Джульет Марильер "Сын теней"

большое спасибо за перевод

_________________

Очень интересная книга! И прекрасный перевод. СПАСИБО!

 » глава 12

перевод katusha правка vetter

Не понимаю, что заставило меня шагнуть вперед. Возможно – сомнение в его голосе. Я догадывалась, чего ему стоило все это произнести. А может, виной всему воспоминание о том, как он выглядел во сне... Я вдруг с ошеломляющей ясностью осознала, что если немедленно не прикоснусь к нему, то тут же распадусь на кусочки. «Прыгай, – кричал ветер. – Давай!» Я зажмурилась, подошла к нему, обхватила его руками за талию, прислонилась головой к его груди и наконец позволила себе расплакаться. «Ну вот, – произнес кто-то внутри меня. – Видишь, как все, оказывается, просто?». Бран сперва замер, а потом обнял меня за плечи. Осторожно, будто никого никогда раньше не обнимал и не вполне представлял, как делается. Некоторое время мы молча стояли вот так, и это было прекрасно, восхитительно – как возвращение домой после странствия, полного бед и лишений. Только почувствовав его прикосновения, я осознала, как же мечтала о них. Только обняв его, я обнаружила, что он как раз такого роста, что ему удобно обнимать меня за плечи, а я могу уткнуться лбом ему в шею, туда, где под кожей бьется пульс – идеальное соответствие.
Я не знаю, в какой момент наши объятия, начинавшиеся как жест чистого утешения, переросли в нечто совершенно иное. Не знаю, что случилось раньше: его губы стали гладить мои закрытые веки, виски, кончик носа, уголок рта, или это мои руки обвились вокруг его шеи, а пальцы скользнули под рубашку и принялись ласкать гладкую кожу. Оба мы вовремя почувствовали опасность. Стоило только его губам прикоснуться к моим, и мы уже не могли друг от друга оторваться. И поцелуй этот был вовсе не целомудренным символом дружбы, а голодной, яростной встречей губ, языков и зубов, заставившей нас дрожать и задыхаться.
– Мы не можем, – пробормотал Бран, а рука его в это время сквозь старую рубаху сжимала мою грудь.
– Совершенно не можем, – шептала я, а пальцы мои обводили завитки и спирали на правой стороне его гладко обритой головы. – Нам нужно... мы должны забыть об этом эпизоде... и...
– Ш-ш-ш, – выдохнул он мне в щеку, и руки его соскользнули еще ниже по моему телу, а возможность остановиться была утеряна навсегда.
Желание вспыхнуло в нас подобно лесному пожару, сметающему все на своем пути – внезапно и неудержимо. Наше слияние было одновременно радостным и пугающе яростным. Начался ливень, с камней, между которыми мы лежали, сжимая друг друга в объятиях, стекала вода, и мы промокли до нитки, но не замечали этого. Мы были слишком заняты: руки исследовали гладкую кожу, губы пробовали ее на вкус, и мы двигались вместе так, будто и впрямь были половинками одного целого, и вот, наконец, соединились. Когда я приняла его в себя, то ощутила резкую боль, и, наверное, издала какой-то звук, потому что он спросил: «Что случилось? Что-то не так?». Я приложила пальцы к его губам. А потом боль забылась, и я почувствовала, что под его прикосновениями преврашаюсь в жидкое золото, и обвила руками его тело, и прижала к себе так сильно, как смогла. И думала, что никогда не отпущу его, никогда. Но не произнесла этого вслух. Этого мужчину никто не учил нежности. Не учил любить. Как он сам сказал – он не знает сладких слов. Но все его напряженное тело, его руки, его губы говорили за него - и достаточно сладко. Когда он перевернулся, так чтобы я оказалась на нем, я заглянула в его глаза в свете едва теплящегося светильника. Смесь изумления и желания в его взгляде едва не разбила мне сердце. Я вытянулась на нем, гладя губами его тело, и откуда-то из глубин моего существа вдруг зазвучал ритм, словно сильные, медленные удары барабана, заставлявшие меня двигаться на нем, расслаблять и напрягать мускулы, сжимать и отпускать, все яростнее усиливая сладость... о Боги, когда это пришло, оно совершенно не походило ни на какие мои фантазии. Он закричал и прижал меня к себе, а я задохнулась от жара, затопившего все мое тело. Глубоко внутри себя я чувствовала дрожь и знала, что ничто, ничто уже не станет прежним. Об этом рассказывается в некоторых сказаниях – в историях о влюбленных, которые были вынуждены расстаться, тосковали друг без друга и наконец обретали совместное счастье. Но ни одно сказание не могло сравниться с этим. Когда все закончилось, мы замерли, сжимая друг друга в объятиях и не находя слов.
Позже, мы встали и вошли внутрь пещеры, при свете лампы сняли друг с друга промокшую одежду и обтерли друг друга, и он, запинаясь, сказал, что я – самое прекрасное, что он когда-либо видел на свете. На некоторое время я позволила себе в это поверить. Он опустился передо мной на колени, обтирая с моего тела дождевые капли. И вдруг произнес:
– У тебя кровь идет. Что случилось? Я поранил тебя?
– Ничего страшного, – ответила я, скрывая удивление. – Говорят, в первый раз это совершенно нормально.
Он ничего не ответил, только посмотрел на меня. И я подумала, что передо мной совершенно другой человек, неимоверно отличающийся от того мужчины, который угрожал и оскорблял меня. И все же он – тот же самый человек. Он очень нежно провел пальцами по моей щеке. Голос его звучал нерешительно:
– Не знаю, что и сказать.
– Тогда не говори ничего, – ответила я. – Просто обними меня. Прикасайся ко мне, этого довольно.
И я сделала то, о чем давно мечтала. Я пальцем провела дорожку по границе на его теле. Медленно, с макушки, где начинались сложные узоры, по переносице, через центр его сурового рта, по подбородку, потом по шее и мускулистой груди. А потом я коснулась его губами и повторила ими тот же путь. Рисунки действительно, покрывали его целиком, всю правую половину тела. Они и впрямь были произведением искусства, не просто тонкие и четкие узоры, но сущность этого мужчины, его отличительный знак. Он был не слишком высок, не слишком низок, широк в плечах и одновременно ловок. Жизнь налила его мускулы железной силой, но кожа на левой стороне была молодой и гладкой.
– Остановись, Лиадан, – запинаясь, произнес он. – Не... не делай этого, разве что...
– Разве что... что?
– Разве что ты хочешь, чтобы я снова взял тебя, – сказал он, осторожно поднимая меня.
– Это было бы... вполне приемлемо, – ответила я. – Разве что тебе уже надоело.
Он резко выдохнул, крепко прижал меня к себе, и я кожей почувствовала быстрое биение его сердца.
– Никогда, – порывисто воскликнул он, зарывшись губами мне в волосы. – Никогда ты не сможешь мне надоесть!
А потом мы снова легли, и в этот раз были неторопливы и осторожны, и все было иначе, но не менее сладко. Мы гладили и исследовали, и пробовали друг друга на вкус.
В ту ночь мы почти не спали. Наверное, каждый из нас понимал, что время идет слишком быстро, что когда займется заря и завтра превратится в сегодня, нам придется посмотреть в глаза реальности и сделать выбор. Кто стал бы тратить драгоценное время на сон? И мы касались друг друга, шептались и вместе двигались в темноте. Сердце мое было так переполнено, что грозило разорваться, и я подумала: «Это чувство я сохраню навсегда, неважно, что случится. Даже если... даже когда...» Ближе к рассвету он уснул, положив голову мне на грудь, и один раз во сне закричал что-то непонятное и сильно взмахнул рукой, будто пытаясь что-то оттолкнуть.
– Тихо, – сказала я, – тихо, Бран. Я здесь. Все в порядке. Ты в безопасности.
Я держала его в кольце своих рук, смотрела на изгиб высокого потолка пещеры и видела, как постепенно светлеет небо в узкой щели над нами. «Пусть заря наступит попозже, – молча просила я. – Не сейчас, пожалуйста». Но дождь перестал, солнце взошло, и в холодном воздухе зазвучали звонкие флейты лесных птиц. И, наконец, я уже не могла делать вид, что все еще темно. Таинственное пространство, приютившее нас, стало реальным местом, а то, другое, отошло в область мечты.
Мы молча встали и оделись, я сложила одеяла, а он пошел напоить лошадь и поискать сухих дров. Что можно было сказать? Кто отважится заговорить первым? Когда заплясал огонь и на нем зашипел котелок, мы уселись не друг напротив друга, как бывало, а рядом, касаясь телами и взявшись за руки. Вокруг нас становилось все светлее. Мы оба плыли по воле волн: ни указателей, ни путеводных нитей.
– Ты говорила, «честная мена», – наконец выдавил Бран, будто ему приходилось тащить из себя слова слова клещами. – Вопрос за вопрос, согласна?
– Это зависит, кто спрашивает первым.
Он быстро прикоснулся губами к моей щеке.
– Ты, Лиадан.
Я глубоко вдохнула.
– Теперь ты скажешь мне свое имя? Настоящее? Ты доверишь его мне?
– Я вполне доволен тем именем, что выбрала для меня ты.
– Это не ответ.
– А что если я скажу тебе, что имя, данное мне, забыто? – Его рука в моей ладони напряглась. – Что я уже поверил, что меня зовут «негодяй», «подонок», «мразь», «сукин сын», «гаденыш»? Что я слышал эти имена так часто, что не могу вспомнить ничего другого? Имя – это гордость, имя – это дом. У таких ничтожеств как я нет имени, одни ругательства.
Я еле могла говорить:
– Так ты поэтому... ты можешь сказать мне, когда ты... Мои пальцы потерли внутреннюю поверхность его запястья, где сложный узор слегка прерывался. Чистое место, аккуратный овал, в центре которого красовалось маленькое изображение насекомого – пчелы, так мне показалось. Простое, но точное во всех деталях. Тонкие прожилки на крыльях, изящные ножки, толстое, в аккуратных полосках брюшко... На всем теле это была единственная осмысленная картинка.
