Карта ролевой игры "Сказочные Вечеринки"

- Алексей Михайлович, барин, да проснитесь вы, - Воронцова потрясли за плечо.
- Катись в болото, Прошка, - пробурчал сонно Алексей, зарывшись в подушки и перины.
Несколько месяцев назад Алексей Воронцов распрощался со своими товарищами по воинской службе и по следам Радищева отбыл из Петербурга в Москву. Вынужденное отлучение от столицы обернулось тягостным во всех смыслах испытанием, златоглавая и белокаменная не спасала, только тянула деньги, которых оставалось все меньше. Непреклонный в своем решении дед, генерал-губернатор Воронцов, пустых угроз на ветер не бросал. Сказал, как отрубил, лишив содержания и вместе с тем беззаботной жизни.
Думы о том, в каком бы направлении податься из Москвы, все чаще посещали Алексея, пока не пришло письмо от крестного из усадьбы «Отрадное». Весьма своевременным было приглашение на именины племянницы генерала Мещерского и предложение после задержаться на несколько недель, чтобы составить компанию. Не уточнялось, шла ли речь о юной Долли, которую он помнил девчушкой в окружении кукол, или о самом крестном, отменным партнером по части карточных игр и выпивки. От коньяка Алексей не отказался бы, потому как после водки из захудалой попутной гостиницы жутко мучила головная боль. Паленую, поди, подсунули.
Стараниями незаменимого слуги к полудню Воронцов выглядел молодым человеком, достойным своей фамилии. Поспособствовали тому водные процедуры, поздний завтрак и кофий из запасов Прохора. Оставив верного слугу, причитающего себе под нос, разбираться с дорожными сундуками и расплачиваться за проживание в гостинице уездного города, Алексей уточнил направление в усадьбу «Отрадное». В путь он отправился верхом и прибыл незадолго до обеда.
- Приехал-таки, бедовый мой, - пожурил Мещерский, обрадовавшийся появлению крестника. – Наворотил же ты дел, деда расстроил.
- Нельзя отчитывать сразу с дороги, - нахмурился Алексей, глядя на лучшего друга своего покойного батюшки.
- Твоя правда, - генерал по-отцовски похлопал его по плечу. – Ладно, пойдем, поздороваешься с Долли, а там отобедать время.

