Брат (Рассказы о грустном)

Maniaka: 10.09.10 19:45

 » Брат (Рассказы о грустном)  [ Сборник ]

Навеяло осенью и дождем.
Небольшая зарисовка о том, как бывает больно.
Строго не судите...
Критикуйте, плз...

Брат.

То, что она испытывала в данный момент, с большим трудом поддавалось определению. Это нельзя было назвать ни шоком, ни удивлением. Ярость и злость также не отражали чувств, застывших где-то под ребрами. Ее эмоциональный ряд, словно включал в себя, все существующие нюансы чувств, и окрашенный обреченностью, застыл среди разнообразных оттенков серого. Его проявление, казалось, медленно тонуло в зыбкой трясине цвета, и обнаруживалось лишь периодическим морганием и повисшим в воздухе вопросом, возникающим после первой части незапланированной трилогии: «продолжение следует?».
- И что вы собираетесь делать? - риторический вопрос, уже давно не требующий ответа. Она, наперед, знала весь расклад, шаг за шагом, с легчайшими заносами на поворотах и конечную цель, когда тропа повернет в привычное русло и все повториться вновь, с небольшими вариациями никак не влияющими на суть вещей. - Где он сейчас?
- У Ленки. Она вчера звонила, сказала, что объявился.
- Что ж, скоро придет домой, проситься назад. - И грустно и смешно. Единственное, что на самом деле цепляло, так это жалость. Мать жалко. Ей как всегда достанется больше других. Причем от всех понемногу. Страшно было осознавать, что и она внесет свою лепту. Осмысленно или нет, но добавит в материнское сердце ложку боли.
- Больше я его домой не пущу. - Так и хотелось сказать: "Мам!", - вложить в одно слово все свое недоверие к прозвучавшему, повторявшемуся уже не впервой, но не сейчас, не в этот раз.
- Вот, держи. - Отец протянул ей листок бумаги, - Посмотри на художество. Он повыпендриваться решил.
Взгляд заскользил по корявым строчкам, отпечатывая каждое слово, подтверждающее байку: виноваты все, но не я. Как все обычно и предсказуемо. У всех жизнь как жизнь, а у него приключение со знаком минус.
"Мам!
Простите, если сможете. Я сначала хотел отца дождаться, поговорить с ним, но не выдержал, струсил. Ленка как узнала, сразу собралась и уехала. И я не вытерпел.
Мам. Простите. Я просто покататься хотел, повыпендриваться, но не вышло. На днях зайду с отцом поговорить, объясниться.
Васек".
- Пап, и что теперь? Сильно?
- Ну, как тебе сказать. Я заявил в милицию. Там на бампере кровь, вдруг сбили кого.
- Кровь?
- Да, непонятно.
- Сильно разбил.
- Хочешь, иди посмотри. - отец устало вздохнул. - Бампер, капот, фары. Радиатор потек. Не знаю, возможно, двигатель накрылся, если они без радиатора ехали. Оценили, примерно, тысяч на семьдесят.
Она посмотрела на мать, и захотелось убить своими руками, за все разбитые надежды и ожидания, слезы и нервы, потраченные на благо сына, которому нет дела до чужих страданий, который каждый раз выкидывая очередной фортель, прикрывается элементарным: "Прости", - столь узким и всеобъемлющим одновременно.
Вопросом о том, когда все это закончится, уже никто не задавался. Еще предпринимались вялые попытки перевоспитания тридцатипятилетнего заблудшего, но время было упущено так давно, что установить точную дату потери не представлялось возможным, и лишь только искалеченные жизни, одна по собственной воле, другие в силу обстоятельств и средств, сосуществовали в едином пространстве и времени, завязанные на непреодолимом кровном родстве. И эти отношения связующие мир в длинную цепь родных, близких, братьев, сестер, кузин и так до бесконечности определялись чувствами ответственности и долга, которые зачастую уродовали больше, чем может показаться.
- Пап, что в милиции говорят?
- А, что они могут. Следователь у меня спросил, что я хочу. Ну, я и ответил, может посадят, хоть немного спокойно поживем. А он, нет, не посадят. К шестидесятилетию победы будет амнистия.

* * *
Она вышла на пять минут за хлебом, торопясь быстрее вернуться домой, готовить ужин к возвращению отца.
- Маша, иди сюда, - перед подъездом ее остановил Василий Петрович, маленький усохший старик, сосед с первого этажа. - Присядь. - она попыталась ускользнуть, сославшись на занятость, но он настаивал.
- Он вошел вот так, - Василий Петрович указал рукой на газовую трубу, очертил линию вдоль окон и остановился на балконе. - Оторвал сетку и залез. Потом вышел через дверь, с сумкой. - его рука, вытянутая параллельно дому, чуть подрагивала.
- Спасибо, - пробормотала она, сорвавшись с места. Спеша попасть с дом, громко хлопнула входной дверью и замерла на пороге комнаты, заметив, что нет видека. В голове лихорадочно билось, - Что еще? - кинулась проверять золото. Шкатулка была перевернута, пропали браслет, кольца, подвеска. - Сволочь! Я сама тебя посажу!
Около двух часов она проторчала в милиции, ожидая следователя. Ее принял небольшого роста и неопределенного возраста человек с сурово сжатыми губами и безразличным взглядом. Его реплики были лаконичны, по существу.
- По какому вопросу? - Она изложила суть дела, иногда запинаясь от волнения и злости, иногда от того, что не находила слов.
- Я не могу принять у вас заявление.
- Почему?
- Я приму, а потом заявятся ваши родители и откажутся предъявлять обвинение. Вы лучше сначала с ними поговорите. - Она потеряла дар речи от несправедливости происходящего, а он взялся за телефон, давая понять, что прием окончен.
Так быстро она никогда не бегала. Зажав в руках шлепки, летела домой, не разбирая дороги, не обращая внимания на удивленных прохожих, с мокрыми дорожками на щеках и колотящимся сердцем.
Отец выслушал ее сбивчивый рассказ внимательно, ничего не спрашивая и не перебивая. Единственным что он сказал, было:
- У тебя не приняли, у меня примут. - Мать не возражала, казалось, что она смирилась с неизбежным.
Ему дали два года. На суде он своей вины не отрицал, не смотрел ей в глаза, а она переживала, испытывая чувство вины, но не перед ним.
- Прости.

