Герцог Чёрная Роза (ПИЛР)

Спасибо за продолжение! Роман с каждой продой становится все интереснее и интереснее:-)

Спасибо за продолжение!
Как все интересно закручивается! Муж и жена не знают кто есть кто!
А Доминик такая оторва, нелегко ей в монастыре придется!
Жду проду!

Angel A, Соня Соня, спасибо

 » 4

Часть 2. Два герцога.


1. Вдова Черной Розы.


Доминик сидела у окна в своей комнатке-келье и перебирала струны лютни, подбирая мелодию , которую услышала накануне, когда с сестрами Изабо и Маргарит ходила в крепость Мон-Луи. Песню пел бродячий менестрель на площади (да, уже и менестрели слагали песни о нем!), и Дом, плененная музыкой и словами, сразу же запомнила её. У Дом было уже семь песен, посвященных ему…Девушка ещё раз промурлыкала про себя мелодию и запела песню низким глубоким контральто, да так красиво, что несколько проходивших по коридору сестер остановились и заслушались.
Особенно нравился Доминик припев, и она пропела с большим чувством :

«Его плащом накрыли белым,
И роза черная на нем.
Тому, кто пал героем смелым,
Мы славу вечную поем…»

Но тут голос её задрожал и прервался, и девушка почувствовала, что слезы вот-вот польются из глаз. «Это из-за песни, - сказала она себе, - я хочу плакать, потому что мелодия очень красивая…» Впрочем, был ли смысл лгать самой себе? Слезы стояли в её глазах не из-за песни, а из-за того, о ком в ней пелось.
Дом отложила жалобно зазвеневший инструмент и, встав, выглянула в окно, подставляя лицо свежему ветерку. Она смотрела на разбитый внизу монастырский сад, в котором копошились несколько монахинь, и размышляла о том, как все странно повернулось в её жизни. Могла ли она представить себе , что когда-нибудь будет проливать слезы… из-за герцога Черная Роза? Что будет оплакивать его, того, которого всегда проклинала и ненавидела?
И, однако, так и произошло! И теперь она, которая так и не увидела его лица, которая ни разу не поцеловалась с ним, которая даже так и не узнала его настоящего имени, — теперь она, не став его женой, стала его вдовой.
Если бы почти четыре года назад, когда Дом, несчастная и жалкая, въезжала в ворота этой обители, она узнала, что её муж погибнет, так и не вернувшись к ней, как он пообещал тогда в капелле, - о, она бы, наверное, сошла с ума от радости и пустилась бы в пляс, распевая «осанну», прямо в монастырском дворе!
Но с тех пор — всё стало по-другому. Поползли слухи… которые всё росли, ширились и достигли, наконец, и этой, затерянной в предгорьях Пиренеев, обители. Что Лангедокский Дьявол – вовсе не дьявол и не монстр; что он помогал катарам скрыться от людей Монфора и отцов-инквизиторов и сам, лично, покупал и снаряжал корабли в Лионском заливе для тайной отправки альбигойцев и их семейств в Германию и Англию.
Что в замках, которые захватывал Черная Роза, никогда не бывало ни резни, ни погромов, ни насилий. Что, при совместных действиях с Симоном де Монфором, герцог как мог удерживал своего беспощадного и жестокого союзника от кровавых расправ и зверств над мирным населением. Причем один раз дело даже дошло до поединка между герцогом и Монфором, и Черная Роза победил, и убил бы Монфора, если б не вмешательство папского легата, который умолил герцога сжалиться над графом, а за это подписал индульгенцию пятидесяти осужденным на сожжение катарам…
Наконец, - и это особенно понравилось Доминик, - в прошлом году стало известно, что герцог Черная Роза в Нарбонне при переговорах отцов-инквизиторов с альбигойскими вождями открыто выступил в защиту этих последних. А, когда, нарушив мирный договор, легаты велели схватить вождей, - помог катарам бежать, причем сделал это весьма остроумно: когда инквизиторы погнались за альбигойцами по городу, на пути преследователей вдруг встали обнаженные женщины. Они начали хватать инквизиторов за одежду, приглашая последовать за ними. Это заставило истинно верующих отцов церкви прийти в замешательство, закрыть глаза и начать читать молитвы с просьбой избавить их от диавольского искушения, - и, в результате, потерять беглецов.
Как потом оказалось, это были проститутки из нарбоннского публичного дома, решившие помочь несчастным альбигойцам хотя бы таким способом. Говорили, что и здесь не обошлось без Черной Розы, хотя Дом с трудом могла представить, чтобы герцог лично отправился в такое ужасное заведение и уговорил этих падших женщин помочь катарским вождям… Тем не менее, когда сестра Маргарит потихоньку, шепотом, рассказала ей эту историю, Доминик хохотала как сумасшедшая.
Все эти рассказы, постепенно доходившие до мирного монастыря, полностью перечеркивали тот образ Дьявола Лангедока, который, казалось, навеки поселился в душе Дом. Теперь, сначала тихо, потом все громче, в Лангедоке зазвучали хвалы этому странному и загадочному человеку в черной маске и белом плаще с черной розой; и могла ли Доминик не верить этим славословиям? Все чаще вспоминалась ей подслушанная ею фраза де Брие, обращенная к герцогу в спальне сестричек: «Король не спасет вас, если станут известны ваши мысли и, что еще опаснее,-ваши деяния…»
Все встало на свои места, — и сейчас она понимала, о каких деяниях говорил тогда молодой граф. Понимала — и начинала уважать человека, который смог, не побоявшись гнева отцов церкви и самого Папы, спасти и защитить столько невинных душ.
Она уже ждала новых известий о Черной Розе, о его подвигах и славных делах, - и каждая новость была подтверждением его благородства, честности, верности рыцарскому долгу.
Как теперь был понятен Дом смысл его девиза: «О, честь, будь спутница моя…»! Кольцо с вырезанною на нем монограммой герцога она по-прежнему носила на цепочке на груди. Раньше оно жгло ей кожу, как клеймо, поставленное чьей-то жестокой рукой; но теперь, казалось девушке, оно греет её и защищает, подобно амулету, подаренному добрым другом.
Научившись в монастыре вышиванию, первую свою работу девушка посвятила герцогу, — она вышила черную розу и его девиз, вспоминая с горькой улыбкой, как когда-то во дворе замка Руссильон растоптала их ногами. А сейчас она как раз заканчивала большую вышивку — на ней был изображен в полный рост, на вороном жеребце, всадник в белом плаще и черной маске, с высоко поднятым мечом. Получилось очень красиво; только Дом долго думала, какого цвета вышить глаза в прорезях маски, цвета которых она так и не узнала; наконец, решила взять голубые нитки.
Доминик сама не заметила, когда именно, кроме уважения и восхищения Черной Розой, в ней проснулось новое чувство к нему. Призвав на помощь голос рассудка и приказав ему исследовать это чувство, Дом назвала его «преклонением». Это, конечно, не могла быть любовь, — ведь нельзя полюбить человека, который носит маску, которого ты видела всего один раз в жизни и даже толком не рассмотрела!
Но она жаждала встречи с ним, мечтала увидеть его — и сказать ему, сказать прямо и откровенно: «Простите меня, монсеньор, я была круглой дурой!»
Конечно, он улыбнется и прижмет её к своей широкой груди. Он простит ей все её дерзости, все её девчоночьи злые поступки (если не преступления): порезанный плащ, истоптанное знамя, раненого Жан-Жака, тот плевок на площадке замка. Разве он может не простить – он, благородный, мужественный, отважный?
К тому же… к тому же, как не раз говорила себе Дом, — и говорила не без гордости и радости, - она уже не была той «рыжей бестией», как назвал её когда-то герцог, разговаривая с Анри де Брие. Вернее она уже не была тем веснушчатым загорелым подростком с копной непослушных растрепанных кудрей, которого помнил Черная Роза. Теперь Доминик было почти семнадцать, и она была так хороша собой, что, когда она выходила в город с сестрами, все мужское население небольшой крепости Мон-Луи провожало её восхищенными взглядами и вздохами.
Её кожа стала, благодаря настою Элизы и тому, что Дом больше не бегала чуть не полуголая по солнцу, белоснежной; волосы по-прежнему мелко вились, но стали гораздо послушнее; что же касается фигуры — то девушка теперь была даже выше своей сестры Флоранс, и формы тела её соблазнительно округлились, сводя с ума всех мужчин в Мон-Луи от пятнадцати до ста лет.
В конце концов аббатиса велела Дом надевать при выходе из обители облачение сестры-доминиканки (которое, как и монастырские послушницы, девушка не носила )—белую тунику, сверху - черный плащ и черную густую вуаль.
Эти изменения в своей внешности, которые четыре года назад вряд ли понравились бы той Дом, которой она тогда была, сейчас бесконечно радовали девушку. Ведь, когда герцог увидит её, такую прекрасную и желанную, страсть вспыхнет в нем, как пожар!
Она мечтала об этом. Она созрела для любви, для своего таинственного, неведомого, но заранее любимого мужа. Она часто вспоминала его слова, сказанные им в глубокой задумчивости наедине с самим собой: «Я хочу, чтобы она изгибалась, как цветок под живительным дождем. Чтобы сладострастные стоны срывались с её губ. Чтобы глаза её широко распахнулись — и засияли, как две синие звезды…» Уже тогда, в тринадцать лет, она, Дом, почувствовала силу его желания. А теперь она тоже хотела этого! И хотела быть вместе с ним, и только с ним!
…Но этому не суждено было случиться. Никогда, никогда герцог Черная Роза не прискачет за ней на своем вороном Сарацине, не поцелует её, не скажет: «Вот видите, я вернулся, мадам, я сдержал свое обещание!»
Он погиб, погиб полгода назад, пал в битве при Тулузе, последнем бою этих ужасных Альбигойских войн. Конечно, сражался герцог на стороне короля Людовика; но силы обоих противников — и французов, и окситанцев-мятежников — были равны, и Доминик понимала, что Черная Роза не мог поступить иначе и открыто перейти на сторону восставших.
И герцог погиб — этот загадочный, считавшийся неуязвимым человек, в которого она начала верить, которого она ждала. Рассказывали, что вокруг себя Черная Роза навалил горы трупов, но и сам был иссечен мечами до неузнаваемости. Говорили также, что тело герцога покрыли его знаменитым белым плащом с черной розой и положили в могилу вместе с его погибшей лошадью; а сверху люди Черной Розы насыпали целый холм.
С тех пор прошло уже шесть месяцев. И, наверное, на этом кургане уже зазеленела молодая трава. Увидит ли юная вдова герцога когда-нибудь эту могилу?.. Вдова, не испытавшая ни сладость его ласк, ни жар его поцелуев…
И Доминик оплакивала и его, и себя: свой несостоявшийся брак, свои нерастраченные нежность и любовь.

Между тем, в монастыре никто, кроме тети Агнесс, не знал, что Дом была замужем,-и за кем. Когда четыре года назад племянница приехала в доминиканскую обитель, и мать-аббатиса прочитала письмо, которое прислал ей с дочерью граф Руссильон, - в нём он подробно описал все случившееся с Доминик, - девочка была готова на коленях умолять свою тетушку скрыть ото всех её брак с герцогом; ибо иначе как позором и карой Господней союз с Дьяволом Лангедока назвать тогда было нельзя. Но мать-настоятельница и сама предложила оставить в тайне замужество Дом.
«К сожалению, дочь моя, - сказала она, - этот человек — не тот, браком с которым можно было бы гордиться. Я сохраню твой секрет, и положимся на Всевышнего!»
А потом, когда открылись все благородные поступки Черной Розы,-Доминик уже тоже не могла назвать его всем своим супругом, потому что это бы выглядело, по её мнению, хвастовством; да и вряд ли бы ей поверили, после столь долгого молчания.
Но не только в монастыре никто не знал о её браке с герцогом. Казалось, после того, как граф Руссильон объявил в своем замке о женитьбе Доминик и герцога, новость эта должна была быстро распространиться и облететь всю провинцию. Но, похоже, вилланы, покинувшие в тот день замок графа, отнеслись к этому известию как к некой полусказке-полулегенде, одной из многих, ходивших по Лангедоку о Черной Розе. А, возможно, многие из этих темных забитых крестьян вообще решили, что видели в замке Руссильона не самого герцога, а его призрак. Что касается замковых слуг, — то все они искренно любили Доминик, и тоже молчали, понимая, какую жертву она принесла ради их спасения, выйдя замуж за Дьявола Лангедока. Они жалели её, ибо судьба была жестока с ней, сделав её женой такого чудовища.
А свидетелей самого венчания было совсем немного, и не все они были живы. Со стороны жениха это были де Брие, Жан-Жак и Жерар; но об их страшной участи в Руссильонском замке так и не узнали. А со стороны невесты — граф, сестрички Дом, отец Игнасио, Бастьен, Ришар, Элиза и Пьер с Филиппом. Из них двое умерли — Ришар погиб через несколько дней после отъезда Доминик в обитель; как узнала из письма отца девочка, начальник замкового гарнизона отпросился у графа по делу в Каркассон, и на обратном пути его зарезали и ограбили на дороге разбойники. А Бастьен, управляющий замком, скончался три месяца назад.
Остальные свидетели были не слишком заинтересованы в распространении слухов о замужестве Доминик, прежде всего, искренне жалея её. Таким образом, в слагавшихся в народе легендах, сказках и песнях о человеке в маске и белом плаще с черной розой, о жене герцога нигде не упоминалось, как будто её и не было вовсе.
Доминик страдала без возможности поделиться с кем-то, кроме тети, своими переживаниями. Она даже не ожидала, что ей будет так тяжела эта утрата. Её скорбь сестры восприняли с пониманием, — ведь дома девушку постигло тяжкое горе.
Семь месяцев назад её старшая сестра Флоранс, которая, как и Дом, расставшись сразу после свадьбы со своим супругом Гийомом Савиньи, так ни разу и не видела его, - получила известие, что он находится при смерти в Монпелье. Несчастная Фло помчалась туда… Гийом потерял в бою левую руку и был тяжело ранен в грудь. Несмотря на все усилия врачей и неустанную заботу жены, юный оруженосец Дюваля скончался двадцать дней спустя.
Вернувшись после похорон супруга в Руссильон, Флоранс тут же объявила отцу, что хочет постричься в монахини, и выбрала для себя картезианскую обитель, находившуюся в трех лье от замка старого графа.
Поскольку сестра Дом осталась девственницей, — что было необходимым условием для пострижения в этот строжайший по уставу монастырь, — её приняли туда. Граф отписал картезианкам богатые угодья, и Флоранс уже через месяц, в обход обычного времени послушничества, разрешили принять постриг и дать обет вечного молчания. (Впрочем, как рассказывал в письме отец, Фло и дома-то почти не разговаривала после смерти Гийома.)
Но мало того; как с ужасом узнала Дом, её сестру, по её собственной просьбе, монахини замуровали в келье, оставив лишь узкое отверстие для того, чтобы Фло могли просовывать туда скудную пищу и воду... А ведь сестре Доминик едва исполнилось двадцать! Страшный выбор!
Дом видела какое-то странное сходство в их судьбах, своей и Фло. Обе они вышли замуж — и сразу же расстались со своими супругами; обе ждали мужей — и ждали напрасно; наконец, обе потеряли их навеки — и тоже почти одновременно…
Вообще, известия из Руссильона не радовали девушку. Отец, отослав Дом в монастырь, отправил Николь и Анжель к самой старшей сестре, Марианне, в Монсегюр. Граф решил, что девочкам будет лучше в обществе Марианны, чем старика-отца и затворницы Флоранс. Отъезд сразу трех младших дочерей не мог не отразиться на старом графе. Он сильно сдал; а ещё одним ударом явилась смерть управляющего Бастьена, скончавшегося три месяца назад. Бастьен был ровесником отца Дом, и Руссильон был очень к нему привязан.
Но, несмотря на сходство в судьбах Флоранс и Доминик, было и различие — последняя вовсе не собиралась постригаться в монастырь, хоть сейчас и находилась здесь. Нет уж, ни за что!.. Она жаждала вырваться отсюда, жаждала свободы и открытого пространства, не стесненного стенами обители. Теперь, когда , после гибели герцога прошло уже шесть месяцев, Дом особенно остро почувствовала, как ей нужна свобода.
«Сесть на Снежинку — Его подарок! — и помчаться по долинам, по холмам, по лесам!.. Дышать полной грудью воздух, насыщенный ароматом цветов и трав... Тогда, тогда, возможно, я вновь обрету утерянное счастье», - мечтала девушка.
Но отец не торопился забирать Доминик из обители. Хотя она и научилась здесь всему, о чем он говорил ей перед отъездом: вышиванию, игре на лютне и арфе, пению, хорошим манерам, языкам.
Тетя Агнесс, действительно, оказалась кладезем знаний, не прильнуть к которому приехавшая в монастырь четыре года назад девочка не могла. Дом была так потеряна, так одинока, так несчастна в своем горе, в своем нежданном, нежеланном замужестве! Ей необходимо было отвлечься от своих воспоминаний, погрузиться в любую деятельность, способную заглушить терзавшую её душевную боль; и те знания, искусства и науки, которые преподавали Доминик аббатиса и сестры, оказались лучшими лекарствами. Вместо тренировок своего тела Дом отныне тренировала ум — и тренировала до полного изнеможения, чтобы вечером рухнуть на постель в своей келейке и забыться в сне без сновидений.
Мать-настоятельница отнеслась к её трагедии с пониманием и участием. Эта высокая стройная пятидесятилетняя женщина выглядела гораздо моложе своих лет, а в молодости, вероятно, была очень красива. Тетя Агнесс провела бурную жизнь, полную приключений, достойных отдельного романа. В пятнадцать лет, сбежав из родительского дома от нелюбимого жениха, она встретила своего будущего мужа, двадцатилетнего испанского гранда графа Фернандо де Рохо. Выйдя замуж за него, Агнесс была представлена ко двору кастильского короля Альфонсо Восьмого и его супруги, Элеоноры Английской, и вскоре стала первой придворной дамой королевы.
Но, после того как граф де Рохо погиб случайно на турнире в поединке, Агнесс, в отличие от своей царственной госпожи, родившей двенадцать детей, не подарившая супругу наследников, оставила кастильский двор и постриглась в доминиканский монастырь.
Тетя рассказывала племяннице: «Родные моего мужа не любили меня; я была иностранкой, к тому же граф взял меня замуж без приданого. Особенно невзлюбил меня младший брат Фернандо, Гарсия. Я очень долго не могла забеременеть, но, в конце концов, Бог услышал наши с Фернандо молитвы, и я в муках родила сына. Но через месяц малютка скончался, и я подозреваю до сих пор, что в этом виновен младший брат Фернандо. Больше детей у меня быть не могло; и, когда мой возлюбленный супруг погиб, майорат графов де Рохо достался Гарсии, как следующему по старшинству мужчине. Я же осталась почти ни с чем; и тогда решила вернуться во Францию и постричься в монахини. Я думаю, хоть и не смею утверждать, что и к гибели Фернандо на турнире Гарсия приложил свою руку, потому что после поединка выяснилось, что Фернандо ударили не тупым, как было должно в том бою, а острым копьем…»
«Какая низость! — вскричала Доминик. — Тетя, вам надо было все выяснить! Обратиться к королю и королеве! Их долг — защищать тех, кто попал в беду, и наказывать несправедливость!»
«Ах, девочка моя, - вздохнула аббатиса, - я ведь была без гроша, а Гарсия стал после смерти брата богат и могуществен. А золото смывает все подлости и злодеяния…»
Девушка покачала головой. Такое непротивление злу было ей непонятно. Она бы на месте тети не позволила гнусному убийце мужа и ребенка выйти сухим из воды, даже если бы для этого ей пришлось самой взять правосудие в свои руки!
Доминик под руководством тети изучала латынь, греческий и испанский языки; сестры научили её вышиванию и игре на арфе и лютне; оказалось, что у Дом чудесный голос, и девушка полюбила петь.
С её сквернословием, от которого в первый же день пребывания Дом в монастыре сразу три сестры упали в обморок, мать-аббатиса решила бороться весьма своеобразно. Вызвав девочку в свой кабинет, тетя Агнесс сказала ей: «Мари-Доминик! Если мне доложат, что ты произнесла имя Господа нашего без должного уважения и всуе, то сестра Селестина пойдет с тобой в наш сад и даст тебе лимон, который ты должна будешь съесть при ней; если же, вместо хулы, ты вознесешь Ему благодарность, то ты получишь в саду самое спелое яблоко, или апельсин, или грушу…»
Мера оказалась весьма действенной; в первый день Дом так объелась кислыми лимонами, что не могла спать, мучаясь тошнотой; на второй — она получила в саду пять лимонов и одно яблоко; на третий — два лимона и три груши; а уже на четвертый девочка лакомилась только сладкими фруктами. Теперь, если даже мысленно, а не вслух, иногда, девушка думала: «Кровь Господня!» или «Смерть Христова!» - как тут же рот её наполнялся кислой слюной.
Тетя Агнесс могла часами рассказывать Дом о нравах при кастильском дворе, о рыцарских турнирах, балах, охотах, дворцовых интригах. Но рассказывала аббатиса обо всем этом по-испански, чтобы Доминик практиковалась в языке. Каким-то чудом, в келье настоятельницы обнаружились несколько платьев и туфельки. Поскольку фигуры у тети и племянницы были похожи, девушка надевала эту одежду, и аббатиса показывала ей, как двигаться, сидеть, стоять. Тетя показала Дом и основные па различных танцев — гальярды, паваны, бранля, сальтареллы. Учила аббатиса Доминик и делать реверансы — причем, оказалось, что для приветствия королевских особ и дворян, в зависимости от их рангов, полагались различные виды поклонов.
– Тетя Агнесс, - как-то сказала настоятельнице Дом, донельзя уставшая от бессмысленных, на её взгляд, приседаний, - ведь это же манеры, принятые при кастильском дворе… а, может быть, при французском совсем другие? Или же эти устарели, за двадцать-то лет?
– Манеры, хоть и устаревшие, не повредят герцогине, которой ты, Мари-Доминик, являешься! Лучше такие, чем никаких! — отрезала тетя Агнесс. — А при кастильском дворе они не меняются столетиями, - там очень строгий этикет. И французская королева Бланка Кастильская, дочь Альфонсо Восьмого, которую в Париже называют Бланш де Кастиль, сможет оценить по достоинству твои воспитанность, знание испанского и изящество манер.
Бланш... Это имя невольно тоже навевало воспоминания у Доминик. Как тогда, в замке, сказал Черная Роза своему другу де Брие? «Её любовь превратилась в ненависть. Эта женщина истерзала меня. Она — как огонь, оставивший за собой пепелище…»
О ком говорил тогда герцог? Не о королеве ли? А если не о ней, то о ком? Дом чувствовала глухую ревность. В жизни её мужа была некая Бланш… и его с ней что-то связывало. Конечно, девушка была готова простить ему все его добрачные связи; но теперь, когда он женился на Доминик, она хотела, чтобы он принадлежал только ей, ей, безраздельно!
Но нет — больше он никому не будет принадлежать. Только оставшимся после его смерти легендам и песням о таинственном человеке в черной маске…
«Папа, - прошептала Доминик, - забери меня отсюда. Я хочу вернуться в Руссильон!»
Неужели отец забыл о ней? Или он хочет, чтобы она последовала примеру несчастной Флоранс — и постриглась в монахини, как она? Нет, нет, никогда!

