ishilda: 26.08.16 18:30
lor-engris: 27.08.16 21:54
ishilda: 27.08.16 22:05
Марфа Петровна: 27.08.16 23:29
lor-engris: 28.08.16 15:08
--------
Качели располагались строго перпендикулярно входу в подъезд, а точнее, под углом в восемьдесят восемь градусов. Глупость, казалось бы, но эта глупость подарила Володе идеальное место для засады. На качелях можно было тихонько покачиваться, а в случае опасности (когда медленно открывалась входная дверь с допотопным кодовым замком) приходилось замирать, прячась за толстым облезлым столбом, к которому лепилась правая часть качелей, и осторожно из-за этого столба выглядывать.
Тревога в большинстве случаев оказывалась ложной, но это не радовало – наоборот, бесило и огорчало. Уснули они там все, что ли? Тридцать первое декабря на дворе, и... неужели все купили заранее? И никакой консервированный горох внезапно не закончился? Впрочем, она всегда была на удивление запасливой... И что, изменила традиции именно в этот день раздавать подарки немногочисленным друзьям и знакомым?
Снег продолжал валить, и старая лыжная шапка давно превратилась в сугроб. Куртка, к счастью, была достаточно теплой, а в левом кармане нашлись пусть дырявые на некоторых пальцах, зато плотные перчатки. Давно пора было купить новые, но смысл? Он впервые за два (или уже за три?) месяца выбрался из дома надолго.
За дверью Володю, как рака-отшельника, в кои-то веки решившего покинуть убежище, коварно поджидал мир. Он начинался с переполненного трамвая, который минут сорок полз куда-то к чертям на кулички мимо сплошных заводов и пустырей, продолжился на скрипучих качелях в самом углу заброшенной детской площадки и, видимо, кончится этими позорными дырами на перчаточных пальцах и затекшей по самое «не могу» поясницей. Не мальчик ведь. Даже не дядя – в двух шагах от гордого звания дедушки.
«Дедушки... Тьфу!». – Владимир Алексеевич резко встал с качелей и пошатнулся: он отсидел себе все на свете, и от внезапного подъема перед глазами замелькали назойливые черные мухи. Качели дергались туда-сюда, коротко поскрипывая. Выходить из равновесия системе всегда тяжело, какими путями бы ни было достигнуто это равновесие...
Адресованное «Дорогой Тане» письмо лежало в правом кармане, оттуда же торчал обрывок конверта с адресом. Если бы не эта треклятая бумажка, он бы спал спокойно еще лет двадцать... Пятнадцать... Не меньше десяти уж точно! А тут – нате вам, получите, распишитесь. Он и расписался, не взглянув толком, от кого письмо. Конверт был цветастый, новогодний, а на Татьянино имя по праздникам часто приходила всякого рода макулатура. Открытки, рекламки, приглашения разные... Володя вскрыл письмо чисто от скуки: жена над рекламой не тряслась, а личных писем ей ждать вроде бы неоткуда. Да и какие у них на старости лет могут быть друг от друга секреты?
Первой лежала простенькая открытка с елочными шарами, которую Дубровин не читая отложил в сторону. Исписанный плавными, слегка размашистыми буквами (трудилась явно женщина) листок, аккуратно сложенный вчетверо, вызвал бы куда больший интерес, если бы не атавизм нашего времени (хотя сам факт, что люди продолжают писать друг другу письма, был атавизмом гораздо большим) – цветная фотография с чуть примятым уголком. Еще лет пятнадцать назад таких было полно в каждой семье, где есть дети...
Владимир Алексеевич не сразу поверил, что так бывает. Поначалу решил, что кто-то из старых знакомых их глупо разыгрывает, плюнул и мысленно пожелал шутнику здоровья. Не поленился сходить за очками, чтобы убедиться: умелый, но фотомонтаж. Ему даже интересно стало, кто это такой осведомленный. Не поздновато ли, дружок-советчик?
Очки привычно сели на нос. Так и есть, она. Володя со смесью недоверия и ностальгии вглядывался в знакомое лицо. Нине определенно польстили и причислили ее к той редкой, как амурские тигры, породе женщин, которые с годами совершенно не меняются. Не могла же она совсем не измениться: не раздаться вширь, не сменить прическу... и даже платье на ней похожего фасона! С тех пор почти двадцать лет прошло, а Нине десяток морщин пририсовали, полноты на талии добавили – управились, умники.
