Rin: 24.01.15 12:43
Кэродайн: 05.02.15 22:41
Слышали когда-нибудь о монахе с красной лентой на глазах?
Нет, он не слеп, вовсе нет. И он не стар, и мудрость его оценит не каждый встречный. Он многим кажется смешон. «Дурак», – говорят ему вслед, а он слышит, но улыбается, крепче завязывая узел на затылке.
Откуда он, хотите знать? Я не знаю. Порой мне кажется, монах и сам забыл, откуда он родом. Откуда начал свой путь.
Но я хочу знать не это. Я хочу увидеть его глаза. Сквозь кровавую пелену, ставшую моей жизнью. И я хочу узнать в них прощение, чтобы понять...
Понять того, чей клинок убивает.
***
Этот странный человек кажется мне знакомым и одновременно чужим.
Вот он стоит на пороге своего дома: одет во все черное, взгляд устремлен под ноги, и руки сжаты в кулаки. Он держит кожаный портфель. Его галстук туго повязан и такого ярко-красного цвета, что мне становится неловко от мыслей в моей голове.
Эта красная линия на его груди, прикрытой белоснежной рубашкой — кажется, чье-то острие оставило этот след. Глубокий, но чистый. Такой остается в памяти навсегда, независимо от чувств.
И смотря на этого человека, я не могу понять их, его чувств. Он где-то глубоко в себе... Он знает, что стоит не просто на пороге своего дома, но на границе, к которой он так долго добирался. Переступив черту которой он, наконец, освободит себя, независимо от исхода, ожидающего впереди.
Пусть это даже стоит жизни...
Я вижу в его глазах: он готов, и следую за ним.
Дома, высокие, из стекла и металла. Мне кажутся они застывшими и превратившимися в камень чудовищами. Вот кем стали в этом мире древние стражники, сопровождавшие путников в их странствиях. Вот кем стали хранители, созданные дыханием природы и верой знающих, — пустыми, ослепшими и оглохшими истуканами, без сердца, питающего их из самой земли.
Я бреду вслед за тем человеком, и в смутной пелене, что перед глазами, вижу его образ, так плавно рассеивающийся, словно в тумане.
Вижу его черный деловой костюм и короткую стрижку, и в то же время — черные хакама [1], стянутые обмотками, из-под его хаори [2] виднеется дайто [3].
Уверенный шаг, и вдоль пыльной дороги я вижу обремененные осенней порою деревья. Жизнь некоторых уже застыла, и ветви их не цепляются за одежду путника, не просят его остановиться. Мимо проезжают машины, раздаются телефонные гудки, а мне слышится скрип колес от повозки, журчание воды, набираемой из колодца. И тонкий запах рисовых полей, готовых поделиться дарами.
Я бреду вместе с ним. Шаг за шагом, не чувствуя ни холода, ни нужды. И вспоминаю о Красном Монахе.
Откуда ведом он мне? И почему кровь на руках все так же свежа?
Он не меняется. Черты его лица для меня остаются прежними, сколько бы лет не прошло. В каком окружении бы не предстал передо мной. И пусть я не помню себя, и мира, в котором существую, я вижу его лицо: я вижу нить, связующую нас, и просто иду за ней.
– Вот. Остановился в нескольких милях от города. Все верно? Узнаешь его?
Я прислушиваюсь к разговору, но мне интереснее пейзаж за окном.
Лето, и душный воздух стучится в окна и двери, пристает к прохожим внизу. А я стою так высоко над всем, что кажется уже на небесах, и оттуда взираю, как деревья шумят в парках и возле дорог. Нет больше осени на их челах, они вновь живут. И помнят, как помню я...
Вон тот старый клен. Как давно он там? Видел ли, как прогуливались мимо него те, кто стал уже историей, или ею позабыт? Давал ли приют под кроной своей ищущим цели? Видел ли сражения, пил ли с подземными соками кровь павших?..
А видел ли он Красного Монаха? Расскажет ли мне?
– Да, – слышу ответ и отворачиваюсь от окна.
Мой странный друг, он узнал того, кто на фотографии перед ним.
И как не узнать: боль предательства не стирается временем. Она передается от поколения к поколению.
– Тогда здесь наши пути расходятся. Ты помог нам, и мы помогли тебе. Вот наша плата — мы нашли нужного тебе человека. В остальное мы вмешиваться не можем.
– Благодарю. Все верно — это семейное дело.
Я отворачиваюсь, размышляя над его словами: какое отношение имею я к этой семье. К его семье.
Жаль, что память порой отворачивается от своего хозяина.
– Я понимаю: ты должен сделать это. Ты так долго ждал. Ты заслуживаешь, чтобы этот момент, наконец, настал.
