже сообщил хозяевам об отъезде в Лондон. К полудню в гостиной проходило прощание гостей.
Лорд Лоутер плохо спал. Он сонно щурился, трогал щетину на щеке, то и дело одергивал свой фрак. Мистер Уилфред Лоусон вел непринужденную политическую беседу с виконтом Эндовером. Они оба были вигами и уже третий или четвертый раз обсуждали между собой речь регента на открытии парламента с позиции вигов. Им внимала леди Кэтрин Говард, имевшая привычку посудачить о политике. Мистер Кирби, попутчик виконта Лоутера, делился с леди Элизабет Говард и мисс Дженнифер Гаскарт воспоминаниями о детстве в большой семье. Эта тема была близка виконтессе Эндовер в ее положении, с пятью детьми в детской.
- Мисс Элинор, - сэр Филип Масгрейв склонился над ручкой девушки, поцеловал тонкие перста и задержал ее пальцы в своей ладони чуть дольше положенного. – Расставание с вами причиняет мне душевную боль. Утешает лишь то, что ваш дом в Пенрите, как я счастлив был узнать от мисс Гаскарт, находится в нескольких милях от моего скромного жилища, Эденхолла.
- Я могу надеяться, что вы нанесете нам визит в Хаттоне, сэр Филип? - Элинор Гаскарт была опечалена разлукой с молодым баронетом. Как утверждала ее тетя, Масгрейв сходил по ней с ума и был готов швырнуть к ее ногам свое истерзанное любовью сердце. Да и сама она, за эти четыре дня, попала под его очарование, грезила о счастье и благодарила судьбу за пребывание в Шерборн-хаусе. Девушка питала определенные надежды, хотя и понимала, что предложение о браке за четыре дня делаются преимущественно в романах.
- Я уже считаю часы до моего визита в Хаттон, - уверил девушку баронет. – Если бы я знал, что по соседству с Эденхоллом живут столь блистательные дамы, я срезал бы все цветы в поместье, привез их к вашим дверям и умолял принять меня.
- Сэр Филип, - Элинор увидела, что леди Джулия наблюдает за ними из кресла, явно прислушиваясь к их разговору. – Это лестно для нас с тетей и с вашей стороны в высшей степени благородно, но леди Говард попрекала меня намедни тем, что я завладела всем вашим вниманием.
Баронет сэр Филип Масгрейв
- Умолкаю, - Масгрейв отвесил поклон. – И уповаю на встречу в Пенрите в феврале.
Элинор ответила на поклон и села на канапе у камина. Баронесса Даттон посмотрела на баронета, мисс Гаскарт, шепнула что-то дочери Энн и направилась к графине Саффолк. Энн Даттон поднялась со стула, обошла канапе и заняла на нем свободное место рядом с мисс Элинор. Леди Даттон тем временем обменялась с леди Джулией Говард парой фраз и увлекла ту к окну в углу гостиной.
- Джулс, успокойся, - шестидесятилетняя леди Элизабет Даттон, сестра Томаса Кока, сжала запястье подруги сильными узловатыми пальцами. – Я в эти дни не допускала и не допущу никакого неприличия. Да, он на ней помешался, просто одержим ею, но она неопытное дитя, почитай что бесприданница, под твоим надзором. Запри ее на полгода у себя в имении, он остынет и забудет ее. Ты терзаешь себя Джулс, и ради чего?
- Ради чего? – вспыхнула леди Джулия. – Она кокетничает, Лиззи, как бесстыжая вдова. Поощряет, намекает. Эти вздохи, томные глаза, трепещущие ресницы. Откуда в пятнадцатилетнем ребенке подобные заскоки? В моей родне ничего такого никогда не было.
- О ком ты? – в лице Элизабет Даттон появилось что-то жесткое. – О Гаскартах?
- Да, - побледнела графиня Саффолк. – О ком же еще? Она моя крестница.
- Не глупи, - баронесса Даттон покачала головой. – При чем тут наследственность? Ты запамятовала, что сама открылась мне, как эта девочка попала к Гаскартам, и взяла с меня клятву молчать? Какая ты ей крестная? Тебя не было у купели при крещении.
- Не наследственность, так воспитание. Люди считают ее моей крестницей и внучатой племянницей, - леди Говард стиснула губы. – Это самое важное и я исхожу из этого.
- Ты исходишь из того, что твой бедный сын Чарльз… - начала леди Даттон, но графиня Саффолк оборвала ее на полуслове. – Хватит, Лиззи. Ты поклялась молчать. Повторяю, она моя крестница и родственница. Ничего иного. Я положу предел этому увлечению, и ты мне поможешь.
- Разумеется, Джулс, - баронесса погладила подругу по руке. – Я с тобой. А сейчас надо проститься с виконтом, мистером Лоусоном, мистером Кирби и Масгрейвом. Сердечно проститься, Джулс, без холодности и раздражения.
- Я в порядке, Лиззи, - леди Джулия Говард расправила плечи. – Простимся через несколько минут. Поведай мне лучше о моей бывшей снохе. Я совсем забыла о ней из-за этих происшествий и Элинор.
- Миссис Джейн Дигби, как и многие до нее, пожинает плоды на ниве супружества и материнства, - усмехнулась леди Даттон. - Твоя бывшая сноха — теперь трижды мать. Тебе же знаком ее муж, адмирал Дигби? Забавный оригинал.
- У твоей дочери, моей второй снохи, успехи в материнстве весомее, ты не находишь? - съязвила графиня Саффолк. Она до сих пор сетовала на то, что в браке с ее покойным сыном Джейн Кок за четыре года не родила ни одного ребенка, а в повторном замужестве с адмиралом Дигби оказалась на редкость плодовита.
- Ладно, идем, - хмыкнула баронесса. - Поболтаем, когда уедут эти хлыщи.
Матроны подошли к виконту Лоутеру. Тем временем на канапе завязалась беседа между Энн Даттон и мисс Элинор Гаскарт.
Мисс Энн Даттон, дочь барона Даттона
- Элинор, - дочь барона говорила по обыкновению тихо. - Как вам понравилось в Шерборне на этот раз?
- Очень понравилось, мисс Энн, - Элинор Гаскарт ощутила неловкость, как не однажды случалось с ней в обществе этой рыжеволосой, замкнутой женщины. - Туман, снег, новые люди и развлечения. В Пенрите снега и тумана в избытке, но с развлечениями и новыми людьми плохо.
- Развлечения, удел молодых, - Энн Даттон грустно улыбнулась. - Вы такая заразительно живая, непосредственная, чувственная. Я восхищаюсь вами, Элинор. В мои шестнадцать лет, я была совершенно другой. И с тех пор не изменилась.
- Да, вы часто печальны. Я всегда думала, что с вами произошло какое то горе, - неожиданно для самой себя промолвила мисс Гаскарт и залилась румянцем. - Извините, не слушайте меня. Нелепая мысль. Это все романы, которые я читаю. В них такая несуразица.
- Романы, они действительно несуразные. Французы любят сочинять ерунду, - лицо Энн Даттон словно окаменело, она решительно сменила тему. - Ваш дядя вскоре отплывает в Испанию?
- Мне не сообщили, - Элинор Гаскарт удивилась, что дочь барона вспомнила о Гарете. - Я не хочу, чтобы он воевал, мисс Энн. Лорд Джон убеждает его надеть красный мундир. Генералу война не в тягость, а в радость. Дядя же слеплен из иного теста. Война не для него.
- Из какого же теста он слеплен? - на губах Энн Даттон мелькнула теплая улыбка.
- Дядя Гарет до крайности наивный и к войне не годный, - Элинор не на шутку разволновалась. - Ему по душе книги о природе, растения, сельское хозяйство. Три года назад, мисс Энн, он завел курицу, чтобы она несла яйца. Заботился о ней, убирал помет, все записывал. А когда она прекратила нестись, дядя не смог ее убить. Она в итоге умерла от старости, и Гарет похоронил ее, как будто она член семьи, собака или кошка.
- Похоронил с почестями? - дочь барона засмеялась. - Как заслуженную несушку?
- Вам смешно, - прыснула Элинор. - А в этой истории с курицей, между прочим, весь дядя Гарет. Какой из него боец, мисс Энн?
- Лорду Говарду не стоило давить на мистера Гаскарта, - сморщила носик старая дева. - В таких вопросах уместно проявлять деликатность. О его будущем следовало спросить ваше мнение и мнение мисс Дженнифер. У вас с тетей не столь много близких родственников, чтобы разбрасываться ими в угоду другим.
- Как верно вы отметили, мисс Энн, - девушка согласно закивала. - Я была против армии для дяди. Но кого это интересовало? Леди Джулия стала ко мне строга. Придирки, отповеди, сурово сдвинутые брови. Между прочим, брат леди Джулии, наш опекун, продал против воли тети Дженнифер дом моих отца и матери в Лондоне, и две трети Хаттона, поместья Гаскартов в Пенрите. Но он не вложил вырученные деньги для дохода, а жил как джентльмен, и приучал нас к безбедной жизни. Состояние сократилось, да и тетя не мастерица вести дела. Посему я желаю выйти замуж за богатого. Это грех или преступление? Что с того, что я любезна с джентльменами? Кто на мне женится, если я буду дуться, воротить нос от комплиментов, дичиться, изображать недотрогу или святошу? Разве что какой-нибудь фермер. Но эти захудалые фермы в Пенрите, мисс Энн, на них ничто не растет хорошо. Их владельцы — сплошь нищие.
- Я вас не осуждаю, Элинор, - Энн Даттон мгновенно стала серьезной. – Но обязана предостеречь. Мужчина иногда лжет, что женится. И преследует женщину не с честными намерениями, а ради обладания, как будто она вещь. Или из тщеславия, потому что она им восхищается. А некоторые ради азарта. Их уста могут источать мед, а помыслы быть темнее ночи. Если вам понадобится помощь, я готова помочь. Не с женихом, разумеется. Обещайте, что в беде или нужде, не мешкая, напишите мне. У меня имеются сбережения и кое-какое наследство.
- Вы так добры и участливы, мисс Энн, - Элинор едва не расплакалась.
- Вы меня мало знаете, - прошептала Энн Даттон. - Я не участлива, и уж точно не добра, Бог свидетель.
- Не говорите так, - воскликнула Элинор Гаскарт. - Не принижайте себя, мисс Энн.
- Полноте, моя милая, - тяжело вздохнула Энн Даттон. - Молю вас, не будем больше об этом. Но не забудьте. Если вам будет тяжело, напишите мне.
- Спасибо, мисс Энн, - Элинор положила свою ладонь на ладонь Энн Даттон и почувствовала, как женщина вздрогнула.
[/size]
Bernard:
22.10.24 07:23
» Часть 2 Глава 2
Глава 2«Белые девы февраля»
10 января 1814 года
Чарлтон-Парк-Хаус, Уилтшир. Англия
Гостиная Чарлтон-Хауса
За окнами Чарлтон-Парк-Хауса завывал ветер. В холода топили почти круглые сутки, но от этого основательно прогревались верхние этажи, а на первом, сколько не топи, было зябко. В длинной гостиной второго этажа, куда тепло попадало снизу через лестницу, с утра горел камин и собрались домочадцы. Из детской доносились душераздирающие вопли и грохот, грозные голоса графини, лорда Томаса и леди Элизабет. Но на это никто не реагировал, все давно привыкли к тому, что гувернантка бессильна перед многочисленными, буйными отпрысками Говардов, и родителям приходится учинять им головомойку пару раз в неделю. Через час после завтрака, по желанию графа, подали чай. Мисс Элинор Гаскарт полулежала в кресле и, запрокинув голову, рассматривала закопченный потолок над камином, серые разводы от воды по его углам, потрескавшуюся лепнину. Комната нуждалась в ремонте, или хотя бы подновлении потолка.
- Стало быть, мой мальчик, ты теперь солдат его величества, и не где-то, а в Первом пехотном, - генерал Говард, невзирая на свой преклонный возраст, сидел за столом ровно. Его прямой спине могли позавидовать многие юноши. – Королевские шотландцы, Кэтрин! И наш Белоручка – один из них. Помни девиз полка. «Nemo me impune lacessit». Мужчины делаются таковыми в армии, юноша. Фермерство никуда от тебя не убежит. Пахать и сеять человек способен и в сорок лет. Стрелку же требуется подвижность, зоркое зрение, смелость молодости. Воинская доблесть присуща и зрелым мужчинам, без сомнений. Однако, стремительный натиск, безрассудный подвиг – удел парней до двадцати. Уж ты мне поверь.
Гренадер, сапер и барабанщик Первого пехотного полка в киверах «дымоходах»
- Кому же мне верить, как не вам, дедушка Джон? – Гарет бесхитростно улыбнулся. – Постараюсь не опозориться.
- Чтобы не опозориться на войне, - Элинор Гаскарт переводила взгляд то на Гарета, то на генерала, то на тетю Дженнифер, то на леди Кэтрин, разливающую чай. – Надо сдать мундир и «дымоход», вернуть королю пятнадцать фунтов и сказать, что напился или был не в себе, когда пошел в рекруты. А дедушка Джон напишет извинительное письмо.
- Эта пигалица, - указующий перст генерала Говарда остановился на Элинор. – Льет воду на мельницу французов. Здравомыслящая английская девица никогда не посоветует подобного дяде, брату или возлюбленному.
- Дедушка, - ядовитый язычок мисс Гаскарт не унимался. – Мундир Гарета тебе вроде бы впору. Ты не хочешь подменить его в полку? Какой полковник откажется от опытного генерала в первой шеренге?
- Зубоскалка, - лорд Джон принял чашку из рук дочери. – Подвернись случай, я бы ни минуты не раздумывал. Но все посчитали бы, что я спятил в свои семьдесят четыре.
- И были бы правы, - в уголках рта леди Кэтрин затаилась усмешка. – В самом деле, батюшка, для чего Гарету армия? Чем вы его прельстили? Десятью шиллингами солдатского жалованья в месяц? Виконт Лоутер и баронет Масгрейв в Шерборне нам кое-что растолковали. Ведь что получается? Если солдата убивают, он гибнет, добывая себе в день четыре пенса. Умереть за четыре пенса так унизительно и горько, вы не находите? Кроме того, в Испании и Португалии совсем несладко.
- Война и не должна быть сладкой, Кэтрин, - проворчал граф. – На то она и война. Ты меня удивляешь, дочь. Ладно, Элинор, что она понимает? Ей пятнадцать лет. Но в твоем возрасте негоже внимать речам скользких крысенышей, поносящих армию, которой твой отец посвятил всего себя. Солдат умирает не за четыре пенса, и служит не за десять шиллингов в месяц. Отставных военных уважают, потому что они храбрецы и защищают Англию, а не прячутся за титулами и юбками, как Лоутер, Масгрейв, и иже с ними, с которыми вы сошлись накоротке в Шерборне. Жалкие трусы, со скучающим видом корчащие из себя умников. Я встречался с такой породой. Они считают, что служба – потеха для болванов и кусок хлеба для бедняков. Я болван, Кэтрин? Или я бедняк?
- Что вы, батюшка, - леди Кэтрин побледнела. – Не бранитесь, ради Бога. Я беспокоюсь за Гарета, а не хулю военных.
- Гарету не придется служить долго, - лорд Говард принял объяснения дочери и смягчился. - Веллингтон продвинулся во Францию. Бонапарта скоро разгромят, его войска сдадутся, и все наши парни вернутся домой героями. Абсолютно все, даже кто был в строю неделю. Ты читала притчу о работниках?
- Какую? – растерялась леди Кэтрин.
- Дай мне Евангелие, Элинор, - приказал генерал.
Девушка подошла к книжной полке, вытащила из верхнего ряда книг Библию и положила на стол перед лордом Говардом. Тот полистал Священное писание, отыскал нужное место у Матфея, нацепил на нос пенсне и начал торжественно читать. – «Ибо Царство Небесное подобно хозяину дома, который вышел рано поутру нанять работников в виноградник свой и, договорившись с работниками по денарию на день, послал их в виноградник свой. Выйдя около третьего часа, он увидел других, стоящих на торжище праздно, и им сказал: идите и вы в виноградник мой, и что следовать будет, дам вам. Они пошли. Опять выйдя около шестого и девятого часа, сделал то же. Наконец, выйдя около одиннадцатого часа, он нашел других, стоящих праздно, и говорит им: что вы стоите здесь целый день праздно? Они говорят ему: никто нас не нанял. Он говорит им: идите и вы в виноградник мой, и что следовать будет, получите. Когда же наступил вечер, говорит господин виноградника управителю своему: позови работников и отдай им плату, начав с последних до первых. И пришедшие около одиннадцатого часа получили по денарию. Пришедшие же первыми думали, что они получат больше, но получили и они по денарию. И получив, стали роптать на хозяина дома, и говорили: эти последние работали один час, и ты сравнял их с нами, перенесшими тягость дня и зной. Он же в ответ сказал одному из них: друг! Я не обижаю тебя. Не за денарий ли ты договорился со мною? Возьми свое и пойди, я же хочу дать этому последнему то же, что и тебе. Разве я не властен в своем делать, что хочу? Или глаз твой завистлив оттого, что я добр? Так будут последние первыми, и первые последними, ибо много званых, а мало избранных».
- Я согласна с лордом Джоном, - поддержала графа Дженнифер Гаскарт. – Опасность не ничтожна, но и не велика. Гарет потратит полгода или год, а взамен приобретет мужскую закалку, боевых друзей, почет и благоприятствование в делах, как заступник Англии.
- А если будет битва? – насупилась Элинор. – Если его убьют? Ты будешь счастлива, тетя? Это Гарет жалостливый и никого не может убить, а у французов с этим не будет сложностей.
- Мне опостылела эта беседа, – Белоручка встал из-за стола. Его лицо было хмурым и уставшим, плечи ссутулились. – Простите, дедушка Джон.
Гарет бросил на стол салфетку, вышел из гостиной и закрыл за собой дверь.
* * *
16 января 1814 года
Эденхолл, Уэстморленд, Англия
Воскресные службы в церкви святого Катберта в Эденхолле немноголюдны и непродолжительны, особенно зимой. Крошечная церковь на замерзшей пустоши чересчур мала, чтобы вместить всех прихожан, да и студеные лавки не располагают к длинным проповедям. Так уж повелось, что викарий, будучи священником практичным и преданным вдове покойного седьмого баронета Масгрейва, миссис Мэри Масгрейв, предпочитал отражать в своих коротких проповедях те насущные дела, которые он обсуждал с хозяйкой Эденхолла в дни перед службой. Эта традиция, начатая предыдущим викарием, требовала определенной изобретательности и умения выудить из Библии или жития святых подходящую цитату, но опыт оттачивает навык, а эрудиция вознаграждается сторицей. Темой проповеди 16 января 1814 года была хромота, как испытание Божье, и навеяна была эта тема больным коленом леди Масгрейв. Восьмой баронет, сэр Филип Масгрейв, сидел на скамье в первом ряду, смотрел на профиль матери, памятные доски своих усопших предков и пытался уловить суть проповеди.
Церковь святого Катберта в Эденхолле
- Возлюбленные чада, - викарий говорил быстро и проникновенно. – Святому Катберту, в годы отрочества, было ниспослано испытание от Бога. У него распухло колено, он не мог ходить и коротал дни на лавке, возле родительского дома. Там и явился ему ангел Господень в образе всадника в белых одеждах. Всадник сей попросил приютить его и проводить в дом. Отрок же предложил ему самому войти в дверь и открыл ангелу, что он за грехи свои страдает хворью ног. Гость спешился, узрел колено Катберта и велел ему приложить к колену лепешку из муки и горячего молока. Отрок принял совет со смирением, а всадник тотчас умчался на своем коне. Когда указание ангела было исполнено в точности, колено Катберта исцелилось и с тех пор не болело. Это все описано Бедой Достопочтенным, и если уж помогло святому Катберту, то и вам не навредит. Посему, исполняйте заповеди и бдите у дверей домов своих, дабы не пропустить посланцев Божьих. Прочтем молитву о странниках.
Сэр Филип задумался. Он никак не мог выбросить из головы мисс Элинор Гаскарт. Образ девушки, ее лик и голос, вторгались в мысли и сон баронета. В Пенрите, Карлайле, Йорке и Лондоне Масгрейв сталкивался с красивыми, искушенными женщинами, а с двумя из них был близок, но ни одна женщина не затронула доселе его души. И с каждым днем, несмотря на разлуку, влечение к мисс Гаскарт укреплялось, словно одержимость. Шутка ли, Филип трижды срывался, велел седлать коня, чтобы скакать в Чарлтон-Парк, разыскивать эту девочку. Слава Богу, ему хватило здравомыслия отменить распоряжение. Как бы восприняли его появление Говарды? Ее крестная и без того злилась на него в Шерборне и кружила около них, как орел над добычей. Если граф Саффолк застукает его наедине с крестницей, он потребует огласить намерения, жениться, или прикажет вышвырнуть из усадьбы.
Молитва завершилась, прихожане поднимались с лавок. Сэр Филип взял мать под руку, дождался, пока братья не освободят путь к двери, и проводил родительницу на улицу. Небо было серым, унылым, созвучным его настроению. На ветвях кустарников серебрилась изморозь, на севере маячил древний каменный крест на границе церковного участка.
Леди Масгрейв, вдова седьмого баронета Джона Шардена Масгрейва, дочь преподобного сэра Эдмунда Филмера, младшего брата шестого баронета Филмера из Ист-Саттон-Плейс, и Аннабеллы Кристианы Хонивуд, была женщиной твердой, несгибаемой, честолюбивой. Рано поседевшая, в молодости жгучая брюнетка, Мэри Масгрейв, разменяв пятый десяток, оставалась моложавой, худой и симпатичной. Целеустремленная, увлекающаяся политикой, она входила в круг приближенных графа Лонсдейла.
Мэри Филмер, леди Масгрейв
Мэри Масгрейв с дочерью, 1794 год
- Ты сам не свой, Филип, - Мэри Масгрейв укоризненно взирала на сына из-под капюшона. – Не попрощался с викарием.
- Извините, матушка, - баронет кусал губы. – Замечтался.
- И о ком же ты замечтался? – иронично спросила мать. – Мне она знакома?
- Наверное, - сэр Филип не стал таиться. – Гаскарты из Хаттона. Мисс Элинор Гаскарт.
- Загадочное дитя покойных Гавейна и Энн Гаскартов, - в интонациях матери послышалась насмешка.
- От чего же загадочное? – насторожился баронет.
- Чтобы уразуметь это, нужно было видеть Энн Гаскарт, а ты ее никогда не видел. И знать обстоятельства появления у нее подросшей дочери после двухлетней отлучки в Лондон и Бат, - в словах леди Масгрейв звучала ирония.
- На что вы намекаете? – сдвинул брови баронет. – Если бы девочка была незаконнорожденной, стали бы граф и графиня Саффолк ее крестными?
- Это зависит от того, кто родители, - промолвила мать. – Загадочный ребенок. Рассуди сам. Единственная крестная дочь Джулии Гаскарт, этой выскочки, по прихоти судьбы ухватившей Бога за бороду в браке со стариком и нищим полковником. С чего бы ей крестить кого-то из дальней родни на противоположном конце страны? Тут дело нечисто.
- вы, похоже, не любите леди Джулию Говард, - рассмеялся Филип. Вереница прихожан приближалась к Эденхоллу, впереди хохотали на чем-то братья, Крис и Джордж. Из труб особняка валил дым. У конюшен в загоне бегали лошади.
- Мои отношения с графиней Саффолк не имеют значения, - ответила мать. – А вот твои отношения с бедной, как церковная мышь, девицей, имеют значение. Ты запамятовал о нашем положении? О том, насколько богатая невеста тебе необходима?
- Деньги можно добыть и не через женитьбу, - возразил баронет.
- Правда? – ухмыльнулась Мэри Масгрейв. – И как же ты их добудешь? Выращивая морковь, редьку и овец? Спекулируя с мошенниками в лондонском Сити? Грабя дилижансы? Я сейчас выскажусь жестко, Филип, но ты прислушайся.
- Я весь внимание, матушка, - почесал переносицу баронет.
- Чтобы поправить дела нашей семьи, мой дорогой, - начала мать. – Ты обязан жениться на баснословной богатой девушке. А потом ты должен умереть, оставив ее деньги брату Кристоферу. Крису, при этом, как и тебе, не мешало бы найти еще одну состоятельную невесту. Но и этого будет мало, ему тоже придется скончаться и оставить все Джорджу. А вот Джордж уже может ни о чем не волноваться. Когда женится на богачке, конечно.
- Бойтесь своих желаний, матушка, иногда они исполняются, - ехидно заметил Масгрейв. – Я всегда чувствовал вашу любовь к сыновьям.
- И не обманывался в ней, - мать остановилась, потянула баронета за рукав и посмотрела ему прямо в глаза. – То, что я сказала, не желание, а попытка достучаться до тебя. Я урожденная Филмер, сынок. Но твой отец внушил мне почтение к неувядающему семь столетий роду Масгрейвов. Если уж я, чужая в вашем роду, прониклась почтением, почему бы и тебе, мой милый, им не проникнуться?
- Элинор Гаскарт пятнадцать лет, - покачал головой баронет. – Я не собираюсь на ней жениться или совращать эту девушку.
- Не зарекайся, - предупредила леди Масгрейв. – В страсти мужчины напрочь теряют рассудок. Скандал с крестницей пэра, графа Саффолка, родственницей его жены нас уничтожит. Впрочем, я наведу справки о мисс Гаскарт. Если она наследует золотые горы или владеет сотней-другой тысяч фунтов, ты можешь тащить ее к алтарю без промедления. Но не раньше того, как я дам свое позволение, душа моя.
Мэри Масгрейв поправила капюшон, сунула ладони в муфту и побрела к Эденхоллу.
* * *
1 февраля 1814 года
Саутгемптон, Англия
Ночью море у Саутгемптона было штормовым, шел дождь, вперемешку со снегом. Корабли, отправляющиеся в Испанию и Португалию, задерживались, а вместе с ними задерживались люди, которым надлежало выйти в море на этих кораблях. От западных городских ворот до доков все было заполнено красными мундирами, серыми плащами и синими флотскими куртками.
Порт Саутгемптона
Ворота Саутгемптона
Чтобы карету старого графа Саффолка пропустили через ворота, понадобилась дюжина крепких армейских ругательств возницы, блеск эполетов генерала Говарда и распоряжение дежурного лейтенанта. Но проехала карета за ворота футов сто, не более. Двигаться дальше, не рискуя задавить кого-нибудь, было невозможно из-за толпы. Гарет выпрыгнул из экипажа и помог спуститься на дорогу графине, леди Кэтрин Говард и Элинор. Лорд Говард покинул карету сам. Кучеру было назначено место и время встречи, после чего супруги Говард, новобранец Гаскарт, его племянница и кузина двинулись к пристани. Графиня взяла мужа под руку, и они чуть отстали от молодежи. Леди Кэтрин и Элинор, в свою очередь, взяли под руки Белоручку.
- То письмо, что я тебе дала прочесть, что ты о нем думаешь? - дочь графа не успела обсудить с Гаретом последнее послание с Цейлона ее любимого Джорджа Биссета, и наверстывала упущенное, при этом старалась говорить уклончиво, чтобы Элинор ни о чем не догадалась. - Нет ли в нем перемены или утомления?
- Нет, - ответил Гарет. - Никакой перемены я не заметил. В двух строках содержится даже уверенность, что цель будет достигнута до срока.
- Спасибо, Гарет, - леди Кэтрин воодушевилась. - Я не хотела бы стать камнем на шее у того, кто переписывается по привычке, из жалости или долга.
- Беспокоиться не о чем, - закивал Гарет.
- Ты береги себя, кузен, - старая дева вытащила из сумочки платочек и смахнула слезу. - Не забудь мое наставление. Не геройствуй, не вызывайся в первый ряд, будь хитрее. Если возникнет опасность, беги, прячься, но не бросай при этом оружие. А когда атакуешь, пристройся за кем-либо, пригнись и слегка шарахайся вправо-влево. Конюх, бывший батюшкин денщик, сказывал, что так труднее поразить цель.
- Спасибо, Кэтрин, - Гарет засомневался. – Но удобно ли шарахаться в бою? Чего доброго, наши решат, что я пьяный.
- Действительно, - леди Кэтрин наморщила лоб. – Кстати будет спросить об этом батюшку.
Элинор шла молча, и рой тревог кружился у нее в голове. Она поняла, что не сумела отвратить Гарета от службы, и они впервые с детства надолго разлучаются. Элинор не помнила отца Гавейна и мать Энн. Тетя Дженнифер, крестная, крестный, Кэтрин, Томас, Роуз занимали в ее воспоминаниях не так много места. Совсем другое дело Гарет. С ним были связаны все игры, яркие впечатления, забавные события и детские приключения. «Его убьют, непременно убьют», повторяла она про себя в панике. Это терзало девушке сердце, ее так и подмывало завизжать во все горло, сбить проклятый «дымоход» с головы дяди, а затем схватить его за плечи и трясти, пока вся покорность и мягкость из него не выскочат.
В двадцати футах от Элинор графиня Саффолк тоже не испытывала радости. Ее мучала одышка и одолевала злость на мужа за то, что по его задумке отправлялся на войну последний мужчина из рода Гаскартов, к которому она принадлежала.
- Джон, - леди Джулия пыхтела, навалившись на супруга. – Есть ли способ все отменить?
- Что отменить, Джулс? – насторожился генерал.
– Все это. Ему не место на войне, Джон, - графиня взирала с тоской на спину Гарета. – Послушай и не прерывай меня. Он никогда не станет таким как ты. У него иная натура. Этот юноша – прекрасный клен, а не отважный лев, Джон. Я знаю, у тебя остался всего один сын и ты не вправе отдать его в армию, как бы тебе не мечталось увидеть своего ребенка, идущего по твоим стопам. Гарет воспринимает каждое твое слово как откровение Божье. Ты для него любимый дедушка, пример, непререкаемый авторитет. Да, Англия под угрозой. Да, нельзя отсиживаться, проявлять малодушие. Ты велел ему идти на войну, и он пошел. Но он наш мальчик, Джон. Ты согласен принести его в жертву?
- Не согласен, - граф Саффолк остановился и обратился к жене. – Но если ты была против, Джулс, следовало сказать это раньше, а не ждать до крайней минуты. Отступить сейчас – позор. Не для нас, а для Гарета.
- Да, - выдохнула Джулия, - Позор. Хорошо, пойдем. Но это невыносимо, Джон. Просто невыносимо.
- Леди Говард! Лорд Говард! – раздался справа от них громогласный баритон. – Вот так встреча!
Граф и графиня повернули головы. В трех шагах от них, в великолепном гусарском мундире, стоял Эдвард Харборд, младший сын лорда Харборда Харборда, почившего три года назад, а рядом с ним, одетый в штатское, Чарльз Калеб Колтон, викарий Кью и Питершема, прославленный острослов.
- Лорд Эдвард! Чарльз! – генерал заулыбался. – Какими судьбами?
- Сопровождаю в порт добровольцев восточного Норфолка, милорд, - Эдвард Харборд лихо закрутил пальцем ус. – Жена на войну не отпускает, связала по рукам и ногам. Служу лейтенант-полковником норфолкского ополчения. А этот гусь, викарий Колтон, подготавливает добровольцев к райским кущам или адскому пеклу, если французы до них доберутся.
- Элинор! Гарет! Кэтрин! – крикнула леди Говард. – Стойте же. Здесь лорд Харборд и мистер Колтон.
Белоручка, леди Кэтрин и Элинор приблизились. Состоялся обмен поклонами, прозвучали приветствия. Мнимый гусар улыбнулся леди Кэтрин, кивнул Гарету Гаскарту, посмотрел на Элинор, с которой не был знаком, и онемел.
Лорд Харборд был давним ценителем женской красоты. Он запоминал очаровательных женщин точно картины, каждый виртуозный штрих матери-природы, и зачастую мог узнать известную ему красавицу со спины или издалека. Впервые кинув взгляд на Элинор Гаскарт, он сразу припомнил эту посадку головы, особый разрез глаз, форму губ, грациозную фигуру. Но то воспоминание из прошлого было лишь предвестником этой истинной красоты, наброском великой картины. Сама «картина», копия, стоящая перед ним, безусловно, превзошла оригинал. Он был потрясен. Лорд Харборд мысленно перенесся в библиотеку Хокем-Холла, в вечер накануне того дня, когда несчастный Чарльз Невинсон Говард ненароком вышиб себе мозги из дробовика. Эдвард как будто вновь услышал спор джентльменов о незаконнорожденности, а также приглушенный шепот в темном закутке Хокем-Холла, обвинения, упреки, мольбу. Постыдный секрет, разглашение которого было бы губительно для тех, кто его хранил. Тайна рождения, погребенная под годами забвения. Для большинства людей и ученых тайна рождения – фигура речи, связанная с тайной жизни. Но для некоторых, незаконнорожденных, эта тайна — на самом деле тайна. Эдвард Харборд не имел понятия, как ему реагировать, что сказать. Он застыл, как соляной столп, и пялился на Элинор в немом изумлении. «Это ее дочь!» Разговор, между тем, продолжался.
- Сэр, я частенько перечитываю те выписки из сборника ваших эпиграмм и каламбуров, которые вы подарили мне в прошлом году в Лондоне, - мисс Гаскарт неуверенно улыбалась викарию. – Вы воистину мудрец и оригинальный человек, ваше преподобие.
- Благодарю, - лицо Чарльза Колтона просияло. – Я не могу выразить, как мне приятно услышать эту похвалу от вас.
- Элинор и мне давала их читать, - подтвердил Гарет. – Мы были в восторге от вашего остроумия. Мне, например, понравилось про экзамены. Что экзамены сложны даже для отлично подготовленных. Потому что величайший глупец может спросить больше, чем умнейший человек способен ответить.
- А мне понравилось про разум и тело, - засмеялась Элинор. – «Тело и разум, как муж и жена, редко соглашаются умереть вместе». И еще, «Большинство женщин скорее простят вольность, чем пренебрежение».
- Благодарю, - Чарльз Калеб Колтон краснел, как девица. – Когда молодые тебя цитируют, это так бодрит.
Графиня Саффолк взирала на Колтона неприветливо и раздраженно. У леди Джулии не было личных причин не любить этого мужчину, друга ее сына по Итону. Нельзя же, в конце концов, испытывать глубокую антипатию к человеку просто так или на основании туманного совета подруг, в том числе баронессы Даттон, беречь свою дочь от «безнравственного повесы» и «волка в овечьей шкуре». Хотя, был один случай, когда возникшая ранее антипатия могла укрепиться. Этот случай произошел в тот день, когда Томас привез в Чарлтон-Парк-Хаус убийственное известие о гибели старшего сына, Чарльза Невинсона. С ним тогда приехал этот Колтон, и блуждал по дому, как привидение, пока леди Говард рыдала в спальне. К вечеру, выплакав все глаза, графиня вдруг испытала потребность взять на руки подкидыша, Элинор, которую она в душе уже признала внучкой, плотью от плоти бедного сына. Джулия устремилась в Эндовер-Хаус, приказала принести девочку в гостиную, прижала ее к груди и стояла у жаркого камина, ощущая своей грудью частые удары маленького сердца. Неожиданно скрипнула дверь, она обернулась и встретилась взглядом с Чарльзом Калебом Колтоном. Он смутился, побледнел, начал оправдываться. Уверял, что шел за ней, чтобы принести соболезнования, не обнаружил слуг в прихожей и хотел найти их, но нашел не слуг, а ее, мать своего умершего друга. Будущий викарий ни о чем не спросил, натянуто улыбнулся и молвил, что ребенок очень красив. Но то, что было в его глазах, когда он смотрел на Элинор, выдало неискренность. Джулия почувствовала фальшь и невзлюбила этого человека с новой силой.
- Так вы идете на войну, дядюшка юной мисс? - Чарльз Калеб Колтон перевел взор с Элинор на Гарета. – Это смело. А я ведь помню вас совсем крошкой. Маленький ангел с золотыми волосами. Сколько вам было? Года четыре?
- Мы виделись в 1800 году, - Белоручка понял, при каких обстоятельствах они с Колтоном познакомились и покосился на леди Джулию. – Мне было пять, сэр. Лорд Харборд, ваши добровольцы не из Первого пехотного?
- Увы, - лорд Эдвард очнулся от потрясения. – Из норфолкских простаков и сразу в гвардию, мистер Гаскарт? Это было бы слишком.
- Да уж, не в бровь, а в глаз, - хохотнул генерал Говард.
- Гарет Гаскарт! - справа донесся оклик. Это был Леонард Морс-Купер со своими родными, он протискивался сквозь толпу к однополчанину.
- Леон, - радостно улыбнулся Белоручка и поклонился, - День добрый! Здравствуйте, мистер Морс-Купер, миссис Морс-Купер, мисс Сара.
- Мистер Гаскарт, - невзрачная Сара Морс-Купер, увидев Гарета, оживилась и буквально расцвела. – Какое счастье встретить вас тут. Наша беседа в январе была такой захватывающей. Ваши книги по сельскому хозяйству плывут с вами во Францию?
- Только одна, - похлопал по ранцу Белоручка. - Позвольте представить вам лорда Джона Говарда, леди Джулию Говард, леди Кэтрин Говард и мисс Элинор Гаскарт. И наших добрых друзей, лорда Харборда и сэра Чарльза Колтона. А это мистер Морс-Купер, мистер Леонард Морс-Купер, миссис Морс-Купер и мисс Сара Морс-Купер.
- Такая честь для нас, лорд Говард, генерал, - мистер Морс-Купер отвесил низкий поклон.
- И для нас, - Джон Говард ответил на поклон кивком и рукопожатием. - Не пора ли нам в порт? Мы препятствуем движению, господа.
Элинор Гаскарт, мгновенно оценила сияющую как новый пенни Сару Морс-Купер, дорогое платье девушки, изящную шляпку. «Он же рассказывал о ней! Для кого это ты принарядилась, нахальная липучка?» подумала мисс Гаскарт. Она про себя окрестила Сару прохиндейкой, недостойной ее дяди, жестом собственницы вцепилась в локоть Гарета и принялась болтать как сорока, не позволяя Белоручке отвлекаться на «хищницу». Это маневр Элинор не скрылся от внимания Чарльза Колтона. Они пошли дальше. Гарет переговаривался с лордом Джоном, леди Кэтрин и Леоном, Эдвард Харборд делился с Морс-Куперами подробностями ночной поездки в Саутгемптон. Леди Джулия озиралась по сторонам.
Викарий зашагал возле мисс Гаскарт и, улучив момент, тихо шепнул ей. – Какая вы жадная особа, мисс Гаскарт. Я и не подозревал, что вы такая наседка.
- Я вовсе не наседка, сэр, - сердито зашипела Элинор. – Быть может у вас дюжина дядь, ваше преподобие, а у меня с ними не густо. Так что мы кого попало, в приятельницы не берем.
* * *
14 февраля 1814 года
Башня Хаттон-Холла, Пенрит, Уэстморленд, Англия
Имблок, праздник свечей и Сретение Господне Элинор провела в дороге, наблюдая из окна кареты Говардов за предвестниками весны. Небо прояснилось, из-под талого снега кое-где пробивались к солнцу первоцветы. Это были подснежники, символы очищения.
Как гласит народное поверье, со дня Бриджит до Валентинова дня надо класть лавровые листья в наволочку подушки, чтобы грезить во сне о будущем возлюбленном. В экипаже толком не поспишь, да и чехлы на каретных подушках у леди Джулии зашиты. На ночлеге в гостинице Элинор и Дженнифер, смеясь, покружили по спальне в белых сорочках, как белые девы февраля на шотландской процессии Бриджит. После этого девушка засунула в наволочку десяток лавровых листьев, но они были высушенные, за ночь рассыпались, и служанка утром вытряхивала их из кровати с физиономией, выражавшей злость вперемешку с удивлением. Она пробурчала что-то о том, что в белье обычно прячут мешочки с лавандой, так как она приятно пахнет, поскольку Богородица сушила пеленки Иисуса Христа на кустах лаванды. И что некоторым, кто высоко метит, вместо лаванды подавай лавр, как в венках императоров. Мисс Гаскарт не стала объяснять этой глупой гусыне, зачем спала на лавре, тем более что ей на лавровых листьях не приснилось ничего, кроме детства в Пенрите, Дженни, Гарета и сына кузнеца Джона, который умер в десять лет от заворота кишок. Чтобы служанка умолкла, Элинор соврала ей, что это был не лавр, а крест святой Бриджит из сухой травы.
В Чарлтон-Парк-Хаусе они с Дженнифер пробыли один день и стали свидетелями ужасной ссоры графа и графини с лордом Томасом и его женой Элизабет. Ни с того, ни с сего виконт и виконтесса Эндовер обвинили отца с матерью в жестоком небрежении к Гарету, которого услали на войну вопреки их мнению. Леди Элизабет даже прослезилась, словно Белоручка был ей сыном, а не дальним родственником свекрови. Леди Джулия опешила от нападок снохи и заявила в ответ, что сама этого не хотела и что винить нужно не ее, а лорда Джона. Лорд Говард, получив такой афронт, разгневался, обозвал всех французскими прихлебателями и клялся, что ни к чему Гарета не склонял. Все притихли, кроме леди Кэтрин, которая возразила, что как-то за завтраком генерал в присутствии Гарета привычно сетовал, что молодежь не желает защищать Англию и сидит на шее у родственников. И это при том, что Белоручка тогда полгода гостил в Чарлтон-Парк-Хаусе, изучая сельское хозяйство в графской библиотеке. Дескать, «что ему оставалось, если батюшка сделал такой неуклюжий намек, почти что уровнял его с трусами и дармоедами». Лорд Говард так расстроился из-за слов дочери, что у него разболелась грудь, и он отправился в постель до темноты. Наутро мисс Дженнифер Гаскарт попросила заложить для нее и племянницы карету для поездки в Хаттон. Никто не стал их отговаривать.
В Хаттоне было холодно, как в каменном гробу. Кухарка Роуз в их отсутствие топила только свою каморку и кухню. Чтобы прогреть башню, понадобилась уйма дров, угля и целые сутки. Накануне Валентинова дня Элинор достала из шкафа голубое, цвета невесты, платье, которое намеревалась одеть на праздник, и легла пораньше, дабы встретить рассвет как положено, у окна, в надежде увидеть суженого, идущего мимо Хаттона. Вечером они с Дженнифер вспоминали, какая из птиц, встреченная первой в Валентинов день, что означает. Щегол, вроде бы, означал состоятельного жениха из дворян. Дятел – жениха из плотников. Канарейка – мужа-врача. Голубь – душевного мужа, а индюк – гуляку. Воробей означал, что выйдешь замуж за бедняка, но будешь с ним счастлива. Если же попадется ворона, это к горю, разумно свадьбу на год отложить.
Валентинка 14 февраля 1814 года
Складная головоломка-валентинка 1790 года
14 февраля, с восходом, Элинор в голубом платье встала на пост у окна, но до восьмого часа улица была пустынна, баронет Масгрейв не появлялся, а в девятом часу мимо окон, к Хаттон-Холлу прошаркал сгорбленный старик Энтони Грей. Мисс Гаскарт обозвала себя дурой за веру в приметы и взялась убирать кровать. Роуз гремела посудой, таким образом зазывая Элинор в кухню на завтрак. Девушка сдалась и спустилась вниз перекусить. Все четверть часа, пока мисс Гаскарт уплетала в холодной кухне омлет, сыр и булочки с вареньем, она выслушивала причитания кухарки о том, что ее доброго златокудрого мальчика, который муху не обидит, отправили на убой во Францию проклятые Говарды, потакающие своим прихотям и не знающие, чем себя развлечь. Элинор в итоге вытерла рот салфеткой, вымыла чашку с миской , обняла Роуз и простояла с ней, обнявшись, пару минут, до прихода к трапезе тети.
Bernard:
23.10.24 00:13
» Часть 2 Глава 3
Глава 3«Байонна»
14 февраля 1814 года
Эденхолл, Пенрит, Уэстморленд, Англия
Сэр Филип Масгрейв сидел за столом отцовского кабинета, который до сих пор не считал своим, склонившись над книгой «Валентинов писатель для молодых людей». Он одолжил этот опус у Лоутера и чувствовал себя крайне неловко, тем более что Уильям развалился в кресле напротив и, потягивая шерри из бокала, взирал на друга с лукавым прищуром.
Титульный лист «Валентинова писателя»
Валентинка начала 19 века со стихами
- Трудный выбор? – издевался виконт. – Или пытаешься переиначить послание, дабы не быть банальным?
- В голову лезет всякая чушь, - сказал Филип. – Я и без того уже в немилости у матушки за то, что посылал мальчишку караулить у Хаттона. Если она пронюхает, что я сочиняю любовные письма, в Эденхолле разразится буря.
- Мисс Элинор Гаскарт слишком бедна и простовата для вдовы и дочери баронета? – поинтересовался Уильям. – Ей подавай сноху с полным сундуком гиней? Мать тебя пилит?
- Ежечасно, - потянулся Масгрейв. – Они вернулись в Пенрит вчера, а матушка уже осведомлена об этом. Как ты полагаешь, что уместнее нарисовать? Гвоздику, розу или тюльпан?
- Это мне снится? Он рисует цветы на записке? Господи Боже, коготок увяз, всей птичке пропасть, - разразился обидным хохотом Лоутер. – Только не гвоздику, Маззи. Гвоздика означает отказ. Надеюсь, ты не намерен использовать краски? Язык цветов требует точности. Изобрази маргаритку, она сообщает о невинности. Ты же такой невинный малый. Или сирень, первую любовь. Это твоя первая любовь? Мисс-трактирщица и рыженькая горничная были мимолетным увлечением, не так ли? Можешь зайти и с козырей. Роза на Валентинов день – откровенное признание.
- Я, пожалуй, воздержусь от рисунков, - сэр Филип закусил губу. – Ты не прочь прогуляться до Хаттона?
- Верхом? – спросил виконт. – Или ты предлагаешь мне страдать от твоей любви, хлюпая бесценными сапогами по пенритской грязи?
- Как угодно, - баронет запечатал письмо.
- В моем ландо я готов проветриться, - Уильям поднялся из кресла. – Ты будешь увиваться за мисс Элинор, а мне что прикажешь, ухлестывать за ее перезревшей тетей? Мисс Дженнифер Гаскарт, наверное, в прошлом была нетразима, но я тогда лежал в колыбельке.
- Твой цинизм не ведает границ, дружище, - Филип спрятал письмо в карман сюртука.
- И это утверждает пройдоха, охотящийся за юной бесприданницей не ради женитьбы, а в порыве страсти, - хмыкнул Лоутер. – Ты не богат, она бедна. Это как вода и пламень, не сочетается. Разумеется, если тебе не плевать на свои обстоятельства, и ты не обручишься с ней вопреки этим обстоятельствам. Тебя следует проучить, Маззи. Я ведь могу насолить приятелю и жениться на твоей красавице. У меня то денег пруд-пруди.
- Шерри натощак, видно, сильно ударяет по мозгам, - Масгрейв застегнул сюртук. – Старина Лоутер, заядлый холостяк, надумал обзавестись супружницей, надеть брачные кандалы, чтобы насолить другу. Это сюжет для романа, не меньше.
- Ого, щенок кусается, - захихикал виконт. – Хватит оттачивать язычки, наш путь лежит в Хаттон.
* * *
14 февраля 1814 года
Башня Хаттон-Холла, Пенрит, Уэстморленд, Англия
В феврале погода на севере Англии отличается от погоды на юге и Элинор, пересекая страну в карете крестной, по сути, совершала путешествие из робкого начала весны обратно в зиму. У Саунтгептона снег в первых числах февраля растаял, а в Пенрите везде, помимо дорог, под ногами дюйм снега. Прежде чем дождь уничтожит белый покров, пройдет еще какое-то время.
Пенрит – город текстиля, кожи и олова с населением менее пяти тысяч человек. Это не шумный Лондон с его толчеей. Зимним днем, в понедельник, даже несмотря на праздник, на улицах Пенрита мало прохожих.
