Вольтерра

Как ты только что употребил расхожую истину? Терпение есть добродетель? Вот и терпи теперь сам.
Ехидна.
Праматерь всех чудовищ. Она была так же молода и наивна, она искренне верила, что ее плотоядные дети всего лишь отражение ее с Тифоном любви. Она так и умерла в своем заблуждении.
Так кто сейчас увидит свет?

А взгляд у Хайди может быть очень неприятным и весьма болезненным для мужского самолюбия. И я бы не него купился, если бы доподлинно не знал истину и кто именно во всем произошедшем к чьей фактуре примерился первым. Так что не нужно освежать мне память, сутки это не тот срок, за который можно забыть все детали.
Взгляд и улыбка порой гораздо выразительнее слов. И можно слегка приподнять скептически бровь, в ответ на ее «беспокойство» за такую прожженную взрослую девочку как, Серафима, и можно выразительно фыркнуть, будто гоня от себя запах лежалой тухлятины, которым так явно повеяло от ее «тепла».

И можно позволить себе быть честным, а от того и жестоким:
- Мне так захотелось, - ответил я. И даже не вскочил, чтобы патетично нарезать пару-тройку кружков по вощеному паркету, а всего лишь протянул руку, чтобы легко и практически не прикасаясь к бархату ее щеки заправить непослушный белокурый локон за ушко, точно так же как когда-то на Мальте. – Надеюсь, так доходчивее для твоего понимания, чем обвинения во вдруг открывшемся непрофессионализме и халатности?– и осторожно, с едва заметным привкусом брезгливости, вытер об собственную штанину «испачканные» прикосновением к ней пальцы, - И раз у нас такой вечер откровений, то ответишь ли и ты на мой вопрос? Неужели тебе не мерзко, возиться с «мертвечиной»?

Скорее всего, фраза в оригинале звучала как «Мне захотелось посмотреть, что Вы будете делать, Хайди». Или если быть точнее «Мне захотелось посмотреть, что Вы будете делать, если я снова к вам прикоснусь». Разумеется, буду сидеть и ничего не делать. Даже более того – ничего не чувствовать, когда его пальцы аккуратно убирают прядку моих волос. Как будто я - пятилетнее дитя, которое не может управиться со своими волосами. Джан тоже так любит делать.

- Непрофессионально и халатно в рабочих отношениях переходить с традиционного «Вы» на «Ты», Милорд, - я демонстративно встала с дивана и пересела в кресло, чтобы вновь вернуть то безопасное расстояние между нами, которое не позволит ему в очередной раз ко мне прикоснуться. Во всяком случае это потребует каких-то усилий с его стороны, и у меня будет возможность успеть среагировать.
И сидя там, опереться локтем на ногу, позволить пальчикам задумчиво подпереть подбородок и, мягко улыбаясь, ответить на вопрос:
- Джан не воскрес, и я это прекрасно понимаю. Я просто добавила вампиру несколько воспоминаний и моделей поведения. У него своя индивидуальная личность, свои знания, смешанные с тем, что я в него вложила. Так что нет, мне не противно ощущать рядом сильного надежного мужчину, который знает, как сделать меня счастливой и которому я доверяю как самой себе. К тому же он не меняет свое мнение несколько раз на дню и знает, как выбрать лучшую кровать, - еще один маленький камушек в огород самолюбия Маркуса. Теперь можно откинуться на спинку кресла и скучающе добавить: – Но, скорее всего, Вы полагаете, что я не заслуживаю быть счастливой, иначе бы Вы не захотели, чтобы мы были порознь. И раз уж мы говорим начистоту, позвольте поинтересоваться, чем же я вызвала у Вас такую неприязнь?

Интересно, она делает это осознанно и это элемент игры, в которой я с удовольствием увязаю все глубже, или такие кульбиты выкидывает ее подсознание? Чем дальше добыча, там навязчивей желание ей завладеть, а охотничий азарт суть основы нашего вида.
Благо, что акустика в зале хорошая, а у вампиров слух отменный - перекрикиваться нам не придется.

- Не непрофессионально, а просто не вежливо. Впрочем, если уж Вы, - особо отметить интонацией, - позволяете себе не только требовать с меня отчета, но и делать замечания, то считаю и мне, в свою очередь, быть с Вами вежливым и воспитанным совершенно ни к чему. А что касаемо драгоценного Вашего Джана: так любите его себе на здоровье, гордитесь творением разума своего, и тешьтесь на выбранных вами кроватях сколь душе угодно, в свободное от его службы времени. Которой, зная теперь доподлинно что вы сотворили с одним из охранников, я его загружу по самый предел его возможностей, и еще немного сверх того. – Когда мне нужно, я могу быть на редкость противным, модулируя и мимику, и речь именно под самые неприязненные впечатления собеседника. Сейчас я сознательно копировал собственный «шальной» утренний голос, с его негармоническими обертонами и легкой хрипотцой. - И только из моей личной приязни к Вам, он сейчас находится под присмотром древней хитрой амазонки, а не радует своими малочисленными останками горных стервятников, как плод недозволенного и дефективного эксперимента. Так что цени и не надувай обиженно губки, что за твои фортеля тебе не аплодирует стоя восхищенная публика.
Я уже злюсь? Нет, еще нет.
Просто знаю, что если хотя бы еще раз она при мне упомянет этого бедолагу, то последствия могут оказаться весьма непредсказуемыми. И неизвестно до чего я дотянусь быстрее – до любимого топора или кровати.

