Карта ролевой игры "Фантазм"

Брайбург. Особняк "Маргарита"
20 ноября 1896 года.
Бал

Идея пригласить на бал цыган была отличной, надо отдать должное графу Ромни. Жители Брайбурга любят всякие диковинки, а узнать свое будущее у гадалки не отказались бы многие из гостей. Я была в этом уверена, хоть и не собиралась сама участвовать в этом мероприятии. Когда-то, возможно, меня заинтересовало бы подобное действо, но теперь я предпочитала опираться в жизни не на чьи-то там предположения или мистические версии, а на собственные силы. И да, на собственные деньги. Им я доверяла куда больше, чем кому-то или чему-то другому. И у меня были на то основания.
Какое-то время я стояла, вслушиваясь в чарующие звуки музыки и рассматривая пеструю толпу кружащихся в танце цыган. Зрелище в самом деле завораживало. Они не просто танцевали – проживали каждое движение, вкладываясь в танец так, словно от этого зависело вся их дальнейшая судьба. «У этих людей можно поучиться выполнять свое дело с такой страстью», – подумала я и двинулась дальше, к бальной зале, где уже многие танцевали. Но еще больше было тех, кто ожидал приглашения на танец. Я хорошо знала эти взгляды молоденьких девушек, тайные, томные взгляды на предмет своего обожания или в сторону потенциальных женихов. Наивные создания, в своей простоте и неиспорченности они не подозревают еще, как сильно заметен их интерес и как одного вздоха, брошенного украдкой, достаточно, чтобы понять все их сокровенные мысли. Мечтают о том, что при первых аккордах следующей мелодии и они смогут закружиться в танце. И вскружить голову кому-то, кто станет потом их судьбой. И так ведь будет наверняка, и после этого бала заговорят о скорой помолвке некоего лорда с некой юной красавицей. Вот только судьба юной красавицы может оказаться совсем не такой, как ей мечтается сейчас.
Что и говорить, – я снова оглядела гостей в зале – мне повезло больше, чем повезет многим из них. Причем повезло дважды. Первый раз, когда я стала супругой не похотливого старца, думающего только о том, как удовлетворить свои низменные желания, затащив на брачное ложе молоденькую девушку, но человека добропорядочного и благородного. Граф де Пон был для меня в большей степени отцом, чем мужем, и за это я до сих пор бесконечно благодарна ему. А необходимость делить с ним постель с лихвой окупалась нежностью, заботой и пониманием, которыми он одарил меня в те недолгие месяцы, что мы провели вместе. Я любила его, что бы там ни болтали за моей спиной досужие сплетницы. Любила искренне и по-настоящему, со всей той силой, на которую была способна в свои годы. Возможно, эта была не та любовь, от которой захватывает дух и начинает быстрее биться сердце. Я любила его другой любовью: ровной, спокойной и тихой, как любят родной дом, где тебе всегда тепло и уютно, и куда всегда хочется вернуться, искренне горевала, когда его не стало, и до сих пор иногда скучала по нему.
А второй раз мне повезло уже после его смерти, когда я осознала, какие привилегии обрела в результате его кончины, как бы кощунственно это не звучало. Возможно, я цинична, но, по крайней мере, честна с самой собой и с памятью графа. Я стала не просто вдовой, но богатой вдовой, не обременённой заботами о том, как заработать себе на пропитание и нормальную жизнь. Я получила возможность заниматься тем, чем хочу, не волнуясь о том, как произвести впечатление на какого-нибудь богатенького жениха и не стремясь поймать его в свои сети. Теперь я могла просто жить и получать от этой жизни удовольствие. И не беспокоиться о том, какое мнение сложится обо мне в обществе. Все же деньги – великое благо. Я была далека от мысли считать их самым главным в жизни, но и отрицать их значение теперь ни за что бы не стала.

Танцевать пока не хотелось, да и ночь впереди предстояла длинная – в бальную залу всегда можно будет вернуться. Многие лица были знакомыми, у графа Ромни, как всегда, собралась элита Брайбурга. Но были и те, кого я видела впервые.
Мне нравились такие вечера, несмотря на их некоторую суетливость и напыщенность. Трудно сказать, что являлось тому истинной причиной: моя природная склонность к общению или время, что пришлось провести в вынужденном уединении во время траура, но с тех пор, как я вернулась в Империю, балы не утомляли и не надоедали мне.
Я не отказалась бы от знакомства с библиотекой графа Ромни, но именно там сейчас происходили, судя по доносящимся оттуда шумным возгласам, жаркие карточные баталии, и я не была уверена, что изучение книг сейчас стало бы уместным. И хоть общественное мнение давно уже не было решающим меня при выборе поступков и действий, намеренно провоцировать окружающих не хотелось. Разве что действительно присоединиться к компании играющих. Эта мысль вызвала улыбку на моем лице, напоминая о партии виста, сыгранной в прошлом сезоне на балу у лорда Декмера. И о том, что последовало далее. Что же, может быть именно так я и сделаю, но чуть позже.
Взяв бокал с подноса у услужливого официанта, я сделала глоток. Прохладный лимонад пришелся как нельзя кстати, он хорошо освежал, а незнакомый терпковато-пряный вкус раздразнил аппетит. Мне захотелось попробовать что-нибудь еще из заявленных в меню яств в русском стиле. Я прошла в боковую гостиную и осмотрелась в поисках свободного столика.

От двери боковой гостиной, где я остановилась, хорошо были видны танцующие пары, и я снова задержалась, обдумывая все это. В этот момент мое внимание привлек незнакомец, стоящий чуть в стороне от танцующих и пристально разглядывающих их. Он выделялся среди гостей не по моде длинными волосами и темной, почти мрачной одеждой. И та же мрачность читалась в его взгляде, когда он следил за присутствующими в зале.
Я задумалась. Не похоже было, чтобы всеобщее веселье хоть сколько-нибудь интересовало его. Тогда что он вообще делает здесь? Дань вежливости графу Ромни? Вынужденный визит? Но мужчина не казался тем, кого можно к чему-либо принудить без его на то воли. Тогда его присутствие здесь и поведение еще более непонятно. И потому еще более интересно. Я посмотрела по сторонам, снова высматривая свободный столик, и хотела уже было двинуться к ближайшему из них, чтобы спокойно присесть и обдумать все, что увидела, но не успела сделать и шага, как столкнулась с кем-то и едва удержалась на ногах.

Распрямившись, я в изумлении узнала в налетевшем на меня человеке того самого незнакомца, которого только что рассматривала в бальной зале. Рассматривала более, чем пристально. Интересно, он это заметил? Вряд ли, ведь все его внимание принадлежало танцующим девушкам.

– Ничего страшного, милорд, со мной все в порядке, – я осторожно высвободила руку и улыбнулась. Теперь следовало представиться, но я не могла сделать это первой, поэтому продолжала наблюдать за мужчиной, а он, как мне показалось, все так же находился своими мыслями в бальной зале.
– Роль цербера мало кому идет.
Я и сама не поверила, что произнесла это вслух. Машинально прикрыла рот кончиками пальцев, но было поздно: слова уже прозвучали. Теперь оставалось провалиться сквозь землю… или дождаться реакции на мою выходку. Первое было абсолютно невозможным, поэтому оставалось только второе.
Я вздохнула и посмотрела в лицо мужчины. Разумеется, мой поступок был недопустим. Позволять подобные вольные замечания в адрес незнакомого человека было не прилично и не достойно для уважающей себя леди. Тем более, что я ровным счетом ничего не знала ни о мужчине, с которым столкнулась на выходе их бальной залы, ни о тех девушках, за которыми он следил с жадностью сторожевого пса. Кем они ему приходятся? Он выглядел достаточно молодо, чтобы быть их отцом, а для простого опекуна вел себя слишком настороженно. Значит, их связывали куда более тесные узы. Сестры? Это было вероятнее всего. В его взгляде, обращенном к девушкам, вместе с настороженностью и какой-то напряженной озлобленностью на весь окружающий мир, мне показалось, было и нечто другое. То, что с чем я была хорошо знакома. Стремление защитить, спрятать, оградить от всего дурного, что может подстерегать их на пути. А так вести себя может лишь тот, кто искренне любит их. Даже если и пытается изо всех сил спрятать это чувство от всех на свете. Последнее почему-то показалось мне очевидным.
Я обнаружила, что опять смотрю на незнакомца слишком пристально, и это не может оказаться незамеченным, поэтому поспешила отвести взгляд. И как раз вовремя, потому что в этот момент ко мне обратился с поклоном лорд Блакмер. Я была наслышана о нем, но не представлена лично, а его спутников и вовсе видела впервые.

– Леди де Пон, – представилась я, склоняясь в ответном приветствии. – Миледи, милорды. Спасибо за приглашение, но я не уверена, что готова отужинать прямо сейчас.
Это было правдой только наполовину, потому что аппетит давал о себе знать. Но прежде, чем приступить к ужину или заняться чем-либо еще, следовало принести извинение за свою вольность. Я обернулась к незнакомцу, с которыми столкнулась несколькими минутами раньше и вздохнула с облегчением (он все еще был здесь, а значит мне не придется искать его по всему особняку, чтобы извиниться).
– Теперь моя очередь просить прощение, милорд. Я позволила себе сказать слишком много. Простите меня, – я подняла глаза на мужчину, ожидая его реакции, и остаток фразы произнесла уже про себя: «хоть это и правда, и вы действительно похожи на цепного пса».

Его имя было мне незнакомо. Мы не встречались прежде, и если я и слышала упоминание о нем, то не смогла бы сейчас вспомнить, что и где. Но оно и к лучшему – не люблю формировать мнение о людях по чужим словам. Сейчас же у меня была возможность сформировать свое собственное.