2. Возвращение в Руссильон.

…Вдруг в дверь кельи постучали.
- Мари-Доминик! Мари-Доминик! — послышался голос сестры Селестины. — К вам приехали! Спуститесь во двор!
Дом выбежала из своей комнатки и бросилась к лестнице. Неужели Бог услышал её призыв? Может быть, отец приехал за ней?
Когда девушка увидела в монастырском дворе двух всадников и ещё одну оседланную лошадь, сердце её забилось так, что перехватило дыхание. Эта оседланная лошадь была её кобылица Снежинка, подарок Черной Розы! Значит, приехали за ней! Но кто?..
Всадники обернулись. Один из них был её молочный брат Пьер, который иногда привозил Дом известия и письма из дома. А второй юноша, его ровесник, высокий, смуглый, стройный… Неужели это — маленький и щуплый Филипп, её секундант в поединке с Жан-Жаком? Какой он стал красивый, как раздался в плечах!
Доминик подбежала к спешившимся юношам. Похоже, Филипп тоже не сразу её узнал, — и виной тому явно было не её монастырское белое платье. Он просто врос в землю, увидев свою подружку, ставшую такой красавицей.
У обоих молодых людей были напряженные взволнованные лица; но Дом в первом порыве радостного волнения не сразу обратила на это внимание.
- Пьер! Филипп! Боже, вы здесь!.. Вы приехали за мной?
Юноши преклонили колена.
- Мадам… - срывающимся голосом начал Филипп.
- Филипп! Не называй меня так, умоляю! — живо сказала Доминик.
Вмешался Пьер:
- Госпожа! У нас плохие новости: ваш отец…
- Что с ним? — она теперь видела, как взволнованы оба юноши, и затрепетала от нехорошего предчувствия. - О Господи, пощади!
- Он при смерти. Два дня назад его разбил паралич. Врач из Тулузы сказал, что он долго не протянет. Отец Игнасио послал нас за вами. Граф все время повторяет ваше имя…
- Нет, Боже, только не это!.. Едем немедленно!
Она готова была сразу же вскочить на Снежинку и лететь в Руссильон. Но все же пришлось собраться в дорогу, получить благословение тети-аббатисы, попрощаться с сестрами. Девушка чувствовала, что и эта страница книги её жизни закрывается навсегда.

Через час кони несли троих всадников в Руссильонский замок. Не так, совсем не так хотелось Доминик возвращаться домой!
По дороге, из рассказа Пьера, она узнала, что граф чувствовал себя неважно уже давно. Три месяца назад, после похорон Бастьена, он стал подволакивать правую ногу и иногда нечетко выговаривал слова.
А несколько дней назад в Руссильон прибыл гость — старый друг отца Дом, барон де Моленкур. «Вы же знаете, госпожа, - рассказывал Пьер, - что, несмотря на примирение с королем и ваш брак с Черной Розой, ваш батюшка не был ни разу приглашен ко двору; можно сказать, что опала с него так и не была полностью снята…»
Новости из столицы приходили в замок крайне редко и нерегулярно, потому что почти все старые друзья графа, жившие в Париже, либо отвернулись от него, либо были уже на небесах. Поэтому приезд де Моленкура очень взволновал отца Дом. Гость пробыл у графа несколько часов и уехал, и Руссильон приказал на другое утро приготовить лошадей. Он сам собирался поехать за Доминик; но на рассвете Мюзетта обнаружила графа на полу в его комнате, разбитого параличом.
- Он не может двигать правой рукой и ногой. И говорит почти невнятно. Но отец Игнасио все же разобрал, что граф повторил несколько раз ваше имя.
- О, только бы он был жив! Только бы я успела к нему! — воскликнула со слезами Доминик.
Было уже темно, когда они достигли Руссильона. Отец Игнасио ждал их во дворе. Дом кинулась к нему:
- Падре! Отец... он… ещё жив?
- Да, дочь моя; хотя, Господь свидетель, ему осталось недолго… Идемте, Мари-Доминик!
Они поднялись в донжон, в комнату графа. Врач, склонившийся над кроватью отца Дом, оглянулся на них и печально покачал головой.
Граф де Руссильон лежал на постели. Лицо его походило на обтянутый кожей скелет, правый глаз почти прикрылся веком, а левый ввалился и потускнел, кожа приняла желтоватый оттенок. Рот как-то странно перекосился. Левая рука старика, костлявая и тоже желтая, словно не находя себе места, металась по одеялу, в то время как правая лежала, вытянувшись неподвижно вдоль худого изможденного тела.
Дом не сразу узнала его, настолько он изменился, - её всегда красивый, высокий, стройный, полный жизни и энергии отец! Она не выдержала — и разрыдалась.
Граф взглянул на дочь своим левым тусклым глазом и что-то промычал .
- Мари-Доминик! Он хочет вам что-то сказать… - обратился к ней капеллан.
Дом подавила рыдания. Она наклонилась над кроватью отца и прошептала:
- Папа!.. Я здесь!.. Что ты хочешь сказать мне?
И вновь из перекошенного рта Руссильона раздалось нечто нечленораздельное.
Дом покачала головой и вытерла слезы.
- Я ничего не понимаю, папа… Боже, ведь это, наверное, что-то очень важное! Как ты смотришь на меня…
Левая рука графа яростно комкала край одеяла. Видно было, какие нечеловеческие усилия он прилагает, чтобы хоть что-нибудь произнести. И, наконец, ему это удалось. И потрясенная Доминик услышала:
- Дом… Твой … муж… жив…
Она не ослышалась?.. Отец сказал именно это? Она обернулась к священнику:
- Падре! Вы слышали? Он сказал…
- Что ваш муж жив, Мари-Доминик. Да, он это произнес!
- Папа! Папа!.. Но… как его зовут?..
Граф сделал еще одно страшное усилие. Открыл рот… Но вместо слов Доминик и капеллан услышали лишь какое-то кашлянье, перешедшее в хрип. Левая рука отца поднялась — и благословила Дом, а потом упала на одеяло. Граф де Руссильон был мертв.

Несмотря на то, что граф был богат, знатен и пользовался в Лангедоке всеобщим уважением, народу на похоронах было гораздо меньше, чем ожидала Доминик. Цветущий богатый плодородный край был истощен, разорен, выжжен долгими кровопролитными войнами. В каждой семье на юге было свое горе; большинство женщин осталось без отцов, братьев, сыновей, мужей, сложивших свои головы за Окситанию. Очень многие старые друзья отца были мертвы; и из знатных семейств лишь несколько человек явились почтить память графа Шарля де Руссильон. Зато было очень много крестьян и людей неблагородного звания, - граф был щедрым, добрым и справедливым сеньором, и многие плакали, не стесняясь своих слез.
Из родственников графа приехали из Монсегюра Марианна с мужем и старшим четырехлетним сыном Шарлем — вылитым дедушкой, в честь которого и назвали мальчика; ( у Марианны родились подряд еще две девочки, младшей было несколько месяцев, и её Марианна побоялась привезти) и Николь с Анжель. Доминик со слезами обнялась с сестрами. Как выросли её ангелочки! Николь было уже четырнадцать, она расцвела и стала просто красавицей. Марианна сообщила Дом, что к Николь уже трижды сватались, но та пока не сделала свой выбор.
«Николь палец в рот не клади, - сказала Марианна, - она абсолютно не романтична; вертит своими поклонниками как хочет, а сама как на счетах считает: у кого сколько денег да земель. Сейчас у неё новый ухажер — ему уже за сорок, он плешив и сутул, но зато сказочно богат; боюсь, что Николь выйдет за него.» Пухленькая кудрявая белокурая Анжель тоже обещала стать прелестной девушкой.
Похоже, смерть отца не сильно потрясла сестричек Доминик. Они наперебой хвастались перед ней; Николь — своими успехами в амурных делах, Анжель — своими знаниями латыни и тем, что наконец-то перестала бояться лошадей и стала хорошей наездницей.
Марианна же сказала сестре с сочувствием:
- Я знаю о постигшем тебя горе, сестра. Потерять мужа, да ещё такого, как Черная Роза…Мы - я, мой сын Шарль и мой муж, обязаны ему жизнью, и никогда не забудем, что он сделал для нас. Мы всегда будем молить Господа за твоего безвременно ушедшего супруга!
- Тише, Марианна, умоляю, - произнесла, оглядываясь вокруг себя, Дом. Она строго-настрого запретила кому-либо в замке называть себя «мадам герцогиня» или вообще упоминать о Черной Розе. Слова отца о том, что её супруг жив, она пока, на время похорон, отодвинула в угол сознания, и никому, даже любимым сестрам, не рассказала о том, что поведал ей перед смертью отец.
«Возможно, это был только предсмертный бред. В любом случае, надо сначала все выяснить. Пусть те, кто знают о моем замужестве, по-прежнему считают меня вдовой; это наложит печать молчания на их уста.»
Наконец, печальный обряд был свершен, и граф де Руссильон навеки упокоился в склепе со своими славными предками. Приглашенные разъехались, Марианна с мужем, сыном и сестрами Доминик отправилась обратно в Монсегюр, и Дом осталась одна в замке. Сестры, конечно, просили её поехать с ними; но она отказалась. Она жаждала их отъезда; её горе было гораздо глубже, чем их, а пустая болтовня Николь и Анжель надоела Дом.
И в первую свою ночь после похорон отца, проведенную без сна, она, наконец, позволила себе подумать над словами умирающего. «Был ли то предсмертный бред? Нет-нет. Отец говорил нечетко, но, я уверена, он меня узнал. Он же назвал меня по имени! К нему приезжал барон де Моленкур, из Парижа… Это именно барон сообщил отцу, что Черная Роза жив!»
Как могли они-отец и она сама — так быстро поверить в смерть герцога? Разве мало ходило о Черной Розе самых невероятных слухов? Говорили же, что он вездесущ и, даже, что он может находиться сразу в нескольких местах; утверждали же, что он неуязвим и что его невозможно ни ранить, ни, тем более, убить! А они поверили, что он погиб! Конечно, это была лишь очередная легенда, красивая сказка, придуманная в народе!
«Итак, - рассуждала дальше Доминик, - папа знал его настоящее имя; и, когда он услышал от Моленкура, что герцог жив и находится в Париже, он сразу же решил забрать меня из монастыря. Отец хотел отвезти меня в столицу, к мужу, раз уж Черная Роза сам так и не приехал за мной. А почему же он не приехал?..»
Да, это был мучительный вопрос. Нарисованный её воображением благородный рыцарь не мог забыть данное им обещание; да еще данное собственной жене!
«Он сказал: «Мадам, я вернусь, клянусь вам!» - думала Дом. — Однако прошло уже полгода с тех пор, как мы считаем его погибшим под Тулузой… а он и не думает приехать! Почему? Возможно, он был все-таки ранен в том бою. И ранен тяжело! Может быть, он не едет, потому что его, действительно, изувечили. О, Господи, вдруг ему отрубили и руки, и ноги? — она быстро перекрестилась. — Нет, нет, Боже Всемогущий, сжалься…»
Через некоторое время новое соображение пришло ей в голову.
«Папа послал ему с де Брие кольцо и записку, в которой объяснялось, что я, Мари-Доминик, стала его женой. А кто была та Мари-Доминик, которую он видел из окна спальни Николь и Анжель? Растрепанная, грязная, конопатая, чумазая девчонка, с мальчишечьими повадками, плюнувшая чуть ли не ему в лицо. Девчонка, которую он потом назвал «рыжей бестией». Хочется ли ему приезжать теперь за этой бестией, вдруг, вопреки его желанию, ставшей его супругой? Уж конечно, нет! Мари-Флоранс ему понравилась; он тогда говорил о ней с де Брие с такой нежностью. А я… Он, наверное, стыдится меня, моих манер. А уж представить меня при дворе как герцогиню и свою жену ему, наверное, как острый нож! Поэтому он и не едет; он не знает, что я изменилась, что я стала красивой, что у меня такие изящные манеры…»
Эта версия была тоже вполне реальна; и Дом она даже понравилась; в конце концов, она сама приедет к нему в Париж, и он увидит её, и поразится безмерно.
Но следующая мысль, пришедшая на ум девушке, была так болезненна, что она чуть не вскрикнула.
«Бланш! Как я могла забыть о ней! Возможно, он не едет за мной… потому что он с Бланш! - Она заметалась по постели. — Он сказал де Брие, что Бланш истерзала его. Что она как огонь, оставивший после себя пепелище. Так можно сказать только о женщине, которую страстно любишь! Которая разбила твое сердце… Да, еще он говорил, что её любовь превратилась в ненависть. Но мне ли не знать, как бывает наоборот, как ненависть превращается в любовь? Может быть, это же случилось и с этой таинственной Бланш. Может быть, когда герцог по окончании войны вернулся в Париж, эта женщина, ненавидевшая его, вновь бросилась в его объятья… и он не устоял?» - Глухой стон вдруг вырвался у Дом. Боже, неужели так можно страдать из-за мужчины, лица которого ты никогда не видела, имени которого ты не знаешь?..
Нет, нет! Лучше уж пусть Черная Роза станет калекой… чем изменит ей!
К утру Доминик была совсем измучена и разбита — и физически, и нравственно. Но встала она, уже без колебаний утвердившись в двух вещах: герцог должен остаться для неё тем честным и благородным человеком, каким она считала его в монастыре; и — она не должна сомневаться в нем!


3. В Париж!