Говорят, что сильные люди ломаются очень громко. Так звучно, с надрывом. Говорят, что порой даже слышен хруст их душ, и обломки их былой силы звучно подают на пол. Они не кричат, не ноют, не просят о помощи. Они просто ломаются. Раз - и все.
- Я сдаюсь, - на секунду закрыть глаза, чтобы больше не видеть его, не видеть эту дурацкую комнату. Не видеть ничего. И прогнать дурацкий комок в горле. На что я надеялась, идя сюда? Что мне удастся пробить эту титановую стену, которую Маркус возвел вокруг себя и своих потребностей и непонятных желаний? Что каким-то чудом он проникнется, как сильно мне сейчас нужен кто-то, кто будет просто рядом без всех этих дворцовых интриг, просто так, без всякой надобности кому-то что-то доказывать? Что он поймет меня? Похоже, я и правда слишком наивна, раз смогла допустить такое. И странно, что это я считаюсь холодной.
- Спасибо, что хотя бы выслушал, - все таки у меня красивое кольцо, которое по форме точно отражает то, что я вижу: змею. - Я не обижена, Маркус. Я разочарована в тебе. Честно, я думала, кто-то кто, а эмпат сможет почувствовать, как сильно я нуждаюсь в поддержке со стороны своего брата, но видимо твои собственные желания всегда будут выше желаний других. Мне жаль, что ты забыл, что значит видеть искреннюю радость на лице дорогого человека, когда он как дитя забирается на кровать и прыгает на ней до тех пор, пока та не сломается. И мне крайне жаль, что на секунду мне показалось, что ты можешь быть тем, кем я могла бы восхищаться, - и это было действительно так, но сейчас я могла лишь с презрением фыркнуть: - Но я и правда глупа, раз сделала такую ошибку. Ты достоин только жалости и ничего больше.
Еще говорят, что сильные люди не будут рыдать на вашем плече. Театрально вещать о своей боли не для них. Они не ходят по психологам-экстрасенсам-докторам, даже когда задыхаются от острой нехватки кислорода.
- Я могла бы тебе предложить что угодно в обмен на Джана, но я не буду. Я верну все на свои места, чтобы даже часть моего брата не попала в твои кривые руки, - я с отвращением посмотрела на него, встала с кресла и подхватила справочник.
А еще я слышала, что сильные люди плачут в одиночестве. Или с другом из сигаретной коробки. И все их печали знает только бездонное молчаливое небо, с которым они разговаривают по ночам. Потом смахиваешь слезы, тушишь сигарету. Каблуки, сильная девочка и вперед.
- Я не знаю, что ты еще предпримешь: угробишь весь мир, будешь дальше топтаться на моих чувствах, поедешь в отпуск, придумаешь новую сделку, - мне все равно. Я так больше не могу,- осталось сделать вдох, осталось сделать шаг, до того, как я произнесу слова, о которых потом буду жалеть не одно десятилетие: - Я...я ухожу. Точнее увольняюсь.

Для некоторых мест пространства существуют свои непреложные истины, я бы даже сказал аксиомы.
Аксиома первая: самовольно покинуть мою обитель невозможно. И дело даже не в том, что тяжелая дверь настоящего мореного дуба, за века ставшая многократно плотнее стали без потерь выдерживала даже припадки моего безумия и проще проломить стену рядом с ней, чем ее саму. Если конечно, никого не смущает залитый в старинную кладку свинец, который, как доказано, прекрасно экранирует чувствительного эмпата от всплесков темперамента остальной части семейства и их гостей. И дело даже не в том, что я пришел позднее женщины и по привычке закрыл замок. Дело в том, что изнутри моя «входная» дверь вообще была лишена такого дизайнерского излишества как ручка. Сплошное, филенчатое черное полотно, действующее по принципу: «всех впускать и никого…» Ну разве что в окно выброситься, но до этого еще нужно догадаться и чрезвычайно любить обширные заросли диких роз.
Аксиома вторая: если несуразность беседы зашкаливает, то можно и нужно поддаваться приступам внезапного оптимизма. Это и для здоровья полезнее, и для собеседника. К тому же, в моей гостиной не только акустика хорошая, а и звукоизоляция на уровне. Так что орать или хохотать я мог во всю свою луженую глотку, совершенно не стесняя окружающих.
Аксиома третья: демократия миф, только тиранией и деспотизмом можно добиться понимания. И не надо к этому примешивать сексизм. Кровь не мешают с водой.

« Моя добыча!» - требовательно рявкнуло подсознание.
« Твоя, твоя, вот теперь уж точно, твоя».

Люблю нападать со спины. Согласитесь Павшие Боги, сомкнуть руки на женской груди куда как приятнее чем на ее лопатках. И пускай при этом твои объятия настолько крепки, что еще чуть-чуть и затрещат сахарные девичьи кости, зато нашептывать на ухо из такого положения гораздо удобнее.
Даже тогда, когда больше хочется подхватить ее на руки, усадить на колени и долго гладить по спине и мягким волосам, ничего не говорить, а просто молча слушать как бьется в ней одиночество..
- Злой дяденька-эмпат обидел бедную маленькую эгоистичную девочку-вампира? Не возжелал без спросу копаться в хламе ее души? А ты уверена, что действительно хочешь, что бы я «препарировал» тебя? Что бы вытащил и сунул тебе под нос твои же страхи и желания?
Слегка отвлечься на ощущение прикосновения собственных губ к изгибу высокой шеи, а потом, сменив правую сторону на левую, снова поинтересоваться:
- Ты сможешь это пережить? Или снова трусливо подожмешь хвост и спрячешься за своей ледяной стеной безразличия?
Сделать шаг назад и развернуть ее вместе с собой, лицом к уже черному оконному стеклу, в котором отражаются оба силуэта, только ее четче и ярче.
- Ты уверена, что сможешь пережить, что кто-то еще знает о твоей постоянной лжи?
Из моего окна не видно города, там только чернота ночи, так похожая на бездонную пропасть. Из него не видно звезд, только воет внизу старый сад, грозя далекому небу ветвями.
- Ты жаждешь тепла и понимания, но даже сама малодушно прячешься от собственного я. В тебе только обреченность. И никто не обязан разделять ее с тобой.
Даже если очень хочется сменить захват на бережные объятия, оплести собой, загораживая маленькую потерявшуюся девочку от страшного окружающего мира, в котором повязанные с вечностью всегда остаются одни, то стоит помнить, что помимо Прав, существуют еще и Обязанности. И порой их тоже нужно исполнять.
- Ты можешь сейчас уволиться. И тебя даже отпустят. Но можешь ли ты сказать, что это действительно то, чего ты хочешь? Что ты не бежишь, снова и снова, рискуя вечно мчаться по кругу? Что ты никогда об этом не пожалеешь?
И надо ли озвучивать, что правду я узнаю раньше нее? Надо ли предупреждать, что буду рвать ей глотку и ломать кости, заставлять биться в агонии регенерации столько раз, сколько понадобиться, что бы она осознала и смогла озвучить единственно верный ответ? Истина всегда жестока.