* * *

Шаткой походкой родидорма, феназипама и еще какой-то ерунды, он добрался до кухни, взял приму и закурил. Его слегка колотило. Неприятное зрелище, но она привыкла.
- Чего тебе не лежится? - промычал что-то невнятное, роняя пепел и грозя свалится с табуретки. Подобное зрелище она наблюдала уже вторую неделю. Оно стало неотъемлемым украшением каждого утра, дня, вечера, да и суток в целом. Название носило крайне расплывчатое, с заковыркой, смотря с какой стороны подойти. Для родителей оно определялось звучным и многообещающим словом "лечение", для него не менее звучным - очередная попытка слезть с иглы, а для нее - вечное издевательство.
Издевательством это было в силу бесчисленного множества причин, но самое главное - то, что именно она была ответственным наблюдателем, именно ей приходилось целыми днями сидеть дома и следить за тем, чтобы это так называемое лечение не прекратилось стараниями больного, улизнувшего из дома в поисках дозы.
Так и хотелось закричать: "Иди к черту", - запустить в него чашкой и закатить истерику, но... Необозримое количество этих "но", мешало ее жить спокойно. К этому она тоже привыкла, а потому просто налила себе чай и отправилась смотреть телевизор в ожидании пяти вечера, когда родители вернутся с работы и ее смена закончится.
Вся эта катавасия с таблетками, шатанием и прочим завершилась громким:
- Завязал.
Он вроде бы преобразился, стал прежним братом и сыном. Правда, домашний арест не сняли, и пост наблюдателя оставался в силе, но, тем не менее, в воздухе в очередной раз витали надежды на светлое будущее. Отец, следуя прописной истине, что труд лучший помощник в воспитании, помог ему организовать маленький домашний бизнес. Он стал мастерить нарды, а мать вечерами ходила на вокзал к проходящим поездам их продавать. Постепенно дело пошло в гору, даже заказы появились. Хотя, в определенной мере, в этом не было ничего странного. Художественная школа за плечами, несколько курсов училища, да вообще золотые руки, при желании он мог сделать многое, причем, хорошо.
Она изо дня в день наблюдала, как он возится с фанерой: рисуя, выжигая, раскрашивая и лакируя. Он вновь называл ее Маняка и они вроде как даже помирились
Радужное витание в облаках оборвалось с первым выходом на улицу. Это случилось первого мая. Мотив - на рынок за обувью. Он вернулся через три дня, без обуви и без денег, зато весь в ссадинах и с потерянными в процессе зрачками.
История была красивая - с драками, грабежом, подставами. Она не знала, что именно ее не устраивает, где следует искать несоответствие, которое интуитивно чувствовалось. Все сомнения и недосказанность сложились для нее в единое: "Не верю". Возобновился домашний арест, а фингал под глазом стал подарком ей на день рождения.
- Васек, - и свист за окном. Он словно ждал этого. В форточку полетел клочок бумаги.
Она стояла рядом, смотрела в окно. Солнечный майский день притягивал своим благоуханием, гипнотизировал обещаниями, выполнение которых в силу обстоятельств было отложено на потом. На улице разворачивалось привычное действо. Играли соседские ребятишки, на лавочке, вот уже много лет подряд, сидел Анатолий Иванович, проживший от начала и до конца свои положенные миллионы лет, ослепший по мере их протекания, но все еще узнающий окружающих на слух.
- Ты должна мне помочь. - Она машинально кивнула в ответ, и это стало началом конца.
- В смысле? Что ты хочешь?
- Пообещай, что сделаешь.
- Ты нормально скажи, я подумаю.
- Маш?!
- Что? Чего тебе от меня надо?
- Я сам не могу выйти на улицу, соседи заложат. Сходи ты. Парню, который сейчас подходил, отдай деньги, а он тебе кое-что передаст.
- Нет.
- Маш, пожалуйста. Один единственный раз, мне плохо. Больше я тебя просить не буду. - Он продолжал говорить, приводя доводы, аргументы. Она и сама не поняла, как это получилось, но он смог уломать и на улице ей в руки перекочевал сверток, аккуратно упакованный в тетрадный лист в клеточку. Позднее, пытаясь объяснить себе, зачем и почему, она пришла к выводу, что в тот момент любила его сильнее, чем думала. Он был ее братом, братом, который когда-то уделял ей свое время - играл, развлекал, смешил. Он был ее любимым братом.
На следующий день все повторилось, только подтекст изменился. Он вдруг обнаружил в себе талант психолога, а она стала подопытным кроликом, на котором навыки отрабатывались и шлифовались. Ее категоричное: "Нет", - уже ничего не значило. Он нашел щель через которою, семена уговоров падали в благодатную почву.
- Я не пойду! - крик, слезы.
- Ты же не хочешь, чтобы я сам вышел. Тогда тебе и мне достанется. - и она ходила, забирая на улице, в подъездах, квартирах. А потом, закрытая на кухню дверь, едкий запах, прожигающий все вокруг и вечерний консилиум дилетантов, сопровождаемый допросом с пристрастием.
- Ничего я не делал. - убедительное, с обидой на сомнение. - Я никуда не выходил и ничего не делал. - Она подтверждала, а затем, ревела, закрывшись в ванной, ненавидя весь свет и себя в первую очередь.
Эти семейные советы - театр абсурда, преследовали ее даже во сне. Любимый, переходящий из раза в раз, вопрос: "Что делать?" - на который никогда нет ответа. Планы, предложения без реализации в жизнь. Как глупо и смешно выглядел тот, кто спрашивал ее мнение, словно оно кого-то интересовало, и ее излюбленное: "Не знаю". Чем дальше, тем яснее она знала все ответы, но продолжала твердить - не знаю.
Он признался, но ее не сдал. Родители клюнули на очередную утку, и начался процесс по снижению дозы. Ему давались деньги, он покупал и принимал легально. А она смеялась до слез, когда мать с отцом выгоняли ее из кухни на время процесса, дабы не травмировать восемнадцатилетнего ребенка и вспоминала о том, как держала руку и смотрела на кончик иглы медленно двигающийся под кожей в поисках вены, описывающий круги и линии до тех пор, пока содержимое шприца не окрасится в багровый цвет.

