Карта ролевой игры "Сказ про то, как девки на дракона ходили"

Если бы я знала, что мой поход по шкуру дракона, обернется таким смертоносным приключением, то... все равно бы пошла! Только наверное на дорожку, хлебнула бы по более из бутыли с грушевухой и запасную рубаху с собой бы прихватила. Но буду излагать по порядку. Лежу я значит вся такая раненая в темноте кромешной, ни видно нуу ни чего, лишь чья-то пятка в темечко упирается и всякое взволнованное бормотание, на вроде: Златославушка, ягодка, прошу не умирай - слышится. А, что же- думаю, - Тверд, совсем обо мне не печется? Уже было собралась расстроиться и поплакать маленько, как слышу над собой голос взволнованный: - Анфисушка! А еще, ну совсем умилительное. - Что же делать? Что делать?! - Тут то я и поняла, что влюбилась! А сокол мой ясный, Твердушка, меж тем и рубашечку на мне разорвал... ну это знамо для того, что бы мне дышалось легче. По щекам правда больновато похлопал, но я мужественно стерпела и признаков жизни не подала. Интересно ж поглядеть, что он дальше делать будет. Дальше, больше! Начался массаж. Ох уж он меня старательно как мял! Я прямо разомлела. Чую щас воскресну, но сопротивляюсь искушению, терплю из последних сил! Силы иссякли, стоило его губам моих коснуться, телом своим мускулистым, не иначе заслоняя от врага гипотетического накрыть, и с помощью языка, попытаться передать мне, всю глубину его сердечного отчаянья.

Тут уж я не стерпела, за шею его обхватила и начала утешать...

В Сенокосово

Всякое в моей не долгой девичьей жизни приключалось. С крестом за мной отец по приходской аллее - бегал. С хворастиной по скотному двору за мной матушка - бегала. Брат старший, Филимон, с кнутом за мной по выгону - бегал. И все эти бега были ради одной единственной цели - отвратить меня от блуда и через телесные страдания приблизить к Создателю. Ха! Это они не видели пресса Тверда, на котором я щас так удобно сидела и который во всей красе был мне виден через задравшуюся рубаху (подарок гостеприимных цыган). Если бы мое семейство не было на чисто лишено тяги к прекрасному, оно бы меня поняло и на блуд благословило. Хотелось верить, что Создателю чувство прекрасного не чуждо, и мои грешные мысли, не так уж и грешны.

Я стыдливо поерзала и огляделась. Взгляд наткнулся на кабачок. Так вот к чему был тот странный сон! Рассуждаем логически, если рыба сниться к беременности, то значит кабачок сниться... к любви! Я с нежностью посмотрела на Тверда и встретила его непривычно серьезный взгляд. Губы словно сами раскрылись и прошептали его имя.



Мгновение вселенской любви и душевного единения, самым безжалостным образом испортила брехливая старая бабка, на чьем уютном огороде нас и застиг момент просветления. Мы подскочили как подстреленные и не разбирая дороги помчались куда глаза глядят. Остановились запыхавшиеся у какого-то ладно обструганного забора и запыхавшиеся, приникли друг к другу стараясь отдышаться. А во круг люди ходят, любопытно на нас глазеют. И в теле жар, такой что кости плавятся, а то ли от бега, то ли от сердечного томления, понять не могу. Только хочется мне вот так вечно с ним рядом стоять. Рук его сильных касаться. Вдыхать его дыхание. А потом... потом хоть конец света, хоть позорный столб, ни чего не страшно. Но не конца света, ни позорного столба не случилось.



Видно Господу пресс Тверда тоже по нраву был и по его милости, мы обрели и кров и стол и пышную перину. Тверд только подмигнул мне заговорщицки, взял за руки да повел за подслеповатьй бабулей в красивый, просторный дом.