Пока Алексей беседовал с генералом Мещерским – именно беседовал, потому как мужчины с воинским званием не ноют – расторопный Прохор перетащил все барское добро из гостиницы в «Отрадное». Обжился, так сказать, в отведенной комнате, под окнами которой раскинулись астры и георгины, окружающие добротную крашеную скамейку. И наверняка ждал Воронцова, подготовив на смену дорожному комплекту одежду, подходящую для обеда в приличном обществе.
Из кабинета крестного Алексей попал в светлую гостиную, где повстречал сияющую солнцем повзрослевшую Долли. Больше не девчонку в укороченном розовом платьице с рюшами, прилипшую к кукольному домику, а молодую хозяйку усадьбы, где Воронцов не бывал много лет. В последний раз он приезжал еще подростком с отцом, нахваливавшим здешнюю охоту на тетерева. То, кажется, было в первой половине октября, сохранившись в памяти холодными рассветами и росой на косматой неопрятной траве. О батюшке Алексей старательно давно не вспоминал, но склонный к ностальгии генерал Мещерский и обстановка «Отрадного» располагали.
- Дарья Петровна, благодарю за гостеприимство, - Воронцов ответил приятной светской улыбкой и легко коснулся губами бархатной ручки, поданной хозяйкой дома. Воистину манерная представительница высшего света, а не ясный свет Дарьюшка, за которой, сбиваясь с ног, бегала немолодая нянька. – Признаться, иногда бывает вдохновение, делаю заметки в дневнике и окружаю их сюжетом.
Больше всего на свете дед Алексея не терпел бахвальства. Поэтому внук его не привык распространяться о творческих потугах и трубить о повестях, в Петербурге принятых в печать под псевдонимом. Не мог же сам Алексей Воронцов, потомок светлейшего князя, заниматься бумагомарательством вместо престижного воинского назначения, полученного с учетом всех заслуг предков перед царской семьей. Аванс, который, по словам деда, он не оправдал, пренебрег.
Юная Долли поспешила представить свою так называемую протеже, вероятнее всего компаньонку – как заключил Алексей – девицу робкую, как первый снег. Такую же белую кожей и неуловимую, выпустившую изо рта тихое «Нина Ивановна» и шмыгнувшую в свою комнату. Не к такому женскому обществу привык Воронцов в столице, но выбирать уже не приходилось. Следующим Долли представила купца Сергея Сергеевича Демидова, которому сладкоголосой пташкой пела дифирамбы. Алексей охотно перекинулся с купцом парой слов, отметив про себя, что о крупном землевладельце и промышленнике не слыхивал только ленивый, но свидеться с ним получалось не у каждого. Не успел по Петербургу пройти из уст театральных див слух о его приезде, как следом же появилась новость об отбытии в Тавриду.
Гостей ждали с минуты на минуту, поэтому Алексей отправился в свою комнату, чтобы подготовиться к вечеру. Суетливый Прохор раздобыл все необходимое, даже рюмку какой-то – судя по запаху и вкусу – рябиновой наливки, чтобы барин не печалился. Уж он-то, приставленный к Алексею не сосчитать сколько лет назад, знал, что все с долгами Воронцова как-нибудь образуется. Перемелется, будто между жерновами, и по ветру полетит пылью былых трагедий, так что нечего убиваться. А наливка славная, такая всегда к месту.
Алексей взглянул на суммы долговых расписок, бросил их на стол и опрокинул рюмку. Толкнул оконную раму и уселся на подоконник, вдыхая аромат цветов с клумбы. Где-то в саду щебетали птицы, мелодичное пение которых заглушал гнусавый Прошка, вместе с наливкой обогатившийся на кухне сплетнями. Он перечислял имена приглашенных, обещавшихся появиться вечером в «Отрадном», а Воронцов слушал вполуха, прикрыв глаза. Хорошо бы Прохор смекнул, что барин устал и оставил его в покое, одного. Голос вскоре умолк, хлопнула дверь – додумался, черт старый. Алексей вдохнул полной грудью и внезапно закашлялся, в легкие попал едкий горький дым.
- Простите, - он узнал голосок «снежной» протеже Долли, обществу людей предпочитавшей какие-то опыты. Химия, по которой у Воронцова долгое время красовался трояк, пока дед не заставил его все зимние каникулы просидеть над книгами с противным немецким профессором, ужасно коверкающим слова. Оценки эти занятия не особо улучшили, а вот праздные зимние деньки на рождественском катке были безвозвратно потеряны. – Не хотела доставить неудобств.
- Что ж вы, Нина Ивановна, ворожбой заняты посреди бела дня? – откашлявшись, Алексей в порыве любопытства перевесился через подоконник. Заметил горстки разнообразных ингредиентов, от мелких пылинок до вполне себе различимых песчинок и крохотных кристалликов. Картавый немец показывал какие-то диковинные фокусы, т.е. лабораторные опыты с элементами таблицы Менделеева, пока Воронцов обреченно смотрел в окно, где погожий день зазывал кататься по скрипучему снегу на санях, запряженных тройкой. – Готовите любовный эликсир? Хотя, наверное, нет… Это же сода?
Действительно, обществу живых людей Нина Ивановна предпочитала безмолвные кучки с порошками и колбочки. Впрочем, каждому свое, что Алексей знал по себе, ведь чувствовал себя более свободным с тех пор, как оставил военную службу. Он не осуждал, но находил ее выбор очень забавным и своеобразным. Все знакомые Воронцова мечтали о замужестве, детях, вечерах в роскошных будуарах, балах, личной модистке-француженке – потому как кто кроме лягушатников тонко чувствует шик эпохи? – и непременно, всенепременно знакомом ювелире из числа евреев, который таки превосходно разбирается в качестве драгоценных камней.
- Может, я могу помочь? – Алексей крутанулся на щедро залитом лаком дубовом подоконнике и приземлился в клумбу. Понасажают цветов своих где ни попадя. – Этот казус свалим на Прохора, он бывалый, придумает, что пьяный выпал из окна… Мой преподаватель каждый день жалел, что оставил фон Байера и переехал в Российскую империю ради денег. Никаких денег не стоит возиться с неучами, но уверен, вместе мы что-нибудь сообразим.

