Фредерика Эбрар "Муж есть муж"

В оригинале он спросил про "virginite", что дословно означает именно девственность. Она ведь бывает не только физическая. Можно, например, сказать, что впервые идя голосовать, человек утрачивает "политическую девственность", с первой затяжкой марихуаны теряется "наркотическая девственность". Жан говорит о девственности алкогольной.

Да, фактически он имеет в виду "впервые", но она ведь до этого сама сказала ему, что не пьет, и не пила никогда. И просто переспросив, Жан выглядел бы странно. А так все логично: галантный француз поддерживает беседу

Захватывающе!!! Интригующе! Жутко интересно, что же будет дальше (не сдержалась ведь, прочитала).
_________________

Да, смысл-то я поняла сразу , просто по-русски звучит необычно
Вообще, при прочтении романа мне вспомнились "Письма к незнакомке" Андрэ Моруа.
_________________

 » Глава 2 часть 2

Меня разбудила маленькая ручка, блуждавшая по моему лицу. Игнасио пытался открыть мне глаза. Мне показалось, что часы показывают 9:30, но более пристальный анализ обнаружил, что всего лишь без пятнадцати шесть, что было ближе к привычкам моего маленького друга.
-Здравствуй, Ика, - вежливо сказал он и поцеловал меня. Жан пододвинулся ко мне и Игнасио строго скомандовал:
-Нельзя будить папу.
На завтрак мы съели последние припасы. В 9 часов я поехала с Игнасио в супермаркет. Все в доме еще спало. Я оставила письмо для Жана на столе в кухне: “Если приедет Тетушка Кармен, мы в магазине. Пусть ждет. Я быстро”.
Быстро! Разве такие вещи делаются быстро? Во-первых, я дважды теряла Игнасио. Он хотел, чтобы я ему купила клеющихся зверюшек, он плакал, и люди начали на меня коситься. Я уступила, и его слезы высохли как по волшебству. Скоро моя тележка наполнилась, и я должна была толкать сразу две. Я думала, что выбрала очередь поменьше, встав за юной скандинавкой, у которой был только батон крестьянского хлеба, но вдруг подоспели пять викингов, ее братьев, с тележками, ломящимися от селедки и мороженных чипсов.
-Как доооолго, - ныл Игнасио.
Наконец я заплатила и направилась к выходу, ведя мою двойную ношу и чуствуя себя спасенной, как вдруг на меня набросился молодой человек, пахнущий анисом, с большими ногами и огромными усами. Он поднял одну мою руку в воздух, словно я была боксером и только что выиграла. Я действительно выиграла и с помощью всех громкоговорителей узнала, что являюсь “Водяной каруселью дня”. Я хотела освободиться: нет, спасибо, месье, я очень спешу, извините, меня ждут... короче, все, что говорят, когда ищут спасительный выход. Но молодой человек хорошо знал жизнь. Он взялся за Игнасио и сказал ему:
-Ты не дашь своей маме уйти! Она выиграла для тебя! Ты бесплатно сделаешь пять кругов на водяной карусели! Ты доволен, малыш?
Малыш был очень доволен и все очень хорошо понял. Меня сделали. Водяная карусель находилась в чем-то вроде разборного бассейна из красно-голубого пластика на асфальте стоянки. Итак, все еще таща свои две тележки, сжимая сумку, я была вытолкана сквозь завистливую толпу к бассейну, где Игнасио взобрался на борт лодки и начал крутиться, сначала с радостью, потом с тревогой и, наконец, с ревом, который легко перекрывал громкоговорители. Молодой человек обнял меня, демонстрируя обезображенным ненавистью неудачникам, оставшимся без приза.
-Громко скажем ей “браво”! Благодаря водяной карусели она выиграла йогурт, который осмелился отвернуться от фруктов и посмотреть в лицо овощам, сказал он, возлагая корону мне на голову.
-Эта совершенно счастливая дамочка поедет домой с фаршированным филе - с морковью, репой и луком-пореем! А прямо сейчас она попробует йогурт со шпинатом!
-Мадам де Сомбрей, пившая в обмен на жизнь своего отца, кровь, поднесенную санкюлотами (так называли революционно настроенных бедняков в Париже во времена Великой Французской революции) едва ли понадобилось большей смелости, чем мне, чтобы проглотить ужасную смесь. Мне удалось удрать от своего палача, и я поспешила к бассейну, чтобы спасти Игнасио, он уже умоляюще протягивал ко мне руки. Я чуть не упала в воду, но, к счастью, карусель неожиданно остановилась и после нескольких минут безумной славы мы оказались одни, забытые толпой.
Мы крепко-крепко обнялись, я отдала Игнасио свою корону, чтобы привести его в чувство и, наконец, смогла добраться до машины.
Все в доме было неподвижно, когда мы приехали, но из стеклянных дверей гостиной слышалась музыка.
Я тихонько подошла посмотреть, вернулись ли ящерицы. Они были здесь, на виноградных лозах фасада, неподвижные, горячие от солнца. Их горлышки дрожали в такт музыке. Каждое лето они приходят слушать фортепьяно, и Жан говорит, что играет для Ящератории.
Потом они замерли. Музыка прекратилась. Я посмотрела внутрь гостиной. Жан взял партитуру в руки. Он читал, а Фанни с уважением смотрела на него.
-Да, сказал он, это хорошо... Для дирижера, понимаешь, самое главное - это уметь слушать... а ты очень хорошо слушаешь...
-Тетушки Кармен не видно? - спросила я.
-А? А, здравствуй, дорогая! Нет, Тетушки Кармен не видно, - ответил он и снова вернулся к партитуре и Фанни.
Тетушки Кармен не видно... да это начинает наводить беспокойство... тетушки Кармен не видно...
-...вода, воздух, земля и огонь, и потом есть еще пятая стихия: музыка. Это наша стихия.
Фортепьяно зазвучало вновь и покрытые золоченой эмалью горлышки ящериц снова раздулись от удовольствия.
Тетушки Кармен не видно... Ах, как бы я хотела стать ящерицей на виноградной лозе...


