Карта ролевой игры "Викинги. Властители морей"

Эпилог

Была уже глубокая ночь, когда пирующие стали расходиться. Кого до дому ноги уже не могли довести, прямо в большом зале на скамьях и спали, похрапывая. А кого и во дворе сон сморил под открытым звездным небом, на земле. Рабыням, что в доме Атли Одноглазого служили, в эту ночь глаз не сомкнуть. От постоянной беготни из кухни в большой зал с угощениями ноги уже гудели. И не присесть толком. А если ещё зазеваешься, то вмиг какой-нибудь пьяный викинг на скамью под себя подмять пытается. Устала за весь день и вечер Брунхильда, но об отдыхе некогда было думать. Пировать окончили, и надо было со столов убирать, да и с полу чего попадало убрать. Вычистить всё к утру, да и проветрить не мешало бы, чтобы хозяевам не за что было рабынь попенять. Наутро, как проснуться, возможно, и продолжат ещё пировать, да чествовать молодых. Так ведь многих ещё и опохмел поди страшный будет мучить. Но Брунхильда не собиралась в этом доме ещё на один день оставаться. Для чего отправили её сюда, чего велели то и сделала. Теперь можно было возвращаться в дом Хельги и Харальда Гордого, коль хозяева они теперь её. Не знала девушка, оставят ли они её с сестрой у себя в доме, помогать по хозяйству, либо с другими рабами в общем сарае будут жить, да на более тяжелой работе использоваться.

Ещё не успели поприветствовать петухи зарождающийся новый день своим кукареканьем, а Брунхильда уже разбудила сестру, для которой одна из рабынь в доме Одноглазого выделила закуток, чтоб ребенок поспал. Надо возвращаться в другую усадьбу, в другой дом. На улице пока тихо, нет никого. Дойдут спокойно, никто не пристанет. Да и долго, наверное, проспят все, погуляли то все на славу. Пока шли, светлеть уже начинало, утренний воздух, хоть и летний, холодит разгоряченную кожу после труда, бодрит, чтобы сон прогнать. Урсула за руку сестру старшую держит и сонно плетется за ней.

- А что дальше стало с Брюнхильдой? А с Зигфридом? – спросила, зевая сестра Брунхильду, потерла кулачком глаза.
- А дальше было вот что – решила удовлетворить Брунхильда любопытство Урсулы и до рассказать это сказание, время есть пока они в пути. – Гунтер разыскал своих братьев и сказал им: «Зигфрид нарушил кровную клятву и должен поплатиться за это жизнью». Гизельхер стал отговаривать его: «Не поддавайся подстрекательствам женщины! Брюнхильда завидует нашей сестре. Пока Зигфрид с нами – никому нас не одолеть!» Тогда вмешался Хаген: «Неужто королю угодно растить внебрачных детей? Если же сгинет Зигфрид, а вместе с ним и его сын, никто уже не будет ими верховодить, и они будут владеть сокровищами Нибелунгов». Тогда братья согласились. Хаген обещал на себя взять это дело. Он ведь не давал клятвы, да к тому же знал об уязвимом месте на спине у Зигфрида. Вместе с Гунтером они устроили охоту. Впятером погнались за огромным вепрем, и Зигфриду удалось нагнать его и свалить. Тут их одолела жажда, и они приблизились к ручью. Зигфрид бросился плашмя к воде, чтобы напиться. Тогда Хаген пронзил его копьем меж лопаток сквозь самое сердце. Умирая, Зигфрид проклял подлых предателей и громко сетовал на судьбу своей жены и беззащитного младенца. Убийцы ликовали: всё утро они гнались за вепрем, а теперь им удалось уложить ещё более могучего зверя. Взвалили они тело убитого на коня и к вечеру возвратились домой. Взломав двери опочивальни Гримхильды, они бросили убитого ей на ложе. Пробудившись ото сна в луже его крови, она испустила такой пронзительный вопль, что кувшины зазвенели на полках, а во дворе загоготали разбуженные гуси. Брюнхильда услышала это вопль в своих покоях и громко рассмеялась, да так, чтобы было слышно во всем доме: «Благо вам, никто отныне не станет оспаривать ваше господство!» Гримхильда же, увидя, что шлем и щит Зигфрида целы, поняла, что это подлое убийство из-за угла, и призвала горе на головы убийц. А короли опьяненные победой, пировали до глубокой ночи. На следующий день, рано утром, призвала Брюнхильда к своему ложу всех домочадцев и заливаясь слезами, открыла им всю правду: Зигфрид не нарушил клятвы, которую дал своему названному брату, ибо обнаженный меч его лежал между ними. Гунтер же забыл данную им Зигфридом клятву. «Хотите вы того иль нет, но жизни моей пришел конец! Обманом вы овладели мною, и зло породило зло!» И прежде чем кто либо успел ей помешать, она пронзила себя мечом. Вот и всё, Урсула – закончила свое повествование Брунхильда.
- Грустная история – помолчав немного, сказала Урсула – Зачем она приказала убить Зигфрида?
- Эту женщину, преисполненную гордости и княжеского достоинства обманули. Ведь тот кто был достоин её , кому испытание огнем было по плечу, сам совершил обман – и теперь недоступен для неё и принадлежит другой. Отсюда стыд, вызванный хотя и невольно, но всё же нарушенной клятвой, недовольство своим браком. Зависть к золовке, ненависть к победившему её обманщику. Эти чувства толкают её на месть. Она отомстила. Это месть за понесенное оскорбление, за разрушенную жизнь.
- А зачем же себя убила?
- Она свершила над собой искупительный суд. Ведь она оклеветала Зигфрида, а потом всё же открыла правду. Но после всего совершенного она не могла больше жить.
- Жалко мне их обоих. – заключила Урсула.