* * *

Прозвенел звонок, и они бесшабашной вереницей слетели вниз по лестнице, торопясь покинуть надоевшие коридоры. Он поджидал ее, облокотившись на перила, кудрявый и улыбающийся. Его выгнали из дома около полугода назад за кражу, и с тех пор никто из семьи его не видел. Она помнила как тогда, закрывшись в комнате, плакала и молилась, прося у Бога помощи не для себя, но для брата. И помощь пришла, украденное возвратили, заявление было отозвано, и все стабилизировалось, правда, домой его не пустили, но это не самое страшное.
И вот сейчас ее удивлению не было границ, он стоял перед ней в чьих-то потертых штанах, старенькой рубашке, гладковыбритый и смотрел веселыми серыми глазами.
- Привет, Маняка, как учеба?
- Нормально, - она потерялась и не знала что отвечать. Хотелось бросится ему на шею, чтобы как в детстве ее закружили на руках, подбросили в верх и крича, поймаю, пустились вдогонку, но она уже была взрослая.
- Послушай, я сейчас на мели, денег совсем нет. Пустишь меня домой, я возьму немного продуктов? - она не раздумывая, кивнула, совершенно забыв о наказе родителей, не открывать ему дверь и не пускать на порог. Отдала ключи.
- Я приеду примерно через час. Ты меня дождешься?
- Не знаю. Если что, оставлю ключ у Адамантовых. Хорошо? - она согласилась и поспешила к ребятам, нетерпеливо переминающимся с ноги на ногу и кидающим в их сторону заинтересованные взгляды.
- Кто это? - спросила Иринка, когда школа скрылась за поворотом.
- Мой брат, - с долей гордости ответила она.
- Родной?
- Да.
Обернуться за час у нее не получилось. Магазин был закрыт на обед, и кучу времени им пришлось околачиваться у дверей, так как путь не близкий и лишний раз ехать было лень, тем более что контурные карты продавались только здесь. Дома ее встретили тишина и белизна записки: "Я ушел, ключ у т. Вали".
Заходить в квартиру почему-то не хотелось. Вспомнились все скандалы последнего времени: пропавшие люстры, "малютки", открытый гараж, и руки тряслись от страха. Стоя на площадке, она уговаривала себя, что все в порядке и ничего дурного не случилось. На первый взгляд все на местах. Вздох облегчения, но рано. Пианино как-то сиротливо подмигнуло ей, демонстрируя отполированную поверхность крышки, на которой еще утром красовался новенький музыкальный центр. Сердце замерло.
- Может, папа приезжал, - подумала и кинулась к телефону. Несколько длинных гудков и знакомое: "Слушаю".
- Пап, привет. Как дела?
- Нормально.
- Пап, ты сегодня домой приезжал?
- Нет, а что?
- Да так, мне показалось, что кто-то был дома.
- Нет, не приезжал. - Сердце забилось куда-то, трепеща от ожидания. В голове промелькнуло, - Это конец. Попала. Надеяться больше не на что. - А где в сердце теплилась надежда: "Он сейчас вернется и принесет".
Ей устроили разгон по полной программе. Встреча с добротным кожаным ремнем и багровые полосы на теле. Вопрос, зачем ты дала ему ключ, еще долго звучал в голове, медленно, но верно, убивая что-то дорогое и любимое.
- Мой брат.
Неделю назад ей исполнилось двенадцать.

