Между строк и лжи (ИЛР)

 » Между строк и лжи (ИЛР)

МЕЖДУ СТРОК И ЛЖИ
исторический любовный роман с нотками детектива



АННОТАЦИЯ:

Бостон, 1908 год. В городе, где туман скрывает преступления,
а шёпот в бальных залах громче пушечных залпов, Вивиан Харпер
— журналистка, бросающая вызов условностям, —
раскрывает коррупционные сети, рискуя карьерой и жизнью. 
Ей придется балансировать между Дэшем, ироничным репортёром,
чьи шутки скрывают стальные нервы, и загадочным аристократом, 
который манит опасностью и властью.

Примечание: Так как роман в процессе написания и может быть немного сыроват,
автором приветствуется любая конструктивная критика, замечания.
Возможно, имеются опечатки, и я буду благодарна, если мне на них укажут.

ВНИМАНИЕ!
Данное произведение является собственностью автора (владельца прав)
Без письменного согласия автора копирование и
выкладка на сторонних ресурсах
- как отдельных частей, так и произведения в целом -
ЗАПРЕЩЕНЫ

 » ГЛАВА 1

МЕЖДУ СТРОК И ЛЖИ

ГЛАВА 1

Бостон
октябрь 1908 года
склад «Кроули и сыновья»

Туман, словно дым от потухших паровозных топок, обволакивал Бостон, превращая переулки в лабиринт теней. Фонари на Бикмен-стрит едва пробивали пелену, их жёлтый свет, смешиваясь с запахом гниющих водорослей, ложился на мостовую, как позолота на старинной раме. Вивиан Харпер прижималась к холодной стене аптеки доктора Морриса и казалась частью этого пейзажа — её зелёное шерстяное платье сливалось с сумраком, а каштановые волосы, выбившиеся из строгого пучка, были влажны от вечерней сырости. Холод пробирался сквозь перчатки с дыркой на указательном пальце — след неравной борьбы с охотничьим псом.
За углом, под вывеской склада «Кроули и сыновья», двое мужчин стояли, как фигуры из театра теней. Один, в котелке и пальто с бархатным воротником, жестикулировал тростью с набалдашником в виде змеиной головы. Другой, в кожаной куртке докера, курил трубку, дым от которой смешивался с туманом, создавая призрачные кольца.
— Поставка завтра в третьем доке… Если газеты прознают… — голос в котелке звучал хрипло, будто пересыпан пеплом.
Вивиан прижала к груди блокнот, обтянутый кожей с потёртыми уголками. Перьевая ручка, подаренная тётушкой Агатой, замерла в воздухе.
— Мы не мальчишки, чтобы бояться чернильных крыс, — проворчал докер, швырнув окурок под ноги.
Ветер донёс запах гавани — солёный, с примесью гниющих водорослей. Вивиан шагнула ближе, и каблук её ботинка стукнул о булыжник. Звук гулко отозвался в переулке.
— Крысы? — котелок резко обернулся, и свет фонаря выхватил его лицо — бледное, с бородкой-эспаньолкой, как у Рузвельта на предвыборных плакатах.
— Харпер, вы охотитесь за сенсациями с грацией фокстерьера, — раздался за спиной голос, от которого по спине побежали мурашки.
Дэш Уиттакер, вынырнувший из темноты как джинн из лампы, напоминал героя дешёвых романов из витрины книжной лавки. Его светлые волосы, вечно взъерошенные, напоминали пшеничное поле после урагана, а в серых глазах плескался азарт, словно он только что поставил последний доллар на скачках.
Рубашка из грубого льна, закатанная до локтей, обнажала жилистые руки, контрастировала с жилетом в клетку, где чернильное пятно напоминало очертания Австралии. Расстёгнутый на три пуговицы, он свободно болтался на его широких плечах, словно брошенный вызов строгому дресс-коду «Бостон Глоуб».
Он сделал шаг вперёд, и луна высветила шрам над бровью — тонкую белую нить, словно поставленную редакторской рукой на полях его биографии. Его трость с набалдашником в виде совы — подарок некой мадам из Скоули-сквер — упёрлась в булыжник с лёгким звоном.
— Вы кое-что забыли в редакции, — Он протянул Вивиан её любимый карандаш с надкушенным кончиком, который она систематически грызла, размышляя над очередной сенсационной статьей. — Уверен, им можно не только писать, но и выколоть глаз любопытному репортёру.
В его ухмылке читалось всё: и восхищение её упрямством, и досада конкурента, и тень чего-то, что он никогда не назовёт вслух. Дэш Уиттакер был живым воплощением заголовка на первой полосе — броским, дерзким, и всегда на грани скандала.
— Черт возьми, Дэш! — Вивиан вжалась спиной в промозглую стену аптеки, сжимая блокнот так, будто он мог защитить её. — Вы решили сыграть в Шерлока Холмса?
В темноте щёлкнула зажигалка, и дрожащий огонёк на мгновение вырвал его лицо из мрака: насмешливо приподнятые брови, чуть прищуренные серые глаза, полуприкрытые губы, в уголке которых затаилась лениво-хищная улыбка.
— А что, разве не похож? — Он склонил голову набок, разглядывая её с тем самым ленивым вниманием, с каким игрок оценивает возможные ходы в ещё не начавшейся партии. — Зато вы, Харпер, в роли испуганной девицы — зрелище столь редкое, что я даже заинтригован.
— Ах, оставьте эти ваши шуточки, Уиттакер, — пробомотала Вивиан, сердито его оглядывая. — Что вы здесь делаете?
— Тоже самое я хотел спросить у вас: с каких пор порядочные журналистки предпочитают встречать рассвет не в тёплой редакции, а в холодных доках?
— В отличие от вас, я здесь по делу.
— По делу? — он фыркнул. — Ваше «дело» сейчас выбежит из той двери с револьвером. И, поверьте, ему совершенно безразлично, как вы собирались озаглавить свою новую статью.
Грохот сорвавшейся с петель двери разрезал тишину.
— Бежим, — Дэш резко схватил её за руку. Его шершавые, пахнущие типографской краской пальцы обожгли кожу, как раскалённый свинец линотипа.
Чугунная лестница, ведущая на крышу старого табачного магазина, скрипела под их ногами, будто протестуя против этой безумной затеи. Ржавые перила оставляли на ладонях Вивиан красноватые следы, а ветер, пахнущий солёной гаванью и дымом фабричных труб, рвал с её шляпки вуаль, запутывая её в спутанных каштановых волосах. Вокруг валялись ящики с выцветшими этикетками «Virginia Tobacco», их деревянные бока, потрескавшиеся от времени, источали горьковатый аромат махорки, смешанный с морской солью. Над головой скрипел флюгер в форме ангела с облупившейся позолотой — его крылья, изогнутые порывами ветра, словно указывали на небо, где кружились чайки, их пронзительные крики сливались с отдалённым стуком молотков из доков. Где-то внизу, у причала, мальчишки в залатанных штанах гоняли кожаный мяч, их крики — «Эй, передай сюда!» — сливались с гудками пароходов и звоном трамвайных колокольчиков.
— Вы с ума сошли! — вырвалось у Вивиан, когда её ботинок зацепился за рытвину в прогнившем полу. Она едва не упала, но его рука резко обхватила её талию, притянув так близко, что сквозь тонкую шерсть платья она почувствовала тепло его тела. Его дыхание, с примесью бренди и табака, коснулось её виска, а пальцы, сжимающие её бок, на мгновение замерли — будто он сам не ожидал этой внезапной близости.
— Безумие — единственное оправдание этой прогулки, — он усмехнулся, поправляя галстук, съехавший набок. Его голос звучал спокойно, но в глазах, серых как свинцовые тучи над гаванью, читалось напряжение. — Вы же хотели правды, Харпер? Правда редко прячется в гостиных.
Он отпустил её, и холодок ноябрьского воздуха снова пробрался под её одежду. Вивиан, стараясь скрыть дрожь в коленях, шагнула к краю крыши. Отсюда, сквозь дымку, виднелись мачты кораблей, будто иглы, протыкающие небо.
Дэш вытащил из кармана серебряную фляжку, протянул ей:
— Бренди? Для храбрости.
— Я предпочитаю храбрость без ваших провокаций, — она отстранилась, чувствуя, как дрожь в коленях сменяется жаром гнева.
— Какой утончённый идеализм, — он пригубил, не сводя с неё глаз. — Но идеалисты редко доживают до финала второго акта.
— А циники не дожидаются антракта, — парировала Вивиан, замечая, как его взгляд скользнул к её губам.
Он рассмеялся — низко, глухо, как гул паровоза в туннеле.
— Вы хоть знаете, за кем охотитесь? — внезапно спросил он, доставая из портфеля конверт с восковой печатью в виде лилии.
— За правдой, — она выхватила конверт, но он не отпускал.
— Правда — дама капризная. Любит приносить неприятности.
— А вы, мистер Уиттакер, любите опасные игры? — она дёрнула конверт, и печать лопнула с тихим хрустом.
— Обожаю, — он отпустил, улыбка медленно расползалась по лицу. — Особенно в вашем обществе.
Гудок парохода на Чарльз-ривер разрезал ночь. Вивиан сунула конверт за корсет, где уже лежали ключи от редакции и медальон с потёртым портретом матери.
— Встретимся в «Глоуб»? — спросил он, ухмыляясь.
— Только если вы не сунете нос в мою статью, — бросила она через плечо, уже спускаясь по лестнице.
Его смех преследовал её до угла, где фонарь освещал афишу театра — балерина в пачке, застывшая в прыжке.
«Лети, пока не упала», — подумала Вивиан, ускоряя шаг.