– Ты очень хорошо все понимаешь, – мрачно произнес он. – Я слишком долго выносил всю эту ругань. Когда мне исполнилось девять, я решил, что уже стал мужчиной и... и порвал с той жизнью. Двинулся дальше. И с того момента шел своим путем. Это, – он дотронулся до пчелки, – стало началом. Я прослышал о мастере, который за деньги выполнял подобную работу. Он сказал, что я слишком молод и мал для полной татуировки. Но это тело, эти руки... я ничего кроме них не имел. Прошлое ушло, я стер его. Будущее было слишком неопределенным. Мне было необходимо... в общем, он выслушал меня и сказал: «Возвращайся, когда тебе сполнится пятнадцать, и ты станешь взрослым. Тогда я сделаю, как ты просишь». Но я настаивал и он, наконец, сказал: «Ладно, один, маленький рисунок сейчас, а остальное – когда ты станешь мужчиной». «Я уже мужчина», – ответил я. Он не стал смеяться, и на том спасибо. И сделал мне вот это – очень маленький рисунок, ты сама видишь, но он положил начало всему. А все остальное пришло позже, через годы.
– А ты сам выбрал этот рисунок? Это существо?
Он кивнул.
– Почему?
– Ты задала уже четыре вопроса, – улыбнулся он. – Я... я не уверен. Может, вспомнилось откуда-то. Не могу сказать.
Он встал и занялся костром. У нас была еда: маленькие, жесткие и кислые дикие сливы, черствый хлеб, который можно было разжевать только если хорошенько смочишь его в горячей воде. Подходящий рацион для путешественника.
– Моя очередь, – произнес он. Я кивнула, ожидая, что он спросит, кто я и откуда. Мне придется рассказать ему. Придется довериться ему в этом.
– Почему я? – спросил он, глядя вдаль. – Почему из всех возможных мужчин ты выбрала меня? Отчего ты захотела, чтобы первым у тебя стал... отщепенец, человек, все действия которого ты презираешь? Зачем отдавать себя... мрази?
Молчание длилось, вокруг пели птицы.
– Ты должна ответить, – серьезно сказал он. – Я почувствую, если ты мне солжешь.
Он больше не прикасался ко мне, он слегка отодвинулся и сидел теперь с мрачным выражением лица, обняв руками колени. Ну как я могла ответить?! Он что, сам не понял? Как он мог не увидеть ответа по тому, как я касалась его, как я на него смотрела? Кто вообще может высказать подобные чувства словами?
– Я... я не планировала, что все произойдет именно так, – пробормотала я. – Но... у меня не было выбора....
– Ты сделала это из жалости? Ты отдалась мне, надеясь, что это меня изменит, переделает, сделает более приемлемым с твоей точки зрения? Для тебя это – крайний метод в излечении?!
– Прекрати! – рявкнула я, вскакивая на ноги. – Да как ты можешь говорить такое? Как ты можешь думать такое после прошлой ночи! Я не врала тебе, ни словами, ни делами! Я выбрала тебя добровольно, зная, кто ты и чем занимаешься. Я не хочу никого другого! У меня не будет другого! Разве ты не видишь этого? Не понимаешь?!
Когда я снова обернулась к нему, он сидел, закрыв лицо руками.
– Бран? – тихо позвала я через некоторое время, опустившись перед ним на колени и отняв его ладони от лица. Неудивительно, что он заслонял глаза: с них слетели все возможные щиты, и их чистые серые глубины были полны смеси ужаса и надежды.
– Ты мне веришь? – спросила я.
– Тебе незачем мне врать. Но я не думал... не предполагал... Останься со мной, Лиадан! – Он крепко сжал меня в объятиях, и от странной жесткости в его тоне у меня защемило сердце.
– Это не самое рациональное предложение из тех, что я от тебя слышала, – дрожащим голосом произнесла я.
Бран глубоко вдохнул, а когда снова заговорил, голос его звучал крайне неуверенно, почти сдавленно:
– Это неподходящая жизнь для женщины, я знаю. Я этого и не жду. Но у меня есть некоторые средства. И есть одно место... я думаю, оно тебе понравится. Я сумею тебя обеспечить... – Говоря все это, он избегал смотреть мне в глаза.
– Я не могу, – прямо ответила я. – Мне нужно вернуться домой, в Семиводье. Моя мама очень больна, ей уже недолго осталось. Я очень нужна там. По крайней мере, до Белтайна я должна оставаться дома. Потом у меня появится выбор.
В ту же секунду я поняла, что случилось нечто ужасное.
Его лицо резко изменилось, будто на него натянули маску, он медленно и аккуратно высвободил руки из моих ладоней. Он снова превратился в Крашеного. Но голос его звучал глухо от боли и потрясения:
– Что ты сказала?
– Я... я сказала, что сейчас мне необходимо вернуться домой. Я там очень нужна... Бран, что случилось? Что-то не так? – Глаза у Брана стали холодными и пустыми, как у чужого.
У меня сердце зашлось.
– Домой в Семиводье, так ты сказала, да?
– Д... да. Так называется мой дом. Я дочь хозяев.
Он прищурился:
– Твой отец... твоего отца зовут Лайам? Лорд Семиводья?
– Ты его знаешь?
– Отвечай на мой вопрос.
– Лайам мой дядя. Моего отца зовут Ибудан. Н-н... но мой брат – наследник Семиводья. Мы все из одной семьи.
– Лучше тебе сказать все прямо. Этот человек... Ибудан. Он брат Лайама? Кузен?
– Да какая разница?! Почему ты так на меня рассердился? Ведь ничего же не изменилось, ведь...
– Не прикасайся ко мне. Отвечай. У этого Ибудана есть другие имена?
– Да.
– Черт побери, Лиадан, говори же!
Я вся похолодела.
– Сейчас это его единственное имя. Оно было выбрано потому, что похоже на имя, которое он носил до того, как женился на моей матери. Тогда его звали Хью.
– Бритт. Хью из Херроуфилда, – он произнес это имя так, будто говорил о самом ничтожном из ничтожеств.
– Он мой отец.
– А твоя мать... она...
– Ее зовут Сорча. – Сквозь потрясение во мне начали пробиваться первые роски гнева. – Сестра Лайама. Я горжусь тем, что я их дочь, Бран. Они оба хорошие люди. Достойные люди.
– Ха! – Снова этот взрыв презрения. Он резко вскочил, отошел в сторону и уставился на лес. Когда он снова заговорил, голос его был тихим, и обращался он не ко мне:
– ...это не для таких как ты, сучий выкормыш... ты ублюдок, ты засранец, тебя нельзя выпускать на свет... как ты мог хоть на секунду вообразить... марш в свой угол, уеби...
- Бран! – Я попыталась говорить твердо, несмотря на ухающее сердце. – В чем дело? Я ничуть не изменилась, я все та же женщина, которую ты обнимал до рассвета. Ты должен сказать мне, что произошло.
– Она отлично тебя обучила, да? – произнес он, не оборачиваясь. – Твоя мамочка. Как заставить мужчину свернуть с его истинного пути, как сделать его слабым и во всем подчинить своей воле, да? Уж она-то знала в этом толк!
У меня отнялся язык.
– Когда вернешься домой, скажи ей, что я не такой слабак, как ее высокородный Хью из Херроуфилда. Я раскусил твои фокусы. Я точно знаю, в какие игры ты играешь. А то, что я сперва тебе поверил... что оказался таким идиотом... что доверился тебе... да, это было и впрямь глупо. Больше я такой ошибки не совершу.
В его словах не было никакого смысла.
– Моя мать никогда... если бы ты знал ее, ты бы понял...
– Ой, только не надо, это не пройдет, – сказал он, по-прежнему стоя спиной ко мне. – Эта баба и мужик, которого она околдовала... Именно они сделали из меня того, кто я есть: мужчину без совести, человека без имени, без талантов, способного разве что к убийству, существо без личности. Это они отобрали у меня семью и дом, они лишили меня имени. Может быть, тебе рассказывали что-то другое. Но она выкрала твоего отца из места, где он должен был находиться. Ради того, чтобы следовать за ней, он пренебрег своими обязанностями. И из-за этого я потерял все. Из-за них я... я превратился в ничтожество, в грязь на дороге!
– Но...
– И что самое забавное, похоже, кто-то сыграл с нами злую шутку. Как могло так получиться, что единственная женщина, которую я... которая почти заставила меня забыть... что ты окажешься ее дочерью. Это явно не случайно. Это мне в наказание за то, что я осмелился поверить, будто у меня может быть будущее.
– Бран...
– Придержи язык! Не называй меня так! Собирай свои вещи и проваливай, я видеть тебя больше не могу.
Холодный камень на сердце. Именно так это и ощущалось. Мне немного пришлось паковать. Закончив, я спустилась с холма и минутку постояла у могилы Эвана. Я еле смогла ее найти. Очень скоро она станет и вовсе неразличима.
– Прощай, друг, – прошептала я.
Бран вывел аккуратно оседланную лошадь. К седлу он приторочил мою тощую сумку. Флягу с водой. Свою куртку, скатанную и связанную куском веревки. Это показалось мне несколько странным.
– Она без приключений довезет тебя до дома, – сказал он. – И не стоит беспокоиться и возвращать ее. Считай это... платой за удовольствие.
Я почувствовала, как кровь отхлынула у меня от лица. Я размахнулась, изо всех сил ударила его по щеке и смотрела, как на чистой коже расцветает алое пятно. Он не сделал попытки уклониться от удара.
– Тебе пора, – отчужденно сказал он. – Езжай на восток. Там проходит дорога. Потом на юг до Низинки. Здесь не очень далеко.
Потом он обнял меня за талию и поднял в седло. Но не сразу убрал руку с моего бедра, будто не мог меня отпустить.
– Лиадан, – произнес он, старательно изучая землю под ногами.
– Да,– прошептала я.
– Не выходи замуж за Эамона. Скажи ему, что если он женится на тебе, он труп. – Эти слова прозвучали, как клятва.
– Но...
Тут он шлепнул лошадь по крупу, и послушное животное рвануло в галоп. Не успела я найти слова для прощания, как он исчез из виду, и стало уже слишком поздно.
Что толку злиться. Все кончено. Больше я никогда не увижу Крашеного. Наступило время вернуться домой. Не успеет прийти следующее новолуние, а случившееся уже потускнеет в памяти, подобно невероятному сну. Я шептала все это выносливой серой кобылке, пока она размеренно скакала на восток. Под деревьями, мимо редких ручьев и неподвижных озер, аккуратно двигаясь меж валунов по направлению к дороге. Мне не нужно было ее направлять, она сама знала путь.
Когда солнце поднялось высоко, мы отдохнули у ручья. Лошадь попила и немного попаслась. Я отвязала сумку и обнаружила там кусок твердого сыра и сухой хлеб в тряпице. Для мужчины, которому не терпелось от меня избавиться, он оказался на изумление заботлив. Я подумала, что он, наверное, просто следовал установившейся рутине поспешных отъездов и принятых на бегу решений. Такая уж у него жизнь. Она дарила ему один удар за другим, а он принимал их, вставал и двигался дальше. Я изо всех сил пыталась не думать о нем. Дом. Именно к дому мне следует обратить свои мысли. Скоро, когда подъеду достаточно близко, я воспользуюсь силой своей мысли и позову Шона, чтобы он выехал мне навстречу. Не сейчас, думала я. Если сделать это слишком рано, я рискую навести на Брана и его людей воинов Семиводья. Все это время я чувствовала некое напряжение, попытку проникнуть в мой мозг. Брат безмолвно звал меня: «Лиадан! Лиадан, где ты?» Но я тогда закрылась от него. Если кто и предаст банду Крашенного и приведет к ее уничтожению, то пусть это буду не я.