Хозяевам? Я подавила усмешку. Хотелось бы мне взглянуть на того, кто смог бы подчинить этого странного человека. И невооруженным взглядом заметно было, что он живет по своим, только им установленным правилам, и слишком мало прислушивается к мнению окружающих. И уж тем более не стал бы кому-то угождать.
Мужчина пытался меня смутить. Или напугать. Или и то, и другое сразу. В любом случае, в прикосновении его губ к моей руке не было ни капли учтивости или любезности. Это был… вызов? Он словно провоцировал меня, ожидая, как я поведу себя дальше. Вырву руку и с испугом убегу прочь? Если он рассчитывал именно на это, то его ждало разочарование. Во мне действительно кипели чувства, но среди них не было ни смущения, ни страха.
Маркус Хван был абсолютно непохож на всех тех, с кем мне доводилось общаться прежде. И дело заключалось не столько в его необычной внешности, не вписывающейся в общепринятые каноны, а, скорее, в манере общения, жесткой, прямой и откровенно вызывающей. Как и он сам. Но эта прямота отчего-то располагала. Возможно, потому что я и сама не любила лицемерить.
– Вы правы. Я сказала то, что думала.
Мы стояли слишком близко друг ко другу, моя рука все еще находилась в его, приветствие чересчур затянулось и все это не могло не привлекать внимания окружающих гостей. На нас оглядывались, и хотя я не слышала прямых разговоров, предположить, о чем будут шептаться сплетники или уже шепчутся, было совсем нетрудно. Но я привыкла к тому, что некоторые мои поступки не находят одобрения в свете. Я в этом не особенно нуждалась, особенно, когда была уверена, что поступаю правильно. Или когда хотела поступить определенным образом. Как сейчас.
– Я наблюдала за вами в бальной зале, – раз уж я решилась признаться в своих мыслях, следовало их пояснить. – Это ведь ваши сестры, да? Те девушки, за которыми вы следили? Вы боитесь за них, а они... – я помолчала, думаю, как лучше это назвать, но потом решила сказать именно то, что вертелось на языке: – боятся вас. Они пока не знают, что любовь может быть и такой тоже.
То, что это была любовь с его стороны, я не сомневалась. Собственный опыт убедил, что это чувство зачастую проявляется совсем не так, как мы к тому привыкли или как ожидаем. В каждой судьбе есть свои собственные пути, по которым движется любовь, и важно правильно ее распознать. И тем, кого любят, и главное: тому, кто любит сам.
Но я опять сказала больше, чем того позволяли приличия. Этот мужчина действовал на меня каким-то странным образом, побуждая к откровенности и импульсивности, и пока я не могла понять, что является этому причиной. А то, что было непонятно, привлекало со страшной силой. Он предлагал свои услуги? Что же, сейчас самое время воспользоваться предложением.
– Составите мне компанию во время ужина? Говорят, меню выше всяческих похвал.
Вокруг нас было достаточно многолюдно, и я по-прежнему не видела свободных столиков, поэтому предложила: – Можем присесть где-то здесь или пройти в зимний сад.
Подумав о том, что ему, вероятно, не захочется оставлять девушек, добавила: – А вашим сестрам не повредит побыть какое-то время вне вашего пристального внимания. Думаю, не стоит опасаться за них сейчас. У графа Ромни собираются исключительно достойные люди, и вряд ли кто-то осмелится обидеть их. А избавиться от потенциальных женихов, которые вам не понравятся, вы всегда успеете.

Так я и думала: он не признается. Но было бы странно, случись по-другому. С чего бы ему открывать душу перед человеком, которого он видит впервые в жизни, и делиться своими сокровенными чувствами? Но его отрицание лишь еще больше убедили меня в своей правоте. Не только желание контролировать сестер двигало им в больной зале.

Мне приходилось слышать о роскошном саде графа, но прежде я никогда здесь не была. И теперь не могла не порадоваться, что мой спутник выбрал именно это место. Зимний сад так разительно отличался от шумных гостиных, что мне показалось, будто мы попали в другой мир. Тихий и словно какой-то заколдованный, в нем время как будто уснуло, отступили оживленность и суета. Музыка почти не была слышна, а зелень и цветы, находящиеся вокруг, дарили удивительную свежесть.
– И чем же вы для меня опасны? Чего я должна бояться? – ответила я тоже вопросом и усмехнулась. – Того, что пострадает моя репутация? Я не дебютантка на своем первом балу, чтобы стараться произвести впечатление на окружающих. А мои средства и положение позволяют вести себя так, как считаю нужным. И общаться с теми, с кем хочу, не беспокоясь, что об этом подумают другие.

- Благодарю, милорд.
Я присела на предложенный мне стул, покрутив в руках листок с меню. Названия мало о чем говорили, да и сосредоточиться на еде никак не получалось.

Какого ответа он ждал? И почему этот вопрос оказался для меня приятным? Я не планировала на этом балу заводить никаких новых знакомств. Точнее, таких знакомств, как это. Меня интересовало сугубо деловое общение, ведь среди гостей вполне могли оказаться молодые и талантливые леди, коим я могла бы оказать посильную помощь. Но все шло не так. Вместо того, чтобы искать потенциальных воспитанниц Школы изящных искусств, я уединилась в зимнем саду со странным мужчиной, не похожим ни на кого из моих знакомых, и думала лишь о том, что сейчас происходит в его голове.
– Нет, сегодня меня никто не сопровождает. Я могу позволить себе такую роскошь, как посещение бала в одиночестве. Это удобно, знаете ли. Особенно, когда не хочешь, чтобы тебя контролировали.
Мой намек на его поведение в зале в отношении сестер был совсем не прозрачным. Сама не знаю, почему меня так задела вся эта ситуация. Возможно, перепуганные девушки напомнили мне то, какой я сама была когда-то, и я посочувствовала им. Или этому человеку, который отчего-то изо всех сил старался казаться хуже, чем был на самом деле.
Впрочем, по отношению к нему я испытывал точно не сочувствие. Он отвлек меня от всего происходящего, занял все мои мысли и при этом продолжал оставаться совершеннейшей загадкой, которую мне все больше хотелось разгадать.
Я внезапно ощутила, как стало жарко щекам, и порадовалась, что вокруг недостаточно яркий свет. Оставалось надеяться, что мой визави в этом полумраке не сможет разглядеть проступивший на моем лице румянец. И тем более не догадается, какие мысли стали тому причиной. Отвести взгляд сейчас и выдать себя было бы едва ли не большей глупостью, чем допустить подобные мысли, потому я сделала над собой усилие и посмотрела мужчине в глаза.
– Расскажите мне о себе. Пока все, что мне известно, – это ваше имя и то, что я успела увидеть. А раз уж вы предлагаете бояться, хочу хотя бы знать, чего именно.

Да, он хотел меня напугать. Намеренно провоцировал, действуя то нарочито грубо, но дерзко, а то, наоборот, слишком интимно. Но я пока не могла понять, для чего. Какой резон был ему в моем страхе? Или это всего лишь привычная манера действий? Опасаясь за своих сестер, он держал их в страхе, но могла ли я предположить, что он так же действует в отношении меня?
– Верно, не знаю. Но я привыкла бояться вполне конкретных опасностей, а не чего-то эфемерного. И с чего вы взяли, что ваши мысли должны меня напугать?
Он действительно был ближе, чем того позволяли приличия, но его близость не пугала. И не отвращала. Скорее, удивляла. Я не могла понять, почему позволяю ему так себя вести и почему мне это нравится.

И как же мне тогда обращаться к вам? Я не произнесла этого вопроса вслух, задумавшись о вариантах. Но по сути, их не было. Он представился, но не для того ведь, чтобы я называла его по имени. Или, напротив, как раз для этого, и это очередная попытка смутить меня?

Мой спутник выдал свое раздражение, удивляя еще больше. Что скрывалось за его не очень удачной попыткой быть грубым? Я кивнула официанту, называя первое попавшееся блюдо в меню и совершенно не представляя, что именно я заказываю. Это было не столь важно. Гораздо более важным казалось понять этого странного человека.

– В самом деле, откуда мне это знать… , – задумчиво проговорила я, переводя взгляд на какой-то причудливый цветок, расположенный немного в стороне от нашего столика. Его белые, тонкие лепестки покачивались от легкого движения воздуха. Он казался таким хрупким – лишь тронь, и сломается от одного прикосновения. Хотя я была почти уверена, что в действительности он намного прочнее, чем кажется.

– Ты должна научиться подчиняться, маленькая дрянь. Запомнить раз и навсегда, кто на самом деле главный в этом мире. Поверь мне, так для тебя же будет лучше. И сейчас, и потом, когда выйдешь замуж. Мужчины любят послушных женщин. Не надо сопротивляться… Ты ведь не хочешь, чтобы я что-нибудь тебе сломал? Кому потом ты будешь нужна в таком случае?
Я знала, что кричать бесполезно. Бесполезно плакать и звать на помощь, пытаться придавить чем-то посильнее дверь, чтобы ОН не смог войти. Будет только хуже. ОН все равно справится с любой преградой. А потом… Нет, ОН никогда не бил меня. Но я предпочла бы удары и боль тому, что ОН делал. Его омерзительным рукам, щарящим по телу и забирающимся в те места, где я сама не осмеливалась к себе прикасаться.
– Я ведь о тебе забочусь! Ты же хочешь научиться угождать будущему мужу. Потом еще мне спасибо скажешь.
Я дважды пыталась умереть и бессчётное количество раз – сбежать. Но глупо надеяться на успех, когда у тебя нет ни пенса, а каждая собака в округе готова выследить тебя и вернуть отцу.
Отцу? Я не называла его так никогда в жизни, с тех пор, сколько помню себя. Только ОН. С того самого мгновенья, как поняла, что ОН на самом деле из себя представляет. Что за личиной щедрого, благородного и добропорядочного милорда кроется монстр, при одной мысли о котором у меня перехватывало дыхание и начинали дрожать колени.
Ему никто не осмеливался перечить, ни мать, ни мои сестры, ни тем паче слуги, в то время как в обществе ОН пользовался славой идеального мужа и отца.
Я часто думала о том, как ему удавалось так успешно скрывать свою подлинную сущность от всех. Ни день, ни неделю – годы. Когда пыталась говорить с матерью, она лишь плакала, целовала меня и шептала что-то неразборчивое, закрывая мне рот трясущимися ладонями, будто нас кто-то мог подслушать. Впрочем, наверно мог. ОН все мог тогда.
И я до сих пор не знаю, что ОН делал с моими сестрами. После того, как они вышли замуж и уехали из Брайбурга, мы виделись лишь дважды, и ни Брин, ни Ванесса не проявили ни малейшей заинтересованности в разговоре со мной. Словно хотели забыть обо всем, что было в прошлом. Брин за несколько лет замужества из юной цветущей девушки превратилась в старуху, рожая одного за другим детей и существуя беззвучной тенью своего супруга. А Ванесса так и не смогла забеременеть. Муж винил в этом ее, она – весь остальной мир, но так или иначе, никаких связей со своими родными сестра категорически не хотела поддерживать.
Человек, которого ОН привел в дом и представил, как моего будущего мужа, был старше меня на четыре десятка лет. Я была уверена, что и от собственного брака не стоит ждать ничего хорошего. Как и вообще от жизни. Что вообще могло быть доброго там, где заправляют мужчины? Где они берут на себя право и власть вершить чужие судьбы?
Не знаю, каких чувств во мне было больше: ненависти или страха. Наверно, и того и другого – в избытке, потому что я даже не запомнила церемонию венчания, поглощенная роем собственных эмоций. Пришла в себя лишь спустя несколько дней, когда стояла на палубе судна, уносившего нас прочь от берегов Империи. Ветер трепал мои волосы, наполняя легкие неведомой прежде свежестью и свободой, вокруг простиралось бескрайнее море неописуемого изумрудного оттенка, а до меня только дошло, что брачная ночь так и не состоялась. Мой супруг находился рядом, но при этом не делал никаких попыток ни приблизиться ко мне, ни тем более затащить в постель.
– Жизнь – это не только страх. Не только боль. Не только предательство и унижение. Тебе надо научиться испытывать и другие чувства. Позади нет ничего, кроме прошлого. А впереди – вот такое же бесконечное море, как то, что ты видишь сейчас перед собой. Оно не будет всегда спокойным, и штормов не избежать, верно. Но ни они одни только придут в твою жизнь. Там будет любовь. Разумеется, если ты этого захочешь.