Он просто обнял меня. Подошел сзади и обнял. Проанализировав это действие, я пересчитала свои шансы на выживание – с терпимых на нулевые. Маркус прижимал меня к себе слишком сильно, почти на грани с пронзительной болью. Так хватается за соломинку утопающий, потому что это - единственное, что ему нужно, без чего он не сможет жить… И тут части головоломки встали на место – и почему он выбрал Джана для охраны Серафимы, и почему он просто ушел после бурного утра, и почему он постоянно переходил на «ты» в общении со мной. Даже эта дурацкая сделка с амазоноками. Странно, почему я раньше не поняла, какую власть имею над этим мужчиной, просто потому что он нуждается во мне.

Я слушала его, но не слышала. Слишком резко произошла смена акцентов. Даже колкости в мой адрес вдруг разбились о его теплое дыхание на моей коже и это легкое, сводящее с ума прикосновение губ. Это выдавало его с потрохами. Рабочие отношения? Глупости какие! Это просто….

Да, страх. Только в словах я не чувствую своего, я чувствую его страх.

Я поймала его взгляд в стекле и не смогла перестать смотреть. Я рассматривала каждую черточку его лица, но почему-то видела не того привычного отстраненного Милорда, который сейчас мог бы в мгновение ока лишь приложить немного усилий, чтобы сломать мне ребра. Я видела языческого бога. Еще не завоеванного, но уже покорного.

И мужчину, который прямо сказал свои мысли на мой счет и который будто ждал, что я обману его мнение о себе самой. Или который наооборот хотел, чтобы я вела себя подобным образом, чтобы у него была причина продолжать "быть в стороне".

Прежде, чем я отвела взгляд, в сознании промелькнула практически отвлеченная мысль, что мне понравилось, как мы смотримся вместе.
- Оу? Теперь тебе есть дело до того, что я чувствую? – с легким сарказмом отзываюсь я, чувствуя, как расслабляются мышцы спины, и как приятно ощущать его объятия, прижимаясь к его большому, сильному телу. – Мы оба знаем, что у меня было желание как уйти, так и остаться. И да, я бы горько сожалела, что ушла, и даже не один раз.
Моя грудь наполнилась воздухом на вдохе, и я почти блаженно прикрыла глаза. Кажется, Маркус даже ослабил свою хватку.
- Как видишь, рефлексия у меня хорошо развита. И я прекрасно знаю, чего хочу и чего боюсь. У меня даже хватает смелости признаться, что я боюсь…Тебя, например. И не только потому, что ты вечно заставляешь меня чувствовать какую-нибудь дрянь, но и конечно потому… что…, - я лениво приоткрыла глаза, когда моя рука плавно поднялась в верх и пальцы мягко коснулись его холодной щеки, и я почти шепотом с нескрываемой негой в голосе произнесла: - утро было замечательным. Но это не более чем физическое влечение, с которым можно легко справится. Мой ответ тебе подойдет или будем дальше заниматься психоанализом? А то я знаю одну причину, которая тебя повергает в полнейший ужас, заставляет жутко нервничать и из-за которой и начался весь этот переполох...
Я опустила руку обратно и откинула голову на его плечо, снова прикрыв глаза. По большому счету мне все равно, что он сейчас со мной сделает. Убьет, просто покалечит или что в определенном смысле намного хуже - отпустит.