На завтрак Фанни поела арбуз, огурцы, салат, зеленую фасоль и абрикосы. Но она пила вино со сладостями, глядя Жану в глаза, потому что это он поднес ей первый стакан.
-Как мне это нравится! - говорила она.
Он отвечал:
-Как много еще должна открыть эта девочка!
А я, смеялась, говоря:
-Возраст, возраст!
Я мыла посуду под музыку.
Потом я не знала, что делать... Игнасио заснул, музыканты снова отправились в Ящераторию... Когда много работы, никогда не знаешь с какого конца за нее взяться. Солнечный луч, не сумевший пробиться сквозь грязное стекло, продиктовал мое дальнейшее поведение. Я взяла ведро, мыльную воду, резиновые перчатки для защиты рук и носовой платок моего деда для защиты волос, я спустилась на первый этаж, чтобы атаковать окна лестничной клетки.
Пианино в гостиной смолкло.
Они поставили пластинку.
Симфония №4 соль мажор Малера. Красота.
Я открыла окно и смело бросилась в бой. И вдруг там, за виноградниками, на пологом холме, где до сих пор находят галло-римские черепки, под зелеными дубами с земляничником и можжевельником я увидела возвращающихся детей и их кузенов. Белая веселая флотилия, которая побросала велосипеды, цикломобили и мопеды в тмин и лаванду. Они должно быть во что-то играли и пытались друг друга поймать, ибо я видела, как они бегают друг за другом и, не слыша их, чувствовала, как они смеются. И - пусть они сами этого не знали и никогда не узнают - я знала, что их радость была радостью музыки, звучащей рядом со мной, они танцевали в ритме Малера, в ритме лета и юности. И даже наш старый параличный конь, наш старый Тибер выпорхнул вдруг из миртовой рощицы, и его встретили овациями, а Октав прыгал вокруг, опьяненный природой и свободой. И - самое прекрасное - я увидела Альбина, который потихоньку удалялся от группы с одной из своих кузин. Остальные их не видели, но я видела. Они сели не краю маленького рыжего карьера, где папа нашел фрагмент колонны. Их ноги висели над пустотой. Он медленно говорил ей. Она слушала. Патриция? Лорет? Я не различала, они так быстро меняются в этом возрасте... Потом Альбин замолчал и, все еще не глядя на нее, положил свою руку на руку малышки. Они больше не двигались и сидели, глядя прямо перед собой.
-Видишь, это и есть счастье.
Жан держал меня за талию. Он подошел ко мне сзади, а я его не заметила.
-Мне бы так хотелось слышать, что он ей говорил! Ты их видел? - спросила я Жана.
Он их видел. Но надо ли слышать, что было сказано? Это было так красиво - пара детей, словно смотрящих в жизнь.
Сквозь фартук я чувствовала, как пульсирует кровь в теле Жана. На стуле я оказалась вдруг выше его и первый раз в жизни смотрела на него сверху вниз.
-Спускайся! - сказал он.
-Где твоя ученица?
-У источника, с партитурой. Спускайся!
-Чтобы делать что?
-Спускайся, увидишь...
Я сняла толстые резиновые перчатки, уронила их в ведро, потом медленно, приникая спустилась в его обьятия.
-Наши девушки крестьянки этим летом хороши, - сказал он, глядя на мой лоб, повязанный клетчатым платком деда.
И добавил:
-Теперь, когда балдахин упал, мы ничем не рискуем. Пойдем!
Потом он одарил меня поцелуем, от которого задумалась бы и святая.
Звук клаксона разделил нас.
-Проклятье - сказал он.
-Нет - воскликнула я, - благословение: тетушка Кармен!
Но это была не тетушка Кармен, а наша дочь Вивиан.
С ними случилось ужасное! Да уж, удалась им эта первая самостоятельная поездка в отпуск! Квартира в Бастон-сюр-мэр оказалась совсем не такой, как обещали в агенстве, ее окна смотрели на сардинный завод, горячая вода никогда не была горячей и всегда была ржавой, пляж был усеян булыжниками, а малышка не переносила морской воздух. Ночью она плакала, днем она задыхалась от жары, она выплевывала соски, она была покрыта сыпью... а потом там не было пианино.
-А ей его не хватало?
Нет, конечно, не ей, а ее родителям. У меня дар задавать идиотские вопросы!
-Ты представляешь, папа, - пожаловалась Вивиан, - все это время без вокализа! Это искалечило меня на всю жизнь!
Вивиан посещает класс вокала в консерватории. Она была еще маленькой, когда Жан заметил, что у нее исключительные вокальные данные. Он был для нее неумолимым учителем. Она пересекла детство, не зная ничего кроме музыки. К счастью, она встретила Томаса и любовь. Томас играет на пианино. Он дает сольные концерты и занимается поисками древних музыкальных инструментов. Псалтериумов, кифар, тамбуринов, как в Библии. Это не та музыка, которую я особенно ценю, но я не отважилась бы об этом сказать, я недостаточно квалифицирована. Ведь наша семья живет в настоящем хроматическом гетто. Мальчишки оттуда убежали, добровольно повернувшись спиной к классической музыке. Они заставляют своего отца скрипеть зубами, угощая его воплями Dirty Corpses. Честно говоря, несмотря на уровень, на котором мальчишки нам их преподносят, я нахожу, что у этой группы есть достоинства. Но я предпочитаю слушать Вивиан. У нее итальянский тембр. Ее отец говорит, что если она будет работать, она будет великим сопрано lirico spinto. Я мечтаю об этом, потому что я люблю ее и потому что я не могу привыкнуть к тому, что я произвела на свет сопрано lirico spinto.
Она обвивает руками мою шею и трется щекой о мою щеку. Она пахнет корицей и туалетной водой Королева Венгерская, золотые слезки качаются в ее ушах, каштановые волосы скользят по цветастому платью... моя дочь красива. Она как праздник. Театральный персонаж.
-Милая - говорит она - как будет хорошо дать себя побаловать.
Понимаю! После всего, что с ними случилось!
Я беру на руки Вивет, маленькую кнопочку, благожелательно пускающую слюни мне на руку. Она действительно плоховато выглядит! Девять месяцев и очень спокойный характер, как у большинства современных младенцев, которые спят в корзинках, сдают экзамены и участвуют в конкурсах на спинах своих матерей и часто оказываются в коммиссариате на предмет установления личности еще до того, как у них прорежется первый зуб.
-Где Консепсьон? - спрашивает моя дочь.
-Консепсьон уехала с убийцей, - говорит Жан.
-Черт! А у меня как раз тонна белья для стирки...
-И она оставила нам Игнасио.
-О! Это хорошо, он обожает Вивет!
Кто может не обожать Вивет? Я взяла ее с собой, я ее переодела, припудрила, причесала, пока ее родители принимали ванну. Жан пошел искать свою сильфиду к источнику, а я думала, что готовить на ужин.
Это был очень веселый ужин. Нас было шестнадцать человек за столом. Малышки кузины остались. Все помогали накрывать на стол в большой столовой, резать хлеб, размешивать салат.
- Кто эта мышка? - подозрительно спросил Альбин, увидев Фанни, а Поль спросил меня на ухо: - Эта девушка останется надолго? – вопрос, на который я была неспособна ответить.
А Фанни отогревалась. Они с Вивиан иногда встречались в Консерваториии и тут же заговорили о Шуберте. Кузины тоже. Патриция даже записала Девятую симфонию и дала нам послушать кусочек. Качество было не идеальное, но это было очень мило с ее стороны. Их маленькая английская приятельница находила чудестным, что сам the Conductor (дирижер, англ) откупоривает бутылку вина прямо перед ней, как простой смертный. Фанни протягивала стакан и говорила: «еще!» Она даже поела жаркого из баранины с тарелки Жана. Она безудержно смеялась и я тихо сказала:
-Не спаивай ее, она не привыкла!
Но она больше нравилась мне такая.
За десертом Лорет - как она выросла с последних каникул! - Лорет встала у Жана за спиной и обвила его шею руками.
-Это мой кузен! - сказала она, целуя его под апплодисменты девочек и улюлюканье мальчиков.
-Ой! Мама, я забыл, - сказал Альбин. - Мы встретили Мадам Леблез, она плачет, потому что ты ее не зовешь!
Есть над чем смеяться!
Я не знаю, кто заговорил о фестивале в замке Кастри. Дети тут же закричали “Пойдем туда! Пойдем!”. А Жан был так счастлив, что сказал: “Я приглашаю всех!”, что было всего лишь манерой выражаться, потому что кто-нибудь должен был остаться присматривать за Вивет и Игнасио. И кем оказался этот кто-то? Угадайте. Им оказалась я.
Их отъезд наступил быстро! В воплях Игнасио, который говорил, что он уже большой! Который тоже хотел ехать! Я пыталась успокоить его, пока Вивиан рассказывала мне о часах кормления, пока все готовились, выстраивались в очередь перед туалетом, одевались, брали куртки на случай холода, кричали: доброй ночи! доброй ночи! исчезали...
Жан был в отчаяньи. Он не понял, что я не смогу поехать, но сейчас, когда он всех пригласил, он не мог пойти на попятный.
Хлопнули двери. Они уехали.
-Плохая! - орал Игнасио, и это было уж действительно слишком.
Я отпустила его, и он пошел на другой конец стола. Он бросал на меня сердитые взгляды над бранным полем нашего ужина. Огрызки яблок, скелеты виноградных кистей, косточки на пустых тарелках. По столу были разбросаны скомканные салфетки, на скатерть пролито вино, и кто-то, чтобы присыпать пятно, перевернул солонку.
-Плохая, - повторил Игнасио более спокойно. Этажом выше заплакала Вивет и, неожиданно, я тоже заплакала.
Слезы ослепляли меня, а когда мне удавалось их утереть, я замечала этот бардак на столе, эту Березину семейной трапезы, это Ватерлоо хозяйки дома...
-....не плакать, - сказал тоненький голосок.
Я высморкалась так громко, что он засмеялся. И, как я заразилась слезами Вивет, я заразилась смехом Игнасио.
Он помог мне убрать со стола. Он беспокоился за меня и наблюдал за мной краем глаза. Увы, из за этого он разбил две тарелки и салатницу, но разве можно обижаться на маленькое существо столь полное добрых намерений? А потом их не придется мыть. Затем он смотрел, как я готовлю бутылочку для Вивет, и мы снова слегка повздорили. Он мечтает покормить Вивет из бутылочки, но каждый раз, когда он пытается, он накачивает ее, как бурдюк, она становится красной, задыхается, из ее глаз брызжут слезы, и ее надо брать за ноги и хлопать по попке, чтобы вернуть ей способность дышать.
Потом она срыгнула, мы поапплодировали и, ниточка за иголочкой, от пеленки к пижамке, от люльки к постельке, все они были, наконец, уложены.
Когда я уходила от Игнасио, он позвал:
-Ика? Ты хочешь спать со мной? Ты совсем одна, ляг со мной!
Какая любовь!
Было около полуночи, и мне было ровно девяносто восемь лет по местному времени. Я заглянула в кухню - Боже мой, сколько посуды! - и заметила, что забыла покормить пса. Каждый раз, когда я садилась, каждый раз, когда вставала, он поскуливал.