***

- Вот, племянничек, горница ваша. Постель я еще с вечера свежую постелила. Перину и подушки на солнце прожарила, одеялко сама стегала, будите почивать аки на облаке. Вам молодым супружникам, тока так и надать. Что бы жинка была довольна, а детки пригожи. Вот как дочку себе на радость родите, назовите вы ее в честь своей старой бабушки - Марьяной, буду я на нее с того света смотреть да радоваться.

Старушка оказалась милой и разговорчивой. Неловко мне сделалось от того, что мы ее обманываем, да только деваться уже было не куда, оставалось только кивать да благодарить за старания.

- А сейчас ступайте в баньку, родимые. Помойтесь, переоденьтесь в чистое, оно еще с прошлого вашего гостевания у меня в сундуке лежит, поужинайте да ложитесь отдыхать с дороги. А я спать пойду, стара уже стала. Кости ноют, да и вам молодым мешать не хочу.

Тут я вовсе покраснела, точно свекла-бурак, кое как из себя, спасибо, выдавила да пошла во двор, где у старушки стояла неприметная банька. Даже глядеть не стала, идет ли за мной тот, кому я так безоглядно отдала свое сердце.

***

Мы стояли в предбаннике, и клубы пробивающегося из под двери парной жара, витали во круг, рисуя замысловатые узоры. Даже не знаю как бы я преодолела одолевшее меня смущение, если бы Тверд стягивая с себя рубашку не обернулся ко мне спиной и я не увидела, здоровенную дырень на его штанах сквозь которые просвечивала упругая плоть изуродованная внушительным кровоподтеком.

- Так та злобная псина, все таки достала тебя?! - Воскликнула я разом позабыв о всякой стыдливости. Полетела к мужчине и не дав ему прикрыть безвинно пострадавшую задницу, стянула с него портки и с хмурым видом стала разглядывать "ранение".
- Ух, здорово она тебя! Хорошо, что не оборотень. - И не сдержавшись захихикала.
Тверд возмущенно засопел и дернулся было вернуть штаны на место, но я остановила положив ладонь на укус и прижавшись грудью к его спине, поднялась на цыпочки и зашептала ему на ухо.
- Я знаю один старинный заговор. Вся боль, как есть, в раз уйдет. Вот только... - я запнулась поглаживая его спину, обвивая рукой за талию, замирая... не решаясь на более смелые ласки. - Вот только замешан он на крови... Не обидишь?

Тверд тяжело дышит. Тело его напряжено точно натянутая тетива. От слов моих он весь замирает. А потом оборачивается и заключив меня в кокон, бережных рук отвечает.
- Не обижу.
Я поднимаю на него глаза и прерывающимся голосом, читаю заговор. Мамка моя, хоть и при отце точно листик при дереве, но не так проста как всем кажется. Любят они с отцом друг друга крепко, и сказывала она мне, что в том есть и немного волшебства.
- От боли твоей часть себе беру, пусть свяжет она нас ниточкой алою, обережною. Пусть станет она щитом надежным, защитою нерушимою. Кровь за кровь, жизнь за жизнь, на то тебе мое слово.

[/b]

На утро, на кануне учреждения в Сенокосово "Комитета трезвости". Час до полудня.

Спит. Я не сплю. Смотрю в потолок. Зевнула. Интересно, ходить я теперь буду как утка, в раскорячку? Надобно встать да проверить, но лениво. Лениво и хорошо. Зашевелился. Перевалился на бок, подпер голову рукой и на меня смотрит. Улыбается. Улыбаюсь в ответ.

- Надо вставать, а то этак мы с тобой до самой Маслины пролежим. - Говорю ему и вздыхаю. Вздыхать вообще хочется постоянно. Кажется в моей груди после минувшей ночи ничего больше и не осталось, кроме любви да вздохов.

Смеется. Наклоняется и целует. Медленно, горячо, сладко. Снова вздыхаю и отталкиваю.

- Пусти. Ненасытный. Вон слышишь на кухне бабка Марьяна посудою гремит, коли пойдет нас к столу звать, а мы тут с тобой... Не удобно.