Мы все скакали и скакали. Я начала уставать. Я почти не спала ночью, и помимо воли в моем мозгу бесконечно крутились сказанные этим утром слова: «Не прикасайся ко мне. Я видеть тебя больше не могу. Считай ее платой за удовольствие». Я приказала себе не быть идиоткой. Чего я ожидала, в самом деле? Что я смогу навсегда изменить его жизнь, как он изменил мою?
Я снова и снова пыталась думать о доме и о моем возвращении. Что я скажу своим родным? Ничего о том, где я была, о бандитах, искавших моей помощи и неожиданно ставших мне друзьями. И уж конечно ни слова о мужчине, которому я столь поспешно отдалась. Я ведь повторила ошибку сестры, разве не так? Следовательно, если узнают правду, со мной обойдутся не лучше, чем с бедняжкой Ниав: поспешный брак, изгнание из семьи, отлучение от друзей, от леса. Я поежилась. Семиводье – мой дом. Я всем серцем прикипела к его невзрачной красоте. Но я изменила ход вещей. Я спала с Крашеным, и неважно, как больно ранили меня его злые слова, он теперь тоже стал частью меня. Мне хотелось сказать правду. Хотелось спросить отца, что за жуткая тайна из прошлого так настроила этого человека против меня и моих родных. Если я не расскажу правды, я так никогда и не узнаю, почему Бран прогнал меня. И все же, я не могу ничего рассказать.
Слева и справа от меня раздался перестук копыт. Тихий цокот, словно кто-то скакал изящным галопом. Лошадь подо мной задрожала и беспокойно прянула ушами. Я быстро огляделась. Никого. Вечерние тени дрожат в летнем ветерке. Вот послышался тихий смех. И снова перестук копыт, будто кто-то невидимый скачет рядом со мной. Сердце у меня забилось часто-часто. Я остановила лошадь и прислушалась. Звук прекратился.
– Ну, хорошо, – произнесла я так спокойно, как только смогла, пытаясь на ходу припомнить все, что Ибудан рассказывал мне о самообороне. – Где вы? Кто вы такие? Выходите, покажитесь мне! – Я вытащила из-за пояса кинжал, подаренный отцом, и сжала его в руке, готовясь к неизветсному.
Возникла короткая пауза.
– Сейчас он тебе еще не понадобится. – Справа отменя показался высоченный мужчина на лошади. Почти мужчина на почти лошади. Он не то, чтобы материализовался в одно мгновение. Похоже, он все время находился рядом, просто я не могла его разглядеть, пока он этого сам не захотел. Волосы у мужчины были того же невообразимого цвета, что и шкура его лошади – яркие, маково-алые, а одет он был в нечто многоцветное и изменчивое, как закат.
– Продолжай ехать, – посоветовал голос слева от меня, и кобыла подо мной снова тронулась в путь. – До дома еще далеко. – Это говорила черноволосая женщина в синем плаще, бледная и прекрасная. Раньше я иногда размышляла, удастся ли мне, подобно маме, увидеть их: Хозяйку Леса и ее огненноволосого спутника. Я сглотнула и обрела голос.
– Ч-ч-ч... что вам от меня нужно? – спросила я, все еще изумленно разглядывая их высокие статные фигуры и хрупких не-лошадей под ними.
– Послушания, – произнес мужчина, обратив на меня взгляд своих бесцветных глаз. Смотреть в них было все равно, что вглядываться в огонь пожара. Заглядишься – и тебя обожжет.
– Здравого смысла, – добавила женщина.
– Я еду домой. – Я не могла себе представить, каким боком мои дела могли хоть отчасти заинтересовать столь могущественных созданий. – У меня хорошая лошадь, теплая одежда и оружие, которым я умею пользоваться. Утром я свяжусь с братом. Это ли не здравый смысл?
От хохота мужчины вокруг затряслась земля. Я почувствовала дрожь своей серой кобылы, но она продолжала скакать прямо вперед.
– Этого мало, – голос женщины звучал мягко, но очень серьезно. – Мы хотим получить от тебя обещание, Лиадан.
Мне это не понравилось. Обещание, данное Дивному народу, придется держать, если у тебя есть хоть капля здравого смысла. Страшно даже подумать, что может произойти, если такое обещание попытаться нарушить. Этот народ обладает невообразимыми возможностями. Во всех сказаниях об этом говорится.
– Какое обещание?
– Судьба Семиводья и Островов может оказаться в твоих руках, – сказал красноволосый.
– От тебя, возможно, зависит будущее не только твоего народа, но и наше собственное будущее, – согласилась женшина.
– Вы о чем? – Возможно, это прозвучало не слишком вежливо. У меня был трудный день.
Женщина вздохнула.
– Среди детей Семиводья мы надеялись найти того, в ком сочетались бы сила и терпение твоего отца с редким талантом твоей матери. Того, кто смог бы наконец воплотить в жизнь наши цели. Ты разочаровала нас. Похоже, ты из тех грубых натур, что ничего не видят и не понимают, кроме плотских удовольствий. Твою сестру совратили с пути истинного. Твой собственный выбор тоже оказался исключительно неразумен. Тебе не стоило слушаться голосов.
– Голосов?
– Голосов земли, там, в Старом Месте. Не надо было позволять им руководить тобой.
Меня била дрожь, смесь страха и гнева.
– Прошу прощения, – произнесла я, – но мне казалось, что я слышу голоса Дивного народа.
Женщина покачала головой и приподняла одну бровь, будто не могла поверить в мое невежество.
– Нет, те гораздо старше. Примитивные. Мы победили их, но порой они все еще вылезают на свет. Они подтолкнут тебя к неверным шагам, Лиадан. Собственно, уже подтолкнули. Не стоило слушать их обольстительные речи.
Я нахмурилась:
– Я вполне способна решать, что мне делать без всяких там... обольстительных речей, как вы изволили выразиться. И я не жалею ни о чем из того, что сделала. И, кстати, что с пророчеством? Оно хоть когда-нибудь исполнится? Вы можете сбросить со счетов меня и сестру, но ведь существует и еще один ребенок – мой брат Шон. Достойный молодой человек, неспособный на неверные шаги. Почему бы просто не забыть обо мне и не дать мне спокойно жить своей жизнью?
– О нет, боюсь, теперь мы не можем этого сделать.
– Что значит «теперь»?
– Пророчества, знаешь ли, не исполняются сами по себе. Им нужно помогать. – Мужчина бросил на меня хитрый взгляд. – Мы надеялись на детей Сорчи, но вот что я должен сказать. Мы не ожидали твоего появления.
Я вспомнила, как мама рассказывала, что для всех я явилась сюрпризом. Нежданный близнец. И что именно это позволяет мне менять ход вещей.
– Я хочу кое о чем спросить, – сказала я.
Они выжидающе молчали.
– Зачем вы привели меня тогда к сестре и... и ее любовнику в лесу? Ее услали прочь, она полна горечи и несчастна. И Киаран тоже. Из-за этого вся семья переругалась, было столько горя... Зачем это понадобилось?
Воцарилась тишина. Они смотрели друг на друга.
– Пробудилось древнее зло, – наконец произнесла женщина, и в голосе ее звучала печаль. – Нам нужна вся наша сила, чтобы его остановить. То, что мы сделали, обернется к лучшему. Мечты твоей сестры все равно были несбыточны. И вообще вы, люди, с вашими мелкими бедками и обидками совершенно неважны. Важен только ребенок.
– Древнее зло? – спросила я, сжав зубы. Похоже, она не поняла, насколько меня разозлили ее слова, полные пренебрежения к страданиям таких как я.
– Оно вернулось, – серьезно произнесла женщина, не отрывая темно-синих глаз от моего лица. – Мы верили, что оно окончательно побеждено, но мы ошибались. Теперь мы близки к гибели. Нас теснят все больше, все сильнее. И без ребенка мы не сможем победить. Ты должна немедленно возвращаться домой, Лиадан. Игры кончились.
– Знаю, – ответила я, досадуя на близкие слезы. – Я же сказала, что еду домой.
Мужчина откашлялся.
– Тебя вожделеют двое: от одного ты уехала, к другому возвращаешься. Ни один из них тебе не подходит. В выборе спутника жизни ты продемонстрировала исключительно неудачный вкус. Но это нестрашно, тебе вообще не нужно выходить замуж. Забудь обоих. Возвращайся в лес и оставайся там.
Я ничего не понимала.
– Какое зло? Какая гибель? Мне бы здорово помогли хоть какие-то объяснения.
– Вы, люди, все равно не поймете, – пренебрежительно отмахнулся мужчина. – У вас слишком приземленные взгляды. Вам необходимо научиться игнорировать волнения плоти и трепыхания сердца. Все это ничтожно и мимолетно, как ваша молодость. На кон поставлены гораздо более важные вещи.
– Вы оскорбляете меня и после требуете слепого послушания, – произнесла я.
– А ты напрасно теряешь время, которого и так мало. – Теперь голос мужчины звучал угрожающе. – Ты пытаешься кусаться, как зверюшка, пойманная в силок. Было бы разумнее признать свои слабости и слушаться. Мы можем помочь тебе. Мы способны защитить тебя. Но только если ты свернешь с пути упрямства и своеволия. Он таит такие опасности, какие тебе и в страшном сне не снились. – Он взмахнул рукой, и мне почудилось, будто по лесу пронеслась тень: трава словно припадала к земле перед ней, деревья дрожали, кусты трещали, а птицы резко вскрикнув, замолкали на ее пути.
– Нам снова противостоит давний враг, – произнесла женщина. – Мы надеялись, что она повержена, но она изыскала возможность избежать всех сторожевых постов. Она долго пряталась и от нас и от людского племени, а теперь пытается простереть свои злые руки над будущим Дивного народа.
Я в ужасе обернулась к ней.
– Но я... я обычная девушка, вы же видите. Каким образом мой выбор может играть хоть какую-то роль в столь огромной и опасной борьбе? Зачем мне обещать вам оставаться в Семиводье?
Мужчина вздохнул:
– Я уже сказал, ты все равно не сможешь понять. Я совершенно не вижу, зачем ты сопротивляешься, разве что из чистого упрямства. Ты обязана сделать так, как мы требуем.
Мне показалось, что он стал больше, по его телу пробежали сполохи, будто он горел. Глаза его стали пронзительными, он удерживал мой взгляд, и в голове у меня зазвенело от боли.
Тут заговорила женщина. Голос был мягкий, но в тоне чувствовалась сталь.
– Послушайся, Лиадан. Иначе ты подвергнешься опасности большей, чем способна даже представить.