Кудрявый пацан, которого Нина с гордостью обнимала за плечи, заставил вспомнить о себе самом в этом возрасте: лет семнадцать-восемнадцать, в башке сплошная дурь, а жизнь кажется прекрасной, удивительной и лежащей исключительно у твоих ног. Была у него когда-то похожая фотография... Точно, была, раз приляпали. А хорошо сделали, сволочи, аккуратно так, живенько, по-настоящему. Даже в груди на секунду кольнуло.
Отложив в сторону фото, Володя взял письмо, вчитался, и в груди кольнуло совсем не трепетно. Обожгло так, что отдалось в затылке и ударило в пятки. В ушах зазвенело на разные лады. Он кое-как дополз до дивана в гостиной, скрючился, упиревшись мокрой от пота спиной в диванную спинку – только в таком положении его спустя время отпускало.
Наконец, звон в ушах стал тише, а сердце хоть и жгло по-прежнему, не давая нормально вдохнуть, но заходилось в груди уже не в таком бешеном ритме. Слепо нашарив на столике лекарства (Таня клала их на одно и то же место), Владимир Алексеевич на автомате отсчитал положенное количество пилюль, запил негазированной водой, заботливо оставленной здесь же, и снова потянулся к злосчастному письму. Пока он читал, продираясь через каждое слово, по вискам ползли крупные капли пота. Розыгрыш перестал казаться ему забавным, потому что писала Нина.
Дорогая Таня!
Поздравляю тебя с наступающим Новым годом, желаю крепкого здоровья... (эту сопливую и ни черта не информативную часть Володя дочитывать не стал).
Надеюсь, что у вас все хорошо, но не спрашиваю о подробностях, чтобы не сглазить. Напишешь (если, конечно, появится такое желание и возможность), когда уже все станет известно, а я порадуюсь и помолюсь за вас. Дай-то Бог, Тань!
Все чаще думаю, какое же это благословение – дети. Сережа на днях с друзьями в бане хорошенько выпил и, представляешь, заявил мне, что, раз со вторым мы так и не расстарались, он хочет внуков. Я посмеялась и отправила его к Димке, но сын в это время дома у Ольги писал сочинение, так что разговора не получилось. Но, зная, как мой ребенок относится к Ольге, а как к русскому языку, подозреваю, что Сережино желание в один прекрасный день может исполниться, хотя Димка клянется, что у него есть мозги и сначала надо получить образование, а это так, для души... Лучше бы он так красиво писал сочинения! Хотя чему я удивляюсь? Из всех пробных зимой мы кое-как написали только алгебру, да и то потому, что эта несчастная алгебра ему легко дается, даже ничего учить не надо. Я ему говорю: балбес, тебе поступать в этом году! Вот как? А он: да как-нибудь, мам. Главное, чтобы человек был хороший.
Я не жалуюсь, Тань, но он в последнее время совсем от рук отбился. Возраст такой, наверное, хоть караул кричи. Повезло еще, что Ольга – серьезная девушка, а то не знаю, что бы было бы. А у вас как было? Как справлялись? Володя как-то влиял? А то Димка Сережу совсем не слушает, смеется и по-своему делает. Перед праздниками вон автошколу свою закончил, так теперь ключи от машины прятать приходится. Просит мотоцикл – Сережа ему сдуру пообещал. Надо было добавить, что в обмен на золотую медаль, но поздно, батенька. Хорошо, если на тройки натянем.
В остальном у нас все по-старому. Вчера запекла утку по твоему рецепту. Получилось вкусно, но немного подгорела. Наверное, это все из-за духовки. Сережа сказал...
Владимир Алексеевич с трудом оторвался от бабских бредней и заставил себя снова взглянуть на фото. Невзрачный краснолицый мужик с пивным брюхом – видимо, тот самый Сережа – едва доставал Нине макушкой до уха. На его фоне она смотрелась чуть ли не принцессой. Молодец, хорошо устроилась! Высший класс, первый разряд... С*ка.
Снимок мелко трясся в руке. Димка, значит. Дмитрий Сергеевич. Поступать в этом году... Мысль о происках Рязанского или кого-то из его шайки-лейки становилась совсем уж навязчивой. Нина не могла так писать, она же никогда не жаловалась... Тем более – Татьяне, его жене. Как кому-то вообще в голову могло прийти?!.. Санта-Барбара, «Дикая роза»... Да не может такого быть!!!