* * *

Отличное утро. Выходные и семейная вылазка на дачу, с прополкой грядок, купанием и ночевкой. Все заранее предвкушали то удовольствие, которое получат от нескольких дней поведенных вместе, тем более что в понедельник мама вновь собиралась в командировку. Москвич пыхтя катил по проселочной, подпрыгивая на выбоинах, скрипя кузовом и поднимая облако родной астраханской пыли. Приемник, надрываясь, распевал "Миллион алых роз", отрывая дачников от дел, чтобы те проводили взглядом дружное семейство. Отбивая размеренную дробь, мимо пролетел поезд, оглядывая с высоты вала дома, заборы, зелень садов и маленькие фигурки людей.
Каждый был занят своими делами и мыслями. Родители рассуждали насчет прививки деревьев, она мечтала о наливной черешне, а он представлял себя на мопеде, мчащемся в даль, а сейчас покоящемся на багажнике. Но сперва, распределение обязанностей: вскопать яблоню, полить рассаду, с брызгами и ловлей медведок.
Они носились по участку, перекладывая шланги наперегонки, обливая друг друга, босые, по колено в грязи. Досталось всем, родителей также окатили водой, втянув в сумасшедший кавардак игры под ярким солнцем и образовавшейся радугой.
- Мама, мама! Можно мы поедим купаться? - растрепанная, смеющаяся, она летела к ней напрямую через клубнику, и отказать было невозможно.
- Да, но ненадолго, скоро будем обедать. - Конца фразы, казалось, никто не слышал, взявшись за руки, они уже летели к калитке, такие разные и похожие одновременно. Семь и семнадцать, но словно одногодки, понимающие друг друга с полуслова.
Ветер бил в лицо, заставляя жмурится, сгоняя соленые капли в уголки глаз. Она крепко держалась за руль, иногда вздрагивая и замирая от страха на поворотах, прижимаясь спиной с его груди, а затем хохотала во все горло, когда он называл ее: "Трусишка". Вдруг:
- Васяка! Смотри, смотри тутник! Давай остановимся.
- Нет, мама будет ругаться.
- Ну, пожалуйста, - он не мог противостоять мольбе, написанной на чумазой мордочке, но все-таки еще раз сказал: "Нет". Она, как будто не слыша его, забыв про свой страх, отпустила руки и подпрыгивала на сидении. Он сдался.
С ней всегда было здорово, смешно. Болтушка - она беспрестанно пела, что-то рассказывала, задала несметное количество вопросов. И даже сейчас опасно карабкаясь на дерево, так что у него замирало сердце, подбивала его спеть "Крылатые качели".
К обеду они опоздали, но нагоняя смогли избежать, хотя он уже настроился, как старший, выслушивать упреки. И все благодаря ей. С черными губами и испачканными ладонями, она бросилась на шею отцу, и принялась рассказывать о том, как он чуть не свалился с дерева, а затем угощала родителей байками об огромной рыбине, увиденной на речке, и требовала немедленно пойти на рыбалку. Они были прощены.

* * *

Папа забрал ее из продленки, и они шли по вечерней улице, громко здороваясь с соседями и делясь впечатлениями о минувшем дне. Она хвасталась пятеркой по чтению, и требовала мороженого.
- Папа, а почему все дети идут в первый класс, а я в нулевом?
- Все дети начинают учиться в семь лет, а тебе еще только шесть, но ты тоже хочешь учиться в школе, поэтому учителя придумали нулевой класс, чтобы твое желание могло исполниться.
- Они специально для меня придумали?
- Не только, для всех детей, которым только шесть, но они хотят учиться.
- Привет, па. - К ним подошел Васек. - Мама в магазин посылала. - он отдал хлеб отцу, и нагнувшись к сестре, заговорчески шепнул на ухо. - Идем быстрее, что покажу. - а для отца добавил, - Мы вперед. - И взявшись за руки, они побежали вдоль дома, крича: "Мы первые".
Она еще не знала о том, что дома, спрятанный в котле для белья, ее ожидал пятнистый щенок, который получит имя Рекс, сгрызет ее азбуку и потеряется где-то на даче, когда ее любимый брат, приняв дозу, забудет закрыть калитку.

* * *

- Посадят или нет, какая разнится. Все равно вернется домой и все начнется сначала.
- Я думаю, что он и без нашей помощи справится с этой задачей, не сейчас, так через какое-то время. У него один путь. - вздохнул отец, обреченно качая головой. Он словно произнес вслух ее мысли. Только пути было два, один из которых необратим.
- Ему выбирать.
- Да, оказывается, он брал ее дважды, - продолжал отец. - Когда милиция приезжала, ко мне подходили люди и рассказывали, что, сперва, они пришли, втроем. Открыли гараж, выкатили колеса. Помнишь, мы в Аткарск ездили, и я менял два колеса. Так вот, сначала их забрали. Затем вернулись и стали машину выкатывать. В первый день ударили зад, по сравнению с капотом - поцарапали. Ну а во второй день.
- Я не понимаю, неужели ума совсем нет. Ему одного раза было мало. - Где-то за спиной отца, у холодильника, тихо всхлипнула мать, которой было тяжелее всех. Перед отъездом, она взяла на себя ответственность за его пребывание дома, а он вновь, подвел, натворил дел и скрылся. Отец, видимо также обратил на это внимание, и в какой-то мере сострадая ей, продолжил:
- Я сам виноват. Ключи от гаража спрятал, а от машины забыл. Они так и остались лежать на видном месте.
- Пап, невозможно всегда все прятать и обо всем помнить. - Она встала и обняла мать, та прижала ее к груди, то ли жалея, то ли ища жалости. Хотя все это чушь собачья.
Ей уже давно было все равно, что с ним происходит. Когда-то ей постоянно твердили о том, что у каждого члена семьи есть определенные обязанности. Когда-то.... но, она отдала ему все что могла, а остальное он взял сам, не спрашивая и не сожалея. Хотелось одного, чтобы ее оставили в покое, чтобы можно было жить, не боясь оставить открытой дверь.





  Содержание:

  Профиль автора

  Показать сообщения только автора темы (Maniaka)

  Подписаться на автора

  Открыть в онлайн-читалке

  Добавить тему в подборки

  Модераторы: Maniaka; yafor; Дата последней модерации: 15.09.2010

...

Аллена: 10.09.10 22:07

Привет, Maniaka !!
Я прочитала... , Спасибо, что поделилась.
Критиковать и судить не мой удел, могу только сообщить свои личные впечатления.
Тяжело, грустно и остается неприятный осадок, как от плохой новости о человеке, которого вроде знаешь, по рассказам знакомых... как-то так...
Думаю, это хорошо. Что что-то остается.
Написано местами легко...местами длинными красивыми фразами, но их, я например не сразу уразумела.( только не обижайся, я сама этим грешу ) И еще я чуток запуталась в линии повествования...
поняла так, первый и последний кусочек, это сейчас... а то что между - это было до...
В общем и целом, молодца!