– Обещай, – повторил мужчина, и мне показалось, что волосы поднялись вокруг его головы, подобно сверкающей огненной короне.
– Обещай, – сказала женщина, и печаль в ее голосе пронзила мне сердце.
Я сжала коленями бока своей серой кобылы, и она двинулась вперед. На этот раз они не поскакали вместе со мной, а остались сзади. Но голоса их все преследовали меня, приказывая, заклиная: «Обещай. Обещай».
– Не могу, – прошептала я, и этот шепот шел из самой глубины моей души.
Очень странно, ведь до этой самой минуты я собиралась сделать так, как они просят: вернуться в Семиводье, собрать нити моей предыдущей жизни и сделать все от меня зависящее, чтобы забыть о Крашеном и его соратниках. Но что-то изменилось. Я не собиралась слепо повиноваться существам, презрительно отметающим боль близких мне людей, как слишком мимолетную и неважную. Откуда-то я знала, что не могу согласиться с их требованиями.
– Я должна принимать собственные решения и идти по собственному пути, – произнесла я. – Сейчас я дейтвительно поеду домой, в Семиводье, и не вижу причины, почему бы мне не оставаться там и дальше. Но будущее... будущее неизвестно. Кто знает, что может произойти? Я ничего не стану вам обещать.
Их голоса раздались снова, гневные и такие мощные, что я задрожала. Кобыла тоже почувствовала это и вздрогнула подо мной. «Ты сделаешь так, как мы приказываем, Лиадан. Ты просто обязана!!!» Но я не ответила, а в следующий раз, когда я обернулась, они исчезли.
***
Стоял ранний вечер, почти сумерки. Я добралась до дороги и ехала на юг, а солнце садилось, окрашивая все вокруг восхитительной смесью розового и золотого. Как там говорит пословица? Красный закат – земледелец рад? Красный восход добавит забот? Я тихонько улыбнулась. Совершенно ясно, откуда я все это знаю. От отца, который когда-то держал меня на руках и, стоя на вершине холма, где росли его молодые дубки, показывал, как солнце садится на западе, уходит за море, в Тир На н’Ог. Оно опускается туда каждый вечер, и закатное небо предсказывает нам погоду на завтра. «Учись распознавать приметы, малышка», – так он мне говорил. Дивный Народ решил, что именно Ибудан будет отцом столь нужного им ребенка, его выбрали за силу и терпение. Бран, конечно же, ошибся. Мой отец, такой тихий, такой глубокий, он так заботится обо всем, живущем и растущем. Он не мог совершить ничего такого, что было бы способно исковеркать целую жизнь.
Кобыла жалобно всхрапнула и внезапно остановилась. Перед нами на дороге что-то происходило. Слышались людские голоса, перестук копыт, звон металла. Мы тихо отступили под защиту деревьев, я спешилась в полутьме. Звуки приближались, в угасающем свете дня мне удалось разглядеть четверых или пятерых мужчин в темно-зеленых туниках и одного, одетого в странный костюм из кожи и волчьей шкуры, мужчину с полуобритой головой. Он бился, как безумный, временами казалось, что он сильнее всех своих противников вместе взятых. Рост и телосложение этого мужчины давали ему несомненное преимущество, в конце концов, его все же сбросили с лошади и обезоружили. Раздались насмешки, потом слова вызова. Я слышала проклятия, хрипы, божбу, потом кто-то прокричал что-то о возмездии, и снова крики и ругань, когда металл вонзался в плоть. И наконец воцарилась почти полная тишина, слышно было только как глухие удары плотного кольца атакующих сыпятся на мужчину, свернувшегося в комок посреди дороги. Я ничего не могла сделать. Как я могла выступить вперед и обнаружить себя? Как я могла попытаться предотвратить это варварское избиение и одновременно не выдать, где я побывала? С чего бы порядочной девушке, вроде меня, вдруг защищать разбойника и убийцу? Кроме того, в этом кровавом месиве, они могли бы и не заметить меня, пока я сама не пала бы жертвой шального удара меча или топора. И вот я стояла совершенно неподвижно, а лошадь послушно застыла рядом со мной. Наконец, кто-то произнес:
– Хватит. Пусть теперь поварится в собственном соку.
Люди в зеленом вскочили на коней, взяли лошадь избитого под уздцы и ускакали по дороге.
Я осторожно вышла из укрытия. Было уже почти темно, я нашла его скорее по тихому, булькающему звуку неровного дыхания. Я опустилась рядом с ним на колени.
– Пес?
Он лежал на боку, лицо его исказила агония. Обе руки его были прижаты к животу, а вокруг него на земле темнела кровь и... Дианехт, помоги мне! Живот у него был раскроен крест-накрест, из него вывалились все внутренности, и он руками пытался удержать их!
Он что-то бормотал, отчаянно задыхаясь, хватая ртом воздух.
Но я смогла разобрать только одно.
– ...нож...
И я обнаружила, что бывают случаи, когда и впрямь нет выбора. Трясущимися руками я достала из-за пояса подаренный отцом кинжал.
– Закрой глаза, – прошептала я.
Я согнулась над его истекающим кровью телом и в последнем свете дня аккуратно приставила кинжал к ямке у него под ухом. А потом закрыла глаза и, изо всех сил нажимая, провела лезвием по его шее. Сердце у меня замерло, в горле стоял ком, а желудок протестующе скрутился. Я почувствовала у себя на руках кровь. Лошадь беспокойно зафыркала. Тело Пса обмякло, а руки соскользнули со страшной раны на животе и... Я резко вскочила, отбежала от дороги и долгое время стояла там, трясясь и задыхаясь, а меня рвало и рвало без конца, у меня текло из глаз и из носа, а в голове стучало от накативших чувств. Какие там разумные рассуждения! Только ярость, отвращение и омерзение, выворачивающие наизнанку. Крашеный. Эамон с Болот. Шестерка одних, полдюжины других. Они сделали все от них зависящее, чтобы для этого человека не было завтра. Но шрам в душе от этого остался у меня, а они пожали плечами, забыли о нем и продолжили свою безумную охоту друг на друга.
Наконец поднялась луна и бледным серебряным светом осветила одинокие останки на дороге, а кобыла ткнулась носом мне в плечо, мягко, но настойчиво.
– Ладно, – сказала я. – Ладно, я знаю.
Пора ехать. Но я не могла оставить его вот так. И перенести его я тоже не могла – слишком тяжело. В мягком лунном свете лицо Пса казалось спокойным. Желтые глаза закрылись, испещренные оспой черты разгладились. Я старалась не смотреть на зияющую рану на горле.
– Дана, прими этого человека в сердце свое, – пробормотала я, стаскивая рубаху, которую носила поверх платья. Что-то блеснуло в лунном свете. Кожаный шнурок был аккуратно разрезан, когда я подняла ожерелье, оно запачкало мне пальцы кровью. – Ты был гордым, как дикий волк, – произнесла я, и из глаз у меня закапали слезы. – Сильным, как бесстрашный волкодав, готовый отдать за хозяина жизнь. Добрым, как самый верный из псов, когда-либо ходивших у женской ноги. Спи спокойно.
Я накрыла рубашкой его лицо и грудь. Потом вскарабкалась на кобылу, и мы снова поскакали на юг, пока я не сочла, что мы отъехали довольно далеко. Мы нашли убежище в куче соломы. Я развязала куртку Брана и легла, завернувшись в нее. Лошадь устроилась рядом со мной, словно понимая, как мне сейчас необходимо ее тепло. Никогда еще мне так не хотелось заснуть и не проснуться.
На следующее утро мы снова скакали на восток. Нам начали встречаться фермерские повозки и редкие путники. Все они смотрели на меня с любопытством, но никто так и не заговорил. Думаю, видок у меня был еще тот – спутанные распущенные волосы, следы крови и рвоты на платье... Сумасшедшая, не иначе. Когда я решила, что оказалась достаточно близко к Низинке, я остановилась на обочине и наконец-то открыла свой разум для брата. Я была осторожна и показала ему ровно столько, сколько было необходимо, чтобы меня найти. А потом села под рябиной и принялась ждать. Вряд ли он находится от меня на большом расстоянии. Солнце еще не достигло зенита, а на дороге уже раздался цокот копыт и показался Шон. Он соскочил с лошади, крепко обнял меня и испытующе заглянул в глаза. Но на них стоял столь же надежный щит, как и на моих мыслях. Я обняла его, но ничегошеньки не сказала. Через некоторое время я заметила, что Эамон тоже здесь, а равно и несколько его воинов. Эамон выглядел странно: глаза горели, а лицо – белое как пепел. Он не стал меня обнимать, это выглядело бы неуместно. Но когда он заговорил, голос его дрожал:
– Лиадан! Мы уж думали... ты цела? С тобой все в порядке?
– Все хорошо, – слабо и устало произнесла я, глядя, как перед ним замирают всадники в зеленых туниках.
– Выглядишь ты вовсе не «хорошо», – вмешался Шон. – Где ты была? Кто тебя захватил? Где тебя прятали? – Брат знал, что я не пускаю его в свой разум, и использовал все известные ему приемы, чтобы заставить меня раскрыться.
– Со мной все хорошо, – повторила я. – Можно, мы поедем домой?
Эамон оглядел на мою лошадь. И еще он глядел на большой серый плащ на моих плечах – на мужской плащ. Он хмурился. Шон смотрел мне в лицо и на заляпанные кровью руки.
– Мы поедем к Эамону, – сухо произнес он. – Там ты отдохнешь.
– Нет! – воскликнула я, наверное, слишком отчаянно. – Нет, – добавила я спокойнее. – Домой. Я хочу домой прямо сейчас.
Мужчины переглянулись.
– Пожалуй, будет лучше, если ты со своими людьми поедешь вперед, – произнес Шон. – Передай новости Большому Человеку. Он, наверняка, захочет нас встретить. Мы будем отдыхать в дороге, так что не торопись.
Эамон коротко кивнул и уехал, не проронив ни слова. Люди в зеленом последовали за ним. Остался только мой брат, двое воинов, да я.
Шон допрашивал меня всю обратную дорогу. Где я была? Кто меня выкрал? Почему я не отвечаю? Разве мне непонятно, что они должны отомстить, если мне нанесен хоть малейший вред? Неужели я забыла, что он мой брат? Но я ничего ему не сказала. Бран был прав. Нельзя доверять никому, даже самым близким.
Так я и ехала в Семиводье на лошади Крашеного, с его курткой на плечах, с ожерельем из волчьих когтей на шее и темными от крови руками. Вот тебе и способность изменять ход вещей! Вот тебе и встречи с Дивным Народом, голоса древней расы, предвидение смерти... Да кто я вообще такая? Просто беспомощная женщина в мире неразумных мужчин. Ничего не изменилось. Вообще ничего, разве что глубоко внутри меня, там, где никто этого не видел.