Не слушает, залез сверху и трется. Вздохнула. Еще немного и точно из утки в бесстыдную ведьму превращусь. Ноги словно сами собой в стороны разъехались. Вот, оно! Началось! Превращение...

Прижалась губами к его шее испариной покрытой и укусила. Застонал и вдавил меня в перину так, что поплыл по комнате аромат подсолнухов. Романтика, прости Господи. И тут вдруг, возле самого окна, голосом дурным, как затянет:

- Мой любимый, черт ревнивый,
Вечно придирается,
Мол в таком наряде ведьмы, на метле катаются,
Говорит, что не прилично оголяю ножки,
Из одежды я одела, лишь одни сережки.

Смотрю, бабка наша, лохматая да косая и пьяяянаааяяяя, в окно светелки таращится и частушки срамные поет.

- Ах люби меня касатик,
мой жеребчик заводной,
накормлю тебя соломой,
покатаемся родной!!!!

А Тверду все ни почем! От него то соломой не откупишься, отпихиваю его и верещу со стыда. А бабка все не унимается. И когда это она с утра так наклюкаться успела?

- Не смотри, что я невинна,
Мне уже не терпится,
Ты меня при свети лунном
Завали под деревце!

- Говорят что у драконов,
Кабачку подобен хер
Заведу себе такого
Для приватных всяких мер.

Я покраснела и покосилась на то, о чем бабка так вдохновенно пела, хер - гордо натягивал стеганное одеяло и даже не кренился под его весом. Что правда, то правда, - подумала я, - кабачок, ни как не меньше!

- Твердушка, а у тебя то, орудие твое любовное, точно у дракона будет. Вот ведь совпадение. - Я заглянула под одеяло и в очередной раз убедившись в бабкиной правоте, порозовев добавила. - Хоть чешуйку то я и не добыла, зато кое какая часть от дракона мне все таки досталась.

И увернувшись от протянутых ко мне загребущих рук, засмеялась, соскочила с кровати да побежала одеваться.

- Вставай, дракон, озабоченный. Пойдем бабку нашу в разум приводить, да узнаем хоть куда нас занесло!

Уж чем-чем, а пьянкой девку с хутора не удивишь. Это в нашем царстве из покон века традиция такая, како бы дело не делалось, а начинать его надобно со стопочки, ну а уж как сладилось, то не грех и обмыть. Так что, это у басурманов всяких, трезвость и воздержание в чести, у нас же оно только на словах, да для виду. Вот смотришь, по улице человек почтенный идет, весь такой при бороде, да в рубахе опрятной, с крестом на теле, и со взглядом сурьезным, и думаешь, богобоязненный, к греху большое отвращение имеет. Все люди ему кланяются, здоровечка желают. А как двери то за сим уважаемым человеком, закроются, так он жинку свою в раз на лавку наклонит и давай жизнь во всех ее проявлениях славить. А потом по пышной ягодице, дабы как сказано в господней книге, убоялась она мужа своего, смачно шлепнет и все туда же, за стол, подвиг свой обмывать. Но это все в обычае у нас. А то что предстало перед нашими глазами в сей деревеньке ни какому описанию не поддавалось. Казалось даже от травы в палисаднике шел стойки аромат бражки, не то что люди от мало до велика, даже скотина была в дупель ужратая и шибко веселая. Однако всякому понятно, веселье весельем, но долго так припеваючи не проживешь. Марусю бы сюда, со своим рвотно-слабительным зельем, всякое пьянство под корень изводящее, - подумалось мне, когда Тверд, подавшись общему разгулу, выхватил откуда то бутыль чего-то не безалкогольного и от души к ней приложился. Я вздохнула. Мужчины они вообще к искушениям не устойчивые. Попрошу у Маруси для него двойную порцию ее зелия. О! А вот и Марусенька! - Воскликнула я, когда завидела свою любимую подруженьку, в которой сейчас так нуждалася, - Легка на помине!



Я радостно ей помахала рукой, приметив за спиной пригожего молодца с выражения восторга и довольства на халеном лике и спешно последовала ее совету. Марусю я давно знаю, она плохого не посоветует.