***

В доме на Маунт-Вернон-стрит рассвет прокрадывался в комнату, как незваный гость, окрашивая стены в перламутровые тона. Лучи солнца, пробиваясь сквозь тяжёлые шторы цвета выгоревшего бархата, золотили пылинки, кружащиеся над письменным столом. Воздух был насыщен терпким ароматом чернил «Паркер» и воска от догоревшей свечи, чей огарок застыл в бронзовом подсвечнике в форме лиры.
Вивиан Харпер, уткнувшись лицом в подушку из дамасского шелка, вздрогнула от крика чайки за окном — пронзительного, как нож сквозь марлевую завесу сна.
Спальня, заставленная реликвиями прошлого и настоящего, напоминала кабинет учёного-затворника: стопки газет громоздились на письменном столе, испещрённые заметками и чернильными кляксами. На дубовом секретере, инкрустированном перламутром, в беспорядке лежали блокноты, перья, вырезки из статей. Между страниц «Бостон Глоуб» виднелись вырезки из «Женского журнала» — тётушкина попытка привить племяннице изящные манеры. У стены, под портретом матери в платье с высоким воротником и рукавами-буфами стояла фарфоровая кукла в платьице цвета чайной розы — единственная уцелевшая игрушка из детства. Напоминание о доме, которого больше нет.
По телу пробежала дрожь — не от утреннего холода, а от горьких воспоминаний. Этой ночью ей снился один и тот же кошмар, который вновь и вновь повторялся на протяжении восемнадцати лет: отец, толкающий её в окно, крик матери, сливающийся с треском балок, объятый пламенем дом, чьи безжалостные языки уничтожали всё на своём пути — в том числе и обои с розами в её крошечной детской с пианино — те самые обои, которые тётушка Агата называла «вульгарными».
Вивиан вскочила с кровати, босые ступни погрузились в ковёр с узором из маков. Её взгляд скользнул по отражению в зеркале туалетного столика. Серо-зелёные глаза, унаследованные от матери, под гордыми тёмными бровями, сегодня казались цветом штормовой воды. Лоб пересекала тонкая морщинка — следствие вечного сосредоточенного выражения. Упрямый изгиб губ — отцовское наследие. И тот же волевой подбородок с ямочкой, который выдавал в ней характер.
Вивиан подошла к умывальнику, тщательно умылась, быстро провела расчёской по длинным, слегка вьющимся волосам и уже практически машинально заколола их на затылке шпилькой с жемчужиной — подарок тётушки, — но несколько прядей тут же выбились, создавая неряшливый вид. Девушка раздражённо пригладила их ладонью, но вскоре махнула рукой. Всё равно выбьются.
Быстрым, отточенным движением Вивиан застегнула ряд пуговиц на высоком вороте платья — глубокий изумрудный оттенок подчёркивал бледность её кожи, а тонкая вышивка на манжетах добавляла строгости. Её гардероб не отличался разнообразием – она предпочитала практичность и строгость, чем доводила до отчаяния свою тётушку.
— Вивиан! — голос тётушки Агаты, строгий, как удар по клавишам расстроенного пианино, раздался с первого этажа. — Опаздывать — дурной тон!
Вивиан вздрогнула, торопливо схватила с тумбочки блокнот, рассыпав несколько карандашей, и бросилась к двери. В этом доме нельзя было быть ни слишком медлительной, ни слишком шумной. Всё здесь — от тиканья тяжёлых винтажных часов и фарфоровых статуэток на каминной полке в гостиной до ровных складок на тяжёлых, цвета мха, портьерах — требовало порядка. Даже завтрак был расставлен на белоснежной скатерти так безупречно, словно его сервировали для натюрморта, а не для живых людей.
В столовой, где портрет дяди-адмирала в парадном мундире наблюдал за каждой ложкой, воздух был насыщен ароматами свежесваренного кофе и корицы. Тётушка Агата, облачённая в платье из шёлковой тафты цвета воронова крыла, сидела за массивным дубовым столом, выправив спину с таким достоинством, словно её поза являлась последней линией обороны перед хаосом мира. Её руки в кружевных митенках перебирали столовое серебро с гербом Харперов — два скрещённых пера на щите.
— Опять не выспалась? — спросила она, окидывая племянницу цепким взглядом, который, казалось, видел её мысли и грехи, и даже количество чашек кофе, выпитых за ночь. — Эти тёмные круги под глазами… Я всё же считаю, что женщинам не пристало так усердствовать в мужской профессии.
Вивиан, наливая кофе в любимую чашку с трещинкой — ту самую, с розочками, из которой пила еще в детстве, — фыркнула:
— Мистер Грэм ценит преданность делу, а не белизну кожи.
Тётушка вздохнула так тяжело, будто ей только что сообщили, что все бостонские мужчины разом утратили желание жениться. Она в сердцах отодвинула тарелку с поджаренным тостом:
— Журналистика… — произнесла она с той же интонацией, с какой другой дама её возраста сказала бы «гибель нравов». — Ни одна уважающая себя леди не станет марать руки в газетных чернилах. Ты была бы куда счастливее, если бы думала не о преступниках, а о хорошем муже.
Вивиан лишь пожала плечами, машинально отломив кусочек свежеиспечённого хлеба. Вопросы тётушки давно стали рутиной, но сегодня она чувствовала себя особенно уязвимой. Может, из-за того, что ночью ей снова снились родители.
— О, тётя, — Вивиан провела ножом по маслу, оставляя борозды, как на поле сражения, — боюсь, мужчины интересуются не тем, как я сплю, а тем, что я пишу.
Тётушка Агата поставила фарфоровую чашку на блюдце с таким звоном, будто это был приговор. Солнечный луч, пробивавшийся сквозь кружевные занавески, дрожал на её чёрном платье, словно боясь коснуться морщин вокруг строгих губ.
— Всё это так… но молодая леди должна интересоваться не преступниками, а хорошими партиями для замужества, — заметила тётушка, отставляя чашку с чаем.
Вивиан молчала, пальцы её непроизвольно сжали край скатерти с вышитыми розами — теми самыми, что когда-то украшали обои в её детской. За окном гудел трамвай, разнося по городу заголовки её статей, но здесь, в гостиной с портретами прабабушек в кринолинах, время застыло, как чай в забытой чашке.
Её путь в журналистику был похож на восхождение по лестнице с оборванными ступенями: годы в роли «девочки на побегушках» в душной редакции, где потолок был низок, а взгляды мужчин — полны похабства. Ночи, проведённые за переписыванием чужих заметок при тусклом свете керосиновой лампы, когда пальцы немели от чернил, а глаза слипались от усталости. И тот день — душный, как перед грозой, — когда редактор газеты, строгий, но справедливый мистер Грэм, бросил на её заваленный корреспонденцией стол записку с размашистым «Харпер, хочешь попробовать что-то стоящее? Найди мне историю», словно кидал кость голодной собаке.
Она нашла. Не историю — бомбу, всколыхнувшую весь Бостон. Первая полоса с её именем пахла свежей типографской краской и победой. Но здесь, в столовой с портретом дяди-адмирала, смотрящего на неё через века с немым укором, эта победа казалась пеплом.
— Ваша прабабушка Элеонора, — тётушка провела пальцем по краю блюдца, оставляя след на позолоте, — вышла замуж в шестнадцать. А вы в двадцать пять всё ещё играете в репортёра.
В воздухе повис запах лаванды из букета на камине — аромат, который Вивиан ненавидела. Он напоминал ей о похоронах.
— Возможно, тебе стоит задуматься о более спокойной жизни, — с нажимом произнесла Агата. — Например, выйти замуж.
— Как только преступность в этом городе исчезнет бесследно, обещаю пересмотреть своё отношение к балам и шляпкам, — улыбнулась Вивиан, наслаждаясь тем, как едва заметно дрогнули уголки губ её тётушки.
— Рано или поздно тебе придётся сделать выбор, дорогая, — ровно произнесла Агата, откладывая ложечку. — Или ты выйдешь замуж за приличного человека и будешь жить достойной жизнью… или закончишь в одиночестве, зарабатывая себе на хлеб статьями о пьяных политиках.
— Что ж, если выбора всего два, я возьму третий, — отозвалась Вивиан, откидываясь на спинку стула.
— Третий?
— Да. Стабильный доход, приличное имя в газете и независимость.
Тётушка покачала головой, словно та женщина, что впервые увидела светское платье с глубоким декольте.
За окном прогрохотала конка, нарушив паузу. Вивиан быстро доела свой тост с маслом, допила кофе и, встав из-за стола, аккуратно отодвинула стул.
— Благодарю за завтрак, тётя, — сказала она, чмокнув пожилую женщину в морщинистую щеку. — Было как всегда вкусно.
Агата кивнула, всё так же внимательно разглядывая её.
— Постарайся хотя бы сегодня не вляпаться в очередную авантюру, — наконец сказала она, аккуратно промакивая губы накрахмаленной салфеткой
— Я? Никогда, — лукаво улыбнулась Вивиан. — А сейчас меня извините — опаздываю на встречу с полицейским инспектором. Он обещал рассказать о кражах в порту.
— Инспектор? — тётушка побледнела, будто услышала слово «бордель». — Ты же не пойдёшь одна в тот... вертеп?
— В участок на Бикмен-стрит? — Вивиан надела шляпку с узкими полями и шёлковой лентой, смягчающей взгляд. — Не волнуйтесь. Мистер Уиттакер любезно обещал меня сопроводить.
Имя Дэша прозвучало, как пощечина. Тётушка Агата замерла, словно пытаясь решить — успокоиться от мысли, что Вивиан под каким-никаким но присмотром или ужаснуться тому, как много в жизни её племянницы этого жалкого репортерешки.
На пороге Вивиан обернулась, ловя собственное отражение в зеркале-псише: она поправила пояс платья из шерсти — тёмно-зелёного, как хвоя в декабре, убрала непокорную прядь с лица.
«Ну что, Вивиан, ты готова к очередной борьбе за место в мире, где журналистика всё ещё считается занятием не для женщин?» — подмигнула она себе.