...

Maniaka: 11.09.10 05:00

Привет, Аллена!!!
Спасибо что заглянула и высказалась. Очень рада!

Сорри, грешу длинными сложноподчиненными предложениями. Не знаю, что с этим делать.

Все правильно. Немного сумбурно вышло кажется.

Благодарю!

...

Maniaka: 15.09.10 16:01

 » Сестра

Сестра
о том же, только с другой стороны

Он стоял и смотрел, как плачет сестра. Где-то в глубине души что-то мучило его, вызывая легкие приступы боли, но разум продолжал лихорадочно работать, отодвигая на задний план муки совести. Глаза, огромные на бескровном и осунувшемся лице, словно коршуны следили за происходящим, фиксируя и отмечая. Сестра сползла по стене на пол и, обхватив руками колени, сжалась в комок. Губы что-то беспрестанно повторяли, но из невнятного лепета он смог разобрать только - "как ты мог". Отвечать на этот вопрос, обращенный скорее в никуда, нежели к нему, не стал, да и не хотел, боялся. Своей позой и внешним видом, она вернула его в далекую юность, когда вот также сидела и ждала его, собирающего клубнику, только не плача, а улыбаясь. И это его вина, его полностью. Он знал это, знал всегда, предвидел, когда делал все то, за что сейчас приходится расплачиваться.
Подошла мать. Ее глаза пронзили его раскаленным железом. Ее лицо - в одна сплошная мука. Оно беззвучно укоряло, и как в детстве хотелось прошептать: "Я не брал", - хотя сердце молило о прощении. Он сжал губы, понимая, что это бесполезно - просить прощения.
Сквозь лавину материнской боли, окружившей его со всех сторон, прорвался голос отца.
- Что ты предлагаешь делать нам, сидеть и смотреть, как ты норовишь угробить себя? Извини, но я больше не намерен принимать в этом участие. Тридцать лет терплю, хватит. Ты хамишь всем. Мне, матери, сестре. - отец продолжал говорить, но он больше не слушал. Он вспоминал.

***

Было холодно. Он сидел, забившись в угол, пытаясь спастись от пронизывающего ветра, который, поднимая снежную пыль, разбивался о стену. Дверь строительного общежития открывалась ежеминутно, то впуская, то выпуская студентов. Они бросали на него любопытные взгляды, но не задерживались, спеша пройти мимо. Он же не смотрел, не провожал их, а сидел, спрятав руки за пазуху, надеясь сохранить быстро убегающее тепло. Из окон магазина над ним лился свет. Рассеянными пятнами он ложился на дорогу, чуть освещая асфальт, покрытый подмороженными остатками снега, еще с утра талого и приобретшего грязно серый оттенок. А он все сидел и ждал.
Словно какое-то предчувствие заставило его поднять голову и всмотреться в темноту. Открылась дверь, и на ее фоне он увидел силуэт матери. Вскочил, и прежде чем деревянная преграда захлопнулась, успел сказать:
- Мама!?
Она замерла и обернулась.
- Васек? Что ты тут делаешь?
- Тебя жду, - стуча зубами, выговорил он.
Мать завела его внутрь. Из глубин общежития повеяло горячим воздухом, и он вновь зябко поежился. Консьержка окинула их взглядом, таким же ледяным как погода на улице, но ничего не сказала. Зашли в магазин. Здесь витал запах копченой колбасы, хлеба и еще чего-то непонятного, но видимо очень вкусного. В животе заурчало от голода. Он сглотнул слюну и, пригнув голову, поплелся за матерью.
Резкий свет ламп дневного освещения резал глаза, привыкшие к уличному мраку. Он жмурился и часто моргал, стараясь освоится. Откуда-то из подсобных помещений донесся веселый смех сестры, заставивший подумать о том, что она скажет по поводу его прихода. Он вздохнул, горько и глубоко.
Мать привела его в маленькую комнатушку, когда-то, еще в советские времена, служившею кухней при общественной столовой. Три огромных раковины, полностью занимающие одну из стен, светлыми пятнами мерцали в полумраке, а когда мать зажгла свет, подмигнули ему белой эмалью. На маленьком столе аккуратной стопкой стояли тарелки, стаканы, лежали вилки. Турецкий батон, нарезанный ровными ломтиками, был прикрыт чистой салфеткой. Он взял кусочек и с жадностью съел.
Хлопнула дверь. Магазин наполнился звуками, шарканьем домашних тапочек и приглушенными женскими голосами. Краем уха он разобрал, о чем они говорили. Это показалось ему смешным и до боли знакомым. Он точно также приходил в магазин и, стоя у прилавка, решал, что же ему купить на последние деньги. Затрещал кассовый аппарат, провожая покупательниц, которые словно драгоценную добычу прижимая к груди пачку вермишели и банку тушенки, уже спешат на кухню, предвкушая наступление долгожданного ужина.
Он хотел домой. Устал жить как животное, продавая четки, ночуя в подъездах или в душных квартирах, полных незнакомых лиц, несущих, будто в лихорадке, какой-то бред. Он устал быть никем, никому не нужным, забытым. Хотел вновь стать человеком, таким как все. Жить, работать, спать в нормальной кровати, смеяться оттого, что на душе светло и радостно, а не в безумной экстазе, диктуемом отравой, бегущей по венам.
- Светлана Николаевна. - донесся до них робкий голос продавщицы, и вслед за ним, полноватая фигура Любы показалась в дверной проеме. - Уже восемь, могу я снимать кассу?
Мать кивнула, пробормотав нечто вроде: "Да, конечно", - и тяжело опустилась на стул. Он чувствовал обжигающий взгляд на лице. Ему стало стыдно, страшно и захотелось спрятаться. Он даже пожалел, что пришел. В ее глазах, словно в зеркале, он видел свое отражение, и как в открытой книге читал, что похудел, осунулся и совсем не похож на того сына, которого она любила.
- Мама, помоги, - еле выговорил он....