На утро Доминик попыталась все же выяснить, о чем — вернее, о ком — разговаривали несколько дней назад её отец и барон де Моленкур. Возможно, кто-то из слуг что-то слышал…
Её мучило, что она так и не узнала до сих пор имени своего супруга. «Конечно, - рассуждала Дом, - у короля Людовика, ныне покойного, должно быть не так много кузенов. А тем более герцогов, с инициалами «Н» и «Р». Но все же ей хотелось знать настоящее имя Черной Розы.
«Если все же герцог был тяжело ранен при Тулузе… Возможно, отец расспрашивал об этом своего гостя. Не могли же наши слуги совсем ничего не слышать! Покойный Бастьен был глуховат; но у остальных-то с ушами всё в порядке!»
Оказалось, что за столом прислуживали двое — Флориан и Жозеф. Но они сообщили Дом, что просто расставили кушанья и удалились ещё до начала разговора.
- Филиппа спросите, госпожа, - сказал ей Флориан. — Он был у вашего батюшки, после смерти Бастьена, вроде за управляющего.
Это была новость. Доминик вызвала к себе Филиппа и объяснила, что хотела бы знать .
Юноша задумался.
- Имен называлось много, госпожа…
- Филипп! Пожалуйста! Мне нужны только имена на «Н» или «Р».
Он взъерошил густые волосы.
- Какого-то Николя они вспоминали… А фамилию, ей-богу, не припомню. Впрочем, - оживился он, - господин граф послал меня за вином. И вот, когда я из погреба вернулся, — сразу понял, что что-то произошло. Когда я входил, ваш отец как раз спросил: «Значит, герцог жив?» Барон ответил: да, конечно. И ваш батюшка как-то сразу глубоко задумался и даже ответил Моленкуру несколько раз невпопад. Видно, новость эта сильно его поразила.
- А имя, имя этого герцога? — спросила нетерпеливо Дом. Разгадка была так близка!
- Нет, госпожа, имени я не слышал, - покачал головой юноша. - Но, стоило барону откланяться, господин граф тут же мне приказал: «Филипп, завтра утром приготовьте двух лошадей и Снежинку! Я еду с Пьером за Мари-Доминик!» Но, госпожа! Неужели Черная Роза не погиб?..
- Филипп, прошу тебя, не говори никому ничего! Пока это тайна, известная только мне, тебе и отцу Игнасио.
Потом Дом отправилась в капеллу к священнику. Отца Игнасио тоже сильно потрясла весть о том, что муж Доминик жив.
- Дочь моя, - сказал он, - это воистину Божий промысел. Кто бы мог подумать, что тот, кого мы все считали Дьяволом Лангедока, окажется настоящим героем! И его гибель будет оплакиваться всей Окситанией… Я очень рад, что он остался в живых!
- Да, святой отец. Но почему, если он не погиб, он не вернулся за мною?
Капеллан покачал головой.
- Не знаю, дочь моя. Но, вероятно, у него были на то веские причины. И будем уповать на то, что он все же приедет.
«Веские причины!..» Доминик простила бы и поняла любые причины, - кроме Бланш или какой-нибудь другой женщины!
- И как же долго мне ждать? Нет-нет, раз уж он не едет, я сама поеду к нему в Париж! Но… падре, мне нужен ваш совет.
- Говори, Мари-Доминик!
- Падре, если я приеду ко двору вдовствующей королевы и короля, малолетнего Людовика Девятого… Под каким именем мне представиться им? Кто я? Жена Черной Розы?..
Священник потер чисто выбритый подбородок.
- Мари-Доминик! Ты права, дочь моя… Непростая ситуация!
- Более чем, не правда ли? Если я скажу, что мой муж — герцог Черная Роза, которого все считают погибшим — не засмеют ли меня? Или подумают, что я просто сумасшедшая. Кто при дворе знает, кто скрывался под именем Черная Роза? Король Людовик Восьмой? Да, он, конечно, знал. Но он умер…
- Быть может, знает и королева? — предположил отец Ингасио.
- А, может, и нет. Вдруг эту тайну знали только король… и сам герцог?
- В таком случае, дочь моя, если ты прямо объявишь, что ты жена Черной Розы, герцог, конечно, как честный и благородный дворянин, сразу же признает ваш с ним брак, - уверенно произнес священник.
«А вдруг… а вдруг не признает? — посетила Дом совсем новая мысль. — Ведь этот союз был чисто политическим расчетом, бесчувственной сделкой, в которой никто не спрашивал нашего согласия! Мы оба были принесены в жертву королевской прихоти. Герцог, конечно, свободолюбив и горд; для него подобный брак был страшным унижением. Узнав от де Брие, что он женился не на Фло, а на мне, которая, как он прекрасно видел, его ненавидит, - не решил ли он нарочно оставить меня, - чтобы я могла быть счастлива с любимым человеком… чтобы оба мы освободились? Быть может, он нарочно и свою гибель подстроил, чтобы мой отец и я подумали, что он мертв, - и я тогда, как вдова, могла бы выйти замуж вторично. Да, герцог мог так поступить…и даже решить, что это наиболее правильно и достойно. В конце концов, наша свадьба была законной лишь наполовину. Я знала, за кого выхожу, - если это можно так назвать, - а он не знал, на ком женится. И брачный контракт он подписал с именем Флоранс, а не с моим. Он мог посчитать себя свободным от брачных обязательств по отношению ко мне! А… а вдруг он тоже женился… по любви… на своей Бланш… - она вся похолодела, подумав об этом. — Святители небесные, только не это!»
Она в ужасе представила, как приедет в Париж, и узнает его имя, и узнает, что герцог женат. Что тогда ей делать? Прочь, прочь эти мысли! Он обещал - и должен был хотя бы приехать — и объясниться с ней!
- Падре, я думаю, что должна поехать ко двору под именем Мари-Доминик де Руссильон, - наконец, сказала она. - Надеюсь, мое появление без приглашения их величества не сочтут слишком большой дерзостью. Только в Париже я смогу выяснить все о своем супруге — кто он, и что заставляет его находиться там. («Или кто,» - добавила Дом про себя). — Я узнаю его имя, узнаю, что он за человек. И тогда смогу открыться ему. У меня есть его кольцо… и брачный контракт. А у него должен быть перстень, который отвез ему тогда граф де Брие.
- Да, пожалуй, это будет правильно, - медленно сказал отец Игнасио. — Терпение и мужество, дочь моя! Ты не должна слишком торопиться с объявлением своего теперешнего имени и титула. Я дам тебе с собой оба контракта: тот, что герцог подписал, с именем Мари-Флоранс, - он может тебе пригодиться, - и новый, который я составил после его отъезда в Каркассон — с твоим именем.
И капеллан достал из резного бюро оба документа. На подписанном герцогом контракте стояла уже знакомая Доминик монограмма – сплетенные в изящном росчерке пера буквы «N» и « R».
Доминик начала собираться в путь. Она старательно гнала от себя все дурные мысли; впрочем, в суете сборов было особенно не до размышлений.
Неожиданно пришедшее в замок письмо оказалось как нельзя кстати. Его привез в Руссильон гонец с двумя сопровождающими. На синем его плаще красовались золотые королевские лилии.
Преклонив перед Доминик колено и протягивая ей свиток пергамента, украшенный большой красной печатью, курьер произнес:
- Госпожа Мари-Доминик де Руссильон! Наш король Людовик и его мать, королева-регентша Бланш де Кастиль приглашают вас ко двору!
Дом не верила своим ушам. Но нет; в бумаге было ясно сказано: «Приглашается… Мари-Доминик де Руссильон… В качестве придворной дамы вдовствующей королевы».
Неожиданная удача! Теперь она имела полное право явиться ко двору! Правда, как придворная дама. Конечно, это звание весьма почетно. Но все равно — быть зависимой от кого бы то ни было, пусть и от самой королевы…
И все-таки это было лучше, чем появиться в Париже без всякого приглашения. «И ведь это ненадолго, - утешила себя девушка. - Как только я найду своего мужа и мы объяснимся, мне не нужно будет никому прислуживать! Я буду герцогиней. Почти принцессой! Выше многих придворных дам!»
Странно только, что король с королевой вдруг вспомнили о ней, живущей в такой дали от столицы, ничем не напоминающей их величествам о своем существовании. Именно о ней, а не о Флоранс, или Николь. Она еще раз пробежала глазами по бумаге. Нет, в грамоте стояло только её, Мари-Доминик, имя. Впрочем, об этом задумываться было некогда. Она едет — и как можно быстрее!
Дом решила взять с собой Пьера и Филиппа, а также кого-нибудь из замковых девушек в качестве камеристки.
Но тут ей в ноги бросилась Элиза и стала умолять не оставлять ее в Руссильоне.
- Госпожа! — плакала старая кормилица, - разрешите мне поехать с вами и с моим сыночком Пьером! А этой, как его… камелисткой… возьмите мою младшенькую, Адель!
У Элизы было четверо детей, причем двое младших — Адель и Леон — от покойного Роже Ришара. Старший ее сын, погибший при Безье, был ровесником Мари-Флоранс, а Пьер — ровесником Дом; так получилось, что Элиза была кормилицей и Фло, и Доминик.
Доминик не смогла отказать своей кормилице; Адель была пятнадцатилетняя приятная и расторопная девушка, и юная графиня велела собираться в дорогу и ей, и Элизе.
Замок оставался на попечение отца Игнасио. Впрочем, Дом была уверена, что в её отсутствие все здесь будет в порядке. Капеллан был строг, но справедлив, и вся челядь слушалась его беспрекословно.
И вот паланкин графини де Руссильон, украшенный на дверцах красными гербами, ждал у ворот замка. Элиза, Адель и Доминик сели в него. По бокам носилок гарцевали нарядно одетые Филипп и Пьер; к задку паланкина были привязаны вьючная лошадь и кобыла Снежинка. Четверо сменных носильщиков верхом замыкали отряд.
В Париж, в Париж! — стучало сердце Дом. — К герцогу Черная Роза!

4. Сдержанное обещание.

В то время, как паланкин графини де Руссильон, покачиваясь, преодолевал первые лье на север по дороге в столицу, навстречу ему по той же парижской дороге, но на юг, скакали два закованных в латы рыцаря.
Один из них, повыше ростом и стройнее, в богатых доспехах с чернеными серебряными вставками и темно-синем плаще, ехал на прекрасном гнедом берберийском жеребце. Его спутник был невысок, очень широк в плечах и довольно грузен; его латы были не такие дорогие, а конь под ним был тоже массивный и коротконогий, немецкой породы.
Однако, встретиться рыцарям и носилкам было пока не суждено. В трех лье от Руссильонского замка от основной дороги шло ответвление влево. Тут-то двое всадников и остановили коней.
- По-моему, это здесь, Этьен, - сказал дворянин в синем плаще; а рыцарь явно был дворянином, и не простым, - так как его спутник ответил:
- Похоже, монсеньор.
- Этьен, у меня сжимается сердце! Когда я узнал, что она сделала… Как она могла? Зачем? Ведь я послал два письма графу Руссильону, сообщая, что я жив! Одно — из Тулузы, второе — из Парижа.
- Гонца могли убить. Время неспокойное.
- Нет; письма отвозил Франсуа и, по его словам, передавал лично в руки графу.
- Не доверяю я этому вашему Франсуа, вы уж простите за мою нормандскую грубую откровенность! У него такая физиономия…
- Я сужу о людях по делам, а не по лицам, барон де Парди! — довольно резко прервал его дворянин в синем плаще. — Франсуа мне верен; он спас мне жизнь.
- Я слышал об этом, - ответил барон. — Только что-то эта история кажется мне немного подозрительной… С чего бы у вас заклинило меч в ножнах? Разве ваши оруженосцы плохо смотрели за ним? Ну нет, и мой племянник Жерар, и Жан-Жак – упокой, Господи, их души! - были весьма старательны. А тут — самая сеча, а вы оказываетесь безоружны. И Франсуа дает вам свой клинок…
- Этьен! Давай не будем об этом. К чему эти нелепые подозрения? Я думаю вот о чем — не скрыл ли, по какой-то причине, сам граф эти письма от Мари-Флоранс?
- К чему ему это было нужно? Вы женаты на его дочери… он сам, как вы рассказывали мне, выбрал её вам в жены.
- Не понимаю! Что же произошло? Когда я лежал тяжело раненный в Тулузе и послал первое письмо - я так надеялся, что жена приедет ко мне! Мне стало бы легче, намного легче, Этьен; и я бы быстрее поправился. Если б даже она просто сидела рядом... Держала меня за руку... Какое это было бы счастье для меня!
- Вы, кажется, почти влюблены, - осторожно заметил де Парди.
- Влюблен? Да, ты прав, я был на пути к этому. Я редко, увы, вспоминал о ней... Но, когда это случалось, в затишье перед битвой, или на привале, - я сразу видел перед собою ее стройную фигурку, гордую осанку, темно-рыжие волосы, ее васильковые глаза. Таких синих глаз я никогда не встречал! — Он тяжело вздохнул и продолжал: - А потом пришло сообщение о болезни короля Людовика в Оверни, и я помчался туда, и застал его уже при смерти. Пока мы перевезли тело усопшего в Париж, потом – похороны в аббатстве Сен-Дени… Второе письмо в Руссильон я послал как раз во время подготовки к похоронам короля. Я был уверен — и граф, и Мари-Флоранс знают, что я жив, и она ждет меня; ведь я обещал ей вернуться! И вот, наконец, — мы едем с тобой в Руссильон, к моей жене; и встречаем в пути на парижской дороге барона де Моленкура. И он сообщает, что виделся с графом де Руссильон; и что его старшая дочь Мари-Флоранс ушла в картезианский монастырь... Правый Боже! Как это могло случиться?
- Монсеньор! Не терзайтесь так! Быть может, это неправда, или барон что-то перепутал. Ведь ему уже хорошо за шестьдесят, и память у него уже не та. Сейчас мы все узнаем…Ведь это дорога к монастырю, не так ли?
Навстречу рыцарям двигалась двухколесная повозка, запряженная осликом; крестьянин, идущий рядом, увидев господ, издалека скинул берет и низко поклонился.
- Эй, ты, - крикнул ему нормандец, - эта ли дорога ведет в монастырь?
Крестьянин покачал головой.
- Он тебя не понимает, - сказал рыцарь в синем плаще, и спросил о том же, но по-окситански. Виллан кивнул головой и что-то ответил.
- Что он говорит? — спросил де Парди.
- Что это та дорога; но что нам, наверное, нужен мужской монастырь, а здесь находится женский, - недобро усмехнулся его спутник. Они пришпорили коней, и вскоре на вершине холма увидели высокие стены обители.
Всадники подъехали к низкой окованной железом дверце в толстой стене. На уровне груди в дверце было зарешеченное окошечко, прикрытое изнутри ставнем. Слева от дверцы был приколочен ящик для подаяний; справа на медной цепочке висел медный же молоточек. Рыцари спешились, и тот, кого барон называл монсеньором, постучал в дверцу молоточком.
Прошло несколько минут; и рыцарь уже хотел постучать снова, но тут ставень открылся, и в зарешеченном окошечке появилось маленькое сморщенное личико в белом капюшоне. Выцветшие старческие глаза матери-привратницы равнодушно смотрели на двоих мужчин.
- Что вам угодно, дети мои? — прошелестела старуха.
- Матушка, мы бы хотели видеть Мари-Флоранс де Руссильон, - произнес дворянин в синем плаще.
- В нашей святой обители нет сестер с таким именем, - все тем же шепотом отвечала привратница.
- Мари-Флоранс, вероятно, приняла другое имя, когда постриглась в ваш монастырь.
- Мне об этом ничего не известно; только наша мать-аббатиса знает мирские имена послушниц и монахинь.
- В таком случае, матушка, попросите вашу настоятельницу прийти сюда, или пропустите нас к ней. Нам необходимо поговорить с нею!
- Поговорить? — старуха едва заметно усмехнулась, словно рыцарь сказал нечто необычайно смешное. — Мать-аббатиса не может с вами поговорить, дети мои. У неё сейчас «tempo silencio», время молчания.
- И сколько же оно продлится? — спросил рыцарь, и в его голосе послышалось еле сдерживаемое нетерпение.
- Кажется, месяц, дети мои. Приезжайте через тридцать дней и, возможно, мать-аббатиса и выйдет к вам сюда. Но вы к ней войти не сможете-наш строжайший устав запрещает мужчинам вход в обитель.
- Черт… извините, матушка… Но, даже если настоятельница не может говорить — слушать же она может? Сходите к ней, прошу вас, и передайте, что здесь находится муж Мари-Флоранс, и что он хочет видеть свою жену.
Лицо старухи исчезло из вида. Прошло не менее часа, и рыцарь уже изгрыз ручку своего хлыста, прежде чем в окошке опять появился тот же белый капюшон.
-Мать-аббатиса выслушала меня, дети мои. Она написала записку, хоть это и противоречит уставу, и показала мне жестом, что я должна прочитать её вам.
- Читайте же, Бога ради! — вскричал дворянин в синем плаще.
Старуха не спеша развернула листок и прочитала:
«Мари-Флоранс де Руссильон отныне — сестра божья Транкиллия. Она приняла обет вечного молчания и попросила замуровать себя, босую и в одной власянице, в келье, дабы наедине с собой, в тиши и темноте, найти вечное успокоение . Её столь строгое затворничество объясняется гибелью горячо любимого супруга, почившего шесть месяцев назад. Кто бы вы ни были, и с какими бы целями не явились в эту тишайшую из всех божьих обителей, - покиньте это место и не смейте насмехаться над горем злосчастной сестры Транкиллии».
- Насмехаться? — воскликнул рыцарь. — Матушка, это не насмешка! Я — супруг Мари-Флоранс, и я жив! Я могу это доказать! Разрешите мне только войти и поговорить с нею!
Привратница отрицательно покачала головой в белом капюшоне.
- Вы не смеете разлучать меня с моей женой! Это противоречит всем законам — и божеским, и человеческим! Она думала, что я умер… Но я жив! Умоляю, матушка, сжальтесь надо мной! Сходите к… сестре Транкиллии и передайте ей, что я, её муж, герцог Черная Роза, приехал за ней! Что я сдержал свое слово — и вернулся!
Когда привратница услышала имя говорившего с ней рыцаря, выцветшие глазки её вдруг сверкнули, и она пристально посмотрела на него.
- Герцог Черная Роза? — спросила она. — Что ж, если вы не лжете, — а я так не думаю, — то я помогу вам и поговорю с сестрой Транкиллией. Вы спасли много невинных душ, и это зачтется вам на небесах!
И она вновь исчезла из-за решетки. На этот раз рыцарям пришлось ждать гораздо меньше. Старуха вернулась и сказала:
- Я передала сестре ваши слова. Сначала я не услышала в ответ ничего. Но затем, мне показалось, что я слышу глухие рыдания… и…
Тот, кто назвал себя Черной Розой, приник к решетке:
- И… что?
- Она три раза стукнула мне в стену. Это один из принятых здесь условных знаков. Это значит, что сестра Транкиллия просит меня удалиться и не беспокоить её. Так что, дети мои, вам здесь делать больше нечего. Прощайте; и да хранит вас Господь.- Привратница уже протянула иссохшую руку к ставню, но рыцарь достал из-за пояса расшитый золотом кошель и протянул ей.
-Умоляю вас! — воскликнул он. — Здесь две тысячи золотых ливров! На эти деньги можно построить еще один монастырь! Дайте мне увидеться с моей женой!
- Опустите свой кошелек в ящик для подаяний, - прошелестела старуха, - мне от вас ничего не нужно; Бог видит, у меня есть все. - И белый капюшон исчез; ставень закрыл решетчатое окошко.
- Черт побери! — зарычал Черная Роза и изо всех сил начал колотить в дверцу руками и ногами. Но окованная железом дубовая дверь даже не шелохнулась. Тогда он выхватил свой меч и стал вонзать его в дерево; однако, дверь была очень толста, а дуб крепок, и клинок входил в него не более чем на два дюйма.
Наконец, Этьен, с грустью и даже тревогой следивший за действиями своего взбешенного друга и господина, не выдержал и чуть не силой оттащил его от двери монастыря.
- Монсеньор! — сказал нормандец, - полно! Успокойтесь. Это бесполезно. Эта дверь выдержит даже удар тарана!
- Этьен! — в отчаянии вскричал рыцарь, - ты же все слышал? Нет, я не могу уйти отсюда! Она здесь, возможно, в нескольких туазах от меня… и я не могу ни увидеть её, ни поговорить с нею? Как это может быть? Как Бог допустил такое ? Моя жена… босая… почти раздетая… она рыдает там, в замурованной келье! И ты предлагаешь мне успокоиться? Нет, я не уйду! Врасту в землю на этом месте, пока мне не дадут поговорить с нею!
Нормандец печально покачал головой:
- Ваша жена уже приняла постриг. И сама попросила замуровать её. Данный ею вам брачный обет она променяла на обет вечного молчания. Вы ничего здесь не добьетесь.
- Нет, я найду способ проникнуть к ней! Нет двери, которую нельзя бы было открыть; нет стены, через которую нельзя бы было перелезть!
- Проникнуть в картезианский монастырь?.. Монсеньор! Вы и так на подозрении у инквизиции; а Черная Роза чуть не был отлучен от церкви за помощь, оказанную им еретикам-катарам; и только его мнимая смерть спасла его от этого тягчайшего из наказаний! Ну, допустим, вы перелезете через стену и проникните внутрь. Но ведь надо же ещё найти келью вашей жены, а потом — каким-то образом разрушить кладку. Нет, тут нужно много человек. А найдется ли столько смельчаков, которые решатся на такой страшный грех, как войти в обитель картезианок? И — главное - захочет ли ваша супруга пойти с вами?
- Но что же делать?..
- Обратиться к Его Святейшеству. Пусть он или освободит Мари-Флоранс от её обета, или даст вам развод с нею!
- К Папе?.. — горько усмехнулся герцог. - Ты шутишь, Этьен! Ты сам только что сказал, что Черную Розу едва не отлучили от церкви. Папа ненавидит его… а, значит, он ненавидит меня!
- Но кто знает, что вы — Черная Роза? Кто может сообщить об этом Его Святейшеству?
- Таких людей мало; но они есть… ( И герцог подумал про себя: «И, прежде всего, это королева. А она уж шепнет пару слов отцам-инквизиторам, лишь бы я остался связан вечными узами с женой-монахиней! Бланш снова выигрывает!»)
Его ярость, однако, утихла. Этьен был прав — здесь больше нечего было делать, разве только биться головой о дверь обители и посылать проклятия к небесам, которые вновь так злобно подшутили над ним.
- Я слишком поздно сдержал свое обещание, де Парди, - сказал герцог, и рыцари вскочили на коней. — Мари-Флоранс потеряна для меня… потеряна навсегда!