Четыре пассажира ландо виконта Лоутера обогнули парк и кладбище за церковью Сент-Эндрю и поехали по Кинг-стрит, в направлении реки Имонт, горбатому мосту Имонт-Бридж, к Столу короля Артура и Мэйбург-Хендж. У моста Уильям Лоутер, Филип Масгрейв, Дженнифер Гаскарт и Элинор Гаскарт покинули ландо и постояли над рекой. Девушка пожелала уединиться, сбежала к речному берегу, вынула из кармана пальто семь свернутых конвертиков с грузом и бросила их в воду. Это был запасной, надежный способ узнать имя будущего мужа. Та записка, которая всплывет, должна была указать на суженого. К огорчению Элинор, все записки утонули, и она вернулась на мост под шутливое улюлюканье тети и мужчин. Виконт и баронет порывались пойти на берег, выловить конверты и разведать имена тех, кому благоволит мисс Элинор, но девушка строго запретила им это, пригрозив прервать знакомство, если они поддадутся такому низкому любопытству. Молодые люди не осмелились нарушить запрет, и ландо покатило дальше.
Стол короля Артура на перекрестке дорог у Имонт-Бридж был невысокой круглой насыпью с канавкой. Предполагать, что это унылое возвышение служило местом заседаний и пиршеств короля Артура, было нелепо. Холм Мэйбург-Хендж рядом выглядел внушительнее, но все равно это была похожая насыпь с огромным булыжником в центре.
Мэйбург-Хендж
- Что за чудаки решили, что это стол короля Артура, - мисс Элинор шла вдоль канавки, взмахивая руками, как птица крыльями. – Настоящий стол был в Камелоте, под сводами дворца, в окружении факелов и мозаичных окон с сюжетами рыцарских подвигов.
- Кельты, над которыми властвовал Артур, как мне кажется, были дикарями в шкурах с раскрашенными охрой и мелом лицами, - баронет Масгрейв любовался стройной фигуркой в кругу. Приталенное легкое пальто подчеркивало соблазнительные изгибы.
- Фу, сэр Филип, - застонала Элинор. – Вы, прозаичный сельский помещик, разбиваете вдребезги девичьи мечты.
- На самом деле короли тут собирались, - промолвил виконт Лоутер. – Согласно хроникам, здесь однажды устроили сходку король Этельстан, Хайвел Дда, шотландец Константин мак-Эда, Овейн ап Дифнвал, и Элдред Бамбург. Сошлись, как водится, против захватчиков-датчан, подписали мирный договор.
- Лорд Лоутер, - Дженнифер Гаскарт погрозила наследнику графа Лонсдейла пальцем. – Вы стараетесь произвести впечатление несерьезного насмешника, шалопая и вертопраха, но на самом деле вы весьма образованный, смышленый и прозорливый человек. К чему вы нас путаете?
- Как вы во мне ошибаетесь, мисс Гаскарт, - вздохнул Уильям Лоутер. – Я не стараюсь никем казаться. Вертропрах, шалопай и насмешник может, под розгами, зазубрить всякую чепуху из толстых томов. Зубрежка не делает его серьезным или прозорливым. Перед вами образованный вертопрах, чьи знания бесполезны, а жизнь беспечна.
- Не верю ни единому слову, - рассмеялась Дженнифер, уловив намек на флирт и ощутив себя на миг молодой.
Элинор, тем временем, под руку с Масгрейвом, проследовала по тропинке к Мэйбург-Хендж и взобралась на холм. Первое, что она увидела, была восседающая на монолите ворона и прыгающий по соседству, на ветках кустов, взъерошенный воробей. «А вот и птицы-предвестники», подумала девушка. Никаких щеглов, канареек и других примет грядущей удачи в любви. Счастливый брак с бедняком и знак, что в этом году замуж выходить не стоит.
- Вы посещали Длинную Мег к северу от Пенрита, мисс Элинор? – спросил баронет.
Длинная Мег
- Да, пару раз, - улыбнулась девушка. – Столько камней, загадочные узоры, магический круг. Уверяют, что это обращенный в камень шабаш ведьм во главе с Мег из Мелдона. Якобы волшебник и ученый Майкл Скот настиг их у Пенрита и заколдовал.
- А вы слышали, что если дважды пройти по кругу и точно сосчитать камни, ведьмы оживут? – зловещим голосом объявил Масгрейв.
- Все это слышали, - Элинор прикоснулась к камню в центре Мэйбург-Хендж. – Я сделала это и повторила, но они не ожили. Тетя Дженнифер, между прочим, слышала иное. Мол, обойдя круг и посчитав камни, надо приложить ухо к Длинной Мег и она тебе нашепчет что-нибудь. Я и это делала, но камень безмолвствовал.
Через час, вдоволь надышавшись свежим воздухом и насладившись приятной компанией, все четверо возвратились к ландо. Обратный путь к Пенриту протекал в веселой беседе, полной остроумных реплик Лоутера, заигрываний сэра Филипа с младшей мисс Гаскарт, радостного щебетания Элинор и умиления Дженнифер галантностью джентльменов. Когда в пятом часу за гостями закрылась дверь башни Хаттона, тетя схватила племянницу за руку и кивнула на карман ее пальто, где лежала плоская картонная коробка, подарок баронета.
- Что там? – мисс Дженнифер сгорала от нетерпения. – Если там перчатки, и ты посетишь в них церковную службу на Пасху, до Рождества он на тебе женится.
- Сейчас открою, - Элинор дрожащими пальцами развязала бечевку и сняла крышку. – Конфеты. Просто конфеты.
* * *
14 апреля 1814 года
Пикет в предместье Сент-Этьен, Байонна, Франция
Война издавала последние вздохи, но пока еще разрывала сердца и перемалывала кости. Она как вампир, много лет пила кровь из Франции, Испании, России, Пруссии, Австрии, Португалии и Англии, но к 1814 году ей нечем стало питаться, и она угасала. Войну начинают лгуны, а ведут кровожадные мужчины, которые хотят что-то доказать или принудить кого-то насилием, но в конечном счете именно их война и пожирает, а когда поглотит всех, затихает.
В январе 1814 года боевые действия союзников развернулись во Франции. В феврале и марте Наполеон отражал наступление превосходящих сил врага, пруссаков и русских, постепенно откатываясь к Парижу. Он вытягивал отовсюду гарнизоны и дивизии, чтобы не утратить столицу, но это было латание дыр, конвульсии, неспособные изменить ход войны. Армию французского маршала Жан-де-Дье Сульта, противостоящую англичанам, испанцам и португальцам на Пиренеях, вышвырнули таки с полуострова, но она продолжала огрызаться в южной Франции, сковывая продвижение герцога Веллингтона к Парижу. В значительной степени этому препятствовал гарнизон города Байонна на реке Адур, четырнадцать тысяч штыков, под командованием губернатора, генерала, барона Пьера де Тувено.
Третий батальон Первого пехотного полка участвовал в осаде Байонны, которой руководил генерал Джон Хоуп, четвертый граф Хоуптаун. Этот батальон входил в состав Пятой дивизии Чарльза Колвилла, выделенной фельдмаршалом Веллингтоном из его армии для осады города, наряду с другими подразделениями, дабы французы не ударили продвигающимся на восток англичанам в тыл.
Байонна занимает выгодное положение на обоих берегах реки Адур, без переправы через которую нельзя ни захватить весь город, ни углубиться во Францию. Четырнадцатого февраля, на день святого Валентина, герцог Веллингтон выступил с побережья вдоль Адура на восток, а корпус Хоупа готовил плавучий мост из полсотни связанных между собой малых судов, люгеров. За двенадцать дней, с четырнадцатого до двадцать пятого февраля, англичане и их союзники переправили через реку половину корпуса и окружили Байонну, захватив ее предместье, Сент-Этьен. Третий батальон Первого пехотного, в котором служили Гарет Гаскарт и Леонард Морс-Купер, встал на позиции в этом предместье для штурма или до завершения войны.
Плавучий мост из связанных судов, люгеров для переправы через реку Адур
Шестого апреля, в день отречения Наполеона от престола, осада продолжалась ни шатко, ни валко, активных боев не велось. Новости из Парижа не могли быстро достичь этих глухих приграничных мест, посему еще целую неделю спустя лишения Бонапарта трона, французы, и англичане продолжали воевать, но пребывали при этом в расслабленном, благодушном настроении. Перестрелок не было, английские пикеты напротив цитадели Байонны с вечера жгли костры, играли в карты, травили байки и анекдоты.
Гарет Гаскарт за два неполных месяца приспособился к службе и тяжелой физической работе. Постройка моста через Адур легла на плечи пехоты, обыкновенных солдат. От рассвета до заката, с короткими перерывами, он трудился, как вол, до кровавых мозолей и изнеможения. Это был жестокий опыт взросления и возмужания. Юноша так уставал, что не мог ни думать, ни писать писем, ни участвовать в развлечениях однополчан. Он, как и все, имел друзей и собеседников, но грубый армейский юмор и болтовня о покорении женщин его, воспитанного викарием девственника, не особо занимали. Он задал как то вопрос о женской анатомии одному хвастуну, так его подняли на смех, и три дня потом над ним подтрунивали. Когда речь заходила о сельском хозяйстве или содержании дома, Гарет становился более разговорчивым. Войны как таковой Белоручка видел мало. Вялые стычки с французами позволили ему сделать из мушкета дюжину выстрелов в сторону врага, но это было даже менее осязаемым, чем охота, так как результаты охоты, по крайней мере, наглядны для охотника. Он же палил куда-то и результатов из укрытия не наблюдал.
В ночь с тринадцатого на четырнадцатое апреля Гарету выпал жребий стоять в передовом пикете от полка королевских шотландцев на дороге из Сент-Этьена в Монтегю. Заурядное дежурство под командованием генерала бригады Эндрю Хея не предвещало неприятностей. Но неприятности случились. Как позже выяснилось, утром того злополучного дня французский губернатор Байонны Пьер де Тувено получил известие об отречении Бонапарта и, разгневавшись, решил учинить вылазку крупными силами на позиции англичан. Целью вылазки стало предместье Сент-Этьен.
- Ну что, Гаскарт, ты вполне освоился в роте? – сержант Джон Дуглас, проницательный двадцатипятилетний ирландец, потомок знатного рода, обожал рассказывать о войне новобранцам. Он был настоящим ветераном, прошедшим с полком через все Пиренеи.
- Так точно, сэр, - Гарет сидел на корточках, положив рядом мушкет. Из наставлений «дедушки» Джона он усвоил, что кидать оружие на войне там, где до него невозможно дотянуться – верный способ быть убитым или угодить в плен. Сержанту не пришлось втолковывать Гаскарту эту незамысловатую истину. – Мы с рядовым Морс-Купером уже пообтесались.
- Это хорошо, - сержант Дуглас кутался в серый плащ для тепла и маскировки. – Вы неплохие ребята и в сражении, я убежден, не подведете.
- Сэр, - Гарет вынул платок и стал вытирать глину с пальцев. – А были с вами случаи на войне, не слишком жуткие, но запоминающиеся?
- И не раз, - посмеялся ирландец. – Вот ты на вид тот еще доходяга, Белоручка, но в действительности неутомимый, двужильный. А знаешь, как может устать громадный верзила на марше или в бою?
- Не знаю, сэр, - покачал головой Гаскарт. – Поделитесь?
- Это было в битве при Саламанке, - почесал подбородок Джон Дуглас. – Понеслись мы в атаку с примкнутыми штыками. Живенько так понеслись. С пригорка скатываемся, а на нашем пути, вообрази, лежит взвод французских гренадеров.
- Павших? – изумился Гарет.
- Если бы, - покачал перстом сержант. – Даже не раненых, просто смертельно уставших. Валяются, они, значит, на земле, кто на животе, кто на спине, тяжко дышат.
- А что же вы, сэр? – Белоручка был поражен. – Перебили их?
- Нет, не стали, пробежали мимо, вперед, - ответил Дуглас голосом бывалого ветерана. – И знаешь что было?
- Никак нет, сэр, - растерялся Гаскарт.
- Эти хорьки, едва мы удалились, давай по нам стрелять из мушкетов, - развел руками сержант.
- Господи помоги, - Гарет хлопнул себя ладонью по бедру. – И как же вы выкрутились?
- С ними, этими гренадерами, разобралась наша вторая рота, идущая следом, - ухмыльнулся Дуглас. – Дали по ним залп и докололи штыками. А мы смяли первую линию французов, перемахнули через проточную канаву и погнали эту шушеру к чертям собачьим. Они быстро драпают, но наша кавалерия скачет гораздо быстрее. Посекла их саблями и палашами в капусту для закваски. В моей роте при Саламанке погибло много достойных бойцов. Каждый – отборный вояка, храбрый парень, негнущийся гвоздь.
- Ясно, сэр, - Гаскарт повернул голову и прислушался. – Слышите, сэр? Шум от цитадели. Словно ветер камыш колышет. Что то приближается.
- Погоди, - сержант прищурился, вглядываясь в темноту. – Ах ты, дьявол! Да там полк, не меньше. Колонна! Эй, пикет! Тревога! Французы нападают!
Английская армия у Байонны
* * *
14 апреля 1814 года
Башня Хаттон-Холла, Пенрит, Уэстморленд, Англия
Элинор проснулась с первыми лучами солнца, в седьмом часу. Ей приснилось, что прокричал петух, но петухов в этой части Пенрита нет. Из-за заложенности носа она дышала ртом, и горло к утру так пересохло, что язык еле ворочался. Тетя Дженнифер часто ставит ей на стол кружку с водой, попить при необходимости, но сегодня кружки не было. Девушка испытала смутное беспокойство, дурное предчувствие, ощущение чего то плохого. В башне, несмотря на середину апреля, было прохладно. Нагретый с вечера печью и камином камень, если остынет, выхолаживает помещение так, что на улице делается теплее, чем внутри. Элинор свесила ноги с кровати, натянула шерстяные чулки, проскользнула за дверь, спросонья доковыляла до кухни, выпила вчерашнего морса и умылась. Дурное предчувствие не покидало. Девушка набросила на плечи шаль Роуз, забытую на спинке стула, пошмыгала носом и пожалела, что не взяла из спальни платок, чтобы высморкаться. Хотелось теплого питья, чая, но кухарка спит, печь не растоплена, чайник не вскипятишь.
«Что же стряслось? Что-то же стряслось! И с кем? С дедушкой Джоном или леди Джулией? С детьми Элизабет и Томаса? Кто-то заболел? Или, упаси Бог, умер? Гарет? Но дядя уже не воюет. Война окончена, Наполеона низложили, во Франции опять король, а не император». Недомогание Элинор усилилось от холода. Она плюхнулась на стул и сжала виски пальцами.
В течение двух месяцев девушка все больше увлекалась баронетом Масгрейвом. Да что там увлекалась, была влюблена в него! Он бывал в Хаттоне ежедневно, приносил им с тетей подарки, ухаживал за Элинор неспешно, но настойчиво. И если она была влюблена, то сэр Филип, всеконечно, любил ее до безумия. Его взоры, обхождение, предупредительность, ревнительное к ней отношение, все говорило о крепчайшей любви. Элинор ожидала признаний и предложения руки всякий день и нисколько не волновалась, что они не звучат, так как была абсолютно уверена в своем баронете.
Эденхолл, имение баронетов Масгрейвов под Пенритом
Две недели назад обе мисс Гаскарт были приглашены в Эденхолл. Прием, оказанный им матерью Филипа, был вежливым и церемонным, но щепетильность, чопорность и утонченность вдовы седьмого баронета напугали Элинор. Леди Масгрейв улыбалась, представляя ей сыновей Кристофера и Джорджа, с которыми мисс Гаскарт успела познакомиться до этого, но глаза ее были ледяными, а улыбка неискренней. «Она меня ненавидит», мелькнула у Элинор внезапная мысль, и это была правда.
Поместье Масгрейвов не процветало. Вдова поддерживала порядок и чистоту в Эденхолле, но печать бедности не скроешь, даже от молоденькой девушки. Особенно, если эта девушка сама бедна. «Ему предстоит жениться не на мне, а на деньгах», подумала тогда Элинор, сидя в потертом кресле, напротив леди Масгрейв. «Женись он на мне, его мать придет в бешенство». Но эти взрослые раздумья были излишне серьезны для юного ума, мисс Гаскарт оставила их и не возвращалась к ним, потому что поклонник был все так же пылок, упорен, влюблен.
- Это ты, - в кухню, зевая, забрела тетя. Мисс Дженнифер посмотрела на печь, чайник, сердито засопела. – Роуз спит?
- Она поздно легла, - заступилась за кухарку Элинор. – Давай сами растопим.
- Да у нас и выбора то нет, разве что торчать здесь без завтрака, - пожала плечами Дженнифер. – Мы же ей не платим. Она старая, больная.
- И мы ее семья, - вздохнула Элинор.
- Так и есть, - подтвердила тетя. – Дочери за двести семьдесят миль, в Лондоне, не в счет.
- Верно, - хмыкнула Элинор, - Но мы ей «дальняя родня». А любимый «сынок» у нее один…
- Гарет, - произнесли они хором, и расхохотались.
* * *
14 апреля 1814 года
Предместье Сент-Этьен, Байонна, Франция
Апрельское утро на юге Франции, по солнечному жару, схоже с летним утром в Англии. Разгорался рассвет, а вместе с ним пушечная канонада и ружейная стрельба. Дорога от Сент-Этьен до Монтегю была занята французской линейной пехотой, она опрокинула пикеты третьего батальона королевских шотландцев, подняла на штыки их защитников, растекалась по округе, оглашая окрестности ликованием.
Гарет Гаскарт сидел в углу комнаты на втором этаже богатого купеческого дома в Сент-Этьене, как в лихорадке, спешно перезаряжал мушкет, то и дело протирал слезящиеся от порохового дыма глаза. Как он очутился тут, вдали от пикета Первого пехотного? Если бы он это помнил! События последних минут, часов были как в тумане, ночном кошмаре и горячечном бреду одновременно. В самом начале вылазки сержант Дуглас увел людей с дороги к Монтегю, а ему и еще двоим бедолагам приказал залечь в придорожных кустах и сдерживать французов мушкетным огнем. Но можно ли сдержать тремя крошечными пирамидками из песка мощную морскую волну? Гарет единожды выстрелил, узрел перед собой усатых французских гренадеров и побежал на север и восток, в обратную сторону от расположения своего полка, огибая дорогу. Он знал, что на еврейском кладбище Сент-Этьена у дороги в Бордо, за высокой каменной оградой, надежные укрепления. Кладбище охраняли то ли колдстримские гвардейцы, то ли собратья по пятой дивизии, парни из тридцать восьмого полка.
Гарет и не помышлял дезертировать, сдаться или спрятаться. Он даже не боялся погибнуть. Его волновало одно – возможный позор, презрение лорда Джона Говарда, упрек в его глазах. Бегал Гарет стремительно, как заяц, и когда он по ошибке заскочил не на кладбище, а в сам Сент-Этьен, там кипел штыковой бой. Остатки смешанных пикетов бригады Хея сплотились возле церкви вокруг своего генерала и погибали смертью храбрецов, окруженные толпами врагов. Белоручка видел, как грудь Эндрю Хея пронзил французский штык, и ринулся было на помощь, но пожилой капрал из тридцать восьмого полка, к которому Гарет прибился на улице Сент-Этьена, рявкнул на него. – Ты что, хочешь там сдохнуть, придурок?
И Гарет Гаскарт тотчас очухался от азарта, сумбура в голове, наваждения. Липкий, противный страх защекотал ему шею и спину.
Они помчались по улице и мчались бы, наверное, до самого Бордо, если бы строгий голос офицера не окликнул их из окна и не приказал войти в дом. В этом двухэтажном доме французского торговца было не протолкнуться от ребят из тридцать восьмого. Они забаррикадировались в нем и намеревались сражаться, чтобы подороже продать свою жизнь. Командовал этим отрядом капитан Мэтью Форстер.
Колдстримские гвардейцы сдерживают натиск линейной пехоты французов
- Эй, «шотландец», - сидящий у окна капрал позвал Гарета. – Ползи сюда. Я мушкетом отворю ставень, ты высунься на миг, выстрели и падай.
- Ладно, - Белоручка встал на четвереньки и прошмыгнул из угла к окну. – На счет три.
Солдат подцепил кончиком штыка ставень, стал распахивать его и при этом считал. – Раз, два, три! Пошел!
Гарет выпрямился во весь рост, поднял мушкет, навел его на группу французских пехотинцев, рыскающих по двору, и выстрелил, после чего рухнул на пол, даже не убедившись в результате.
- Попал? – пехотинец захлопнул ставень обратно, чтобы их не угостили через окно какой-нибудь взрывающейся гадостью.
- Не знаю, - помотал головой Белоручка. – Французов во дворе как муравьев в муравейнике. Слышишь, долбят?
- Дверь ломают, суки, - капрал рылся в патронной сумке. – Зря стараются, она дубовая, шесть дюймов толщиной, сделана на совесть, и укреплена длинными петлями.
- У них на реке лодки, а на лодках орудия для поддержки вылазки, - Гарет шомполом заталкивал патрон в ствол. – Притащат сюда такую и разнесут дверь в щепки.
- Кишка тонка, - пехотинец зубами рвал бумажную обертку патрона. – Тебя как зовут, «шотландец»?
- Гарет, - на чумазом, черном от копоти лице Гаскарта сверкнула белозубая улыбка. – А тебя?
- А меня Сэм, - капрал возился с порохом на полке мушкета. – Ляг под окном, Гарри, открывай ставень и считай.
Белоручка молча подполз к окну, дернул за нижний край ставня и произнес. – Раз, два, три.
Сэм вскочил, прицелился и нажал на пружинный курок. Раздался выстрел и крик. Капрал повалился на пол, как срубленное дерево. На левой половине лба бедняги зияла рана, из которой обильно текла кровь.
- Сэм, - пошептал Гарет. Капрал не реагировал. – Господи, вот невезение.
На улице, тем временем, началась адская пальба, откуда то долетала барабанная дробь. Французы завопили, засуетились. На первом этаже гремел бас капитана Форстера.
- Резервы на подходе! Первая гвардейская давит! От кладбища гонят этих паскуд! – радостно верещал кто-то в коридоре. – Обломали зубы!
Гарет Гаскарт распластался на полу. Он трясущимися руками прижимал корпию к ране на лбу капрала, но душа пехотинца отлетела и никакой помощи ему уже не требовалось.
Мемориал генерала Эндрю Хея в соборе святого Павла в Лондоне
* * *
20 июня 1814 года
Портсмут, Англия
- Мистер Гаскарт! Обещайте, что напишите нам! – Сара Морс-Купер смотрела на Гарета с надеждой и теребила алую ленту своей легкомысленной шляпки. – Неизвестно, когда доктор разрешит Леону вернуться в полк. Ранения, как он нас убедил, может представляться легким или зажившим, но лихорадка и нагноение вдруг возникают, они непредсказуемы. У меня от этих его слов мурашки по коже. Леон очень волнуется, что его служба прервалась.
- Я знаю, мисс Сара, - Гарет говорил совершенно серьезно. – Вот же он стоит, и мы с ним минуту назад это обсуждали.
- Обсуждали, - кивнула девушка. – Но вы не обещали, а просто сказали, что напишите.
- Тогда обещаю, мисс Сара, - Белоручка приложил руку к сердцу. – Сразу по приезду в Лондон, возьмусь за перо. Я и вам адресую строчку-другую, с вашего позволения.
- Моим друзьям, особенно вам, мистер Гаскарт, не нужно мое позволение, чтобы писать мне, - девушка покраснела. - Между прочим, я каждодневно молилась четыре месяцы не только за этого балбеса, но и за ваше благополучие, и предполагала, что опасность минует вас обоих. Но человек предполагает, а Бог располагает.
- Вы безгранично добры, мисс Сара, - стушевался Гарет. – Я редко молюсь за кого то. Да и за себя редко молюсь. А надо бы, ей Богу.
- В этом я вам не советчица, к этому должна лежать душа, - Сара Морс-Купер тоже смутилась. – Вы же видите, что у меня лишь один глаз зрячий, мистер Гаскарт. И я все время боюсь, что с ним что-то случится, и я совсем ослепну, стану беспомощной. Посему я с детства привыкла молиться за свой глаз и пока с ним ничего плохого не стряслось.
- Спасибо за откровенность, мисс Сара, - ответил Белоручка.
- Пожалуйста, - казалось, меленькие пальчики Сары Морс-Купер сейчас оторвут ленту шляпки. – Я разболталась, как моя неуклюжая кузина Виктория. А вам пора ехать.
- К сожалению, - вздохнул Гарет.
Портсмут принимал героев Англии летними скоротечными дождями, отдаленными грозами и портовой сутолокой. Корабль за кораблем, с людьми, ранеными, лошадьми, снаряжением. Исход из Испании, Португалии и Франции был сравним с библейским исходом, с тем отличием, что землю обетованную, родную Британию, не нужно было отвоевывать у местных народов. Еще до отплытия из Бордо почта разносила по стране сообщения, что транспорт с таким-то полком, тогда-то и там-то причалит. Извещала, кто ранен, кто невредим, а кто сгинул в алчной пасти войны. Тысяча семьсот убитых и раненых под Байонной, такую цену заплатила Англия за это сражение, произошедшее через много дней после капитуляции Парижа, отречения Наполеона и завершения войны.
Леонарду Морс-Куперу не повезло, вылазка французов в Байонне стоила ему трех месяцев на костылях. Шальная пуля попала Леону в плечо, и он, помимо этого, неудачно прыгнул с ограды еврейского кладбища, вывихнул и распорол гвоздем ногу, угодил в лазарет. Гарет же, побывав в гуще битвы, не получил ни царапины. Впрочем, кроме телесных ран бывают и душевные, и их то, как раз Белоручка не избежал. Гибель однополчан в пикете на дороге, бойня у церкви Сент-Этьена, оборона окруженного тысячами французов дома, который едва не подожгли и не взорвали, смерть капрала Сэма из тридцать восьмого полка, зрелище сотен изувеченных тел и луж крови на улицах предместья после отступления французов. Все это оставило в душе Белоручки незримые отпечатки.
Заметив у причала в Портсмуте карету лорда Говарда, Гарет чуть не заплакал. Генерал встречал своего Белоручку в штатской одежде. Он не пожелал затмевать Гарета, явившись на пирс при параде, в мундире, треуголке, с орденами и эполетами. Когда старик обнял юношу и прижал его белокурую голову к своему плечу, он смог промолвить сдавленно «Полноте, мой милый. Ты живой, ты со мной», и возблагодарил Бога за то, что его затея со службой «дорогого мальчика» не обернулась бедой.
- Нам действительно пора, мисс Морс-Купер, - граф Саффолк ободряюще улыбнулся девушке. – По выздоровлении брата я приглашаю вас в Чарлтон-Парк-Хаус. Надеюсь, полковое начальство сочтет Гарета достойным отпуска. Я и о вашем брате похлопочу, мисс. Такая отвага, какую они явили стране и королю, нуждается в награде.
- Милорд, - расчувствовалась Сара. – Вы благороднейший из пэров, тут двух мнений быть не может.
- Вы мне льстите, - пробурчал генерал. – Но это приятная лесть.
Прощание было коротким и трогательным. Гарет сел в карету спиной к движению, снял «дымоход», затолкнул ранец под сиденье и удовлетворенно выдохнул.
- Я приехал один, - напротив него лорд Джон крутил в морщинистых пальцах набалдашник трости. – Джулия болеет, Кэтрин тоскует, Томас весь в заботах по поводу урожая и лугов, твоя сестра в Хаттоне с племянницей, у них там охота за женихом для Элинор. Такая охота, ни на день нельзя оторваться.
- Что за жених? – нахмурился Гарет. – Не торопится ли она замуж, дедушка Джон?
- Она нас не слушает, и тебя слушать не будет, - с горечью проворчал граф. – А жених - баронет Масгрейв. Я знавал его деда, когда завоевывал мою Джулию в Пенрите и Ньюби-Холле. Скользкий был малый, этот его предок, сэр Филип. Имена у внука и деда одинаковые. Дурной знак.
- Масгрейв уже делал предложение? – Белоручка поскреб пятерней затылок. – Я, как глава семьи Гаскартов, с ним не виделся и писем от него мне не вручали.
- И не вручат, Бог даст, - пожамкал губами лорд Джон. – Пустое все это. Томас сказывал, что их имение в упадке. Неугомонная вдова, три взрослых сына, разваливающийся дом. Что Элинор ему принесет в приданое? Триста фунтов покойного Джона Гаскарта? И тех, небось, нет. Мы с женой о ней позаботимся в срок. Но Масгрейву необходимо тысяч пятьдесят, а то и сто. Да и мыслимо ли, в столь нежном возрасте к алтарю? Элинор в июле исполнится всего шестнадцать.
- Я ее неволить не стану, дедушка Джон, - поморщился Гарет. – Запрещать, запирать, орать в припадке, ломать через колено, это не по мне. Она моя племянница, но у нас разница в годах ничтожная. Да и не намерен я пока из армии уходить, послужу еще. Ходят слухи, что к следующей осени третий батальон расформируют за ненадобностью в мирное время. Будет отставка, что-то выплатят. Подкоплю денег и устроюсь к кому-нибудь управляющим, или наведаюсь к сэру Томасу Коку, если вы меня с ним сведете.
- Молодец, - похлопал Гарета по коленке граф. – Возмужал, набрался ума. Пусть Элинор и Дженнифер в Пенрите загоняют этого Масгрейва, как дичь. А ты посиживай в казарме, на казенных харчах и жалованье. Все само образуется. Эй. Лукас! Трогай!
Причал Портсмута
Bernard:
24.10.24 07:00
» Часть 2 Глава 4
Глава 4«Катр Бра»
16 июня 1815 года
Катр Бра, Фландрия
Осень и зима 1814 года и весна 1815 года были для Гарета Гаскарта временем, наполненным однообразной службой в полку, бездельем, карточной игрой без ставок и чтением. Он пытался осознать, что война закончена, ему посчастливилось чудесным образом уцелеть, и нужно как то устраивать свою жизнь.
За семь месяцев он получил два письма от Кэтрин Говард, по одному от сестры Дженнифер, племянницы Элинор, графини Саффолк, и три записки от Сары Морс-Купер, переданные через Леона. Кузина Кэтрин сообщала ему новости с Цейлона о своем избраннике, Джордже Биссете. И почему кузина Кэтрин выбрала его, Гарета, поверенным в своей сердечной привязанности? Не имела поддержки в семье? Ей требовался мужской взгляд на обстоятельства и письма «дорогого Джорджа?»
Дни тянулись за днями, недели за неделями. Но затем наступило 25 февраля 1815 года, когда Бонапарт бежал с острова Эльба, а далее 20 марта, когда он торжественно вступил в Париж и вернул себе власть над Францией. Как оказалось, это был не конец спектакля, а всего лишь антракт. Война вернулась в разговоры и ожидания. В казармах, на улицах, повсюду обсуждали грядущие события, люди были взбудоражены и напуганы. Никто из родни, Говардов и Гаскартов, не навестил Гарета в те недели. Более того, с февраля он не получил ни одного письма или записки, даже от сестры.
В апреле полк находился в Детфорде, затем был мрачный, прибрежный Рамсгит, а за ним море, Фландрия, порт Остенде. В начале июня 1815 года Гарет Гаскарт находился недалеко от Брюсселя, в составе Пятой дивизии генерала Пиктона, ее девятой бригады генерала Дениса Пака, «родного» третьего батальона Первого пехотного полка королевских шотландцев лейтенант-полковника Колина Кэмпбелла. С юга надвигалась угроза, сто тридцать тысяч французов во главе с Наполеоном. Армии англичан, пруссаков, голландцев и фламандцев готовились их встречать, преградить врагу путь на Брюссель. Ночь пятнадцатого июня разделила жизнь Гарета на «до Катр Бра» и «после Катр Бра». У других, военных и гражданских, жизнь разделилась на «до Ватерлоо» и «после Ватерлоо». Но не у Гарета. У Гарета битва при Ватерлоо была уже «после Катр Бра».
Полк был поднят по тревоге к полуночи. Противник двигался на Брюссель, позиции союзников оказались под ударом. Собирались впопыхах, в темноте. 16 июня в восемь часов утра батальон уже завтракал в лесу Суаньи, когда пришел приказ бросить завтрак и быстрым маршем спешить к Катр Бра. Двадцать одна миля за семь часов. Ровно столько дивизия прошагала в полном обмундировании, без отдыха, под палящим солнцем, в дорожной пыли, до дороги Намюр-Нивель.
Деревня Катр-Бра на перекрестке дорог, главная из которых вела в Брюссель, затерялась в полях ржи и пшеницы, густо колосившихся и доходящих человеку среднего роста до живота, а то и выше. Совсем маленькая деревня. Несколько домов, амбар, а дальше по дороге ферма Жемонкур, основательная как римская вилла, с прочной каменной изгородью, массивным главным домом и россыпью хозяйственных построек. Сельская идиллия, залитая летним солнцем пастораль. Казалось бы, что важного в этом захолустье для полководцев на войне? Но это место было важным, так как справа от Катр-Бра раскинулся обширный лес Боссю, в подлеске и среди деревьев которого могла спрятаться целая дивизия и несколько эскадронов кавалерии. Нельзя было направить войска по дороге на Брюссель, не держа в уме этот лес. И французы, конечно же, держали его в уме, так как разведали местность и знали, что в лесу Боссю затаилась Вторая голландская пехотная дивизия генерала Перпончера. Это дивизия, состоящая из десяти батальонов, в том числе пяти батальонов испытанных ветеранов Нассау и других пяти, спешно созданных из местных ополченцев, имела шестнадцать пушек, восемь из которых разместились между лесом и фермой Жемонкур, а остальные восемь на возвышенностях у Катр Бра. При этом ферма Жемонкур находилась прямо на дороге в Брюссель. Крепкая, надежная. Почти что бастион, удобный для обороны.
Противостоял Второй Голландской дивизии знаменитый французский маршал Ней со Вторым корпусом генерала Рейля, в котором было три пехотных и одна кавалерийская дивизии, при тридцати пушках. Кроме корпуса Рейля у маршала Нея была в запасе гвардейская дивизия легкой кавалерии графа Лефевр-Деснуэт. Силы, очевидно, были не равны и Пятая дивизия Пиктона, наряду с другими частями англичан и голландцев, торопилась к перекрестку у Катр-Бра, дабы уравновесить силы, и не позволить маршалу Нею разгромить Вторую голландскую, захватить лес Боссю, перерезать дороги. Соответственно, в бой предстояло вступить с марша.
С утра началась битва. Через два с половиной часа после полудня положение Второй голландской дивизии у Катр Бра было отчаянным. Ее и ополченцев раз за разом атаковали как в лесу Боссю, так и у фермы Жемонкур, вынудив пятиться к перекрестку дорог. Французские тиральеры и вольтижеры отстреливали офицеров противника, а гвардейские уланы генерала Пьера Давида де Кольбера-Шабанэ налетали на необученную фламандскую пехоту как коршуны. Вслед за этим в сражение вступили закаленные в битвах пехотные дивизии Наполеона – Пятая генерала Башелю и Девятая генерала Фуа, на подходе была Шестая, Жерома Бонапарта. Линейная пехота французов деловито очистила от голландцев лес Боссю вплоть до северной опушки, угрожая перерезать дорогу на Намюр. Имея пятикратное превосходство в пехоте и подавляющее в кавалерии, французы выдавили голландцев с фермы Жемонкур. Подошедшие на подмогу фламандские гусары и драгуны барона Жана-Батиста ван Мерлена провели контратаку у фермы, однако больших успехов не достигли. Третий час пополудни вполне мог стать временем разгрома союзников у Катр Бра, но в этот самый момент на перекрестке дорог появился британский фельдмаршал Веллингтон на своем коне Копенгагене. Разгоряченные схваткой французские кавалеристы устремились было к свите английского герцога, чтобы захватить его в плен. Только сделать это было невозможно, дорогу уже занимала Пятая дивизия генерала Пиктона, за строем которой скрылся Веллингтон. Сражение закипело с новой силой.
Столкновение Пятой дивизии Пиктона, в которой служил Гарет, и французских пехотных дивизий Башелю и Фуа произошло у перекрестка дорог. Восьмая и Девятая бригады дивизии Пиктона состояли из опытнейших бойцов, залп их мушкетов с последующей штыковой атакой опрокинул французов, началось преследование врага. Впрочем, длилось оно недолго, так как на помощь французской линейной пехоте пришла легкая кавалерия, уланы, а также кирасиры маршала Нея. Шотландцы из Сорок второго полка, «Черный дозор», были окружены и приняли смертельный бой. Их командир, лейтенант-полковник Роберт Макара, получив ранение, был добит уланской пикой на глазах у связанных боем полковых гренадеров. Сорок четвертый полк Девятой бригады пострадал от налета кавалерии не меньше, поскольку не успел построиться в каре. Чтобы спасти Сорок второй и Сорок четвертый полки, герцог Веллингтон двинул через французские порядки Двадцать восьмой полк и третий батальон Первого пехотного, королевских шотландцев. Рота Гарета, вместе с двумя соседними ротами третьего батальона, очутилась в самой центре сражения.
Шотландцы из Сорок второго полка, «Черного дозора» в бою у Катр-Бра
- Уланы! Уланы снова атакуют! Лейтенанты! Блэк, Стюарт, Кларк, Гордон, Доббс! Держите каре, не рассыпаться! – капитан Уильям Бакли наблюдал, как молодой французский улан, значительно вырвавшийся вперед, на скаку втыкает копье в землю, чтобы обозначить своим кавалеристам направление атаки на английскую пехоту, укрывшуюся в высокой ржи. – Гаскарт! В строй! Что ты там копаешься, сукин сын? Брось к чертям этот ранец! Где твой штык?
- Отомкнулся, капитан! Я мигом! - Гарет поднял свой мушкет «Браун Бесс», трясущимися руками приладил трехгранный, семнадцатидюймовый штык и ринулся в строй. Пробитый пулей французского тиральера ранец, со всеми вещами Гаскарта, остался валяться где-то в поле. Ужас овладел Гаретом настолько, что он едва соображал. Вражеские тиральеры, блуждающие за фермой Жемонкур, были вооружены шарлевильскими мушкетами шестьдесят девятого калибра. Дальность и точность их стрельбы превосходила «Браун Бесс», а перезарядка была намного проще. Чтобы выстрелить сразу двумя зарядами, тиральер засовывал в ствол два патрона и ударял прикладом о землю, досылая их без шомпола. Гарету же, чтобы выстрелить, нужно разорвать зубами патрон, поместить часть пороха на полку мушкета, поставить его дулом вверх, высыпать оставшийся порох в ствол и затолкать патрон шомполом. Пока он делает один выстрел, француз делает два. На стрельбище Гарет пробовал заряжать «Браун Бесс» как французские тиральеры. Иногда ему это удавалось, иногда нет. Однако, в бою, на глазах у офицеров, следовало заряжать по регламенту, поэтому Гарет чувствовал себя жирной куропаткой, имеющей дело с безжалостным охотником.
- Голландские егеря бегут! Нас тут всех прикончат, - прапорщик Чарльз Муди пытался докричаться до капитана Бакли, показывая рукой на солдат в зеленых мундирах из двадцать седьмого батальона, оттягивающихся от фермы Жемонкур за перекресток дорог под огнем французской артиллерии. - Капитан! «Черному дозору», и сорок четвертому совсем худо. Кажется, они потеряли всех офицеров. Надо дать им команду, и самим отходить за егерями.
Гарет, словно в кошмарном сне, смотрел на капитана Уильяма Бакли и молил Бога, чтобы тот прислушался к мнению прапорщика. Все в батальоне знали, что капитан Бакли в свои сорок три года, был женат на Мэри Хизли из Гибралтара и имел троих детей, при этом его супруга носила четвертого ребенка. Они жили на одно офицерское жалованье и были бедны, как церковные мыши. Гаскарт вспомнил, что под Байонной капитана легко ранили, и он тогда очень волновался, что его несчастная Мэри останется вдовой. Сейчас же лицо Бакли застыло в напряжении, он переводил взгляд с правого фланга, где отчаянно бился батальон Хайлэнд, «Черный дозор», на фронт, откуда в любую минуту следовало ожидать повторную кавалерийскую атаку улан французского генерала Ипполита Пира. «Капитан не отступит», решил Гарет и торопливо принялся заряжать мушкет.
- Прекратить панику! Мы не сломлены. Постыдитесь, Муди. Вы прапорщик, а не девица. Нас прикрывает двадцать восьмой! Герои Египта! Двадцать восьмой рядом. Готовиться! Выправить каре! – скомандовал Бакли.
Земля задрожала, и Гарет услышал крики улан, мчащихся на конях по полю в поисках бреши в построениях Пятой дивизии Пиктона. Ощетинившиеся штыками британские батальоны, понеся потери, тем не менее, не были рассеяны, хотя и медленно отступали к дороге на Намюр под натиском французских дивизий.
- Не зевай, Гаскарт! Поживее, – лейтенант Томас Гордон улыбнулся Гарету. – Забудь ты о своем ранце. Что там у тебя в нем, тысяча гиней и изумруды?
- Упаси Бог, - Гарет улыбнулся в ответ, но улыбка получилась грустной. – Ничего ценного. Тряпки, книга, письма.
- От невесты? – Гордон не унимался. – Так это дороже тысячи гиней и всех бриллиантов короны.
- У меня нет невесты, - Гаскарт разглядел в ста футах от себя уланский кивер с красным кантом, вскинул мушкет и выстрелил. Промах. Слишком быстрая цель.
- Не трать патроны впустую. Стреляй в тех, кто прямо перед тобой, - посоветовал Леон Морс-Купер.
- Не удержался, - пожал плечами Гаскарт и впился зубами в бумагу патрона. Пороховой дым щипал глаза, земля гудела от залпов орудий и лошадиных копыт. Страх туманил разум, и было лишь одно желание – находиться где угодно, хоть в полярных льдах, только не оставаться здесь.
Каре Пятой дивизии Пиктона в битве у Катр-Бра
- Держать строй! Первому ряду пригнуться, второй ряд… - приказывал капитан Бакли, но закончить не успел. Коварный выстрел французского вольтижера, доставленного уланом вторым седоком поближе к англичанам, и соскочившего с уланского коня в рожь, сразил капитана. Он рухнул, как срубленное дерево, прямо на спину стоявшего впереди стрелка.
- Капитан! Убили капитана, – пятнадцатилетний прапорщик, белокурый Джеймс Грант Кеннеди чуть не уронил знамя, увидев у своих ног тело командира. – В сердце! Прямо в сердце!
– За капитана! Найти эту мразь! - яростный рев английских ветеранов потряс каре третьего батальона. Несколько солдат бросились в атаку со штыками наперевес. За ними, размахивая знаменем, устремился прапорщик Кеннеди.
- Куда? Назад! – откуда то сбоку кричал лейтенант-полковник Колин Кэмпбелл. – Знамя назад!
Гарет не знал, почему он кинулся за юношей с батальонным штандартом. Может быть, его воодушевил поступок молодого прапорщика, или на него подействовал приказ лейтенант-полковника Кэмпбелла вернуть знамя в строй. Не исключено также, что Гарет просто был не в силах устоять на месте, когда в затылок ему дышала смерть. Он понесся через поле. Рожь под ногами Гаскарта расступалась, как море перед Моисеем, французские уланы мелькали справа и слева, не замечая его. И он уже не боялся столкнуться с врагом, угодить под копыта лошади, поймать пулю, быть разорванным на куски ядром. Ничто из этого не страшило Гарета, потому что он перестал думать. Пусть штык думает, когда ему колоть. Пусть мушкет думает, когда ему стрелять.
Подобный бег, разумеется, не может продолжаться вечно. Однако, сколько времени прошло? Гарет не имел ни малейшего представления. Минута? Пять минут? Полковое знамя в руках прапорщика Джеймса Гранта Кеннеди удалялось, как недосягаемый горизонт, в сторону шотландского «Черного дозора», сцепившегося с французской кавалерией в рукопашной свалке. Гарет задыхался от дыма и едва не упал, когда изо ржи на него вынеслась мощная лошадь, в седле которой сидел мордастый, усатый кирасир. Его палаш промелькнул у левого плеча Гаскарта, плечо тут же охватила острая боль. Гарет, не размышляя, повернулся назад, направил мушкет на круп лошади и выстрелил. Лошадь заржала, взвилась на дыбы и завалилась на бок, придавив своему наезднику правое бедро и голень. Француз заревел как зверь, Гаскарт же замер, будто во сне и глядел на дело рук своих в полном изумлении.
- Эй, не стой столбом! – изо ржи вдруг вынырнул гренадер в мундире Сорок второго полка, подскочил к сраженному кирасиру, прижал его голову ногой к земле и спокойно, одним точным движением, вонзил штык глубоко в глазницу француза. Штык проник в мозг, как нож в масло и Гарет вздрогнул, опешив от этой простой, незамысловатой жестокости.
- Я перезаряжу, - пробормотал Гарет, потянувшись за патроном. И это было последнее, что он сказал в тот день, потому что прилетело ядро, его оглушило, и началась «жизнь после Катр Бра»…
* * *
16 июня 1815 года
Башня Хаттон-Холла, Пенрит, Уэстморленд, Англия
«Карета его матери проехала в Эденхолл два часа назад. Неужели он не заглянет?» Элинор бродила от Хаттон-коттеджа к башне Хаттон среди кустарников. В фартуке, с ножницами и корзинкой. В ожидании проезда кареты и визита баронета Масгрейва, она изображала девицу, одержимую садоводством. Садоводством увлекалась мать сэра Филипа, леди Масгрейв. Для Элинор не было тайной, что леди Масгрейв, вдова седьмого баронета Масгрейва, на дух ее не переносит и мечтает женить сына, восьмого баронета, на богатой наследнице. «Когда кроме скромного приданого от крестной нечем похвастаться, увлечением садоводством матери поклонника нельзя пренебрегать», решила Элинор. Хотя, нечего себя принижать. Связи тоже играют большую роль. Она, все-таки, правнучка сквайра. Ее крестная – графиня Саффолк, крестный – граф Саффолк, кузен – виконт Эндовер, кузина – дочь барона, покойный опекун – достопочтенный викарий Джон Гаскарт, а это поместье, Хаттон-Холл, когда то принадлежало ее родне. Посему, хватит вешать нос, колоть пальцы этими противными розами, пора привести себя в порядок и сесть почитать книгу. Чтение вызывает у людей уважение. Взять Гарета – в Итоне не учился, образование получил у опекуна, одевается Бог весть во что, но беседу с умными людьми поддержать умеет, цитирует писателей, освоил латынь, а некоторые и вовсе находят его интересным малым, знающим толк в сельском хозяйстве.
Элинор сунула корзину под крыльцо, туда же отправились фартук и ножницы, и как нарочно, в этот самый миг она уловила стук лошадиных копыт. Это был Филип.
Сэр Филип Масгрейв, восьмой баронет, сразу приметил Элинор у крыльца и приветливо улыбнулся. Он, как всегда, был аккуратно выбрит, элегантен, строен и безумно красив. Кожаные бриджи по последней моде, однобортный синий фрак, льняная рубашка чиста, как снег, а неброский белый жилет сливается с рубашкой. Ничего лишнего, темные пуговицы фрака, в меру высокий воротник, короткая стрижка. Баронет спешился, привязал лошадь к ограде Хаттон-коттеджа и приблизился к Элинор.
- Сэр Филип, - девушка поклонилась. – Счастливая встреча. Давно не виделись.
- Мисс Элинор, - он поклонился в ответ. – А я к вам. Ваше общество – привилегия для меня. Тетушка дома? Могу я ее приветствовать?
- Сэр Филип, - озорная улыбка промелькнула на губах Элинор, ее глаза блеснули. – Не нужно церемоний. Мы давно дружим. К чему эта холодная вежливость? Неужели я чем-то обидела вас при прошлой встрече?
- Упрек принят, - еще раз поклонился баронет. – Никаких обид. В оправдание себе скажу, что воспитание не позволяет мне пренебрегать этикетом и демонстрировать мое дружеское отношение к вам на улице, в ущерб вашей репутации.
- Прошу вас, - девушка не стала отвечать на его замечание и открыла дверь в башню. – Тетя поручила мне постричь кусты и обрезать розы. Ей почему-то думается, что я делаю это лучше, чем она. А я и не против, меня садоводство успокаивает.
- Коли угодно, я привезу вам розы из Эденхолла, - сэр Филип шагнул в прихожую и повестил цилиндр на вешалку. – Моя матушка - признанный авторитет в выращивании роз, и то, каких успехов она достигла у нас на севере, вызывает зависть у ее подруг на юге.
- Если леди Масгрейв будет столь милостива, - Элинор направилась в гостиную. – Мне остается лишь с трепетом и заботой принять розы из ее сада.
- Сэр Филип, дорогой друг! – из гостиной донесся голос Дженнифер Гаскарт. – Какая честь. Пожалуйста, проходите, присаживайтесь в ваше любимое кресло. Мы его никогда не занимаем и не позволяем кошке пачкать бархат шерстью. Для нас оно священно.