* * *
Дом, журчание чайника на плите, монотонный гул "Маяка", умиротворенность в каждом уголке. В подъезде громкий топот башмаков по лестнице, и вот на улицу с разбега вылетают ребята лет двенадцати с рюкзаками за спиной, они спешат в школу. Жизнь! Жизнь сквозит в каждом их шаге, движении, улыбке, в глазах надежда и ожидание чего-то неизведанного и, что само собой разумеется, интересного, чарующего и неповторимого. Ему так не хватало этого ощущения, ощущения прекрасного. Его мирок сковали крепкие цепи, словно железные оковы на руках осужденного, они загнали его в рамки посредственности, мнимости и проходящей мимо жизни, которую ты провожаешь взглядом из окна, машешь рукой, словно навсегда прощаешься с другом детства.
- Ты принес? - Он, вздрогнув, открыл глаза. Белоснежная оконная решетка, заливающий комнату яркий свет, еще мгновение назад видимые им так ясно, сменились пылью и серостью. Полумрак комнаты, паутина в углу над дверью, едкий запах гидры и силуэт стоящего рядом закружили его в водовороте обреченности.
- Да, - он полез в карман, ощутил прикосновение холодного и гладкого полиэтилена. Маленькие пакетики перекочевали в руки другого, и он вздохнул с облегчением. Сегодняшний день прошел удачно.
- Хорошо, этого нам хватит до завтра, - другой усмехнулся, подкидывая на ладони всю их жизнь, сосредоточившуюся с этих прямоугольных кусочках яда, уже давно пропитавшего каждый кусочек кожи. - Есть хочешь?
Они поужинали. Запили яичницу чефиром. Ему хотелось одиночества, но ограниченное пространство однокомнатной квартиры, не позволяло уединиться. Он вышел на улицу. Закурил. Сигаретный дым повис в воздухе голубоватым облаком. Своей причудливой формой, напоминал какое-то сказочное животное. Он вглядывалась в эти меняющиеся очертания. Они постепенно расплывались, становились все прозрачней, пока не исчезли вовсе.
Еще один день миновал. Морозная свежесть утра, плавно и почти незаметно, превратилась в холод зимнего вечера, продуваемого со всех сторон порывистым ветром. Еще один день, такой же как многие, монотонно и однообразно, секунда за секундной иссяк и был записан в память. Его можно не заметить среди остальных. Уже несколько месяцев в его уме слились в один единственный день и час. Как братья близнецы, трудно различимые, они представлялись единым целым, бесконечно дублируя, повторяя друг друга. Они как табачный дым бесследно исчезали, и не оставляли за собой даже капли удовлетворения.
Описывая эти месяцы, можно уложится в несколько слов. Утро. Встал, оделся. Десять шагов через дорогу. Торговля. Доза. Вечерняя тоска. Все. Он устал. Чем дальше, тем тяжелее становилось на душе. Хотел ли он так жить - неизвестно, и то, что не мог этого изменить, довлело над ним. Значит, не хотел.
Знобило. Люди торопливыми шагами стремительно проходили рядом с ним по тротуару. Единственная мечта будоражила ум и сердце - домой, в тепло, мягкую кровать, любимые руки. А он стоял. Ветер трепал волосы, задувал под куртку. Огни светящихся окон дома напротив сливались в одно безликое пятно. Бесформенное и бескрайнее оно стояло перед глазами и, словно монотонный голос психолога, манило подойти поближе. Он не хотел, не думал, ноги сами несли его вперед. Ступени, лестница, деревянная дверь, голоса молодые, звонкие, полные жизни. И он, как мумия фараона в каменной гробнице, один в этом огромном мире, потерянный, плутающий в лабиринтах грез и желаний, неосуществимых, но кажущихся столь близкими, что протянутая рука без существенных усилий дотянется.

* * *

Деревянная дверь училища с громким скрипом захлопнулась за спиной. Солнце ударило в глаза. Он на секунду зажмурился, постоял, а затем, что-то насвистывая себе под нос, зашагал по аллее. Старые елки отбрасывали на тротуар конусообразные тени, птицы, греясь в весенних лучах, чирикали в ветвях, перескакивая с ветки на ветку. На душе было радостно и спокойно. Наконец-то весна. Скоро летние каникулы, если конечно его не отчислят за не посещаемость.
- Лучше не надо, - пробормотал он, на мгновенье, представив себе реакцию матери, - Она с меня три шкуры спустит. - Затем, где-то в глубине души махнув на все рукой, решил, что подумает об этом позже, и широкими шагами заспешил домой. Этюдник подпевал ему на каждом шагу. Раз два, раз два, звякали тюбики с красками, ударяясь о деревянную поверхность.
По пути ему встречались влюбленные парочки. Они нежно переглядывались, улыбались друг другу во весь рот, держались за руки. Он смотрел на них и посмеивался: "до чего глупо выглядят". Впереди стремились в небеса кремлевская колокольня и величественный Успенский собор, в храмовом пространстве которого уже давно прописались музейные экспонаты. Туда, в очередной раз поглазеть на выставку, заходили бабульки, тянущие за руку внуков, надо же приобщать несознательную молодежь к прекрасному.
Он подумал о своей сегодняшней работе. Натюрморт - кувшин, яблоко луковица, и рассмеялся. До чего смешное лицо у Николая Александровича, когда он прикусывает губу, и ходит вокруг мольберта, с сосредоточенным видом разглядывая ученический труд. Ему надоели эти скульптурные маски, вазы. Он хотел рисовать что-то настоящее. Вот здорово будет, когда они всей группой поедут на пленэр. Лучше живой природы нет ничего.
Обойдя вокруг Кремля и добравшись до Октябрьской площади, он выстоял длинную очередь на десятку. Наконец прорвался в автобус, и тот медленно, пыхтя на каждом повороте, покатил его домой. За грязным от вчерашнего дождя стеклом проплывали дома. На остановках толпились люди, провожая их завистливыми взглядами. Вот появилось круглое здание цирка, и шестилетний ребенок позади него громко заявил:
- Хочу клоуна. - Его мать видимо улыбнулась и сказала:
- В выходные вы с папой пойдете в цирк. - но малыш упрямо повторил.
- Нет, хочу сейчас клоуна.
Его соседка тихо засмеялась, а он закрыл глаза и, прислонив голову к стеклу, стал думать вчерашнем вечере.