Забрала я у парней, их бутылочку, и о земь ее каак шмяк. В раз все веселье что в деревне лилось и бушевало, прекратилося и воздух, пропитанный густыми хмельными парами, не хорошо так завибрировал. Колдовство черное, не иначе.

- Тухлая!!! - Изображая из себя дурочку заорала я притворно возмущенная и с облегчением дух перевела, когда местные пьяницы перестали смотреть на меня волком. - Эй, дедушка, подозвала я проползающего мимо нашей обалдевшей группы, старика. Моя подруженька, такую ядреную самогонку гнать умеет, что после нее единороги волшебные являются а клозеты розами расцветают и золочеными тронами обращаются, еже ли покажите вы нам где тут можно ее изготовить, ты будет на вашем селе, чудо большое и радость великая!
Как услышал мои слова дед, подскочил на ноги, и в присядку пошел, только седая борода землю подметает.

Отвел он нас в какой-то сарай, весь травами увешанный, видно дед тот кем-то за вместо знахаря на деревне был. А в том сарае самогонный аппарат на самом почетном месте стоит и боками наполированными сверкает. Еще бы! Любимый агрегат как ни как!

- Нус, я вам не мешаюся! - Языком заплетающимся промолвил знахарь и из сарая удалился.

- Марусеньку, давай деревню спасать! Зелье твое рвотно-слабительное стряпать. Опробуем его на Твердушке, а то он меня что-то сильно огорчил, соколик мой желтоглазенький. Ты командуй, а уж я тебе подсоблю.

Меж тем мужики наши, участвовать в процессе вотрезвления малодушно отказалися. В угол на мешки уселись, новую бутыль откуда-то достали и давай себя радовать. Покачали мы с Марусенькой головами, хитро переглянулись и за зелье принялись. Потому что знали обе, как бы дело не повернулось, а все равно, выйдет по нашему!

После того, как "Комитет трезвости" в Сенокосово заработал в полную силу и мы с Марусенькой выполнили свою миссию по избавлению, сей славной деревеньки (с которой нас на веки вечные теперь будут связывать теплые воспоминания), от бестолковой праздной жизни. Душа моя, Тверд (надобно спросить как его по отчеству), не иначе как от чувств больших, бросил поганую бутылку и хвать меня за грушки, я аж подпрыгнула. Думала огреть его по темечку легонько, мол чего это он меня при всем честном народе за самую что ни наесть девичью гордость счупает, но тут же передумала. Он ведь у меня болезный, на ногах еле держался (так они с Марусиным жонюхом поздравить друг друга с приходом в их жизнь любови успели). А девке груши для чего богом даны? Правильно, что бы стать для друга своего разлюбезного, надежной порой, якорем, так сказать, в бушующем океане жизни. Ну а еще, приятно было.

И вот только Тверд произвел между своими ладонями, да моими якорями, спасительную стыковку, как закружило нас завертело и выплюнуло на неизвестную рыночную площадь. Причем приземлилась я на мужика какого-то, мерзкого такого и довольного. В шлеме городского стражника. Ну мужик знамо дело также полез ко мне стыковки искать. Вот тут я кааак оскорблюсь! А Твердушка мой, герой необыкновенный, каак подлетит, да каак по морде этого лиходея в шлеме приложит. Шлем то и всмятку! Разлилось от сего зрелища тепло в груди моей... и кое где пониже. Подхватила меня Твердушка, на ноги поставил и побежали мы с ним от дружков энтого стражника. А я бегу и радуюсь, вот у нас с ним и своя традиция появилась, куда ни попадем, так бегать много начинаем. То от собаки злой. То от стражников сердитых. Лепота.

Долго бы так мой сокол ясный по площади носился, да я запыхаться стала, хоть большой опыт у меня по убеганию был, но с таким удальцом как мой нареченный, глупо и тягаться. Только я уж было о передышке просить собралась, как свернули мы куда-то и под откинутый полог большой пестрой палатки нырнули. А там нечаянная встреча, подруженька моя Яромира, и тоже с мужиком каким-то. И дышат они так же как мы, шумно, знамо в этом городе стража шибко неприветливая.




