"- То-то Марья Фёдоровна обрадуется! – заметил сидевший рядом с кучером пожилой камердинер в добротном дорожном сюртуке английского сукна и шляпе-цилиндре. – Плохо только, что мы, как снег на голову явимся… Сколько я вам говорил – депешу надо было послать.
- Не ворчи, Архип! – поморщился офицер. – Ты мне уже порядком надоел со своей депешей.… Как будто я не к родной тетке еду, а вообще черт знает куда!
Этот довод не показался Архипу достаточно убедительным, и он продолжал наставительным тоном:
- А с депешею все же деликатнее было б … Да и на всё готовое приехали б, а так … - он безнадежно махнул рукой, увидев, что барин, опять погрузившись в размышления, его не слушает".
"Утром Петрушевский проснулся от настойчивого стука в двери. Не успел он ничего ответить, как в комнату вошёл Архип, старый камердинер с умными живыми глазами, смотревшими вокруг с прищуром и едва заметной хитринкой. Сергей помнил, как ещё ребёнком любил, когда Архип брал его на руки, подбрасывал вверх и усаживал к себе на плечи. Но с того времени прошло много лет, и Архип сильно постарел, однако по-прежнему всюду сопровождал молодого барина, по-отечески опекая его и скрывая его проделки от строгой тётки. Иногда он ворчал, грозился всё ей рассказать, но уже через минуту обо всем, казалось, забывал.
Зачем-то одёрнув безупречно сидевший демикотоновый сюртук, старик с расстановкой произнёс:
- Сергей Владимирович, тётушка изволят к завтраку звать. Прикажете одеваться?
- Нет… Ступай, скажи, я сейчас буду, - садясь на кровати, ответил Петрушевский.
Архип шаркающей походкой, заложив руки за спину, направился к двери, но молодой хозяин остановил его:
- Тётка спрашивала обо мне что-нибудь?
- Конечно, спрашивали… - уклончиво признался старик и, видя нетерпеливый интерес Сергея, невозмутимо объяснил:
- Изволили интересоваться насчет вашего поведения в столице.
- Ну, а ты?… - натягивая рубашку, торопил Петрушевский.
- А что я? Сказал всё, как есть…
- То есть? – Сергей от неожиданности привстал с кровати и недоумённо посмотрел на камердинера.
- Про раны ваши сказал, про службу… Не извольте беспокоиться, Сергей Владимирович, лишнего не сболтнул, - успокоил Архип, и хитрая усмешка скользнула по его губам.
- Ну, молодец, старина… Только вот что: если тётка еще будет расспрашивать, ты сильно уж не распространяйся, отвечай покороче.
- Понятно, барин, уж известное дело…
С этими словами Архип ушёл".
"Заспанный Архип в накинутом на плечи потёртом сюртуке, открыв ему двери, недовольно проворчал:
- Эх, барин, барин, опять дома не ночевали!
- Уймись, брюзга! – Сергей шутливо раздражённо поморщился. – Ведь я трезв, просто был в гостях у хорошего человека.
- Знаем мы энтих хороших человеков, - не унимался камердинер, приглаживая взъерошенные волосы. – Кофею изволите?
- Изволю. В спальню подай.
Сергей остановился у окна и долго задумчиво смотрел в него. Первые солнечные лучи зарумянили край небосвода. Предрассветный туман начал постепенно исчезать, уступая место утреннему свету, и сквозь его отдельные клочья проступали очертания зданий, и проглядывала стальная гладь Невы.
- Вот кофей, как просили, - Архип вошёл в комнату, держа пред собою поднос с дымящейся чашкой кофе.
Рассеянная улыбка сошла с лица Петрушевского. Архип поставил чашку на маленький туалетный столик около широкой кровати и остановился, выжидательно глядя на Сергея.
- Чего тебе? – спросил тот.
- Жду, когда выпьете, чашку унести, - отвечал старик.
Петрушевский усмехнулся.
- Архип! Сколько могу отучать тебе от дурацких выходок? Ступай! Чашку я сам принесу.
Выпив кофе, он бросился на кровать и стал читать накопившуюся за неделю почту. Когда через некоторое время Архип вернулся в комнату, Сергей крепко спал, зажав в руке недочитанное письмо.
- Умаялся…- пробормотал камердинер, - вот этак цельную ночь прошатается невесть где, а потом кофей пьёт и засыпает на ходу.
Старик взял чашку с остатками кофе, поднёс её к носу, поморщился и проворчал:
- И как этакую мерзопакостную штуку пить можно, прости, Господи?!.. Иноземцы завсегда что-нибудь удумают… И запах мерзкий, не то что пить, нюхать противно…
Он вздохнул и поплёлся на кухню, намереваясь отчитать кухарку за разбитый дорогой графин с наливкой. Графин, конечно, было очень жалко, но тяжелее всего Архип перенёс утрату первоклассной вишнёвой наливки собственного изготовления. И чтобы хоть как-то развеять свою тоску, он уже три дня подряд ругал бедную кухарку, которая при виде своего надзирателя начинала испуганно таращить глаза и большими красными руками лихорадочно теребить подозрительно-неопределённого цвета фартук".