- Мисс Гаскарт, - баронет поклонился от двери. – Я бесконечно рад видеть вас и тронут вашей заботой.
Дженнифер Гаскарт встала с дивана, на котором она размышляла последние два часа, поклонилась и торопливо убрала картонную коробку с изящного резного кресла, поставленного у окна. – Какие новости вы нам привезли? Чем живет Лондон? Что происходит в мире? Мы вас так давно не лицезрели, что я грешным делом подумала, что Бони высадился на побережье и вам пришлось защищать столицу и короля. Ничуть бы этому не удивилась, при нашем то правительстве.
- Избави Бог, - Масгрейв дождался, когда женщины сядут, и опустился в «его» кресло. – В Лондоне матушка посещала доктора и занималась множеством дел. Я не мог уехать в Эденхолл без нее. Тем более, в городе действительно неспокойно. Прискорбно, но не все уверены в победе нашего оружия. Кое-кто считает, что следовало начать переговоры, или скормить Бонапарту Фландрию, дожидаясь русских и австрийцев. Полмиллиона солдат, как они утверждают, выглядят весомее двухсот тысяч.
- В таких вопросах я полагаюсь на мужчин. Мой брат сейчас во Фландрии, в армии, - лицо Дженнифер Гаскарт исказили страх и огорчение. – И самое плохое, сэр Филип, что в суматохе дел, даже будучи в Лондоне и Чарлтон-Парке весной, я ни разу ему не написала и не навестила его в полку. Он не приехал к дорогим крестным Элинор, как ожидалось, а я все откладывала и откладывала. Леди Джулия мне напоминала, да все без толку, я бессовестно развлекалась и бежала от забот о брате. «Хороша сестра», скажете вы. И что еще горше, у нас с братом большая разница в возрасте. Я его воспитывала как своего ребенка, посвятила ему свою молодость. В таких семьях старшие хлопочут о младших, а не наоборот. Элинор тоже ему не написала, но она племянница, а я сестра, заменившая мать. Девушке ее лет это простительно, а мне нет прощения. Вдруг его убьют или покалечат?
- Да, неприятно, - баронет опустил глаза. – Но умоляю, простите себя.
- К слову сказать, Гарри нам тоже не писал, - вступила в беседу Элинор. – И не посетил Чарлтон-Парк, как обещал. Он человек малообщительный, погруженный в свои книги. Тетя говорит, что из-за разницы в возрасте она ему как мать. Стало быть, я должна чувствовать себя его сестрой, а не племянницей, ведь он всего на четыре года меня старше. В детстве, между прочим, так и было. Мы были дружны с дядей, вместе играли. Но теперь я так не чувствую. Он ко мне переменился. Уже несколько лет Гарета интересуют исключительно растения. Посевы, удобрения, поля. Меня он считает легкомысленной, не то, что кузину Кэтрин. Они с кузиной Кэтрин доверяют друг другу и постоянно шепчутся. Уж не знаю, о чем. Ей он действительно как брат, а она ему как сестра. Но кузина Кэтрин всего боится, почти не покидает дом, она не от мира сего. Два сапога пара. Мой опекун, Джон Гаскарт, находил с Гарри общий язык, поддерживал его любовь к сельскому хозяйству, и дядя хотел идти этой стезей, потому что знаний о сельском хозяйстве у него достаточно. Однако, крестный сбил его с пути и вывел на армейское поприще. И ладно бы на то были причины. Согласитесь, люди надевают мундир из-за убеждений или нужды. Чаще из-за нужды. Так вот Гарри не особо нуждался, опекун оставил ему наследство, и убеждений в пользу армии у него не было. Лорд Саффолк увлек дядю байками о службе, расхваливал свой полк и почти заставил совершить глупость. Глупо же идти в армию, когда бушует такая война. Умные люди служат в мирное время. Я говорила вам, в какое пекло он попал во Франции, где-то на юге, в прошлом году. Кто же в этом виноват? Он сам. И не заступайтесь за него из мужской солидарности. Я знаю, что мое мнение близко вам.
- Это так, близко. Но я вижу, что моя беседа с виконтом Лоутером той зимой не прошла мимо вашего внимания, - Масгрейв улыбнулся. - У вас отменный слух, Элинор. Однако, то, что мы тогда обсуждали с Уильямом, было не для женских ушей.
- Я часто говорю ей об этом, - взглянула на племянницу Дженнифер. – Но все, что не для женских ушей, ей любопытно. Элинор, сэра Филипа, несомненно, утомили наши семейные дела.
- Ни в коем случае, - возразил баронет. – Искренне надеюсь, что с вашим братом и дядей ничего дурного не случится. Будем успокаивать себя, что до сражения может и не дойти. Франция истощена войной. В каком полку он сейчас числится?
- В том же, что и прежде. Третий батальон Первого пехотного. Королевские шотландцы, - тихо промолвила Дженнифер. – Лорд Саффолк в нем воевал по молодости в Америке.
- Третий батальон Первого пехотного набрали в Гамильтоне лет десять назад для войны с французами на континенте, - уточнил Масгрейв. – А граф Саффолк, очевидно, воевал в другом батальоне этого полка.
- Пожалуй, вы правы, - кивнула Дженнифер. – Лорд Джон сохранил дружеские отношения с кем-то в Первом полку. Он ходатайствовал за Гарета.
На этом разговор прервался, так как кухарка мисс Гаскарт, Роуз, внесла поднос с чаем и сдобным булочками, купленными в лавке утром. Затем беседа потекла в ином направлении, обсуждали столичную моду, театр, светские слухи. Через полчаса баронет Масгрейв откланялся, и Элинор вышла в прихожую, проводить его на крыльцо.
Стоя в прихожей и взирая на Элинор, сэр Филип в который раз поймал себя на мысли, что желает эту девушку, как никакую другую. Все в ней было прекрасно. Крупные глаза, восхитительные губы, изумительные скулы, безупречный носик, густые темные волосы, фигура богини, соблазнительная девичья грудь. И что особенно важно, из мужчин для нее существовал он один. Элинор ловила каждое его слово, воспринимала его суждения, как Святое Писание. В течение полутора лет, не приложив никаких усилий, за прогулками и беседами, он выпестовал из нее единомышленницу. Жениться на Элинор было бы легко и привлекательно. Но, к сожалению, крайне затруднительно. Семью, детей, нужно содержать, таков долг джентльмена. А есть еще мать, братья. Какое бы приданое не выделили ей тетя и крестные, Масгрейв отлично представлял предел возможности этих людей. Баронету, чей фамильный замок Хартли столетиями лежал в руинах, а дом нуждался даже не в ремонте, а в сносе и постройке заново, требовалось столько денег, сколько граф Саффолк не дал бы не то что за крестницу, но и за родную дочь.
Да, у Элинор достойная родня. Ее крестные отец и мать, кузен и кузина живут в величественном Чарлтон-Парк-Хаусе и имеют связи в обществе. Но политический вес лорда Саффолка невелик, в то время как сэр Филип стремился в политику, к этому его подталкивала честолюбивая мать. В следующем году он намерен был участвовать в выборах. Баронету Масгрейву требовался влиятельный политический союзник, желательно из тори. Влияние лорда Джона Говарда было ничтожно, он виг и не способен помочь. Поэтому Элинор не подходила на роль жены, ни с какой стороны. Но перестать встречаться с девушкой, позволить какому-то мужчине получить ее, Масгрейв был не в силах. Взаимная одержимость притягивала их друг к другу.
- Филип, - выйдя на крыльцо за гостем, Элинор притворила дверь и заговорила приглушенным голосом. – Когда мы увидимся? Завтра?
- Да, - он хотел прикоснуться к ее пальцам, но не стал. За ними, наверняка, наблюдали из соседних окон. – А в субботу приезжает Уильям с друзьями. С ним будут две спутницы, довольно развязные особы. Вряд ли ваша тетушка воспримет положительно знакомство с ними. Будет веселый пикник, как вы любите. Но вам необходимо сопровождение.
- Так уж и необходимо? - спросила Элинор. – Я не могу взять тетю Дженнифер на пикник, где будут «птички» Лоутера. Она терпима, но не безгранично.
- Ваша служанка? – спросил баронет.
- Стара для пикников и все передаст тете, - махнула рукой девушка. – Кто нас увидит, Филип? Перед пикником привезите розы от своей матушки, спрячьте их в коляске и сообщите тете, что везете меня в Эденхолл, выбрать кусты из розария. Я вернусь домой с розами, Дженнифер ничего не заподозрит. А если она как то узнает про пикник, скажем ей, что повстречали Лоутера с его компанией, и посидели с ним немного.
- Вы лучшая ученица Макиавелли, - тихо засмеялся Масгрейв.
- Какой еще Макиавелли? Вы – мой учитель, - она улыбнулась улыбкой заговорщицы, и сэр Филип лишний раз убедился, что отказаться он нее не в его власти.
* * *
16 июня 1815 года
Катр Бра, Фландрия
В шестом часу пополудни у Катр Бра продолжалась битва, но Гарет Гаскарт в ней уже не участвовал.
Вы спросите, что в тот день спасло Пятую дивизию Пиктона и Вторую голландскую от тяжелого поражения? Дело в том, что фельдмаршал Веллингтон, как уже не раз могли убедиться французы в Испании и Португалии, никогда не выкладывал на стол все козыри, экономно расходовал резервы, и его противники часто не догадывались, каким количеством войск он располагает. Так случилось и при Катр Бра. В решающую минуту место потрепанной Пятой дивизии заняла свежая и полнокровная Третья, под командованием ганноверца Карла фон Альтена. Подразделения Третьей дивизии - Пятая бригада Колина Халкетта и ганноверские батальоны, при поддержке пушек, нанесли ощутимый урон легкой кавалерии французов и изрядно пощипали два французских кирасирских полка. Кирасиры, конечно, не были мальчиками для битья и заставили британскую пехоту попотеть, прячась в лесу Боссю от их наскоков. Они даже захватили в неразберихе боя знамя Шестьдесят девятого пехотного полка Чарльза Мориса и на короткое время овладели перекрестком дорог, но резервы маршала Нея таяли, его люди устали. Веллингтон же вслед за Третьей дивизией ввел в бой Первую гвардейскую дивизию, вкупе с брауншвейгцами, и чаша весов склонилась на его сторону, он выиграл время и создал необходимый для удержания позиций численный перевес. В итоге французы откатились назад, уступив лес Боссю союзникам. Потери маршала Нея были около четырех тысяч человек. Союзники потеряли чуть больше, но их потери были в пехоте, а у французов, в основном, в кавалерии. К девятому часу начали сбор раненых и убитых в лесу Боссю, на ферме Жемонкур и у деревни Катр Бра.
- Дик! – помощник хирурга Третьего батальона Первого полка королевских шотландцев, Уильям Финни плохо видел в сумерках. – Прапорщик Блэклин! Ты где?
- Я тут, - отозвался Ричард Блэклин, поднимаясь от тела пехотинца в пяти шагах. – Еще убитый.
- Наш? – вздохнул Финни.
– Нет, с Сорок второго. «Черному дозору» изрядно досталось. Сейчас воткну жердь рядом, - Блэклин отмечал места, где лежат убитые, длинными молодыми побегами, срубленными в лесу Боссю. – Ты не сказал, как там наш лейтенант-полковник.
- На перевязочном. Серьезно ранен. Но старика Колина Кэмпбелла так запросто не укокошишь, - хохотнул Уильям Финни. – Три-четыре недели, и будет орать на нас, как обычно. Командование взял Роберт Макдональд.
- Это я слышал, - кивнул прапорщик. – Бедный парень…
- Ты о прапорщике Кеннеди? – уточнил Финни.
- О нем, - Блэклин держал подмышкой дюжину тонких жердей и раздвигал рожь вокруг себя жердью потолще. – Его папаша, доктор в Инвернессе, отправил сына за славой и медалями, а что получит?
- Славу и медаль наверняка получит, - помощник хирурга почесал затылок. – И могилу сына, который навсегда останется молодым, не будет ни в чем нуждаться, не станет стареть и болеть. Вот бы нам так, Дик. Но так только у Бога.
- Когда сержант его тащил на своем горбу обратно в строй, - голос Блэклина звучал приглушенно. – Покойник, бедняга Кеннеди, так вцепился в древко знамени, что пальцев было не разжать. Мы думали, сержант его не нашел и прихватил кого то другого. Видим, чье то тело на его спине прикрывает сержанта от французских пуль. А потом пригляделись, за телом наше знамя волочится. Прямо чудо. Собственноручно возвращено мертвецом.
Уильям Финни, слушая сослуживца, задумался и чуть не пропустил вытоптанный участок ржаного поля справа, на котором покоилась мертвая лошадь. Под ней обнаружился труп французского кирасира. В стороне от лошади в земле чернела воронка от пушечного ядра, а неподалеку, за ней, лежал человек в мундире Первого полка королевских шотландцев.
- Нашего нашел! – обрадовался помощник хирурга. – Иди сюда, Дик.
Сержант выносит с поля тело прапорщика Кеннеди со знаменем у Катр-Бра
- Бегу, - Ричард Блэклин показался из-за спины Финни, на всякий случай пнул убитого кирасира, обогнул воронку и присел на корточки возле тела однополчанина.
- Кто это? Переверни его, - Финни опустился на колени.
- Гаскарт, - покачал головой прапорщик. – Вроде как живой. Шевелится.
- Жуть, - запричитал помощник хирурга - Вижу сабельный удар на плече, ожоги на животе. Ноги ему посекло от взрыва ядра.
- Дьявольщина, - выругался прапорщик. - Не просто посекло. Глянь, полступни, считай, оторвало. Кто-то его перевязывал. Наложил бандаж, раскидал корпию.
- Гарри! – позвал раненого Финни. – Белоручка! Это я, Уил! Ты меня слышишь, Гарри?
- Он без сознания, - Ричард Блэклин прекратил трясти Гаскарта за уцелевшее плечо. - Крови то сколько. Вон его мушкет валяется. Кажется, разряженный.
- Думаешь, он кирасира прибил? – спросил Финни.
- Вряд ли, - засомневался Дик. – Оба, видно, попали под ядро.
- Пожалуй, - согласился помощник хирурга. – Бросай эти палки. Бери мушкет, и потащили его к обозу.
Сквозь пелену беспамятства Гарет ощутил, что его подняли, вызвав боль в ноге и плече. Дергающую боль, которая пронзала плечо и правую стопу, как копье улана. «Где я?» подумал он, превозмогая боль. «Что это шумит и шелестит? Трава? Я в Чарлтон-Парке? В саду в Фарнборо? Это ферма Хаттон-Холла? Война окончена?» На краю своего разума, в болезненной дреме, Гарет видел знамя батальона во ржи и беловолосую голову, мелькающую рядом со знаменем. Прапорщик Джеймс Грант Кеннеди, пятнадцатилетний знаменосец. Куда и зачем он бежит? Они бегут вместе, но Кеннеди, наверное, знает, куда бежит, а Гарет просто старается не отставать. Еще видение. На красном мундире капитана Бакли кровь совсем не видна. Он лежит в колосьях, словно спит. «Убили капитана! Прямо в сердце!» Этот тонкий, с надрывом голос в голове Гарета, принадлежит Кеннеди. «У капитана трое детей. Как зовут капитанскую жену? Мэри Бакли, в девичестве Хизли. Она не следует за барабаном, потому что на сносях. Разве беременным женщинам позволяется быть в расположении полка? Само собой, не позволяется. Сколько платит король жене капитана, если ее муж погиб? Что можно купить на эти деньги?».
Посмертная медаль капитана Бакли за Катр-Бра (продана на интернет-аукционе)
Следующее видение. В ладони капитана Бакли покоится миниатюра. Темноволосая женщина улыбается капитану с этой миниатюры. «Полюбуйтесь, лейтенант Кларк, доводилось вам встречать такую красавицу?» Гарет выглядывает из-за спин лейтенанта Кларка и капитана Бакли, чтобы тоже полюбоваться на красавицу Мэри. Солнечные блики на лаке мешают рассмотреть миниатюру. «Какое яркое солнце. Такое солнце бывает лишь на юге Франции». Гарет застонал и хотел что-то сказать, но не был уверен, стоит ли оно того. К кому обращаться? Капитан Бакли убит, прямо в сердце, а прапорщик Джеймс Грант Кеннеди затерялся во ржи. Новое видение. «Не стой столбом!» Это, в кошмарном беспамятстве, незнакомый гренадер из «Черного дозора» требует от него действовать. «Я не могу, мне пальцы на ноге оторвало, у меня кровь хлещет!», возмущается во сне Гарет и неожиданно понимает, что гренадеру это известно. Это же он, верзила из «Черного дозора», нашел его в дыму, останавливал ему кровотечение ремнем, вытаскивал корпию из ранца окровавленными руками, а потом занимался своими ранами и надевал на себя французскую кирасу. «Я уронил ранец», ужасается Гарет. «Квартирмейстер Гриффитс будет в ярости. Одно дело, когда ранец прострелили проклятые французы, тут уж ничего не поделаешь, случайность, и совсем другое, когда молодой солдат, растяпа потерял свой ранец на поле. Зачем я взялся проверять ранец? Прострелили и прострелили, тоже мне беда! Надо пошарить вокруг, его еще можно отыскать. Или взять чужой, с покойника из нашего батальона. Только куда деть вещи убитого? Высыпать около тела? Некрасиво, стыдно. Да и ранцы все подписаны. Скажут, что я мародер». Гарет вновь застонал. Кто-то щупал его раненую ногу, а затем вконец обнаглел и принялся тискать левую, изувеченную руку. Гаскарт хотел открыть глаза, залепить негодяю пощечину и отчитать болвана отборными ругательствами, но глаза не открывались, а язык словно присох к небу и не повиновался ему. Но Гарет слышал разговор и вроде бы узнал голос помощника хирурга, Уила Финни. Не весь разговор, а отрывки. Как будто Гарет нырял в воду и глох в воде, а дальше выныривал и мог слышать.
- Рубанули. Сабля или палаш. Лучше чем могло бы быть. Лоскут кожи с мясом оторван, но порез не глубокий, не до кости, - а это уже голос батальонного хирурга, Уильяма Гальерса. – С ногой то похуже. Пальцы он все потерял и часть плюсны, а если гнить начнет…»
Гарет снова во сне на поле у Катр Бра, кругом дым, ухают пушки, трясется земля.
- Это твои пальцы, парень, – гренадер из «Черного дозора» одной ладонью прижимает к его изуродованной стопе корпию, а в другой ладони показывает ему три обрубка с розовыми ногтями. – Еще два висят на коже. Потерпи, я их отрежу. Так удобнее наложить тугую повязку.
Гарет ощущает себя пьяным, выпившим бутылку вина. Голова кружится, и в ней что-то неясно, словно гренадер из «Черного дозора» напихал ему в голову корпию. Он хочет сказать гренадеру слова благодарности, но не может открыть рот. Вот ведь досада, рот есть, а не открывается! Вместо слов благодарности Гарет протягивает здоровую, правую руку, отщипывает от культи своей стопы немного корпии и пытается приложить ее к небольшой ране над ключицей гренадера, что то мычит.
- Спасибо, дружок, но тебе она нужнее. У меня просто легкие ожоги и ссадины, - шепчет гренадер. – Бог бережет. Как же оно взорвалось, это ядро! Ступню прямо пригвоздило осколком. Если бы стоял ближе, быть тебе без ног. Ничего, кожи с избытком. Промоют, обрежут, намажут мазью, стянут пластырем.
Пальцы из ладони солдата падают в колосья. Гарет равнодушно наблюдает, как они падают.
- Назад не пришьешь, - смеется гренадер. – И на память подружке не подаришь. На цепочке не поносишь, и не продашь по пенсу за штуку. Мне пора, Первый полк. Помнишь твой и мой полковой девиз? «Никто не причинит мне вреда безнаказанно». В этом ты не ударил в грязь лицом, молодец. Тот французский кирасир не даст соврать. Я возьму его кирасу. Поношу пока. А утром пожарю в ней себе бекон на завтрак. Ты ляг и затаись, пехота. Вздремни и жди своих.
Пила для ампутации и перчатки армейского хирурга с битвы при Ватерлоо
Bernard:
25.10.24 07:15
» Часть 2 Глава 5
Глава 5«Скучные и докучные»
17 июня 1815 года
Берег реки Лоутер, возле церкви святого Михаила, Пенрит, Уэстморленд, Англия.
В каждом уголке старушки Англии отыщется компания богатой лихой молодежи, с которой предпочитают не конфликтовать окружающие. Каждая такая компания – не партия, не общество, не модное собрание, не денди и не коринфяне, а стая молодых задиристых волчат, соблюдающих правила приличия в той мере, в которой им удобно. Во владениях графа Лонсдейла, такой группой молодежи много лет была компания старшего графского сына, виконта Лоутера. Графа Лонсдейла, «короля угля», лорда-лейтенанта Камберленда и Уэстморленда, кавалера Ордена рыцарей Подвязки и преданного сторонника тори, это вполне устраивало. Таким образом, с помощью сына, он влиял на молодежь, на семьи тори и на тех, у кого не было предпочтений. Баронет Масгрейв, к примеру, заявлял о своем нейтралитете в политике, но все в Уэстморленде знали, что любитель охоты на лис, «красавчик Маззи», неразлучен с виконтом Лоутером и нейтралитет сэра Филипа обманчив.
В прошлые годы, когда виконту не было и двадцати, компания Уильяма Лоутера слыла шумной и разгульной, ее выходки были на устах местного общества. Наглые вертихвостки, которых виконт таскал из Лондона, вызывали у обывателей возмущение. Затем знатная молодежь повзрослела, виконта избрали в парламент, и он стал вести себя осмотрительнее. Попойки прекратились, гулянки и розыгрыши сменились ассамблеями и пикниками. Одним из таких развлечений был пикник на берегу реки Лоутер 17 июня 1815 года, в котором приняли участие восемь человек.
- Как вы считаете, герцог Веллингтон уже надрал уши презренному Бони? – мисс Хэншо, лондонская «штучка», гостья семьи Лонсдейл, разглядывала лежащего на траве виконта Лоутера через свои длинные ресницы. – Новости приходят к нам с таким опозданием.
- Я за военными сводками не слежу. Это забавы стариков и докучных молокососов, - откликнулся виконт. Он разомлел на летнем солнце, расстегнул фрак и обозревал окрестности с усталым лицом.
- У Натана Ротшильда, мисс Хэншо, повсюду представители и вестовые, - пояснил баронет Масгрейв. – Но и их расторопность такова, что сообщения о битве будут в Лондоне не раньше следующего дня.
Мисс Элинор Гаскарт, восседающая на одеяле рядом с сэром Филипом, смерила «птичку» Хэншо ревнивым взором.
- У вас все, кто вам не нравится, скучные и докучные. Вы, наверное, повторяете эти два слова по пятидесяти раз на дню, Уильям, - брат баронета Масгрейва, Кристофер, засмеялся.
- Почему же по пятидесяти, - фыркнул виконт. – Я и до ста порой дохожу. Скучные и докучные мужчины и женщины, Кристофер, чрезвычайно плодовиты. Посему их много, они обожают попадаться мне на пути и поучать меня, требовать то и это. Возьмите, хотя бы, моего отца и его требования ко мне. Он желает, чтобы я отдавал политике всего себя, остепенился, стал таким же скучным и докучным, как он, женился и наплодил ему внуков.
- Никому не позволено называть графа Лонсдейла скучным, - счел необходимым вставить сэр Филип. – Человек, который накоротке с Тернером, Вордсвортом и Саути, посвятивший политике четверть века, не может быть ни скучным, ни докучным.
- Что я слышу? Филип, от такой лести, ты сам скоро станешь скучным и докучным, - раздраженно заметил Уильям Лоутер. – Мисс Гаскарт, как вы терпите этого зануду? Вам давно пора отказать ему от дома.
- Милорд, - Элинор улыбнулась. – Этого никогда не случится.
- Милорд? – с наигранной строгостью произнес виконт. – А куда подевался Лоутер и Уильям? Вы тоже стали скучной, как Филип, Элинор?
- Надеюсь, что нет, - усмехнулась девушка. – И вы не узнаете, что такое по-настоящему скучный человек, пока не познакомитесь с моим дядей Гарри.
- Он образец старого скучного английского дядюшки? – полюбопытствовал виконт. - Его можно выставлять в музее? Вы обязаны нас представить.
- Он младше вас на семь лет, - покачала головой Элинор. - Ровесник сэра Филипа. Его пространные речи о сельском хозяйстве, репе и овцах могут длиться часами.
- Я бывал среди подобных сельских джентльменов, - рассмеялся еще один брат сэра Филипа, шестнадцатилетний Джордж Масгрейв. - Прекратить их нудную болтовню о полях и навозе может только выстрел из пушки.
- Почему же ваш родственник не с нами? – виконт следил за лентами на шляпке мисс Хэншо, которые трепал ветер. – Зачем вы прячете от нас своего замечательного дядю, мисс Гаскарт?
- Он на войне, - пожала плечами Элинор.
- Жаль, - Лоутер отмахнулся от назойливой мухи. – Уважительная причина для отсутствия на нашем пикнике. Но с вас причитается знакомство с дядей, мисс Гаскарт. Нельзя раздразнить аппетит, и не подать блюдо на стол.
- Пора освежиться, - сэр Филипп поднялся на ноги. – Мисс Гаскарт, не откажете в удовольствии? Я готов сопровождать вас к реке.
- Нынче все внимание на мисс Гаскарт, - пожаловалась другая лондонская «штучка», мисс Карпентер. – Вы не находите, Лоутер?
- Не нахожу, - виконт ослабил шейный платок. – Скоро наш скучный Масгрейв вернет ее тете, в эту мрачную башню Хаттон, и все внимание, в том числе мое, будет вашим, мисс Карпентер.
Сэр Филип помог Элинор раскрыть зонтик, и они отправились вниз, к реке. Когда их скрыли от остальных кусты и деревья, Масгрейв обнял девушку за талию и притянул к себе. – Уильям сегодня несносен. У него разногласия с отцом.
- Ворчит, как медведь, - Элинор склонила голову на плечо баронета.
- В Лондоне я думал лишь о тебе, - сэр Филип остановился и поцеловал девушку долгим, страстным поцелуем. Она отвечала ему со всем пылом юности. Когда поцелуй прервался, он поправил шляпку мисс Гаскарт, и они приблизились к воде.
- Филип, в тебе вся моя жизнь, - Элинор с трудом подбирала слова. – Я чувствую, ты жаждешь большего, и хочу того же всей душой, но как мы обретем счастье, если будем таиться, скрывать наши отношения?
- Я пока не могу пойти против матери, - вздохнул баронет. – Она больна, бледна. Мне что, убить мать, поступая наперекор ее воле? Все, что я готов предложить тебе, Элинор – тайная помолвка.
- Ты уверен? – девушка бросила камешек в реку.
- Полностью, - сэр Филип сам себе удивился, насколько твердым был его ответ.
Замок Лоутер
* * *
18 июня 1815 года
Перевязочный пункт между Ватерлоо и Брюсселем, Фландрия.
Гарет опять окунается в сон, события минувшего. В этом сне в Чарлтон-Парк-Хаусе племянница Элинор, запершись с ним в детской, дергает его за рукав и зло шепчет. «Выбрось из головы армию, Гарет. Не будь недотепой. Старик спятил, хоть он и граф. Никакой славы в армии не заслужишь. И почестей тоже. Тебя убьют на войне, какой из тебя солдат? Воинской доблести не существует. Ее сочинили восторженные дурочки в белом муслине. Это внушают простакам и младшим сыновьям, чтобы безропотно шли умирать на другой конец земли, как бараны. Уверенный в себе, исполненный достоинства мужчина на красный мундир не клюнет. Все офицеры в отставке в чине ниже полковника – нищие, а солдаты и подавно. Высокое звание покупается, а с низким званием и жалованье низкое. Граф сражаться не пойдет, хоть он и генерал. И сына своего не пошлет». Гарет смотрит на Элинор и удивляется. «Где она набралась этих взрослых слов и цинизма? От кого? Дженнифер уважает армию, графиня, леди Джулия, тоже так не говорит, она жена военного. Баронет Масгрейв! Или виконт Лоутер, наследник графа Лонсдейла. Старшие сыновья, с которыми она, по мнению леди Кэтрин, свела дружбу. Кто еще мог высказываться подобным образом? Они ее испортят, эти богатые гордецы. Надо оградить Элинор, предостеречь. Она надеется войти в их круг, выйти замуж за баронета Масгрейва. Но подобные ему люди женятся на деньгах или не женятся вовсе. Для него она тоже дурочка в муслине, с той разницей, что восторгается не красным мундиром, а титулом». Гарет мечется на жестких досках то ли койки, то ли повозки, слышит во сне скрип то ли колеса, то ли двери. «Я не хотел служить. Мне нравится жизнь, а не смерть, созидать, а не губить, сельское хозяйство, а не армия. Нравятся растения, пышные огороды, яблони в цвету, как колосится рожь. Мы вытоптали всю рожь у Катр Бра, и сожгли ферму. Кто-то, какой то фламандец, нынче рвет на себе волосы, мы с французами его разорили». Вдали, точно летний гром, грохочут пушки. Сотни пушек. Или это все-таки гром?
- Наши лупят у Ватерлоо, - звучит чей-то хриплый голос. – Или чертов Бонапарт.
- Все равно ему конец, - кто-то удовлетворенно хмыкает. – Мечется, как курица с отрубленной башкой. Не мы его добьем, так пруссаки. А не пруссаки, так русские или австрийцы, которые уже близко. Нет у простого француза врага злее, чем его любимый император. Выгреб из Франции всех мужчин, лошадей, провизию и деньги. Угробил флот. И ради чего? Потешить свою гордость. Пользы никакой, а они голосят «Виват император!» Ну не дурни ли?
- И не говори, - отвечает хрипатый, - Все они, владыки мира сего, во власти сатаны и война для них развлечение. А наш брат расплачивается. Глянь ка на того из Первого полка, Гаскарта. Что он все ерзает? Может, жар?
- Нет у него жара, рана заживает отменно, - на лоб Гарета опустилась чья-то рука. – Во сне мечется. Видения, переживания. Человек в объятиях Морфея. Papaver somniferum. Распоряжение батальонного хирурга. Дабы раненый не обезумел от боли. Боль от таких ран и разной жгучей дряни из аптечного ящика, это тебе не шутки. От боли можно тронуться умом. Устал я, Нед. Третий день на ногах, без отдыха. Турунды, булеты и пелоты, камфора, лауданум. Одна надежда, что сегодня все завершится и завтра начнется другая жизнь. Скучная мирная жизнь. Правда, сперва помучаемся. Недели три будем как в аду, сколько прибудет раненых. Но получим, что нам причитается, и домой, в Англию. Вприпрыжку побежим.
- Мы-то побежим, - посетовал хрипатый. – А этот королевский шотландец отбегался. С культей не побегаешь.
- Тут ты прав, - согласился собеседник. – Без половины ступни будет заметно хромать. Но могло то быть и иначе. Оттяпали бы ногу до колена, случись заражение. Это уже был бы полный инвалид.
- Да уж. Я ран до смерти боюсь, - признался человек с хриплым голосом. – Не чужих, а своих. В детстве от малейшей царапины валился без чувств. От стрельбы меня колотит, как в лихорадке. Поэтому я в обозе, а не там, на поле у Ватерлоо. И знаешь, что я тебе скажу? Люди, которые в кровавой битве побывали и еще будут, особенно тяжко раненые, как этот пехотинец, уже не смогут жить хорошо, радоваться простым радостям, наслаждаться покоем. Они – надломленные люди. Как ветка на дереве. Листья висят, а она засыхает. Смекаешь?
- Все мы тут надломленные люди, - ответил тот, что стоял над Гаретом. – Даже те, кто не был в битве и не ранен. Это жернова войны. Одним они ноги и хребты перемалывают, а другим душу. И неизвестно, что проще, в человека из мушкета палить, от боли корчиться, или раненого держать, как мы, пока хирург ему руку отпиливает.
* * *
20 июня 1815 года
Пенрит, Уэстморленд, Англия.
Элинор дрожала, как осиновый лист. Тайная помолвка, на которую она согласилась до свадьбы, была делом скандальным, при огласке угрожающим потерей репутации. Но теперь настал час исполнить еще худшее. То, что она обещала Филипу, близость без брака. Было о чем поволноваться, и девушка волновалась. Они с Филипом условились, что коль скоро она забеременеет, он поставит мать перед фактом и она, в ожидании внука или внучки, смягчится, даст свое благословение. Баронет горячо ее в этом убеждал на прогулке в компании тети, и мисс Гаскарт бездумно кивала, моля деву Марию, чтобы Дженнифер не услышала их беседу. Но в благословение леди Масгрейв Элинор не верила. Ее утешало то, что Филип совершеннолетний, не под опекой, властен над собой, и вправе жениться без благословения матери.
Послеполуденная жара не ослабевала, было безветренно, над крышами струился раскаленный воздух. Мисс Гаскарт спешно обогнула церковь Сент-Эндрю и выпорхнула на городскую площадь. Узкий переулок в углу площади затягивал ее в водоворот событий, последствий которых она не предугадывала и страшилась. Низкий двухэтажный дом из розового камня, обычного для Пенрита, выглядел угрюмо, почти зловеще. Девушка толкнула дверь с облупившейся синей краской, проникла внутрь и заперла засов. Темная лестница вела наверх. Элинор шагнула на скрипучие ступени.
Баронет Масгрейв предупредительно занавесил окна и расправил постель. Свечу он не зажег, и в комнате было мрачно.
- Добралась без приключений? – спросил он, различив фигуру мисс Гаскарт на пороге.
- Да, - сказала она уныло, с сомнением. – Все приключения впереди.
- Не ершись, - сэр Филип запустил руку в карман и извлек из него что-то блестящее. – Это серебряное кольцо с гранатом моей бабушки. Семейная ценность. Оно твое.
- Филип, - девушка укоризненно покачала головой. – Я же не смогу его носить.
- Пока не сможешь, - признал он. – Но когда-нибудь все драгоценности Масгрейвов будут в твоей шкатулке, любовь моя.
- Правда? – она все еще сомневалась. – Главное, чтобы эта шкатулка стояла в спальне Эденхолла, а не в башне Хаттон.
- Так и случится, глупышка, - баронет обнял ее за плечи. – Я подыскиваю состоятельную невесту для брата Кристофера. Отпишу ему пятую часть имения, приобретения деда, и дом в городе, а он вложит половину приданого в Эденхолл. Для него это не выгодно, но Кристофер мне не откажет, он послушный брат. Право породниться с древним родом Масгревов, знаешь ли, стоит недешево.
- Ты ему что-то открыл? – испугалась мисс Гаскарт.
- Нет, я же не дурак, - сэр Филип пылко целовал лицо и шею Элинор. – Боже, я погибаю от любви к тебе. Сгораю, как мотылек в пламени свечи.
- Я тоже, - девушка отвечала на поцелуи со страстью, но напор возлюбленного был, по ее ощущениям, чрезмерным. – Не горячись, Филип. Я вся твоя, времени достаточно.
- Я неспособен ждать ни минуты, - он повернул ее спиной к себе и, продолжая целовать за ушком, расстегивал платье. – Ты чудо, настоящее чудо!
- И ты, - Элинор помогала ему раздевать себя. – Ты моя жизнь.
Когда Филип вошел в нее, она испытала сильную боль. Возможно, так и должно быть, а может он действовал излишне энергично. Вернее было второе, потому что ласки и поцелуи прекратились, и все закончилось стремительно. Разрушив девственность Элинор, он не остановился, а наоборот, ускорился, принялся наносить ее лону удар за ударом, и эти удары были весьма болезненные, она едва не кричала, но терпела. Излившись в нее, баронет повалился рядом без сил и тяжело задышал. Какое то время они лежали молча, потом Элинор приподнялась, поцеловала его в висок и вымолвила. – Ты доволен, мой хороший?
- Да, - он блаженно улыбнулся. – А ты?
- Очень довольна, - солгала она.
- Сегодня мне лучше тебя больше не трогать, - Масгрейв запечатлел поцелуй на алых губах любовницы. – Такое воздержание будет пыткой, но я справлюсь.
- Тебе недолго бороться с собой, - Элинор гладила его по разгоряченной щеке. – Я не могу отлучиться до вечера. Тетя наивна, но не настолько.
- А у нее было это хоть раз в жизни? – усмехнулся баронет.
Как ты смеешь спрашивать? – она в шутку стукнула его кулачком по ключице. – Бесстыдник.
- Прости, - он схватил ее ладонь и стал целовать пальчик за пальчиком. – Ты чувствуешь себя героиней романов, которые читаешь, милая?
- Да, - вздохнула Элинор. – Но не все романы заканчиваются благополучно.
- Наш роман закончится отлично, - Масгрейв уложил ее себе на грудь. – Точнее, он не закончится до самой смерти.
* * *
11 июля 1815 года
Чарлтон-Парк-Хаус, Англия.
Чарлтон-Парк-Хаус
Охотничьи угодья в Чарлтон-Парке не шли ни в какое сравнение с таковыми в Хокем-Холле, у сэра Томаса Кока. Поместье графа Саффолка – сплошные луга, пастбища, а Брейдонский лес обилием дичи не славится. Да и назвать лорда Джона Говарда заядлым охотником не поворачивался язык. Генерал, вдоволь наохотившийся на людей за годы службы, под старость был человеком миролюбивым, жалостливым к животным и птицам, не склонным грешить без пущей надобности. Если он и ходил на куропатку, тетерева или зайца, то делал это по приглашению соседей, сам палил из мушкета редко и неизменно промахивался. Отпраздновав же семидесятилетие, граф и вовсе перестал охотиться, но мог при этом прогуляться с ружьем, пострелять по мишени для тренировки зрения. С двадцатых чисел июня, после битвы у Ватерлоо, он с нетерпением ждал новостей о Гарете Гаскарте и за две недели написал в Лондон пять писем, стремясь выяснить о нем хоть что-нибудь. Первый пехотный полк находился во Франции, огромное количество раненых хлынуло в Англию из Голландии и Бельгии, известий о Белоручке не было. 11 июля 1815 года, придя с ближнего луга, где у генерала Говарда была мишень для стрельбы, он тотчас приметил в холле дочь Кэтрин.
- Батюшка, вам письмо от Леонарда Морс-Купера, - по щекам старый девы, леди Кэтрин, текли слезы. – Мне страшно. Матушка увидела конверт и чуть не рухнула без чувств.
- Ясно, - лорд Говард повелительно вытянул руку. – Дай мне письмо.
На столике у канапе лежал единственный конверт. Леди Кэтрин подняла его и положила на ладонь отца. Он быстрым движением сорвал печать, достал и надел пенсне, развернул лист и принялся читать.
- Батюшка, не молчите, ради Бога, - взмолилась Кэтрин Говард. – Он убит? Наш Гарет погиб?
- Нет, - отрезал граф и прикрыл веки. – Ранен. Тяжело ранен, дорогая. Возле него взорвалось ядро. Его ранило осколками, оторвало ступню, пострадала и рука. Перед Ватерлоо его батальон воевал под Брюсселем. На них налетела кавалерия, по ним били из пушек. Гарет кинулся спасать знамя и попал под пушечный огонь. Он потерял много крови, а на следующий день была большая битва, потом хаос. О тех, кто был на перевязочном пункте и в лазарете в Брюсселе, долго не сообщали.
- Где он, батюшка? - застонала леди Кэтрин. – Не томите.
- В Лондоне, как и многие раненые. Морс-Купер во Франции, через сослуживца, получил письмо от Гарета из госпиталя Сент-Джордж. Но в письме он упомянул, что его переводят в Челси. Ему нечем платить за лечение. Их с Дженнифер поверенный выделил всего двадцать фунтов, - лорд Говард отдал письмо дочери. – Почему Гарет не написал мне, негодный мальчишка? Намеревался уехать в Пенрит, не повидавшись с нами, и уже уехал бы, будь у него деньги. Что это за трюки? Я места себе не нахожу от беспокойства, а он собрался в Пенрит. Мы ему родня или нет?
- Ему, наверное, было стыдно, что его ранили до битвы, - предположила Кэтрин Говард, читая письмо. – Он не любит вас огорчать, батюшка. Вдруг вы расстроились бы, что он не участвовал в сражении у Ватерлоо.
- А в чем же он участвовал, тысяча чертей? - закричал в ярости лорд Джон. – В трактирной драке, что ли? Я генерал, а не сопливая девочка. Мне не нужно втолковывать, что такое война. Не мешало бы надрать ему уши! Беги к матери, скажи ей, что он жив. А то она помрет от тревоги. И ни слова о ноге. Осколки, царапины, ничего серьезного. Я выпью в библиотеке и поднимусь. Мне надо выпить чуток, клянусь Богом.
- Да, разумеется, - леди Кэтрин вытирала слезы платком. – Спешу, батюшка.
Кэтрин Говард, с резвостью, необычной для тридцатипятилетней женщины, взбежала вверх по лестнице и скрылась в будуаре леди Джулии. Граф Саффолк на мгновение зажмурился, оперся на столик, чтобы не упасть и потер пальцами висок. Все то, что он говорил Белоручке о военной карьере, показалось ему сейчас нелепой стариковской блажью. Генерал терзался виной и проклинал тот день, когда отвез внучатого племянника жены в Лондон для службы в армии. Но мысли уже роились в его голове. Что случилось, то случилось. Хорошо, что Морс-Купер догадался написать ему. Предстояло найти Гарета в столице, привезти его в Чарлтон-Парк-Хаус, известить Дженнифер и Элинор, пригласить лучших докторов.
* * *
17 июля 1815 года
Башня Хаттон, Пенрит, Уэстморленд, Англия
С двадцатого июня 1815 года Элинор Гаскарт двенадцать раз посещала дом в переулке у городской площади, принадлежащий одному из друзей баронета Масгрейва. Каждый такой визит начинался с акта плотской любви и им же обычно заканчивался, посему, мисс Гаскарт уже не трепетала перед грехом прелюбодеяния, он стал ей привычен.
Мужчина, случается, страстно жаждет женщину, но насытив эту жажду, остывает и прекращает связь. Сэр Филип Масгрейв был не из таких мужчин. По крайней мере, в отношении мисс Гаскарт. Не нуждайся он в деньгах, богатом приданом, баронет, может статься, и женился бы сгоряча на своей юной любовнице, хотя бы потому, что за четыре недели близости он к ней не охладел. Для него это был значительный срок, своего рода наваждение, одержимость. Филип Масгрейв, будучи человеком расчетливым, умным и в большинстве ситуаций хладнокровным, признавал собственную зависимость от Элинор. Ему нравился ее характер, образ мыслей, темперамент и то обожание, которое она к нему питала. «Крепкий задел для брака и семейного счастья», скажете вы. Да, подлинно так. Но правда была в том, что баронет не мог разочаровать мать, удовольствоваться малым приданым, отложить перестройку Эденхолла и жить в бедности с женой из худородных Гаскартов. Да и зачем? Девушка и так, без брака, давала ему все, что он хотел, и наивно верила, что ее беременность что-то изменит.
А что же мисс Гаскарт? В детстве, воспитывая Гарета и Элинор, их опекун, викарий Джон Гаскарт, в своих нравоучениях, неоднократно употреблял выражения «развратная жизнь» и «пойти по пути разврата». Будучи ребенком, Элинор не понимала слова «разврат» и недоумевала, что это за жизнь и путь. Она стеснялась спросить об этом опекуна и тетю, а дядя Гарет ее не просветил, потому что и сам не догадывался, о чем велась речь. Со временем Элинор узнала, что такое разврат, когда подслушала под дверью свежую сплетню от Роуз, что сын книготорговца из Пенрита, ужасный развратник, заголялся на сеновале с безмозглой развратницей, дочерью жестянщика, и наградил ее ребенком. Дабы не жениться, хитрый развратник улизнул в Йорк, но жестянщик, не будь тупицей, поймал соблазнителя и заставил того сделать из его дочки честную женщину. Для Элинор в тот день открылась истина о том, что у развратной жизни бывают обременительные последствия, но с пути разврата можно свернуть в счастливое замужество, если у тебя есть заступник.
Однако, сама ступив на путь разврата исключительно для того, чтобы стать честной женщиной и женой баронета Масгрейва, Элинор не обнаружила в совокуплении ничего привлекательного. Само собой, секретные встречи с Филипом в доме у площади будоражили кровь, сулили возможность видеться с любимым. Перед соитием он мог ее приласкать, одарить комплиментом или каким-нибудь недорогим украшением. Это радовало. Они иногда беседовали, смеялись, планировали будущую жизнь и свадьбу, что очень воодушевляло Элинор. Но близость девушка выносила с трудом, поскольку возлюбленный мало заботился об ее удовольствии, буквально подминал любовницу под себя, бывал резок, тороплив, а то и груб. Он как будто хотел подчинить или наказать ее, его сильные движения были болезненными, не позволяли ей получить наслаждение. Она даже как то попеняла ему на это, и он поклялся стать мягче, нежнее, но клятву не сдержал. Из этого мисс Гаскарт извлекла урок. Очевидно, супружеские обязанности называются обязанностями неспроста, для женщин в них нет ничего приятного. Что ж, у замужества, как и у всего, есть своя цена. Придется платить эту цену. Оставалось только побыстрее забеременеть.
Этого Элинор надеялась достичь с помощью книг. Викарий Джон Гаскарт на старости лет, незадолго до смерти, увлекался медициной и это увлечение, ранее представлявшееся девушке бесплодным, в кои то веки принесло пользу. Уразумев, что беременность откроет ей дорогу к браку, мисс Гаскарт стала наведываться в кабинет покойного, тайком от тети штудировать главы книг по медицине, касающиеся признаков graviditas, вынашивания ребенка и родов. Десятки томов на латыни она отринула, домашние лечебники на английском ей тоже не помогли. А вот в «Мемуарах Лондонского медицинского общества, учрежденного в 1773 году», «Эссе о нарушении общих правил и борьбе с предрассудками, препятствующими достижениям в области деторождения» и «Священной эмбриологии», нашлось немало важных сведений. Изучив эти сведения, Элинор стала неплохо разбираться в женской природе, болезнях и интересующей ее теме. Она даже поглядывала на загадочный шкафчик с ящичками, так называемый кабинет Materia medica, в коем Джон Гаскарт хранил галеники, минералы, сушеные растения и микстуры. Этот ящик, как хвалился викарий, был ничем не хуже аптечки доктора Джона Бёрджеса, но что из его содержимого могло бы поспособствовать беременности, Элинор не знала и благоразумно решила ничего пока не пробовать.
- Герба танацети, вроде так, - мисс Гаскарт в одиночестве сидела за столом в кабинете и перебирала рецепты опекуна в поисках чего-то действенного для зачатия. – Дикая рябина. Ее в округе в избытке. Лечит гниение, умерщвляет глисты, избавляет от слабости, утишает кишечные ветры, спомоществует течению месячных кровей у женщин и облегчает беременность. Что значит облегчает? Облегчает страдания беременных? Или помогает зачать? И не полюбопытствуешь ни у кого.
Элинор водрузила фолиант с рецептами на полку стеллажа и взяла с него записи Гарета о сельском хозяйстве и прочем, которые подчас читала для развлечения. Почерк у дяди был разборчивей, чем у викария. – «Породы овец Бордер Лестер и саутдаунская столь неприхотливы, что выживут даже на скудных, вересковых пастбищах. Саффолкская черномордая порода – мясная, но ей потребны обильные корма». Господи, чем у него забита голова!
Она пролистала вперед и отыскала забавное место. – «По мнению Джона до христианства и язычества люди обитали в пещерах. В минувшем веке он копался в таких пещерах во Франции и привез оттуда человеческие кости, каменные инструменты, зарисовки настенных росписей с изображениями животных. Меня занимало то, каких зверей эти пещерные жители приручали, но об этом Джон ничего не сообщил. Зато он изложил свое виденье того, каким было их общество. По словам Джона, в нем было пять основных ролей, обусловленных навыками человека. Первая роль – охотник и добытчик ресурсов, ловкий и сильный, как правило, мужчина. Вторая роль – мать-хозяйка. Она заботится о пище, детях, припасах, удобствах. Третья роль – ремесленник. Он мог быть как мужчиной, так и женщиной, но в силу физических недостатков, болезней или трусости выделывал шкуры, изготавливал орудия, служил охранником пещеры. Четвертая роль – люди творческого ремесла, слабые для охоты и неловкие в работе, но умеющие развлекать остальных, в том числе рисунками на стенах, танцами и всем таким, для выживания ненужным, но веселым. За это им кидали кусок мяса добытчики. Последняя, пятая роль – шаманы и вожди. Эти ленивей, лживей и бессовестней всех, но имеют либо хорошо подвешенный язык, либо крепкие кулаки, обеспечивающие им власть над другими. Джон убеждал меня, что общество с тех пор переродилось, и роли усложнились, но по мне так иных ролей не появилось, все по-прежнему».