Да, я любила мужа. Сначала это была благодарность за то, что брак с ним избавил меня от кошмара прошлого, а потом поняла, что в его чувствах ко мне – не только забота. И он стал для меня не только тем отцом, которого я никогда не имела, но мужчиной, который научил меня уважать себя и помог перестать бояться. Я никогда не спрашивала, была ли случайной гибель человека, в доме которого я выросла. Знала ли ответ, или догадывалась о нем, но кошмары оставили меня гораздо раньше. Когда вместе с любовью мужа приняла истину о том, что все в жизни имеет свою цену. И все однажды заплатят за то, что сделали.

Все эти воспоминания пронеслись перед глазами, и я сглотнула подступивший к горлу горький ком. И сама не ожидала, что всего лишь одна фраза может так разбередить душу. Но ведь ничего не изменилась. Я все та же Одри Лейн, которая усвоила преподнесенные ей жизнью уроки, а мужчина рядом со мной может считать меня кем угодно. Избалованной куклой, не знающей горя и печали. Пусть думает, что я такая же хрупкая и изнеженная, как этот цветок. Я не собиралась его разубеждать. Во всяком случае, не теперь.
Я моргнула несколько раз, стряхивая набежавшие на глаза слезы, и вновь обернулась к Маркусу, вслушиваясь в его слова.

– Думаю, вы и не узнаете об этом, пока я не узнаю эту вашу правду. Не хотите попробовать?
Я была уверена, что он откажется и не станет мне ни о чем говорить, но его следующие слова и удивили меня, и разозлили одновременно.

- А вы и в самом деле любитель все держать под контролем, – я улыбнулась, глядя ему в глаза. – Даже пытаетесь решить за меня, что мне интересно, а что нет. Если бы я хотела услышать кого угодно, я бы и спросила, кого угодно. А мне хотелось узнать именно вашу версию. Но не буду настаивать. Ваше молчание и так позволило мне многое узнать. Не спрашивайте, что именно, я пока приберегу эти выводы для себя самой.

Я задумалась. Родители? Я не знала истинного значения этого слова, что говорить о каких-то там секретах от них? Все мое существо, все переживания и мысли были тайной, но потому лишь, что им не было дело до того, что я действительности думаю или чувствую. А вот иметь секреты от мужа я бы вряд ли захотела… вернись он в мою жизнь хоть ненадолго. Горничная? Это звучало даже забавно. На какие секреты намекает Маркус Хван, чтобы их нужно было скрывать от слуг? Или рассчитывает услышать о каких-то пикантных подробностях моей личной жизни? В таком случае почему бы не дать ему их?
– Ненавижу спать в ночной сорочке. Она так стесняет движения… – я поморщилась, будто мне и сейчас было тесно и неуютно, и продолжила шепотом, потому что мои следующие слова предназначались только для его ушей: – Моя горничная была бы в совершеннейшем шоке, если бы узнала, что как только она выходит из моей спальни, я избавляюсь от этой неудобной тряпки.

Я рассматривала подвеску с черным птенцом, смотрела на жесткую улыбку мужчины, куда больше напоминающую оскал, и думала. Какой реакции на свои слова он ждал? Возмущения? Негодования? Что я сейчас же сорвусь с места и в ужасе убегу прочь? Все, что он рассказывал, действительно было ужасно. Ужасно, что маленький мальчик находиился не дома, в тепле и с любящими родителями, а был вынужден скитаться по улицам и воровать, терпеть боль от наказаний и копить в своей душе те шрамы, которые не заживают так хорошо, как физические. Маркус Хван не сказал об этом, но я прекрасно понимала, что не от хорошей жизни беззащитный ребенок решился на такой шаг. И если кто-то и заслуживал наказания, то только тот, по чьей вине все это случилось.

Я вдруг поняла, что хотела бы увидеть эти трофеи. За его напускной бравадой таилось много больше, и, возможно, узнав, какие вещи в тот или иной период жизни могли казаться ему ценными, я узнала бы и то, о чем он умолчал. Проникнуть не в скрытую от посторонних комнату его дома, но в потаенную комнату души, где поселились призраки куда более страшные, чем мои собственные. Тем более, что с моими мне почти удалось расстаться, а его по-прежнему продолжали терзать и мучить.

Было что-то такое в этой его фразе, что заставило мое сердце забиться быстрее. Мужчина как будто ждал, что я стану что-то уточнять, но я не смогла произнести ни слова. Боялась услышать его ответ. И одновременно боялась ошибиться, если бы вдруг оказалось, что я поняла его неправильно.

Его шепот коснулся кожи, будто проникая под покровы одежды, и заставил меня вздрогнуть. Взгляд помимо воли задержался на его руках, больших, с проступающими венами и загрубевшей кожей. Ножка бокала с вином в его гибких, сильных пальцах казалась совсем тоненькой: надави посильнее – и переломится. Но мне отчего-то безумно нравилось, как выглядело хрупкое стекло в его руках. В это мгновенье показалось, что мужчина не слова произносит, а в буквальном смысле дотрагивается до меня. Моя горничная так подолгу возилась с многочисленными застежками и завязками на платье, а сколько времени на это понадобилось бы ему? И зачем я только вообще заговорила об этом? Я словно наяву представила всю ту картину, о которой он говорил. Которую зачем-то придумала сама, а сейчас не знала, как справиться с разыгравшимся воображением.

У каждого из нас свой ад... Я замерла, переводя взгляд на место, которое он указал. Рассматривала сплетение вен на его запястье и черные символы, нанесенные на кожу, значения которых я не знала.
– И как, этот метод работает? Ваши талисманы действительно помогают избегать неприятностей? Например, вот этот, – протянула руку и коснулась кончиком пальца крошечного замысловатого рисунка у самого края манжета. Кожа мужчины оказалась бархатистой и теплой, и мне показалось даже, что я различила биение пульса. Я вздрогнула и одернула руку, будто обжегшись. И так позволила себе непростительно много. И в поступках, и, тем более, в мыслях. Теперь бы хоть как-то привести их в порядок.
– Слуги всегда любят придумывать разные истории про своих хозяев, – проговорила, отводя глаза от рисунка на руке. – И в большинстве случаев их выдумки не имеют ничего общего с действительностью.
Надо было как-то отвлечься от своих собственных выдумок, перестать думать о том, на что я не имела никаких прав.
– Но вы почти ничего не съели, – взяла листок с меню, пытаясь сосредоточиться на обозначенных там названиях. – Жаркое из глухаря. Это должно быть вкусно. – Я заставила себя улыбнуться и снова поднять взгляд на Маркуса Хвана. Может быть, если сменить тему, напряжение уйдет само собой? – Вы любите охоту?

Я предполагала, что он произнесет нечто подобное. Мало кому понравится, что его жалеют, и уж тем более сильному мужчине не захочется, чтобы кто-то таким образом обнаружил его слабости. Но я ничего не могла поделать с этим чувством. Когда-то чьи-то бессердечие и безжалостность толкнули ребенка на преступление, а теперь этот ребенок вырос и продолжал винить себя во всех смертных грехах. Больше – он ждал такого же отношения и от окружающих, не мысля даже, что кто-то может относиться к нему иначе.
– А вы снова гораздо лучше меня знаете, что я должна почувствовать в скором времени.
Я бы хотела найти слова, чтобы убедить его в обратном, но и понимала при этом, что одних лишь слов будет недостаточно. Скорее всего, он вообще не воспримет их сейчас.

А потом он улыбнулся, и его лицо вдруг в одно мгновенье преобразилось, потеплело, жесткие, напряженные черты смягчились, и эта перемена изумила еще больше. Те мысли, что посещали меня с того самого момента, как я наблюдала за ним в бальной зале, нашли подтверждение. Он и впрямь мог быть совсем другим и скрывать за маской строгой ожесточенности и озлобленности на весь свет совсем другие черты.
Я тоже слегка улыбнулась, хотя улыбка далась нелегко.
– Только вы не ученик и ни в чем не провинились передо мной. А я – не учительница, и мне не за что вас отчитывать.

О ком… Я шевельнула губами, но не произнесла это вслух. Сил признаться, что происходит сейчас в моей голове, не было. Особенно, когда он смотрел вот так: как будто все понимал, словно видел меня насквозь.
– Думаю о том, как много может измениться за один вечер.

Рискнуть? Я опустила руки под стол, на колени, стискивая пальцы и борясь с отчаянным желанием снова коснуться его. Там, где на смуглой коже виднелись причудливые рисунки и где ощущалось биение его пульса. Снова провести там рукой, а потом повторить этот путь губами. Это хотелось все сильнее, и это на самом деле был бы слишком большой риск, потому что с каждой минутой я все хуже владела собой.

Мне отчего-то стало обидно. Он опять думает, что я – избалованная кукла, которая всего лишь пытается поддержать разговор?
– Я ведь здесь. И мне нет никакой выгоды лгать вам, говоря о том, чего нет на самом деле. Да, мне интересно узнать о ваших интересах, – последняя фраза прозвучала довольно нелепо, но я не стала поправляться. – Не только об охоте. О том, чем полна ваша жизнь. Зачем вы приехали на этот бал и что собираетесь делать завтра.
Я сказала слишком много. Будь он хоть немного сообразителен, от него не укроется, как сильно меня волнует его присутствие. А он был именно таким. И значит, все прекрасно видел и знал. Его следующие слова это подтвердили, заставляя меня в буквальном смысле перестать дышать.

