Карта ролевой игры "Сказочные Вечеринки"

- Алексей Михайлович, барин, да проснитесь вы, - Воронцова потрясли за плечо.
- Катись в болото, Прошка, - пробурчал сонно Алексей, зарывшись в подушки и перины.
Несколько месяцев назад Алексей Воронцов распрощался со своими товарищами по воинской службе и по следам Радищева отбыл из Петербурга в Москву. Вынужденное отлучение от столицы обернулось тягостным во всех смыслах испытанием, златоглавая и белокаменная не спасала, только тянула деньги, которых оставалось все меньше. Непреклонный в своем решении дед, генерал-губернатор Воронцов, пустых угроз на ветер не бросал. Сказал, как отрубил, лишив содержания и вместе с тем беззаботной жизни.
Думы о том, в каком бы направлении податься из Москвы, все чаще посещали Алексея, пока не пришло письмо от крестного из усадьбы «Отрадное». Весьма своевременным было приглашение на именины племянницы генерала Мещерского и предложение после задержаться на несколько недель, чтобы составить компанию. Не уточнялось, шла ли речь о юной Долли, которую он помнил девчушкой в окружении кукол, или о самом крестном, отменным партнером по части карточных игр и выпивки. От коньяка Алексей не отказался бы, потому как после водки из захудалой попутной гостиницы жутко мучила головная боль. Паленую, поди, подсунули.
Стараниями незаменимого слуги к полудню Воронцов выглядел молодым человеком, достойным своей фамилии. Поспособствовали тому водные процедуры, поздний завтрак и кофий из запасов Прохора. Оставив верного слугу, причитающего себе под нос, разбираться с дорожными сундуками и расплачиваться за проживание в гостинице уездного города, Алексей уточнил направление в усадьбу «Отрадное». В путь он отправился верхом и прибыл незадолго до обеда.
- Приехал-таки, бедовый мой, - пожурил Мещерский, обрадовавшийся появлению крестника. – Наворотил же ты дел, деда расстроил.
- Нельзя отчитывать сразу с дороги, - нахмурился Алексей, глядя на лучшего друга своего покойного батюшки.
- Твоя правда, - генерал по-отцовски похлопал его по плечу. – Ладно, пойдем, поздороваешься с Долли, а там отобедать время.