– Да. – Мой спутник немногословен, как всегда.
– Приложи все усилия.
– Да.
Пора уходить, и я слышу напоследок, за своей спиной:
– Я буду молиться за твой покой.
Как хочется этого мне! Монах, не ты ли это? Где же пролегает твой путь, что я постоянно думаю о тебе, и будто слышу твой голос?
Эта фотография в его руках — я вижу ее в том же тумане. Лицо на ней так схоже с давним образом. И будто помню этого человека...
Такой тихий шорох: под ногами оказываются листья. Они прилетели в дом вместе с ветром. Кажется, кто-то забыл закрыть двери. Но странно: я слышу голоса, доносящиеся из сада.
И вот я в доме не из стекла и металла, в квартире одинокого мужчины. Я в доме, где стены знают тепло очага, и детский смех, и радость большой семьи.
Что-то падает: я слышу звук разбившегося кувшина. Не смех звучит в ушах, а женский крик. И он отзывается болью во мне.
В соседней комнате темно, настежь раскрыты фусума [4], и во тьме сада я вижу две фигуры: того, с кем связывает нить, и другого, чей лик поднимает во мне волну ненависти и страха.
Я снова вижу свои руки: они в крови, и кажется на них осколки от кувшина. Грязь. И этот запах... земли и пота. Запах стали, раскаленной смертью.
Грудь сдавливает, и дышать все тяжелее. Перед глазами сгущается тьма, туман так зыбок...
Я вижу лишь красную нить, утопающую где-то впереди...
Нет больше семьи, что приняла бы тебя, мой бедный друг. И даже я не в силах утешить тебя. Ты ищешь мести, я же — покоя, ибо уже не хочу знать крови и блеска клинков.
Вместе с тобой я молюсь, глядя на поминальные таблички. Пламя внимает нам, и я надеюсь, что боги вместе с нами.
Порой ты кажешься мне прежним: длинные волосы подвязаны на затылке, ворот кимоно слегка приоткрывает загорелую кожу, губы поджаты, и взгляд черных глаз устремлен в пол перед собой. Ты сидишь прямо, и проходят часы, прежде чем ты решаешь встать и отвлечься от своих раздумий.
Раньше ты шел в сад и там тренировался.
Я помню тихий свист, и верно, твои движения до сих пор так же точны и остры, как твое оружие.
Пламя свечи гаснет, и больше я не вижу ничего... Память закрывает свои двери передо мной.
Порой я думаю, что сказал бы Красный Монах при встрече со мной? Что ответил бы на мои вопросы?
И где моя черта? Что будет, если ты переступишь свою, мой бедный друг? Куда утянет меня эта красная нить? Ведь сколько лет прошли мы вместе, живя сразу в двух мирах: давно уж стертом, и настоящем.
Ты все так же сидишь, сложив в молитве руки. И я не могу тебя коснуться.
Рядом лежит фотография и блестящий заряженный пистолет.
Свечи уже погасли, и их шепот больше не слышен в квартире.
Ты медленно набираешь полную грудь воздуха, и я вздыхаю вместе с тобой.
Поднимаешься: резко, решительно. Тянешься, чтобы взять оружие, но я вижу, как рука твоя поднимает меч.
Ты вдруг поворачиваешься к окну, и всего на мгновение, мне кажется, что видишь меня. Твои глаза...
Почему... почему они полны того тумана, в котором я задыхаюсь, в котором я тону?
– Скажи мне: кто я?! – и крик тонет вместе со мной.
Никто не может его услышать.
Монах... а ты? Ты в силах ли дать мне еще один глоток жизни?
Мое тело помнит танец. Руки мои помнят нежный шелк вееров. И струны сямисэна [5] поют мне.
Монах, сейчас ты слеп, поистине, не видишь красоты за красной пеленой. Как и я... как и я не знаю, кому принадлежит это тело, и руки, и ноги, что осторожно делают шаг, в надежде увидеть улыбку сидящего напротив мужчины.
Монах, играй, прошу... Не обрывай эту песнь: я чувствую, как рвется нить.
В глазах мелькают слезы, омывая мой взор.
Больше нет тумана, и шелк вееров не запачкан кровью.
Старый клен, теперь я помню: твои ветви поймали красную ленту. Твои ветви приютили двух путников, и шепот их голосов узнал только ты...
Margot Valois: 05.02.15 22:58
Rin: 06.02.15 12:23
Кэродайн: 06.02.15 14:07
Margot Valois: 06.02.15 15:27
Кэродайн: 06.02.15 22:18
Margot Valois: 06.02.15 22:38
Кэродайн: 06.02.15 23:35
Rin: 07.02.15 00:05
Кэродайн: 07.02.15 00:20
Rin: 07.02.15 13:57