Всемогущая Тиамат, дочерей твоих воистину понять невозможно! Почему, когда мужчина им открыто и честно говорит что сходит по ним с ума, то они ярятся и насылают кары небесные на его лицемерную голову? Но стоит только взять в узду собственные желания и чувства, как их вдруг настигает «прозрение», а вместе с ним и небывалый прилив нежности к несчастному существу? Почему, Хаос Предвечный, дщери твои физически не в состоянии воспринимать данность в текущий момент времени, а ни когда-нибудь потом?
Оказывается, есть еще средство надежнее свинца, безупречно отрезающее эмпата от реальности. Когда вместе с ее томным: «утро было замечательным», тебя с головой накрывают собственные вспоминания, густо перемешенные с ее чувственными ассоциациями, то неожиданно остро начинаешь сознавать, насколько бывают возмутительно неприличны некоторые платья. Что если они позволяют себе иметь настолько открытую спину, то ее надо драпировать, хотя бы мягкими белокурыми волнами, а не убирать роскошную гриву наверх, где шпильки так назойливо маячат под самым носом. Особенно, когда твои руки заняты..
Потому что преграда собственной рубашки настолько несущественна, что и вспоминать-то о ней не стоит. Тем более и так не вспоминается и не думается, и уж тем более не воспринимается, когда тебя обволакивает одновременно сладкий, пряный, свежий, терпкий и вообще, невозможный никакой классификации аромат. Когда вместо внятного ответа она просто укладывает свою головку тебе на плечо и горькое прозрение что ей там самое место заставляет тебя на миг еще крепче сжать в тисках рук свою «добычу».
Истина всегда жестока. И прятаться от нее бессмысленно.
И ничего не остается, как осторожно скользить губами по точеной шее от виска до самого мраморно-белого плеча своего «спасения». Снимать блокаду своих рук, одновременно захватывая в плен и переплетая со своими ее тонкие пальчики. Отстраняться совсем чуть-чуть, заставляя ее прогнуть немножко спинку, так чтобы несколько глубже стала ложбинка позвоночника и устремились навстречу друг другу хрупкие лопатки. Потому что никак иначе, даже с ее беспощадными высоченными каблуками, при вашей разнице в росте, невозможно проверить, действительно ли под наивными легкими завитками кожа такая же едва теплая, гладкая и нежная, как и в ямочке под подбородком. И что она остается такой же сладкой до самого седьмого шейного позвонка и может быть даже и ниже, но туда ты уж точно не дотянешься, если не дашь волю рукам.
Что делать совершенно непозволительно, поскольку тогда твое маленькое исследование перерастет уже в форменное безобразие, которое потом не объяснить и не оправдать. И чтобы искус все же не поборол твердую решимость не доводить дело до этого пресловутого стола, который тебе уже мерещится, тем более, когда твой и выше и объективно шире… Что бы не поборол, приходится снова обнимать ее, скрещивая ваши руки на ее талии и все же вытаскивать эти несносные шпильки. Зубами. Ибо руки-то заняты. И это даже очень хорошо, что рассыпающиеся локоны мешают тебе целовать вкусное горлышко, ведь есть еще и бархатная щечка, и уголок улыбающихся губ, и ушко, и…
Отражение в стекле беспощадно. И не стоит ловить в нем ни свой взгляд, ни ее. Потому что под пушистыми женскими ресницами не увидеть того яркого алого огня, что сопровождает тебя. А не увидев, не замереть, слыша как ваше дыхание смешивается с твоим тихим жадным рычанием. А не услышав, не отпрянуть.
И пускай нутро сворачивается в узел, и короткими болезненными спазмами сводит тело, и хищно раздуваются крылья носа, и плотно сжаты зубы, пускай.. Потому что алчное древнее чудище, воющее и беснующееся: « мое-мое-мое-хочу-хочу-сейчас-всю-мало-мое!», все еще сидит на короткой цепи воли. А значит еще можно, хоть и запоздало, но самому озвучить очевидное:
- Записывай на свой счет еще одну победу, Хайди. Ты действительно женщина перед которой трудно устоять.

Маркус ответил. Не словами.
Его нежность. Легкое прикосновение к виску. Теплые отпечатки его губ, жадно прокладывающих себе дорогу до плеча. Откуда в нем столько нежности? Откуда? Она будто неиссякаема. Она – живой родник, кровоточащий из самого сердца…Еще чуть-чуть – и я захлебнусь в этой нежности. В голове проносится трусливая и глупая мысль, будто я не умею плавать. Это - потрясение от его упоительной ласки, этого щекочущего прикосновение, запустившее цепную реакцию в организме: приятная волна дрожи прошла по позвоночнику и отозвалась где-то в пояснице, странное стеснение в груди, как будто сердце сжали в кулак. И острая нехватка его прикосновений. Губы трогает легкая, но грустная улыбка, когда понимаю, что воображение уже начало рисовать совершенно другие картины.
Однако он тут же отступает с каким-то странным рычанием, и смотрит на меня странным холодным взглядом, будто он озлобленный зверь.

Он посчитал все это игрой? Что это я виновата в том, что он вдруг захотел меня? Противоречивые чувства, будоражившие все существо, безъязыковой атмосферной массой, заряженной электричеством, заклубились внутри. С одной стороны хотелось дать ему пощечину и убраться поскорее из этой комнаты, а с другой схватить его за плечи и потребовать ответа, какого черта он думает, что я могу с ним так играть?! Мне надо было лишь сделать вдох, чтобы принять решение, и сделать шаг, чтобы преодолеть возникшее между нами расстоянии.
- В таком случае, - я уперлась ладошками в его грудь, двинулась вперед, прижимая его к стене, - я хочу поблагодарить тебя за игру.
И в следующий момент, разрешая рукам самим заскользить по его телу, начать покрывать его лицо поцелуями пока не добраться до мягких, теплых губ и не позволить покоряющей тирании страсти снова взять вверх, высвобождая маленькие неподатливые пуговицы его рубашки из петель...
Это долгое, сладкое обещание опять заманило в свои сети. Оно губит свои жертвы безжалостно. Губит трепетом тел, чувствами, полуприкрытыми в страсти глазами, прерывистым дыханием. Обнаженностью, сокрытой облаком грез и тумана. Горячими поцелуями и падающей одеждой. Ощущением пламени, бегущего вверх по спине. И прекрасной, ясной и шаловливой радостью. Радость не столько обладать, сколько дарить наслаждение.
И даже теперь, уткнувшись носом в его шею, чувствовать его тепло – это счастье. Просто проводить пальчиком его груди вдоль, поперек – блаженство. Открыть глаза и все еще чувствовать ту волну, искристую, теплую, мощную, - подарок сладострастия.
Я приподнялась и посмотрела ему в глаза. Не знаю, о чем думал он. Наверняка, опять о том, что «это не должно повториться» и о вконец погубленных «рабочих отношениях». Но мои мысли были о том, что покоя с ним не будет. Но мне это было неважно. И я поняла, что я его ждала ... всегда... Внезапно мне безумно захотелось увидеть, какими станут эти малиновые глаза, если будут светиться счастьем, если я стану для него не только желанной, но и любимой женщиной.
- Забавно: чтобы выиграть, порой надо проиграть. Мне кажется, твой утешительный приз может сравниться с моим выигрышем, - я нежно коснулась его щеки тыльной стороной своей руки. – Если, конечно, он не лучше… Это нечестно, знаешь ли.
Одарив его игривой улыбкой, я села, обняв себя за колени и высматривая, куда же делась мое платье.