Пока Алексей беседовал с генералом Мещерским – именно беседовал, потому как мужчины с воинским званием не ноют – расторопный Прохор перетащил все барское добро из гостиницы в «Отрадное». Обжился, так сказать, в отведенной комнате, под окнами которой раскинулись астры и георгины, окружающие добротную крашеную скамейку. И наверняка ждал Воронцова, подготовив на смену дорожному комплекту одежду, подходящую для обеда в приличном обществе.
Из кабинета крестного Алексей попал в светлую гостиную, где повстречал сияющую солнцем повзрослевшую Долли. Больше не девчонку в укороченном розовом платьице с рюшами, прилипшую к кукольному домику, а молодую хозяйку усадьбы, где Воронцов не бывал много лет. В последний раз он приезжал еще подростком с отцом, нахваливавшим здешнюю охоту на тетерева. То, кажется, было в первой половине октября, сохранившись в памяти холодными рассветами и росой на косматой неопрятной траве. О батюшке Алексей старательно давно не вспоминал, но склонный к ностальгии генерал Мещерский и обстановка «Отрадного» располагали.
- Дарья Петровна, благодарю за гостеприимство, - Воронцов ответил приятной светской улыбкой и легко коснулся губами бархатной ручки, поданной хозяйкой дома. Воистину манерная представительница высшего света, а не ясный свет Дарьюшка, за которой, сбиваясь с ног, бегала немолодая нянька. – Признаться, иногда бывает вдохновение, делаю заметки в дневнике и окружаю их сюжетом.
Больше всего на свете дед Алексея не терпел бахвальства. Поэтому внук его не привык распространяться о творческих потугах и трубить о повестях, в Петербурге принятых в печать под псевдонимом. Не мог же сам Алексей Воронцов, потомок светлейшего князя, заниматься бумагомарательством вместо престижного воинского назначения, полученного с учетом всех заслуг предков перед царской семьей. Аванс, который, по словам деда, он не оправдал, пренебрег.
Юная Долли поспешила представить свою так называемую протеже, вероятнее всего компаньонку – как заключил Алексей – девицу робкую, как первый снег. Такую же белую кожей и неуловимую, выпустившую изо рта тихое «Нина Ивановна» и шмыгнувшую в свою комнату. Не к такому женскому обществу привык Воронцов в столице, но выбирать уже не приходилось. Следующим Долли представила купца Сергея Сергеевича Демидова, которому сладкоголосой пташкой пела дифирамбы. Алексей охотно перекинулся с купцом парой слов, отметив про себя, что о крупном землевладельце и промышленнике не слыхивал только ленивый, но свидеться с ним получалось не у каждого. Не успел по Петербургу пройти из уст театральных див слух о его приезде, как следом же появилась новость об отбытии в Тавриду.
Гостей ждали с минуты на минуту, поэтому Алексей отправился в свою комнату, чтобы подготовиться к вечеру. Суетливый Прохор раздобыл все необходимое, даже рюмку какой-то – судя по запаху и вкусу – рябиновой наливки, чтобы барин не печалился. Уж он-то, приставленный к Алексею не сосчитать сколько лет назад, знал, что все с долгами Воронцова как-нибудь образуется. Перемелется, будто между жерновами, и по ветру полетит пылью былых трагедий, так что нечего убиваться. А наливка славная, такая всегда к месту.
Алексей взглянул на суммы долговых расписок, бросил их на стол и опрокинул рюмку. Толкнул оконную раму и уселся на подоконник, вдыхая аромат цветов с клумбы. Где-то в саду щебетали птицы, мелодичное пение которых заглушал гнусавый Прошка, вместе с наливкой обогатившийся на кухне сплетнями. Он перечислял имена приглашенных, обещавшихся появиться вечером в «Отрадном», а Воронцов слушал вполуха, прикрыв глаза. Хорошо бы Прохор смекнул, что барин устал и оставил его в покое, одного. Голос вскоре умолк, хлопнула дверь – додумался, черт старый. Алексей вдохнул полной грудью и внезапно закашлялся, в легкие попал едкий горький дым.
- Простите, - он узнал голосок «снежной» протеже Долли, обществу людей предпочитавшей какие-то опыты. Химия, по которой у Воронцова долгое время красовался трояк, пока дед не заставил его все зимние каникулы просидеть над книгами с противным немецким профессором, ужасно коверкающим слова. Оценки эти занятия не особо улучшили, а вот праздные зимние деньки на рождественском катке были безвозвратно потеряны. – Не хотела доставить неудобств.
- Что ж вы, Нина Ивановна, ворожбой заняты посреди бела дня? – откашлявшись, Алексей в порыве любопытства перевесился через подоконник. Заметил горстки разнообразных ингредиентов, от мелких пылинок до вполне себе различимых песчинок и крохотных кристалликов. Картавый немец показывал какие-то диковинные фокусы, т.е. лабораторные опыты с элементами таблицы Менделеева, пока Воронцов обреченно смотрел в окно, где погожий день зазывал кататься по скрипучему снегу на санях, запряженных тройкой. – Готовите любовный эликсир? Хотя, наверное, нет… Это же сода?
Действительно, обществу живых людей Нина Ивановна предпочитала безмолвные кучки с порошками и колбочки. Впрочем, каждому свое, что Алексей знал по себе, ведь чувствовал себя более свободным с тех пор, как оставил военную службу. Он не осуждал, но находил ее выбор очень забавным и своеобразным. Все знакомые Воронцова мечтали о замужестве, детях, вечерах в роскошных будуарах, балах, личной модистке-француженке – потому как кто кроме лягушатников тонко чувствует шик эпохи? – и непременно, всенепременно знакомом ювелире из числа евреев, который таки превосходно разбирается в качестве драгоценных камней.
- Может, я могу помочь? – Алексей крутанулся на щедро залитом лаком дубовом подоконнике и приземлился в клумбу. Понасажают цветов своих где ни попадя. – Этот казус свалим на Прохора, он бывалый, придумает, что пьяный выпал из окна… Мой преподаватель каждый день жалел, что оставил фон Байера и переехал в Российскую империю ради денег. Никаких денег не стоит возиться с неучами, но уверен, вместе мы что-нибудь сообразим.