спасибо за продку!!!!очень интересно читать , бедный герцог даже не подозревает, что его жена его же и ищет

Спасибо за продолжение!

Очень интересно! Жду не дождусь, когда же супруги встретятся! И как они узнают друг друга!
Спасибо за продолжение!

Леди, всем спасибо

 » 5

5. Снежинка.

- Монсеньор, - промолвил барон, - а что, если нам отправиться в Руссильонский замок? Пусть граф нам объяснит, как произошло, что ваша супруга ушла в монастырь… а, может быть, он сумеет дать вам какой-нибудь совет? Возможно, ещё не все потеряно?
- Ты прав, Этьен. Едем в Руссильон!
Рыцари вновь выехали на дорогу, ведущую к Парижу, и повернули лошадей на юг. А паланкин Мари-Доминик час назад пронесли по той же дороге на север…
Они ехали шагом; герцог был погружен в свои мысли, и барон не решался прервать молчание первый. Через два лье навстречу им показалось трое всадников, один из которых, одетый довольно богато и едущий на сивом мерине, выглядел как купец; чуть позади же ехали двое его приказчиков на мулах. Это был, действительно, скотопродавец; накануне он пригнал в Руссильонский замок несколько коров на убой; теперь же возвращался в свое село с вырученными деньгами.
- Похоже, эти люди едут из замка, - сказал, увидев эту троицу, герцог. — Надо бы расспросить их.
- Эй, любезный, - обратился он по-французски к купцу, - вы едете не из Руссильона?
- Да, господа, - отвечал на плохом французском, кланяясь, тот; и, окинув быстрым взглядом богатый наряд и прекрасного коня Черной Розы, спросил в свою очередь: - А вы не на похороны ли едете, мессиры? Так вы опоздали.
- На похороны? Разве в замке кто-то умер?
- Да, к несчастью; старый граф де Руссильон скончался четыре дня назад. Такой добрый и щедрый сеньор! Его похоронили позавчера. Мир праху его! — И он набожно перекрестился.
Рыцари, сняв шлемы и склонив головы, последовали его примеру. Потом герцог спросил:
- В замке кто-нибудь остался из дочерей графа?
- Почитай, никого, господа. Старшая дочь, Марианна, с младшенькими сестрицами уехали в Монсегюр. А средняя только сегодня утром отправилась, в носилках, говорят, в саму столицу.
- Средняя… Мари-Доминик, не так ли?
- Она самая, мессиры. Я видел, как она садилась в паланкин. Такой раскрасавицы свет не видывал! Мои приказчики потом аж целый час с открытыми ртами ходили. Просто картинка!
- Похоже, мы и здесь опоздали, - тихо промолвил герцог барону.
- Да; нам опять не повезло.
- В замке нам делать больше нечего… Едем в Париж!
И они повернули лошадей обратно на север.
- Монсеньор, - вдруг сказал де Парди. - А как же послезавтрашний турнир в Провене? Разве вас не будет там?
- Ты думаешь, мне сейчас до турниров? — грустно усмехнулся Черная Роза. — Хотя - почему бы нет? И мы как раз поспеем туда. Ты прав. Едем!
- Вы слышали, что сказал этот купчишка о Мари-Доминик? — через несколько минут, послав лошадь в галоп, спросил барон герцога. — Я помню, как вы рассказывали мне о ней. Как она ранила Жан-Жака, и топтала ваш штандарт, и плюнула в вас. И плащ ваш порвала. Вы сказали, что она рыжая, веснушчатая, смешная, с повадками мальчишки-хулигана... А купец просто слюной исходил, когда говорил о ней и её красоте.
- Чего ты хочешь, Этьен? — чуть улыбнувшись, спросил герцог. - Он же простой селянин, а тут — графская дочь! Конечно, она показалась ему Венерой, выходящей из морской пены! Нет… самая прекрасная из дочерей Руссильона — это Мари-Флоранс. Как, как мог Бог допустить такое — чтобы она, такая юная и прелестная, постриглась в монахини? Я уверен: мы бы были счастливы нею… у нас были бы дети, такие же красивые, как она. А теперь — как мне жить дальше, Этьен? Я мечтал о жене… о наследнике… И все эти мечты теперь рухнули. За что, Господи, ты послал мне это новое испытание?
- Монсеньор! Есть еще надежда — быть может, ваша жена не проживет долго; босая, в темноте, одетая только во власяницу. Вам надо посылать своего человека в монастырь… раз в полгода, например, чтобы узнавать о ее самочувствии, — осторожно предложил де Парди.
Герцог метнул на барона полный боли и ярости взгляд.
- Чтобы я ЖДАЛ ее смерти, Этьен? Чтобы я мечтал об этом? Чтобы молился о том, чтобы Мари-Флоранс умерла, и я стал вдовцом? О, неужели я когда-нибудь дойду до такой низости?..
Они ехали около часа по живописной, окруженной с двух сторон вековыми тенистыми деревьями дороге; в одном месте, над обрывом, она круто поворачивала вправо; внизу протекала мелкая речушка, весело журча по каменистому руслу.
Герцог опять был сумрачен и молчалив; он не замечал ничего вокруг себя; но его спутник, поворачивая коня, взглянул вниз — и увидел стоявшую прямо на середине речки и жадно пьющую воду белую кобылицу.
- Какая прекрасная лошадь ! И породистая. Взгляните, монсеньор, — не арабка ли?
Черная Роза посмотрел тоже вниз — и изменился в лице. Он сразу узнал эту кобылу.
- Это же Снежинка! — удивленно воскликнул он. — Мой подарок Мари-Флоранс на свадьбу! Что она здесь делает?
Мужчины соскочили с коней и подошли к самому краю обрыва.
- Похоже, она убежала от кого-то, - сказал де Парди. — Видите: длинный повод волочится прямо по воде? Смотрите, как она возбуждена, как прядает ушами и бьет хвостом, как у нее ходят бока! За ней, наверное, гнались.
- Снежинку трудно догнать; это чистокровный иноходец! Но её нельзя здесь оставить; надо поймать её, Этьен!
Герцог взглянул с крутого берега вниз.
- Я не вижу удобного спуска к реке. Пока мы будем искать его, она может снова ускакать, и мы вряд ли догоним её, даже я на своем гнедом. Придется спуститься прямо здесь.
- С обрыва? Монсеньор, не лучшая мысль! Вы можете упасть и разбиться!
- Это мой подарок, - упрямо сказал рыцарь. - Я должен поймать Снежинку! Но лезть с такой кручи в латах неудобно; и их лязг может испугать кобылу. Надо все с себя снять!
И Черная Роза, не раздумывая ни минуты, сбросил свой синий плащ и начал расстегивать доспехи. Он снял и шлем, и высокие сапоги с золотыми шпорами, в которых было бы неудобно слезать с обрыва; и вскоре, сложив всю одежду и пояс с мечом в траву у дороги, остался босой и только в белоснежной рубашке-камизе и узких облегающих штанах-шоссах.
Этьен с неодобрением и даже тревогой наблюдал за действиями герцога. Но он прекрасно знал, что переубедить Черную Розу, когда он что-то задумал, крайне нелегко.
- Не беспокойся за меня, Этьен, - сказал ему герцог. — С мечом я не полезу, но возьму с собой кинжал.
- Будьте осторожны, монсеньор, - только и ответил де Парди.
Черная Роза подошел к краю обрыва и начал спускаться, хватаясь за нависшие над краем кручи ветки ивы и втыкая в глинистую землю кинжал, используя его как дополнительное средство страховки.
Снежинка продолжала пить, изредка вскидывая голову и оглядываясь назад.
Герцог был уже на полпути вниз; но тут глинистый склон вдруг пополз под его босыми ногами, и смельчак кубарем покатился вниз, прямо к берегу речушки.
Барон испуганно вскрикнул; но Черная Роза тут же встал на ноги и махнул другу рукой, показывая, что он цел и невредим. Правда, кинжал остался воткнутым в склоне берега; но лезть за ним обратно герцог не стал. К тому же Черная Роза весь исцарапался и испачкался в глине с ног до головы; его белая рубашка и штаны стали темно-коричневыми; один рукав камизы разорвался.
К счастью, кобыла не испугалась; она перестала пить и стояла теперь неподвижно, разглядывая незнакомого человека. Герцог медленно и осторожно стал приближаться к Снежинке, нашептывая её имя и какие-то успокаивающие ласковые слова.
Когда он подошел уже почти вплотную, она всхрапнула и вскинула голову; но было поздно, — Черная Роза уже схватил её за длинный повод, волочащийся по воде. Он поймал её! Снежинка попятилась, мотая головой; но герцог натянул узду и легко вскочил на неё, хоть она и была неоседлана.
Кобыла фыркнула и взбрыкнула задними ногами, пытаясь сбросить дерзкого чужака; а, возможно, ей, аристократке, было неприятно, что на неё сел какой-то грязный незнакомец в рваной одежде. Но Черная Роза наклонился к её морде, погладил по холке и прошептал:
- Милая Снежинка, неужели ты не помнишь меня?
И арабка, словно действительно вспомнила, покорно замерла.
Герцог довольно улыбнулся. Он был, как ни странно, очень горд своей маленькой победой, и даже забыл на какое-то время о Мари-Флоранс. Он махнул ещё раз рукой барону наверху, показывая, что все хорошо, и что он скоро присоединится к другу.
Теперь надо было найти удобный подъем к дороге. Черная Роза повернул Снежинку туда, откуда она прискакала, и поехал на ней вдоль речки.
Речушка петляла меж крутых берегов; он проехал около пятидесяти туазов, и вдруг навстречу ему, из-за поворота, вылетел всадник на взмыленном коне. Он несся прямо по воде; радужные брызги так и летели вокруг него и его лошади.
Завидев Снежинку и какого-то грязного оборванца на ней, всадник — это был Пьер — закричал по-окситански:
- Эй, ты! Ну-ка, слезай с лошади!
- Это ты мне? — высокомерно произнес герцог, отвечая на том же языке.
- Тебе, тебе, кому же еще! Это не твоя лошадь, негодяй! Слезай и убирайся к черту!
И Пьер, подъехав к Снежинке, схватился за повод.
- Но и не твоя, - отвечал Черная Роза; он решил, что перед ним — вор, вздумавший украсть кобылу, и не собирался уступать. Точно так же подумал о герцоге и Пьер, — и вид этого нищего оборванца на лошади его госпожи привел его в ярость.
- Ах ты, скотина! — взревел юноша и выхватил свой меч. — Ты еще вздумал спорить со мной! Слезай сейчас же, а не то… - Естественно, он полагал, что вид обнаженного клинка заставит этого грязного виллана тут же втянуть голову в плечи и покорно слезть со Снежинки. Но не тут то было!
Герцог только улыбнулся на угрозу Пьера. Хоть он и был безоружен, он был уверен, что справится с дерзким юнцом.
Белозубая улыбка Черной Розы окончательно истощила терпение молочного брата Доминик. Он размахнулся и хотел ударить воришку мечом, правда, плашмя;
но герцог, ждавший этого, легко уклонился в сторону и, перехватив правую руку Пьера своей левой, так сжал её ниже локтя железными пальцами, что тот вскрикнул от боли и уронил клинок на землю. Но повод Снежинки юноша не выпустил. И тут из-за поворота выскочил еще один всадник.
- Филипп! — закричал ему Пьер, - этот негодяй вздумал украсть нашу кобылу!
Филипп обнажил меч и ринулся на герцога. То, что двое этих молокососов хотят справиться с ним, не разозлило, а только позабавило Черную Розу. «А это будет гораздо веселее, чем турнир в Аржантее», - подумал он про себя, вступая в схватку со вторым противником. Герцог с такой же легкостью ушел из-под удара Филиппа, на этот раз хотевшего разрубить ему голову; а затем, резко повернув Снежинку, схватил оказавшегося к нему спиной юношу за шиворот и, буквально выдернув его из стремян, отшвырнул, как котенка, на несколько туазов от себя. Филипп упал прямо в реку, потеряв свой меч.
Тут сзади на Черную Розу навалился, рыча, Пьер. Филипп через минуту присоединился к нему; поскольку герцог сидел на лошади без седла и стремян, молочному брату Дом вдвоем с товарищем удалось, хоть и не без труда, стащить Черную Розу с кобылы, и они все вместе упали на землю. Забыв о Снежинке, они катались по земле, нанося друг другу беспорядочные удары.
Какое-то время казалось, что юноши победили; но вскоре Черная Роза подмял их обоих под себя, впрочем, не причинив им особого вреда. Глядя на барахтавшихся под ним, подобно двум щенкам, Пьера и Филиппа, он подумал, что уже явно видел где-то эти физиономии. Но где и когда?
«Что же с ними делать? Оглушить парой ударов? Не убивать же этих глупых юнцов!»
Но снова послышался стук копыт, и появился третий всадник — на этот раз с луком в руках; герцог краем глаза увидел это и успел вовремя пригнуться, когда стрела, пущенная меткой рукой, пропела прямо над его головой. «О, черт! Третий, да еще с луком…» - подумал Черная Роза.
- Дом! Наконец-то… - прохрипел Пьер, придавленный к земле коленом герцога.
- А ну-ка, ты, вставай и отойди от моих пажей! Быстро, а не то я выстрелю тебе в спину! — услышал Черная Роза резкий и повелительный окрик. Всадник наложил следующую стрелу и натягивал тетиву, целясь в него с коня.
Деваться было некуда; герцог медленно поднялся и повернулся лицом к лучнику. Черная Роза поднял глаза на этого третьего своего противника — и остолбенел от изумления. Сначала, на какой-то короткий миг, ему показалось, что перед ним — Мари-Флоранс. Но девушка, сидящая по-мужски в седле, в разрезанном по бокам платье, была не его жена, хотя сходство, несомненно, было. Но эта девушка была красивее, гораздо красивее Флоранс!
У неё была белоснежная кожа и мелко вьющиеся темно-рыжие волосы, которые от бешеной скачки рассыпались по плечам, груди и спине, сверкая на солнце, как старое золото. И глаза у неё были похожи на глаза Мари-Флоранс; такого же синего цвета, в обрамлении длиннющих ресниц, огромные и прекрасные. Но сейчас они были прищурены, потемнев почти до черноты, и сверкали гневом и решимостью; и герцог поймал себя на мысли, довольно неуместной в данной весьма серьезной для него ситуации, - что Мари-Доминик гораздо красивее его жены именно потому, что в ней столько жизни, что она пышет яростью, что щеки её пылают и глаза метают стрелы, даже более опасные, чем те, что посылает её лук.
«Диана-охотница!» - вот кого она напомнила ему в этот миг.
А Дом, действительно, была в ярости. Остановившись на постоялом дворе выпить сидра и слегка перекусить, она вышла из носилок… и обнаружила, что Снежинка, привязанная сзади к паланкину, исчезла! Доминик набросилась на своих носильщиков, а затем «телохранителей», Пьера и Филиппа, — как они могли не углядеть за её кобылицей! Эти юнцы гарцевали, красовались перед ней, Адель и Элизой в своих новеньких нарядах, на горячих скакунах, с мечами на поясе и луками за плечами — и упустили Снежинку!
Бедные юноши, оставив луки Элизе, тотчас помчались на поиски. Но тут Дом пришло в голову, что, пожалуй, они могут испугать, когда найдут, нервную кобылу, и она ускачет ещё дальше. Недолго думая, дочь графа взяла одну из лошадей, на которых ехали сменные носильщики, схватила, на всякий случай, лук, колчан и стрелы и, разрезав маленьким кинжальчиком узкое платье по бокам, чтобы можно было сесть по-мужски, прыгнула в седло и поскакала за Пьером и Филиппом. Ей было глубоко безразлично в тот момент, что подумают о ней люди на постоялом дворе; гораздо важнее было найти любимую Снежинку — подарок Черной Розы!
Лошадь, на которой Дом пустилась вдогонку за своими пажами, оказалась не слишком резвая; как ни понукала её девушка, она еле плелась. К счастью, белая кобыла была слишком заметна, и вскоре Доминик напала на её след, — несколько крестьян рассказали, что Снежинку пытались поймать двое юношей, но она ускакала от них, и показали нужное направление.
…И вот она, наконец, догоняет Пьера и Филиппа - и что же видит? Что её верные пажи, такие сильные, ловкие и смелые, вооруженные мечами, лежат, обезоруженные и поверженные на землю каким-то грязным, босым, измазанным глиной оборванцем!
Когда герцог увидел Доминик, ему сразу стало все понятно. Он и юнцов сразу вспомнил, — оба четыре года назад присутствовали при его венчании с Мари-Флоранс в капелле Руссильонского замка. А кобылицу, конечно, подарила сестре его жена, перед тем, как уйти в монастырь… Значит, он ошибся, приняв юношей за воров! И, похоже, эта ошибка могла дорого ему сейчас обойтись. Ведь Доминик отнюдь не шутила, и её стрела по-прежнему была направлена прямо ему в грудь. Помня, как она владеет мечом, он не сомневался, что девушка и стреляет так же хорошо. Вот уж воистину ирония судьбы — быть убитым из-за собственного подарка своей жене, да еще сестрой этой жены!
Герцог мгновенно просчитал сложившуюся ситуацию. Конечно, он мог представиться Мари-Доминик, назвать свое имя — и даже сказать ей, что он — Черная Роза. Но поверят ли ему? Он стоит перед ней босой, полураздетый, в рваной рубашке, исцарапанный и вымазанный глиной и травой с головы до ног. И что же? Начинать кланяться, расшаркиваться… нет, не годится! Придется остаться простым вилланом, тем более что он говорил с Пьером только по-окситански.
«Даже интересно, как она поступит со мной. Забавно! Опять маскарад! Так… прежде всего — не смотреть ей прямо в лицо. Говорить тихо и почтительно...»
И герцог опустил глаза, склонил голову и постарался принять самый смиренный вид, подобающий простому забитому крестьянину.
Между тем, Пьер и Филипп поднялись с земли, отряхиваясь и кряхтя, потому что герцог наставил им немало синяков.
Дом с интересом рассматривала этого человека. Когда он встал и взглянул на неё, — она увидела, что лицо его все испачкано глиной, а из рассеченной брови течет вниз по лицу кровь. У него были светлые глаза и темные, слипшиеся от грязи волосы. Большинство местных вилланов были бородаты; но у этого человека был гладко выбритый подбородок. Он был высок, строен и широкоплеч; но, стоило ей начать всматриваться пристальней, как он опустил голову и ссутулился, являя своей позой полное смирение и покорность. Филипп и Пьер схватили его за руки; но он не стал сопротивляться.
- Ах, подлый вор! — торжествующе воскликнул молочный брат Доминик, - теперь ты попался!
- Мы тебе покажем, как воровать чужих лошадей! — вторил ему разгневанный Филипп. Оба юноши были немало смущены своим столь позорным поражением и стремились теперь всеми силами загладить перед госпожой свою вину.
Но Дом опустила лук и сказала:
- Подождите. Может, он и не так виноват. Надо разобраться.
- Чего тут разбираться, госпожа! Он сидел на Снежинке и хотел, наверняка, ускакать на ней! Грязный воришка!
«Если они осмелятся поднять на меня руку… я не выдержу!» — сказал себе, стискивая зубы, Черная Роза.
- Эй, ты, - что ты скажешь в свое оправдание? — спросила его Доминик.
- Госпожа, - тихо и почтительно начал герцог, искусно подражая певучему говору местных вилланов, - я вовсе не хотел красть лошадь. Я хотел отвести её в замок графа де Руссильон, вашего отца…
- Ты меня знаешь? — Вслушиваясь в звуки низкого красивого голоса, девушка вдруг ощутила странное волнение. Как будто когда-то она уже слышала его! Но где?..
- Да, госпожа; вы — Мари-Доминик де Руссильон, дочь нашего покойного сеньора.
Он её знает… Но она его не узнает; хотя, конечно, лицо его в крови и глине, да и всех местных крестьян запомнить она не могла, тем более что последние четыре года провела в обители.
- Как тебя зовут?
- Мишель, госпожа, - сказал герцог. Это имя было распространенным в Лангедоке. —Умоляю вас, поверьте мне. Отпустите меня; у меня жена и трое детишек.
«Возможно, он и не лжет», - подумала Доминик. В конце концов, что мог он сделать с её Снежинкой? Белая чистокровная кобылица слишком приметна, чтобы можно было её безнаказанно украсть, а потом продать, - риск был слишком велик. Всё сказанное этим вилланом выглядело вполне правдоподобно. За исключением одного — того, что он без труда справился с двумя крепкими здоровыми юношами, неплохо обращавшимися с мечом.
Но тут уж она спросит не с него, а с них!
- Ты свободен, - сказала она вслух.
- Доминик! — воскликнули вместе явно разочарованные Пьер и Филипп. Видно было, что им очень хочется выместить свою обиду и злость на этом дерзком виллане.
- Отпустите его, - повторила она, уже по-французски, тоном, не признающим пререканий.
- Он чуть нас не убил! — тоже перешли на французский её пажи; но руки виллана они все же отпустили.
- Сами виноваты, - отрезала Дом. — Я взяла вас в Париж, чтобы вы защищали и охраняли меня; а, получается, что первый попавшийся крестьянин обезоруживает вас двоих и кладет на обе лопатки! Хороши, голубчики!
Виллан, низко кланяясь, подошел к ее лошади. Дом показалось, что, когда она отчитывала Пьера и Филиппа, он слегка улыбнулся. Впрочем, этого, конечно, не могло быть. Местные крестьяне не знают французского.
- Чего тебе еще? — спросила она. Он опять низко опустил голову и пробормотал:
- Благодарю вас, госпожа, за вашу великую доброту…
- Ну, хватит! Ты свободен. Ступай к своим детям и жене!
- Может, когда-нибудь и Мишель вам поможет, - продолжал он нараспев. — Вы так добры, благородны и прекрасны…
И, неожиданно для Доминик, он опустился на одно колено и, поднеся к губам край её разрезанного платья, поцеловал его. Но этот жест совсем не походил на жест неуклюжего лангедокского крестьянина; неожиданно он напомнил девушке ту минуту, когда в капелле, после венчания с Черной Розой, Анри де Брие так же поцеловал край её платья и назвал «мадам герцогиня»...
Когда крестьянин скрылся из виду, она вновь как следует отругала своих пажей. К счастью, Снежинка не убежала во время их драки с Мишелем; возможно, кобыла узнала лошадей Филиппа и Пьера, и осталась у реки, мирно пощипывая траву.
Молодые люди подняли свои мечи, отряхнулись как могли, вскочили на коней и поехали с Дом обратно, на постоялый двор, где их уже заждались Элиза и Адель.