Он не помнил, как открыл сейф. Татьяна исправно складывала туда квитанции и счета, всевозможные бумажки, до которых Володе не было никакого дела. Он предпочитал не вникать, а жена, по ее заверениям, прекрасно справлялась со всем этим самостоятельно.
Ксерокопии, квитанции, какие-то безликие документы – все летело на пол. Володя искал письма. Конкретные письма от конкретного человека, поэтому на предсмертное письмо отца, которое должно было лежать совсем в другом месте, он даже не взглянул...
Вот они: пачка писем от нее. Сбиваясь со счета, Владимир Алексеевич пересчитал конверты. Пятнадцать, шестнадцатый у него. Первое письмо датировано девятым годом.
Эти лицемерные стервы тайком переписывались почти восемь лет. Татьяна знала. Все эти годы знала – и молчала. Еще один незаслуженный гвоздь в крышку его гроба. Первый вбила Нина, когда сбежала, ничего не объяснив. Теперь понятно. Все понятно.
Уже не стесняясь и не таясь, Володя рвал конверты и читал письма Нины, проглатывал их, перечитывал по нескольку раз, узнавая таким мерзким и неестественным образом о жизни собственного сына. Сына, который похож на него сильнее, чем он сам на собственного отца, и уж точно сильнее, чем Олег на него. Сына, о существовании которого он узнал только сегодня. И теперь отчаянно цеплялся за каждую мелочь.
Нина, хоть и стала инициатором этой переписки, поначалу писала сухо, почти официально, однако с каждым новым письмом – все сбивчивее и подробней. Где они с Татьяной встретились, при каких обстоятельствах, оставалось загадкой. Всюду был Димка. И проклятый Сережа. Заметно, что в них автор писем души не чает. Но в каждом своем послании неизменно спрашивает о Володе.
Твою. Мать. Как. Они. Могли? За что?!
В замке провернулся ключ, и Володя вздрогнул, возвращаясь к реальности: пришла Татьяна. Напевая что-то, зажгла свет в прихожей и принялась снимать сапоги. Время – половина девятого вечера. Значит, опять заходила к этой... К Олегу.
– Здравствуй, Володя, – как ни в чем не бывало, поздоровалась Татьяна Петровна, увидев мужа. Спросила обыденно: – Как дела? Ты ужинал? Я у Олега поела, так что... А что это за бумажки на полу? Кстати, почту не приносили?
Володя швырнул ей под ноги обрывки конвертов вперемешку с письмами. Говорить он не мог – горло, казалось, сжимают здоровенными тисками, грозя задушить. Сжатые кулаки бессильно тряслись, левый глаз отчаянно дергался.
Заминка длилась всего мгновение, а потом Татьяна повесила шубу в шкаф, перешагнула через разбросанную бумагу и прошла в кухню, чтобы поставить чайник.
– Значит, все-таки приносили. На удивление быстро: я ждала не раньше Рождества. – Жена была сама невозмутимость. – Ну и как там поживает славное семейство Игнатовых? Надеюсь, Сережа не перепил на традиционных банных посиделках?
– Ты... Да как ты вообще?!..
– Володя, будь добр: отдай мне мое письмо. И успокойся, пожалуйста, чтобы опять не пришлось вызывать тебе «скорую». Не порть людям вечер. Хотя бы ты.
Как же он ее ненавидел! Убил бы с превеликим удовольствием. Колотил бы, руками, ногами, всем, чем смог дотянуться, пока бы хватило сил.
А она стояла посреди кухни и сжимала в руке листок, который он сам же ей протянул.
– Откуда ты?.. Как? Вы ведь...
– Земля круглая, – пожала плечами Татьяна Петровна, не спеша браться за письмо. – Дима учился в нашей музыкальной школе по классу гитары. Правда, занималась с ним не я, но школа маленькая: случайно столкнулись с ним в коридоре, а его мать ждала неподалеку. Познакомились, разговорились, теперь вот – поддерживаем связь, можно сказать, дружим по переписке. Почему бы и нет?
– Действительно, – пробормотал ошарашенный Владимир Алексеевич. – Почему нет?
Он должен увидеть ее и сына. Своими глазами. Убедиться, что это все не бред и не шутка.
– Это плохая идея, Володя, – беззлобно заметила Татьяна. – У взрослого мальчика Димы есть замечательный папа, который любит его и его мать. Не стоит сейчас их тревожить. Куда-то бежать, суетиться надо было тогда, когда тебя интересовало что угодно: бизнес, деньги, юбки, – только не семья и не дети. А теперь что? Поезд ушел.