Выяснилось, что у «снежной» Нины Ивановны приятный голосок, не кокетливый и не жеманный, а скорее вдохновленный всеми этими скляночками и экспериментами с содой и сахаром. Объясняя суть своего опыта она, казалось, просияла. Глаза словно выбивали искорки радости, а уголки губ приподнялись в улыбке, сделавшей ее лицо более миловидным. Любой человек делался красивым, когда свободно занимался тем делом, которое всей душой любил.
Публика, собравшаяся на именины Долли, по мнению Алексея оценила бы реакцию химических элементов как приятное развлечение. Как лихие представления цирка Франкони или пантомимы и иллюзионизм на улицах стремящегося в богему Монмартра, как ошеломляющий зрителей балет «Дочь фараона» на сцене Мариинского театра, как искусство, которое зачастую мужчины женщинам снисходительно позволяли.
- Не увлечение, а призвание, - Воронцов напомнил себе слова Нины Ивановны, когда девушка скрылась из вида. Искусство может быть только призванием, иначе в нем делать нечего. Стало быть, химия – искусство и призвание? Обдумать это ему не позволило появление Прохора, продравшегося сквозь кусты сирени, будто медведь через бурелом. – Прошка, твоя работа.
- Как есть моя, барин, - кивнул он, проследив за кивком головы Алексея, указавшего на примятые астры, и проковылял ближе. – Отыскал я, как вы просили, подарок на именины барышни Долли Петровны, - он подал Воронцову коробчонку темно-синего бархата, где лежало жемчужное ожерелье. Бусины одна в одну чистые, перламутром сияющие, предназначенные для изящной хрупкой женской шейки. – И так вам скажу, правильно, что не презентовали той артистке балета. Она особа уж больно ветреная, о том вся столица судачит, а вам жениться бы, чтоб девица с приданым, да светлейшие приняли.
- Умолкни, Прохор, больно говорливый стал, будто соловей заливистый, - Воронцов бросил на слугу предостерегающий взгляд, забрал украшение, утратившее былую необходимость вместе с отъездом из Санкт-Петербурга. С пассией он не попрощался, та не пожелала его принять после того, как известие о дуэли облетело город на крыльях слухов, твердой почвы под собой не имеющих. Не нашлось тех, кто видел, но говорили и слушали. – Ступай на конюшню и проследи, чтобы Голиафу овса дали.
Сам Алексей направился в гостиную, где собирались гости. За время его отсутствия комната наполнилась людьми, среди которых Воронцов отыскал Долли, вручив ей жемчужное ожерелье в качестве подарка на именины. Прохор прав, пригодились цейлонские бусины, оставленные из сентиментальности, но пора и честь знать, раз ничего более не связывало Алексея с особнячком на берегу Мойки, где встречала его тонкая и гибкая станом дива балета «Баядерка».
Хозяйка усадьбы «Отрадное» посчитала своим долгом представить Воронцова своим друзьям, людям в уезде важным, немолодому предводителю дворянства Петру Николаевичу Артемьеву, его дочери Елене Артемьевой – на первый взгляд девице возрастной и отнюдь не казавшейся близкой подругой самой Мещерской – и князю Георгию Загряжскому, с которым Алексей пересекался за карточным столом. Однако лучезарной Долли такие подробности сообщать он не собирался, не хотел разбивать девичьи фантазии о благочестивом городе в устье Невы.
- Алексей Михайлович принял приглашение погостить у нас несколько дней, а потом отправляется в Алупку навестить своего деда светлейшего князя, - Дарья Петровна доверительно озвучила версию, на которой условились генерал Мещерский с крестником. Ни к какому деду Алексей, естественно не ехал, гордость не позволяла появиться на глаза в летней резиденции семьи и сообщать о своем затруднительном положении. – Вы планируете провести там все лето?
- Дед вцепится в меня коршуном и заставит делать то, что ему надобно, - поддерживая легенду, вежливо ответил Алексей, собственно говоря, ничуть не солгавший о талантах главы рода Воронцовых. Он не только домашними вертел так, как полагал необходимым с высоты своей колокольни, но и всей Новороссийской губернией. – Слышал вы, Георгий Александрович, новоприобретенное имение приехали осмотреть, - червонец Прошке за сбор информации. – Насколько привлекательным вы его нашли? Планируете проводить здесь время или столичные заботы не отпустят?

* диалог с Долли согласован

Воронцов не относил Загряжского к числу карточных игроков, готовых трясущимися от ломки руками играть не последний фамильный перстень, однако предложение переместиться за ломберный стол последовало именно от него. Алексей живо представил себе разбросанную по зеленому сукну колоду – будоражащее зрелище, но разум подсказывал ему отказываться от всего, что, так или иначе, перетекало в денежные растраты. И без того промотано достаточно за время путешествия из Петербурга в Москву, а следом по пути в «Отрадное». Отсрочку ему дало появление слуги Долли, пригласившего всех из голубой залы проследовать к столу и отобедать. Пиршество с горячим не могло ждать в отличие от преферанса. И все же Воронцов был слабым, слабым человеком, который не сумел избежать соблазна и послушал черта на плече:
- Сыграю с превеликим удовольствием после обеда, - он обратился к генералу Мещерскому, Артемьеву и Загряжскому.
Зычное «кушать подано» из уст слуги в ливрее повлекло всех гостей в столовую залу, где измученного мытарством по придорожным гостиницам Алексея поджидал добротный алкоголь. Он запросто, будто с давнишним другом, «спелся» с сидящим напротив купцом Демидовым, опрокинутое спиртное заедая ростбифом с гарниром. Вот уж кто человек без жеманства.
Слева от Алексея за столом царственно восседала девица из рода Голицыных. Особа благодаря фамилии весьма известная. Такой партии желал бы для него дед. Это определенно решило бы все вызванные дуэлью проблемы, но и финансовые трудности, которые душили молодого человека. Забавно, что для того, чтобы обрести одну из сторон свободы, другой требовалось пожертвовать. Воронцов был неплохо знаком с одним из братьев Елизаветы Голицыной, да и сама Долли вскользь представила их друг другу.
- Так стало быть это вы та, кто в семье увлекается веяниями востока? – спросил Алексей у Елизаветы, припомнив одну из бесед с ее старшим братом. Тот, слегка прихмелев, рассказывал о дивном подарке младшенькой, привезенном из самого Китая. – Брат так много говорил о вашем путешествии, что меня тоже заинтересовал. Каким открылся вам Китай?

Девица Голицына вполне соответствовала тому, что слышал Алексей. Ее описывали хрупкой светловолосой куклой из фарфора, обученной манерам и языкам, что за столом вылилось в беседу, сотканную из русского, французского и, похоже, китайского, раз уж речь шла о Поднебесной. Этот язык вовсе не казался Воронцову настолько приятным в звучании и необходимым в жизни, чтобы заниматься изучением. Впрочем, безграмотность Воронцова – что бы сказал об этом его дражайший светлейший дед? – Елизавета Голицына перенесла стойко, любезно перевела китайскую пословицу с глубоким метафоричным смыслом. Выписанный из Германии для обучения Алексея профессор ворчун говорил, что не стыдно чего-то не знать, стыдно не просить разъяснений, если что-то непонятно, ибо это свидетельствует о деградации разума.
Диалог с княжной составил несколько фраз, что в целом подразумевала царящая в многолюдной обеденной зале атмосфера. Едва ли кто-то стал бы проявлять столь вопиющую бестактность, чтобы уделять все свое внимание лишь одному-двоим особо приятным собеседникам. Вероятно, в этом была заслуга юной хозяйки усадьбы, предлагающей своим гостям все новые блюда и развлечения. По окончанию обеда на веранде «Снежная» компаньонка Долли представила фонограф и продемонстрировала его возможности каждому желающему прочесть стихи. Черед дошел и до Алексея. Или, точнее говоря, на его участии настояла Мещерская, разбив трио Воронцова, Демидова и бутылки коньяка.