6. Разоблачение

Когда Черная Роза вернулся к де Парди, верный друг герцога пришел в ужас.
- О Боже, монсеньор, что с вами? — воскликнул он. — И где Снежинка?
Герцог являл собой весьма плачевное зрелище. Он, конечно, попытался умыться в речушке, но она была слишком мелкая, и ему это плохо удалось. Кровь все еще сочилась из рассеченной кулаком Пьера брови.
- Вы ранены? — тревожно спросил барон, - говорите же! Кто осмелился поднять на вас руку?
Черная Роза, сняв грязную порванную камизу, принялся натягивать сапоги.
- Ранен?.. Да, я ранен, Этьен! Меня ранили — и, похоже, насмерть!
- Кто это сделал?
- Рыжеволосая красавица. Она ранила меня в самое сердце, барон!
- Красавица?.. — недоумевающе, но с видимым облегчением, произнес де Парди. — Где вы её встретили?
- Там, внизу, у реки. Видел бы ты её , Этьен! Как у нее сверкали глаза… А волосы! Они извивались, как змеи, по её высокой груди. Я бы хотел зарыться в них лицом…
- И кто же она? Как её зовут?
- Мари-Доминик де Руссильон, дорогой барон!
- Доминик?.. Та самая дочь графа, о которой говорил купец? Сестра вашей жены Мари-Флоранс?
- Да, - подтвердил герцог, надевая кольчугу прямо на голое тело. — Сестра моей жены.
- Как же она оказалась там, внизу?
Черная Роза рассказал другу, как он поймал Снежинку, как подрался с пажами Доминик, и как дочь графа появилась перед ним, угрожая ему луком.
- Вот так приключение! Но вы все же были очень неосторожны, монсеньор… Она могла вас убить!
- Нет, дорогой Этьен, - покачал головой Черная Роза. Взгляд его светлых глаз задумчиво устремился вдаль. - Она благородна, добра и великодушна. И, Боже милосердный, так хороша! Я так прекрасно помню её в замке четыре года назад. Мальчишка-сорванец; рыжие всклокоченные волосы, веснушки по всему лицу… А теперь — теперь она просто богиня; белоснежная кожа, стройные длинные ноги, глаза глубокого василькового цвета. Я сражен, сражен наповал!
Герцог застегнул латы , опоясался мечом и взял в руки серебристый шлем. Лицо его стало мрачно. «Я думал, что худшего со мной уже не может произойти; я потерял свою жену и надежду обрести тихое семейное счастье с нею и своими детьми… но нет, к краю пропасти я подошел только теперь, встретив Доминик. Вот он, пик мучений! Взглянув на меня своими бездонными синими очами, она, кажется, мгновенно свела меня с ума… Я никогда ещё не переживал подобного! Но я женат… и Доминик — сестра моей жены. И она никогда, никогда не сможет быть моею!»
Он вскочил на своего жеребца.
- Вперед, Этьен! Возможно, мы еще увидим дочь графа. Ведь она едет, скорее всего, впереди нас, и по этой же дороге.
Они тронулись в путь. Герцог начал размышлять вслух.
- Почему, сразу после смерти отца, она отправилась в столицу?
- Быть может, у неё там есть родные, которые пригласили её погостить?
- Но самые близкие родственники Доминик — её сестры, которые уехали в Монсегюр. Было бы логичнее, если бы она поехала с ними...
Черная Роза быстро перебрал в уме родословную Руссильона и его покойной жены, ища родных дочери графа, которые могли жить в Париже. Как все аристократы, он прекрасно разбирался в сложном переплетении ветвей генеалогических древ знатных семейств Франции.
- Похоже, в столице у Мари-Доминик нет близких родственников; если только какие-то троюродные тети и дяди, - сделал, наконец, вывод он.
- Возможно, монсеньор, её пригласила какая-нибудь подруга?
- Да, не исключено. Но вдруг она решила поехать ко двору короля Людовика и его матери? Вот это меня тревожит, Этьен! Что ей, прекрасной, юной и невинной, делать при дворе Бланки Кастильской, где царят лицемерие, интриги, подлости, разврат?
- Да, вы правы, дорогой герцог, такой молодой чистой девушке там совсем не место. Но, может быть, Мари-Доминик едет в Париж к жениху?
Герцог вздрогнул. К жениху! Как он об этом не подумал! Что он знал о Доминик, о том, как складывалась её жизнь?
Четыре года назад, когда он женился на Флоранс, Доминик было тринадцать, - значит, сейчас уже семнадцать. В этом возрасте девушки, в большинстве, или уже замужем, или помолвлены. К жениху!.. Черная Роза вдруг испытал такой острый приступ ревности, что даже сам изумился. Но он тут же усилием воли подавил в себе это низменное чувство.
«Разве она не имеет право на счастье? Я должен радоваться за неё, если она найдет достойного честного человека, которого будет любить, и который полюбит её. Доминик — почти моя сестра…»
И все же… все же мысль о том, что она любит кого-то, была невыносима. «Неужели я влюблен? Вот так, вдруг, почти с первого взгляда? Боже правый! Пошли мне самые страшные пытки — но только не эту! Она — моя сестра, сестра, сестра…»
Он повторял это, как заклинание. Но вдруг де Парди вскрикнул — и показал ему рукой вперед. В ста туазах от них по дороге несли паланкин, к задку которого были привязаны несколько лошадей. Одна из них была Снежинка.
- Это носилки Мари-Доминик, Этьен, - сказал герцог, и сердце его быстро забилось –сейчас он снова увидит её!
- Мы подъедем, монсеньор?
- Да. Но меня могут узнать — если не она, то её пажи… Послушай! Давай поменяемся лошадьми; я дам тебе свой плащ, а ты мне дашь твой. Моя лошадь и плащ слишком богаты; пусть она подумает, что я не так знатен, как ты. Жаль, что мои латы на тебя не налезут. Придется прикрыть их плащом.
- Мне представиться своим именем?
- Конечно; а меня представь как… как Мишеля де Круа, например. Я не буду снимать шлем; скажешь, что я дал обет в Святой Земле не поднимать забрала. Мы поедем мимо; на дверце носилок наверняка есть герб, и ты сделаешь вид, что узнал его. Попробуй выяснить все-таки, к кому она едет, Этьен, и зачем?
Они поменялись плащами и лошадьми. Высокий стройный герцог довольно смешно смотрелся на приземистом коротконогом коне барона, также как и грузный де Парди — на поджаром тонконогом жеребце Черной Розы.
- Не раздави его, - насмешливо промолвил герцог, когда его друг, кряхтя, влез на высокого скакуна.
Они поскакали вперед, и вскоре поравнялись с носилками. Пьер и Филипп, оглянувшись и увидев двоих закованных в латы рыцарей, на всякий случай положили руки на рукояти своих мечей.
Дом сидела слева и рассеянно смотрела в открытое нараспашку окно. Элиза и Адель, приморившись, спали напротив. У девушки никак не выходила из головы сцена у реки с крестьянином, назвавшимся Мишелем. По дороге к постоялому двору Филипп и Пьер ещё раз, более обстоятельно, рассказали ей обо всем, что случилось до её появления. Молочный брат Доминик утверждал, что странный виллан вел себя надменно и вызывающе.
«Можно подумать, госпожа, что на нем не грязная рубашка, а герцогская мантия!»-воскликнул даже он. Оба юноши говорили также, что он чуть ли не сам полез с ними в драку. «Это с голыми-то руками, против вас, вооруженных мечами?» - недоверчиво спросила она их. «Да, Доминик; и надо было видеть, как легко он ускользнул от наших ударов! Он улыбался, как будто мы с ним просто играли игрушечными мечами!»
Все это было очень странно и непонятно… Но тут её размышления прервал возглас Пьера:
- Госпожа! Нас догоняют двое рыцарей!
Она высунула голову и посмотрела назад. Всадники были уже совсем близко. Они скакали очень быстро, и уже почти обогнали паланкин, как вдруг тот, что ехал впереди, невысокий и плотный, в синем бархатном плаще, на прекрасном гнедом жеребце, натянул поводья; его спутник последовал его примеру.
Рыцарь снял свой шлем и, подъехав к носилкам, поклонился Дом, видимо, сразу признав в ней знатную даму. Голова его была увенчана большой сверкающей на солнце лысиной. У него было широкое добродушное лицо со слегка приплюснутым носом и маленькими голубыми глазами. Странно, но лицо это показалось Доминик знакомым. Улыбнувшись девушке, он произнес:
- Я не ошибся, ведь это — герб Руссильонов? — и он показал на красный герб на дверце.
- Да, мессир, вы не ошиблись, - отвечала Дом.
- А вы, госпожа, не одна ли из дочерей покойного графа?
- Совершенно верно, я — графиня Мари-Доминик де Руссильон.
- Я очень рад встрече, госпожа. Разрешите представиться—барон Этьен де Парди, нормандский дворянин. Я знавал вашего почтенного батюшку при дворе короля Людовика Восьмого… Скорблю о вашей утрате!
- Барон де Парди? — спросила Дом. — Не приходится ли вам родственником Жерар де Парди?
- Да, госпожа, я — его дядя… Бедный Жерар! Он погиб несколько лет назад…
- Я не знала об этом. Сочувствую вам, барон, — теперь Дом видела, что он, действительно, очень похож на оруженосца Черной Розы.
- Да, погиб, - грустно повторил барон. — Вернее, мы полагаем, что он погиб… - И он оглянулся на своего спутника, который ехал по-прежнему немного позади, молча и не снимая своего шлема.
- Простите, прекрасная графиня, я не представил вам своего друга. Мишель де Круа, рыцарь, недавно вернувшийся из Святой Земли. Вы должны извинить его за непочтительность к вам, - он не может обнажить голову, ибо дал обет носить шлем, не снимая его ни перед кем, пока не увидит свою даму сердца.
Доминик кивнула. Она хорошо знала, какие, порой самые нелепые, обеты давали рыцари, отправляясь воевать за Гроб Господень. Она вежливо улыбнулась Мишелю де Круа, поглядев в узкую прорезь забрала его шлема. На секунду глаза их встретились. Хотя солнце светило рыцарю в спину, и голова его была в тени, она успела увидеть светлые глаза, цвет которых она не успела рассмотреть, но которые сразу заставили ее насторожиться. Она уже смотрела в такие глаза! И совсем недавно! Но он тут же отвел взгляд.
- Вы направляетесь в Париж, графиня? — спрашивал, между тем, де Парди.
- Да, господин барон, я еду в столицу.
- К родственникам, вероятно?
- Нет; я приглашена ко двору королевой.
- Королева пригласила вас в Париж? Лично?
- Да; ко мне прибыл её гонец; я буду придворной дамой её величества.
Девушка заметила, что спутник барона, хоть и едет полуотвернувшись, но, тем не менее, внимательно прислушивается к каждому её слову. Когда Дом сказала, что приглашена в столицу лично королевой, то бросила в этот момент взгляд на руку рыцаря де Круа, и увидела, как судорожно сжались его пальцы в стальной перчатке на рукояти меча.
«Что могло так его взволновать в этой болтовне? – удивленно подумала Дом. — Он явно чем-то встревожен!»
Продолжая отвечать на вопросы барона, она украдкой приглядывалась к его другу. Вот он опять посмотрел на неё… Светлые глаза! Где, где она их видела? Мишель де Круа… Мишель!
Её вдруг озарило. Конечно! Точно такие же глаза были у того крестьянина там, у реки! И он тоже назвался Мишелем! И у него была такая же фигура! Высокий рост… широкие плечи…
Как странно! Что это все могло значить? Она теперь уже откровенно разглядывала рыцаря. Плащ на нем не богатый, как на бароне. И лошадь — совсем для него неподходящая! Не то что высокий гнедой жеребец, — вот на нем этот человек смотрелся бы совсем по-другому… А шпоры золотые! И латы. Хоть Мишель де Круа и запахнул плащ, но Доминик все же разглядела серебряные насечки. Такие доспехи не по карману простому рыцарю!
Плащ… конь… латы… Если этих двоих мужчин поменять местами, — и она мысленно это проделала, — то все встанет на свои места. «Они поменялись лошадьми… и плащами. Но для чего? для чего весь этот маскарад? Неужели… для меня?»
Она вспомнила того Мишеля, у реки. Босой, измазанный в грязи, в рваной камизе. Неужели это он едет сейчас рядом с де Парди? А, может, и барон — вовсе не барон?.. Как она могла так легко поверить незнакомцам! Но нет. Слишком большое сходство между дядей де Парди и его племянником Жераром. И все же… что за игру ведут эти два рыцаря?
Вдруг Дом придумала, как ей проверить, тот ли это Мишель. Уж голос-то его она узнает!
Она неожиданно повернулась к нему и спросила, перейдя на окситанский:
- Неужели вы, господин де Круа, дали ещё и обет молчания, и не промолвите ни слова?
Он слегка вздрогнул, но ответил по-французски, хоть и с запинкой:
- Я не понимаю, что вы сказали, графиня.
«Нет, ты понял!» — злорадно подумала Доминик. Она торжествовала — это был голос ТОГО Мишеля! Правда, из-под забрала голос звучал глуховато... но это был его низкий, хорошо запомнившийся ей голос!
Мысли девушки понеслись вскачь. Рассеянно она отвечала на учтивые расспросы де Парди о самочувствии ее сестер. Да, там, на реке, был он, этот Мишель де Круа! Теперь понятно, почему он не поднимает забрала. Боится, что его узнают! Не она — так Пьер или Филипп!
Но тут ей пришла на ум новая мысль. Перед ней явно был богатый и знатный сеньор. К чему было ему раздеваться и пачкаться в грязи… и садиться на её Снежинку?
Что он там делал, там, на берегу? Купался — и вдруг увидел её кобылу? И решил прокатиться на ней? Может, она его сначала сбросила… и поэтому он был такой грязный?
«Чушь! — подумала Дом. — Купаться в такой мелкой речке!»
Нет. Что-то не сходится. Ну, допустим, он увидел породистую лошадь и решил поймать её, потому что рядом не было хозяев. Спустился , наверное, с обрыва и упал, поэтому так и измазался. Чтобы знатный рыцарь разделся чуть не догола и, босой, полез с обрыва за какой-то, пусть и чистокровной, лошадью? Странный поступок! И почему тогда Мишель де Круа не отдал Снежинку Пьеру и Филиппу? Сказал ее пажам, что это — не их лошадь. И дрался за нее! И чуть не погиб!..
«Ведь мальчики могли убить его. И я могла застрелить его из лука. Можно было подумать, что Снежинка ему очень дорога!»
Разгадка была близка, и девушка почувствовала возбуждение. «Эта кобылица — подарок Черной Розы, мне, к свадьбе. Я очень люблю её и, конечно, дорожу ею. Кому еще она могла быть так же дорога, чтобы рисковать из-за нее жизнью, - как не самому герцогу, сделавшему своей невесте этот подарок?»
И тут у Доминик перехватило дыхание. Она судорожно сглотнула.
«Черная Роза! Неужели… Неужели это он? Он едет рядом со мной… в двух шагах!»

вот это у них встреча муж и жена, которые и не подозревают об этом, она хоть догадывается

Дом умничка! Теперь главное вовремя признаться

Чуть любимого мужа не пристрелила!
А Черная Роза не так прост) Любит маскарад) Интересный персонаж!
Спасибо за продолжение!

