Ветер вересковых пустошей (ЛР),под впечатлением от Светорады

эля-заинька: 31.07.09 10:53

 » Ветер вересковых пустошей (ЛР),под впечатлением от Светорады  [ Завершено ]

Выкладываю 1 главу, она черновая, буду еще редактировать, очень хотелось бы узнать ваше мнение о ней, критикуйте, а, если будет за что, хвалите. Буду признательна всем, кто оставит свой отзыв.
ВЕТЕР ВЕРЕСКОВЫХ ПУСТОШЕЙ
ПРОЛОГ
Становление Российского государства имеет длительную историю. Первые наиболее развитые общественно – политические образования появились на Руси примерно в конце VIII начале IX веков. Сформировались эти образования под влиянием чужой навязанной культуры, культуры норманнов. Раннее государственное образование русов середины IX века было, по мнению большинства историков, изучающих Древнюю Русь, союзом военных предводителей викингов - конунгов, объединившихся для войны с соседними государствами.
После успешных походов предводители норманнов, получив богатую добычу, чаще всего покидали свои стоянки на Руси и отправлялись домой в Скандинавию. Однако, в более редких случаях, норманны оставались на территории Руси и пытались создать более прочные государственные образования, которые начали превращаться в столицы конунгов и их княжеств. Норманны добивались прочного подчинения славянских земель, там, где им удавалось привлечь на свою сторону местную знать. Начался процесс ассимиляции норманнов славянским населением, князья имели возможность заключать династические браки, рядовым воинам приходилось выбирать жен из окружающей их славянской среды. Предводители норманнов отказались от титула «хакан» в пользу титула «князь», каким славяне издавна именовали своих старейшин и военных вождей.
Во второй половине IX - начале X в. на Восточно-Европейской равнине утвердились десятки конунгов. Исторические документы и предания сохранили имена лишь нескольких из них: Рюрика, Аскольда и Дира, Олега и Игоря.
ЧАСТЬ 1
ГЛАВА 1
Квитень 861 год н.э., Северная Русь, Торинград
Весна потихоньку вступала в свои права и даже здесь на севере Руси было тепло и солнечно. Казалось, что с каждым вздохом весной пахнет больше. Небо лазурно-голубое чистое, без единого облачка стояло высоко над головой и вроде даже стало выше.
В Торинграде с приходом весны стаяли снега, и везде, куда ни кинь взгляд, была грязь, темно – коричневая, вязкая, сквозь которую кое-где проглядывали пучки прошлогодней травы. Ветра еще дули лютые, промозглые, но людское сердце уже ждало тепла. Эта зима в Торинграде была особо лютой и морозной, буревой дул беспрестанно, немало жизней унесли эти холодные месяцы, поэтому все, начиная от князя Торина и заканчивая последней чернавкой, радовались пригревающему землю солнышку.
Торинград располагался в хорошем месте: совсем рядом была тихая речная заводь, что делало траву сочнее, а, значит, и скот был упитаннее. Бабы ходили на реку поласкать белье, поэтому возле реки всегда был слышен их шумный гомон, смех, да песни. Еще немного и придет время пахать эту черную плодородную землю и сеять зерно. Скоро будет лето – время, позволяющее преумножить богатство, сделать хорошие запасы на зиму, если, конечно, трудиться, не покладая рук. А то, что в Торинграде лентяев не жаловали – факт известный всей Руси, князь Торин быстро и безжалостно выгонял нерадивых работников. Но те, кто трудился славно, жаловаться на своего князя поводов не имели. Ибо князь Торин был справедлив, суд он вершил по правде, податями непосильными людей не облагал, дружине своей лютовать, девок портить не давал. Так что жил народ в Торинграде хорошо, зажиточно, князя своего уважал, но не любил. Ибо память у народа длинная, помнили люди как пришел князь Торин на землю их пращуров , сколько крови людской пролил ради этой земли.
Князь Торин, если и догадывался об истинном отношении к себе подданных, то вида не подавал. Ведь много есть разновидностей счастья людского, но для князя высшим счастьем на земле этой бренной был княжеский престол. Он отвоевал его в сече лютой, и за шестнадцать солнцеворотов возвел свой град, свой Торинград.
Каждый день объезжал князь Торин свои владения – это был особый ритуал для него, подтверждающий его права на эту землю. Завидев вдали его статную, ладную фигуру на гнедом жеребце по кличке Ветер, люд начинал кланяться в пояс своему князю, ибо, если проявить недостаточное почтение, князь может осерчать, а гнев его никто не хотел испытать на себе. Князь Торин был уже не молод, но старость еще не заявила на него свои полные права. Морщины бороздили лоб и щеки его, но волосы его еще были русыми, не седыми, хотя кое-где в княжеской шевелюре и проглядывали серебряные нити. И было во всем его облике что-то чужеземное, не славянское, и каждый, кто его видел, не сомневался, что перед ним норманн. Хотя за долгие годы, проведенные на Руси, князь Торин сильно изменился: перенял славянских богов, одежду, волосы стал стричь коротко, в осанке его появилось что-то княжеское, прямое, благородное. Единственное, что осталось неизменным – это глаза, серые, холодные, жестокие глаза, в которых никогда не бывает сочувствия и сострадания к ближнему.
Может быть, именно из этих жестоких стальных глаз ни одна баба в Торинграде не хотела оказаться на месте княгини Марфы – жены князя. Что-то было о внешности Торина такое, что отваживало от него женщин, ни одна девка теремная не пыталась завлечь своего хозяина. А те, кого избирал сам князь, вопреки всему считала это не честь, а страшной повинностью.
Это погожее весеннее утро не стало исключением, князь Торин в сопровождении двух своих рынд объезжал свои земли. Его жеребец Ветер увязал копытами в грязи, поэтому ехать приходилось медленно. Наверное, эта медлительность заставила князя Торина задуматься о былом времени. Человеческая память – штука странная, со временем из нее стирается все плохое и вспоминается только добро. Может быть, поэтому князь все чаще вспоминал о своей родине – далекой и холодной Норэйг , о доме, где он вырос и где хозяином был его отец – конунг Борн Хмельной.
***
Торин Борнсон – пятый сын конунга Борна Хмельного родился в Согне и с детства всей душой полюбил отцовскую землю, полюбил настолько, что больше всего на свете он желал быть на ней хозяином. Но шанс стать наследником отца для младшего сына мизерен настолько, что даже сам Торин понимал, что не сменить ему отца в кресле конунга. Однако, лукавые Норны , однако, именно Торина, младшего сына конунга Борна, наделили даром правителя.
Двор конунга Борна Хмельного не был ни богатым, ни даже зажиточным, ибо сам конунг имел в жизни только две страсти: славные сечи и пиры, более его ничего не интересовало. Жены настолько боялись своего непредсказуемого супруга, что не наводили порядок в хозяйстве, ибо неведомо было, как отреагирует супруг их на все их хлопоты. Полученный Борном от отца двор скоро пришел в запустение, но его это волновало мало. И разве истинного берсерка может волновать такая мелочь, как протекающая крыша, распоясавшиеся рабы, штопаные платья жен? Главным для конунга Борна Хмельного было то, чтоб мед и брага всегда были хороши, именно за любовь к этим напиткам и получил он свое прозвище.
Глядя на то, как ведет дела его отец, маленький Торин ужасался, и делал выводы о том, как править нельзя. И Торин мечтал, грезил безудержно о том, как бы он навел порядок во дворе отца своего. Но этим желаниям не суждено было сбыться, ночь за ночью просил младший сын конунга богов о том, чтобы погибель забрала его братьев. Как он желал этого! Тысячи раз представлял Торин как будет изображать скорбь по братьям, но мечтам его не суждено было сбыться.
С того дня как Торину исполнилось шестнадцать зим, он начал ходить в походы в составе хирда конунга Рагнара Веселого. Каждый раз, отправляясь в набег в чужие земли, Торин надеялся вернуться в дом, где мужчин станет меньше, но тщетно смерть обходило стороной двор Борна Хмельного.
К двадцати годам Торин накопил немалые богатства, в набегах он отличался жадностью и алчностью, если другие викинги бросали все, заметив среди побежденных женщину, то сын Борна Хмельного продолжал грести золото. Именно благодаря корысти Торин возвращался всегда богаче двух своих средних братьев. Но сами набеги не вызывали в сердце Торина сладкой, пьянящей радости, не заставляли быстрее бежать кровь по жилам, нет, Торин не был великим воином, и только благодаря милостивым Норнам выжил в этих походах.
И понял Торин, что не стать ему наследником отца своего никогда, не править родной землей, но главное, что Торин уяснил, что не сможет быть хирдманном своего старшего брата.
В одном из следующих походов Торин свел знакомство с Фарлафом Лидулсоном и Ингельдом Гудисоном, оба они были младшими сыновьями своих отцов, и также как Торин мечтали о власти и богатстве. Вскоре эта троица стала неразлучна, без устали рыскали они по чужим землям в поисках наживы, но при этом друг другу они не доверяли и ждали предательства. Но годы, проведенные вместе в набегах, сделали свое дело, Торин, Фарлаф и Ингельд стали лучшими друзьями и довольно зажиточными мужчинами.
Однажды, придя из очередного набега, Торин попал на пир к конунгу Ульву Смелому, который на весь Гаутланд славился своей отвагой, мудростью и гостеприимством. Попасть к нему на пир считалось честью для воина, знаком, что воин замечен богатыми конунгами и для викинга появляется возможность попасть в хирд богатого правителя. Двор конунга Ульва Смелого считался одним из самых богатых дворов в Норэйг, там варили лучший мед, подавали вкуснейшие кушанья, самые пригожие рабыни прислуживали викингам на пирах. А сам дом конунга был просто огромен: к просторному общему залу были пристроены альковы, большая кухня, женская половина с кладовыми и ткацкой.
Торин, впервые попавший в столь богатый двор, смотрел на все в немом восхищении. Именно в тот момент, Торин понял, что приложит все усилия для того, чтобы жить так, как Ульв Смелый, он будет искать землю, на которой построит такой двор, ради этого он будет беспощадно лить кровь.
На том памятном пиру Торин увидел жену Ульва Смелого и навсегда отдал ей свое сердце, ни одна женщина до встречи этого пира, и ни одна после него не смогла в газах Торина сравниться с ней. Казалось, что сама Фрейя спустилась в подлунный мир и живет в этом доме. Торину почудилось, что Суль даже не ступает по полу, а парит над ним, глядя, как она подносит мужу рог полный меда, Торин понял, что нет краше ее женщины во всей Норэйг. Волосы цвета меда струились по спине, перехваченные по скандинавскому обычаю у затылка золотой лентой, вокруг гладкого лба вились тонкие пряди, брови, словно полумесяцы, изгибались над черными, словно христианский ад, глазами, и губы алые к поцелуям зовущие.
Наклонившись, передала Суль рог с медом конунгу, и заблестели ее волосы в свете факелов червонным златом, о, боги, разве можно было назвать ее иначе? Нет, только Суль , солнечная, прекрасная, манящая.
Каково же было удивление Торина, когда он увидел, что восхищенно на жену конунга Ульва Смелого смотрит только он один, бывалые хирдманны отводили глаза и даже не смотрели в стороны Суль. Прояснилось все вечером, когда конунг удалился в свою одрину , а воинам постелили матрацы, набитые свежей, пахучей соломой на полу в общем зале. Разгоряченные медом и пивом викинги стали разговорчивее, рассказы о походах и набегах, мечах, злате и женщинах лились рекой. Так речь зашла и о Суль, казалось, что в этот момент бравые вояки даже протрезвели. Жену конунга викинги величали не иначе как «наездницей волка» , красоту ее считали проклятием мужским, ибо боги видимо проглядели, когда наделили ее такой внешностью, а за дела ее богам противные, считали, что закидать Суль камнями надобно, или с обрыва в ледяной фьорд скинуть.
Тогда- то Торин и узнал, что Суль – дочь богатого торговца рабами, что боги дали ей проклятие страшное – она была самой настоящей ведьмой – готовила яды, зелья и отвары, видела грядущее по рунам, насылала болезни. Все викинги сходились на том, что убить Суль должен был еще ее отец, когда прознал о способностях своей единственной дочери. Но он не отправил Суль к Хель , а видя невероятную красоту дочери, торговец решил, что удачно выдаст ее замуж и получит богатый мунд . Так оно и вышло. Стоило только наследнику конунга Танкреда Харальдсона – Ульву увидеть мельком Суль, как пленила она его сердце на всю жизнь. Хирдманны, не веря в столь пылкую любовь, сделали простой вывод – околдовала, приворожила Ульва Суль. А потом случилось то, что заставило утихшие разговоры о жене Ульва вспыхнуть с новой силой – Суль слишком рано после свадьбы родила дочь, настолько рано, что бессмысленно было утверждать, что Виллему – дочь Ульва. И опять случилось странное – конунг простил жену свою, признал чужого ребенка своим, но, однако, не полюбил. Во дворе Ульва Смелого ни для кого не было секретом, что конунг хочет поскорее выдать дочь замуж, дабы избавиться от постоянного напоминания о коварности жены. Суль больше не понесла ни разу, хотя все знают, что призывается она своим мужем на супружеское ложе часто. Но главное, за что не любили Суль хирдманны, это за ее способность насылать гнилую болезнь на людей. Сколько воинов она погубила! Стоило только прознать Суль о том, что кто – то шепчется за ее спиной, зовет «наездницей волка», предлагает закидать камнями, как заболевал этот хирдманн гнилой болезнью.