О, видать и парни наши меж собой хорошо знакомы, смотрят друг на друга так, как только и могут родственники. Брат небось, однако какой же у них род плодовитый! На этой мысли я чуть было за живот свой не схватилась. Сколько мы за минувшую ночь раз согрешить то успели? Раз шесть? А сказывают, чтобы понести и одного раза бывает достаточно. Испугалася я, на Тверда кошусь, и думаю про себя, а замуж то ведь он меня покамест не звал...

Но недолго я сокрушалась, другие заботы подоспели.



Оглядела я мужика. Вспомнила что на поляне в лесу, сама себя тамадой назначила, выступила вперед и говорю:

- Верно говорите, уважаемый. Нас ищут. Только мы не преступники, а артисты - дали стражника представление, так им так понравилась, что отпускать не хотели, пришлось убегать.
Мужик скептически скривился и повнимательнее к нем пригляделся.

- Так говорите, вы артисты? Петь, плясать, оды дикламировать, стало быть умеете.
- А то как же! - отвечаю я, - У нас в Грушево всякая девка, такая артистка.
- А эти? - Кивнул мужик в сторону Тавр и Тверда, - Что тоже артисты?
- Еще какие! - говорю ему, а сама лихорадочно думаю, какою бы роль посурьезнее им приписать, - Вы смотрите на самых прославленных исполнителей роли печального Мавра. Отелло! - В последний момент, наконец вспоминаю я его имя и даже не решаюсь смотреть в сторону парней. Прибьют еще.

- Как удачно... - бормочет мужик, видно что он нам ни на грош не верит, но отчего-то сдавать стражникам не спешит. - Это вы очень вовремя в своих гастролях ко мне заглянули. Я господин Герадот, директор театра "Крикливый павлин". Сегодня вечером у нас большое представление, премьера, прибудет много знати, а четыре моих ведущих актера слегли с больным животом. Так что придется вам, еже ли не хотите вы вернуться и давать свое представление в городской тюрьме, развлекать своими талантами мою публику.

- Здравствуй, моя душенька, как хорошо в этой пропасти, встретить родное лицо. Ух и замотал же нас этот ирод, что сапогами, да тапками разбрасывается. То к зверю в пасть швырнет, то в деревню пьяниц законченных, а вот на подмостки... и сам бес не разберет, то день у него, то ночь, все перемешалось. Так что думаю, уж пьеску каку мы все вместе как ни будь да сварганим. Вот бы еще текст ее где раздобыть. А то я только и помню что, от баяна заезжего - О бедный Йорик! То кажись это из другой истории.

Я оглянулась на наших мужчин. Тавр Ярин, был шибко насуплен. А все еще прибывающий под хмельком Тверд, об участи своей актерской кажется не больно-то и тревожился. Вот ведь нервы у молодца.

Зашли мы все в гримерку.



Тавр книгу какую то отыскал да листать ее принялся. Тверд ему в затылок дышит. Я в очередной раз погордилась какие у нас мужчины, сильные, красивые, смелые, к знаниям тянутся.

Вдруг Яра меня в сторонку потянула и возбужденно на ухо зашептала. Я как уразумела о чем она мне толкует, так в раз и побелела.

На сцене:

- Да, род один, но разная порода. - Со всевозможным пафосом, провозглашаю я со сцены, и так недобро гляжу на своего, дракона. Скотина крылатая, брехун недоделанный. Я ему про кабачок, совпадение говорю, а он молчит и небось про себя потешается.
- Вот зараза, - это я уже против пьесы вещаю, - прикинулся безродным голозадым, а оказался княжеских кровей! - Боже, что я несу. Подлетаю к своего вероломному избраннику, застывшему в торжественной позе с черепом в обнимку. Выхватываю черепушку и положив руку на его гладкую макушку, в бешенстве продолжаю. - Подгнило что-то в Датском королевстве!