Замечательно пишешь, Гюля! Увлекательно, динамично, с лихо закрученной интригой, хорошим, грамотным языком!
Если в романе про викингов язык повествования был такой неторопливый, образный, сродни скандинавским сагам, то в этом романе он более подходящ к описываемой эпохе.
Вообще, я люблю читать и любовные романы, кроме всего прочего. Но меня часто начинает просто коробить и я незамедлительно бросаю чтение, если чувствую фальшь. Например, если средневековая дама вдруг начинает качать права, как современная женщина, или совершать неадекватные, несвойственные нормальному человеку своего времени, поступки.
У тебя же в этим все обстоит нормально. Читаю и верю, что твои герои именно такие, какими и были люди раннего средневековья.
Ведь несмотря на жестокие и кровавые времена, они были в душе чисты и даже, с нашей точки зрения, немного наивны, ибо верили и держали слово, были искренни и самоотвержены.
Очень понравилось, как ты погружаешь читателя в эпоху. Одежда, быт, оружия и диалоги героев ярко характеризуют то время. понравились сражения и схватки- будто видишь воочию своими глазами.
Герои очень симпатичные и достоверные.

Julietta, Соня Соня, Angel A, спасибо вам большое!

Сиринга, очень приятно такое читать, спасибо Вам, хотя по исторической части много неточностей, потому роман и назван "псевдоисторическим".
К сожалению, начало вышло скомканным, я взяла его из "журнальной" версии, а исправить теперь нельзя, текст большой и не влезает.

Надеюсь, леди, продолжение вас не разочарует

 » 6

7. В Провене.

Глаза девушки широко распахнулись, сердце забилось часто-часто. Он — совсем рядом!
Она может дотронуться до него рукой!.. Герой Альбигойских войн, таинственный герцог Черная Роза, легендарный рыцарь без страха и упрека! «И мой муж! - гордо добавила она про себя. - Он приехал за мной! Он сдержал свое обещание!» Ибо — что он мог делать ещё здесь, в Лангедоке, как не приехать за ней, за Доминик?
«Теперь я уже не стану придворной дамой королевы. Мне не надо будет никому угождать и прислуживать! Мой муж привезет меня в Париж, и представит их величествам. Я буду одной из самых знатных дам Франции. Ведь я — герцогиня, а он — кузен покойного короля и, значит, двоюродный дядя Людовика Девятого!»
Боже, какое счастье!.. Она взглянула на мнимого Мишеля де Круа с любовью и нежностью. Её взгляд говорил: «Да, хоть ты и не поднимаешь забрало, но я знаю, кто ты! И я — твоя, твоя навсегда!»
Девушка приложила руку к бурно вздымающейся груди. Там, на цепочке, под нижней рубашкой, висело его кольцо с печаткой. А он… носит ли он кольцо, которое послал ему с графом де Брие отец? Но руки мнимого Мишеля де Круа были в перчатках; увидеть на пальце знакомый перстень она не могла.
А рыцарь по-прежнему ехал молча, почти не глядя на неё. Что все это значило?..
Доминик охватило смутное беспокойство. Судя по словам де Парди, рыцари уже знали о смерти ее отца, — следовательно, скорее всего, они ехали из Руссильона.
«Мы разминулись утром. Они приехали в замок, и, услышав о том, что папа умер, а я уехала, поскакали за мной. Потом он увидел Снежинку — и полез за ней; потом дрался с Пьером и Филиппом, и тут появилась я. Он узнал меня — ведь он назвал там, у реки, мое имя; но не решился признаться, кто он. Наверное, ему стало неловко; ведь вид у него был, прямо сказать, довольно смешной! - Теперь Доминик чуть не рассмеялась, вспомнив всю давешнюю сцену. — Да уж… Вот была бы потеха, если б он вдруг сказал тогда: « Мадам, я ваш муж, герцог Черная Роза!» А уж мальчики бы повеселились! И - какой актер! Ведь я ему почти поверила! Как ловко он изображал крестьянина! А эти слова про жену и детишек… Ему бы на подмостках выступать!.. — Дом улыбнулась; но улыбка её быстро угасла. — Ну хорошо; ТОГДА он не решился признаться мне. Но почему он не делает этого СЕЙЧАС? Да еще и поменялся с бароном лошадью и плащом, чтобы не быть узнанным?
Что, ему по-прежнему неудобно, что я встретила его у реки в нижнем белье? Ерунда! Мы бы вместе посмеялись надо всем этим. В конце концов, он мой муж… и скоро я увижу его совсем без одежды». От этой мысли ей неожиданно стало жарко.
Дом не успела рассмотреть его лицо там, у реки; к тому же, оно было в грязи и крови. Но уж фигуру-то она хорошо разглядела!
«Он самый красивый мужчина на свете! Высокий… стройный… мускулистый! Как, наверное, чудесно будет оказаться в его объятиях! И с лицом у него все в порядке. Уж какое-нибудь уродство или безобразный шрам мы бы заметили, — или Пьер, или Филипп, или я, даже под слоем грязи!»
А как легко он расправился с ее пажами! Кто, кроме Черной Розы, мог бы, безоружный, улыбаться, когда ему угрожают мечом? «А ведь Пьер-то попал в точку, когда сказал про герцогскую мантию!»
Но почему, почему он едет молча и не говорит, кто он? «Может… может, я ему не понравилась? Уж не нашел ли он меня отталкивающей… или безобразной? Нет-нет, этого не может быть! — Она была уверена в своей красоте. — И к тому же, благородный и честный рыцарь — а он именно такой! — если уж он женился, обязан уважать и любить свою жену, даже будь она беззубой и лысой уродкой! В конце концов, под венец его не насильно тащили!.. Ну, почти не насильно, - всё же поправилась Дом.
Его молчание начинало раздражать её. «Можно подумать, что я ему чужая! Едет, как истукан! Да что же это все значит?»
Ей захотелось крикнуть ему, что она все знает… и даже швырнуть в него чем-нибудь, что только попадется под руку. Как она мечтала о той минуте, когда они встретятся, — об этой первой, заветной, минуте! О том, как он обнимет её и прижмет к своему сердцу. О поцелуе, которым он запечатлеет на ее губах свое право на нее... И что же, где все это? Рот ее искривился. Она готова была разрыдаться от бессильной злости, как ребенок, напрасно выклянчивающий у родителей красивую, но дорогую игрушку.
«И он, и де Парди… Оба, оба хотят свести меня с ума! Барон — своими улыбками и слащавыми речами, обильно усыпанными комплиментами…(она все еще старалась поддерживать разговор с бароном; впрочем, нормандец, увлекшись красивой девушкой, болтал уже чуть не сам с собой, и она могла ограничиваться кривыми улыбками и односложными фразами, почти не следя за ходом разговора и думая только о Черной Розе.) А он, этот мнимый Мишель — своим молчанием и безразличием.»
Но тут Доминик вновь осенило. Она вспомнила то мгновение, когда разговор зашел о том, что она едет ко двору, — и о королеве… Именно тогда мнимый Мишель явно напрягся, и рука его сжалась на рукояти меча. Вот она, разгадка! Значит, Бланш, та таинственная Бланш, о которой герцог упоминал ещё в замке, четыре года назад, — эта Бланш, всё-таки - сама королева!
«Как я могла сразу не подумать об этом! Его взволновало, что я еду к королеве… которую он любит! И которая, возможно, любит его. Говорят, она очень хороша собой… А тут — жена, которую он и видел-то один раз в жизни; и тоже едет в Париж! А я ему там совсем не нужна… или им, им обоим. Ведь королева не так давно овдовела, и теперь им гораздо удобнее продолжать свою связь! - Лицо Дом потемнело; в груди вдруг что-то больно сжалось. - Боже, конечно, все так и есть! Поэтому он и молчит… и, возможно, так ничего и не скажет! И, если, явившись ко двору, я все же заявлю, что я – жена Черной Розы, то меня просто высмеют… и он будет первый! Он хочет, чтобы я по-прежнему думала, что он умер! Он и приезжал-то в Лангедок, чтобы убедиться в этом! А, может, надеялся, что я, «овдовев», уже вновь вышла замуж? Да, так и есть! Негодяй!..»
Ноздри её раздувались, рот исказился. Она метнула на рыцаря в шлеме яростный и полный боли взгляд. «А на девизе-то: «Честь… будь спутница моя. И после смерти — постоянство…» Где же она, твоя честь, если ты так поступаешь со мной, твоей законной супругой перед Богом?»
Она готова была крикнуть, чтобы носильщики поворачивали обратно в Руссильон. Что теперь ей делать в Париже? Прислуживать королеве — любовнице собственного мужа? Никогда, никогда! Лучше смерть!
Однако, вдруг она все же ошибается? Вдруг это — совсем не Черная Роза?.. Это было бы теперь облегчением — знать, что это не он. Что настоящий герцог - не клятвопреступник и прелюбодей. Доминик захотелось как-то разговорить рыцаря де Круа, раскрыть его тайну окончательно. В конце концов, невежливо ехать рядом с дамой и не сказать ей хотя бы несколько слов! Вон его друг — просто соловьем разливается!
«Сейчас проверим, действительно ли это герцог!»
И она с самым невинным видом обратилась к нему:
- Монсеньор!
Он тут же повернул к ней голову… Опять попался! Впрочем, он сразу ответил:
- Вы ошиблись, графиня; я — всего лишь простой рыцарь.
- Вот как? Извините. Мне хотелось бы спросить — если это, конечно, не тайна, — а что вы с бароном де Парди делали в наших краях? Вы приезжали по делам… или в гости?
- Мы приезжали… мы приезжали к моей даме, - он произнес это с видимым усилием; и низкий голос его как-то странно дрогнул.
«Вот как? — подумала Дом. — Он мог бы придумать что-нибудь попроще.»
- К той даме, единственной, перед которой вы можете открыть свое лицо, не так ли, рыцарь де Круа? — продолжила она допрос.
- Да, - глухо подтвердил он.
- И… вы с ней виделись?
- Нет, графиня. Простите, мне тяжело говорить об этом.
«Опять ложь! Да сколько можно! Однако… как дрогнул его голос!»
- Извините моего друга, госпожа, - став очень грустным, сказал ей барон. — У него большое несчастье.
- Неужели с его возлюбленной что-то случилось?
- Увы!
- Она… она не умерла, я надеюсь?
- Возможно, было бы лучше, если бы она умерла, - вздохнул де Парди.
Его сочувствие к другу явно было искренним. И опять Дом недоумевала. «Или оба они прекрасные актеры, или я чего-то не понимаю. Но все же — это он?.. Или не он?.. Что это за дама? Еще одна? В Париже — королева, а в Лангедоке - тоже женщина? О, это было бы уже слишком!» - Она снова злобно взглянула на рыцаря с опущенным забралом.
Ему же явно не хотелось продолжать этот тягостный разговор. Он произнес:
- Боюсь, дорогой де Парди, что мы утомили своими разговорами графиню де Руссильон.
Нам пора.
- Ах, господа, вы меня совсем не утомили, напротив! - с принужденной улыбкой сказала Дом. — Дорогой барон, как все же хорошо, что я вас встретила!.. Вы, конечно, свой человек при дворе, и можете помочь мне.
- О, графиня, я весь к вашим услугам! — галантно воскликнул де Парди.
– Я никогда не бывала в столице. И у меня нет там ни близких, ни друзей. Скажите мне, барон, какова наша королева? Я много слышала о ее красоте, но хотелось бы знать и о ее характере; ведь я буду ее придворной дамой.
- Да, Бланш де Кастиль — настоящая красавица…- промямлил, сразу скиснув, барон, сильно покраснев и бросив быстрый взгляд на своего спутника. — А… а что касается ее характера… ах, прекрасная графиня, вы ставите меня в затруднительное положение! — Он явно был растерян.
«Почему он ничего не хочет сказать? Или не может… Из-за Мишеля де Круа! Ну что ж, придется спросить его друга!»
- Ну, а вы что скажете, господин де Круа? Я, право, не понимаю, почему барон не может мне ответить. - Она не ожидала, что рыцарь заговорит о королеве. Но он произнес:
- Я долго был в Святой Земле, графиня. И давно не был при французском дворе. Но я хорошо знаю Бланш де Кастиль. Да, она прекрасна; но она еще жестока, коварна и безжалостна. И, если вы хотите доброго совета, — возвращайтесь в Руссильон и не принимайте этого приглашения.
«Вот как! Вернуться назад? Спасибо вам, дорогой супруг! Но какими черными красками вы расписали мне свою возлюбленную!»
- Вернуться в Руссильон?.. Ах, вы, наверное, шутите, мессир! — жеманно промолвила Дом. - В Лангедоке совсем не осталось мужчин. Эта ужасная война! Где еще, как не в столице, я смогу найти себе достойного жениха, с титулом и богатством?
«А что вы на ЭТО скажете, мой драгоценный супруг, герцог Черная Роза?»
Он смотрел теперь прямо ей в глаза, не отводя взгляда. Кажется, он даже слегка усмехнулся. Её слова позабавили его?..
– С вашей красотой и достоинствами, графиня, у вас нигде не будет недостатка в женихах. К чему вам ехать в Париж? В этот мрачный холодный город! Край, где вы родились и выросли, так прекрасен! Да, ещё выжжена земля, растоптаны сапогами наемников сады и виноградники, ещё пропитаны кровью ваших несчастных земляков берега рек и плодородная земля Лангедока. Но он возродится, и очень быстро! Здесь ваше место, здесь, где дышится легко и где такой простор, а не при дворе, где царят интриги, злоба, зависть и развращенность. Останьтесь здесь, Мари-Доминик де Руссильон и, я уверен, вы найдете и здесь достойного мужа! Я даю вам этот совет, как дал бы его любящий БРАТ своей любимой СЕСТРЕ.
«Значит, я была права! Он отказывается от меня! Советует не уезжать — и выйти замуж! Пожалуйста, дорогая супруга — вы свободны! Благословляю вас на новый союз! И ведь говорит это как ни в чем ни бывало!» Злоба душила Дом. Низкий, низкий негодяй!..
– Извините нас, графиня, но нам всё же пора. Едем, барон?
- Да, конечно, - согласился нормандец. — Простите, прекрасная графиня. Надеюсь, что мы еще увидимся в столице.
- Вы едете сейчас туда, господа?
- Нет, мы едем в Провен. Там послезавтра будет большой турнир. Весь двор будет там!
- И королева?
- И королева, и юный король!
- А вы примете участие в турнире?
- Возможно, госпожа!
«Конечно, примете! Уж Черная Роза так обязательно!»
Рыцари поклонились и тронули лошадей. Через несколько минут они были уже далеко.
Они оставили Доминик в абсолютно растерзанных чувствах. Она ничего не понимала. Что ей делать? Ехать вперед — или вернуться назад? Кто был перед ней только что — её супруг, герцог Черная Роза… или неизвестный рыцарь Мишель де Круа?
Кто, кто мог подсказать ей, была ли она права или ошиблась?
«Нет, я не поверну! — вдруг твердо подумала она. — Я не смогу жить в этой неизвестности! Пусть я узнаю самое страшное…Что он окажется подлецом, негодяем, любовником королевы. Что он изменил всем клятвам, которые мне дал четыре года назад. Пусть он отвернется от меня, пусть мне в лицо скажет, что я не его жена! Но я хочу увидеть его с открытым лицом… а не в маске и не в шлеме с опущенным забралом! Долой весь этот маскарад! Но я смогу узнать, наконец, всё, только оказавшись в Париже! Я еду!»
…А герцог со своим верным другом скакали в Провен. Не только Доминик была в расстроенных чувствах; Черная Роза также пребывал в тревоге и недоумении. Он припоминал все подробности этой встречи на дороге.
Он, конечно, тоже наблюдал за девушкой. Её лицо выражало почти все её чувства; она ещё не научилась прятать их, и ее непосредственность и естественность покорили герцога. Он, конечно, сразу понял, что она, например, раскрыла его инкогнито, - как она внимательно разглядывала его с ног до головы, отмечая каждую деталь его одежды, его коротконогую приземистую лошадку… А потом посмотрела на де Парди и коня под ним. И потом — эта торжествующая улыбка! «Да, она узнала бы меня, даже если бы я назвался не Мишелем, а другим именем!»
Потом, видел Черная Роза, лицо ее опять стало напряженным, хоть она и отвечала что-то барону. Она пыталась понять, что такой дворянин, явно богатый и знатный, мог делать у реки. «Она опять улыбнулась — вспомнила, как я ужасно выглядел в тот миг, когда она в меня целилась. А потом… Потом её лицо вдруг озарилось такой радостью! И она ТАК посмотрела на меня…Что, если бы вокруг нас никого не было, я бы не смог, наверное, сдержаться и прильнул к ее устам. Это был призыв — откровенный призыв! И счастье в ее синих очах... Почему? Что она тогда подумала?
Могла ли она догадаться, что я — Черная Роза? Могла; ведь я боролся за Снежинку чуть ли не насмерть. Но почему ЭТО могло ее так обрадовать? Я — муж ее сестры. Какое ей до меня дело? А она смотрела на меня влюбленными глазами… да, это был взгляд влюбленной женщины, черт возьми! Ничего не понимаю! А через несколько минут она опять изменилась, помрачнела, сдвинула брови. И так смотрела, как будто ожидала, что я должен ей что-то сказать, что-то очень важное, жизненно важное! Доминик! Чего ты ждала от меня?.. А затем она разозлилась, и глаза ее стали метать молнии… И она взглянула на меня уже с ненавистью.»
Нет, герцог не понимал ее! Вся эта мучительная гамма чувств на лице Дом оставалась для него загадкой. И всю дорогу до Провена он вспоминал не Мари-Флоранс, свою несчастную заточенную в обители жену, а Доминик.
Думал он и о Бланш де Кастиль. «Эта женщина ничего не делает просто так. Она расчетлива, холодна и безжалостна.» Его рука невольно легла на грудь. Там, под кольчугой, были отметины, оставленные рукой этой женщины.
«Почему Бланш пригласила в Париж именно Доминик? Если бы Мари-Флоранс — это было бы понятно, ведь она — моя супруга. Хотя я и не позволил бы своей жене стать дамой королевы. Но — Доминик? Что королеве эта девушка, которую она никогда не видела, о которой она ничего не может знать? Какая-то непонятная, но зловещая интрига! Нет, я не позволю Бланш причинить зло этой невинной девушке… своей сестре! Я буду защищать ее! Никто, никто не посмеет обидеть Доминик!»
Тем же вечером, остановившись на постоялом дворе переночевать, Дом вдруг вспомнила, что сказал де Парди. Весь двор будет в Провене! И королева… И этот загадочный Мишель де Круа… Ах, как ей захотелось увидеть этот турнир! Как давно она не видела подобных зрелищ - более четырех лет! В последний раз они были с отцом на рыцарском турнире в Каркассоне. Там всех победил первый меч Лангедока — муж ее сестры Марианны, граф де Монсегюр.
…Но ей не успеть в Провен. Турнир будет послезавтра, а они только добрались до границы Лангедока. Хотя…если поехать на Снежинке… можно попробовать успеть! Почему-то Доминик решила, что именно в Провене ей удастся распутать тот клубок сомнений, подозрений, ревности, в котором она запуталась. «Может быть, разгадка не в столице, а ближе, в Провене!»
На рассвете она растолкала Элизу и Адель и сообщила им, что уезжает. Они хлопали глазами, ничего не понимая — их госпожа была одета, причем в мужскую одежду, с кинжалом у пояса.
- Я еду в Провен, - говорила им Дом. — С Филиппом. А вы с Пьером и носилками доберетесь до Парижа. Улица Амбуаз. Найдете дом отца и будете ждать меня там.
Через десять минут они с Филиппом уже скакали по дороге, направляясь к городку Провену, находящемуся к югу от столицы.
…Но они все же опоздали. Когда они въехали в городок, уже вечерело. Все дома и стены старой провенской крепости были увешаны знаменами и штандартами, и на большинстве их сияли золотые королевские лилии на лазоревом поле. Турнир проходил на ровной площадке около этой крепости. Тысячи зевак собрались посмотреть на редкостное зрелище, — ведь весь королевский двор съехался сюда из Парижа. Это был первый большой турнир после смерти короля Людовика Восьмого.
Доминик никогда не видала ещё столько людей, самого разного звания, в носилках, портшезах, верхом и пешком; они теснились на узких улочках городка, создавая невообразимую толкотню и давку. Это был какой-то муравейник; двигавшиеся в одном направлении люди казались медленно текущей рекой; и, попав в это течение, Дом и Филиппу ничего не оставалось, как следовать туда, куда тащила их за собой эта разноголосая, кричащая, плачущая и смеющаяся масса народа. Неожиданно улочка, по которой их влекла толпа, раздвинулась, и молодые люди оказались на довольно широкой городской площади.
В центре этой площади был установлен украшенный цветами и флагами высокий помост, — на флагах были изображены те же французские лилии, а также герб Кастильского Дома — трехбашенный замок на красном поле. На помосте были воздвигнуты два трона: один — повыше — для малолетнего короля, второй — для королевы-регентши. Их величества сидели на тронах, но вполоборота к тому месту, где находились Дом и Филипп, и девушка почти не смогла их разглядеть.
Как раз, когда Доминик и ее паж въехали на площадь, шесть королевских герольдов в синих одеждах протрубили в серебряные трубы, призывая к тишине. На помост поднялся главный распорядитель турнира – герольдмейстер, очень высокий худой мужчина, пышно одетый и увешанный золотыми цепями, - и, низко поклонившись королю и королеве, повернулся к толпе внизу и провозгласил:
- Победителем турнира в Провене объявляется герцог де Ноайль!
Толпа ответила топотом ног и ликующими криками.
- Пусть победитель поднимется на помост и примет заслуженную награду из рук нашей государыни!
К помосту, приветствуемый криками народа, подъехал на гнедом жеребце рыцарь в красных доспехах и коричневом шлеме. Соскочив с коня и обнажив голову, он поднялся по ступеням помоста и преклонил колено перед королем и королевой. Королева, вся в белом, встала и возложила на его склоненную голову серебряный венок, украшенный сапфирами и рубинами, громко произнеся: «Победителю турнира в нашем славном городе Провене!»
Народ рукоплескал; рыцарь повернулся лицом к Доминик и торжествующе взмахнул рукой… И девушка увидела, что он высокого роста, широкоплеч и строен; у него были темные густые кудри и очень светлые голубые глаза. Сердце Дом остановилось... Это был он, герцог Черная Роза!
В остановившемся рядом с Доминик и Филиппом портшезе сидели две дамы, одна постарше, другая помладше. Вторая, когда победитель повернулся в их сторону, громко сказала:
- Боже, какой он все-таки красавец, этот Рауль де Ноайль!
Сомнений быть не могло! Две заветные буквы, «Р» и «Н» - как на вензеле!
Первая дама восхищенно вздохнула:
- Да… он красив, как Адонис! И, говорят, очень богат!
- И к тому же, милая Атенаис, кузен покойного короля!
– Дорогая, самое главное, что он еще и не женат! — лукаво усмехнулась та, что постарше.
Да, все таки Доминик не зря приехала в Провен! Теперь она знала имя своего мужа — Рауль де Ноайль!