От всего услышанного не по себе стало Торину, но как ни странно Суль не стала нравиться ему меньше, нет, Торин был покорен. Ибо и спокон веков людей влечет все непонятное и таинственное, а в Суль загадок было больше, чем во всех ранее встреченных Торином женщинах вместе взятых.
А по утру Торин сделал свой главный шаг на пути к княжескому престолу в далекой Руси, правда, тогда он не догадывался об этом, - сын Борна Хмельного испросил разрешения жениться на дочери конунга Ульва Смелого. Ульв дал богатое приданное за Вилемму, так сильно хотел он избавиться от каждодневного напоминания о вероломности жены. Это приданное и дало Торину возможность снарядить собственный поход и нанять хирдманнов, в этот раз он планировал набег на восточные земли, там, где находились владения славянов, Гардар .
Виллему … Как можно назвать ребенка Виллему, о чем думала Суль давая дочери столь чудное имя? Это осталось тайной для Торина, как и для самой Виллему. Она была красива, смуглой, восточной красотой: темно – каштановые волосы, карие глаза смотрели кротко на мужа своего, кожа, словно персик, пухлые губы. Тихая, добрая, нежная Виллему бесспорно красивая, но она не могла сравниться со своей обворожительной матерью, силы были слишком не равны.
Ночь после свадьбы Торин не забудет никогда, сколько бы лет не прошло, сколько бы женщин он не познал, сколько бы свадеб не было. Та ночь, словно каленым железом выжжена в его памяти, воспоминания о ней все чаще с годами посещают его.
Торин проснулся от смутного чувства беспокойства, посмотрел на спящую жену, и по привычке, приобретенной в дальних походах, сохранившей ему жизнь и уже ни один раз, взялся за кинжал вышел из одрины, отведенной им с Виллему. Среди спящих воинов стояла Суль, волосы ее, цвета темного золота, в беспорядке струились по плечам, льняная рубаха у ворота была собрана слабо и открывала длинную красивую шею, белые ключицы.
- Пойдем – улыбнувшись томной улыбкой, прошептала она Торину, и поманила его за собой на улицу.
И Торин, словно ребенок, послушно пошел за ней в большую баню, стоящую в отдалении от дома. Там, заперев за собой дверь, Суль скинула с себя рубаху, ослепив его белизной свой гладкой кожи, мягкими изгибами прекрасного тела, протянула к нему белые тонкие руки, страстно целовала его. А он стоял сначала, словно громом пораженный, но отвергнуть ее не смог. Вот так променял Торин брачную ночь со своей молодой женой, на часы, проведенные с ее матерью, за которые не сказали они ни слова друг другу.
А на утро Торин и его покорная жена покинули двор конунга Ульва Смелого и уехали в Согн, где оставил Торин Виллему, а сам пошел в набег на Гардар. И одно лишь терзало сердце молодого мужа, что Суль не вышла проводить их с Виллему в дорогу, неужели так быстро забыла она его? О жене своей Торин уже позабыл.
Так Торин и Фарлаф оказались на своей земле (Ингельд, к тому времени придя из набега, узнал, что его отца и братьев свела к Хель лихорадка). На Руси викингам было любо: люди здесь жили смелые, работящие, к чужеземцам радушные. Да, и все необходимое для того, чтоб обосноваться здесь у друзей – норманнов было: злато в кожаных мешках, меха, трепли , хорошо вооруженный и натренированный хирд, но самое главное и у Торина, и у Фарлафа была решимость и огромное желание иметь свою землю, это и стало залогом их победы. По правде сказать, две недалеко стоящие друг от друга славянские крепости не имели шансов устоять под напором сил противника, для этого они были слишком плохо укреплены, имели мало людей, а еще меньше воинов, способных противостоять закаленным в набегах норманнам. Но, к удивлению викингов, славяне бились насмерть, они не отдали даром свою землю, много крови и славянской и норманнской было пролито в те черные дни.
Сразу после захвата крепости, Торин, для укрепления своего положения среди славян, взял в жены дочь убитого воеводы – Марфу, девицу миловидную и покладистую. Она чем-то напоминала ему Виллему, не внешностью разуметься, а покорным взглядом своих серых глаз, да молчаливостью. А Торину так хотелось иметь такую жену, как Суль, смелую, красивую, страстную, капризную, но видимо ему было это не суждено.
И началось строительство двора Торина, целых десять солнцеворотов без устали перестраивал новоиспеченный князь крепость, доставшуюся ему с таким трудом, и мало – помалу появился новый град на Северной Руси – Торинград.
Сколько испытаний выпало на долю Торина в первое полюдье ! Чего стоило ему отдать злато, приехавшему к нему князю! Но скоро уже сам Торин объезжал мелкие поселения за данью, ох, как любил он эти моменты!
Через десять солнцеворотов после памятного прихода на землю славян, укрепив свою власть, Торин решил съездить в свой родной дом, в область Согн, привести злато, накопленное им в ранних походах и Виллему. К тому времени Марфа родила ему дочь – Прекрасу и сына- наследника – Митяя.
Только вернувшись в родительский двор, который правил теперь его старший брат, Торин узнал, что Виллему умерла в родовой горячке, оставив ему дочь – Горлунг. Торин не горевал о жене своей первой, сказать по чести, он и помнил ее с трудом, как и не особо радовался тому, что у него есть старшая дочь, если б это был сын – другое дело, а дочь – это так…
Но главной новостью для Торина было то, что Суль, прознав о смерти своей дочери, приехала и забрала внучку, и, зная слухи о ней, никто не посмел перечить жене конунга Ульва Смелого.
Вот так и пришлось Торину встретиться с Суль во второй и последний раз в жизни. Как хотел он увидеть Суль, и как боялся! Страшился увидеть ее, не пощаженной временем, старой и носящей лишь следы былой красоты, и как желал он увидеть ее вновь, ведь ни одна из женщин, которых он встречал до нее или после не могла сравниться с блистающей и неповторимой Суль.
Суль ничуть не изменилась, видать она была и взапрвду ведьмой – решил про себя Торин. Волосы были все того же редкого цвета, морщины не коснулись чела ее, а глаза, ох, уж эти глаза, беспокойные, страстные, черные, сияли торжеством.
Прекрасная, словно сама Фрейя, спустившаяся в подлунный мир, встречала его Суль за руку со своей внучкой. Маленькая, худенькая девочка с волосами черными, словно крыло ворона, и глазами темными, как сама погибель, смотрела на него не мигая, не выказывая ни страха, ни почтения.
И не было для Торина радостей известия, чем новость о том, что хозяин двора на охоте, глядя на Суль, он понял, что ночью он займет хозяйскую одрину и место рядом с хозяйкой на перине пуховой.
В ту ночь, глядя на Суль, Торин думал о том, что всемогущие Норны причудливо заплели нити его судьбы, ведь он получил все, что желал, все кроме Суль. Кроме этой непонятной, загадочной и прекрасной женщины, которая не сказала ему и нескольких слов, но заняла его мысли прочно, навсегда, и в правду, ведьма. Не она родила ему детей, нет, но в Горлунг есть и ее кровь. Торин видел, что девчонка чем-то похожа на него, тот же нос с хищно вырезанными ноздрями, упрямый подбородок, но не мила она ему с первого взгляда не мила. Что-то было в ней такое, холодящие кровь, что-то непонятное, что роднило ее с Суль. Но если в Суль была приятная загадка, будоражащая воображение, вызывающая страстное желание подчинить ее, то Горлунг просто вызывала неприязнь. Торин старался вспомнить, было ли что-то такое непонятное в Виллему, но нет, она было просто девкой, такой как Марфа, пустой. Не Суль.
И поглаживая круглое белое плечо лежащей рядом женщины, Торин спросил первое, что пришло ему на ум:
- Кто был отцом Виллему?
Суль посмотрела на него с удивлением, а потом, лениво улыбнувшись, сказала:
-Мужчина - немного помолчав, добавила – хазарский воин, попавший в плен… У него была кровь хорошая.
- Кровь хорошая? – переспросил Торин.
- Да.
Торин смотрел на прекрасную женщину, лежащую рядом с ним, на ее разметавшиеся по подушке волосы, на тонкие руки и думал о том, что видимо боги, лишили ее разума.
- Ты думаешь я – безумна? – спросила Суль – нет, просто богами суждено мне влить новую кровь в свой род знахарок и целителей, и эта кровь даст силу основать новый род, род потомственных ведьм, сильных, могущественных, которым не будет равных. Я это знала всегда, ибо неспроста мне – дочери простого торговца рабами, всемогущие боги дали два дара: видеть грядущие, читая руны и понимание трав.
- Этих твоих способностей все бояться, ибо применяешь ты их не в угоду людям – зло заметил Торин.
- Люди, угода людям, - передразнила его, смеясь Суль – для людского рода я сделала самое главное – воспитала родоначальницу нашего рода – Горлунг.
- Горлунг? – удивленно спросил Торин – мою дочь?
- Да, твою дочь, мою внучку, ту ради которой я жила и … выживала, столько лет борьбы, столько бесконечно долгих зим, столько сил было положено на это, но я была вознаграждена богами сверх всякой меры, Горлунг стоила всех этих жертв – задумчиво сказала Суль.
- Не понимаю – протянул Торин.
- Ты и не поймешь, не дано тебе, ты просто воин, и не больше, – спустя немного времени Суль продолжила – отец Виллему был из древнего рода хазарских колдунов, их могущество передавалось через два колена, он – был первым бездарным коленом, Виллему – вторым. Мощь его крови, его рода, моего рода, мои знания и умения, мой дар – все это смешалось в крови Горлунг. Она даже сейчас сильнее меня, я не знаю, кто из нас кого учит. Горлунг еще дитя, но она сильнее многих бывалых знахарок, сказать по чести, она сильнее всех, кого я встречала.
В памяти Торина сразу всплыли разговоры с хирдманнами, в тот памятный вечер, когда он впервые увидел Суль, бывалые вояки боялись ее, если его дочь сильнее Суль, о, боги, как же быть? Как жить под одной крышей с ребенком, который может наслать гнилую болезнь и отравить? И тут Торин отчетливо вспомнил глаза Горлунг, они были такие же жестокие, черные, жуткие, как и глаза ее бабки. О, боги, теперь у него есть своя маленькая Суль, что может быть хуже этого? Ничего.
- Виллему суждено было умереть, давая жизнь Горлунг, - продолжила Суль – ведь слабый всегда умирает от руки сильного. Горлунг суждено стать первой могущественной ведьмой своей династии.
- Кто же возьмет ее в жены, зная про ее способности – с усмешкой спросил Торин.
- Меня же Ульв взял в жены – вкрадчиво сказала Суль.
- Но ты – это ты, разве есть в подлунном мире женщина краше тебя?
- Ценность женщины не в ее красе, Торин, но тебе этого не понять, ты же воин, простой воин – усмехнулась Суль – а мужчина, предназначенный Горлунг богами, полюбит ее, едва увидев.
Суль поднялась с постели и нагая подошла к сундуку, на котором стоял кубок с медом, отпив из него, обернулась к Торину, прекрасная как утренняя заря и, улыбнувшись, сказала:
- Если я узнаю, что ты, страшась дара богов, убил Горлунг, ты пожалеешь, воин.
- Это угроза? – любуясь ей, спросил Торин.
- Нет, это чистая правда, если я узнаю, что Горлунг умерла, все равно от чего, а я узнаю об этом сразу, ибо каждую седмицу я буду спрашивать у рун про нее, я нашлю на тебя, всю твою семью, твой дом гнилую болезнь, не пощажу никого – так же улыбаясь молвила Суль.
Торин ошалело смотрел на нее и понимал, что она говорит серьезно и ему стало страшно, теперь он действительно боялся этой женщины. Разумом он понимал, что женщина должна быть послушная, добрая и тихая, как Марфа, но люба ему была только Суль, заставляющая его грезить о ней, заставляющая бояться себя.
- Ты меня приворожила? – внезапно спросил Торин.
Суль засмеялась звонко, села на края постели, скинула с него меховое одеяло, провела кончиками пальцев по его телу и, улыбнувшись, сказала:
- Зачем? Все намного проще. Твоя похоть сделала все за меня. – и помолчав, облизнув распухшие от поцелуев губы, добавила - А теперь довольно пустых разговоров, люби меня, дорогой родственник.
На следующий день Торин отчетливо понял, что ненавидит и боится своей дочери. А ведь ничего не предвещало беды, Горлунг была мила и любезна, спрашивала его о Руси. И наутро все казалось Торину не таким страшным, ну, была девчонка отмечена проклятием, ну и что? Необязательно же убивать Горлунг его людей, она ведь может и не быть такой, как Суль. Но после его рассказов о Руси, и о Торинграде Горлунг сказала:
- Твой град, конунг, - она не называла его «отцом», а только «конунгом» - не имеет в грядущем места, твое правление скоротечно и никто не унаследует твою землю, там будут править иные люди.
- Что ты говоришь такое, глупая девчонка? – Торин со злостью посмотрел на дочь.
- Я говорю то, что ведаю, мне не исполниться и 20 годов, как перестанешь ты быть правителем, и норны оборвут твой жизненный путь внезапно, а спустя несколько ночей не станет возведенного тобой града – уверенно сказала Горлунг.
- Даже так? – зло ухмыльнулся Торин – а ты все знаешь и ведаешь? Так может скажешь мне как норны оборвут нити моей судьбы, коли тебе все известно?
- Ты, конунг, умрешь от руки женщины – уверенно сказала Горлунг.
Торин ударил дочь и с того самого момента невзлюбил ее настолько сильно, что не скрывал этого.
Привезя ее в Торинград, Торин отселил Горлунг в дальние покои и ни разу не навестил ее, ни разу не справился о ней, она умерла для него в тот страшный день, когда предсказала ему позорную смерть, стоя в общей зале двора конунга Ульва Смелого.
***
Князь Торин не заметил за своими воспоминаниями, что настало время обеденной трапезы, и, кивнув своим рындам, поехал по направлению к своему двору. Въехав в детинец первым человеком, которого увидел князь была его жена – княгиня Марфа, она не заметила своего мужа и шла быстро, отдавая приказания девкам теремным, окружающим ее.