Я действительно боялась. Но не за свою репутацию, нет. Боялась, потому что осознавала, одно мое неверное слово или действие – и он уйдет. И проблема была в том, что я не знала, как не допустить этой ошибки. Не знала, что сказать или как повести себя сейчас. Понимала лишь то, что не хочу, чтобы он уходил.
Это было слишком непривычное ощущение, неведомое прежде. Я не знала, что можно настолько зависеть от другого человека, настолько хотеть проникнуть в его мысли и понять, в чем он нуждается и к чему стремится. И что так сильно можно желать чьего-то общества, тоже не знала.
Общества? Кого я обманывала сейчас? Саму себя? И зачем? Я ведь совсем не об общении с ним думала. Ни об этих разговорах, в которых мы оба пытались соблюсти нормы приличия, но которые, по сути, мало что значили. Мне хотелось совсем иного. Дать волю тому жару, что растекся по телу, стоило лишь коснуться этого мужчины. Позволить ему заменить мою горничную. Разрешить сделать со мной все то, что он уже – я видела это по его глазам – делал в своих мыслях.
Но он говорил о ночи. Одной ночи. И каким бы сильным не было желание согласиться на его предложение, я не могла не подумать о том, что этой ночи наступит конец. И, как всегда бывает с чем-то особенно важным и драгоценным, слишком быстро. И такое сладкое, такое соблазнительное желание уступить перебил въедливый голос рассудка, застучавший в висках. «А потом? Что будет потом? Когда закончится эта ночь? Как я буду жить, когда он получит желаемое и уйдет?».

Я так сосредоточилась на собственных мыслях, что не сразу расслышала, что где-то неподалеку зазвучала музыка. Сначала совсем тихо, но постепенно эти звуки стали нарастать, раздалось какое-то пение, как будто музыканты приближались к тому месту, где мы сидели. Я прикрыла глаза, пытаясь разобраться не в словах песни, которые мне все равно были не понятны, а в своих собственных ощущениях. Мысли вдруг начали путаться, музыка заглушила их, зазвучав теперь где-то совсем близко. Я почувствовала запах костра и в недоумении раскрыла глаза, уверенная, что все это мне кажется. Вряд ли кто-то мог осмелиться развести огонь в зимнем саду графа Ромни.
Но сада больше не было. И нашего столика с недопитым в бокалах вином и почти не тронутыми угощениями тоже не было. Над головой простиралось звездное небо, высокое и необыкновенно ясное, все усеянное россыпями сияющих звезд.
Я вскочила на ноги, ошеломленно озираясь по сторонам. Слишком много впечатлений для одного вечера, а это, последнее, еще и не поддавалось никакому логическому объяснению.
На мое счастье, Маркус все еще находился рядом. Я не успела ему ответить и не знала, как он расценил мое молчание, обиделся, разозлился ли или попросту пожалел, что вообще заговорил об этом. Но по крайней мере, он не ушел.
Я метнулась к нему, обхватывая его руку чуть выше локтя и инстинктивно ища защиты. Понять бы еще только, от чего именно.
– То вино, что мы пили, – вы уверены, что оно было нормальным?
Если все, что я видела, - мои галлюцинации, можно представить, что он подумает обо мне. Но мне действительно было страшно. А Маркус Хван был единственным, к кому сейчас я могла обратиться за помощью. И кому доверяла.
– Я не понимаю, что происходит. Где мы? Или что со мной, если мне мерещатся такие странные вещи?

Я думала о том какими неведомыми силами нас перенесло в это место. Так не могло и не должно было быть. Но все-таки было. Если дело не в вине, и это не галлюцинации, значит, случилось что-то страшное. Об этом говорил мой рассудок, а чувства находились в смятении. И в этот момент Маркус озвучил свою готовность отправиться внутрь кибитки.

– Я пойду с вами, – я произнесла эти слова, почти не размышляя. Поступить так показалось единственно правильным. Я не была готова расставаться с ним и не хотела этого. А еще не хотела оставаться рядом с цыганами, которые хоть и вели себя пока весьма дружелюбно, но могли оказаться совершенно непредсказуемыми. Было похоже, что и остальные наши спутники, что прибыли из особняка Ромни, тоже не испытывали особого удовольствия от нахождения здесь. Наверняка, как и я, сбежали бы при любой возможности, сделали бы все, чтобы вернуться назад. Только возможности такой ни у кого из нас не было.
Я практически ничего не знала ни о цыганах, ни об их жизни. Об этих людях в Империи ходило немало легенд, но те всевозможные истории, которые приходилось слышать, меня мало занимали. В историях, скорее всего, мало что соответствовало действительности. Людям свойственно приукрашать и преувеличивать то, чего они не понимают. Но то, что цыгане могли оказаться опасны, не вызывало сомнений. Особенно в той ситуации, когда в их жизнь постучалась трагедия, а спасение никак не приходило. Кто знает, что в действительности на уме у этих людей и почему они ждут помощи от нас.

Внутри кибитка оказалась значительно более просторной, чем казалось снаружи, возможно, за счет боковых стенок, расширявшихся к крыше. Здесь царил полумрак, но неяркого света нескольких ламп хватило, чтобы понять, что находится вокруг. Помещение было будто поделено на две части, и первая, расположенная ближе к входу, где мы и очутились, видимо, использовалась как кухня. Здесь была небольшая печь, дымоход которой проходил прямо в крышу, несколько сундуков по углам, а на резных деревянных стенах – разная утварь. Примерно с середины кибитки стены были увешаны коврами, ковер лежал также на полу, простираясь до самой кровати, расположенной в дальней части фургона.
Воздух был спертым и тяжелым, после свежей прохлады зимнего сада и душистой степи, здесь дышалось с трудом. Я взглянула на Маркуса Хвана, стоящего в шаге от меня и рассматривающего скудное убранство кибитки. Он молчал и все больше хмурился, как хмурился и старый цыган, сопровождающий нас. Я подумала о словах леди, к которой маркиз обращался как к леди Доусон.

Что же, если ведьма и правда оставила где-то здесь иголку, то найти ее среди множества самых разных вещей будет очень нелегко.

Да и вопрос маркиза Кройчестера теперь казался еще более уместным. Вряд ли справиться с колдовством можно было бы так просто.
Но и оставаться на месте в ожидании тоже было недопустимо. Я сделала несколько шагов вперед, приближаясь к постели и рассматривая лежащего на ней юношу. Сзади тотчас раздались шаги, и я вздохнула с облегчением: Маркус двинулся следом за мной, и осознание того, что он рядом вселяло уверенность и придавало сил.
А вот то, что сил почти не осталось у лежащего на постели, не вызывало сомнений. Даже мне, совсем не осведомленной в вопросах врачевания, было понятно, что жизнь едва теплится в его теле. Он никак не реагировал ни на наше присутствие, ни вообще ни на что, тяжело дышал, то вскрикивал, то стонал, то бормотал что-то невнятное. А потом вдруг заметался на постели, пытаясь сбросить укрывавшее его одеяло. На обнажившихся плечах я рассмотрела какие-то странные символы. Цыганский барон что-то говорил о магическом вмешательстве ламии. Получается, это она оставила на теле жениха эти замысловатые знаки?
Их было много, очень много, и в изгибе линий что-то показалось мне знакомым. Я задумалась, вспоминая, что совсем недавно изучала другой рисунок – на запястье стоящего позади меня мужчины.
Они были абсолютно разными на первый взгляд, эти символы. Но никаких других вариантов все равно не существовало. Я понятия не имела, где может быть спрятана эта иголка и есть ли она вообще, поэтому решила проверить хотя бы то, что хоть как-то было доступным.
Я повернулась к Маркусу:
– Вы позволите еще раз взглянуть на ваше запястье?
На его лице отразилось недоумение, но он все же протянул мне руку. И это снова оказалось для меня куда большим испытанием, чем все перемещения, встречи с цыганами и их загадки. Я, как тогда, в зимнем саду, оказалась во власти своих неуемных фантазий. Пальцы дрогнули, когда я опустила руку и коснулась его ладони. Поддаваясь неудержимому порыву, провела по грубоватой, шершавой коже, прочерчивая нанесенные самой судьбой линии на ней. И снова ощутила, как мучительный, тягучий жар растекается по телу. Мужчина не двигался, ничего не говорил даже, а я представила, как уже он прикасается ко мне. Обводит контур лица, перебирает волосы, трогает губы… Картинка в моем сознании получилась такой яркой и отчетливой, будто все это и правда происходило. Я вздрогнула и отшатнулась, машинально облизывая внезапно пересохшие губы. Совершенно недопустимый поступок для леди в присутствии других людей, но я ничего не могла поделать с собой. Со своими чувствами, мыслями и желаниями. И была совсем не леди сейчас, но женщиной, которая отчаянно нуждалась в его присутствии, его…
Я покачала головой, пытаясь отогнать наваждение. Менее подходящего места, чтобы предаваться подобным мыслям, представить было себе невозможно. Мы находились у постели умирающего, от нас требовалось разгадать тайну, к которой не существовало никаких зацепок, а я совершенно потеряла голову от той колдовской власти надо мной мужчины, о существовании которого еще несколько часов назад даже не знала.

В этот момент юноша на постели снова забормотал что-то, возвращая меня в реальность. Пламя стоящей подле лампады взметнулось и тут же опало, почти угасая, словно кто-то что есть силы дунул на него. Внезапно пришедшая в голову мысль заставила меня похолодеть...

Его голос прозвучал так отстраненно и холодно, словно все, что было до этого, привиделось мне. А может и правда, привиделось. С чего я решила, что интересую его? Только потому, что сама безумно этого хотела?
Я ответила, изо всех стараясь, чтобы мой голос не дрожал.
– Ведьмы. Еще говорят, что это демоницы, вампирши, пьющие кровь своих жертв. Они предстают в образе красавиц, перед которыми нельзя устоять, увлекают за собой, обольщают, а потом лишают жизни. Правда, я всегда думала, что это только легенды.
И снова подумала про символы на его запястье. Маркус сказал, что наносит эти символы перед какими-то важными событиями. Какими? Что именно было важным для него настолько, чтобы запечатлеть напоминание об этом на собственном теле? Работа? Бизнес? Или, может быть, женщины? Только что мне было жарко от собственных фантазий, а сейчас от них же стало так холодно, будто я оказалась раздетой на улице в разгар зимы. Липкий, колючий страх пробрался до самого сердца, сковывая изнутри и мешая свободно дышать. Если ему удалось так воздействовать на меня, то в его власти вполне могли оказаться и другие женщины.
Другие… Сколько их было рядом с ним? Которые так же, как я плавились от его взгляда, слов, сходили с ума, мечтая ощутить его прикосновения? Сколько из них были важны для него настолько, что ради них он оставлял эти отметины? Как бы я хотела оказаться на месте кого-то из них. Стать важной… нет, стать незаменимой. Единственной, кто занимал бы все его мысли и чувства. Единственной, кого он хотел бы помнить. Кто мог стать бы вот такой меткой, только не на руке – на сердце, метке, что не стерлась бы и не ослабела с течением времени.
Второй раз за этот странный вечер я почувствовала, как глаза защипало от близких слез. Хорошо, что здесь было достаточно темно, да и мужчина смотрел не на меня, а оглядывал кибитку. Допустить, чтобы мое состояние стало ему заметным, я не могла. Я снова посмотрела на больного юношу. Теперь письмена на его теле воспринимались совсем иначе. Какой смысл вложила колдунья в эти знаки? Оставила их как символ своей власти над ним? Хотела показать, что этот юный красавец принадлежит только ей?