L’ombre des arbres dans la rivière embrumée
Meurt comme de la fumée,
Tandis qu’en l’air, parmi les ramures réelles,
Se plaignent les tourterelles.

Combien, ô voyageur, ce paysage blême
Te mira blême toi-même,
Et que tristes pleuraient dans les hautes feuillées
Tes espérances noyées!
Поль Верлен.

Утверждалось, что с Верленом в Париже водил знакомство отец Воронцова, всем своим обязанностям предпочитавший путешествовать по Европе. По заверениям деда именно в него Алексей вырос столь легкомысленным и ветреным молодым человеком, докатившимся до дуэли, что лишь по счастливой случайности не стоило жизни. Внук решительно не понимал суждений светлейшего князя, ведь родители погибли во время шторма, перевернувшего корабль и разбросавшего его щепками по песчаным берегам Гибралтара. Однако напоминать о той трагедии десятилетней давности в семье было строго запрещено.
А после того, как фонограф утолил интерес гостей, в тайне едва ли оставшихся довольными звучанием собственных голосов, Долли Мещерская предложила развеять тоску спиритическим сеансом. Сия забава снискала популярность в столице, куда стекались со всех сторон разнообразные мистики и астрологи, прорицатели и оккультных сект адепты. В сравнении с ними доска для общения с духами выглядела милой и невинной забавой, даже если тревожила и без того неспокойных обитателей потустороннего мира.
- Не дождь, так, стало быть, солнце? – в шутку произнес Воронцов, глядя на блюдечко, двинувшееся по столу в направлении буквы «д». – Значит, нас ждет прекрасный солнечный день? – блюдце, замерев на месте, вновь намекнуло на положительный ответ. – Который ничего не омрачит? – продолжил допытываться Алексей, после чего проводник воли духов вновь откатился к согласной «н». – Предостерегаешь ли ты кого-то из находящихся сейчас в этой комнате?
- Ах, Алексей Михайлович, хватит, - вымолвила Долли и убрала руки с доски. В зале повисла тишина.

- Барин, беда, - загорланил Прошка и бросился к Алексею, едва закрывшему дверь своей комнаты, - векселя пропали!
- Спрыгнули со стола и ушли что ли? – спросил Воронцов, скинул с плеч на пол тяжелую черную ткань по последней моде и упал спиной на мягкую перину. – Или разбежались и в окно выпорхнули?
- Ерничаете все, Алексей Михайлович, - вздохнул Прохор, который мог бы уже привыкнуть к беспечности молодого человека, но вместо этого каждый раз рвал себе сердце. – А коли шантажировать станут? Это же сами знаете, какой скандал. Что за оказия.
- Прошка, не неси околесицу, - Воронцов скривился, будто незрелого лимона отведал и оторвался от подушки, взглянув на суетливого слугу. – Если по долгам рассчитаться не могу, значит и вымогательство не сработает. Рассказывай лучше, чем день маялся.
И Прохора понесло. Помогая Алексею готовиться ко сну, он выдавал все, что узнал, околачиваясь среди прислуги в усадьбе Мещерских. Господам привычно смотреть сквозь дворовых, а у тех меж делом имелись не только глаза и уши, но и языки, чтобы передавать сплетни дальше. Знатная вырисовывалась картина из взаимоотношений людей, умело держащихся за свои чинные маски, за которыми скрывался мятеж. Впрочем, Голицына, в простонародье оказавшаяся Лисой, при всем своем характере едва ли способна спорить с волей императора. А ежели и хватило бы наглости, то громкости голосу не найти – этот век желаниям девиц внимать не желал. Несколько иного склада Долли, более мягкая, женственная, четко осознающая свое место в высшем свете, что определенно выгодно выделяло Мещерскую на фоне тех, кто градации оттенков серого Санкт-Петербурга никогда не видел.
- А что актриса? – поинтересовался Воронцов как бы между прочим.
- Да, бросьте вы за актрисами влачиться, - в сердцах бросил Прошка. – Надобно о жизни позаботиться.
- Вот ты и позаботься. Узнай, кто мог в комнату забраться, в бумаги сунуться и прочее… Ну да, голубчик, не мне тебя учить, сам шпионских дел мастер. С утра разбудишь и доложишь, - распорядился Воронцов перед сном.