На улице её встретил ветер, «заигрывающий» с подолом её выглядывавшего из-под пальто платья, и крики разносчика:
— Устрицы! Свежие, как слёзы невесты!
У булочной, где витрины запотели от тепла свежих булок, мальчишка в залатанных штанах тыкал пальцем в свежий выпуск «Бостон Глоуб» с её вчерашней статьёй:
— Читайте про аферу в мэрии! Не пропустите! Только в «Бостон Глоуб»!
Вивиан сунула ему монету и натянула перчатки, пряча улыбку в воротник. Её тень, удлинённая утренним солнцем, побежала к зданию редакции, где за мутными стёклами уже мелькала фигура Дэша Уиттакера — с растрёпанными волосами и блокнотом, торчащим из кармана, как вызов.

 » Героиня

 » ГЛАВА 2

ГЛАВА 2

Бостон
Редакция «Бостон Глоуб»

Утренний Бостон пробуждался лениво, но с той неумолимой силой, что движет старый паровоз, тяжело выпуская клубы пара. Грохот колес экипажей сотрясал мостовые, эхо их проносилось вдоль узких улочек, где разносчики с хриплыми голосами выкрикивали заголовки газет, словно зазывалы на ярмарке жизни. Воздух был насыщен запахами: теплый, румяный хлеб из пекарни на углу смешивался с горьким дымом фабричных труб, который поднимался к небу, будто несмелая молитва грешников, надеющихся на прощение.
Вивиан Харпер, прижимая к груди потрёпанный блокнот, неслась по кипящим жизнью улицам Бостона, словно ветер гнал осенний лист. Каштановые волосы, обычно собранные в небрежный узел, из которого то и дело выбивались непокорные пряди, сейчас растрепались от быстрого бега, обрамляя ее бледное, взволнованное лицо. Темные кожаные ботинки, видавшие виды и покрытые пылью бесчисленных городских дорог, почти не касались мостовой. Она проскальзывала мимо прохожих, как тень, ловко лавируя в этой человеческой реке, состоящей из спешащих на работу клерков, разодетых в пух и прах дам, гордо вышагивающих по своим делам, и мальчишек-газетчиков, чьи звонкие голоса разносили по округе последние сенсации. На углу Корнхилл, словно маленький петух, взобравшийся на забор, горланил один из них, выкрикивая новость, что будоражила воображение: 
— Скандал в городской администрации! Подробности – в вечернем выпуске «Глоуб»!
В редакции «Бостон Глоуб», как всегда по утрам, царил настоящий хаос, словно взбесившаяся стихия. Бумаги, словно стаи испуганных птиц, метались в руках репортеров. Тяжелые печатные станки, словно неуклюжие механические чудовища, грохотали, изрыгая свежие страницы новостей. В воздухе, густом и насыщенном, витал пьянящий запах типографской краски, смешанный с крепким ароматом кофе, который рекой лился в глотки уставших журналистов. За своими столами, заваленными бумагами и рукописями, уже вовсю кипела работа: репортеры старательно заполняли колонки свежими городскими новостями, словно ткачи, плетущие гобелен бостонской жизни.
Вивиан проскользнула между столами, уклонившись от небрежно брошенного свернутого номера газеты, который пролетел в опасной близости от ее головы. Она кивнула нескольким коллегам, чьи лица были сосредоточены и серьезны, и поспешила в конференц-зал, где ее ждала неминуемая встреча с главным редактором. 
В конференц-зале всегда царил особый, ни с чем не сравнимый полумрак, даже когда солнце щедро заливало улицы города. Тяжелые портьеры, казалось, впитывали свет, оставляя лишь слабые отблески на полированной поверхности стола и бронзовых пресс-папье. В этом полумраке лица сотрудников редакции казались еще более бледными и озабоченными, будто каждый из них нес на своих плечах груз неразрешимых проблем.
В центре комнаты, словно властитель, восседал Джонатан Грэм за своим огромным дубовым столом, отполированным до блеска поколениями журналистов. Высокий, широкоплечий, с мощной фигурой, он напоминал старого дуба, устоявшего перед множеством бурь. Его густые темные волосы, тронутые серебром седины, свидетельствовали о годах, проведенных в беспощадной борьбе за правду и сенсации. На его лице, обычно омраченном недовольством, словно тенью, читалась вечная усталость и скепсис, и казалось, что одним лишь своим взглядом он мог лишить человека всякой уверенности в себе, превратив его в жалкого просителя. И все же, под этой маской суровости, Вивиан знала, скрывалось уважение к ее смелости и упорству, даже если она раз за разом доводила его до белого каления своими дерзкими выходками и неугомонным стремлением докопаться до истины. 
В этот самый момент, когда Вивиан вошла в зал, он уже листал утренние выпуски газет, его тяжелые пальцы скользили по страницам, словно оценивая работу своих подчиненных. Его глаза, проницательные и острые, как у старого ястреба, выискивали ошибки и неточности. Он готовился раздавать поручения на день, словно генерал, планирующий наступление, и Вивиан знала, что ей придется выдержать его пристальный взгляд и ответить на его каверзные вопросы. Она чувствовала, как внутри нее нарастает волнение, смешанное с предвкушением предстоящей битвы за право рассказать свою историю.
— Итак, господа, — произнес редактор властным голосом, в котором звучала легкая усталость. — Какие новости принёс нам день?
Журналисты, словно стая взбудораженных птиц, начали выкрикивать темы, каждая из которых, казалось, несла в себе отголоски бушующей эпохи: политические интриги, словно змеи, обвивающие правительственные коридоры; забастовки, как грозные тучи, нависшие над городом; и новые постановления мэрии, подобные капризам деспотичного монарха.
— Кто осмелится взяться за дело о пожаре на заводе «Кросби»? — продолжал редактор, перебирая бумаги на своем столе, словно гадая на кофейной гуще. — Ходят слухи, что владелец, этот скользкий тип, скрывает истинные масштабы убытков, словно прячет краденное золото.
— Брайант справится с этим, — отозвалась Мэри Хеншоу, единственная женщина в криминальном отделе, чья хватка была не менее цепкой, чем у самого бульдога. Она умела обращаться с фактами так же искусно, как с упрямыми свидетелями, выуживая из них правду словно драгоценные камни из груды песка.
Редактор кивнул, словно ставя невидимую галочку в своем списке, и перевел взгляд на Вивиан, чья скромная фигура всегда выделялась на фоне более ярких коллег.
— Харпер, что у вас на сегодня? Или, может быть, возьмете колонку о новом благотворительном приюте? Что-нибудь легкое, чтобы разбавить мрачную картину наших дней.
Вивиан едва успела приоткрыть рот, чтобы ответить, как в воздухе разлился знакомый, приторно-сладкий голос Дженны Моррис, словно капля яда в бочке меда.
— А вот и наша восходящая звезда, — протянула Дженна, лениво покручивая в пальцах карандаш, словно скипетр. Высокая, с идеально уложенными рыжими волосами, которые, казалось, излучали собственное сияние, и взглядом, в котором читалась нескрываемая насмешка, она неизменно притягивала взоры окружающих, словно магнит. — О, только не говорите мне, что мисс Харпер снова затеяла что-то скандальное! Ее любовь к сенсациям известна всему отделу.
— Если тебе так не терпится узнать, Дженна, то да, — сухо ответила Вивиан, стараясь не выдать раздражения. — Я работаю над материалом о махинациях в одном из городских клубов. Есть основания полагать, что там не только отмывают грязные деньги, но и творится нечто гораздо более… пикантное.
— Пикантное? Или, скорее, незаконное? — уточнил Дэш Уиттакер с напускной невинностью, которая, впрочем, никого не могла обмануть. Его глаза, цвета грозового неба, сверкнули недобрым огоньком.
— Это мне и предстоит выяснить, — спокойно ответила Вивиан, стараясь сохранить невозмутимость, хотя внутри все кипело от негодования.
— Клубе? — изогнула бровь Дженна, словно не веря своим ушам. — Неужели тебе действительно позволили писать о чем-то настолько… важном? Или ты просто очаровала мистера Грэма своим невинным видом?
— Довольно, леди, — вмешался Грэм, устало потерев переносицу. Головная боль, казалось, стала его постоянным спутником. — Харпер, надеюсь, у вас есть веские доказательства, а не просто досужие сплетни?
— Вполне достаточно, чтобы копнуть глубже, — ответила она, глядя прямо в глаза редактору. В ее взгляде читалась решимость, словно она готова была сразиться с целым миром ради правды.
Редактор какое-то время изучающе смотрел на нее, словно пытаясь разгадать, что скрывается за этой внешней хрупкостью, затем кивнул с неохотой.
— Хорошо, Харпер, продолжайте работать. Но будьте осторожны. И не стесняйтесь просить о помощи, если она вам понадобится. Уиттакер, — повернулся он к репортеру, вальяжно развалившемуся на соседнем столе, — вам что-нибудь известно об этом деле?
Дэш, лениво облокотившийся на столешницу, усмехнулся, словно кот, играющий с мышкой.
— Я был бы рад помочь, но мисс Харпер, как всегда, предпочитает держать свои находки в секрете. Боится конкуренции, наверное.
— И правильно делает, — буркнул Грэм, отворачиваясь. — Но лучше бы вам, Харпер, не совать свой нос, куда не следует. Этот город полон опасностей, о которых вы даже не подозреваете.
Вивиан кивнула, понимая, что редактор, несмотря на свою суровость, проявляет о ней некую заботу.
— Да, я уже веду переговоры с нужными людьми, — соврала Вивиан, прекрасно зная, что ее путь сегодня лежит вовсе не в роскошный клуб, а в злачное место, где за шелковыми занавесками скрывались темные тайны и порочные страсти.
Дэш, стоявший неподалеку, наклонился ближе и вполголоса пробормотал, словно делясь сокровенным секретом:
— А вы, оказывается, умеете удивлять, Харпер. За этой скромной внешностью скрывается настоящая авантюристка.
— Всегда рада расширить ваши горизонты, Уиттакер, — парировала она, пряча улыбку. Он явно недооценивал ее, и это было ей только на руку.
Грэм тем временем что-то черкал в своем блокноте, словно вынося приговор.
— Договорились, Харпер. Жду статью к концу недели. Но, пожалуйста, без этой вашей дешевой сенсационности. Факты. Четкие, проверенные факты. Вы меня поняли?
Вивиан кивнула, сохраняя невозмутимый вид, но в ее голове уже роились способы, как придать истории больше драматизма, не нарушая строгие требования редактора. Она была готова рискнуть всем, чтобы донести правду до читателей, даже если ей придется пройти по краю пропасти.
— Уиттакер, — вновь обратился мистер Грэм к Дэшу, его голос, обычно властный и резкий, сегодня звучал с какой-то усталой снисходительностью. Дэш, как всегда, пытался заглянуть через плечо Вивиан, чтобы разобрать её загадочные пометки, написанные чертовски неразборчивым почерком. Вивиан, казалось, нарочно уклонялась, прикрывая блокнот рукой, словно оберегая сокровище.
— Что у вас на этот раз, Уиттакер? — повторил Грэм, нетерпеливо постукивая пальцами по столу.
Дэш, наконец оторвавшись от безуспешных попыток разгадать каракули Вивиан, выпрямился и, словно бравируя своей дерзостью, ответил:
— Коррупция в городском управлении, мистер Грэм. Все, как вы любите: чиновники, взятки, грязные сделки. – Он сделал короткую паузу, оценивая реакцию шефа, и добавил с нарочитым весельем, которое, впрочем, не скрывало его истинного азарта: — Только крови не хватает, но это я, пожалуй, могу исправить.
В конференц-зале пронесся тихий смешок, будто кто-то невольно выпустил пар из перегретого котла. Но мистер Грэм, одним суровым взглядом, быстро вернул всех к реальности.
— Хорошо, Уиттакер. Но без самодеятельности, — предостерег он, его глаза, серые и проницательные, казалось, видели Дэша насквозь. — Мне не нужны трупы в редакции. У вас есть три дня, — распорядился Грэм, отчеканивая каждое слово, словно удар молота. Затем он перевел взгляд на Дженну, стоявшую в стороне, скрестив руки на груди и излучая нескрываемую неприязнь.
— И да, мисс Моррис, займитесь последним показом мод. Это как раз по вашей части.
Лицо Дженны на мгновение дернулось, словно ее хлестнули по щеке. Презрение к подобным заданиям, которые она считала унизительными для своего таланта, было столь явным, что казалось, его можно было потрогать руками. Но она быстро взяла себя в руки, натянула на лицо подобие улыбки и одарила Вивиан очередной язвительной усмешкой. Это была их вечная, тихая война, разгоравшаяся по малейшему поводу.
— Конечно, мистер Грэм, — ответила Дженна, ее голос звучал холодно и отстраненно. — Хотя мне казалось, что я способна на большее. Разве я не доказала это своими репортажами из трущоб? Неужели мода важнее разоблачения социальной несправедливости?
Грэм устало вздохнул. Он знал, что Дженна – талантливая журналистка, но ее амбиции и непомерная гордость часто мешали ей работать в команде.
— Поживем – увидим, — бросил он, возвращаясь к остальным журналистам. Он не любил спорить, особенно когда время было дорого. — Кто займется пожаром на угольном складе? Нужно понять, что там произошло на самом деле, а не довольствоваться официальными версиями.
Редакция вновь погрузилась в привычный хаос. Пишущие машинки стучали, голоса перебивали друг друга, создавая какофонию звуков, которая, казалось, никогда не утихала. Вивиан, крепко сжимая блокнот, уже обдумывала, с чего начнет своё расследование. Она чувствовала, как внутри неё разгорается азарт. Она любила такие моменты – когда перед ней вставала сложная задача, когда нужно было копать, искать правду, невзирая на препятствия. Она знала: впереди ее ждет совсем не светский клуб, а место, где на кон ставится куда больше, чем просто репутация. Ставки были высоки, и она чувствовала, что на ее плечах лежит огромная ответственность.
Дженна, смерив Вивиан презрительным взглядом, направилась к своему столу.
«Коррупция, – подумала она с горечью, — всегда достается выскочкам, вроде этой занозы Харпер, а мне – показы мод. Сколько еще мне придется терпеть это унижение?» 
Она чувствовала, что ее талант пропадает впустую, что ее заставляют заниматься ерундой, в то время как другие делают настоящую работу. Она мечтала о том дне, когда сможет доказать всем, на что она способна, когда сможет вырваться из этого замкнутого круга показов мод и светских сплетен.
Дэш, тем временем, уже строил планы. Он предвкушал предстоящее расследование, как охотник – захватывающую погоню за дичью. Он любил играть с огнем, рисковать, чувствовать адреналин. Коррупция в городском управлении – это была серьезная игра, и он был готов играть по-крупному. Он знал, что это может быть опасно, что у многих чиновников есть свои тайны, которые они готовы защищать любой ценой. Но это его не пугало, а наоборот – разжигало его интерес. Он чувствовал, что на этот раз он сможет доказать всем, что он – лучший, что он способен раскрыть самые запутанные преступления и вывести на чистую воду самых влиятельных людей города.
Мистер Грэм, наблюдая за этой суетой, чувствовал усталость. Он любил свою работу, любил журналистику, но иногда ему казалось, что он просто пытается удержать этот хаос под контролем. Каждый из его сотрудников был личностью, каждый – со своими амбициями, слабостями и талантами. И он должен был уметь находить подход к каждому, мотивировать их, направлять их энергию в нужное русло. Это было нелегко, но он знал, что это его долг, его ответственность. Ведь именно он, мистер Грэм, был капитаном этого корабля, который плыл по бурным водам журналистики, сквозь ложь, интриги и опасности, в поисках правды. И он должен был сделать все возможное, чтобы этот корабль не затонул.