  Содержание:

  Профиль автора

  Показать сообщения только автора темы (эля-заинька)

  Подписаться на автора

  Открыть в онлайн-читалке

  Добавить тему в подборки

  Модераторы: эля-заинька; yafor; Дата последней модерации: 02.12.2020

...

lerona: 31.07.09 12:54

Интересно, жду продолжения.

...

эля-заинька: 31.07.09 13:28

Аня, спасибо большое!!! Очень приятно. Значит не зря все, значит стоит мне писать дальше, просто уверенность в себе подарили)))

...

эля-заинька: 05.08.09 06:14

 » Часть 1, пролог, главы 1-4

Выставляю следующий кусочек:
ГЛАВА 2
Княгиня Марфа не заметила мужа своего не из-за непочтительности, нет, жена преклоняла голову перед князем Торином, и даже не смела говорить при нем, если он не спрашивал мнения ее. Княгиня Марфа – была образцовой женой, она работала, не покладая рук, иногда даже больше, чем рабы, создавая уют во дворе мужа своего. Ведь все должно быть сделано любо и скоро, если пир, то на весь честной пир, всем на удивление и зависть, если работа какая – то, то она должна быть сделана на совесть. Хозяйство нужно вести рукой твердой и рачительной, ибо дай только девкам теремным волю, так и будут они дни напролет сидеть возле майдана на дружинников любоваться, да вести с ними разговоры беспутные, недостойные.
Науку ведения хозяйства в большом дворе Марфа постигала сама, методом проб и ошибок, ибо в юности ее этому не учили. Будучи дочерью воеводы, Марфа до замужества, лишь наряды шила, да хороводы водила, единственным ее развлечением были сказки мамок – нянек. Марфа знала с младых ногтей, что пригожа, и, перебирая свой светло – русый волос, мечтала о том, что выйдет замуж за молодца, который будет ее любить, холить и баловать. Думая об этом серые глаза ее казались расплавленными жемчужинами, лицо, круглое, словно наливное яблоко, заливалось румянцем. Беззаботная жизнь юной Марфы закончилась в одночасье, в миг захвата Торином их крепости.
Не познала она в браке с князем ни тепла, ни ласки, ни нежности, он не мог, да и не хотел ее полюбить, Торином владела лишь одна подлинная страсть – страсть власти, ради нее он был готов на все. Все то, о чем шептались, краснея, девицы в теремах, осталось для Марфы не изведанным, познала она лишь жестокость и унижение равнодушного сильного мужчины.
Единственным чувством, которое испытывала Марфа, по отношению к своему мужу – был страх, сильный, животный, настолько сильный, что временами он переходил ужас. Именно это чувство заставило молодую и впечатлительную Марфу попытаться позабыть о том, что Торин пришел на землю ее отца, явился захватчиком, пролив ее родную кровь. Но забыть она не смогла, зато умело делала вид, что позабыла былое. Князь Торин вызывал у Марфы такую неприязнь, что иногда ей казалось, будто ему чужды все человеческие чувства, выходя по утру из его одрины, старательно пряча синяки, княгиня Марфа про себя вызывала на его голову страшные проклятия. А потом Марфа сломалась, она устала от своей постылой жизни, устала даже тихо ненавидеть своего супруга и смирилась с его грубостью, жестокостью и равнодушием. Ибо даже волхвы учили смирению, ведь слово мужа и князя - есть закон.
И в скорее Марфа уяснила, что, когда князь доволен бытом своим, жить с ним становиться проще и даже немного веселее. Поэтому и стал Торинградский двор – одним из лучших на Руси.
За одно только была благодарна Марфа мужу своему – за детей своих чудесных: Прекраса – самый красивый ребенок на всем свете и Митяй – наследник, ее гордость, смышленый и добрый малыш.
Тогда шесть солнцеворотов назад отправляла Марфа мужа своего на его родину с легким сердцем. Торин должен был привести свою норманнскую жену, с таким чудным и режущим славянское ухо именем – Виллему. Как она ждала ее! Ни капли ревности не было в душе молодой княгине к первой жене Торина, нет, Марфа хотела скинуть со своих плеч тягостные обязанности хозяйки дома, снова зажить беспечной жизнью. Ведь, привези князь Торин свою первую жену, она бы стала его водимой женой , княгиней, а Марфа стала бы меньшицой. Но больше всего Марфа надеялась, что будет посещать одрину княжескую реже, ведь поговаривали будто первая жена князя была красива какой – то особой смуглой красотой, и Марфа надеялась, что эта красота ее привяжет Торина к ней. Но нет, мечтам Марфы не суждено было сбыться, ибо оказалось, что Виллему уже девять солнцеворотов как у Морены .
Вместо Виллему князь Торин привез с собой худую маленькую девочку с черными, словно смола волосами, безразличным взглядом темных глаз. Сначала Марфа растерялась, не понимая кто это, даже, зная Торина, Марфа не верила, что он может взять в наложницы ребенка. Но затем княгиня заметила некоторое сходство между князем и ребенком и поняла, что это дитя Торина.
На все попытки наладить отношения с Горлунг, последняя отвечала лишь ледяным презрением и молчанием, ее не занимали обычные игры Прекрасы и Митяя, эта странная девочка, словно родилась взрослой и просто ждала момента, когда станет выше ростом. Вскоре княгиня пришла к выводу, что Горлунг ей больше всего напоминает злую, тощую ворону.
Через некоторое время после поездки князя Торина в Норэйг, он заболел, хворь была настолько тяжелой, что в беспамятстве метался супруг Марфы, средь меховых одеял не признавая никого вокруг. Княгиня дни и ночи напролет просиживала у его постели, моля Долю о том, чтобы было ниспослано ей освобождение от постылого мужа. Казалось, что князь Торин испустит дух скоро, ибо даже целительные настои, которые давали княгине волхвы, не вызывали никакого лечебного эффекта, князю становилось все хуже. Кроме княгини Марфы у постели Торина сидел еще один человек – Горлунг.
В один из вечеров князю стало еще хуже, он весь пылал и без сил лежал на своем ложе, о том, что в нем еще теплиться жизнь напоминало лишь его шумное дыхание. В тот вечер Горлунг сказала ей:
- Гони своих волхвов, жена конунга, от них нет помощи никакой, лишь мешают.
- Что ты говоришь такое – набросилась на падчерицу Марфа – волхвы – святые люди, они обязательно помогут твоему отцу.
- Он выживет, но не их стараниями – твердо молвила Горлунг.
- А чьими же тогда?
- Я его вылечу, время его еще не пришло, иная смерть его ждет – уверенно сказала Горлунг.
Услышав их разговор, волхвы оскорбились до глубины их святых и непорочных душ и откланялись сами, напоследок обозвав и князя и его дочь «варварами».
И девчонка начала поить растирать князя своими отварами и мазями. Никто никогда и не подумал бы, что этот несмышленыш что-либо понимает в целительстве. Но Горлунг разумела, пожалуй, больше всех местных волхвов в лечении, не прошли даром старания Суль, и князю становилось лучше день ото дня.
А княгиня Марфа, видя, что все ее мечты остаться вдовой терпят крах из-за падчерицы, невзлюбила ее люто, глядя, как она чертит в воздухе знаки непонятные, да нараспев читает молитвы богам своим, Марфа лишь качала головой и пыталась смириться со своей участью.
Торин еще не пришел в себя, но уже не метался на ложе своем от невыносимого жара, и Марфа старалась искупить вину за свои черные мысли, постоянно поправляла одеяла на ложе супруга или гладила его холодный лоб. Однажды с неожиданной силой Торин схватил ее за руку и, глядя на княгиню невидящими глазами, прошептал:
- Суль, не покидай меня, … не оставляй… поедем со мной… я все для тебя сделаю, Суль…
Марфа знала родной язык Торина достаточно хорошо и понимала, что «суль» значит «солнце», приняв это за бред больного, Марфа, выдернув руку из ладоней мужа, отвернулась и тут она заметила взрослую, понимающую улыбку своей маленькой помощницы, улыбку человека, разгадавшего чужую, сокровенную тайну. Не по себе стало Марфе от этого, словно окатили ее ушатом воды колодезной, показали на место ее ничтожное в сердце княжеском, ибо даже ребенок разумел о муже ее более, чем сама княгиня.
Вскоре князь Торин поправился, но Морена лютая не ушла из их дома с пустыми руками, она забрала самое дорогое – Митяя, наследника княжеского.
Эта потеря была самой тяжелой в жизни и Марфы и Торина, но общее горе их не сплотило, а скорее наоборот, оно еще больше отдалило их друг от друга. Торин всегда был угрюм и молчалив, он был одиноким волком по своей натуре, а Марфа – общительная светлая женщина замкнулась в себе и впервые поняла, как тяжело быть одинокой, бесконечно одинокой в доме, полном людей. Ей казалось, словно она по привычке выполняет обязанности жены княжеской, а все ее чувства, разум спят глубоким, беспробудным сном.
Княгиня Марфа считала своего мужа, человеком душевно не способным на теплоту, любовь и нежность и была удивлена, поняв, что и он когда-то кого-то любил. Поняла она это внезапно, услышав с уст мужа еще раз слово «суль», и тогда она осознала, что это имя.
Однажды Торин увидел, как Марфа и маленькая Прекраса идут от коптилен к гриднице и, потрепав Прекрасу по голове, Торин на секунду задержал дочерний локон в руке, задумчиво сказав:
- Золотые, почти, как у Суль…
В тот миг княгиня Марфа осознала, что никогда князь Торин не изменит своего отношения к ней, не оценит ее заслуг и стараний, не полюбит ее поздней и такой сладкой любовью, нет, в его сердце властвует другая женщина, женщина, носящая имя Суль.
Княгиня так и не смогла более родить ребенка Торину, не помогли ни волхвы, ни молитвы. Отчаявшийся князь стал брать на свое ложе девок теремных и рабынь, в надежде, что появиться наследник, но все оказалось безуспешным, видимо Недоля обратила свой взор на их двор.
И только солнцеворот назад княгиня Марфа ожила, отпустила ее тоска лютая, беспросветная, ибо полюбила Марфа сильно, страстно нового дружинника мужа. Стоило лишь княгине поднять глаза на Дага, как стало ясно ей, что вот она любовь, так мил сердцу княгини стал норманнский воин. Почему-то Даг не вызывал у Марфы того страха, что вызывал Торин, княгиня не верила, что Даг жесток.
Ночами предавалась Марфа таким сладким и таким постыдным мечтам о новом дружиннике, о том каково это делить ложе с ним. А утром стыдилась княгиня поднять глаза и на мужа своего и на Дага.
Вот и сейчас, торопливо отдавая приказание девкам теремных отмыть гридницу, Марфа думала о любви своей поздней, неразделенной и так горько на душе ее было, что не заметила она мужа своего и не склонила почтительно голову.
ГЛАВА 3
Князь Фарлаф являлся счастливым отцом двух сыновей от своей водимой норманнской жены – княгини Силье, и еще трое дочерей родила ему меньшая славянская жена. Именно наличие сыновей у Фарлафа являлось постоянной причиной зависти для Торина.
У князя Торина было всего две дочери, две дочери и ни одного сына, это обстоятельство являлось причиной тяжелых дум князя, который прекрасно понимал, что он не вечен, и Торинград ему завещать не кому. Именно по этой горькой для князя Торина причине пришлось ему и заключить с князем Фарлафом сделку, сущность которой сводилась к тому, что дочь князя Торина выйдет замуж за наследника князя Фарлафа. Таким союзом князья договорились объединить свои земли и свою кровь.
Это решение далось князю Торину нелегко. Еще бы, та земля, в которую он вложил столько труда и сил, воздвиг свой град, и отдать ее мальчишке, чужому сыну! Но выхода у Торина не было. После этого брака ему придется объявить наследника Фарлафа – княжича Карна и своим наследником. И после его смерти именно княжич Карн и дочь Торина будут править объединенными землями Торинграда и Фарлафграда. И дочерью этой должна стать, конечно же, Прекраса.
Сама княжна Прекраса с нетерпением ждала сватовства княжича Карна и последующего брака. Ждала не для того, чтобы княжить вместе с супругом своим, нет, просто ей хотелось иметь свою семью. Как хотелось Прекрасе, чтобы у нее был муж, который будет любить ее и только ее, холить и баловать!
Прекраса… Уж, если кто на этом свете и соответствовал своему имени, так это она. Не было краше княжны девицы ни во дворе князя Торина, ни во дворе князя Фарлафа, а может, и во всей Руси не было никого пригожее ее. Благодаря смешению норманнской и славянской крови княжна Прекраса унаследовала лучшее от двух народов. Волосы ее были, словно золото светлое, полированное, глаза голубые, как бирюза, щеки румяные, губы спелые, и вся фигура ее округлая статная казалось, словно высеченной из белого камня.
Но красота редко сопровождает ум, и как это ни прискорбно, княжна Прекраса была легкомысленной и пустой особой, предающейся днями напролет мечтам. Все наставления матери о ведении хозяйства, решении людских жалоб влетали в одно красивое ушко и, не задерживаясь, вылетали из другого.
Княгиню Марфу ни чему не научил печальный опыт ее супружества, свою единственную дочь она растила на сказках мамок – нянек о прекрасных и добрых молодцах, которые приедут на белом коне и спасут юную деву от любой напасти. И Прекраса свято верила, что когда она встретиться с княжичем Карном, тот немедленно воспылает к ней горячей любовью, и будет обожать всю жизнь. Как она хотела, чтоб эта встреча произошла скорее, ведь Прекраса так хотела испытать любовь, настоящую мужскую любовь, о которой шепчутся девки теремные на посиделках. Ту любовь, которая заставляет мучительно краснеть и при этом сладко биться сердечко, словно птичку, пойманную в силки.
Про эту любовь рассказала княжне Прекрасе ее лучшая подруженька – Агафья – девка теремная, выросшая вместе с княжной и развлекающая ее. Агафья, обладавшая простой крестьянской хитростью, знала, что ее непостоянная госпожа легко увлекалась новыми людьми и их рассказами, именно поэтому, дабы удержать расположение княжны, Агафья и рассказывала ей истории, услышав которые княгиня Марфа оттаскала бы ее за уши. Но княгиня этих историй не слышала и не ведала о влиянии рыжей Агафьи на ее дочь.
А Прекраса, сидя в своих богатых и теплых покоях, мечтала, и придумывала княжичу Карну все новые и новые качества, которыми он и не обладал. В том, что ее ждет счастливая судьба, княжна не сомневалась, ведь нет никого пригожее ее, значит, счастье неминуемо придет к ней. Прекраса не понимала, что красота редко является даром богов, чаще всего она есть первый признак их проклятия.
***
Две сестры, от одного отца и одинаково покорных и молчаливых матерей, они должны были быть похожи, но боги распределили иначе. Не было ничего, чтобы их роднило, и мечты у них были разные.
Княжна Горлунг была на особом положении во дворе своего отца: чернавки и девки теремные не бросались со всех ног исполнять ее прихоти, дружинники ей не подмигивали, мамки – няньки не рассказывали сказок и легенд, ее не любили во дворе, но уважали и ценили. Это была не привилегия, данная ей от рождения, нет, это уважение людское Горлунг заслужила. Заслужила тяжким трудом, ибо работала она, не покладая рук.
Все началось давно – шесть солнцеворотов назад, когда она была привезена на эту землю. С первого мгновения, как только княжна спустилась с драккары , всем, кто встречал князя Торина, стало ясно, что не люба она князю, да и княгине. Это и не скрывалось. Горлунг тогда была изгоем в княжеском дворе, даже с ее нянькой Инхульд (привезенной еще из Норэйг) не разговаривали девки теремные. Но больше всего люди Торинграда невзлюбили княжну тогда, когда князь приставил к ней рынду, который охранял людей от нее. Вот с тех пор и пошла молва о ребенке – ведьме, в след которому волхвы грозили своими посохами.