Я уложила Игнасио как можно позже и положила стопку Тинтинов и Астериксов (детские коммиксы) рядом с его кроватью, порекомендовав ему когда он проснется, посмотреть картинки. Но я не очень верила в успех своей затели.
Я оказалась права: вместо без четверти шесть, он пришел без пяти.
Дом был нем, как могила. Рядом со мной, положив голову под подушку, спал мужчина. Я проверила, это был именно Жан. Я прижалась к нему, и он повернулся во сне, обхватив меня руками.
-Вставай! - произнес беспощадный голос Игнасио. Я послушалась и была вознаграждена вчерашней посудой.

Неожиданное продолжение, думаешь об одном, а получаешь другое, и все так быстро происходит.
Боже, книжка, которую хочется цитировать.



Спасибо

Катуша и Анастар!!!
_________________

Спасибо за продолжение

И что-то не нравится мне эта Фанни. Ох, наверняка впереди неприятности
_________________

Мне очень понравился автор и ее стиль. С нетерпением жду на вычитку следующей части (две уже отправила Кате), получила огромное эстетическое наслаждение от чтения.
___________________________________

 » Глава 3 часть 1

Глава 3

перевод- katusha, правка- Anastar

Мой ангел-хранитель несомненно был занят игрой в мяч на площади Паллады, когда я приняла безумное решение поехать за Мадам Леблез.
-Я тебя не понимаю, - заявил Жан. - У тебя есть домработница, а ты этим не пользуешься!
Я сомневалась. Потом он стал так настаивать, что я сказала:
-Я еду!
Наверно, от усталости у меня помутился рассудок.
Как я могла вообразить, что Мадам Леблез будет следовать моей программе? У мадам Леблез СВОЯ программа, и она придерживается ее, что бы ни случилось.
Представьте себе муравья в очках, одетого в черные бесформенные платья, сладковатый запах, постоянное отсутствие улыбки и исключительная способность будить чувство вины в невиновных.
Как только мы погрузили ее в машину, Игнасио начал ее с интересом рассматривать, особенно кустик длинных волосков у нее под левой ноздрей. Что до мадам Леблез, она глядела на него, как фея Карабос, и я ждала, что бедный малыш превратится в саранчу или в снегиря. Мадам Леблез не любит детей, не любит незаконнорожденных, не любит испанцев и не любит “гувернанток”, как она выражается.
-“Она” вас оставила? – цедит она, едва разжимая губы.
Я уже пожалела, что поехала за ней. Но когда мы приехали, и я заговорила с ней о матрацах, об уборке и о белье, стало еще хуже!
-Я начну с моего серебра, - сказала она, устроившись перед кухонным столом. - Принесите мне его, мадам Кампердон.
Да, несмотря на мое замужество, она продолжает звать меня девичьей фамилией. Но “настоящая мадам Кампердон” - это моя бабушка, “Мадам Кампердон, о! эта женщина!” - это моя мать, а “Мадам Кампердон”, произнесенное с грустью - это я. Мой муж это “Этот Ваш”, потому что его имя слишком сложно запомнить.
Я могла сколько угодно говорить ей, что мы никогда не пользуемся серебром, что у нас чрезвычайное положение, что обьявлен к действию план Орсек * (план всеобщей мобилизации), все было напрасно.
-Мадам Кампердон (читайте “настоящая мадам Кампердон”) всегда говорила мне начинать с моего серебра. Пойдите, принесите мне его из серванта, Мадам Кампердон (произнесенное с грустью), я предпочитаю, чтобы вы, а не я что-нибудь разбили.
Потом она добавила, что никогда не знаешь, что произойдет, что кто-то достойный может зайти в любой момент, и будет стыдно принимать его с черными ложками. Подобный позор не в традициях семьи Кампердон.
-Хотя, - вздохнула она, - я говорю о временах, когда за домом следили...
Это был приговор без права обжалования. Я дала ей серебро и взялась за метлу.
-А щипцы для сахара, мадам Кампердон?
Голос ее был суров.
-Проданы! - весело ответила я. - Мы оставили только одни, мадам Леблез.
Я не могла ей сказать, что отдала их Вивиан чтобы оплатить часть ее стажировки в Moцартеуме (консерватория в Зальцбурге, Австрия)
-Ах, если бы ваша бабушка это видела! Бедная Мадам Кампердон (настоящая)! Щипцы проданы! Вот ведь!
Она накинулась на ситечки, на конфетницы, на коробочки для зубочисток, на подставку для чайника и крышку от салатницы, от конфетницы, на блюда для рыбы и улиток, короче, на то, чем не пользуются НИКОГДА.
-У вас не найдется капельки кофе? - сказала она после паузы, с тем точным оттенком интонации, который дал мне понять, что я давно должна была предложить ей кофе.
Я предложила ей растворимый Нескафе, но она его отвергла, сказав, что от Нескафе у нее кисло во рту.
-Со мной это случается, - уточнила она, чтобы я лучше поняла.
И я принялась молоть, держа мельницу между ног, как в старые времена, и мягко сказала ей:
-Мадам Леблез, почему вы не приехали почистить медь и проветрить дом? Вы мне обещали...
От возмущения, она уронила кольцо для салфетки:
-Почему я не приехала?! А как я могла приехать?! Может быть на такси?! Кто меня мог отвезти, а?! может быть мой сын ?! Этот негодяй! Я все время удивляюсь, что он до сих пор не в тюрьме! Ему бы все кутить! Но поехать, показать мою ногу доктору у него никогда нет времени! А ведь она плоха! Ужасно! Я вам ее покажу! Когда я вижу свою дочь, которую я никогда не вижу (у Мадам Леблез всегда море бесподобных выражений и стилистических находок) и я осталась одна! Боже мой!
Она утерла глаза полировальной тряпочкой. Кофе мололся плохо.
-Пёшер, мой муж, я никогда не найду никого похожего! Такой мужчина! Такой серьезный! (ее муж пил по-черному, но надо сказать, у него были оправдания.) Подумать только, провести всю свою жизнь на железной дороге! В Эсэнэсэсэф*!(SNCF-Société Nationale de chemin de fer Français-Национальное общество железных дорог Франции )! всхлипывала она, и от надрыва этой плакальщицы служба на железной дороге превращалась в труд Магеллана и Колумба. Всю свою жизнь! А я здесь! Но я знаю, откуда все это идет! Давайте, я хорошо понимаю, что это значит! Я вижу руку за всем этим! Больше некому, кроме молодости и Испании! Девчонки, которая моет ножи вашей несчастной бабушки с Жэксом* (средство для мытья посуды)!
Кофе был готов.
-Он не очень-то крепкий, - сказала она.
Я глубоко вдохнула. В конце концов, у мадам Леблез было одно достоинство: она занимала Игнасио. С того момента, как она устроилась со своим серебром, он уселся перед ней и с открытым ртом завороженно следил за ней взглядом.
-У вас не найдется маленького печеньица, смочить в кофе?
Я открыла перед ней коробку, поняла, что это не ее любимый сорт и это доставило мне удовольствие.
Когда она поставила пустую чашку, Игнасио одарил ее ослепительной улыбкой, она ответила ему нервным тиком, который тоже мог сойти за улыбку.
Это меня тронуло. Я всегда рада присутствовать при чуде. Я подумала: ”Игнасио ее очарует. Это чудесно, они станут друзьями!”
Она снова принялась за свое серебро. Игнасио протянул ей чеканную рамку с фотографией Жана.
-Это мой папа, - гордо сказал он.
-Это не твой папа, Это твой Господин!, - зашипела она в ответ.
Я думала: ударить ее золоченым игольником (тяжелее) или коробкой для чая (практичнее), но мой ангел-хранитель, наверное, закончил партию в мяч, потому что кипятящееся белье с жутким шумом начало переливаться через край и я помчалась выключать газ.