 » ГЛАВА 3

ГЛАВА 3

Бостон
Бордель «Роза и Лилия»

Бостон тонул в молочной дымке тумана, скользившего по улицам, как призрачный змей. Газовые фонари отбрасывали дрожащий свет на мокрую мостовую, по которой осторожно шла Вивиан Харпер, кутаясь в тёмный плащ. Она старалась держаться ближе к стенам, избегая редких прохожих и цепких взглядов тех, кто не спал в этот поздний час.
Грязные переулки дышали смесью запахов — прогорклого масла, рома, дешёвого табака и сырости, застрявшей в щелях мостовой. Гнилые доски тротуаров скрипели под ногами, словно шептали предостережения, но Вивиан шагала дальше — к зданию с красными занавесками, ярким пятном выделявшемуся среди грязных стен.
«Роза и Лилия» — название ласково перетекало с губ клиентов, но в этой обители греха обсуждали вовсе не только женские прелести. Здесь, за стаканом янтарного виски, решались судьбы городских сделок, разрабатывались схемы и заключались договорённости, о которых не напишут в газетах.
Вивиан сжала в кармане слишком ценный блокнот, в котором прятались имена и цифры, способные разрушить чью-то карьеру. Она натянула капюшон глубже. Если её заметят, последствия будут плачевными.
За массивной дверью, окованной медными гвоздями, ей ударил в нос густой запах дешёвых духов, табака и пряностей. Где-то в глубине здания смеялась женщина, звенели бокалы, кто-то небрежно перебирал клавиши расстроенного пианино.
Вивиан шагнула в коридор, невольно сморщившись от смеси жасминовых духов и коньячного дыма, пропитавшей тёмные обшарпанные стены. Половицы под её ногами издевательски скрипнули, но гул голосов заглушил предательский звук. Она двигалась медленно, стараясь не смотреть по сторонам. Её цель была впереди.
За тяжёлыми бархатными портьерами звучали приглушённые голоса. Один из них — низкий, напряжённый:
— Вы понимаете, если это всплывёт, последствия будут катастрофическими? — Голос дрожал, словно его обладатель находился на краю пропасти. — Я не могу позволить себе подобного риска!
Вивиан застыла. Сенатор Рэндольф. Его голос она узнала сразу. Человек, чей облик всегда был безупречен, а репутация — кристально чиста.
Но другой голос…
Низкий, ленивый, с оттенком холодной насмешки.
— Риск? — протянул он, растягивая слово, будто пробуя его на вкус. — О, сенатор, риск — это то, на чём строится этот город. Вопрос только в том, кто окажется умнее.
Вивиан задержала дыхание, прижимаясь к стене. Ей надо было слышать больше.
— Разумеется, — голос сенатора Рэндольфа дрогнул, но он быстро взял себя в руки. Он провёл пальцами по безупречно завязанному галстуку и добавил, сдерживая раздражение: — Но если слухи просочатся…
— Они не просочатся. — Второй мужчина говорил спокойно, даже лениво, но в этом спокойствии таилась угроза. Он чуть откинулся назад, и огонёк сигары на мгновение осветил его длинные пальцы. — Разве что кто-то проявит неосторожность.
Вивиан затаила дыхание. Кажется, её сердце стучало так громко, что мужчины могли бы услышать.
Она осторожно приподнялась на носки, пытаясь заглянуть сквозь узкую щель между портьерами. В полумраке дрожащих свечей вырисовывались силуэты нескольких мужчин, сидящих вокруг низкого стола. Ближе всех к ней находился один — высокий, безупречно одетый джентльмен. Даже в тусклом свете было видно, как ткань его костюма ложится безукоризненно, выдавая пошив, который могут позволить себе только избранные. В руке он небрежно держал сигару, и тонкие струйки дыма поднимались вверх, исчезая в полумраке.
Его лицо скрывала тень, но тёмные волосы и уверенная, почти лениво-хищная манера держаться говорили о человеке, привыкшем диктовать условия.
Сенатор, напротив, выглядел нервным. Он сжал платок в дрожащей руке, вытирая лоб, а другой рукой цепко держался за стакан с виски, словно янтарная жидкость могла дать ему уверенность.
И вдруг...
Джентльмен с сигарой повернул голову.
— А вот это уже интересно… — протянул он, медленно вставая с кресла.
Вивиан едва не вскрикнула.
Её сердце прыгнуло в горло, ладони похолодели. Неужели он её заметил?
Она осторожно попятилась, но в спешке задела локтем тяжёлый бронзовый подсвечник. Свеча покачнулась, пламя дрогнуло.
В комнате за портьерами повисла мёртвая тишина.
— Кто здесь?! — резкий голос вспорол воздух.
Вивиан развернулась и бросилась прочь, не дожидаясь, пока тяжёлые шаги ворвутся в коридор. Подол её платья цеплялся за ноги, каблуки гулко стучали по старому паркету, но она бежала, не оглядываясь.
Тёмные коридоры «Розы и Лилии» были похожи на лабиринт из шёпотов, теней и запретных сделок, но Вивиан знала одно: если её схватят — пощады не будет.
Но в последний момент перед ней распахнулась дверь.
На пороге, словно зловещее предзнаменование, стояла женщина средних лет в роскошном бордовом платье. Глубокие складки тяжёлого шёлка переливались в свете газовых ламп, а на груди тускло поблёскивала брошь в виде розы, инкрустированная рубинами.
Мадам Роусон, хозяйка заведения.
Её взгляд был колюч, как тонкие булавки, которыми она, вероятно, привыкла закалывать шляпки.
— Что ж, что ж… — протянула она, сложив пухлые пальцы в перчатках на груди. В её голосе скользнул оттенок насмешки, но глаза светились недобрым интересом. — Кажется, у нас посторонние.
Вивиан сжала зубы. Назад пути не было.
Но прежде чем мадам Роусон успела приблизиться, за её спиной раздались шаги — уверенные, неспешные, будто их обладатель ни на секунду не сомневался, что именно он контролирует ситуацию.
— Оставьте её, Мадлен, — голос был бархатистым, с лёгкой ленцой, но в этом бархате чувствовалась сталь.
Вивиан почувствовала, как чья-то крепкая рука легко, но властно легла ей на локоть.
Она обернулась — и встретилась взглядом с тем самым джентльменом.
Высокий. Безупречный. Опасный.
Его трость с набалдашником из обсидиана с тихим звоном упёрлась в пол, заставив вздрогнув итак порядком натянутые нервы девушки. Костюм, явно сшитый где-нибудь на Сэвил-Роу, облегал фигуру, словно вторая кожа.
— Моя спутница немного заблудилась, — произнёс он, улыбнувшись так, словно в его словах не было ни капли лжи. — Но я её уже нашёл.
На секунду повисла напряжённая тишина.
Мадам Роусон вскинула бровь, скользнув оценивающим взглядом по Вивиан, затем по её «спутнику», которого она, по-видимому, хорошо знала.
Тяжёлые складки бордового платья дрогнули, когда хозяйка борделя слегка наклонила голову и коротко кивнула.
— Как скажете, лорд… — она намеренно не закончила фразу, но мужчина только с ухмылкой склонил голову в ответ.
А через мгновение Вивиан уже шагала к выходу, деликатно, но твёрдо направляемая неизвестным спасителем.
Оказавшись на улице, Вивиан резко дёрнулась, пытаясь вырваться, но пальцы мужчины лишь чуть крепче сомкнулись на её локте — не больно, но достаточно твёрдо, чтобы показать: он не намерен отпускать её вот так просто.
— Спокойнее, мисс, не стоит терять достоинство. — Его голос был низким, с ленивой, почти небрежной насмешкой, но в этой бархатной мягкости чувствовалась сталь. — Убегать — дурной тон. Особенно для леди. — Он чуть наклонил голову, разглядывая её с неприкрытым интересом. — Так что же заставило столь изысканную даму ступить в логово порока? Скажете сами, или мне угадать?
Холодный ночной воздух прошелестел по коже, остужая разгорячённые щёки. Где-то вдалеке, на соседней улице, прозвенели колокольчики проезжающего экипажа, а у пристани, скрытой за домами, тоскливо гудел пароход.
Вивиан резко вскинула подбородок.
— Я не имею ни малейшего желания отвечать на ваши вопросы, сэр, — отчеканила она, резко вырывая руку.
Он не возражал — не последовало ни резкого движения, ни попытки остановить её, — только легкая, еле заметная усмешка, словно он смотрел не на женщину, а на неразумного ребёнка, который упрямо играет в несвою игру.
— Как скажете. — Он наклонил голову, будто соглашаясь с её правом на дерзость.
Затем изящным жестом, с той небрежной грацией, какая бывает лишь у людей, привыкших командовать, указал на экипаж. Дверца уже была распахнута, словно кучер знал заранее, что хозяин вернётся не один.