Не ему, а ей.
– Я слышала, что ламии могут доставать свои глаза, когда ложатся спать. И только тогда они беззащитны.
Еще одна легенда, услышанная когда-то давно, я не могла припомнить, от кого и где. Но все происходящее с нами так мало походило на реальность, что даже легенды уже не казались абсолютной бессмыслицей. Кто знает, может быть все это и вправду что-то значит?

Он назвал меня Одри. Я не помнила, когда меня последний раз называли по имени. Разве что близкие подруги, но это было совсем другое. А чтобы вот так мое имя звучало из уст мужчины, наверно, такого не случалось вообще никогда. Во время ужина в особняке Маркус сказал, чтобы я не обращалась к нему «милорд». Обозначил то, что ему было неприятно. Я же сейчас не остановила его, никак не поправила. Выходит, это обращение, такое откровенное и интимное, было мне приятным. Более чем. И он сказал, чтобы я была рядом… Мне хотелось этого больше всего на свете. Быть рядом с ним. Не только здесь, в этом душном, чужом месте, но вообще рядом. Завтра. Спустя неделю. И потом тоже, почему-то абсолютно точно зная, что мне это не наскучит. Вот только какое значение вкладывал он в те слова, которые произнес?
Маркус стиснул мои пальцы, так что стало больно, но эта боль не заглушила ту, что жгла изнутри. И я понятия не имела, как избавиться от нее. Надо было как-то отвлечься, отстраниться хоть немного от тех мыслей, что обрушились на меня. Я протянула руки к плошке, что только что держал мужчина, и, заглянула в нее. Меня тряхнуло, а к горлу подступила тошнота – зрелище было действительно мерзкое. Страшное. В другое время я бежала бы прочь от таких омерзительных вещей и уж точно не стала бы специально их рассматривать. Но сейчас какая-то неведомая сила словно подсказывала, что я – на верном пути. Что не случайно эта посудина с отвратительным содержимым находилась здесь.
Два небольших склизких желтовато-зеленых шара перекатывались по иссохшей деревянной поверхности, слегка сплющиваясь, когда касались один другого. Мне показалось, или при этом в самом деле от них исходило слабое свечение? Борясь с тошнотой, я присмотрелась. В вытянутых в почти вертикальную щель зрачках отражались тени, сплетаясь в цельные картинки, как волшебное зеркало, впитав в себя все то, что видели прежде.

Погожий день, столь непривычный для нашей туманной и мрачной имперской осени. Та же степь, в которую забросило нас провидением, но только залитая лучами солнца. Кибитки цыган в стороне, и юная девушка, прячущаяся за стогом сена. Густая копна иссиня-черных волос, разметавшихся по плечам, смуглая кожа, массивные кольца браслетов на руках и пышное, цветастое платье выдают цыганку. Цыганку удивительной красоты – я не встречала подобных ей и среди светских дам. Но девушка явно расстроена, покрасневшие глаза выдают, что она плакала совсем недавно. И я понимаю вдруг, что увижу мгновенье спустя.
Того самого юношу из кибитки, только здорового и полного сил. Молодого красивого жениха, обнимающего на ковре из душистой травы явно не свою невесту. Кто она, эта красавица, с белокурыми косами, с такой страстью и нежностью откликающаяся на его ласки? Девушка из окрестных деревень, не устоявшая против его чар?
Шары-глаза в плошке снова столкнулись, и мне стало отчетливо видно лицо цыганки. Боль и обида сменились злостью и такой неприкрытой ненавистью, что мне стало страшно. Красивые губы девушки изогнулись, шепча только одно слово: «Мой!».

Я ведь на самом деле ничего не знала о цыганах. И о ламиях. И о том, что месть оскорбленной женщины из этого племени может быть настолько страшна. А жених наверняка и представить не мог, кто на самом деле скрывается за обликом его невесты и что цена неверности окажется настолько высокой.
Я почувствовала, как дрожь сотрясает все тело. Как бы жутко это не звучало, но я понимала эту девушку. Не оправдывала ее и сама никогда бы не осмелилась претендовать на свободу и, тем более, жизнь дорогого для меня человека, но понимала всю ту боль, что вывернула ее душу наизнанку, превращая в монстра. Я вернула плошку на место, где та стояла, и обернулась к Маркусу. Прошептала, чувствуя, как слезы все же сорвались из глаз и обжигают щеки.
– Это сделала его невеста. Чтобы он не принадлежал больше никому. Мы должны все рассказать старейшине, и пусть он решает, что делать дальше.

Мы снова были на балу у графа Ромни. Только не за столиком в зимнем саду, а у входа в бальную залу, посреди шумной толпы людей. Музыка, смех, разговоры и перешептывания сливались в какофонию звуков, так что я мало что могла различить, но понимала лишь, что хочу совсем другого, этот шум лишним, он напрягает меня, обостряя и без того накопившееся напряжение.
С того мгновенья, как цыганский барон позволил нам уйти, Маркус не проронил ни слова. И я не понимала, как расценивать его молчание. О чем он думал, и какое место в его мыслях занимала я. И занимала ли вообще.
Ответ пришел неожиданно, когда мужчина посмотрел в зал, в толпу гостей, а я проследила за его взглядом. Там все так же танцевали его сестры и, кажется, чувствовали себя превосходно. Партнера одной из них я хорошо знала: виконт Латимер был сыном моего старого друга, достойным и обходительным молодым человеком, еще и весьма привлекательным внешне. Нежный и трогательный румянец на щеках девушки выдавал смущение, но на губах играла легкая улыбка: было похоже, что сестре Маркуса ее кавалер пришелся по душе. И я тоже невольно улыбнулась, рассматривая их. И обернулась к своему спутнику, рассчитывая поговорить с ним об этом и отвлечься от пережитого в таборе.
Он смотрел в залу, и, кажется, находился уже где-то далеко, посреди гостей, рядом с сестрами или с их ухажерами, или же в своих собственных размышлениях. Но в любом случае не со мной. А когда минуту спустя Маркус и вовсе двинулся прочь, без всяких объяснений, мне только и достало сил, чтобы сохранить на лице некое подобие улыбки, не давая никому заметить, что что-то не так.
Впрочем, чего я ждала? Почему решила, что вечер должен закончиться как-то иначе? Лишь потому, что очень сильно хотела этого? Но ведь знала прекрасно, что от наших желаний в действительности зависит немного. Собственный опыт уже не раз позволял в этом убедиться. Особенно если желания других оказываются совсем иными.
– Миледи? Леди де Пон, вы позволите? – я обернулась на окликнувший меня голос, и едва сдержалась, чтобы не поморщиться. Слащавая улыбка и похотливый взгляд, вмиг обшаривший меня с ног до головы, – маркиз Дадли не впервые уже пытался добиться моего расположения на подобных вечерах. Но если в других обстоятельствах я и могла бы уступить и подарить ему танец, то сейчас при одной мысли об этом меня бросило в дрожь. Слишком прозрачны были его намерения, и слишком сильно мне хотелось сейчас, чтобы рядом находился совсем другой мужчина. Чтобы смотрел вот так, не скрывая своего желания, увлек за собой в танце, а лучше – увел подальше от всех, от толпы, шума, туда, где не было бы никого, кроме нас двоих.
– Простите, – я качнула головой, не вдаваясь в объяснения, и почти бегом покинула зал. Сейчас не имело значения то, что леди так не ведут себя, что мой поступок наверняка вызовет кривотолки, я стремилась поскорее убраться отсюда, чтобы не наделать еще больших глупостей.
Хорошо, что мой экипаж находился недалеко. Я уехала так быстро, словно от этого зависела моя жизнь. Уехала, наивно надеясь, что дома, в родных стенах станет легче и проще.
Но я ошиблась. Да и как можно облегчить ситуацию, если продолжать бесконечно думать о ней? А я именно этим и занималась. Вспоминала и переживала заново каждую минуту этого невероятного вечера. Он начался как любой другой обычный бал, которые я посетила десятки за последние годы. Изысканный ужин, танцы, светские беседы, разговоры о делах, запланированные встречи, - все, как всегда. И также обычно был должен завершиться. Но ничего обычного не было в нем с той самой минуты, как я увидела высокую статную фигуру мужчины в черном, сопровождающего двух юных перепуганных девушек.
Я не могла перестать думать о нем. Особенно после того, что было у цыган. Поразительно, но меня волновало совсем не то, что мы попали в то странное месте и столкнулись с тем, о чем пишут только в сказках. И не трагическая история прекрасной цыганки и ее неверного жениха занимала мой разум. Я думала о мужчине, чье дыхание коснулось моих волос, а пальцы гладили шею, и эта краткая ласка оказалась такой мучительно-сладкой. А когда он стиснул меня в объятьях, я пожалела о том, что не могу остановить время. Чтобы подольше продлить эти мгновенья. Чтобы они не заканчивались и не сменялись душераздирающей ревностью.
Маркус задавал там мне вопросы и ждал объяснений, а я не могла ему их дать. Пусть думает лучше, что я и вправду испугалась увиденного в кибитке, чем догадается обо всех тех мыслях, что рвали меня на части.
С кем он проведет этот вечер? Уж точно не в компании сестер. С кем вообще проводит свои вечера? А ночи? Я ведь, по сути, ничего не знала о его жизни. Чем он занимается, кто находится с ним рядом. Те обрывки информации, которые он сам мне предоставил, разве что немного приоткрыли причины его настороженности и замкнутости, но не дали узнать о том, как и чем он живет сейчас. А я хотела знать об этом. Все знать: что ему нравится, а что отвращает, что он презирает, а без чего не может обходиться. Знать о его слабостях и боли, о том, что приносит ему радость. Знать не только о маленьком мальчике, которого жизнь заставила добывать себе пропитание, но о мужчине, которым этот мальчик стал. Сильном, гордом, не похожем ни на кого из тех, с кем мне приходилось общаться прежде. Мужчине, который был полон тайн и который привлекал меня к себе с такой силой, что я понятия не имела, как справиться с этими незнакомыми мне чувствами. И сейчас снова, как тогда в кибитке, подумала о тех, кому он позволяет находиться вместе с собой. Ведь на балу было так много красивых женщин. А ему наверняка не составило бы труда увлечь ту, что привлекла бы его внимание. Также, как и меня, заставить ее потерять голову, а потом увезти с собой.