- Мама, я ушел гулять, - прокричал он и захлопнул дверь. Соседки, расположившиеся на лавочках у подъезда, как куры на насесте, проводили его глазами, и как всегда, сказали друг другу - какой красивый мальчик. Он привык. Так было всегда. Сколько он себя помнил, окружающие беспрестанно твердили ему - красивый, красивый. И это уже успело порядком надоесть.
- Вот заладили, - буркнул он.
Он спешил в интернат, к своим новым друзьям. Они старше и немного странные. Ну и что. Зато с ними интересно.
Все пять человек были в сборе. Он пришел последним. Дрожь предвкушения чего-то неизведанного будоражила кровь.
- Пошли, - сказали они, и небольшая компания покинула территорию школы-интерната, прошла через дворы и исчезла в подвале дома номер восемнадцать. Здесь было прохладно. В воздухе стоял запах сырости. Где-то капли воды срывались с труб, и с громким эхом разбивались о пол. Ему стало страшно. Хотелось поскорее выбраться из давящей атмосферы подвальных помещений, но не решался. Уйти, стало быть, выставить себя трусом, а он не трус, и останется со всеми.
Серые стены, тусклый свет керосиновой лампы, деревянные ящики вдоль стены. Они часто собирались здесь, но ему еще только предстояло об этом узнать. А пока, он во все глаза смотрел за приготовлениями.
Игла пошла по кругу. Старший, затем Витек, Игорь, другие и, наконец, его очередь. Ему страшно, он до дрожи в коленях боится уколов. Убежать... Нет, он не трус. Руки трясутся.
- Давай помогу. - Игорь забрал шприц. Закатал рукав. Он зажмурился так, что перед глазами замелькали разноцветные круги. Укол, и ноги отказываются повиноваться. - Идем.
- Не могу встать, - голова тяжелая, кружится. Ощущения странные, необъяснимые.
- Тогда сиди, сам выберешься, когда отойдешь. - Сквозь туман в голове он слышит эхо удаляющихся шагов, но встать не может. Странно.....

- Конечная, - голос водителя заставил его открыть глаза. Он увидел, как из дверей автобуса вышел последний человек.
- Вот, зараза, прозевал свою остановку, - подумал он и, схватив этюдник, выскочил на улицу. На базарчике возле Первомайского универсама толпиться народ. Воздух пропитан запахом свежей рыбы. Он зашел в магазин, купил буханку хлеба и во весь опор помчался домой. Уже во дворе встретил бывшую одноклассницу. Пришлось задержаться. Юлька расспрашивала как жизнь, чем занимается, а он, переминаясь с ноги на ногу, торопился уйти. Договорились, встретится в семь часов и вместе погулять. Но вечером - интернат, странные друзья, подвал, и крик души:
- Мама!.....

***
- Вася, Вася. Хочу клубнику. - уже в течение пяти минут сестра стояла над душой, не давая поспать. - Васяка!
Он открыл глаза. Потянулся.
- Маняка, давай попозже.
- Нет, сейчас, - она упрямо сжала губы и замотала головой, всем видом показывая, что будет стоять на своем. Он улыбнулся, до чего она смешная. Встал. Она протянула ему большую эмалированную кружку и скрылась за дверью. Надев шорты, он вышел на крыльцо. Было раннее утро, но солнце уже вовсю припекало. Полумрак дачного домика еще хранил ночную прохладу, и ему захотелось нырнуть обратно в постель.
- Клубника, - раздалось откуда-то снизу. На последней ступеньке сидела сестренка и показывала ему на грядки. Ее глазки сияли и с надеждой смотрели на него. Он не мог ей противится. Держась за руки, они пошли по тропинке.
- Что, все-таки разбудила? - сказал отец. Он стоял под раскидистыми ветвями яблони, облокатясь на лопату, посреди наполовину вскопанной грядки. - Маняка, ну-ка поделись, как тебе удалось поднять такого соню? - отец улыбался.
- Он не соня, он мой брат, - звонко сказала она, и потянула его дальше, но подумав, остановилась и добавила, - Любимый брат. - Они с отцом расхохотались, а она недоуменно посмотрела на них, не понимая причину веселья. Откуда-то раздался голос матери:
- Дочка, иди посмотри, что я нашла. - Сестра отпустила его руку и скрылась в зарослях винограда, а он пошел собирать ягоды. Грядки недавно полили и ноги утопали в мокрой земле. Он поскользнулся и чуть не упал.
- А у тебя носки рваные, - сказала сестренка. Ее смешная мордочка выглядывала из-за виноградных лоз. Она показала ему язык и добавила: - Мама нашла мое ведерко. Красное.
Они сидели на крыльце. Между ними стояла тарелка и сахарница. Сестра с сосредоточенным видом брала ягоды, окунала их в сахар и отправляла в рот. Ее личико все было измазано клубничным соком, на платье красовалось пятно.
- Грязнулька, - дразнился он.
- Ты тоже, - она показана на его грядные ноги. - Смотри. Птичка. - Он проследил за ее взглядом и увидел воробья, который деловито прыгал среди кустов пионов, собирая букашек.
- Это воробей, - сказал он.
- А он ест черешню?
- Нет, черешню едят грачи, а воробей - жуков.
- Жуки не вкусные, - она состроила рожицу.
- Откуда ты знаешь, что они не вкусные.
- Знаю, - отправив в рот последнюю ягоду, она соскочила со ступеньки и, помахав ему рукой, побежала к отцу.
Он остался сидеть на крыльце. Солнечные лучи обжигали плечи. С каждой минутой становилось все жарче. Над головой, весело шелестя листвой, напевал свою песню орех. На соседнем участке, из проигрывателя на окне, лилась песня Сандры. Ему только шестнадцать, и вся жизнь впереди.