Элинор задумалась, перечитала страницу и улыбнулась. Какую же роль Гарет примеряет на себя? Уж точно не роль охотника.
Дверь в кабинет открылась и в комнату шагнула бледная, взволнованная Дженнифер. – Пришло письмо из Чарлтон-Парка, Нелли.
- Да? – Элинор посмотрела на тетю и отложила тетрадь. – Что стряслось?
- Гарет, - руки мисс Гаскарт дрожали, в ее глазах была мука. – Лорд Джон едет в Лондон за Гаретом. Ему повредило ногу ядром.
- Что? – Элинор вскочила, чуть не опрокинув кресло. – Как это? Что ты такое говоришь?
- То и говорю, - Дженнифер швырнула на стол злосчастное письмо. – Его ранили, а он лежит в госпитале и никому не сообщает об этом. Говардам написал тот рядовой, Леонард Морс-Купер, с родными которого мы познакомились в Саутгемптоне. Он утверждает, что Гарету оторвало ступню.
- Господи, - Элинор схватила письмо и пробежала его взглядом. – Боже мой. Что нам делать?
- Я еду в Чарлтон-Парк-Хаус нынче же, - твердо ответила Дженнифер. – Ты со мной?
- Нынче же? – девушку захлестнула паника. Если она забеременела и уедет из Пенрита, как Филип женится на ней? Как сообщить ему об этом? Не будет ли он против ее поспешного отъезда? Не угаснет ли его любовь при долгой разлуке?
- Крайний срок завтра, - Дженнифер спрятала лицо в ладонях. – Почему я не воспрепятствовала лорду Джону, когда он склонял брата пойти в армию? Я могла настоять, предостеречь. Какая же я старшая сестра?
- Не укоряй себя, - Элинор тяжело опустилась в кресло. – И прости меня. Я не поеду. Не могу поехать.
- Как не поедешь? – мисс Гаскарт взирала на племянницу с изумлением. – Ты не поняла? Гарет серьезно ранен.
- Я поняла, - девушка отвернулась в окну. – Но не поеду. Не заставляй меня. Быть может, позже, не сейчас, я присоединюсь к тебе. То есть к вам.
- Ясно, - в голосе Дженнифер звучало осуждение. – Масгрейв и твои тщетные мечты. Ты променяла нас на него. Это продолжается полтора года, Элинор. Он не возьмет тебя в жены. Даже я, глупая старая дева, это вижу.
- Нет, не видишь, - губы племянницы упрямо сжались. – И не знаешь. Ты не любила так, как я. И никто из мужчин не любил тебя так, как он меня любит. Мне нельзя отступить, это немыслимо.
- Ладно. Делай, как решила, - тетя вздохнула. – Ты меня разочаровала, Нелли. На рассвете я уезжаю. У тебя еще есть вечер и ночь, чтобы опомниться.
Дженнифер Гаскарт протянула руку, бесцеремонно выдернула письмо леди Джулии Говард из пальцев Элинор, вышла в коридор и захлопнула дверь.
Bernard:
26.10.24 00:13
» Часть 2 Глава 6
Глава 6«Надломленный»
29 июля 1815 года
Чарлтон-Парк-Хаус, Уилтшир, Англия
Большинство людей дорожит своим здоровьем, но редко кому удается узнать его истинную цену в деньгах. Гарет Гаскарт узнал эту цену по увольнению со службы. Ему выплатили годовое жалованье до июля 1816 года, шесть фунтов, компенсацию за потерю ступни, пятнадцать фунтов, и призовые деньги за общую добычу на войне, два фунта, десять шиллингов и четыре пенса. Двадцать три с половиной фунта. Ничтожная сумма для калеки, собиравшегося стать управляющим и потратившего на лечение в Лондоне без малого двенадцать фунтов за месяц. Два фунта требовалось на поездку в дилижансе в Пенрит. На новую, счастливую жизнь оставалось девять фунтов.
Но в Пенрит Гарет не поехал. «Дедушка» Джон нашел его в столице, выбранил за то, что не извещал о себе, уладил все вопросы с поверенным Гаскартов, договорился с башмачником, делающим обувь для культей, подручным мастера Джеймса Поттса, и они укатили в Чарлтон-Парк-Хаус в комфортной графской карете.
сертификат на выплату призовых и компенсация за увечье участникам войны с Францией
Из раненых под Катр Бра и Ватерлоо с ампутациями ног Белоручка был, если можно так выразиться, самым везучим и по величине утраты, и по состоянию. Половина несчастных с подобными ранами умирала в жутких мучениях от нагноений, горячки и боли, а еще четверть была слишком плоха для путешествия в Англию и месяц спустя. Батальонный хирург Уильям Гальерс в первую же ночь после боя удалил Гарету обломки плюсневых костей до плюсны, а вместе с ними обрывки мышц и сухожилий. Он перевязал кровоточащие сосуды, вычистил рану, укрыл ее кожным лоскутом. В лазарете Гарет старался чаще менять повязки, часами держал рану открытой, увлажнял края мазями. Отек уцелевшей половины стопы спал через неделю, боль стихла быстро, и Гарет встал на костыли. Едва он сделал это, его отправили через Ла-Манш, чтобы разгрузить лазарет. Как заметил Уильям Гальерс, важно научиться пользоваться костылями по возможности раньше, поскольку залежавшиеся и засидевшиеся увечные теряют способность ходить из-за того, что их суставы костенеют, мышцы слабнут, а умение стоять утрачивается. Белоручка легко освоил костыли, хоть они и натирали ему подмышки. К четвертой неделе рана затянулась, образовался рубец и Гарет смог опереться на правую пятку.
Доктор Клифт, лечивший рядового Гаскарта в Лондоне, не разрешил ему давать нагрузку на культю до шестидесятого дня. Но Гарет к этому и не стремился. В его душе произошел надлом. Юноша стал апатичным, еще более молчаливым, чем прежде. Он ухаживал за раной, потому что ему приказали ухаживать, иногда помогал соседям по комнате, ничем не занимался, не читал, не играл в карты, никому не писал, не подходил к окну. Выполняя упражнения для рук, ног и спины, он ни о чем не думал, а просто считал движения, когда же прекращал гимнастику, лежал на кровати и пялился в потолок. Белоручка целыми днями спал и при этом не видел снов. Планы на будущее, которые он часто строил до битвы у Катр Бра, его больше не увлекали, а денежные затруднения семьи не волновали. Гарет ощущал себя тенью того человека, который ринулся в отчаянную атаку на ржаном поле у фермы Жемонкур. Как будто он не выжил, а погиб вместе с капитаном Бакли, прапорщиком Кеннеди и десятками других сослуживцев из третьего батальона Первого пехотного полка. Выслушивая упреки генерала Говарда в первый день его посещения, Белоручка не возражал и не оправдывался. Он сидел, грустно улыбался и со всем соглашался.
По возвращении в Чарлтон-Парк-Хаус Гарет оставался безволен и вял, словно настойка опия, которой его пичкали в Бельгии, до сих пор действовала. Вокруг него хлопотали леди Джулия, леди Кэтрин, леди Элизабет, слуги и горничные, огромный лакей, выносивший юношу во двор, а потом и сестра Дженнифер. Но это Белоручку не трогало, он благодарил всех за заботу шепотом, безучастно и даже не обратил внимания на отсутствие в поместье племянницы Элинор. На просьбы поведать о том, что с ним случилось, Гарет отвечал скупо, равнодушно. Монотонно излагал сухие факты, даты, события того рокового дня, имена убитых, раненых и покалеченных при Катр Бра и Ватерлоо. Письмо о нем графу от Леона Морс-Купера он бегло просмотрел и не стал комментировать. Беспокойство о его здоровье Сары Морс-Купер, которая в своем послании известила графиню Саффолк о желании приехать с матерью в Чарлтон-Парк-Хаус к раненому, Белоручка проигнорировал, и леди Джулия собиралась отказать девушке в визите по причине плохого самочувствия внучатого племянника.
Двадцать девятого июля было прохладно. Гарет Гаскарт полулежал в мягком кресле посреди огорода, поместив культю ноги на низкую табуретку. Ветер колыхал листья гороха и ботву свеклы, мимо пролетали мухи, справа жужжал комар.
- Я прошу тебя подумать о продаже башни Хаттон графу Лонсдейлу, дорогой, - сестра стояла у него за спиной и наблюдала за облаками на небе. – Он трижды предлагал мне купить у нас башню вдобавок к Хаттон-холлу и Хаттон-коттеджу.
- Где же ты будешь жить, если мы окончательно продадим Хаттон? - в голосе Белоручке не прозвучало ни удивления, ни сомнения.
- Здесь, - Дженнифер указала на дом. - Тому и Лиззи нужна помощница, чтобы управляться с детьми.
- Дело в деньгах? - пожал плечами Гарет. - У нас еще есть кое-какие деньги.
- Дело в баронете Масгрейве, Гарри, - сестра кусала губы. - Он вьется вокруг Элинор как стервятник вокруг добычи. А я, круглая дура, поощряла их знакомство. Он был таким вежливым, предупредительным, обаятельным, настоящий герой романа. Мне мнилась свадьба, зависть пенритских кумушек, как он оденет ее в шелка. Но у сэра Филипа, похоже, не свадьба на уме.
- А ты не слишком торопишься, Дженни? - на лице Белоручки не промелькнуло никаких эмоций. – Вдруг он намерен узнать ее поближе, и не спешит с предложением?
- Неужели? - съязвила мисс Гаскарт. – Я опасаюсь, что он уже узнал ее ближе, чем мы хотели бы. Она рылась в бумагах Джона, книгах по медицине, женским болезням и беременности. С чего бы это? Роуз определила по пыли на полках, что за книги брала Нелли. Ты знаешь, где она сейчас?
- Где? - Гарет чертил круги на земле длинным прутиком.
- Вчера я упоминала об этом, но ты не слушал, - вздохнула Дженнифер. - В Твикенхэме, в окрестностях Лондона. Ее пригласила к себе погостить дальняя родственница виконта Лоутера. Элинор отправилась через всю страну со служанкой виконта, в экипаже его семьи, не спросив позволения ни у меня, ни у тебя, ни у крестных. Улизнула из Пенрита на другой день после меня. Слава Богу, она удосужилась сообщить мне об этой своей эскападе письмом и прислала адрес. Но ее писанина – сплошные ухищрения. Дескать, кузина Лоутера возьмет ее под крыло, подарит свои старые платья, будет водить на чаепития и вечера в приличные дома, чтобы эта дурочка ухватила выгодную партию. Я-то знаю, о ком она грезит, кто для нее выгодная партия! Ей шестнадцать лет, Гарри! Бабушка Джулия рассчитывала представить ее обществу как свою крестницу, но не в шестнадцать же! Вообрази, как она рассвирепеет.
- Я поеду в Лондон и заберу Элинор в Чарлтон-Парк, - нахмурился Белоручка.
- На костылях? – воскликнула мисс Гаскарт. – Лоутер и Масгрейв тебе не по зубам, Гарри. Предоставь это дело ее крестному. Графу удобнее объясняться с виконтом и баронетом.
- Удобнее чем мне, незнатному калеке, - спокойно произнес Гарет. – Так зачем тебе я? Дедушке Джону и Тому недосуг этим заниматься?
- Ты в нашей маленькой семье – единственный мужчина, Гарри, - сестра присела на корточки возле брата, склонила голову ему на колени. – Я пока не посвятила Говардов в эти обстоятельства, какую выходку совершила Элинор. Мне следует поговорить с леди Джулией, а ты поговори с лордом Джоном. Его заслуги и лета уберегут от ссоры, дуэли и дурного обращения. Тома не стоит в это втягивать, мало ли какой скандал обнаружится. Напиши письмо для Нелли. Строгое письмо. Ты редко бываешь строгим, особенно с ней. Она поймет из сурового письма, что поступила опрометчиво. С таким письмом лорду Говарду будет сподручнее беседовать с Элинор и виконтом Лоутером. И будь любезен, черкни пару строк мисс Саре Морс-Купер. Она очень переживает за тебя, мой хороший. Мисс Сара – достойная девушка, и по моим впечатлениям ты ей небезразличен. Она не красавица и с бельмом, но такая приветливая, чистосердечная. И не бедная, заметь. Прояви доброту, не обижай сестру друга.
- Конечно, Дженни, - Гарет гладил сестру по волосам. – Я сделаю, как ты хочешь.
- Тебе больно, Гарри? – Дженнифер осторожно потрогала его правую лодыжку.
- Нет, я даже могу пройти дюжину шагов без костылей, - Белоручка отрицательно покачал головой. – Но порой мне чудится, что пальцы на месте. Для чего люди воюют, Дженни? Разве нельзя жить, не убивая, и не уродуя друг друга, вот как эти корнеплоды свеклы, на одном огороде, в одной гряде, бок к боку?
- Это все Бонапарт, проклятый выскочка, - сестра поднялась на ноги. – Если даже такой миролюбивый и незлобный человек как ты, Гарри, очутился на войне, значит, война была неизбежна.
Белоручка не ответил. Его взгляд снова потух, плечи ссутулились, голова поникла.
* * *
14 августа 1815 года
Твикенхэм-Коммон, предместье Лондона, Англия
Твикенхэм-коммон
Элинор Гаскарт осознавала, что ее поведение непохвально, а то и возмутительно, но на карту было поставлено чересчур много, чтобы отступить от намеченной цели. Для юной девушки, если она дорожит репутацией, обитать без согласия родных в съемном доме на окраинах Лондона в компании дальней родственницы лорда Лоутера, некой мисс Люси Мод из Алверторпа, было, по меньшей мере, легкомысленно.
Ветхий, с прохудившейся крышей, нуждающийся в срочном ремонте особняк с красноречивым названием Фолли-Хаус, что значит дом Безрассудства, стоял на отшибе Твикенхэм-Коммон, а его обитательница, сорокалетняя дама мисс Мод, была образцом эксцентричности и закрывала глаза буквально на все. Из беседы с Люси Мод Элинор выяснила, что та в былые годы играла в театре второстепенные роли и водила дружбу со скандальной Дороти Джордан, актрисой, любовницей младшего королевского сына, герцога Кларенса, родившей от него десять внебрачных детей. Дороти Джордан была соседкой мисс Мод по Твикенхэму и долго жила рядом, в гораздо более презентабельном Гиффорд Лодж, со своим выводком незаконнорожденных отпрысков, но некоторое время назад ее разорил зять, набрав долгов на имя тещи, и та продала имение.
Мисс Мод с первого взгляда оценила красоту мисс Гаскарт и через четверть часа знакомства заявила девушке, что ей предначертано блистать на сцене. Это обескуражило Элинор, при том, что ее трудно было чем-либо обескуражить. Показывая мисс Гаскарт дом, Люси щебетала о новых фасонах платьев, театральных премьерах и некоем Томасе Моде, превосходном хозяйственнике из Алверторпа, служившем в «лучшую из эпох» судовым врачом и писавшем восхитительные вещи о всякой всячине «безупречным английским языком». С его кончиной, как уверяла мисс Мод, свет мира померк, и она начала влачить жалкое существование. Кем приходился Люси Мод этот Томас Мод, Элинор предпочла не спрашивать, дабы не вызвать у женщины очередной приступ болтливости.
На второй день пребывания мисс Гаскарт в лондонском предместье ее навестил Филип и, без церемоний, предложил девушке уединиться в спальне. Она не осмелилась ему отказать, и изголодавшийся по любви баронет полтора часа терзал девичье тело с какой-то безумной страстью. Элинор, будучи не в силах дальше терпеть, пропищала, что испытывает боль. Он убавил пыл, но в завершении не удержался и опять сделал ей больно.
С этого визита сэр Филипп приходил ежедневно, утолял свою похоть и сразу ретировался. На просьбы мисс Гаскарт посидеть с ней, поделиться новостями, поговорить о свадьбе, баронет отговаривался хворями матери, вынужденной обивать пороги столичных докторов и таскающей его к ним как сопровождающего.
В пятницу, правда, он заявился с Лоутером и Элинор облегченно вздохнула. Плотские утехи в присутствии виконта были невозможны, и час пролетел за веселой беседой и шутками. Лорд Уильям довел мисс Мод до колик в животе смешными анекдотами, а потом вручил Элинор приглашение посетить литературный вечер и ужин в арендуемом его отцом поместье неподалеку, тут же, в Твикенхэме. По словам Лоутера, ожидалось нечто грандиозное и изысканное в обществе приятных, остроумных и состоятельных, но не скучных и не докучных людей. У девушки, добавил напоследок виконт, будет шанс покорить сердце какого-нибудь богатого ротозея и выскочить за него замуж к обоюдному удовольствию. Баронет стал протестовать, но лорд Уильям смерил его хмурым взором и проворчал, что некоторым докучным собственникам не пристало упрямиться и пора бы дать право очаровательной молодой женщине устроить свою жизнь.
Но сюрпризы на этом не закончились. Виконт позвал Элинор и мисс Мод на прогулку в его ландо. Сперва, он думал покружить по окрестностям, но затем погнал лошадей в Лондон и отвез дам к известной модистке, за лентами и перчатками для кузины Люси. Мелочами дело не обошлось, лорд Уильям посоветовал мисс Гаскарт приобрести сногсшибательное платье для его литературного вечера, в котором она сразит всех наповал. Элинор, запинаясь, сообщила, что не имеет достаточно средств, для такой покупки, и Лоутер, в итоге, купил «эту треклятую тряпку», пообещав когда-нибудь принять деньги в уплату долга от управляющего Гаскартов, мистера Латимера. Филипа поступок виконта разозлил, и он не стал провожать девушку обратно, в Твикенхэм, сославшись на неотложное поручение матушки. Всю дорогу до Фолли-Хауса Уильям был эдаким душкой, балагуром и забавником. Элинор в тот вечер улеглась спать абсолютно счастливая, довольная собой, лордом Лоутером, мисс Мод и даже баронетом Масгрейвом.
Четверо суток в доме царила суматоха и подготовка к ужину у виконта. Укорачивался подол платья, перешивались оборки и лиф, приводились в порядок волосы и подстригались ногти, испорченные работами в Хаттоне. Туфли были подвергнуты изучению мисс Мод и приговорены к кладовке как неавантажные. Мисс Мод вытащила из комода пару божественных, волшебных туфель Дороти Джордан и потребовала от Элинор обещать ей, что этого сокровища не коснутся ни грязь, ни острые камни. Туфли пришлись девушке впору и на один день сменили владелицу, чтобы обеспечить триумф юной дебютантки.
В понедельник, четырнадцатого августа, в назначенное время, и ни минутой позже, за мисс Гаскарт и мисс Мод прибыла карета графа Лонсдейла. Элинор села в нее, откинулась на мягкую спинку сиденья и улыбнулась в предвкушении новых знакомств и впечатлений. Погода была отличная, равно как и настроение обеих женщин. Через десять минут они приехали на место, в Йорк-Хаус.
Две дюжины гостей ждали ужина и развлечений в роскошно меблированном салоне. Среди них Элинор приметила одну из «птичек» Лоутера, Филипа, его мать и, к своему удивлению, мисс Энн Даттон, дочь барона Даттона. Мисс Энн с ней поздоровалась, странно посмотрела на ее вызывающее платье и завязала диалог с каким-то громогласным коротконогим толстяком. Баронет Масгрейв, едва увидев мисс Гаскарт, направился к девушке, встал около нее как сторожевой пес и до приглашения к столу не отходил.
Ужин поразил мисс Гаскарт обилием вкусных яств. Слуги разливали чудесные вина и лимонад в хрустальные бокалы, а посудой служил фарфор из Дерби, цена на который была сопоставима с ценой на серебро. В середине стола возвышалось большое блюдо с ароматным рагу, а по краям внушительного размера супницы с сельдерейной похлебкой и телячьей грудинкой в бульоне. Из холодного подали крылья индейки, курицу на сливках, почки с начинкой, бычьи хвосты в соусе. Перемена за переменой. На антреме принесли речную рыбу, творог с эстрагоном, артишоки по-гасконски, пирожки с малиной и бекасами. Потом были жареные рябчики, буден, бараньи котлеты и гусь прямо с вертела. Элинор, читавшая о таких пирах в романах, но не видевшая ничего подобного воочию, была поражена. Ее охватил восторг, она была словно во сне, но под конец ужина ей внезапно вспомнились рассказы Гарета о солдатском быте. Сухари в ранце вперемешку с вонючими чулками. Ржаная краюшка, скисшее молоко и салуп на завтрак, гороховый суп и рис с кусочками жесткой свинины на обед. И за все это надо платить, а если жалованье задержали, то рот на замок, хлеб и вода. Девушка мигом потеряла аппетит, почувствовала неловкость за свое чревоугодие, и шепнула слуге, что вполне сыта.
За столом справа от мисс Гаскарт восседал баронет Масгрейв, а слева прославленный поэт, Уильям Вордсворт, друг графа Лонсдейла, получивший по его протекции должность уполномоченного короля по гербовым сборам в Камберленде и Уэстморленде. Филип, не опасавшийся соперничества с сорокапятилетним женатым поэтом, позволил Вордсворту завладеть вниманием красивой девушки и за весь ужин обменялся с ней лишь парой коротких фраз. Поэт же расспрашивал Элинор о Пенрите и древней башне Хаттон, прочел ей отрывок из стихотворения своего соратника по перу Сэма Кольриджа, осведомился о здоровье крестных. Мисс Гаскарт заворожил этот великий человек, общение с которым было спокойным, размеренным, но при этом воодушевляющим и трогательным. Напротив, между тем, виконт Лоутер на правах хозяина опекал Энн Даттон и матушку Филипа, леди Мэри Масгрейв. Слушая их беседу краем уха, Элинор поняла, что мисс Энн каким-то образом напросилась на ужин к лорду Уильяму и всячески извинялась за свою бесцеремонность. Леди Масгрейв же продвигала политическую повестку и старалась добиться от Лоутера согласия содействовать амбициям ее сына. Временами вдова бросала на мисс Гаскарт и Филипа колючие, подозрительные взгляды, после чего впадала в задумчивость.
Литературный вечер
После трапезы, как только мужчины удалились в библиотеку, а женщины вернулись в салон, Энн Даттон без промедления подошла к Элинор, отвела ее в сторону и усадила рядом с собой, на изящный бардовый честерфилд.
- Мисс Гаскарт, - таинственная улыбка играла на губах дочери барона. - Не могу передать, как я рада вас лицезреть в этом благородном обществе.
- Я тоже рада нашей встрече, мисс Даттон, - Элинор покраснела от удовольствия.
- Где ваша тетушка? Она сопровождает вас? - улыбка мисс Энн не исчезла, но стала угасать.
- Нет, я приехала с мисс Люси Мод, - насторожилась девушка.
- В самом деле? Она ваша родственница? - улыбка дочери барона совсем угасла.
- Нет, она кузина лорда Лоутера, - мисс Гаскарт ощутила что-то, похожее на панику. Эта улыбка и фразы не были данью вежливости
- Вот как, - загадочно произнесла мисс Даттон. - А ваши крестные? Они разрешили вам поездку в Лондон в компании мисс Мод?
- Мисс Энн, - Элинор напряглась. - Вы здесь из-за меня?
- Да, в определенной мере, - не стала отрицать очевидное женщина. - Я надеялась найти вас в обществе виконта Лоутера и баронета Масгрейва. И, как видите, нашла. Четыре дня назад мы с лордом Лоутером заключили своего рода соглашение. Он был сама любезность и проявил деликатность, избавил нас от тревог. Ваш дядя, мисс Гаскарт, волнуется о вашем благополучии и рассчитывает на вашу помощь в тяжелых для него обстоятельствах. Он написал письмо. Не без участия вашей тети, следует сказать. Не желаю портить вам вечер, мисс Элинор, поэтому отдам конверт позже, по завершении приема. Снаружи ждет экипаж. Он может отвезти нас в Фолли-Хаус, где вас, насколько я осведомлена, приютила Мисс Мод. Если вы готовы позаботиться о своем дяде как любящая племянница, мы заберем ваши вещи и направимся в Чарлтон-Парк этой же ночью.
- «Избавил нас?» А кто в экипаже, мисс Энн? - девушка побледнела.
- Ваш кузен, мой зять, лорд Томас Говард, - дочь барона отвернулась. - Он приболел, и не осмелился войти сюда, будучи простуженным. Я попросила прощения у лорда Лоутера за его неучтивость.
- Все ясно, мисс Даттон, - Элинор смотрела на мыски туфель Дороти Джордан и чувствовала опустошенность, крушение всех планов. - Если дядя нуждается в помощи, я готова ехать.
- Очень нуждается, - Энн Даттон прикоснулась пальцами к ладони девушки, ее голос вдруг сделался хриплым. – Он искалечен и сломлен, мисс Гаскарт. Душевные раны бывают нестерпимее, чем телесные. Кстати, сами то вы здоровы?
- Я? - опешила Элинор. - Почему вы думаете, что я не здорова?
- Я так не думаю, - покачала головой дочь барона. - Но существуют разные недомогания. Особенно у юных леди, разлученных с родней. Неприятности, печальные события, пагубное влияние. Мужчинам невдомек, что мучает женщину. Вы помните мою несчастную сестру Френсис? Вам было лет восемь, когда Френсис покинула этот мир.
- Я ее хорошо помню, - кивнула Элинор. – Она была такая красивая, как сказочная принцесса.
- И вышла замуж за принца, - грустно улыбнулась Энн Даттон. – Точнее, за русского князя Ивана Барятинского. Бедняжка умерла в родах, на чужбине, вдали от родных и близких, которые могли разделить с ней ее невзгоды и тяготы, пригласить опытного доктора. Иногда надо поделиться с подругой, пожаловаться, посетовать, выговориться. Я верю, что мы с вами подруги.
- Мы не просто подруги, мисс Энн, - сжала ее пальцы Элинор. - Но и родственники по браку кузена Томаса, хоть и дальние. Я всегда считала вас родным человеком и если бы была больна, не стала бы этого скрывать от доброй подруги.
- Как лестно, что вы так считаете, - по щеке дочери барона скатилась непрошеная слеза. - Боже мой, неужели я плачу? Это все из-за покойной, милой Френсис. Простите, Элинор. Минутная слабость, дамы в моем возрасте нередко бывают плаксивы. Давайте посидим, посплетничаем немного, и возвратимся в столовую. Я случайно заметила, что за ужином вы сошлись накоротке с нашим драгоценным Уильямом Вордсвортом. Он непревзойденный поэт, настоящий мастер. Мы могли бы попытаться увлечь этого гения нашим незаурядным умом. А если он его не оценит, то женскими чарами.
- Относительно своего ума я сомневаюсь, мисс Энн, - усмехнулась девушка. - Может сразу пустить в ход чары?
* * *
15 августа 1815 года
Твикенхэм-Коммон, предместье Лондона, Англия
Баронет Масгрейв не любил тупиковых ситуаций, но часто в них оказывался. Два месяца назад ему, вроде бы, удалось разрешить все противоречия. Тайная помолвка с Элинор помогла побороть ее страхи, обещание избраться в парламент в следующем году успокоило мать, брат Кристофер согласился на состоятельную невесту по усмотрению матери, а Джордж прекратил кутежи. Но затем любовница вновь заговорила о скором браке, мать как то выведала, что та в Лондоне, Крис стал роптать. Дескать, он не клялся пойти под венец. А Джордж… Джордж – это Джордж. Полнейший тупик. Три недели родительских упреков, вздохов, намеков и увещеваний взбесят и святого, а сэр Филип вовсе не был святым. Если же добавить к этому раздражительность, скрытую враждебность и капризы Лоутера, ханжеские нравоучения Криса и непомерные траты Джорджа, никто не осмелился бы упрекнуть его в том, что он порой срывался, злился и готов был кого-нибудь пристрелить.
Удушающая суета и обременительные обязанности. Так Уильям Лоутер охарактеризовал его жизнь и был, бесспорно, прав. Сытый голодного не разумеет. Богатый виконт неспособен влезть в шкуру бедного баронета и посочувствовать ему. Осуждение Лоутером его связи с Элинор ставило под угрозу их дружбу. Уильям, при всем своем сибаритстве и пресыщенности, имел некие принципы и убеждения, продиктованные положением в обществе, титулом и интересами отца, графа Лонсдейла. Он твердил, что невинная крестница влиятельного, уважаемого графа Саффолка – неприемлемая цель любовной интрижки. Что, начав волочиться за юным созданием, родственницей титулованной особы, необходимо предугадывать последствия. Что за первым шагом – ухаживанием, придется делать второй – жениться. Что совращение девственниц благородного происхождения ставит крест на порядочности, перспективах, репутации джентльмена. Что нужно играть, да не заигрываться. Как будто Филип всего этого не знал!
Только вот баронет Масгрейв не играл. Он был одержим мисс Элинор Гаскарт, жаждал ее, как умирающий в пустыне. Но при этом не мог на ней жениться, потому что родился не с золотой ложкой во рту, как Уильям, и унаследовал от отца долги, а не сундуки с гинеями. Все, что у него было — древнее имя, поместье в упадке и статус холостяка, еще способного сделать выгодную партию.
В двенадцатом часу, стоя не ступенях Фолли-Хауса и наблюдая за тем, как эта глупая корова, мисс Люси Мод, затворяет перед ним дверь, сэр Филип пребывал в бешенстве, сжимал и разжимал кулаки, гневно сопел. Чертовы Говарды увели девушку у него прямо из-под носа. Кто бы мог предположить, что старая дева Энн Даттон – вражеский шпион, проникший на безобидный литературный ужин и сказавший Элли что-то такое, отчего та умчалась ночью в карете графа Саффолка, под защиту крестного, даже не попрощавшись? Впрочем, это следовало предположить, так как сын графа, виконт Эндовер – ее зять, женатый на одной из сестер Даттон. И главное, что теперь делать? Как вытащить любовницу из Чарлтон-Парка обратно, сюда или в Пенрит? Если он заявится в Чарлтон-Парк-Хаус, этот солдафон Джон Говард потребует у него объяснений, а то и сатисфакции! Прикажет лакеям связать наглеца и поволочет в церковь, жениться. А если он, Филип, плюнет на все и женится на Элинор, мать сживет его со света, будет пилить день и ночь. Лоутер же в этом случае будет хохотать над ним, как сумасшедший. Дьявольщина! Какое у этих Говардов право стоять на пути любви? И кто решил, что девица из пенритских Гаскартов – благородная внучатая племянница графа Саффолка? Какая она ему племянница? Дальняя родственница худородной жены, которая полвека назад прислуживала дряхлому сквайру Станвиксу Невинсону и ходила в обносках. Если Элинор сама ему отдалась, выбрала любовь, не требуя сначала вступить в брак, это ее воля. Он заключил с ней помолвку, пусть и тайную, а не просто соблазнил и бросил. Они живут почти как муж и жена.
Конь сэра Филипа нетерпеливо заржал у изгороди. Баронет Масгрейв откинул со лба волосы, выругался, запрыгнул в седло и умчался в Лондон, как разъяренный демон.
* * *
18 августа 1815 года
Чарлтон-Парк-Хаус, Уилтшир, Англия
Чарльтон-Парк-Хаус
Северный ветер принес в Иилтшир затяжные дожди. Лето, похоже, было на излете, приближалась осень. По ночам в комнату прокрадывалась холодная сырость, культя стопы зябла. Гарет укутывал ее рваным шерстяным шарфом.
Он просиживал в библиотеке часами, до рези в глазах делал выписки из книг по сельскому хозяйству, но никак не поспевал к намеченным им самим срокам. Весной ему предстояло попробовать свои силы, вырастить на их участке земли в Пенрите достойный, качественный урожай, большую часть которого Белоручка намеревался использовать на семена для улучшений в чужих поместьях. Если, конечно, кто-нибудь его наймет для этих улучшений. Коль скоро все получится, ему заплатят и дадут рекомендации, можно будет предложить свои услуги крупным землевладельцам и через «дедушку» Джона попросить протекции у Томаса Кока. Гарет слышал, что одних родственных связей для партнерства с величайшим из фермеров недостаточно, что стать партнером сэра Томаса непросто, для этого нужна либо куча денег, либо недюжинные способности. Видимо, придется попотеть.
К счастью, апатия Белоручки постепенно рассеивалась. По утрам он совершал прогулки с тростью, упражнялся в саду, копался в огороде и лишь после таких разминок погружался в книги. Лорд Джон, леди Кэтрин и бабушка Джулия были к нему добры, леди Элизабет и лорд Томас участливы, их дети зазывали его играть в войну и прятки, сестра помогала с выписками из книг. Гарет старался никому ни в чем не отказывать, и быть общительным, но то состояние души, которое он переживал, создавало некую преграду в беседах за столом и в гостиной. На это имелись причины, игнорировать их было бессмысленно.
Юноша смахнул паутинку в углу окна. В кронах деревьев от недостатка солнца мелькали желтые листья. Рановато, но погода зачастую непредсказуема и изменчива. Фермер обязан это учитывать, знать приметы дождей и засухи. Открылась дверь. Гарет повернулся к вошедшей Кэтрин Говард. - Здравствуй, кузина.
- Здравствуй, кузен, — леди Кэтрин опустилась в кресло у стола, Белоручка сел за стол.
- Батюшка сказывал, что ты зимой выберешь семена, а с февраля поработаешь в Хаттоне, - в лице Кэтрин Говард читалось беспокойство. - Труд в поле не будет тебе в тягость?
- Вряд ли, - тихо произнес Гарет. - Спасибо за заботу, кузина. Я постараюсь не переутомляться. Однако, мне надлежит воплотить в жизнь то, о чем мечталось. Ты лучше других посвящена в мои мечты. Что касается Хаттона, Дженни просит продать башню. Я поговорю с Элинор, как она к этому относится. Если племянница не против, и граф Лонсдейл не поскупится, мы дадим ему объединить владения в Хаттоне, а сами переедем в какой-нибудь коттедж. Я чаю, что Томас сдаст нам дом и землю в округе, у Эндовер-Хауса. Тогда мы будем соседями.
- Это было бы замечательно, кузен, - кивнула леди Кэтрин. – Кстати, у нас есть пустующие коттеджи. Но, по правде говоря, и тебе это известно, наше хозяйство довольно отсталое. Тенанты предпочитают более успешных землевладельцев. Разве что шотландцы к нам переселяются, не боятся запущенности на полях.
- В сравнении с неугодьями в Шотландии, Камберленде и Уэстморленде любое поле в Уилтшире покажется тучной пажитью, - рассмеялся Гарет. - Ты давно не делилась со мной новостями о викарии Биссете, кузина. С ним ничего дурного не случилось?
- Нет, - обрадовалась интересу Гарета леди Кэтрин. - Я не осмеливалась тревожить тебя своими страхами, кузен. Тебе и без этого было несладко. Джордж написал письмо. Не возражаешь, если я прочту его тебе?
- Возражаю? Ничуть. Для меня твое доверие — огромная честь, - искренне улыбнулся Белоручка. - Лорд Джон по-прежнему не одобряет твой выбор?
- Увы, - Кэтрин Говард вздохнула и извлекла из рукава платья послание возлюбленного. - Послушай, что он пишет, Гарет, и ответь мне на пару вопросов, как мужчина.
Леди Кэтрин Говард в 1820 году
Письмо Джорджа Биссета к Кэтрин Говард
* * *
18 августа 1815 года
Чарлтон-Парк-Хаус, Уилтшир, Англия
Карета Говардов приехала из Твикенхэм-Коммон в Чарлтон-Парк в полночь, посему экзекуция над мисс Гаскарт, была отложена до утра. Девушка еще спала, когда в ее гардеробную пожаловала графиня со своей конфиденткой, старой камеристкой. Вместе они перерыли сундук и ридикюль беглянки, обнаружили «улики» и без проволочек разбудили «позорницу». Пока Элинор умывалась, камеристка удалила из ближних комнат слуг, покинула спальню и оставила крестную с крестницей наедине.
- Снимай сорочку и не спорь со мной, Нелли, - леди Джулия Говард придвинула стул к двери, и уселась на него, загородив выход из спальни. – Чем быстрее ты подчинишься, тем быстрее освободишься.
- Не буду раздеваться, хоть режьте! – взвизгнула Элинор. – Нечего вам глазеть на мой живот. Я не беременна. Мои женские дни были намедни, в гостинице, спросите мисс Даттон. Своими беспочвенными подозрениями, бабушка, вы угнетаете меня! Это неслыханно, унизительно.
- Раз не будешь, значит, есть что скрывать. Значит, виновата, - графиня злобно засопела. - Какой срам. Это постыдное платье, которое ты не постеснялась упаковать в сундук и привезти сюда, вот что неслыханно и унизительно. Кто его шил? Грудь из него, должно быть, вываливается наружу от кашля, чиха или при поклоне.
- А вы его мерили, бабушка? – шумела Элинор. – Распотрошили мой сундук, каждую сорочку вытряхнули. Я ваша раба? Безмолвная рыба?
- Безмолвие, воистину, было бы тебе к лицу, - леди Говард негодовала. – Кто и на какие средства купил это платье? Как ты очутилась на этом сборище? Отвечай, гадкая девчонка!
- Лорд Лоутер одолжил мне денег, я обязалась их вернуть через поверенного, - мисс Гаскарт в возбуждении мерила комнату шагами. – Меня пригласили на ужин и литературный вечер в дом графа Лонсдейла, а не в злачный вертеп. За столом я соседствовала с великим поэтом, Уильямом Вордсвортом. А напротив сидела ваша свояченица, Энн Даттон. Также там присутствовали два престарелых графа, барон, министр с женой. Они что, все приспешники порока? Мне нужно было пойти на ужин в старье? Хорошо бы я выглядела в дырявом муслине и жакете с пятнами от ежевики. Почему я оправдываюсь? Это была вынужденная покупка. Что мне надо было, отклонить приглашение? Спасовать? Откреститься от общества?
- Какие разумные идеи, - фыркнула графиня. – Жаль, что они не посетили твою голову, когда ты сбежала из Пенрита, пустилась во все тяжкие и окунулась в светскую жизнь в свои шестнадцать лет.
- А вы бы стали меня вывозить, попроси я вас? Стали бы, бабушка? - Элинор молитвенно сложила руки и издевательски улыбнулась. – Вам нетягостно требовать от домочадцев быть при вас круглый год, ваша жизнь налажена. Вы меня полтора года шпыняете за любой промах и безвылазно пребываете в Чарлтон-Парке. Здесь можно помереть с тоски. Кэтрин сколько при вас? Двадцать лет? И каково ей живется в старых девах, с рукоделием, в чепце? Отрадно и спокойно, как на кладбище? Но Кэтрин хотя бы обеспечена. А я? Если я не найду богатого мужа, что меня ждет? Работный дом?
- Я представлю тебя как положено, в следующем году, – леди Джулия потеряла терпение и топнула ногой. – Если ты не загонишь меня в гроб раньше, нахалка. Прыгает по каретам вертопрахов и мчится через всю страну, удивляет людей. Какой джентльмен, особенно богатый, женится на такой? Не яри меня, снимай сорочку. И достань тряпицы с регулами, чтобы мне убедиться. А не исполнишь все, я доктора позову и выведу тебя, непотребницу, на чистую воду.
- Только из уважения к вашему возрасту и в заботе о вашем здоровье, бабушка, - расплакалась девушка и стала стягивать с себя сорочку. – Потому что я люблю вас и не изволю огорчать. А вы меня ненавидите, лютой ненавистью ненавидите! Что я вам сделала? За что вы меня из своего сердца извергли? Сперва приютили, ласкали, баловали, а потом опалу возложили. Я вам игрушка? Обуза? Так прогоните, я уеду в Хаттон.
- Еще чего, - графиня жестом приказала ей повернуться боком. – Чтобы ты там со своим блудливым баронетом путалась? Я этого греховодника пригвозжу к позорному столбу. Мои подруги в Лондоне, Йорке и Карлайле устроят ему и его семье такую выволочку, что их репутацию можно будет в выгребную яму кинуть, да и забыть о ней. Ласкали ее и баловали! Разбаловали, не иначе!
- Вы жестокая, бабушка, - Элинор всхлипывала и утирала слезы. – И ведь не отрицаете, что я вам не мила. Совсем не отрицаете.
- Прекрати ныть! - прикрикнула на девушку леди Говард. - Если бы я тебя, скудоумную, не любила, стала бы я единственного сына подставлять под дуэль и посылать его со свояченицей за тобой в Лондон, к лорду Лоутеру? Будь мне все равно, пустила бы я тебя на порог после твоего поведения? Кем ты себя возомнила? Разрушительницей устоев? Новой Джорджианой Кавендиш или Каролиной Лэм? Так выйди сначала замуж за герцога или виконта, а затем чуди сколько душе угодно. У нее, видите ли, была компаньонка! Сумасбродная актриса, якобы родня этих беспечных Лоутеров. Их к суду надо притянуть за похищение, ей Богу. Такое с честной девицей сотворить! Умыкнуть без позволения от тети и крестных, пока мы за ее раненым дядей ухаживали. Вот проснется Джон, ты у него попляшешь! И Лоутеры попляшут.
- Почто вы мисс Даттон в это впутали, бабушка? – Элинор, вся сжавшись, стояла перед Джулией Говард в чем мать родила. – Она забрала меня с ужина, как малолетнее дитя, до отъезда гостей. Теперь будут насмешки и огласка.
- Подумаешь, беда! В чем ее ошибка? Ты и в самом деле малолетнее дитя. Насмешки твоей смазливой мордашке не повредят, - графиня подняла с пола сорочку и осмотрела ее, не распороты и не перешиты ли швы. – Мисс Энн – наша родственница и знает тебя с пеленок. Она у нас гостила и сама вызвалась помочь, когда Дженнифер огорошила меня твоей писулькой. Если бы Томас сам встретился с Лоутером, неизвестно чем бы все завершилось. Может, полюбовно бы завершилось, а может и пистолетами на рассвете.
- Бабушка, что вы там разглядываете с вашим-то зрением? – съехидничала девушка. – Я невинна. А если бы и не так, откуда за месяц появиться животу у беременной? Мы же не кошки, чтобы нас за месяц раздувало, и надо было сорочки распускать.
- Подерзи мне еще, - леди Джулия швырнула ей сорочку. – Ваша кухарка порассказала Дженни, какие книги моего покойного брата ты читала. Про деторождение. С чего бы? И не отпирайся. Где тряпицы с регулами?
- Под умывальником, в горшке, - процедила сквозь зубы мисс Гаскарт. – Вам его подать для свидетельства? Прачка их мылом не застирала, есть на что полюбоваться.
- Верю, - старуха встала со стула, морщинистой ладонью схватила Элинор за подбородок и слегка его потрясла. – Приведи себя порядок, позавтракай и будь приветливой с домашними, а паче всего с дядей.
- Я и сама хотела первым его навестить, - покраснела девушка. – Уж Гарет то не стал бы меня ругать.
- Гарет и собаку не стал бы ругать, укуси она его, - Джулия Говард жестом велела Элинор спрятаться за ширмой и распахнула дверь. – Разговор о твоих проделках продолжится. Я все выясню о тебе и этом баронете. Не родился такой человек, который бы меня обвел вокруг пальца.
* * *
18 августа 1815 года
Чарлтон-Парк-Хаус, Уилтшир, Англия
После утренней взбучки от графини Саффолк и завтрака в столовой в одиночестве, Элинор рвала и метала в душе, но когда она вошла в библиотеку и узрела знакомую с детства, соломенного цвета шевелюру, худое лицо, бесхитростные серые глаза и пару костылей у стола, весь ее гнев мгновенно испарился.
- Гарри, - она приблизилась, обняла его сзади за плечи и поцеловала в макушку. – Прости меня, что я не приехала с Дженни. Я так раскаиваюсь.
- Ничего, Нелли, - он поднялся из кресла и ответил на объятия племянницы. – Честно говоря, тебе и не стоило быть со мной месяц назад. Я бы и сам не пожелал быть с собой месяц назад.
- Гарри, ты святой человек, - мисс Гаскарт в шутку ущипнула его. – Я была противной свинкой, а ты даже не сердишься. Эти растения, на которых ты помешан, превратили тебя в подобное им существо. Нельзя всех и во всем извинять, никому и ни в чем не сопротивляться, жить как беззащитное дерево. Как ты преуспеешь, если все тебя будут обманывать и пользоваться тобой?
- Садись, - он уклонился от спора и подтолкнул ее к креслу. – Мне пора размяться, постоять, расправить спину.
- Твоя нога, - Элинор неохотно села, покосилась не его, обернутую шарфом, правую стопу, и проглотила ком. – Это было ужасно?
- Да, я плохо переносил боль, - Гарет проверил закладки в книге и переложил ее на подоконник. – Но боли больше нет. Теперь просто непривычно, неудобно, но не мучительно. Туфли, башмаки и сапоги, которые мне изготовили в Лондоне, натирают рубец. Я их пока не ношу. Кузнец обещал подтесать, подрезать. Правда, плечо еще потягивает.
- А что с плечом? – взволновалась Элинор.
- Французский кирасир оттяпал мне кусок мяса палашом, - улыбнулся Белоручка. – Да я сам виноват, побежал куда-то из каре без приказа.
- Ты что, не помнишь всего? – она удивилась.
- Не помню, - он развел руками. – Помню, что уронил ранец, что капитана убили, и что прапорщик со знаменем выскочил из строя. Я за ним, а мне навстречу кирасир. Я выстрелил в лошадь, Нелли, и она так жалобно заржала, упала, дрыгала задними ногами. Почему мне взбрело в голову выстрелить в лошадь, не пойму. И за этим все, пустота, темнота. Очнулся лишь на полковом перевязочном пункте. Меня сутками поили опиумной настойкой. Дедушка Джон при гостях все это приукрашивает, Нелли. Добавляет детали. Мне даже стыдно. И его не одернешь.
- Их никого не одернешь, ни дедушку, ни бабушку, - мисс Гаскарт не усидела, встала, снова обняла Гарета, стараясь не прикасаться к его плечам. – Бедный мой Гарри. Угораздило же тебя попасть в такую передрягу. Не будем уточнять, кто приложил к этому руку.
- Нелли, - Белоручка отвел взгляд от ее лица. – Дженни намерена продать Хаттон. Что ты скажешь об этом?
- К чему продавать Хаттон? – нахмурилась Элинор. – Она рассчитывает отвадить от меня поклонника, лишив нас жилья? Какие у тебя и у меня права в Чарлтон-Парке, Гарри? Сегодня мы тут не чужие, а завтра как сложится? Что мы выгадаем от продажи башни?
- Граф Лонсдейл в ней заинтересован, чтобы полностью владеть Хаттоном, - пояснил Гарет. – Посему, можно выдвигать ему условия. Сколько у Лонсдейла добротных коттеджей возле Пенрита? Обмен с доплатой пополнит наши кошельки. Что нам эта башня, какой в ней прок? До нашего участка земли от нее прилично идти.
- Дженни коттедж покупать откажется, осядет здесь и заберет меня с собой, - девушка шагнула к окну. – Она подозревает баронета Масгрейва в неблаговидных помыслах, а год назад была от него в восторге. Такая переменчивая глупость.
- А у него благопристойные помыслы? – полюбопытствовал Белоручка. – Что он за человек? Ты ему доверяешь?
- Более чем доверяю, Гарри, - Элинор водила перстом по оконной раме. – Я скажу тебе, Гарри, по секрету, потому что ты не из болтливых, и я тебя люблю. У нас с сэром Филипом взаимные обязательства. Клятва. Он дал слово, и я дала слово.
- Ты его любовница, Нелли? – Гарет не стал говорить намеками.
- Такой вопрос не задают девушке, - насупилась мисс Гаскарт.
- Но задают юной племяннице, которая не безразлична своему дяде, - возразил Белоручка.
- Ответа не будет, - огрызнулась она. – Лучше поделись со мной новостям о Морс-Куперах. Как там Леон? Чем занимается мисс Сара Морс-Купер?
- Леон во Франции, - Гарет смутился. – А мисс Сару пригласила в Чарлтон-Парк-Хаус леди Джулия. Мы ждем ее через неделю.