– Я же не знал.
– А если бы знал, дорогой, что тогда? Многое бы изменилось? Глядя на Олега – сомневаюсь.
– Так не бывает... Так не должно было быть...
– Так есть, – мягко возразила она. – Смирись.
Вскипел чайник на плите, и Татьяна поспешила его выключить.
– Чай будешь? Я купила сухарей с изюмом.
– Это жестоко, – выдавил из себя Володя.
– Разве? А мы думали, наоборот: когда ты обо всем узнаешь, будет забавно. Должен же ты был когда-нибудь узнать.
– Вы думали? – Глаз дергался уже непрерывно.
– Хорошо, я думала. Поверь, совсем не со зла и даже не из чувства мести. И в мыслях не было мстить тебе, но меня попросили не говорить. Вот я и молчала.
– С удовольствием?!
– Не без него.
Она одновременно и говорила, и бегло просматривала письмо, поблескивая глазами, и нельзя было с уверенностью утверждать, что преобладало в этом холодном блеске: долгожданный триумф или... жалость. Брезгливая жалость к пауку, который разучился видеть дальше своей паутины. Или не видел вовсе?
Пока в паутине водились жирные мухи, глядеть дальше нее не было нужды.
А теперь мухи кончились. И настала пора признать, что больше они там не появятся.
...Отчаявшись дождаться, Володя поднимался по лестнице. Семейство Игнатовых ухитрилось поселиться на шестнадцатом этаже в доме с вечно неработающим лифтом.
Этот подъем стоил старшему Дубровину воистину нечеловеческих усилий. Он бесконечно долго, держась скользкой от пота рукой за стену, торчал перед нужной дверью, гипнотизировал ее слезящимися глазами и не мог отдышаться. И звонил потом целую вечность, вдавливая ватным пальцем кнопку звонка – не открывали. Значит, точно никого у них нет...
Дверь открыл пацан в одних шортах, надетых задом-наперед и явно наспех. Тот самый пацан с фотографии смотрел на него глазами-вишнями и недовольно ерошил волосы.
– Че трезвоните? – буркнул Димка. – Вам кого?
– Мне Нину, – не подумав, ляпнул Володя. – Нину... Алексеевну.
– А, вам маму... А мамы дома нету! Уехала.
– Она... вернется?
Парень улыбнулся знакомой, снисходительной ко всему миру улыбкой.
– Дядь, сегодня как бы Новый год. Семейный праздник, все дела. Конечно, она вернется. Завтра утром приползай – по-любому будет дома.
– Спасибо, – сказал Владимир Алексеевич. – С наступающим.
– Тебя тоже. – И дверь захлопнулась прямо перед его носом.
Володя услышал, как Димка отвечает собеседнику: «А, это к маме. Мужик какой-то» и нетвердой походкой начал спускаться по лестнице.
Он решил еще немного посидеть на ставших родными качелях, попытать счастье. И удача ему улыбнулась: Нина выбралась из тесного салона серебристой четырнадцатой «Лады» и, не теряя времени даром, полезла в багажник за пакетами.
– Нинка, погоди, не тяни! – Следом выкатился Сережа и буквально вырвал у жены из рук ее ношу. – Вот дурная! Они ж тяжелые.
Один из пакетов порвался, и Володя имел удовольствие наблюдать, как супруги Игнатовы ползают по снегу, собирая укатившиеся зеленые яблоки и шипя друг на друга.
Нина выпрямилась первой. Смеясь, обернулась... и увидела Володю. Метров двадцать между ними было, наверное, и узнать его спустя столько лет было практически нереально, однако Нина узнала. Собранные ею яблоки рухнули обратно в снег.
– Ты чего? – Голос Сережи, как назло, разлетался по всей округе. – Это кто, Нин?
Нина что-то негромко и смущенно (хотя издали трудно определить наверняка) ответила мужу. Кивнула Володе – он рвано кивнул в ответ и, втянув голову в плечи, пошел прочь со двора. Теперь ему действительно не было смысла здесь оставаться.
Lileumliz: 28.08.16 15:23
ikp: 28.08.16 15:39
lotoma: 28.08.16 15:57
lor-engris: 28.08.16 16:05
anjelika: 28.08.16 16:15
NinaVeter: 28.08.16 16:31
Наядна: 28.08.16 16:55
Peony Rose: 28.08.16 17:02
Ирэн Рэйн: 28.08.16 18:28
kanifolka: 28.08.16 18:34