Но после болезни князя многое изменилось, люди сами к ней потянулись. Горлунг начала лечить сначала раны дружинников, полученные при ежедневных упражнениях в ратном деле, потом простуды, а вскоре жители Торинграда начали обращаться только к ней. Чем вызвали гнев волхвов, последние не могли смириться с тем, что один ребенок заменил их, волхвы прокляли дочь князя и ушли с земель близь Торинграда. А причина популярности Горлунг была просто: она не заставляла молиться, приносить жертвы богам, нет, она просто давала мазь или настой и делала перевязки, чертила в вокруг больного знаки разные, непонятные, иногда в тяжелых случаях делала обереги.
Покои Горлунг самые большие и холодные во дворе Торина состояли из двух комнат: просторной с широкими лавками и столом, в ней раскладывались и сушились травы, лежали тяжелые больные, и спал Эврар (рында княжны), к ней примыкала маленькая спаленка княжны с широкими полатями для сна Горлунг и лавкой для ее няньки – Инхульд.
Угрюмая и молчаливая Горлунг редко бывала на женской половине, бабы славянские открытые и дружелюбные, любившие посплетничать, терялись в ее присутствии, как-то само собой выходило, что при появлении старшей княжны смолкали разговоры.
Лето напролет собирала и заготавливала Горлунг травы, все леса близлежащие знала она как свои персты, и всегда на шаг сзади нее шел верный Эврар. Никто уже не боялся, что старшая дочь Торина сведет к Морене княжеских людей, но рында так и остался при Горлунг. И не для кого не было дивом, когда с первыми петухами княжна шла в лес, а за ней плелся с лукошком и кинжалом Эврар.
Эврар – старый вояка, приставленный рындой к княжне, изначально получил строгий наказ от князя Торина «охранять людей от Горлунг, не давать ей чинить зло беспрепятственно». Но со временем воин полюбил княжну всем сердцем, она была единственным человеком на этой чужой земле, который заботился о нем. Для Эврара было непостижимым то, что дочь князя так печется о нем простом воине, она готовила ему лекарства от боли в костях, которые со временем мучили его все сильнее, лечили его простуды, чинила его рубахи. Горлунг не нуждалась теперь в его защите, да, и, по правде сказать, Эврар не мог защитить ее от какой-нибудь реальной угрозы, это ее рында нуждался в ней. Княжна давала почувствовать Эврару себя нужным, причастным к судьбе других людей, она и Инхульд были для него семьей.
Сам же Эврар был, пожалуй, единственным человеком, которого любила Горлунг, этот немногословный воин своей преданностью, ненавистью к недоброжелателям княжны заслужил ее теплые чувства. Эврар почти также люто ненавидел Торина, Марфу и Прекрасу, как и сама Горлунг. Именно он научил княжну жестокой философии викингов, благодаря ему Горлунг поняла, что не дорожит своей жизнью и не боится ее потерять, она осознала, что кровь и слезы вражеские, словно водица дождевая, они бегут и не трогают сердце.
Примерно этому же учила Горлунг и Суль, в те редкие минуты, когда они разговаривали не о травах и зельях, бабка внушала внучке именно жестокость и жажду власти.
В дружинной избе почти все воины хотя бы однажды лечили свои раны у Горлунг. Иногда самые отчаянные из них пытались заигрывать с ней, но кроме хмурого взгляда ничего не получали в ответ. Горлунг за свое лечение никогда ничего не просила, но зачастую исцеленные дружинники привозили княжне из походов ткани и различные безделушки, она принимала их с благодарностью. Ибо князь и княгиня ее подарками не жаловали.
Люди же Торинграда завидев ее худенькую фигурку, кланялись ей издали, и невольно смотрели в след. Нет, она не была так потрясающе красива, как младшая сестра, но было в ее осанке что-то поистине княжеское: спина – прямая словно стрела, выпущенная из тугого лука, особая статность, смоленная коса, перекинутая через плечо, бледное лицо с густыми выразительными бровями, глаза черные, словно агаты, и очень редко ее лицо посещала улыбка, теплая, словно лучик весеннего солнца.
В те редкие минуты, когда князь Торин вспоминал о своей старшей дочери, ему казалось, что в последний раз он видел ее во время своей болезни, много лет назад. Так оно и было, и дочь и отец старательно избегали друг друга, так же старательно взращивали в своих сердцах обиду друг к другу.
ГЛАВА 4
Квитень – обычно холодный месяц на Руси, несмотря на проглядывающее сквозь тучи солнышко, ветра дуют холодные, лютые, заставляющие людей кутаться в свои одеяния. Но покои старшей княжны были пусты, никто нынче не пришел ни за настоем согревающим, ни за мазью прогревающей.
В своей одрине маленькой княжна нервно бродила из угла в угол, комкая тонкими пальцами кусочек льняного полотна. Ей вспоминался один из разговоров с бабкой, и теперь Горлунг знала, что время пришло.
***
Суль, как всегда прекрасная, сидела напротив маленькой Горлунг, она подавляла ребенка своей ослепительной норманнской красотой, ребенка, который всегда понимал, что выглядит он иначе, не так как положено норманнской девочке. Горлунг ненавидела свой черный волос, из-за которого все, кто впервые видел ее, смотрели так словно у нее три уха. В своей внешности ей нравились лишь глаза, они были такие же, как и Суль, а значит, они были красивы.
- Горлунг, ты отвлеклась – строго молвила бабка – я же вижу, что ты не слушаешь.
- Извини, бабушка – покорно сказала внучка.
- Горлунг, так мало времени осталось, скоро он приедет – Суль всегда называла Торина просто «он», так словно отец Горлунг не заслуживал носить человеческое имя – очень скоро, а мне еще столькому надобно тебя научить.
- Травы? – спросила внучка, которой казалось, что ей ведомы все созданные богами травы и растения.
- Нет, вот лишнее подтверждение того, что ты не слушала – топнув ногой, сказала Суль – я рассказывала тебе о рунах. Руны – вот главное, что отличает нас от обычных целителей, возможность читать и резать руны дает неограниченную власть, мы можем видеть грядущие, менять его, а что может быть важнее?
- Грядущее? – оживилась Горлунг – бабушка, ты правда можешь сказать, что будет?
- Да, Горлунг могу – улыбнулась Суль – и тебя научу, хотя, думаю, что тут все выйдет как с травами и зельями.
И внучка и бабка после этих слов улыбнулись. У Горлунг была потрясающая способность угадывать нужные сочетания трав для лечения болезней и приготовления различных зельев и отваров, а самое главное ядов. Эта способность восхищала Суль, сила которой крылась скорее в любознательности, и способности запоминать различные сведения и рецепты, а не в природной предрасположенности к пониманию целебной и губительной сил трав. Иногда Суль казалось, что Горлунг не боится ничего, та могла смело смотреть и брать в руки язык мертвеца, лягушачьи лапы, змей, кровь младенцев, волос убитых девственниц и прочие вещи, которые у обычных людей вызывали отвращение. Хотя, Горлунг никто не мог назвать обычной, даже после первого взгляда на нее знающие люди начинали бояться ее, а непосвященные просто сторониться, всем им было неуютно в ее обществе.
- Бабушка, а ты можешь сказать, что ждет меня в грядущем? – любопытно сказала Горлунг.
- Разуметься, я скажу тебе, милая. Но сначала я расскажу тебе кое-что – молвила Суль и, помолчав, начала свой рассказ – Ты, наверное, замечала, Горлунг, что ты не такая как остальные дети? – внучка кивнула, и она продолжила – замечала, да, и как ты могла не заметить, если все только об этом твердят, и при виде тебя глаза отводят? Не обращай на них внимания, они глупы, они не ведают, что твои способности – есть дар великий, а их незнание – есть их проклятие. Я когда – то тоже была такой, а еще раньше моя бабушка, она и научила меня всему, как теперь я учу тебя. Ты – весь смысл моей жизни, боги даровали мне долгие лета и молодость только для того, чтобы я учила тебя, делилась с тобой своими знаниями, своими умениями. Твои глупые родители боялись этого, а зря, они должны были благодарить богов постоянными жертвами за то, что те отметили тебя таким даром… У женщин нашей семьи рождаться только дочери, мужья думают, что это проклятие богов, но, нет, это благость, ибо через поколение у нас рождаются особые дочери, ДРУГИЕ. Такие, как я и как ты. С каждым поколением мы становились все сильнее. Но запомни, Горлунг, если кто-то говорит про тебя плохо, считает, что тебе не место в подлунном мире, значит он достоин лишь смерти. Не жалей их, мою прапрабабку закидали камнями лишь за то, что она резала руны, ибо считается, что женщины не должны осквернять руны своими прикосновениями. Поэтому в свое время я уяснила, что тех, кто желает мне зла, надобно изживать со света, запомни это…Когда я росла, я услышала от одной булгарской рабыни своего отца об особых травах, вызывающих видения, открывающие завесу непознанного, того, что будет. Эти видения, показывают грядущие иначе, не так как руны, лучше. Я выпила настой этих трав и УВИДЕЛА… узрела отца своей дочери, того в чьих жилах тоже текла особая кровь, кровь дающая силу.
- Разве конунг Ульв – тоже не такой как все? – удивленно спросила Горлунг.
- Да, он не такой как все, но не молви ему об этом – уклончиво прошептала Суль. Она не смогла открыть внучке истину о том, кто был ее настоящим дедом.
- Бабушка, я хочу быть как все, мне не нравиться быть ДРУГОЙ.
- Ты еще маленькая и неразумная, Горлунг, боги, они ведают лучше нас, они наделили тебя очень сильными способностями. Ты должна неустанно благодарить их за это, а не хныкать – строго сказала Суль – и навсегда уясни то, что я тебе скажу: ты будешь женой смелого, доброго воина, который станет конунгом, он будет тебя сильно любить, вопреки всему: твоим словам, твоим силам, твоим делам.
Горлунг с улыбкой посмотрела на Суль, ей так хотелось такого же супруга, как конунг Ульв Смелый.
- У каждого из вас будет длинный путь друг к другу, путь через разочарования и тоску – продолжила Суль – но будет и счастье. Но главное, запомни, Горлунг, ты должна основать новый великий род, в котором в каждом поколении будут рождаться, способные дочери, наделенные силой. Этот род будет иметь власть над обычными людьми, их будут бояться враги и остерегаться друзья, вот главное твое назначение в подлунном мире, ты – носитель силы, крови, которую нужно лишь улучшать, и когда-нибудь наш род будет править целой страной, огромной и бескрайней, богатой. Поняла?
Горлунг кивнула. Она поняла.
К приезду Торина Горлунг уже знала о его жизни больше, чем две его жены вместе взятые, но самое главное она знала его грядущее.
***
И вот сейчас руны открыли для Горлунг то, что она ждала уже шесть солнцеворотов – грядут перемены, все: Торин, Марфа, Прекраса и она будут богами подвергнуты испытаниям. Ведь не важно, чьи боги норманнские или славянские, все они любят проверять людей на прочность, испытывать их веру. А тех, кто отказывается от своих богов и принимает других, чуждых, Один , как известно, не жалует и карает, так что для князя Торина грядут не лучшие времена.
- Инхульд, - позвала няньку Горлунг.
- Что, светлая? – появившись на пороге одрины, сказала нянька.
Инхульд не нравилось на Руси вообще и во дворе князя Торина в частности, не любила она княгиню Марфу. Ведь именно она, Инхульд, воспитывала самого князя Торина, в ту нежную пору, когда юный князь нуждался в заботах няньки. А после Инхульд была приставлена к сиротке Горлунг, ей пришлось жить в доме, где хозяйничала ведьма – Суль. Ее Инхульд тоже не любила, но боялась. И вот теперь здесь, в Торинграде, она живет в крошечной комнатушке, вместе со своей воспитанницей, которую Инхульд тоже, к слову сказать, побаивалась, ведь неизвестно, что у них, этих знахарок в голове, а то не угодишь чем, и порчу наведут, не пожалеют. Она, как нянька князя Торина, должна была бы быть здесь в почете, но княгиня Марфа решила иначе.
- Инхульд, доставай ткани, да шкатулку матери – сказала княжна.
- Ткани? Шкатулку? Да, неужели, светлая, мы дождались наконец-то? – радостно запричитала нянька.
- Да, скоро – бросила через плечо Горлунг.
Все трое, они ждали перемен, ибо когда – то по молодости лет княжна открыла и няньке своей и рынде то, что грядет. Горлунг, Инхульд и Эврар ждали сватовства княжича Карна к княжне Прекрасе, обговоренного князьями с особой потаенной радостью и нетерпением. Ибо ни для кого из них не было секретом, что Суль в свое время сказала Горлунг, что та будет женой конунга, и, поразмыслив, они пришли к выводу, что княжич Карн предпочтет Горлунг ее сестре. Как ждали они, изгои двора князя Торина, этого момента, показать и доказать всем остальным, что пожалеют еще люди, что их чурались, что ходили в их покои только за травами.
А сердце Горлунг грела одна из фраз, брошенных Суль: «Мужчины, предназначенные нам богами, увидев лишь раз, женщину нашего рода, не могут жить без нас, они теряют голову навеки и отдают нам свое сердце, дабы мы в нем правили единолично». Вот и ждала княжна этого единственного раза, когда посмотрит на нее княжич Карн и полюбит так, что даже сияющая красота Прекрасы не сможет этому помешать. И Горлунг хотелось доказать всем вокруг, что не хуже она сестры своей, а для этого, по задумке княжны, необходимо произвести впечатление и появиться внезапно.
Посему Инхульд и доставала из сундука, стоящего рядом с ложем княжны, ткани, привезенные дружинниками в благодарность за исцеление. На ложе выкладывались отрезы льдисто – голубого, бордово – красного, светло – серого, ярко – синего, янтарного, ярко – красного, кровавого, зеленого цветов. Это было целое состояние, пожалуй, никто и не догадывался, что у Горлунг хранятся такие изумительные ткани. Если бы княжна Прекраса увидела все это великолепие, то снедаемая завистью обязательно устроила бы скандал.
Но самое главное хранилось в маленькой шкатулке, стоящей на самом дне сундука, это были украшения Виллему, перешедшие к Горлунг по наследству: шитые золотом головные повязки, две цепи золотые, ожерелье из перлов , широкие золотые браслеты, перстни. Кроме того, Суль подарила на прощание маленькой Горлунг серебряные броши и шитую серебром головную повязку и серебряный обруч, на обороте которого были начертаны руны удачи. Дружинники князя Торина привозили княжне в благодарность: золотой венец , украшенный перлами, золотые усерязи , бусы из перлов, хрусталя и коралла.
- Ох, светлая, нашьем мы тебе нарядов – мечтательно сказала Инхульд – и будешь ты у нас краше всех, а когда хозяйкой станешь во дворе княжича, ох, и поплачут они без тебя. Сколько времени у нас, до приезда жениха?
- Руны молвят, что немного времени, я полагаю, что до червеня надобно управиться.
- Поскорей бы, хватит этой пустоголовой Прекрасе быть цветком этого двора.
Горлунг промолчала, мечтательно улыбнувшись, как ждала она этого червеня.
***
Не одна она ждала, княжна Прекраса тоже готовилась к приезду жениха, только в отличие от сестры она точно ведала, когда ждать княжича Карна. Поэтому и платья ее шились и расшивались уже давно. Хотя княжна Прекраса была уверенная, что, увидев ее красоту, княжич в любиться в нее даже, если она будет в простом навершнике , но лучше, конечно, предстать во всей красе.