Выяснилось, что у «снежной» Нины Ивановны приятный голосок, не кокетливый и не жеманный, а скорее вдохновленный всеми этими скляночками и экспериментами с содой и сахаром. Объясняя суть своего опыта она, казалось, просияла. Глаза словно выбивали искорки радости, а уголки губ приподнялись в улыбке, сделавшей ее лицо более миловидным. Любой человек делался красивым, когда свободно занимался тем делом, которое всей душой любил.
Публика, собравшаяся на именины Долли, по мнению Алексея оценила бы реакцию химических элементов как приятное развлечение. Как лихие представления цирка Франкони или пантомимы и иллюзионизм на улицах стремящегося в богему Монмартра, как ошеломляющий зрителей балет «Дочь фараона» на сцене Мариинского театра, как искусство, которое зачастую мужчины женщинам снисходительно позволяли.
- Не увлечение, а призвание, - Воронцов напомнил себе слова Нины Ивановны, когда девушка скрылась из вида. Искусство может быть только призванием, иначе в нем делать нечего. Стало быть, химия – искусство и призвание? Обдумать это ему не позволило появление Прохора, продравшегося сквозь кусты сирени, будто медведь через бурелом. – Прошка, твоя работа.
- Как есть моя, барин, - кивнул он, проследив за кивком головы Алексея, указавшего на примятые астры, и проковылял ближе. – Отыскал я, как вы просили, подарок на именины барышни Долли Петровны, - он подал Воронцову коробчонку темно-синего бархата, где лежало жемчужное ожерелье. Бусины одна в одну чистые, перламутром сияющие, предназначенные для изящной хрупкой женской шейки. – И так вам скажу, правильно, что не презентовали той артистке балета. Она особа уж больно ветреная, о том вся столица судачит, а вам жениться бы, чтоб девица с приданым, да светлейшие приняли.
- Умолкни, Прохор, больно говорливый стал, будто соловей заливистый, - Воронцов бросил на слугу предостерегающий взгляд, забрал украшение, утратившее былую необходимость вместе с отъездом из Санкт-Петербурга. С пассией он не попрощался, та не пожелала его принять после того, как известие о дуэли облетело город на крыльях слухов, твердой почвы под собой не имеющих. Не нашлось тех, кто видел, но говорили и слушали. – Ступай на конюшню и проследи, чтобы Голиафу овса дали.
Сам Алексей направился в гостиную, где собирались гости. За время его отсутствия комната наполнилась людьми, среди которых Воронцов отыскал Долли, вручив ей жемчужное ожерелье в качестве подарка на именины. Прохор прав, пригодились цейлонские бусины, оставленные из сентиментальности, но пора и честь знать, раз ничего более не связывало Алексея с особнячком на берегу Мойки, где встречала его тонкая и гибкая станом дива балета «Баядерка».
Хозяйка усадьбы «Отрадное» посчитала своим долгом представить Воронцова своим друзьям, людям в уезде важным, немолодому предводителю дворянства Петру Николаевичу Артемьеву, его дочери Елене Артемьевой – на первый взгляд девице возрастной и отнюдь не казавшейся близкой подругой самой Мещерской – и князю Георгию Загряжскому, с которым Алексей пересекался за карточным столом. Однако лучезарной Долли такие подробности сообщать он не собирался, не хотел разбивать девичьи фантазии о благочестивом городе в устье Невы.
- Алексей Михайлович принял приглашение погостить у нас несколько дней, а потом отправляется в Алупку навестить своего деда светлейшего князя, - Дарья Петровна доверительно озвучила версию, на которой условились генерал Мещерский с крестником. Ни к какому деду Алексей, естественно не ехал, гордость не позволяла появиться на глаза в летней резиденции семьи и сообщать о своем затруднительном положении. – Вы планируете провести там все лето?
- Дед вцепится в меня коршуном и заставит делать то, что ему надобно, - поддерживая легенду, вежливо ответил Алексей, собственно говоря, ничуть не солгавший о талантах главы рода Воронцовых. Он не только домашними вертел так, как полагал необходимым с высоты своей колокольни, но и всей Новороссийской губернией. – Слышал вы, Георгий Александрович, новоприобретенное имение приехали осмотреть, - червонец Прошке за сбор информации. – Насколько привлекательным вы его нашли? Планируете проводить здесь время или столичные заботы не отпустят?