И все-таки, чем больше в женщине женщины, тем она глупее. Какие игры? Абсолютная, неприглядная в своей простоте истина. Это не игра. Не похоть. И даже почти не желание. Это необходимость. Потребность.
Как объяснить ей это?
Как объяснить, когда ты существуешь только в той части пространства, где тебя касаются ее ладошки, и поскольку они постоянно смещаются, ты теперь не что иное, как порождение хаоса? Как объяснить, когда не осталось ни силы, ни воли сопротивляться ее губам? Как объяснить, что истово ненавидишь собственные рубашки, потому, что их проще разодрать, чем расстегнуть, что обожаешь эти ее легкомысленные платья, которые стоит только развязать «тут и тут» и оно уже само покорно лежит у ног и.. о, боги мои!
Как объяснить, зачем горячечно, но убежденно, шепчешь: «Остановись, женщина, пока не поздно, остановись!» и сам же при этом делаешь все возможное, что бы она осталась глуха к твоим мольбам?
И стоит ли вообще что-нибудь объяснять?
Ведь в капкан-то ты попал именно к этой неуживчивой, неразумной, со всех сторон неудобной, наивной, самонадеянной и вообще далекой от твоего идеала.
Так что поздно притворяться, что стонешь и почти кричишь ты именно от охватившего тебя ужаса и горечи своей незавидной участи, поздно.


Я нечленораздельно фыркнул и тоже сел. От движения со спины посыпались мелкие фарфоровые черепки, волчьи зубы, и драгоценная крошка камней – все, что осталось от вазы, и милой моему сердцу костяной пепельницы. На пояснице Хайди невинно белел розовый лепесток, но эту улыбчивую деву вряд ли обременяла его тяжесть.
- Полагаю, мы с тобой еще обсудим кто чей приз, а кто кому проклятие, на чем-нибудь более удобном, чем паркет.
Встать, собрать всю одежду, замечая за собой странную легкость не столько в теле, а в сознании. Задумавшись об этом парадоксе молча открыть дверь в спальню, забыть одеться, но аккуратно развесить вещи по креслу, уделяя особое внимание ее темно-фиолетовому платью, будто своему боевому трофею. Пройти в ванную, включить воду, вернуться обратно, зажечь свечи и только глядя на теплые рыжие языки огня наконец-то окончательно принять решение.
И вздохнуть полной грудью, и выдохнуть так, что разом половина восковых огоньков вздрогнула и погасла. И отметить, что дышать тоже стало легче, и что бы не взлететь как радужный, полный искристых эмоций, мыльный пузырь, срочно, немедленно необходимо, просто предписано, утяжелиться. И твой груз ждет тебя всего лишь за стеной и это невероятно предусмотрительно с твоей стороны оставить ее без одежды, что бы даже о пышных зарослях шиповника внизу ей думалось в последнюю очередь.
И это замечательно быть сатрапом, деспотом и самодуром. Потому что можно просто подойти, просто подхватить Хайди на руки и просто утащить свою добычу туда куда ноги несут. И уже опуская ее в теплую воду, со всевозможной серьезностью объявить:
- Древняя заповедь гласит: прежде чем говорить с женщиной о деле, ее прежде нужно отмыть и накормить. Ибо чистая и сытая женщина на порядок сговорчивее усталой и голодной. Так что мойся, - и героическим усилием удержавшись от улыбки, поинтересоваться, - Или тебе помочь?
Часы в спальне равнодушно отбивали первый час новой ночи мира. Одной ночи, в которую можно позволить себе все. И еще чуть-чуть сверх того.

С этими словами Милорд встал, собрал вещи и куда-то отнес. Вопрос, зачем он оставил меня без одежды, не так уж и сильно меня волновал. В конце концов, у меня оставалась масса вариантов, чем прикрыть обнаженное тело : начиная от доспехов и обивки проклятого дивана до шкуры медведя на полу. Я проводила его фигуру задумчивым взглядом. Как ни странно, что-то мне подсказывало, что проклятье – это я. Во всякой случае, для этой комнаты было бы в разы безопасней, если бы меня тут не было. И некоторые вещи остались бы целыми.
Я расчесывала свои волосы пальцами, высматривая свои шпильки, которые точно должны были быть где-то на полу, когда Маркус вернулся. До сих пор неодетый. Мне ничего не оставалось, как сделать вид, что я внимательно изучаю черепки разбитой вазы на полу. Еще бы залиться густым румянцем, и тогда вообще хоть в средневековье отправляй… Но видимо, моего вампира это не смутило, потому что он просто подхватил меня на руки и понес в неизвестном направлении.
Надо было думать о побеге. Надо было думать, как избавиться от этого чертового Волтури раз и навсегда. Но, смотря на его красивое лицо, я никак не могла понять, куда делся тот упрямый высокомерный и невозможный в общении Милорд, и почему сейчас мне виделся лишь решительный, умный и уверенный в себе вампир? Этакое воплощение мужского начала... Некоторые мысли надо пресекать в сознании: они дают слишком странные плоды и могут свести с ума. Моим спасением сейчас стала теплая вода, в которой отражались огоньки зажженных свечей. Мне было легче представить Джека Потрошителя, нанятого нарезать мясо на званом обеде, чем то, что он сделаеттакое для меня.

На секунду мной овладело замешательство. Наверное, всему виной оказался лукавый свет свечей, который отплясывал на теле Маркуса свои странный танец...Я схватила его за запястье и, потянув на себя, и чуть привстала из воды:
- Конечно. Всегда хотела увидеть Повелителя Мочалок в действии, - усмехнулась я. – Но это не гарантирует тебе, что я буду сговорчивее.
И в следующее мгновение положить его ладонь на свою щеку, чуть потереться о нее, словно кошка, и тут же отпрянуть. Надо только чуть подвинуться, чтобы уступить ему место.