Служанка отложила в сторону гребень, которым расчесывала мои волосы, и спросила:
– Вам что-нибудь нужно еще, миледи?
Очень нужно. Только ты не сможешь этого дать. Никто не сможет. Кроме него.
Я покачала головой.
– Нет.
Хотелось, чтобы она поскорее ушла. Чтобы не думать о том, как сильно тоненькие пальчики служанки, расплетающие мою прическу, не похожи на его руки. И как бы я хотела, чтобы это Маркус сейчас перебирал мои волосы, позволяя им упасть на плечи и соскользнуть по спине. Чтобы он запутался в них пальцами, притягивая меня к себе, перед тем как…
– Можешь быть свободна, Бет. Больше ничего не нужно.
Ничего. И никого другого.
Оставшись одна, я заходила по комнате, чтобы хоть как-то унять переполняющее меня волнение. Тщетно. Его шепот, вкрадчивый, интимный, продолжал звучать в ушах, все сильнее распаляя воображение.

Я медленно обвела языком пересохшие губы. Сделала глоток из стакана с водой на прикроватном столике, но это мало помогло. Было все так же тяжело дышать. Подошла к окну, открыла его и холодный ночной воздух тотчас проник в спальню, только и от этого легче не стало: снедающий меня жар нисколько не уменьшился. Я медленно подняла руки к лицу, задержала пальцы на шее, легонько проводя пальцами по коже и снова вспоминая, как это делал он. Прикасалась к собственному телу и представляла, что это его руки дотрагиваются до меня. Развязывают ленты у горловины рубашки, обнажая плечи, скользят по ключицам, спускаются ниже и накрывают грудь, лаская сквозь тонкую ткань ночной сорочки. А сам он склоняется к моему лицу, так близко, что я ощущаю его дыхание. Снова на волосах, на висках, на губах. Тянусь навстречу и ощущаю их прикосновение, горячее, жадное, чувствую исходящий от него жар, который так желанен…
Воображение охотно подкинуло еще одну картинку, от которой стало еще жарче. Как он опускается на колени, и его руки движутся вверх, сминая подол рубашки и обнажая мои ноги. Как касается кожи, медленно и будто невзначай, посылая мурашки по всему телу и заставляя задержать дыхание. Как, наконец, достигает живота, средоточия боли и желания, вырисовывая языком на коже знаки, подобные тем, что запечатлены на его запястье. Как окончательно избавляет меня от одежды, а потом смотрит, рассматривает так долго и пристально, что под его взглядом я теряю остатки рассудка. И не остается больше ничего, кроме его глаз, рук, губ…

Я ахнула, отнимая руки от груди и прижимая к запылавшим щекам. Невозможно поверить, что все это в действительности происходит со мной. Может, это лишь фантазм, я все только вообразила себе, как вообразила его присутствие и сводящие с ума ласки? И надо лишь выспаться, отдохнуть, и все вернется на круги своя, и я снова смогу владеть собой. Но сна не было. Ничего, кроме незнакомого мне и всепоглощающего желания.
Снаружи гудел ветер, его холодный дух все так же проникал в комнату сквозь раскрытые створки и касался меня, но я даже не попыталась закрыть окно. Отошла к кровати и присела на самый край, прикрывая глаза. Только это не помогло удержать подступивших слез.

Брайбург, ночь с 20 на 21 ноября и следующий день

Случилось то, чего я хотела больше всего. И чего меньше всего ожидала.

Ему это удалось. Во всяком случае, завладеть моим рассудком и моим сердцем так прочно, что я в буквальном смысле утратила контроль над происходящим.
Черный омут его глаз затягивал, завораживал. Когда он успел обрести такую нереальную власть надо мной?

Играюсь? Если бы… Я мучительно жаждала освобождения. И при этом не могла не наслаждаться своим пленением. Это перестало быть игрой в тот момент, когда в своих мыслях я позволила допустить, какое удовольствие могут принести его руки. Когда ласкала себя, мечтая, чтобы это сделал он. И сейчас плавилась, подобно воску, в его руках, не делая ни единой попытки отстраниться, напротив, стала послушной и податливой, словно только и ждала всего того, что он собирался сотворить со мной.

Маркус опрокинул меня на спину, нависая сверху, и меня вновь будто окатило жаркой волной. Он говорит о сне? Как вообще у него хватает сил говорить? У меня их не было. Я попыталась что-то прошептать, но губы не слушались, как перестало подчинять тело, отзываясь лишь на дерзкие, такие откровенные прикосновения мужчины.
Очередное вторжение его пальцев – и я выгнулась навстречу, машинально разводя бедра еще шире. Невыносимо. Неописуемо. Мучительно сладко. С моих губ сорвался стон, и дрогнувшими пальцами я потянулась туда, где находилась его рука. Туда, где от нестерпимого жара уже некуда было деться. Маркус опустил глаза туда же, на миг отрывая взгляд от моего лица. Что-то не то прохрипел, не то прорычал – и обрушился на мой рот.
Дернул мою руку вверх за запястье, стальной хваткой пригвождая к постели над головой. А еще мгновенье спустя пронзавшие мое тело пальцы сменила твердая, горячая плоть.
Я закричала, но крик утонул в его дыхании, в жарком и жадном поцелуе. Мир взорвался, разлетаясь на сотни тысяч разноцветных осколков, заискрился в глазах, и сжирающее меня пламя прорвалось наружу. Поглотило нас обоих, унося за грани реальности.
Не знаю, сколько прошло времени до тех пор, пока я снова смогла дышать. Но не хотелось ни шевелиться, ни тем более отпускать мужчину, в объятьях которого я находилась. Я сжала бедра, стараясь удержать его внутри себя, чтобы он не покидал мое тело, не лишал такой желанной близости.
Маркус прижался губами к моему виску, ловя соленые капли, побежавшие из глаз. А когда снова приподнялся, нависая надо мной, в его взгляде мелькнуло… недоумение? Вина? Я не знала. Мозг отказывался подчиняться и делать какие-то логические выводы. Сознание покидало меня, таяло, как таяли остатки сил, и хотелось лишь одного: чтобы он вот так продолжал обнимать, лаская губами, что-то шепча на ухо и перебирая упавшие на лоб пряди волос. Я сплела руки на его шее, притягивая к себе. Вдохнула его запах, что, казалось, пропитал меня целиком. И провалилась в беспамятство.

***
Меня разбудил холод. Проникающий сквозь приоткрытое окно морозный воздух за ночь выстудил спальню так, что даже одеяло не спасало. Не открывая глаз, какое-то время я пыталась укутаться под ним, подтянув к себе ноги, пока не осознала, что не только в открытом окне дело. Точнее, совсем не в нем. Я была одна.
Осознание этого ударило в виски, заставляя меня подскочить на кровати. Комната была пуста. Ничего не изменилось. Все, как обычно, – те же самые картинки вокруг, которые я привыкла видеть по утрам. Я спустила ноги с кровати, и прикосновение к холодному полу прогнало остатки сна. Подбежав к двери, дернула за шнурок, вызывающий горничную, и одновременно закричала:
– Бет! Бетти! Быстрее сюда!
Я вряд ли смогла бы объяснить, почему надо спешить, но словно чувствовала, что опаздываю куда-то. Или уже опоздала. И от этого противно и болезненно заныло сердце.
– Ваша Милость? С вами все в порядке? – в обращенном на меня взгляде вбежавшей служанки были одновременно изумление и испуг. – Вы такая бледная, а щеки горят. Послать за доктором?
Я накрыла ладонями щеки, понимая, что они и впрямь пылают. Но мое состояние мало напоминало простуду. Я не ощущала себя больной. Разве что немного усталой, но в остальном физическое состояние не доставляло мне беспокойства. Чего нельзя было сказать о душевном.
– Бетти, в доме был кто-нибудь?
Служанка растерянно уставилась на меня.
– Н-н-н-ее-т, миледи. Никого не было. Так ведь вы и не принимаете так рано.
– Не принимаю, – я машинально повторила ее слова и зачем-то огляделась, словно Маркус мог прятаться где-то в углу, выжидая удобного момента, чтобы показаться мне на глаза. И сама поняла, как нелепа эта моя мысль.
– Но, может быть, кто-то приходил? Ночью? Мог проникнуть в дом?
Бетти замотала головой.
– Ну что вы, миледи! Как можно. Джозеф не пропустил бы никого, и собаки сегодня не лаяли вовсе, а ведь они на любой шорох реагируют, вы же знаете. Никого не было.
И она уточнила с опаской:
– Вам причудилось что-то? Или сон дурной приснился?
Я закрыла глаза, возвращаясь к кровати. Причудилось. Руки, терзающие мое тело. Губы, угадывающие самые потаенные желания. Его плоть во мне, дарящая такое наслаждение, которого я прежде не испытывала никогда в жизни.
– Оставь меня.
– Ээээ… Но миледи…
– Я не буду завтракать и пока не хочу вставать. Так что ты мне не нужна.
Кажется, мое заявление она истолковала по-своему, решив, что мне все же нездоровится. Запричитала, как всегда бывало в таких ситуациях, и тут заметила раскрытое окно.
– Ну как же так, ваша милость! Разве можно открывать окно в такой холод! Вот совсем вы не бережете себя!
И она кинулась закрывать окно, еще и шторы задернула, отчего комната погрузилась в полумрак, несмотря на то что день был уже в разгаре. Бетти прислуживала мне уже столько лет, и я так привыкла к ней, что иногда считала не столько простой горничной, сколько членом семьи, тем более, что таковой у меня в общем-то и не было давно. Но сейчас столь откровенная забота женщины казалась навязчивой. Я хотела остаться одна.
– Бет, оставь меня! Сейчас же уходи.
Я так редко говорила с ней в приказном тоне, что сейчас она и правда испугалась. Стоя у окна, переминалась с ноги на ногу, теребила подол передника, но не двигалась с места.
– Я все-таки пошлю за доктором? Миледи, ведь на вас лица нет!
Я заставила себя улыбнуться. Что бы ни происходило в моей душе, это не следовало делать достоянием ни слуг, ни доктора. Тем более, что вряд ли найдется такой врачеватель, которому был бы подвластен любовный дурман.
– Не нужен никакой врач, Бет. Я просто хочу еще поспать.
Она наконец-то убралась, оставляя меня наедине со своими мыслями. Но, разумеется, ни о каком сне и речи быть не могло. Я сидела на кровати, заново переживая каждое мгновенье прошедшей ночи. Вспоминая. Или снова лишь идя на поводу у собственного разыгравшегося воображения?
Осмотрела постель в надежде найти хоть что-то. Хоть какое-то подтверждение того, что мужчина действительно провел ночь в моей спальне. Со мной. Но даже запах на смятых простынях – я уткнулась в них лицом в отчаянной попытке уловить хоть что-то, напоминающее о нем, – был лишь тот, который я слишком хорошо знала: цветочной воды, которую служанка брызгала на белье при глажке. О присутствии Маркуса не говорило ничего. НИ-ЧЕ-ГО. Кроме моего тела.
Кожа стала слишком чувствительной, и прикосновение даже тонкой ткани сорочки причиняло дискомфорт. Как бесстыдно желала я прошлой ночью (или в своем сумасшедшем сне?), чтобы Маркус наконец-то избавил меня от этой мешающей ткани. Чтобы ничего не препятствовало чувствовать его. Почему он так и не сделал этого? И почему не разделся сам?