* диалог с Долли согласован

Воронцов не относил Загряжского к числу карточных игроков, готовых трясущимися от ломки руками играть не последний фамильный перстень, однако предложение переместиться за ломберный стол последовало именно от него. Алексей живо представил себе разбросанную по зеленому сукну колоду – будоражащее зрелище, но разум подсказывал ему отказываться от всего, что, так или иначе, перетекало в денежные растраты. И без того промотано достаточно за время путешествия из Петербурга в Москву, а следом по пути в «Отрадное». Отсрочку ему дало появление слуги Долли, пригласившего всех из голубой залы проследовать к столу и отобедать. Пиршество с горячим не могло ждать в отличие от преферанса. И все же Воронцов был слабым, слабым человеком, который не сумел избежать соблазна и послушал черта на плече:
- Сыграю с превеликим удовольствием после обеда, - он обратился к генералу Мещерскому, Артемьеву и Загряжскому.
Зычное «кушать подано» из уст слуги в ливрее повлекло всех гостей в столовую залу, где измученного мытарством по придорожным гостиницам Алексея поджидал добротный алкоголь. Он запросто, будто с давнишним другом, «спелся» с сидящим напротив купцом Демидовым, опрокинутое спиртное заедая ростбифом с гарниром. Вот уж кто человек без жеманства.
Слева от Алексея за столом царственно восседала девица из рода Голицыных. Особа благодаря фамилии весьма известная. Такой партии желал бы для него дед. Это определенно решило бы все вызванные дуэлью проблемы, но и финансовые трудности, которые душили молодого человека. Забавно, что для того, чтобы обрести одну из сторон свободы, другой требовалось пожертвовать. Воронцов был неплохо знаком с одним из братьев Елизаветы Голицыной, да и сама Долли вскользь представила их друг другу.
- Так стало быть это вы та, кто в семье увлекается веяниями востока? – спросил Алексей у Елизаветы, припомнив одну из бесед с ее старшим братом. Тот, слегка прихмелев, рассказывал о дивном подарке младшенькой, привезенном из самого Китая. – Брат так много говорил о вашем путешествии, что меня тоже заинтересовал. Каким открылся вам Китай?

Девица Голицына вполне соответствовала тому, что слышал Алексей. Ее описывали хрупкой светловолосой куклой из фарфора, обученной манерам и языкам, что за столом вылилось в беседу, сотканную из русского, французского и, похоже, китайского, раз уж речь шла о Поднебесной. Этот язык вовсе не казался Воронцову настолько приятным в звучании и необходимым в жизни, чтобы заниматься изучением. Впрочем, безграмотность Воронцова – что бы сказал об этом его дражайший светлейший дед? – Елизавета Голицына перенесла стойко, любезно перевела китайскую пословицу с глубоким метафоричным смыслом. Выписанный из Германии для обучения Алексея профессор ворчун говорил, что не стыдно чего-то не знать, стыдно не просить разъяснений, если что-то непонятно, ибо это свидетельствует о деградации разума.
Диалог с княжной составил несколько фраз, что в целом подразумевала царящая в многолюдной обеденной зале атмосфера. Едва ли кто-то стал бы проявлять столь вопиющую бестактность, чтобы уделять все свое внимание лишь одному-двоим особо приятным собеседникам. Вероятно, в этом была заслуга юной хозяйки усадьбы, предлагающей своим гостям все новые блюда и развлечения. По окончанию обеда на веранде «Снежная» компаньонка Долли представила фонограф и продемонстрировала его возможности каждому желающему прочесть стихи. Черед дошел и до Алексея. Или, точнее говоря, на его участии настояла Мещерская, разбив трио Воронцова, Демидова и бутылки коньяка.

L’ombre des arbres dans la rivière embrumée
Meurt comme de la fumée,
Tandis qu’en l’air, parmi les ramures réelles,
Se plaignent les tourterelles.

Combien, ô voyageur, ce paysage blême
Te mira blême toi-même,
Et que tristes pleuraient dans les hautes feuillées
Tes espérances noyées!
Поль Верлен.