...

эля-заинька: 24.09.09 05:59

 » Часть 1, главы 5- 6

Выкладываю продолжение:
ГЛАВА 5
Червень, 861 год н.э., Северная Русь, Торинград
Лето принесло в Торинград долгожданное тепло, казалось, что солнечные лучи, не только согревают тело людское, но и даже душу. Здесь на севере Руси, даже летом не было поистине жарко, нет, было тепло, но не настолько, чтобы не подтапливать очаг в гриднице перед утренней и вечерней трапезой.
Приход лета ознаменовал окончание ожидания для всех, живущих в Торинграде. Закончилась лютая зима и холодная весна, вскоре окончиться и девичество любимой дочери княжеской, а пока завершались приготовления к сватовству княжны Прекрасы.
Все ждали приезда князя Фарлафа и княжича Карна. Торин - с болью в сердце, он словно прощался со своей землей, ему было горько даже думать о том, что ее унаследует чужой сын, Марфа - с тоской и печалью, ибо уже начала прощаться со своей любимой дочерью, а обе княжны – с нетерпением, ибо каждая из них жаждала перемен в своей судьбе.
Во дворе князя Торина кипела не устанно работа: княгиня Марфа проверяла запасы различных вкусностей, и, если чего – то по ее мнению не хватало, пополняла кладовые. Девки теремные не выпускали из рук тряпок, мыли и чистили гридницу, одрины, коптильню, кладовые, и даже заборол . Княжна Прекраса мерила наряды, выбирая, самый богатый, чтобы не осрамиться перед гостями высокими. А Дружинники пуще прежнего упражнялись в ратном деле, надеясь вышибить дух из дружинников князя Фарлафа.
Княжна Горлунг же, не покладая рук, шила и расшивала платья, в надежде очаровать княжича Карна. За этим занятием и застал ее Эврар, зайдя в лечебный покой, где у окна сидела княжна, он затворил за собой дверь и присев на лавку у ее ног сказал:
- Все готово, светлая, сделали.
- Правда – удивленно вскинув брови, молвила княжна – ох, Эврар, чтобы я без тебя делала? Лишь на тебя одного я могу положиться. Покажи.
Рында развернул тряпицу, которую держал в руках, и солнца свет заиграл на отполированном лезвии кинжала. Сам кинжал был с деревянной ручкой, темно – красной, украшенной затейливой резьбой, лезвие широкое и острое отражала лицо княжны. Горлунг, повертев кинжал в руках, нанесла иглой на рукоять маленький знак, который был не заметен при беглом осмотре кинжала.
- Ну, вот и все, можно отдавать ему.
Горлунг по старой привычке звала Торина только «он» и ни как иначе, казалось, что для нее не существует ни его имени, ни с таким трудом добытого им звания. Нет, так же как и Суль, она не считала нужным называть его как – то иначе, князь был для нее безымянным, просто «им».
Смеркалось, княжна отложила шитье и молча смотрела в окно. Вскоре пришла Инхульд и принесла ужин для них троих, молча, отужинав, они также безмолвно расселись по своим лавкам. Вообще молчание в покоях старшей княжны было вещью естественной, казалось, что она словно болезнью заражала всех своей немногословностью.
- Инхульд – внезапно позвала няньку Горлунг
- Что, светлая?
- Нынче вечером отнеси ему кинжал – не глядя на нее, сказала княжна.
- Ему? Конунгу? – боязливо переспросила Инхульд.
- Да, ему. – уверено молвила Горлунг – скажешь, что дар от меня, что на рукоятке вырезаны руны, приносящие удачу в охоте.
- Не губи меня, светлая княжна, самой матерью Фригг заклинаю тебя, пощади – залепетала Инхульд.
- Ступай – равнодушно к просьбам няньки молвила Горлунг – и передай все, что я велела.
***
И вот, во время вечерней трапезы в гриднице князя Торина, Инхульд на подгибающихся от страха ногах стояла возле дверей трапезной залы, боясь войти. Она хорошо помнила скверный нрав отца князя Торина – конунга Борна Хмельного, славившегося своей жестокостью, помнила, как боялись домочадцы попасться ему на глаза, когда он в дурном настроении. И вот теперь, моля богов, Инхульд твердо знала, что это последний день ее жизни, ибо не простит ей князь такого нахальства – явиться от опальной дочери с даром, да просьбой прийти в случае удачной охоты за благодарностью. И все уверения Горлунг о том, что норны не оборвут нынче нити жизни Инхульд, последняя не брала в расчет.
Собрав всю свою волю в кулак, тихо отворив дверь в гридницу, вошла Инхульд, опасливо поглядывая на князя Торина.
Князь Торин восседал во главе общего длинного стола, застеленного небеленым полотнищем и заставленного различными яствами. По обе стороны от стола стояли длинные резные скамьи, на которых сидели дружинники. В гриднице было шумно от веселых воинов и душно от паров браги, выпитой ими.
Торин, сразу заметил, что в гридницу вошла старуха, прищурив глаза, смотрел он на приближающуюся к нему сморщенную фигуру. Князь не мог вспомнить, где он видел ее раньше, ибо память редкого мужчины хранит воспоминание о той, кто его нянчил, да, что там князь Торин с трудом воскрешал в своей памяти черты лица той, кто даровал ему жизнь.
- Приветствую тебя, конунг Торин – начала дрожащим голосом Инхульд, поклонившись своему правителю.
«Конунг» - это слово пробудило в его душе непрошенную грусть. Ведь он так хотел, так чаял быть конунгом, правителем на своей, норманнской земле, а он … носит титул князь в чужой далекой стороне. И тут внезапно князь понял, кто стоит перед ним, только тот, кто прибыл из Норэйг, мог его назвать конунгом, значит это нянька Горлунг. И нехорошее предчувствие закралось в его душу.
- Приветствую тебя – рявкнул Торин.
- О, великий конунг, разреши мне молвить слово – взмолилась Инхульд, сжавшись от его грозного ответа.
- Молви – также резко бросил князь.
- Светлая княжна Горлунг желает тебе, конунг, здравия долгие лета. Прослышав про знатную охоту, что собираешь ты, конунг, она шлет тебе дар свой.
И Инхульд протянула князю Торину кинжал отменного качества, который был настолько хорош, что князь невольно залюбовался им. Торин взял его, рукоять кинжала идеально легла в его большую сильную ладонь, словно он был сделан на заказ по обмерам искусным мастером.
- Светлая княжна Горлунг просила передать, что на рукояти кинжала начертана ею руна, помогающая при охоте. Руна эта начертана княжной столь искусно, что не всякому глазу она будет видна – торопливо заговорила Инхульд – также княжна молвила, что с таким кинжалом ни один зверь от тебя не уйдет, на скольки ногах он бы не был.
- Передай, Горлунг мою благодарность – сказал приятно удивленный князь, он восхищенно глядел на традиционные норманнские узоры, украшающие рукоять кинжала.
- Конунг Торин, светлая княжна Горлунг испрашивает твоего позволения прийти к тебе после охоты, и узнать из твоих уст, помог ли тебе сей кинжал – произнесла самые страшные слова нянька, те слова, ради которых и была она послана госпожой своей.
Князь Торин разгоряченный брагой, которую отменно варила одна из рабынь, был в благостном настроении, преподнесенный ему кинжал радовал его глаз и сердце, норманнские узоры на рукояти воскрешали в памяти далекие года, прошедшие в набегах, и, на диво самому себе, Торин на просьбу, высказанную нянькой своей дочери, ответил согласием. Хотя после, очень жалел об этом.
Низко поклонившись, вышла Инхульд из гридницы, сама не веря тому, что осталась жива.
ГЛАВА 6
И настал тот великий и ожидаемый всеми день – приехали князь Фарлаф и княжичи Карн и Рулаф, в сопровождении многочисленной дружины.
Княжна Прекраса металась по своим покоям, словно зверек, пойманный в силки, расставленные опытным охотником. Как тяжело далось ей это ожидание, ибо терпение не было сильной стороной княжны. Сколько раз она представляла встречу с княжичем Карном! Всякий раз живое воображение княжны рисовало ей эту встречу по – разному, неизменным оставалось только одно – Карн будет очарован ее с первого взгляда.
Но больше всего тревожило Прекрасу только одно – а что если княжич Карн не пригож собой? Если он некрасив? Как быть тогда, как жить с немилым сердцу супругом?
Накануне вечером князь Торин велел готовиться к завтрашнему пиру, который будет после приезда князей и княжичей. И как не просила Прекраса отца посмотреть на приезд жениха, князь ответил отказом, да, еще и бросил обидные слова:
- Прекраса, ты ведешь себя, словно девка теремная, безродная, я выбрал тебе жениха, значит, он достоин этого, я не могу ошибиться. На пиру и будешь представлена князю Фарлафу и его сыновьям, а пока не до тебя и твоих глупых речей. Выдумала, встречать! Вот станешь женой и выбегай на встречу, а пока сиди в светлице своей и жди, как и положено, девице.
Вот так и лишилась княжна надежды узреть своего суженного пораньше, разрешить терзания душевные. Но, верную подруженьку Агафьюшку, ведь не запретил князь послать, поглядеть на княжича.
И вот теперь княжне Прекрасе не было место в ее богатых покоях, нервно мерила она их шагами маленькими торопливыми, а Агафья все не шла и не шла. Видимо не хорош княжич собой, раз так долго нет ее, не хочет верная подружка расстраивать свою госпожу.
Наконец-то отворилась дверь в светлицу княжны и вбежала запыхавшаяся Агафья, видимо торопилась она к госпоже своей, бежала, и от этого выступили крохотные капельки пота на молочно – белом гладком челе прислужницы, несколько медно – рыжих прядей выбились из держащей их повязки, да и коса растрепалась.
- Ну, что же ты, Агафьюшка, так долго, я уж, заждалась тебя – капризно протянула княжна.
- Так княгиня Марфа работы много надавала, пока управилась, вот и сразу к тебе, княжна, побежала, даже передохнуть не успела – дрогнувшим голосом, надув губы, молвила Агафья.
- Ну, Агафьюшка, ну, милая, прости, не со зла я ведь. Не томи душеньку мою, скажи, видела его? Каков он собой? Вняла ли Лада моим молитвам? – прошептала Прекраса.
- Ох, княжна, видела и его и братца его младшего – нарочито медленно проговорила подружка.
- Ну, и каков он? – нетерпеливо спросила княжна.
- Уж, не знаю, кто из них двоих княжич Карн, но оба брата хороши собой, пригожи.
- Пригожи? – переспросила Прекраса.
- Да, пригожи, хоть и не так, как наш Яромир, но все равно приятной наружности – заверила ее Агафья.
- Не так как Яромир? – разочарованно протянула княжна.
Яромир – мечта всех девок теремных, и дочерей и жен простого люда Торинграда, был проклятием их отцов и мужей. Новый дружинник князя Торина настолько был хорош собой, что невольно смотрели ему в след шустрые девичьи глаза. А он, в свою очередь, зная, что одним только взглядом своих светлых янтарных глаз уносит девичьи сердца, был донельзя самовлюбленным молодцем. Казалось, что все в нем прекрасно и даже шрам, пересекающий левую щеку от виска до уголка пухлых четко очерченных губ, его только красит. Кроме всего прочего, Яромир был счастливым обладателем легкого влюбчивого нрава, во всех женщинах он видел красавиц, каждой Торинградской девице было счастьем пройти мимо него, ибо он не упускал случая и прижимал их к сильной груди, целовал устами медовыми. За что и прозвали его Любостаем , но, произнося это скорее ругательное прозвище, все женское население Торинграда счастливо вздыхало. Да, и сама княжна Прекраса смотрела издали на красавца Яромира и томно вздыхала, в тайне надеясь, что и ее суженный будет также хорош собой.
- Княжна, Яромир хоть и красив, яко пламя, да только греет он многих – назидательно сказала Агафья.
- Права ты, Агафьюшка, права – протянула Прекраса.
- А жених твой и брат его сероглазые, русоволосые, статные молодцы, гордость любых родителей.
- Правда, ох, милая ты моя, как же ты меня успокоила.
И, захлопав в ладоши, княжна, смеясь, закружилась на месте, счастливая и довольная. Подруга ее верная лишь головой качала, видя сие недостойное княжны поведение.
А потом принялась княжна мерить наряд свой, который будет на ней на пиру. Нарядное, шитое перлами да золотом платье нежно – розового цвета, подчеркивающее молочную белизну кожи Прекрасы, открывало у ворота сорочку белоснежную, тонкую, словно паутинка. Мягкие светлые сапожки из телячьей кожи выглядывали при каждом шаге княжны, показывая маленькую ножку. Венец из чистого золота, начищенный и блестящий, удерживал золотые волосы княжны, так чтобы были виды усерязи, украшавшие виски. Пара золотых браслетов, шириной с мужскую ладонь, украшенных изображением птицы Сирин , квадратные перстни, украшавшие почти все пальчики княжны, довершали образ.
- Ну, как я, Агафьюшка, - смеясь, спросила Прекраса, хорошо зная, что она красива.
- Хороша, ты, княжна, как никогда – искренне заверила ее Агафья.
И Прекраса, уверенная в своей неотразимости, с замиранием ждала завтрашний пир.
***
Княгиня Марфа, сидела на ложе в своей одрине, готовилась к пиру, она уже была полностью одета, но думы, терзавшие ее заставляли потерять счет времени и не спешить в гридницу. Не каждый день приезжают сваты к единственной дочери, приезжают, чтобы забрать навсегда, в чужой дом.
Марфа, в отличие от Прекрасы, видела княжича Карна, и он ей даже понравился. Пригожий, статный молодец, веселый. Но только неспокойно было материнское сердце, тревога его снедала.
Боялась княгиня за доченьку свою единственную, за то, как сложиться судьба ее во дворе князя Фарлафа, ведь именно там будут жить молодые, покуда не построен им будет свой двор, между дворами отцовскими. А сколько придется ждать им своего двора, не ведал никто, даже князья, ибо дело это не быстрое.
А покуда двор не построен будет Прекраса жить во дворе, где хозяйка княгиня Силье. Не любила Марфа жену князя Фарлафа, хотя хозяйкой та была отменной. В отличие от Виллему княгиня Силье дождалась своего мужа с чужих берегов в покое и здравии, и вместе с ним поехала на Русь. Будучи женщиной разумной, она приняла богов славян, с почетом встречала волхвов, и местный люд не оскорбляла. Но дом княгини Силье был, тих и покоен, меньшие жены князя боялись ее, помыкала Силье ими, словно рабынями. Ох, не то это место, где могла бы красавица Прекраса жить не кручинясь, вольной пташкой.
Вот и боялась Марфа, что затихнет, замрет Прекраса, не выдержит житья она там, сломается, как сломилась некогда сама Марфа. Не будет более слышен веселый чистый, словно звон колокольчиков, смех княжны, потухнут небесно – голубые очи, скроется чудный волос под повойником шитым, и ничем не будет напоминать жена княжича Карна прежнюю Прекрасу.
И так эти печальные мысли завладели княгиней, что не смогла она более сидеть в своей одрине, и, накинув, вышла она во двор. Благо, что князья и княжичи, и почти вся дружина обоих князей были на ратном поле, смотрели на бои дружинников.
Княгиня, понурив голову, медленно брела по дорожкам, размышляя о судьбе своей дочери. Настолько задумалась княгиня, что не увидела, идущего навстречу к ней дружинника, а его не заметить было достаточно сложно, ибо это был воин исполинского роста, с короткими седыми волосами (они поседели не по годам рано, в первом бою), нос его был сломан не однажды и поэтому был немного свернут в сторону. И только, когда дружинник окликнул ее, Марфа заметила его.
- Приветствую тебя, княгиня – сказал дружинник.
- Здравствуй, Даг – заливаясь румянцем, сказала Марфа.
- Что же это ты так задумалась, княгиня, что даже меня не заметила. А не замеченным я был лишь однажды – весело сказал Даг.
- Да, и кто тебя не заметил? – спросила Марфа.
- Однажды слепой старец – смеясь, ответил дружинник – может, кто из дружинников князя Фарлафа обидел тебя, княгиня? Уж, больно печальная ты идешь.
- Да, нет, что ты, Даг, просто дочь единственную сватают, как тут не задуматься? – грустно сказала княгиня.
- Что ты, княгиня, о пустом думаешь? Раз князь Торин выбрал княжича Карна в супруге своей дочери, знать, достоин тот чести такой. Князь наш мудр, он не ошибается – уверенно сказал Даг.
- Да, князь мудр – склонив голову, прошептала Марфа и, бросив последний взгляд, полный страсти, на Дага она пошла прочь от него, своего постоянного искушения.
А дружинник, пораженный, так и остался стоять, думая о том, не показалось ли ему, и был ли тот призывный взгляд, которым княгиня одарила его.
***
Князя же мудрого тоже терзали думы, и также невеселые. Вот поэтому и бои дружинные были ему не в радость, удовольствия не получал, глядя как бьется его дружина с воинами князя Фарлафа.
Торин вспоминал, как князь Фарлаф довольным взглядом обводил двор Торинграда, так словно он уже здесь хозяин. Вот что значит не иметь наследника! И приходиться свою землю отдавать мальчишке чужому, который еще слишком молод, беспечен, он не оценит его землю. Не оценит.

...

Изабелла: 30.09.09 20:33

Эля, а где продолжение???
Я совсем недавно заметила, что у тебя тут ещё одно произведение выкладывается. Прочитала всё! Хочу ещё!

...