Остались они с сестрой жить в доме Харальда Гордого. Может по доброте своей, а может из жалости Хельга посчитала, что они в доме не будут лишними в услужении. Понравилась Брунхильде эта женщина, хорошей матерью своим детям была, да и с мужем у них всё ладно стало. Только чуть позже девушка узнала от Каи, что со своим мужем хозяйка в разводе была. А теперь они уже вновь думают о свадьбе. И правильно, что за глупость семью рушить, когда и дети уже есть. Любой может оступиться, главное вовремя опомниться и оглянуться на то, что было и что есть, и подумать о том, что будет.

Дни летели друг за другом. Время сенокоса прошло, собрали с полей урожай. Хорошие дни были, трудились с рассвета до заката. А время хоть и идет, но не лечит. Тоска по дому снедала, отца не хватало. Забыть сложно было. Примириться ещё сложнее. Горечь потерь, унижений и боли поселилась в душе, не уходила. В семье Харальда Гордого им с Урсулой жилось не плохо, но это не та жизнь, которая в радость. Со временем Брунхильда и Урсула освоились на новом месте, но свыкнутся с тем, что ты просто рабыня тяжело было. Раньше был свой дом, своё хоть и не большое хозяйство, была семья. А сейчас нет ничего. Всё чужое. И никогда не будет родным. Только одно и грело душу, что вместе они. Заботилась о своей сестре Брунхильда, наказывала ей как себя вести, чтоб беду на свои головы не накликать, всегда рядом с собой держала, под присмотром своим. Мало ли чего этим викингам удумается. Одна ведь она у неё родная кровиночка осталась. И хоть сдружилась Урсула с детьми Хельги и Харальда, место своё знала. Сестре помогала и слушалась во всем.
По осени стали заготавливать провизию на зиму. Зерно уже по мешкам. А слабый скот забивали на мясо, сушили, солили и коптили. Зима не будет голодной. Шкуры выдубили, да на одежду зимнюю пошили. Зима пришла. Холодней она была чем на их с сестрой земле. Урсула болеть стала, часто и по долгу. И хоть держала её сестра в тепле, а хворь всё равно её подкараулит и сляжет девочка горячая, будто огнем горит. Страшно было Брунхильде ещё и сестру потерять, боялась за неё, молилась. Но молитвы впустую шли. Поила отварами, обтирала, кутала в теплые шкуры. А хворь уцепилась в Урсулу и никак не прогонялась. Возьмет Брунхильда сестру за руку, маленькую, горячую, а та молвит ей тихо: «Не бойся сестра моя, всё хорошо будет. Скоро уже…» Тяжело было сдерживать слезы, тяжело прятать своё отчаяние от бессилия.