- Чур, пощады не просить, - улыбнулся я, занимая любезно предоставленный угол и одновременно вылавливая в горячей воде ее тонкую прохладную лодыжку, - Потому что я буду глух к твоим мольбам.
Что можно делать с обворожительной обнаженной женщиной за закрытыми дверьми в собственной ванной? Когда в воздух становится все тяжелее от пропитавшей его влаги, когда пряно пахнет тающим воском и пестрые тени пляшут по воде? Вернее, что нужно с ней делать, настороженной, удивленной и скованной, когда ее ступня, оказывается, целиком помещается тебе в ладонь?
- Расслабься, Хайди. Закрой глаза или смотри в потолок, он красивый.
Правильно, лучше рассматривай античных дев. И только не смотри мне в глаза, девочка. Потому что если бы ты знала, что я могу сделать и делаю с такими доверчивыми, ты бы сопротивлялась на смерть.
Если бы ты лишь предполагала, где и как я получил и отработал свой навык нежно, без боли и нажима разминать мышцы твоей стройной ножки, прощупывать пальцами каждую связочку, жилочку и косточку, ставить на место стесненные узкими туфлями суставы пальчиков, откуда знаю где на стопе располагаются все точки, как и в какой последовательности на них требуется надавить чтобы мурашки как игристые пузырьки пробежали по твоему позвоночнику - то ты бы мчалась отсюда без оглядки и никогда бы не вернулась. Потому что я действительно одаренный.. палач.
Только не смотри мне в глаза, девочка…
Девочка. Это ты себе можешь казаться взрослой и умудренной. Я то знаю, что уже дважды за минувшие сутки делил ложе с той, кто годится мне во внучки.. ладно, а если быть окончательно честным, то во внучки моему отдаленному потомку. Очень отдаленному. И то, что ты уже несколько сотен лет вампир, ничего не меняет. Между нами всегда будет пропасть, глубины которой, я надеюсь, ты так и не разглядишь. Поэтому позволь мне сейчас в эту темную жаркую ночь просто любоваться тобой.
Только не смотри мне в глаза.
Не смотри, что бы не знать что между нами не просто столетия. Между нами эпохи. Между нами пожары цивилизаций.
Только не смотри мне в глаза.
Отдай мне эту ночь. Одну. Больше не прошу, потому что большее не в твоих силах. Потому что ты, дитя средневековья, не способна понять, почему я никогда не признаю тебя равной себе. Потому что я выходец из той седой древности, в которой ради прекрасных женских глаз развязывали кровопролитные войны и создавали империи. Из той, в которой могли преклоняться перед женской мудростью, обожествлять женскую красоту, восхищаться силой и чистотой материнского духа, покорно служить хозяйке своего дома, смиряться со справедливостью женской власти, но никогда не признавать равноправие полов. Это в плоти моей. Это на самом донышке моего сознания. Это в стылой крови моей. Это суть натуры моей.
Мужчины всегда придумывают себе миры и играют в них. Женщины живут в том, что есть. И этой разницы нам не перешагнуть.
Только не смотри мне в глаза.
Не смотри, что бы не увидеть в зрачках всполохи свечного огня. Позволь натирать душистыми маслами твою кожу, массировать всю от почти прозрачных пальчиков на ногах до надбровных дуг и трепетных висков, не допуская в движения лишней ласки. Спрячь свой взор под острыми стрелами мокрых ресниц, что б не видеть как украдкой осторожно я слизываю капельки воды с твоих губ, потому что никак не могу совладать с собственным желанием, тугой пружиной свернувшимся в подреберии.
Не смотри и не думай. Эта наша ночь и до рассвета еще очень далеко…

Одарив Маркуса недоверчивой улыбкой, я откинулась на бортик и, следуя его совету, стала внимательно рассматривать потолок, стараясь не акцентировать внимание на его прикосновениях. «Похищение сабинянок» в искусно выполненной манере Тьеполо. Бурное беспорядочное движение удлиненных фигур, яркие цвета и выражения перекошенных от ужаса лиц, конечно же, очень успокаивает.
Мой мир погрузился в темноту, оставив лишь звук плескающейся о края ванны воды, запах свечей и ощущение его уверенных прикосновений. Некоторое время мое сознание концентрировалось вокруг вопроса, почему для такого умиротворяющего места как ванная комната Милорд выбрал именно картину, от которой так и веет страхом, паникой и…надеждой. Но вскоре поток мыслей окончательно вытеснили его прикосновения. Прикосновения, от которых казалось, что в жизни наступал сладкий ад. Не так, не так, не так…Я слишком хорошо помнила его нежную ласку, а сейчас его руки оставляли на коже лишь яд. Сладкий яд, который струясь по моим жилам, проникал везде: сквозь мембраны - в каждую клеточку, в каждое волокно, в каждый нерв и в каждую мышцу моего тела. Яд будто струился по венам и артериям, отравляя стылую кровь, проходил по спинному мозгу, доходил до головного, лишал меня разума, возможности мыслить, возможности трезво оценивать ситуацию, заставляя меня сдаться... Заставляя вновь хотеть большего. Много большего.
Разум не знал, что делать с этим желанием, ибо этот яд уничтожал изнутри, медленно, поражал нервные окончания, заставляя меня терять возможность думать... Остановить, остановить, пока не поздно.
Мир снова приобретает краски, но я не могу сказать ни слова. Можно лишь наблюдать, как сиющие капельки воды падают с кончиков его темных волос на плечи, как они очерчивают мускулы, сбегая вниз по его коже, разочаровано задерживаются на мгновение прежде, чем соединиться с водной гладью. Можно лишь робко посмотреть ему в глаза и с облегчением беззвучно выдохнуть, увидев, что мое желание, как в зеркале, отражалось в потемневших глубинах его зрачков.
И можно потерять над собой контроль...
Мощная лавина страсти, темной, сжигающей мосты и пути к отступлению, захватывала все естество. Страсть порабощала, делала меня послушной игрушкой в его руках. Страсть овладела мной безраздельно, открывала прямой доступ ко всей моей личности, ко всем моим мыслям, чувствам и секретам... Страсть являлась стрекалом для моей души, толкая ее на глупости...
И страсть затмевала мой сопротивляющийся разум, как дождевое облако затмевает солнце.
Можно перестать быть собою, когда он склоняется надо мной. Когда его дыханье обжигало мою шею, когда его зубы прикусывали мою кожу, оставляя багровые метки на теле. Раскаляясь до предела, каждый раз в моем мозге происходил взрыв, и опять все нервные узлы, все нейроны отмирали от полученой дозы счастья...И, казалось, я теряла зрение, потому что перед глазами мелькали яркие блики, весь мир сливался в одно-единственное мерцающее пятно... И я теряла контроль... Снова и снова...
Зная лишь, что утро все расставит по своим местам. Зная, что рассвет принесет облегчение. Зная, что через пару часов я снова буду обращаться к нему Милорд…