Утверждалось, что с Верленом в Париже водил знакомство отец Воронцова, всем своим обязанностям предпочитавший путешествовать по Европе. По заверениям деда именно в него Алексей вырос столь легкомысленным и ветреным молодым человеком, докатившимся до дуэли, что лишь по счастливой случайности не стоило жизни. Внук решительно не понимал суждений светлейшего князя, ведь родители погибли во время шторма, перевернувшего корабль и разбросавшего его щепками по песчаным берегам Гибралтара. Однако напоминать о той трагедии десятилетней давности в семье было строго запрещено.
А после того, как фонограф утолил интерес гостей, в тайне едва ли оставшихся довольными звучанием собственных голосов, Долли Мещерская предложила развеять тоску спиритическим сеансом. Сия забава снискала популярность в столице, куда стекались со всех сторон разнообразные мистики и астрологи, прорицатели и оккультных сект адепты. В сравнении с ними доска для общения с духами выглядела милой и невинной забавой, даже если тревожила и без того неспокойных обитателей потустороннего мира.
- Не дождь, так, стало быть, солнце? – в шутку произнес Воронцов, глядя на блюдечко, двинувшееся по столу в направлении буквы «д». – Значит, нас ждет прекрасный солнечный день? – блюдце, замерев на месте, вновь намекнуло на положительный ответ. – Который ничего не омрачит? – продолжил допытываться Алексей, после чего проводник воли духов вновь откатился к согласной «н». – Предостерегаешь ли ты кого-то из находящихся сейчас в этой комнате?
- Ах, Алексей Михайлович, хватит, - вымолвила Долли и убрала руки с доски. В зале повисла тишина.

- Барин, беда, - загорланил Прошка и бросился к Алексею, едва закрывшему дверь своей комнаты, - векселя пропали!
- Спрыгнули со стола и ушли что ли? – спросил Воронцов, скинул с плеч на пол тяжелую черную ткань по последней моде и упал спиной на мягкую перину. – Или разбежались и в окно выпорхнули?
- Ерничаете все, Алексей Михайлович, - вздохнул Прохор, который мог бы уже привыкнуть к беспечности молодого человека, но вместо этого каждый раз рвал себе сердце. – А коли шантажировать станут? Это же сами знаете, какой скандал. Что за оказия.
- Прошка, не неси околесицу, - Воронцов скривился, будто незрелого лимона отведал и оторвался от подушки, взглянув на суетливого слугу. – Если по долгам рассчитаться не могу, значит и вымогательство не сработает. Рассказывай лучше, чем день маялся.
И Прохора понесло. Помогая Алексею готовиться ко сну, он выдавал все, что узнал, околачиваясь среди прислуги в усадьбе Мещерских. Господам привычно смотреть сквозь дворовых, а у тех меж делом имелись не только глаза и уши, но и языки, чтобы передавать сплетни дальше. Знатная вырисовывалась картина из взаимоотношений людей, умело держащихся за свои чинные маски, за которыми скрывался мятеж. Впрочем, Голицына, в простонародье оказавшаяся Лисой, при всем своем характере едва ли способна спорить с волей императора. А ежели и хватило бы наглости, то громкости голосу не найти – этот век желаниям девиц внимать не желал. Несколько иного склада Долли, более мягкая, женственная, четко осознающая свое место в высшем свете, что определенно выгодно выделяло Мещерскую на фоне тех, кто градации оттенков серого Санкт-Петербурга никогда не видел.
- А что актриса? – поинтересовался Воронцов как бы между прочим.
- Да, бросьте вы за актрисами влачиться, - в сердцах бросил Прошка. – Надобно о жизни позаботиться.
- Вот ты и позаботься. Узнай, кто мог в комнату забраться, в бумаги сунуться и прочее… Ну да, голубчик, не мне тебя учить, сам шпионских дел мастер. С утра разбудишь и доложишь, - распорядился Воронцов перед сном.