— Тогда, возможно, вам больше по душе беседа с теми джентльменами, что сейчас выбежали из борделя? — мягко поинтересовался он, чуть склонив голову набок.
Вивиан бросила быстрый взгляд назад. Действительно, у дверей «Розы и Лилии» уже собралась небольшая группа мужчин. В свете газовых фонарей тускло поблескивали золотые цепочки часов, некоторые из них тревожно осматривали улицу, а один даже достал из кармана платок и нервно вытирал шею.
У неё сжалось сердце. Если они её поймают, последствия будут куда хуже, чем просто неприятный разговор.
Она перевела взгляд на своего «спасителя». Ему явно нравилась эта игра.
Сжав губы, Вивиан резко шагнула к экипажу и вскочила внутрь, одаривая мужчину раздражённым взглядом. Он, разумеется, последовал за ней.
Дверца с глухим стуком захлопнулась, и лошади двинулись вперёд, выбивая по мостовой ровный ритм.
Запах лакированного дерева и кожи смешивался с лёгким ароматом табака — от его костюма едва уловимо пахло дорогими сигарами и сандалом. Вивиан сидела напротив, упрямо скрестив руки и отвернувшись к окну, стараясь не замечать пристального взгляда своего спутника.
Карета мерно покачивалась на колёсах, за окнами мелькали редкие газовые фонари, освещая её точеный профиль с всё ещё покрасневшими от волнения щёками.
Мужчина не торопился нарушать тишину. Он просто наблюдал.
Вивиан чувствовала его взгляд и злилась на себя за то, что зачем-то подметила оттенок его глаз, этот тёплый цвет выдержанного бурбона.
— Неужели вам совсем не любопытно, кто я? — наконец заговорил он.
Вивиан чуть заметно вздёрнула бровь, но продолжала смотреть в окно.
— Если вы ждёте, что я начну выпрашивать ваше имя, боюсь, разочарую вас, — бросила она, не глядя.
Мужчина чуть подался вперёд, и свет газового фонаря мягко скользнул по его лицу, на мгновение выхватив из полумрака ровную линию скулы и уголки губ, изогнутые в полуулыбке.
Но стоило пламени дрогнуть — и всё снова скрылось в тени, оставив лишь тонкую серебряную линию света на ткани его безупречно сшитого сюртука.
— А если я скажу, что мы ещё встретимся, мисс… — он выдержал почти незаметную паузу, явно ожидая, что она назовёт своё имя.
— О, уверена, что не встретимся, — сухо отозвалась Вивиан, скользнув по нему оценивающим взглядом. — Если только вы не имеете привычки спасать женщин из борделей каждую ночь.
Он чуть приподнял бровь, и уголки его губ дрогнули в усмешке.
— Спасать? — переспросил он, чуть наклоняя голову. — Уж не думаете ли вы, что я действовал исключительно из благородных побуждений?
Вивиан сжала губы.
Конечно, она не верила в случайности. Этот человек сидел за тем самым столом в дальнем зале. Он видел её там. И теперь она ощущала это знание в каждом его взгляде, в каждом слове, наполненном скрытым смыслом.
Карета покачивалась, словно пытаясь сбить её с толку. Вивиан сжала блокнот так, что корешок затрещал, но лицо оставалось непроницаемым — этому научили годы в редакции, где мужчины видели в ней мишень для насмешек. Николас Сент-Джон наблюдал за ней, полуприкрыв веки, как кот, решивший поиграть с мышью до заката. Его пальцы медленно гладили бархат сиденья, оставляя едва заметные вмятины на ткани.
— Если вы желаете получить благодарность, боюсь, мне нечем вас одарить, — её голос прозвучал ровно, но под перчаткой ногти впились в ладонь.
— О, я не настолько мелочен, — усмехнулся он, откинувшись на спинку сиденья. — Мне куда интереснее выяснить, чем занималась… — он сделал вид, что подбирает слова, но в его голосе чувствовалась игра, — одна любопытная журналистка в столь сомнительном заведении.
Вивиан не выдала удивления, хотя внутри всё сжалось.
Он знал: её профессию, причину визита в бордель — слишком много для человека, которого она встретила лишь полчаса назад.
Она выдержала его взгляд, хотя в груди сердце колотилось так, будто пыталось вырваться из корсета.
— Не думаю, что это вас касается, сэр.
Он рассмеялся — негромко, но с той ленивой уверенностью, от которой её пальцы непроизвольно сжались в кулак.
— Боюсь, это касается меня куда больше, чем вам хотелось бы, — заметил он и провёл рукой по лацкану сюртука, убирая несуществующую пылинку с той грацией, которая бывает лишь у людей, привыкших держать власть в своих руках.
Затем он чуть подался вперёд, отбрасывая тень на её колени.
— А теперь, может, начнём с основ? Как вас зовут?
Вивиан промолчала, глядя в окно. Снаружи сквозь стекло пробивался свет фонарей, отражаясь на гладкой поверхности, словно размазанные капли янтарного коньяка.
Сердце всё ещё билось слишком быстро, но она не собиралась облегчать ему задачу.
— Ну конечно, — протянул он, с явной усмешкой. — Вы ведь предпочли бы, чтобы я разузнал это сам. — Он чуть наклонил голову. — Что ж, мне по душе вызовы.
Он наклонился вперёд, благодаря чем Вивиан смогла разглядеть его получше: высокие скулы, резкие, но благородные черты лица, выдававшие породу, но не смиренность, безупречно выбритый подбородок. И глаза, цвета дорогого бурбона, которые смотрели на неё с ленивым презрением — как если бы он изучал интересную, но предсказуемую книгу, сюжет которой знал наперёд.
— Вы ведь журналистка, верно? — негромко произнёс он, словно не сомневался в этом ни на секунду. — И, судя по всему, влезли туда, куда вам не следовало.
Вивиан едва заметно напряглась, но взгляд её остался холодным.
— А это не вам решать, — отчеканила она.
Он склонил голову, будто изучая её заново, затем чуть усмехнулся, но не откинулся назад — напротив, наклонился ближе, и свет газового фонаря мягко заскользил по безупречным лацканам его сюртука.
— А вот здесь вы ошибаетесь.
Голос его был спокоен, почти ленив, но под этой ленцой чувствовалась скрытая власть.
— Видите ли, мисс… — он нарочито замялся, позволяя ей самой заполнить пробел.
Вивиан сжала губы, и он усмехнулся.
— Ну хорошо. Пусть пока просто «мисс». — Его глаза заискрились весельем, но голос остался ровным. — Так вот, если бы вас поймали, последствия могли быть… печальными.
— Благодарю за беспокойство, но я умею о себе позаботиться, — процедила Вивиан.
— О, я заметил. — Он небрежно откинулся на спинку сиденья, вытянув ноги вперёд. — Вы почти незаметно подкрались к двери и почти успели скрыться.
Он выделил это «почти» с едва уловимой насмешкой, и Вивиан почувствовала, как у неё начинают гореть щёки.
Она встретилась с ним взглядом, стараясь не выдать досаду, но по тому, как уголок его губ чуть дрогнул, было ясно — он читал её, как раскрытую книгу.
— Так что же теперь? — бросила она, скрестив руки на груди.
Мужчина слегка склонил голову, продолжая смотреть на неё с той же ленивой уверенностью, но теперь в этом взгляде читался интерес — как будто он пытался разгадать её и сложить части головоломки воедино.
— Теперь, мисс, — он откинулся назад, сцепив пальцы, и его тон стал почти небрежным. — Вы расскажете мне, что именно ищете, и, возможно, я придумаю, как помочь вам.
— Почему я должна вам верить? — Вивиан прищурилась.
— А вы и не должны.
Он произнёс это так непринуждённо, будто речь шла о погоде или выборе вина за ужином.
— Но согласитесь, иногда союзник лучше, чем враг.
В этот момент колёса кареты глухо заскрипели, и экипаж начал замедляться. Мужчина чуть подался вперёд, не сводя с неё глаз.
— Я не предлагаю вам сделки, мисс… — он снова выдержал паузу, явно оставляя ей возможность назвать своё имя, но Вивиан не дрогнула.
Она не отводила взгляда, молчаливая и упрямая, явно давая понять, что не собирается играть по его правилам.
Он улыбнулся, как человек, который точно знал, что эта партия ещё не закончена.
— …но я предлагаю вам возможность.
Дверца кареты распахнулась.
В лицо ударил поток холодного воздуха, принося с собой далёкие звуки ночного города — стук копыт по булыжнику, приглушённый смех из проулков, едва уловимый аромат свежего хлеба откуда-то издалека.
— Вы свободны, — кивнул он в сторону улицы. — На этот раз.
Вивиан поколебалась, но затем решительно выбралась наружу.
Когда карета тронулась, её пальцы сжались в кулак.
«Чёрт! Я ведь даже не узнала его имени… »