-Я не сообщу вам ничего нового, сказав, что с прошлого года цены поднялись, - сказала Мадам Леблез, поставив последнюю салонку на стол.
Довольная, что она уходит, я готова была заплатить ей, как первой скрипке!
У меня не было мелочи.
-Это не старшно, мы еще увидимся - сказала она, на лету хватая банкноту. - Вы сами разложите серебро в серванте, я предпочитаю, чтобы вы, а не я что-нибудь разбили.
Она встала и окинула комнату цепким взглядом.
-Так вот как, в этом году Этот Ваш не стал вас сопровождать в отпуск?
-Напротив! - сказала я - он здесь!
-А! Очень хорошо, - сказала она обиженно. - Я просто не видела его...
А я его видела, со спины через приоткрытую дверь. Он торопливо проскользнул во входную дверь, очень стараясь, чтобы его не заметили. Я заметила, как осторожные рожицы подмигивали мне, якобы оказывая поддержку. Но никто не нашел в себе смелости прийти и подать мне руку помощи, пока я страдала под гнетом Мадам Леблез. Только Игнасио бился бок о бок со мной и храбро последовал за нами, когда я отвозила ее на машине.



Дом, сад, все казалось пустынным. Наверное, они скрылись в погребах, на чердаке, в шкафах, в подсобках, в водосточных трубах? Или в норах, лишь бы не рисковать оказаться на нашем пути.
Они были правы. Посреди платановой аллеи Мадам Лаблез зашевелила вставной челюстью.
-Если бы ваш дедушка видел, в каком состоянии вы оставляете виноградники! Все здесь мертво!
Злюка! Я прекрасно вижу, что наши виноградные лозы одичали и ползут по земле вперемешку с буйными травами. Нам удалось спасти только верх владения, это уже чудо. У нас нет денег. Даже на то, чтобы вырвать то, что уже погибло. Когда Тибер умрет, а он умрет, увы, скоро, мы не купим другой лошади. Возможно, мы именно поэтому так любим этого розового коня. Он пережил здесь все. Конечно, если бы мама захотела заняться владением, все, возможно, шло бы лучше. Но мама - сенатор. Она слишком занята спасением Франции, чтобы спасать нашу мебель. И даже могилу отца в конце большого виноградника. Время - беспощадное, бетонное, металлическое - борется с пейзажем и с воспоминаниями. Сколько еще сможет сопротивляться этот хрупкий островок? Круги Зоны Урбанизации подстерегают нас, окружают и движутся вперед невидимым, административным походом. И как поверить, что нас единственных пощадят? Сейчас надо прийти к самому подножию Тур Мань, чтобы увидеть ее в первозданной наготе. Ним времен Римлян залит цементом. С этим ничего не сделать. Скоро придется научиться смотреть глазами памяти.
-Из-за всего этого у меня суп еще не на огне!
-У меня тоже, Мадам Лаблез!
-Да, но вы молоды и вам больше нечего делать!
Нечего делать! Я кипела еще на обратном пути! Они удались, мои каникулы! Я всего лишь машина для приготовления чужого счастья! Счастья и супа! Надоело! Во-первых, сегодня вечером будет суп из пакета “Пистунет, суп домашний”, три круга свиной колбасы, таз макарон, а если они будут недовольны... Нет, а! Ведь правда! Каждый раз, когда идет дождь, всем кажется, что это я виновата! И эта злая женщина хочет мне сказать, что я позволяю умирать земле моих предков...
-Ика?
Игнасио наклонился к моему плечу, мы пересекаем виноградники.
-Ика, это неправда?
-Что неправда?
У меня было плохое настроение.
-Неправда то, что сказала тетя. Это все не умерло?
Он развел руки, даря мне пейзаж и даря утешение. Я переключила скорость, что позволило мне проглотить поднимающиеся слезы.
-Нет, мой милый, ты прав.
Какой ужин я им приготовлю!

Мне казалось, что я окунулась в приготовления к свадьбе Рикет-пастушки!
На террасе поставили столы на козлах. Вокруг них суетилось десять-двадцать человек. Большая белая скатерть хлопала на ветру, как парус, из дома выплыла кипа стульев, несомая невидимым существом...
-О! Ика! - закричал в восторге Игнасио. - Ты видела, Ика? Ика приехала!
Ика и впрямь приехала! Ика, это Моника, моя кузина, мой двойник, моя сестра.

Спасибо Катуша и Анастар!


Прекрасное начало воскресного дня.