эля-заинька: 01.10.09 13:44

 » Часть 1, главы 7-8

Изабелла, рада, что тебе понравилось !!!!! К сожалению, почему-то не вставляются ссылки , поэтому если какое-то слово непонятно, пиши, отвечу.
Специально для тебя, выкладываю продолжение:
ГЛАВА 7
А вечером в гриднице был затоплен очаг, целое дерево весело полыхало, давая тепло всем, сидящим за столом. Накануне вымытая дочиста, трапезная зала, казалось очень уютной и чистой, выскобленные деревянные стены, были цвета чистого песка.
За застеленным белоснежной скатертью столом, собрались княжеские семьи и дружинники обоих князей. Во главе стола восседал князь Торин, одетый в четь праздничного пира в темно – синий кафтан , расшитый спереди золотом, на плечо левое был небрежно накинут корзно , синие шаровары , были заправлены в сапоги из мягкой телячьей кожи, голову князя покрывала темно синяя шапка , расшитая золотом, а по опушке бобровым мехом.
По правую руку от князя Торина сидел князь Фарлаф – широкоплечий седой мужчина среднего роста с длинным крючковатым носом. Фарлаф был в сером кафтане и корзно, из-за этого он в неясном свете очага, казалось, был высечен из камня.
Далее сидели княжич Карн и княжич Рулаф, удивительно похожие между собой они даже одеты были оба в зеленые кафтаны. Русые волосы обоих были коротко подстрижены, серые глаза с любопытством взирали на все вокруг, единственным, что сильно отличала братьев, было то, что щеки Рулафа не утратила детской округлости.
По левую руку от Торина сидела княгиня Марфа в богатой шитой золотом ферязи красивого голубого цвета и повойнике, который венчал широкий золотой обруч.
Рядом с княгиней сидела Прекраса, вся бело-розово-золотистая, красивая как никогда.
Княгиню и княжну редко приглашали трапезничать в гридницу, но сватовство делало их присутствие за столом желательным, особенно для княжича Карна.
Пир шел своим чередом: князья вели степенную беседу о погоде, урожае и охоте, дружинники негромко (все-таки за столом княгиня) переругивались, спорили и тут же мирились. Яромир шутил и задирался громче всех, привлекая внимание не только воинов, но и рабынь, разносящих блюда, они то и дело пытались подсунуть ему кусок побольше, но он во хмелю не замечал этого. Княгиня Марфа изредка бросала полные нежности взгляды на Дага, но тот не видел ничего кроме своего кубка с брагой, он даже не замечал дружинных перепалок.
Княжич Карн довольно глядел на свою будущую жену, пригожа, что тут скажешь, услада для взора, много радости доставит ее красота на ложе супружеском. И увидев, как княжна поспешно отвела свой взор от него, Карн довольно улыбнулся.
А княжича Рулафа не интересовало местное веселье, вес помыслы его теперь принадлежали княжне Прекрасе, ибо был он покорен ей с первого взгляда. И черная зависть по отношению к брату терзала Рулафа, ведь именно Карну, рожденному на год раньше его, выпадет счастье иметь столь прелестную жену.
Сама же Прекраса осталась довольна внешностью жениха своего, ничего отталкивающего в нем не было, как и не было сияющей золотой красоты Яромира.
- Княгиня Силье будет рада принять такую красивую дочь в своем доме, - довольно проговорил князь Фарлаф - пока будем строить им двор, друг мой, Торин, твоя дочь станет нам родной и горячо любимой. Думаю, начнем строить со следующего травеня .
Марфа фыркнула про себя, не поверив, что холодная и надменная Силье сможет полюбить ее дочь.
- Да, ты прав, мой друг, как только сойдут снега, просохнут дороги, так и начнем, а ты Карн собирай свою дружину, верных людей, на которых можно положиться в трудную минуту. Наши с твоим отцом дружины не подвели нас ни разу, и мы теперь правители, так что запоминай и мотай на ус, науку нашу, ведь оба мы тебе теперь отцами будем – добродушно учил Карна Торин.
- Вот Карн и обзавелся ты еще одним отцом – улыбнувшись, сказал Фарлаф – с такими родителями не пропадешь.
Княжич Карн улыбался и кивал, не смея встревать в разговор отца нынешнего и родственника будущего, в этот момент взгляд его упал через стол на свою нареченную, которой в тот момент блюда меняли. И поднял княжич взор на девку теремную, блюда разносившую, и присвистнул про себя он от зрелища этого. Рыжая толстая коса спадала на плечо левое, молочно – белая кожа, с россыпью легких веснушек, пухлые губы и глаза светло – карие, лукавые, ох, и хороша же.
Агафья, почувствовав взор на себе чей - то, подняла глаза, и, увидев как глядит на нее княжич, призывно улыбнувшись, пошла к выходу из гридницу. Возле двери она, словно случайно, обернулась, и послала томный взгляд неотрывно следившему за ней Карну.
Вот в этот момент и потеряла нареченная невеста для княжича былую прелесть, нет, он видел, что она красива чистой невинной прелестью, но мысли его занимала рыжая бесстыдница. И весь оставшийся пир думал Карн лишь о том, как заманить прислужницу в свою одрину, но так чтоб об этом не прознали князья, ибо негоже жениху так вести себя в доме отца невесты своей.
А пир продолжался, дружинники из тех, что на ногах еще держались, перешли от стола к очагу и, рассевшись, слушали скальда князя Фарлафа. Бьорн Путешественник рассказывал им об одном из славных норманнских героев, из тех, что не страшились никакого врага, и из сечи доброй выходили без царапины единой.
В тот момент отворилась дверь в гридницу и вошла молодая женщина. Мало кто обратил на нее внимание: князь Фарлаф переговаривался с сыновьями, Марфа и Прекраса сидели молча, не отрывая взор от блюд, боясь не угодить Торину, дружинники слушали скальда. И лишь князь Торин неотрывно следил за приближающейся к нему худенькой фигуркой.
Князь отмечал, что старшая его дочь по-своему красива, нет, ее нельзя сравнить с Прекрасой, но ничего непривлекательного в ней нет. Черные волнистые волосы длинной до пояса, удерживались серебряным обручем, тем самым, что подарила ей Суль. Бордово-красное платье, расшитое черными нитками, плотно облегало худощавую фигуру, подчеркивая тонкую талию, в вороте виднелась тонкая белоснежная сорочка, выгодно контрастирующая с цветом платья и волос княжны. Черные брови, казались мазками сажи, на бледном лице, они плавно изгибались над черными глазами, беспокойными, жестокими, смелыми, зовущими…глазами его любимой Суль.
Сколько лет прошло, а этих глаз Торин не забыл и не забудет никогда, и вот такие же глаза у его дочери, удивительно. Князю всегда казалось, что Прекраса чем – то похожа на жену конунга Ульва, золотыми волосами, белой кожей, хотя он всегда осознавал, что у Суль локоны немного темнее, а кожа того редкого оттенка, что словно светлый мед. Но теперь Торин ясно понял, что самой привлекательной чертой в Суль были ее глаза, страстные, беспокойные, злые. И как не смешно это бы ни было, все его златокудрые наложницы, рабыни, также мало напоминали Суль, как и Марфа или Виллему. По-настоящему похожа на Суль была лишь Горлунг, и не дело не во внешнем сходстве, нет, главное, что их роднило – это темная душа.
А Горлунг смело смотрела на князя Торина, но душу ее сковал страх липкий, противный, она ожидала, что Торин выгонит ее из гридницы, изгонит с позором, не даст даже слова молвить, и тогда ей придется искать еще какой-нибудь повод, чтобы ее увидел княжич Карн. Глядя на князя, Горлунг замечала, что он постарел с тех пор, когда она видела его в последний раз, это не могла не вызвать ликования в ее душе, а еще больше радости вызывало в ней то, что недолго осталось ему жить здесь, в подлунном мире.
Заметив, что князь нахмурился, Горлунг собралась, словно кошка перед прыжком, и, поравнявшись с его креслом, громко молвила по–норманнски:
- Приветствую тебя, конунг Торин.
Князья, услышав родную речь, встрепенулись, переглянулись, заметив это княжна добавила:
- Приветствую тебя, конунг Фарлаф.
Фарлаф довольно кивнул, Торин последовал его примеру, оба они с интересом смотрели на Горлунг, не выказывая ни малейшего недовольства.
Марфа от страха, что появление старшей дочери может вызвать недовольство супруга, сжалась в комочек, и только заметив интерес, с которым Торин взирал на дочь, расслабилась и тоже посмотрела на Горлунг. То, что она увидела, успокоила княгиню, старшая дочь не могла сравниться с ее любимой Прекрасой. По-своему она привлекательна, но больно черны волосы, брови и глаза, чтобы быть красивой, да худа, словно не кормят ее совсем, то ли дело статная округлая фигура у ее дочери. Но, одно лишь преимущество было у Горлунг перед Прекрасой – осанка княжеская, гордый поворот головы, прямая спина.
Прекраса, лишь мельком взглянув на сестру, нашла ее не красивой, бледная кожа, без намека на румянец, не то, что у нее Прекрасы, черные волосы, словно у рабыни хазарской, злые глаза. Не соперница она ей. Кто позариться на такую только? Видно век ей придется куковать в покоях своих, лечить болячки девок теремных, да воинов. Не то, что ей жить мужем любимой.
Княжичи посмотрели на Горлунг без интереса, ибо все мысли их уже были заняты девицами местными.
И лишь князь Фарлаф понимал, о чем думает его друг, глядя на дочь свою старшую, кого он вспоминает. Вот значит она, какая внучка жены Ульва Смелого, но нет в ней ничего от сияющей красоты бабки, миловидности матери, нет, в ней много от отца: тонкий нос с хищно вырезанными глазами, прямой жестокий взгляд. Только глаза, кого – то они напоминают, но кого? И все же нельзя от нее глаз оторвать, что-то заставляет смотреть на нее.
А Горлунг, посчитав, что поприветствовала всех, кто заслуживает этого, продолжила:
- ОТЕЦ, - четко и громко сказала она, - я пришла узнать, помог ли тебе дар мой в охоте прошедшей? Али подвел тебя кинжал мой?
- Нет, не подвел – медленно сказал Торин, - благодарю тебя, Горлунг за него, уважила ты меня.
- Вот и славно. – довольно сказала княжна, - ну, позволь, конунг, откланяться.
- Ступай – милостиво молвил князь.
И только после этого взгляд княжны упал на княжичей, в отличие от остальных, она сразу поняла, кто из них княжич Карн. Княжич, с которым могущественные норны связали ее судьбу.
Отведя равнодушный взгляд от своего будущего супруга, Горлунг пошла к выходу из гридницы. Дружинники, увлекшись рассказами Бьорна Путешественника, даже не заметили ее визита в общую залу.
ГЛАВА 8
Пир окончился, князь Торин остался доволен тем, как он прошел. Князья и княжичи разошлись по одринам, дружины были размещены в дружинной избе, тем же, кому места не хватило, положили прямо в гриднице.
Хмельные дружинники спорили и переругивались, голос Яромира было слышно даже во дворе. Дозорные несли службы на забороле, им тоже сегодня в честь праздника был подан праздничный паек. Все было покойно во дворе Торинграда, но в душах его обитателей бушевали грозы.
***
Князь Торин, находясь в хмельном подпитии, решил удостоить свою жену ночным визитом. И войдя, с кубком полным браги, в ее одрину, окинув взором, спящую Марфу, присел на край ее ложа.
Волосы Марфы некогда густые и красивые, поседели и поредели, кожа на шее обвисла, она и раньше, по мнению Торина, не блистала особой красотой, но теперь он находил ее просто отвратительной. Князя терзали мысли о том, что Суль, несмотря на свой возраст, сохранила красоту, и спустя десять солнцеворотов выглядела все также прелестно, как и в первую их встречу. А ведь на момент его свадебного пира с Вилемму, ей было лет примерно столько же, сколько и Марфе сейчас, но разве можно их сравнить? Нет, и еще раз нет. Ибо Суль почти богиня, а его жена просто баба.
И осушив большими глотками кубок, Торин грубо схватил Марфу за волосы.
Княгиня проснулась и в ужасе смотрела, как ее муж рвет на ней ночное одеяние.
***
Княжна Прекраса от волнения не могла уснуть, ведь сегодня она увидела наконец-то своего суженного. Ох, он обязательно будет добр и нежен, ведь он так восхищенно глядел на нее! Но, только ближе к завершению пира, его мечтательный взгляд уже редко останавливался на ней. Наверное, он просто устал, да, конечно, все именно так.
И княжна продолжала рисовать в своем воображении идеальные картинки своего будущего бытия, жизни мужней жены.
***
Княжичу Карну не спалось тоже, но в отличие от своей нареченной, его воображение не рисовала ему картины счастливой семейной жизни, нет, воображение княжича рисовало ему совсем иное.
Убедившись, что смолкло все в доме князя Торина, Карн вышел из своей одрины на поиск рыжей красавицы. Он не боялся, что кто-то его увидит, ведь разве не может человек ночью выйти в уборную? Тихо ступая, он шел по пустым коридорам и покоям, дойдя до гридницы, он разочарованно вздохнул и развернулся, чтобы идти обратно. И тогда он увидел ее.
Агафья стояла возле двери в ткацкую, перебирая пальчиками кончик косы. Увидев, что она замечена тем, ради которого она пришла, девка теремная медленно пошла по коридору в сторону одрин.
Княжич ее быстро догнал и, зажав рукой ей рот, потащил в свою одрину, быстро, теперь уже боясь оказаться замеченным. Лишь только закрылась за ними дверь одрины Карна, он выпустил Агафью, она, выражая притворное возмущение, жарко зашептала:
-Что это ты, княжич, делаешь? Как не совестно тебе, нападать на девиц беззащитных в доме, где ты гость?
- Разве ты против этого? – улыбаясь, спросил Карн.
- Ага, против, меня же госпожа моя ждет – сказала Агафья – невзлюбит меня за нерасторопность еще.
- Как зовут тебя, красавица?
- Агафьей величают.
- А госпожа, которая ждет тебя, это княгиня Марфа? – спросил Карн.
- Нет, княжич, это невеста твоя нареченная – ответила она ему.
- И что сильно тебя невеста моя ждет? – лукаво осведомился княжич.
- Сильно, я же сказки ей рассказываю на ночь, без них она не уснет, - улыбаясь, молвила прислужница.
- И что же ты только в услужении у княжны находишься? – спросил Карн.
- Нет, княжич, еще и княгиня Марфа дает мне указания.
- Сегодня княгиня Марфа велела тебе быть здесь, - прошептал ей на ухо княжич, - разве ты не помнишь? Неужели запамятовала? Как нехорошо, придется княгине пожалиться на тебя.
И с этими словами ладонь княжича легла на покатое плечо Агафьи, нежно поглаживая, а лицо склонилось к шее длинной, щекоча дыханием жарким. Она засмеялась и притворно испуганно зашептала:
- Ой, не губи, княжич, не жалуйся княгине, она ведь обязательно накажет меня за память плохую.
- Разве могу я такую красоту подвергнуть наказанию? Нет, - целуя ее шею, шептал Карн.
И прижалась к княжичу Агафья всем телом, изогнулась, в объятьях его сильных, подставляя лицо для поцелуев жарких.
А после, лежа на плече княжича, укрытая лишь волосом своим рыжим, гладила Агафья тело Карна, заставляя его лишь сладко вздыхать и упрашивать:
- Приди ко мне завтра ночью, красавица.
Улыбалась она на просьбы эти и знала, что придет и завтрашней ночью, и следующими.
***
Княжна Горлунг сидела на своем ложе, гладя в оконце на луну, полная она нынче, знак хороший. Да, только не помог он ей, не полюбил ее княжич Карн с первого взгляда, ошиблась Суль. Видимо так и придется ей жить здесь, в Торинграде, приживалкой, ни кем не любимой и ни кому не нужной. И так горько было от этого на душе княжны, что слезинки покатились по щекам ее бледным.
Столько лет ждала она этого дня, и он не принес желаемого. Почему? Как могла Суль ошибиться? Разве было такое когда? Видимо все эти разговоры бабкины про престол княжеский, на который она должна взойти, были пустыми. Не бывать этому.
Несправедливость ее жизни терзала Горлунг, словно угли горящие. Обидно ей было, что младшей сестре все, а ей ничего, только покои дальние. Видимо так и будет она жить, горько и обидно.
Но руны и ей говорили, что их судьбы с Карном связаны, что суждено ей снять с него сапоги в брачную ночь. Сам княжич вызывал у княжны лишь ледяное презрение, мальчишка, крови в бою не проливший. Не о таком муже она мечтала, хотя какая разница, какой муж, если он восседает на княжеском престоле? Но, видимо, не быть ей женой князя.
В этот момент громкий стук раздался, Горлунг услышала, как Эврар ворчит и нехотя плетется к двери.
- Чего надо, окаянные? – спросил он.
- Впусти, раненый у нас, надобно, чтоб княжна поглядела – раздалось из-за двери.
Горлунг быстро надела на сорочку платье из черной дешевой ткани, то которое не жалко и испачкать было. Когда она вышла из своей одрины, два дюжих дружинника укладывали раненого воина на ложе возле окна.
- Прости, княжна, что разбудили, - сказал один из них, - просто ранили нашего воина, дружинник князя Фарлафа.
- Что брага пошла не на пользу? – хмуро спросила Горлунг.
- Ну, да только оба хороши были, - ухмыльнувшись, сказал другой – Яромир сам просил, чтоб его угомонили, так уж он нарывался, что даже мы им мстить не стали, заслужил он.
- Чем ранили – то его?
- Ножом, княжна.
- Ступайте, сделаю все, что смогу – пообещала Горлунг.
Дружинники ушли, а княжна, осмотрев рану Яромира, принялась ее промывать, да накладывать мази целебные.

...

эля-заинька: 01.10.09 17:04

Изабелла, поздравляю с новым званием!!!!

...

Изабелла: 01.10.09 21:56

Спасибо и за поздравление, и за новую главу!
Ошиблась, значит, Горлунг в своих предсказаниях? Ну мне этот Карн и не нравился всё равно.

...

эля-заинька: 02.10.09 16:48

 » Часть 1, главы 9-10

Изабелла, очень рада что тебе нравится,
Это не совсем типичная для форума повесть, она очень реалистичная, хоть и период довольно давний и древний, но герои очень реальные, ими движут те же страсти, что и нами сейчас: власть, деньги, сила, поклонение.



Нет, Горлунг не ошиблась, просто ее путь к княжению будет долог и тернист.