А зритель внемлет! Такого прочтения великого поэта, ни кто еще не видывал. Яра стоит в стороне в шибко срамном наряде, грудь на выкат, по бокам прорехи. Басурманы даже панталон не выдали. На голове мочало белое до пят, ни как Офелия. На мне же почему-то мужицкое трико, камзольчик на груди не сходится и так все обтягивает разве что по швам не трещит. На маковке шутовской колпак. Это из какой же я буду пьесы?

Тавра тоже обрядили знатно, вон горожанка с первого ряда, так на его солидный... прибамбас... не веря глазам своим и таращится. Чую ждет нас успех!

- Опасней и вредней укрыть любовь, чем объявить о ней! - Извинтельно говорит, мне этот враль, Тверд. Укрыть любовь... Ха! Знаю я как он ее укрывал. У меня под юбкой. Небось теперь как получил желаемое, проучил неразумную девицу на святое покусившееся - на его чешую драную, обернется ящером, махнет хвостом и поминай как звали.

- Что ж, не объявил то?! Хотите знать? Огонь самой любви
Приводит к угасанью от нагара,
И если чувствам ходу не давать,
Они мельчают от переполненья.
Что хочется, то надо исполнять,
Покамест есть желанье: у хотенья
Не меньше дел и перемен на дню,
Чем рук, и планов, и голов на свете. Да?! - Выспрашиваю я у него, и по моему собираюсь заплакать.

Тут в разговор вступает Тавр, то есть мавр или Горацио?

Все еще на сцене:

Видимо усиливая драматический эффект, на сцену выезжает кровать под газовым балдахином. Вижу как за кулисами господин Геродот изображает возвратно поступательные движения тазом, мол, переходите к главному... Пахабник! Фыркаю и запускаю в него черепом.

- Ты знаешь: все живое умирает
И переходит в вечность от земли. - кричу летящему Йорику во след. Геродот получает смачный удар по лбу и всплеснув руками вываливатеся на сцену. Зрители наблюдают как кто-то из-за занавеса утаскивает бездвижную тушу директора театра прочь со сцены.

- Кто ты, что посягнул на этот час
И этот бранный и прекрасный облик..? - Кричу я Тверду, вскакиваю на кровать, срываю с головы колпак и самодовольна внимаю, восхищенным возгласам публики. Еще бы! Моим косам даже речные ундины обзавидуются. Водопад золотисто-русых волос рассыпается по плечам и я гневно сверкаю очами, вся такая распрекрасная. Злость моя помаленьку тает под натиском творческого экстаза.

- Я был жесток, но это от любви. - Оповещает весь театр Тверд и начинает расстегивать камзол. Оно и ясно, рефлекс у парня. Баба=кровать=любовь.



Тут доносится до меня слова Тавра и я задыхаюсь от возмущенья.



Ах, Яра! Молодец, - ликую я про себя, и дождавшись конца ее монолога, добавляю.

- Истлевшим Цезарем от стужи
Заделывают дом снаружи.
Пред кем весь мир лежал в пыли,
Торчит затычкою в щели! - И несдержавшись показываю язык драконам.

- Иди ко мне, сестра, - говорю я, протягиваю руку Яре, - от произвола, укроемся с тобой под этой сенью! И пусть грехи мужей: самодовольство, чванство, ночами хладными, сердца их согревают.

Яра запрыгивает ко мне на кровать и мы победоносно взираем на предателей. Зал, женская его часть - рукоплещет!

Сцена. Кульминация. Часть первая.



Смотрю затаив дыхание как Тверд уничтожает без сожаления одежду, которой у него между прочим и так не много. Симпатии зрителей, тут же кочуют на сторону дракона, который уже не обращая ни на что внимания, решительно идет ко мне, на ходу произнося такие слова, что мое трепетное девичье сердце не выдерживает и начинает тихо таять.



Меж тем на кровать залезает Яромира, в таком же безрадостном настроение в каком была я всего лишь какое мгновение назад.