8. Заговорщики.

Как Доминик жалела, что опоздала на этот турнир! С огромным трудом ей и Филиппу удалось выбраться из Провена. Дорога на Париж была запружена всадниками и носилками, возвращавшимися в столицу. Было уже темно, накрапывал мелкий дождь. Как Дом любила теплые душистые ночи Лангедока, с рассыпанными по черному бархату неба яркими созвездьями, напоенные ароматом трав и цветов, стрекотаньем цикад!.. А эта холодная морось и низкие тучи без единого просвета навевали тоску и какое-то смутное чувство приближающейся опасности. Девушка не была склонна к мистике, но сейчас не могла избавиться от ощущения, что она, направляясь в Париж, как будто шагает в приготовленную для нее чьей-то неведомой, но коварной рукой ловушку. Как сказал тогда на дороге рыцарь де Круа? «Возвращайтесь в Лангедок. Там легко дышится, там простор и свобода…»
Но нет! Она не позволит себе впасть в уныние! Тем более теперь, когда она наконец нашла и увидела Его!
«Рауль де Ноайль! Рауль!.. Какое красивое имя! И как оно ему идет!» Дом даже не ожидала, что он окажется так хорош собой. Те дамы на площади назвали его Адонисом. Но этот изнеженный любовник Афродиты, которому богиня даровала вечное бессмертие, совсем не нравился Доминик. «Нет; он больше похож на Ахиллеса, героя Троянской войны! Широкоплечий, мужественный, бесстрашный, ради славы готовый пожертвовать жизнью!»
Она слышала, как в толпе называли имена поверженных им рыцарей — достойные, знаменитые, гордые имена! Но ОН был самым лучшим. Он создан, чтобы быть только победителем! Второе место не для Черной Розы - моего Рауля! — гордо сказала она себе. Да, он уже был для Дом ЕЕ Раулем. И, увидев его в Провене, девушка поняла — она ни с кем не поделится им!
В конце концов, он не так уж виноват в связи с королевой, — если, конечно, эта связь действительно существует. Ведь ЭТО началось еще до его свадьбы с Доминик; он был свободен — и так прекрасен, что было неудивительно, что Бланш де Кастиль не устояла.
«Эта связь длится более четырех лет. Но теперь она закончится. Я не допущу этого! Я отниму Рауля у королевы! Да, я буду бороться за него!.. И я одержу победу!»
Дом была уверена в этом. Хоть Мишель де Круа (если все-таки это был Рауль) и отводил от нее взгляд там, на дороге, и делал вид, что она ему безразлична, но Доминик чувствовала своим женским чутьем, что его равнодушие наиграно.
«Разве я не прекраснее Бланш? Ей, наверное, уже около тридцати. А мне всего семнадцать! На моей стороне — юность, красота… и моя беззаветная любовь к нему! Ради него, ради своего герцога Черная Роза я стерплю все, все, что ждет меня при дворе! Все, о чем мнимый Мишель предупреждал меня, я снесу — зависть, интриги, злобу… Лишь бы Он был моим!»
Ей страстно захотелось поделиться с кем-то своими мыслями и чувствами. Почему не с Филиппом? Ведь он знал о ней почти все!
- Филипп, - сказала она, поворачиваясь к скачущему рядом юноше. — Ты знаешь… Ведь победитель турнира в Провене — мой муж, герцог Черная Роза!
- Госпожа, откуда вы это узнали? — изумился Филипп.
- Я знала, и уже давно, его инициалы — «Н» и «Р». И что он — кузен короля. А Рауль де Ноайль — герцог и кузен покойного Людовика Восьмого!
- Неужели?
- Да. И я узнала его волосы… и глаза. У кого еще могут быть такие красивые светлые глаза? Ах, Филипп, я так счастлива!
В это мгновение впереди показался богатый паланкин, сопровождаемый не менее чем дюжиной верховых на прекрасных лошадях, с факелами в руках.
- Дорогу! Дорогу! — кричали они, заставляя едущих впереди всадников и носилки уступать им путь.
Доминик и Филипп не без труда объехали роскошный паланкин. Дом и ее верный паж продолжали свой путь; но, знай девушка, что в этих носилках говорят о ней, и ЧТО говорят, — она бы отдала полжизни, чтобы услышать этот разговор.

В паланкине сидели двое — мужчина и женщина. На женщине было белое платье, но сверху она накинула темный плащ. Мужчина был в черном. Женщина произнесла, продолжая начатый разговор:
- …Так, значит, он уверен, что его жена — монашка? И он вернулся из Лангедока все с тем же убеждением?
- Кажется, да. Вы ведь видели его в Провене: он был мрачнее тучи. Как удачно получилось, что мы узнали о поездке герцога заранее и послали в Лангедок этого барона Моленкура! Хоть он и старик, но неглуп, и сделал почти всё так, как ему было велено. На обратной дороге он уже поджидал герцога и де Парди и, как будто невзначай, сообщил им, что Флоранс де Руссильон ушла в картезианский монастырь. Позже я сообщу вам о поездке герцога, - думаю, нашему человеку, служащему у него, удастся выяснить все подробности.
- Да, все сложилось удачно, — с усмешкой протянула женщина. — Мы собирались устранить его жену, — а она возьми и уйди в монастырь! Да еще к картезианкам, которые дают обет молчания. Он не смог, наверняка, повидаться с ней. А наши руки остались чисты!.. Бедный герцог Черная Роза! Его жена — и в монастыре! Я буду молиться ежедневно о ее здоровье. Пусть живет там долго! Как можно дольше!
- Как вы думаете, мадам, он не обратится к Папе с просьбой освободить его от брачных уз?
- Не волнуйтесь. Он этого не сделает! А если и попробует — я сумею помешать ему! — зло процедила женщина.
- Что ж, прекрасно; но не забывайте, мадам, что настоящая жена герцога — совсем не монашка, а Доминик де Руссильон!
- Но он-то этого так и не знает! И кольцо, и письмо графа де Руссильон к Черной Розе — в ваших руках… Кстати, а что со старым графом? Он знает чересчур много, и это может помешать нам.
- Вы же помните: у нас был свой подкупленный человек в Руссильонском замке. И в придачу старался как мог и мой Франсуа, — ну, а он-то мастер на все руки! Письма герцога — их было два — не дошли, благодаря Франсуа, до старого графа, и Русссильон долгое время оставался в неведении о том, что его зять жив. А среднюю дочь — настоящую жену герцога — старик отправил в монастырь к доминиканкам. К сожалению, сказав, что барон де Моленкур сделал как нужно почти всё, я имел в виду, что этот старый болван, вместо того, чтобы осторожно выспросить у графа, что тому известно о Черной Розе, и что тот собирается делать, — взял и сам разболтался, как базарная торговка! И проговорился, что зять Руссильона жив. Правда, выпили барон с графом в тот вечер немало... Конечно, Руссильон собрался ехать за дочерью к доминиканкам, — и пришлось его убрать.
- Графа Руссильона убили? — удивленно, но без особого испуга спросила женщина. — Не кажется ли вам, что это было… чересчур?
- О, мадам, старик и так дышал на ладан. А наш человек проделал все очень ловко. Никто ничего не заподозрил… Зато Мари-Доминик, жена Черной Розы, так и не узнала имени мужа.
- Вы в этом уверены?
- Да; вы же знаете, мои курьеры все время ждут с конями наготове недалеко от Руссильона. У меня всегда самые свежие новости оттуда! Наш человек из замка сообщил, что дочь графа вернулась из монастыря и застала отца при смерти; но он успел только сказать ей, что Черная Роза жив; а имени назвать не успел. Шпион подслушивал под дверью, и уверен, что Доминик ничего не известно об имени ее мужа.
- Значит, все висело на волоске? Как же вы это допустили!.. — вскричала женщина, и темные глаза ее сверкнули яростью.
- Старый граф не допил бокал, в который ему подсыпали яд… и прожил немного дольше, чем можно было ожидать, - объяснил мужчина.
- Что ж… Мир праху его, - довольно безразлично протянула женщина, но все же перекрестилась. — Продолжим; итак, вы послали в замок де Моленкура… А через несколько дней попросили меня написать приглашение Мари-Доминик де Руссильон приехать в Париж ко двору.
- Да. Мы же решили, что пора действовать, мадам! Я не думал, что старый граф узнает о том, что Черная Роза жив. А ваше приглашение было бы воспринято скорее как повеление, и Руссильон бы не посмел отклонить эту честь. Он забрал бы дочь из монастыря и послал бы ее сюда. А уж тут бы мы придумали, как с ней поступить!
- Жена Черной Розы… Интересно, какая она из себя? — спросила женщина, и в хрипловатом голосе ее невольно промелькнули ревнивые нотки.
- Наш шпион из Руссильонского замка, когда рассказывал о ней Франсуа несколько месяцев назад, говорил, что она вся рыжая, конопатая, нечесаная, смуглая, как тамошние крестьянки. И ругается , как сапожник! Ему можно верить, - этот человек знает дочь графа с детства.
- Как мило! — хищно улыбнулась женщина. — Может, ее и трогать не надо?.. Пусть герцог узнает, что она - его жена. Славная будет парочка! Он, такой утонченный, ценитель искусств и женской красоты, — рядом с этой неотесанной грубой рыжей провинциалкой!
- Мадам, вы забыли, — он не должен иметь детей! Иначе мое право на майорат…-осторожно напомнил мужчина. — Как бы она ни была уродлива и невоспитанна, она — жена герцога, и ему волей-неволей придется лечь с нею в постель, если он хочет наследника.
- Я помню об этом, querido*. Но, Боже мой, неужели вам мало того, что у вас есть?
- Разве может быть мало? — сухо усмехнулся мужчина. — А Черная Роза гораздо богаче меня! А его имя? Гордое имя! Сколько лет я мечтаю заполучить его! Если б под Руссильоном мы не упустили его...
- Вы виноваты в этом! Тогда все было бы гораздо проще! Герцог бы погиб… - В низком хрипловатом голосе женщины звучал упрек, но в то же время у очень внимательного слушателя могло бы возникнуть подозрение, что она не совсем искренна с собеседником. - Да, он бы погиб! А его жена не могла бы претендовать на майорат. И, главное, - у Черной Розы не было тогда в руках БУМАГИ… Той ужасной бумаги, из-за которой мы теперь не можем покончить с ним! Тогда она была еще в руках моего мужа. А он бы не стал обвинять меня в смерти кузена, - герцог был бы убит разбойниками, на большой дороге, - обычная вещь в краю, охваченном войной! – Она с силой, так что хрустнули суставы, сжала руки. - О, где, где герцог прячет ее?
- Вы же знаете, что Франсуа обыскал весь дом герцога. Но ничего не нашел!
- Возможно, документ он хранит у какого-нибудь друга? У того же де Парди, например.
- К сожалению, мадам, мы этого не знаем наверняка! Но бумага найдется… Я прекрасно понимаю, как она важна для вас! И, когда она отыщется, — руки у нас будут развязаны, и мы расправимся с ненавистным герцогом!
- Если мой сын узнает о том, что в этом документе… - прошептала, содрогнувшись, женщина.
— Людовик еще слишком юн. Быть может, вы напрасно так боитесь этой бумаги?
- О нет, моему сыну одиннадцать лет, - но он прекрасно все понимает! И это мое признание… Он меня возненавидит, если прочтет это! И вас, кстати, тоже, ведь ваше имя тоже фигурирует в этой бумаге! О, я этого не вынесу! Зачем, зачем я тогда поддалась и подписала этот страшный документ! — чуть не со слезами воскликнула она.
– Вас заставил ваш покойный муж, - напомнил мужчина.
- Да… он меня заставил! И проклятый герцог вместе с ним! И теперь я не могу пошевелить и пальцем против этого негодяя! А во всем виноваты ваши люди, там, у Руссильонского замка, когда они убили вместо Черной Розы графа де Брие!
- Мои люди совершили страшную промашку, - подтвердил мужчина. — О, я тогда исполосовал Франсуа хлыстом, как собаку!
- Бедный де Брие! — вздохнув, сказала женщина и снова перекрестилась. — Вы были очень к нему привязаны.
- Конечно, мадам. Я не хотел его смерти! Но кто мог подумать, что он отдаст Черной Розе свой плащ?
- Но зато вы получили кольцо и письмо, из которого узнали так много интересного…
- Это верно. И мы все еще опережаем герцога! Для него Доминик — всего лишь сестра его жены, ушедшей в монастырь. Она тоже не знает настоящего имени своего мужа. Для нее он — по-прежнему только герцог Черная Роза... И скоро, совсем скоро она будет здесь! Мы сможем сделать с этой глупенькой провинциалочкой все, что только нам заблагорассудится! У нее в Париже нет никого из родственников и друзей, и некому будет вступиться за нее.
- Да, птичка летит прямо в силок, - усмехнулась, вновь обретая хорошее расположение духа, женщина.
- А потом - представьте, мадам! - когда она будет опозорена, обесчещена, - герцог узнает, что это ОНА его жена! И уж тогда-то он взвоет, как пес, посаженный на цепь! С его щепетильностью в вопросах чести, при его безмерной гордыне, - быть связанным браком с падшей женщиной, над которой смеются, которую презирают, от которой отвернулся весь свет... Что может больше ранить нашего дорогого герцога?
- Когда же она приедет? — живо спросила женщина. Глаза ее блеснули в полутьме носилок.
- Наш человек послал последнего курьера из Руссильона три дня назад. Доминик де Руссильон как раз выезжала в Париж! Курьер прибыл в Провен сегодня вечером; он мчался, как вихрь, и сразу вручил мне послание.
- А ваш человек… он остался там, в замке?
- Его пришлось убрать; к чему лишние свидетели, не правда ли? Теперь мы ждем приезда жены Черной Розы. Совсем скоро она предстанет перед вами, мадам!
- О, дорогой, тогда готовьтесь к встрече! Мы должны придумать что-нибудь из ряда вон выходящее, чтобы ударить побольнее! Чтобы Черная Роза корчился и извивался, как уж на сковороде! Мы не можем убить его из-за проклятого документа, который связывает нам руки, - но можем заставить мучиться и страдать!
- Вы, кажется, хотели, чтобы я соблазнил эту провинциалочку?
- Это было бы неплохо.
- Но, поверьте, если я и сделаю это, - то только подчиняясь вашей воле, — покорно, но с видимым отвращением произнес мужчина. - Вы же знаете, после вас мне все женщины кажутся уродками… - И, наклонившись к женщине, он припал к ее руке.
- О, querido! Не волнуйтесь,— если она окажется таким страшилищем, я не заставлю вас соблазнять её. Мы придумаем, как поступить с ней. Мы все решим, когда увидим ее, -прошептала женщина. — Но, в любом случае, ОН должен страдать… Я была бы на седьмом небе, если бы он страдал бесконечно! Черная Роза — счастлив?.. Я этого бы не вынесла!
- Я позабочусь о том, чтобы вы смогли насладиться местью, мадам! Чтобы мы оба насладились ею… сполна! — И он, стянув с ее плеч плащ, начал покрывать их жадными поцелуями.
- О Боже… Неужели вы еще не устали? — простонала она, изгибаясь под его руками.
– Нет, мадам. Вы — как богиня Гея, дающая неиссякаемые силы Антею! С вами я неутомим!

*querido ( дорогой, исп.)

9.Знакомство с Очо

…Доминик и Филипп подъехали к особняку графа Руссильона на улице Амбуаз далеко за полночь. Дождь, сначала моросивший, уже давно лил как из ведра, и всадники вымокли до нитки. К счастью, Элиза, Адель и Пьер уже приехали; Элиза хлопотала на кухне, а Пьер разжег камин в нижней зале и комнате, предназначенной графине де Руссильон. Филипп остался в конюшне расседлывать лошадей.
Адель, завидев свою госпожу, мокрую насквозь, бросилась готовить ей ванну. Стуча зубами, Дом стянула с себя мужскую одежду в своей комнате и с наслаждением погрузилась в горячую воду, потихоньку начиная чувствовать, как заломило все тело — с непривычки; ведь она уже давно не ездила верхом, а тут два дня провела в седле!
Затем они, все впятером, хоть это и противоречило всем правилам — есть с прислугой! - сели ужинать в нижней зале. Особняк Руссильона очень давно стоял запертый, - граф не был здесь лет семь, — и большинство комнат, как сообщил Пьер, были крайне запущены; везде были мрак, плесень и паутина. Столы, сундуки, кресла и лавки были покрыты белыми чехлами, зеркала задрапированы.
- Ничего, - бодро сказала Доминик, - несмотря на боль в каждой клеточке тела и непрерывный шум дождя за окном, она пребывала в прекрасном расположении духа, - возможно, нам не придется здесь жить долго! Мой муж не погиб, и скоро мы все будем жить в его доме! Нет, - поправилась она, - не в доме — во дворце! Ведь он — герцог, и должен жить во дворце! Ну, или в замке.
Элиза, Адель и Пьер смотрели на свою госпожу, выпучив глаза. Они втроем до сих пор не знали, что заставило юную графиню, сразу после смерти отца, выехать в Париж. Об этом было известно пока только отцу Игнасио и Филиппу.
- Ваш муж, госпожа? — воскликнула Элиза. — Герцог Черная Роза?.. Он жив?
- Да, - гордо сказала Дом. — И я уже знаю, как его зовут! Его имя — Рауль де Ноайль! Пока об этом известно только вам, но скоро весь Париж узнает, что мы с ним — супруги!