Было странно вновь ощущать материю на своем теле. Если раньше фиолетовый шифон был как вторая кожа, то сейчас он стеснял движения. Я провела руками по сверкающим камням на лифе платья и быстро расчесала пальцами волосы. Рассвет вступил в свои права. Все, что произошло, то произошло. Это надо просто принять и оставить в ушедшей тьме.
Как ни странно, темный монолит двери наводил на закономерный вопрос о возможности уйти. Я понятия не имела, как ее открыть. Рушить чужую обитель совсем не хотелось, поэтому мне ничего не оставалось кроме как обратиться к хозяину, который внимательно наблюдал за тем, как я изучала эту странную дверь.
- Маркус, ты…Вы не могли бы открыть дверь? Или заставите меня сигануть в заросли под вашими окнами? - я чуть улыбнулась и посмотрела через плечо прямо на своего Повелителя.

- Ты просто светишься.
- Задерни шторы, перестану.
- Брось, ты прекрасно понял, о чем я.
- Я прекрасно понял, что это не твое дело.
- Отвратительный у тебя характер, Волтури. Но я тебе прощаю твое смущение.
- Премного благодарен, Учту твое великодушие.
- Прекрати на меня так смотреть, Марк. Ты что, хочешь, что бы у меня истерика случилась?
- Хочу. Природа не терпит пустоты…

… Каждая застегнутая пуговица, как новый рубеж обороны….
День действительно расставил все на свои места. Отрезвил. Развеял угар, из которого не хотелось возвращаться. Заставил оценить масштабы. И смирится со всем, что было потрачено, и что не хотелось восполнять.
Так было решено.
Фиолетовый – не ее цвет. В нем она кажется болезненно хрупкой, почти бессильной. Тяжелые камни на лифе слишком надменны для ее чистоты.
Я был не прав. С этим платьем ей нельзя носить распущенные волосы. Слишком много невинности. Слишком острое впечатление непорочности. Слишком велико искушение…

- Полагаю, садовнику будет трудно это пережить…Леди Хайди. Позвольте…
Дверь? Ах да, дверь.. ее не открыть изнутри, если не знать как. На что наступить в этом драгоценном паркете, и где нежно, почти любовно погладить черное полотно, что бы услышать звон потайных пружин, что бы просто коснувшись ладонью, широко и гостеприимно отворить.
Убийственная вежливость обычно спасает от неловкости двусмысленных взглядов и неосторожных намеков, а церемонии необходимы не только в тронном зале, особенно когда…
… каждая застегнутая пуговица как новый рубеж обороны. От самого себя.

- Тебе нравится, что я тебя боюсь? Тебе доставляет это удовольствие?
- Это просто съедобно Серафима. Я слишком потратился за последнее время, и теперь ты моя пища.
- Чудовище.
- Это все твои комплименты на сегодня? Я вообще-то по делу.
- Обождешь. Ты пришел ко мне, и значит, я в праве задавать вопросы. Она знает, что ты такое?
- Хочешь сказать кто? Может, догадывается, может нет, но если ты возьмешься за ее просвещение, поверь, мужчин ты любить перестанешь вовсе. Веришь?
- Верю, только перестань так смотреть, я все помню. Кстати, о любвеобильных. Я тут встретилась с твоей «дочкой», прелюбопытнейшая особа. Вернее, особы.
- Особы? Внушение?
- Скорее шизофрения. Веришь?
- Не иронизируй. Верю. Ты Целитель, тебе лучше знать.
- Тебя это не волнует. Джан тоже? Про него ты знаешь?
- Знаю. Чего ты хочешь?
- Мне просто любопытно.

… Чего только не сделаешь ради утоления вечно прожорливого любопытства. На что не пойдешь ради мести.
Нужно быть очень наивной, что бы верить, что можешь уйти. Наивной, либо безразличной, ибо безгранично уставшей.
Трясины не выпускают своих жертв. Даже если удалось выбраться без существенных потерь, запах болота всегда будет преследовать тебя.
Не поэтично, самокритично, зато верно отражает суть.
За ней не надо было особенно изощренно следить, может потому что она не скрывалась, а может потому, что в ту знаменательную ночь Маскарада, я слишком многое слышал, что бы оставалась еще какая-то интрига.
Тянуть не имело смысла. Как бы подсознательно этого не хотелось. Особенно сейчас, когда вроде бы можно начать все сначала.
А нужно проводить взглядом полуобнаженную спину своего возможного будущего, пройти в кабинет и найти в архивах подборку с отчетами, что бы вслед за черными печатными цифрами набрать на телефоне номер.
Подождать несколько гудков и, услышав «родной» голос, сказать:
- Здравствуй, Афенодора. Мне хотелось бы с тобой поговорить. Мы можем встретиться?
Выбора на самом деле не существует.