Но коленопреклоненный Тверд, лишает меня всякой воли к сопротивлению. Я спускаюсь с кровати, кладу ладонь на его щеку и проникновенно говорю:

- Как тот актер, который, оробев,
Теряет нить давно знакомой роли,
Как тот безумец, что, впадая в гнев,
В избытке сил теряет силу воли, -

Так я молчу, не зная, что сказать,
Не оттого, что сердце охладело.
Нет, на мои уста кладет печать
Моя любовь, которой нет предела.

Тверд накрыл мою руку своей ладонью, чуть повернул голову и прижался горячими губами к сердцевине. Из глаз моих хлынули слезы облегчения. Забыла я про сцену, про замеревший в благоговение зал, про застывшую в недоумение за моей спиной Яромиру. Про всех забыла, даже про Тавра в его невероятном костюме.

Открыла я рот что бы дочитать сонет великого поэта, но вместо чужих слов с уст полились свои собственные:

Любить тебя, так тяжко и легко,
И от того страшусь своей потери
Что счастью своему боюсь поверю
И разобьюсь как хрупкое стекло.
А ты уйдешь в сияние рассвета
Оставим мне сомнений горький след
Любви былой неугасимый свет
Признание оставив без ответа.

Иль милостью одаришь, полюбив?
Я все приму, любовь моя как небо
Другой в нем ни когда и не парил
Другой в нем ни когда и не был!

Сначала тело мое охватило блаженное тепло, прикосновение его губ, бережные объятия его рук и слова... дарующие ни с чем не сравнимое ощущение полета. Затем словно какая то неведомая сила вырвала у нас из под ног дощатый пол сцены и мы оказались на обледенелой тропе, у подножия сверкающих в лучах заходящего солнца Зачарованных гор. Кожу щипал стылый ветер, мелкие редкие снежинки колкими поцелуями вонзались в лицо и руки. Театральный костюм, совсем не защищал от крепкого мороза. Похоже после всех наших приключений, мы снова вернулись в зиму.

- Что теперь? - Стуча зубами спросила я Тверда. Его мороз казалось совсем не брал.
- Вот мы и дома. - Обняв меня за плечи, весело сказал он. - Пойдем, осталось миновать проход и ты сможешь согреться.

Я подняла голову, разглядывая причудливый вытесанный прямо в горе проход, по форме напоминающую разверзнутую пасть какого-то неведомого чудища. До арки я практически добежала. Тверд неспешно вышагивал следом прибывая в крайне веселом настроение. В Драконьем замке мы оказались словно по волшебству, еще мгновение назад возвышались над нами неприступные горы, и вдруг уже и не в горах мы вовсе, а в огромной парадной зале, да в такой большой, что уместилось бы в нем штук десять драконов причем в истинном своем обличье.

На потолке и стенах фрески, все изображающие драконов, красного, серебряного, черного, голубого, пурпурного, белого, аквамаринового, зеркального, радужного, зеленого, золотого и еще одного, какого невразумительного перламутрво-бронзовго цвета.

- Это поди вы и нарисованы? - Спрашиваю я Тверда. - А который из них ты? - А сама с надеждой смотрю на пурпурного, уж больно хорош и чешуя такая необычная, точно резными завитушками украшенная. - Надеюсь не этот облезлый. - Показываю я на бронзового.

Тверд прижимает меня к себе и громко смеется.
- Ну Фиса, ну лиса! - Я смеюсь вместе с ним и прячу лицо на широкой груди. - А как же твой вид драконов зовется?
- Пустынный.
- Это что же, мне во владения один песок и достался? - Притворно возмущаюсь я и тут же замечаю, как появляется на Тверде богатый наряд, а мое собственно облачение, разительно меняется на придворное платье невиданной красоты и роскоши. Голова тяжелеет от самоцветной короны, а в глубокий вырез ложатся алмазы да топазы, желтые как глаза моего суженного.