- Вот упорная, - возмутилась Элинор. – Гарри, эта девица нацелилась на тебя, тебе это невдомек?
- Мисс Сара написала леди Джулии, что родители требуют от нее выйти замуж за одного джентльмена, который ей не по душе, и она хочет посоветоваться с женщинами постарше. С кем-то, кроме матери. Кэтрин, Элизабет, Дженни, да и бабушка с удовольствием ей что-нибудь присоветуют, - проигнорировал выпад племянницы Белоручка. – Не будь злой, Нелли. Леон много мне о ней рассказывал. Она добрейшая, застенчивая девушка, сильно страдающая от своего изъяна. Леон в письме просил меня опекать ее по возможности, чтобы она не попала в неприятности.
- Советы старших женщин, - скептически пробурчала мисс Гаскарт. – Она едет сюда ради тебя. Гарри, ты такой наивный. Боюсь, из-за твоей робости и наивности Саре Морс-Купер придется-таки выйти замуж за джентльмена, который ей не по душе. Разве что она отважится скомпрометировать себя в твоей компании, чтобы ты был вынужден на ней жениться. Какой джентльмен ей по душе, я убедилась воочию в прошлогоднем феврале в Саутгемптоне. Только слепой не заметил бы симпатию к тебе этой прилипалы.
- Не преувеличивай ее симпатию ко мне, Нелли, - Белоручке не нравилось направление их беседы. – Да и чем ты недовольна? Я свободен. Мисс Сара Морс-Купер тоже. Мне что, законом запрещено жениться?
- Она такая простушка, - Элинор заупрямилась. – Ты достоит кого-нибудь поумнее и покрасивее.
- Нелли, ты переходишь границы, - заворчал Гарет. – Я прошу тебя не вмешиваться в мои отношения с мисс Сарой, никак ее не задевать и быть любезной. Это чрезмерная просьба?
- Извини, Гарри, - девушка устыдилась своих слов. – Я все еще под впечатлением от стычки с бабушкой. Давай пойдем в огород, я буду тебе помогать, полоть и поливать. Чистые ногти и нежная кожа на ладонях мне не скоро теперь понадобятся.
Bernard:
27.10.24 09:08
» Часть 2 Глава 7
Глава 7«Год без лета»
15 июня 1816 года
Замок Лоутер, Уэстморленд, Англия
Гарет Гаскарт погружался в отчаяние, и причиной этого отчаяния была погода.
Всю вторую половину 1815 года Белоручка использовал Чарлтон-Парк и окрестные фермы для сбора семян. Он с лета добавлял в выделенные грядки перегной, заготавливал семена кормовой репы из самых зрелых корнеплодов размером не больше четырех дюймов, очищал от кожуры и подсушивал, получая почти две унции семян с каждого растения. Семена репы маленькие, их нетрудно хранить и перевозить. Работники графа относились к репе без уважения, не подвязывали цветоносы, позволяли птицам лакомиться семенами, а самим семенам осыпаться. Такая небрежность снижала урожаи, в то время как репа – важнейшая часть питания овец. В итоге Гарет, не неся никаких затрат, заготовил огромное количество семян для засева своего поля и огорода, отсортировал их, и лучшие убрал на зиму, а остальные отдал управляющему Томаса.
Декабрь 1815 года в Илтшире не предвещал суровой зимы. В середине января леди Джулия, леди Кэтрин, леди Элизабет и Дженнифер начали заказывать одежду и обувь для грядущего сезона Элинор в апреле. Листались модные журналы, приглашалась швея. Виконту Эндоверу поручили снять в Лондоне респектабельный дом на сезон. Гарет во всем этом не участвовал и не улавливал смысла прикладываемых усилий, поскольку, со слов Элинор, между ней и баронетом Масгрейвом существовали договоренности, обязательства. Впрочем, договоренности были секретные и Говарды о них не подозревали. Так что Белоручка пропускал восторги, восклицания, и смелые пророчества мимо ушей, подмигивал Нелли при случае и занимался своими делами.
В конце января Гарет Гаскарт уехал в Пенрит в одиночестве, поклявшись писать не реже раза в неделю. Ему было необходимо подготовиться к пашне, севу и починке оград, смастерить три дюжины пугал, навести порядок в сарае, приобрести лошадь, докупить инструменты и разные новые приспособления для облегчения труда. Гарет планировал получить богатый урожай отборных культур, еще больше семян для следующего года и продать то, что пожнет. По достижению соглашения с графом Лонсдейлом, он надеялся избавиться от Хаттона, разделить деньги на троих и заселиться в хорошо утепленный коттедж около Пенрита. Если к весне 1817 года Сара Морс-Купер еще будет свободна, Белоручка думал попросить ее руки. Родители мисс Сары, увидев его успехи, могли бы благословить их союз. Ведь одно дело выдать дочь замуж за нищего калеку, и совсем другое – за удачливого фермера, будущего управляющего крупного поместья.
Но, как говорится, человек предполагает. А Бог располагает.
В первых числах февраля в Англии и Шотландии ударили жестокие морозы. Башня вымерзала до инея на мебели, Гарет и Роуз сожгли все дрова и уголь, спали в шерстяной одежде, дважды переболели простудой. С шестого по девятое февраля снег валил без перерыва, весь Пенрит замело. Термометр, который Белоручка привез из Лондона, в конце марта показывал днем всего сорок градусов, а ночью двадцать градусов и ниже. Замерзшая земля была тверда, как камень. Четырнадцатого апреля снегопад длился целые сутки, как будто времена года обратились вспять, назад в зиму. В мае по обочинам дорог и улиц Пенрита возвышались сугробы, оттепель запаздывала, и двенадцатого числа опять пошел снег. Старожилы не могли припомнить, чтобы в мае когда-либо была метель. По уверениям приезжих, это безобразие захватило всю Англию. В конце мая как будто выглянуло солнце, но ненадолго.
Термометр начала 19 века
В июне зарядили бесконечные, холодные, обильные дожди, смывающие посевы и губящие растения на корню. Гарет работал до изнеможения в мокрой одежде и не успевал ее сушить. Ростки желтели, вяли, все гнило и умирало. Влага насквозь пропитала воздух и землю, росла только трава, но ее было не покосить, такая стояла сырость. Ливни приводили к разливу рек, повсеместным наводнениям.
Ходили слухи, что из-за поздней весны и задержки лета собрания тенантов требуют взимать арендную плату вдвое меньше прошлого года и не деньгами, а продуктами, что правительство скупает зерно в России по любой цене, потому что на континенте ситуация еще хуже и все стремятся заполнить амбары. Скотина голодала, люди тоже.
Представитель графа Лонсдейла, с которым Белоручка встретился в середине июня, категорически отказался приобретать Хаттон в этом году, сославшись на ожидающийся неурожай и издержки. У Гарета возникли трудности с деньгами, и негде было их добыть, разве что продать лошадь, инвентарь и домашний скарб. Он обменял часы на муку, избавился от шпаги отца, трех картин Джона Гаскарта и полсотни его книг. Сбежать от обрушившихся на него бед в Чарлтон-Парк и оставить «матушку» Роуз в Пенрите без средств юноша не мог. Сама же кухарка не хотела уезжать, предпочитая голодную смерть путешествию в неизведанное, на чужую милость, «в ее-то возрасте».
Гарета одолевали мрачные мысли, самые черные из которых заключались в том, что он проклят и неугоден Богу, возомнил себя ученым человеком, фермером, а сам полное ничтожество, бесполезный дурень. Что даже мать умерла в родах, дабы не возиться с ним.
Четырнадцатого июня Гарет думал бросить гибнущий урожай и верхом отправиться на юг, за помощью к дедушке Джону, отдав все деньги Роуз, но после завтрака, состоящего из хлеба и каши на воде, одетый как вельможа слуга привез ему приглашение посетить обед в замке Лоутер. Белоручка ответил согласием и на следующий день явился в имение графа Лонсдейла, гадая по дороге, зачем он понадобился блистательному лорду.
Но, как оказалось, приглашение было не от графа Лонсдейла, а от его сына, виконта Лоутера, нагрянувшего в поместье отца с шумной компанией для пиршеств и охоты. Сам же граф находился в Лондоне по парламентским делам. Бедно и безыскусно одетого Гарета провели в салон и представили шести джентльменам и семи дамам. Таким образом, он впервые увидел лорда Уильяма Лоутера и баронета Масгрейва.
Странная беседа перед обедом, в которой смешались тонкие намеки в адрес присутствующих женщин, беспардонные насмешки над общими знакомыми, ядовитые уколы, сальные шуточки, самолюбование и стенания по поводу утомительной скуки, оставили у Гарета неприятный осадок в душе. Когда дворецкий объявил, что пора к столу, Белоручка испытывал огромное желание извиниться и покинуть замок. Но он так и не выяснил цель своего приглашения и надеялся, что речь пойдет о продаже Хаттона, что представитель графа доложил виконту о встрече с ним, и тот счет нужным разобраться в вопросе с собственностью лично.
Гарета посадили на угол стола, рядом с некой мисс Карпентер, чей туалет наводил на размышления о том, что современные ткани из муслина настолько прозрачны, что лишь сорочка по-настоящему скрывает женскую наготу. Мисс Карпентер, смерив поношенный сюртук Белоручки презрительным взглядом, закатила глаза. Гарет сообразил, что заговорить с ней было бы опрометчиво, и принялся за еду, тем более что блюда подавали отменные, а он изрядно проголодался. Через четверть часа стук вилок и ложек о тарелки стал стихать, беседа возобновилась.
Виконт Лоутер
- Мистер Гаскарт, - виконт Лоутер вдруг поднял свой бокал по направлению к Гарету. – Я хотел бы выпить за ваше здоровье.
- Благодарю, - юноша кивнул. Гости поддержали тост.
- Ваша племянница, мистер Гаскарт, десять дней назад, в Лондоне, умоляла меня проведать вас в Пенрите, - продолжил лорд Лоутер. – Но я взял на себя смелость не вваливаться к вам в Хаттон без предупреждения, а пригласить к себе.
- Спасибо, милорд, - улыбнулся Белоручка. – Мисс Гаскарт была в добром здравии?
- Обе мисс Гаскарт были здоровы, бодры и обворожительны, - сообщил виконт. – Равно как и ваш двоюродный дед, лорд Говард. Леди Говард, правда, чуть захворала. Но это, как меня уверили, что-то не очень серьезное, старческое.
- Печально, - Гарет услышал в голосе лорда нечто едва уловимое, похожее на сарказм или неискренность. – А ваши родные здоровы?
- Чрезвычайно здоровы, - ответил лорд Уильям. – Мой батюшка весьма деятельный человек. Он, поистине, здоровее нас всех вместе взятых. Матушка же, как ангел небесный, вообще никогда ничем не болеет.
Гарет промолчал, решив не участвовать в этих замысловатых играх, но виконт был не склонен менять собеседника на даму справа или джентльмена слева, как предписывал этикет. – Будьте любезны, мистер Гаскарт, расскажите нам о видах на жатву в Уэстморленде и Камберленде в этом году. Ваша племянница утверждает, что вы поднаторели в сельском хозяйстве и прочти о нем буквально все.
- Не скажу за всех фермеров, милорд, - покачал головой Белоручка. – Мои же дела складываются плачевнее некуда. Весны толком не было. Лета, по сути, тоже нет, дожди уничтожают посадки. Я не держу скотину и птицу, но те, кто держат, пожалуй, из-за недостатка кормов вынуждены будут забить половину молодняка.
- Какой кошмар, - протянул лорд Лоутер. – Фиц, Реджи, Маззи, у вас все столь же удручающе?
- Наверное, - пожал плечами баронет Масгрейв. – Мы же вчера приехали, мне было недосуг разбираться.
- У меня катастрофа, - хохотнул местный сквайр. – Заливаю горе вином.
- Это разумно, - хмыкнул виконт. - Мистер Гаскарт, нам не терпится проехаться по излюбленным лондонским темам, хлебным законам и вспомоществованию неимущим. Вы сильны в политике?
- В политике? – изумился Гарет. – Я не политик, милорд.
- А вот сэр Филип – политик, - с завуалированной издевкой произнес Уильям Лоутер. – В марте он штурмовал парламент, но виги дали ему отпор. Как они куражились, полоумные виги, мистер Гаскарт. Он им и молокосос, и охотник на лис, и безропотный исполнитель амбиций матери. Эти стервецы обвинили нашего Маззи в том, что он связан с моей семьей. Как будто это преступление против рода людского, ей Богу! Теперь сэр Филип зализывает раны. Но он не сломлен, этого они не добились.
- Жаль, что так получилось, сэр Филип, - Белоручка посмотрел на баронета.
- Пустяки, - отрезал тот.
- Мистер Гаскарт, - вкрадчиво спросил виконт. – А почему вы не держите скотину? Из сострадания к ней? Мисс Гаскарт проболталась нам однажды, что у вас была курица-несушка, которую вы не зарезали, когда она перестала нестись, а кормили до самой смерти и похоронили во дворе.
- Это так, - смутился Гарет. – Я тогда был ребенком, милорд.
- Люди не меняются, - заметил Лоутер. – Только вот что я вам скажу, мистер Гаскарт. Если домашнюю скотину и птицу не будут выращивать на мясо, ее не будут выращивать вовсе, и она исчезнет с лица земли по причине своей неспособности выжить в природе. Ни масло, ни яйца, ни молоко, ни шерсть не заменят двуногим хищникам плоть с кровью. Что, по-вашему, лучше, томиться в коровнике или на птичнике и быть убитым хозяином, или не жить ни дня?
- Мне трудно решить за корову, милорд, - Гарет опустил глаза. – Мы с коровой мыслим по-разному.
- Вы прирожденный политик, мистер Гаскарт, - засмеялся виконт. – Хотя и отрицаете это. Как вы считаете, мисс Карпентер?
- Я считаю, что обед стынет, - пробормотала «штучка».
- Лисичка укусила меня за палец, господа, - простонал лорд Уильям. – Она сердится, что мы ведем пересуды за столом, а не в гостиной или библиотеке.
- И не она одна, - устремилась в атаку мисс Хэншо. – Давайте закончим трапезу.
Виконт умолк, и слуги занялись тарелками, соусниками, приборами.
После обеда, когда мужчины перешли в библиотеку, лорд Лоутер жестом предложил Гарету уединиться у окна и приступил к делу, ради которого он и вызвал в замок скучного фермера.
- Мистер Гаскарт, - Уильям Лоутер изволил говорить прямо. – Я прошу вас завтра поехать с нами в Лондон. Как я сообщил вам, леди Говард хворает и намерена отбыть в свое имение, прервав сезон вашей племянницы. Наши возражения, мольбы, со слезами простертые к ней руки она отвергает. Мисс Гаскарт удручена этим. Дом оплачен до сентября, куплены платья, взращены надежды. У мисс Гаскарт избранный кружок поклонников, признание в обществе, преданные друзья. Преждевременная разлука с ними понуждает вашу племянницу искать вашего участия. Леди Говард, как я понял, не согласна оставить мисс Гаскарт в столице под присмотром одной тети, но ваше присутствие ее умилостивит. Что вы мне ответите?
- Да уж, - Гарет покосился на угрюмого баронета Масгрейва, сидящего в венецианском кресле у камина. – Это возможно, милорд.
- Прекрасно, - виконт улыбнулся. – Но мне кажется, что вас что-то тревожит.
- Мое поле и огород, - вздохнул Белоручка.
- О них я позабочусь, - Лоутер поправил шейный платок. – В Хаттон-Холле и Хаттон-Коттедже, которые мой отец выторговал у вашего опекуна, достаточно работников. Я отдам им распоряжение. Управляющий донес до меня ваше предложение по башне Хаттон, но это решать не мне, а отцу. Могу я задать вам личный, деликатный вопрос, мистер Гаскарт?
- Отчего же нет? – промолвил Гарет.
- Ваши денежные средства позволяют вам уехать? Где ваш гардероб для общества? В поместье двоюродной бабушки в Чарлтон-Парке? Жизнь в Лондоне обременительна для кошелька молодого джентльмена, – виконт отвел взгляд.
- Я не джентльмен, милорд, а фермер, - Белоручка стушевался. В его сюртуке с плеча покойного опекуна и стоптанных сапогах было зазорно появиться не то, что на балу, но и просто в приличном доме. – Боюсь, мне не по чину и не по карману сопровождать племянницу в обществе. К тому же я сильно хромаю, как вы, должно быть, видите. Вряд ли уместно выставлять свое нездоровье напоказ среди благородных господ.
- Мистер Гаскарт, - возразил Уильм Лоутер. – Мисс Гаскарт уведомила нас, откуда ваша хромота. Ранение на войне за отчизну нынче высоко ценится. Таких увечий не стесняются, ими гордятся. Ваше происхождение, при ваших родственниках, вне нареканий. Если дело в деньгах, я могу одолжить вам некоторую сумму.
- Вы бы выручили меня этим, милорд, - Гарет снова покраснел. – В башне Хаттон, во время моего отъезда, останется пожилая женщина, в детстве заменившая мне мать, которой я многим обязан. Я бы в любом случае не бросил ее без средств, но если вы предлагаете заем, я им воспользуюсь.
- Это карточка моего портного в Лондоне, - виконт вынул из кармашка жилета картонный квадрат. – Он обновит вашу одежду так, как вы пожелаете, и пришлет мне счет, я добавлю его к долгу. Перед уходом обратитесь к дворецкому, я его предупрежу, чтобы он выдал вам деньги, сколько потребуется.
- Я напишу расписку, милорд, - Белоручка кусал губы.
- Полноте, это такая ерунда, - махнул рукой Лоутер. – Вашего слова мне достаточно.
Гарет поклонился, отошел от окна и присоединился к знакомому сквайру, чтобы обсудить погоду. Его место рядом с виконтом тут же занял баронет Масгрейв.
- И как? – сэр Филип был напряжен.
- Гладко, быстро, как я люблю, – усмехнулся Уильям. - Он крестьянин, Маззи. Соль земли. Никаких ужимок и лести. Прямой, как корабельная сосна, простой, как картофель в мундире. Скучный, но не докучный, в чем то даже интересный, не поверхностный. В нем нет лукавства. Однако, было бы глупо привлечь его к спасению сезона нашей мисс Элинор и не поразвлечься при этом.
- Что ты задумал? – в глазах Масгрейва промелькнуло веселье.
- Притащить этого простака в общество, что же еще, - виконт погладил подбородок. – Позабавимся вдоволь, потрясем всех нашим протеже. Он принял от меня визитку портного. Я черкну тому пару строк, чтобы одел этого фермера немного претенциозно, фатовато и манерно. По моде прошлых лет. С большой скидкой на залежавшийся, не купленный товар. Навряд ли этот дядюшка что-то смыслит в моде. Провинциалы, обычно, сметают с прилавков все, на что есть скидка.
- Ты как ребенок, Уильям, - прыснул в кулак баронет. – Твои розыгрыши уникальны и неповторимы.
- А что мне остается? – Лоутер томно смежил веки. – Я жду Парижа, французских красоток, королевскую академию музыки и танца. Там полнокровная жизнь, а здесь прозябание, уныние, ханжество.
- Делай что угодно, только убери из Лондона эту мегеру, леди Говард, - сэр Филипп похлопал друга по плечу. – Ты меня обяжешь этим.
- Сказал человек, уже обязанный мне всем, - подытожил Уильям.
Замок Лоутер около Пенрита
* * *
30 июня 1816 года
Истчип, Лондон, Англия
Дорога из Пенрита в Лондон была дорогой дождей, сырости, грязи, свинцового цвета неба и пронизывающего до костей ветра. По погоде октябрь, а не июнь, одним словом.
Гарет ехал верхом, чтобы не перепачкать обитателей карет лорда Лоутера своим мокрым, пыльным костюмом. Ехал с камнем на душе, из-за Роуз, оставленной им в Пенрите. По приезду в город он разведал обстановку, убедил бабушку Джулию, что справится с возложенной на него миссией надзирателя за девичьей честью, и купил у портного виконта несколько добротных вещей по подозрительной, низкой цене.
Кузина Кэтрин, оглядев его в обновках, прошептала, что кое-что из купленного, например пальто, никак нельзя надеть, не выставив себя на посмешище, поскольку эти предметы одежды считались вычурными и в годы ее молодости, которая давно миновала. Гарета же привлекла в пальто качественная шерсть, он и не думал носить его в Лондоне летом. А вот на севере, осенью, в поле и саду, оно бы пригодилось. Леди Элизабет и Дженни подправили его покупкам манжеты, спороли затейливые украшения с жилета, сменили пуговицы на сюртуке. Обувь, по понятной причине, Гарет не приобретал, у него было две пары башмаков и туфель, приспособленных для культи стопы.
Дебют Белоручки в обществе леди Джулия сочла успешным. На музыкальном вечере подруги она представила его великосветским матронам, сдержанность и приятная внешность молодого человека их очаровали. Безусловно, костюм юноши был немодным, ни никто и не ожидал от вернувшегося с войны сельского жителя поклонения моде. Гарет либо всюду следовал за лордом Джоном, либо медленно перемещался по залу с тростью. Он не пытался завязать знакомства, не навязывался кружку лорда Лоутера, хотя тот настойчиво звал его в компанию, был своего рода молчаливым невидимкой. Такой стиль поведения импонировал графу и графине Саффолк. Мисс Элинор Гаскарт вела себя совершенно иначе, она была в центре внимания, возле нее всегда толпились обожатели, гремел смех, то и дело вспыхивали перепалки за право танцевать с девушкой. Мисс Гаскарт уже было сделано два предложения о браке от джентльменов средних лет, но ни она, ни ее крестная не посчитали их заслуживающими согласия.
Утром тридцатого июня Гарет нанес визит мисс Саре Морс-Купер и ее матери. Миссис Морс-Купер встретила его прохладно, а мисс Сара выглядела растерянной. Белоручка недоумевал. Что могло случиться? В гостиной служанка подала чай, началась беседа.
- Мистер Гаскарт, - мисс Морс-Купер протянула ему чашку с блюдцем. – Ваши родные, лорд и леди Говард, благополучны?
- Вполне благополучны, мисс Сара, - кивнул Гарет. – А как вы поживаете?
- Она поживает превосходно, - неучтиво ответила за дочь миссис Морс-Купер, ее тон был резок. – Две недели как помолвлена, и ждет свадьбы с душевным подъемом.
- Поздравляю, - юноша чуть не пролил чай и быстро посмотрел на Сару Морс-Купер. В единственном здоровом глазу девушки он прочел смертельную муку и безысходную печаль.
- Спасибо, мистер Гаскарт, - с грустью произнесла Сара. – Вы мой друг и друг Леона. Я не буду вам лгать. Маменька удовлетворена, но я никакого душевного подъема не испытываю и жду свадьбу с содроганием. Стараюсь быть послушной дочерью и все.
- Простите, мисс Морс-Купер, миссис Морс-Купер, - потупился Гарет.
- За что? – девушка достала платок и вытерла слезу. – За то, что стали свидетелем моих слез и слов? Но это правда, мистер Гаскарт. Я круглая дура и сама себя наказала.
- Быть может, мне отклоняться? – он привстал.
- Сидите, мистер Гаскарт, - повелительно заявила миссис Морс-Купер. – Если вы сейчас откланяетесь, меня позже обвинят в грубости. Весь дом будет стоять вверх дном. Вы полагаете, перед вами робкая овечка? Эта тихоня, между прочим, способна кричать на мать, как лоточница. Она сама сказала джентльмену «да», а теперь проклинает меня за это.
- Я полагала, иных предложений не последует, а время, между тем, бежит, - Сара Морс-Купер взирала на Гарета так, как взирает умирающий от голода на лежащий в витрине булочника свежий хлеб. - Это была моя ошибка. И я бы разорвала помолвку, не подпиши батюшка договор с несвойственной для него прытью. Кабальный, разорительный для семьи договор. У меня богатое приданое, мистер Гаскарт, но я считаю, что оно висит на моей шее, как мельничный жернов. К чему девушке приданое, если оно затягивает ее туда, куда она не стремится?
- Я все-таки пойду, - Гарет чувствовал себя невероятно неловко. – Ваши семейные дела определенно не для моих ушей. Позвольте откланяться.
- Ладно, идите, мистер Гаскарт, - тяжко выдохнула миссис Морс-Купер. – И извините нас. Осенью, по возвращении из Чарлтон-Парка, дочь была исполнена надежд, а я ее не поддержала. Материнские страхи. Ищешь, где выгоднее. Вы замечательный юноша, честный и порядочный. Сожалею, что все так обернулось.
Гарет кинул взгляд на Сару Морс-Купер. Та, не таясь, рыдала, как приговоренная к каторге. Он пулей вылетел из гостиной, принял из рук слуги шляпу и выскочил на улицу.
* * *
12 июля 1816 года
Пикадилли, Лондон, Англия
Балы у миссис Дианы Бомонт, жены полковника Томаса Бомонта, стали выходить из моды пару лет назад, после того как 25 апреля 1814 года на светский раут в ее фешенебельный дом на Портман-сквер проник карманник. Слуги скрутили негодяя, но ему, под видом служителя закона, пришел на помощь сообщник и оба злоумышленника в итоге безнаказанно растворились в ночи городских трущоб. С тех пор герцоги, иностранные послы и высшая знать все реже и реже баловали миссис Бомонт своей благосклонностью, но престарелая «мастерица маневров», еще умела привлечь маркизов, графов, виконтов и баронов. Титул для миссис Бомонт был всем, а заслуги ничем. Она колесила по Лондону в своем ярком, желтом ландо, одаривала приглашениями избранных, продвигала на вершину общества своих дочерей, мисс Диану и мисс Мэри Энн, и двух малахольных сыновей. Третий ее сын едва не свел мать в могилу, женившись на некой мисс Аткинсон, дочери владельца шляпного салона. Он балы матери не посещал.
Портман-сквер
Второго июля 1816 года, по завершении парламентских заседаний, граф и графиня Саффолк, а также их дочь, леди Кэтрин Говард, сноха и сын, виконтесса и виконт Эндовер, вернулись из столицы в Чарлтон-Парк-Хаус. Они оставили крестницу, мисс Элинор Гаскарт, на попечение ее тети, мисс Дженнифер Гаскарт, внучатого племянника, мистера Гарета Гаскарта, и свояченицы, мисс Энн Даттон. Аренда дома была оплачена, выселяться раньше срока не имело смысла. Перед отъездом леди Джулия изучила полученные приглашения, отобрала из них восемь самых респектабельных, в том числе на балл у миссис Бомонт пятнадцатого июля, и дала строжайшие указания по распорядку дня, приемам и прогулкам. Мисс Элинор, даже в отсутствии дорогой «бабушки», должна была ощущать над своим челом ее незримый дух и сопутствующие ему «ежовые рукавицы». Гарету, как главе семьи Гаскартов, было трижды растолковано, как отвечать на просьбы об ухаживании и предложения руки и сердца претендентов.
11 июля 1816 года в "Морнинг пост" было опубликовано объявление о том, что в продажу, за авторством Томаса Уилсона, по цене десять шиллингов и шесть пенсов, поступило «Описание правильной техники вальса, по-настоящему модного вида танца, который благодаря грациозности и приятной красоте движений получил преобладание над всеми остальными видами этого изящного искусства». Двенадцатого июля, утром, мисс Элинор, потрясая "Морнинг пост", нагрянула в спальню дяди в одной сорочке и потребовала сей же час купить это чудесное руководство. Дядя, ошалевший от вида полураздетой племянницы, забыл, что леди Джулия запретила девушке даже заикаться о вальсе, и обещал безотлагательно приобрести шедевр мистера Уилсона, чем вызвал нарекания мисс Дженнифер и мисс Даттон за завтраком.
Полторы недели с момента убытия из Лондона Говардов дались Энн Даттон нелегко. Элинор вышла из берегов, как бурная река, каждый предыдущий день, по развязности ее поведения, был бледной тенью нового дня. Компания виконта Лоутера действовала на девушку как огонь на порох. О «пресловутой мисс Гаскарт» шушукались в дамских комнатах. Вчера же разразилась подлинная буря. Услышав последний слух, дочь барона всю ночь не сомкнула глаз. Как только обе мисс Гаскарт отправились в парк, мисс Энн заперлась с Белоручкой в кабинете и начала обличительную речь. - Гарет, вы обязаны что-то сделать. Сплетни чудовищные.
Объявление о балле мистера Уилсона
Сборник танцевальных мелодий 1808 года
- Какие сплетни? – мистер Гаскарт хмуро наблюдал за жестикуляцией дочери барона, обычно спокойной и уравновешенной.
- Вашу племянницу видели тет-а-тет с баронетом Масгрейвом в темной пустующей гостиной на вечере у Лоутеров, пока вы ею пренебрегали и болтал с графом Лонсдейлом о дождях и огородах, - ноздри мисс Даттон яростно раздувались. – Он задирал ей юбку и целовал грудь, Гарет! Вы осознаете, что это значит?
- Как он это объяснил? – Белоручка побледнел.
- Кому объяснил? – рассвирепела женщина. – Объяснения полагается давать мужчинам, родственникам девицы, а не случайным свидетелям из числа гостей.
- Хорошо, - Гарета так и подмывало рассказать мисс Энн, что брак Элинор и баронета Масгрейва предрешен, но это была не его тайна. – Что мне предпринять?
- Это скандал, неотвратимый удар по репутации, - возмущалась мисс Даттон. – И я опасаюсь писать о нем графине, леди Джулию разобьет паралич от этих новостей. Томасу и Элизабет необходимо сообщить, но письма - не скандалы, они идут медленно. Призовите его к ответу.
- Поединок? – удивился Гарет. Дуэль с будущим зятем его совсем не воодушевляла.
- Нет, дуэль ничего не даст, и вы можете умереть, - замотала головой дочь барона. – Пусть он женится на ней, или она погублена. Девушка, которую прилюдно касался в интимных местах мужчина, вне брака, без защиты имени этого мужчины, воспринимается, как падшая женщина. Ее спасет исключительно замужество.
- Где мне найти баронета Масгрейва? – Гарет ослабил удавку шейного платка. Он ощущал раздражение.
- Баронет, со слов мисс Элинор, не в городе, - Энн Даттон ходила по кабинету взад-вперед. – Лорд Лоутер на скачках, Масгрейв с ним. Они вернутся к балу у миссис Бомонт. Адрес виконта мне известен, а вот где квартирует этот ловелас, я не знаю. Элинор нельзя показываться на балу. Ее подвергнут остракизму.
- Пожалуй, что так, - признал Белоручка. – Стало быть, мы никого не принимаем и ищем баронета Масгрейва там, где появится Лоутер.
- У него дома или на балу у миссис Бомонт, - кивнула мисс Энн. – И не ругай ее пока, не говорите ничего, чтобы она не совершила какую-нибудь дикость или безумство. Я попробую подойти к этому деликатно.
* * *
15 июля 1816 года
Портман-сквер, Лондон, Англия
Залы первого этажа особняка Бомонтов на Портман-сквер освещали сотни свечей и от этого, а также от скопления людей, в них было жарко. Двери между гостиными распахнули для беспрепятственного движения из зала в зал. В первой гостиной, предназначенной для вальсов, играли музыканты Эдварда Пейна, во второй, отведенной для кадрили, маленький оркестр Джона Гоу. Длинные столы в других залах ломились от закусок на серебряной посуде и фруктов в этажерках из фарфора и позолоченной бронзы. Персики, абрикосы, виноград, вишня, клубника, изобилие поражало воображение. Хотя плоды были, по большей части, недозрелые, из-за холодного лета. Йоркширские оранжереи Бомонтов опустошили для четырех сотен приглашенных. Среди них, помимо привычного сонма титулованных аристократов, выделялись герои Ватерлоо, капитаны, майоры и полковники в красных мундирах. Полы украшали эмблемы полков, вдоль стен стояли копии английских знамен и лежали вражеские трофеи. Победный пафос был настроением ночи, а безудержное веселье и музыка не давали заскучать. Звучали «Белая кокарда», «Вальс принцессы Шарлотты», «Ватерлоо», «Новый союз», «Аноним» и «Сефора». Восемь пар, отточивших движения до совершенства с учителями, открывали кадриль. Капитан Хью Сеймур повел в танце мисс Диану Бомонт, а маркиз Эксетер мисс Мэри Энн Бомонт.
Объявление Эдварда Пейна
Кадриль
Гарет сосредоточенно шел сквозь толпу. Он потерял из виду Энн Даттон и не обнаружил компанию виконта ни в бальных залах, ни за ломберными столами. В конце концов, миновав вальсирующих, Белоручка услышал из дверей салона насмешливый, захмелевший голос лорда Лоутера. Цель была близка.
- Мистер Гаскарт! – Уильям Лоутер заметил его первым и рассмеялся. – Не бродите в одиночестве, как тень отца Гамлета. Идите к нам, у нас тут соблазнительный для вас диспут об урожае.
- Благодарю за честь, милорд, - Белоручка поклонился. – Но у меня есть, что сказать сэру Филипу Масгрейву с глазу на глаз.
- С глазу на глаз? – притворно охнул виконт. – Нешуточное дело! Маззи, ты настроен на аудиенцию с мистером Гаскартом?
- Ничуть, - буркнул сильно пьяный баронет. – Что за аудиенции?
- Да, мистер Гаскарт, что за аудиенции? – захихикал Лоутер. – Извольте говорить открыто. В приличном обществе не принято шептаться по углам.
- Я настоятельно прошу уделить мне время, - твердо произнес Гарет. – Во избежание скандала, сэр.
- Скандала? – повторил за ним виконт, как попугай. – Маззи, ты учинил скандал, каналья?
- Не имею представления, о чем он лопочет, - набычился Масгрейв, который был до предела рассержен сплетнями, нотациями матери и подначками Уильяма Лоутера.
- Сэр, - голос Гарета зазвенел от гнева. – Вы жаждете огласки?
- Не возражаю против огласки, - в хмельном лице баронета появилось упрямство.
- В таком случае, я требую от вас жениться на моей племяннице, - голос Белоручки уже не звенел, а дрожал. – Настойчиво требую, или будут последствия.
- Какие последствия, жалкий гаденыш? – хмыкнул сэр Филип. – Ты проткнешь меня штыком своего мушкета, солдатик?
- Ах вот как, - Гарет смертельно побледнел. – Тогда я вас вызываю. Вы подонок. Подлый подонок.
- Что? – баронет не заметил, как его приятели, включая Лоутера, расступились. – Ты меня вызываешь? Да кто ты такой? Отродье нищих йоменов из безымянных лачуг. Мерзкий крестьянин. Я – Масгрейв из славных Масгрейвов. Моему благородному роду восемь сотен лет. Если я буду отвечать на вызов каждого гнойного прыща, что останется от моей чести?
- Подлец! Прими вызов! - Белоручка шагнул к баронету и, не мешкая, залепил ему пощечину. В гостиной наступила гробовая тишина.
- Тварь! – сэр Филип побагровел, сжал кулак и с размаху ударил Гаскарта по лицу. Тот, не ожидая грязной драки, и не удержавшись на ногах из-за культи стопы, уронил трость и рухнул на пол. Баронет же, в ярости, подскочил к упавшему врагу и принялся наносить ему удар за ударом ногами по голове и лицу. Все, кто стоял вокруг, были поражены, просто остолбенели от этого неджентльменского, пьяного наскока, животной злобы и избиения лежащего человека каблуками.
- Маззи! – завопил Лоутер и схватил друга за фрак. – Ты спятил?! Прекрати!
Но баронет его словно не слышал, он размахивал руками и продолжал с остервенением лупить ногами дядю своей любовницы, в котором для него сейчас сосредоточилось все то, что сэр Филип ненавидел. Он раз двадцать с силой пнул Гаскарта по голове и лицу, рассек ему губу, лоб, кожу на темени, сломал нос. Когда его оттащили от жертвы, он ревел как зверь, издавал страшные звуки, и абсолютно ничего не соображал через четверть часа, будучи задержанным констеблем для установления обстоятельств возмутительной драки. Пришедшего же в чувство, залитого кровью мистера Гаскарта перевязали, посадили в экипаж лорда Лоутера и отправили домой, на Пикадилли, в сопровождении виконта и мисс Энн Даттон, сестра которой была женой его родственника, лорда Эндовера.
Танцы были приостановлены. Миссис Бомонт доложили о происшествии и подали ей нюхательные соли. По залам распространялся слух, что баронет Масгрейв вероломно набросился на гостя и жестоко избил простого рядового, храбро сражавшегося под командованием герцога Веллингтона и получившего увечье у Катр-Бра. Причиной ссоры называли взаимные оскорбления и скандальное поведение племянницы пострадавшего, мисс Элинор Гаскарт. Дамы в волнении обмахивались веерами, господа обсуждали пьяную выходку.
Перед рассветом один из друзей виконта Лоутера посетил дом в Чипсайде, который леди Мэри Масгрейв с сыновьями снимала на лето. После его доклада, Кристофер и Джордж Масгрейвы помчались к констеблю прихода святого Марка в Мэрилебон, вызволять брата, а вдова седьмого баронета, дрожа от негодования, села писать письмо одной знатной особе, которое надлежало написать без промедления.
* * *
16 июля 1816 года
Пикадилли, Лондон, Англия
Безобразная драка, испортившая ночной бал в честь героев Ватерлоо на Портман-Сквер у миссис Бомонт, утром вторника дала обильную пищу для пересудов во всех благородных семействах Лондона. К обеду же сплетни о скандале были подогреты рассказами очевидцев и пикантными деталями биографии мисс Элинор Гаскарт, которые неожиданно выяснились в одном из влиятельных салонов со всеми подробностями. Как оказалось, мисс Гаскарт, крестница графини Саффолк, на самом деле не имеет никаких прав на фамилию Гаскарт, потому что родилась в грехе и была взята на воспитание старшим внучатым племянником леди Джулии Говард, в девичестве Гаскарт, без удочерения, как подкидыш. И что леди Говард ей вовсе не крестная, а покровительница, не более того. Якобы, местом рождения «мисс Гаскарт» был север Англии, Карлайл, и имелась запись в церковной книге за 1798 год, где матерью девушки, черным по белому, записали некую служанку, мисс Росс, а имя отца старосты не установили. Все это говорили знающие люди, которые никогда не ошибаются и не допускают неточностей.
Подруги леди Джулии Говард кинулись на ее защиту, но и они не смели утверждать, что графиня Саффолк действительно крестная мать мисс Гаскарт, а по сути мисс Элинор Росс. Отсутствие леди Говард в Лондоне усугубляло ситуацию. Что же получалось? Несколько месяцев в уважаемых семьях и солидных домах столицы принимали незаконнорожденную. Не то, чтобы подобного никогда не происходило раньше, на сам факт путаницы, лжи и подтасовки будоражил умы. Кто-то даже сострил, что слово «бастард» созвучно фамилии Гаскарт. К этому разоблачению лже-крестницы титулованной особы добавлялось участие в омерзительной драке пресловутого виконта Лоутера и его бесшабашных дружков, из которых главным виновником потасовки был восьмой баронет Масгрейв. Все понимали, что джентльмен не ринется с кулаками на родственника девицы, если эта девица не делала ему авансов, а то и чего-то весомее, чем авансы. Светские мужчины, принимавшие близко к сердцу нападки на героев войны, в сердцах произносили слова «потаскуха», «шлюха» и «дрянь», и кто бы осудил их за это, если учесть, что бедняге, сражавшемуся за родину, то ли поранили, то ли пробили голову не воевавшие ни дня хлыщи?
Короче говоря, это была снежная лавина, грозящая погрести под собой репутации, положение в обществе и перспективы очень многих. В шестом часу после полудня мисс Энн Даттон узнала о масштабах катастрофы из записки свояченицы и была потрясена тем, какая каша заварилась. Мисс Элинор в ту минуту билась в истерике, запертая в спальне, и грозилась выпрыгнуть из окна, если ее не допустят к дяде. Рослая как гренадер горничная ограждала ее от опрометчивых поступков и не позволяла покинуть комнату. Мисс Дженнифер ухаживала за братом в гостиной первого этажа, ужасалась его побоям, непрерывно плакала и посылала проклятия баронету Масгреву. Гарет Гаскарт, чье лицо и голова превратились в сплошной синяк, молчал и обдумывал сложившееся положение. Он страшился того, как отреагирует на все это «дедушка» Джон и приходил к выводу, что лучшим решением для него будет убраться на время в Пенрит, чтобы Говарды не могли его достать, опросить, разозлиться и сгоряча наломать дров. Это ему, при расставании, посоветовал виконт Лоутер. Рассечения губы, лба и темени перестали кровоточить и по всем признакам должны были зажить небольшими рубцами. Синяки отцветут, ушибы отболят. Баронета Масгрейва Белоручка не боялся и не думал, что тот последует за ним на север.
Когда Энн Даттон вошла в гостиную, затворила дверь и шепотом прочла присланную ей записку, мисс Дженнифер сказала только, «вот все и вскрылось». Гарет же смотрел на мисс Энн так, как будто у нее выросла вторая голова. То, что сестра отводила взгляд и не пыталась спорить, было для него непостижимо.
- Дженни, - голос Белоручки хрипел. – Это что, правда?
- Да, правда, - мисс Гаскарт набросила полотенце на таз с окровавленной корпией и встретилась глазами с братом. – Я не знаю, кто такая мисс Росс, но Нелли не дочь Гавейна и Энн, и не племянница нам, Гарри. Кто она и откуда, спроси у леди Джулии, это ее секрет. Она заплатила Гавейну и Энн, чтобы те назвались родителями Нелли. У них не было своих детей, и они подвизались на это. Я помалкивала, но всегда считала, что ее отцом был кузен Чарльз, покойный виконт, сын лорда Джона.
- Лорд Чарльз Невинсон Говард точно ей не отец, а леди Джулия не бабка. Грешно порочить умершего, - мисс Энн протянула записку Гарету. Тот взял ее и быстро перечитал.
- Вам что-то известно, мисс Энн? – Белоручка поразился ее убежденности.
- Кое-что, - дочь барона покосилась на дверь. – Этой тайне, как сказала ваша сестра, пятнадцать лет. Не стоит ворошить прошлое.
- Что же будет с Нелли? – Гарет потрогал пальцами распухшую щеку.
- Это зависит от леди Джулии, как она себя поведет, - Энн Даттон поднялась со стула. – Никто не запретит графине опровергнуть слухи. Одно я могу сказать точно. Сезон мисс Элинор Гаскарт закончился и ей придется жить с тем, что случилось.
- Мисс Росс, - покачал головой Гарет. – Кто такая мисс Росс? Она жива? Запись в церковной книге и впрямь существует?
- Наверное, - дочь барона обхватила свои плечи руками. – Те, кто запустил этот слух, хорошо осведомлены. Но вряд ли они знают все. Иначе разгласили бы все, для убедительности, а не часть правды.
- И великолепно, - проговорила Дженнифер, расстегивая рукава на рубашке Гарета. – Я вот не хочу знать все. Меньше знаешь – крепче спишь. Мне надо его раздеть, мисс Энн. Выйдите, пожалуйста.
- Да, разумеется, - Энн Даттон открыла дверь. – Если вы не возражаете, я поговорю с мисс Элинор. Ее следует приготовить к сплетням. К тому, о чем судачат люди.
- Ты не против, Гарри? – Дженнифер смахнула волосы со лба.
- Нет, - поджал губы Белоручка. – Я не люблю быть гонцом, который приносит дурные вести.
- В этом я с вами солидарна, Гарет, - мисс Энн спрятала в карман записку свояченицы. – Но кто то же должен приносить дурные вести. Пусть это буду я. Скоро накроют на стол. Мисс Элинор, пожалуй, стоит поесть в своей спальне и не видеть того, что натворил этот мерзавец. Я пойду наверх. Если будет нужна моя помощь, позовите.
* * *
18 июля 1816 года
Пикадилли, Лондон, Англия
Мир Элинор Гаскарт разлетелся вдребезги, как стекло, в которое угодил булыжник. Когда в прошлом году Гарет рассказывал ей, что его жизнь разделилась на жизнь до битвы у Катр Бра и после нее, она полагала, что он преувеличивает. Как может жизнь разделиться на две части? Но это было не преувеличение, жизнь способна сделать крутой поворот, а мир расколоться на куски. Самое печальное, что те куски мира, которые тебе нравятся, становятся недоступны, и ты вынуждена удовольствоваться худшим из кусков, как довольствуется крошечным необитаемым островом потерпевший кораблекрушение моряк.
Злосчастная ночь, расколовшая ее мир, была, как ни странно, спокойной, полной приятных сновидений. А вот утро стало кошмаром. Дженнифер ворвалась к ней в спальню, обвиняла Филипа в нападении на дядю, а ее саму в предательстве, распутстве и черствости. Тетя вопила, что леди Джулия была во всем права, а она слишком снисходительна, мягка и близорука. Дважды за три минуты она отреклась от «пригретой на груди змеи», угрожала посадить ее на цепь, хлеб и воду, облачить в рубище, остричь наголо. Попытки Элинор выйти из комнаты и увидеть Гарета пресекала здоровенная служанка со свирепой физиономией и громадными ладонями, сильными как железные клещи. Девушка, чтобы напугать тетю, лишь потянулась к шпингалету окна и тут же получила от этого Цербера в юбке такую оплеуху, что у нее посыпались искры из глаз.
Элинор плакала, звала, умоляла, заискивала, клялась. Все было тщетно, час длился за часом, Гарет и Дженни не приходили. Но ближе к вечеру в комнату проскользнула Энн Даттон и мир Элинор разлетелся вдребезги. Она слушала тихую, идеальную, размеренную речь мисс Энн и бледнела, холодела, немела.
Бастард! Подкидыш! Мисс Элинор Росс. Дочь падшей женщины, прислуги. Девушка, недостойная переступить порог благопристойного дома, поднять глаза на леди и джентльменов, идти рядом с ними по улице. Энн Даттон не произносила всех этих слов, не вменяла ей в вину происхождение. Он сухо, бесстрастно читала строки присланной ей записки, втолковывала, что значит то и это, задавала вопросы, излагала суть вещей.
Была тайная помолвка? Чушь. Тайные помолвки – уловка соблазнителей. До свадьбы уступила домогательствам? Серьезный, непоправимый ущерб, который придется заранее открыть будущему мужу, если кто-то на ней женится. Баронет Масгрейв? С ним можно распрощаться, леди Масгрейв никогда не допустит незаконнорожденную на фамильном древе, да и сам сэр Филип на это не пойдет. Его слово джентльмена? Оно недорого стоит, особенно в свете ее обмана. Какого обмана? Сэр Филип обещал жениться на мисс Гаскарт. Но где в этой комнате мисс Гаскарт? Мисс Гаскарт внизу, с братом. Здесь, судя по записке, мисс Росс. А мисс Росс - не внучатая племянница графини Саффолк и генерала, лорда Джона Говарда, не внучка эсквайра из Хаттон-холла, не дочь уважаемого дельца и порядочной женщины. Так кому давал обещания сэр Филип? И как его обещания можно воспринимать всерьез, если сэр Филип не ухаживал за ней как джентльмен, с позволения леди Джулии и мистера Гаскарта, если не было объявлено, в том числе в газете, о помолвке, и не состоялось оглашение в церкви?
Элинор Гаскарт слушала Энн Даттон, затаив дыхание. Так, как слушали Моисея скитающиеся в пустыне евреи. Безупречная осанка, прямой взгляд, красивое, невозмутимое лицо дочери барона восхищали девушку. Какую нужно иметь железную волю, разум, хладнокровие, чтобы уподобиться ей? Едва женщина умолкла, Элинор выпалила. - Что же мне делать, мисс Энн?
И произошло чудо. Безукоризненная леди тепло улыбнулась, придвинулась к ней, как сообщница, и без нажима, ласково заговорила.
Необходимо прекратить отношения с баронетом Масгрейвом и виконтом Лоутером. Не писать им, не искать встреч, напрочь вычеркнуть из памяти. Принять свою судьбу, смириться. Подавить в себе сумасбродство, мятежные мысли и суждения. Вернуться в Чарльтон-Парк, а до этого отменить все визиты. Повиниться перед бабушкой, хоть и неродной, упасть ей в ноги, попросить не отвергать ту, которую она растила, воспитывала, учила. Графине Саффолк известно ее происхождение, для леди Говард эти сплетни – не новости. Надо измениться, делом доказать исправление, и бабушка вступится за нее, вернет свою милость и участие.