Я закрыла глаза, вытягиваясь на постели. Не горничной, лучше всего, что мне приходилось встречать в жизни. Запретное, вожделенное наслаждение. Невероятно притягательное безумие. Пересохшие губы саднило и, казалось, я ощущаю вкус его жадных, жестких поцелуев-укусов. Если все это лишь пригрезилось мне, то разве может видение быть настолько реальным? Таким умопомрачительно сладким и незабываемым? Но если Маркус действительно побывал здесь, то почему не остался и не дождался моего пробуждения?
На все эти вопросы у меня не было ответов, и это терзало еще сильнее, чем желание, так и не оставившее тело. Мне надо было во всем разобраться. И как можно скорее.
Но принять решение много проще, чем потом воплотить его в реальность. Я ведь не знала, где он живет. И понятия не имела, к кому обратиться с этим вопросом. Конечно, могла бы воспользоваться своими связями, чтобы выяснить то, что нужно, но на это потребовалось бы время, а меньше всего на свете мне хотелось ждать. Нет, не так. Я попросту не могла ждать. Неизвестность сводила с ума, терзала меня, лишая и без того непрочных душевных сил. И тут вспомнила про робких и перепуганных красавиц, с которыми Маркус появился на балу. И виконта Латимера, явно увлеченного одной из сестер. Это был слабый, но все-таки шанс, который я не могла упустить.
Бетти появилась почти мгновенно, стоило мне дернуть за шнурок, будто ждала за дверью моих приказаний. Но это и к лучшему: я действительно не хотела терять ни минуты.
– Приготовь мне одежду. И скажи, чтобы запрягали экипаж.

***
– Моя дорогая леди де Пон, – граф Латимер склонился к моей руке, рассыпаясь в комплиментах. – Как я рад вас видеть! Как вы поживаете? Сколько мы с вами не виделись? Все дела, дела. Совсем забыли старого друга. А ведь я тосковал без вас.
Несмотря на смятение в душе, я не смогла сдержать улыбки. Так было всегда, когда я встречала этого добродушного толстяка. Граф был влюблен в меня, влюблен давно, и никогда не скрывал этого. Как никогда и не пытался перейти ту грань, за которой его внимание могло бы стать для меня обузой. Он был много старше меня, почти ровесник моего покойного мужа, и прекрасно понимал, что я не питаю к нему никаких ответных чувств. Поэтому и выказывал свое восхищение на расстоянии. Он смотрел на меня, как смотрят дети на дорогую и вожделенную, но недосягаемую игрушку, когда уже достаточно повзрослели для того, чтобы осознать, что эта игрушка такой же недосягаемой и останется. Во влюбленности графа не было пошлости, потому общение с ним не напрягало меня, а его жизненный опыт и связи делали знакомство с ним поистине бесценным.
– Я удивилась, не встретив вас вчера на балу. И обеспокоилась, все ли хорошо. Не могла не узнать об этом лично, – я ненавидела ложь, но сейчас вынуждена была немного слукавить, чтобы получить нужную информацию. И успокаивала себя лишь тем, что уехала вчера с бала слишком быстро. Если бы события обернулись иначе, я непременно поинтересовалась бы у виконта о здоровье его отца.
– Я слишком стар для таких развлечений, моя дорогая. Теперь пришло время Роберта.
Я задумчиво кивнула. Этот человек действительно обладал мудростью, умея делать правильные, хоть и не всегда приятные для самого себя выводы.
– И как он? Нам с ним не удалось пообщаться вчера, мне пришлось рано уехать.
– О, у Роберта все хорошо. Даже более чем. Особенно после бала.
Я вопросительно приподняла бровь, и граф с готовностью продолжил.
– Вы ведь помните, как давно я мечтал о том, чтобы мой мальчик остепенился. Так вот, это случилось наконец. О свадьбе, конечно, речи пока не идет, но я никогда еще не видел его таким вдохновленным и, не побоюсь этого слова, влюбленным.
Я улыбнулась в ответ на эту тираду. То, что мне удалось увидеть вчера, соответствовало словам графа. Виконт Латимер действительно был очарован сестрой Маркуса Хвана.
– И где же он сейчас? Отправился сопровождать свою новую знакомую на прогулке?
Граф вздохнул и покачал головой.
– Все именно так и должно было быть. Но сегодня с утра Роберт оступился на лестнице и подвернул ногу. Мы только что проводили доктора Франкля. Ничего серьезного, но о прогулках в ближайшие дни придется забыть.
– Мне жаль.
– А уж как ему жаль! Досадно вышло. Ну ничего, пусть потоскует немного о своей красавице, это ему только на пользу пойдет. На то она и молодость, чтобы ждать и мечтать. Ожидание уж очень чувства подогревает. Вы согласны со мной, леди де Пон?
Мне послышался в его словах какой-то тайный смысл, но, взглянув на графа, я поняла, что это не так. Он был слишком увлечен мыслями о наконец-то свершившейся влюбленности сына, чтобы делать сейчас какие-то намеки. Да и откуда ему было знать о снедающем меня нетерпении?
– Я вас оставлю ненадолго, миледи. Нужно распорядиться и послать человека к мистеру Хвану, предупредить его сестру, что прогулка с Робертом сегодня не состоится.
– Не надо никого посылать, – мне было трудно поверить в такую удачу. – Я как раз направляюсь в ту сторону по делам. Мой кучер может завезти записку до пути, если вы назовете точный адрес, куда нужно ее доставить.
– Это было бы чудесно, – воскликнул граф. – Я сейчас же обрадую Роберта. А то он, бедняга, совсем извелся.
Я кивнула, стараясь не выказать свое волнение.
***
Экипаж я приказала остановить на соседней улице с той, где размещался особняк Маркуса. Мало волновало, что кто-то может увидеть меня, а вот если ему прежде времени станет известно о моей визите, тогда придется забыть о своих планах не выдать себя сразу.
Отчего-то я ждала, что слуга, открывший мне дверь, удивится, но на лице того не дрогнул ни один мускул.
– У меня письмо для мистера Хвана. Он у себя?
Было бы правильней сказать: письмо для леди Николь, но памятуя, как ревностно Маркус следил на балу за своими сестрами, можно было не сомневаться, что любое послание, предназначенное кому-то из них, прежде чем попасть в руки девушек, непременно окажется у него.
Меня проводили в гостиную, а я не могла избавиться от навязчивой мысли о слишком спокойной реакции слуги. Означало ли это, что появление среди дня дамы с закрытым густой вуалью лицом здесь – обычное дело?
Как тогда, в кибитке цыган и после, на балу, при мысли о других женщинах в жизни Маркуса у меня заныло сердце. И вдруг пришла ужасающая догадка о том, что, может быть, все случилось именно так, как он и планировал. Ведь Маркус говорил на балу, что хочет провести ночь со мной. Он вполне мог проникнуть в мой дом, а потом, получив желаемое, исчезнуть вот так: не сказав ни слова. Но тогда получалось, что, явившись к нему, я нарушала все его планы. Вернее, их полнейшее отсутствие в отношении меня.
Только теперь стала очевидна вся глупость и опрометчивость моего поступка. Вот я здесь и сейчас увижу его. Но при этом совершенно не представляю, но делать дальше. Зачем я вообще пришла сюда? И уже слишком поздно что-то менять.
Я вздрогнула, услышав шаги и оборачиваясь навстречу вошедшему в гостиную мужчине. Сейчас он казался еще выше, чем при нашей первой встрече. Снова темная, почти черная одежда, добавляющая мрачности его облику. И абсолютно непроницаемое лицо, не позволяющее даже приблизительно предположить, о чем он думает.
– Добрый день, мистер Хван. У меня письмо для вашей сестры.
Я заговорила тихо, стараясь изо всех сил, чтобы мой голос не дрожал. И отчаянно надеялась, что Маркус не узнает меня с первых же слов.

Отель Нордварт, 29-30 ноября

Мне не доводилось прежде бывать в поместье лорда Вильерса. После шумного и многолюдного Брайбурга мир здесь казался совсем иным: тихим и размеренным. Казалось, даже время текло иначе в этом окружении величественной природы.
Отель был роскошным. Лишенный показного пафоса и вычурности, он каким-то удивительным образом вписывался в окружающий мир, был словно его частью. Я не могла не оценить благородного убранства, угодливости слуг и атмосферы, которая, казалось, создавалась именно для того, чтобы, оказавшись здесь, гости могли полностью отрешиться от всего остального мира.
Сейчас я нуждалась именно в этом. Побыть вдали от суетливого города, от дел, встреч, повседневных и надоедливых забот. Сосредоточиться на том, что было для меня действительно важно.
– Ванна готова, миледи.
Я закрыла дверь за служанкой и, подойдя к наполненной водой ванне, закрыла глаза.
Это уже становилось привычкой. За последние несколько дней всякий раз, когда я раздевалась, я думала о Маркусе. Не только думала. Воображение подкидывало такие картинки, от которых становилось трудно дышать. Делалось жарко и больно. Но этот жар был желанен, а боль – настолько сладкой, что я не отказалась бы от них ни за что на свете.
Опустившись в душистую пену, я какое-то время сидела, не шевелясь, позволяя уставшим мышцам расслабиться. Дорога вышла утомительной. Точнее, та часть пути, когда я осталась одна, после того как Маркус ушел. В экипаже после его ухода сразу стало холодно и неуютно. Отделанные бархатом сиденья, которые всегда прежде мне нравились, теперь стали жесткими и неудобными даже для того, чтобы просто сидеть, не говоря уже о том, чтобы уснуть. Я бы предпочла весь путь провести на коленях мужчины, касаясь его плеча, опираясь на него, чувствуя его тепло. Такие непривычные для меня желания, но ставшие такими насущными сейчас.
Его попытка сберечь мою репутацию и восхищала, и злила одновременно. Кажется, Маркуса этот вопрос заботил куда больше, чем меня саму. Я знала, что разговоров и сплетен не избежать, если не проявить достаточной осторожности, но меньше всего на свете мне хотелось скрываться. Напротив, я предпочла бы заявить всему свету, что этот мужчина – мой. Отринуть условности, чьи-то досужие домыслы и просто наслаждаться тем, что он рядом. Если бы только я была уверена, что и ему нужно то же самое.
Эти мысли не давали покоя. Я не осмеливалась спросить, но не могла не думать о том, что ждет впереди. О том, что он чувствует ко мне. Нужна ли я ему лишь теперь, на короткое, хоть и безумно прекрасное, время, или же завтрашний день мучает его так же, как меня. Не могла спросить, потому что боялась, что его ответ окажется не таким, которого я жду.
Поэтому не удержала, покорилась его решению уйти, изо всех сил стараясь не показать, как не хочу этого.
Я провела рукой по воде, зачерпывая облачко пены и опуская его на себя. Крошечные пузырьки растеклись по коже, а я задержала пальцы на выведенных под грудью символах. Тонкие линии сплетались в узор, напоминающий причудливые буквы. Хотела бы я знать, действительно ли Маркус написал то, о чем сказал мне.