- Это ни как очередной подарочек от твоего батюшки?
Тверд кивает и указывает на хрустальный трон, где сидит красивый мужчина в летах и с интересом за нами наблюдает. Поворачиваюсь к нему и склоняю голову в благодарственном поклоне. За такой щедрый дар, не грех и спасибо сказать. Смотрю я, а в зале то не только мы с Твердом находимся, но и другие мои подружки с хутора. И каждая при женихе, в платье новом да короне. Вот свезло, так свезло!

- Какой у вас молодой отец. - Говорю я Тверду, - А где же ваша матушка?
Тверд слегка розовеет и что-то неразборчивое бурчит в ответ. Ну да ладно, думаю я, с этим еще успеется.
- Не желаешь ли Анфисушка перекусить? - Спрашивает, Тверд, а у самого глаза так и горят.
- Желаю. - Милостиво киваю я, напуская на себе шутливой важности. - Мне пожалуйста дракона в помидорах.
Тверд усмехается и схватив меня за руку, тянет к какой-то укромной нише. Даже и не знаю, к чему бы это...

Где-то в Замке:

За нишей оказалась дверь, дверь вела в анфиладу укатанных сумраком комнат. Далеко мы это анфиладу обследовать не стали. В первом же подходящем месте, Тверд, меня и осчастливил исполнением своего, так сказать, супружеского долга. Я то сама, тем более , ни когда должницей не была, так что свою часть священных жониных обязанностей отдавала, ой, как старательно. А бал шумел! Звучала музыка, лились душевные песни. Про любовь и всё такое...

Ах, как он меня целовал! Что-же это такое в драконьих поцелуях содержится, от чего весь ум враз из головы куда-то утекает?

- Тверд, ты ума совсем лишился? Здесь так много народу, негоже как-то. - Попыталась я воспротивиться, совсем уж бесстыдному вторжению.


Я хмыкнула. Такое только мужчина может присоветовать, будь он хоть принц датский, хоть мавр, хоть дракон. Но тут губы Тверда накрыли мои, и я уже привычным образом стала превращаться в распутную ведьму, видимо для того, что затем, превратиться в ходящую в перевалку утку. Ох и охоч мой, любимый, до дел альковных. Ежели и дальше так пойдет, то драконят у нас окажется целый выводок. Я блаженно вздохнула и счастливо улыбнулась.

***

Едва вернулись мы в зал, как зазвучал над головами собравшихся звучный мужской голос хозяина замка:



- Ой. - Изумилась я, и торопливо зажала в руках заветную чешуйку. - Какой хороший у тебя все таки, батюшка, мне вот от моего только хворостиной по заду и перепадало. Что бы такое загадать? - Я повернулась к Тверду и удивленно отметила, с каким тревожным ожиданием смотрит он на меня и отцовский подарок. Волнуется, болезный, и чего же это он у меня такой впечатлительный, неужто не понял еще, что ему в невесты шибко ушлая девка досталась?

- Не тревожься, родной, - улыбаясь ему безмятежной улыбкой сказала я. - Возвращаться мне не к чему, там за спиной осталась жизнь чужая, не моя. Место мое теперь подле тебя, в том и есть счастье. - Прижала я чешуйку к сердцу и на мгновение глаза прикрыла. Разлился от руки ее сжимавшей свет, запекло кожу на груди, как раз там где декольте начиналось. - Ай. - Пискнула и отняла руку. - Чешуйка исчезла, а в том месте где касалась она кожи появился рисунок бронзового дракона.

- Что же ты загадала. - Немного успокоившись, спросил Тверд.
- Быть такой как ты, но остаться самой собой. Отвечая зову сердца парить под небесами, но сохранить свою человечность. Не умирать и не старится, любить тебя и быть тобой любимою. А еще я свадьбу пожелала, такую чтобы гудело все царство, а потом еще долгие годы вспоминало.

- Так это ж, не одно желание и целая прорва. - Удивился дракон мой возлюбленный. - Все поди и не исполнятся.
- Исполнятся, - вполне в том уверенная, возразила я. - У поповой дочки к волшебству особый подход...