Голос мисс Даттон обволакивал, как июльский ветер, и завораживал, как музыка факира завораживает кобру. Но внутри, в душе Элинор, клокотал бунт. Ни с кем из новых, лондонских подруг не общаться? А вдруг они этого пожелают? Ползать на коленях перед бабушкой? Вот уж нет! А если Филип любит, решит на ней жениться? Ей что же, выгнать его? Девушка осознала, что мисс Энн хочет ей добра, но дает советы, годные для времен ее молодости и характера, а не для нее.
Они обнялись. Энн Даттон распорядилась принести Элинор ужин, взяла с нее слово быть благоразумной, не покидать спальню и дом, и ушла с чувством исполненного долга. А Элинор прокралась на лестничную площадку, в надежде пересечься с Гаретом. Девушку терзали сомнения. Хотелось пожалеть Гарри, но чтобы и он ее пожалел. Видеть его, но не видеть побоев, дела рук Филипа. Не объясниться, нет. Обменяться взглядами. Удостовериться, что она не потеряла Гарета навсегда. Но Белоручка не поднялся к себе, а затем горничная загрохотала подносом с посудой и Элинор шмыгнула обратно, в спальню.
Спустя полчаса, поковырявшись вилкой в тарелке, она соскочила с кровати, села за стол, вооружилась пером и, стиснув губы, начертала: «Ты избил моего дядю, гнусное животное! Между нами все кончено!» Нахмурилась, пожевала кончик пера и вычеркнула слово «дядя». Скомкала бумагу, швырнула ее под кровать. Улеглась в платье поверх покрывала, смежила веки, чтобы в уме сочинить послание Филипу, и через пять минут спала, как убитая.
Проснулась Элинор в десятом часу. Она сменила платье на серое, с высоким строгим воротом, наспех умылась, расчесала волосы, надела старый садовый чепец Дженни, который должен был символизировать раскаяние, и сбежала в столовую. Дженни сидела за столом и вытряхивала из пашотницы крупное яйцо, застрявшее в ней. Девушка подошла без единого звука, ловко подцепила яйцо ложкой, извлекла его и положила на тарелку мисс Гаскарт.
- Не рассчитывай меня задобрить, - проворчала Дженнифер.
- Где Гарет? – Элинор предпочла не вступать в перепалку.
- Уехал, - мисс Гаскарт намазывала масло на булочку.
- Куда уехал Гарет? - в глазах девушки заблестели слезы. - Я вымолю у Гарри прощение. Сэр Филип появится, извинится и загладит свою вину, Дженни.
- «Сэр Филип извинится, Дженни», - фыркнула Дженнифер, налила чай в чашку и посмотрела на Элинор исподлобья. – Мы с Гаретом простые люди и не нуждаемся в извинениях этого человека. Лорд Джон и леди Джулия велели опекать тебя и мы опекали. Гарет вызвал его на дуэль, чтобы защитить твою честь, но он отклонил вызов и учинил драку. Баронет Масгрейв оскорбил моего брата и графа Саффолка в его лице, посему разбираться с этим будет лорд Джон. На рассвете Гарет отбыл в Пенрит. У него погибает урожай. Оставь его в покое. Я отправляюсь в Чарлтон-Парк-Хаус к Элизабет, дилижансом, нянчить ее детей. А тебя повезет туда в своей карете мисс Даттон. Ей, похоже, нравится с тобой возиться. Завтра же этот дом запрут.
- Я… - начала Элинор и осеклась. – Если сможешь, прости меня, Дженни.
- Я тебе не Дженни, а мисс Гаскарт, - Дженнифер выкладывала ломтики сыра на блюдце. – А вот ты не мисс Гаскарт. И не смей пользоваться этим именем, оно тебе не принадлежит. Пока я не уехала, не попадайся мне на глаза. У меня больше нет племянницы.
Мисс Гаскарт резко встала и, не завершив завтрак, вышла из столовой.
КОНЕЦ 2 ЧАСТИ
Bernard:
28.10.24 00:22
» Часть 3 Глава 1
Часть III, 1816-1827 годыГлава 1
«Солиситор»
21 июля 1816 года
Постоялый двор «Черная лошадь», Манчестер, Англия
Джейкоб Брукс, по мнению тех, кто имел о нем твердое мнение, отличался редкой наблюдательностью, присущей ему с детства. Эта наблюдательность, однако, была природным даром простолюдина, а не способностью ученого или образованного джентльмена. Ведь Джейкоба Брукса, не рискуя схлопотать по морде, никто бы не упрекнул в учености или образованности, а также в том, что он джентльмен.
Всю свою жизнь, с малолетства, Брукс работал как каторжный на чужих полях. То там, то здесь, то на севере, то на юге. У рачительных господ, и у прожигателей отцовского состояния. С добросовестными управляющими, и с явными ворами, нанятыми по недоразумению или халатности. В компании трудолюбивых батраков и среди ленивого отребья, охочего до горячительных напитков и развратных бабенок.
Брукс определял погоду с точностью Гринвичской королевской обсерватории, а виды на урожай как знаменитый сэр Томас Кок. Он мог бы использовать свое чутье, зоркий глаз и опыт себе во благо, разжиться деньгами, обзавестись участком земли, домом и семьей, если бы не выпивка.
Выпивка была слабым место Брукса, из-за нее он терпел постоянные невзгоды, нахлобучки и утраты. Нет, Джейкоб не был спитым, оскотинившимся пропойцей, иначе он давно лишился бы работы и уважения. Просто когда Брукс опрокидывал кружку-две, он превращался в грубого, дикого, разухабистого мужика, эдакого нахрапистого буяна, находиться с которым рядом не отваживались самые отчаянные собутыльники. К чему это приводило? Джейкоба спускали с лестницы. Джейкоба грозились пристрелить, как бешеную собаку. Джейкоба выгоняли и не выплачивали расчет. Перед носом Джейкоба закрывали дверь. Джейкобу разбивали в кровь лицо. Последний срыв Брукса закончился именно этим, его крепко разукрасили, насовали тумаков полную шляпу. И Брукс дал себе зарок не пить, даже не нюхать хмельное, и бороться с искушением как блаженный Августин. С этой целью Джейкоб ежедневно прохаживался по залу «Черной лошади» Манчестера, кланялся, улыбался, но из питья ничего не заказывал. Ждал какого-нибудь управляющего, фермера или батрака, чтобы подрядиться на поле.
21 июля 1816 года, совершая привычный вояж на постоялый двор, Брукс приметил паренька, который, судя по его синякам, недавно побывал в заварухе. «Собрат по несчастью», догадался Джейкоб, и собирался проследовать мимо, но его привлекла открытая книга, лежащая на столе перед незнакомцем. Книга с рисунками по сельскому хозяйству, перед которыми Брукс благоговел, как благоговеет истово верующий, неграмотный христианин перед церковными фолиантами священников. Джейкоб замер, оценил одежду и внешность владельца книги, скромный ужин, потертый саквояж, и осторожно присел за его стол. - Добрый день, мистер.
- Добрый день, мистер, - машинально повторил Гарет и оторвался от чтения.
- Интересуетесь овсом? – приветливая улыбка обнажила ровные белые зубы Брукса, нечасто встречающиеся у людей его класса.
- Да, - кивнул Белоручка. – А вы?
- А я Брукс, - представился батрак. – Джейкоб Брукс, к вашим услугам. Сезонный работник и тоже поклонник овса.
- Гарет Гаскарт, - юноша протянул руку. – Из Пенрита.
- Далеко же вы забрались, мистер Гаскарт из Пенрита, - хмыкнул Джейкоб и пожал руку Гарета.
- Еду из Лондона домой, в Пенрит, - отрапортовал Белоручка. – У меня там десять акров землицы. Поле, садик, огородик.
- И что выращиваете? – полюбопытствовал Брукс.
- Кормовую репу, капусту, морковь, овес, горох, яблоки, груши, - перечислял Гарет. – Но в этом году из-за непогоды подлинное бедствие, мистер Брукс.
- Я не мистер, господин Гаскарт, - покраснел Джейкоб. – Батрачу, ни кола, ни двора. Тридцать лет вкалываю в поместьях и на заготовках. У вас, случаем, нет для меня работы?
- Только временная, мистер Брукс, - Гарет проигнорировал самоуничижение батрака. – Работникам принято платить, а я небогат. В сущности, меня поддерживают двоюродные бабка, дед и кузен и с кузиной. Без них я пошел бы на дно еще летом.
- Возможно, вашей бабке, деду и кузенам в Пенрите нужны батраки? – спросил Джейкоб.
- Они не в Пенрите, а в Уилтшире, в Чарлтон-Парке, - покачал головой Белоручка.
- Дворяне? – Брукс смотрел на золотой обрез книги.
- Дедушка Джон - граф и генерал, лорд Говард. Моя двоюродная бабка - его жена, - произнес Гарет. – Дедушка не родился графом. Титул достался ему случайно, по наследству от дальней родни.
- А вы тоже знатная фигура, мистер Гаскарт? – почесал затылок Брукс.
- Нет, упаси Бог, - засмеялся Гарет. – Пенритские Гаскарты из йоменов. Один сквайр в роду, и тот прадед.
- Но книга у вас как у графа, - лукаво прищурился Джейкоб.
- Это и есть книга графа, - развел руками Белоручка. – Дедушки Джона.
- Понятно, - Брукс кусал губы. – Так найдется у вас для меня дело, мистер Гаскарт?
- Не знаю, - наморщил лоб Гарет. – Смотря, что вам по плечу, что умеете. Выглядите вы помятым.
- Как и вы, мистер Гаскарт, - вздохнул Брукс. – Что с вами стряслось?
- Поклонник племянницы не нашел для меня других слов, кроме самых неласковых, - Белоручка потер свою распухшую нижнюю челюсть. – Мое предложение жениться на племяннице было ему не по вкусу.
- Злодей, - присвистнул Джейкоб. – А меня отдубасили по пьянке. Я пью раз в месяц, а теперь уже и вовсе не пью, но когда приму на грудь, становлюсь как ваш обидчик, неистовым и драчливым. Сейчас вот исправляюсь и ищу пропитание.
- С моими побоями и сломанным носом, разумно ли нанять вас, мистер Брукс? – в серых глазах юноши промелькнула ирония.
- Это был бы смелый шаг, согласен, - засопел Джейкоб. – Но скажите, мистер Гаскарт, сколько урожаев вы сняли со своих десяти акров?
- Лично ни одного, - Белоручка поскреб переносицу. – Сестра несколько лет приглашала батраков, но это были то убытки, то крохи. Сам-то я в прошлом и позапрошлом году воевал во Франции и Бельгии.
- Небось, капитаном? – покосился на Гарета Брукс. – При дедушке то генерале?
- Рядовым, - усмехнулся Белоручка. – Стань я капитаном, моим солдатам имело бы смысл застрелиться самим, а не ждать французов. Вояка из меня плохой.
- Откровенность, мистер Гаскарт, делает человеку честь, - заметил Джейкоб. – А вы бывали в бою?
- Под Байонной и Катр Бра, - Гарет закрыл книгу. – Еще сутки и был бы под Ватерлоо. Но у Катр Бра мне ядром повредило ногу. Теперь у меня пятнадцать пальцев вместо двадцати.
- Мне жаль, мистер Гаскарт, - смущенно проговорил Джейкоб. – Вы такой молодой и…
- Калека, - докончил фразу Гарет. – Так что вы можете, мистер Брукс?
- Брукс может весьма многое, - Джейкоб почувствовал облегчение, это была тяжелая беседа. – Друзьям он известен как лучший предсказатель дождя, тумана, бури, снегопада и прочих погодных каверз. С посевами, грядками, прополкой, уничтожением вредителей, заготовкой семян и жатвой Брукс справляется, не побоюсь прослыть нескромным, блестяще. С Бруксом в кармане вы всегда будете в прибыли, с добрым урожаем и ухоженным огородом. Подрезать ветки? Сколько угодно. Пахать, окучивать, копать? Джейкоб Брукс убил на это тридцать лет. Как называют рядового, прослужившего тридцать лет, мистер Гаскарт?
- Инвалид? – улыбнулся Гарет.
- Ветеран, - возразил Джейкоб. – А с вашими книгами, если вы их с собой не для солидности возите, мы могли бы заключить союз рук, ума и знаний.
- Я вожу их не для солидности, мистер Брукс, - Гарет подвинул книгу к Джейкобу. – Вы грамотный?
- По слогам, - шмыгнул носом Джейкоб. – Читаю по слогам.
- Давайте так, мистер Брукс, - Гарет откинулся на спинку стула. – Если вы сейчас угадаете погоду на завтра, вас ждет путешествие в Пенрит и три месяца заработка. Коль скоро все сложится, мы обсудим дальнейшую работу, а то и партнерство. Я хотел бы стать управляющим, колесящим по Англии и улучшающим поместья. Сват дедушки Джона - знаток в улучшениях поместья. Он мог бы помочь.
- И что это за сват? – недоверчиво поинтересовался Джейкоб.
- Сэр Томас Кок, - Белоручка хлопнул ладонью по столу.
- Сэр Томас Кок? – выпучил глаза Брукс. – Сейчас, и ни минутой позже, вы узнаете все о погоде на завтра, мистер Гаскарт. Да что там, за право увидеть сэра Томаса Кока я предскажу вам погоду на неделю вперед!
* * *
24 августа 1816 года
Чарлтон-Парк-Хаус, Уилтшир. Англия
Чарлтон-Парк-Хаус
Скандал на балу у миссис Бомонт с разоблачениями мисс Элинор Гаскарт был на слуху в Лондоне меньше недели и не впечатлил общество. Подумаешь, какая то провинциальная девица. Подумаешь, пьяный задиристый баронет. Персоны сэра Филипа Масгрейва и безродной крестницы графини Саффолк не выдерживали никакого сравнения с лордом Байроном, принцессой Шарлоттой и Бо Брамеллом, а заурядная драка – с событиями на Уимблдонском лугу, беспорядками в Эли и Литтлпорте и бесчинствами луддитов. Таким образом, в Лондоне все быстро утихло, к удовольствию леди Мэри Масгрейв, которая, благодаря огласке, уберегла сына от опрометчивой женитьбы на незаконнорожденной мошеннице.
Но в Чарлтон-Парке скандал не просто не утихал, а разгорался. Вернувшись в поместье за день до мисс Энн Даттон и мисс Элинор, Дженнифер Гаскарт преподнесла события в Лондоне в том свете, в котором их видела. Переживания за брата сделали старую деву нетерпимой. Элинор была названа блудливой Иезавелью, баронет Масгрейв – царем Иродом, Гарет Гаскарт – пророком Самуилом во рву со львами. Эти живописные сравнения и правдивая хроника происшествия потрясли лорда Джона, леди Джулию, их сына Томаса, сноху Элизабет и леди Кэтрин. Генерал велел немедля запрягать карету и класть в нее пистолеты, но на него строго шикнули и уверили, что Гарет пострадал не сильно, и раздувать пламя скандала ни к чему. В конце концов, кто себя опозорил, не ответив на вызов и пощечину как джентльмен? Масгрейв. Достоин ли такой червяк дуэли с пэром Англии? Недостоин, и арест дебошира констеблем это подтверждает. Быть может, генерал и не послушался бы увещеваний домашних, но боли в пояснице не оставили ему выбора.
Леди Кэтрин перепугалась за кузена Гарета до такой степени, что хотела послать к нему доктора в Пенрит, за сотни миль, но Дженнифер отговорила ее. Мол, синяки и побои Белоручки сойдут до того, как доктор приедет на север. Виконт и виконтесса Эндовер, узнав новости, весь день шушукались и писали письма матери и отцу, тестю и теще, барону и баронессе Даттон в Шерборн. Хуже всего вести из Лондона подействовали на леди Джулию Говард. Графиня побледнела, схватилась за сердце, пошла в свой будуар, вытряхнула из шкатулки письма, не обнаружила среди них предсмертного письма сына Чарльза о мисс Росс и Элинор, обомлела, разъярилась и заперлась с мужем, изливая на него свое раздражение и опасения.
Когда на другой день карета с Энн Даттон и Элинор подкатила к Чарлтон-Парк-Хаусу, леди Джулия уже стояла у крыльца с тростью, как карающий ангел с огненным мечом. Она не дала «крестнице» молвить ни слова, приказала ей убираться и чуть не оскорбила мисс Даттон, которая что-то робко пробормотала. Дочь барона Даттона поискала лорда Говарда и леди Кэтрин, чтобы они выступили ходатаями Элинор, но те предусмотрительно уехали к арендаторам. Мисс Энн в итоге расплакалась и увезла Элинор к своей матери, в Шерборн-Хаус.
24 августа 1816 года в будуаре графини в Чарлтон-Парк-Хаусе кипели нешуточные страсти. Спор двух старух, давних подруг, графини Саффолк и баронессы Даттон, продолжался уже час и не утихал.
- Я вышвырнула эту прелюбодейку из дома и не спросила тебя, Элизабет Даттон, потому что это мой дом и я в нем хозяйка, - леди Джулия грозно сдвинула брови. – А ты что сделала? Ты ее приютила, пожалела и подстрекала моего сына к непочтительности и неповиновению. Что же ты поселила Элинор у себя всего на две недели? Мне слуги доносят, что эта гадина въехала в Эндовер-Хаус с разрешения Элизабет и Томаса, без моего позволения, как будто дом виконта нам с Джоном не принадлежит, как будто мой сын уже граф, а не виконт.
- Джулс, уймись, - баронесса Даттон поднесла к носу нюхательные соли. – Джон и Кэтрин не против этого. Против этого ты и Дженнифер Гаскарт. У тебя колики будут от крика, или что похуже. Мисс Гаскарт преисполнена раскаяния. Она скучает по крестным, бабушке, дедушке, дяде и тете.
- У нее нет бабушки, дедушки, дяди и тети, - графиня стучала кулачком по столу. – Мы для нее лорд Джон Говард, леди Джулия Говард, лорд Томас Говард, леди Элизабет Говард, леди Кэтрин Говард, мистер Гаскарт и мисс Гаскарт. А сама она не мисс Элинор Гаскарт, а мисс Элинор Росс. И ты под подозрением, моя дорогая.
- Под каким подозрением, Джулс? – взвилась Элизабет Даттон.
- Письмо Чарльза, - леди Джулия проковыляла к шкафчику красного дерева, распахнула дверцу, вытащила голубую шкатулку с эмалями и потрясла ей. – Письмо моего сына, написанное за день до его смерти, где он изложил все обстоятельства ее рождения и просил меня дать кров этой мисс Росс, матери ребенка. Оно исчезло, его украли. Лондонские сплетни, моя милая, повторяют это письмо. Не ты ли его взяла три года назад, когда вывихнула у нас лодыжку и ночевала в моем будуаре в том августе? Я тебе его читала, прямо на этой кровати.
- И зачем бы мне его красть и распускать сплетни такого рода? - всплеснула руками баронесса. – Я твоя подруга и не враг своей дочери. Мне что, на пользу этот скандал? Он на пользу твоей снохе, моему зятю и внукам?
- А кто сюда, ко мне, вхож? – графиня дрожала, как в лихорадке. – По пальцам можно перечесть, кто вхож! И ты одна из них, Лиззи.
- Ты клевещешь на меня, Джулс! – негодовала Элизабет Даттон. – Как низко ты пала! Кто сюда вхож? Да все слуги в Чарлтоне! Бог свидетель, на твоей двери и замка то нет. Почему ты не сожгла письмо, глупая гусыня? Его у тебя увели и продали за шиллинг. А скандал на тысячу фунтов.
- Я не сожгла его, потому что оно от Чарльза Невинсона, - графиня рылась в шкатулке. – Ты не теряла сына, как тебе меня понять?
- Я потеряла дочь, Френсис, в этой проклятой России, - прервала подругу баронесса. – Как у тебя язык поворачивается обвинять меня в краже и черствости? Ты чем старше, тем чуднее и злее.
- Вот, - Джулия Говард словно не слышала ее, она отыскала среди бумаг еще одно письмо и помахала им. – Я наводила справки. Это от викария церкви Архангела Михаила в Песках, в Карлайле. Он известил меня, что есть запись в приходской книге о мисс Мэри Росс, которая родила свою незаконную дочь Элинор на ферме в Лонгбурге, и крестила ее 6 сентября 1798 года. Об этой записи в сплетнях тоже было, но не все, а лишь то, о чем писал Чарльз. Уяснила? Письмо викария не прочли и не взяли. А потому не взяли, что я его в конверт с депешами Джона сунула. И тебе не показывала.
- И что это значит, Джулс? Что я украла письмо Чарльза, а это нет? – возмутилась Элизабет Даттон. – Ты в здравом ли уме? Повторяю, мне этот скандал вредит не меньше, чем тебе. От него страдают Элизабет, Томас и мои внуки.
- Никто ко мне не пришел заступаться за Элинор, - леди Джулия навела длинный, бледный перст на подругу. – Только ты и твои дочери. И на то есть причина, я нутром чую. А раз письмо пропало…
- Что ты чуешь? – взорвалась баронесса. – Что ты вообще болтаешь?
- То и болтаю, - графиня приблизилась к Элизабет Даттон, склонилась над ней и пристально вгляделась в ее испуганное лицо. – Я давеча поразмышляла. Ты не впервой за нее ратуешь и во все дни защищаешь. Никто из моей дальней родни тебя никогда не волновал, кроме Элинор. Дорогие подарки крошке Элинор, пони для Элинор, приглашения Элинор на праздники. Элинор то, Элинор се. Четырежды ты брала ее в Шерборн на все лето. Какой еще ребенок этого удостоился? Святая доброта! Милосердная леди Даттон. Милосердная к одному дитя.
- Она же сирота, Джулс, - воскликнула Элизабет Даттон. – Имей совесть!
- Нет, она точно не сирота, - Джулия Говард облизала сухие губы. – Я на нее с нападками, и сразу ты здесь, а с тобой твои дочки, вторят за матерью слово в слово. Подучила их? Родня кровь взыграла, Лиззи? Как же я не раскусила тебя раньше? Вбила себе в голову, что она моя внучка. А сын в письме не написал, что он отец Элинор. И Чарльз не стал бы участвовать в таком скверном деле, как незаконный ребенок, особенно из знатной семьи. Только в том случае, если знатная семья – родственники. А мать или отец ребенка – близкие люди, друзья, которые слезно его попросили. Вдова Чарльза, Джейн – твоя племянница. Боже мой! Элинор - не моя внучка, а твоя!
- Ты рехнулась! – баронесса вскочила с кресла. – И Джейн Дигби приплела. Ты же сама твердила, что Чарльз хотел открыться Джейн, что она не знала о девочке.
- Чья она? Покойной Френсис? Энн? – не отступала леди Джулия. – Кто ее родители?
- Ее отец – викарий Чарльз Калеб Колтон, любимый друг твоего сыночка! – взревела, не снеся допроса, Элизабет Даттон. – Который соблазнил девушку и ускользнул в Кембридж, поджав хвост. Он, видите ли, еще учился и ожидал вступления в сан. А посему не мог скандально жениться и запятнать свое имя позорной связью. Пока мы за ним гонялись, ребенок родился, и было уже поздно тащить это ничтожество к алтарю. Ты говорила, близкий друг? Вот тебе друг, и причина, по которой твой Чарльз этим занимался. Он чувствовал вину, потому что свел их. Довольна?
- А мать? Кто ее мать? – графиня тяжело дышала. – Это Элизабет? Моя сноха?
- Ты совсем обезумела? – баронесса была готова ударить подругу.
- Нет, не Элизабет, - взгляд леди Джулии блуждал, седые волосы растрепались. – Энн или Френсис?
- Ты не вытянешь из меня имя матери Элинор даже раскаленными клещами, Джулс, - категорично заявила леди Даттон. – Ни из меня, ни из Джеймса, ни из нашего сына или дочерей. Вся эта путаница твоим тщанием запуталась. Чарльз Невинсон хотел помочь, устроить встречу Колтона, матери Элинор и моего Джеймса в чужом имении, Эндовер-Хаусе, где нет соглядатаев и слуг, для решения судьбы ребенка. Они должны были приехать туда после охоты у Кока, а твой слуга что-то заподозрил, и служанка запаниковала, сбежала в Шерборн, бросила девочку у вас. Я намеревалась забрать ее, но Чарльз погиб, ты была убита горем, приняла ребенка как родного и отдала его этому остолопу, Гавейну Гаскарту. И мы решили тебя не тревожить, оставить все как есть. Но что сейчас? Ты как гарпия, рвешь и мечешь. По чьей вине поползли сплетни о происхождении Элинор? У кого украли письмо и предали его огласке? Я советую тебе сменить гнев на милость и пощадить бедную девочку, поскольку ее беды – плоды твоих поступков и надзора за важными письмами. Да и Дженнифер Гаскарт, которая нынче громче всех обличает Элинор, не без изъяна. Кто воспитывал девушку? Она и воспитывала. Ты сама возомнила себя ее бабушкой. Чье это было решение? Твое решение. Ты убедила мужа. Мы в это не вмешивались. Что ж, назвалась бабкой – будь ей. И не отлынивай.
- Господи! Я права! – леди Джулия металась по будуару. – Карета, в которой привезли ребенка. Конюх узнал вашу карету, но не припомнил, чья она.
- Это экипаж Чарльза Калеба Колтона, а не наш, - баронесса снова плюхнулась в кресло.
- Мисс Росс! Кто такая мисс Росс? – графиня была в бешенстве.
- Бывшая служанка Джейн, сестры моего Джеймса, жены Томаса Кока, - леди Даттон отвернулась, чтобы не смотреть на подругу. – Она помогала за вознаграждение.
- И ты столько лет молчала, - зловеще прошептала леди Джулия. – Лгала и хитрила. Твоя семья использовала мою семью в своих целях. Твой драгоценный Джеймс спихнул на нас с Джоном свою внучку, а твоя дочка, уж не знаю, Энн это или Френсис, согрешила и вышла сухой из воды.
- В чем я тебе лгала, Джулс? – баронесса была уязвлена тоном Джулии Говард. – Ты сама нарекла Элинор своей внучкой. Если помнишь, я тебя разубеждала.
- Не слишком рьяно, - ответила графиня. – И скрывала правду.
- Скрывать правду – это не лгать, - устало промолвила Элизабет Даттон.
- Не важно, - леди Джулия была мрачнее тучи, но начала успокаиваться, осознав, что ее сын Чарльз не запятнал свое имя прелюбодеянием и внебрачных ребенком. – Так и быть. Ради старой дружбы я опровергну слух, что не крестила Элинор. Она останется нашей с Джоном крестницей. Но Дженнифер не желает с ней мириться и признавать ее дочерью Гавейна. А Дженнифер упряма как мул, ты с ней не сладишь. Так что мою девичью фамилию Гаскарт Элинор носить не сможет. Если ты так печешься о ней – признай ее своей внучкой. Но ты на это не пойдешь. Да, Лиззи?
- Ты предлагаешь нам и вам вываляться в грязи? – спросила баронесса. – Кому это принесет выгоду? Твоей семье? Моей? Элинор?
- Никому, - согласилась графиня. – Значит, до замужества она будет просто мисс Элинор. Или Элинор Росс. Но ты должна ее обеспечить, Лиззи. Наши денежные дела не то что ваши, они шаткие и сложные. Я несла этот крест шестнадцать лет. А ты?
- Мы ее обеспечим через особого поверенного, - леди Даттон поджала губы. – Но не так, чтобы она упорхнула из Эндовер-Хауса и вела разгульную жизнь. Скромное содержание и несколько тысяч приданого при замужестве.
- Да уж, раскошелься, - вздохнула графиня. – Передай ей, чтобы оделась поскромнее и пожаловала завтра к полудню пред мои очи. Я хочу видеть раскаяние, а не слышать о нем от тебя. Никакой дерзости, оправданий, ропота. При слугах, низкий поклон всей семье, в том числе Дженнифер. Ее ухажер избил до полусмерти моего внучатого племянника. Не надейся, что я это забуду, Лиззи.
* * *
30 августа 1816 года
Эндовер-Хаус, Уилтшир. Англия
Эндовер-Хаус
Эндовер-Хаус, дом виконтов Эндоверов, титул вежливости которых веками носили старшие сыновья графов Саффолков, был похож на большую конюшню, и ею, в сущности, являлся. Четыре крыла примитивного квадратного сооружения замыкали внутренний двор. Три сквозные арки вели в этот двор со стороны деревни, графского дома и левад. Одно из крыльев было жилым, в трех других располагались конюшни с восемнадцатью денниками и яслями. Посреди двора возвышался фонтан, на углу – смотровая башня.
Виконт и виконтесса, обычно, жили в Чарлтон-Парке, но и в Эндовер-Хаусе у них были покои, гостиная, столовая и детская. Прислуга Эндовер-Хауса состояла из экономки, лакея, горничной и кухарки, которая готовила пищу для конюхов, кучеров, грума и дворовых мальчиков. Полвека назад, когда Эндовер-Хаус строился, сотня его окон не была обременительна для графа Саффолка. Однако, текущий налог на окна, пятьдесят восемь фунтов в год за сто окон, изрядно бил по карману лорда Джона. Для сравнения, десять окон башни Хаттон, три из которых Гарет заколотил для экономии, облагались налогом в один фунт.
Конюшня
Семейство английского джентльмена
У Томаса и Элизабет к осени 1815 года было восемь детей, и никто из них не умер в раннем возрасте. Последняя их радость, пухлая малышка Мэри Роуз Говард, делала первые шаги, а на подходе был девятый ребенок, ожидающийся в январе.
Год без лета грозился стать не только холодным, но и голодным. Хлеб не уродился, овощи, фрукты и кормовые культуры тоже, лишь луга спасали положение. Продукты вздорожали, расформирование армейских полков наводнило Англию безработными, процветали воровство и спекуляции, произвол властей будоражил народ.
Элинор трудно переживала скандальное завершение своего сезона. В 1815 году ее разлучили с Филипом на девять месяцев, а теперь разлука могла перерасти в полный разрыв. Девушка умудрилась отправить ему письмо перед отъездом из Лондона, но получил ли он его? Она понимала, что призрачные шансы на брак с баронетом испарились окончательно, что Энн Даттон не зря назвала ее тайную помолвку чушью. Потеря невинности не повергала ее в скорбь и ужас, но если разобраться, девственность была единственной ценностью Элинор и избавляться он нее до свадьбы не следовало.
Неделю Элинор гостила в Шерборн-Хаусе, где ее утешала мисс Даттон, затем за ней приехала жена Томаса, Элизабет, и забрала в Эндовер-Хаус. Мать мисс Энн и Лиззи, баронесса Даттон, считала, что проживание раздельно с Говардами и Дженни дурно скажется на репутации Элинор и пресечении сплетен. Совместное проживание с родными опровергло бы слухи, в то время как длительное нахождение в Шерборне в обществе расценили бы как изгнание.
Бабушка была крепким орешком и Элинор не рассчитывала на скорую капитуляцию графини под влиянием родных и Даттонов. Дедушка Джон навестил девушку в первый же ее день в Эндовер-Хаусе, обнял за плечи, пожурил для приличия, обозвал вертушкой и увел с собой на пастбище, пострелять из мушкета. Кэтрин нагрянула на второй день, с корзинкой вкусненького и сообщила, что Гарет написал письмо из Пенрита. Она его не принесла с собой, но с ее слов Элинор узнала, что Гарри спутался с каким-то Джейкобом Бруксом, человеком великих талантов, которые, разумеется, касались сельского хозяйства. Они вместе колдовали над семенами, продавали часть инвентаря, приобретенного Белоручкой по неопытности и забракованного Бруксом как хлам, таскали Роуз на носилках к доктору, когда у той заболел бок. Услышав новости о Гарри, Элинор пожалела, что вернулась из Лондона сюда, а не в Хаттон. Ей вдруг страшно захотелось познакомиться с этим Бруксом, побродить по улочкам Пенрита с Дженни, помочь Гарету с семенами, посидеть с Роуз на кухне, перемывая косточки соседям. Тоска по детству и родным местам растревожила душу и, ложась спать, Элинор всплакнула.
Почему ее любовь несчастливая? Почему Филипу было мало этой любви, и он не женился на ней, вопреки проискам матери? Неужели дело в одних деньгах и без денег мужчины счастья не мыслят, даже с любимой женщиной? Она с Дженни и Гарри в Пенрите, в их уродливой башне, не купалась в богатстве, и была счастлива. Какая разница, какие у девушки родители, чья кровь в ней течет и сколько поколений знатных предков ее род насчитывает? Если любишь, разве это важно? Филип постоянно кичится прадедами, прапрадедами, деяниями Жана Шардена и разглагольствует о славе замка Хартли. Какой в этом прок, если эти прадеды и прапрадеды для тебя не более чем имена в родословной, а замок Хартли, в котором ты не жил – груда замшелых камней?
25 августа Элинор примирилась с леди Джулией. С утра она опять нацепила садовый чепец Дженни, облачилась в унылое серое платье и побрела по дорожке в Чарлтон-Парк-Хаус, понурив голову и очи долу. У дверей ее поджидал дворецкий, чтобы препроводить в гостиную. Джулия Говард встретила опальную крестницу милостиво, расцеловала ее, потрепала за щечки. При этом присутствовали граф Саффолк, барон, лорд Джеймс Даттон, мисс Энн Даттон, леди Кэтрин Говард, виконт и виконтесса Эндовер. Дженни не было, она продолжала дуться.
Разливая чай гостям и домочадцам, графиня косилась на баронессу Даттон, ехидно улыбалась и медовым голосом ворковала. – Ох уж эти лондонские пустозвоны! Что за нелепые сплетни о происхождении нашей милой Элинор? Она же вылитая мать. Да и от отца в ней много. А эти якобы порочащие связи? Стоит красивой девушке появиться, налетают как вороны, и клюют, клюют. Завистливые клеветники. Ее матушка отличалась благонравным поведением, а какая мать, такая и дочь, это всякому известно. Вот наша преданная подруга, леди Даттон, мы доверяем ее суждениям. Скажите, голубушка, благонравие — врожденное качество, или результат воспитания?
- И первое, и второе, миледи, - усмехаясь, ответствовала «дорогая Лиззи».
К ужину Элинор воцарилась в своей комнатке, распаковала вещи, избавилась от серого уродливого платья и гадкого чепчика. Дженни возилась в детской с выводком Говардов, изнывая от их баловства и гомона. Девушка поднялась туда, приветствовала мисс Гаскарт и постаралась отвлечь играми четырех самых непоседливых ребятишек. Но это не помогло, Дженнифер оставалась непреклонна в своем презрении к ней. Целый час они пробыли в трех шагах друг от друга, но не общались. Элинор возвратилась к себе, села за акварель. Чистота помыслов юной леди, к которой ее призывала Энн Даттон, покинула девушку. В голове крутилось Бог весть что. «Упрямая корова», «ну и лопни от злости», и «если бы какой-нибудь баронет за ней приударил, я бы на нее посмотрела», было самым безобидным. Элинор с горечью отметила про себя, что за чаем никто не обратился к ней «мисс Гаскарт», все говорили «Элинор» или «мисс Элинор». Уразумев это, девушка приуныла. Как же ее будут представлять в обществе? Мисс Росс? Это невыносимо!
30 сентября 1816 года начинался как обычный день, но к обеду разбившийся на куски мир Элинор как будто возродился из осколков и руин. В Чарлтон-Парк-Хаус прибыл солиситор из Лондона, загадочный мистер Питер Моррис. Этот аккуратно одетый, невысокий, с залысинами и пухлыми губами человек попросил аудиенцию графа Саффолка, изложил ему цель своего приезда и через полчаса Элинор велели присоединиться к мужчинам в библиотеке. Питер Моррис, поблескивая стеклами пенсне, тихо и вкрадчиво зачитывал девушке документ за документом, смысл которых она разбирала с трудом. Терпеливо выслушав солиситора, Элинор почти ничего не поняла и спросила. – Попечительница? Что это значит, мистер Моррис?
Солиситор переглянулся с лордом Джоном, заерзал в кресле и пояснил. – Недавние события в Лондоне, мисс, привлекли внимание ваших матери и отца. Настоящих матери и отца, личность которых я не имею права вам открыть в силу своих обязательств.
- Моего отца? Моей матери? – Элинор замерла. – Мисс Росс?
- Нет, не мисс Росс, - Питер Моррис натянуто улыбнулся. – Мисс Росс вам не мать. Ваша мать и ваш отец – благородные люди, но обстоятельства вынудили их жить порознь, не вступив в брак, а вас передать на воспитание мистера Гавейна Гаскарта и миссис Энн Гаскарт. Это было шестнадцать лет назад. И поелику ваше совершеннолетие не за горами, а события в Лондоне, если можно так выразиться, послужили им предостережением, они решили обеспечить ваше будущее. Для этого выделено пять тысяч фунтов приданого при замужестве и пятьсот фунтов содержания в год до брака. После замужества содержание уменьшится до четырехсот фунтов в год, до достижения сорока лет. В сорокалетнем возрасте вам будет выплачен остаток с общей суммы, в зависимости от возраста вступления в брак. Вероятно также, вы унаследуете что-то от ваших родителей, если они того пожелают.
- Боже мой, - Элинор была поражена. – Мои родители живы. Кто они? Я хочу их видеть.
- На эти вопросы я не уполномочен отвечать, мисс, - покачал головой мистер Моррис. – Мне поручены денежные выплаты и ничего иного.
- Они обеспечили меня вместе? – девушка теребила платок.
- Да, - кивнул Питер Моррис. – В равных долях.
- Мне не позволено увидеть ни мать, ни отца. Они меня стыдятся, – Элинор была готова разрыдаться. – Зачем мне деньги, если я безродная?
- Деньги нужны всем, мисс, - солиситор поправил пенсне. – Лорд и леди Говард щедры и добры к вам, но дополнительное приданое облегчит вступление в брак, вы так не считаете? А содержание обеспечит вам более приятную жизнь.
- А чье согласие понадобится, если мисс Элинор соберется замуж до совершеннолетия? – поинтересовался лорд Говард, потирая пальцами набалдашник трости. – Матери и отца?
- Нет, они не выдвигали подобных условий, - мистер Моррис шелестел бумагами. – Полагаю, по завещанию покойного викария Джона Гаскарта, который принял на себя заботу о мисс после смерти мистера Гавейна Гаскарта и его жены, главой семьи и распорядителем в делах является мистер Гарет Гаскарт.
- Гарет? – удивилась Элинор. – Гарет будет благословлять мой брак?
- Благословлять, разрешать, как вам угодно, - солиситор постучал пальцем по столу. – Это ваши с ним отношения, мисс. Не в моих компетенциях запрещать вам замужество. Повторюсь, моя компетенция – выплаты. Вы употребили слово «безродная» и как будто не рады участию мистера Гаскарта в ваших делах. У вас с ним трения?
- Нет, не с ним, - девушка покраснела. – С его сестрой. Мисс Дженнифер против того, чтобы я пользовалась фамилией Гаскарт.
- Насколько я знаю право, мисс, - Питер Моррис положил перед графом какой-то документ и ткнул перстом в нижние его строки. – Важно не то, против мисс Гаскарт или нет, а то, что содержится в завещании вашего опекуна, записях о вашем крещении и тех прошениях, которые подавал или не подавал мистер Гарет Гаскарт. Пока нет судебных постановлений о каких-либо воспрещениях, вы вольны представляться тем именем и фамилией, каким представлялись при жизни вашего опекуна. А теперь, если не возражаете, я еще раз ознакомлю вас с документами.
Эндовер-Хаус
Bernard:
28.10.24 23:09
» Часть 3 Глава 2
Глава 2«Удача Эденхолла»
20 октября 1816 года
Эденхолл, Уэстморленд, Англия
Есть явления, которые нельзя задержать или прекратить. Например, сумерки, сгущающиеся над садом. Или этот моросящий всю неделю дождь. Упадок прихода, последовавший за смертельной болезнью отца. А также его, Филипа, раздражение и хандру, которые длились с июля, когда он потерял Элли.
Баронет Масгрейв тупо глядел на отчет управляющего, собственные заметки и семейный архив. В 1801 году в приходе было тридцать три и тридцать пять семей и домов, сейчас их двадцать семь и тридцать два. В 1688 году в приходской общине жило двести шестьдесят пять человек, пятнадцать лет назад сто сорок восемь, а на нынешний день сто тридцать два. Население уменьшилось в два раза. Прекрасный повод выпить, черт побери! Сэр Филип взял со стола темный кожаный футляр, откинул крышку и извлек оттуда бокал зеленоватого стекла, причудливой формы, украшенный эмалями, с цветочным орнаментом. «Удача Эденхолла» переливалась и искрилась в свете свечей. Баронет хмыкнул, откупорил графин и плеснул в драгоценный бокал бренди. Выпил, поставил «удачу Эденхолла» рядом с футляром.
Удача Эденхолла
По древней легенде, какой-то рыцарь из Масгрейвов, столетия назад, гуляя у колодца святого Катберта возле Эденхолла, наткнулся на стайку фей и попытался их поймать. Но озорницы вырвались и сбежали, оставив у колодца волшебный сосуд. Сэр рыцарь завладел подарком фей и в тот же миг с небес прогремели слова: «Если он разобьется, прощай удача Эденхолла!» С тех пор владельцы поместья, поколение за поколением, бережно хранили реликвию, запирали ее в железный шкаф в библиотеке, не позволяли трогать детям. Однако, время от времени, чашу доставали и пили из нее на празднествах и при гостях. Кое-кто даже играл с судьбой, щелкая по стенкам сосуда ногтем или жонглируя им. Герцог Уортон, к примеру, подкидывал бокал в воздух, а дворецкий стоял у него за спиной и подхватывал «удачу Эденхолла».
Колодец святого Катберта в Эденхолле
Сэр Филип воззрился на чашу с неприязнью, почти с ненавистью, и его посетило желание поднять ее, швырнуть в стену и расхохотаться, когда стекло разлетится на тысячу частей. Но он был неспособен на такой поступок, ему недоставало для этого храбрости и воли. Заскрипели дверные петли, в библиотеку пожаловала мать. Бледная, угрюмая, озабоченная, точь-в-точь как он.
- Чем занимаешься? - цепкий взгляд матери обратился на «удачу Эденхолла».
- Подсчитываю убытки этого проклятого года. Года без лета и урожая, денег и надежд. Пью из нашей «удачи», а удачи все нет, - баронет потер переносицу.
- Так у каждого землевладельца в Англии, - вздохнула Мэри Масгрейв.
- Мне от этого не легче, - ухмыльнулся сэр Филип. - За сто пятьдесят лет, матушка, население нашего прихода сократилось вдвое. Мы по уши в долгах. Люди уезжают, заводят мало детей. Но так было не всегда. Вот лежит копия письма 1745 года от дедушки Филипа. Оно о том, что Хайлендская армия окружена в Ланкастере превосходящими силами герцога и маршала Уэйда, и что это завершит войну. Какая эпоха! Какие люди! Колоссы! Греческие боги! А что я? Жалкий паяц на побегушках графа Лонсдейла. Злой, брюзгливый.
Письмо шестого баронета Масгрейва, сэра Филипа 17745 года
- Не принижай себя, - леди Масгрейв ополоснула «удачу Эденхолла водой из кувшина, вытерла стекло салфеткой и спрятала реликвию в футляр. – Ты злишься из-за безденежья, но оно не вечно.
- Я злюсь не из-за безденежья, матушка, а из-за женщины, - вспылил баронет. - Мне нужна женщина!
- Как ты смеешь оскорблять меня такими пошлостями! - Мэри Масгрейв нахмурилась. - Поди к брату Джорджу, он просветит тебя, где обитают развязные женщины.
- Мне нужны не женщины, - неистово взвыл сэр Филип. – А женщина! Одна женщина и другие меня не интересуют. Вы меня лишили ее, оторвали от моей души!
- Опять ты о ней? - зашипела на сына вдова. - Она тебе не пара! Незаконнорожденная выскочка, с отвратительными манерами и скандальным поведением.
- Сплетни о ней — нелепейший вздор. Выдумка целиком и полностью, - отрезал Филип Масгрейв.
- Вздор? - Мэри Масгрейв развернулась к книжному шкафу, трясущимися руками вытащила с полки старую амбарную книгу, выудила из нее сложенные листы и бросила их на стол. - Почитай-ка это, дорогой сын.
- Что это? - баронет уставился на бумаги.
- Письмо покойного сына графини Саффолк, виконта Эндовера о рождении и крещении этой твоей единственной в мире женщины, - лицо леди Масгрейв перекосилось от ярости. - Нищей дочери служанки, зачатой в грехе.
- Откуда оно у вас? - Филип схватил листы и жадно начал читать.
- Мне пришлось заслать шпионку в дом графа и графини, платить ей тройное жалованье и вознаграждение за письмо, - процедила сквозь зубы вдова. - Хороша бы я была, пустив в Эденхолл, как свою сноху, эту хищную интриганку.
- Так этот скандал, и то, как трепали мое имя в салонах Лондона — ваши козни, - баронет помахал бумагами перед носом матери, но вдруг закашлялся, согнулся пополам, стал задыхаться.
- Сынок, - леди Масгрейв обняла его, усадила в кресло, принялась суетливо метаться по библиотеке. - Этот кашель! Как он мне знаком! Слуги мне говорили, что ты кашляешь по ночам, но я не верила. Господи Боже, неужели все повторяется?
- Угомонитесь, матушка, - хрипел сэр Филип. - Я не умираю. Что-то попало в горло.
- Ты истощен, худеешь, - мать судорожно дергала звонок. - Твой отец болел не неделю и не месяц, это продолжалось годы. Он харкал кровью, но твердил, что здоров как бык. А мы едва успевали ушивать ему одежду.
- Не увиливайте от ответа, матушка, - баронет промокнул платком испарину на лбу. - Вы распространили эту сплетню?
- За кого ты меня считаешь? – неискренне возмутилась мать. – Это сделала служанка, Элен. Она уволилась в августе. Видимо, ей показалось мало наших щедрот, решила продать тайну дороже.
- Не держите меня за дурака, - Филип Масгрейв в гневе толкнул чехол с «удачей Эденхолла» так, что он чуть не скатился со стола на пол. Леди Мэри в последний момент остановила его падение, проверила, цела ли чаша, и молча убрала бокал в несгораемый шкаф.
- Вы как мастиф, матушка, - баронет прерывисто дышал. – Впиваетесь в добычу клыками и не отпускаете, гнете свое, чтобы все было по вашему усмотрению. Вас не заботят мои чувства, страдания, душевная боль. Вы все оправдываете материнской любовью и долгом. Но в чем она, ваша любовь? Если она существует, то почему не согревает, не радует?
- Ты хвораешь, - леди Масгрейв отворила дверь, окликнула слугу. – Иди, приляг. Я прикажу жарче растопить камин в твоей спальне.
* * *
21 октября 1816 года
Башня Хаттон, Пенрит, Уэстморленд, Англия
Воспитание знатных молодых девиц в Англии отличается от воспитания молодых джентльменов тем, что с девицами невозможно быть уверенным в том, с кем ты в действительности имеешь дело. Даже самая покладистая, застенчивая барышня, когда ее ущемляют в чем-либо, способна откалывать такие коленца, что вся округа потом недоумевает, что за метаморфоза с ней случилась. Бойкие же по натуре барышни, соответственно, откалывают коленца и вовсе без всякого ущемления, а в силу своей природы.
30 августа 1816 года, превратившись из бесприданницы в особу хоть и не богатую, но все-таки обеспеченную, мисс Элинор с виду совершенно не изменилась. Она демонстрировала покорность и удовлетворение своим положением, но при этом втайне вынашивала «наполеоновские» планы. Стержнем этих планов было то, что хоть и с анонимными, но благородными родителями, пятью тысячами фунтов приданого и ежегодным доходом в четыреста фунтов она стала приемлемой кандидатурой на роль жены баронета Масгрейва в глазах его матери.
Исходя из этого, все, что необходимо было сделать для обретения счастья – встретиться с Филипом и заручиться согласием на брак Гарета и леди Масгрейв. А поскольку зиму и Гарет и Филип проводили в Пенрите, Элинор решила всеми правдами и неправдами попасть туда до декабря. Чтобы облегчить себе задачу, она написала покаянное письмо Гарри, оповестила его о том, что неизвестные родители выделили ей большую сумму денег, и в самых смиренных выражениях умоляла разрешить ей приехать в Хаттон не месяц, повидать Роуз и подруг. От мистера Гаскарта требовалось взять на себя ответственность за девушку во время ее пребывания на севере. Чтобы не вызвать подозрений, Элинор сетовала на то, что Дженнифер никак ее не простит, а она так мечтает вернуться в Пенрит в ее компании и быть ей как прежде, доброй наперсницей.