- Зачем ты пришел? Посиять своей довольной физиономией, напугать и оскорбить?
- Просто сказать, что я возможно уезжаю. Далеко. Возможно надолго. И Аро остается на тебе.
- Заманил девушку в логово хищников и теперь бросаешь? Не стыдно?
- Девушка сама изъявила желание пощекотать нервы в нашем серпентарии, так что теперь наслаждайся.
- Какой ты обходительный. И как Дайдима столько веков тебя терпела?
- Любила, наверное.
- А тебя можно любить?
- Хочешь попробовать?
- Упаси меня Павшие Боги!
- Вот и тебе счастливо оставаться. Будь хорошей девочкой.
- Да пош…в смысле – удачного пути! И не надо на меня так смотреть….

Почему у меня нет возможности останавливать время?
Я бы заставила его замереть, увидев высокую мужскую фигуру впереди.
Я бы растянула в маленькую вечность его улыбку.
Я бы сказала, как сильно люблю его.
И мои судорожно сведенные пальцы уж точно бы не хватались за его плечи. Еще одно малюсенькое мгновение, еще совсем ничтожная доля секунды, и он исчезнет, испарится, растает, сгинет, развеется, как дым, как туман под порывом ветра. А потом не пришлось бы оттолкнуть его, того в ком не осталось ничего родного, такого близкого, теплого. Ничего. Оттолкнуть и наткнуться на взгляд незнакомца, отдающий непониманием и холодом. Так таят иллюзии. Иллюзии, созданные беспечными созданиями, которые не думают о последствиях. Очевидно, Джан не зря всегда считал, что у меня ума лишь на четверть. Половина отсутствует, так как я женщина, а еще одну четверть я растеряла, качаясь в люльке.
- Миледи, вам нельзя находиться рядом с сеньором Серафимой. Если Вы сейчас же не уйдете, я буду вынужден применить силу, - усмехнуться на это банальное предупреждение и поймать взгляд темнокожей красавицы, стоящей в нескольких метрах далее по коридору.
- Конечно, - сухо произнести в ответ, еще раз посмотреть на Джана, словно надеясь, что хотя бы один раз мой дар сработает неправильно. Но нет. Пора перестать верить в чудеса, и признаться себе, что ты – убийца.
Почему у меня нет возможности вернуться назад во времени?
Я бы не стала рассказывать Милорду о своем поступке.
Я бы выбрала другого вампира.
Я бы вообще не стала этого делать.
Слишком больно теребить старые раны. Они начинают вновь кровоточить, но ты ощущаешь боль острее. Даже если дело касается простого миража. Некоторые вещи просто не стоит делать, чтобы потом не стоять у окна и не чувствовать, как легкий ветерок любовно касается твоей щеки. Он все равно не сможет сдуть груз вины с плеч.
- Миледи, у Вас все впорядке? – интересуется проходивший мимо дворецкий.
- Конечно, - так просто улыбнутся, будто и правда все в порядке. – Я немного расстроена, поскольку мои серьги остались в покоях в западном крыле. Вы не могли бы их найти?
- С удовольствием.
- Спасибо.
Природа всегда знает лучше. Если она решает забрать что-то, значит так надо. Если она дает тебе что-то, просто будь благодарен. И если я когда-нибудь умру из-за мужчины, то только со смеху, а никак уж не от расстройства. А пока, я просто приму все это, ибо жить-то хочется. К тому же, мне еще надо кое-что сделать...

Время как янтарные четки. Каким бы долгим оно не казалось, а все равно тает под частыми вдумчивыми прикосновениями.
Я ходил по кабинету, сам себе напоминая запертого хищника, и думал. О невместном. О не подобающем. О желаемом.
Прозрачные желтые камни звонко отсчитывали принятые решения и развеянные сомнения.
Вампиры не курят, хотя со своим здоровьем и неподверженными заболеваниям легкими могут себе позволить и не такие излишества. Просто.. зачем уподобляться тем, кем уже никогда не будешь? Зачем самому себя обманывать? Это жалко.
Вампиры не едят и не пьют. Вкус чашечки кофе гораздо богаче в теплой свежей крови, а не в объятиях фарфора.
И, тем не менее, иногда даже вампиру надо чем-то занять руки, что бы успокоится. Что бы за монотонным действием, не кажущимся странным ни в уединенной тиши комнаты, ни в шумной толпе запереть хаос мыслей и чувств в кристальную структуру порядка.
Из множества всего я выбрал четки. Янтарные, короткие, с легким кипарисовым крестом. Сколько веков они были со мной? Сколько войн, пожаров, подвалов, допросов, крушений они прошли вместе со мной? И с каждым прожитым мной годом все длиннее становилось пустое пространство нити между каплями окаменелой смолы.
Всему приходит конец. Всему должен быть конец. И трусливо, и позорно закрывать глаза на это.

Хайди я нашел в одной из малых гостиных. Ворох бумаг, ворох чувств, тонкий запах соблазна. Не надо быть эмпатом, что бы осознать, что за несколько прошедших без нее часов я уже соскучился и, увы, не только физически. Надо просто меньше лгать себе.
Себе, но не другим.
- Леди, вы последние несколько лет жили в Америке? – не глядя на нее более положенного прошел к окну, и встал к нему спиной, так, что бы яркое полуденное солнце неизменно слепило ей глаза. Что бы ей не четко было видно мое лицо. И что бы еще раз доставить себе удовольствие видеть как сквозь цветную пленку линз вспыхивают и пропадают алые искры. – По некоторым причинам мне предстоит в ближайшее время посетить эту страну. И мне необходим сопровождающий. Я буду рад, если вы согласитесь стать им.
Куда как проще, подойти к ней, обнять за плечи и прошептать, обдавая дыханием чувствительную кожу на высокой шейке: « Поедем со мной? Я настолько этого хочу, что уже заказал и билеты, и забронировал пентхаус в Рице. Ты поедешь со мной?»
Проще, если бы на столе теплились свечи и за тонким стеклом клубилась непроглядная ночь. День заставляет играть по своим ханжеским правилам.