Утро выдалось погожим, наполненным щебетанием птиц и гнусавым шепотом Прохора, отчитывающегося о проведенном расследовании перед барином. Воронцов слушал его краем уха, то и дело отвлекаясь на мысли, что не желали отпускать молодого человека, рисуя весьма печальные перспективы будущего. Он всерьез рассмотрел варианты, что при детализации тем или иным условием категорически не устраивали. Отмел все и не приблизился к решению своих трудностей. Путь в Крым к деду на поклон представлялся дорогой на каторгу.
В саду Алексея встретило оживление, вызванное появлением фотографа, которого Долли выписала из города, дабы запечатлеть на фотокарточках свой праздник. Воронцов предпочел бы ограничиться парой общих снимков, но в него решительно вцепилась Мещерская, сначала поставив в пару с экстравагантно облаченной в голубые шелка на восточный манер Голицыной – вот уж где Поднебесная в голове и в сердце, даже жаль, что так, – а после определив в партнерши оставшуюся без сильного мужского плеча «снежную» подругу. Нина замерла на требующееся время и после одобрительного кивка фотографа сбежала, оставив после себя легкий аромат цветов.
К сбору ягод Алексей предпочитал никак не относиться, вручив кузовок мастеру на все руки Прохору с наказом заполнить до отказа и записать в достижения Воронцова. Вероятно, такого же мнения были иные гости усадьбы, отправившиеся кто к павлинам, кто к песочным часам, кто в английский лабиринт. В центре последнего вчера Воронцов с Демидовым условились распить бутылку шерри из винограда выросшего близ Херес-де-ла-Фронтера двадцать лет назад. Хороший день стоило начинать с хорошей выпивки.
Путь пролегал через парк, где в беседке в уединении Алексей заметил компаньонку Долли. Словно скрывшись от любопытных глаз, она перебирала какие-то бумаги весьма знакомого Воронцову внешнего вида и не уловила его шагов, теряющихся в траве. Неслышным он подошел к «снежной» Нине со спины и резким выпадом выхватил из рук листы. С трудом верилось, что векселя из комнаты выкрасть могла ближайшая подруга хозяйки усадьбы, тихая и скромная девица, но внешность бывала обманчивой. Прохор четко доложил слова некого Яшки, видевшего именно Чарскую в том крыле дома, пока все общество перетекало из столовой на веранду.
- Попались! – что-то торжественное прозвучало в голосе Алексея, поднявшего к небу руку с зажатыми в ней листами. - Любопытно, зачем же вам понадобились эти бумаги? Что вообще вам с ними делать?

Вот уж чего не ожидал Алексей от кроткой с виду «снежной» Нины, так это столь пламенной речи. Яркой и быстрой, будто бы она боялась сбиться, растерять слова. Поэтому молча слушал, глядя на листы, исписанные отнюдь не суммами долга, а химическими формулами. И все бы ничего, Алексей попытался бы извиниться за свое варварское поведение, воистину не достойное внука светлейшего князя Воронцова, однако она знала. Нина Чарская все знала о векселях и бросала ему в лицо, будто карточный шулер обманом сложенный флеш-рояль.
Алексеем владели смущение и гнев, будто два воинства, сошедшихся в битве за главенство над разумом. Где-то на задворках сознания здравый рассудок умолял дать «снежной» Нине желаемое, выслушать и не перебивать – сущая малость для хорошо воспитанного молодого человека. Он искренне старался быть тем, кем требовала фамилия и даже смог сохранить лицо, подавив негодование. Но взращиваемое гувернерами легко вытеснил порок Петербурга – «Дочь фараона», что за кулисами продолжала играть для одного лишь Алексея.
- А если и я потребую долга? – он вернул слишком смелой для скромницы особе вызов, глядя, как вышедшее из-за облака солнце золотом засияло вокруг нее, будто софиты Мариинского театра. – Отчего уверились, будто знаете, что в моем вкусе?
Воронцов сделал шаг на деревянные ступени беседки, скрипнувшие жалобно под ногами, приблизился к девушке. Посмотрел по-иному и увидел то, чего прежде не замечал, потому как «Дочь фараона» всегда оставляла это на виду. А Нина прятала так глубоко – будто на дно души опускала тайну – огонь пылающий внутри.
- Так вы, Нина Ивановна, хотите выучиться на… химика? – продолжил Алексей, едва ли представляя, что даст Лейпциг ее будущему. – Сколь велика тогда станет ваша свобода?
Векселя, проклятие червовых карт эти векселя, когда сердца сыпались на Воронцова весь вечер, будто бы в любви признавались. Ни в том, ни в другом Алексею не везло, потому как «Дочь фараона», словно из тумана сотканный сон, растаяла после дуэли в Стрельне. Ее интересовали деньги любовника.
А ныне все перевернулось вверх тормашками – и деньги интересовали Воронцова. Будь не ладен светлейший дед, взявшийся воспитывать внука рублем. Он и с сыном так поступал, стоило наперекор пойти, а теперь даже имени не произносил, потому что горечь утраты затапливала. Надменный и высокомерный старик – Алексей знал с младых ногтей, что в деда таким же горделивым рос. Не в отца.
- Я соглашусь на ваше предложение, если поцелуете меня, - вымолвил он, склонившись к едва ли снежной – ведь девичья кожа пылала румянцем – Нине.