В итоге к октябрю Гарет ответил согласием на приезд Элинор, при условии, что она будет путешествовать либо с мисс Гаскарт, либо с кем-то из Говардов или компаньонкой. Дженнифер не пришла в восторг от перспективы тащиться в Пенрит поздней осенью, и никакие увещевания леди Джулии не помогли ее уговорить. Детям нужна была няня, и леди Элизабет поддержала мисс Гаскарт. Граф и графиня были слишком стары для таких вояжей, виконт и виконтесса ждали очередного ребенка. Роль дуэньи предложили леди Кэтрин Говард, убежденной домоседке и крайне пугливой старой деве, но ее одолевали мигрени, и компаньонкой, в конечном счете, стала экономка Эндовер-Хауса, миссис Флинт.
Элинор ликовала. Водить за нос тугодумку миссис Флинт было гораздо легче, чем Дженни или Говардов. Перед отъездом графиня сделала девушке внушение, что ей под страхом всяческих кар возбраняется видеться или переписываться с баронетом Масгрейвом. Тем не менее, в душе леди Говард была бы не против, если бы Элинор вышла замуж за баронета. Это избавило бы ее от обременительной опеки над своенравной «крестницей». Посему, с документов, полученных от солиситора Питера Морриса, сняли копии и снабдили ими Элинор. Вкупе с письмом викария церкви Архангела Михаила в Песках из Карлайла об обстоятельствах ее рождения. Таким образом, карета лорда Говарда отправилась на север двенадцатого октября. До Рождества девушка должна была возвратиться в Чарлтон-Парк-Хаус вместе с Гаретом, на праздник.
21 октября 1816 года, отпирая своим ключом дверь в башню Хаттон и мысленно показывая при этом язык воображаемой Дженни, мисс Элинор торжествовала. Ее якобы безобидный акт воссоединения с «дядей» очень скоро обернется триумфом, пышным бракосочетанием, а всем лондонским злоречивым гадюкам придется заткнуться и признать, что если мисс Элинор Гаскарт (именно Гаскарт, и не иначе), положила глаз на джентльмена, она его добьется, невзирая на полоумную мать этого джентльмена.
Знакомство девушки с ироничным мистером Бруксом было веселым и продолжительным. Джейкоб Брукс притворно прикрывал очи ладонью, словно ослепленный красотой юной мисс, о которой он столько слышал, отвешивал поклон за поклоном, сетовал на то, что ему нельзя по ничтожности его целовать божественные пальчики. Гарри наблюдал за этой сценой с улыбкой и прыскал смехом, Роуз пихала «лентяя и дармоеда» в бок и требовала перестать дурачиться. Миссис Флинт растерянно моргала, но лишь до тех пор, пока мистер Брукс не проделала все это и с ней, но в урезанной форме. Восхищение ладного, симпатичного батрака, пусть и наигранное, польстило старой экономке.
Состоялся обед, за которым обменивались новостями и планами, вспоминали случаи из детства. О грандиозности своих планов Элинор умолчала, но попросила Гарри, если ему будет по пути, отвезти записку лорду Лоутеру о том, что она в Пенрите.
Урожай года без лета, стараниями мистера Брукса и Белоручки, был невелик, но и не прискорбно мал. То, что запасли на зиму, и выручка от продажи части урожая, не позволяло продержаться восемь-девять месяцев, но и влезать в неподъемные долги не было надобности. После обеда Джейк и Гарри отдохнули в гостиной, споря о справедливости неких суждений в книге «Анналы сельского хозяйства» Артура Юнга, а затем ушли в огород. Миссис Флинт, уставшая с дороги, завалилась спать, Элинор же уселась на кухне, чтобы выудить из Роуз какие-нибудь полезные сведения и слухи.
- Они бьются, как мотыльки в стекло, - откровенничала кухарка. – Но лето то, какое было? Да и земли недостаточно, чтобы разбогатеть, особливо на севере. Гарет послал два письма свату лорда Джона, сэру Томасу Коку, тестю лорда Чарльза, упокой Господь его душу. А того, небось, такими письмами засыпают по двадцать раз на дню. Но он, по крайней мере, не отказал напрочь, и выдвинул условие.
Курс экспериментального сельского хозяйства Артура Юнга 1770 год
- Какое условие? – заинтересовалась девушка.
- У приятеля сэра Томаса, какого-то Джорджа Толлета, кузен имеет свое дело по разным новшествам в поместьях Норфолка. Его рекомендует джентльменам сам сэр Томас, и дворяне нанимают этого кузена на сезон или два, - пояснила Роуз. – Он и его подручные исправляют упущения в имениях, налаживают сев, корма, увеличивают поголовье скота, облагораживают поля, осушают болота. Так этот кузен собирается на покой, чтобы переехать в Лондон, и продает в Норфолке кусок земли с фермой, и все свое дело. Если Гарет выкупит ферму и дело, сохранит работу людям кузена, сэр Томас будет рекомендовать нашего мальчика, как раньше рекомендовал кузена Джорджа Толлета.
- И сколько они хотят? – спросила Элинор.
- Две тысячи триста фунтов. Или две тысяча двести? - кухарка зачерпнула половником из чугунной кастрюли. – Да не все ли едино? У нас таких денег нет, и отродясь не было. Чтобы такую прорву фунтов нажить, сто лет придется гнуть спину.
- Это кому как, - хвастливо засмеялась девушка. – Мое приданое в два раза больше.
- Так твое приданое ты не получишь, оно уплывет мужу, святая простота, - засопела кухарка, принюхиваясь к вареву в кастрюле. – Цыпленок, что ли, несвежий? Эта стерва мне тухлятину сбагрила за полцены? Я сейчас выловлю этого цыпленка, перейду улицу и по физиономии ее им отхлещу. Да нет, свежий. Это запах из мойки.
- Что Гарри с Бруксом будут делать? – продолжала допрос Элинор.
- А что им делать? – Роуз помешала похлебку. – Семена и посевные готовить. Перепахивать, чинить инструмент. Гарет по весне сгоряча много лишнего из инструмента накупил. У Джейка то опыт многолетний, он сразу сказал, что фермеру надо, а что разные ловчилы пытаются всучить новичкам.
- А этот Брукс не ловчила? – засомневалась Элинор.
- Нет, - отрицательно покачала головой кухарка. – Бедовый малый, но честный. Бывают такие люди, не глупые, работящие и даровитые, но не умеющие свою жизнь устроить. Они все обычно бобыли. Самородок. Ты бы слышала, как он погоду предвещает. Как будто из небесной канцелярии, в точности. Потомственный крестьянин, соль земли.
- И Гарет берет его в партнеры? – хмыкнула девушка.
- Да, берет в партнеры, - Роуз раздувала мехами огонь в печи. – Калека и лихой батрак. Но в Пенрите и не такое бывало.
- Печь топится, а зябко, – Элинор поежилась. – Гарри сильно хромает?
- Порой сильно, - Роуз добавила полено в топку. – Этот твой баронет, моя милая, бандит отпетый. Так моего мальчика изувечил летом. Сбил с ног, охаживал каблуками. Гарет в июле и августе ужасно хромал. Был бы этот Масгрейв тогда тут, я бы его подстерегла с кухонным ножом и кишки ему выпустила, как драчливому петуху. Ты не будь дурой, держись подальше от этого буяна. Такие задиры жен своих колотят до смерти. Ревнивцы, гордецы. Любят боль причинять всем без разбора. Звери, а не люди.
- Меня он любит, - возразила Элинор. – А на Гарри напал, потому что напился.
- Нет. Подобные ему любят владеть кем-то, как вещью или лошадью. Алчные скупцы, - Роуз предостерегающе потрясла перстом. – Его друг, виконт, что над всеми подшучивает, гораздо благодушнее. Выходи замуж за него.
- У Лоутера на уме одни актрисы, Париж и забавы, - улыбнулась девушка. – С ним хорошо бездельничать, но жениться он не будет. Тем более на мне.
- А что с тобой не так? – изумилась кухарка. – Ты же писаная красавица, и при деньгах.
- Мои деньги для отца Лоутера, графа, пустяк, - на губах Элинор мелькнула грустная улыбка. – И как бы я не была красива, в моей записи о рождении матерью числится служанка, а вместо отца прочерк. Да, мои настоящие родители благородны и не бедны. Но кто они? Я – подкидыш, которого мать с отцом не признали и не растили.
- Для графа это может и важно, - насупилась Роуз. – А мне вот все равно. И Гарету все равно. И Говардам.
- А Дженни не все равно, - съязвила девушка. – Она заладила, что я не Гаскарт.
- Так ты и не Гаскарт, - кухарка толкнула задвижку и уменьшила тягу в печи. – И Дженни озлилась на тебя из-за баронета, а не из-за того, кто ты есть. Была бы она здесь, я бы ее поругала. А ты, если хочешь быть Гаскарт, жени на себе Гарета и будешь по закону миссис Гаскарт до гробовой доски.
- Гарри мне дядя! – растерялась Элинор. – Кто выходит замуж за дядю?
- Не болтай ерунды, он тебе не дядя, - Роуз водрузила кастрюлю на печь. – Гарет сказал, что у тебя имеются бумаги от солиситора, и свидетельство из Карлайла на сей счет. Ты и Гарет прихожане нашей церкви Сен-Эндрю. Викарий обвенчает вас без волокиты. Зачем тебе «кот в мешке?» Ты выросла с Гаретом, знаешь его. Сколько я себя помню, вы не ругались, не вцеплялись друг другу в волосы, он потакал всем твоим прихотям. Жили, душа в душу.
– Как брат и сестра, - закивала девушка.
- У меня был брат, - кухарка приоткрыла крышку кастрюли. – И лучше бы его не было, ей Богу. Ни дня не проходило, чтобы он нас с сестрой не колошматил. Измывался, как хотел, пока парень моей сестры ему ребра не пересчитал. Да что я тебя уговариваю? Тебе решать. Иди за баронета, только потом не ной, что он твои деньги в свое имение ухнул и синяки тебе ставит.
- Гарет – не баронет, даже не сквайр, - Элинор рассматривала свои ногти. – Кем я буду замужем за Гаретом? Фермершей? Я намерена жить в Лондоне, посещать балы и рауты, блистать в обществе, пока молода. Ты сватаешь мне Гарета, чтобы он купил себе ферму на мое приданое. Это же Роуз! Все для любимого мальчика, а Нелли уж как-нибудь, во вторую очередь.
- И в самом деле, что это я? – ядовито промолвила Роуз. – Гарет заслуживает кого-то посерьезнее, чем такая ветреница и прохиндейка, как ты, Нелли.
- «Ветреница и прохиндейка», – девушка изобразила голос Дженнифер. - Дженни, это ты? А я тебя и не узнала в одежде Роуз! Как ты преобразилась!
- Что тебе втолковывать прописные истины, когда ты уже все для себя решила? – кухарка положила перед Элинор разделочную доску, нож, морковь и две луковицы. – Займись-ка делом, леди Масгрейв. Почисти лук и морковь, или проваливай ужинать в Эденхолл, там тебя заждались.
* * *
23 октября 1816 года
Замок Лоутер, Уэстморленд, Англия
Лорд Уильям Лоутер, граф Лонсдейл, чье состояние, поместья и влияние были предметом зависти многих аристократов Англии, родился в семье преподобного Уильяма Лоутера, заурядного священника. Его семья была скорее зажиточной, чем богатой, но имела богатых дальних родственников, среди которых значились баронет Лоутер из Суллингтона и пресловутый граф Джеймс Лоутер. Лорд Джеймс, «загребущий Джимми», награжденный этим прозвищем за жадность и беспринципность, имел в прошлом веке еще дюжину схожих кличек, таких как «злюка», «дурной Джимми» и «граф Поганка». Он был неуравновешенным, скаредным, вздорным самодуром, владельцем плантаций в Новом Свете и тысяч рабов. Будучи женатым, но бездетным, лорд Джеймс содержал легион любовниц, с одной из которых, самой любимой, он жил под одной крышей вместе с женой. Когда эта его пассия умерла, он рыдал по ней целую неделю и не допускал в спальню слуг, чтобы они вынесли тело для похорон. В скорби «граф Поганка» дошел до того, что разлагающуюся покойницу поместили в гроб со стеклянной крышкой и положили в шкаф в комнате графа. Ходили слухи, что по смерти «дурного Джимми» тем, кто предавал его земле, явился призрак лорда.
Граф Лонсдейл, лорд Уильям Лоутер
Граф Лонсдейл, лорд Джеймс Лоутер
По Божьей ли воле, или по воле случая, сын преподобного Уильяма Лоутера, нынешний граф Лонсдейл, наследовал сначала баронету Лоутеру из Суллингтона, а затем и графу Лоутеру, «загребущему Джимми». Таким образом, он приобрел титулы, деньги, поместья, а вслед за ними влияние, друзей и склонность к величественной пышности, жизни на широкую ногу. У «графа Поганки» под конец его бытия, возник крупный долг в четыре тысячи фунтов перед его поверенным Джоном Вордсвортом, отцом поэта Уильяма Вордсворта. Вступив в наследство, Уильям Лоутер, граф Лонсдейл, погасил этот долг, с процентами, чем спас семью нуждающегося стихотворца от разорения и вызвал этим поступком заслуженное восхищение в обществе. С тех пор он прослыл меценатом, а какой меценат может обойтись без роскошного замка? Так, между 1806 и 1814 годами, архитектором Робертом Смирком, на месте снесенного особняка «злюки Джимми», чей призрак обитал в заброшенном доме, был выстроен замок Лоутер. Замок, похожий на замки древности, но при этом новый, комфортный и претенциозный.
Миссис Флинт, которую трудно было удивить чудесами архитектуры, так как она жила в Эндовер-Хаусе, возле великолепного Чарлтон-Парк-Хауса, чувствовала себя в огромной гостиной замка Лоутер жалкой букашкой. Она пила чай крошечными глотками, озиралась по сторонам и благоговейно охала. Виконт Лоутер, наблюдающий за ней с любопытством ботаника, изучающего насекомое, прокашлялся. – Как вам нравится у нас, миссис Флинт?
- Бесподобно, милорд, - произнесла на одном дыхании экономка. – Так дивно и шикарно. Чтобы выразить мое упоение, не хватит и десяти листов бумаги.
- Неужели? - лорд Лоутер сложил пальцы рук замком на груди. – Быть может, вы окажете мне честь взглянуть и на оранжерею? Мисс Элинор хвалила вас за успехи в садоводстве. Смею ли я надеяться, что вы оцените наши усилия на этом поприще?
- Почту за честь, милорд, - покраснела миссис Флинт. – Но удобно ли…
- Оставлять мисс Элинор с сэром Филипом? – Лоутер перевел взор на роскошный, изумрудного цвета диван, на котором сидели девушка и баронет. – Так с ними будет мисс Карпентер. Вы же будете с ними, мисс Карпентер?
- Неотлучно, лорд Уильям, - расплылась в улыбке «птичка» Лоутера, развалившаяся в кресле в абсолютно неделикатной позе.
- Позвольте предложить вам руку, миссис Флинт, - виконт шагнул к экономке, подавляя ее вероятные возражения. – Более строгой дуэньи, чем мисс Карпентер, еще не рождалось на свете. Кроме самой мисс Карпентер, разумеется.
Пожилая женщина и лорд покинули гостиную, а через минуту «птичка» Лоутера поднялась из кресла и, демонстративно хихикнув, скрылась за дверью салона.
- Элли, - Филип Масгрейв придвинулся к Элинор и накрыл ее ладонь своей ладонью. – Как я тосковал без тебя! Каждый день, будто в аду. Слава Богу, ты тут. Я распорядился завезти уголь в наше гнездышко у площади.
- Филип, - девушка освободила руку, вынула из ридикюля связку бумаг и подала их возлюбленному. – Это наше будущее. Месяц назад в Чарлтон-Парке меня отыскал солиситор. Мои мать и отец живы, они родовитые и богатые люди, хотя их имен я не знаю. Мое приданое, которым им было угодно меня обеспечить, пять тысяч фунтов. К этому добавляется ежегодное содержание, четыреста фунтов. Это многое меняет, не так ли?
- Да, безусловно, - баронет пролистал документы, сосредоточенно читая. – А это что за письмо?
- От викария из Карлайла, на запрос леди Говард. Он сообщает, что меня крестили в церкви Архангела Михаила в Песках, и моей матерью была мисс Росс. Но она мне не мать. У служанок не бывает солиситоров и тысяч фунтов для внебрачных детей, - Элинор напряженно смотрела на сэра Филипа. – Что скажешь?
- Я рад за тебя, моя Элли, - баронет сунул бумаги в сумочку любовницы. – Так ты придешь завтра?
- Филип, - настойчиво повторила девушка. – Что ты скажешь?
- Я сказал, что рад за тебя, - Масгрейв нахмурился. – Если ты ожидаешь от меня предложения, мы это обсуждали в том году. Твоя беременность могла бы убедить мать. Но мы не были близки долгое время, с прошлого лета. Нам надлежит потрудиться, чтобы исправить этот промах.
- Моя беременность не случилась за месяцы связи, невзирая на все старания. Вдруг ты бесплоден? Или я бесплодна? - Элинор раздраженно отвернулась. – Кроме того, беременность может убедить твою мать, а может и не убедить. И мне почему-то думается, что не убедит. Что я, в итоге, рожу ребенка точно так же, как родили меня.
- Она не здорова, Элли, - посетовал баронет. – Бледна, угнетена, страдает от тягости в груди. Да и я захворал, эта пенритская сырость душит меня кашлем.
- Про ее болезни я слышала тысячу раз, - девушка досадливо сжала пальцы в кулачок. – И готова поухаживать за леди Масгрейв, как любящая сноха.
- Ты снова за свое, - простонал сэр Филип. – Давай обговорим это наедине, в доме у площади, завтра.
- Нет, - Элинор упрямо сжала губы. – Сейчас или никогда. Боже мой, я не уродка, не слабоумная, и не нищая. За какие грехи мне это? Я должна умолять тебя сделать мне предложение честь по чести?
- Элли, пойми же… - протянул баронет.
- Я понимаю, - оборвала его любовница, нащупала в ридикюле что-то завернутое в платок и бросила его на колени Масгрейва. – И в глубине души предполагала, что возникнут сложности, а посему прихватила это с собой.
- Что это? – сэр Филип вытряхнул из платка себе на ладонь украшения, которые он дарил возлюбленной. – Это мои подарки?
- Подачки, - поправила его Элинор и стремительно встала. – Пока я не получу от тебя предложение джентльмена, это подачки. Я приму их обратно после свадьбы. Если она будет. Решайся, или забудь меня.
- Подожди, - баронет вскочил на ноги. – Всего одна встреча.
- Ни одной до свадьбы, - процедила сквозь зубы девушка. – Я и без того потратила на тебя уйму времени. И меня не прельщают ни положение любовницы, ни участь старой девы. А содержанкой мне помогли не стать родители, и лишь за это одно, им спасибо. Ты думаешь, ты идеал? Настолько безупречен, что перед тобой не устоять и без тебя не обойтись? Поверь, я терпела нашу близость исключительно из любви к тебе. А вот любил ли ты меня?
- Любил и люблю, - Масгрейв попытался взять ее за руку.
- Тогда женись, - она выдернула руку. – Нет? Молчок? Слуга! Слуга, будьте добры, проводите меня в оранжерею к милорду и миссис Флинт.
Bernard:
29.10.24 21:39
» Часть 3 Глава 3
Глава 3«Как сэр Гарет наказал Черного рыцаря»
23 октября 1816 года
Башня Хаттон, Пенрит, Уэстморленд, Англия
По легенде, однажды в Камелот, ко двору короля Артура, прибыла некая леди Линетта и попросила венценосца послать с ней сэра Ланселота, чтобы спасти ее сестру, леди Линессу, заточенную в замке подлым Красным рыцарем, сэром Айронсайдом. Ланселот был в отлучке и король, после состязания рыцарей за право совершить этот подвиг, отправил с леди Линеттой сэра Гарета, рыцаря Кухни. Оруженосцем у Гарета Белоручки служил отвратительный карлик. Леди Линетта, которая на самом деле была сообщницей Красного рыцаря и пообещала ему выманить Ланселота в земли сэра Айронсайда, чтобы его убить, оскорбилась тем, какую замену ей предложил король Артур. Она всю дорогу издевалась над рыцарем Гаретом, всячески его подначивала. В пути сэр Гарет победил Черного рыцаря, известного насмешника и забияку, а далее Синего, Зеленого и Коричневого рыцарей. Схватка с сэром Айронсайдом, могучим воином, была кровопролитной и жестокой, но рыцарь Гарет одержал верх, леди Линесса была освобождена, а леди Линетта посрамлена. Сэр Гарет пощадил Красного рыцаря и взял с него присягу верности королю Артуру. Затем он женился то ли на Линессе, то ли на Линетте, и они жили счастливо.
Вечер был промозглый, сырой, а к ночи повалил снег. В этом году Англию было уже ничем не удивить, на севере снег с дождем высыпал зернами в июне и августе. Но этот обильный, настоящий снег, за час расстелил на крышах и улицах белое покрывало зимы, вынудив обывателей снимать белье с веревок, связки лука и чеснока с просушки, заносить в дома горшки с зеленью и цветами.
Гарет Белоручка, коварная леди Линетта и сэра Персеант: «Леди, немного стоит тот рыцарь, который нетерпим к девушке»
Роуз спала, миссис Флинт тоже, а за лестницей, из-за двери, громко храпел Джейкоб Брукс. Наверху, в комнате Гарри, поскрипывали доски пола, он еще не ложился. Элинор сидела на кухне, в сорочке, с накинутой на плечи шалью, согревала ладони кружкой с горячим чаем и думала.
«Наполеоновские» планы, которые она нагромоздила, постигла судьба подлинных планов Бонапарта. Может, Филип ее и любил, но его любовь была как пламя тонкой свечи. Тусклое, задуваемое сквозняками, способное погаснуть в любой момент, но неспособное при этом осветить ее жизнь. Ни о какой близости с ним не могло быть и речи. Потворствовать ему, испытывать боль от его необузданной страсти, жертвовать собой? Ради чего? Ради того, чтобы в нее тыкали пальцами и шептались? Или ради того, чтобы другие мужчины отпускали в ее адрес сальные шуточки или делали ей неприличные предложения? Никогда.
Как ей поселиться в Лондоне без мужа? Как ее будут представлять в обществе после тех сплетен? Мисс Росс? Упаси Бог! Вернуться в Чарлтон-Парк-Хаус, попросить у Кэтрин чепчик поновее и покрасивее, надеть его и попрощаться с молодостью в восемнадцать лет? Похоронить себя в провинции? Надеяться, что какой-нибудь отчаявшийся игрок обратит внимание на безродную отщепенку с пятью тысячами? Этому не бывать!
Элинор допила чай, распрямилась, наощупь поднялась по лестнице и постучалась в спальню Гарета.
Белоручка за дверью чертыхнулся, обо что-то споткнулся и девушка усмехнулась. Он щелкнул задвижкой, дверь распахнулась.
- Нелли? Тебе чего? – юноша смутился при виде ее распушенных черных волос и очертаний груди под шалью и сорочкой.
- Я войду? – она приветливо улыбнулась.
- Это непристойно, Нелли, - покачал головой «дядя».
- Прекрати, - заныла она тихо. – Это срочно.
- Ладно, - Белоручка посторонился, Элинор вошла и прикрыла за собой дверь. На столе горели три свечи, стояла чернильница, лежало перо, стопка бумаги и книга «Полный фермер: Или общий словарь земледелия».
- Садись, - Гарет подвинул к столу кресло и она села. – Что за срочность?
- Я слышала, тебе требуются деньги, две с лишним тысячи фунтов на покупку фермы и дела, - начала издалека Элинор.
- Роуз разболтала? – поморщился Белоручка.
- Роуз и Брукс, - девушка побарабанила пальцами по столешнице. – И как ты думаешь эти деньги раздобыть?
- Никак, - Гарет сел на стул рядом. – Летом была мысль жениться на мисс Саре Морс-Купер, но она обручилась до моего приезда в Лондон.
- Какая умница наша скромная Сара. Такая расторопная, проворная. Прыткая, как кролик. Но тебе действительно надо жениться, Гарри, и исполнить свои мечты, а не месить это пенритскую грязь до самой могилы, - кивнула Элинор.
- То дело, которое я хотел купить у кузена Джорджа Толлета, хлопотное и кочевое, - Белоручка вытер перо обрывком бумаги и закрыл чернильницу. – Не всякая женщина захочет иметь мужа, которого нет дома большую часть года.
- Почему же, - Элинор слегка волновалась. – Найдутся такие, которые будут счастливы встречаться с мужем по праздникам, живя в небольшом съемном доме в Лондоне, пока супруг обихаживает чужие угодья.
- Я еще такой не нашел, - пожал плечами Гарет.
- Ты можешь попросить меня, - робко пискнула девушка.
- Что попросить? – поразился юноша.
- Стать твоей женой, что же еще? – Элинор залилась румянцем. – Поделим мое приданое пополам и будем жить, как нам по душе. Ты кочуешь по Англии, занимаешься любимым делом, а я в Лондоне, как уважаемая, замужняя миссис Гаскарт. Дженни придется прикусить язычок, но она это выдержит, я не сомневаюсь.
- Ты что, издеваешься, Нелли? – Гарет вытаращил глаза.
- Издеваюсь? – Элинор оторопела. – Над тобой? Не глупи. Роуз меня битый час уламывала пойти за тебя. Я все дни терзалась угрызениями совести. Ты нуждаешься в деньгах, а я легла на пять тысяч фунтов и лежу, как собака на сене.
- Хватит шутить, Нелли, - Белоручка сердито ворчал. – Тебя что, отверг баронет Масгрейв?
- Бабушка Джулия запретила мне с ним видеться, - девушка встала, подошла к Гарету и провела кончиками пальцев по его волосам и шее.
- И тебя это остановило? – юноша отмахнулся от ее прикосновений.
- Да, - она наклонилась и, по привычке, поцеловала его в «золотую» макушку. – Гарри, соглашайся.
- Нелли, это уж чересчур, - запротестовал Белоручка.
- Рыцарь Гарет, каков твой долг? – строго, как в детских играх, спросила Элинор.
- Ты это не забыла? – рассмеялся юноша. - Сразить Черного рыцаря, Красного рыцаря и защищать леди Линессу, - пробормотал он.
- Так в чем загвоздка? – она погладила его ухо. – Я бы тебе помогла, попади ты впросак. Разделим приданое и будем каждый при своем.
- Это не игра, Нелли, - Гарет чувствовал, как по затылку и шее разбегаются мурашки от ее дразнящих пальцев. – А если Масгрейв одумается?
- У него будет три недели после оглашения в церкви, чтобы одуматься, - Элинор дышала ему прямо в ухо. – Упустит меня, Бог с ним. Я клянусь, что в браке с тобой не буду принадлежать ему, не опозорю твое имя.
- Нелли, тебе так важно жить в Лондоне и носить фамилию Гаскарт? – огорчился Белоручка.
- Да, так же важно, как важно для тебя это, - она похлопала рукой по словарю земледелия.
- Я подумаю, Нелли, - Гарет резко встал, чтобы эта сирена не добилась от него согласия немедленно.
- Мне нужен ответ через три дня, - Элинор не унималась. Она обвила юношу рукой за талию. – И это должен быть положительный ответ, Гарри.
- Вот чертовка, - Белоручка вывернулся из ее объятий и подтолкнул девушку к двери. – Три дня, Нелли. У меня есть три дня. Может, я удавлюсь за эти три дня? Ты меня вынудишь.
- Гарри, - она укоризненно глянула ему в лицо. – Ты что, обиделся? Не любишь свою подругу Нелли? Это просто сделка по старой дружбе. Я выручу тебя, а ты меня. Поставь себя на мое место. Скандал в Лондоне, не без твоего вмешательства. Надутая Дженни, которая грозится лишить меня дома и имени. Я - безродный подкидыш. Как мне жить? Торчать в Чарлтон-Парк-Хаусе до старости, как Кэтрин, которая годами ждет с Цейлона своего викария Биссета? Мы же с тобой леди Линесса и рыцарь Гарет, помнишь? Кто спасет из узилища леди Линессу, кроме рыцаря Белоручки?
- Три дня, Нелли, - он устало выдохнул. – Я ложусь спать, и не вздумай забраться ко мне в постель. Дверь будет заперта.
- Нам не семь и не десять лет, Гарри, - ее губы изогнулись в улыбке. – С постелью я повременю. Ложись, а то эти книги тебя прикончат.
- Ты меня прикончишь, Нелли, - юноша потер лоб. – Ты вовсе не добрая леди Линесса, а коварная леди Линетта. Сколько раз Джон порол меня розгами из-за тебя? Что за проделку ты удумала? У бабушки Джулии будет припадок.
- Я леди-страдалица, леди Линесса, а ты мой избавитель, - она чмокнула его в щеку и упорхнула за дверь. – Три дня, Гарри.
* * *
17 ноября 1816 года
Эденхолл, Уэстморленд, Англия
Виконт Лоутер верил в провидение как в богиню Providentia, и даже преклонялся перед ней. Всем, кто считал это очередным его дурачеством или заскоком, он предъявлял редчайшую монету, золотой ауреус римского императора Пертинакса, которую носил в кармашке жилета и время от времени подбрасывал, угадывая, выпали орел или решка, то есть бюст императора или богиня со звездой.
23 октября 1816 года, после безобразной ссоры между Маззи и мисс Элинор, он дал себе обещание никогда впредь не подвизаться на ниве сводничества. Лорд Уильям всегда был против совращения другом протеже графини Саффолк. Да, поначалу она была бесприданницей, а имению Масгрейвов требовались финансовые вливания. Но у девушки завелись кое-какие деньги. Маззи по ней тоскует. Тоскуешь? Не мыслишь себя без этой девицы? Уступи, женись, не будь ослом и маменькиным сынком. Но нет, Маззи подавай блуд, хитрости. И жену с сундуком золота, и смазливую любовницу. Что ж, это был последний раз, когда он таскал для него каштаны из огня.
Золотой ауреус императора Пертинакса с богиней Providentia
Однако, Провидению было не до его обещаний, у богинь свои капризы и причуды. День спустя, двадцать четвертого октября, мисс Элинор осчастливила замок Лоутер повторным посещением и попросила виконта примерить на себя роль его обожаемой богини. Надо было склонить чашу весов в пользу красивой плутовки, чуть раскошелиться и при этом доставить радость отцу, изображая из себя хозяйственника и радетеля об имуществе. Лорд Уильям не мог идти наперекор Великой Пророчице. Он сел за письмо и выдвинул мистеру Гаскарту из Хаттона предложение. Щедрое предложение о покупке его башни, находящейся вблизи Хаттон-холла и Хаттон-коттеджа, собственности графа Лонсдейла. При условии, что мистер Гаскарт женится до конца года на своей мнимой «племяннице», которую он, виконт, непреднамеренно вовлек в скандал в Лондоне, поощряя безнравственные притязания баронета Масгрейва, введенный им в заблуждение относительно его истинных намерений.
Когда мистеру Гаскарту всучил это письмо прямо в огороде ливрейный лакей, Гарет пробежал послание взглядом, застонал, плюхнулся на корзину с золой и сообщил Джейку Бруксу, что мисс Элинор сделается его супругой еще до Рождества. И что причиной тому возможность сбыть Хаттон по отличной цене. Мистер Брукс на это заметил, что у каждого свой крест, что Господь избавляет от этого не всех, а самых твердых, что «не суди, да не судим будешь», и что кое-кто спешит к алтарю с предприимчивой девицей «на скорую руку, да на долгую муку». Позже, копая грядки, Джейкоб добавил, что некоторые милашки с виду такие нежные и хрупкие, а повадками сущий крокодил из лондонского зверинца. Белоручке нечем было крыть эти карты, он знал «племянницу» как облупленную.
Двадцать седьмого октября, в воскресенье, в церкви Сент-Эндрю в Пенрите, прихожанами которой числились обручившиеся, было оглашено, что через три недели в храме состоится бракосочетание мистера Гарета Гаскарта и воспитанницы преподобного Джона Гаскарта, мисс Элинор Росс. Двадцать дней пролетели как ветер над Пенритом, препятствий браку не обнаружилось и семнадцатого ноября 1816 года они поженились. Церемония была скромной, короткой, из гостей присутствовали Джейкоб Брукс, Роуз, трое соседей Гаскартов, пара друзей Гарета, подруга детства Элинор и лорд Лоутер с матерью, графиней Лонсдейл. Объявили имена брачующихся, викарий подал знак Гарету подойти. Виконт, одетый по случаю в черный щегольской фрак и белоснежный жилет, подвел к алтарю невесту. Под церковными сводами воцарилось молчание, когда священник произнес. - Если кто-то может указать вескую причину, по которой они не имею права законно вступить в брак, пусть он скажет об этом сейчас или навсегда умолкнет.
Возражений не было, и викарий продолжил. – Заклинаю вас, ответьте мне, как вы ответите Богу в день Страшного суда, когда тайны всех сердец откроются, знаете ли вы о каком-либо препятствии, из-за которого вы не можете законно сочетаться браком? Если знаете, скажите сейчас. Ибо будьте уверены, что если мужчина или женщина сочетается браком не по Божьему слову, то такой брак незаконен.
Ответом было молчание. Священник обратился к мистеру Гаскарту. - Гарет, берешь ли ты эту женщину в свои жены, чтобы жить с ней по Божьему закону в святом браке? Будешь ли ты любить её, утешать, чтить и хранить в болезни и здравии, соблюдать ей верность, пока смерть вас не разлучит?
- Я сделаю это, - твердо сказал Белоручка.
Голова викария повернулась к мисс Росс. – Элинор, берешь ли ты этого мужчину в свои мужья, чтобы жить с ним по Божьему закону в святом браке? Будешь ли ты повиноваться ему, служить ему, любить его, почитать и хранить, принадлежать ему одному, в болезни и здравии, пока смерть вас не разлучит?
- Я сделаю это, - ответила она.
- Кто отдает эту женщину замуж за этого мужчину? – спросил священник.
- Я отдаю, - сказал стоящий рядом виконт Лоутер и вручил невесту викарию. Тот соединил правую руку Элинор с правой рукой Гарета и приказал ему. – Повторяй за мной. «Я беру тебя в законные жены, чтобы обладать тобой с этого дня и впредь, в горе и в радости, в богатстве и в бедности, в болезни, и здравии, любить и беречь, пока смерть не разлучит нас, согласно Божьему святому установлению, и в этом клянусь».
Белоручка повторил, назвав свое имя и имя Элинор. Закончив, он отпустил ладонь мисс Росс, и тогда уже она взяла Гарета за руку и стала повторять за священником. - Я, Элинор, беру тебя, Гарет, в законные мужья, чтобы обладать тобой с этого дня и впредь, в горе и в радости, в богатстве и в бедности, в болезни и здравии, любить, беречь и повиноваться, пока смерть не разлучит нас, согласно Божьему святому установлению, и в этом клянусь.
Викарий протянул мистеру Гаскарту кольцо и тот надел его на безымянный палец левой руки невесты. Она, в свою очередь, надела кольцо на палец жениха. У алтаря прозвучало. – Этим кольцом я тебя венчаю и наделяю всем своим мирским имуществом, во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь.
Засим последовала общая молитва, в конце которой священник сказал. - То, что Бог соединил, человек да не разлучает. Гарет и Элинор, вы дали согласие на вступление в священный брак и засвидетельствовали его перед Богом и собравшимися в этом храме, а также дали клятвы друг другу в верности, обменявшись кольцами и взявшись за руки, я объявляю вас мужем и женой во имя Отца, Сына и Святого Духа. Аминь. Бог Отец, Бог Сын, Бог Святой Дух, благословите, сохраните и защитите сих чад своих. Истинно говорю, Господь милостиво взирает на вас и наполняет вас духовным благословением и своей благодатью, чтобы вы жили вместе в этой жизни и в грядущем мире обрели вечную жизнь. Аминь.
Венчание закончилось, молодожены направились к приходской книге для подтверждения брака.
После бракосочетания в церкви Сент-Эндрю, леди Августа Лоутер, графиня Лонсдейл, и ее сын, виконт Лоутер, посетили свадебный завтрак в башне Хаттон. Они поздравили новобрачных и преподнесли им в подарок чайный сервиз. Точно такой, о котором мечтали мисс Дженнифер Гаскарт и мисс Элинор Гаскарт в беседах с лордом Лоутером в прошлом году. Виконт и его поверенный подписали с мистером Гаскартом договор о продаже башни Хаттон графу Лонсдейлу за весьма солидную сумму. Продавец обязался выселиться из башни до марта 1817 года.
В тот же вечер сэр Филип Масгрейв, восьмой баронет, лежал в своей спальне в Эденхолле, на не застеленной кровати, в испачканных глиной сапогах и мокром сюртуке. В правой руке сэра Филипа, вытянутой вдоль туловища, покоился заряженный пистолет. Уставившись на лист бумаги в своей левой руке, баронет пытался сосредоточиться на строчках сметы работ.
«Сэру Филипу Масгрейву, баронету, от Джоса Хиндсона. Всего 17 фунтов и 8 шиллингов. 20 августа 1815 года. Поиск насоса для карьера Эденхолл – 5 шиллингов, 6 пенсов. 1816 год. Заказ нового насоса Бирча - 2 фунта, 12 шиллингов, 6 пенсов. Ремонт насоса в Стюарт-хаус. Ящики – 8 шиллингов. Работа 3 шиллинга и 6 пенсов. 8 ноября 1816 года. Прокачка насоса в Эденхолле. 13 футов по шиллингу за фут. 13 шиллингов. На выравнивание и оснастку – 5 шиллингов и 6 пенсов. На соединение насоса – 2 шиллинга и 1 пенс. Ящики и коробки – 10 шиллингов и 6 пенсов. Разгрузка и установка – 7 шиллингов и 6 пенсов. Всего 1 фунт 19 шиллингов. Установка насосов в Эденхолле – 2 фунта, 3 шиллинга и 6 пенсов. Документы и доставка с расходами" 2 фунта. Насос "Холлгарт» - 3 фунта и 5 шиллингов. Насос «Бландват» - 2 фунта и 10 шиллингов. Насос "Маленький Масгрейв» 2 фунта и 1 шиллинг».
- Какой к дьяволу «маленький Масгрейв?» - дико заверещал пьяный баронет, навел пистолет на портрет отца, седьмого баронета Джона Шардена Масгрейва и нажал на курок, целясь родителю в нос. Пуля ударила в стену у рамы. Промах. Батюшка на портрете никак не отреагировал на покушение, он продолжал улыбаться сыну с полотна.
- Семнадцать фунтов? За что? За что все это мне? – сэр Филип отшвырнул дымящийся пистолет и разбил им ночную вазу. – Замужем! Она замужем за этим бедолажным, горемычным, презренным вилланом. Почему я не пошел в церковь и не крикнул, что эта женщина – моя? Почему не превратил ее во вдову из этого пистолета, как только посыпали песком чернила в книге? Сучка! Твердолобая сучка!
- Крис! Отними у него пистолет! – прозвенел над ухом баронета голос матери.
- Он на полу, - брат указал дворецкому на оружие и расколотый горшок, из которого вылилась моча. – Уберите это. Колин, Грегори, стойте около хозяина и не позволяйте ему натворить бед.
- Матушка, - баронет хныкал, как дитя. – Она могла понести ребенка, матушка. И я бы женился, слово джентльмена. Но не понесла, не понесла!
- Конечно, женился бы, - леди Масгрейв развязывала шейный платок сына и расстегивала его сюртук. – Эта негодяйка тебя приворожила, заколдовала. В старой башне Хаттон, должно быть, обитает ковен ведьм Длинной Мег.
- Я был с ней у Длинной Мег, - оживился пьяный владыка Эденхолла. – Она побожилась, что будет моей и ничьей больше. И я побожился. Мы помолвлены, матушка! Во имя короля! Что, помолвка в Англии уже ничего не значит? Выйти замуж, не разорвав помолвку? Это аморально! Какое бесстыдство!
- А я что говорю? Ведьма! Черные волосы, колдовской взгляд, - Мэри Масгрейв занялась жилетом. – Колин, бестолочь! Не стой как истукан. Стаскивай сапоги с сэра Филипа.
- Слушаюсь, миледи, - слуга засуетился в изножье кровати.
- Это все Лоутер, предатель, - баронет отталкивал руки матери. – Иуда! Я все для его отца делал. Разве что в задницу не целовал.
Седой лакей Грегори наклонился к полу, силясь не рассмеяться.
- Я умру, - мрачно промолвил сэр Филип.
- Мы все умрем, - леди Мэри отвесила сыну пощечину. – Размазня! Ты жалок. Это забудется, как сон. Через год и не вспомнишь ее лицо, а встретив, не узнаешь.
- Черта с два, - оскалился баронет. – Не надейтесь на это, матушка.
* * *
17 ноября 1816 года
Башня Хаттон, Уэстморленд, Англия
Новоиспеченная миссис Гаскарт замерла перед окном, и ее настиг приступ раскаяния. Нельзя было вовлекать в это Гарри, принимать совет Роуз и женить на себе, ради возвращения в Лондон, самого близкого человека, который с ранних лет не умел ей отказывать в силу своей доброты и покладистости. Это как украсть у родных людей, или идти по головам. Гарри отныне связан с ней неразрывными брачными узами и не сможет завести другую, подходящую ему жену. «Пока смерть не разлучит вас». Кто из апостолов утвердил незыблемость брака по заветам Христа? Павел? Петр? Об этом можно было спросить у покойного опекуна Джона, но он четыре года как в могиле.
К чему себя обманывать? Она не намерена становиться настоящей женой фермера. После Рождества в Чарлтон-Парк-Хаусе Элинор собиралась снять дом в столице и приступить к восстановлению утраченных позиций в обществе. Действовать через Лоутера, давить на то, что она крестница и родня графа и графини Саффолк.
Но чтобы брак невозможно было аннулировать по закону, необходимо было закрепить его с помощью первой брачной ночи. Элинор читала об этом в книгах викария Гаскарта. Кроме того, помимо соображений законности, ею двигало любопытство. Мальчик, с которым она выросла, каким мужчиной он будет на ложе? Миссис Гаскарт походила по кухне, сложила в холщовую сумку две кружки, початую за свадебным завтраком бутылку вина, три яблока и шесть пирогов. Все в башне разбрелись по комнатам, в том числе озадаченная миссис Флинт, которая получила накануне рассерженные письма графини Саффолк и Дженнифер, ответы на ее романтическое известие о грядущей свадьбе Элинор и мистера Гаскарта. Наивная миссис Флинт, которой дали в Чарлтон-Парке указание беречь «дорогую девочку» от развратителя Масгрейва, не имела никаких указаний, следует ли ей беречь мистера Гарета от «дорогой девочки». И не уберегла. Теперь на нее обрушились упреки в халатности.
Элинор поднялась по лестнице и отворила дверь в спальню Гарри. Муж сидел на кровати голый по пояс и явно хотел улечься спать.
- Это я, - она задвинула щеколду, прошествовала к столу, выставила на него бутылку, кружки, выложила пироги и яблоки, разлила вино по кружкам и поднесла одну из них растерявшемуся от этого вторжения Гарету.
- Мы же договорились просто разделить приданое, Нелли, - насупился Белоручка.
- И разделим, - она лукаво усмехнулась. – Но для законного брака требуется брачная ночь.
- Для законного брака требуется обряд в церкви, - Гарет пригубил вино. – Он был.
- Брак без завершения можно расторгнуть в суде, - Элинор откусила от яблока.
- Если жена девственна и есть свидетели, - Белоручка сделал второй глоток. – Я не одни лишь книги по сельскому хозяйству читал, Нелли. Джон преподавал мне и право тоже. Отмена брака, раздельное проживание по приговору церковного суда – редкая забава для богатых
- Гарри, - она предпочла сменить тему. – Ты непорочен?
- А ты что, насквозь порочна. Нелли? – Гарет основательно отхлебнул из кружки.
- Вкусное вино, правда? – Элинор сделала маленький глоточек. - Я не в том смысле. У тебя была женщина?
- Нет, - Белоручка покраснел как вареный рак. – Доступные женщины часто болеют. Джон меня застращал этими болезнями.
- А я вот была близка с баронетом Масгрейвом, - стушевалась миссис Гаскарт. – Он мне заморочил голову тайной помолвкой и настоял на близости.
- Ты говорила, - Гарет кивнул и опять приложился к кружке.
- С одной стороны, это дурно, - Элинор взяла бутылку и подлила в кружку Гарри вина, села возле него на кровать. – Но с другой стороны я не совсем несведущая, в отличие от тебя. Выпей еще для храбрости.
- Дело не в храбрости, Нелли, - возразил Белоручка, но выпил.
- Гарри, не будь дурачком, - Элинор положила ему руку на колено, - Что мы, оплошаем в таком немудреном деле? Обсудим все заранее.
- Обсудим? – опешил Гарет.
- Да, - она поглаживала его по бедру. - Ты сумеешь не торопиться и не причинять мне боль? Женщине неловко открыть мужчине, что не так он делает, что для женщины неприятно. Но мы-то с тобой, Гарри, не чужие, что нам стесняться, таиться, терпеть неприятное? Ты сможешь меня мягко приласкать и не спешить?
- Нелли, это все… - начал Белоручка.
- Сможешь? – перебила его Элинор. – Я тебя научу.
- Привыкла ты из меня веревки вить, Нелли, - сдался Гарет, наблюдая, как ее пальцы подбираются к его паху. – Хорошо. Давай разденемся, ляжем, а там поглядим.
- Гарри, не волнуйся, это быстро происходит, - она забрала у него кружку, отнесла обе кружки на стол, повернулась лицом, сняла сорочку через голову и встала перед ним, совершенно раздетая.
- Господи, ты будешь без ночной сорочки? – Гарет в один миг ощутил возбуждение там, где до него дотрагивались ее пальцы.
- Да, - хмыкнула Элинор. – Видел раньше голую женщину?
- Нет, - признался Белоручка. – Ты очень красивая, Нелли. За тобой на балах все мужчины бегают.
Миссис Гаскарт потушила свечи, легла на постель и притянула к себе мужа.
К утру она изменила свое отношение к близости между мужчиной и женщиной. Как оказалось, близость не всегда груба и болезненна. Близость с Гаретом была осторожной и неторопливой, с обилием взаимных ласк, которой она, в какой-то мере, управляла. Впрочем, само соитие закончилось скоро, Гарри был слишком неопытен. На рассвете, когда Элинор пробудилась, она узрела на подушке знакомую голову со светлыми волосами и лицо с чуть приоткрытыми губами. «Это было неплохо», подумала она. До Рождества месяц и можно наслаждаться каждым днем. В замужестве были свои преимущества. Это успокаивало.
* * *
4 января 1817 года
Медовый месяц четы Гаскарт продлился сорок девять дней и угас, как угасает огонь в печи, которую перестали топить. На первых порах Гарет был воодушевлен семейной жизнью, постоянно целовал и обнимал жену. Она беседовала с ним о моде, театре, высшем свете, а он делился с ней секретами заготовки семян, обустройства амбаров и разведения овец. Эти разговоры перемежались едой в постели, сном в обнимку и томной негой в жаркой спальне. Белоручка пробовал убедить Элинор отложить на полгода или год аренду дома в Лондоне, поехать с ним в Норфолк, на ферму, дабы вжиться в роль хозяйки, наладить там быт. Она злилась и бранилась, ведь он посягал на их соглашение. Гарет, как повелось с детства, уступил, замкнулся в себе, засел за книги. После этого любовные игры с Элинор начали утомлять его и стали реже, а потом и вовсе прекратились. В них больше не было сердечности, а надвигающаяся разлука добавляла недомолвок и отчужденности.
Роуз, наблюдая за молодоженами, пришла к выводу, что ее советы не были полезными, невзирая на все надежды. Элинор стремилась в Лондон, на балы, в царство кадрили и вальса, Гарет был одержим сельским хозяйством, усовершенствованиями, внедрением новшеств, призванных повысить урожайность, поголовье скота, прибыли. Как часто это случается с молодыми, конечной цели не имели ни она, ни он. Если бы Элинор спросили, к чему приведет ее восхождение в светское общество, она затруднилась бы с ответом. Гарет тоже вряд ли бы смог сказать, что он станет делать после внедрения всех новшеств и обогащения.