Мадам Леблез своей манерой выражаться напоминает одесские анекдоты


__________________________________
_________________

Спасибо!
_________________

 » Глава 3 часть 2

Когда я говорю - мой двойник, я хочу сказать, что наши сердца как два зерна с одного колоса. Потому что физически мы совсем не похожи. Моника - большая дочь кельтов, блондинка с серыми глазами, а я - маленькая сарацинка с темными. А ведь наши бабушки были сестрами. Фантазии генов на земле, где нашествия, царства и расы словно хотели обогатить нас множеством кровей. Достаточно спросить почву, чтобы понять. Мы, хрупкие жильцы тысячелистника цивилизаций, присутствуем иногда при странном возвращении прошлого. Древние боги смешивают свой прах с прахом христианских гробниц и все что растет, цветет и дышит под сенью Лангедокского креста* (символ южных земель Франции после лангедокских крестовых походов) - это милость, которой одарил нас Великий Пан.
Моника приехала и командовала своими и моими детьми, друзьями своих детей и даже Жаном (который и был невидимым существом, несущим стулья), и даже Фанни, прижимавшей края скатерти, опасаясь поднимавшегося ветра –
легкого, но таящего угрозу.
Приехала Моника, она увидела меня с террасы на краю сада, раскрыла руки и закричала:
-Входи! Иди сюда! Ты дома, моя дорогая!
Я побежала и сжала в обьятиях мою кузину, какой она была в пяднадцать лет, девушку у которой семеро детей, но все та же тонкая талия, та же светлая голова на моем плече и запах настоящих лаванды и вербены - ее собственный запах.
-Жан мне позвонил и рассказал, что мамаша Леблез весь день сосала из тебя кровь, -сказала она с чудным выговором “ Набережной Фонтэн” (набережная в Ниме, богатый квартал), как говорят в Ниме. - И я сказала себе “приглашусь-ка я на ужин и принесу все с собой”.
Потом она извинилась - этот ангел-спаситель - и сказала:
-Я могла позвать вас к себе, но мне хотелось еще раз увидеть Фонкод.
Тысячи воспоминаний вернулись ко мне: о прятках, о смехе, в потеках сока спелых виноградин, о яслях на Рождество - с тринадцатью десертами, багрянцем виноградных побегов, орошенных молодым вином в “ детской столовой”... какие мы были...
...Но главное, я снова увидела маленькую кровать, которую она подтащила к моей вечером того невозможного, неприемлемого дня... дня, когда умер папа. Мы были ошеломлены, мы не плакали. Ты пришла, потому что ты все угадала сердцем. Ты пришла, потому что я правда не могла остаться одна с мамой - молодой женщиной, которая только что потеряла мужа. Мне понадобились годы, чтобы понять мамино одиночество. И не знаю, хорошо ли я его поняла. Можно ли понять то, что не пережил ? Я знала так мало, у меня было так мало воспоминаний. Нам было пятнадцать лет. Ты молча помогала мне той ночью ничего не забыть, ничего не потерять из этого хрупкого сокровища. И это я засыпала. И просыпалась от твоего взгляда... Милая Моника!
Она сказала:
-У меня было много тушеной говядины и я ее привезла...
Тушеная говядина, которую делала не я! Ух-ты, это еще лучше! Я чувствую, что ко мне возвращается хорошее настроение. Душно, жарко, Жан целует меня в губы на глазах у всех и я нахожу, что это ОЧЕНЬ ХОРОШО! Дети апплодируют. Дети забавные. Они, как и во все предыдущие годы, ограбили чердак. Кажется, что их нарисовал Базиль (Жан Фредерик Базиль, (1841-1870) Французский импрессионист). Жилеты, канотье, гетры, бретельки, шлемы, фартучки с вышитыми нагрудниками, корсеты с английской вышивкой делают из этого собрания картину импрессиониста. Игнасио кипит от зависти.
-Я тоже хочу быть одетым в чердак! - умоляет он, и Патриция до плеч накрывает его голову фетровой шляпой с широкой шелковой лентой.
Пойдет ли дождь? Мы смотрим на небо... кажется, там был раскат грома... далеко, у Севенн?.. Неважно, нам хорошо. Мы пьем великолепное вино со сластями. Пьеро принес их, приняв последнего пациента.
Пьеро - доктор, муж Моники, мой кузен, когда мы учились в старших классах он носил невыносимые свитера. Кроме свитеров, я никогда не понимала, почему она вышла за него замуж, но меня это не касается. Самоуверенный, громко говорящий, прекрасно выглядящий, любящий порисоваться тип. Это очень просто, вы тут же поймете, нужно только послушать Мадам Леблез. Однажды она мне сказала:
(Грустно) “ Этот Ваш - человек искусства...”
(Трепетно) "Доктор - красивый мужчина!”
Вот так.
Я нервничала, глядя на Игнасио. Он слишком веселился. Он был нервный, перевозбужденный. Он кричал ”я сяду рядом с папой!”, но, естественно, оказался в конце стола между Лорет и маленькой Англичанкой. Он с жаром говорил ”Это праздник!”, когда принесли свечи. (Он так любит свечи, что у него настоящий культ перебоев с электричеством. “Это праздник!”, говорит он, когда перегорают пробки и идет за стаканом, чтобы получить каплю шампанского)
Пока дети ставят на стол отражатели и зажигают старую керосиновую лампу, я вполголоса рассказываю о замечаниях мадам Леблез. Запах неожиданно уничтожает время и уносит нас с Моникой в вечера детства, когда делдушка читал нам Виктора Гюго, Мистраля и Нерваля под потрескивание горящих в пламени комаров и мошек.
-Повторяйте за мной, малышки, - говорил он, и мы повторяли послушно и радостно...
La Crau ero tranquilio e mudo... ( отрывок поэмы Бушара д’Эскье, написанной на «патуа», языке южной Франции)
Или это была “République de nos pиres , grand Panthéon, plein de lumières” * (“Республиука наших отцов”большой пантеон, полный огней “, фр.)
...или наше любимое “Ils reviendront ces Dieux que tu pleures toujours, le temps va ramener l’ordre des anciens jours, la terre a tresailli d’un souffle prophétique...”*(«они вернутся - эти Боги, которых ты все оплакиваешь, время вернет порядок древних дней, земля уже задрожала в пророческом вздохе», фр.)
Он был доволен и одинаково ласково гладил светлую голову и темную. О дедушка, ты говорил на таком красивом языке, что бы ты сказал, вернувшись в наш мир сейчас, когда трепятся по-французски, как я не знаю, в натуре?
Я не имею права двигаться. Я получила приказ ничего не делать. Абсолютный запрет вставать со стула. Я оживаю.
Вокруг стола все восстали против малам Леблез. Все сочувственно смотрят на красивого мальчугана, рожденного от неизвестного отца и распутной матери, который открывает ослепленные глаза в эту летнюю ночь.
- Вы, небось, не знаете, что мадам Леблез была та еще веселушка в молодости. Она была знаменита у почтальонов.
-Вот-те на, мало же надо было почтальонам, - заржал Альбин в шляпе задом наперед.
-Мой отец, а ведь он принимал всех ее детей, говорит, что ни один из них не был от папаши Леблеза. И даже в конце жизни Папаша Леблез говорил: “Моя дочь мне совсем не дочь, так как она дочь этого бедного месье Клуатра...”
Общее оживление.
-А ведь она даже в молодости не была красива, - продолжил доктор.
-Нет необходимости быть красивой, бывают всякие штучки...
-Мадам Леблез - штучка! - преувеличенно громко сказал Игнасио, покинув свое место и карабкаясь на колени Жана.
Все лежат. Вивиан и Томас упали в обьятия друг друга, задыхаясь от смеха. Дети хохочут и переводят - я бы очень хотела знать как - юной англичанке. Игнасио, в восторге от собственного успеха, повторяет:
-Она - штучка!
А Фанни простодушно спрашивает:
-Учитель, что это значит “штучка”?
Жан поперхнулся:
-Ты надо мной смеешься?
Но нет, у нее действительно искренний вид! Даже в наши дни с молодыми девушками не оберешься сюрпризов.
-Надо привести пример, - сказал Жан. - Погодите...
-Я нашел, - вскричал Томас. - Слушай Фанни, ты знаешь Ла Сангрию?
-Ох! прекрати! - говорит Фанни раздраженно.
-Так вот, Сангрия, как многие наши певицы, - штучка!
-А! - вскричала Фанни, понимая.
Потом она рассмеялась и положила голову на плечо Жана.
-Она набралась, - вполголоса проговорила Моника.
Надо сказать, что малышка хлебала “картагенское” кузена, как фруктовую воду, а “картагенское” такого не прощает.
-Я хочу пить!
Фанни протягивала доктору пустой стакан.
-Тебе будет плохо, - сказал недовольно Жан.
-Оставь, - бросил доктор с масляным взором, - я ее вылечу.
Вот, вы уловили?! Вот из-за высказываний такого типа Пьеро меня и раздражает. Он рисуется, он оповещает, он дает понять, что если бы он захотел...что ему бы это недорого стоило...что ему достаточно просто дать себе труд...что ему достаточно только поманить...О-ля-ля!
Пользуясь тем, что Моника встала, чтобы принести очередное блюдо, он прошептал мне на ухо:
-Малышка, а? - Ты думаешь, можно...
Я резко оборвола:
-Нет!
-Поспорим?
-Не хочу!
-Ох! Ты скучная! Знаешь, характер, как у тебя со мной не прошел бы!
Наши с кузеном беседы чаще всего кончаются, как детская потасовка.
-Ты ничего не понимаешь в огненном темпераменте, таком как мой! Иногда начинаешь сомневаться, что ты с Юга! Тебе нужен был северный варвар, очень холодный, как Жан.
Холодный! Ну какая сволочь, какая сволочь! А вообще, что значат эти инсинуации?
Моника вернулась под крики “ура”, неся огромную корзинку, полную припудренных сахаром ушек.
Дети встали первыми, подняв стаканы.:
“Provenзau, veici la coupo...”
Фанни широко открыла удивленные глаза, хватаясь за Жана, чтобы не упасть.
-Что они поют?
-La cupo santo. («Священный кубок» - гимн Прованса.)
-Ах, как это красиво! - сказала она.
Это и правда, звучало очень красиво. Мы все пели в ночи, в нежном ветре, толкавшем тяжелый воздух, мы от всего сердца пели про “чистое вино наших лоз». Сколько лет, о Боже мой, о Боги мои, вы дадите ему литься в наши чаши? И молниеносно отрезвевшая Фанни - истинная дочь гармонии - бормотала в такт. И когда мы дошли до “ Котрое пришло к нам от Каталанцев”, каждый поприветствовал Игнасио, короля Каталонии и гранда Испании на этот вечер.
Мы расселись в молчании. И услышали легкий всхлип. La Cupo Santo разбудило Вивет. Малышка. Ее принесли, и она сделала круг вокруг стола по нашим коленям.
- Надо снова кормить ее пять раз в день, - произнес сентенциозный голос Факультета медицины. - У нее обезвоживание после Бостонь-сюр-Мер. Это очень плохой пляж для детей, Вивиан. Если бы ты спросила моего совета... Ты приведешь ее в норму, урезав ей вечернее кормление и слегка прикармливая ее между двумя и тремя часами.
-Утра? - в ужасе вскричала Вивиан.
Не страшно, я сама буду ее кормить. Бедная Виветочка. Лапочка. Кнопочка. Как Вивиан, когда та была маленькая. Но это не Вивиан. Это Вивет. Вивиан - это красивая молодая женщина, сопрано lirico spinto, муж которой гладит ее обнаженную загорелую спину. Я создала Вивиан. А Вивиан создала Вивет. Волшебно. И несмотря на все это я еще не старуха...