Я провела пальцем по коже, повторяя изгибы букв. Закрыла глаза. Щекам стало горячо, когда воспоминания подступили так близко, будто все происходило заново. Сейчас. Словно это сейчас прохладная кисть скользила по коже, а его руки будто невзначай касались меня, дыхание опаляло грудь, вызывая ощущения, равных которым я не ведала прежде.
Когда он успел стать настолько важным? Когда я успела привыкнуть к его рукам? Настолько, что ощущала себя опустошенной и одинокой, если его не было со мной? Ведь всего несколько дней назад я знать не знала о нем. Почему же сейчас все так сильно изменилось? И что мне делать дальше?
Одни вопросы. Их становилось все больше, а ответы не приходили, как бы старательно я их не искала. Вода помогла расслабиться телу, но не принесла облегчения душе. Я все так же терзалась сомнениями, продолжала ревновать и отчаянно хотела забыть обо всем дурном, снова оказавшись рядом с ним.
Выбравшись из ванны, я завернулась в большое полотенце и подошла к окну. Босые ноги утопали в пушистом ворсе ковра, от горячей воды воздух в номере стал еще теплее. Ощущался разительный контраст с непогодой за окном. Глядя, как клубятся на темнеющем небе снежные облака, я подумала о том, что завтрашняя охота вряд ли состоится. А если Маркус не пойдет туда, возможно, он придет ко мне?
***
Я поняла, что он здесь, за мгновенье до того, как сильные руки сомкнулись на моей талии, а горячее дыхание обожгло кожу. Просто почувствовала. И сердце, только что ноющее от тоски, теперь готово было вырваться из груди от переполнившей меня радости.
– Я совершенно точно помню, что запирала входную дверь. И окна тоже. Мистер Хван, у вас потрясающая способность проникать сквозь любые преграды.
Обернулась к нему, всматриваясь в темнеющие от страсти глаза.
– Я вам говорила, что мне это безумно нравится? – и, не в силах совладать с нарастающим желанием, потянулась к нему. Обнять. Прижаться. Оказаться близко-близко.
Дернула за края шейного платка, развязывая тонкий шелк. Ткань скользнула в ладонь, будто поглаживая кожу и напоминая о его подарке. Воспоминания опять нахлынули так остро, что я едва удержала стон. Поднесла руку к лицу, нарочито медленно проводя тканью по губам. Чуть отклонила голову, спуская пальцы ниже, по шее к груди, скрытой полотенцем. Оно было пушистым и теплым, и в другое время я бы, возможно, чувствовала себя в нем весьма уютно. Но сейчас оно казалось ненужной тряпкой. Чем-то лишним, что сдавливало дыхание, мешало ощутить, как тончайший шелк будет ласкать обнаженную кожу. Скрывало меня от глаз Маркуса. От этой темной бездны, которая зачаровывала и притягивала со страшной силой.
Я отступила на шаг назад, поднимая к груди вторую руку и поддевая край полотенца. Чуть повела плечами, позволяя ему соскользнуть вниз, к моим ногам. Теперь оставался только шелк. Невесомая нежнейшая ткань в моей руке, но, когда она коснулась груди, показалось, будто мое тело пронзили миллионы огненных искр. Или это потемневший до черноты взгляд мужчины делал такое со мной?
– Шелк намного, намного приятнее ощущается на коже, – мой голос отчего-то не слушался, когда я прошептала, повторяя слова Маркуса, произнесенные несколько дней назад и отпечатавшиеся в моем сознании. – Хотите попробовать, мистер Хван?
Пальцы дрогнули, когда я потянулась к пуговицам его рубашки. Когда, наконец, позволила себе то, о чем мечтала с самой первой встречи. Снова провести пальцем по его запястью, там, где чернели крошечные знаки. Потянуть запонку, вынимая ее из петель. Поднять ткань выше, обнажая кожу. Ощутить губами ее теплоту. На запястье, у локтя. На груди и плечах после того, как мне удастся избавить его от рубашки.
Надеялась, что он позволит мне все это. Не воспрепятствует, не удержит, а наоборот, поможет там, где не достанет моей собственной смелости. Когда мы окажемся на постели, впервые оставшись без покровов одежды.
Он был похож на античного бога, статуи которых я рассматривала когда-то в Школе искусств. Шедевр, выточенный рукой талантливого мастера. Но с холодным, хоть и прекрасным мрамором сходство было лишь внешним. То, что я видела сейчас, превосходило любую, даже самую потрясающую скульптуру. Бронзовая кожа была покрыта испариной и от того в полумраке комнаты казалась сияющей. Сильные плечи, статность, мощь, наполняющая каждую мышцу. Ни капли слащавости, весь – как сгусток энергии, полный дикой, первобытной силы. Эта сила завораживала.
Я сходила с ума. Теряла голову от собственной дерзости, бесстыдства, от того, что позволяла себе рядом с этим мужчиной. От желаний, которых не испытывала никогда прежде. От неутолимой потребности видеть его, прикасаться, исследовать, позволять ему все то, что я раньше не допускала даже в собственных мыслях. Так сильно я не зависела еще ни от кого. Это пугало и одновременно притягивало. Делало меня еще более жаждущей, более распущенной.
Шелк струился по коже, скользил за моими пальцами, когда я вырисовывала узоры на груди и животе Маркуса. Откуда у него находились силы сдерживаться? Руки сминали простыни, дыхание потяжелело, а мышцы были напряжены до предела. Весь – как натянутая струна, казалось, еще мгновенье – и она срезонирует, и представить последствия невозможно. Но я не могла остановиться. Не хотела. Осознание того, что именно я – причина всего этого, именно мной наполнены сейчас его мысли, именно на меня обращено средоточие желания, срывало последние оковы стыдливости. Не хотелось думать о том, что будет потом. Как я смогу смотреть в его глаза, когда страсть уляжется и я осознаю, как далеко зашла. Что произойдет, когда мы вернемся в привычную жизнь. Это все не имело сейчас значения. Вообще ничего не имело значения. Кроме него. Кроме нас.
– Вам нравится? А, может быть, так понравится больше?
Еще раз провела платком по его груди и отняла руку, заменяя ее губами. Ощущая почти болезненное удовольствие от того, как мужчина дернулся, подаваясь мне навстречу.
– У меня нет чернил. Придется довольствоваться тем, что есть, – проговорила, с трудом узнавая собственный голос, настолько хриплым он стал. – Мои губы и язык вас устроят? Где на вашем теле мне написать, кому сейчас принадлежите вы?
Рука Маркуса зарылась в мои волосы, когда я склонилась к его животу, языком вырисовывая узоры на коже. От них не останется внешних следов, но я мечтала о другом. Чтобы они отпечатались не снаружи – внутри. В его сердце, в сознании. Чтобы всякий раз, когда с ним окажется кто-то другой, он помнил обо мне. Желал меня. Испытывал такую же сумасшедшую потребность ощущать меня рядом. Чувствовал себя моим. Только моим.
Он что-то прорычал, опрокидывая меня на спину, нависая сверху и впиваясь в мои губы жестким, жадным поцелуям. Я застонала ему в рот, сплетая ноги на его пояснице и обнимая руками за шею. Притягивая еще ближе. Вдавливая в себя еще глубже. Так, чтобы между нашими телами не осталось ни малейшего расстояния. Кожа к коже, сердце к сердцу. Один на двоих воздух и одна всепоглощающая страсть.
А потом, уже почти засыпая и глядя, как ветер за окном сворачивает кроны деревьев и бушует пурга, я пробормотала, прижимаясь к плечу Маркуса и переплетая свои пальцы с его:
– Останьтесь. Непогода разыгралась. К утру в номере может быть совсем холодно. Вы же не хотите, чтобы я замерзла?

30 ноября, парк

Стоит ли говорить о том, какой радостью стало для меня известие об отмене охоты? Ночь закончилась, но разгулявшаяся буря позволила продлить время, о котором я мечтала, чтобы оно не заканчивалось. Продлить на еще несколько сладких часов. Чтобы не спешить покидать номер, а потом, когда день окончательно вступит в свои права, вдвоем отправиться на прогулку в парк.
Колесо поднялось на самый верх, и под нами распростерлись окрестности Нордварта. Уснувший и прекрасный, будто покрытый белоснежным покрывалом мир.
Я не каталась на каруселях с самого детства. С того безоблачного, не омраченного еще ничем времени, когда была совсем крохой. Еще до того, как пришлось столкнуться с жесткой и совсем не детской реальностью. И сейчас, когда смотрела на заснеженный и какой-то сказочный парк, на это колесо, что уходило вверх, в прояснившееся, но все еще сереющее небо, я чувствовала себя удивительно. Будто вернулась в детство, превратившись в маленькую девочку, которая получила нежданный и прекрасный подарок на Рождество.
Мне так о многом хотелось сказать Маркусу, еще о большем спросить, но что-то останавливало. Возможно, мои собственные страхи и все еще не утихшие сомнения. Но я не пыталась сейчас в этом разобраться. Достаточно было и того, что он находился рядом.
Колесо двигалось слишком медленно, а я была слишком увлечена своим спутником, чтобы вовремя заметить, что что-то не так.
Вокруг больше не было парка, в котором мы садились на колесо обозрения. Вообще все было иным. Исполинские деревья, окружающие со всем сторон, выглядели зловеще. Белоснежная сказка сменилась другой, но уже не притягательной, а откровенно пугающей. Я поежилась, глядя на чернеющий вокруг аллеи лес, и потянулась к Маркусу, машинально ища у него защиты.
– Что все это значит? И где мы?