На следующее утро Доминик проснулась довольно поздно. «Удобно ли будет в такое время представляться ко двору?» - подумала она. Но ей так захотелось увидеть вновь Рауля!
«Он наверняка будет сегодня во дворце... Я должна поехать туда!»
Выбор платья не затруднил девушку; так как отец ее скончался, она надела черное бархатное платье, и ограничилась, вместо дорогих драгоценностей матери, которые тоже привезла в столицу, одним лишь золотым распятием на груди. «Я бы могла надеть на палец ЕГО кольцо… Но нет! Сначала я посмотрю на ЕГО руку!» Почему-то Дом была уверена, что перстень, который передал ее отец графу де Брие, обязательно будет на пальце Рауля.
«Вчера после турнира, когда его награждала королева, его руки были в перчатках… Но сегодня он наверняка будет без них!»
Она взяла с собою также верительные грамоты, доказывавшие ее происхождение, и приглашение королевы, которое вручил ей в замке отца гонец несколько дней назад. Под платье, на нижнюю рубашку, Доминик надела кожаный пояс, к которому был прицеплен крошечный кинжальчик. Она всегда теперь носила его с собой. «Тетя Агнесс говорила, что при дворе возможно всякое. И Мишель де Круа тоже предупреждал меня о дворцовых интригах и кознях. Вдруг он мне понадобится?..»

Носильщики бодро шагали с портшезом графини де Руссильон к острову Ситэ, где в то время располагалась резиденция французских королей. Погода разгулялась, выглянуло солнце, и на душе Дом было легко и спокойно. Скоро, совсем скоро она увидит Рауля... и, может быть, уже через несколько часов он назовет ее своей законной женой и герцогиней!
Носилки проехали по улице Сен-Дени, и вот их уже внесли на мост Менял, застроенный домиками и лавочками так, что Сены внизу даже не было видно. Сразу за мостом располагалась королевская кордегардия. Трое караульных в кирасах и шлемах попросили ее предъявить пропуск; но, как только Доминик протянула им приглашение, они тотчас низко поклонились ей и открыли ворота перед ее портшезом и Пьером и Филиппом, сопровождавшими свою госпожу верхом.
Итак, Дом оказалась на территории королевского дворца. Конечно, это не был Лувр, пышный и богатый, со множеством залов и комнат, который построили намного позже. Дворец королей Франции в тринадцатом веке был похож скорее на крепость. Но он не выглядел мрачным и неприступным; сложенные из светлого камня стены, синие и красные заостренные башенки, украшенные флагами Франции и Кастилии, придавали ему вид почти праздничный и веселый. К тому же дворец утопал в зелени разбитых вокруг него стройными рядами фруктовых садов.
Как только Доминик вышла из носилок и сделала несколько шагов к парадному подъезду, к ней поспешил невысокий пухленький человек, назвавшийся распорядителем двора. Взяв у Дом ее бумаги и мельком просмотрев их, он знаком велел Пьеру и Филиппу остаться во дворе и пригласил девушку следовать за ним. Он привел Доминик в довольно большую залу, где уже находилось несколько кавалеров и рыцарей, вероятно, также ждущих аудиенции у их величеств. Толстяк указал ей на табурет с бархатной обивкой и, поклонившись, промолвил:
- Прошу вас, подождите здесь, графиня. Я передам ваши бумаги монсеньору сенешалю. За вами придут.
Доминик опустилась на табурет. Она взглянула на мужчин, стоявших недалеко от нее, у окна; но Рауля де Ноайля среди них не было. Доминик задумалась. Множество вопросов роились у нее в голове. Как ее встретит королева? Увидит ли она своего мужа сегодня? Что вообще ее ждет в Париже?
Но вдруг перед ней оказался человечек, каких Доминик ещё не приходилось встречать в своей жизни. Это был маленький кособокий уродец-карлик, горбатый и кривоногий, с большими черными глазами, неожиданно умно смотрящими с маленького не по-детски серьезного личика. Одет карлик был очень роскошно — на нем было одеяние фиолетового цвета, расшитое золотом; на шее, которой почти не было, висела толстая золотая цепь, а к поясу был прицеплен маленький и похожий на игрушечный меч, но тоже с золотой рукоятью. Низко, но с достоинством, поклонившись Доминик, человечек произнес с каким-то еле уловимым акцентом:
- Мадемуазель! Пять молодых людей желают познакомиться с вами, но боятся подойти к вам. Вы ослепили их своей красотой, и все они горят желанием стать вашими верными рыцарями. Не угодно ли будет вам назвать мне свое имя, чтобы я мог передать его им?
Девушка посмотрела на кавалеров. Все они были довольно молоды, одеты весьма пышно и даже крикливо, в разноцветных штанах и котарди, в туфлях с непомерно длинными носами; даже свои мечи они подвязали лентами, что особенно насмешило ее. Похоже, оружие служило кавалерам лишь для украшения, и Дом усомнилась, знают ли они вообще, как с ним обращаться. Мужчины подошли поближе, чтобы услышать ее ответ.
- Передайте этим господам, мессир, что я прибыла сюда, чтобы стать придворной дамой ее величества Бланш де Кастиль. Я не уверена, что в обязанности дамы вдовствующей королевы входит подобное заведение знакомств. Но я при первой же возможности поинтересуюсь об этом у нашей государыни.
Карлик снова поклонился и отошел к молодым людям, которые, услышав ответ прекрасной девушки, сразу ретировались к окну. «Вот так их! — подумала по-окситански Дом. — А, если бы я сказала, что я — жена Рауля де Ноайля, - их бы уже и след простыл! Улепетывали бы так, что только пятки бы засверкали!»
Она представила себе, как отвисли бы челюсти у этих расфуфыренных молодых хлыщей, знай они, кто является ее мужем, и усмехнулась. Герой вчерашнего турнира, самый сильный и смелый из всех рыцарей французского двора, - кто мог сравниться здесь с ним?
Но тут маленький человечек опять подошел к Доминик.
- Прекрасная госпожа, - промолвил он, снова кланяясь. — Ваш ответ мне понравился. Надеюсь, однако, что вы не откажетесь познакомиться со мной? Ведь я отнюдь, как вы, наверное, догадываетесь, не претендую на звание вашего верного рыцаря.
- О, конечно, - улыбнувшись, сказала девушка. Этот забавный человечек ей почему-то нравился. — Меня зовут Мари-Доминик де Руссильон. А вас, мессир?
- Меня зовут Очоаньос, прекрасная госпожа!
- Очо... аньос? — недоумевающе произнесла Дом. Но почти сразу же поняла: это же по-испански! И акцент у него испанский!
- Очоаньос — восемь лет, не так ли, мессир?
Карлик даже подпрыгнул.
- Вы знаете испанский, сеньорита?
- Да, я говорю по-испански.
- Верно, мое имя переводится как «восемь лет», или «восьмилетний». Ведь по росту я как ребенок! Это, конечно, не настоящее мое имя. Настоящее я давно забыл… Впрочем, меня можно называть просто Очо. Это короче и легче! Я — любимый карлик королевы Бланки Кастильской! В свое время, выходя замуж за французского принца Людовика — ныне покойного короля Людовика Восьмого, — она привезла меня с собой из столицы Кастилии - Бургоса.
- Я очень рада знакомству с вами, сеньор Очо, - приветливо сказала Доминик, делая изящный реверанс.
- Я тоже! Но, дорогая сеньорита, позвольте дать вам один совет… и не сочтите это за дерзость.
- Говорите, сеньор Очо.
- Видите ли, - чуть понижая голос, промолвил маленький горбун. - При французском дворе не говорят по-испански. Вернее — этот язык здесь почти никто не знает.
- Да, конечно. Но ведь наша королева, Бланш де Кастиль — испанка? Разве ей будет не приятно, если во дворце появится придворная дама, говорящая на ее родном языке?
- В этом все и дело, прекрасная сеньорита! Королева говорит по-испански... И у нее есть доверенное лицо — ее первая дама, донья Инес де Луна. А, как вам, наверное, известно,—где у двух женщин свои секреты - третьей не место.
- Кажется, я поняла вас, сеньор Очо. И очень благодарна за ваш совет.
«Возможно, он и прав, - решила Доминик. — Я буду пока молчать, что знаю испанский!»
Но тут дверь в соседнюю залу распахнулась, и из этой комнаты вышел высокий тощий человек с изможденным лицом и седыми волосами — тот самый, который в Аржантее объявлял победителя турнира. Он был одет в парадный котарди коричневого цвета, обильно расшитый жемчугом и драгоценными камнями; в руке мужчина этот держал знак своего высокого ранга: золотой жезл сенешаля — главного распорядителя королевского двора.
Подойдя к Доминик, он поклонился и сказал:
- Графиня де Руссильон! Я — герцог Матье де Монморанси, сенешаль Французского королевства! Их величества сейчас примут вас. Извольте следовать за мною.

10. Представление ко двору.

Доминик прошла за сенешалем несколько пустых зал; наконец, они остановились перед высокими позолоченными двустворчатыми дверями; вместо ручек у них были львиные головы, держащие в зубах золотые кольца. Герцог де Монморанси потянул за эти кольца, и тяжелые двери медленно растворились. Он первым вступил в залу и, пристукнув своим жезлом об пол три раза, громко провозгласил:
- Графиня Мари-Доминик де Руссильон!
Дом вошла. Девушка не ожидала, что зала окажется так велика: она тянулась шагов на сто, не меньше. В самом ее конце находилось возвышение, на котором, как и в Аржантее, стояли два трона. На одном, повыше, сидел король, Франции, юный Людовик Девятый, на другом — королева-регентша, его мать. От самых дверей тянулась длинная парчовая алая дорожка, кончавшаяся у подножия тронов. С двух сторон этой дорожки стояли дамы и кавалеры, ярко и богато одетые, многие просто сияющие драгоценностями и золотом.
Доминик, невольно затаив дыхание, шагнула на эту дорожку. Она старалась идти плавно и медленно, как учила ее тетя Агнесс, расправив плечи и подняв голову. Но смотреть по сторонам, где стояли все эти знатные вельможи, или вперед, где сидели их величества, девушка все же не смогла, и шла, опустив глаза на красную парчу.
Дамы делали ей реверансы, а кавалеры кланялись, когда она проходила мимо них.
Сердце ее стучало так громко, что, казалось, все вокруг слышат его биение. Но не от страха, нет! Просто, возможно, где-то здесь, совсем рядом, находился ее муж, Рауль де Ноайль. Если бы Дом набралась только смелости и посмотрела вокруг себя!.. Но это было свыше ее сил.
Когда Доминик была уже шагах в двадцати от трона, она вдруг услышала впереди негромкий хрипловатый женский голос:
- А нам сказали, что она вся в веснушках и смуглая, как крестьянка.
Эти слова были произнесены тихо, — но у Дом был прекрасный слух, а в зале стояла полная тишина, - и на испанском; и произнесла их, несомненно, королева, потому что второй женский голос, на том же языке, ответил:
- Ваше величество, посмотрим еще на ее манеры.
Лицо Дом вспыхнуло. Ведь говорили о ней!
Она не выдержала и подняла глаза. Королева сидела с абсолютно неподвижным лицом; рядом с ней, справа, немного позади трона, стояла очень худая женщина в темно-бардовом платье. Лицо этой женщины тоже ничего не выражало.
Дом чуть не задохнулась от гнева. «Вот лицемерки!.. И так спокойны!» Ей страшно захотелось ответить им на чистейшем испанском, что она все поняла. Но тут она увидела Очо, — он уже пробрался к трону и сидел в ногах королевы с книгой в руках. Он смотрел в книгу, - но прикладывал палец к губам, и этот жест явно предназначался ей, Доминик…
Она поняла карлика. Как сказал тогда загадочный Мишель де Круа: «Королева коварна, жестока и безжалостна.» Похоже, он не солгал!
Доминик подошла к подножью трона. Лицо ее пылало; но это легко было принять за волнение юной провинциальной дебютантки. Когда она начала свой путь от дверей залы, то хотела сделать королеве изящный реверанс, которому ее столько раз учила тетя Агнесс. Но теперь намерения Дом изменились. «Они хотят посмотреть на мои манеры — ну так вот же им!»
И она нарочно неуклюже поклонилась их величествам, подражая крестьянкам из Лангедока. Королева слегка улыбнулась, а женщина за ее спиной даже фыркнула.
Но, когда Бланш де Кастиль заговорила с девушкой, голос ее прозвучал очень мягко и ласково, как мурлыканье большой сытой кошки:
- Мы счастливы приветствовать вас при дворе, юная графиня де Руссильон… Но мы видим, что вы в трауре?
- Ваше величество, мой отец скончался несколько дней назад.
- Какое несчастье! – промурлыкала королева. - Примите наши искренние соболезнования, графиня. Ваш батюшка был достойным дворянином, и наш покойный супруг, король Людовик, весьма ценил его.
Дом опять присела.
- Но, право, вы могли тогда так не торопиться с приездом, любезная графиня. Ваше горе нам понятно и близко, — ведь и мы совсем недавно лишились нашего венценосного супруга.
- Ваше величество, ваше милостивое приглашение совпало с моим собственным горячим желанием приехать ко двору.
- Вот как? Что же так влекло вас сюда… мое милое дитя?
- Желание увидеть нашу великую и добрую повелительницу и ее несравненного сына — короля Людовика. — Дом постаралась влить в этот ответ некую толику яда. Очо быстро поднял глаза на Дом и, скорчив рожицу, укоризненно покачал головой; но Бланш легко проглотила наживку: похоже, лесть была приятна королеве, и она ответила, благосклонно улыбнувшись девушке:
- Что ж, дорогая графиня, добро пожаловать ко двору! Уверена, вам понравится в Париже… Лангедок скучен и провинциален, а здесь, в столице, так весело, здесь столько развлечений для молодой незамужней девицы и, мы надеемся, горечь вашей утраты скоро забудется! Мы принимаем вас на должность нашей придворной дамы. Герцогиня де Луна, прошу вас, позаботьтесь о нашей юной гостье, познакомьте ее с другими нашими девушками. И пусть кто-нибудь из них разъяснит графине ее обязанности.
Находившаяся за троном королевы женщина лет сорока, высокая и очень тощая, с увядшим лицом и маленькими злыми черными глазками, сошла с возвышения и, подведя Доминик к стоявшим справа от тронов четырем девицам, представила их новой даме королевы.
Девушка была так возбуждена всем происшедшим, что запомнила только одно имя — баронесса Мадлен де Гризи; это была маленькая щупленькая довольно хорошенькая блондинка, но с таким испуганным и забитым выражением лица, что, увидь ее Дом где-нибудь на улице — непременно приняла бы баронессу за служанку в доме деспотичного и жестокого хозяина. Три другие девицы были гораздо веселей; они тихо перешептывались и хихикали между собой. Но обсуждали они явно не новую даму ее величества, и Доминик скоро перестала обращать на них внимание. Теперь, когда она была представлена ко двору и самое мучительное — пройти через эту залу под взглядами сотен глаз — было позади, она могла осмотреться… и поискать своего мужа. Где же он?
...Но Рауля де Ноайля не было в зале. Тогда взор Доминик устремился на троны и королеву с королем. Их величества принимали по очереди тех кавалеров и рыцарей, которые ждали до этого в приемной вместе с Доминик.
Естественно, сначала Дом как следует рассмотрела свою предполагаемую соперницу — Бланш де Кастиль. В описываемое нами время ее величеству королеве-регентше было немного за тридцать. Современники называли ее одной из прекраснейших женщин той эпохи; и они не лгали. Королева была жгучая брюнетка; пышные черные волосы ее были убраны под белую кружевную мантилью, ниспадающую красивыми складками с высокого золотого гребня, вколотого в прическу. У Бланш были огромные темно-карие чуть приподнятые к вискам глаза, обрамленные длинными ресницами, немного хищный нос с глубоко вырезанными ноздрями, чувственно-яркие алые губы и чистая нежно-оливкового цвета кожа.
Несмотря на множество родов ( у королевы было тринадцать детей, из которых остались в живых семеро), она сохранила прекрасную фигуру; правда, подбородок начал слегка оплывать, и талия раздалась; но все же Бланш де Кастиль по-прежнему могла называться очень красивой женщиной. По обычаям французского двора, королева носила «белый» траур. На ней было снежно-белое атласное платье; на груди сверкал на длинной золотой цепи крест, усыпанный бриллиантами. Белый цвет очень шел к ее лицу, волосам и глазам; и она, конечно, знала это.
Его величество король Людовик Девятый был мальчик лет одиннадцати, с узким длинным лицом, карими глазами и вьющимися длинными волосами. Несмотря на свой юный возраст, держался он очень важно, сидел прямо и неподвижно, и только живые темные глаза выдавали его, — ему явно наскучила долгая аудиенция и, похоже, решила Дом, ему не терпелось вскочить с трона и начать бегать и скакать. Ей даже стало жаль бедного мальчугана… Про себя она решила, что Людовик ей нравится; зато Бланш де Кастиль сразу вызвала у нее резкую антипатию..
«Даже если бы она не была в связи с моим мужем, я бы все равно возненавидела ее, - подумала Доминик. - И откуда, откуда королева знает, что у меня были веснушки и смуглая кожа?.. Что все это значит?» - недоумевала она. Из этой задумчивости ее вдруг вывели голоса ее новых сослуживиц, стоящих рядом с ней. Она услышала столь дорогое для нее имя.
- Смотрите, ее величество как на иголках, - прошептала одна из девушек.
- Еще бы! Ей не до приема! Она ждет герцога де Ноайля, - тихо отвечала вторая. — Он же защищал ее цвета в Провене.
- Как он вчера дрался! — сказала третья. — Герои Троянской войны побледнели бы от зависти!
- Рауль де Ноайль — самый красивый и мужественный рыцарь при дворе.
- Если бы он обратил на меня внимание, — мне кажется, я бы умерла от счастья!
- Тише, дорогая. Королева может услышать… или герцогиня де Луна.
- Ах, девушки… Пусть слышат! Я мечтаю выйти замуж за него!
«Размечталась! Он мой, и только мой!» — подумала Дом. Но ей были все же приятны эти похвалы ее супругу.
Да, Доминик теперь тоже заметила: королева была в возбуждении. Она покусывала губы и барабанила пальчиками по подлокотнику трона, бросая нетерпеливые взгляды на дверь залы. И Дом тоже почувствовала, как по ее собственному телу побежали мурашки и ее даже начало слегка колотить. Где же он?.. Когда же, наконец, он появится?
И, когда сенешаль Матье де Монморанси вновь распахнул створки дверей и, стукнув жезлом об пол, сказал: - Герцог де Ноайль! — Доминик вынуждена была опереться о стену сзади себя, чтобы не упасть.