- Значит, так вот, через два дня тебе стукнет на год больше? - спросил доктор.
Уверяю вас, у него дар, у этого типа!
-Через два дня?- спрашивает Фани. - Но это невозможно: через два дня - 14 июля! (14 июля - национальный праздник, день Республики во Франции)
-Очень республиканская семья - обьясняет Жан.
-И сколько именно тебе стукнет? - настаивает Пьеро.
-Прошу тебя! - кричит разгневанная Моника.
-Я спрашиваю, потому что никак не запомню, ты на два года старше или младше, чем твоя кузина....
-Да какая разница!!! (Моника испепеляет его взглядом).
Я сладко произношу:
-Если это доставит тебе удовольствие - мне стукнет ровно сто два года.
Дети без ума от счастья. Альбин бегом убежал “за маминым портретом!”
-Вы приедете 14 июля? - спросил Жан.
-Увы, нет, мы на три дня едем в л’Эгуаль к Клапаредам - Пьеро получил сменщика...
Мне казалось, что очень далеко в горах им вторит гром. Но Альбин уже вернулся с экземпляром Магазан Питореск за 1887 год. Он открыл его на странице, представляющей беззубую старуху, лысую под пышным чепцом, морщинистую, изношенную, увядшую. Она ввалившимися глазами и ртом, похожим на щель копилки, улыбалась спеленатому младенцу у нее на руках. Автор подписал свой шедевр:
БАБУШКА!
Как они смеялись! Ввзрывы смеха. Даже у Моники на глазах выступили слезы. Она-то еще не БАБУШКА. А мне не было смешно. Совсем.
Гроза разразилась над нами неожиданно, и с ней прилетел сумасшедший ветер: он поднимает скатерти, дерет волосы, сеет панику среди свечей. Дом задрожал от страшного грома. Дождь начал падать большими теплыми каплями. Потом резко начался потоп. Вспышки, вихри, раскаты грома, о! какое чудо! Все бегом убирали со стола, крича, смеясь...
-Это хорошо для вина! - закричал доктор.
-Тем лучше, - икнула Фанни. Мокрое платье совершенно облепило ее.
Свечи и лампы были потушены, но иногда долгая вспышка освещала фасад синим светом Страшного суда.
-Боюсь! - кричал в восторге Игнасио.
Прекрасная гроза Лангедока. Благословенная вода, подарок неба и лета!
-Я поставлю Dirty Corpses! - сказал Альбин.
-Никаких! - Моника взяла бразды правления. – Сейчас все моют посуду. Музыка - потом. Все идут на кухню! Даже Факультет медицины и Опера! - добавила она, глядя на наших мужей, которые вели себя, будто важные персоны, по ошибке схваченные при облаве.
Ах! Если бы я могла так командовать!
Они не много нам помогли, но так было веселее. Доктор курил трубку в углу кухни. Жан боролся с детьми, Вивиан и Томас ушли закрывать окна машин. Никто не видел, как они вернулись, они, должно быть, целовались посреди вихря. Было слышно, как капли падают в многовековые лужи чердака. Патриция и Лорет уложили малышку, и когда вернулись и увидели борющегося Жана - с криками бросились на него. Он сделал вид, что покорен, потом послал их кувырком на другой конец комнаты.
-Ты любишь бороться с девчонками, а папа? - доброжелательно спросил Поль
-Да, - ответил Жан. - А ты?
-О! Это начинает мне нравиться, но они сущие звери!
Возмущенные девочки набросились на него, и он закричал, приняв достойную памятника позу:
-Ко мне, мужчины, это враги!
Началась куча-мала.
-Иди сюда, папа! Иди разомнись с нами! - кричали кузины своему отцу, а тот отказывался, качая головой. Он не хотел в свалке повредить свой красивый докторский костюм.
Но когда Фанни ринулась в битву, крича: «Справедливости!», он бросился на нее как на волейбольный мяч.
Октав лаял, Игнасио забрался на стол и кричал: ”Вперед, мужчины!” Слышно было, как трещат джинсы, отлетают пуговицы, стучат по полу черепа, Альбин ржал так громко, что кузины оставили сражение, заразившись смехом. “Я уписаюсь!” кричал Поль. Я видела Жана, всем телом лежащего на Фанни, потом Фанни сбросила его в сторону и вскарабкалась на него с уверенностью которой я в ней не подозревала. Доктор попылался на нее сесть, но дочери опрокинули его под стол.
Только Моника и я - две столетние старухи - не принимали участия в общем выбросе энергии.
-На помощь! - сказал Жан.
-Защищайся! - сказала Моника и, так как он не реагировал, она схватила кувшин с водой и выплеснула его на дерущихся.
Это положило конец игре. Бойцы, задыхаясь, расползались по кухонному полу. Мы смотрели на них со сложным чувством, в котором, должно быть, было много зависти.
-Мы здорово повеселились, - сказал доктор, из собачьей корзинки.
-Клево побалдели! - заявил Поль и снял штаны.
Я спросила:
-Почему ты вылезаешь из штанов?
-Это штаны слезают с меня, они треснули, - ответил он, и кузины потом все лето уважали его за находчивость.
Они устали. Кухня была полна пара, будто после стирки.
-Грустно расходиться, - вздохнула Лорет.
-Мы должы бы всегда быть вместе! - воскликнула Патриция.
-Только в Фонкоде можно так повеселиться, - сказал Оливье.
-Ах, Фонкод... - начал доктор, все еще сидя в собачьей корзинке. (Он сделал красноречивый жест рукой) Фонкод!.. к тебе возвращаешься с радостью, тебя покидаешь с болью...
-Прекрасно, - заявил Жан, - это очень просто, вы все останетесь здесь на ночь!
Я подумала, что ослышалась.
Но нет!
Пьеро тут же вскочил, совершенно счастливый.
-Хорошая идея! - сказал он, а дети прыгали от радости.
-Это совершенно невозможно! - сказала Моника.
-Вот, пожалуйста! - сказал ее муж, - посмотрите, кто мешает нам веселиться!
-Ты думаешь, Людовика нуждается в дополнительной работе?
-Да не надо никакой работы, - пропел он, беря меня за талию. – Нам же так хорошо вместе! Попросту! Дети приготовят постели...
-Мы будем спать на сеновале!
Каком сеновале?
-На войне, как на войне! Конечно, я не жду, что Фирмин принесет мне шоколад в постель завтра утром на серебряном подносе!
-Да оставайтесь, конечно, я очень рада, - говорю я с усилием, потому что меня научили говорить то, что вежливо, а не то, что есть на самом деле.
-Видишь! - торжествует доктор.
-Нет! - отвечает Моника.
В этот момент гаснет свет - молния ударила совсем близко.
-Вы прекрасно видите, что не можете уехать, - слышится в темноте голос Жана.