Утро выдалось погожим, наполненным щебетанием птиц и гнусавым шепотом Прохора, отчитывающегося о проведенном расследовании перед барином. Воронцов слушал его краем уха, то и дело отвлекаясь на мысли, что не желали отпускать молодого человека, рисуя весьма печальные перспективы будущего. Он всерьез рассмотрел варианты, что при детализации тем или иным условием категорически не устраивали. Отмел все и не приблизился к решению своих трудностей. Путь в Крым к деду на поклон представлялся дорогой на каторгу.
В саду Алексея встретило оживление, вызванное появлением фотографа, которого Долли выписала из города, дабы запечатлеть на фотокарточках свой праздник. Воронцов предпочел бы ограничиться парой общих снимков, но в него решительно вцепилась Мещерская, сначала поставив в пару с экстравагантно облаченной в голубые шелка на восточный манер Голицыной – вот уж где Поднебесная в голове и в сердце, даже жаль, что так, – а после определив в партнерши оставшуюся без сильного мужского плеча «снежную» подругу. Нина замерла на требующееся время и после одобрительного кивка фотографа сбежала, оставив после себя легкий аромат цветов.
К сбору ягод Алексей предпочитал никак не относиться, вручив кузовок мастеру на все руки Прохору с наказом заполнить до отказа и записать в достижения Воронцова. Вероятно, такого же мнения были иные гости усадьбы, отправившиеся кто к павлинам, кто к песочным часам, кто в английский лабиринт. В центре последнего вчера Воронцов с Демидовым условились распить бутылку шерри из винограда выросшего близ Херес-де-ла-Фронтера двадцать лет назад. Хороший день стоило начинать с хорошей выпивки.
Путь пролегал через парк, где в беседке в уединении Алексей заметил компаньонку Долли. Словно скрывшись от любопытных глаз, она перебирала какие-то бумаги весьма знакомого Воронцову внешнего вида и не уловила его шагов, теряющихся в траве. Неслышным он подошел к «снежной» Нине со спины и резким выпадом выхватил из рук листы. С трудом верилось, что векселя из комнаты выкрасть могла ближайшая подруга хозяйки усадьбы, тихая и скромная девица, но внешность бывала обманчивой. Прохор четко доложил слова некого Яшки, видевшего именно Чарскую в том крыле дома, пока все общество перетекало из столовой на веранду.
- Попались! – что-то торжественное прозвучало в голосе Алексея, поднявшего к небу руку с зажатыми в ней листами. - Любопытно, зачем же вам понадобились эти бумаги? Что вообще вам с ними делать?

Вот уж чего не ожидал Алексей от кроткой с виду «снежной» Нины, так это столь пламенной речи. Яркой и быстрой, будто бы она боялась сбиться, растерять слова. Поэтому молча слушал, глядя на листы, исписанные отнюдь не суммами долга, а химическими формулами. И все бы ничего, Алексей попытался бы извиниться за свое варварское поведение, воистину не достойное внука светлейшего князя Воронцова, однако она знала. Нина Чарская все знала о векселях и бросала ему в лицо, будто карточный шулер обманом сложенный флеш-рояль.
Алексеем владели смущение и гнев, будто два воинства, сошедшихся в битве за главенство над разумом. Где-то на задворках сознания здравый рассудок умолял дать «снежной» Нине желаемое, выслушать и не перебивать – сущая малость для хорошо воспитанного молодого человека. Он искренне старался быть тем, кем требовала фамилия и даже смог сохранить лицо, подавив негодование. Но взращиваемое гувернерами легко вытеснил порок Петербурга – «Дочь фараона», что за кулисами продолжала играть для одного лишь Алексея.
- А если и я потребую долга? – он вернул слишком смелой для скромницы особе вызов, глядя, как вышедшее из-за облака солнце золотом засияло вокруг нее, будто софиты Мариинского театра. – Отчего уверились, будто знаете, что в моем вкусе?
Воронцов сделал шаг на деревянные ступени беседки, скрипнувшие жалобно под ногами, приблизился к девушке. Посмотрел по-иному и увидел то, чего прежде не замечал, потому как «Дочь фараона» всегда оставляла это на виду. А Нина прятала так глубоко – будто на дно души опускала тайну – огонь пылающий внутри.
- Так вы, Нина Ивановна, хотите выучиться на… химика? – продолжил Алексей, едва ли представляя, что даст Лейпциг ее будущему. – Сколь велика тогда станет ваша свобода?
Векселя, проклятие червовых карт эти векселя, когда сердца сыпались на Воронцова весь вечер, будто бы в любви признавались. Ни в том, ни в другом Алексею не везло, потому как «Дочь фараона», словно из тумана сотканный сон, растаяла после дуэли в Стрельне. Ее интересовали деньги любовника.
А ныне все перевернулось вверх тормашками – и деньги интересовали Воронцова. Будь не ладен светлейший дед, взявшийся воспитывать внука рублем. Он и с сыном так поступал, стоило наперекор пойти, а теперь даже имени не произносил, потому что горечь утраты затапливала. Надменный и высокомерный старик – Алексей знал с младых ногтей, что в деда таким же горделивым рос. Не в отца.
- Я соглашусь на ваше предложение, если поцелуете меня, - вымолвил он, склонившись к едва ли снежной – ведь девичья кожа пылала румянцем – Нине.