Вот это глава, вот это поворот!
katusha ,vetter спасибо за новую главу!!!!!!!!!!
___________________________________

О, побежала читать! Если не ошибаюсь, это должна быть клевая-клевая глава. Девочки, заранее спасибо!

спасибо огромное за продолжение
очень нравится роман
_________________

_________________

Вот это поворот сюжета!!!
Спасибо огромное!
___________________________________

katusha ,vetter, благодарю за новую главу!
_________________

Классная глава!!! Катюша, Веттер, спасибо!!!

Но в голове мысли: ...черт еще и половины романа нет, долго ж нашим героям мучиться... ребенок, о котором шла речь, уж есть? он Лиадан или ее сестры?... оправдается ли вера в голоса? стоит ли верить всадникам? ... и прочее, прочее, прочее...
_________________

Девочки, большое спасибо за перевод это романа!
Очень понравилось!
С нетерпением буду ждать продолжения!
_________________

СПАСИБО.)
_________________

 » Глава 13

Перевод katusha, Правка vetter

На следующий день после возвращения домой я отлила свечу. В самом этом факте не было ничего особенного, в доме постоянно делали свечи. Но предполагалось, что мне надо отдыхать. Мама пришла проведать меня в спальню, увидела чисто выметенный пол, аккуратно застеленную постель и прошла искать меня в аптечку, где я работала, туго стянув свежевымытые волосы льняной тряпицей. Возможно, она заметила, что губы у меня воспаленные и опухшие, возможно, даже поняла, откуда у меня на шее пятна, но ничего не сказала. Она просто стояла и наблюдала, как мои руки аккуратно выводят на одной стороне воскового цилиндра сложный узор из кругов, цепей и спиралей. Другая сторона осталась чистой. Я молчала. Когда результат работы устроил меня, я поставила свечу в прочный подсвечник и крепко обвязала вокруг его основания кожаный шнурок с волчьими когтями и небольшую самодельную гирлянду. Наконец мама заговорила:
– Сильное заклинание: кизил, тысячелистник, можжевельник, яблоко и лаванда. А перья? Из воронова крыла, да? Где будет гореть эта свеча, доченька?
– У меня на окне.
Мама кивнула. Она, по сути, так и не задала мне никаких вопросов.
– Твой сигнальный огонь сдобрен травами защиты и травами любви. Я понимаю, зачем он нужен. Возможно, будет лучше, если твой отец и твой брат ничего не поймут. Ты стала закрываться от Шона. Ему обидно.
Я искоса посмотрела на маму. В ее лице сквозила озабоченность, но глаза, как всегда, были глубоки и спокойны. Из них из всех только она поверила, когда я сказала, что со мной все в порядке. Остальные увидели бледнеющие синяки на моем запястье, следы укусов, пятна на одежде и тут же сделали собственные выводы. И теперь горели гневом.
– У меня нет выбора, – ответила я.
– Угу, – кивнула Сорча. – И ты не себя защищаешь. Ты способна на огромную любовь, доченька, ты даришь ее, не задумываясь. И, подобно папе, подставляешься под удар.
Я закончила свечу. Она сможет гореть много дней. Она станет разгонять тьму в новолуние и освещать дорогу домой.
– У меня нет выбора, – повторила я и, выходя, нагнулась, чтобы поцеловать маму. Плечи ее у меня под руками казались хрупкими, как птичьи крылышки.
У них у всех было множество вопросов. Сперва спрашивал Лайам. Каким образом тебя захватили? Что это были за люди? Ты понимаешь, что трое моих людей погибли, пытаясь тебя защитить? Куда тебя повезли? На север? Морриган побери, твое упрямство, Лиадан! Это может оказаться жизненно важным!.. У Шона имелись собственные вопросы, но через некоторое время он оставил все попытки их задавать. Я ощущала его обиду и беспокойство так ясно, будто они были моими собственными, так уж всегда было между нами. Но на этот раз я ничем не могла ему помочь.
С отцом мне понадобилась вся сила воли, чтобы не заговорить. Он тихо сидел в саду, глядя, как я работаю. Затем заговорил:
– Все это время я понятия не имел, жива ты или убита. Я уже потерял одну дочь, твоя мать отходит в мир теней... Я сделаю все, что в моих силах, чтобы защитить тебя, Лиадан. Но я подожду, пока ты сама решишь мне все рассказать, солнышко.
– Возможно, тебе придется ждать очень долго.
Ибудан кивнул.
– Сколько угодно – пока ты дома и в безопасности, – тихо произнес он.
Приезжал Эамон, я отказалась с ним встречаться. Конечно, это было невежливо, но никто не настаивал. Все списали мой отказ на плохое самочувствие после сильного потрясения и необходимость в отдыхе. Не знаю, что сказал Эамон, но после его отъезда вид у всех мужчин был скорее мрачный.
По правде говоря, я необыкновенно быстро приходила в норму и скоро снова была полна энергии, с аппетитом ела и спала крепко, как младенец, а моя свечка отбрасывала по комнате вокруг меня причудливые тени. Единственное, с чем я никак не могла смириться, было совершенно новое и непривычное тянущее ощущение внутри, жажда объятий, потребность в прикосновениях, необходимости близости и этого медленного восхождения к неописуемому пику радости. Все это довольно сложно описать словами. Я, вне всякого сомнения, ощущала зов плоти, горячую нужду живого существа найти себе пару. Но этим все не исчерпывалось. Там, у входа в древнюю пещеру, я видела над Браном и над собой занесенную длань смерти. Я чувствовала, что наши судьбы сплетены в одну. Мы были с ним ближе, чем просто партнеры, любовники или супруги. Я чувствовала, что наша связь нерасторжима, она сильнее смерти. Это становилось для меня все яснее, моя уверенность все крепла. И совершенно неважно, что он прогнал меня. Что было, то прошло. Что же касается Дивного народа, то если они хотят, чтобы я давала им какие-либо обещания, им придется предложить мне объяснения получше. Слепое подчинение их желаниям не совпадало с моим пониманием здравого смысла.
Я мечтала, чтобы Ниав была дома. О некоторых вещах можно поговорить только с сестрой. Как бы мне хотелось сказать ей, что теперь я понимаю, почему она действовала именно так, а не иначе, хотя раньше ее поступки казались мне слепыми и эгоистичными. Сказать ей, что теперь я понимаю, какой болью для нее был каждый день, прожитый без Киарана, как мучительно ей было отдаваться другому и жить одной среди моря чужих людей, думая только о нем, о том, где он и что с ним, жив ли он... мечтать о его прикосновениях, точно зная, что их никогда больше не будет.
Жизнь вернулась в привычную колею. Та же, и в то же время иная. Мы все скучали по Ниав, но никто об этом не говорил. Что сделано, то сделано, прошлое не перепишешь. А я... мне казалось, что все отступили от меня на шаг. Они не доверяли моему молчанию, желанию побыть в одиночестве, наедине со своими мыслями. С мамой все было иначе. У нее было свое представление о правде, и она заставила Лайама прекратить меня допрашивать.
Однажды вечером, вскоре после Лугнасада, в прохладный вечер уходящего лета, из Тирконелла прибыл гонец с радостной вестью. На юге затевается большой сбор, лорды многих кланов призваны в Тару высокородным королем, и Фионн поедет туда в качестве представителя своего отца. Возможно, две ветви клана Уи-Нейлл и не любят друг друга, но пренебречь подобным приглашением было бы в высшей степени неразумно. Достаточно часто, на протяжении поколений, титул Ард Ри, высокородного короля, переходил от одной ветви этого славного семейства к другой. Лайам тоже должен присутствовать в Таре. А самая лучшая из всех новостей – Фионн решил путешествовать с женой, по крайней мере, до Семиводья. Я снова увижу сестру!
Мы проветрили все белье, натерли все полы. В кухне и на конюшнях шли приготовления к наплыву гостей. Я изо всех сил пыталась быть полезной, помогая Жанис и ее стряпухам готовить соления и варить пиво. Но от сильного запаха эля у меня скрутило желудок, мне пришлось срочно выдумать какое-то объяснение и выскочить наружу, где я вывернула недавно съеденный завтрак прямо под рябиновый куст. Я подумала, что просто переела. В те дни я постоянно ходила голодная. Позже я забыла о своем недомогании. Но когда это повторилось на следующий день, а потом еще и еще, я начала по утрам избегать кухни, ограничивая свою помощь подрезкой ветвей в саду, уборкой, сбором семян, просушкой и сортировкой трав. Я очень много работала в то время. Я постоянно чем-нибудь занималась. И не оставляла себе ни минуты на раздумья.
Новолуние пришло, ушло и возвратилось снова. В такие ночи я не спала. Я сидела у окна, рядом со своей свечой, и думала о малыше, который в том кошмаре тянул ко мне руку из темноты. «Не оставляй меня!» Я мысленно приближалась к нему – ребенку, и одновременно мужчине – обвивала его руками и крепко обнимала всю ночь, пока первые следы зари не освещали небо. Я ничего не произносила вслух, но непрерывно говорила с ним мысленно, отгоняя окружавшие его тени. «Я здесь. Ты в безопасности. Я защищаю тебя. Я тебя не оставлю». И неизбежно приходил рассвет. Солнце неизбежно поднималось над землей, и наступал новый день, достаточно светлый, чтобы освещать ему путь. Тогда я задувала свечу, нежно касалась кончиками пальцев воронова крыла и, зевая, выходила из комнаты, навстречу своим дневным обязанностям.