Электричество вернулось очень быстро, к большому разочарованию детей. Хорошо. Мне надо было найти семь одеял. Вот спасибо Жану за эту идею! …И все-таки дом полный смеха и стука шагов - это великолепно... Dirty Corpses обрушивали на нас электрические гитары и крики, в которых не было ничего человеческого. Я беспокоилась, не глухая ли у меня внучка, если спит в этом грохоте.
-Мама, ты видела, что за одеяла ты нам дала? Там в дырки пальцы пролезают!
-Дырявые или нет, вам еще повезло, что вы будете спать под одеялами, - говорит Моника. - Я бы вас уложила под газетную бумагу!
-О! да! под Play-Boy! - закричал Альбин.
-Play-Boy! Play-Boy! Play-Boy !
-Завернуться в пушистеньких девочек!
Ну и что изволите на это отвечать? Мы смеемся вместе с ними. Мы смотрим, как они проскальзывают в ванную, шумно умываются, говорят друг другу «доброй ночи», входят в свои комнаты, ложатся, снова встают, бегают по коридорам, устраивают себе гнездышки, шутят, щекочут друг друга... мы говорим себе, что тоже были юными и очень жаль, что это прошло.
Мы с Моникой так устали, что когда последняя дверь наконец закрылась за детьми, мы сели там где стояли на ступеньку лестницы.
-Моего мужа убить мало, а? – сказала мне Моника.
-Да я счастлива, что вы остались!
-Врушка! Со мной не надо играть в вежливость! Я повторяю, моего мужа убить мало. Кстати, твоего тоже. А теперь они сидят в гостиной с “Одноглазкой”. Это круто!
Поль вышел из своей комнаты и прошел перед нами.
- Сегодня в доме спит ровно двадцать человекообразных и один собакообразный. Я посчитал, - сообщил он серьезно.
Как можно лишать их радости?
Взрослые поднимались из гостиной. Мне показалось, что Фанни идет неуверенно...
-Фанни немного устала, - важно обьяснил доктор. - Думаю, ее надо осмотреть...
-Чепуха, - отрезала Фанни. - Я слишком много выпила, вот и все. (Она прыснула и уцепилась за Жана) Вы не хотите проводить меня в мою комнату, учитель? Я не слишком помню дорогу.
-Это здесь, - ответил Жан, крепко взяв ее за запястье.
Пьеро страдал, что не может пойти с ними:
-Я бы все-таки предпочел ее осмотреть...
-Не беспокойся, - она выживет, процедила Моника.
-Ох! Прошу тебя! Это не смешно! - взорвался он.
-Зато ты смешон!
-Вот! Пожалуйста! В мой единственный вечер отдыха! Ты могла бы, как минимум, улыбнуться! Но нет! Тебе надо поскандалить! Как дома! Прошу прощения, дорогая Людовика, за постыдное зрелище, которое мы собой представляем! Я все-таки думаю, может, стоит пойти осмотреть эту малышку? Жан не возвращается и...
Но Жан вернулся с улыбкой на устах и бросил нам:
-Я думаю, что ее не понадобится укачивать!
-Еще счастье! - сказала Моника, и Пьеро снова взорвался:
-Вот, Пожалуйста! В этом вся Моника! Вы видите, я ничего не выдумываю! Клянусь, чтобы с тобой жить нужно ТЕРПЕНИЕ!
Ужасный раскат грома помог сменить тему, мы обнялись на лестничной площадке, и Жан объявил, что воистину, в такую погоду хозяин кузена на улицу не выставит.
Я без сил уселась на кровать.
-Они доставляют мне столько радости, - говорил Жан. - Они все время орут! Ах! Какой хороший вечер! А, дорогая?
-Семь пар одеял... - произнесла я безнадежно.
Жан был в отчаяньи. Он не подумал об одеялах. Он подумал, что я уложу их на сеновале.
Да что это за сеновал, о чем они все говорят? Я лично никогда не видела здесь сеновала!
-Я думал, что есть сеновал... - сказал он огорченно.
-Сеновал... Во времена Римлян, не иначе! - и неожиданно я разразилась слезами.
-Да что с тобой произошло? Какой ужас! Да не плачь же! - бормотал перепуганный Жан, прижимая меня к себе. - Я клянусь тебе, что как только Консепсьон вернется, даже нет, как только тетушка Кармен приедет, я возьму и удеру с тобой!
-Никогда! Никогда! - всхлипывала я. - Консепсьон никогда не вернется! А тетушка Кармен... (я задыхалась) Никогда! Мы никогда не будем одни! Мы никогда не уедем!
Вспышка осветила эту мрачную сцену. Я с трудом обрела дыхание и сказала:
-А потом, с чего это мы отправимся в свадебное путешествие? Мы старые!
Боже мой, в тот момент я в это верила!