Госпожа Чарская говорила горячо, страстно, с уверенностью, будто сможет разорвать все оковы и добиться свободы. Вероятно, она искренне полагала, что Алексею это дано с рождения. Однако сам Воронцов с детства только тем и занимался, что исполнял навязанную ему волю. С малых лет занимался в затхлой от книжной пыли библиотеке с высокими стеллажами фолиантов в шоколадных обложках, изучал те науки, которые светлейшие дед и бабушка сочли необходимыми. Дружил лишь с теми, кого они же – старшие семьи – находили достойными своей громкой фамилии и с легкой завистью смотрел со стороны, как дворовые дети гонялись в салки. Занимал в Петербурге ту должность, которой сам себе не выбирал. Он значился в военном ведомстве по благосклонности императора и его же высочайшему указу.
Где же начиналась та упоительная – что не надышаться – свобода, о которой мечтала «снежная» Нина? Существовала ли она взаправду или являла собой виртуозный обман, подобный сладостным клятвам в любви, слетающим с уст пылкой «дочери фараона»? При всем, чем Алексей был щедро одарен по рождению, он чувствовал себя сейчас так, словно стоял на один краю обрыва, а порывы ветра били в спину свирепо. Толкали вниз.
Будущая жена меж тем на поцелуй ответила – то ли понравилось, то ли от волнения растерялась и не смогла не поддаться. Но после все же, как благопристойной молодой особе полагает, пощечину Воронцову отвесила. И сбежала, как вероятно, сделала бы любая трепетная лань, которую ситуация застала врасплох. Стоило ли за Ниной идти? Нет, свежему воздуху с реки необходимо для начала остудить ее пыл.
Воронцова же день закружил в той праздности, которой полна тягучая, будто свежий мед, летняя жизнь в сельской местности. Солнце золотом лилось с неба и птицы щебетали в парке Мещерских, создавая хрупкую, почти призрачную красоту. А посреди нее – словно гром в ясных небесах – письмо от князя Михаила Семеновича Воронцова. Гневное, резкое, острое в каждом росчерке, оставляющем чернила цвета непогоды на бумаге с фамильным гербом.
Алексей читал письмо в уединении своей комнаты, но под пристальным взглядом Прохора, неизвестно куда девшего корзину с добытыми ягодами. Он взволнованно вздрагивал всякий раз, когда молодой барин хмурился и губы поджимал, словно в детстве, если нагоняй получал за проказы. Сейчас же ситуация с долгом едва ли тянула на столь маловесное нарушение.
- Нине Чарской известно о долге, - вместо того, чтобы обсудить письмо деда, произнес Алексей, взглянув на Прохора, и сложил бумагу обратно в конверт. – Она выплатит необходимую сумму, а я женюсь на ней. Таков уговор.
- Стало быть, она векселя украла? – спросил Прошка, уж больно показной казалась ему кротость компаньонки молодой хозяйки усадьбы. – Не возвращает почему?
Об этом Воронцов с ней не говорил, поэтому молчаливо пожал плечами и повернулся к столу. Его ждали бумага и письменные принадлежности, чтобы ответ деду в Крым отправить немедля. Однако слова не перетекали на белоснежный лист, будто не желали путешествия на юг. Алексей скомкал бумагу и отбросил в сторону, отчего та прокатилась по столу и упала на пол. Пришлось за ней лезть и – о чудо – шоколадное на шоколадном полу, коричная папка на лакированном паркете, где обнаружились целехонькими все векселя.
- Не забрала, - хмыкнул Прохор так, будто внезапно подобрел по отношению к проникшей в комнаты Воронцова девице, и даже усмехнулся – вот умора была б, застань я ее здесь.
- Не стой над душой, - отчитал его Воронцов, кажется нашедший все же нужные слова для деда. – Отправляйся и разузнай, чем гости занимаются и во сколько Долли планирует бал в свою честь открывать.
- - Так к цыганам отправились, сам слышал, как купец Демидов за реку звал всех, - с охотой отчитался предупредительный Прошка. – Я вот вам уже и костюм на вечер приготовил.
- Все равно не стой над душой, - отрезал Алексей, цыгане мало интересовали после письма главы семьи. Он писал ответ, уже решив, что в Крым не вернется.

В процессе написания письма Алексей начал сомневаться, но решительности ему вновь прибавила анисовая. Хорошо потекла в горло. Изложив деду все, что думал о нем, а также обозначив план своих дальнейших действий, дабы светлейший не волновался о будущем внука, передал запечатанный конверт Прохору. Уж тот проследит, чтоб отправлено было без промедлений.
Близилось время бала, к которому требовалось подготовиться с не меньшей тщательностью, чем к столичным приемам. Фамилия открывала перед ним многие двери, которые легко захлопнулись бы без поддержки деда, однако в этом доме для генерала Мещерского он был сыном хорошего друга и собирался воспользоваться добрым отношением. Воронцов помнил давнишнюю осеннюю традицию охоты на тетерева и троих участников этого мероприятия: хозяина усадьбы, его отца и человека, находящегося за пределами империи.