Так как башня Хаттон, по сути, уже не принадлежала Гаскартам, Роуз согласилась в феврале совершить путешествие через всю Англию и обосноваться на ферме кузена Джорджа Толлета, мистера Гиббса, в должности поварихи, а то и экономки. До февраля же она решила помочь Джейкобу Бруксу со сбором вещей и инструментов, погрузкой их в фургон и отправкой фургона в Норфолк. Зимовать в Пенрите в обществе говорливого батрака было веселее, чем в одиночку.
25 ноября 1816 года мистер Гаскарт и миссис Гаскарт, а также миссис Флинт уехали на юг в карете графа Саффолка и в первых числах декабря достигли Лондона. Передача денег, половины приданого Гарету и содержания Элинор, при участии солиситора Питера Морриса растянулась на неделю. Одновременно с этим Гарет встречался с поверенными сэра Томаса Кока и Джорджа Толлета, и его кузеном Майклом Гиббсом, который продавал ферму и лечил в Лондоне свои распухшие, покрытые язвами ноги. Выдавались расписки, подписывались договора. Элинор подыскивала дом для аренды в Истчипе, где она успела освоиться за это лето. В январе она хотела в нем поселиться. Домик с двумя спальными, гардеробной, гостиной, кухней и кладовкой стоил пятьдесят пять фунтов в год, и когда бумаги были заверены, миссис Гаскарт осознала, что без содержания неизвестных родителей не смогла бы снять в столице и гораздо худшее жилье. Закончив дела в Лондоне, они направились в Чарлтон-Парк.
Поздравления Говардов были искренними и шумными. Дети Элизабет и Томаса шумели громче всех. Леди Джулия, которая горбилась и старилась день ото дня, натянуто улыбалась, но не допустила ни попреков, ни едких комментариев. Генерал был благосклонен и ироничен, он любил и Нелли и Белоручку, а посему не видел ничего предосудительного в их союзе. Шероховатости, как он их именовал, существуют во всех семьях и с годами сглаживаются. Леди Кэтрин плакала, поочередно обнимая дорогую Элинор и милого кузена Гарета. Дженнифер Гаскарт смирилась с произошедшим, нашла в себе силы простить «племянницу». Она расцеловала ее и брата, и прослезилась вслед за Кэтрин Говард. Виконт и виконтесса Эндовер сделали молодоженам подарки и вздохнули с облегчением. Замужество Элинор избавило их от необходимости сопровождать ее на второй сезон в Лондон. Гарет же не доставлял им никаких хлопот даже ребенком.
Знаменательное событие отмечали в Чарлтон-Парк-Хаусе три дня, после чего мистер и миссис Гаскарт были приглашены в Шерборн, где поздравления продолжились. Барон Джеймс Даттон, баронесса Элизабет Даттон, их сын Джон и дочь Энн восприняли свадьбу Гарета и Элинор благосклонно. Как заявила леди Элизабет, «эти два ребенка почти, что выросли в нашем доме и все детство ходили друг за другом, как привязанные». То, что приданое тайной внучки, выделенное Даттонами, не растрачено на развлечения и ерунду, а пущено на покупку дела и фермы, приободрило барона. Он был человеком практичным и умеющим приумножать, а не расточать. В 1809 году, к примеру, он стал дольщиком рельсовой компании «Глостер и Челтенхэм», внеся пай в десять тысяч фунтов из общего капитала в двадцать шесть тысяч.
Рождество пролетело в праздничной суете. Элинор и Гарет спали в одной кровати и ненадолго возобновили, прерванные было, супружеские отношения. Для миссис Гаскарт муж был идеальным любовником, но она не собиралась ему в этом признаваться и под пыткой. Элинор понимала, что ей будет не хватать в Лондоне его ласк, которые приносили подлинное наслаждение. Однако, понимала она и то, что их устремления и ценности совершенно разные. Скучный Гарет оставался скучным Гаретом. Жизнь на ферме? Она сгинет там от тоски, обсуждая с соседями детские болезни, коров, рецепты пирогов и тонкости брожения сидра. За Рождеством наступил Новый год, а за ним третье января. В этот день Гарет спросил у Элинор за завтраком, не передумала ли она жить в Лондоне. Она ответила, что не передумала, и тогда он объявил, что на рассвете четвертого января они с Бруксом едут принимать ферму у бывшего хозяина. Миссис Гаскарт расцеловала мужа, попросила довезти ее до Лондона и через несколько дней их пути разошлись, как в море корабли.
* * *
28 февраля 1817 года
Башня Хаттон, Пенрит, Уэстморленд, Англия
Башня Хаттон, дом Гаскартов в Пенрите
Гарет сидел на полусгнившей лавке у дверей Хаттона и, щурясь, провожал взглядом облака, плывущие над Пенритом. В пяти шагах от него Роуз закапывала под кустом протухшие рыбьи головы и требуху. Ветер гонял по двору прошлогодние сухие листья и обрывки письма Дженнифер, которое он прочел и разорвал на мелкие кусочки.
Сестра сообщала в письме, что Элинор прочно обосновалась в Лондоне, невзирая на возмущение и строгие послания леди Джулии. Она жила в арендованном им доме в Истчипе. Судя по слухам, Нелли успешно завоевывала положение в свете, бывала на музыкальных вечерах, покоряла сердца поклонников. Кроме того, в письме Дженнифер упоминалась мисс Энн Даттон, приехавшая в Лондон через неделю после Элинор, чтобы умерять ее амбиции, сделать путь миссис Гаскарт в высшее общество менее тернистым и скандальным. Постоянное участие в делах Нелли дочери барона Даттона и ее своеобразная опека над ней, вызывали у Гарета недоумение. Кто она для жены? Наставница в светских делах? Старшая подруга? Вряд ли, у них большая разница в возрасте и характерах. Белоручка вспомнил, что третья дочь лорда Джеймса и леди Элизабет, Френсис, была редкой красавицей с черными локонами. Она вышла замуж за русского князя и умерла в родах. Возможно ли, что Френсис Даттон - мать Элинор, а Энн Даттон — ее родная тетя?
В письме Дженни не обошла стороной и виконта Лоутера. Она писала, что по сведениям Энн Даттон, лорд Лоутер намеревался посетить Пенрит в феврале со всей своей шумной компанией, и Элинор была приглашена погостить в замке графа Лонсдейла. Вчера Джейкоб, по просьбе Гарета, съездил в поместье Лоутеров и разведал у конюхов, прибыли ли гости из Лондона. Оказалось, что прибыли и Нелли была среди гостей. Сегодня утром Гарет оседлал коня, надел свой лучший сюртук, и приехал к замку. Он обратился к лакею, представился, заявил, что его супруга находится здесь и передал записку виконту с просьбой его принять. Белоручку промурыжили полтора часа у дверей для прислуги, а когда лакей вернулся, отказали. Дворецкий, приторно улыбаясь, изрек, что лорд Лоутер занят, не принимает, и что миссис Гаскарт было доложено о визите мужа, но она не проявила интереса к этому событию и не пожелала выйти к нему. Гарет мог потребовать встречи с Элинор, это было его право. Но не потребовал. Драка на балу миссис Бомонт в минувшем году научила его, что связываться со знатью без веских причин не стоит.
Белоручка знал, что лорд Лоутер неравнодушен к его жене. Посещение их свадьбы графиней Лонсдейл и ее сыном было исключительно ради Элинор. Будь она дурнушкой, оказывал бы ей виконт столько внимания? Гарет понимал, что Лоутер хотел замять лондонский скандал и вернуть Нелли в свой круг как замужнюю женщину, а не как невинную девушку. Сельский простак подвернулся под руку благородного лорда, лорд использовал деревенщину, закинул наживку в виде продажи Хаттона, и не ошибся. Что он не мог понять, так это реакции супруги на его попытку с ней увидеться. Что это? Стыд за мужа-фермера? Она женила его на себе по наущению Лоутера? Виконт ее любовник? Есть скрытые мотивы? Пожалуй, и то, и другое, и третье. Ладно. Нелли — это Нелли, она живет для себя, в свое удовольствие. Красота ее испортила, а туманное происхождение подталкивало утверждаться любыми способами. Но терпеть пренебрежение и оскорбления от лорда Гарет не собирался. Виконт ему никто, не друг, и не родня. Этого аристократа надлежало проучить, и Белоручка уже решил, как это сделать.
- Джейк! - Гарри окликнул Брукса. - Ты тут?
- Тут, - партнер высунулся из окна кухни, он что-то жевал.
- Где договор о продаже и опись дома? - Гарет встал, подошел к Роуз, отнял у нее лопату и начал углублять яму.
- Лежит на столе, - Джейкоб поскреб пятерней щетину на подбородке. - Все убрано, упаковано, фургон готов. Едем на рассвете?
- Да. Будь добр, сбегай вечером к поверенному Лоутера на площади, отдай ему ключи. Запремся на засов, а утром в дорогу, - Белоручка высыпал рыбьи головы в яму.
- А что с договором, Гарри? - Брукс исчез в окне и снова вынырнул из него через мгновение. - Вот он.
- В описи дома указаны лестницы чердака и кладовки? Прочитай про стены. Там написано подробно, чем они покрашены, как оштукатурены? – Гарет забросал яму дерном.
- Нет, - Джейк вчитывался в документы. - Про главную лестницу есть, а про другие ни слова. Комнаты перечислены с замерами, но о краске или штукатурке ничего.
- Мы успеем разломать эти лестницы и порубить их топором? - Гарет притоптал землю.
- Разломать? Успеем, - засмеялся Джейкоб. – Ломать - не строить.
- Как стемнеет, раскурочим их, - Белоручка вытер лопату травой. - Ты поможешь мне перед рассветом натаскать в башню дюжину ведер жижи из выгребной ямы?
- Ты шутишь? – в глазах Брукса сверкнул озорной огонек.
- Нет, - Гарет вручил лопату потрясенной его словами Роуз. - Стены в Хаттоне слишком белые, ты не находишь? Если их разукрасить жижей и выгребной ямы, они будут смотреться куда веселее. Лорд Лоутер решил развлечься за мой счет. А мы что, блаженные и безропотные? Развлечемся за его счет.
- Мистер Гаскарт, - Брукс помахал бумагой и захохотал. – Здесь начертано, что ничего из того, что не указано в описи, не должно оставаться в доме при выселении. В том числе мусор.
- Лестницы не указаны в описи, - пожал плечами Гарет. – А сломанные лестницы – не мусор, а доски.
- Вас, болванов, настигнут люди графа и вздернут, как разбойников, - буркнула кухарка.
- Наш фургончик, матушка Роуз, будет уже за сто миль, пока они сообразят, что к чему, - успокоил ее Джейкоб.
Bernard:
30.10.24 21:03
» Часть 3 Глава 4
Глава 4«Грехи молодости»
28 февраля 1817 года
Замок Лоутер, Уэстморленд, Англия
Замок Лоутер
Элинор стояла у окна и смотрела на аллею замка Лоутер, по которой Гарри этим утром вернулся в Пенрит после того, как Уильям его практически выгнал, а она оскорбила тем, что не вышла к мужу и не отправилась за ним, когда ему указали на дверь. Миссис Гаскарт знала, что оправдываться перед голосом совести глупо. Это же голос в твоей голове и его нельзя обмануть. Но она оправдывалась и лгала сама себе. Почему так получилось?
Она беременна с ноября, это уже заметно, и в самом ближайшем будущем станет заметно всем. К апрелю, в начале сезона, ей будет неприлично появляться в обществе. И тогда придется написать Говардам, вызвать Гарета, возвратиться в Чарлтон-Парк-Хаус и, под давлением родственников, остаться там. Надолго? В самом благоприятном случае на год. Или на два года. Или на семь-восемь лет. Жена Томаса, Лиззи, не вылезает из беременностей и превратилась в измотанную, потерявшую всю миловидность развалину. Но у Лиззи есть няни, гувернантка, Дженнифер. Ей же, Элинор, в восемнадцать лет придется возиться с младенцем самой, так как няни и гувернантки стоят дорого и положены для леди, а не для фермерских жен. А потом ее спросят, «где твое место, женщина?» И ответят за нее, «около мужа».
Эта угроза и внушала страх Элинор. Ведь если не видеться с Гаретом, не надо писать и Говардам. Можно родить в Лондоне, в городе полно нянь по сходной цене. К осени она оправится от родов, и будет сверкать, словно бриллиант на балах и раутах, вальсировать, ходить в театр. О ребенке же можно сообщить позже, в конце весны или летом. Летом предпочтительнее. К чему Гарету ребенок на ферме? Будить его по ночам плачем и криками? Отвлекать от работы?
Господи, как это не ко времени! Сезон на носу, а она с пузом! Филип десятки раз в нее изливался и без толку, Гарри же…Элинор зажмурилась. Гарет ее возненавидит. Она бы его возненавидела, поступи он с ней так, как она поступила с ним сегодня. И главное, все может пойти прахом из-за мисс Энн. Энн Даттон донесет, непременно донесет в Чарлтон-Парк-Хаус и Шерборн. Если Дженни пронюхает, что она гостила у Лоутеров, муж примчался ее повидать, а его выпроводили и при этом жена не пошла к мужу, золовка сочтет ее даже не дрянью, а шлюхой, любовницей Уильяма. Как же избавиться от мисс Энн и ее надзора?
А еще был Филип. Он кружил возле нее. Неутешный, грустный, как побитый пес. Баронет почтительно ей кланялся, выразительно молчал, тяжко вздыхал. Лоутер нарек его «нашим личным Байроном», дразнил насмешками, пытался свести с мисс Карпентер, чтобы тот взбесился, но Филип не реагировал, продолжал быть ее печальным рыцарем. Непристойные разговоры в салоне о турецком гареме и римских лупанариях, двусмысленные намеки и подслушанная болтовня слуг о разврате в доме по ночам, тяготили Элинор. Ей следовало сослаться на письмо от леди Джулии, уехать в Лондон. Но в Лондоне мисс Энн, разоблачение ее положения и огласка.
Миссис Гаскарт отошла от окна, затушила свечу и открыла дверь в коридор. Из гостиной на первом этаже звучала музыка, фортепиано и скрипка. Кто-то из дам пел о сладких грезах, из биллиардной комнаты доносился стук шаров и мужской смех. На лестнице, прислонившись к парапету, ее ждал Филип.
- Миссис Гаскарт, - он поклонился, в который уже раз за день.
- Сэр Филип, - Элинор обмахивалась веером. Ей было неуютно с ним.
- Чудесный вечер. Завтра весна, - Масгрейв выпрямился. – Позвольте проводить вас в гостиную.
- Вы так любезны, - она оперлась на предложенную руку.
- Ваш супруг больше не досаждал вам? – заботливо спросил баронет. – Уильям хотел, чтобы мистер Гаскарт подумал, что о нем случайно забыл лакей. Но это не сработало, он упорно не уходил. Пришлось задействовать дворецкого. Лоутер окрестил мистера Гаскарта докучным, но вы же знаете, у него все люди докучные.
- Мне это было неприятно, - прошептала Элинор.
- Но это же вы попросили Уильяма не пускать мистера Гаскарта, - она ощущала, как тихий голос Филипа проникает ей в душу, будто яд. – Лоутер был обескуражен. Муж впал в немилость?
- Сэр Филип, я предпочла бы не обсуждать эту тему, - Элинор опустила взор. – Кто там поет?
- Мисс Хэншо, - протянул баронет. – Ее кузина уверяет, что опера потеряла так много и погрузилась в траур, когда мисс Хэншо поклялась петь лишь в кругу друзей и оставила сцену.
- Вы разделяете ее мнение? – полюбопытствовала Элинор.
- Отчасти, из уважения к мисс Ханшо, - пробормотал сэр Филип. – Но я не любитель и не ценитель оперы.
Они миновали лестничный пролет и прошли под аркой в гостиную. Элинор испытала облегчение, оказавшись среди людей, а не наедине с бывшим возлюбленным на темной лестнице.
- Миссис Гаскарт, - виконт Лоутер поманил ее к фортепиано. – Спасите нас. Три джентльмена и две дамы желают исполнения арии Розины из оперы этого модного итальянца, Россини, но мисс Хэншо не знает этой арии, она настаивает на Генделе.
- И как же я вас спасу, Уильям? – улыбнулась Элинор. – Спою арию за мисс Хэншо?
- Мы не столь жестоки, - лорд Лоутер шелестел нотами. – Но вы могли бы защитить мисс Хэншо и Генделя от нападок.
- Всего то? – скривила губы миссис Гаскарт. – И не нужно петь дуэтом, аккомпанировать?
- Разве что со мной и мне, - виконт поднялся со стула, сунул Масгрейву стопку нот Генделя и велел слугам зажечь еще дюжину свечей рядом инструментом.
* * *
8 августа 1817 года
Истчип, Лондон, Англия
Мисс Гаскарт заслуженно слыла в обществе женщиной незаурядной, бойкой, ловкой, с шлейфом прошлогоднего скандала. Злые языки даже употребляли слова «продувная» и «пронырливая», и напоминали, что ей приписывали связь с виконтом Лоутером и баронетом Масгрейвом, и что последний даже избил человека, некоего мистера Гаскарта, который затем удостоился сомнительной чести стать мужем миссис Гаскарт.
Так или иначе, миссис Гаскарт, путем ухищрений, удалось скрывать свое интересное положение до шестого месяца. Она перешила платья, надевала широкие накидки, реже выходила в свет, избегала мисс Энн Даттон. В конце концов, дочь барона нагрянула домой к Элинор и была ошарашена, узрев у той все признаки будущего материнства. Письма в Шерборн-Хаус, Чарлтон-Парк и мистеру Гаскарту, в Норфолк, были написаны дочерью барона в тот же вечер, и готовился отъезд в Уилтшир, но живот миссис Гаскарт рос так стремительно, а ее самочувствие настолько ухудшилось, что мисс Энн сперва отложила поездку, а потом и вовсе ее отменила. И это были не все напасти.
Из Чарлтон-Парка, в Лондон, оказать поддержку миссис Гаскарт, прибыла леди Кэтрин Говард. Долгое утаивание Элинор беременности от мужа и родных вызвало у Кэтрин оправданные подозрения, но она до поры держала их при себе. Гарет же письмо с известием о грядущем отцовстве не получил, из лондонского дома бывшего владельца фермы, мистера Гиббса, оно случайно отправилось не в Норфолк, а в Холл-Фарм, Бетли, к Джорджу Толлету. Венцом же драмы стали преждевременные, на восьмом месяце, роды у миссис Гаскарт.
Мальчик появился на свет 11 июля 1817 года слегка слабым и маловесным, но вполне здоровым, с устойчивым дыханием. Так как доктор был приглашен к Элинор на позднем сроке беременности, он не расценил дитя как недоношенное, а малый вес объяснил молодостью матери и ее плохим питанием. Леди Кэтрин, побеседовав с доктором, произвела несложные арифметические расчеты и сделала вывод, что ребенок был зачат в октябре, до церковного оглашения Гарета и Элинор. Энн Даттон пришла от этих выводов в ужас и попробовала вызвать миссис Гаскарт на откровенность, но ту так обидели ее вопросы о том, кто отец младенца, что она закатила истерику и прекратила с мисс Энн всяческое общение. Кэтрин Говард, потрясенная «базарными воплями» Нелли, тут же села за секретер и вооружилась пером. Ее отчет родителям с точным изложением мнения доктора, произвел эффект разорвавшейся бомбы. Графиня в ответном письме потребовала от дочери безотлагательно выехать в Чарлтон-Парк, оставив миссис Гаскарт на попечение мисс Даттон. К мистеру Гаскарту, в Норфолк, поскакал верхом лорд Томас Говард.
Кузен Гарета, виконт Эндовер, был таким же деревенским джентльменом и провинциалом, как и Белоручка. Лорд Томас без особых затруднений разыскал поместье, в котором по найму, для производства улучшений, работал ганг мистера Гаскарта и мистера Брукса. Новость о том, что он теперь счастливый отец, повергла Гарета в замешательство. Белоручка, как и леди Кэтрин Говард, хорошо умел считать. Видя это замешательство, лорд Говард отвел кузена в сторону, учинил ему допрос и, когда Гарет побожился, что не был близок с невестой до свадьбы, пришел к неутешительному заключению. Виконт поморщился, похлопал мистера Гаскарта по плечу, молвил, что всегда ожидал от Нелли какого-нибудь фокуса, и посоветовал Белоручке отложить дела, чтобы внести ясность в ситуацию.
Гарет Гаскарт не был ни злым, ни подверженным гневу, ни беспощадным человеком. Но кто, будь он трижды свят, привечает предателей и легко прощает вероломное предательство? Даже Иисус Христос не простил Иуду. Том Говард, Джейк Брукс и Гарри Гаскарт в ту ночь крепко выпили в местной придорожной таверне, порассуждали о женском коварстве, и улеглись спать. К обеду виконт протрезвел и повез в Чарлтон-Парк-Хаус письма Белоручки к графу и графине, леди Кэтрин, сестре Дженнифер и мисс Энн Даттон. Письма к жене среди них не было.
В письме к Энн Даттон в Лондон мистер Гаскарт поблагодарил добросердечную женщину за помощь его супруге, но при этом сделал некоторые уточнения. Он утверждал, что непременно был бы с Элинор в Лондоне при родах, если бы знал, что она носила ребенка. Сожаления мужа, что его не уведомили о беременности жены надлежащим порядком, выглядели на бумаге как обвинения. В качестве оправдания за отсутствие в Лондоне весной и летом, Гарет написал, что пытался встретиться с Элинор в замке Лоутер в феврале сего года, но виконт его не принял, а миссис Гаскарт не пожелала выйти к нему из замка. Из этого он заключил, что его не хотят видеть и посвятил себя работе. В конце письма мистер Гаскарт сослался на занятость, посетовал, что никак не может отлучиться с полей до сентября, предложил, чтобы мисс Элинор окрестила ребенка без его участия, и дала ему любое имя, кроме имени Гарет. Мистер Гаскарт спрашивал у мисс Энн, поживет она с его супругой еще какое-то время, или ему следует написать солиситору Питеру Моррису и попросить того найти для жены компаньонку. В сентябре Гарет собирался в Лондон для отчета сэру Томасу Коку и обещал посетить поверенного в Лондоне, чтобы продлить аренду дома. Поздравлений жене в благополучном разрешении от бремени, пожеланий здоровья ей и ребенку мистер Гаскарт не передавал и намерений встретиться с женой, взять дитя на руки, отпраздновать рождение первенца в кругу родных, не высказывал. Последней строчкой было «да храни вас Бог», адресованное Энн Даттон.
Когда Элинор развернула конверт, принесенный мисс Энн, и дважды прочла это холодное послание Гарета, ее руки и подбородок задрожали. Она осознала, что из-за преждевременных родов ее репутация как женщины и супруги если и не уничтожена, то близка к краху. Роды выдались мучительными, болезненными, она была измождена, подавлена и обижена на мисс Энн за ее оскорбительные вопросы об отцовстве сына, посему не придала значения этим вопросам, какая у них подоплека. Отъезд же осунувшейся, молчаливой леди Кэтрин Элинор отнесла на привычное недомогание старой девы. Господи! Гарет уверен, что она женила его на себе, будучи беременной! Все Говарды и Дженни в этом уверены!
Миссис Гаскарт, похожая на скорбную тень той девушки, что лихо танцевала кадриль на балах, уронила письмо, поднялась на ноги, добрела до колыбели и пару минут взирала на свое дитя с отчаянием. По ее щекам текли слезы.
- Элинор, - дочь барона аккуратно сложила письмо и спрятала его в рукав. – Какое имя вы хотите дать мальчику?
- Гарет, - мрачно прошептала миссис Гаскарт.
- Вы невнимательно читали? – мисс Энн была невозмутима. – Мистер Гаскарт возражает против этого имени. Если вы нарушите его запрет, он может счесть это вызовом, оскорблением, привлечь вас к суду. Семья Говардов и мисс Гаскарт, наверняка поддержат его в этом.
- И что тогда? Будет еще хуже, чем сейчас? – усмехнулась Элинор.
- Пожалуй, будет, - Энн Даттон встала и приблизилась к колыбели. – По какой то, известной вам одной причине, вы скрыли от мужа беременность. Его это, несомненно, насторожит. Мнение доктора о ребенке вы слышали. Мистер Гаскарт может заявить в суде, что не состоял с вами в отношениях до брака, а другие мужчины состояли. Летний скандал забыт, но судьям о нем напомнят, при необходимости. Вычтут из даты рождения ребенка двести восемьдесят дней и вынесут решение, что мистер Гаскарт не отец этого мальчика. За законного ребенка отвечает отец, а за незаконного – мать. Вы останетесь одна, с бастардом на руках. Вам предпишут раздельное проживание без поддержки мужа. Все издержки лягут на вас. Вы потеряете приданое.
- Я не изменяла мужу! - миссис Гаскарт затряслась и разрыдалась. - Богом клянусь!
- Не клянитесь Богом, моя милая, - дочь барона вглядывалась в черты ребенка в колыбели. - Это не к месту. В вашем положении мудрее уповать на Бога, а не клясться им. Речь не об измене, а о преднамеренном обмане до свадьбы. Джентльмены не любят делать наследниками чужих детей. Мистер Гаскарт не джентльмен в прямом смысле этого слова, он фермер. Но и у фермеров имеется гордость, они дорожат своим именем, имуществом и состоянием не меньше знатных господ. Кому по нраву такой позор?
- Как вы смеете, - Элинор смертельно побледнела. - По какому праву…
- По праву матери, моя дорогая, - Энн Даттон смотрела ей прямо в лицо. - По праву вашей матери.
- Моей матери? - миссис Гаскарт опешила. - Вы моя мать?
- Я ваша мать, - мисс Энн не отводила взор. - А вы думаете, почему я присутствую в вашей жизни? Почему в детстве и юности вам посылали приглашения в Шерборн на все лето и праздники? Почему из всех детей я выделяла вас? Из дружбы? Из сочувствия? От скуки?
- Я… - Элинор запиналась. – Вы говорите со мной так жестоко. Разве матери так говорят? Кто мой отец?
- Ваш отец — преподобный Чарльз Калеб Колтон, с которым вы знакомы. Я расскажу вам о грехах моей молодости и обстоятельствах вашего рождения в другой раз, - дочь барона протянула ей платок, но Элинор его не взяла. - Сейчас мы должны закончить разговор о грехах вашей молодости.
- А мое приданое, содержание? - промямлила миссис Гаскарт.
- От меня, моей семьи и викария Колтона. Он залез в долги, чтобы помочь вам. Я не настаивала на этом. Но батюшка настаивал, - мисс Энн покачала головой. – Вытрите слезы. И не лгите мне. Коль скоро мне предстоит выступить вашим ходатаем перед мужем и родней, я хочу знать правду.
- Это ребенок мужа, - Элинор всхлипывала. – Я с ним увижусь, и все наладится.
- Боже мой, - Энн Даттон чуть ли не насильно усадила ее на кровать. – Уму непостижимо! Очнитесь! Он пишет мне, а не вам. Этим все сказано. Если бы Гарету требовались ваши объяснения, он бы попросил их у вас. Вы готовы отвечать?
- Что отвечать? – Элинор продолжала плакать.
- На мои вопросы, - уточнила мисс Энн.
- Да, - миссис Гаскарт вытерла лицо платком. – Это поможет?
- Не знаю, - дочь барона кусала губы. – Летом я умоляла вас разорвать знакомство с лордом Лоутером и баронетом Масгрейвом. Вы виделись с ними до свадьбы?
- Виделась, - Элинор опустила глаза. – В Пенрите, в октябре, перед оглашением в церкви.
- Зачем? – Энн Даттон взирала на дочь, как на слабоумную.
- Я просила Филипа жениться на мне, предлагала ему приданое, - Элинор испытывала жгучий стыд. – Он отказался, и я попросила Гарета.
- Господи Иисусе, - дочь барона обомлела. – Вы сами дважды попросили мужчин жениться на вас? Где ваша скромность? Где достоинство? Какое воспитание привила вам мисс Гаскарт? Вам так не терпелось замуж?
- Я хотела наказать сэра Филипа, а Гарри собирался выкупить ферму, мы с ним условились разделить приданое пополам. По старой дружбе, - Элинор с опаской покосилась на колыбель. - Хнычет?
- Спит, - мисс Энн обняла ее за плечи. – Вы были близки с баронетом Масгрейвом или виконтом Лоутером перед свадьбой? И никакой лжи!
- Я никогда не была близка с лордом Лоутером, - Элинор проглотила ком и опять заплакала. – А Филип не прикасался ко мне два года. Я не виновата, что мальчик родился рано. Этот доктор Мортимер – шарлатан.
- Как вы подбили Гарета на это? Неужели он так нуждался в деньгах? – Энн Даттон поглаживала дочь по спине.
- Я могу уговорить Гарри на что угодно, - Элинор прижалась щекой к ее груди. – И так было всегда. Поначалу Гарри упрямился, но Лоутер, по моей просьбе, посулил ему хорошие деньги за Хаттон. Гарри сердится, потому что не понимает, как все вышло.
- Этого никто не понимает, моя милая, - дочь барона тяжело вздохнула. – Я постараюсь все сгладить и напишу графине, графу, Томасу, Кэтрин, Элизабет, мисс Гаскарт и родителям. Эту их панику следует пресечь в зародыше. Они, вне всяких сомнений, не предадут дело огласке. Гарету же надо остыть, поразмыслить. Он уравновешенный и не злой. Я уверена, что до приезда в Лондон в сентябре Гарет ничего не предпримет. Мы окрестим мальчика без промедления, иначе поползут слухи.
- Я назову его Джон, - Элинор чувствовала тепло матери и это ее утешало. – В честь дедушки Джона и покойного опекуна.
- И в честь дяди? – улыбнулась мать.
- И в честь дяди, - смутилась миссис Гаскарт, вспомнив, что брата Энн Даттон, сына барона, тоже зовут Джон.
- А наш Джон сейчас проснется, – мисс Энн прислушалась. – Уже шевелится.
* * *
29 сентября 1817 года
Истчип, Лондон, Англия
Истчип, церковь святого Клемента
Элинор узнала, что Гарри в Лондоне от матери и тщательно готовилась к его приходу. Она навела порядок в доме, купила продукты, которые любил муж, оделась скромно, подстать жене фермера. Няне, нанятой дочерью барона, были даны указания как себя вести в присутствии главы семьи. В частности, едва он появится, снять с малютки чепчик, чтобы мистер Гаскарт воочию увидел светлые, золотистые волосы мальчика. Обратить внимание мистера Гаскарта на то, что глаза ребенка такого же серого цвета, как у отца. Пожаловаться на худобу младенца, добавив при этом, что по ее опыту, все дети в таком возрасте весят больше, потому что рождены доношенными, в отличие от этого бедняжки.
Мисс Энн и Элинор были написаны письма Говардам, Даттонам и мисс Дженнифер Гаскарт, а к письмам приложены объяснительные записки доктора Мортимера. Записки сообщали о том, что доктор изначально неверно оценил срок беременности у роженицы, что вес ребенка показался ему удовлетворительным из-за его живости и недостатка света в комнате, но позже он понял, что младенец не добрал в утробе матери фунта два, а то и три от веса обычного новорожденного. Заверения мисс Даттон, что малютка Джон – вылитый Гарет Гаскарт в детстве, были восприняты Говардами и Даттонами благоприятно, а извинения миссис Гаскарт за задержку в сообщении о беременности, которую она объяснила страхом перед переменами и желанием еще немного пожить светской жизнью, утишили страсти. Оставалось убедить Гарета, но вот с Гаретом, как ни странно, все пошло наперекосяк.
Дело в том, что оправившись от родов, миссис Гаскарт, по совету Энн Даттон, известила подруг и знакомых, что стала матерью, и ее начали с этим поздравлять, как письменно, так и во время визитов. Привозились букеты цветов и подарки. 27 сентября 1817 года солиситор Питер Моррис доложил мисс Энн Даттон, что к нему заходил Гарет Гаскарт, чтобы взять документы на дом и адрес домовладельца. Аренду дома на следующий год мистер Гаскарт оплатил из собственных средств. 28 сентября мисс Даттон посетила Гарета в довольно непрезентабельной гостинице на окраине столицы, и у нее состоялся с ним сложный разговор. Белоручка глядел на дочь барона с подозрением, записку доктора прочел и вернул без комментариев, пояснения тому, что случилось в замке Лоутер в феврале, слушал без особого интереса. Письма Говардов, в которых они прощали оплошность миссис Гаскарт и признавали ее сына своим родственником, Гарет вовсе не стал читать, сославшись на усталость. Энн Даттон с огромным трудом удалось упросить его встретиться с женой для попытки примирения во второй половине следующего дня. До полудня он обязался был быть у сэра Томаса Кока.
28 сентября 1817 года в доме в Истчипе царили суета и беготня. В одиннадцать часов утра мисс Энн спохватилась, что для поддержки не мешало бы задействовать мистера Питера Морриса, прыгнула в коляску и умчалась за ним. Через двадцать минут к дому неожиданно подкатил экипаж, из которого вышел баронет Масгрейв. Он поднялся по ступеням крыльца и воспользовался дверным молотком. За сэром Филипом шествовал слуга с роскошным букетом цветов и резной колыбелью медового цвета.
Когда няня ворвалась в комнату и прошептала хозяйке, что внизу ее ожидает прекрасный, модно одетый джентльмен, с цветами и подарком, представившийся сэром Филипом Масгрейвом, Элинор на миг оцепенела и перестала соображать. Она пошла за няней Пруденс на негнущихся ногах и четверть часа, скованно улыбаясь, выслушивала поздравления, комплименты, искренние пожелания здоровья ей и сыну. Филип умолял показать ему младенца, и миссис Гаскарт ничего не оставалось, как послать няню за мальчиком. Джон Гаскарт предстал перед баронетом Масгрейвом сонным, розовощеким, завернутым в одеяльце, с вязаным красным чепчиком на голове и такого же цвета пинетками на ногах. Сэр Филип остерегся брать дитя на руки, но с минуту или две сюсюкал над ним, всячески демонстрируя доброжелательность.
Именно такую сцену обнаружил в гостиной дома на Истчип мистер Гаскарт, войдя в незапертую входную дверь. Он уже заметил, чей экипаж стоит у крыльца. Накануне вечером, читая письма родни, привезенные Энн Даттон, Белоручка ощущал раздражение. Похоже, родня, во избежание грандиозного скандала, склоняла его к решению, выгодному всем, кроме него. Ему предлагали отринуть сомнения, выкинуть из головы все то, что летом наболтал Томас, смириться с тем, что Нелли – это Нелли, звезда светского общества. Он же обыкновенный фермер и ничего страшного, если у него, время от времени, будут рождаться в Лондоне дети, а кузен будет докладывать ему об этом в поле, похлопывая по плечу. На тот случай, если молодой бычок взбрыкнет, есть виконт Лоутер. Сиятельный лорд тут же появится, как джин из лампы, и предложит что-нибудь выгодно купить у фермера, а то и просто даст денег за терпение.
- Добрый день, - холодный голос Гарета напугал Элинор до смерти. Она стояла спиной к двери, и это приветствие было как удар молотом по голове.
- Добрый день, - няня простодушно улыбнулась незнакомцу. – Вы тоже с поздравлениями, мистер?
- Не совсем, - Белоручка перевел взгляд с няни Пруденс на ребенка в одеяле и чепчике, бледную жену и растерявшегося баронета. – Здравствуй, Нелли. Вижу, счастливая семья в сборе. Какая чудесная колыбель. Бук? Восхитительная вещица. Я пробегал мимо, заскочил, не подумав. Не буду мешать.
- Гарри! – воскликнула Элинор, но он, хромая, уже шел по коридору к входной двери. Когда миссис Гаскарт схватила в кухне шаль и выбежала за мужем на улицу, тот скрылся из виду в переулках. А к крыльцу, между тем, подъехала коляска с Энн Даттон и мистером Моррисом.
Пока Элинор металась по переулкам, мисс Энн и мистер Моррис зашли в дом. Узрев Масгрейва и няню с ребенком, дочь барона сухо ему кивнула и резко обратилась к Пруденс. – Унесите ребенка, ради Бога. Здесь сквозняки.
Та поспешно удалилась, подозревая в душе, что внезапно нагрянувший незнакомец и есть мистер Гаскарт, а баронет, похоже, загадочная личность.
- Сэр Филип, - мисс Даттон повернулась к гостю. – Надо ли мне говорить, что ваш визит в этот дом вызывающий и нежелательный? Вы начисто лишены совести и манер? Ребенок, над которым вы умилялись – сын человека, незаслуженно и непростительно вами оскорбленного. Вас это радует? Вы получаете от этого какое-то извращенное удовольствие? Или вам все равно? Кстати, познакомьтесь. Мистер Питер Моррис – солиситор на страже прав и интересов семьи Гаскарт. И это не вежливое представление, а намек вам. Покиньте нас, сэр Филип, и не возвращайтесь. Проводите сэра Филипа до дверей, мистер Моррис.
Баронет Масгрейв молчал. Когда Энн Даттон закончила свою речь, он сухо поклонился и проследовал к экипажу.
Дальнейшие события в доме в Истчипе были окрашены тревогой, объяснениями на повышенных тонах, негодованием по поводу поведения сэра Филипа Масгрейва. Мисс Энн велела дочери запереться, заняться сыном, и направилась на поиски Гарета в обществе Питера Морриса. Но мистер Гаскарт съехал из гостиничного номера еще утром. Энн Даттон на какое-то время стала в тупик и сидела в коляске в полном расстройстве. Зять, кроткий агнец, паинька и книгочей, оказался с норовом. Дочь барона молила Бога, чтобы он не ринулся из гостиной жены прямиком в суд, подавать какое-нибудь прошение. Затем мисс Энн припомнила, что мистер Гаскарт в Лондоне для отчета перед ее дядей Томом и приказала кучеру ехать к сэру Томасу Коку. Он него она вернулась спустя два часа в смятении и пошла к дочери.
- Матушка, вы с ним виделись? - Элинор качала старую колыбель. Новая, подарок Филипа, была спрятана в кладовку для отсылки дарителю.
- Нет, я беседовала с дядей Томом, - Энн Даттон села в кресло и сдавила пальцами виски. – Сэр Томас не имеет понятия, где сейчас твой муж. Гарет с утра отчитался перед секретарем, изложил ему какой-то план, оставил чертежи и был таков. А перед моим посещением дяди забежал к нему с просьбой, но мы разминулись.
- Что за просьба у него была к сэру Томасу? - миссис Гаскарт поправила пеленки сына.
- Вот это, - мать вынула из ридикюля сверток. - Две с половиной тысячи фунтов и еще двести семнадцать фунтов.
- Деньги? - удивилась Элинор.
- Деньги, - вздохнула Энн Даттон. - Он одолжил две с половиной тысячи у дяди и попросил передать тебе через меня или мистера Морриса.
- Это половина моего приданого, которое Гарри получил, женившись на мне? - побледнела миссис Гаскарт и ее нижняя губа задрожала.
- Да, - мать отделила от крупного свертка сверток поменьше. - Двести семнадцать фунтов — твоя доля от продажи Хаттона и часть заработка Гарета за этот год. Вторая половина приданого у мистера Морриса. Боюсь, он рвет с тобой отношения, дочь моя, и нам вряд ли стоит искать его. Обозленный мужчина способен наделать бед.
- Он передал письмо или записку? - спросила Элинор.
- Передал, - мисс Энн с сомнением смотрела на запечатанный лист бумаги. - Ты сама прочтешь?
- Прочтите, матушка, - голос миссис Гаскарт звучал безнадежно.
Энн Даттон взломала печать, развернула листок и прочитала. - «Нелли! Все кончено. Детская любовь угасла, дружба умерла. Может, оно и к лучшему? Мы с тобой как фермерский сапог и бальная туфелька, не годимся в пару. Ты это знаешь, и я это знаю. Посему, возвращаю твое приданое. Зря ты не сказала о своем положении сразу или хотя бы в феврале, в замке у Лоутера. Мы выросли вместе, я бы понял и помог бы. А так меня выставили ничтожеством. Может я и есть ничтожество, но получать оплеухи обидно. Посылаю деньги, твою долю от продажи Хаттона. Прости, но я вынужден завещать долю в ферме Дженни. Брат обязан обеспечить сестру без дохода. Если будешь нуждаться, обратись за помощью к Говардам или мисс Энн. Держись ее, она добрая женщина. Дел невпроворот, так что у Говардов я пока появляться не буду. Хочешь, живи у них, не опасаясь столкнуться со мной. И будь благоразумна. Мне бы не хотелось стать отцом семейства с дюжиной детей, которых я в глаза не видел. Спасибо за счастливые дни нашего детства. Прощай, леди Линесса, твой рыцарь Белоручка».
- Гарри, - Элинор закрыла лицо руками. - Это невыносимо, матушка!
- Что верно, то верно, - Энн Даттон. - Как ты поступишь?
- А что можно сделать? - миссис Гаскарт заплакала. Он плакала по ушедшему детству, по Хаттону и Фарнборо, по опекуну Джону Гаскарту, по Роуз, по златокудрому «дяде», ее напарнику в играх, защитнику, надежному другу и любовнику. Плакала по тому, что могло бы быть, но не сложилось.
- Я могу надавить на сэра Томаса и он заставит его изменить решение, - начала говорить Энн Даттон и осеклась. - Но это подло, дочь. Насильно мил не будешь.
- Не нужно, матушка, - Джон Гаскарт захныкал, и Элинор подхватила его на руки. - Я бы хотела отменить долг Гарри перед сэром Томасом, вернуть ему эти деньги.
- Так не делается, моя дорогая, - возразила мать. - Это вопрос чести, отношений между джентльменами. Дядя Том будет против этого.
- Хорошо, - Элинор кивнула. - Пусть мистер Моррис их заберет.
- А двести семнадцать фунтов? - поинтересовалась Энн Даттон.
- Я их возьму, - миссис Гаскарт гордо подняла подбородок. - Это доля за Хаттон. И заработок Гарри. Хаттон был моим домом, мы владели ими втроем. А Джон имеет право на заработок своего отца.
- Как скажешь, - мать сунула большой сверток в ридикюль. - Давай искупаем мистера Гаскарта?
- Давай, - Элинор закусила губу, чтобы сдержать слезы.
* * *
29 сентября 1817 года
Истчип, Лондон, Англия
Гарет, в растерзанных чувствах, вышел из дома, который он, по глупости и незнанию, арендовал для свиданий Масгрейва с его женой. Огибая карету баронета, он с досады пнул здоровой ногой колесо экипажа и едва не упал, поскользнувшись. Чертыхнулся, нырнул в переулок и зашагал прочь. Перед глазами у него стоял улыбающийся, склонившийся над ребенком баронет. Гарет ненавидел этого человека всей душой. Каким нужно быть подонком, чтобы спихнуть своего сына постороннему, согласившемуся за деньги избавить твою любимую женщину от позора? И какой нужно быть бесхребетной, влюбленной дурой, чтобы после этого продолжать с ним видеться, любезничать?
Гарет проклинал свой слабый характер. Он, наверное, был не в себе, пустив Нелли в спальню в ту октябрьскую ночь и поддавшись на ее уловки. «Это срочно», сказала она. И это действительно было срочно! Что за люди? Любят друг друга, но не могут сочетаться браком. Встречаются и заключают помолвку тайком, зачинают детей, а зачав, изворачиваются, лгут, хитрят. Леди Джулия два года назад, перед его отправкой в Байонну, говорила, что Нелли стала скверной, кокетливой, одержимой высшим светом. А он заступался за нее.
Гарет замедлил шаг, перевел дыхание, осмотрелся. Дом через улицу, узкий и невзрачный, был ему знаком, в нем жили Морс-Куперы. Белоручка уже намеревался пойти дальше, но вспомнил обещание Леону приглядывать за его сестрой. Повинуясь порыву, он постучал, чтобы справиться о Саре. Дверь, как ни странно, открыла сама Сара.
- Добрый день, Сара, - Гарет растерялся. Как к ней обращаться? Миссис? Мисс? Она замужем или нет?
- Добрый день, мистер Гаскарт, - она была бледной и как будто испуганной, озиралась по сторонам. – Проходите в дом.
- Благодарю, - Белоручка вошел в темный коридор. Сара быстро закрыла дверь и задвинула засов.
- Как поживаете, Сара? – спросил Гарет, сняв шляпу, и вдруг заметил огромный, бардовый синяк у нее на шее. – Боже, что с вами? Вы ушиблись?
- Нет, мистер Гаскарт, - она осторожно погладила шею подушечками пальцев. – Надо бы надевать платок, но он натирает. Я сегодня за привратника. Служанка вчера уволилась, чтобы ухаживать за больной сестрой. Дайте вашу шляпу. И пожалуйте в гостиную. Батюшка с матушкой четвертый месяц во Франции, по торговым делам. Леон сменил третий батальон Первого пехотного полка на второй. Он в Индии.
- Превосходно. Леон всегда мечтал служить в Индии, - в гостиной Гарет дождался, пока она сядет на позолоченное канапе с кричаще яркой обивкой и опустился в кресло. – Быть может, я не ко времени, Сара? Извините, ваш муж дома?
- Дома, - она нервно мяла в руках платок. – У себя дома, в Глостершире. А я у себя дома. Точнее, в доме родителей. Если вы не знаете моего мужа, мистер Гаскарт, его зовут Адам Холидей.
- Не знаю, - Белоручка изучал ее печальное лицо. – Вы в порядке, миссис Холидей?
- Нет, не в порядке, мистер Гаскарт, – она подняла глаза. – Вас прислал Леон?
- Нет, - Гарет покачал головой. – Мы не переписывались около года. Существует причина, по которой Леон мог бы попросить меня помочь вам? Что случилось, миссис Холидей?
- Для вас я Сара, - веко ее здорового глаза внезапно задергалось. – Мой муж, мистер Гаскарт, человек жестокий, почти что дикий. И изрядно выпивающий. Он промотал мое приданое за ломберным столом и часто требует денег у батюшки. А если батюшка не дает их ему, он меня бьет. Избивает, как последнюю скотину. И никто не может запретить ему приезжать сюда, тащить меня в Глостершир, и истязать. Поколачивать, как он говорит. Леон в письме грозился пристрелить его. А мужу плевать. Вот я и подумала, что это Леон вас послал.
- Мне пристрелить вашего мужа за Леона, Сара? – неожиданно сказал Гарет и сам себе удивился. Белоручка понял, что если она ответит «да», он так и сделает.
- Спасибо за предложение, мистер Гаскарт, но нет, - она улыбнулась улыбкой мученицы. – Вас повесят за этого пропойцу, и как мне тогда жить?
- В вашем браке, - Гарет почесал переносицу. – Есть дети?
- Нет, - она вся сжалась. – И, слава Богу.
- Как мне помочь вам, Сара? – он ощутил гнев, припомнив смеющуюся, жизнерадостную Сару Морс-Купер на причале Саутгемптона, и сравнив ее с этой забитой, жалкой женщиной.
- Я бы уехала куда-то, - она продолжала мять платок. – Туда, где он никогда меня не найдет. В Новый свет, за тридевять земель. Мои отец и мать, мистер Гаскарт, люди строгих нравов. Они полагают, что я должна терпеть это, как то смягчать мистера Холидея. Но можно ли смягчить камень, или умилостивить хищника? Путешествие в Америку стоит недешево. Вы не ссудите меня деньгами?
- В моем распоряжении три фунта и при необходимости я займу еще, - Гарет вздохнул. – Но разумно ли бежать в Новый свет? Мало ли, что вас там ждет? Не попасть бы из огня да в полымя. У меня имеется ферма в Норфолке, я недавно ее купил. Вы можете прятаться на ней сколь угодно долго. Мы с напарником редко там бываем. На ферме живет Роуз, моя няня из Пенрита, я вам о ней рассказывал. Вряд ли кто-то видел, как я сюда вошел. Кому придет в голову разыскивать вас на ферме бывшего однополчанина вашего брата?
- Если вы увезете меня на эту ферму, мистер Гаскарт, – Сара покраснела. - Я буду обязана вам до конца жизни.
1 2
Зарегистрируйтесь для получения дополнительных возможностей на сайте и форуме
Полная версия ·
Регистрация
· Вход
· Пользователи
· VIP
· Новости
· Карта сайта
· Контакты
· Настроить это меню
Если Вы обнаружили на этой странице нарушение авторских прав, ошибку или хотите дополнить информацию, отправьте нам сообщение.
Если перед нажатием на ссылку выделить на странице мышкой какой-либо текст, он автоматически подставится в сообщение
Если Вы обнаружили на этой странице нарушение авторских прав, ошибку или хотите дополнить информацию, отправьте нам сообщение.
Если перед нажатием на ссылку выделить на странице мышкой какой-либо текст, он автоматически подставится в сообщение