 » Глава 3 часть 3

Я открыла глаза без помощи Игнасио и закричала: почти 10 часов!
Я поспешила на кухню, где нашла Монику, уже одетую, свежую, хорошо причесанную, режущую лук посреди строгого порядка.
Она подняла на меня полные слез глаза и улыбнулась:
-Какой он жгучий!
-А в котором часу ты встала?
-У меня был контракт с Игнасио, - сказала она. - Он обещал мне не будить тебя. А потом я дала первую бутылочку, вот и все!
Вот и все! Огромная слеза стекла по ее носу. Я взяла нож и сменила ее над луком. Она сделала мне роскошный подарок: четыре часа сна! Я сопела – лук был злой.
-Я сделала тебе рататуй... я все убрала...я подмела кухню...
Я утерла первую слезу. Какая ошибка! Мне показалось, что я ослепла! Моника перехватила нож, у нее был озабоченный вид.
-Ты еще знаешь, как будет “лук” по-гречески?
Нет, я не знала.
-Произошло недоразумение, Людовика, - продолжила она. - Ты можешь мне сказать, зачем нас учили греческому? Чтобы резать лук и даже уже не помнить, как он называется? Ты помнишь, когда мы рассказывали отрывок, где Носикаа порсит у своего отца разрешения пойти на берег моря? Ты сможешь рассказать оттуда стих? Всего один?
-Я произнесла первые слова.... Но дальше не пошла.
-Ты видишь, сказала она. Так вот я лично не помнила даже самое начало. А ведь как я это любила! Ну зачем нас учили Греческому?! – воскликнула она с отчаяньем. - Какая гадость!
Лук? Как сказать “лук” по-гречески? Этот провал в памяти неожиданно вызвал у меня безмерную печаль.
-Я презираю свою жизнь, - сказала Моника и я не знаю, лились у нее слезы от лука, или из сердца.
Я обняла ее и поцеловала. Теперь я плакала вместе с ней.
-Я не хочу, чтобы ты тоже сломалась, моя дорогая, - икала она, глядя своими, полными слез, глазами в мои - красные.
-Почему я должна сломаться? - всхлипнула я.
Она долго молчала и смотрела на меня, а потом серьезно прошептала:
-У меня есть любовник!
Моника! У Моники любовник. Она меня всегда эпатировала. У нее был лифчик раньше, чем у меня, нейлоновые чулки раньше, чем у меня, перманент раньше, чем у меня... а теперь, любовник...
-Я его знаю?
- Нет, он приехал в эти края в октябре. Все произошло молниеносно. Не знаю, помнишь ли ты последние каникулы? У меня было шестнадцать человек за столом каждый день. Патриция устроила мне аппендицит 15 августа, Оливье сломал ногу, упав с дерева, и, в довершение всех несчастий, моя свекровь приехала мне помочь, ты видала такое! Пьеро безответственно приглашал всех подряд... короче, ад! И я сломалась!.. И рухнула в обьятия Рено.
А! Его зовут Рено.
-Сперва это было великолепно! Я словно заново родилась! У меня было постоянно хорошее настроение! А потом стало ужасно. Рено ревновал к Пьеро, к детям... он устраивал мне сцены! Он приходил прямо домой! Он набрасывался на меня посреди гостиной! Следовал за мной в мою комнату! Ты не поверишь, если я расскажу, что он вытворял!
Если я правильно поняла, любовник не решение.
-В данный момент, - закончила Моника, - я могу немного вздохнуть. Он на каникулах в Бретани со своей женой и детьми.
-А! так у него...
-Пятеро детей, да. В довершение всего, Пьеро лечит его жену, а у той не все дома. Милая девочка, но всегда в слезах, - добавила она, сморкаясь.
Моника отвернулась, пошла включить плиту, налила оливкового масла в кастрюлю и посмотрела на меня многозначительно:
-Ты не можешь оставаться без никого, - сказала она.
Приехали! И как это понимать?! Судя по рассказу Моники, адьюльтер вовсе не убавляет женщине проблем, а, похоже, только порождает новые! Что со мной станет, если вдобавок ко всем членам моей собственной семьи, мне придется выкраивать время для любовника, его жены и детей? Его зятьев и невесток может быть? Сварливых родителей? Кто знает?! Надо ожидать всего! Я не способна найти время, чтобы заняться любовью с собственным мужем, где гарантия, что с мне больше повезет с чужим? И потом, а как же Жан! Я его люблю! Ах! Если бы я могла его взять в любовники...
-Подумай хорошенько, - сказала она.
-Я обо всем подумала: я не хочу заводить любовника!
Моника вытаращила глаза. Потом рассмеялась, как школьница, и рухнула на стул рядом со мной:
-Людовика! Да что ты вообразила? Любовник! Этого только не хаватало! Ты же сама честность!
-Но мне совершенно не хочется любовника, - сказала я с досадой.
-Я очень надеюсь! Любовник! Найми новую уборщицу, она поможет тебе лучше всякого любовника. Уж я-то знаю! Любовник! Ты лучше сделаешь, если откроешь глаза!
-Открыть глаза?
-На Жана.
В кухне воцарилось молчание. Только лук шкворчал в масле.
-Я не знаю, понимаешь ли ты, что происходит...
А что происходит?!
-Твой муж имеет бешеный успех ! Девочки рассказали мне о празднике в замке Кастри. Звездой вечера там был Жан! Женщины целовали ему руки...
-О!
-Ну да, дорогая, ты здесь, совершенно спокойно варишь соусы, не опасаясь никого и ничего, все принимая, все снося... Взять хотя бы Консепсьон! Я не оправдываю мамашу Леблез, но забавно слышать, как Игнасио говорит Жану “папа”.
-Моника! Заткнись! Мы с тобой были вместе, когда встретили Консепсьон на автобусной остановке в Перпиньяне! Ты прекрасно знаешь...
-Я прекрасно знаю, что Жан не отец Игнасио и что он, возможно, никогда не спал с Консепсьон...
Возможно!
-Это не мешает людям болтать, и мне за тебя обидно... Моя свекровь была в ужасе прошлым летом, когда ты пригласила нас на чай, и Консепсьон дефилировала совсем голая под своей блузкой...
Ну, тетя Жожо! Если она думает, что еще когда-нибудь придет ко мне на чай...
Моника слегка хлопнула меня по плечу
-Я не жалуюсь тебе на свекровь, мы обе прекрасно знаем, что она за монстр... я просто люблю тебя, идиотка!
Постойте-ка, дождь больше не идет... и даже очень хорошая погода. Я не заметила. Хорошая погода...
-А эта девица с прядью! “Ученица”! “Одноглазка”! Я бы не держала такую в доме и десяти минут! Дерзкая, томная, вульгарная, кокетка, вертихвостка, динамистка!
-Ты думаешь, она такая?
-ААААА!!! Вот и малышка Фанни проснулась! - воскликнула Моника, меняя тон.
Фанни стояла на пороге в кимоно цвета морской волны и слегка шаталась.
Она зевнула:
-У меня жуткая мигрень... думаю, я пойду попью немного минеральной воды...
Я смотрела, как она пересекает кухню. Она и правда вульгарная. Я смотрела, как она пьет и с облегчением вздыхает. Она и правда томная.
Она нам улыбнулась.
-А как вы себя чувствуете?
-Прекрасно! Замечательно! - ответили мы хором.
-Вы лучше меня переносите вино.
Моника заметила, что, наверное, мы просто меньше пили.
-Ну просто я… я начала, и сорвалась с цепи.
-Молодость! - кивнула Моника.
Фанни кивнула в ответ, и решила пойти еще поспать.
-Я ничего не выдумываю, - воскликнула Моника, когда дверь снова закрылась. - Поверь мне, она не проста. Но она - это ерунда. Просто девчонка. Вот когда они вчера заговорили о Ла Сангрии... Я задрожала!
Я расхохоталась
- Теперь Ла Сангрия! Да ты сбрендила! Во-первых, мы ее не знаем. Ла Сангрия недостижима! Она работает только с самыми известными дирижерами...
-И тут же прибирает их к рукам!
-Это ее дело! Не мое! Послушай, Моника, я не буду беспокоиться из-за женщины, которую Жан никогда не встречал и возможно никогда не встретит!
-Вспомни о Мариэт де Ступ, - сказала Моника, и я почуствовала, что, может быть, мы действительно говорим о серьезных вещах.
Мариэт де Ступ. Первая певица Жана. И моя тоже. Изысканный голос.Они вместе ставили Лючию де Ламмермур ( Опера Гаэтано Доницетти). У них было много совместных проектов. Я ее очень боялась, ревновала... Она попала в страшную авиакатастрофу на пути в Бостон...
-Тогда ты была молода, - сказала Моника, - но сейчас... Короче, я тебя предупредила. Поверь мне, смотри в оба! Твой муж сейчас становится известным дирижером. И у него нет живота. Заботься о завивке, следи за обьемом талии, крась ногти, даже на ногах. Будь красива и будь начеку, иначе ты рухнешь в обьятия первого попавшегося идиота, который будет заниматься с тобой любовью, рыдая, что его дочь провалила экзамен, а его сын разгрохал мотоцикл.
Напольные часы пробили медленно, словно чтобы придать больше веса этому мрачному прадсказанию. Моника вскрикнула, увидев, который час, поцеловала меня и убежала, оставляя позади себя шлейф аромата лаванды и вербены.
Только ледяной душ мог вернуть меня к жизни. Я дотащилась до ванной комнаты, толкнула дверь и застыла на пороге.
-Простите!
Мы с Фанни закричали одновременно . Она была голая и стояла в ванне с мылом в руке, неподвижная и ошеломленная. Я смотрела на нее, не в силах уйти, говорить с ней, двигаться, и сама она тоже не могла двинуться.
Это противостояние, должно быть, длилось всего несколько секунд. Время, достаточное только для того, чтобы неизгладимо отпечатать в памяти плоский живот с треугольником волос чуть темнее пряди, очень высокую, почти детскую грудь, длинные ноги и родинку на бедре...
Я еще раз извинилась и покинула ванную. Мне было необходимо остаться одной, подумать, обхватить голову руками, может быть, походить...
Боже мой, какая хорошая погода! Ночной дождь умыл пейзаж, освежил краски. Грязь под ногами уже высохла. Тайные протоки потянули воду в глубины земли.
Я тихо-тихо шла к могиле папы.

Потрясающе, хочется еще и еще, не отрываться.

А какая энергия брызжет, точно как вино, как солнце, как не знаю что.

Я просто влюбилась в эту книгу
_________________

Большое спасибо, Karmenn!
Ужасно приятно знать, что твоя работа кому-то доставила радость.

katusha,