Неудобно Брунхильде было перед хозяевами, что одна из рабынь их слегла и толку от неё теперь никакого. Но добры они были, с пониманием отнеслись. Набралась как-то смелости Брунхильда, пошла к дому, где Гвендолин жила со своим мужем, улучила момент свидеться с ней. Рассказала ей о беде своей, хотела толкового совета получить, но девушка сама собралась лечить её сестру. Добрая она была, не отказывала тем, кто просит и нуждается в помощи. Но даже Гвендолин со своими заговорами оказалась бессильна. Не пережила Урсула зиму. Ещё одна боль потери и утраты, только ещё острее, ещё сильнее, словно коленным железом тебе сердце прожигают. Словно ты умираешь долго, мучительно. Горестные слезы, проклятия и ненависть иссушали душу, делая её пустой, сердце кровоточило. Похоронила Брунхильда свою сестру и себе хотела избавления. Сколько раз она о смерти думала, после того как разорили её родные земли, обагрили кровью викинги, надругались над нею. Ради сестры жила. А теперь ради кого? Для чего…

Весна пришла. Природа возрождалась от зимнего сна. На ветках почки набухали, зеленая травушка проклюнулась с земли. Нравилась Брунхильде весна, но не теперь. Унылым всё было для неё, не приветливым. Скоро время сеять придет, на пастбища скот погонят. Думала, помогут ей дни в хлопотах забыться. Однажды сидели они с Каей на кухне, говорили, когда уже во всем доме все спать улеглись. За жизнь и просто.

- Совсем у тебя руки опустились, смотрю – сказала ей женщина – Раньше хоть улыбаться могла, хоть иногда. А сейчас словно тень. Слезы уже все выплакала, знаю, что больно на душе. Но жить то дальше надо. Так совсем себя изведешь. Я ж понимаю тебя, Хильда, сама ведь пережила в своё время смерть близких. Нужно сильной быть.
- Ну и что тебе твоя жизнь, Кая? Ну живешь ты. До самой старости так и будешь рабыней, словно заклейменная. Работаешь за еду и крышу над головой, безвольная. Ничего у тебя в этой жизни нет. Никого нет.
- Знаю, Хильда. Смирилась я в своё время. И тебе советую. Да и на хозяев грех жаловаться.

Всю ночь Брунхильда не смогла сомкнуть глаз после разговора. Беспокойство и волнение вселились в неё и не давали покую. Не могла она смириться со своей участью и не хотела. Противилась душа. Не хотела она влачить своё жалкое существование в обществе этих варваров. Никогда ей не забыть, что они сделали. Никогда.

Солнце ещё не взошло, а Брунхильда уже поднялась, оделась и тихонько из дому вышла. Вдохнула прохладный воздух. Покойно было. Пошла к берегу моря. Холодом от него веяло. Долго стояла, смотрела на темные воды, будто чего ждала. А потом повернула и пошла вдоль берега. И толком не знала зачем, ноги сами её несли прочь, иль словно ведет её кто-то. Впереди вдалеке виднелся скалистый утес. Каменистая земля под ногами к верху уклон взяла. Поднималась девушка на утес, ни разу не оглянулась. Камни выскальзывали из под ног, катились по склону. Цеплялась руками, карабкаясь вверх. Добралась до самой вершины, села на камни передохнуть. А потом поднялась и осмотрелась. Подставила утренним лучам солнца лицо, греясь в их ласковом прикосновении. Ветер холодный трепал одеяние задувая под него. Глянула Брунхильда вниз. Высоко было. Под ней камни большие и острые торчали из воды. Волны о них разбивались и пенились. Совсем не страшно было. Наоборот легко и свободно, спокойно. Оглянулась назад, откуда пришла. Там вдали виднелось поселение, где она с лета прожила. Ничего её на этой земле уже не держит. Не осталось у неё никого. А здешняя жизнь никогда не принесет ей счастья. Никогда у неё уже не будет своего дома. Никогда не будет семьи. Детей никогда не будет. Так зачем тогда жить?
Раскинула девушка руки, улыбнулась закрыв глаза, чувствуя умиротворение и покой. Шагнула вниз в объятия моря…

Знакомые места вокруг. Небо голубое-голубое и солнце яркое, что слепит глаза. А вот и родной дом показался. Прищурилась девушка, чтобы разглядеть его. Всё прежним было. Ускорила шаг, потом побежала. Запыхавшись привалилась к до боли родной двери, застучала. Дверь матушка открыла, руки о передник вытирает, улыбается. Из-за её спины Урсула выглядывает, смешливая. А за спиной Брунхильды шаги приглушенные слышаться. Опустились ей тяжелые отцовские ладони на плечи. Голос басистый раздался:

- Ну чего стоишь в дверях как не родимая, дочка? Проходи в дом. Ждали мы тебя.

И шагнула она в объятия своих родных...