Убранство залов в свете свечей демонстрировало изысканный вкус Долли. Она принимала гостей, улыбалась им лучезарно и смеялась, глаз сияющих не сводя с Трубецкого. Порой Алексей видел эту искренность в гостиных светских особо столицы, когда пересекались взгляды влюбленных. Такое легко заметить и нетрудно угадать, что думал о воркующих голубках генерал Мещерский.
- Надеюсь, вас скоро можно будет поздравить, - негромко произнес Воронцов, обратившись к хозяину дома.
- Ваши бы слова да Богу в уши, потому как молодежь нынче ветрена, - ответил тот, пригубил шампанское из хрустального бокала и с прищуром посмотрел на Алексея. – Однако ж вы не ради этого пришли ко мне.
- Вы как всегда проницательны, - он улыбнулся поверх своего бокала, который взял с подноса еще на входе в бальный зал, но не спешил опустошать. - Мне бы потолковать с вами завтра поутру. Это очень важно.
- Утро вечера мудренее, - согласился Мещерский. – Жду вас, юноша, до завтрака у себя в кабинете, коль не проспите до полудня.
Бал начался. Тост за Государя и звон бокалов, тост за именинницу и снова звон, перетекающий в звуки вальса. Алексею нравился этот танец, возможно, тем, что был любимейшим для бабушки, которой голову кружило от воспоминаний молодости и бытности фрейлиной ее величества. Когда внук подрос, она танцевала с ним и ругала строго за малейшее отсутствие грации. «Веди себя достойно, как мужчина из семьи Воронцовых, а не как неуклюжий лягушонок» - едко замечала бабушка, касалось это не только танцев, но и множества других вещей. Она была строга и требовательна в не меньшей степени, чем дед, но умела быть снисходительной и доброй. «Не слушай деда, мой дорогой, езжай с отцом на охоту. Немецкими речами тетерева не сразить, подтяни свои навыки стрельбы» - объявляла она при светлейшем князе Воронцове и учителе немецкого своего внука.
Алексей обвел взглядом гостей, среди которых обнаружил «снежную» подругу хозяйки вечера в переливающемся серебром платье. Элегантно, сдержанно, красиво. Он думал об их соглашении и все более склонялся к тому, что поймал удачу за хвост. Нашел возможность не считаться обязанным кому-то из знакомых и едва ли вообще мог быть обвинен в корыстности.
- Нина Ивановна, окажете мне честь, если следующий танец свободен? – он предложил ей раскрытую ладонь. - А если занят, то придется вас украсть у кавалера.

Танцевать с Воронцовым девушка не отказалась и, вероятно после встречи в беседке достаточно успокоилась, чтобы взять беседу в свои руки. Вполне естественно Нина желала больше знать о человеке, с которым на бумаге намеревалась связать свою жизнь. В угоду прагматичной стороне натуры она поспешила указать на это и задала несколько вопросов. Торопилась, будто бы Алексей мог растаять – хотя уж он точно не из снега, – однако танец в лучшем случае подразумевал короткие фразы в несколько слов.
- Не угодно ли вам пропустить следующий танец? – не утолив ее любопытства, произнес Воронцов. – На балконе сейчас свежо и тихо.
Нина поняла ход его мыслей, взмахом ресниц выразила свое согласие. Когда закончился вальс, они покинули бальный зал и с хрустальными бокалами в руках вышли на балкон в горящий румяным солнцем летний вечер. Алые лучи заиграли бликами на ее сверкающем серебром платье. Девушка остановилась у резных перил и подняла глаза на Алексея в ожидании ответов.
- И на кого же, по вашему мнению, я больше похож: на азартного игрока или на пропащего пропойцу? – он усмехнулся мягко, манерно, будто бы забавляясь возможностью вновь вести с ней диалог.
- Если вы изволите ребячиться, то я, пожалуй, вернусь в дом, - прозвучало негромко, но вполне четко и ясно.
Она ведь знала себе цену и вполне могла позволить подобного рода поступок, но все же проявляла интерес, хотела узнать его. И Воронцова это обнадеживало, не шло строгой «снежной» Нине обыкновенное праздное любопытство. Оно для сплетниц, не способных подобрать себе иного увлечения и занятия, не мыслящих выше, смелее.
- Вы изначально не совсем верны в рассуждениях. Я вовсе не богат, иначе сам бы рассчитался по векселям, ведь сумма карточного долга то не баснословная, вполне в рамках назначенного мне дедом содержания, - признался Алексей, впервые обсуждая свои денежные проблемы с кем-то кроме верного Прохора, который умрет, но лишнего слова об этом изо рта не выпустит. – Богат мой дед светлейший князь Воронцов. Вы ведь слышали о нем?
- Разве кто-то не знает генерал-губернатора Новороссийского? – девушка искренне удивилась тому, что казалось элементарным. Конечно же, кто не знал имени высокопоставленного чиновника, распоряжением императора блестяще управляющего южной жемчужиной империи. – Но я не понимаю, к чему вы ведете.
- К тому, что он богат, властен, а я раб его воли, - объяснил Алексей, поставив бокал на широкий поручень. – Я Воронцов, а значит должен представлять семью: посещать светские мероприятия в столице, занимать подготовленную в военном ведомстве должность, играть в азартные игры, оставляя за карточным столом допустимую для положения сумму. Мне и за артистками балета открыто влачиться позволительно, если не пересекаться увлечениями с представителями царской семьи.
- Зачем вы говорите мне такие гнусности? – прошептала смущенная Нина, потупив взор.
Ее ресницы густые и темные, как веер из черненых павлиньих перьев, бросили тени на щеки. Губы вздрогнули и в линию сжались, а на щеках румянец появился. То ли смущалась откровенности беседы, то ли гнев грел ее нежную кожу изнутри. Воронцов хотел бы знать, но спрашивать не стал. Едва ли барышня назвала бы истинную причину своего состояния, не руководствуясь тем, что в первую очередь считалось бы приличным в обществе. Однако ж она не убежала стремглав с балкона, слушала.
Алексей ощущал ее близость, как смесь разных видов цветов. Нескольких сортов пышных садовых роз и свежесрезанных пионов, которые бабушка княгиня Воронцова требовала к завтраку в центр стола на летнюю веранду. Утром они вместе смотрели на бескрайнюю морскую гладь и думали каждый о своем. Маленький Алексей представлял себя то бесстрашным путешественником, в плавание к дальним тропическим берегам под парусами уходящим, то писателем, сплетающим слова в рифмованные строки с той же изящной легкостью, как в произведениях Пушкина. Но никогда, вообще ни разу служащим военного ведомства – тоска и скука смертная. И тут вдруг столько лет и фантазий спустя она – Нина свободолюбивая и целеустремленная, настоящая в своих мечтах. Воронцов усмехнулся и отвел глаза, повернулся в профиль, за спиной оставив свет бальной залы.
- Разве в чувствах может быть что-то гнусное? – он не смеялся над ней, но голос лился привычным мягким звоном.
- Я не знаю, - гнев ее сменился растерянностью, взгляд метнулся к его профилю. – Вы влюблены в балерину?
- Будь оно так, не соглашался бы на ваше предложение, умолял бы деда не лишать меня содержания, - ответил Воронцов, взором обводя летний пейзаж. Он говорил себе, что дело в первую очередь в гордости фамильной, но все же сам не желал оставаться в столице, просиживать дни в кабинете среди воинской канцелярии, словно мышь в погонах. И блистательной «Дочерью фараона» не настолько дорожил. – Вы, Нина Ивановна, давеча о свободе говорили. Вот у меня ее сколько и все равно мало, когда любимое увлечение называют не иначе как бумагомарательством.
- Вы… - одному Богу известно, что она намеревалась сказать и оставила при себе.
- Думаю, что утолил ваше любопытство, - произнес Алексей, сделав шаг к Чарской. – Что же мне следует знать о вас? Только не говорите, что слишком заурядны, не нужно этих скромностей. Будьте чуточку тщеславны.