 » ГЛАВА 4

ГЛАВА 4

Бостон
Дом на Маунт-Вернон-стрит

Вивиан неслышно повернула ключ в замке, стараясь не разбудить тишину улицы, нарушаемую лишь размеренным тиканьем часов в соседнем доме. Холодный бостонский воздух, пропитавшийся запахом угля и сырой земли, ворвался в прихожую вместе с ней. Фонари, бросавшие дрожащий свет на мостовую, казались сегодня особенно назойливыми, выставляя напоказ растрепанные волосы и подол платья, испачканный грязью. Платье пахло табаком дешевых сигарет и приторными, почти удушающими духами – тяжелый, типичный для борделя, аромат, который она только что покинула. Пряди каштановых волос, обычно аккуратно собранные в незатейливый пучок, выбились, словно непокорные бунтарки, обрамляя усталое лицо, тронутое легким румянцем азарта.
Дом тётушки Агаты, похожий на старого джентльмена в бархатном камзоле, встретил Вивиан тяжёлым вздохом дубовой двери. В вестибюле, где пожелтевший портрет прадеда в мундире Союза следил за каждым её шагом, тишина была густой, вязкой, как патока, и от каждого её движения она, казалось, становилась ещё плотнее. Камин в гостиной, украшенный резными грифонами, уже не пылал — лишь тлеющие угольки бросали дрожащие блики на лица в овальных золочёных рамах, которые были развешаны вдоль стен. Гулкие удары викторианских часов — реликвии времён, когда Харперы ещё давали балы — пробили два раза. В воздухе стоял терпкий аромат лаванды, но даже он не мог перебить запаха табака и духов, въевшихся в одежду девушки.
Вивиан, крадучись, словно провинившаяся кошка, ступила на ковёр прихожей, стараясь не издать ни звука. Ночная сырость промочила её ботинки насквозь, и каждый шаг отдавался предательским шуршанием, грозящим разбудить бдительное око тётушки Агаты. Она надеялась проскользнуть незамеченной, раствориться в полумраке верхних этажей, но тень на тяжёлых, бархатных портьерах гостиной дрогнула, выдавая чьё-то присутствие.
— Как трогательно, Вивиан, что ты всё же вспомнила о существовании родного дома, — голос Агаты, резкий и сухой, как шелест осенних листьев, полоснул тишину. Он был пропитан презрением, тщательно скрытым под маской вежливого удивления – оружие, которое Агата оттачивала годами.
Вивиан замерла, словно загнанный зверь, почувствовав на себе острый взгляд тётушки. Агата восседала в вольтеровском кресле, подобно королеве на троне. Её высокая, прямая спина выдавала железную волю, а тонкие, аристократичные пальцы сжимали край шерстяного пледа цвета слоновой кости. На пледе вышитая витиеватая монограмма «Э.Х.» - безмолвное напоминание о покойном муже, Эдвине, чью память Агата чтила с фанатичным упорством.
Тусклый свет керосиновой лампы, стоявшей на столике рядом с чайным сервизом Meissen, выхватывал из темноты строгие черты её лица. Морщины вокруг тонких, поджатых губ казались трещинами на безупречной фарфоровой маске, выдавая годы подавленных эмоций и невысказанных обид. В комнате отчётливо ощущался слабый аромат лавандовых саше, искусно спрятанных в недрах комодов и секретера – единственная уступка Агаты чувственности, но тщательно выверенная и дозированная.
— Тётушка, почему вы ещё не спите? — Вивиан постаралась придать своему голосу нотки безразличия, небрежно снимая шляпку, но её руки дрожали, когда она поправила выбившуюся прядь.
Агата скользнула по ней долгим взглядом.
— Как можно спать, когда юная леди шляется по ночному Бостону, словно какая-нибудь… уличная актрисулька? — Агата отставила чашку с остывшим чаем. Звон тонкого фарфора прозвучал в тишине, словно выстрел пистолета, заставляя Вивиан вздрогнуть. — Где ты была, Вивиан? Отвечай!
Вопрос повис в воздухе, тяжёлый и невысказанный, смешавшись с запахом гари из камина, где едва тлели угли. Вивиан, расстёгивая плащ с подкладкой из кроличьего меха – подарок тётушки, преподнесённый с дежурной учтивостью, – почувствовала, как влажный холод проникает под кожу, сковывая её, словно ледяные оковы. Она бросила мимолетный взгляд на фарфоровый сервиз: тонкий узор золотых листьев безупречно повторялся на каждой чашке, графине и молочнике – элегантный и безупречный, как и сама Агата. Даже сейчас, в домашнем халате из плотного тёмно-синего бархата, с волосами, тщательно уложенными в сложную причёску, не допускающую ни единой выбившейся пряди, Агата казалась воплощением незыблемой, надменной власти.
Вивиан сжала в руке перчатки, словно ища в них опору, тщательно подбирая слова.
— В редакции, — ответила она, стараясь говорить как можно спокойнее, чувствуя, как в горле пересохло. Она прекрасно знала, что сейчас начнется. Ежевечерний допрос о ее «непристойном» образе жизни, о ее «бесстыдном» поведении и о том, как она «позорит имя Харпер».
— В редакции? В таком виде? — Голос Агаты зазвенел, словно натянутая струна. — Ты пахнешь… борделем.
Тётушка медленно встала и шагнула вперёд, её глаза, обычно холодные, теперь вспыхнули едва сдерживаемым гневом.
— Ты забываешь, что живёшь не в своём доме, Вивиан. Я дала тебе кров, я терплю твои выходки, но всему есть предел.
Вивиан почувствовала, как её пальцы сжались в кулак.
— Я всего лишь делаю свою работу.
— Работу? — Агата горько усмехнулась. — Порядочные женщины не работают в газетах, не расследуют преступления и уж тем более не возвращаются под утро в таком виде.
— Порядочные девушки не разоблачают коррупционеров, тётя, — парировала Вивиан, чувствуя, как в ней закипает раздражение. Она нервно теребила край воротника, чувствуя, как кружево царапает кожу.
— Коррупционеров? Ты играешь с огнем, Вивиан! Ты думаешь, что ты неуязвима, что ты можешь справиться со всем сама, но однажды ты обожжешься так, что уже не сможешь оправиться. Мы все живём в мире мужчин. Мужчин, которые позволят тебе быть дерзкой и независимой, пока это их забавляет. Но когда ты переступишь черту… кто встанет на твою защиту?
— Я знаю, что делаю, тётя, — пробормотала Вивиан, стараясь казаться уверенной, но ее голос предательски дрогнул.
— Нет, ты не знаешь! Ты слепа в своей гордости и упрямстве. Ты думаешь, что можешь изменить мир, но мир, в конце концов, изменит тебя!
Вивиан почувствовала, как ее плечи опускаются. Тётушка Агата всегда умела находить самые болезненные точки, проникая сквозь броню ее независимости и самоуверенности.
Девушка сделала шаг назад.
— Доброй ночи, тётя.
Она развернулась и направилась в вестибюль, стремясь прекратить этот разговор, пока он не зашёл слишком далеко. Её рука скользнула по резной перильной стойке из красного дерева – той самой, что отец привёз из Индии за год до трагического пожара, унёсшего его жизнь. Прикосновение к гладкой, отполированной поверхности дерева отозвалось в её сердце острой болью.
Голос Агаты, холодный и пронизывающий, словно ледяной ветер с Чарльз-ривер, настиг её на лестнице.
— Однажды ты поймёшь, Вивиан… — она сделала небольшую паузу, наполненную мерным тиканьем старинных часов с маятником в виде якоря, — …что даже самое жгучее любопытство не стоит того, чтобы рисковать своей репутацией.
Агата снова замолчала, словно взвешивая каждое слово, и когда заговорила вновь, в её интонации уже не было привычной строгости – лишь уставшая нота, хрупкий треск, напоминающий звук разбивающейся фарфоровой чашки, упавшей на дорогой персидский ковёр.
— Чтобы выжить в этом мире, Вивиан, одного женского упрямства недостаточно. Твой отец… — голос Агаты дрогнул, в нём послышалась неприкрытая боль.
Но Вивиан уже бежала прочь, вверх по лестнице, словно спасаясь от преследования, оставляя тётушку в сумрачном свете умирающего огня. Когда её тень растворилась в полумраке второго этажа, Агата устало откинулась на спинку кресла и, прикрыв глаза, едва слышно прошептала:
— Она вся в тебя… Такая же своевольная и безрассудная.
Словно говорила тому, кого давно уже не было в этом доме, тому, кто оставил после себя лишь горькие воспоминания.
Через мгновение огонь в камине окончательно потух, оставив лишь слабые отблески на тёмных панелях стен. Агата протянула руку и погасила лампу. Комната погрузилась в полную темноту, и лишь угли в камине, словно раскалённые глаза прошлого, продолжали смотреть на неё, напоминая о том, что было потеряно навсегда.