Тот год выдался урожайным. Ибудан поспевал повсюду, его высокий рост и яркая шевелюра выделяли его в толпе остальных мужчин на любой работе: на сборе урожая, во время отбраковки скота, на бойне, при починке или подготовке к зиме крыши или стен. Шон часто работал рядом с ним. Он был потоньше, а черные, непокорные волосы унаследовал от мамы. В те дни Эйслинг не отвлекала Шона, ее и брата удерживала дома забота об их собственном урожае, чему я была очень рада. Лайам готовился к путешествию на юг, получал и отправлял депеши, планировал, совещался со своими капитанами. Шон не допускался на эти встречи, ему ведь не предстояло путешествие на собрание сливок общества. Отличный стратег, Лайам не торопился вводить племянника в этот могущественный и опасный круг. Он считал моего брата слишком юным, чтобы играть в сложные политические игры. В свое время Шон станет лордом Семиводья. Он должен научиться всегда быть на шаг впереди соседей, поскольку любой из них может в одно мгновение превратиться из друга во врага. Лайам учил его этому и ждал, пока Шон сбросит юношескую порывистость и превратится в настоящего вождя.
Меня вполне устраивало, что все вокруг заняты. Сбор урожая и подготовка к поездке в столицу отвлекли внимание жителей Семиводья от меня. Ниав и ее муж ожидались к Ман Фоуэр, когда день сравняется с ночью, и мы вступим в период зимней тьмы. У этих дверей стоит Хранительница рождений и смертей. Она, возможно, старая карга, но с возрастом, обычно, приходит мудрость. В день солнцеворота, те, кто не боится открыть ее голосу свой разум, могут просить ее мудрого совета. А мне как раз, ой, как нужны были мудрость и совет, да побыстрее. Но не совет Дивного народа. Я и так знала, что они мне сказали бы, и начинала подозревать, что может стоять за их словами. Я чувствовала, что меня поймали в ловушку, и мне это совсем не нравилось.
Я отрезала от бранова плаща подол, чтобы можно было носить его на улице, не собирая слишком много грязи. Отчистив отрезанный лоскут, я разрезала его на аккуратные квадратики и сложила их в небольшой дубовый сундук у изголовья своей кровати. Там уже лежали и другие кусочки. Лоскуты ношеной рабочей робы отца. Симпатичная розовая шерсть из старого платья Ниав. Краситель для этого платья я когда-то варила сама. Она была в нем счастлива и долго носила его, пока не полюбила другое. Еще там лежали остатки моего практичного, домотканого испорченного дорожного платья. Я вырезала их из спины, потому что только оттуда можно было что-то спасти, остальное же платье было сплошь заляпано кровью, рвотой, а то и чем похуже. Остатки пришлось просто сжечь. Я его не оплакивала. И старалась совсем об этом не думать. Я углубилась в работу. В аптечке, наверное, никогда не было так много снадобий, сад никогда не находился в таком порядке – ни единой сухой веточки, ни ростка сорняка. Когда снова почти приблизилось новолуние, и мама как-то пришла меня проведать, я как раз готовила к сушке розовые лепестки и неожиданно обнаружила, что тихонько напеваю про себя слова той самой старой-престарой колыбельной.
– Продолжай, – сказала Сорча, усевшись у окна. Глаза ее на похудевшем лице казались огромными, как у совы. – Мне нравится, что ты поешь. Тогда я уверена, что тебе хорошо, несмотря ни на что. Несчастные женщины не поют.
Я взглянула на нее и вернулась к своим лепесткам. Они повисали у меня на нитке, как яркие капли крови. Где он теперь? В какой далекой стране он рискует жизнью ради мешка с серебром от какого-нибудь чужака? Под каким невиданным деревом, в какой странной компании лежит он без сна с оружием в руках и тихо ждет рассвета?
– Лиадан.
Я обернулась.
– Сядь, Лиадан. Я кое-что тебе принесла.
Я изумленно послушалась. Мама развернула принесенный сверток.
– Ты, конечно, помнишь это платье. Оно очень старое. Слишком старое, его уже нельзя носить. – Она погладила выцветшую синюю ткань, тонкими пальцами обвела старую вышивку, теперь почти незаметную.
– Я подумала, а вдруг тебе удастся спасти пару лоскутов. Края придется подрубить. Но ты всегда была талантливой швеей. Однажды эти юбки касались моря и песка... такие дни бывают лишь раз в жизни... и еще я носила его в день, полный огня и крови. Мне больше не нужно хранить это платье, чтобы оживить воспоминания. Оба дня навеки отпечатаны в моем сердце. Что бы ты ни мастерила для будущего малыша, эта ткань должна быть там использована.
Возникло долгое молчание. Я встала, заварила мятного чая и разлила его в чашки. Одну я поставила на каменный подоконник рядом с мамой, и тогда уже не могла избежать ее взгляда. Оказывается, она улыбалась:
– Ты собиралась сказать мне сама, доченька, или ждала, пока я тебе скажу?
Я поперхнулась:
– Ко... конечно, я бы тебе сказала. Я не тебя боюсь, мамочка.
Она кивнула:
– У меня лишь один вопрос, и вовсе не тот, которого ты, возможно, ожидаешь. Я должна знать: этот ребенок был зачат в радости?
Я посмотрела ей прямо в глаза. Ответ можно было прочесть у меня на лице.
– Хм-м-м, – снова кивнула она. – Я так и думала. Твоя походка, и эта легкая улыбка и вообще все поведение – испуганные, сломленные женщины так себя не ведут. И все же он с тобой не остался. Как такое может быть?
Я села напротив нее на трехногую табуретку, грея руки о чашку.
– Он не знает о ребенке. И не может знать. И он просил меня остаться с ним. Я отказала.
Возникла пауза. Мама молча пила чай. Думаю, скорее, чтобы доставить мне удовольствие, чем потому, что хотела пить.
– Я думала, – осторожно начала она, – я думала, что, возможно, этот ребенок зачат одним из... из Иных, что именно поэтому ты тогда исчезла настолько бесследно, что все усилия Лайама и Эамона обнаружить твой след были тщетны. И что именно поэтому ты никому не раскрываешь своего секрета, а, Лиадан?
Ребенок Дивного народа. Мне почти захотелось это признать, столь удобным было объяснение.
– Я не путешествовала за границы нашего мира, мама, хотя я... я видела Дивный народ, они говорили со мной. Отец этого ребенка простой смертный, и я не назову его имени.
– Понятно, – медленно произнесла она. – Ты их видела. Значит все это – тоже часть той же самой истории. Но хотя бы со временем мы сможем узнать, как его зовут? Кто сделал тебе ребенка и исчез, словно его и не было? Твой отец захочет призвать этого мужчину к ответу, Шон и Лайам, скорее всего, пойдут еще дальше и заговорят о мести.
Я ничего не ответила. Снаружи поднимался ветер, тени ветвей и сухие листья метались по каменной стене. Светило ослепительное осеннее утреннее солнышко, его свет дразнил, обещая тепло, которого не мог уже дать.
– Мама... – голос у меня дрожал.
– Все в порядке, Лиадан. Говори, если хочешь.
– В этом-то все и дело. Я никому не могу рассказать. Даже тебе. Мама... как я могу говорить об этом с отцом? Я не могу... я не выйду замуж за незнакомца, как Ниав. И не собираюсь растить ребенка в стыде и молчании. Но как я скажу ему? Как я расскажу Шону, Лайаму и... и...
– И Эамону? – тихо спросила мама.
Я подавленно кивнула.
– А он за тобой вернется? – спросила мама. Лицо ее все еще было спокойно. – Ведь без сомнения, мужчина, достойный твоей любви, не может поступить иначе.
– Он... его жизнь полна опасностей, – выдавила я из себя. – В ней нет места ни жене, ни ребенку. И, кроме того... нет, пустое. Он... он не из тех мужчин... отец не одобрил бы его... Это все, что я могу сказать.
– Твой отец и Лайам захотят выдать тебя замуж, – тихо произнесла Сорча. – Ты это знаешь. Они не поймут, что тебе хочется одной растить своего ребенка.
– Мне есть, что сказать на это, – ответила я. – Дивный народ дал мне четкое указание оставаться здесь, в Семиводье. Думаю, они имели в виду «навсегда». Они сказали «не надо тебе замуж, ни за Эамона, ни за того, другого». В тот момент я не понимала, почему они хотят заставить меня поступить именно так. Теперь начинаю понимать.
Мама кивнула, похоже, мои слова ее ничуть не удивили.
– Ребенок, – нараспев проговорила она. – Ребенок, который должен остаться в лесу. Они хотят, чтобы ты растила малыша здесь. Все сходится, Лиадан. Из-за того, что... что случилось с Ниав, мы увидели возрождение древнего зла, которое считали давно ушедшим. Возможно, твой малыш сможет стать оружием в борьбе с ним.
– Древнее зло? Да, именно так они его и называли. Что за зло? Что может быть так ужасно, что угрожает самому Дивному народу?
Сорча вздохнула:
– Мы не знаем. Кто может предсказать, какую форму примут подобные силы. Тебе стоит прислушаться к предостережениям.
Я нахмурилась:
– Мне это не нравится. Я им так и сказала. И отказалась давать обещание. Я не хочу, чтобы меня использовали в своих целях, как какой-то инструмент. А моего сына тем более.
У меня не было никаких сомнений в том, что родится мальчик. Его отец, казалось мне, из тех мужчин, что родят сыновей.