ГЛАВА 9
На утро после праздничного пира, устроенного в честь приезда сватов княжны, Торин и Фарлаф сидели в гриднице, потягивая холодную брагу. Выпитое давешня, давало о себе знать и оба князя страдали болью головной. Им было плохо настолько, что даже разговор их не клеился, поэтому сидели они молча, прикладываясь к кубкам.
Вдруг резко отворились двери гридницы и дозорные ввели четырех мужчин. С первого взгляда на них было видно, что это воины, сильные, тренированные и жестокие, прошедшие не один бой.
Впереди остальных приезжих шел высокий темноволосый мужчина, волосы которого были слишком длинны и темны, что указывало на то, что вошедший не славянского происхождения. Зелено – голубые глаза под темными ресницами смотрели холодно и сурово. Лицо его было не гладко выбрито, по местному обычаю, нет, его украшала короткая темно – коричневая, почти черная борода. Поравнявшись с князьями, он сказал по – норманнски:
- Хвала, Одину, конунг Торин, приветствую тебя – голос его хриплый эхом раздавался в пустой гриднице.
- Приветствую тебя, незнакомец, хвала твоему богу Одину и моему Перуну – ответил Торин. Приняв, в первый солнцеворот на Руси, славянскую веру, князь всячески подчеркивал это, даже много лет спустя.
Воин удивленно вскинул черную бровь, но промолчал.
- Кто ты и зачем пожаловал на землю Торинграда? – спросил его Торин.
- Мое имя – Олаф Ингельдсон, я – сын конунга Ингельда Гудисона, прозванного Молчаливым, что много зим назад с тобой был в одном хирде.
- Неужели ты сын Ингельда? – удивленно спросил Фарлаф.
- Да, ты тоже знал моего отца, славный воин?
- Я – князь Фарлаф, сын конунга Лидула, прозванного Жадным.
- Для меня честь встреча с тобой, конунг Фарлаф, - с уважением сказал Олаф.
- Присаживайся, отведай с нами трапезы – предложил Торин, и после того как тот сел на лавку, поле него, князь кивнул дозорным, чтоб те уходили.
Кликнув девок теремных и велев им принести приезжему блюда, князь наказал им разместить и спутников Олафа. И когда сын Ингельда отведал яств со стола княжеского, начали князья расспрашивать его об отце.
- Отец мой, - начал рассказ свой Олаф, - после того, как погибли его отец и братья, приехал в имение отца своего – конунга Гуди, и начал там править. У него одно из самых богатых имений в Норэйг, сам Тор благосклонен к нему, ибо все набеги, которые он снаряжал, приносили ему доход. У него есть наследник, который рожден от полной жены , а я признанный отцом сын от его булгарской жены, но не наследник.
- Ты из набега идешь? – спросил Торин.
- Да, мои драккары стоят у берегов твоих, конунг – ответил Олаф – отец мой, прознав, что я собираюсь идти на Гардар, просил заехать к тебе, узнать, как живешь ты, и преподнести тебе дар.
И Олаф, кликнув одного из людей своих, взял из рук его тяжелый, окованный железом, боевой норманнский щит. Этот дар приятно удивил князя, заставил проникнуться к гостю истинной симпатией.
***
Горлунг сидела на лавке, подле ложа, на котором спал раненный на пиру воин. Сон его был беспокойным, но достаточно глубоким, и это не могло не радовать княжну. Это означало, что боги милостивы к этому красивому воину, вскоре Яромир должен поправиться.
Он недавно в дружине князя, поэтому княжна его не лечила ни разу, хотя видела издали несколько раз. Глядя на него, Горлунг начинала понимать, за что девки теремные прозвали его «Любостаем», он был действительно очень красив. Настолько пригож был Яромир, что даже сердце княжны начинало биться сильнее, стоило ей взглянуть на него. Его не портил даже шрам во всю щеку, нет, казалось, что он придавал ему особую прелесть, мужественность. Светлые волосы оттеняли загорелое лицо, полные губы были приоткрыты и обнажали ровные белые зубы.
Эврар, сидящий в углу, лишь качал головой, видя, что княжна слишком пристально смотрит на этого беспутного дружинника.
В это время дверь в покой отворилась и вошла одна из девок теремных вместе с высоким темноволосым мужчиной. Девка теремная промолвила:
- Князь Торин велел, чтоб рука воина зажила.
Горлунг усмехнулась. Князь велел, чтоб рука зажила. Вот оно ее положение, она такая же девка теремная, как и ушедшая, только лишь у нее есть знания, что можно использовать во благо, а не было бы их также с подносами, да тряпкой бегала. И так Горлунг стало горько от этого, что, не удостоив воина приветствием, она кивнула ему на лавку подле стола.
Олаф, увидев целительницу, потерял дар речи. Ему казалось, что никого прекраснее он до этого не видел. В прошлом осталась его светловолосая жена, теперь не она властительница его сердца, и, глядя, в черные глаза Горлунг, Олаф понял, что пропадает, совсем и навсегда.
А она, не заметив впечатления, которая произведено ей на него, равнодушно посмотрела на вошедшего воина, волосы которого были еще мокрыми после бани и топорщились в разные стороны, глаза сине-зеленые, холодные, словно вода морская, смотрели жестко, ища недостатки в ней. А их она знала и сама, чай не Прекраса, красотой немыслимой не блистала.
Указав ему, место возле стола, Горлунг отрывисто сказала:
- Показывай рану свою, дружинник.
Олаф, неплохо знавший язык славян, пожил на стол правую руку. Она болела у него давно, после того, как он устроил кровавую резню в одной из славянских крепостей. Из той сечи он вышел цел и невредим, лишь порез неглубокий был на руке, но день ото дня пустяковая рана болела все больше и больше. Олаф уже отчаялся, не раз и не два гибли воины от таких мелких ран. И когда Олаф спросил князя Торина, нет ли у него во дворе знахаря, тот сказал, что его руку посмотрит Горлунг. Олаф, ожидавший увидеть старуху – целительницу, был приятно поражен, увидев молодую красивую женщину с такими прекрасными глазами. Про себя он решил, что это рабыня, и он попросит князя продать ее ему, уж больно понравилась Горлунг ему.
Княжна, развернув грязную повязку, которой была замотана рука воина, увидела распухшую и покрасневшую рану. Покачав головой, Горлунг осторожно ощупала воспаленную кожу вокруг раны, воин вздрогнул.
- Надобно вскрыть рану, чтобы вышла хворь. Будет больно, но иначе нельзя – сказала княжна.
Олаф кивнул. В тот момент, он позволил бы ей все, что угодно, а она попросила лишь вскрыть рану.
Княжна достала из стоящего рядом сундука тонкий нож, тряпицы, котелок и миску.
Налив из кувшина воды в котелок, она добавила туда пучки трав, после чего повесила котелок на специальный крючок над очагом. В миску Горлунг положила немного барсучьего сала, сухих цветов ромашки, тысячелистника и быстро смешала все это до образования кашицы.
Олаф глядел на ее сосредоточенное лицо, хмурящиеся брови, темные полумесяцы ресниц, ему хотелось дотронуться до ее косы, интересно какая она на ощупь? Оглядевшись вокруг, он увидел, что покои обставлены скудно и бедно, платье на целительнице очень скромное из самой простой ткани, после этого Олаф еще более укрепился в мысли, что она рабыня.
Тем временем закипела вода в котелке и Горлунг, сняв с огня его, бросил в воду небольшую тряпицу. Расстелила на столе полотнище, положив на него больную руку, спросила:
- Готов?
Олаф кивнул. В тот же момент, она быстро полоснула ножом по ране, затем еще и еще раз, она наносила небольшие надрезы по всей руке, там, где было воспаление. Из ранок в том месте, где был порез и откуда пошла хворь по руке, начал выходить гной. Горлунг надавливала на края ранок, чтобы как можно больше гноя вышло, когда из ранок пошла чистая кровь, княжна положила на руку тряпицу, смоченную в кипящем отваре, и меняла ее трижды. Затем наложила на рану кашицу из миски и, забинтовав чистой тряпицей, промолвила:
- Придешь к вечеру, посмотрю на твою руку, наложу новую повязку. Только не забудь.
- Почту за честь, да благословят тебя боги – молвил Олаф.
Княжна начала убирать тряпицы и нож в сундук, когда воин, дойдя, до дверей обернулся и спросил:
- Давно ты здесь?
- Давно, шесть солнцеворотов – удивленно ответила Горлунг.
- Кто же учил тебя целительству?
- Бабка моя – ответила княжна, она не понимала, зачем этот новый дружинник князя задает ей все эти вопросы.
- Как же ты попала сюда?
- Князь приехал и забрал меня от бабки.
- Ты одна живешь в покоях этих?
- Нет.
- Супруг твой счастливый человек – протянул Олаф, его разочаровала мысль о том, что у Горлунг есть муж.
- Я не мужняя жена.
- Тогда с кем ты здесь живешь? Неужели ты княжеская наложница?
Горлунг задохнулась от возмущения, вот к чему привело пренебрежение отцовское, принимают ее за рабыню! Уж, Прекрасу точно за бесправную рабыню никто бы не принял.
- Я – княжна Горлунг, дочь князя Торина – процедила она сквозь зубы – а живу я здесь со своей нянькой и рындой.
Олаф удивленно посмотрел на нее и вышел. Княжеская дочь, да, не быть ей его, не отдаст конунг Торин ему свою кровинку.
А вечером Олаф неслышно отворил дверь покоев княжны Горлунг, и незамеченным ее стоял и любовался. А она ощупывала лоб, лежащего на ложе возле окна воина, и видел Олаф как преображается лицо ее, глядя на него, как робкая улыбка касается ее губ. И ревность ужом шевелилась в сердце сына конунга Ингельда Молчаливого.
ГЛАВА 10
Прошло несколько дней с момента приезда сватов к князю Торину, все дни проходили в развлечениях и пирах. Погода стояла теплая и, казалось, что сама природа благоволит союзу Карна и Прекрасы.
Но только княжна не довольна была своим суженным, привыкшая с малолетства, что дружинники не сводят с нее восхищенных глаз, ловят каждое ее слово, она была поражена равнодушием своего нареченного. Карн был к ней внимателен, почтителен, сопровождал ее в конных поездках, прогулках по берегу речному, но глаза его смотрели холодно на княжну. Даже она понимала, что княжич не влюблен в свою невесту. Чего только Прекраса не предпринимала: и одеяния меняла по несколько раз на дню, и песни пела про деву - лебедь , и сказки ему рассказывала о молодцах добрых, совершающих подвиги великие, да и просто заигрывала с ним. Но Карн безропотно слушал ее песни и сказания, улыбался равнодушной улыбкой и не задерживал взгляд на своей нареченной. Что только раззадоривало княжну, привыкшую к поклонению. Но все ее старания были напрасны, и все чаще плакала она тайком от того, что не жених у нее, а рыба холодная.
Сам же княжич с нетерпением ждал ночей, слушая, пустую болтовню своей нареченной, Карн вспоминал жаркие ласки Агафьи. Вечерами, сидя в гриднице рядом с отцом и братом, он нетерпеливо постукивал ногой о пол, моля чтобы скорее все разошлись, и Агафья тайком пробралась к нему в одрину. Настолько полюбилась она княжичу, что Карн и Агафья условились о том, что прислужница уговорит Прекрасу, взять ее с собой во двор князя Фарлафа. А там скоро и свой двор будет у княжича, где отведет он Агафье покои богатые, и будет коротать в них ночи сладкие.
Вот и в это погожее летнее утро Прекраса решила поехать на прогулку, Карн и Рулаф сопровождали ее. Чтобы ей не было скучно с женихом своим и братом его, княжна решила взять с собой свою верную подруженьку. И будь Прекраса повнимательнее, то обязательно заметила бы она как смотрит жених ее нареченный на шустроглазую рыжую девку, и какими полными обещания взглядами та одаривает княжича. Но княжна не замечала этого.
Так и выехали они за заборол вчетвером, но ехать пришлось медленно, поскольку лошадь Агафьи была медлительной, поэтому придерживали спутники своих резвых породистых скакунов.
Княжич Карн ехал по правую руку от княжны, даже не замечая прикрас земли, которая должна стать его. Карна не интересовало то, за что его отец и его друг лили кровь, за что они боролись не щадя себя и своих людей. Княжич не хотел править, его не интересовало решение жалоб людских, приумножение богатства, ему даже безразличны были рассказы о сечах добрых. Он хотел просто жить так, как живет нынче, обеспеченной и беззаботной жизнью, ездить на охоты славные, пиры хмельные, любить красивых женщин.
По левую руку от княжны Прекрасы ехал княжич Рулаф, окрыленный своей первой любовью. Он не сводил восхищенных глаз с Прекрасы, ловил каждое ее слово, стоило ей мельком взглянуть на него, как сердце Рулафа, казалось, пропускало один удар. Его терзала жгучая зависть к брату, наследнику отца, тому, кто будет обладать всей этой сияющей красотой. Каждую ночь Рулафа посещали сны, страстные, запретные, прекрасные сновидения, в которых Прекраса была его, она тянула к нему свои белые холеные руки, звала его, манила.
- Как солнышко пригревает нынче, - запрокинув голову, прошептала княжна.
- Да, погожий день выдался – сказал Карн.
- Давайте поедем к речке, там за утесом такое место красивое есть, там такие цветы растут! – предложила Прекраса.
- Давайте съездим – неохотно согласился Карн.
Рулаф изумленно посмотрел на брата, разве можно на предложение столь красивой девицы, отвечать так неохотно?
- Агафьюшка, ну скажи же, что за утесом прелестные цветы растут, такие, что не стыдно в венок самой Лели вплести – обернувшись к прислужнице, сказала княжна.
- Правда чистая в словах твоих, княжна – согласилась Агафья.
И Прекраса, победно улыбнувшись, пришпорила своего коня и, вырвавшись вперед, быстро поскакала к заветному утесу. Княжич Рулаф старался не отставать от княжны и не щадил своего породистого скакуна.
Княжна, доехав до утеса, обернувшись, помахала рукой почти догнавшему ее Рулафу, Карну, который отстал ненамного и Агафье, которая была дальше всех. Обогнув утес по речной воде, доходившей до колен ее Ромашке, княжна въехала в небольшой лесок, быстро миновав его, Прекраса подъехала к полю, сплошь покрытому прекрасными цветами.
Княжна хотела спрыгнуть с Ромашки, но та, не стояла на месте, и без привычной помощи рынды это оказалось не так просто. И тут на поле въехал княжич Рулаф и, гарцуя на своем скакуне, он весело сказал:
- Загнала же ты, княжна лошадь. Словно сами навьи за тобой гнались.
- Ох, княжич, что за вздор ты молвишь, посмотри лучше сколько цветов! Кажется, что до самого видокрая они растут – восхищенно молвила Прекраса.
- Права ты, княжна, они красивы – сказал Рулаф, не глядя на цветы, и окружающую их природу, он не мог отвести взор свой от алых губ Прекрасы.
Заметив его голодный взгляд, смутилась княжна, решила спрыгнуть с лошади своей, ухватилась за седло рукой, но Рулаф был проворнее, и вот уже стоит он, около Ромашки и протягивает руку ей. Снял он Прекрасу с седла, но не смог рук оторвать от стана ее, и вспомнил сны свои страстные, где любила она его, Рулафа, а не брата старшего, жениха своего нареченного. И прижал Рулаф Прекрасу к груди своей.
А она смотрела на него, словно видела впервые, солнце золотило его русые волосы, глаза серые влюблено смотрели на нее, так словно одна в мире этом для него. Никто никогда не смотрел так на княжну, и не было у Прекрасы сил оттолкнуть руки эти. После стольких усилий, приложенных к тому, чтобы Карн посмотрел на нее так, по насмешке Лады, брат его не сводил с нее глаз влюбленных. Ах, как похожи два брата, хотя нет, Рулаф краше, милее брата старшего.
Рулаф понимал, что может быть это единственный шанс в его жизни, когда Уд послал ему возможность сорвать поцелуй с этих манящих губ. Убедившись, что не слышно приближения брата, Рулаф припал к устам Прекрасы, и она, растерявшись, не оттолкнула его. И счастливый, не отвергнутый княжич, прижал княжну к себе, слепо шаря ладонями по ее спине, поцеловал ее со всей страстью, которая накопилась в нем.
А за утесом княжич Карн, придерживая одной рукой лошадь Агафьи и своего скакуна, срывал сладкие поцелуи с ее улыбающихся губ.
Во двор Торинграда они вернулись ближе к вечеру, счастливые, таинственные и довольные. Волосы княжны и ее подруженьки украшали венки, а на губах играли загадочные улыбки.

...

Kliomena: 02.10.09 20:57

Вилар отдыхает!

Как же я люблю этих бравых парней - норманнов. Очень понравился стиль повествования. Напомнил... вот забыла Ладинский что ли? ... про Анну Ярославну королеву Франции.

...

Изабелла: 02.10.09 21:07

Я Вилар не читала. Но мне и стиль, и язык повествования и так нравится.
Эля, жду продолжения. Горлунг хоть и предсказательница, а судьбу свою не рассмотрела, даже столкнувшись с ней нос к носу (я это про Олафа...). Сплошные любовные треугольники. Посмотрим, как ты разрулишь эту ситуацию...

...

Lyuda: 03.10.09 01:13

Эля супер. Мне очень очень понравилось.
Kliomena, права, Вилар отдыхает.
Жду продолжения.

...

эля-заинька: 03.10.09 04:52

 » Часть 1, лавы 11-12

Изабелла, ты мой самый верный читатель и я очень рада, что пока не разочаровала тебя, огромное спасибо за твои отзывы и комментарии, мне очень приятно!!!!!
Люся, ты тоже читаешь вторую мою вещь, меня несказанно радует, что тебе нравится, большое спасибо за внимание, чтение, комментарии!!!!
Клио, спасибо за отзыв, мне очень приятно!!!
Я задумала эту историю давно, когда прочитала "Светораду", меня так захватила эпоха и так не понравилась героиня, что я решила, что у меня все будет иначе. И начала писать, сначала от руки, потом начала набирать текст. Поэтому это мой самый первый писательский опыт, и мне очень важны и интересны отзывы и мнения о нем, ОГРОМНОЕ СПАСИБО вам за то, что Ваши положительные отзывы дают мне силы продолжать писать!!!!