Наверху, в комнате, где когда-то царила девичья нежность, а теперь лишь угадывались следы былой красоты в обоях цвета увядших пионов, Вивиан устало прислонилась спиной к массивной дубовой двери. Глубокий вдох наполнил ее легкие смесью запахов, каждый из которых хранил свою историю: успокаивающая лаванда из мешочка, спрятанного в ящике стола, тёрпкое дерево старинной мебели, и вездесущая пыль старой бумаги, пропитавшая воздух библиотеки, расположенной этажом ниже. Блокнот в кожаной обложке, исписанный плотным почерком с заметками о «Розе и Лилии» с глухим стуком упал на поверхность мраморного туалетного столика, случайно задев изящный флакон духов «L’Heure Bleue». Хрупкое стекло покачнулось, и комната на мгновение наполнилась горьковато-сладким ароматом ириса и ванили, напоминавшим о беззаботных днях.
Зеркало в резной раме из черного дерева, чудом уцелевшее, но треснувшее в ту страшную ночь пожара, раздробило ее отражение на осколки: здесь – тёмные, болезненные синяки под глазами, свидетельство бессонных ночей и пережитого стресса, там – упрямо поджатые губы, выдававшие ее решимость и несгибаемый характер, а в самом уголке, среди переливов тусклого света, поблескивал материнский медальон, висевший на тонкой серебряной цепочке. Металл был холодным от прикосновения ночного ветра, проникавшего сквозь щели в старой раме окна.
Вивиан медленно подошла к большому, почти в пол, окну, с трудом отодвинув тяжелую задвижку. Скрип петель разрезал тишину комнаты, и створки распахнулись, впустив в комнату резкий вой ночного ветра. Он трепал её волосы, проникал под шерстяное платье, обдавая кожу неприятным холодом. Где-то вдали, за сложной мозаикой крыш домов с остроконечными фронтонами, маячили неровные огни доков. Мерцающие желтые пятна отражались в темной воде гавани. Крики чаек, мечущихся над портом
Вивиан сжала медальон, внутри которого прятался пожелтевший портрет её матери.
«Чтобы выжить, упрямства недостаточно», — эхом звучали слова тётушки.
Вивиан потянулась за блокнотом, её пальцы дрожали — но теперь не от страха, а от ярости. Она достала перо, обмакнула его в чернила и своим размашистым уверенным почерком написала:

«За окном, в чёрной воде залива, отражались огни «Розы и Лилии» — маяка для тех, кто плывёт против течения… »