– Не очень мудро игнорировать их просьбы, – серьезно ответила мама. – Мы в этой игре – мельчайшие из игроков. А сама игра длится так долго, что наш разум неспособен это осмыслить, Лиадан. Но со временем их намерения могут стать для нас понятнее. Меня заботит твой отказ назвать имя того мужчины. Как вообще кто-то мог покинуть тебя и при этом остаться достойным подобной лояльности с твоей стороны? Или тебя останавливает стыд?
Я вспыхнула.
– Нет, мама, – твердо ответила я. – Да, это правда, сначала я делала все возможное, чтобы не признаваться в беременности даже самой себе. Но не от стыда, а потому что знала, как тяжело все это будет. Я делала вид, что не замечаю изменений в собственном теле, не вижу, что одна луна сменяет другую. Но ребенок этот все растет во мне, и я чувствую столь огромную радость, такую силу, что просто не знаю, с чем это сравнить. Я чувствую... чувствую, что внутри меня бьется сердце самой земли.
С минуту Сорча молчала.
– Поверь, доченька, – наконец сказала она, – я уже люблю этого малыша не меньше, чем ты. Твои слова одновременно радуют меня и пугают. Я хочу дать тебе обещание, и ты должна поверить, что я его непременно выполню. Клянусь, что весной все еще буду жива и приму у тебя ребенка собственными руками. Я буду с тобой, Лиадан.
Я разревелась, она обняла меня изо всех сил, и я снова почувствовала, какой же маленькой и хрупкой она стала. И все же в этом объятии была сила, она потекла в меня и сквозь меня, и я поняла, что Бран ошибался, совершенно ошибался во всем, что касается Сорчи и Хью из Херроуфилда, моего отца. Никакого зла тут и в помине не было. Где-то, каким-то непонятным образом, историю исковеркали и подменили, и я горела желанием расставить все по местам. Когда-нибудь я так и сделаю.
– Не плачь, доченька. Не плачь обо мне.
– Прости. – Я стерла слезы с лица.
– Твою преданность этому мужчине трудно понять. Он любит тебя, но никогда не вернется. Он дарит тебе ребенка и исчезает. И все же, ты делаешь все возможное, чтобы защитить его. Ты хранишь его безопасность за непробиваемой стеной молчания, перед которой отступил даже твой брат. И ты веришь, что даже этого, возможно, недостаточно. Я знаю, иногда ты не спишь от этого ночами.
Я не ответила.
– Тебя с этим мужчиной связывает любовь, или что-то иное? – спросила она.
В голове у меня возникла маленькая, яркая картинка. Я сижу на низкорослой кобылке, а Бран стоит рядом, хмурится, упорно глядит себе под ноги, рука скрывает выражение его лица, ладонь лежит на моем бедре – последнее прикосновение. «Не выходи замуж за Эамона. Скажи ему, что если он возьмет тебя в жены, он труп».
– Что случилось, Лиадан? – В мамином голосе звучала тревога. Кто знает, что промелькнуло у меня в лице.
– Я и он... между нами крепкая связь. Не вполне любовь. Гораздо крепче. Он мой. Я знаю это так же верно, как то, что солнце следует за луной по небу. Он был моим еще до того, как я узнала о его существовании. Мой до смерти и после нее. И ему грозит ужасная опасность. И от других, и от себя. Если бы кроме своего молчания я могла сделать нечто большее, чтобы защитить его, я бы это сделала. Но я не стану говорить о том, кто он и что он. Я не могу.
Сорча мрачно кивнула:
– Ты не можешь слишком долго откладывать свои новости. Тебе предстоят несколько тяжелых дней. Думаю, ты должна сказать об этом Рыжему сама.
– Я... я не хочу, чтобы он разговаривал со мной так же, как с Ниав. Не хочу, чтобы он услал меня прочь без единого теплого слова, будто я вдруг стала чужой.
Мама вздохнула:
– Им обоим было тяжело. Он все время видел в Ниав себя. Думаю, он считал, что отчасти сам виноват в ее слабости. Он пытался с ней помириться. Ему так хотелось объяснить ей свое решение, насколько это было возможно... Но она не хотела слушать. Она закрылась от нас обоих. Твой отец безумно сожалел, что он не может больше ждать и найти для Ниав другой выход. Конор заставил нас молчать, Лиадан. Мы не могли рассказать ей всей правды, и сейчас не можем. Мои братья верили, что это принесло бы вам всем зло. На это имеется веская причина. Возможно, когда-нибудь вы все узнаете. Но именно из-за того, что произошло с Ниав, из-за того, что это причиняет ему такие мучения, он вряд ли будет с тобой чересчур суров. В тебе и в Шоне он видит силу моего рода, силу людей леса. Он всегда доверял твоим суждениям так же как моим. Будь с ним честна, и он сделает все, чтобы понять.
– Я даже не знаю, с чего начать.
Она встала, чтобы уйти.
– Скажи отцу как можно скорее. Потом я расскажу Шону и Лайаму. Тебе не понадобится снова и снова повторять одно и тоже.
– Спасибо. – В горле у меня пересохло. Я неожиданно почувствовала жуткую усталость. – Я бы... я бы предпочла подождать с рассказом. Я бы хотела сначала дождаться Ниав и рассказать все ей.
Сорча слегка нахмурилась:
– Твой отец очень хорошо видит, что у меня на душе, особенно сейчас. Я ничего ему не скажу, но он почувствует, а значит, тебе нельзя откладывать ваш разговор надолго. У нас с ним нет друг от друга секретов... Да и, кроме того, довольно скоро твоя новость станет видна всем.
Ни одна из нас не заговорила об Эамоне, но я не забыла той обочины лесной дороги, тех людей в зеленом и горла друга, которое мне пришлось перерезать в темноте. Некоторые вещи забыть невозможно.
Гостей ждали со дня на день. Все было готово. С каждым днем вечера становились холоднее, все вокруг с удовольствием пили приготовленное Жанис горячее вино. Я же выбирала воду, поскольку сильный винный запах до сих пор вызывал у меня тошноту. Жанис бросала на меня внимательные взгляды, ее кухарки тоже, но они держали языки в узде. Мужчины ничего не замечали. Беседы их в основном касались стратегий и договоров, а временами перерастали в жаркие споры. Между Шоном и Лайамом назревал конфликт, и однажды вечером он, наконец, разразился.
В очаге маленькой комнатки, где семья собралась для беседы, пылал огонь. Мама сидела на скамейке, а Ибудан обнимал ее за плечи. Он сидел тихо, наверное, устал после целого дня в поле. Я слышала голоса Шона и Лайама, но не вслушивалась в разговор. Я шила одеяло. Совсем небольшое одеяльце. Тут серый квадратик, там розовый. Кайма из домотканой материи. Бледно-синий кусочек со следами старой-престарой вышивки. Крохотные стежки, цепочка листьев, маленькое насекомое. Иголка моя двигалась аккуратно и точно, сшивая все кусочки вместе. Мысли мои витали далеко-далеко, когда Шон заговорил снова:
– Может, ты просто слишком стар, – выкрикнул он, вернув меня с небес на землю. – Может, ты просто не видишь, что твоя осторожность никак не позволяет решить эту проблему.
– Шон, – произнес Ибудан довольно мягко, – ты пока еще не хозяин этого дома.
– Пусть говорит, – сжав зубы, вставил Лайам.
Шон ходил из угла в угол, скрестив руки на груди. Я чувствовала, что он сердится, но не могла понять, почему.
– Мы ведь много раз пытались, снова и снова, и каждый раз бывали разбиты, разве не так? Мы теряли отличных воинов, их место занимали новые, и их в свою очередь тоже убивали, так? Эта междоусобица отравляла нам жизнь в течение многих поколений. Из раза в раз мы проигрываем и все же продолжаем свои попытки. Со стороны это кажется безумием.
– Но со стороны и невозможно понять, что эти острова означают для нашей семьи, для всего народа в целом, – тихо проговорила мама. – У нас не может быть ни мира, ни равновесия, пока мы не вернем острова. От нас этого требует Дивный Народ.
– А как же пророчество? – спросила я.
– Чума на ваше пророчество! – рявкнул Шон. – Хоть кто-нибудь когда-нибудь видел этого загадочного индивидуума, которому вроде как суждено нас спасти? Ни ирландец, ни бритт, но оба сразу. Знак ворона, чтобы это там ни значило... Наверняка кто-то просто выдумал его с хорошего бодуна. Нет уж. Нам нужен новый подход. Мы должны отказаться от идеи лобового нападения. Нужно мыслить шире и не цепляться за идею, что победить можно только превосходящими военными силами, или старыми как мир дедовскими приемами. Нужно быть готовыми рисковать, пытаться победить бриттов их собственным оружием. Их позиции почти непоколебимы, долгие годы наших безуспешных попыток доказывают это достаточно ясно. Чтобы решить проблему, нам нужно думать о немыслимом и достигать недостижимого.
– Никогда, – тяжело произнес Лайам. – Ты сам не знаешь, что говоришь. Ты слишком юн и неопытен. Я уже слышал все эти аргументы раньше, и сейчас они кажутся мне не более разумными, чем тогда. В нашей семье никогда не использовались недостойные методы борьбы, и мне стыдно, что именно ты, мой наследник, предлагаешь нечто подобное. Кроме того, ты забыл, что мы в этом деле не одиноки. Что скажут наши союзники? Что скажет Шеймус Рыжебородый?
– Его можно убедить, – в голосе брата не слышалось ни тени сомнения.
– Тебе нелегко будет это сделать.
– Его можно убедить. Нет ничего важнее, чем снова отвоевать острова. И теперь у нас появилась такая возможность, ведь Фионн наверняка согласится присоединиться к союзу и...