***
Тридцать пять лет. За спиной убегающий вдаль забор с колючей проволокой и три года заключения, впереди - дорога. Его мысли - это воспоминания, жизнь - кошмар, и лишь во сне, словно из небытия всплывают мгновения счастья. Звук закрывающихся ворот его последнего прибежища, все еще стоит в ушах. Он не может сделать и шага. Идти некуда. Последние три года своеобразный рубеж, есть возможность начать все с начала, перевернуть свое существование, и страх неизвестности дает о себе знать. Убежать, спрятаться - навязчивая идея, но от себя не скроешься. Нет такого места на земле. И потому, застыв, словно каменная глыба, он стоит на распутье, обдуваемых ветром дорог, и смотрит вдаль. И как в сказке: на право пойдешь, коня потеряешь, на лево - жизнь. Проблема выбора.......

...

Аллена: 15.09.10 20:13

Грустно, это да)
Так живо картины нарисованы...
Значит, он все-таки возьмется за ум? Очень хотелось бы.

...

Maniaka: 15.09.10 21:17

Леля, спасибо тебе огромное, что прочитала!!!
Выкладывая, думала что пессимистические настроения никого не заинтересуют.

Боюсь, что мы об этом никогда не узнаем. Выбор остался за ним...

Мне тоже!!!

...

fima: 09.12.10 21:19

Маняша! Прочитала Брат. Грустно, если не сказать трагично! а ведь это довольно реальная жизненная ситуация, страдают все кроме него самого. Страдают родители, мучается сестра, а он живет прекрасно и катается как сыр в масле, потому что он давно потерял себя и потребности в жизни у него гораздо ниже плинтуса. Я никогла не жалела таких людей, и не считаю их больными, я могу пожалеть дяденьку с порогом сердца или ребенка с раковой опухолью, нот не тех, кто сознательно доводит себя до того, поддаваясь своим нездоровым желаниям, пресытившихся и ищущих ложные наслаждения ... вот так вот...
... жалко, безумно жалко искалеченную психику ребенка и доведенным почти до сумасшествия родителей...

...

Maniaka: 09.12.10 21:26

Ксю! Ты права! Страдают все, но и он в том числе, только очень редко. Так сказать, в моменты озарения.
Жалеть его нет смысла, он все равно не оценит, только воспользуется, и повернет все .. для собственной выгоды.
Ему уже давно на всех наплевать. И на себя в том числе.

...

fima: 09.12.10 21:30

он просто уже не сумеет этого делать...
для него все правильно, все верно по жизни... мозг перестроился и не хочет чего-то большего...

...

Maniaka: 09.12.10 21:33

Мозг перестроился, и все что-то должны ему.. Все виноваты, что он стал таким, кроме него самого. Вот такой расклад.

...

fima: 09.12.10 21:38

позиция жертвы - она самая выгодная...

...

Maniaka: 10.12.10 09:28

Ну да! Максимально удобная, чтобы оправдать все свои поступки.

...

fima: 10.12.10 09:39

да, она удобная, потому можно давить этим, делать жалостливый вид и вызывать чувство вины... обвинять все окружение в своих горестях, и доказывать что он не виноват, что такое случилось, что всем повезло, а ему нет; что у всех все есть, а у него нет, и виноваты в этом родные, не давшие ему больше возможностей, не долюбившие, а самое главное, что результат его жизни для него получается вполне обоснован и аргументирован ...


Прочитала Сестра , а теперь смотрю, на свои предыдущие "умные" коменты и не знаю что сказать ... да ты сама все сказала, добавить нечего... за всей этой, так называемой реальностью, я совсем забыла что он Человек... что у него была и другая жизнь, хорошая и полная... куда все делось? как все вышло? никто не скажет, не объяснит и не успокоит, подсказав правильный ответ...я расстроилась, расплакалась, потому что впервые в жизни, заглянула на другую сторону и теперь уже не могу быть так категорична... мне его жалко ,как бы ни было.. теперь мне его жаль ... загублена жизнь ... по какой бы дороге они не пошел сейчас, выбор у него не велик, или снова в тюрьму или опять на иглу, а третья тропинка, тропинка в нормальную жизнь, она такая узкая и и почти незаметная, что я боюсь он не разглядит ее, пропустит в очередной раз, перешагнет ....

...

Maniaka: 10.12.10 10:31

Ксюнь!
Всегда есть две стороны. Выводы зависят от того с какой смотришь. А пропустит он свою тропинку или нет, зависит только от него. Здесь никто помочь не в силах!

...

Maniaka: 10.02.11 21:59

хм...
Меня тут на третий подобный рассказ накрыло.
Сижу пишу, вопрос надо ли...

...