- У вас получится все задуманное осуществить, - произнес Алексей, когда госпожа Чарская закончила свой монолог. Слова преображали ее, как проповедника, что в церкви за кафедрой у восточной стены говорит, а за ним на восходе солнце алое ореол духовного сияния создает. А потом в тишине оно гаснет, что вновь превратило Нину в «снежное» земное создание. – Пообещайте, что отпразднуете со мной свою первую большую награду за вклад в изучение химии.
- Тогда и вы, - горячо предложила она, - отметите со мной первое достижение на литературном поприще.
- Уже, - Воронцов изящно поднял свой бокал с шампанским с перил, отсалютовал собеседнице и чуть подался вперед, чтобы хрусталь встретился. – Мой знакомец Чехов отнес пару рассказов в журнал «Северный вестник». Несколько дней назад генерал Мещерский получил экземпляр.
С печатавшимся в журнале Антоном Павловичем встретился Алексей накануне отъезда из столицы. Даже он, в круг светских сплетен не вхожий, знал о дуэли, и изрек за чашкой кофе мудрые слова «Теперь, друг мой, вам больше незачем слушаться светлейшего тирана вашего семейства. Пришлите мне свои рукописи, а я отрекомендую их в «Северный вестник». Адрес же мой помните?». Воронцов помнил, хотя сам заезжал к нему лишь единожды, когда Прохор слег с ангиной, но отказывался воспринимать хворь всерьез и лечиться.
- Нам следует вернуться, пока ваше отсутствие не затянулось и не привлекло внимание соседушек Долли, - вполне разумно рассудил Алексей, когда они пригубили золотистый напиток каждый из своего бокала. Он жестом предложил ей вернуться в бальную залу первой и напоследок сказал: – Я запомнил, что в вашем разумении похож на вашего батюшку. Только вот на его месте сам сделал бы все, чтобы жена не ушла.
После вечерней свежести балкона бальная зала встретила Алексея духотой и музыкой. Оглядев комнату, Воронцов попросил Евдокию Аристову оказать ему честь. Кажется, Прошка, собиравший сплетни не хуже, чем сельские мальчишки дикую малину, о ней ничего примечательного не разузнал. «Старая дева живет с тетками» - махнул рукой верный слуга, но, поразмыслив, добавил, что, по словам дворовых, она богата. Выглядела Аристова довольно мило и привлекательно, отчего Алексей задавался вопросом, что же не позволило ей найти свою пару за столько сезонов в столице – вот уж где шпиону Прохору не хватило сноровки. Впрочем, надолго эти мысли не задержались, потому как рядом оказался Демидов с увлекательнейшим спором о том, как следует правильно пить виски, чтобы прочувствовать вкус хмельного напитка.
- Только чистый и неразбавленный, - купец сказал, как отрезал, настаивая на своем.
- Со льдом, Сергей Сергеевич, - вторил ему Алексей, тоже не желая уступать, - только так удается раскрыть жгучее послевкусие.
Они определенно нуждались в третьем, кто мог бы их рассудить, занять чью-то сторону, потому Воронцов обратился к Миролюбскому. – Рассудите нас, сделайте милость.

*диалоги согласованы