– А что скажет Эамон? Его участие необычайно важно для всего предприятия. А он скажет то же, что и я. Эамона нельзя переубедить. Никакие аргументы в мире не заставят его рассмотреть твое предложение.
– Я сумею его уговорить.
– Эамона? – Лайам невесело усмехнулся. – Ты знаешь своего приятеля хуже, чем я думал.
Их разговор нравился мне все меньше и меньше.
– Что именно предлагает Шон? – спросила я, хоть и опасалась ответа. Некая тень присутствовала на краю моего сознания, и я не хотела подпускать ее ближе.
– Вот смотри, – Шон подошел к моему стулу и присел на корточки. Его возбуждение было почти осязаемым, казалось, воздух потрескивает от его энергии. Я еще крепче захлопнула свой разум. – Победить с помощью лобовой атаки, даже сильной, у нас не получается. Это уже давно доказано. В последней подобной попытке погибли два наших дяди и с ними вместе – множество других храбрых воинов. Потери оказались столь велики, что нам потребовалось целое поколение, чтобы оправиться. А ведь тогда силы наши были велики и отлично организованы, за нас горой стояли союзники. Наши позиции с одной стороны, норвежцы – с другой. Британцам просто не должны были удержать на тех берегах свою базу! Так почему же мы проиграли? Во-первых, потому что они уже укрепились на островах, и это дает им преимущество. Их сторожевой пост на Большом острове позволяет обозревать море на мили вокруг. Безопасный подход к островам есть только с одной стороны и его постоянно охраняют. Во-вторых, у них среди нас имеется непревзойденная сеть информаторов. Все мы знаем, кто виновен в ее возникновении. Возможно, именно то, прошлое предательство отца и делает сейчас Эамона столь непримиримым. Короче, что бы мы ни планировали, бритты, похоже, знают об этом заранее. Что это для нас означает? – Его рука взметнулась вверх, словно чтобы лучше подчеркнуть следующую мысль. – Это означает, что бесполезно предпринимать предсказуемые действия. Что у нас от врага нет секретов. Каких бы сильных союзников мы ни привлекли на свою сторону, они сумеют противопоставить нашим силам сравнимые, а то и превосходящие. И их позиция выгоднее нашей. Ни один из нас не обладает достаточными знаниями и способностями, чтобы разработать альтернативный путь к Большому острову. – Он перевел дыхание и обвел нас внимательным взглядом. – В настоящий момент наше положение особенно выгодно. У Шеймуса за плечами огромный опыт и хорошо вооруженное войско. Все мы знаем, каковы силы Эамона. И еще у нас есть Уи-Нейлл, ведь Фионн теперь часть нашей семьи, и его легко можно будет убедить поддержать наше начинание. Ему выгодно, чтобы наши земли и владения Эамона находились в безопасности и служили защитой от его родственников на юге. Таким образом, наши силы велики, как никогда.
– Достаточны, чтобы отвоевать острова обратно без всяких интриг, как я уже говорил, – вставил Лайам.
– Нет, дядя. Ты сам в это веришь не больше меня. Нортвуд сможет собрать любые силы, и он достаточно умен, чтобы разгадать наши планы задолго до того, как мы отчалим. Нам требуются две вещи. Во-первых, превзойти его в искусстве морского боя, а значит научиться плавать так хорошо, как никто и никогда в этой части страны. Какие-нибудь корабли, которые тихонько подошли бы к островам под покровом темноты и причалили там, где это считается невозможным. Люди, которые способны незаметно пробраться в лагерь бриттов. Сила, которая сумеет оказаться посреди его гарнизона раньше, чем он поймет, что происходит. Союзник, способный обнаружить и разрушить сеть информаторов.
– А во-вторых? – Сердце у меня забилось. Я уже знала, что он скажет.
– Чтобы добиться первого, нам необходимо сделать второе. А второе – отбросить щепетильность. Нам необходимо прибегнуть к услугам Крашеного, кем бы он ни был.
Мама ахнула. Ибудан нахмурился. Лайам еще крепче сжал губы. Он, без сомнения, уже слышал об этом раньше.
– Я кое-что разузнал, – продолжал Шон. – Среди его банды есть один, странный черный человек, который владеет мореходным искусством гораздо лучше, чем мы можем себе представить. Там есть и другие, норвежцы и пикты, вместе они способны обучить нас всему, что нужно знать. Я слышал такие истории об их подвигах, что в них невозможно было бы поверить, если бы не факты. Их командир может нам многое предложить. Он настоящий эксперт в области обмана. Мне говорили, он может обхитрить любого самого талантливого стратега. С помощью этого человека и его банды нам не грозит поражение.
– Он никогда на это не пойдет, – вырвалось у меня. На меня с любопытством посмотрели четыре пары глаз. – Эамон,– быстро добавила я, моргнув и сжав иголку, – он никогда не пойдет на сотрудничество с... с Крашеным. Вы же помните, что он сказал: «Если этот человек еще раз ступит на мою землю, он покойник». Или что-то в этом духе. Ты никогда его не переубедишь.
Воцарилось недолгое молчание.
– Я понимаю сомнения Лайама, – спокойно произнес Ибудан. – Возможно, ты возлагаешь на этот поход большие надежды. Я тоже слышал, что об этом разбойнике говорят со смесью ужаса и восхищения. Возможно, все, что говорят о его способностях, – правда. Но такому человеку нельзя доверять, поскольку, собственно, часть его достоинств проистекает из его способности предавать и из отсутствия верности. Этот человек обманщик без чести и совести. Он способен сделать твой поход успешным. Или все испортить. И до самого последнего момента ты не будешь знать, что он выберет.
Лайам кивнул.
– Он может взять деньги и просто испариться. И, кстати, может слишком дорого запросить.
– За такое, – яростно воскликнул Шон, – не жалко отдать ничего!
И тут накатила тень. Комната вокруг меня растворилась, и вместо нее я увидела двух сцепившихся в схватке мужчин. За ними высились темные столбы с вырезанными на них чудищами: крылатым драконами, остроклювыми грифонами... Мужчина в зеленом крепко захватил рукой горло другого и все сжимал, сжимал. У мужчины в зеленом был квадратный подбородок, на глаза ему свисал непослушный клок каштановых волос. Я узнала Эамона. Похоже, он побеждал в этой битве. Тогда почему же он задыхается? Почему лицо у него бледное, как пепел? Тень пролетела над дерущимися, сцепившимися в смертельном объятии. И я увидела кинжал, воткнутый глубоко в зеленую тунику. Кинжал крепко сжимала рука, испещренная сложным узором из перекрещивающихся кругов и спиралей. Мне не нужно было смотреть в его лицо, чтобы узнать. Но я посмотрела. И видение тут же расплылось и изменилось. Лицо одного мужчины стало лицом другого, искаженным ненавистью настолько, что я уже не могла сказать, кто есть кто. Я тихо вскрикнула, и тень отступила, отпустив меня обратно в залитую светом очага комнату. Наверное, я упала со стула, поскольку теперь полулежала на полу, а Шон обнимал меня за плечи. Лайам и мама смотрели друг на друга так, будто увиденное было им хорошо знакомо. Отец принес мне воды, я попила. И скоро совсем оправилась, во всяком случае, с виду. Но я не собиралась рассказывать им, что увидела.
– Шон достаточно хорошо защищает свою точку зрения, – продолжил отец. – Ее нужно всесторонне рассмотреть. Может быть, он и прав. Вполне возможно, уже довольно проливать кровь.
– А ты думаешь, Крашеный не станет проливать кровь? – спросил Лайам, недоверчиво приподняв одну бровь. – Да у него руки в крови по локоть! Ты же слышал рассказ Эамона.
– Всем нам случалось убивать. И мало ли на свете рассказов. Я не поддерживаю ни одного из вас. Я просто предлагаю не отмахиваться просто так от идеи Шона. Можно высказать ее нашим союзникам, когда они все соберутся здесь. Я бы не стал обсуждать все это в Таре, но здесь, в Семиводье такое вполне безопасно. Переговори с ними перед поездкой на большой сбор. Ты поймешь, как они настроены.
Лайам молчал.
– Надо спросить у Конора, – сказала мама. – Он приедет сюда завтра. Спроси его, мудро ли действовать вопреки пророчеству.
– Конор! – Тон Лайама был холоден. – Мнению Конора больше нельзя доверять.
– Это несправедливо, – вмешался Ибудан. – Все мы отчасти виновны в том, что случилось с Киараном. Ты не можешь во всем обвинять только брата.
– Я знаю, бритт, – рявкнул дядя. – Распущенность твоей дочери тоже сыграла свою роль.
Отец медленно поднялся. Он был на целую голову выше Лайама. Сорча рядом с ним потянулась и зевнула, прикрывая рот рукой.
– Уже поздно, – промурлыкала она. – Думаю, пора спать. Лиадан, тебе нехорошо. Пойдем, я помогу тебе лечь. Рыжий, ты не мог бы принести свечу? – Она встала и подошла к сердитому брату. – Доброй ночи, Лайам. – Потом поднялась на цыпочки и поцеловала его в обе щеки. – Пусть богиня пошлет тебе сладкие сны и ясную голову с утра. Доброй ночи, Шон.
Мужчины притихли, гнев исчез из их глаз. Одной Дане известно, как они смогут общаться, когда мамы не станет.

Большое спасибо.) Труд титанический.)
_________________

спасибо
_________________