Солнце, словно утомленный странник, с трудом пробивалось сквозь плотные, тяжелые шторы из дамасского бархата. Узор арабесок, вышитый золотой нитью, казался особенно мрачным в этот час. Золотые полосы света, упавшие на темный дубовый паркет, напоминали о ранах, нанесенных минувшей ночью. Пылинки, крохотные свидетельницы времени, кружились в воздухе, напоминая рой танцующих фей над фарфоровой статуэткой Амура, застывшего в вечном безмолвии на старинном комоде. Вивиан зажмурилась, пытаясь укрыться от назойливого света под кружевным, слегка пожелтевшим от времени одеялом, любовно сшитым руками её покойной матери. Голова гудела, как растревоженный улей, от недостатка сна, а в груди все ещё ощущалось тупое ноющее напряжение — болезненное эхо пережитых волнений минувшей ночи.
С неохотой она выбралась из постели, и, зябко поежившись, накинула на плечи халат из тончайшего китайского шелка, расшитый яркими, словно живыми, пионами – ую роскошь в её скромном гардеробе. Босиком, ступая по холодному паркету, она направилась к умывальнику, в тщетной надежде смыть с себя остатки дурных сновидений и сковывающее разум отчаяние. Холодная вода, словно пощечина сварливой сплетницы, прогнала остатки сна, но, увы, не избавила от тяжёлых, словно свинцовые гири, мыслей.
Едва Вивиан переступила порог спальни, как снизу донёсся отчётливый цокот каблучков – звук, от которого у неё всегда пробегали мурашки по коже. Тётушка Агата, облачённая в строгое чёрное шёлковое платье с высоким воротником, словно закованная в броню, восседала за массивным столом из красного дерева, где, словно на алтаре, красовался сервиз Wedgwood с тонким позолоченным цветочным орнаментом в соседстве с аккуратно сложенным утренним выпуском газеты «Бостон Глоуб».
— Ты вернулась непозволительно поздно, – произнесла Агата ледяным тоном, даже не удостоив племянницу взглядом. Её тонкие, аристократические пальцы, украшенные массивным кольцом с сапфиром, принадлежавшим покойному мужу, нервно перебирали белоснежную, накрахмаленную салфетку, выдавая скрытое волнение под маской невозмутимости. – Опять твои… репортёрские дела?
Столовая была залита мягким утренним светом, однако в атмосфере чувствовалась скованность. Запах свежего кофе и горячих круассанов смешивался с ароматом лавандового масла, которым тщательно, словно драгоценность, полировалась мебель. Запах, от которого у Вивиан начинала болеть голова, как от долгого пребывания в душной оранжерее.
— Мы ведь уже говорили об этом, – ровно ответила Вивиан, зная, что любые подробности лишь спровоцируют новую волну упреков и обвинений. В голосе ее слышались отголоски усталости и смирения.
— Говорили?! – Агата фыркнула, с силой поставив чашку обратно на блюдце. Звук получился чуть громче, чем требовалось, словно намеренно подчеркивая её раздражение. – Ты не ответила ни на один вопрос! Что скажут миссис Уинтроп или леди Маргарет? Ты ведёшь себя как…
— Как женщина, которая сама зарабатывает на хлеб? – резко перебила Вивиан, поставив свою чашку на стол с такой силой, что ручка её дрогнула, оставив предательскую каплю чая на белоснежной скатерти с вышитым фамильным гербом Харперов. На обрамлённом каштановыми локонами лице застыло выражение непримиримого бунта.
Тётушка втянула воздух, будто уколотая булавкой. Её глаза, цвета потускневшего серебра, сузились, выдавая гнев, тщательно скрываемый за маской светской учтивости.
— Ты всё ещё ставишь эти… низкопробные заметки выше достойного замужества, Вивиан? Джентльмены не женятся на девушках, чьи имена печатают рядом с уголовными хрониками! Ты позоришь имя семьи!
Вивиан поднялась, возвышаясь над тётей, словно воплощение бунтарского духа. Её тень упала на портрет прабабушки в помпезном кринолине, чей строгий взгляд из далекого прошлого, казалось, осуждал родственницу за чересчур независимый и непокорный нрав. Прабабушка, чья жизнь была предопределена с рождения, чьей главной целью было удачно выйти замуж и родить наследника, никогда бы не поняла Вивиан, её стремления к свободе и жажде знаний, её желания оставить свой след после себя — нечто большее, чем просто портрет на выцветших обоях.
— Для некоторых девушек «достойное замужество» — предел мечтаний. Я же не хочу прожить свою жизнь в тени чужого величия, дожидаясь, пока мне укажут, что делать и говорить.
Тишина, тяжелая и липкая, словно патока, повисла между ними. В воздухе по-прежнему витал тонкий аромат бергамота, но теперь он казался горьким, словно с примесью яда. Агата, казалось, утонула в созерцании плошки с янтарным вареньем, словно в его глубине могла найти ответ на вопрос, терзавший ее не первый год: как смириться с несбывшимися мечтами? Как убедить юность в мудрости компромисса? Как защитить от боли, которой сама когда-то не избежала? Конфликт, который вроде бы и не существовал в явной форме, тянулся между ними невидимой нитью, сплетенной из страха и сожалений.
— Делай, как знаешь, — отвернулась тётушка Агата, обречённо махнув рукой, ее голос едва слышно прозвучал в полумраке столовой. — Но помни, дорогая: репутация хрупка, как тончайший фарфор. Одна неосторожность — и она разлетится на тысячи осколков. Последствия одной-единственной ошибки могут преследовать тебя до конца жизни.
Когда дверь за девушкой захлопнулась, Агата тихо вздохнула, словно выпустила из груди скопившуюся там тяжесть, и отвернулась к окну, где в саду, под ласковым утренним солнцем, цвели магнолии. Эти деревья посадила Элизабет, мать Вивиан, много лет назад. Тогда они были всего лишь тонкими прутиками, а теперь раскинулись, словно белые облака, напоминая об ушедшей молодости и невозвратных временах.
Чай в ее тонкой фарфоровой чашке давно остыл. Легкий аромат бергамота, некогда бодрящий, теперь казался горьким. Но она так и не сделала ни одного глотка, погруженная в свои мысли, переполненные тревогой за будущее юной Вивиан и воспоминаниями о прошлом. В тишине комнаты слышалось лишь тихое тиканье старинных часов, отсчитывающих неумолимый бег времени.

Солнце, словно утомленный странник, с трудом пробивалось сквозь плотные, тяжелые шторы из дамасского бархата. Узор арабесок, вышитый золотой нитью, казался особенно мрачным в этот час. Золотые полосы света, упавшие на темный дубовый паркет, напоминали о ранах, нанесенных минувшей ночью. Пылинки, крохотные свидетельницы времени, кружились в воздухе, напоминая рой танцующих фей над фарфоровой статуэткой Амура, застывшего в вечном безмолвии на старинном комоде. Вивиан зажмурилась, пытаясь укрыться от назойливого света под кружевным, слегка пожелтевшим от времени одеялом, любовно сшитым руками её покойной матери. Голова гудела, как растревоженный улей, от недостатка сна, а в груди все ещё ощущалось тупое ноющее напряжение — болезненное эхо пережитых волнений минувшей ночи.
С неохотой она выбралась из постели, и, зябко поежившись, накинула на плечи халат из тончайшего китайского шелка, расшитый яркими, словно живыми, пионами – ую роскошь в её скромном гардеробе. Босиком, ступая по холодному паркету, она направилась к умывальнику, в тщетной надежде смыть с себя остатки дурных сновидений и сковывающее разум отчаяние. Холодная вода, словно пощечина сварливой сплетницы, прогнала остатки сна, но, увы, не избавила от тяжёлых, словно свинцовые гири, мыслей.
Едва Вивиан переступила порог спальни, как снизу донёсся отчётливый цокот каблучков – звук, от которого у неё всегда пробегали мурашки по коже. Тётушка Агата, облачённая в строгое чёрное шёлковое платье с высоким воротником, словно закованная в броню, восседала за массивным столом из красного дерева, где, словно на алтаре, красовался сервиз Wedgwood с тонким позолоченным цветочным орнаментом в соседстве с аккуратно сложенным утренним выпуском газеты «Бостон Глоуб».
— Ты вернулась непозволительно поздно, – произнесла Агата ледяным тоном, даже не удостоив племянницу взглядом. Её тонкие, аристократические пальцы, украшенные массивным кольцом с сапфиром, принадлежавшим покойному мужу, нервно перебирали белоснежную, накрахмаленную салфетку, выдавая скрытое волнение под маской невозмутимости. – Опять твои… репортёрские дела?
Столовая была залита мягким утренним светом, однако в атмосфере чувствовалась скованность. Запах свежего кофе и горячих круассанов смешивался с ароматом лавандового масла, которым тщательно, словно драгоценность, полировалась мебель. Запах, от которого у Вивиан начинала болеть голова, как от долгого пребывания в душной оранжерее.
— Мы ведь уже говорили об этом, – ровно ответила Вивиан, зная, что любые подробности лишь спровоцируют новую волну упреков и обвинений. В голосе ее слышались отголоски усталости и смирения.
— Говорили?! – Агата фыркнула, с силой поставив чашку обратно на блюдце. Звук получился чуть громче, чем требовалось, словно намеренно подчеркивая её раздражение. – Ты не ответила ни на один вопрос! Что скажут миссис Уинтроп или леди Маргарет? Ты ведёшь себя как…
— Как женщина, которая сама зарабатывает на хлеб? – резко перебила Вивиан, поставив свою чашку на стол с такой силой, что ручка её дрогнула, оставив предательскую каплю чая на белоснежной скатерти с вышитым фамильным гербом Харперов. На обрамлённом каштановыми локонами лице застыло выражение непримиримого бунта.
Тётушка втянула воздух, будто уколотая булавкой. Её глаза, цвета потускневшего серебра, сузились, выдавая гнев, тщательно скрываемый за маской светской учтивости.
— Ты всё ещё ставишь эти… низкопробные заметки выше достойного замужества, Вивиан? Джентльмены не женятся на девушках, чьи имена печатают рядом с уголовными хрониками! Ты позоришь имя семьи!
Вивиан поднялась, возвышаясь над тётей, словно воплощение бунтарского духа. Её тень упала на портрет прабабушки в помпезном кринолине, чей строгий взгляд из далекого прошлого, казалось, осуждал родственницу за чересчур независимый и непокорный нрав. Прабабушка, чья жизнь была предопределена с рождения, чьей главной целью было удачно выйти замуж и родить наследника, никогда бы не поняла Вивиан, её стремления к свободе и жажде знаний, её желания оставить свой след после себя — нечто большее, чем просто портрет на выцветших обоях.
— Для некоторых девушек «достойное замужество» — предел мечтаний. Я же не хочу прожить свою жизнь в тени чужого величия, дожидаясь, пока мне укажут, что делать и говорить.
Тишина, тяжелая и липкая, словно патока, повисла между ними. В воздухе по-прежнему витал тонкий аромат бергамота, но теперь он казался горьким, словно с примесью яда. Агата, казалось, утонула в созерцании плошки с янтарным вареньем, словно в его глубине могла найти ответ на вопрос, терзавший ее не первый год: как смириться с несбывшимися мечтами? Как убедить юность в мудрости компромисса? Как защитить от боли, которой сама когда-то не избежала? Конфликт, который вроде бы и не существовал в явной форме, тянулся между ними невидимой нитью, сплетенной из страха и сожалений.
— Делай, как знаешь, — отвернулась тётушка Агата, обречённо махнув рукой, ее голос едва слышно прозвучал в полумраке столовой. — Но помни, дорогая: репутация хрупка, как тончайший фарфор. Одна неосторожность — и она разлетится на тысячи осколков. Последствия одной-единственной ошибки могут преследовать тебя до конца жизни.
Когда дверь за девушкой захлопнулась, Агата тихо вздохнула, словно выпустила из груди скопившуюся там тяжесть, и отвернулась к окну, где в саду, под ласковым утренним солнцем, цвели магнолии. Эти деревья посадила Элеонора, мать Вивиан, много лет назад. Тогда они были всего лишь тонкими прутиками, а теперь раскинулись, словно белые облака, напоминая об ушедшей молодости и невозвратных временах.
Чай в ее тонкой фарфоровой чашке давно остыл. Легкий аромат бергамота, некогда бодрящий, теперь казался горьким. Но она так и не сделала ни одного глотка, погруженная в свои мысли, переполненные тревогой за будущее юной Вивиан и воспоминаниями о прошлом. В тишине комнаты слышалось лишь тихое тиканье старинных часов, отсчитывающих неумолимый бег времени.