Выкладываю продолжение:
ГЛАВА 11
В покоях Горлунг стояла тишина. Идущему на поправку Яромиру, эта тишина казалась тягостной. Дружинник, славившийся на весь Торинград, веселым и легким нравом, с трудом выносил угрюмое молчание, царившее в покоях старшей княжны. Он не чаял, когда, наконец, сможет уйти отсюда, безропотно терпел все перевязки и пил отвары, которыми поила его Горлунг.
Яромир недавно нанялся в дружину к князю Торину, и хоть и был самым задиристым воином, но раны свои ни разу еще не лечил травами княжны. Он слышал от других дружинников, что княжна Горлунг – целительница, но толком ее ни разу не видел, издали мельком замечал он фигурку в темном поношенном навершнике, но в лицо княжну не знал.
В тот день, когда он очнулся, первым, что увидел Яромир, было лицо, склоненной к нему княжны, черные брови хмурились, а глаза смотрели с беспокойством на него. Она была столь не похожа на всех женщин, что встречались Яромиру до этого, что он сказал единственное, что пришло на ум:
- Правы норманны, есть их рай, только стены и крыша иные .
Горлунг, решив, что раненый бредит, покачала головой, случай оказался тяжелее, чем она предполагала.
Увидев, что она качает головой, Яромир спросил:
- Разве не валькирия , ты, прекрасная?
- Я? Валькирия? – удивленно спросила Горлунг.
- Да, ты прекрасная непохожая на женщин, подлунного мира дева.
Княжна рассмеялась, так ее не называл никто и никогда, привыкшая считать себя некрасивой, слишком отличающейся от других, она была польщена словами Яромира.
- Я – княжна Горлунг, воин – посмеявшись, сказала она, и, помолчав, добавила – а с каких пор в Вальхаллу попадают убитые в пьяной драке, или для славян бывают исключения?
Яромир засмеялся, несмотря на боль в боку. Теперь хорошо разглядев ее, он увидел, что княжна обычная женщина, просто с темными волосами, совсем непохожая ни на отца, ни на сестру свою младшую. Как ценитель женской красоты, Яромир заметил, что Горлунг по – своему красива, но уж слишком отличалась она от женщин славянским, белокурых. Вообще у простого люда, считалось, что темные волосы на редкость не красивы, но контраст бледной кожи Горлунг и ее черных волос и бровей был потрясающим, и не единожды Яромир с интересом смотрел на княжну.
Привыкший к легким победам, он от нечего делать, пытался завести с ней пустые разговоры, так любимые девками теремными. Но Горлунг отвечала неохотно, скупо, и в большинстве случаев сидела подле него молча.
И как не пытался заигрывать с княжной Яромир, она не отвечала ему, для него привыкшего к женскому вниманию, это было ударом по самолюбию. Но иногда дружинник ловил заинтересованный, ждущий, нежный взгляд Горлунг, хотя через мгновение глаза ее были холодными и безразличными. После этого он сделал вывод, что все-таки небезразличен ей.
От безделья Яромир стал присматриваться к Эврару, но все его попытки завести с ним разговор, были тщетны. Рында ходил за княжной, словно привязанный, и редко что-либо говорил.
Самым тягостным для Яромира моментом дня был приход высокого норманна, с больной рукой. Он разговаривал с княжной на своем языке, и Яромир понимал лишь отдельные слова, но он видел, как смотрит на Горлунг норманн, и эти взгляды ему не нравились. У местного «Любостая» никогда не было соперников, обычно женщины переставали смотреть на других дружинников, стоило только Яромиру улыбнуться.
***
Князь Торин, по своей давнишней привычке, объезжал свои владения, Ветер нетерпеливо гарцевал под ним. Солнце стояло высоко над головой, на голубом небе не было ни облачка, лениво жужжали мухи. Князь с удовольствием глядел на засеянные поля, где работали рабы, осенью зерно, оставшееся после заготовок для Торинграда, продадут, выручив за него куны либо злато.
Фарлаф утром уедет за вено , скоро будет свадьба Прекрасы и Карна. Торину не слишком нравился жених дочери, уж больно он был изнеженным, не было в нем несгибаемой воли, как не блистал он и особым умом. Князю доложили уже о ночах, которые княжич проводил с рыжей Агафьей, не гоже это, не по-людски, в доме невесты устраивать сие безобразие. Хотя молодой ведь он, кровь бурлит. Да, и что значит развлечение с девкой теремной? Пустяк, ерунда. Хотя неприятно.
Так и ехал князь, предаваясь невеселым думам о нареченном Прекрасы, о своем будущем наследнике, немного позади него ехали княжеские рынды. Услышав конский топот позади себя, они насторожились, но, увидев, норманнского гостя князя успокоились.
Олаф, догнав князя Торина, поприветствовал его и поехал рядом. Торину нравился сын Ингельда, немногословный воин, закаленный в набегах.
- Хорошая у тебя земля, конунг – сказал, оглядываясь Олаф, - видно, что плодородная.
- Да – согласился князь, ему было приятно, что, тот заметил это, несмотря на свою молодость, норманн был серьезным, не в пример Карну. Такому и землю свою можно отдать.
- За такую землю можно было бороться – улыбнувшись, добавил сын Ингельда.
- Да, но у отца твоего, поди, лучше? – спросил князь.
- У него лучше тем, что на земле пращуров, но холоднее у нас в Норэйг, поэтому урожаи здесь лучше будут.
- На земле пращуров, многое я отдал бы, чтобы побывать там – задумчиво произнес Торин.
- Так, поплыли со мной, конунг, в моем доме, и в доме отца моего тебе всегда рады будут.
- Рад бы, да не могу, дочь засватал, свадебный пир готовим, вот на следующий солнцеворот бы – мечтательно сказал Торин.
- Давай условимся, конунг, я на следующий солнцеворот собираюсь в новый набег на Гардар, заеду за тобой, поживешь у нас – предложил Олаф.
- Нравишься ты мне, сын Ингельда – сказал князь.
Олаф почтительно склонил голову.
- Значит у тебя свой дом, Олаф? – спросил Торин.
- Да, отец разрешил построить свой небольшой двор на его земле.
- А почему ты не остался в хирде отца? – спросил князь.
- Не захотел, я вольный, мне нравиться, как я живу. Пускай не богато, мой двор совсем маленький, но он мой, набеги приносят мне неплохую прибыль, на это мы и живем все время до следующего набега. Моей семье хватает.
- У тебя есть сын?
- Да, есть, Рагнар – улыбаясь, сказал Олаф.
- Ты – счастливый человек – промолвил князь, и, помолчав, добавил – у меня сына нет, вот и отдаю свою землю чужому.
- Я слышал об этом, конунг, и это поистине печально – согласился Олаф.
- Как твоя рука? – решив сменить тему, спросил князь.
- Заживает, благодаря стараниям княжны. Она хорошая знахарка, пожалуй, лучшая из тех, кого доводилось мне встречать.
- Правда? – удивленно спросил Торин.
- Да, - ответил Олаф и, помолчав, добавил – и красавица к тому же. Тебе есть, чем гордиться, конунг, для всякого отца такая дочь повод для гордости.
Торин удивленно посмотрел на своего спутника, но промолчал.
ГЛАВА 12
Горлунг стояла у окна, возле пустого ложа. Нынче Яромир вернулся в дружинную избу, теперь он будет приходить только менять повязку с целебной мазью на своей заживающей ране. Впервые свои покои показались княжне пустыми и тихими. Не звучал более в них веселый, звонкий голос дружинника, никто не смотрел на нее теплыми янтарными глазами, никто не пытался поцеловать ее тонкие пальцы.
Яромир. Казалось, что даже имя его звучит музыкой, сколько сладости в этом имени, его хочется повторять снова и снова. Но для княжны была и горечь в нем: несбывшееся надежды, неизведанное счастье любить, все слилось воедино. Если бы это было возможно, княжна бы хотела видеть в этом мире лишь одного Яромира, слышать лишь его, жить им. Но, увы, норны сплели их судьбы иначе.
Впервые в жизни Горлунг ненавидела свой дар – читать грядущее по рунам, ибо они сказали ей, что судьбы ее и Яромира не пересекутся, они не связаны. Как бы хотела княжна не знать этого, быть обычной славницей , и просто позволить себе влюбиться, миловаться. Но по рождению ей выпало иное.
Яромир, казалось, и не помнил того, что она – княжеская дочь, не считал ее выше себя по положению, нет, он говорил с ней, как с простой девицей, которая ему мила. Никто прежде так разговаривал с ней, все дружинники склоняли головы перед ней, а этот нет.
А как он смотрел на нее! Так, словно ласкал взглядом, Горлунг чувствовала это также ясно, как если бы он проводил рукой по ее телу. Никогда прежде не видела княжна таких глаз, светло – карих, они словно лучились светом. И даже шрам, пересекающий загорелое лицо, не портил его, а скорее красил.
Горлунг так задумалась, что не слышала, как вошел Олаф. А тот, словно завороженный смотрел на нее, он прежде не видел ее такой: мечтательность придала ее лицу мягкость, полуулыбка нежно озаряла ее губы. Обернувшись, увидев Олафа, княжна в миг перестала улыбаться, теперь ее глаза смотрели равнодушно, а на лицо словно была одета маска серьезности и озабоченности.
- Приветствую тебя, княжна – сказал Олаф.
- Приветствую тебя, Олаф Ингельдсон – ответила Горлунг и кивком указала на лавку возле стола.
Олаф присел на скамью и привычно положил руку на стол. Тонкие пальцы Горлунг проворно развязали узел и, сняв повязку, она сказала:
- Почти зажила рана твоя, больше повязку накладывать не буду, пусть подсыхает.
- А не воспалиться она больше? – спросил Олаф.
- Нет, не должна, – помолчав, Горлунг добавила – скоро домой поедешь, воин.
Олаф промолчал в ответ и, посмотрев в черные глаза княжны, прошептал:
- Ты прости меня, княжна, за нашу встречу первую, я не со зла.
- Не со зла меня рабыней назвал? – спросила Горлунг.
- Да, ежели б я знал, не посмел бы даже взглянуть на тебя, свет чертогов этих .
Горлунг удивленно посмотрела на него и, улыбнувшись, сказала:
- Я прощаю тебя, Олаф Ингельдсон, но не льсти мне более.
- Я и не пытался, клянусь Одином – ответил норманн.
И княжна, посмотрев в глаза ему, увидев его прямой и честный взгляд, поняла, что Олаф не обманывает, не пытается ее загладить вину свою, нет, этот норманн действительно так считал. Растрогана была Горлунг, улыбнулась, и неожиданно для себя самой сказала:
- Хочешь, я скажу, что ждет тебя, Олаф?
- Ты видишь грядущее? – удивленно спросил он.
- Да, я читаю будущее по рунам. Я никому здесь не говорю об этом, иначе замучают девки теремные, но ты веришь в наших богов, ты воин и достоин знать, что ждет тебя впереди.
- Я почту за честь, княжна, если ты откроешь мне завесу грядущего.
Горлунг достала из сундука завернутые в вышитый платок руны. Эврар запер на засов дверь в покои княжны, дабы не помешал никто. Княжна кивнула ему, чтобы он и Инхульд ушли в одрину Горлунг и прикрыли дверь за собой, ибо руны не любят многолюдства.
Княжна долго шептала молитвы богам, перебирала и грела в ладонях камушки с начертанными на них знаками. Разложив на столе платок, Горлунг взяла Олафа за руки и начала шептать просьбы рунам сказать истину.
Олаф боялся пошевелиться, он с детства знал, что к рунам надобно относиться с почтением, но не мог сосредоточиться ни на чем, все его чувства были обострены, и казалось ему, что даже ласки самой умелой наложницы не вызывали у него таких чувств, что будит в нем прикосновение руки Горлунг.
И, бросив, особым образом руны на платок, княжна, склонив голову, прошептала:
- Я вижу долгую жизнь и множество дорог. Ты выбираешь верные, они ведут тебя и ты покорно идешь по ним. Тебя ждет богатство, власть и поклонение. Скоро, но не сейчас. Все это связанно с женщиной, она принесет тебе удачу, пролив кровь чужую для себя, родную тебе. Ты познаешь много счастья с ней, но и горе тебя не минует. Я вижу, что скоро начнутся перемены в судьбе твоей, остановить ты их уже не в силах. Ты избрал свой путь.
Олаф зачарованно глядел на княжну, он не особо верил предсказаниям ее. И Горлунг это поняла, убрав руны, она спросила:
- Ты не веришь мне?
- По чести сказать, нет, у меня не может быть ни власти, ни богатства, потому что я – не наследник своего отца. Я сын неполной жены, хоть и признанный своим отцом. У меня маленький двор, по сравнению с двором конунга Торина, он просто ничтожен. И у меня есть жена, она ничего не может мне принести, лишь ребенка.
- Ну, ребенок, это тоже не мало – таинственно улыбнувшись, сказала Горлунг.
- Верно – согласился Олаф.
- Олаф, руны еще ни разу не обманули меня, ежели я говорю, что ты будешь, богат, значит, так тому и быть – прошептала Горлунг.
От ее шепота по его телу пробежали мурашки, Олаф вздрогнул.
- Богатство может принести лишь такая жена, как ты – отрада для взора, да знатного рода – но такой жены мне не видать, ни один богатый отец, не отдаст свою дочь за меня – упрямо ответил он, и добавил – а все что у меня есть, это лишь вересковые пустоши, что видны с моего двора.
- Вересковые пустоши? – спросила княжна, - мою мать звали Виллему.
- Странное имя.
- Да, странное – согласилась она.
- Я бы хотел, княжна, чтобы вышло так, как ты предсказала, но это невозможно.
И помолчав, он посмотрел на профиль Горлунг, высвеченный светом очага, и, набравшись смелости, протянул ей руку со своим даром.
- Спасибо тебе, княжна, если бы не ты помер бы я давно, позорной смертью от пустяковой раны и не видать мне пиров в Вальхалле. Прими от меня в благодарность дар сей.
Удивленно посмотрела княжна на ладонь Олафа, на ней лежал большой кроваво-красный рубин, величиной с ее кулак. Он был настолько прекрасен, что Горлунг потеряла дар речи и лишь восхищенно смотрела на камень. Ничего красивее его она не видела в жизни, словно живой переливался рубин в свете очага, играя всеми оттенками кроваво-красного. Наконец подняла глаза княжна на Олафа и прошептала:
- Благодарю тебя, Олаф, но я не могу его принять, он слишком красив, ты ведь жене своей вез его, ее он должен и украсить.
Олаф вспомнил, как добыл этот камень: в набеге на последнюю крепость, наложница воеводы, носила его на тонком шнурке, не снимая. Даже после смерти своей не хотела она с ним расставаться, чтобы отобрать его, пришлось отрубить ей голову.
- Нет никого в подлунном мире, кто был бы достойнее тебя, княжна, этот камень твой. Разреши одеть его тебе на шею.
Горлунг кивнула. Норманн обошел ее, и, встав за спиной, поднял косу, завязал шнурок, держащий рубин, на шее княжны. Не в силах отойти от нее, завороженный видом беззащитной тонкой шеи, Олаф, прижался губами к ней, в том месте, где билась, еле заметная синяя жилка. Вздрогнула Горлунг, обернулась резко, отшатнулась, как от удара. Попыталась отойти, но пятиться было некуда, испуганно озираясь по сторонам, княжна хотела крикнуть Эврара, но голос не слушался.
Заметив, что напугал ее, Олаф упал на колени перед Горлунг, поймал ее руки одной большой ладонью, прижался головой к ногам княжны, и страстно зашептал:
- Прости меня, прости… не хотел, не думал испугать… Не смог удержаться, прости… Извелся я из-за тебя, потерял покой и сон… Всех ты мне милее, никто с тобой не сравниться, не могу забыть глаза твои, я таких ранее не видел, словно угли они, но не жгут, а греют… Все тебе отдам, что имею, только поедем со мной, будешь жить со мной, любимой мною будешь, в обиду никому не дам. Поедем, я же вижу, что плохо тебе здесь, не достойно к тебе относятся, а у меня во дворе будешь жить в поклонении, ибо я первый преклоню перед тобой колени, прекрасная дочь вереска .
Он целовал ее руки, не смея поднять на нее свои глаза, цвета холодной морской воды, в этот миг, поддернутые поволокой. А Горлунг, растерянная стояла и не смела пошевелиться.
Вот, оказывается, каково быть желанной! В какое-то мгновенье ей даже захотелось согласиться, уехать из отцовского дома, где она не мила никому. Но тряхнула головой княжна, прогоняя мысли эти.
- Встань, Олаф, - спокойно сказала она – забери дар свой. Не могу я с тобой поехать, иная доля мне богами дана. Мне суждено быть женой княжича Карна, княгиней на землях князей Фарлафа и Торина.
Словно громом пораженный, поднялся Олаф с коленей, посмотрел на нее. Лицо княжны было серьезным, она верила своим словам, рука тонкая белая, держа за шнурок, протягивала ему рубин. Обидно стало ему, ведь сердце открыл перед ней, а она его растоптала.
И, не слова не сказав, подошел Олаф к двери, снял засов, обернулся, словно хотел навсегда ее запомнить и вышел. Рубин так и остался в руке княжны.
Олаф уехал на следующее утро, не попрощавшись с Горлунг.
***
Поздним вечером кралась княжна Прекраса мимо кладовых в ткацкую, там назначила она встречу княжичу Рулафу. Ах, как замирало сердечко княжны от предвкушения этого маленького приключения, такого запретного, и от этого еще более желанного. Ведь поймай ее мать в ткацкой с женихом милующейся, пожурила бы, да, и забыла бы, дело ведь молодое. Другое дело, если застанут их с Рулафом, что тогда будет! Страшно даже представить.
Тихонько прошмыгнув в ткацкую, княжна прикрыла за собой дверь и чуть не закричала во весь голос, потому что княжич, пришедший раньше ее, неслышно подкрался и обнял ее.
- Тихо, Прекраса, иначе весь дом разбудишь – смеясь, прошептал Рулаф.
- Ох, и напугал ты меня, Рулафушка – ответила княжна.
Отпустив ее, княжич приставил к двери лавку, чтоб не открыли ее снаружи. И обернувшись, схватил Прекрасу в объятия. Прижал к себе, еще не веря своему счастью, ведь явь теперь была лучше, слаще снов его смелых.
- Рулаф, лада мой миленький, - прошептала княжна ему на ухо, - что же будет с нами дальше? Ведь отец твой уехавший за вено, скоро прибудет.
- Прибудет, - страстно зашептал в ответ княжич, - и когда утром соберемся мы все: Карн, отцы наши, то встану я и заявлю о любви нашей, попрошу у князя Торина отдать тебя мне в жены. Брат не посмеет мне препятствий чинить в любви, и простит нас.
- Как бы ладно было бы – смеясь, прошептала она, - отец любит меня, простит. И будем мы с тобой вместе, всегда.
- Прекраса, я не наследник, ты не пожалеешь о том, что променяла Карна на меня? – спросил Рулаф.
- Как же я могу пожалеть? Ты ведь мой лада, ты мне всех дороже.
И княжич, успокоенный словами Прекрасы, поцеловал ее крепко, страстно, так что у обоих закружилась голова. Оторвавшись, смотрели они друг на друга так, словно запомнить хотели, словно не строили планы только что прожить вместе всю жизнь.
Склонила княжна голову на плечо лады своего, так сладко замерло ее сердце, живо припомнилось то, о чем шептались они вечером с Агафьей, и задышала Прекраса часто, словно зверек, загнанный в сети удачливым охотником. Княжич, несмотря на свою молодость и неопытность, повиновался инстинкту, толкавшему его прижать податливое тело к стене и целовать ее, пока она не ослабеет.
Прекраса, у которой его от поцелуев голова шла кругом, старалась, как можно сильнее прижаться к Рулафу, и не заметила, как он начал поднимать подол ее домашнего платья.

...

Изабелла: 03.10.09 16:18

Как всегда замечательно! Умница!!!
Не хочу, чтобы Горлунг за Карна выходила... Олаф - такой душка!

...